В конференц-зале штаба проходил разбор летно-тактического учения. По стенам были развешаны многочисленные карты и схемы воздушных боев двух действующих сторон. Победители и побежденные сидели вместе за одним столом. Перед командирами полков с разбором учения выступал генерал-лейтенант Луговой. Время от времени он поглядывал на полковника Здатченко, не понимая, почему тот нахмурился, когда за умелые действия летчикам и техникам полка он объявил благодарность. «Что-то, видимо, не удовлетворяло его. Стремление к совершенствованию — отличное качество бойца», — подумал Луговой.
— Товарищи офицеры, — тихо, но внушительно говорил генерал. — Современный бой протекает в сложных условиях. Учения показали, что, чем больше у командиров и летного состава разработано типовых вариантов ведения боя, чем лучше отработано взаимодействие экипажей, тем прочнее морально-психологическая закалка воздушных воинов. Это показал опыт Великой Отечественной войны. Именно тогда, во время разработки и анализа многих проведенных боев, родилась знаменитая формула Покрышкина: «Высота — скорость — маневр — огонь». Моделирование тактики ведения воздушного боя обязательно принесет успех наиболее грамотным и подготовленным летчикам. Мой первый командир полка Сидоренко постоянно учил: «Когда знаешь противника — легче его бить в бою…»
И снова с особой остротой потянуло рассказать молодым летчикам о днях войны. «Не сейчас же мне об этом говорить? — одернул он себя. — Вот закончу свои записки — дам прочесть». Рассказывать молодежи о войне стало его потребностью. Его воспоминания не плод фантазии — это боевой опыт, который он обязан передать молодым как эстафету.
Сразу после совещания Луговой уединился в своем кабинете, взял рукопись и начал писать, воскрешая в памяти то далекое военное время…
ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ
В высокой пшенице вокруг аэродрома звенели перепела. «Подь-полоть, подь-полоть!»
Солнце красной горбушкой озаряло край неба, медленно скатываясь за горизонт. Еще раз блеснул и тут же вспыхнул огромный костер, подсвечивая длинными языками огня сбившиеся на небе темно-синие тучи, предвещая грядущий день ветреным и жарким. Раскаленная земля дарила последнее тепло, когда ветер погнал из лощины густой туман. Ватные облака медленно наползли на клеверное поле и стоящие вдоль линейки Як-3.
Старший лейтенант Луговой стянул с головы летный шлем и остановился. Открывшаяся картина очаровала его. Все поля в нежно-сизой дымке, и чуть слышный, глухой шелест колосьев. В эти последние минуты дня, когда на небе еще дрожала узкая полоска света, на Курском выступе ничто не напоминало о войне. Боевые дежурства, сидящие в окопах солдаты, выдвинутые на позиции тяжелые гаубицы и зарытые в землю танки — все это, казалось, было где-то далеко-далеко…
Николай внимательно осматривался вокруг, отгоняя колдовское очарование наступающего вечера.
— Лечу на разведку! — шепотом сказал он Михаилу Потаповичу, торопя его своими порывистыми движениями. Летчик хотел опередить надвигающуюся темноту, досадуя на командира полка, который затянул вылет.
Звонок из штаба дивизии раздался на КП полка в двадцать тридцать с приказанием выслать разведчика по маршруту Зоринские Дворы, Кочетовка, Ольховатка. Командир полка тут же приказал ему готовиться к вылету. Вычертив маршрут полета, Луговой доложил о своей готовности. Полковник Сидоренко молча выслушал. Потом, словно забыв о срочном задании, принялся подробно расспрашивать о молодых летчиках — Суровине и Агафонникове, интересовался их слетанностью. Изредка он что-то записывал в свой потрепанный блокнот.
— Сынок, не забывай о магнитном отклонении. Слышал о Курской аномалии? — опросил он и тут же торопливо пояснил: — Если заблудишься, цепляйся за железку и двигай домой. Понял?
Присутствующий на КП майор Богомолов не узнавал Сидоренко. Всегда спокойный, уравновешенный, сейчас он явно нервничал. Может быть, он почему-то не хочет выпускать Лугового, зная, что посылает его почти на верную гибель? Полк понес большие потери, и командиру явно было не по себе. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять. Майор Богомолов посмотрел на командира с недоумением и нетерпеливо постучал по стеклу часов.
Командир полка резко повернулся к Богомолову:
— Мыслить надо, майор Богомолов! Войди в шкуру фашистских генералов… О чем они думают? Как наши войска перехитрить… Скрытно подготовиться к наступлению…. Вылет нужен не для галочки, а для существа дела: командованию надо знать действия противника за линией фронта…
Этот разговор Луговой вспомнил, сидя в кабине Як-3. Смотрел на высокую фигуру механика, его нахмуренное лицо, напряженные руки. Узкая зеленоватая полоска на горизонте стремительно таяла, готовая вот-вот исчезнуть.
Летчик перехватил хмурый взгляд Михаила Потаповича и сказал, подбадривая не столько его, сколько самого себя:
— Держи нос по ветру. До темноты еще пять минут!
Зеленая ракета прочертила дымным хвостом потемневшее небо и упала за аэродромом. После короткой пробежки по пыльному аэродрому Як-3 набрал высоту. Луговому показалось, что светлая полоса на горизонте растянулась, как резиновый шнур, и он покосился на часы. Осталось четыре минуты до полной темноты. Небо высвечивали сверкающие звезды. Но ему некогда было любоваться ими.
Луговой летел над войсками. В разных местах подымались дымки полевых кухонь и вспыхивали красные огоньки костров. Истребитель пересек линию фронта и углубился на территорию, занятую врагом. Первый раз по нему не ударила ни одна зенитная пушка, не открыли бешеную стрельбу скорострельные эрликоны. Казалось — все фашистские артиллеристы крепко спали.
Луговой напряженно вглядывался в землю. Черными квадратами лежали лесные массивы, масляными нитками поблескивали накатанные рельсы железной дороги, убегая в сторону Белгорода и Обояни. Отчетливо просматривались шоссейные дороги. От них в разные стороны уносились зимники.
Прошла томительная минута. Скоро должны показаться разбросанные хатки Зоринских Дворов. Деревня на развилке двух дорог. Только бы не заблудиться! Тревожные мысли заставили напрячься. Показалось, что очки мешали следить за маршрутом, и он сдернул их, накренил самолет. Приятно слушать ритмичный звук хорошо работающего мотора. Механик выбрал для него лучшую машину. Надо при случае поблагодарить Михаила Потаповича. На Як-3 «лошадок» предостаточно! Отличное вооружение — пушка и пулеметы. Пришлось уже погонять на новом истребителе «мессеров» и пощупать фашистских бомбардировщиков. Стыдно признаться, но у него пока всего три сбитых самолета противника. Такой же счет и у Виктора Родина. А командира полка и майора Богомолова ему, видно, никогда не догнать. Того и гляди, еще молодые лейтенанты его обскачут. Вспомнил свой последний учебный бой с полковником Сидоренко в зоне и расстроился.
«Атаковал — занимай высоту, — учил Сидоренко. — Виражить забывай. Як-3 маневревнее «мессера». Атака сверху — залог успеха. Для летчика необходима высота. Хозяин высоты — хозяин боя!»
Луговой всегда удивлялся образованности командира. Никогда не кичился своими знаниями, зато всегда старался скорее передать их другим. Не терпел бездельников. Взрывался, когда видел слоняющихся без дела летчиков.
— Солому перетираете? — осуждающе спрашивал он. — Почему не занимаетесь на тренажерах? Изучайте район полетов.
Требовал, чтобы в каждой землянке висели силуэты фашистских самолетов.
— С какой дистанции лучше всего открывать огонь? — как-то неожиданно спросил он летчиков.
— С семисот метров, — бойко ответил кто-то из летчиков.
— Отсчитайте семьсот метров, товарищ лейтенант, и посидите в кабине истребителя два часа. Мало двух часов — оставайтесь на четыре, пока не поймете. Вечером спрошу еще раз!
Луговой понимал, что Сидоренко гонял подчиненных не зря. Он разработал систему тренировок и готовил летчиков к предстоящим боям.
— Стрелять надо с близкой дистанции! Поражать цель наверняка. Летчик-истребитель — человек подвига! — любил говорить он.
И это были не громкие слова, сказанные ради рисовки, — они подтверждались делами Сидоренко и всеми, проведенными им воздушными боями.
Скоро поворот. И вдруг Луговой растерялся. На дорогу выползли из леса машины с зажженными фарами. Огоньки, как бусины, нанизывались на огромную нитку. Летчик не верил своим глазам. Все походило на сон. Он тут же отдал ручку от себя и промчался бреющим полетом над колонной. При слабом свете сумерек разглядел тупорылые машины, крытые брезентом. Не мог сосчитать, сколько их, даже забыл о кодированном тексте, которым полагалось передавать по радио об обнаруженных танках, машинах с пехотой, артиллерийских позициях и воинских эшелонах.
— Колонна пехоты! — громко закричал он в бессильной ярости, что не может остановить наступавших. Круглые пуговицы ларингофона, стянутые тугим ремнем, прыгали на шее.
Поворот ногой. Послушная машина быстро развернулась. Он хорошо помнил этот темный массив леса. Часто пролетал над ним, фотографировал. Дешифровщики исследовали каждый сантиметр площади, но ничего не находили. А сейчас откуда что взялось — из лесных просек на дорогу выползали неуклюжие танки, выхватывая друг друга узкими пучками света. Передние уже достигли поворота на Ольховатку, а хвост длинной колонны еще скрывался в лесу.
— К Ольховатке идут танки. Не могу сосчитать! — кричал он в яростном возбуждении, забывая, что его могли подслушать фашистские радиостанции перехвата. — Танки! Танки! Идут на Ольховатку!
Луговой осматривал одну дорогу за другой. Все они оказались забитыми войсками и техникой. Подступающая темнота затрудняла обзор. По едва уловимым очертаниям старался определить знакомые места и деревни, где пролетал.
— Колонна танков! Вышла из оврага. Путь на Ольховатку. Колонна машин. — И вдруг его начало трясти от возбуждения: так, колоннами, фашисты выступали в первые дни войны. Он видел их под Рава-Русской! Почему он сразу об этом не вспомнил? Конечно же фашисты готовят наступление! «Надо было сразу догадаться, недотепа!» — ругал он себя.
Луговой посмотрел на землю и ужаснулся. Светлое время истекло. Глухая темнота упала на землю, и с ней сразу пропали знакомые приметы жизни и привычные ориентиры — разбросанные деревни, леса, дороги, овраги и река.
Звезды налились огнями, стали особенно яркими. Первый раз он удивленно смотрел на ночную землю. Никогда не думал, что так любит ее. Как она встретит его после этого полета? Но пока он еще не думал о возвращения на аэродром, захваченный желанием больше узнать, как можно глубже залететь в тыл врага, чтобы понять, откуда фашисты готовили наступление, где сосредоточивали свои войска.
— Вижу танки! Идут в два ряда! В направлении к Ольховатке! Машины с пехотой — к Кочетовке… В движении артиллерия. — Луговому никто не отвечал с аэродрома, словно о нем все забыли. И тем не менее он с прежним возбуждением продолжал кричать, срывая голос: — Вижу танки! Идут в два ряда. Направление — Ольховатка… На подходе машины с пехотой… В движении артиллерия…
— Маленький, домой! Маленький, домой! — Луговой от неожиданности вздрогнул и повернул на голос голову. Показалось, что Сидоренко был здесь рядом, за его спиной, и говорил ласково, стараясь поддержать…
«Спасибо, батя!» — с благодарностью подумал он о командире полка. Посмотрел на компас и почувствовал, что спина взмокла — по желобку позвоночника стекали капли пота. Стрелка застыла в одном положении. Он постучал пальцами по стеклу, но она и не сдвинулась с места. «Разворот на девяносто», — приказал он себе. Такой совет давал он обычно на инструктаже молодым летчикам, провожая их в полет, на случай, если они заблудятся. «Курс девяносто градусов — и домой!» Но о каком курсе сейчас могла идти речь, когда синяя стрелка воткнулась острием в землю.
Курская аномалия! Как же он мог забыть о ней. Ведь командир полка специально предупреждал на этот счет. «Цепляйся за железку и двигай домой!» Постарался взять себя в руки. Самые надежные приборы в кабине самолета — высотомер и часы. Первый обязан уберечь от земли, второй подсказать, сколько времени он находится в воздухе.
Впереди снова заблестело полотно железной дороги. «Цепляйся за железку и двигай домой!» — как заклинание повторял Луговой. И летел вдоль железнодорожной линии. Вдруг рельсы веером разбежались в разные стороны, скрываясь в чернильной темноте.
«Неужели Солнцево? — поразила его пронзительная догадка, и ему показалось, что он даже разглядел высокую водонапорную башню из красного кирпича и маленькое станционное здание с обвалившимся углом. — Направо путь на Ржаву, прямо — в Старый Оскол. — Заученные на память города и населенные пункты помогали ориентироваться. — От станции разворот на сорок пять градусов — и дома!»
«Милый батя!» — с сыновней благодарностью подумал он о командире полка, который так заботливо подготовил его к этому вылету. Только сейчас он, кажется, понял его хитрость. Задерживая вылет на разведку, Сидоренко словно убеждал фашистское командование, что об их готовящемся наступлении ничего не известно.
Колонны танков и машин с пехотой нельзя уже было остановить и снова спрятать в леса и глубокие овраги. «Милый батя! Милый батя! Войну выигрывают стратеги, а не горячие головы. Ты прав на сто процентов: горячность — плохой советчик!»
Луговой внимательно посмотрел на часы. Через три минуты должен показаться аэродром. В маленьком городке, где они находились на переформировании, рядом с аэродромом был лес, а здесь — степь и степь — ни одного кустика. Напряженно всматривался в черную землю. Вдруг впереди вспыхнул огонек, за ним второй, третий. Откуда они взялись? Не сразу понял, что их зажгли для него. Он зашел на посадку, осторожно подводил истребитель к земле, не спуская глаз с горящих плошек. Колеса ударились о землю, и затем машина легко покатилась по широкому аэродрому.
Впереди вырос светлячок. Невидимый в темноте механик подал летчику сигнал, чтобы он рулил за ним. На старте встречал Михаил Потапович. Луговой отбросил фонарь и жадно вдохнул прохладный воздух. К разнотравью примешивался запах пшеницы. Дорогая земля!
— Старший лейтенант Луговой, в штаб дивизии! — суетливо бегал вокруг него начальник штаба, вытирая большим платком потное лицо. — Скорее. Вызывают.
Летчик с трудом вылез из кабины, отстегнул парашют. Никогда он не чувствовал такой усталости. С трудом сделал несколько шагов в сторону Сидоренко.
— Товарищ командир полка, старший лейтенант Луговой с задания вернулся!
— Спасибо, сынок. — Полковник поймал руку летчика и крепко ее стиснул. — Садись в машину. Тебя ждут в штабе. Вернешься — доложишь!
Шофер гнал полуторку во весь дух. Лугового так подбрасывало, что он боялся, что прорвет головой брезентовую крышу кабины или, что еще хуже, вылетит через смотровое стекло.
— Убьешь — потише вези.
— Очень вы нужны в штабе, — пояснил шофер. — Приказали доставить как можно быстрее.
Незнакомый генерал-майор шагнул навстречу Луговому, внимательно оглядел его со всех сторон.
— Ночью летал и нос не разбил! Молодец!
— Товарищ генерал, Москва на проводе! — закричал телеграфист особенно торжественным голосом. — Москва!
— Луговой, садитесь и докладывайте! — приказал генерал. — Москве нужны ваши данные… Мы уже передавали… Карта лежит на столе.
— Я к своему планшету привык, — сказал летчик. Сосредоточенно посмотрел на блестящий целлулоид. Чуть наклонил, чтобы свет падал на карандашные точки, обозначающие колонны автомашин и вражеские танки.
Доклад Лугового стал еще одним подтверждением данных разведчиков, которые установили, что летнее наступление фашистских армий на Курском выступе должно начаться в начале июля 1943 года…
Полковник Сидоренко подошел к КП чернее тучи. Рывком сдернул с головы шлем. Лоб пересекла красная полоса, как свежий шрам. Щеки дергались, словно он плакал и слезы сгорали внутри него, не достигая сухих век.
«Сашка, Сашка!» — с душевной болью произносил он, скрипя зубами. Он не мог примириться с потерей лучшего друга, не верил в его гибель. Ему казалось, что, будь он рядом, ничего бы не случилось. Принял бы удар на себя, загородил товарища от фашистского истребителя. После возвращения с боевого задания последнего летчика не осталось никаких надежд на появление командира третьей эскадрильи, но командир полка упрямо верил, что Богомолов все-таки вернется в полк и ошалело гаркнет с порога: «Не ждали? А вот и я. Принимай, батя!»
Сидоренко рассеянно слушал рассказы летчиков о проведенном воздушном бое. Он понимал, что в гибели Богомолова не виноват никто, и все же не мог простить им потерю Богомолова.
Здесь, на курской земле, в тяжелых боях полк потерял уже семь летчиков, и командир болезненно переживал каждую смерть.
— Все, — резко оборвал Сидоренко, не дослушав рыжеватого лейтенанта с вьющимся чубом. — Слезами горю не поможешь. Готовьтесь к вылету. Будем мстить за командира эскадрильи. Сам поведу! — И, сутулясь, направился на КП. По мокрым, глинистым ступенькам, вырубленным в земле, вошел в землянку. Начальник штаба встал из-за стола при появлении командира полка. Он уже знал, что майор Богомолов не вернулся, и заранее подбирал ведущего для следующего вылета. Как и Сидоренко, он не верил, что комэск не вернется. Совсем недавно один летчик, сбитый за линией фронта, пришел в полк спустя три дня.
Сидоренко остановился перед висевшей на стене картой. Где-то рядом прогремели выстрелы зенитных пушек, и земля задрожала. Из щелей между бревнами струился песок. Командир полка напряженно вглядывался в карту. С прорвавшимися фашистскими танками шли ожесточенные бои. Майор Богомолов прикрывал со своей шестеркой передний край, когда появились сорок бомбардировщиков с «мессершмиттами»…
Командир полка мог сейчас думать только о Богомолове и ни о чем другом.
Начальник штаба не выдержал затянувшегося молчания и сказал:
— Передали новые данные из дивизии о прорвавшихся танках Манштейна. В группе пятьдесят «тигров» и столько же «фердинандов».
Сидоренко нетерпеливо прижал полотнище карты к бревенчатой стене. Жадно втянул терпкий запах смолистых бревен. Взгляд его задержался на капле клейкой смолы, блестевшей, как звездочка.
— Скоро колосовики пойдут, — неожиданно сказал он, повернув голову в сторону майора. — Простите, я забыл, что вы не грибник. Правда, сейчас не до грибов — надо остановить прорвавшиеся фашистские танки. Враги хотят отомстить нам за Сталинград.
— Так точно, — подтвердил начальник штаба.
Командир карандашом обозначил новую линию фронта.
— Прохоровку немцы взяли. Утром видел, как горела, — карандаш стремительно заскользил по карте. — Фашисты стараются обойти Обоянь с востока… Оттуда прямой путь на Курск… Задание из дивизии передали на вылет?
— Приказано сопровождать группу штурмовиков на Прохоровку.
— Вызывайте старшего лейтенанта Лугового. Пусть принимает третью эскадрилью. Я буду в столовой. Если позвонят из штаба дивизии, передайте: не вернулся с боевого задания майор Богомолов… Летчики сбили три «мессершмитта». У штурмовиков потерь нет. Кстати, какое сегодня число?
— Одиннадцатое июля.
— Я совсем потерял счет дням… Забыл, когда спал… Все бои перемешались… Перед глазами снуют «мессеры» и «фокки». Стреляют… Слишком много вылетов… Моторы на «яках» отказывают из-за перегрева…. А нам нельзя сдавать… Знаете, это смешно, но я только сейчас вспомнил: одиннадцатого мой день рождения.
— Надо будет отметить, — сказал, повеселев, начальник штаба. — Позвоню командиру батальона, чтобы в столовой пирог испекли.
— Без пирога я обойдусь, — задумчиво сказал полковник. — Подарки — только сбитыми фрицами. — Он неторопливо прошелся по землянке. Остановился перед маленьким окном, прорезанным под самым накатом крыши. Голос его набрал прежнюю силу и властность. Он не имел права на личные переживания. Наши войска требовали прикрытия. Надо готовить летчиков к очередному вылету. Какой он будет у него сегодня? Пятый, шестой? Он уже сбился со счета. В эти минуты, пока он топчется на КП, идут тяжелые бои с прорвавшимися «тиграми». Погибают пехотинцы, бронебойщики и артиллеристы. Ради спасения сотен людей от фашистских бомбардировщиков он должен быть жестоким в требовательности к себе и своим офицерам. — Я поведу сам группу. Заместителем назначаю Лугового. Ведомым возьму лейтенанта Родина.
Солнце стояло уже высоко, когда на аэродром обрушился гул тяжелых моторов, а потом цепочкой проскользнули пятнадцать штурмовиков, чиркая темными тенями по перелескам и глубоким оврагам. Истребители взлетели на сопровождение и стремительно догнали скрывшуюся группу Ил-2.
Полковник Сидоренко не признавался даже себе, что сильно устал от постоянных боев и нечеловеческого перенапряжения. Оглянувшись назад, увидел, что лейтенант Родин отстает. Раздраженно подумал: «Когда же он наконец научится летать? А кто же его должен научить, товарищ командир полка?» — с иронией спросил он самого себя. Это он обязан передавать мастерство молодым, умело обучать их.
Прогретый чернозем жадно дышал. Горячий воздух густыми струями плыл вверх, прихватывая с земли терпкий запах трав, гречихи, дым пожаров и пыли. Тысячи звуков рождались на земле. В постоянные и извечные — шорох колосьев пшеницы, пение птиц — властно врывались новые — скрежет танковых гусениц, надрывный вой автомашин, артиллерийская канонада. Эти новые звуки заглушали все остальные.
Сидоренко хорошо знал Центральную черноземную область. Курсантом Борисоглебского летного училища облетал земли между Воронежем, Курском и Белгородом. Для него каждый полет сейчас был встречей с далекой молодостью. По-разному виделись ему колхозные поля: ранней весной — с шумливыми ручьями, летом — с созревающей гречихой и просом, и осенью, когда комбайны убирали золотую пшеницу…
Сейчас он возглавлял ударную группу. «Яки» двумя парами висели над штурмовиками. А выше шла шестерка истребителей Лугового. Истребители парами подымались вверх, выстраивали ступеньки крутой лестницы.
У каждого ведущего группы в воздухе был свой позывной: «Сотый» — командир штурмовиков капитал Герасимов. «Мадрид» — Сидоренко. «Сынок» — Луговой.
Штурмовики давно перестроились и шли в правом пеленге, неся под плоскостями реактивные снаряды.
— «Горбатые», держать строй, — передал короткую команду капитан Герасимов.
— Я — «Мадрид»! Я — «Мадрид»! — Сидоренко пристально оглядел строй. — Следите за «худыми»! Следите за «худыми»!
Лаконичен язык у летчиков в воздухе. «Горбатые» — штурмовики. Они получили свое название за высокие бронированные кабины. «Худые» — истребители Ме-109, «фокки» — ФВ-190.
На первом отрезке маршрута штурмовики и истребители шли среди высоких белых облаков. Но перед линией фронта воздух потерял стеклянную прозрачность. С земли стеной подымались клубами пыль и дым. И самолеты сразу нырнули в ночную черноту, где терялось представление о времени и месте.
Прорвав оборону под Прохоровкой, фашистские танки устремились в узкую горловину, и их путь чадящими кострами обозначали горевшие «тигры» и «фердинанды».
— «Горбатые», за работу! — передал по радио капитан Герасимов и бросил свой самолет в пекло боя, пробивая ватную облачность дыма и пыли. За ведущим устремились все другие самолеты, залпами пушек заглушая слитный гул моторов.
Широкое пшеничное поле было исполосовано следами гусениц танков, перерыто узкими траншеями и окопами. Всюду горбатились отвалы засохшей земли. Воронки от бомб с опаленными краями, как оспенные знаки, уродовали поля и луга.
Между первым и вторым вылетом полковника Сидоренко прошло не больше трех часов, но он не узнавал знакомые места. Фашистские танки прорвались. За первой линией обороны — вторая, а за ней — третья. Командир полка напрасно пытался сосчитать разбросанные по балкам, лесным посадкам и дорогам сожженные «тигры» и «фердинанды». Наши бойцы стояли насмерть, уничтожали стальные чудовища.
Бой шел сейчас впереди за полем. В черных дымах то вспыхивали, то гасли красные сполохи огней. Деревня догорала, и от первых, самых крайних, изб остались одни высокие задымленные трубы.
Сидоренко подумал, что ему надо выскочить вперед и нацелить капитана Герасимова на фашистские танки. Но этого не потребовалось. В наушниках прозвучал спокойный голос ведущего группы штурмовиков:
— «Мадрид», вижу танки!
Капитан Герасимов повел группу штурмовиков за собой. Фашистские зенитчики открыли бешеную стрельбу по пикирующим штурмовикам. Ни Сидоренко, ни другие летчики не слышали выстрелов пушек, но трассирующие снаряды острыми пиками вспороли небо, и белые шапки разрывов заплясали около Ил-2 и истребителей.
Выхватывая истребитель около самой земли, куда Сидоренко спикировал вслед за штурмовиками, он заметил в облаке пыли идущие «тигры». Они двигались тупым треугольником по всхолмленной равнине между берегом Ворсклы и железнодорожной насыпью. Башню на командирском танке прикрывало фашистское знамя со свастикой.
Что только не перевидел за время долгой войны командир полка, но танк со знаменем на броне он встретил впервые. Видно, вырвавшийся вперед «тигр», как знаменосец, должен был увлекать за собой всех остальных, сокрушая и тараня оборону. Сидоренко понял, что в этом танке был не рядовой член нацистской партии, а закоренелый фашист, которого нужно уничтожить во что бы то ни стало.
— «Мадрид», «мессеры»! — предупредил по радио Луговой группу прикрытия, находящуюся внизу.
Сидоренко успел вовремя заметить фашистских истребителей. Ме-109 пилотировали асы. Один из них бросился на ведущего истребителей, но тот опередил действия «мессершмитта» и открыл заградительный огонь. После атаки сразу взмыл вверх. Снаряды второго фашистского истребителя ударили по стеклу кабины. В рваную дырку ворвался ветер, обдав разгоряченное лицо летчика холодной струей. Сидоренко отдал ручку, радуясь, что самолет слушается его и выполняет пилотаж. Оглянулся назад и не увидел за собой лейтенанта Родина. «Где я потерял ведомого? — удивленно подумал полковник. Острая боль пронзила его, и теплая струйка крови обожгла шею. — Неужели ранило? Только этого еще не хватало! — Он набрал высоту. Пары истребителей дрались на вертикалях. — Правильно, ребята. Правильно!» Мимо пронесся фашистский истребитель. Полковник срезал угол и сразу оказался на хвосте у гитлеровца.
— Спасибо за подарок, — тихо сказал он. — У меня сегодня день рождения!
Короткая трасса пересекла Ме-109 пополам. «Где же Родин?» — не переставал тревожиться Сидоренко.
Рядом промелькнул самолет с раскрашенным фюзеляжем. «А, вот где я опять вас встретил!» Перед глазами всплыл Мадрид, небо Валенсии, камрад Антонио… Там он дрался вот с таким же картежником. Тройка, семерка, туз. Фашистскому летчику известна игра в очко! Полковник погнался за фашистским истребителем. Почему так трудно даются ему фигуры? Кружится голова. Уплывает сознание. В последний момент рядом заметил Ме-109 с нарисованными картами. Фашистский летчик пытался оторваться от Як-3, но не мог.
— Нет, не уйдешь… Не те карты вытащил, — громко сказал Сидоренко. — Сегодня перебор… двадцать два! — Прижал с силой гашетку пушки, ощущая гулкие удары. — Все! — Глаза затуманились. Показалось, что сверху обрушилось огромное небо, черные дымы пожаров, горящие танки и светлая Ворскла! — Сынок, принимай командование! — крикнул из последних сил. — Все, сынок!..
Надо было выровнять самолет, но у Сидоренко не хватило силы отжать от себя ручку. Земля катастрофически летела на него — в первый раз не радуя его, а пугая своими огромными размерами. Он не различал лесов, полей и рек — все сливалось, теряло краски, путалось в затуманенных глазах. К голове прилила кровь, и вернулось сознание. Мгновенно летчик почувствовал падение самолета и инстинктивно выхватил Як-3 перед окопами. С особой ясностью окинул все вокруг, оценил происходящий бой.
По черному полю, где горела пшеница, упрямо полз огромный «тигр». Изодранное фашистское знамя хлопало по грязной броне. «Недолго тебе ползать здесь, гадина», — подумал Сидоренко и, чуть довернув свой самолет, врезался в стальную громаду, в ненавистный фашистский флаг с черной свастикой…
Огромный взрыв подбросил стальную коробку. Бензин из самолетных баков полыхнул, пожирая резину траков, плавя сталь. В танке рванули снаряды.
— «Мадрид»! Батя! — потерянно закричал по радио Луговой не своим голосом и спикировал с ведомым к самой земле. Он задыхался от слез.
— «Горбатые», подтянуться! — жестко скомандовал капитан Герасимов. Голос от волнения дрожал. — Работать с «вертушки». Мстить за «Мадрид». Мстить за командира истребителей!
Бронированные машины замкнули стальное кольцо. И с этой минуты воля каждого летчика оказалась сцементированной едиными действиями. Не было такой силы, которая могла остановить их, помешать выполнению задуманного плана. По-прежнему неистовствовали фашистские зенитчики, но штурмовики упорно, вырываясь из круга, пикировали к земле и уничтожали наступавшую пехоту огнем пушек и пулеметов. После очередного удара штурмовики возвращались на высоту, чтобы приготовиться к новой атаке. Кольцо самолетов из Ил-2 жило, грозно висело над полем боя, подавляя наступавших немцев своим огнем, мужеством и бесстрашием.
…На аэродроме впервые встретились ведущие двух групп.
Капитан Герасимов и старший лейтенант Луговой обменялись крепким рукопожатием.
— Я видел таран командира полка, — тихо сказал Герасимов. — Погиб героем. — После недолгого молчания спросил: — Почему полковник Сидоренко взял позывной «Мадрид»? Мадрид — мой родной город. Я испанец. Мое имя Альфонс Гарсия. В России я стал Герасимовым.
— Полковник Сидоренко воевал в Испании… Там его звали Антонио…
— Антонио? — Капитан Герасимов горячо сжал руку Лугового. — Антонио я знал… Я знал хорошо Антонио… Полковник Сидоренко Антонио… Он защищал мою Испанию от фашистов!..