Оглянись, незнакомый прохожий…

Степанов Геннадий

Книга, написанная автором о тех далеких временах, полных романтизма, зовущихся советскими. О целине, о молодости и задоре. В повести переплетаются судьбы разных людей. События происходят в Казахстане.

Героя повести преследуют и мистические моменты и временами детективные.

 

Геннадий Степанов

Оглянись, незнакомый прохожий…

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Г. Степанов, 2013

© ООО «Написано пером», 2013

 

Глава 1

Ну что же, друзья мои, следует отметить, что если будет хоть один благодарный слушатель, то, я думаю, историю эту стоит рассказать. В данном случае описать – ну, скажем, так, как получится.

Случилась эта история очень давно, ровно сорок лет назад, летом 1972 года… в те времена укромные, теперь почти былинные, когда срока огромные, брели в этапы длинные… (Невольно как-то вспомнились строчки из песни В. С. Высоцкого.)

Так вот, лето 1972 года выдалось неимоверно жаркое и, как сейчас бы обозначили борзописцы-газетчики, весьма аномальное. Кругом горели леса и торфяники. Дымный смог стоял такой, что за сто метров не видно было ничего. Трава и растения маялись от отсутствия влаги и были какого-то неестественно бурого или вообще желтого цвета. Животные попрятались кто куда и изнывали от жары. Людей на улицах не было и создавалось впечатление конца света. Речка обмелела настолько, что перейти ее вброд не составляло труда даже в самом когда-то глубоком месте.

Мне тогда было семнадцать лет и все эти погодные катаклизмы казались чем-то таким… ну, скажем, как первые шторма для юнги, открывающего только-только для себя море.

Окончив училище механизаторов, работал я тогда в механизированном отряде Сельхозхимии. Трактор мне дали добитый настолько, что легче было бы изготовить новый, нежели собрать этот из груды металлолома. Так вот однажды, во второй половине дня, когда я в очередной раз убивал время на ремонт трактора, ко мне из конторы прибежала запыхавшаяся от дыма и быстрой ходьбы секретарша Галка.

– Тебя вызывают в горком комсомола, – проговорила она охрипшим от жары голосом.

– А когда, Галь, туда надо явиться? И зачем?

– Мне ничего не объясняли. Да и связь плохая, ничего не слышно. Сказали, что чем скорее, тем лучше.

– Ну, тогда я погнал. Ты, Галка, только начальство тут предупреди, а я помчался. Лады?

– Лады. – Галка закашлялась от дыма и пошла обратно на свой пост секретарский.

Помыв руки в солярке и потом с мылом в мутной водице, тонкой струйкой бежавшей из-под крана, я вышел на улицу и, как лихой наездник, вскочил на своего верного коня-мопед «Верховина» и помчался в район.

Ехать надо было двадцать километров, и все бы ничего, но дорога была старинной, выстланной камнем дикарем. Поэтому трясучка была ужасной. Я ехал и думал – зачем я им понадобился там, в горкоме ВЛКСМ? Может, хотят послать с отрядом таких же молодых комсомольцев тушить лесные пожары? Мысленно я уже представлял себе, как это все происходит, и как я совершаю подвиг (только еще не придумал, какой) и как лежу на траве среди деревьев, перемазанный сажей и кровью. Пью жадно спекшимися губами теплую воду, заботливо мне кем-то поданную, и вокруг меня хлопочут девушки, непременно красавицы, и парни завистливо смотрят на меня, совершившего подвиг, и жалеют, что это я, а не они…

– А ну стоять! – визгливо грозный окрик вернул меня к реальности.

– Ты че тута ездиишь, а? Леса поджигашь? Я вот тя щаса арестую.

В дыму на обочине дороги я разглядел женщину, н-н-ет, скорее бабу или даже бабищу угрожающего вида. Она стояла, уткнув руки в боки, с папиросой во рту.

– Папиросу погаси. Пожарница хренова! – огрызнулся я и погнал дальше.

…Ну так вот – красивые девушки, парни завистливо смотрят…

Вот, зараза, от таких мыслей приятных отвлекла, чтоб ей…

Наконец я дотрясся до райцентра и, бросив мопед у здания горкома, вошел внутрь. На мое удивление в коридорах горкома было как-то так свежо и прохладно, что даже уходить не хотелось.

 

Глава 2

Надо отметить, что во всем здании я не встретил ни одного человека. Да это и понятно, был уже конец рабочего дня и сезон отпусков. В тишине я услышал голоса, раздающиеся из кабинета в конце коридора. Я постучал и, открыв дверь, пошутил:

– Здорово, братцы, вот и я, небось, не ждали ни. я!

На меня не обратили внимания два человека. Один из присутствующих был Алексей Алексеевич Князев, первый секретарь горкома комсомола. Второй присутствующий – паренек какого-то уж очень затрапезного вида. Цветастая рубаха, на нем сидевшая мешковато, была на пузе завязана узлом и не застегнута ни на одну пуговицу. На ужасно лохматой голове, поверх копны волос, не знавших расчески, была набекрень нахлобучена засаленная кепка с измятым козырьком. Вдобавок ко всему парень был настолько конопат, что казалось, будто солнышко на нем одном отыгралось за все человечество, осыпав его веснушками, наверное, в несколько слоев. Паренек всхлипывал и как-то гнусаво тянул:

– А мамка че, одна будет корову что ли без меня обихаживать? Не поеду я-а-а. А сено кто за меня-а-а убирать бу-у-дет, ты что ли? Сказал, не поеду и усе-е-е.

– Ты не комсомолец. Ты тряпка. – Алексей Алексеевич повернул голову и, уставившись на меня, спросил – А ты поедешь?

– Поеду, – сходу выпалил я, еще не зная, куда надо было ехать и зачем. Но в моих представлениях ехать надо было непременно тушить пожары.

– Вот видишь, как настоящие комсомольцы поступают. Они не раздумывают. Куда комсомол и партия пошлют, туда они и едут! – пафосно проскандировал Князев.

– А птамушта драчки оне-е-е, – размазывая сопли, заныл паренек.

– Иди отсюда, чтоб глаза тебя мои больше не видели.

Пацан пулей выскочил из кабинета и Князев обратил свой еще не остывший от гнева взор на меня.

– Вот видишь, какие еще у нас есть несознательные экземпляры.

– Да ладно, Лень, он прав: на кого он мать-то оставит без помощника, небось один он у нее?

– Да какое на хрен один! У него отец есть и брат старший, пьют как извозчики – оди-и-ин…

– Ну ладно, че вызывал-то?

– Надо, брат, в Казахстан на целину ехать. Ты как, согласен?

Я от какого-то смешанного чувства чуть не захлебнулся. Такой ком к горлу подступил – комище! Дело в том, что поколение наше искало романтику и приключения. Хотелось быть полезным своей стране. А тут такое – что вроде как не Леня Князев посылает на целину, а Родина зовет. У меня в глазах на мгновение воссиял (мысленно, конечно) плакат времен войны – РОДИНА МАТЬ ЗОВЕТ!

– Леня, да я об этом и не мечтал! – воскликнул я. – Когда ехать?

– Завтра с утра. У меня одна партия ребят уже уехала, а другая будет через неделю. В той, первой партии, один заболел, с поезда сняли – недобор. Нужна единица, так сказать.

– Поеду, конечно же поеду!

Дальше Князев меня наставлял и инструктировал целых полчаса. Наконец я не выдержал и сказал.

– Лень, хватит пузыри мыльные пускать, поехал я собираться.

Алексей Алексеевич долго тряс мне руку. Да и, конечно, у него гора с плеч. А знал бы он тогда или хотя бы предполагал, сколько этой горе, которая с плеч, повидать и пережить придется, он бы сто раз подумал.

Обратно я доехал гораздо быстрее, ибо поехал объездным путем по асфальту и получилось быстрее и комфортнее.

Дома мою новость мать встретила с ужасом.

– Не пущу, не пущу, и не уговаривай, и даже не думай, и денег на дорогу не дам! Это ж надо, такую даль, да еще одному, нет, сказала, не пущу! – выпалив все это, мать расплакалась.

– Мать, да пусть едет. Мир хоть поглядит. Что он тут дома за твою юбку будет держаться? Он же мужик, – это батя меня пытался поддержать.

– А ты молчи. Молчи, я сказала. Сердца у тебя нету. Родного сына черт-те куда отправлять!

Тут следует заметить, что в ту пору у нас дома был ремонт и как раз вечером у нас работал электрик Вася. Его все уважали. Мужик был очень грамотный, начитанный и обладал каким-то неимоверным обаянием. Так вот этот Вася и говорит.

– А между прочим, мать, ты зря переживаешь за парня. Он у тебя вроде не дурак. Не пропадет. Я сам был на целине два раза и ничего, если не считать, что денег кучу заработал.

Эти слова подействовали, и мамуля смирилась. Но, собирая меня в дорогу, все же ворчала потихоньку и беспрестанно напутствовала – что можно и что нельзя.

Наутро я, повытаскав из набитой матерью сумки все, как мне тогда казалось, не нужное, быстро простившись – отправился в путь.

 

Глава 3

В половине десятого утра я уже был в областном центре у здания обкома комсомола, куда рекомендовал мне обратиться Князев, для вручения там мне «комсомольской путевки» и денег на первое время.

Скамейки возле здания были пусты и я, бросив на одну из них свою спортивную сумку, стал разминать занемевшие в автобусах мышцы. Разбежавшись, стал крутить сальто через скамейку, иногда делая упор руками в спинку скамейки. На это зрелище стал собираться народец и какой-то остряк громко так стал зазывать:

– После-е-е-дний раз и только у нас, проездом заметьте, а-а-ртист акробатического жанра! Граждане, кто сколько сможет, вот в эту кепку, на во-о-осстановление цирка!

Люди и правда начали бросать мелочь в кепку.

– Так, что здесь происходит? – спросил только что подошедший милиционер.

– Да вот репетируем, товарищ начальник. Так сказать, решили показать свои таланты иностранным студентам из университета имени Патриса Лумумбы, – вещал остряк.

– А деньги как приходовать будете? – не унимался государев служащий.

– А деньги отправим в Фонд свободы Анжелы Дэвис.

Милиционер, удовлетворенный такими ответами, подошел ко мне.

– Где так кувыркаться научился?

– В школьную секцию ходил по акробатике.

– А я ведь тебя, парень, на сцене видел. Вы с братом выступали: «Акробаты-эксцентрики».

– Было дело, – буркнул я и побежал вверх по ступеням в водоворот комсомольских кабинетов и красивых комсомолочек-инструкторш.

Обратившись в секретариат, я узнал, что мне надо подождать десять минут и что ко мне подойдет товарищ Солнцева, и что вот эта самая товарищ Солнцева все мне объяснит и куда надо проводит. Я сел на стул и мои мозги, привыкшие мечтать в любой удобной ситуации, начали воспроизводить свою продукцию. Мне подумалось: вот щас выйдет наикрасивейшая товарищ Солнцева в ужасно коротенькой юбочке и почему-то в пионерском галстуке. Ой, скажет она, а я за вами в окно наблюдала, как вы кувыркались. Это было так мило! И тут она задает мне дурацкий вопрос: А что вы делаете сегодня вечером?

– Я вам должен задать этот вопрос а не вы мне! – и это все в моих мыслях.

– Посмотрите на него, умник нашелся, он меня еще учить будет! – этот возглас прозвучал уже наяву и в стороне, и я невольно повернул голову туда.

Из кабинета выскочила неимоверно красивенькая девчушка. Как мне показалось, ей всего-то лет четырнадцать было. Ужасно бойкая и подвижная, она, по-видимому, компенсировала этим свой маленький росточек и ужасно молодую, прямо таки детскую внешность.

Обернувшись еще раз и крикнув куда-то в открытую дверь кабинета «Учи свою жену щи варить!», она, довольная собою, зашагала в конец коридора. Секретарша мне, размечтавшемуся: – Вон же она пошла! Догоняй скорей! Солнцева ваша.

Я рванул с места и на бегу думал, почему моя Солнцева, с какой это стати – эта пигалица Солнцева и вдруг моя? Моему удивлению не было предела, когда, догнав ее в конце коридора и еще не успев даже представиться, я услышал: – Значит так. Сейчас вы пойдете в бухгалтерию, там вас уже ждут, получите командировочные. Путевку я вам не дам. И не спорьте, спорить он мне тут будет. (Хоть я не проронил и ни слова). Я путевку дам только в одном случае, если ты поедешь с группой. Она почему-то резко перешла на ты. Вдруг она резко остановилась и, повернувшись ко мне, пискнула: – Ну, что молчишь?

– Да вот думаю.

– О чем это, интересно?

– Думаю, где же у тебя шило-то спрятано?

– Нет у меня никакого шила. Если вам надо, тут недалеко хозтовары, купите сами, – перешла она опять на вы. Моего дебильного юмора она не поняла.

– Ну, тогда покедава, любовь моя! – давясь от смеха, сказал я и поспешил в бухгалтерию. Товарищ Солнцева стояла в такой растерянности, что огромные глазищи ее хлопали, как две красивенькие бабочки.

Зайдя в бухгалтерию без стука, – смею заметить, стучаться туда бесполезно, вам никто никогда не ответит, – я застал такую картину. В полной тишине в кабинете сидели четыре тетки далеко не комсомольского возраста. Столы располагались в виде четырехугольника, где в центре стоял огромный розан, усыпанный цветками, видно, в знак благодарности к теткам, поливавшим его сверхрегулярно. Дамы сидели лицами друг к другу и сосредоточенно вглядывались в свои какие-то бухгалтерские катехизисы с таким интересом, будто в них описывался любовный роман с продолжением. Я нарочито покашлял. Никто на меня внимания не обратил. Я еще раз, но уже громче кашлянул. Одна из женщин, не глядя на меня, спросила: Что, простыл? А еще на целину собрался. О-О-споди, и до чего же хлипкая нынче молодежь пошла! На вот тут распишись!

Я поставил закорючку, и тетка мне отвалила командировочных аж целых девять рублей и тридцать одну копейку.

– Свободен. Иди лечись.

Тетка не без юмора, подумал я, выходя из этого царства дебитов с кредитами, где царствовал над всем годовой отчет.

Уходя из обкома, я крутил головой по сторонам, в надежде еще раз увидеть красоту небесную товарища Солнцевой и только когда поднял голову – в окне на третьем этаже я ее увидел. Она улыбнулась и помахала мне рукой.

Через сорок минут я уже трясся в замусоренной электричке по направлению к Москве и навстречу дальнейшим приключениям.

 

Глава 4

В вагоне было ужасно душно и глаза щипало от дыма, просачивавшегося даже невзирая на закрытые окна. Повсюду валялись обрывки газет и было как-то неуютно. Народу было не много, но все диваны были заняты. Я смотрел в окно, но практически ничего видно не было. Повсюду дым, дым, только кое-где высвечивались всполохи огня – это по обочинам дороги горели лесопосадки и сухая трава. Повсюду стояли пожарные машины, бульдозеры и даже танки. Это военные нагнали солдатиков для тушения пожаров.

Я сидел с краю. У окна, тяжело дыша и поминутно вытирая пот носовым платком, сидела толстая тетка. Она приговаривала:

– От, че делаца, от, че делаца, а? Нет, ты глянь, че делаца-то, а?

Между нами сидела красивая девчонка лет семнадцати-восемнадцати. Она сидела, молча и старательно держа осанку, читала какую-то книжицу. От нее приятно пахло духами. Молодость брала свое и мне ужасно захотелось с ней заговорить. Я мучительно искал повод или тему для разговора. Наконец я выдавил из себя:

– Про шпионов?

– Что?

– Книжка про шпионов, говорю?

– Фи! Вот еще! Я такую ерунду не читаю! – Девица, манерно вскинув голову и не без интереса, глянула на меня.

– Тогда про что там пишут? – я занервничал, видя, что на ее лице появилось нечто вроде насмешки.

– Вам не все равно? – девица снова уткнулась в свое чтиво.

Вот зануда, подумал я, и из вредности уже продолжал приставать:

– Небось, про любовь-морковь читаешь?

– А мы уже на ты? – съязвила она.

– Думаю, пора уже. Ехать-то нам долго еще вместе.

Девица встала и пересела на соседний диван, где только что освободилось местечко. Какой-то мужик с корзиной побежал к выходу, освободив место, и девушка теперь соседствовала с парнем лет тридцати и теткой какого-то старорежимного, что ли, вида. Тетка была, видно, мать этого парня. Она постоянно говорила, обращаясь к нему:

– Вадим, скоро приедем. Но я прошу тебя. Умоляю, держи себя в руках.

Парень молчал и только часто вытирал очки о кончик галстука, стягивавшего его шею, невзирая на изнурительную жару.

– Вадим, помни – он твой отец. Будь с ним деликатен, – наставляла тетка.

Тут электричка на минуту остановилась. Началось хождение туда-сюда и еще через минуту все расселись. Мы снова поехали. На место девицы, то есть рядом со мной, плюхнулся невысокий коренастый мужичонка со стойким запахом свежака, выпитого, видно, только что на полустанке. В обеих руках он держал по мороженому. Одет он был весьма колоритно. Тут, я думаю, имеет смысл описать этого субъекта, ибо он сыграет роль в моей дальнейшей судьбе. На голое тело у него была надета зоновская куртка-спецовка. Она была расстегнута, и было видно, что тело мужика все расписано наколками. Можно было их читать и рассматривать всю дорогу, и газет не надо. На голове у него почему-то была нахлобучена цигейковая зимняя шапка. Поймав мой взгляд, он заулыбался, открыв рот и сияя целым рядом нержавеющих и рандолевых зубов.

– А у меня башка всегда мерзнет. Боря Бодунов.

– Что? – не понял я.

– Зовут меня так – Борис Бодунов. Слышал про Бориса Годунова? Ну вот, а я Борис Бодунов. Но ты зови меня Валька. Меня на зоне все Валькой звали.

– А почему так?

– А знаю и молчу и потихоньку… – мужичек заржал и протянул мне мороженое.

– На вот ешь и помни Вальку Бодунова, – мужик опять засмеялся.

Я глянул на его руки, не видавшие мыла и чистой воды, и отказался. Тогда этот самый Валька Бодунов стал приставать к девчонке, читающей книжку и угощать ее мороженым. К моему удивлению, она мороженое взяла и как-то ехидно глянула на меня.

Тут в тамбуре послышался шум, и когда двери раздвинулись, в вагон ввалились трое пьяных парней. Двое были здоровенные и похожие друг на друга. Третий, наоборот, маленький, сутулый и неимоверно худого телосложения.

Один вытащил из-за пазухи бутылку водки и какой-то замызганный раздвижной стаканчик. Первый стакан достался худенькому: он выдохнул и, окидывая взглядом, чем бы закусить, увидел мороженое у девушки в руках. Он резко опрокинул в себя стакан и, схватив девушку за руку, рванул ее на себя, откусил кусок мороженого и неприятно захохотал.

– Мужчина, вы что, того? Совсем ку-ку? – девица от гнева покрылась красными пятнами, крутя пальцем у виска.

– Че-о-о? Кто ку-ку? Это я ку-ку? Щас мы проверим, какая ты кукушка! – худой стал тащить ее на себя и при этом лапать. Девица отбивалась как могла и при этом плакала как-то жалобно. Вот он, шанс, подумал я и, невзирая на предательский страх, сосавший где-то под ложечкой, шагнул к ним.

– Ну, ты, ошибка природы, оставь девушку в покое!

– Ты кто, юноша? – как-то нервно и с насмешкой отпустив руку девицы, обратился он ко мне.

– Конь в пальто, – ответил я.

– Па-а-шли в тамбур, конь педальный! – Он схватил меня за рукав и сделал попытку затащить в тамбур. Короткий и резкий удар между глаз – и худой уже корчился на полу. Тут вскочили два здоровенных паренька и меня, приподняв за локти, как котенка мигом доставили в тамбур. Со всего размаху швырнули об стену так, что из моих глаз посыпались искры, как из-под электросварки. «Ну, все, – подумал я – целина накрылась медным тазом». Но тут произошло то, чего я меньше всего ожидал. Как описать это действо словами, даже и не знаю. Только в тамбур шагнул тот самый очкарик и какими-то быстрыми, неуловимыми движениями молча уложил обоих здоровяков на пол. При этом их рожи были настолько разбиты, что они даже не делали попытки встать снова. Парень, так же молча, сел на свое место, поправляя галстук. Мать тут же не преминула ему заметить:

– Вадим, ты просто не умеешь держать себя в руках. Ну разве так можно? А если бы ты ушибся?

Ни хрена себе, думаю, он ушибся бы! Вот я ушибся, так ушибся. Теперь, небось, синячище будет. Между тем девица начала строить глазки очкарику и всяко с ним заигрывать. Мне даже обидно стало, ведь я все же первым за нее заступился. Ох, уж эти женщины – хрен их поймешь.

Ну, а где же был в это время наш Валька, он же Борис Бодунов? А Валька не зевал. Пока мы там возились, Валька умыкнул бутылку и тихо так, молча ее усосал. После чего его прорвало, и он начал рассказывать, за что он мотал свои три срока.

 

Глава 5

Из Валькиного повествования я понял, что первый срок он добросовестно отсидел за кражу совхозного молока. Валька в те времена был прикреплен к трактористу, возчику молока, грузчиком. Всего с трех ферм набиралось сорок фляг молока, и если с каждой отлить по литру, то получалось сорок литров. Если самому все выпить – упьешься. Но Валька умудрялся молочко продать. А попался он на хлебе. Когда в сельский магазин тот же тракторист привозил хлеб, то разгружал его все тот же Валька. Когда он ставил на прилавок лотки с хлебом, то продавщица Маруся на счетах отщелкивала две или три костяшки, в зависимости от количества лотков. Валька незаметно добавлял костяшку и все сходилось. Но при этом один лоток оставался в распоряжении нашего предприимчивого Валентина. Хлебушек он так же благополучно продавал и все просаживал в пивной. Но, как говорится, сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю! Валька попался. Схватила его за руку в магазине старуха Ромашкова. Она же предъявила бумажку, где скрупулезно записывала все Валькины манипуляции с молоком, участковому. Валя поехал на тюрьму, ему впаяли три года. Старухе Ромашковой от совхоза за бдительность подарили поросенка.

Вернувшись после отсидки, Валька, не заходя домой, подался сразу на ферму и, разыскав старуху, одел ей на голову подойник с молоком. Тянуло на мелкое хулиганство, да к тому же Валька еще и в милиции не отметился. Так и не побывав дома, Валентин поехал опять на тюрьму, уже на полтора года.

Вернувшись после очередной отсидки, Валька все же навестил дом родной. Помылся в бане и, приняв на грудь полкило водки за ужином, все же поспешил на ферму и снова одел старухе на голову подойник с молоком. Тут уж он снова схлопотал трешник, поскольку рецидив, и отправился опять на зону. После этой отсидки он и возвращался домой. Я спросил у него:

– А зачем же ты в Москву-то едешь, а не домой-то?

– Надо Шурке, бабе моей, платок купить Оренбургский, я, когда писал ей с зоны, обещал.

– Ну-ну, – сказал я. – Сейчас, как только нога твоя ступит на землю столицы нашей родины, все менты твои будут. Справку твою об освобождении изучать будут.

Но поскольку с выпитым спиртным в его организм была впрыснута отвага, Валька осклабился, сияя фиксами:

– Че-е-е? Мусора? Да я их видел… Да они у меня… Вот так вота! – И, довольный, он наладился было спать, но объявили Москву и мы начали проталкиваться к выходу.

На перроне я попрощался с Валькой и пожелал ему больше не одевать никому и ничего на голову. Уже повернувшись, было, идти на вокзал, я вдруг услышал за спиной крики и звон битого стекла. Я обернулся и вижу – средь толпы на асфальте лежит тот самый худой из давешней компании. В руках у него нож типа финки, голова разбита в кровь, а над ним стоит в растерянности Валька и держит в руках оставшееся горлышко от бутылки. Я схватил Вальку за руку и процедил сквозь зубы: – Бежим, сейчас тут все менты Москвы будут!

Бежали мы с ним как на соревнованиях по спринтерскому бегу. Не взирая на то, что Валька мне в отцы годился, бежал он как молодой. Нырнув в какую-то подворотню, мы остановились отдышаться.

– Валентин, что случилось-то? За что ты его бутылкой по башке-то хрястнул?

– Да я гляжу, когда ты пошел, он сзади тебя и уже ножом снизу делает замах, ну я и хрястнул. А когда тут раздумывать? Иначе ты на тот свет уехал бы, а не на целину.

Я вдруг проникся к Вальке таким уважением! Человек мне жизнь спас.

– Ну, спасибо, Валентин! Теперь я твой должник по гроб жизни.

– Ладно, че там, сопли все это. Ты меня или я тебя спас, какая разница? Надо разбегаться, а то не ровен час… – Валька вытер лицо своей замечательной шапкой, быстро как-то пожал мне руку и, повернувшись, быстро зашагал прочь.

Я стоял и смотрел ему вслед, думал о Вальке и не понимал душу человека, способного и на воровство и на хулиганство, но и на ПОСТУПОК.

Дальнейшие мытарства стояния в очереди за билетом, ожидания поезда на Павлодар и прочей скукотищи описывать не буду. Скажу только, что вечером, приблизительно в семь-восемь часов, я уже блаженствовал в отдельном купе поезда Москва-Павлодар.

 

Глава 6

До отправления поезда оставалось минут пять. Я был в купе один и смотрел в окно. Там, на улице, уже шло потихоньку к закату. Дым, как туман, сплошной стеной стелился по земле, окутывая и скрывая в своих объятиях все. Сквозь него видны были лишь силуэты домов, деревьев и люди, мелькавшие туда-сюда как тени.

В купе было душно, но открывать окно я не решался, пока поезд не тронулся.

Дверь распахнулась и пред моим взором предстала проводница, всем своим видом напоминавшая колобка – такая же круглая. Она была настолько ярко накрашена, что я мысленно сравнил ее со светофором.

Проводница уставилась на меня и только через минуту спросила:

– А где все?

– Кто все?

– Ну все, ты же не один?

– Нет никого. Я один.

– А родители?

– Какие родители? Чьи?

– Так ты че, один в купе? Да еще без родителей?

– Ну да. А в чем дело?

– Ну и куда же ты один и без родителей-то едешь?

– На целину.

– Энтузиаст что ли?

– Да нет, за длинным рублем, – съязвил я.

– Ладно, давай билет. Постельное будешь брать?

– Буду.

– Два рубля.

– Тогда не буду. Денег нету.

– Хосподи! Один, без родителей, без денег и еще на целину! С ума сойти! Ну-ну, щас чай принесу.

Она ушла, а я мысленно представил, как я еду на целину с родителями и с большими деньгами, да еще полон энтузиазма, и мне стало смешно.

Дверь снова распахнулась, это проводница принесла чай. Поезд уже потихоньку набирал ход.

– Спасибо за чай. Хоть голод немного залью. С утра ничего не ел.

– А что уж так-то?

– Денег мало, только на дорогу.

– И он поехал! Оно тебе надо, сынок, а?

Я глянул на проводницу с удивлением. Хоть она и старше, но не настолько, чтоб в матери мне годиться.

– Ну, раз так, выручай, маманя. Дай че-нито перекусить.

– Ладно, сейчас билеты соберу да постельное раздам и принесу, чего найду.

Минут двадцать ее не было и я уже почти задремал, как она вдруг появилась с небольшой кастрюлькой в руках.

– Вот тут курица, две картошки в мундире, один огурец малосольный и всё. Нет, а что ты хочешь, разносолов тут тебе никто не припас, ешь, че дают! – Но я был счастлив и этому.

– Эх, счас бы хлебушка кусочек!

– Ох ты! А я разве не принесла? От, забываха! – и она помчалась за хлебом. А я ей вдогонку пошутил: – да выпить что-нибудь захвати!

Она быстро вернулась и, к моему огромному удивлению, принесла бутылку вермута. Только мы с ней начали пировать и выпили по стакану, как в дверь постучали, и какая-то старушенция потащила проводницу разбираться с местами. Кажется, на их места уселись две казашки и не хотели уступать их законные места. Через полчаса я уже лежал на верхней полке, открыв окно, и ловил всем своим уставшим телом приятную прохладу августовского вечера. От пусть не ахти какого, но все таки сытного ужина и от стакана красного вина веки мои сомкнулись и я рухнул в объятия Морфея.

Сколько я проспал, не знаю. Только проснулся я от тихого говорка и хихиканья. Внизу сидели две молодые, лет двадцати пяти, казашки. Одна была с грудным младенцем. Малыш сладко посапывал в своем конверте, а мамаша и ее товарка о чем-то тихо разговаривали, поминутно хихикая. Говорили они явно не на русском языке и их тихий говорок снова убаюкал меня, и я снова крепко заснул.

Проснувшись, я увидел, что на улице уже белый день. Мать родная! Сколько же я проспал?! Надо будет сходить в вагон ресторан хоть пирожок купить, а то голод опять начал мне грозить своим костлявым пальцем. Я отправился искать этот самый вагон ресторан к великой радости казашек, поскольку им пора было кормить ребенка грудью. При мне они стеснялись.

Найдя ресторан, я испытал горечь поражения. Там не было никаких пирожков и, видя мою кислую физиономию, буфетчица сжалилась и дала мне из своих личных запасов – как она сказала – почти засохший коржик и стакан томатного сока. В секунду я это все проглотил и, немного повеселев, пошел обратно. Проходя мимо купе проводниц, я постучался. Дверь открыла красивая молодая проводница, вся раскрасневшаяся и растрепанная. На ходу поправляя прическу, спросила:

– Тебе чего?

– А где та, другая?

– Какая другая?

– Та проводница, что до вас была.

– А-а-а, Верушка… Так у нее смена закончилась. Она уже того… Дома, наверное. А что?

– Да нет, ничего. Я просто хотел поблагодарить.

Из комнаты раздался мужской смех: – Мы тут сами отблагодарим.

Я посмотрел и увидел, там в комнате сидели два мужика в одних трусах и ржали в мой адрес.

– Ну, тогда чешите грудь, – сказал я им, уходя.

– Эт как?

– Сверху вниз и справа налево.

Дверь закрылась, а мужики все гоготали, похоже, теперь над моими словами.

Дальше было томительное ожидание прибытия. Наконец, объявили Павлодар и надо было выходить. В проходе вагона толпился народ, вставший наизготовку к выходу. Я сидел в обнимку со своей старенькой, потрепанной спортивной сумкой и впервые меня начали терзать сомнения. Куда я приехал? Кому я тут нужен? Кто меня тут ждет?

 

Глава 7

Мной овладело какое-то смутное беспокойство. В душе назревала паника. Я ужасно не любил себя в такие минуты. Это мешало думать, действовать и создавало дискомфорт, от которого я становился рассеянным. Вот так с тяжелыми мыслями в голове я брел по бесконечным вестибюлям вокзала и не заметил, как оказался на улице около троллейбусной остановки.

Стоял я и думал, куда же мне дальше-то двинуть. Ну, для начала надо не паниковать, взять себя в руки. Так, мне надо в обком комсомола, а там куда направят. Так, понятно, а где он находится, этот обком? Спросить? А кто тут по-русски понимает, наивно думал я. Включаем логику. В каждом крупном городе есть площадь им. Ленина – так? Так. Рядом с каждой площадью Ленина всегда, ну или почти всегда находится обком или, на худой конец, горком партии. В-о-от, подумал я, уже теплее, и от этих мыслей я повеселел. Тут еще как по заказу троллейбус подошел. У него на табличке среди других названий была пл. Ленина. Довольный своим логическим раскладом, я вскочил в троллейбус. Ко мне тут же подошла кондукторша и вопросительно на меня посмотрела.

– До площади Ленина.

– Да хоть до стадиона Динамо.

– Мне не надо Динамо.

– Да ты деньги давай, шутник, мне вон сколько еще обилечивать.

– Мамаша, а где у вас тут обком партии находится?

– Как где? Че, не местный что ли?

– Неа, я из деревни. – Женщина на меня как-то странно посмотрела.

– Ну, тогда так. Во-первых, я тебе не мамаша, а Роза Иван-н-на. Ну, а во-вторых, горком этот твой…

– Обком, – поправил я.

– Ну, обком, находится на проспекте 50 лет Октября. Проспект упирается в площадь Ленина, и там, где заканчивается полтинник Октября, и находится твой горком.

– Обком, – опять поправил я, лихорадочно соображая.

– Ну, понял милок? Тогда тебе сходить, щас твоя остановка.

Троллейбус остановился. Я вышел из него и в след услыхал:

– А че тебе там в горкоме-то надо?

Мне стало смешно на тетку и я на бегу ответил:

– В партию бегу вступать.

На это кондукторша прокуренно-хрипло хохотнула:

– Ид-ди-ёт.

Я окинул взглядом площадь. Как и в каждом городе, в центре площади на возвышающейся клумбе стоял Ильич. Одна рука у него была в кармане, а другая, как правило, вытянута вперед, указывая нам, заблудшим овцам, путь в светлое будущее.

Ярко светило солнце, но было жутко неуютно, оттого что дул ледяной ветер с севера. При этом ярком солнечном свете и площадь и дома сияли какой-то необыкновенной чистотой. Все было ухожено, покрашено. Кругом цветы. Умели люди содержать свой город в надлежащем виде.

Наконец я увидел здание обкома КПСС и зашагал в его направлении.

Там, в недрах огромного здания, я отыскал приемную первого секретаря товарища Таджибека Исымбаевича Иссымбаева. Долго мучался в ожидании его, ибо секретарша сказала, что его нет на месте и неизвестно, когда будет. Я уже отсидел в кресле все, что только можно было отсидеть, и начал подумывать свалить отсюда, как дверь кабинета открылась и из нее вышел пожилой дядька с орденскими планками на груди. Он был коренастый и небольшого росточка. Голова его была как лунь белая. Седые волосы торчали ершиком. Он сначала, не замечая меня, обратился к секретарше:

– Багланка, вызови мою машину. Я поеду сейчас по колхозам.

Меня удивила его речь на чистом русском, без намека на акцент. Он посмотрел в мою сторону:

– Вы ко мне?

– Да, я…

– Зайдите.

Там в кабинете я ему все подробно рассказал. Он стоял и молча смотрел в окно.

– Так пошли со мной.

И он повел меня в ихний буфет, где накормил бутербродами и напоил горячим чаем. При этом объясняя мне, как правильно заваривать чай. После, порывшись в кармане, он достал лопатник и протянул мне десять рублей.

– На вот, сынок. Без денег нельзя. Совсем исхудаешь. А кто тогда целину без тебя поднимать будет? – с улыбкой произнес Таджибек Иссымбаевич.

Потом он позвонил куда-то и через двадцать минут в кабинет вошел парень, по виду русский.

– Юра, – представился он, протягивая мне руку. Мы познакомились. Юра оказался инструктором нашего Владимирского обкома комсомола. Был он прислан сюда встречать группы комсомольцев-целинников и провожать их обратно по окончании работ. Он очень удивился, что я еду один, без группы, и долго ругал Леню Князева, называя его перестраховщиком.

На улице Юра закурил и, подумав, вручил мне бумажку.

– Вот направление тебе в Качирский район. Село Калиновка. Там найдешь начальство, они пристроят. Ну, нам пора. Сейчас я тебя на автобус посажу.

Дальше мы ехали опять в троллейбусе до автостанции. Потом Юра купил мне билет до Качир и, распрощавшись со мной, укатил восвояси. Ну а я сел в автобус шикарной марки ПАЗик, ужасно пыльный и грязный, и три с половиной часа трясся по степной дороге до назначенного мне пункта.

 

Глава 8

Во время посадки на этот автобус я еще не знал и не предполагал, что придется ехать очень долго. Я так же не знал, что дорога далеко не асфальт. Скажу больше – дороги как таковой вообще не было. Было просто наезженное, накатанное грузовиками направление, то есть грунтовая дорога. Но это еще было не самое страшное. Самое страшное началось, когда автобус стал набирать скорость и поднялась ужасная пыль. Ну а поскольку ветер дул по направлению хода автобуса, то вся пыль была в салоне.

Пассажиров было немного. В основном это были пожилые люди, ездившие в город либо за покупками, либо по гостям. Я сидел один и рядом со мной местечко пустовало.

Автобус тяжело завывал и кряхтел на неровной дороге. Очередной порыв ветра наносил в салон пыли и дышать приходилось через носовой платок. Но даже если бы и не было пыли, то все равно угарные газы, витавшие по всему автобусу, заставили бы достать носовой платок, так как не спасали даже открытые окна. Но и это еще не все. При резком торможении сидение, на которое я приземлился, подавалось вперед, и мне приходилось упираться ногами, чтобы отодвинуть его на место.

Вот в таком «комфорте» я и ехал и все остальные, конечно, тоже – часа три с половиной.

Когда эта экзекуция, наконец, была закончена, все пассажиры, сходя, благодарили водителя и прощались с ним. Я же не смог вымолвить ни слова, ибо меня укачало так, что я пулей выскочил из автобуса и продемонстрировал братскому народу Казахстана все, чем я до этого питался, без утайки.

– Молодой человек, вам плохо? – спросила меня женщина, стоящая неподалеку.

– Да нет, уже полегчало.

Я не соврал. Проблевавшись, я почувствовал облегчение и мне снова захотелось радоваться жизни.

– Молодой человек, а вы сейчас куда, случаем, не на автостанцию? – снова обратилась ко мне женщина. Тут я только заметил, что автобус остановился и высадил всех пассажиров, и меня в том числе, на поселковой площади. Но мне-то надо добираться еще до села Калиновка. Знать бы, где это село находится. Стало быть, надо топать до автостанции.

– До автостанции, – ответил я.

– Вы мне не поможете? У меня тут чемоданы.

Мы потащились, в прямом смысле этого слова, на автостанцию. Чемоданы были настолько тяжелые, что я отдыхал каждые десять шагов. Мысленно я эту тетку уже приговорил к расстрелу, со словами: за злостное нарушение правил эксплуатации чемоданов и чрезмерную их набивку непонятно чем…

– У вас там кирпичи что ли?

– Да нет, книги. Я ведь учительница немецкого языка. Еду в Федоровку по направлению работать.

Позже я вспоминал эту учительницу и думал: зачем в Федоровке нужна учительница немецкого языка, если там живут одни немцы с Поволжья?

Наконец мы дошли до автостанции и узнали, что автобусов на сегодня уже не будет ни на Калиновку, ни на Федоровку. Эта новость нас сильно озадачила. Надо было где-то заночевать. Но где? Выручила кассирша, она подсказала, что в тридцати метрах отсюда есть «Дом приезжих».

Так называемый дом для приезжающих и отъезжающих граждан представлял собой деревянное одноэтажное здание барачного типа. На вахте сидела пожилая женщина и вязала носки. На носу у нее были очки, а глаза были прикрыты и казалось, что женщина спит и во сне работает спицами.

Когда мы зашли, она даже не посмотрела на нас и, не подняв головы, вынесла приговор: – Мужчину поселю, женщину нет. Место только одно в мужском номере.

Я от радости предвкушения отдыха проявил сознательность и стал просить за учительницу. Я предлагал поставить тут же прямо на вахте раскладушку и пусть бедная училка выспится, иначе она не дотащит свои зверски тяжелые чемоданы до Федоровки. Я долго и витиевато объяснял вахтерше, что учительница эта – заслуженный работник образования СССР, и что ее просто обязаны приютить. Хотя бы даже и на раскладушке.

– Ну, все? Закончил, защитник учителей? А сам, небось, в школе пакостил учителям?

– Было дело, – хихикнул я.

– Ну ладно, щас принесу койку. Пошли, защитник, поможешь мне. Но только до шести утра, женщина. После шести чтоб я вас не видела, а то мне смену сдавать.

И мы пошли за койкой.

Меня вахтерша поселила в двухместный номер, где уже был один клиент. В данный момент он брился в душевой. Я решил помыться и спать, но мужик так долго там брился, что я мысленно представил его заросшим густой шерстью с головы до пят и от этих мыслей рассмеялся. В этот самый момент зашел мужик необычайно маленького росточка, но необычайно толстый и лысый как колено. На нем были надеты пижамные штаны в полоску и майка. Через плечо перекинуто полотенце, в руках помазок и опасная бритва. Он вытер мокрую руку об штаны, забыв, видно, что у него полотенце, и протянул мне:

– Карякин Иван Евсеич. Снабженец. А вы, молодой человек, кто будете?

 

Глава 9

Выслушав мою исповедь о том, кто я, откуда, куда и зачем еду, Иван Евсеич поцокал языком и начал свою длинную речь. Он говорил, что меня-то ладно, хоть энтузиазм и романтика погнали на край света, а его снабженческие дела. Но дела снабженческие неблагодарные и мотаться приходится по всей нашей необъятной Родине даже из-за каких-то несчастных шурупов, которых у них на базе нет уже аж с … какого-то года… и все без толку, а они…

Я лежа слушал и сознание мое туманилось, и я крепко уснул. Снилась мне степь бескрайняя и необъятная, на горизонте плавно переходящая в небо. Сколь ни крути головой, не увидишь ни деревца, ни домика, ни пригорочка – голая пустая равнина, покрытая травой. Становится жутковато от этого зрелища и кажется, что ты один на всем земном шаре. Только дорога, эта серо-желтая лента, витиевато рассекает зеленый ковер травы, разнообразя ландшафт, упирается в горизонт и там исчезает. Еду я по этой дороге будто бы в автобусе, но уже один и почему-то лежа, а не сидя. Я попытался встать и вдруг заметил, что и водителя тоже нет в этом автобусе. Между тем скорость все увеличивалась, и вдруг я вижу: посреди дороги стоит стул и на стуле сидит тетка-вахтерша и вяжет носки, и автобуса не видит. Я вскочил, кричу, но голоса нет, машу руками, но они как пудовые гири, меня не слушаются. Я бегу в кабину водителя отвернуть руль в сторону, но там и руля нету. Вот уже почти наехали на тетку, но в метре от нее встал автобус как вкопанный, а тетка, отложив вязание на стул, схватила меня за плечи и начала трясти:

– Вставай давай, ишь разоспался. Вставай, автобус проспишь.

Я открыл глаза. Тетка и в самом деле будила меня.

– А сколько время?

– Половина седьмого. У тебя автобус в половине восьмого. Час тебе на все – чтоб умыться, позавтракать и собраться.

– А где мужик? Ну этот, Иван Евсеич?

– В четыре утра за ним машина пришла и он уехал. Вон тебе оставил картошки варененькой. Я ее полотенцем накрыла, чтоб не остыла. Сейчас чайку соображу. – И она вздохнула: – Ох-хо-хо-хо-хо, и как только мамка одного отпустила!

Быстренько умывшись и позавтракав картошкой без хлеба и попив чаю без сахара, отметив при этом про себя необычайную вкуснятину этих продуктов, видимо, от голода, я быстрым шагом выдвинулся на автостанцию.

Придя, я обратил внимание, что учительница с чемоданами уже была тут и сквозь очки разглядывала билет. Около нее, громко смеясь и гомоня на своем языке, топтались трое молодых казахов. Видно было, что они имеют намерение пристать к училке, а та от испуга еще внимательней вчитывалась в билет, будто там было написано невесть что важное. Я, подходя, помахал ей рукой и громко, чтобы казахи слышали, сказал:

– Рад вас видеть снова. А я ваш новый участковый. Вот еду с участком ознакомиться.

Она неимоверно обрадовалась и, не проронив ни слова, стояла молча и глупо улыбалась. Казахи, тем не менее, отошли довольно далеко и, о чем-то переговариваясь, поглядывали в мою сторону.

Тут подошел автобус, и я пулей рванул за билетом. Оказалось, что и на Калиновку и на Федоровку шел один автобус, вот этот самый. Также быстро я вскочил в автобус и понял, что места для меня не было. Все места были заняты, и поскольку ехать, как выяснилось, опять надо было часа четыре, то стоячих мест не продавали. Нет, оно, это самое место, конечно, было, но не было самой мягкой сидушки, а была просто трубчатая рамка. Я к водителю – выяснять, где же я буду сидеть, а он мне… кто не успел тот опоздал и всякое такое. Поплевавшись, я стал соображать, как мне примоститься на эту рамку на целых четыре часа. Тут училка любезно предложила свои чемоданы в качестве сиденья, и я не посмел ей отказать. Конечно, четырехчасовое сидение на жестких чемоданах было для меня пыткой неимоверной уже через полчаса. Спасло меня то, что автобус в дороге сломался, и мы простояли в степи еще не менее четырех часов, пока водитель починил кое-как эту колымагу. За это время я успел размяться. Как добрались до пункта высадки, не помню. Измучился я тогда в край. Автобус сначала остановился на остановке, где был указатель Федоровка. Большая часть пассажиров покинула автобус, в том числе и учительница, надрываясь со своими чемоданами. Еще через пять минут кончился асфальт и водитель объявил, что дальше не поедет. Хотя и так было видно, что – приехали. В километре виднелись дома и на дороге валялся искореженный какой-то техникой указатель: Калиновка.

Далее, как у Николая Васильевича Гоголя. Посреди села большущая лужа и в луже расположилась огромная свинья.

Всюду грязища, неухоженность и запустение. Домишки все как один кособокие и не было ни одного покрашенного. Все серые и у каждого крыльца грязь и множество живности: куры, гуси, индюки. Всюду блеяли овцы. Но людей видно не было.

Я направился вдоль домов, разглядывая, где же тут может быть контора со всем ее начальством. Наконец я увидел постройку барачного типа с вывеской над входом и с надписью на казахском языке. Чуть ниже и шрифтом помельче было написано: «Совхоз имени Салавата Юлаева». Я вошел внутрь. В длинном коридоре было темно и, присмотревшись, я увидел, что все стены увешаны плакатами. На них было изображено, как правильно стричь овец. Надписи все были на казахском языке.

Дверей было много, но все они были заперты на висячие замки. Я призадумался, что же мне дальше предпринять. Тут я услышал девичьи голоса и, наконец, в коридор вошли две девушки моего возраста. Не заметив меня, они стали вешать на стену какое-то объявление. Одна из них, по виду казашка, заметив меня, сказала, обращаясь к другой, явно русской девушке:

– Лильк, смотри, у нас гости.

Они подошли поближе, с нескрываемым любопытством разглядывая меня, изрядно грязного и запыленного, со спортивной сумкой за спиной. Длинные волосы а-ля Битлз, цветная рубаха и сильно расклешенные брюки, писк моды семидесятых годов. Они разглядывали меня как чудо, упавшее с неба. Наконец девушка русского вида, симпатичная, но полненькая, протянула мне руку и прощебетала:

– Лиля, заведующая клубом. А вы кто, откуда и зачем к нам?

– И, главное, надолго ли?

Это уже спросила казашка, девушка красоты необычайной. Она тоже протянула руку и представилась:

– Багланка.

Еще одна, подумал я. Их тут всех, что ли, Багланками поназывали?

Познакомившись с девчонками, я им спокойно и обстоятельно все рассказал, на что они сильно удивились, и Багланка с нескрываемым интересом спросила:

– Так ты из России, а в Москве был? А метро видел? А какое оно? А на лесенке-чудесенке катался? Ну, расскажи, а?

Засыпала она меня вопросами. Лильке тоже было интересно, но она сдержанно помалкивала и было видно, что она девушка далеко не глупая. Я быстренько поведал им в двух словах про метро и, пообещав позже рассказать все подробнее, спросил наконец у них, где начальство тут обитает. Лиля объяснила, что все уже по домам, что уже конец рабочего дня и что мне бы надо к бригадиру, и тот решит, куда меня определить.

Они повели меня к бригадирскому дому и по дороге не давали покоя своими вопросами. Наконец мы пришли. Я увидел такую картину. Небольшой щитовой домик. К нему пристроено множество сараев и сараюшек и всяких клетушек. Тут, пожалуй, было все животное население, как в Ноевом Ковчеге. Коровы мычали, свиньи хрюкали, куры кудахтали. Вокруг всех этих многочисленных построек был один большой загон и в нем гуляли овцы и телята. Тут же в грязи нежился поросенок. Мужик лет сорока стоял босиком в грязи, в загоне. Брюки на нем были закатаны до колен. Под пиджаком просматривалась рубаха косоворотка. На голове был одет картуз образца времен купца Иголкина. Мужик одной рукой чесал граблями поросенка, а другой кормил кур.

 

Глава 10

– Володя, здравствуйте! – весело поприветствовали мужика девушки. – Принимайте гостя. К нам приехал из России. Целину поднимать.

Девчонки радостно засмеялись. Мужик недовольно как-то на меня посмотрел и, вздохнув, заворчал себе под нос:

– Едут и едут. Ну куда едут? У нас че, своих людей мало, что ли? Нет, они все едут и едут. А тут один, на те подарок, да еще пацан совсем. Ну и куда я тебя девать буду? – обратился он уже ко мне.

Я молча смотрел на него и не знал, что ответить. Но он и не ждал моего ответа. Быстро помыв ноги, поливая себе из ведра, и натянув хромовые сапоги, он ловко перемахнул через загон. Подойдя ко мне и измерив меня оценивающим взглядом, протянул руку:

– Ткач.

– Не понял!?

– Володя Ткач. Фамилия у меня такая. На тракторе работал?

– Да-да. Конечно, и пахал, и сеял, и дисковал, – соврал я или почти соврал. Дело в том что, работая в мехотряде, я постоянно работал на тракторе с телегой, вывозил органику на поля, а попросту навоз. Все остальные прицепные и навесные агрегаты мне доводилось испытать на практике только в училище. Так что навыков у меня, к сожалению, не было, и от этого мне было ужасно стыдно.

– Ладно, завтра увидим, что ты можешь. А сейчас пошли со мной.

Он резко повернулся и зашагал быстрым шагом по пыльной улице. Я за ним едва поспевал. Мимо нас шли люди, откуда-то появившиеся, и все здоровались с Володей. Для себя я отметил, что национальности они были разной и акцент тоже говорил об этом красноречиво.

Володя, поймав мои взгляды и поняв ход моих мыслей, проговорил:

– У нас тут контингентец подобрался интернациональный. Тут и русские, и украинцы, и белорусы, и поляки, и киргизы – ну, в общем, всякой твари по паре.

Он улыбнулся своей шутке и продолжил:

– Вон в Федоровке, там другое дело, там одни немцы с Поволжья. Там полный ажур. Чистота и компот с яблоками. А тут как на помойке живем, – он сплюнул.

Мы быстро дошли до бревенчатого домика, узкого, но длинного.

– Вот тут общежитие. Тут живут ребята целинники. В основном шофера. Народ суровый, но справедливый. Так что не шугайся, привыкай.

И мы вошли в дом. Открыв дверь в одну из комнат, Володя поздоровался за руку с двумя взрослыми парнями.

– Мужики, вот паренька надо на ночку определить.

– Володь, ты че, так и будешь всех к нам тащить? У нас же тут не приют! – Парень высокого роста быстро куда-то собирался и говорил на ходу. Другой сидел за столом и уплетал за обе щеки картошку с мясом, которая одним своим видом кружила мне голову.

– Мишк, ну хоть на полу положите, а завтра мы его к старикам на постой определим, – сказал Володя и, взяв ложку, уселся за стол поближе к картошке.

– Ну, че стоишь, как не родной? Бери ложку и вперед, а то эти ребята ждать не будут, все подметут до крошки, – проговорил Мишка, натягивая болотные сапоги.

– Ладно, поешь и ложись на мою кровать. Я все равно уезжаю на всю ночь. Уточек добыть надо. Поохочусь и сразу на работу. Так что койка свободная и помни, шкет, что спать тебе довелось на царском ложе самого Михаила Мосалова, передовика соцсоревнования и водителя першего класса.

Схватив ружье и патронташ, Михаил испарился. Вслед за ним поднялся из-за стола Володя и на выходе, обернувшись, сказал:

– Сейчас поешь и отдыхай. Завтра в семь утра, как штык, на наряд, к конторе. Не проспи.

Я, немного успокоившись, подсел к парню и взял чистую ложку. Картошка мне показалась райской пищей. Парень молча отрезал мне огромный кусок хлеба и так же молча пододвинул кусок мяса, величиной с кулак. Я жадно хватал горячую еще картошку, обжигаясь и кроша на стол.

– Не торопись, не отнимут. Ешь спокойно. Николай.

– Где? – вытаращился я удивленно на парня.

– Я Николай, – и он протянул мне руку, улыбаясь.

– А-а-а. Понял. Генка, – ответил я с набитым ртом.

Коля отложил ложку. Зажег керосиновую лампу и закурил, смачно и глубоко затягиваясь.

– Если чай будешь, вон там в чайнике, еще горячий. А я пойду пройдусь. Да и машину надо посмотреть.

Он встал и вышел на улицу. В окно я увидел, как он открыл капот ЗИЛа и углубился в изучение состояния мотора. Я тем временем налил себе чаю и, сделав два глотка, почувствовал, как, вопреки своей воле, начинаю засыпать за столом.

 

Глава 11

«… Ты всю ночь не спишь, а в окна твои ломится, ветер северный умеренный до сильного…» – рявкнул внезапно стоящий на столе транзисторный приемник. Пропев две строчки из песни и еще немного прохрипев и прохрюкав, приемник замолчал.

– Вставай, засоня! Я за тобой. Пять минут на сборы. Володя Ткач за тобой прислал.

Это Коля стоял у стола и крутил приемник.

– А сколько время?

– Половина девятого.

Я вскочил как ужаленный и, не понимая, как оказался в кровати, – ведь я помнил, что уснул за столом, – побежал к умывальнику. От стыда я не знал, куда деваться. Быстро одевшись и даже не став завтракать, хотя Николай уже успел вскипятить чай и намазать маслом большущий кусок белого хлеба для меня, встал у двери, готовый покорять целину.

– Что, и чаю не попьете? – пошутил Коля.

– Коль, да какой чай? Я и так проспал все на свете.

Мы сели в машину и через десять минут Колин ЗИЛок подрулил к конторе. Возле конторы стоял трактор с телегой, гремя мотором. На лавочке сидели трое: мужик в промасленном до кожаного блеска комбинезоне, тетка лет сорока в темно синем халате и седой старик в соломенной шляпе и с газетой в руках. Старик читал газету, а мужчина и тетка весело над чем-то смеялись.

– Вот так я и проспал свое счастье, – смеясь, сказал мужик, и они опять закатились. Я от их смеха чувствовал себя настолько неловко, будто совершил нечто омерзительное. Я понимал, что уже вся округа в курсе, что я проспал свой первый день на целине.

Тут, гремя бортами, подрулил пятьдесят первый ГАЗон и из него выскочил Володя Ткач. Я внутренне напрягся.

– Ладно, не дергайся! – с улыбкой изрек Володя. – Надо было тебе денек дать отдохнуть с дороги, да койка только ночку свободной была, и то спасибо Мишке. Щас поедем за кроватью и матрасом на склад и потом на постой тебя определим вот к этому ветерану. А? Не передумал, дед?

Старик, наконец, оторвался от газеты:

– Нет-нет, Володь, не передумал, и бабка моя будет рада. Ведь вот, Володь, что пишут-то: милитаристы проклятые совсем обнаглели…

– Некогда, дед. Потом свою политинформацию проведешь. Мыкола, поихалы, чого чикаешь? – сказал Володя трактористу, внезапно переходя на украинский.

– А я шо, так я ж ни шо, я вжеж зараз газу до отказу и скиростив усе сразу.

Все засмеялись и рассредоточились кто куда. Тетка в халате села к Володе в машину. Я к Миколе в трактор. Дед помахал нам газетой и поковылял, по всей видимости, радовать бабку тем, что я еду к ним на постой. Затем мы погрузили на тракторную телегу кровать с панцирной сеткой и матрас, отпущенные нам со склада теткой в синем халате, и поехали по направлению к дедушкиным хоромам. Проехав по селу, я увидел много нового. Во-первых, нам попался магазин, одноэтажное здание из кирпича-сырца, побелёное и уже местами облупившееся. Из магазина вышла группа молодежи и среди них была моя старая знакомая Лиля. Завидев меня, она улыбнулась и помахала мне рукой. Я ответил тем же.

– От гарный хлопец! Не успив приихаты, вже Лильку, нашу завклубом, закадрить успив. От казак так казак, не будь я Микола Мрыль! – заржал Микола.

– Мрыль.

– В каком смысле?

– Так цеж моя хвамилыя.

– Генка.

– Ни-и-и, так не годится. Генка, это когда дивчин хороводить, а у нас по батьке.

– Геннадий Александрович, – поправился я.

– От це другое дило, – резвился Микола.

Дальше нам попались посадки, обнесенные невысоким забором. Это были в основном липы и березы, только не шибко большие и несколько уродливые. Но все же какой-никакой парк. Посредине посадок стояло, наверное, единственное в селе здание о двух этажах. Вывеска над входом гласила «Дом культуры». Тут, видимо, Лилька и работает, подумал я. Рядом стояла баня.

– Микола, глянь, сразу помылся – и в клуб.

Развеселило меня это соседство. Но Микола не ответил. Он сосредоточенно смотрел на дорогу, а, вернее сказать, на глубокую колею в грязи, по которой бежал поросенок и не мог никуда свернуть, слишком колея была глубокая. Наконец поросенок нашел местечко поудобнее и выскочил из колеи.

– От, бисов сын! – ругнулся Микола.

Дальше по улице с однообразными серыми домиками и редкими одинокими кустарниковыми насаждениями мы подъехали к домику, отличавшемуся от всех. Домик этот был сложен из белого силикатного кирпича с прослойками узоров из красного. Аккуратный покрашенный палисадник. Кругом цветы и, главное, самое главное, о чем я упустил сказать – телевизионная антенна на крыше. На других домах антенн не было. Это меня удивило донельзя.

– Микола, а что, у вас тут, телевизоры не смотрят?

– А на шо они нам? Цеж в клубе кино крутят кожны сутки. Телевизор там тоже исты и родиола с пластынкамы.

Володя Ткач еще не подъехал. Видно, еще где-то у него заботы были, и мы решили его обождать. Тут из дома вышел давешний дедок и стал нас с Миколой зазывать в дом. Мы вылезли из трактора, разгрузили кровать и матрас.

– Ну, я поихал.

– Пошли, хоть в дом зайдем для порядку.

– Ни-и-и, ты иди, а я трохи обожду. Другим разом. Век бы туда не заходить! – уже отвернувшись, тихонько пробубнил себе под нос Микола.

– А че так-то? А? Микола?

– Зараз сам все узнаешь, – и Микола почти украдкой перекрестился. Он уехал, а я пошел в дом и, открыв дверь, увидел в полумраке комнаты старуху, одетую во все черное. Она сидела за столом спиной ко мне и жгла гусиное перо над пламенем свечи. Что меня поразило – свеча была черная и горела с треском. Старуха еле слышно что-то шептала.

– Можно войти?

– Уже вошел. Издаля приехал на мою голову, – не поворачиваясь, прошамкала старуха.

– И чем я только князюшку прогневила, что он тебя сразу прислал, а не кого другого?

Я не понял, о чем это она, но от ее слов мне стало как-то не по себе и тут она повернулась ко мне. От ужаса у меня начался озноб…

 

Глава 12

Лицо старухи было перекошено злобой и одновременно ужасом. Сморщенное, желтое лицо с беззубым ртом, и только два глаза, как два рубина, горели ярким злым огнем. Ужас, почему ужас в ее взгляде? – пронеслось у меня в голове, и вообще я не понимал, что происходит. Почему старуха так меня испугалась и почему частенько нечистая сила так шарахается от меня или ведет себя сдержанно? Мысли путались в голове, но я догадывался, почему. Тут, конечно, стоит внести ясность, иначе все подумают, что у автора «крыша сьехала».

… Будучи еще маленьким мальчиком, я был не крещен. То отец с батюшкой напьются и непременно сорвут крещение, то церковь закрыта по причине разборок компетентных органов с батюшкой, подозреваемым в антисоветчине, то еще какая причина. В общем, не судьба. Так я и жил нехристем. Однажды, тяжело заболев, простудившись, я лежал в своей постели и бредил от высокой температуры. За окном был вечер и завывала вьюга. В комнате был полумрак. Рядом на табурете стояли всякие микстуры и лежали многочисленные лекарства. Вдруг комната стала наполняться каким-то светом, от которого мне стало легко и приятно. Почему-то очень захотелось рисовать, ну очень, просто невмоготу захотелось рисовать. Я сел на постели и крикнул: Мам, принеси мне альбом и краски!

Матушка в это время на кухне тихонько беседовала со своей младшей сестрой, моей тетушкой. Дверь открылась и матушка, радостная, что я попросил альбом и краски, значит, выздоравливаю, принесла мне все это. Тут надо заметить, что я рисовать вообще не умел. Рожицу смешную: точка, точка, два крючечка – и то не мог нарисовать, а тут вдруг такое желание. Я взял набор открыток: сюжеты из сказок – и выбрал одну самую трудную для перерисовки, но интересную по сюжету. Там был изображен волк, укравший поросенка и убегавший с добычей. Его схватила за ногу собака и удерживала. Вдалеке к ним бежал мужичек с березовым дрыном в руках. Все это было изображено очень реалистично и в ярких сказочных тонах. Как-будто кто-то водил моей рукой, и все, что было на открытке, я скопировал с величайшей точностью и по форме и по цвету. Матушка не верила мне ни в какую, что это я сам рисовал. Тетушка же, напротив, поверила и похвалила, и взялась убеждать матушку, что такое бывает и что, может быть, я когда-нибудь стану знаменитым художником. Что было потом? А потом моя жизнь круто изменилась. Я везде, где только можно, рисовал. Это были многочисленные конкурсы юных художников, где я непременно получал первые призы. Рисовал стенгазеты, транспаранты, писал к праздникам и серьезно занимался живописью в кружках по рисованию. Но разговор сейчас не об этом. Видимо, это был дар Божий, полученный мной не с рождения, а несколько позже. Но и сатана, видно, не дремал. Как-то много позже, как раз перед поездкой сюда, на целину, я увлекся иконами. Я писал лик Иисуса Христа на полотенце, увиденный мною у одного коллекционера. Копировал один в один, НО!!! Не получались у меня слезинки в глазах Его. Я дошел до фанатизма, до исступления. Горы досок с изображениями Христа лежали повсюду: на полу, на столе, на полках. Но все тщетно. Однажды во сне был голос, что все будет хорошо, когда приму крещение, тогда и достигну совершенства и все у меня получится. И вот настал день. Страшный день в моей жизни. В очередной раз претерпев неудачу, я впал в бешенство и сжег все иконы. Сжигая, я впал в какой-то транс. Огонь в печи был какой-то неестественный и переливался всеми цветами. Мне казалось, что черти вокруг меня совершают некий ритуальный танец. У меня закружилась голова и я потерял сознание.

Очнувшись, я дал себе зарок больше лик Христа не писать, а быть личным портретистом сатаны…

И о ужас!..

Рисуя портрет Князя тьмы, я обратил внимание, что он у меня стал получаться как нельзя лучше. Дальше-больше, я увлекся картинами на темы убийств, суицидов и прочей нечисти, и при взгляде на эти картины у людей бледнели лица и они реже стали со мной общаться. А я все рисовал и рисовал и испытывал от этого какое-то опьянение, как убийца-маньяк от очередной жертвы.

Но, забегая вперед, замечу в свое оправдание, что все же я окрестился в тридцать три года и, молясь, слезно просил Господа войти в мое сердце и простить меня… Но это будет потом, а сейчас старуха, видно, откуда-то узнала или почувствовала, что у меня такой покровитель, и этим была напугана. Это были мои догадки.

– Есть кто живой?

На пороге позади меня послышались шаги и шумно в дом, топая сапожищами, ввалился Володя. Тут вдруг дверь в комнату, где была старуха, сама собой захлопнулась. Мы с Володей переглянулись и он что-то хотел по этому поводу сказать, но в это время из боковой комнаты вышел дед и, радостно похлопывая меня по спине, повел нас на кухню.

– Володь, у меня уже просто сил нету, и куда смотрит пролетариат этого самого Баланга Дешь…?

Володя поморщился.

– Дед, давай по делу, у меня времени в обрез. Политинформацию потом. Ладно?

– А, да, да, все правильно. Ну-с, молодой человек, давайте знакомиться. Король, – и дед протянул мне руку.

– Первый министр, – пошутил я, и тут же получил от Володи резкий толчок в бок и укоризненный взгляд.

– Это хорошо, молодой человек, что у вас с чувством юмора все в порядке. Но я действительно Король. Это моя фамилия.

В этот самый момент в кухню вошла бабка, и я ее вообще не узнал. Это был совсем другой человек. Приятное лицо пожилой женщины с остатками аристократической какой-то красоты. Одета она была в цветастое, длинное платье и зеленую кофту, на голове был красивый платочек.

А вот и королева! – подумал я и чуть не засмеялся.

– Ой, у нас гостенечки, – приветливым голосом пропела бабка и откуда-то из-под передника достала бутылку «Столичной».

Моментально на столе образовалась вареная картошка, соленые грибочки и селедочка «иваси».

– Вы кушайте, вы кушайте, не побрезгуйте! – приглашала нас за стол старуха. Володя, поглядывая на часы, снял картуз и повесил его на гвоздь, это означало, что мы согласны. Я внимательно посмотрел на старуху. Держалась она молодцом, будто и не было ничего. В ответ же на мой взгляд она испуганно отвела глаза и, пробубнив едва внятно «Вы уж тут сами, сами, мне надо идтить», быстро удалилась.

– В общем, дед, расклад такой, – начал Володя. – Мясо возьмете на складе. Картошку тоже, только без наглежа. Хлеб в магазине, чеки в бухгалтерию. Так, что еще? Ну, там, может, соль, специи какие – тоже в магазине и без наглежа, дед, – постучал пальцем по столу Володя.

– Ну, так, вроде все пока, ничего не забыл, а если забыл, то ты мне напомни, – повернулся он ко мне. – Ты тут располагайся и после обеда приходи к мастерской. Выделю тебе трактор. Пахать будешь. Х-х-эх!!! – усмехнулся он. – Ну, мне пора.

Опрокинув стакан водки на посошок и не закусывая, а занюхав собственной кепкой, Володя быстро вышел, и на улице загудел мотор отъезжающей машины. Мы же с дедом пропустили еще по пол стаканчика. Дед, изрядно окосев, принялся вспоминать свою молодость. Из его рассказа я понял, что зовут деда Ян Карлович Король. Что он родился в Украине. В паспорте стояло против определения: национальность – русский. Хотя весь его род были поляки, и отец, и дед. Но языка польского он не знал. Во время войны, будучи молоденьким лейтенантиком, был ранен в Польше, и его комиссовали по ранению. В Россию дед вернулся не один, а с молодой полячкой. Брак им разрешили с величайшим трудом, учитывая два ордена Красной звезды, полученные дедом в боях за Родину, но жить в России не позволили и сослали в Казахстан. Тут дед всю жизнь трудился в колхозе, потом перекроенном в совхоз, и получил еще орден Ленина. Это уже как знатный комбайнер. За заслуги его позже с почетом проводили на пенсию и построили ему вот этот самый дом и установили антенну, и подарили телевизор «Рекорд». Про старуху дед ничего не рассказал. Только один раз мельком, и то потом осекся. Будто она какого-то знатного рода, корни которого уходят далеко вглубь истории. Я впоследствии от местных жителей узнал, что старуха слыла в селе колдуньей и все обходили не только ее, но и дом ихний стороной. Хотя с дедом общались с удовольствием. Так вот, у них была дочь. Когда она вышла замуж и родила дочурку, то через полгода они вместе с мужем внезапно умерли. Просто легли спать и не проснулись. История темная. Следствия как такового не было. Тут участковый один на сто километров, и тот, потоптавшись бестолково с недельку, обхаживаемый бабкой, написал заключение про несчастный случай в виде смерти от угара. Маленькую внучку целиком воспитывать взялась старуха и проявляла в этом необычайное рвение. Вопреки всему, чему учила ее старуха – а чему она ее учила, можно только догадываться, – девочка росла ласковой и необычайно доброй. Слушая рассказ деда, я вдруг подумал: а откуда здесь могут грибы взяться, ведь тут нет леса.

– Это мне родственница с Украины уже солененькие прислала, – сказала старуха, в очередной раз удивив меня тем, что зашла незаметно и сходу прочитала мою мысль.

До обеда еще было много времени, являться на глаза бригадиру в подвыпившем состоянии мне не хотелось, поэтому я решил проспаться.

– Давай, Ян Карлович, комнатку покажи, где можно разместиться.

И дед повел меня в мои будущие апартаменты. Комнатка была небольшая и пустая, совсем без мебели. В ней было чистенько и на большом окне стояли цветы в горшочках. Я быстро собрал кровать. Положил матрас и, сунув под голову свою спортивную сумку, захрапел.

 

Глава 13

В этот раз спал я как-то очень осторожно, что ли, боясь проспать. Сколько можно! Сквозь сон я чувствовал, что мне щекочет ноздри что-то мягкое. Муха, наверное, подумалось мне сквозь полудрему, и я машинально отмахнулся. Но это что-то мягкое снова защекотало мне ноздри, и я чихнул. Кто-то тихонечко захихикал. Я повернулся набок, не открывая глаз, и опять это что-то мягкое полезло в ноздри. Я чуть-чуть, едва заметно, приоткрыл глаза и увидел девочку лет двенадцати. Она была такой миленькой. Личико было совсем детское, но уже вырисовывались черты будущей красавицы-девушки. Одета она была как в кинофильмах про крестьянок. Тот же длинный сарафан. Поверх него приталенный жакет и платочек, синий-синий такой платочек повязан на голове. Девочка щекотала мне ноздри гусиным пером и тихонечко хихикала.

Я резко схватил ее за руку.

– Ах ты, проказница, попалась! Щас экзекуцию будем делать! – с этими словами я выхватил у нее перо и начал водить по ее личику. Она весело смеялась, не визжала, как обычно это делают все девчонки, и ловко вырвалась из моих рук. Уходить она не спешила.

– Зося, ашче дождешся у мене. Сядне же розгами отхайдакаю, – послышался голос старухи.

– А, так ты Зося? – сказал я и скорчил рожицу. Зося опять весело рассмеялась.

– Зоська! Рано табе ешче возле хлопцев крутиться.

Это опять старуха из другой комнаты покрикивала, почему-то сейчас с польским акцентом. Зося выскочила из комнаты и старуха уже тихим голосом стала ее ругать, слов было не разобрать.

Спать уже не хотелось. Я резко вскочил. Чувствовал я себя прекрасно. Хмель испарился. Настроение мне Зося подняла и я двинул на улицу. Возле полисадника стояли ведра с водой и на лавке лежало коромысло. Видно, дед ходил за водой. Он неподалеку громко морочил голову какому-то мужику насчет Бангладеш и сокрушался, почему у них такой пролетариат вялый. Мужик поддакивал и время от времени вставлял:

– Карлыч, мне бы рублик на бутылочку вермутика! А уж я тебе достану, сколь скажешь, столь и достану.

Я схватил одно ведро, вылил воду себе на голову и, крякнув, сделал сальто.

Мужик с дедом уставились на меня. Я махнул им рукой и помчался ближе к мастерской. Хоть было еще рановато, но я решил твердо больше не опаздывать. Да и присмотреться хотелось к людям и к местности.

Выйдя за пределы села и пройдя метров пятьсот, я, наконец, увидел типовую мастерскую. Она была, как и в наших колхозах и совхозах, точно такая же. Рядом с мастерской был просторный сарай из досок. Ворота были открыты. В проеме ворот сидел пожилой мужик на двух табуретках сразу. Эту личность стоит описать, ибо таких личностей я больше не встречал за всю свою жизнь. Во-первых, почему он сидел на двух табуретках? Да потому, что на одной он просто не смог бы разместиться. Он был какой-то грушевидной формы. Начиная с головы и к низу, то есть к, мягко говоря, талии он расширялся настолько, что и двух табуреток было маловато. Телогрейка на нем была застегнута только на одну пуговицу под подбородком – двойным или нет, даже тройным. Необычайно тоненькие ручки были скрещены на животе. Он сидел, как истукан, неподвижно, и глядел куда-то в одну точку, прищурив один глаз. При взгляде на эту картину мне внезапно стало так весело, что меня понесло. Я в такие минуты терял над собой всякий контроль. Подойдя к мужику, я пощелкал пальцами возле его лица и начал:

– Что вы кушаете, товарищ? Вы так хорошо сохранились.

Мужик не шелохнулся, а только вздохнул.

– А вот не подскажете ли мне, гражданин Илья Муромец, где тут у вас трактора выдают? – продолжал я резвиться.

– И хто это? Ще це таки за нэдоразуминее?

– Ну, правильно, как только человек меньше вас ростом и по весу не дотягивает, и даже очень не дотягивает, так его можно недоразумением обзывать, – продолжал я кривляться и, решив произвести на мужика впечатление, крутанул сальто.

– Вот так можешь? Не мо-о-о-жешь. Спортом надо заниматься! – уже свредничал я.

– А я вот как могу!!! – мужик вдруг, несмотря на полноту, ловко вскочил и, схватив меня, с какой-то медвежьей силою зажал между ног. Приспустив с меня штаны, он начал хлестать меня по заднице крапивой. Но самое страшное, что находясь между ног у мужика, я заметил, что за всем этим наблюдает Володя Ткач и, хохоча, утирает слезы, накатившие от смеха. Приняв порцию крапивы, я стал обиженно натягивать штаны, ворча:

– Садюга, шуток не понимает.

– Та ни, я ж нэ садюга. Я ж Мрыль. Вот этого склада заведующий, – заржал он.

Еще один Мрыль. Да у них тут что, как казашка, так непременно Багланка, как хохол, так непременно Мрыль?

– Знаю я одного Мрыля. Получше Вас будет. Тот хоть шутки понимает и сам постоянно шутит, – обиженно промычал я.

– Так це ж моя дытына! Мой хлопець Микола. А хде ты успив с ним познакомиться?

– Не скажу.

Тут подошел Володя, утирая слезы от смеха.

– Ну, я вижу, вы уже друзья. Уморили напрочь. А ты, я вижу, малый шустёр. Ну а раз ты такой шустрый, то вон там, видишь, у забора трактор стоит? Так вот тебе мой сказ: восстановишь за неделю – и в поле пахать, а нет – грош тебе цена и катись ты домой к мамке. Все, отката не жди, инструменты и все запчасти получишь вот у него, – показал Володя на Мрыля старшего.

– Сейчас давай документы, я их отвезу в контору. Там все оформят, потом зайдешь туда. Когда скажу. Все, работайте, я поехал.

Володя уехал, а я стоял и в полном расстройстве снизу вверх смотрел на Мрыля. Мрыль ехидно смотрел на меня.

 

Глава 14

Он как-то сразу заскучал и, кряхтя и охая, отправился опять на свои табуретки. Я пошел к забору рассмотреть поближе мой трактор. Картина была плачевная. Это был гусеничный трактор «Казахстанец» с ручной муфтой сцепления. Вот именно был когда-то. Сейчас же это был инвалид, и напоминал он подбитый танк. Одна гусеница висела донельзя ослабленная, с полопавшимися траками. Вторая отсутствовала вообще и не было одной каретки. Кабина трактора была без дверок. Лобовое стекло выбито. Фар не было и только одна болталась на проводе сзади кабины. Боковые капоты отсутствовали, и я стал разглядывать двигатель. Нет головки блока цилиндров. Хорошо еще, что поршневую догадались богато смазать и заткнуть тряпками. Генератора не было. Масляного насоса не было. В общем, приехал на целину и вот те нате, хрен в салате. Да тут ремонту не на неделю, а на полгода, вначале приуныл я. Присев на какой-то ящик, я смотрел на трактор и внутренне жалел эту железяку. А ведь он такой же, как и я сейчас, бедный и несчастный, брошенный всеми на произвол судьбы гнить у забора. От этих мыслей у меня подкатил ком к горлу. Так я сидел и сокрушался, наверное, полчаса. За моей спиной послышалось сопение и кряхтение – это Мрыль подошел ко мне полюбопытствовать.

– Ох-хо-хо-хо-хо. Це попал ты, хлопче, як хряк во щи.

– Кур.

– Ще кур?

– Да кур во щи-то попал, а никакой не хряк, – нервно заметил я.

– Зараз таратайку чинить треба, а он мне тут про курив калякать буде. А ну пишлы со мной! – гаркнул Мрыль.

Я поднялся и мы пошли на склад. Там он достал тетрадку в клеточку и вырвал из нее двойной листок. Затем, пошишившись в столе, извлек на свет Божий химический карандаш.

– Ще стоишь, сидай, будемо план нападения готовить.

– На кого? – не понял я.

– Та ни на кого, а на чого. Будемо спысок запчастив писать и план ремонта обдумывать.

– Че тут обдумывать-то, наливай да пей, – сделал я неуверенную попытку свредничать и осекся. Мрыль смотрел на меня как-то очень уж внимательно.

– А ще горилка есть?

Тут вдруг меня осенило и я выпалил:

– Дядька Мрыль, а слесари наладчики тут есть?

– А як же ж, – усмехнулся Мрыль.

– Ну так это же меняет дело. Где они?

– Ще ты удумал?

– Зови всех сюда! Речь говорить буду! – важно произнес я.

Мрыль внимательно посмотрел на меня и нехотя и кряхтя встал. Он подошел к столбу, стоящему возле склада. На столбе висел на цепи огрызок рельсы. Тут же на веревке был прикреплен палец от гусеницы трактора.

Мрыль ударил пальцем по рельсине и та отозвалась набатным гулом – У-У-У! Дальше два коротких удара: Динь-Динь. Тут же как из под земли возникло два мужичка, невысокого роста, совершенно одинаковых.

– Двое из ларца одинаковых с лица!!! – не выдержал я и захохотал.

– Ну ще ты склабишся, ще ты склабишся? – заворчал Мрыль. – По крапивке зажурылся?

Я сразу взял себя в руки, едва сдерживая смех. Затем из боковой двери мастерской вышел необычайно худой и высокий мужик в тюбетейке и в очках. Мрыль сделал серьезную мину и произнес:

– Хлопци, щас вот этот казачек буде нам ричь говорить.

Тут он уставился на меня в ожидании речи. Мужики с интересом и с улыбками смотрели то на меня, то на Мрыля.

– Ну, в общем, это. Ну, то есть, как бы это без мата…

– Давай говори! Не буксуй! Звал, так давай сразу по делу, – загомонили мужики.

– Трактор у забора видите?

– Так мы его, почитай, второй год наблюдаем, – со смехом сказал мужик в очках.

– Поможете отремонтировать?

Мужики замолчали, и стали о чем-то друг с другом переговариваться почти шепотом. Наконец один из двойников произнес:

– А что нам за это будет?

– Ну, звезду героя соцтруда я вам не обещаю… – мужики засмеялись… – а вот магарыч будет.

Мужички посерьезнели и стали совещаться. Наконец мужик в очках спросил:

– Оно, конечно, можно. Сколько ставишь?

– А какая ваша такса?

– По бутылке белой на брата или по две красной, вермути, ноль семьдесят пять.

– Годится. А сроки исполнения?

– Две недели.

– Не-е-е, так не годится. Недельку максимум.

– Тогда две бутылки с верху и закуска.

– Годится. Когда начнем?

– А прямо сейчас. Ты беги в сельмаг, а мы тут пока начнем.

Я, довольный своими переговорами и боясь, как бы они не передумали, рванул в магазин. Но мне надо было еще забежать за деньгами на мою новую хату. Я бегом отправился на квартиру к Королям и, проходя быстрым шагом по улице, собрал целую ватагу ребятишек. Дело в том, что я был для них в диковинку. Они уже откуда-то узнали, что я могу крутить сальто и считали меня циркачем. Они бежали за мной, прося им показать что-нибудь из моих упражнений и, получив отказ, стали дразниться, склоняя мою цветастую рубаху, вызывающую шок у местного населения.

– Э-э-э, бабскую рубаху одел. Глядите-ка, он в бабскую рубаху вырядился.

Мне пришлось резко остановиться, чтоб прикрыть этот балаган и не привлекать в очередной раз к себе внимание.

– Пацаны, бегите в магазин и займите мне очередь. Я щас туда прибегу и там все вам покажу.

Они, посомневавшись и пошмыгав носами, все же послушались.

Быстро и без стука вбежав в дом, я вытряхнул все из свой спортивной сумки и, взяв деньги, выскочил из дома. Тут я услышал тихий плач за углом дома. Я посмотрел за угол. Там, закрыв личико руками, плакала Зося.

– Зосенька, миленькая, о чем же ты так горько плачешь? – пожалел я ее.

– Маму и Папу вспомнила. А бабушка на могилку к ним не пускает.

У меня внутри как будто гранату взорвали. В моем мозгу все помутилось и я, схватив Зосю за руку, потащил ее в дом.

– Где она? Где эта подлая старуха? – негодовал я.

– Чого стряслося? – выглянула из комнаты старуха.

Я хотел было заорать на нее, но меня посетила отличная идея. Я наклонился к старухиному уху и прошептал.

– Я сюда приехал по распоряжению князя тьмы, чтоб оберегать Зосю. Запомни, старая ведьма, что ее желания для тебя закон. Я шутить с тобой не намерен и сегодня же доложу ему…

– Нет, не надо, – испуганно отпрянула бабка. – Усе сделаю. Усе исполню.

Я, подмигнув Зосе, помчался наверстывать упущенное время.

 

Глава 15

Прибежав в магазин, я застал такую картину. Очередь была человек пять или шесть, но из-за оравы пацанов казалось, что магазин был полон народу. Они добросовестно держали очередь для меня и я оказался вторым. Но мне ужасно не хотелось цыркачить при всем честном народе, да еще с бутылками светиться, и мне в голову пришла идея. Я сделал лицо как можно серьезнее и громко объявил:

– Пацаны, там у конторы огромная фура остановилась. Обезьян привезли целый фургон. Мужики уже побежали разгружать. Там сейчас объявили, кто возьмет мартышку на постой, на время уборочной, тому мешок зерна.

Пацанов как ветром сдуло. Старухи заволновались, начали друг с другом переговариваться. И только продавщица отвернулась, и я по ее трясущимся плечам понял, что она тихо смеется. Одна старуха, закатив глаза в потолок, яростно соображала вслух:

– Так, а если я возьму две мартышки, значит мне дадут два мешка, а зерно я скормлю курам за-а-а… – и она молча стала шевелить губами. После бабкиных подсчетов и умозаключений магазин опустел.

– Ну ты и болтун. Давно так не смеялась. Мужу расскажу – со смеху умрет.

– Так, а кто у нас муж?

– Бригадир, Володя Ткач.

– Только, ради бога, не сегодня! – взмолился я и, достав деньги, начал лихорадочно соображать, сколько взять спиртного.

– Ты что там губами шевелишь и молчишь – молитву что ли читаешь? – засмеялась продавщица.

– Да нет, подсчитываю сколько надо вина купить в литрах.

– В литрах? А куда тебе столько? На свадьбу что ли?

– И снова нет. В трактор заливать. У вас тут в радиатор, говорят, воду льют, а у нас уже давно только спиртное. В морозы воду не надо сливать и не замерзнешь сам в случае чего, – едва сдерживая смех, заметил я.

Продавщица очень удивилась и стала мне помогать подсчитывать. На все мои сбережения хватило купить ящик вермута, две бутылки водки, две копченые ставриды и буханку хлеба.

Упаковав все это в сумку, я побыстрей убрался из магазина, пока кто-нибудь не вернулся.

– Спасибо…?

– Лида.

– Спасибо, тетка Лида.

– Да не за что, – улыбнулась она.

Я шагал к мастерской воодушевленный и полный надежд, что работа там уже вовсю кипит. Но придя туда, я никого не застал. Внутри у меня все закипело. От злости я начал пинать консервную банку. Я лихорадочно соображал, как мне отомстить этим обманщикам. Как мне их наказать. Тут я услышал треск тяжелого мотоцикла и обернулся. Из-за мастерской выехал мотоцикл «Урал». На нем, как на коне, восседал старый Мрыль. Сзади него сидел мужик в тюбетейке и в очках. К мотоциклу была прицеплена тележка и в ней сидели двое из ларца , придерживая новый двигатель от трактора.

Нагнав пыли, мотоцикл остановился. Мрыль, пыхтя, слез с него, чихнул, высморкался и начал командовать, не замечая меня.

– Так, открывайте ворота. Я щас двигун туда зараз доставлю. Готовьте тележку и тельфер.

Двое из ларца кинулись исполнять. Мрыль обратился к мужику в очках.

– Степаныч, ты давай заводи семсьпятку и будэмо буксировать у мастерскую этого инвалида, – показал он на трактор. Я посмотрел на него и только тут заметил, что он уже был на гусеницах, да еще с новыми траками и каретками.

Оказывается, мужики все это время пахали как черти и, взяв мотоцикл, успели сгонять в МТС и выписать на складе новый двигатель. Мне стало ужасно стыдно от того, что я о них так плохо подумал.

Когда разгрузили двигатель и затащили трактор в мастерскую, все единогласно решили перекусить. Постелив газеты на большущий ящик, стоящий тут же в мастерской, все стали выкладывать у кого что было. Тут были и огурцы и яйца, и курица вареная, и картоха в мундире, и лук, и чеснок, ну и, конечно же, сало. Короче, стол получился как на Маланьиной свадьбе. Я в свою очередь выложил две копченых рыбины и буханку хлеба. Но вот когда я начал выставлять на стол по одной бутылке вино, мужики обрадованно загалдели и начали считать хором… Одна, две, три, четыре…

Чем дальше считали, тем серьезнее становились их лица. Наконец Степаныч произнес:

– Ну и куда ты, нахрен, столько набрал?

– Это еще не все, – сказал я и радостно выставил еще две бутылки водки.

Степаныч молча взял у меня сумку, засунул туда все спиртное, кроме двух бутылок красного вина, и также молча унес в токарную мастерскую, и запер на ключ.

– Пусть у меня пока в токарке полежат до конца ремонта. Правильно, Леха, Слава?

– Все путем, Степаныч.

Так я узнал, что Степаныч был токарем. Двое из ларца, одинаковых с лица были братья близнецы Леха и Слава с очень редкой фамилией Ивановы.

Перекусив и выпив вина понемногу, все снова взялись за работу. Я откручивал капот и потом двигатель. Братья готовили новый к установке. Мрыль со Степанычем ушли на склад за фарами, насосом, генератором и прочими запчастями. Часам к десяти вечера уже установили новый движок и я дотягивал его крепление, лежа под трактором. Подъехал Володя Ткач и на улице раздался хохот, мужики ржали, не умолкая. Я не выдержал и пошел узнать, над чем они так смеются. Когда я вышел и поинтересовался, что случилось, они еще пуще стали смеяться. Наконец Володя, вытирая слезы, произнес:

– Ну ты, парень, не перестаешь меня удивлять. После обеда в конторе полсела собралось. Требуют, давай нам на постой мартышек и зерно не забудь привезти. А мы ни ухом ни рылом, в чем тут дело. Уж когда я в магазин за папиросами заскочил, мне моя рассказала. Ах, думаю, сукин сын, и тут нашкодить успел! – Володя еще хохотнул и пошел смотреть трактор.

– Ну, добре, добре мужики. Как думаешь, к утру будет трактор готов? – спросил он, глядя на меня лукавым взглядом.

– Будет. Но при одном условии, – твердо ответил я.

– При каком?

– Если еще Ткач поможет гайки крутить. А то командовать мы все орлы, а вот гайки крутить – это не языком ворочать, – брякнул я и быстренько полез под трактор во избежание крапивы.

Володя засмеялся:

– Да я и сам хотел помочь!

Работа снова закипела.

 

Глава 16

… Дело спорилось. Работали все с огоньком. Видно, грела мысль, что по окончании будет застолье, и мужики шутили и смеялись, чаще всего в мой адрес. Мне же было не до смеха. Я думал, как мне дальше просуществовать. Из всех денег оставалось у меня семь рублей с копейками. Ну да ладно, где наша не пропадала! Как-нибудь выкручусь. Эта мысль меня успокоила.

– Ну что, братцы, пробуем? – это Володя предложил запустить двигатель. Братья поддержали.

– Нехай хлопец сам заводыть буде. Може, вин тильки по макакам спец? – это Мрыль в мой адрес отпустил шутку. Мужики дружно заржали.

Я не обиделся и стал наматывать шнур на шкивок пускача. Пускач завелся с первого раза и я перевел рычаг запуска основного двигателя. Движок завелся сходу и трактор поехал, зацепив гусеницей меня за спецовку. Еще бы минута, и я был бы раздавлен собственным трактором. В последнюю минуту я с силой отпрянул и, вырвав клок спецовки, высвободился. Мужики разбежались кто куда по сторонам и с ужасом наблюдали за происходящим. Трактор тихонько двигался и готов уже был снести ворота и все, что на его пути лежало и стояло. Я, не раздумывая, запрыгнул на гусеницу и с нее в кабину. Отжав рычаг сцепления, я заметил, что трактор остановился в тридцати сантиметрах от ворот.

– Глуши мотор! Кто занимался кулисой и сцепление и скорость не выключил? – грозно заорал Ткач.

– Володь, да я это. Как я мог забыть? Видно, старею, – приуныл Степаныч.

– Ну, ладно, этот по молодости мог забыть. Ну, Леху со Славкой, я еще могу понять, а тебе-то уж, Степаныч, не простительно. Значит, так. Об этом случае никому, иначе меня с работы снимут.

– Володь, мог бы и не говорить, сами знаем, – понуро пробубнили братья.

Я стоял в стороне и отходил от шока. Руки у меня еще тряслись и тут все набросились на меня с похвалами. Первым начал Степаныч.

– Ну, ты смелый парень! Надо же, не растерялся. Мы рядом стояли и то струхнули, братаны вон аж чуть не на улицу убежали.

– Степаныч, а как было не бежать? Этой мастерской сто лет в обед, рухнула бы на раз-два, – и братья начали мне руку трясти и по плечу похлопывать.

Мрыль стоял потупившись и потом осипшим голосом промолвил:

– Вот з такими хлопцами на вийне було легко – и на подвиг готовы и шутки у них усегда наготове.

Затем он повернулся ко мне и, пожав руку, сказал:

– От, казак, запомни, что старый Мрыль с тобой завсегда в разведку бы пошел.

– А я со старым Мрылем в разведку бы не пошел.

Мужики оживились, ожидая подвох, загалдели: – А что так, почему, объясни?

– Да потому, что вдруг бы его ранило и как его тащить на себе, такого толстого? Пришлось бы танк вызывать и на тросу его волоком.

– Ах ты, плут. Я вот щас тебе зараз… – и Мрыль погнался за мной, скручивая в руках веревку из ветоши и шутливо хлеща ею меня пониже спины. Мужики взахлеб хохотали. Володя тоже смеялся и напряженная обстановка стала потихоньку разряжаться.

Время было уже далеко заполночь. Володя спохватился, что я малолетка. Что в семнадцать лет перерабатывать мне нельзя и он несет за меня ответственность. Он заставил меня идти отсыпаться и разрешил на работу придти к девяти часам. Остальные все остались доводить трактор до ума. Уходить мне не хотелось. Но делать было нечего. Володя бригадир и его надо слушаться.

Попрощавшись с мужиками, я вышел на улицу.

Ночь. Небо, как сито, усыпано дырочками-звездами. Они светили своим тусклым огнем и завораживали чем-то необъяснимо вечным. Луна сегодня главенствовала над всем и, улыбаясь, освещала казахскую степь и село, и редкие деревца, серебря листву. Было тихо. Очень тихо и даже собаки не лаяли. Я шагал по направлению к дому, где жил Король со своей злой старухой Королевой и маленькой, несчастной внучкой Зосей. Подходя к дому, я заметил, что в одном окне горит свет. Неужели меня ждут старики и не спят? Мне стало как-то неловко от этой мысли. Подойдя к окну поближе, я заглянул в него и остолбенел.В комнате тускло горела лампочка, прикрытая маленьким абажурчиком. За столом сидела старуха и жгла свои черные свечи. Перед ней лежала какая-то книга, довольно старого и потрепанного вида. Старуха шевелила губами, о чем-то говоря, и вдруг ее распущенные волосы стали подниматься и вот они уже стали столбом. Потом они начали вращаться вокруг лампы. Старуха раскинула руки в стороны и начала увеличиваться в размерах. Она начала расти до потолка и вдруг резко повернулась и бросилась к окну. Лицо ее было искажено злобой. Всматриваясь в темноту, она повторяла страшным голосом: Кто здесь, кто здесь?Я отпрянул от окна и побежал к входной двери. В голове билась одна мысль – все ли в порядке с Зосей?

 

Глава 17

… Обойдя дом, я увидел, что входная дверь была открыта настежь, и в сенях горел свет. На лавочке возле дома сидел дед и, кряхтя и охая, тихонечко жаловался на судьбу. Меня в темноте видно не было, но слова деда я слышал отчетливо:

– Ох-хо-хо-хо, и за что мне такая судьбинушка? Сколь я уже с этой старухой промучался! На улицу выйти, так от людей стыдно. Нет, зря я тогда не послушал капитана из комендатуры. Говорил он мне, что не пара эта ведьма советскому офицеру. Чем она мне тогда голову задурманила? Ведьма. Право слово – ведьма. Зоську изводит, мол, сатанинское отродье – со свету сживает.

Я стоял и боялся шелохнуться. Тут дверь внутренняя приоткрылась и высунулась бабка:

– Чого, стар ы й, не ложишься? Усе судьбу клянеш? Кабы не мягкотелость твоя, уже давно бы за границей жили. Сколь добра мои предки Масальские оставили! Хватило бы и правнукам на пячи лежать. Спужалси тогда в сорок чятьвертом бежать… вот погоди, вот погоди! Ну и што – погодили? Сиди тута таперича и кряхти, а я Зоську воспитаю и укажу ей, иде богатство припрятано… можа, и мяне на старости пригрееть.

Я шагнул из темноты и, как ни в чем не бывало, спросил: – Че не спите?– А, это ты, хлопчик? Что-то долго вы нынче работаете.– Да мы, Ян Карлович, трактор ремонтировали. Мужички еще там, а меня отпустили домой.– Ну, проходь, проходь. Проголодался, поди? Старуха, грей ужин.Мы вошли в дом. Старуха, как ни в чем не бывало, хлопотала у плиты, пряча от меня лицо и отводя глаза в сторону.– С Зосей все нормально? – спросил я у деда.– А что ей будет? Спит без задних ног, – и дед вздохнул.Быстро умывшись и перекусив, я ушел в свою комнату и лег спать. Но сразу уснуть мне не давали мысли о старухе. Я не понимал, что происходит. Поговорить о странностях, увиденных мной, с кем-нибудь, означало проложить себе прямой путь в психушку. Ведь не расскажешь никому. Тут меня осенило. Надо поговорить обо всем этом с дедом. Можно, конечно, и с Зосей, но она еще ребенок и как бы дров не наломать. И я решил, что утро вечера мудренее.

Проснувшись в семь утра, я не мог ждать до девяти. Мне не терпелось узнать, как там дела с трактором. Я вскочил, умылся наскоро и, выпив залпом стакан чая, побежал в мастерскую. Там никого еще не было и везде висели замки. Я присел на ящик и, привалившись к стене, стал смотреть на солнышко закрытыми глазами. Оно грело мне лицо и от этого было приятно. Подьехала машина. Я открыл глаза. Это был Володя Ткач. – Ну что в такую ранищу-то приперся? Спал бы себе. Я ж тебе разрешил до девяти…– Да какое тут спать! Душа за страну болит. Пахать надо.– Ну пошли, посмотрим. Пахарь… Я и сам, признаться, не видел. Ушел через час после тебя.Володя открыл мастерскую и распахнул ворота. Трактор стоял как новый, сверкая свежей краской, бело-голубого цвета.– Молодца-а-а, ай молодца-а-а! Даже и покрасить успели.Володя, довольный, обошел трактор со всех сторон. Я пальцем везде потрогал краску. Она еще не совсем досохла. Володя смотрел на меня, улыбаясь:– Досохнет. Часика через два дойдет. Ну ладно, дождись мужиков и навешивайте плуг. Потом покажу, где пахать.И Володя пошел к машине, приговаривая: «Молодца. Не ожидал. Ну, молодца!»Через полчасика подтянулись все участники ремонта и мы стали возиться с навеской плуга. Выехав на ровную бетонную площадку, я подрулил к плугу и через полчаса все было готово. Степаныч предложил это дело спрыснуть. Братья быстро накрыли стол на ящике. Мрыль пошел мыть стаканы. Только уселись, как на улице послышался рокот гусеничного трактора. Лязгая гусеницами, трактор встал рядом с моим и из него выскочил паренек моих лет. Он был невысокого роста, худощав. На голове кудрявились белокурые волосы. Иван Бровкин на целине, подумал, я глядя на парня. Похож, ну до чего похож!– Привет честной кампании. Что празднуем? – с улыбкой спросил паренек.– Да вот трактор починили. Ну тот, что у забора стоял. Давай с нами.– Не-е-ет, мне еще допахивать надо ехать. А вы погодите выпивать. Вас всех в контору вызывают. Володя велел всем подъехать. А я нагнетатель маслом заполню и в поле.Мужики оживились, недоумевая, зачем это всех вызывают. Парень все стоял и смотрел на меня. Наконец он подошел и, протягивая руку, представился:– Иван. Даронгофф Иван.Я в ответ пожал ему руку и, шутя, тоже делая упор на последнюю букву, произнес:– Генка. Степанофф Генка.Братья заржали, а я получил тычек в спину от Мрыля. Я огрызнулся.– Ну ты, бегемот!– Ну, вы слышали? Нет, я зараз убью этого клоуна и меня не посадят. Меня оправдають.Иван весело засмеялся.– Не скучно тут у вас. Ну, пойдем, дядька Степан, отпустишь мне масло.Они ушли. А я для себя отметил, что Мрыля, оказывается, зовут Степаном. Как Бендеру, подумал я, и мне стало смешно. Потом Степан Мрыль завел свой мотоцикл и вся компания, оседлав эту чудо технику, покатила в контору.

 

Глава 18

Они уехали, а я еще раз внимательно осмотрел трактор. Все ли тут в порядке. Все ли тут так. Не забыли ли чего. Но все было сделано на совесть, и даже комплект ключей был заботливо сложен тут же в ведро. В кабине, в углу стоял нагнетатель, полный масла. Это Мрыль позаботился. Хороший он все-таки мужик, подумал я. Не буду больше его доводить. Закончив осмотр, я, довольный, сел в кабину. Включил скорость и, лязгая гусеницами, попылил к конторе.

У конторы стоял мотоцикл и возле него спорили мои новоиспеченные друзья. Я заглушил мотор и подошел к ним.

– Ну че, мужики? Зачем вызывали-то?

Степаныч показал рукой на небольшую стелу возле конторы. На ней за стеклом обычно развешивали свежие газеты и оперативную информацию в виде молний, объявлений и прочей писанины.

– Иди почитай. Потом сюда подойдешь.

Я посмотрел на стелу, подойдя поближе. Там висела свежая молния, в которой было написано примерно следующее: «Бригада рабочих, количеством четыре человека, за одну ночь восстановила списанный в металлом гусеничный трактор «Казахстан». Этим самым они ввели в строй еще одну рабочую единицу техники. За этот благородный порыв, достойный звания советского человека и труженика, руководство совхоза постановило поощрить денежной премией в размере 50 рублей. Вот имена героев…» Дальше перечислялись герои, все кроме меня и Володи Ткача. Главенствовал над «героями» Степан Мрыль. Мне стало обидно за себя и за Володю.

Я подошел к героям и заметил шутливо: – Вот как бывает. Вы все герои, а мы с Ткачем так не при чем. Мы сзади стояли.

Я сплюнул зло и быстро пошагал в контору.

– Генка, погоди. Куда ты? Выслушай нас! – это голосили братовья.

– Я не долго, шас только поубиваю всех и вернусь.

Зайдя в контору, я нос к носу столкнулся с Лилькой. Она очень обрадовалась, увидев меня, и пригласила вечером к себе в клуб. Не давая мне сказать ни слова, она скороговоркой выдала на гора всю информацию о том, как там у них интересно и весело. Я хотел ей ответить, что еще не знаю, как дальше ляжет моя карта, но она, уже уходя, повернулась и с улыбкой произнесла: Приходи, не пожалеешь, я буду ждать.

Тут вышел Володя и у нас с ним завязался какой-то неприятный и тяжелый разговор.

– Володь, а кто молнию сочинил?

– Сочинил я, написала и повесила Лиля. А что?

– Ага, значит, ты. То-есть, по твоему мнению, мы с тобой не герои?

– Ух ты! Вона как. Ты тут всего-то один день, а уже героем себя возомнил. Мужики тут по тридцать лет на одном месте работают, и то не претендуют на вагон масла, а он, видите ли, не успел приехать и уже на тебе!

– Володь, но ведь ты не прав. Ну, ладно, я никто и звать меня никак, ну, мужики молодцы, про них речь молчит, но ты-то? Себя-то почему не занес в этот список? Ладно, в список не занес ни себя ни меня, это мы переживем. Но денежки-то не лишние! Мы же не за один голый энтузиазм работали.

– Ах, вон ты про что! С этого и надо было начинать. Сколько тебе денег надо? – и он достал из кармана лопатник и приготовился доставать купюры.

– Эх, Володя, не понял ты меня. Разве в деньгах дело? Дело в принципе. Ну ладно, разговор у нас какой-то не очень, как у немого с глухим. Где пахать-то, показывай енто самое полюшко.

– Ладно, щас оденусь и выйду, – и он, мрачный, пошел к себе в кабинет.

Мне и самому было жутко неприятно от этого разговора – и дернуло меня сунуться…

Выйдя на улицу, я начал заводить трактор. Мужики обступили меня и стали советоваться – что же делать с деньгами. Пропить всем вместе? Так вина там в мастерской осталось хоть залейся. Они, оказывается, пытались разделить деньги. Себе, то есть на четверых, по десятке каждому, а нам с Володей по пятерке. Володя отказался брать деньги и сказал, что он имел ввиду по десятке на пятерых, включая меня. Но в список молнии решил меня не заносить, поскольку меня тут никто не знает, и я еще себя никак не проявил. От такого мудрого решения я зауважал Володю еще больше и видел свои уши от стыда за претензии к нему.

– Мужики, че же вы мне сразу-то все не сказали? Я ведь там ему такого наговорил!

– Так ты рванул в контору как угорелый и нас слушать не стал.

– Ладно, делите на четверых. Володя не взял и я не возьму, хоть у меня в кармане как у латыша – хрен да душа.

Эти мои последние слова услыхал вышедший Володя…

– Ну так бы сразу и сказал, что у тебя ни копейки, а то развел тут сантимонию! Ладно, скажу, чтобы тебе подъемные выписали, тем боле что положено.

– Так бы сразу и сказал, что подьемные положены, а то развел тут сантимонию, – передразнил я его.

– Ладно, поехали в поле. Я вперед на малом газу, а ты уж, будь любезен, не отставай.

Выехали мы за село, и снова передо мной раскинулась бескрайняя степь, поразившая меня своим величием и безмолвием. Накатанная техникой лента дороги упиралась в горизонт. Ярко светило солнце и его палящие лучи жарили меня нещадно сквозь боковое стекло трактора. Хотя на улице задувал ледяной ветер, в селе не особо ощущавшийся, а тут в степи, казавшийся еще сильнее и холоднее, но в кабине было жарко и только когда я повернул правым боком к ветру, кабина наполнилась жутким холодом. Дело в том, что стекла в правой дверце не было. Видно, его забыли вставить. Володя ехал потихоньку, как только мог ехать ГАЗ-51. Я не отставал.

Наконец мы приехали на пахоту. Это было поле, наполовину распаханное. Вдалеке виднелся трактор, который двигался в нашу сторону, испуская черный дым. Стая птиц сверху контролировала вспашку на предмет червячков. Они парили над плугом и пикировали вниз, завидев добычу.

– Ну вот, здесь и будете допахивать вместе с Иваном. Поле небольшое. Всего четыре километра борозда. Но, как говорится, начнем с малого, – сказал с улыбкой Володя.

– Ничего себе не большое! У нас борозда, самое большее, метров пятьсот, а тут четыре километра, – удивился я.

– Привыкай.

Тут подъехал трактор Ивана и остановился. Он выпрыгнул из кабины и, улыбаясь, подошел к нам. Он настолько был чумазый от пыли, что у него, как у негра, только глаза и зубы сверкали.

– Вот, Вань, напарника тебе привез. Подмога, так сказать. Ты ему тут покажи, что да как. Ну а уж завтра с утра вместе выезжайте. Договоритесь, во сколько утром начинать. А я поехал. Попозже заеду обмерить пахоту. Всё, работайте.

И он уехал.

 

Глава 19

… Поболтав с Иваном еще минут десять, я узнал, что у них очень большая семья, мать, отец, четыре дочери и девять братьев. Иван по возрасту предпоследний. Так же Ванька рассказал, что они немцы с Поволжья и что они не захотели жить в Федоровке, ибо в Калиновке жить проще. Я тоже ему о себе вкратце рассказал и как я сюда добрался. Иван с интересом слушал, особенно про наши лесные пожары, про Московское метро и про то, что нынче в моде в России из эстрады.

Но, как говорится, делу время а потехе час. Мы, оседлав своих стальных коней, взревев моторами и испуская черный дым, понеслись по полю, переворачивая пласты земли. Иван шел передом, я за ним. Монотонный рокот трактора располагал к раздумьям, и мысли мои потекли сами собой. Я задумался о том, что увидел ночью в окне старухи, и мне снова стало не по себе. Ведь столкнуться с мистикой лицом к лицу – это значит обречь себя на мучения. Да-да, мучения! Во-первых, не с кем все это обсудить. Потому что люди не верят во всякую чертовщину, доказывай ты им, не доказывай, все бéстолку. Во-вторых, все происходящее мне и самому не понятно и назревает закономерный вопрос: почему именно я это видел? Почему все происходящее так или иначе происходит со мной?

Так думая, я настолько увлекся, что не заметил как Иван остановил трактор и, выпрыгнув из кабины, стал внимательно разглядывать пашню. Я подошел к нему.

– Вань, ты что потерял?

– Да нет, не потерял ничего. Вот смотрю, пахарь ты никакой. Раньше-то пахал?

– В училище, и то только один раз.

– Тогда все с тобой ясно. Надо щас твои огрехи перепахать, иначе Ткач не простит издевательство над землей.

Он подошел к плугу, внимательно посмотрел и спросил.

– Кто тебе плуг устанавливал на глубину вспашки?

– Степан Бендера.

Иван удивленно вылупился на меня и я быстренько поправился.

– Ну, Степан Мрыль.

Иван захохотал и, отсмеявшись, предупредил меня.

– Не выдумай его Бендерой в глаза назвать или еще кому-то. У него в войну бендеровцы всю семью в хате сожгли, за то что Степан Мрыль геройски в разведке служил. Он один сразу двух языков притаскивал за один рейд по тылам врага. На девятое мая как оденет все свои награды, прямо иконостас, хоть молись.

Я достал ключи и мы с Иваном отрегулировали плуг как надо. И снова перед моими глазами плыла земля и думалось, думалось, думалось…

Уже солнце склонилось к закату. Ветер утих. На небе едва просматривались звезды, готовые воссиять всеми своими красками и переливами брильянтового блеска. Откуда-то издали тянуло дымком жженой травы, сладко и приятно щекотавшим ноздри. Напаханного было уже много, а мы все работали, не останавливаясь. Наконец вдали, поднимая пыль, показались две машины. Это был Володя Ткач на своем грузовичке и следом за ним пылил бензовоз. Есть хотелось ужасно и я подумал, что вовремя их сюда принесло.

Подрулив к нам, Володя вылез из машины и, пока совсем не стемнело, взяв свою треугольную, деревянную мерку, зашагал вдоль пашни, делая обмер.

Иван тем временем заправлялся соляркой из бензовоза, и потом я плеснул горючего в бак. Водитель бензовоза достал из кабины термоса с горячей едой и стал все раскладывать на траве, предварительно постелив белую чистую тряпицу. Затем он вытащил из кабины еще сумку и сказал:

– Вот это, Ваньк, тебе матка положила, если в ночь останесься работать.

– Похоже, что не останусь. Масляный насос накрылся. Не поднимает почти плуг. Менять надо. Так что отдай, Гришк, еду вот ему, – и он указал на меня. – Ему еще в ночь работать.

Я взял сумку и, поблагодарив Гришку, убрал ее в кабину трактора. Вскоре подошел Володя и они, повозившись с Иваном в моторе трактора, наконец порешили ехать ближе к дому. Володя посмотрел на меня и, хлопнув меня по плечу, произнес:

– Ну что? Покоритель целины, для первого раза нормально. Поехали домой.

– Куда так рано? Еще пахать и пахать. До двенадцати ночи можно еще поработать. Вон и луна уже вылезла. Посветит мне, если что.

– Ох и упрямец же ты! Ну ладно, работай. Дорогу-то обратно найдешь?

– А че ее находить-то, вон она, и по ней, никуда не сворачивая, пока в дом не упресься, – пошутил я.

– Ну-ну. Ладно. Верю.

Они спешно собрались и поехали. Иван мне махнул рукой и что-то крикнул, но слов было не разобрать. Я уже мчал навстречу горизонту, покачиваясь как на шхуне. Долго ли я пахал, не помню. Только замерз я жутко. Ночь выдалась холодная. Надо завтра в дверку стекло вставить, подумал я. Небо было чистым и луна светила как в последний раз. Можно было работать даже без света. Хотя и так из всех фар у меня светила только одна. Она располагалась на задней части кабины сверху. Я ее развернул вперед, и хотя было не очень ярко, но работать было можно. Так я и пахал бы себе дальше, но погода внезапно стала портиться. Небо затянуло тучами. Заморосил дождь. Луна предательски спряталась за тучи. Я посмотрел на часы. Время уже было ровно двенадцать часов ночи, и я решил ехать домой. Напахано было много, и мне завтра не стыдно будет глядеть в глаза бригадиру.

Подняв плуг, я стал выезжать на дорогу. В темноте она выделялась желтоватой лентой на фоне темной ночной травы. Кругом не было ни деревца, ни огонечка дальнего какого-нибудь селения. От этого становилось жутко.

Сколько я так проехал, не знаю. Дождь все усиливался и дороги почти не было видно. Вдруг впереди на горизонте показалось что-то темное…

 

Глава 20

… Вдалеке темнела березовая роща. Деревья были какими-то низкорослыми и кривыми. Внезапно подул сильный ветер. Дождь все усиливался. Я с тревогой подумал, что заблудился, ибо когда ехали сюда, никаких деревьев по пути вообще не было. А тут целая роща. Я остановил трактор. Вылез на гусеницу и стал напряженно всматриваться в темноту. Тьма была непроглядная и разглядеть что либо было не реально. Тем более что дождик хлестал по лицу так, что заливало глаза и рассмотреть горизонт мне удалось с трудом. Я принял решение разворачиваться и ехать обратно к полю, а там искать свою дорогу, по которой приехал.

Я стал разворачивать трактор так резко, что слетела гусеница. Я был на себя злой как собака. Чтобы одеть гусеницу одному в темноте, да еще при такой погоде, надо быть сверхчеловеком. Но делать было нечего. Или ночевать в степи, а погода все ухудшалась, или сделать попытку решить проблему. Взяв инструменты, я выпрыгнул в темноту. Ледяной ветер и дождь подгоняли меня и я, несмотря на усталость, работал быстро. Расстегнул гусеницу и сделал попытку натянуть ее на звездочку, но тщетно. Руки озябли так, что уже не чувствовали ничего. За каких-нибудь минут пять я промок насквозь. Заскочив в кабинку, я стал мучительно соображать, что делать. Тут меня осенило. Я вдруг вспомнил, как это делал отец, когда он в поле работал один и помочь было некому. Я пацаном часто с ним выезжал на пахоту в ночное. Я снова выскочил из трактора и, собрав все силы, накинул гусеницу на один зуб звездочки. Затем, включив скорость и отжав один фрикцион, стал медленно отпускать сцепление. К моей великой радости получилось. Осталось состыковать траки и забить палец в их соединение. Вот тут меня поджидало новое испытание. Траки не сходились на три сантиметра. Надо ослаблять натяжной винт. Я порылся в ключах и, о ужас, ключа на пятьдесят пять не было. Так я еще никогда не матерился. Что делать? Хоть плачь.

Из-под сиденья торчали концы ветоши. Я решил намочить их в солярке и зажечь, чтобы погреть руки. Приподняв сиденье, я потянул ветошь на себя и оттуда вывалился нужный мне ключ. Вот оно, счастье! Нет, не миллион в хрустящих новеньких купюрах. Не слиток золота, случайно найденный, а простой ключ на пятьдесят пять враз изменил мое представление о счастье.

Я быстро зажег ветошь. Она, не смотря на дождь, разгорелась ярким пламенем и, погрев руки, я принялся крутить «километр» резьбы. Быстро все доделав и убрав ключи, я проехал метров десять, чтобы убедиться в правильности ремонта. Все оказалось нормально. Тут и дождь перестал лить. Из за тучи вылезла луна и только ветер, чем-то не довольный, все завывал. Я разделся до трусов и одежду как мог и где мог расположил на горячем двигателе для просушки. Сам стоял и всматривался в темноту. пока луна освещала, но дороги, другой дороги, нигде не было.

Вдруг мне на плечо легла чья-то рука. Мохнатая и склизкая. От неожиданности я резко обернулся. Но никого не было. Только страшный и дикий хохот разносился по ночной степи. Только чертовщины мне еще не хватало! – судорожно пронеслось в голове. Покрутившись еще на месте и никого не увидев, я решил убираться поскорей из этого проклятого места. Тут я заметил, что недалеко от меня что-то белеется при свете луны. Наверное, березовые сучья, подумал я. Надо один взять с собой в кабину для самообороны. Мало ли что.

Подойдя поближе и глянув на то, что белело в темноте, я не мог сойти с места от оцепенения. На земле лежал скелет человека «лицом» вниз, одетого в черный плащ с капюшоном. Кости были ослепительно белыми в свете луны. Я видел скелеты людей, проходя мимо раскопок в Суздале возле какого-то монастыря. Но те кости были желтые или вовсе коричневые, а тут белые. Меня как пружиной подбросило, и я пулей рванул к трактору. На бегу я чувствовал чье-то надрывное дыхание у себя за спиной, но обернуться было выше моих сил.

Вскочив в кабину, я попытался включить скорость, но, видно, от страха и от холода руки меня не слушались. Я схватил куртку и быстро стал завешивать окно в дверке, загораживаясь от ветра. Видимо, от страха я уже не понимал, что делал. Посмотрев вперед, я увидел, что скелет, с головой старухи, да-да, той самой старухи – завис впереди трактора над землей в полутора метрах. Вместо глаз у нее были пустые глазницы. Она, раскинув руки в стороны, подлетела к лобовому стеклу и, распластавшись на нем, бормотала:

– Где ты? Где же ты? Найду. Все равно найду.

Я впал в оцепенение. Тело мне не подчинялось. Да и чему подчиняться, когда вместо мыслей один страх, животный страх.

Тут левая рука старухи стала вытягиваться и пролазить в проем дверки, завешенный курткой.

Ну, все. Это конец! – пронеслось у меня в голове. Вдруг сильный ветер, внезапно поднявшийся, пригнул к земле две березы и раздался грохот. Березы вспыхнули неестественно ярким огнем, и в его свете на земле появилась преогромнейшая тень какого-то существа. Человеко-зверя. Но у этой тени глаза горели адским огнем. Голос, от которого кровь стыла в жилах, произнес:

– Все никак не угомонишься, пани Массальская? Аль забыла мой запрет? Ну, тогда…

Дальше были какие-то непонятные слова, от которых старуха завизжала, закрутилась на месте, как бы вбуравливаясь в землю…

Дальше как в забытьи. Очнулся я от всего увиденного уже тогда, когда на горизонте показались огоньки Калиновки. Как я включил скорость? Как нашел дорогу? Ничего не помню. Но потрясение, пережитое мною, не прошло даром…

 

Глава 21

Подьехав к мастерской, я заглушил трактор и еще долго сидел в кабине, приходя в себя. Мысли в голове путались. Вся моя сущность лихорадочно искала ответ на тяжелый вопрос. Что же это творится со мной? Почему именно со мной? Кто мне помогает?

В глубине души я понимал, кто. Но боялся себе признаться. Мало того, даже понимал почему, но где-то все же теплилась надежда, что все это какое-то видение… ну, скажем, от переутомления. От этой мысли мне вдруг стало легче, и я стал сливать воду из радиатора и из блока. Пока вода текла, я умылся ею и неспеша пошагал домой. Идти домой не хотелось. Я не мог уже видеть старуху. Но что было делать? Броситься на нее с дрыном и отдубасить? И как бы я выглядел в глазах сельчан? Молодой, здоровый парень избил старушенцию, хоть и ведьму. Нет, это отпадает. Но что же делать? Спалить бабульку на костре? Тьфу. Я сплюнул от таких мыслей и зашагал быстрее. В конце концов у меня теперь есть новые друзья. Может, я им когда-нибудь расскажу обо всем.

Подойдя к дому, я увидел, что во всех комнатах горит свет. Что-то стряслось, подумал я. Входная дверь была настежь открыта. Недалеко от дома стояла скорая помощь. Из дома на носилках выносили старуху. Дед стоял тут же, одетый в парадный костюм с орденскими планками. Он держал Зосю за руку. Увидев меня, он очень обрадовался.

– Как ты вовремя! А то уж я не знал, что и делать. Дом пришлось бы на замок закрыть. Поздновато ты сегодня.

– Пахал я, Ян Карлович. Там далеко. В степи, – ответил я и не узнал своего голоса. Он был сдавленно-хриповат. – А что тут у вас случилось?

– Да вот старуха моя ночью вдруг завизжала и никак ее не успокоить. – Затем дед наклонился к моему уху, – все повторяла: князь, я отработаю, князь, я отслужу. Тьфу, дура старая! Князей мы в семнадцатом прогнали, а она князь…

Но я то понимал, какого князя она умоляла, и мне опять стало не по себе.

– Мы вот щас с Зоськой поедем со скорой в Качиры. Старуху-то ложат в больницу. Там у меня племянник живет. Пару дней у него поживем. Ну а ты тут хозяйствуй. Ключ от дома всегда сюда прячь, – дед, оглядевшись по сторонам, указал мне место, куда надо прятать ключ.

– Ой, а кто Вас так намочил? – хихикнула Зося и осеклась, потому что дед на нее строго глянул и покачал головой.

– Дождь был сильный. Просто ливень. Разве у вас тут не было?

– Нет, у нас все тихо было. Даже вон небо чистое. Луна опять же.

Тут их позвали в машину, и они пошли усаживаться. Деда посадили в кабину. Зося села в салон к бабке. Садясь в машину, она махнула мне ручкой и улыбнулась. Я ей тоже помахал.

Постояв еще немного, я наконец вошел в дом. Прошел на кухню и только сейчас заметил телефон, стоящий на полочке, на кружевной салфетке. На стене, прямо на обоях были начертаны химическим карандашом номера каких-то телефонов. Есть не хотелось, но я был измучен и ужасно хотелось спать. Проходя мимо телефона я машинально снял трубку и, приложив ее к уху, подумал… Надо же, телефон – и где? В Богом забытом месте. В трубке слышны были гудки и вдруг сначала шорох, потом тот самый голос из степи:

– Ну как? Ты доволен, маэстро?

У меня затряслись руки и я машинально, не задумываясь, ответил:

– Да-да, спасибо!

– Ты мне еще перекрестись тут. Аль забыл, с кем разговариваешь?

Я упал, потеряв сознание.

Очнулся я утром. Сильно болела шея. В прихожей кто-то тихонько бубнил:

– Говорил, бери на размер больше, так нет. Еще портянки эти, словно носков нету.

Через минуту вошел Иван и, улыбаясь, спросил:

– Че на полу-то? Спать больше негде?

– Да нет, вот карандаш уронил. Видно, под диван закатился, – соврал я. – А ты че там в прихожей ругался?

– Да матка сапоги купила только-только в размер. Ни снять, ни надеть, да еще портянки всучила. Говорит, носки не дам чистые, пока не заштопаю. Ну, ты готов?

– Наверно, да, – с улыбкой ответил я и, покидав в сумку кусок белого хлеба, бутылку козьего молока и горсть яблок «ранеток», пошел к выходу. Иван за мной. На выходе он меня остановил и спросил, глядя мне прямо в глаза:

– Что, старуха донимает?

– С чего ты взял?

– Да вон у тебя отметина на голове.

– Интересно, что там у меня за отметина?

– Целый клок седых волос. Вчера еще не было, – серьезно сказал Иван.

– Луна, Вань, посеребрила, – попытался отшутиться я.

– Ладно, пошли быстрей, а то на работу опоздаем.

Иван еще раз внимательно посмотрел на мою помятую и кислую физиономию и, вздохнув, зашагал вперед быстрым шагом. Я за ним…

 

Глава 22

Прошло два месяца. Мы с Иваном так и работали в паре. Я освоился на селе и местные жители, завидев меня, спешили поздороваться. С Иваном мы сдружились накрепко и я все свободные вечера пропадал у него. Даже за стол меня сажали как члена семьи. Когда Ванькина мать готовила еду, то загодя рассчитывала и на меня. Мне от этого становилось как-то неловко и я однажды предложил ей деньги. На это она громко заблажила, что бы все слышали:

– Вы слышали, что он сказал? Нет, вы не слышали, что он сказал? Ну, тогда я вам скажу. Этот молодой человек предложил мне деньги за еду. Вы когда-нибудь слышали, чтобы старая Марта кормила друзей сына за деньги? Нет, вы таки не слышали. Потому что никогда старая Марта не кормила друзей сына за деньги.

Оставьте деньги себе, юноша. Они вам понадобятся.

Своим монологом тетка Марта меня позабавила, и я сказал ей, что больше так не буду.

Поужинав, мы еще часок-другой резались в карты, в подкидного дурака. Потом шли в клуб. Надо заметить, что клуб был единственным очагом культуры в Калиновке. Там крутили старые фильмы, еще в черно-белом варианте, которые я просмотрел еще дома не один раз. После кино взрослые обычно расходились по домам, а молодежь оставалась на танцы. Танцевали под радиолу, возле которой дежурила Лиля и меняла пластинки. Я заметил, что чаще других она крутила вокально-инструментальный ансамбль ДОС МУКАСАН, весьма популярный в те годы в Казахстане. Да и у нас, в России, тоже. После танцев я провожал Лильку домой и мы гуляли, болтая ни о чем и обо всем, почти до рассвета. К моему внешнему виду уже все привыкли и не удивлялись, а даже пытались подражать. Стали у парней появляться такие же цветные рубахи. Клеши расширились и волосы стали причесывать на манер Битлов.

Дома тоже все наладилось. Старуха провалялась в больнице почти месяц и потом ее увезли в психушку. Без нее было спокойно, и когда на улице беспросветно дождило, ко мне в комнату приходила Зося. Она приносила гармонь. Я играл и мы с ней пели на два голоса… «Липа вековая над рекой шумит, песня удалая далеко летит…» Потом и дед заходил. Он садился на табуретку и слушал нас. Когда мы затягивали – Цвите терен, цвите терен. Той цвит опадае. Кто з любовью не знается, той горя не знае, – дедушка плакал. Тогда Зося обнимала деда за шею и как могла успокаивала его. Я, сменив репертуар, уже наяривал «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…»

Дед подпевал с воодушевлением, отчаянно фальшивя и выкрикивая. Зося сердилась на деда и учила его, как надо петь. Дед отбрехивался, и этим они смешили меня до слез. Так мы коротали вечера.

Но все хорошее когда-то кончается и настало время мне уезжать.

На улице уже шалили легкие морозцы и иногда падал снег. Однажды пришел Володя Ткач и объявил, что моя миссия закончилась. Что мы с Иваном все площади перепахали. Так же он сообщил, что начальство мной довольно и что они послали письмо благодарности в горком комсомола по месту жительства.

Володя велел собираться и пообещал меня довезти до Качир. Такой удачи я не ожидал. Но сначала мы решили заехать в контору. Надо было рассчитаться и получить деньги.

Я быстро покидал в сумку свои нехитрые пожитки и вышел из дома. За мной следом вышли дед и Зося. Я обернулся и Зося, зарыдав, бросилась мне на шею.

– Не забывайте меня! Слышите, не забывайте меня! Я вам письма писать буду. Обязательно. Вот увидите.

Дед подошел и, стараясь казаться спокойным, заговорил, но тоже не выдержал и прослезился.

– Ну, прощай, сынок! Зоська права. Не забывай нас. Ну, счастливо тебе доехать!

Володя завел мотор и из кабины крикнул:

– Ну все, садись, поехали. Долгие проводы – лишние слезы.

Мы отъехали от дома и я выглянул в окошко автомобиля. Увидев вдалеке стоящие две фигурки близких моему сердцу людей, я вдруг осознал, что больше их никогда не увижу, и по моим щекам потекли слезы. Володя понимающе смотрел то на меня, то на дорогу, и молчал.

В конторе, оказывается, все уже было готово, и мне оставалось только расписаться. Одна дама в бухгалтерии, видно, строгого нрава, попыталась всучить мне бегунок, иначе, мол… Но Володя ее быстро поставил на место:

– Ты мужику своему отдай бегунок. Он, гад, трактор за месяц угробил. Да еще запил. А паренек его за одну ночь восстановил и перепахал нам все площади. А ты ему бегунок…

Форточка в кабинете была открыта, и я услышал до боли знакомый звук мотоцикла. Так оно и оказалось. Выйдя из конторы, мы увидели, что возле мотоцикла Мрыля стояла вся честная компания. Завидев меня, братья загомонили:

– А мы вот попрощаться с тобой приехали.

Они, как всегда, улыбались.

Мрыль стоял, замерев, и грустно смотрел в одну точку. Чуть в стороне стоял Степаныч и сосредоточенно рылся у себя в карманах, что-то отыскивая…

Я подошел и, обняв Мрыля, сказал:

– Зараз прищивайтэ, батька Степан. Дай вам Бог долгих рокив жизни.

От моих слов Мрыль прослезился и, сунув мне сверток в сумку, произнес:

– Ось дорогой трохи поснедаешь. Жинка моя сало положила.

Я посмотрел на Степаныча. Он все обыскивал себя, явно нервничая. Я спросил его:

– Степаныч, ты что потерял?

– Да вот червонец, видно, дома забыл. Ну тот, помнишь? Ну, премия за ремонт. Ты еще брать отказался. Так мы сберегли, и вот щас хотели тебе отдать. Надо же, забыл.

– Степаныч, не переживай. Купите на него вина и отметьте мои проводы.

Степаныч облегченно вздохнул, а братья кинулись меня обнимать, обдавая убойным перегаром.

Володя завел мотор и я прыгнул к нему в кабину. Мы мчались к выезду из села, поднимая клубы пыли. Наконец и село осталось позади и мы выехали на прямую грунтовую дорогу…

 

Глава 23

… Мы ехали молча. Володя смотрел на дорогу. Я же все думал и думал о том, что все как-то быстро произошло и я толком не попрощался. С Иваном и с Лилей вообще не удалось проститься и я, обращаясь к Володе, сказал:

– Володь, когда обратно вернешься, зайди, пожалуйста, в клуб к Лиле и передай ей от меня извинения за то, что не смог попрощаться.

Володя молча кивнул головой.

Я, немного помолчав, продолжил:

– Да и с Иваном нехорошо как-то получилось, тоже…

Володя меня перебил.

– Щас исправим. Вот с Иваном-то щас исправим ошибочку.

Он подмигнул мне, хитро улыбаясь, и прибавил газу. Уже через минуту я все понял. На горизонте показался трактор с плугом. Мы его уже почти догнали и я радостно закричал:

– Смотри, Володя, это Иван. Вон там, на тракторе, это Иван. Ва-а-а-нька!!!

– Да не ори ты, щас догоним и остановим.

Мы настигли трактор через считанные секунды и, обогнав, остановили. Из него вылез Иван и, ничего не понимая, подошел к машине. Я выскочил ему навстречу, с волнением схватил Ванькину руку и начал ее трясти.

– Все, Вань, я уезжаю!

– Ну, понятно. А я вот еду пахать. Володь, че остановили-то?

– Ты хоть с другом-то попрощайся.

– А-а-а, ну покеда.

Иван как-то нехотя улыбнулся и, не оборачиваясь, пошел к трактору. Взревел мотор, испуская клубы черного дыма, и трактор, быстро свернув, помчался по степи, увозя Ивана навсегда из моей жизни.

– Че это он? – спросил Володя.

– Понятия не имею.

Мы стояли и смотрели вслед удаляющемуся трактору, и я напряженно думал, за что на меня был сердит Иван. А то, что он рассердился, было видно невооруженным глазом. Только много позже, вспоминая целину и этот случай, я понял, что произошло. Но об этом потом.

Сзади донесся пронзительный сигнал машины и мы как по команде обернулись. По дороге несся ЗИЛок Мишки Мосалова и отчаянно сигналил. Володя сплюнул на землю и проворчал:

– Да ждем. Ждем. Че сигналить-то!

ЗИЛ подрулил и как-то залихватски развернулся. Из него показалась чумазая физиономия Михаила:

– Думали от нас урвать? Не-е-т. От Мишки Мосалова еще никто не уходил.

– Да-да, знаем. Без битой рожи, – засмеялся Володя.

Из кабины вышла заплаканная Лиля.

– Что я тебе сделала? Скажи, что я такого тебе сделала, что ты даже проститься не зашел?

– Стоп, стоп, стоп! Лилечка, ты не права. Это я во всем виноват. Это я его выдернул по-быстрому. Потому что у меня нет времени на сопли, – попытался заступиться за меня Володя.

И от этих слов ему стало неловко. Он подошел к Мишке и повел его за машину.

– Пошли покурим.

Мы стояли с Лилей, взявшись за руки, и я не знал, что мне делать. Я ее считал просто своим другом. Любимой девушкой она для меня не была. Но я то видел, какие чувства она испытывала ко мне, и мне было ее нестерпимо жаль.

Я поцеловал ее в заплаканные глаза, чувствуя на губах ее соленые слезы. Она уткнулась мне в грудь лицом и я почувствовал, как моя рубаха становится мокрой от ее слез. Внезапно она впилась своими горячими губами в мои и, нежно оттолкнув меня, села в машину.

– Лиля, я напишу тебе. Слышишь, напишу. Как приеду, сразу же…

Но она уже не слышала последней фразы, ибо она тоже уезжала из моей жизни навсегда.

Всю дорогу мы ехали молча. Я иногда дремал, а то просто смотрел в окошко, как падал, кружась, снег и неспеша покрывал землю девственно чистым белоснежным покрывалом.

В Качирах мы были уже к вечеру. В это время, время глубокой осени, темнеет рано, но было видно, как на автостанции суетился народ. Володя, приказав мне сторожить машину, убежал за билетом. Прибежав обратно, он сообщил.

– Вот взял до Павлодара. Без пересадок. У тебя пять минут. Беги занимай место.

Мы крепко обнялись с ним и я пошел на автобус. Возле самого автобуса я обернулся и помахал Володе. Он стоял, запорошенный снегом, и нервно курил. Сердце мое сжалось. Я подумал: вот стоит по сути чужой мне человек, но принявший в моей судьбе живое участие и ставший для меня родным человеком.

В автобусе на Павлодар пассажиров было не много и свободные места были. Я плюхнулся рядом с женщиной и, не обращая на нее внимания, отряхивал с себя снег.

– Это вы? Какая приятная встреча! – проговорила женщина, и я в ней узнал…

 

Глава 24

… ту самую учительницу. Она смотрела на меня с улыбкой и с таким интересом, что я даже засмущался.

– Ну что, отработали? Домой возвращаетесь?

– Да вот, закончил все дела.

– Наслышана. Наслышана.

– Откуда!?

– Здрасьте пожалуйста! Калиновские детишки-то у нас в Федоровской школе учатся. Одна Зося мне про вас все уши прожужжала. Про все ваши таланты рассказала. А про ваши шутки вообще легенды ходят.

– Догадываюсь. Наговорили, небось, с три короба.

– Да нет, ничего плохого. Только то, что было.

– А вы знаете, что именно было?

– Ну, как вам сказать? Народ зря болтать не будет.

– Хочется верить.

Автобус поехал, и я в окно увидел, что Володя все еще не уехал и стоял, смотрел вслед. Я махал ему руками, но он курил, засунув руки в карманы, и потом, резко повернувшись, прыгнул в машину.

За окном мелькали дома, запорошенные снегом тополя и свет фонарей давал в салоне автобуса прощальный бал. Я, переутомленный этим днем и эмоциями расставания, понемногу впадал в забытье и вот «уже дремота сладкая моих коснулась глаз». Я уже не слышал, о чем мне рассказывает моя попутчица. Только обрывки фраз доносились до моего слуха… за методичками, два чемодана книг, обратно… чемодан методичек… жаль… что вы. Я уснул крепко-накрепко. От резких толчков автобуса я просыпался и, понимая, что сплю на плече учительницы, извинялся, но через секунду опять погружался в сон и голова моя опять оказывалась на том же плече.

– Вставайте, приехали. Ну же, просыпайтесь. Надо же, как разоспался!

Это учительница пыталась разбудить меня. Оказывается, я проспал всю дорогу. Ужасно затекла шея и раскалывалась голова. Я сначала не понял, где я нахожусь и кто эта женщина передо мной, но постепенно пришел в себя.

– Извините меня, а как вас зовут? А то всю дорогу ехали вместе, а с кем, не знаю, – морщась от боли, спросил я.

– Зовут банально, как в анекдотах – Марьванна, – засмеялась учительница.

– А-а-а, – глупо протянул я. – Ну, до свидания, Марьванна.

И мы пошли к выходу.

Ночной Павлодар показался мне сказочным городом. Падающие снежинки кружили вокруг покачивающихся фонарей и тихонько укладывались на мостовые, на крыши домов, на спешащих к своим поездам пассажиров.

Купив в кассе билет на поезд ПАВЛОДАР-МОСКВА, я стал искать свободное место. Надо было перекантоваться целую ночь. Дело в том, что поезд отправлялся в семь тридцать утра. Найдя в зале местечко среди множества ожидающих, я уселся ждать поезда.

Передо мной сидело большое и дружное, во всяком случае, мне так показалось, семейство. Они накрыли стол на чемодане, постелив вместо скатерти платок одной из женщин. Тут были продукты, на которые я смотреть не мог, голова кружилась и слюна текла рекой. С самого утра я ничего не ел. Я обратился к ним и попросил присмотреть за местом. Они согласились, и я помчался искать буфет.

В буфете, как всегда, выбор был не велик и я заказал «резиновую» курицу, ячменный кофе и два коржика, напоминающих по твердости точильный камень. Я, расплатившись с буфетчицей, пошутил.

– Скажите, у вас ножи острые?

– А че тебе? – напряглась буфетчица.

– Давайте, я их наточу, – и я изобразил, будто я об коржик точу ее тупые тесаки.

– И-и-ди уж, точи-и-ильщик, а то ща милицию вызову. Ходют тут…

Я засмеялся и пошел на свое место. Управившись кое как с курицей и половину выкинув, я принялся за холодный уже кофе в бумажном стаканчике. Обмакнув в него коржик, я попытался его размочить, но быстро понял, что его даже в кипятке не отпаришь. Все это время за мной наблюдала одна из теток, сидящих напротив. Она медленно очищала куриное яйцо от шелухи. Также медленно она протянула его мне.

– Скушай, милок. Не побрезгуй. А буфетное-то выкинь, не травись.

– Спасибо.

Секунда – и яйца не было. Тетка также медленно дочищала второе и уже молча протянула мне. Это яйцо я съел также быстро.

– Мама, дайте ему хлеба и соли. Ну что вы, право… – произнесла женщина помоложе и отломила мне половинку батона. Потом она открыла баночку и насыпала мне в ладошку соли. Тем временем тетка очищала третье яйцо, которое я тоже умял. Мне протянули минеральную воду и я сделал несколько глотков. Тетка сунула мне четвертое яйцо, которое я съел скорее из благодарности, нежели от голода.

Потом я долго бродил по вокзалу и рассматривал все вокруг. Надо сказать, что мне всегда нравилось со стороны рассматривать большое количество народу. Тут были и пассажиры одиночки. Эти, как правило, держались особнячком, где-нибудь в сторонке, читая газету или журнал и время от времени поглядывая на часы. Тут были и пары влюбленных, едущих неизвестно куда и неимоверно счастливых от того, что едут вместе. Тут и старики согбенные. Иной раз думаешь: вас-то куда черт несет, в таком-то возрасте? Лежали бы себе на печи и смиренно ждали Страшного суда. Тут и вездесущие, канючившие дети… Ма-а-ам ха-а-ачу мароженое… Какое мороженое, доча, зима на дворе… А я-я-а ха-а-чу!

Внезапно меня похлопали по плечу. Я обернулся и увидел здоровенного казаха в милицейской форме с закатанными рукавами на рубахе. Он протянул требовательно мне руку и молча смотрел на меня каким-то тупым оловянным взглядом. Я не понимал, что от меня хотят и только боковым зрением увидел, как второй милиционер проверял паспорт у мужика в шляпе и с портфелем. Я достал паспорт и протянул милиционеру. Но тот снова, не заглядывая в паспорт, протянул руку. Я снова глянул на мужика в шляпе. Тот предъявил билет. Я тоже достал билет и отдал его милиционеру. Он несколько секунд таращился в мой паспорт и в билет, потом протянул их мне обратно, при этом отдал честь. Я удивился и шутливо тоже козырнул ему. На что он, смеясь, произнес.

– Пусой голова рука не прикладывай.

Я пошел на свое место от греха подальше. Время шло долго, но тем не менее к утру на вокзале уже было пусто. Все пассажиры разъехались кто куда, а новых почему-то не прибавилось. До поезда оставалось чуть меньше часа и посадку еще не объявляли. Тут я заметил мужика лет тридцати с небольшим. Он долго наблюдал за мной и, наконец, подсел ко мне…

 

Глава25

– Ну че? – спросил он, как-то неестественно улыбаясь.

– А ниче, – отпарировал я.

– Деньги есть?

– Есть. В трусах зашитые, – съязвил я.

– Да ты не бойся. Мне много-то и не надо.

– Представь себе, я и не боюсь. Озвучь, зачем тебе приспичило у меня деньги выцыганить.

Парень удивленно посмотрел на меня и спросил.

– Так ты че, ниче не знаешь?

– А че я должен знать?

– Ну, там на улице фотки порасклеены. Ты че, их не читал?

– Да вроде нет. Не успел еще.

– Понятно. Парнишка, ты меня извини, конечно. Я, может, не с того начал. Я приболел сильно. Нужны таблетки. Вон там видишь аптечный лоток? Купи, если денег не жалко, мне таблеток. Скажешь, по Бехтереву. Так вышло, что у меня денег ни копейки.

Не знаю, почему, но я поверил парню и пошел к лотку. Попросив таблетки, я с трудом произнес их название. Продавщица потребовала рецепт и мне пришлось соврать, что лекарство нужно матери, а я потерял рецепт, и что я ей скажу, придя домой, и что не умирать же ей из за моего растеряйства. Аптекарше понравилось слово растеряйство и она продала мне таблетки. Я отнес их парню. Он меня поблагодарил. Принял одну из таблеток, запив водой из бутылки, торчащей у него из кармана. Потом он предложил пересесть в уголок, где мы не так бросались в глаза. Когда мы уселись на новом месте, он вдруг сходу, без всяких предисловий, поведал мне свою, скажем так, не простую историю.

А дело было вот в чем. Оказывается, еще полтора года назад этот парень вместе с женой-геологом был в экспедиции где-то в горах. Уходя в горы, они попали в плохую погоду, и лавина перекрыла им обратную дорогу. Пришлось вызывать вертолет по рации. Жена тем временем оставалась на базе в палатке с начальником экспедиции. Она говорила, что ей срочно надо писать отчет по каким-то там минералам, что ли. Так вот, когда вертолет прилетел обратно с горемыками на борту, несчастный муж спрыгнул вниз по веревочной лестнице, под виртуозный мат пилота, не дождавшись полного приземления. В руках у мужа был огромный букет цветов, за спиной двустволка, а в голове монолог любви, приготовленный для супруги. Буквально влетев в палатку, он застал пикантную картину соития его супруги с начальником. Гнев помутил разум и он пальнул из обоих стволов по развратникам. Быстро перезарядив ружье, он вернулся на борт уже севшего вертолета. Выгнав всех из машины, он приказал летчику взлетать. Таким образом ему удалось скрыться. Вот, пожалуй, и вся история. Теперь уже полтора года он в розыске за двойное убийство и на каждом углу его портрет под грифом: Их разыскивает милиция.

Я сидел и слушал его, и мне было его жаль. В конечном счете он был пострадавший. Хотя кто знает, где и как вас возьмет судьба за кадык.

– Уважаемые пассажиры. На пятую платформу прибывает поезд Павлодар-Москва. Просим не забывать свои вещи, – заунывно прогнусавил репродуктор женским голосом.

– Ну, мне пора. Не боишься?

– Смотря чего.

– Ну, вдруг я щас выйду к поезду и сходу тебя ментам заложу.

– Нет, не боюсь. Ты не из этих.

– Откуда ты знаешь?

– Да уж знаю.

– Ну, ладно, давай пока. Дай тебе Бог, чтоб разрулилось все.

– Ладно, иди. И на том спасибо, что выслушал. Я как на исповеди побывал, даже легче стало.

Тут объявили посадку и я пошел искать свой вагон…

… Выйдя на улицу, я с хрустом потянулся, размяв кости и, разглядев в сумерках номер перрона, пошел к поезду. Было еще темно, но ночь уже доживала свои последние минуты. Снег прекратил свой извечный полет и почти весь растаял. Была оттепель, но, видно, от сырости меня пробивала мелкая дрожь.

Проходя мимо опорного пункта милиции, я заметил фотку моего нового знакомого. Она висела на доске среди множества таких же бедолаг и внизу было расписано, кто и за что разыскивается.

– Что, знакомий увидель, да?

Я оглянулся и увидел милиционера-казаха. Вопрос он адресовал мне.

– Да нет пока.

– Слушь, знакомий увидищ, сообщи, да-а-а.

– Не сообщу.

– И што так?

– Потому что я уже завтра в Москве буду.

– А-а-а, ну пирвет Масква.

Нужен ты ей со своим приветом, подумал я и пошел к поезду. Достав билет, я при свете фонаря разглядел номер поезда, он был 666. У меня внутри все похолодело. Номер вагона, соответственно, тоже был –13. Нехорошая мысль билась в моем сознании, как муха о стекло. Я чувствовал, что опять должно что-то случиться.

Возле поезда толпился народ. Это были в большей своей массе целинники. Народ шумный и подогретый уже с утра спиртным. Они громко переговаривались, шутили, смеялись. Получив, видно, большие деньги, заработанные на целине, они шиковали направо и налево, скупая все, что надо и не надо. Сдачу при этом не брали, с этакой показной небрежностью. Этим пользовался всякий торговый народец и крутился около целинников, предлагая наперебой свой залежалый товар. Чуть поодаль за всем этим наблюдали три милиционера, не вмешиваясь. Я нашел свой вагон и, крутя головой направо и налево, не глядя сунул билет проводнице.– А-а-а, старый знакомый! Ну проходи, проходи! Я еще к тебе зайду. Поболтаем.В проводнице я узнал ту самую Веру, с которой мы ехали сюда. Я почему-то ей сильно обрадовался.– Заходите. Буду рад.Тут меня подхватили чьи-то сильные руки и впихнули в вагон со словами.– Ха-а-рошь ба-а-зарить! Дай другим проход. Па-а-цан, ну ты ва-а-ще…Мне от этой речи стало смешно. Протискиваясь сквозь многочисленную пассажирскую братию, я нашел свое купе и зашел в него. На мое счастье, оно еще было пустое и я смог спокойно расположиться на своей верхней полке. Через минуту все изменилось. В купе с шумом распахнулась дверь и его заполнили целинники, раскладывая и рассовывая куда только можно купленные ими вещи. Один держал в руках гармонь и думал, куда ее положить. Другой на вытянутой руке держал транзисторный приемник СПИДОЛА, страшный дефицит того времени и не менее страшная гордость купившего его.Кое-как разместив свои вещи, целинники забегали из купе в купе, перекрикиваясь и решая, где собраться и выпить по поводу отправления.От чистого воздуха в купе не осталось и воспоминания. Его с успехом заменил стойкий перегар.Наконец шумная компания определилась, где им собраться и они решили накрыть стол в нашем купе. Прощай отдых, подумал я.Быстро соорудив из чемоданов импровизированный стол, они выложили сюда все, что у них было. У входа красовался ящик водки и два ящика пива ТАЕЖНОЕ. Меня, не спрашивая, стащили с полки и усадили за «стол».– Пацану не наливать. Молодой ишо, – сказал дядька с усами, как у Буденного.– А кто ему наливает? Разве только граммулечку для аппетита, – и мне протянули полстакана водки.Отпираться было бесполезно и я ее залпом выпил. Отовсюду потянулись руки с огурцами, с кусочками хлеба и колбасы.– На, закуси.И под дружный хохот целинников я принялся с аппетитом уплетать деликатесы, лежащие на столе.Дальше мужики, опрокидывая одну за одной, изрядно окосели и мужик с усами попытался затянуть песню… Ничь яка мисячна, зорянка ясная. Видно хоть голки збирай…Другой его останавливал и пытался включить Спидолу, приговаривая:– Вот щас будут песни. Настоящие песни, а не те мудовые рыдания, что ты, Саня, тут затянул.Включенная спидола, прохрипев, спела:Утро, утро начинается с рассвета.Здравствуй, здравствуй, необъятная страна!У студентов есть своя планета –это, это целина…Мужик с усами схватил спидолу и сделал вид, что собирается ее об пол трахнуть. Назревал конфликт. Я решил быстренько его погасить и взял гармонь. Мужики обрадованно оживились. Я заиграл: Среди долины ровныя, на гладкой высоте, стоит, шумит высокий дуб, в могучей красоте. Мужики не заставили себя ждать и грянули песню…

 

Глава 26

… Как поют пьяные мужики, рассказывать никому не надо. Каждый из поющих в момент пения наслаждается именно своим голосом, и все поющие рядом только мешают ему. Поэтому всяк старается перекричать друг дружку. Вот потому-то дверь в купе отворилась и возле нее быстро образовался аншлаг. Кто-то кричал и требовал перестать орать. Кто-то веселился и кричал «давай-давай». Сквозь эту толпу протиснулась проводница Вера и как дирижер большого оркестра, взмахнув обоими руками, скомандовала: стоп. В этот самый момент вагон сильно качнуло и Вера плюхнулась на колени мужику с усами, от чего он как-то приосанился и густо покраснел. Смех был как в кинозале на популярной комедии. Вера вскочила, поправляя прическу и, одергивая юбку, смущенно проговорила.

– Билеты, граждане, быстренько мне сюда. Сходить будете, билеты верну.

Но пьяная публика была неуправляема и мужики горланили кто во что горазд. Я встал и хотел уже убрать гармонь, но все без исключения стали просить сыграть еще что-нибудь. Я выдвинул ультиматум.

– Я сыграю. Сыграю, что вам будет угодно и что я сумею сыграть, но при одном условии. Кто пожелает петь, так уж надо петь, а не орать, или за борт.

Все согласились. Но я позже пожалел об этих словах, ох как пожалел!

Я опять сел и молча смотрел на мужиков.

– Ну-у!!!

– Что ну?

– Играй!!

– Билеты доставайте. Вера-то ждет.

Все, кряхтя и матерясь, стали отдавать Вере свои билеты, за что она с благодарностью смотрела на меня. Я тем временем, потихоньку-потихоньку извлекая звуки из гармони, выводил: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…», постепенно усиливая. Я посмотрел на Веру и мы с ней, не сговариваясь, затянули на два голоса песню про рябинушку несчастную, которой не суждено перебраться к дубу. Мало-помалу все стали подпевать, и вот уже весь вагон жалел рябинушку. Потом была песня «Ой при лужке, лужке, при широком поле». Атмосфера царила какого-то праздника и кто ругался полчаса назад, уже сам предлагал: а может эту споем?

Тогда я решил спеть последнюю песню и на этом закончить весь этот балаган. Развернув гармонь, я запел: Прожектор шарит осторожно по пригорку, и ночь от этого нам кажется темней…

Закончив петь, я окинул взглядом слушавших. Лица людей были серьезны. Военная тема еще крепко сидела в сердцах людей. Стояла гробовая тишина. И вдруг Вера взвизгнула:

– Ой, мне пора! У меня же титан остынет, а мне чай скоро разносить.

И от ее реплики все оживились и заговорили. Мужики изъявили желание пойти покурить. Потихоньку как-то все начали расходиться. Я отложил гармонь и полез на свою полку отдыхать. Бессонная ночь, проведенная на вокзале, уже начала отнимать у меня силы и я задремал.

Снилась мне степь бескрайняя. Она, как извечная тоска русская, расстилалась во всем своем величии. И негромко звучала тихая заунывная песня ямщика, отдавая слегка нежным звоном поддужного колокольца. И видел я толпы крестьян, сирых и убогих, гонимых куда-то судьбинушкой за тридевять земель…

Внезапно вагон тряхнуло так, что я чуть не свалился со своей верхней полки. Я глянул в окно. Поезд стоял. За столом спал, уронив голову на руки, счастливый обладатель спидолы. Дверь в купе была открыта и в ней возникла фигура моего знакомого убийцы. Он, глядя на спящего мужика, спросил.

– Вы тут паренька не видели? Ну, такой молоденький, с клетчатой спортивной сумкой?

Спящий внезапно резко поднялся и, сжав кулачищи, двинулся к вопрошающему.

– Это ты, халера, ма-а-ю сп-и-долу ра-а-сколошматил? Ща я тебе ха-а-рю отрихтую.

И они оба исчезли где-то в проходе выгона. Поезд по прежнему стоял. Я заметил, что в вагоне полно милиции и слышныо были откуда-то доносившиеся ахи и охи женских голосов с непременным всхлипыванием.

Что-то случилось, подумал я. Вспомнился номер поезда и номер вагона. Сбылось мое предвидение. Я слез с полки и с тяжелыми мыслями пошел узнавать, что случилось. В тамбуре двери были открыты. В проходе толпился любопытный народец и молоденький милиционер постоянно повторял.

– Граждане, разойдитесь по своим местам. Не мешайте работать.

Из разговоров пассажиров я понял, что мои попутчики, те, что ушли курить, взяли с собой по бутылке пива. Там к ним присоединились еще двое целинников из другого купе, но уже с двумя бутылками водки, и они, вконец наклюкавшись, попытались затянуть песню. Поскольку у них это получалось плохо, да еще один из них вообще петь не умел, разгорелась ссора. Один мужичек из нашего купе постоянно повторял мои слова, как зомбированный.

– Петь. Всем петь. Кто петь не умеет, того за борт. За борт. Кто петь не умеет, того за борт.

В пылу ссоры все певуны решили выкинуть из поезда не умевшего петь. Тот яростно сопротивлялся и на шум из соседнего вагона пришел проводник-мужчина. Он сделал попытку успокоить разбушевавшуюся компанию, чем перекинул гнев на себя. Теперь его решили выбросить с поезда и даже тот, кого минуту назад самого пытались сбросить. Проводник оказался крепким малым и чтоб как-то с ним справиться, его треснули бутылкой по голове. Затем, разбив окно, выбросили бессознательное тело из вагона со словами: Иди поучись петь…

Потом, как ни в чем не бывало, стали допивать, что там у них осталось.

Вот когда я пожалел о своих словах. Очень пожалел.

Кто-то рванул СТОП-кран.

Наконец приехала скорая и пострадавшего погрузили в машину. Он, к счастью, оказался живой, но в очень тяжелом состоянии.

Спустя полчаса дебоширов погрузили в милицейский уазик и увезли. Оставшиеся целинники, разгоряченные спиртным, вызвались все как один выручать своих товарищей и сошли с поезда.

Поезд пошел дальше, но в проходе и тамбуре еще стояли люди и обсуждали случившееся. Я вернулся в свое купе и теперь уже ехал один. Пришла Вера. Прибралась в купе и присела на минутку, пустив слезу.

– Вот гады! Такого мужчину покалечили. А ведь у него жена и две маленькие дочки из рейса ждут.

Я молчал. Чувство вины не отпускало меня. Ведь это я в их головы вложил мысль о том, что надо кого-то за борт выбрасывать. Эх, знать бы, что оно так обернется!

– Тебе чаю принести? – спросила Вера, еще всхлипывая.

– Попозже, Вер. Я посплю.

– А-а… Ну, отдыхай. Пошла я.

Я уснул. Сколько проспал, не знаю. Проснулся от странного скрежета и позвякивания. Я открыл глаза и вот что увидел. В купе уже были новые попутчики. Напротив меня сидела опрятная бабулька. Она дремала, держа в руках вязание. Очки сползли на кончик носа. Глаза были закрыты и она смешно посвистывала во сне носом, слегка шевеля губами. Рядом с ней сидел тучный дед и читал газету. Он своим видом меня окончательно рассмешил. На нем были одеты пижамные штаны, майка и на голове кроличья шапка с ценником на ниточке. На носу у него тоже присутствовали очки и глаза его были прикрыты. Было невозможно понять, спит он или читает. Подо мной сидел очень толстый пацан лет десяти и ел. Ел все подряд. Ел без остановки и с каким-то зверским аппетитом.

Надо сказать, что от прежних пассажиров осталось на столе много чего и пацан скрябал вилкой в консервной банке. Тут он уронил вилку и полез ее доставать. Дед открыл один глаз, посмотрел на внука и, плюнув на пальцы, перевернул газету. Тут внучек извлек из под стола бутылку пива и половину бутылки красного вина, оставшегося от целинников. Мальчик присосался к горлышку с вином.

– Положь на место! – тихонько скомандовал я. Дед встрепенулся и, косясь на спящую бабку, выхватил у внучка бутылку. Он быстро вылил ее в себя и потянулся за пивом. Но внучек уже опорожнил пол бутылки и деду досталась только половинка. Смотреть на это нахальство мне не хотелось и я вышел в тамбур.

Через минуту вышла Вера из купе проводников и позвала к себе пить чай.

Я зашел и увидел там еще одну проводницу. У них на столе лежал бисквитный торт, порезанный на кусочки, и стояло три стакана чая, в подстаканниках.

Мы пили чай и болтали о том и о сем. Потом женщины начали жаловаться на судьбу, потом жалели проводника Юру, выброшенного с поезда, жалели свою уже прошедшую молодость и еще много чего жалели. Мне стало скучно и я пошел к себе в купе.

Зайдя, я увидел, что дед с бабкой уже спали, а внучек в это время обшаривал карманы дедушкиного пиджака. Увидев меня, он не на шутку испугался и замер с открытым ртом.

– Прикрой помойку, юный поганец! Плохо жизнь начинаешь.

Пацан закрыл рот и, сопя, улегся на свое место лицом к стене.

Утро было серым и дождливым. Поезд поливало как из душа. От прежней жары не осталось и следа. Москва встретила нас серым цветом как в старом не цветном фильме. Попрощавшись с Верой, я пошагал на метро…

 

Глава 27

… Приехав на Курский вокзал, я купил билет на электричку и вышел на улицу. Дождик уже почти перестал, хотя еще и брызгал мелко, несмотря на выглянувшее солнышко. Где-то громко играла музыка. Пройдя немного, я завернул за угол. Тут стояли киоски всех мастей, табачные, газетные и прочие. В конце ряда стояла бочка желтого цвета с надписью КВАС. К ней выстроилась огромная молчаливая очередь. В руках у людей были банки, бидончики и прочая посуда под квас. Глядя на них, я подумал: вот ведь русские люди, на дворе поздняя осень и уже довольно холодно, а они за квасом стоят, да еще мороженое зимой уплетают с удовольствием.

В конце очереди стоял необычайно худенький мужичек в выцветшем сиреневом трико с оттянутыми коленками. На голове у него была одета детская панамка. В одной руке мужик держал авоську с банкой, а в другой транзисторный приемник ВЭФ. Он глядел куда-то наверх, рот его был открыт и к нижней губе прилипла папиросина. Тут подошла бабулька и спросила у мужика.

– Милок, ты последний за квасом?

– Ба-а-буль, па-а-следний то я па-а-следний, но не за квасом, а за пи-и-вом.

– Так тут же квас продают. Вон и на бочке написано «квас»!

– Та-а-к эт че? Я выхо-о-дит два-а-дцать ми-и-нут за ква-а-сом стоял, что ли?

Очередь оживилась и захохотала. Появилась тема для обсуждения, юмора и прочей болтовни. Да еще радио у мужика громко обьявило погоду – без осадков – и все вообще развеселились. Мне до электрички было час свободного времени и я пошел дальше. Дойдя до конца ряда киосков, я заглянул за них. Там три цыганки охмуряли девицу, по внешнему виду провинциалку.

– Яхонтовая моя, положи еще монетку на ладошку и будет тебе счастье…

Я, сделав серьезное лицо, крикнул.

– Сержант, заходи с той стороны, а мы с лейтенантом отсюда. Давай-давай, тут они к девушке пристают.

Цыганок как ветром сдуло. Девица с лицом мумии шарила у себя в сумочке и вдруг заревела в голос.

– Последнюю десятку украли, заразы таки-и-е-е. На что я теперь билет покупать бу-у-ду-у…

– Откуда ты, царевна Несмеяна?

– Из Иванова-а-а.

– А-а. Город невест.

– Ва-а-ам смешно-о-о.

Я дал ей десять рублей и посоветовал держаться подальше от этой публики.

Кое как убив время, я в конце концов сел на электричку. В вагонах было почти пусто. Народу было мало. На улице опять пошел осенний дождь, затяжной и нудный. Электричка тронулась и за окном поплыли унылые осенние пейзажи, меняясь один за другим.

Я закрыл глаза и задумался. Думал я про тех людей, которых я попросту раньше не знал и которые стали мне бесконечно дороги. Где вы сейчас, милые моему сердцу люди? Где Володя Ткач, где добрый старик Мрыль, где Зося, Иван, Лиля, рассеянный Степаныч и все, все, все? Все теперь в далеком прошлом. Мне стало нестерпимо тоскливо от этих мыслей и дождь, стуча в окно, горько оплакивал мою тяжелую утрату.

Уже смеркалось. Я подошел к родному дому. В окнах горел свет. Рядом суетился верный пес Тобик, облизывая мне руки. Я посмотрел на окна и у меня подступил ком к горлу. Постояв минуту, я тихонько постучал. Дверь открыла МАМА.

– Ты вернулся, сынок…

История, которую я Вам поведал, произошла со мной осенью 1972 года.