© Степанов С., 2013

© ООО «Издательство «Яуза», 2013

© ООО «Издательство «Эксмо», 2013

 

Пролог

Харальд Суровый, сын Сигурда Свиньи, был конунгом Норвегии и Дании, величайшим воином, мореходом и поэтом. Харальда также называют последним викингом, что справедливо, ибо на нем завершилась эпоха норманнских завоеваний. Эта эпоха началась в июньские иды семьсот девяносто третьего года века Господня. «Англосаксонская хроника» сообщает о первом появлении норманнов, сопровождавшемся грозными предзнаменованиями: «В этом году были жуткие знамения в Нортумбрии, которые безмерно напугали всех жителей. Кружили сильные вихри, сверкала молния, а в небе видели летящих драконов, изрыгающих пламя. Вскоре после этих знамений начался сильный голод».

Близ побережья Нортумбрии, на севере Англии, лежит каменистый остров, на котором благочестивые шотландские и исландские монахи основали обитель. Однажды смиренная братия узрела паруса далеко в пустынном море. Паруса двигались с севера, и это было странно и удивительно, ибо никто раньше не видел кораблей, плывущих с северной стороны. Говорили, что холодное море простирается до края света и там низвергается вниз. Монахи завороженно наблюдали за приближением полосатых парусов. Скоро можно было различить черные корабли, на изогнутых носах которых щерили свои пасти ужасные драконы.

Драконы пристали к берегу, и с них спрыгнули приземистые люди в кольчугах и с топорами в руках. Они набросились на монахов, одних убили, других увезли прочь от родных берегов, монастырь сожгли, драгоценные дароносицы и другие священные сосуды, одеяния священников и все имущество разграбили. Алкуин из Йорка, муж великой учености и основатель придворной школы Карла Великого, направил послание королю Нортумбрии Этельреду: «Подумай о том, что почти 350 лет мы и наши праотцы жили в этой прекрасной стране, и никогда прежде не обрушивались на Британию столь ужасные бедствия, как те, что навлекли на нас язычники. Никто и думать не мог, что такая напасть может прийти из-за моря». Он напомнил прорицание Иеремии-пророка: «От севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли».

Сбылось пророчество Священного Писания. От севера открылось величайшее бедствие сначала для Британии, а вскоре и для иных стран. С каждым годом с севера приплывало все больше и больше кораблей с драконами на носу. Нортумбрия, одно из трех английских королевств, была покорена, а потом пришел черед Восточной Англии, чей король Эдмунд пал от руки норманнов и был провозглашен святым мучеником. Норманны вторглись в Уэссекс. Ирландия не осталась в стороне от вожделения викингов. Ирландский хронист писал: «Море извергло на Эрин потоки чужеземцев. Не осталось ни одного залива, ни одной пристани, ни единого укрепления, укрытия, бугра, который не был бы наводнен викингами».

Викинги обрушились на империю, разделенную между сыновьями Карла Великого и ослабленную внутренними раздорами. Был сожжен Гамбург. Архиепископ Ансгар бежал вместе с монахами, священные книги погибли в огне. Викинг Рагнар Кожаные Штаны, поднявшись по Сене, захватил Париж. Ни один город, ни один монастырь не остался неприкосновенным. Все обращалось в бегство, и редко кто-нибудь говорил: «Остановись, окажи сопротивление, защищай свою родину, собственных детей и народ!» Хронисты писали: «Отчаяние охватило франков: казалось, что христианскому народу пришел конец». Во всех церквях возносили молитву: «A furore normannorum libera nos, o Domine!» – «Спаси нас, Господи, от ярости норманнов!»

От ярости норманнов пытались откупиться, даровав им богатые земли. Датский хёвдинг по имени Ролло и его викинги получили во владение город Руду, называемый франками Руан, и область до самого моря. Эти владения положили начало Нормандии. Чаще всего короли и герцоги удовлетворяли ярость викингов золотом и серебром. Данегельд – «датские деньги» – называлась плата за то, чтобы викинги, среди которых было много данов, не разоряли прибрежные города и селения. Однако через несколько лет они возвращались вновь и требовали новой дани.

Викинги направляли свои корабли все дальше и дальше. Они шли Аустрвегом – Восточным путем, который привел их в Гардарику и дальше – в Землю Греков. Они появились в Испании, которой владели мавры. Их корабли заполнили море, как темные птицы, сердца мавров же наполнились страхом и мукой. Аравитяне говорили о нападении на Севилью: «Аль-маджус, которые зовутся ар-рус, ворвались туда, захватывали пленных, грабили, жгли и убивали».

Викинги приплыли из Северных Стран, включавших Данию, Норвегию, Швецию, Исландию, Гренландию, Фарерские и Оркнейские острова. Там обитали разные племена: даны, свеи, норвежцы, но для всего мира они были прежде всего норманнами, то есть «людьми с севера». Имелись у них и иные имена. В Гардарике их называли варягами, в Земле Греков – варангами и русами, в Испании – ар-рус. Слово «викинги», как думают, означает «люди из заливов». Викинги – это не племя, а род занятий, заключавшийся в морских походах и грабеже. В Северных Странах говорили: «он пошел в викинг», «он погиб в викинге». Выгодным ремеслом викинга занимались люди разных племен и народов. Порой они превосходили свирепостью даже самих норманнов. Так, от грабительских набегов вендов весьма сильно претерпели жители прибрежных селений Швеции. Самый безжалостный викинг, которого мне довелось знать, был родом из племени эстов.

Норманны викингской эпохи являлись язычниками. Они убивали служителей Господа и разрушали Божьи храмы. Истинная вера медленно приживалась в холодных Северных Странах. Достаточно сказать, что и доныне Великая Холодная Швеция еще прозябает в мраке язычества. И все же чем дольше норманны соприкасались с христианскими народами, тем чаще они, отринув языческую скверну, вступали в спасительное лоно Церкви. Увы, многие из них крестились неискренне. Некий праведный муж из сент-галленских монахов со слезами на глазах рассказывал о недостойном поведении норманнов, которым Людовик Благочестивый предложил принять таинство крещения. Новообращенным подарили платье, но крещальных одежд на всех не хватило, и тогда они стали рвать ткани на куски и делить их между собой. Один из старейших среди них взроптал: «Я принимал крещение двадцать раз и всегда получал хорошее платье, но ныне мне дали мешок, подходящий пастуху, но не воину».

Однако недаром говорят, что дерево не от первого удара падает. Благодаря подвижническому подвигу святых мучеников слово Божье постепенно проникло в свирепые сердца викингов. Кое-кто из них бросил ремесло разбойника и занялся мирным трудом. И это хорошо! С другой стороны, остается сожалеть, что одновременно со смягчением нравов угасает тот неистовый дух, который гнал викингов за море. Так сказал Эгиль, сын Грима Лысого:

Мы в Исландии бережно храним имена викингов, уходивших за море в поисках славы и добычи. Страна Льдов – так переводится с северного языка название нашей страны. Северный язык един для всех норманнов, и только те, кто поселился далеко от Северных Стран, постепенно перенимают чужое наречие. Исландия – небогатая страна. Однако нашу бедность мы превратили во благо. Никто не может сравниться с исландцами ни в искусстве стихосложения, ни в умении рассказывать саги. Я еще застал то время, когда в Исландии росли деревья. Потом их вырубили на постройки. Но если наша страна лишена леса, то она столь же богата сказителями. Длинными зимними вечерами исландцы собираются у очагов и слушают саги и песни скальдов. Исландские скальды сочиняют висы – короткие стихи из восьми строк, а также длинные торжественные флокки и драпы. Их слава гремит по всем Северным Странам.

Чаще всего исландцы рассказывают родовые саги о своих предках, приплывших на остров в век заселения страны. Столь же охотно слушают саги о норвежцах, ибо многие исландцы имеют норвежские корни. Первый поселенец, Ингольф, сын Арнара, обосновавшийся близ горячих ключей в Рекьявике, был родом из Норвегии. Мы часто плаваем в Норвегию за строевым лесом и по торговым делам, ибо эта страна самая ближняя к нам. Считается, что вокруг Исландии семь дней плавания при сильном попутном ветре, притом что он меняется как необходимо, ибо пользоваться только одним ветром невозможно. И считается, что между Исландией и Норвегией тоже семь дней плавания.

Каждый исландец знаком с сагами о подвигах норвежских конунгов, что может показаться необычным, ибо в Исландии нет и никогда не было конунгов. Издавна все дела решаются на тингах, или народных собраниях. Свободнорожденные люди участвуют в областных тингах, а раз в год в окрестностях озера Эльфусвахтн созывается всеобщий тинг, называемый альтинг. За порядком на альтинге следит законоговоритель, который избирается народом и не имеет наследственной власти конунга. В обязанности законоговорителя входит провозглашение принятых альтингом решений со Скалы Законов. И все же исландцы знают о норвежских конунгах больше, чем сами норвежцы, среди коих множество доблестных воинов, но очень немного скальдов. Причина в том, что много исландцев служит в дружинах конунгов, а наши скальды – желанные гости при их дворах, где воспевают подвиги повелителей.

С детства мой слух услаждали саги о морских конунгах, ярлах и прославленных воинах. Быстро запоминая длинные саги, я сам научился рассказывать их. И хотя мне не пристало упоминать о себе, памятуя, что имена куда более знаменитых сказителей канули в Лету, все же скажу, что наш род не последний в Исландии. Мой дед, Торстейн с Побережья, служил в дружине ярла Эйрика, сына Хакона. Вернувшись на родину, он обзавелся добрым хутором во Фьорде Городище. Дед пал жертвой кровной вражды между жителями северного и южного побережий. Вражду затеял Стюр Убийца из Лавовой Пустоши. Он убил нашего родича без достаточных на то оснований и осиротил его детей. Гестом звали его сына. Мальчик был невысокого росточка и невзрачного вида. Однако он оказался достаточно ловким, чтобы подкрасться к могучему Стюру и всадить ему секиру в голову у правого уха. Мой дед спрятал юного мстителя и помог ему уехать из страны. По этой причине зять убитого решил отомстить деду. Снорри Годи звали этого могущественного и богатого человека. Ночью он подъехал к хутору деда и велел одному из своих многочисленных сыновей рвать солому с крыши, как делают голодные лошади. Дед подумал, что лошадь грызет крышу, и вышел отогнать ее. Когда он открыл дверь и появился на пороге в одних холщовых штанах, на него набросились сразу четверо, так что он не успел и рта раскрыть. Один из ударов копья пришелся в живот, и от этого дед сразу же умер. Его старший сын выбежал узнать, что за шум, и пал мертвым на пороге. Потом вышел мой отец, Свейн. Ему было всего десять зим, сон стоял в его глазах.

Снорри Годи сказал своему воспитаннику Торду Кисе: «Видит ли кошка мышь? Пусть молодой разит молодого!» Снорри Годи имел странное пристрастие к кошкам, подобающее скорее женщине, нежели знаменитому мужу. Из одиннадцати его сыновей и воспитанников трое имели прозвище Киса, а Торд был самым младшим, ему исполнилось всего десять зим, как и моему отцу. Маленький мышонок стоял перед ними и ждал своей участи. Торд сказал: «Не хватает еще, чтобы погиб столь юный ребенок!» Другой сын – Халльдор – бросил коротко: «Пусть живет!» Снорри Годи был весьма удивлен. Он родился в языческие времена, когда господствовали суровые нравы. Был в Исландии один викинг. Альвиром звали его, а прозвище ему дали Детолюб, за то, что он запретил своим людям подбрасывать детей в воздух и ловить их на копья, как было принято у викингов. Для язычников подобное милосердие казалось странным, что и объясняет замешательство Снорри. Он проворчал: «Будь по-вашему. Но боюсь, когда мальчишка вырастет, он еще прорубит брешь в нашем роду!»

Случилось иначе благодаря Торду и Халльдору и их третьему брату, которого даже не было вместе с ними в ту ночь. Гудлаугом звали его. Он был набожен, благочестив и крепок в вере. Гудлауг отказался ехать к хутору моего деда, сказав, что никогда не чувствовал склонности к убийствам. Его братья спасли бренное тело моего отца, он же спас его бессмертную душу. Когда отец осиротел, Гудлауг призвал его к смирению, поведав ему о страданиях Господа нашего Иисуса Христа. От него мой отец воспринял неукротимую ненависть к языческой мерзости, а потом передал эту ненависть мне. Через несколько лет Гудлауг уехал в Англию, вступил в монастырь и до самой смерти слыл примерным монахом.

Я никогда не видел сего святого мужа, зато был знаком с Халльдором, поддержавшим Торда Кису в его воистину христианском милосердии. Халльдор был незаконнорожденным сыном Снорри, прижитым от наложницы, но в те времена на это не обращали большого внимания. Как-то он уехал в Норвегию за лесом, должен был вернуться через месяц, а возвратился через двадцать пять лет. Все это время он провел в странствиях рядом с Харальдом Суровым, который в ту пору еще не был конунгом. Он стал дружинником Харальда, его верным оруженосцем и другом. Потом между ними случилась размолвка, тем более удивительная, что они столько лет провели рядом, по-братски деля пищу и закрываясь от ночного холода одним плащом. Бывший дружинник вернулся на родину и поселился на хуторе на Стадном Холме.

Я впервые увидел его на Полях Тингов, куда он приехал вместе со своими родичами, вырыл для себя землянку и покрыл ее крышей. Две или три недели люди на альтинге обсуждают дела и выносят решения по тяжбам, а по вечерам устраивают состязания и слушают саги. Как сейчас помню, мы развлекались игрой со шкурой. Четверо моих друзей – Эйвинд Разорванная Щека, Бруси Рубаха до Пят, Вермунд Карман на Спине и Олав Полутролль – встали в круг и бросали друг другу сырую шкуру, а я пытался ее поймать. Вдруг пронесся слух, что у землянки Халльдора, сына Снорри, собрался народ и слушает сагу о подвигах Харальда конунга. Мы тотчас же бросили игру и присоединились к многочисленным слушателям. Старый дружинник сидел перед входом в землянку и вел свой рассказ с совершенно бесстрастным лицом, на котором красовался старый рубец от раны, полученной им в военных походах. Он был самым невозмутимым человеком на свете. Узнавал ли он о смертельной опасности или радостной новости, он не становился печальнее или радостнее. Выпадало ли ему счастье или несчастье, он вел себя как обычно. Я не встречал человека молчаливее его, кроме разве одного немого, жившего у переправы через Белую реку. Но повествование его было столь увлекательным, что не нуждалось в ярких оборотах и красивых словах.

Все слушали его, затаив дыхание, но среди собравшихся не было более внимательного слушателя, чем я. Он закончил свое повествование, зевнул и пошел спать. Все разошлись, а я продолжал сидеть перед его землянкой, открыв рот. С того дня я считал часы до вечера, когда собирался народ и просил его рассказать о Харальде Суровом. Я слушал, стараясь не упустить ни слова. Когда через две недели все дела обсудили и люди разъехались по своим домам, я отсчитал месяцы и дни до следующего альтинга, вновь и вновь повторяя все, что успел запомнить. Бесчисленное количество раз я повторял услышанное, отправляясь на поиски отбившихся отцовских овец, кося сено и раскладывая его для просушки, разделывая вместе с соседями тушу кита, выброшенного на берег, стоя на носу лодки и бросая отравленный гарпун в акулу, заплывшую в наш фьорд. Признаюсь, что даже в церкви я порой греховно отвлекался от молитвы и мои губы невольно шептали имя Харальда Сурового.

Три года я ездил на альтинг и слушал рассказы о Гардарике, Стране Бьярмов, о варяжской дружине в Миклагарде, самом большом и богатом городе на свете. Мы узнали о том, как Харальд свергал греческих конунгов – повелителей мира, и отверг любовь императрицы Зои Могучей. Нас увлекали воспоминания о морских сражениях у берегов Сикилии и Африки, о паломничестве в Святую землю. И, конечно, нас охватывала алчность при описании несметных сокровищ, вывезенных из Восточных Стран. Мы слышали, что Харальд Суровый безмерно богат, что ни один человек в Северных Странах не имел столько золота, сколько он привез в крепких сундуках. Мы узнали происхождение этого несметного богатства. Харальд начальствовал над отрядом норманнов, охранявших покои греческого царя. Три раза менялись на троне владыки империи, и трижды Харальд и его люди обходили дворец в Миклагарде и брали все, что им приглянулось. Харальд тайно переправлял сокровища в Гардарику к конунгу Ярицлейву Мудрому, с чьей дочерью Эллисив он был обручен. Ярицлейв конунг сохранил все золото до последнего эйрира, и эти богатства помогли Харальду стать конунгом Норвегии.

Из воспоминаний старого дружинника родилась эта сага. На мою долю выпало немногое. Постаравшись с великим тщанием передать незамысловатую речь воина, я дерзнул лишь отчасти разнообразить ее подходящими скальдическими стихами и добавить несколько прядей о людях, которым не нашлось места в его повествовании. Я также счел своим священным долгом снабдить повествование надлежащими христианскими нравоучениями, ибо старый дружинник был даже не язычником, а скорее человеком, верующим только в свою тяжелую секиру.

В Исландии высоко почитают Харальда Сурового. Он хорошо относился к исландцам и ценил наших скальдов. Конунг помог нашему островному народу во время жестокого голода и совершил благочестивое деяние, прислав колокол для церкви, построенной по решению альтинга. Неудивительно, что, размышляя о том, как устроить свои дела, я обратил свои мысли к конунгу. Пришла пора обзавестись собственным хозяйством, для чего требовались немалые деньги. В век заселения Исландии каждый приехавший мог занять столько земли, сколько он был в состоянии обойти за один день с горящим факелом в руке, зажигая костры на границах своего владения. Женщине разрешалось присвоить земельное пространство, которое она обошла между восходом и заходом солнца, ведя на поводу корову. Но в наше время в Исландии не осталось свободной земли, пригодной для ведения хозяйства. Поэтому молодым исландцам вроде меня приходится покидать отечество в поисках лучшей доли. Я задумал послужить Харальду конунгу и снискать его расположение.

Перед отъездом я отправился на Стадный Холм, чтобы посоветоваться со старым дружинником. Он принял меня с честью, но предупредил, что не может замолвить за меня словечко, потому что находится в ссоре с конунгом. Я знал об этом, но слышал также, что могущественный повелитель столь милостив, что ищет примирения со своим бывшим дружинником. Говорили, что как-то Харальд Суровый велел передать ему просьбу прислать лисьих шкур, чтобы обтянуть свою постель. Халльдор сказал: «Состарился петух!», но все же выполнил просьбу конунга и послал ему великолепных черных лис, которых раздобыл в Стране Бьярмов.

Я спросил его, в чем состояла причина их размолвки, и дружинник поведал мне все без утайки. И хотя он всегда был бесстрастным, на сей раз его голос дрожал от обиды. Он рассказал, что в одну зиму на восьмой день Рождества людей конунга стали жаловать деньгами. Эти деньги назывались «Харальдовой чеканкой». Большую часть составляла в них медь, а серебра в них было не больше половины. Дружинник положил деньги на подол плаща, увидел, что они не из чистого серебра, и сбросил их в солому со словами: «В моей службе никогда не было такого обмана, как в деньгах, которые конунг пожаловал мне за нее. Видно, наши с конунгом пути разошлись». Вскоре он свернул свой спальный мешок и сел на торговый корабль, плывущий в Исландию.

Хозяин хутора на Стадном Холме сказал, что конунг зовет его к себе и обещает, что ни одного человека в Норвегии он не поставит выше него. Я спросил его, почему он не откликнется на приглашение конунга, и получил ответ: «Никогда больше я не поеду к Харальду конунгу. Мне его нрав известен. Я хорошо знаю, что он сдержал бы обещание: не поставил бы никого в Норвегии выше меня, если бы я к нему приехал. Потому что он велел бы вздернуть меня на самую высокую виселицу».

Признаюсь, что рассказ о деньгах Харальдовой чеканки несколько смутил мою душу, ибо я очень рассчитывал на щедрость конунга. Мне казалось, что, вывезя из Восточных Стран неслыханные сокровища, конунг мог бы достойно наградить верных ему людей. Тем не менее я не переменил решения и сказал, что хочу попытать счастья при дворе конунга. «Поезжай, – напутствовал меня дружинник. – Только будь осторожен, а то не заметишь, как лишишься головы!»

С этим напутствием я отправился в Норвегию. Было лето, двор конунга пребывал в Каупанге. Там я впервые увидел повелителя, чьи подвиги не давали мне покоя последние три года. Прежде всего меня поразили его величественная внешность и рост. Уверяли, что рост его составлял пять локтей, хотя в это трудно поверить, потому что в исландском локте считается восемнадцать дюймов. Несмотря на чрезвычайно длинные руки и ноги, конунг был хорошо сложен и статен. У него были светлые волосы, светлая борода, длинные усы, и одна его бровь была немного выше другой. Напрасно говорили, что он постарел. Ему не исполнилось и пятидесяти зим, и он пребывал в расцвете телесных сил.

Харальд конунг ласково встретил меня, ибо всегда любил исландцев. Я почтительно попросил его покровительства. Конунг спросил, не сведущ ли я в чем-нибудь, и мне пришлось призадуматься, ибо я больше любил слушать саги и висы, не уделяя внимания воинским забавам. Тогда я сказал, что знаю множество саг. Конунг милостиво изрек, что возьмет меня к своему двору, но я должен всегда рассказывать саги, кто бы ни попросил. Разумеется, я с радостью принял лестное предложение, и конунг подарил мне оружие и хорошее платье, чтобы мне не стыдно было появляться при его дворе.

Все лето, осень и первую половину зимы я рассказывал саги. Я начал с саги об Инглингах, божественных предках Харальда Сурового; продолжил сагой о Харальде Прекрасноволосом, первом объединителе Норвегии; поведал о его наследниках – Хаконе Добром и Харальде Серая Шкура, об Олаве, сыне Трюггве, погибшем на «Длинном Змее». Не умолчал об исландских делах и рассказал сагу о многолетней кровной мести, завершившейся великой Битвой на Пустоши между жителями северного и южного побережий. Познакомил я своих слушателей с деяниями святых отцов, принесших свет истинной веры в Северные Страны, хотя должен с прискорбием заметить, что дружинники куда охотнее слушали о конунгах, чем о святых отцах.

Множество саг было рассказано, но все же к светлому Рождеству почти все мои саги кончились. Я сказал конунгу, что у меня осталась только одна сага, но я не решаюсь поведать ее здесь. «Почему?» – удивился Харальд Суровый. «Последняя сага – о ваших походах за море, и мои опасения вызваны тем, что среди дружинников много свидетелей ваших подвигов и они будут смеяться, если я что-нибудь напутаю». Конунг сказал: «Это как раз та сага, которую мне всего больше хочется послушать. Не рассказывай ее до Рождества, люди сейчас заняты, но в первый день Рождества начни и расскажи немного, а я буду сдерживать тебя, так чтобы хватило на все Рождество. Большие пиры будут на Рождество, и мало будет времени сидеть и слушать».

Все Рождество я рассказывал Харальду конунгу сагу о его жизни. Одним дружинникам нравилось, как я излагаю, другие ругались, что я не имею понятия о подвигах повелителя. И никто не мог понять, нравится ли моя сага конунгу. Он сидел с непроницаемым лицом, внимательно слушал, но не проронил ни слова. На тринадцатый день я кончил сагу о Харальде Суровом. Это было еще днем. Конунг спросил: «Кто научил тебя этой саге?» Я сказал, что каждое лето ездил на альтинг и заучивал часть саги у Халльдора, сына Снорри, пока не запомнил все. «Халльдор, бежавший от нас, научил тебя!» – мрачно изрек конунг и повелел оставить его одного.

Тут все придворные, кто до этого был ласков со мной, сразу отшатнулись от меня, как от прокаженного, и в один голос заговорили, что я сильно разгневал конунга. Мне стало ясно, что старый дружинник, движимый неприязнью к повелителю, преступно исказил его деяния и помыслы, а я по глупости и незнанию повторил эту ложь. Я приготовился к смерти и молил Господа, чтобы моя казнь была не слишком мучительной. Придворные шептались, что мне не миновать «кровавого орла», когда мечом разрубают спину, выламывают ребра и вытаскивают наружу внутренности, чтобы легкие трепыхались в воздухе, подобно птичьим крыльям.

Вечером в палатах конунга был назначен пир. С тяжелым сердцем я сел за самый дальний конец стола. Вдруг конунг позвал меня к себе и изволил произнести милостивые слова: «Мне очень понравилась твоя сага. Она ничуть не хуже, чем то, о чем в ней рассказывается. Я оценил твое старание поправить те резкие выражения, которые, должно быть, допустил мой старый друг, который сейчас в ссоре со мной. Будет тебе удача. Оставайся у меня навсегда, если хочешь». Конечно, я захотел остаться и несколько лет провел при дворе Харальда Сурового.

Я был на корабле конунга, когда он отправился по Ледовитому морю искать Виноградную страну, которую хотел присоединить к своим обширным владениям. Корабль пересек просторы Северного Океана, и перед глазами людей предстали темные пределы у края мира. Мы повернули назад, чтобы избегнуть зияющей бездны. Мне довелось быть подле конунга, когда он отправился в свой последний викингский поход в Англию.

Норманны неоднократно были повелителями этой страны. Например, Кнут Могучий, конунг Англии и Дании. Харальд Суровый решил идти по его стопам. Он собрал более двухсот боевых кораблей, не считая мелких и вспомогательных судов. Его корабли были столь же великолепны, как драккары Кнута Могучего, с которыми он покорил Англию. Столь великолепно были украшены эти корабли, что они ослепляли смотрящих, и тем, кто смотрел издалека, казалось, что сделаны были они из пламени, а не из дерева. Ибо каждый раз, когда солнце проливало на них сияние своих лучей, в одном месте блистало оружие, в другом – сверкали подвешенные щиты. На носах кораблей пылало золото и искрилось серебро. Воистину, один вид кораблей устрашал врага еще до того, как воины вступали в сражение. Ибо кто смог бы без ужаса смотреть на драконов, открывших пасти, на длинных змей, блиставших чешуей, на головы быков, чьи острые рога сияли золотом?

Мы высадились в Нортумбрии, поднялись на кораблях по небольшой реке Уз и встретились с войском англов. Поначалу им удалось потеснить норманнов. Тогда конунг велел трубить в рог и вынести вперед свое знамя Опустошитель Страны. Натиск был сильным, и англы обратились в бегство. Убитые лежали так плотно, что норманны смогли, как посуху, перейти болото. Затем Харальд конунг стал готовиться к захвату Йорка, но после одержанной им победы англы и саксы пали духом и изъявили покорность. Конунг потребовал в заложники сыновей знатных людей. Вечером после легкой победы мы отправились к кораблям и были в большом веселье. Был назначен тинг в городе на утро понедельника, и тогда Харальд конунг, как повелитель Англии, должен был пожаловать почетные должности и лены.

Однако нельзя умолчать о дурных предзнаменованиях, сопровождавших последний поход конунга. Гюрдом звали человека, находившегося на его корабле. Он увидел сон: стоит огромная великанша, и в одной руке у нее большущий нож, а в другой – корыто, наполненное кровью. Великанша сказала вису:

Увы, пророческая виса исполнилась в священный месяц по календарю англов или осенний месяц по нашему исландскому счету, а по христианскому летоисчислению – в двадцать пятый день сентября за пять дней до октябрьских календ тысяча шестьдесят шестого года века Господня. Утро выдалось погожим, и очень пригревало. Мы сняли кольчуги и пошли на берег, взяв только щиты, шлемы, копья и опоясавшись мечами, но у многих были луки со стрелами. Все были очень веселы, потому что шли за заложниками. Мы ушли далеко от кораблей, на которых осталась треть нашего войска. Когда мы приблизились к Станфордабрюггьюру, который англы называют Стамфорд-Бриджем, то внезапно узрели тучи пыли, а за ними красивые щиты и блестящие латы. Огромное войско короля англов выступило нам навстречу. Мы думали, что они охраняют побережье от вторжения ярла Руды Вильяльма Незаконнорожденного, но они решили сразиться с нами. Англы и саксы выслали рыцарей для переговоров. Мы спросили, что они могут предложить Харальду конунгу за его труды. Рыцари ответили, что они могут предоставить ему в Англии кусок земли в семь стоп длиной или несколько больше, раз он выше других людей.

После этих дерзких слов началась битва. Харальд Суровый стоял под знаменем Опустошитель Страны. Пока норманны прочно держали строй, битва шла вполсилы. Англы быстро нападали и отходили, не сумев ничего достигнуть. Норманны сами стали наступать, думая обратить противника в бегство, но, когда стена из щитов распалась, англы осыпали их копьями и стрелами. Когда конунг Харальд, сын Сигурда, увидел это, он вступил в бой там, где схватка была всего ожесточеннее. С обеих сторон пало много народа. Тут конунг Харальд, сын Сигурда, пришел в такое неистовство, что вышел из рядов вперед и рубил мечом, держа его обеими руками. Ни шлемы, ни кольчуги не были от него защитой.

Конунг был одет в кольчугу, которую звали Эмма. Она была такой длинной, что закрывала его ноги ниже колен, и такой прочной, что ее не брало никакое оружие. И вдруг, когда чаша весов в битве окончательно склонилась на сторону норманнов, прилетела стрела с ржавым наконечником. Стрела попала конунгу Харальду, сыну Сигурда, в горло – единственно незащищенное кольчугой место. Конунг как будто знал, откуда прилетела стрела со старинным заржавленным наконечником. По движению его губ я угадал слова: «Встрял зубец железный…» Я узнал строку из висы Тормода Скальда Черных Бровей, законченную конунгом, ибо он сам был поэтом. Харальд Суровый пал мертвым, и с ним все, кто шел впереди вместе с ним. Мы потерпели жестокое поражение. Англы ликовали, но, как говорится в пословице, «Недолго рука радуется удару». Не прошло и месяца, как Вильяльм Незаконнорожденный, ярл Руды, привел свои корабли из Нормандии, разбил войско англов, ослабленное большими потерями, и стал владыкой Англии. Он правит этой страной до сих пор, вот уже двадцать лет.

Я был среди тех немногих, кому удалось добраться до кораблей. Все мы горевали по убитому конунгу. Дружинники, ходившие с ним в походы, говорили, что, когда ему угрожала великая опасность и все зависело от того, какое решение он немедля примет, он находил выход, который оказывался наилучшим. Он часто прибегал к хитростям, сражаясь с превосходящим противником. С его гибелью пришел конец великой эпохи викингов. Сейчас норманнам остается только бережно хранить саги об удачных походах отцов и дедов.

Это сага о последнем викинге Харальде Суровом.

 

Глава 1

Олав Толстый

В среду, в четвертый день до августовских календ тысяча тридцатого года века Господня, конунг Олав Толстый не мог уснуть. Наступила полночь, но было светло, ибо летом в Трондхейме, в самом центре Норвегии, стоят дни без ночей. Летнее солнце уходит за край земли лишь на короткое время, а потом снова показывается на небосводе. Глядя на полуночное солнце, Олав Толстый размышлял о предстоящей битве. Он одержал победу в двадцати сражениях, но еще никогда ему не доводилось биться с врагом, имевшим столь огромный численный перевес. Он гнал от себя мрачные мысли, но снова и снова спрашивал себя, какая судьба ждет его войско, расположившееся на ночлег перед долиной Вердаля.

Олав Толстый принадлежал к роду Инглингов, самому знатному в Северных Странах. Из рода Инглингов был конунг Харальд Косматый, давший обет не прикасаться гребнем к своим волосам, пока не объединит под своей властью все норвежские земли. Добившись своей цели, Харальд расчесал кудри и получил прозвище Прекрасноволосого. После Харальда Прекрасноволосого норвежский престол занимали Эйрик Кровавая Секира, Хакон Добрый, Харальд Серая Шкура и Олав Воронья Кость. Седьмым по счету конунгом был Олав Толстый.

Отцом Олава Толстого был Харальд из Грёндланда, мелкий конунг, правивший в Вестфольде на юге Норвегии, а матерью – Аста, дочь Гундбранда Шишки. Одним летом, когда Харальд Гренландец отправился в Восточные Страны в викингский поход, чтобы добыть себе добра, он ехал через Швецию. В то время там правил конунг Олав Шведский, чья мать Сигрид была вдовой и имела большие поместья. Когда она услышала, что в страну приехал Харальд Гренландец, с которым она вместе воспитывалась, она послала к нему людей и пригласила его на пир. Прием был очень дружеским. Гренландец и Сигрид сидели на престоле и пили вместе в продолжение вечера и всех людей конунга усердно угощали. Вечером, когда конунг пошел в опочивальню, ему там была приготовлена постель с пологом из драгоценной ткани и роскошными покрывалами. Народу в этом покое было мало. Когда конунг разделся и лег в постель, к нему пришла Сигрид и сама наполнила его кубок и очень склоняла его к тому, чтобы он выпил, и была очень весела. Конунг был очень пьян, и она тоже. На следующий день Харальд Гренландец завел речь о том, не пойдет ли она за него замуж. Сигрид ответила, что он говорит пустое. Он настолько хорошо женат, что должен быть доволен своим браком.

На следующий год Харальд Гренландец опять собрался в викингский поход и по пути навестил Сигрид. Многие из его людей отговаривали его, но он все-таки поехал с большой дружиной и приехал в усадьбу, где Сигрид проживала. В тот же вечер туда приехал другой конунг – Виссавальд. Он был родом из Гардарики – Страны Городов, где его звали князем Всеволодом. Он тоже сватался к Сигрид. Конунгов поместили вместе с их дружинами в доме, хотя и большом, но старом. Вечером не было недостатка в напитке, настолько хмельном, что все были мертвецки пьяны, и стражи как внутри, так и снаружи дома, заснули. И вот Сигрид велела расправиться с ними огнем и мечом. Дом и все, кто в нем был, сгорели, а те, кому удалось из него выбраться, были убиты. Сигрид сказала, что так она хочет отучить мелких конунгов от сватовства к богатой вдове. С тех пор ее стали звать Сигрид Гордая.

Когда до Асты дошла весть о гибели мужа, она была глубоко уязвлена. Муж, чьего ребенка она носила под сердцем, втайне собирался развестись с ней и жениться на другой. Аста забрала свое имущество и уехала к отцу. Там она родила Олава, а позже вышла замуж за Сигурда Свинью, мелкого конунга, правившего в Хрингарике. Он также принадлежал к роду Инглингов, но по виду и по образу жизни нисколько не походил на конунга. Сигурд Свинья носил синюю куртку, синие чулки и широкополую серую шляпу. Он сам наблюдал за тем, как его работники жнут хлеб, вяжут его в снопы и складывают в скирды. Разъезжая по полям, Сигурд повязывал лицо платком от летнего зноя и ветра. Он был прижимистым хозяином, который даже гостям велел подавать мясо и пиво только через день, а домочадцев потчевал кислым молоком и вяленой рыбой.

Олаву Толстому казались скучными хлопоты отчима. Однажды отчим, собираясь в поле, велел пасынку оседлать для него коня. Олав отправился в хлев, выбрал самого крупного козла, надел на него седло конунга и подвел отчиму. Сигурд Свинья только огорченно вздохнул, взглянув на оседланного козла: «Видно, ты не хочешь слушаться моих приказаний. Права твоя мать, не следует заставлять тебя делать то, что тебе не по вкусу». С детства Олав отличался независимым нравом. Был он приземист, широк в плечах и крепок телом, за что его прозвали Толстым. Он предводительствовал во всех детских играх и не терпел, если кто-то лучше него стрелял из лука или бился на деревянных мечах.

Однажды он отошел далеко от дома и заснул под раскидистым дубом. В тот день Олаву впервые явился во сне внушающий ужас муж в алом плаще и блистающих латах. Сей муж изрек: «Покинь мирный кров, ибо ты рожден для ратных подвигов. Плыви за море и добудь великую славу!» Олав поведал о своем сновидении матери. Аста призвала опытного викинга Храни Путешественника. Непросто было заслужить подобное прозвище. Храни побывал во многих странах, в том числе в Виноградной стране, о которой ходило много легенд. Храни уверенно определил, что муж в алом плаще и латах похож на конунга Олава Воронью Кость, сына Трюггви. В таком одеянии он видел его в последний раз, когда конунг прыгнул в море с борта боевого корабля «Длинный Змей», не желая попасть в руки врагов. Храни сказал, что сын Трюггви неспроста явился мальчику во сне. Его ждет великая слава.

Аста на свои средства снарядила для сына боевой корабль со скамьями на тридцать гребцов. Олав Толстый был провозглашен морским конунгом. Викинги часто делали своим предводителем юношей знатного рода. Разумеется, при молодом конунге всегда был опытный наставник, умевший прокладывать путь по звездам и править кораблем в бурю. Наставником Олава стал Храни Путешественник. Он правил кораблем, а юный конунг сидел на веслах вместе с простыми гребцами.

Юный морской конунг возмужал в викингских походах. Через несколько лет он стал опытным воином, совершившим множество подвигов в далеких странах. Олав примкнул к предводителю йомсвикингов Торкелю Высокому, который вторгся на Британские острова. Олав участвовал во взятии Лундуна, самого большого города страны, стоявшего на реке Темзе. Торкель Высокий получил с короля англов Этельреда Неразумного данегельд в сорок восемь тысяч фунтов серебром. Пока собирали данегельд со всего королевства, Торкель Высокий напал на Кантараборг. Викинги ворвались в собор во время литургии, перебили клириков и взяли в плен архиепископа Кентерберийского Альфеге, чтобы получить за него богатый выкуп. Однако архиепископ отказался заплатить за свою жизнь. Семь месяцев, находясь в темнице в Гринвиче, он испытывал терпение язычников. Однажды из южных земель привезли бочки молодого вина. По этому случаю викинги устроили пир. Они резали лошадей и быков, обдирали их туши, разрубали на части и жарили на кострах огромные куски мяса. Олав Толстый сидел на почетном месте рядом с Торкелем Высоким и осушал рог за рогом.

Кто-то из приглашенных на пир вспомнил про строптивого архиепископа. При упоминании его имени викинги яростно взревели и потребовали немедленно привести упрямца. Альфеге втащили в трапезную, поставили на колени и приступили к нему с вопросом: скоро ли за него заплатят выкуп? Архиепископ спокойно отвечал: «Вам придется ждать до Страшного Суда, ибо я запретил добрым христианам собирать деньги для этой цели. Золото и серебро только разжигает вашу алчность и привлекает в Британию все больше и больше язычников». Викинги вскочили, не помня себя от гнева. На голову архиепископа посыпались обглоданные кости. Конская голова опрокинула его на спину, он попытался подняться, но тотчас снова рухнул, придавленный головой барана с тяжелыми рогами. Торкель Высокий поднялся во весь громадный рост и обратился к своим воинам с речью: «Отдайте мне этого христианина в обмен на мою долю данегельда». – «Смерть ему!» – орали язычники в сотню глоток. Торкель не сдавался: «Сверх того я дам вам все сокровища, которые я добыл в чужих странах. Забирайте все, кроме корабля, на котором я вернусь домой». Однако предводитель йомсвикингов не мог совладать с пьяной толпой. Один из викингов подбежал к лежавшему без сознания архиепископу и обухом топора размозжил ему голову.

Олав Толстый не вмешивался в происходящее. Он только удивился, что Торкель Высокий был готов отдать свои сокровища за христианина. Равнодушно отвернувшись от убитого архиепископа, Олав продолжал пировать, пока вино не одолело его. Во сне ему опять явился конунг Олав, сын Трюггви. Лик конунга был суров, очи метали молнии. Указывая перстом на замученного архиепископа, он гневно вопрошал: «Как ты допустил гибель святого мужа? Знаешь ли ты, что Альфеге крестил меня в Англии? Великий грех сотворили викинги! Искупи свою вину, приняв святое крещение!» Олав Первый, сын Трюггви, по прозвищу Воронья Кость, говорил так, потому что был не только великим воином, но и ревностным христианином. Он распространял Христово учение в Норвегии, и в его правление свет истины воссиял в нашей прекрасной Исландии. Всемогущий Бог окинул милостивым взором людей, заселивших наш остров, и через своих посланников избавил наш народ от долгого рабства у Врага рода человеческого и затем привел своих возлюбленных сынов к совместному обладанию вечным наследством, как он обещал всем тем, кто хочет служить Ему при помощи добрых дел.

Узрев во сне добродетельного сияющего мужа, Олав Толстый пробудился другим человеком. Печать раздумья легла на его чело. С той поры он почти перестал улыбаться, избегал веселых пиров и часто уединялся. Он запрещал своим викингам грабить соборы и разорять аббатства. Поступив на службу к нормандскому герцогу Роберту Дьяволу, он подолгу беседовал с христианами и наконец решил принять истинную веру. В руанском соборе Олав Толстый принял святое крещение, и на следующую ночь ему снова явился сын Трюггви. На сей раз лик конунга был светел. «Ты выбрал благой путь, – изрек он. – Тебе уготовано великое служение. Возвращайся в Норвегию, верни земли, которые принадлежали мне и были захвачены иноземцами».

Сын Трюггви говорил так, потому что после его гибели Норвегия распалась на несколько частей. Одни фюльки достались свеям, другие – данам, чьим пособником являлся ярл Хакон. В основном же власть принадлежала мелким конунгам, которые правили в своих областях. Олав Толстый решил воссоединить страну и стать конунгом всей Норвегии по примеру сына Трюггви, являвшегося ему в сновидениях в облике мужа в алом плаще и сияющих латах.

После долгих странствий Олав Толстый вернулся на родину. Спрыгнув со своего корабля, он поскользнулся на глинистом берегу и встал на четвереньки. Олав с досадой сказал: «Я упал! Плохое предзнаменование!» Храни Путешественник ответил своему воспитаннику: «Ты не упал, конунг! Ты крепко встал на землю своих предков». Когда Олав приехал в усадьбу отчима и поведал о своих замыслах, Сигурд Свинья перепугался: «Немалое дело ты задумал, Олав, и мне кажется, что в твоем намерении больше смелости, чем предусмотрительности». Однако Аста полностью поддержала сына. Она велела мужу замолчать, сказав, что предпочтет увидеть своего сына во славе, пусть даже на самое короткое время, чем знать, что он доживет до глубокой старости мелким конунгом, подобным Сигурду Свинье. Отчиму пришлось подчиниться. Он всегда повиновался жене.

Олав Толстый отнял власть у ярла Хакона, ставленника датчан, и заставил мелких конунгов склониться перед его волей. Он отвоевал почти все земли, захваченные данами и свеями. Объединив страну, он созвал тинг – народное собрание, решавшее все важные дела, и был провозглашен конунгом всей Норвегии. Олав Второй продолжил благое дело, которому посвятил себя Олав Первый. Конунг позаботился о душах своих заблудших подданных. Однако легче было объединить Норвегию, чем обратить в истинную веру ее народ, ибо Враг рода человеческого прочно держал в путах невежественных язычников. Олав конунг подробно расспрашивал о том, как соблюдается христианство в стране. Он узнал, что в Наумудале и во Внутреннем Трондхейме далеко не все обстоит благополучно, а чем дальше на север в Халогаланде, тем меньше там знакомы с христианством. Что касается недоступных горных долин, то там никто не слышал о Господе нашем Иисусе Христе.

Олав Толстый разъезжал по всей стране: от прибрежных городов до дальних хуторов. Повсюду он убеждал бондов – свободных землевладельцев – в истинности христианской веры. Упрямые бонды плохо поддавались на уговоры и не желали отказываться от идолов. Люди конунга разрушали языческие капища и предавали смерти закоренелых язычников. Но чем ревностнее конунг распространял истинную веру, тем яростнее его ненавидели. Иногда Олав задумывался над причинами этой ненависти. Он задавал себе вопрос: нужно ли огнем и мечом сеять любовь и милосердие среди язычников? Не иначе конунга смущал дьявол, как смущал он даже Господа нашего Иисуса Христа в Йорсалире в ночь пред принесением искупительной жертвы за грехи рода человеческого. К чести Олава будет сказано, что он не поддался дьявольскому искушению и не оставил истребление язычников.

Конунг опирался на людей незнатных и преданных лично ему. Он оказал великие милости простому бонду Брюньольву Верблюду, подарив ему меч, отделанный золотом, и поместье Ветталанд, а это очень большое поместье. Брюньольв сочинил благодарственную песню об этих подарках. В ней сказано так:

Однако знатные люди роптали на властные замашки Олава Толстого. Их взоры обратились к Кнуту Могучему, который был конунгом Дании и Англии. Раньше Кнут Могучий также правил Норвегией, назначив ярлом своего племянника Хакона. Как было сказано, Олав Толстый отнял власть у Хакона. Поначалу Кнуту Могучему было не до Норвегии. Ему пришлось долго сражаться в Англии и затратить много усилий, прежде чем англы покорились ему. Когда он посчитал, что его власть в Англии достаточно укрепилась, он вспомнил о том, что имеет права на Норвегию. Он радушно принимал мужей и сыновей могущественных бондов, которые приезжали к нему под разными предлогами. Каждый гость из Норвегии получал от Кнута богатые подарки. Кроме того, при дворе Кнута был виден гораздо больший размах, чем в Норвегии: и в том, сколько там ежедневно бывало людей, и в убранстве покоев, особенно тех, в которых жил сам конунг. Кнут Могучий собирал налоги и подати с самых богатых земель в Северных Странах. И поскольку он получал больше, чем другие конунги, он и раздавал больше.

Пришло время, когда Кнут Могучий решил заявить притязания на Норвегию. Он отправил из Англии роскошно снаряженное посольство. Посланцы везли с собой письмо с печатью Кнута, конунга англов. Они приплыли в Тунсберг и объявили, что вся Норвегия по праву принадлежит Кнуту Могучему, а если Олав Толстый хочет остаться в стране, то ему следует покорно явиться к Кнуту, принести клятву верности и получить свои земли в лен. Олав Толстый в гневе ответил: «Кнут Могучий правит Данией и Англией и, кроме того, захватил еще и большую часть Шотландии. Ему следовало бы, наконец, умерить свою жадность. Может быть, он хочет один править всеми Северными Странами? Может быть, он думает один съесть всю капусту в Англии? Что ж, это ему скорее удастся, чем заставить меня склонить перед ним голову и подчиниться».

Олав Толстый взял малолетнего сына Магнуса и с немногими приближенными отправился по Восточному Пути в Гардарику, или Страну Городов, где нашел покровительство конунга Ярицлейва Мудрого. Три года он провел в Гардарике. Олав Толстый предавался глубоким раздумьям о том, как ему быть дальше. Ярицлейв Мудрый и его жена Ингигерд предлагали Олаву остаться у них и стать правителем края, называемого Булгарией. Она составляет часть Гардарики, и народ в ней некрещеный. Олав стал обдумывать это предложение. У него была также мысль сложить с себя звание конунга и поехать в святой город Йорсалир в центре земли и принять там обет послушания. Но чаще всего он думал о том, нельзя ли как-нибудь вернуть свои владения в Норвегии. Раздумывая об этом, он вспоминал, что в первые десять лет его правления все у него шло легко и удачно, а потом, что бы он ни делал, все давалось с трудом и все его благие начинания кончались неудачно. И он сомневался, стоит ли испытывать судьбу и отправляться с таким небольшим войском навстречу своим врагам, когда весь народ примкнул к ним и выступает против него. Все эти мысли не давали ему покоя, и он не знал, что ему делать, ибо видел, что ему не миновать беды, как бы он ни поступил.

И вот однажды Олав Толстый заснул, и во сне ему явился внушающий трепет муж в алом плаще и блистающих доспехах. Он изрек: «Ты мучаешься и не знаешь, как поступить? Меня удивляет, что ты собираешься сложить с себя звание конунга, которое дано тебе от Бога, и хочешь поступить на службу к Ярицлейву Мудрому. Возвращайся в родные края. Слава конунга в том, чтобы побеждать своих недругов, и почетная для него смерть – пасть вместе со своими людьми в битве. Бог дает тебе знамение, что ты станешь вечным правителем Норвегии – Perpetuus rex Norvegi».

Ярицлейв Мудрый отговаривал Олава, указывая на опасность, которая грозит ему при возвращении на родину. Однако конунг был непреклонен. Единственное, на что он согласился, так это оставить своего сына Магнуса у княжеской четы. Ярицлейв Мудрый снабдил дружину Олава оружием и дал им коней. Конунг покинул гостеприимную Гардарику.

Отчина встретила его неласково. Ему удалось набрать мало воинов, да и те в основном были свеями, жаждавшими пограбить и погулять на норвежской земле. С этим отрядом он перешел через горы и вторгся в Трондхейм. Здесь центр Норвегии, здесь сосредоточена вся сила страны. В двух переходах отсюда лежала его столица Нидарос, но путь к ней преградила армия бондов. Трёнды, населявшие Трондхейм, поднялись против своего повелителя с оружием в руках, а к ним присоединились бонды со всех концов страны. Завтра ему предстоит биться с людьми, неопытными в военном деле, но готовыми погибнуть за веру предков.

Олаву Толстому оставалось лишь повторять пророчество, данное ему во сне: «Perpetuus rex Norvegi – Вечный король Норвегии».

 

Глава 2

«Край прикрыть сумею…»

Ночь сменило утро. Солнце вновь поползло вверх. Поняв, что ему не удастся уснуть, Олав Толстый встал со своего каменного ложа и сделал несколько шагов, стараясь не потревожить сон своих воинов. Они храпели, укрывшись круглыми щитами, на которых были начертаны белые кресты. Так приказал конунг, хотя многие воины, присоединившиеся к его войску, совсем недавно поклонялись языческим идолам, а некоторые не верили ни в Иисуса Христа, ни в одноглазого Одина, ни в Тора.

Когда войско Олава Толстого двигалось через лесные чащи, к ним вышли два брата – Торир Кукушка и Фасти Пахтанье – и выразили желание сражаться на стороне конунга. За братьями тянулась слава отъявленных разбойников. На их совести было множество кровавых дел, но им было любопытно поучаствовать в настоящем сражении, когда войска выстраиваются в боевые порядки. В распоряжении Олава было так мало людей, что не приходилось брезговать и разбойниками, однако он спросил, крещены ли они. Торир Кукушка ответил: «Мы не христиане и не язычники. Мы верим в самих себя, в свою силу и удачу. Нам этого хватает». Конунг потребовал, чтобы они приняли истинную веру или возвращались назад, к своим разбойным делам. Фасти заявил, что не хочет креститься, но Торир Кукушка возразил брату: «Позор, если конунг прогонит нас из своего войска. Еще никогда не бывало, чтобы кто-нибудь отказался взять меня в товарищи. Я согласен креститься». Истинно сказано в Евангелии: один разбойник уверовал и спас свою душу, другой – отверг спасение. Каждый выбирает свою дорогу. Одного она ведет в райские кущи, другого – в геенну огненную.

Олав Толстый узнавал каждого из своих воинов, даже если его лицо было закрыто щитом. Вот храпит Финн, сын Арни, который из простых дружинников достиг титула ярла. Рядом с ним посапывает старый Бьёрн окольничий. Самый ближний и верный из слуг, но и он поддался на посулы Кнута Могучего. В его усадьбу приехал гонец Кнута и уговаривал принести присягу конунгу Дании и Англии. Окольничий отказывался, но тут гонец высыпал из большого кошеля английское серебро. Бьёрн был сребролюбив, и, когда увидел серебро, глаза у него разгорелись. Он взял деньги, однако вскоре раскаялся и повинился перед Олавом Толстым. Да, немногие остались верны Олаву, и даже такие старые орлы, как Бьёрн окольничий, впадали в искушение.

Бесшумно бродя между спящими, Олав увидел своего младшего брата по матери – Харальда. Брат крепко спал, не чувствуя, что его длинные ноги облепила туча комаров. Конунг присел около Харальда и заботливо прикрыл плащом его босые ступни. Олав Толстый нечасто встречался с единоутробными братьями и сестрами. Но одну из таких редких встреч он хорошо запомнил. Он приехал в усадьбу после смерти отчима. Овдовевшая во второй раз Аста посвятила себя воспитанию детей. Она вывела к конунгу трех сыновей. Олав притворно нахмурился, и два мальчика испуганно опустили глаза, и неудивительно, ибо даже взрослые воины не осмеливались глядеть в лицо Олаву конунгу, когда он гневался. Но третий сын, Харальд, не отвел взгляда, а когда конунг в шутку дернул младшего брата за волосы, он схватил его за усы и тоже дернул изо всех своих слабых силенок.

На следующий день, прогуливаясь с матерью по усадьбе, Олав Толстый увидел братьев, игравших у ручья. Они не ладили между собой. Старшие возились вместе, а младший, Харальд, с разбитым после потасовки носом играл отдельно, бросая в сторону братьев воинственные взгляды. Олав спросил старших, чего они желают больше всего на свете. Гутхорм ответил, что он хочет много полей, засеянных хлебом, а Хальвдан сказал, что он хочет владеть большим стадом коров. «Узнаю отчима Сигурда Свинью», – хмыкнул конунг и подошел к Харальду, который пускал щепки вниз по ручью. «Зачем бросаешь щепки, брат?» – спросил конунг. «Это не щепки, а боевые корабли», – шмыгнул расквашенным носом Харальд. «А чего ты хочешь больше всего на свете? Коз или свиней?» – «Дружинников», – насупился мальчик. «И сколько ты хочешь дружинников?» – «Столько, чтобы они в один присест съели всех коров Гутхорма и вытоптали все поля Хальвдана». И тогда Олав Толстый воскликнул: «Да, мать! Из младшего ты, верно, вырастишь конунга!»

Припоминая давний разговор с матерью, Олав улыбнулся. В следующее мгновение он перехватил удивленный взгляд Тормода Скальда Черных Бровей, проснувшегося раньше других воинов. Тормод был исландцем. Его предки приплыли в Исландию под конец века заселения страны и поселились на Ледовом фьорде. Его отец, Берси, построил хутор под названием Болото. Хутор сохранился до сей поры, хотя некоторые постройки обветшали.

Тормод был храбрым викингом и великим скальдом, слагавшим стихи в честь ярлов и конунгов. Олав Толстый знал толк в поэзии и высоко ценил исландских скальдов. В его дружине всегда служили скальды, и сейчас в походе вместе с ним шли исландцы Гицур Золотые Ресницы и Торфинн Рот. Они тоже были хорошими скальдами. Однако Тормод намного превосходил их в искусстве поэзии. Кроме того, Тормод был не столько придворным скальдом, сколько другом конунга. Вместе с Олавом Толстым он гостил в Гардарике у Ярицлейва Мудрого и вместе с конунгом вернулся в Норвегию.

Тормод Скальд Черных Бровей знал суровый нрав конунга. Он был удивлен, увидев на его лице мягкую улыбку. Скальд часто пел песни о Рагнарёке – конце мира и гибели богов, когда ужасный волк Фенрир освободится от волшебных пут. Эти путы по имени Глейпнир изготовлены карлами в стране черных альвов. Шесть небывалых сутей соединены в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыханье и птичья слюна. Скальд прибавил бы седьмую небывалую суть – добрую улыбку на лице норвежского конунга. Но вот он узрел то, чего не могло быть: конунг улыбался, как простой человек.

Застигнутый врасплох, Олав Толстый нахмурился и приказал скальду:

– Разбуди войско какой-нибудь песней!

Тормод прокашлялся, очищая горло от ночной сырости, и громко запел Древние Речи Бьярки, который был верным дружинником конунга Хрольва Жердинки:

Юный Харальд, разбуженный голосом скальда, спросонья схватился за тяжелый меч, лежавший рядом с ним. Но он не смог выхватить его из ножен, потому что Олав наступил на них ногой.

– Крепко спишь, брат! – сказал конунг, глядя на заспанное лицо юноши.

Потом конунг снял со своей шеи золотое ожерелье с головой вепря, надел его на острие своего меча по имени Хейтнир и подал скальду:

– Благодарю тебя, Тормод Скальд Черных Бровей! Ты угодил мне. Нельзя было выбрать песню более подходящую, чем призыв погибнуть на поле брани вместе с конунгом! Прими драгоценное ожерелье – в нем больше марки золота, и будь вместе с другими скальдами подле меня во время боя, чтобы видеть все собственными глазами, а не полагаться на чужие рассказы.

Скальд с поклоном принял подарок. Его окружили исландцы Гицур Золотые Ресницы, приемный отец Ховгарда – Рэва и Торфинн Рот. Тормод сказал Гицуру:

– Не будем стоять вплотную друг к другу, товарищ, оставим место и для Сигвата Скальда, если он приедет сюда.

Услышав эти ядовитые слова, конунг сказал:

– Не надо винить Сигвата за то, что его здесь нет. Он часто бывал со мною в сражениях, а сейчас он, наверно, молится за нас, это нам теперь нужнее всего.

– Возможно, конунг, что молитвы тебе сейчас всего нужнее, но вокруг твоего стяга сильно поредело бы, если бы все твои дружинники отправились молиться в Румаборг.

Тормод говорил язвительно, потому что завидовал великой славе скальда Сигвата, сына Торда, считавшимся первым из сочинителей вис и драп. Сигват не был слишком красноречив, но имел такой дар, что стихи слетали у него с языка, как обыденная речь. С восемнадцати лет он состоял в дружине Олава конунга, сделавшего его окольничим. Но в последние годы Сигват несколько отстранился от конунга. Он ездил по торговым делам в Валланд и, возвращаясь оттуда, был в Англии, посетил Кнута Могучего и сочинил о нем хвалебную песнь. Когда Олав вернулся из Гардарики, Сигват не присоединился к его войску под тем предлогом, что собирается совершить паломничество в Рим. Он взял с собой скальда Берси, сына Торвы, который тоже был дружинником Олава и умер в Риме от великой скорби по Олаву конунгу.

Вокруг конунга собрались воины. Они встали полукругом и слушали напутствие Олава Толстого.

– Сейчас мы отправимся к Стикластадиру. Мы будем ехать по возделанным полям, принадлежащим Торгильсу, сыну Хальмы. Я хочу, чтобы вы шли друг за другом и не топтали посевы, – приказал конунг.

Харальд заметил, что окольничий Бьёрн переглянулся с Финном, сыном Арни. Даже юный Харальд понимал причину их недоумения. Разве забота конунга беречь посевы какого-то землевладельца, копающегося, как жук в навозе? Вдобавок разве не с войском бондов им предстоит сражаться? Бонды поднялись против Олава Толстого, изменили клятве верности своему законному повелителю. Вчера Тормод произнес вису:

Харальд был готов расцеловать исландца. Но конунг, выслушав вису, задумчиво произнес: «Бонды помнят, как по моему велению их сжигали в собственных жилищах. Их жгли, когда они отступали от истинной веры и впадали в язычество. Так карали за измену Богу. Измена конунгу не заслуживает столь сурового наказания. Вы же знаете бондов. Они как дети. Я хочу, чтобы мои люди вели себя мирно и не грабили бондов». Никто не посмел возразить, но позже Харальд услышал, как Финн вполголоса сказал Бьёрну окольничему: «Конунга словно подменили после возвращения из Гардарики. Плохи наши дела, если он жалеет бондов».

Между тем дружинники заметили вражеских лазутчиков. Они опрометчиво подобрались так близко, что за камнями на вершине холма можно было разглядеть их лица. Финн, сын Арни, знавший почти всех в Трондхейме, тотчас же доложил конунгу:

– Это Хрут из Вигга и с ним около тридцати человек.

Финн уже был готов услышать, что конунг прикажет не трогать бондов, чтобы они вернулись к своим и донесли, сколь немногочисленно войско Олава Толстого. Но к лазутчикам конунг был неумолим. Он подозвал исландца Гицура Золотые Ресницы и сказал ему:

– Я слышал, что у вас в Исландии бытует обычай давать работникам зарезать себе овцу. Так вот, я разрешаю тебе зарезать барана.

Приближенные громко расхохотались, оценив шутку конунга, ибо имя Хрут означало «баран». Исландца не пришлось долго упрашивать. Он взял на подмогу полдюжины дружинников и отправился резать Хрута с товарищами. Быстро управившись с поручением конунга, Гицур вернулся и насмешливо заметил:

– Ваши бараны, норвежцы, безобиднее наших исландских овечек.

Тормод с улыбкой наблюдал за тем, как его соотечественник вытирал кровь с секиры:

– Бб. баран не первый человек, нашедший вечный ночлег под секирой Гицура.

Олав Толстый обратился к своим воинам со словами:

– Судя по появлению лазутчиков, сегодня нас ждет битва. Но я считаю, что моему брату Харальду не следует сражаться, ведь он еще ребенок.

Харальд покраснел до корней волос, ниспадавших русым потоком на его по-юношески костлявые плечи. Поднятая вверх бровь придавала его лицу обиженный вид. Он выступил вперед и заговорил ломающимся басом:

– Я непременно буду сражаться, и если я еще недостаточно силен, чтобы удержать меч, я знаю, что надо сделать: я привяжу рукоять меча к руке.

Никто из воинов не дерзал возражать конунгу. И только старый окольничий Бьёрн осмелился высказать свое мнение:

– Повелитель! Твой брат Харальд действительно молод годами, но ростом он выше любого в твоем войске. Вспомни, сколько зим было тебе самому, когда ты отправился в викингский поход вместе с Храни Путешественником.

Олав Толстый помнил, что ему исполнилось всего двенадцать зим, когда он впервые отплыл от родных берегов на боевом корабле. Однако Храни Путешественник умело оберегал жизнь юного морского конунга. Нападал на слабых, уходил от сильных, начинал с мелких стычек и постепенно приучал его к викингскому искусству. Харальд же рвется участвовать в крупном сражении, где враг имеет перевес. Конечно, сложить голову в первом бою очень почетно, но зрелые мужи должны укрощать неразумные порывы молодости. Конунг отрицательно покачал головой. Харальд задохнулся от отчаяния. Он не находил слов, чтобы уговорить старшего брата. Тогда он произнес стихи:

Гул одобрения прокатился по рядам воинов, и даже исландские скальды поощрительно улыбнулись умению юноши сложить боевую песню. Когда восторженный шум улегся, Олав произнес:

– Ты меня убедил, брат! В самом деле, наша мать не простит, если я не позволю тебе погибнуть на поле брани. Вставай в строй вместе со всеми. Вперед, воины Христа! Навстречу ратным подвигам!

 

Глава 3

Мед поэзии

Харальд сидел на могучем коне, а рядом с ним ехал на низкорослой кобыле Тормод Скальд Черных Бровей. Теперь надобно сказать о внешности исландца, а она была примечательной. Тормоду исполнилось тридцать две зимы – он был ровесником конунга Олава Толстого. Скальд был невысок ростом, имел смуглую кожу и черные как смоль волосы, что делало его приметным среди белокурых норманнов. Однако напрасно думают, будто прозвище Скальд Черных Бровей он получил за черные волосы и брови. Поведаю, как обстояло дело, ибо слышал об этом от людей, хорошо знакомых со скальдом.

Тормод был сластострастен. В его оправдание следует сказать, что скальдов нельзя мерить общей меркой. Недалеко от хутора, где Тормод жил у своего отца Берси, стоял хутор под названием Теснина. Хутором владела вдова по имени Грима. Ходили слухи, что она знала толк в колдовстве. В ту пору в Исландии христианство было молодым и нескладным, и поэтому многие почитали колдунов и колдуний. У хозяйки хутора была дочь по имени Тордис. Она была белокурой и имела хороший цвет лица. Скальд часто навещал Тордис, особенно зимой, когда Теснинное озеро замерзало и было удобно ходить по льду. Вдова вызвала Тормода на разговор и сказала ему: «Многие намекают, Тормод, будто ты дурачишь мою дочь. К ней уже сватаются, и не исключено, что этим людям померещится тролль за дверьми, если они услышат разные сплетни о вас. Если же ты захочешь посвататься к ней, я выдам девушку за тебя». Но Тормод думал только о веселом времяпровождении. Он ответил вдове: «Складно ложатся твои слова, но моя душа пока не лежит к женитьбе, так что всему свое время».

Как-то летом после тинга Тормод вызвался поехать с отцовскими работниками, чтобы забрать рыбу, которую Берси хранил у истоков фьорда в Сплавном заливе. Они спустили на воду небольшую ладью и доплыли до Долины Эрна. Тут навстречу им поднялся встречный ветер. Их снесло к суше. Они бросили якорь, а сами сошли на берег, поставили палатку и какое-то время провели там, ибо попутного ветра все не было. В Долине Эрна жила вдова по имени Катла. У нее была дочь, которую звали Торбьёрг. Девушка была обходительной, но не слишком красивой. Волосы и брови у нее были черные – за это ее прозвали Черная Бровь. Взгляд у нее был умным, она была худощава и длиннонога, но очень немалого роста, так что Тормод был ей по плечо.

Случилось так, что Тормод вышел из палатки и поднялся к хутору. Женщины приняли его очень хорошо, потому что скучали без мужского общества. Временами Тормод поглядывал на чернобровую хозяйскую дочь. С его уст слетело несколько любовных вис. Женщинам очень понравились висы. Тормод пробыл в Долине Эрна полмесяца и за это время сочинил хвалебную песнь о Торбьёрг Черная Бровь. Он назвал ее «Висами Черных Бровей». И когда песнь была готова, он исполнил ее в присутствии многих людей. Хозяйке хутора польстило, что ее дочь удостоилась такой чести. Она сняла с пальца золотой перстень и сказала так: «Дарю тебе перстень в награду за песню и в придачу к прозванию, ибо я нарекаю тебе имя, и отныне ты будешь зваться Тормод Скальд Черных Бровей».

Скальд отменно провел время в Долине Эрна, но пришла пора прощаться. Он вернулся на отцовский хутор и вспомнил о белокурой соседке. Он отправился в гости на хутор Теснина, но Тордис приняла его сухо и сказала: «Слыхала я, что ты нашел себе новую подругу и сочинил о ней хвалебную песнь». Скальд отвечал: «Правда в том, что, когда я жил в Долине Эрна, мне пришло в голову, как далеко чернобровой Торбьёрг до твоей красоты. Я сочинил об этом песню». Затем Тормод произнес «Висы Черных Бровей» и обратил те стихи, где было больше всего слов о Торбьёрг, в хвалу Тордис. Девушка очень обрадовалась. И подобно тому, как тучка разгоняет мглу над морем и ее сменяет яркий свет солнца при тихой погоде, так и песня изгнала все тревожные мысли и мрак из сердца Тордис.

На этом, однако, история не закончилась, ибо мать и дочь из Долины Эрна проведали, что хвалебная песнь в честь Чернобровой отдана другой девушке. Их возмутило поведение Тормода. Вдова грозилась выставить многочисленных свидетелей и привлечь Тормода к ответу на тинге, если он прилюдно не признается в своей подлости. Тормоду не оставалось ничего другого, как повиниться и объявить, что висы действительно были сочинены для Чернобровой и принадлежат ей по праву.

Тогда наступила очередь Гримы гневаться на скальда, который подарил ее дочери чужую хвалебную песнь. Она призвала своего раба Кольбака, человека могучего сложения и сурового нрава, вручила ему тяжелый тесак и велела расправиться с Тормодом. Раб устроил засаду и неожиданно напал на скальда, когда тот возвращался домой. Он разрубил ему правую руку. Рана была столь тяжелой, что Тормод лечился двадцать месяцев, но его рука так и не обрела прежней силы и подвижности. Берси гневно выговаривал сыну: «Связавшись с троллем, не оберешься позора! Дорого обходятся тебе подружки! Из-за одной ты стал всеобщим посмешищем, из-за другой получил увечье, от которого не оправишься до конца жизни!»

Сидя в седле, Харальд поглядывал на искалеченную руку скальда. Из-за давней истории с чернобровой и белокурой подружками Тормоду приходилось биться левой рукой. Обычная длинная секира была тяжела для него, и скальд заказал кузнецу выковать ему короткую облегченную секиру. Она не имела наварки из стали, как на всех секирах, зато была полностью закалена от обуха до лезвия и очень остра. С помощью этого необычного оружия скальд накормил ужином множество воронов.

Тормод с запинкой спросил Харальда:

– Н..н..не жмут ли н..н..носки?

Как многие исландцы, скальд владел искусством вязания и сплетал шерсть не хуже, чем низал стихи. Его часто можно было увидеть с вязанием, причем левой рукой он вязал столь же ловко, как иные люди вяжут двумя руками.

– Носки в самый раз. Даже слишком теплые. Я снял их на ночь.

– Я сс. свяжу тебе пояс. После битвы… если останемся живы.

– Как тебе понравилась моя виса?

– Не дд. дурно для нн. начала.

Скальд был заикой. Но он заикался только в обычном разговоре. Когда дело касалось высокой поэзии, его речь текла бурно и неудержимо, подобно водопаду, низвергающемуся с горных вершин.

– В настоящей висе восемь строк, а ты сочинил только половину. Посмотрим, как ты справишься с флокком, состоящим из множества вис, а тем более с торжественной драпой, где необходим запоминающийся припев. Впрочем, если речь зайдет о твоей голове, ты сочинишь и драпу.

Харальд понял намек Тормода. Конунг Кнут Могучий однажды разгневался, что в его честь сочинили простой флокк, а не торжественную драпу. Он приказал бросить скальда в темницу, но тот за ночь переделал флокк в драпу и тем самым вернул милость повелителя. Был и другой случай. Эгилем, сыном Грима Лысого, звали скальда, который родился не исландцем, а норвежцем. Как всякий норвежец, он был свиреп и жаден до добычи. Норвежский скальд был в распре с конунгом Эйриком Кровавая Секира. Когда конунга изгнали из Норвегии, он уплыл в Нортумбрию и захватил власть в этой стране. Однажды корабль Эгиля, сына Грима Лысого, был выброшен бурей на побережье Нортумбрии. Он оказался в руках своего кровного врага. Чтобы спасти свою жизнь, Эгилю пришлось сочинить драпу, воспевающую жестокость Эйрика:

Эйрик Кровавая Секира был польщен и простил пленника. Поэтому скальд назвал спасительную драпу «Выкуп головы».

– Мне нет нужды сочинять хвалебные драпы. Пусть скальды воспевают мои подвиги, – задорно возразил Харальд. – Я просто люблю мед поэзии.

– Ты, конечно, слышал, что мед поэзии хитростью добыл одноглазый бог Один?

– Нет других богов, кроме Христа! – воскликнул Харальд.

– Зз. знаю, что надлежит верить только в христианского Бога. Но молодым скальдам не следует пренебрегать сказаниями предков. Будь по-твоему, я назову Одина смертным вождем племени асов, который отдал свой глаз, чтобы испить из божественного источника мудрости. Великан Суттунг спрятал мед поэзии в скале и велел своей дочери сторожить чудесный напиток. Тогда Один, умеющий принимать разные обличья, обернулся змеей и через расщелину заполз в скалу. Он соблазнил великаншу, которая дала ему выпить меда. Тогда Один обернулся орлом и улетел в Асгард, волшебный город асов. Но по пути он расплескал часть меда, который нес в своем клюве. Люди, испившие этот напиток, стали скальдами. Но имей в виду, Харальд, что часть меда Один проглотил, и то, что вышло с другой стороны из его заднего отверстия, досталось бездарным поэтам. Надеюсь, ты не хочешь попасть в их число?

– Я хочу лишь научиться толковать темные стихи и оснастить свою речь старинными выражениями.

– Похвально, что ты желаешь поднабраться мудрости. Открою тебе, что мед поэзии созидается трояким путем. Всякую вещь можно назвать своим именем, но это проще простого. Второй вид поэтического выражения зовется заменой имен. А третий вид называется кённингом. Есть множество старинных кённингов, придуманных знаменитыми скальдами. Взять, к примеру, золотое ожерелье, которое подарил мне конунг. Оно, конечно, не потянет весом на марку, однако полмарки в нем будет наверняка. Щедрый подарок за старинную песню! Как бы ты описал то, что произошло между конунгом и мной?

– Очень просто. Конунг подарил тебе дорогое ожерелье, – пожал плечами Харальд.

– О нет! Слово «конунг» годится лишь для обыденной речи. Здесь напрашивается кённинг. Конунга можно назвать «Зачинщиком брани» или «Кормильцем бранных птиц», ибо вороны всегда слетаются покормиться телами павших на поле брани. А какой кённинг ты придумал бы для обозначения золота?

Харальд призадумался. Блеск золота навел его на сравнение, и он неуверенно выговорил:

– Пожалуй, золотое ожерелье можно назвать пламенем выи.

– Хх… хорошо! – кивнул скальд. – А еще допустимо сказать о золоте: «Заходящее солнце лба».

Харальд вспомнил шитую золотом повязку, которой его мать повязывала лоб по праздничным дням, и поразился точности кённинга. Повязка над холодными синими глазами Асты Гундбранддроттир отливала багровым отблеском, как закат над двумя горными озерами, лежащими у подножия ледника. Скальд продолжал свое поучение:

– Многие кённинги могут оценить только те, кто знает старинные сказания о богах и героях. Например, золото иногда называют «Рейна рудом» и «Распрей Нифлунгов».

– Я слышал, что на Рейне жили знатные братья Нифлунги, но плохо знаю сагу о них, – признался Харальд.

– О, это поучительная сага. У Нифлунгов была сестра, красавица Гудрун, которую они сначала выдали замуж за славнейшего из конунгов-воителей Сигурда. В земле саксов он известен под именем Зигфрид. Сигурд вызвал гнев валькирии Брюнхильд тем, что возлег на ее ложе без ее согласия. Брюнхильд подговорила своих родичей убить Сигурда. Когда он спал, его пронзили мечом, но, умирая, он вырвал из раны меч и метнул его в убийцу и пронзил того насквозь. Так красавица Гудрун овдовела, но вскоре ее взял себе в жены конунг Атли, брат Брюнхильд. Иные называют его Атиллой, вождем гуннов. У конунга Атли и Гудрун родилось двое сыновей. Конунг Атли решил убить братьев жены Нифлунгов, чтобы завладеть их несметными сокровищами. Он велел вырезать у них живых сердца. Гудрун отомстила за братьев. Она убила обоих своих сыновей от конунга Атли и велела сделать чаши из их черепов, оправив те чаши в золото и серебро. Когда устроили тризну по Нифлунгам, на пиру Гудрун подала мужу мед в тех чашах, и он был смешан с кровью мальчиков. Сокровища же никому не достались, ибо Нифлунги спрятали их на дне Рейна. Жестокой была распря. Поэтому самый точный кённинг золота – это «металл раздора». Взять, к примеру, это золотое ожерелье, подаренное мне конунгом. Я знаю, что из-за него Торир Собака проткнул копьем дружинника Карли, а он был красивым и доблестным мужем.

– Случалось ли тебе, Тормод, сочинять ругательные висы? – спросил Харальд.

Харальд знал, что худо приходится людям, вызвавшим недовольство исландских скальдов. Таких людей принято высмеивать в нидах, или ругательных стихах. Однажды даны захватили наш торговый корабль. Альтинг ввел особую подать – один нид с каждого двора. Все принялись сочинять ругательные висы, соревнуясь в остроумии и язвительности. Хулительные стихи разлетелись по Северным Странам, приводя в ярость данов.

– О-о. однажды, когда я был в Гренландии и скрывался в пещере над фьордом Эйрика Рыжего.

– Что заставило тебя избрать столь непривычное жилище?

– Гг. гренландцы объявили меня вне закона за то, что я убил на тинге второго по могуществу хёвдинга в Гренландии. Признаться, я сильно скучал в пещере, потому что там было немного развлечений. Я бы связал там много теплых вещей, но под рукой не было овечьей шерсти. Один раз в хорошую погоду я вышел, чтобы подняться на скалу. По дороге я встретил безобразного человека в тулупе, сшитом из тряпок, многослойном, как овечий желудок, и в шляпе, кишащей гнидами. Я спросил, кто он такой, и он ответил, что бродяга, ходит, где укажут, а звать его Одди Вшивец. Тогда я предложил ему поменяться верхней одеждой. Отдал ему плащ, подбитый мехом, за вшивый тулуп.

– Неравноценный обмен!

– Зато благодаря вшивому тулупу я сумел подобраться к трем братьям-гренландцам, которые приплыли на своем корабле. Они не обратили на меня никакого внимания, так как думали, что по берегу бродит Одди Вшивец в оборванной одежде. Когда корабль пристал к берегу, один из братьев по имени Торкель перегнулся через борт. Я выскочил из-за сарая и секирой раскроил ему череп. Два брата бросились за мной в погоню. Мне удалось первым добежать до прибрежных скал и прыгнуть на выступ перед пещерой. За мной прыгнул брат по имени Торд. Но он неловко приземлился и наклонился туловищем вперед. В этот момент я вонзил ему секиру между лопаток по самую рукоять. Прежде чем я успел освободить свое оружие, на выступ прыгнул Фальгейр, самый могучий из братьев. Он нанес мне тяжелую рану. Он был очень высок, на две головы выше меня. Я скользнул ему под руки и схватил его за пояс. Мы оба рухнули со скалы в море. То один из нас, то другой оказывался сверху. Фальгейр был очень силен, а я ослаб от раны. Но поскольку в тот день мне не было суждено умереть, бечева на штанах моего противника внезапно лопнула. Ему стало тяжело держаться на плаву, он то и дело погружался в пучину и каждый раз хватал ртом соленой воды сверх меры. Кончилось тем, что он захлебнулся. Его труп качался на волнах со спущенными штанами, сверкая под солнцем голым срамом. Я уже и не надеялся добраться до пещеры, потеряв столько крови. Однако боги оказались милостивыми, и я выжил. Когда я лежал, страдая от раны, мне пришли в голову ругательные стихи. Вот послушай:

– Обидные стихи! Чем же досадили тебе Фальгейр и его братья?

Тормод Скальд Черных Бровей промолчал. Харальд увидел, что скальд покраснел до кончиков черных волос. Кровь прилила к его щекам, и это было заметно, хотя лицо его было смуглым и обветренным. Юноша настаивал:

– Какова же была причина того, что ты опозорил братьев, а не воспел их как славных воинов, которых одолел в жарком поединке?

Скальд ответил, сильно запинаясь от волнения:

– О-о-они рр. распустили по всей Гренландии пп. позорные сс. слухи, будто я живу с мужчинами, как кк. кобыла с жеребцами.

Харальд едва не расхохотался, но, покосившись на грозную секиру скальда, спрятал ухмылку. Он не боялся смерти в бою. Однако скальд мог опозорить его в стихах, а это хуже самой мучительной смерти. Тормод заметил:

– Х..х..хорошо, что ты умеешь вовремя промолчать, Харальд. Э..э..это гораздо лучше, чем низвергать из уст ту часть меда поэзии, которая вышла из зада Одина.

 

Глава 4

«Солнце померкло, срываются звезды…»

К полудню войско конунга подошло к Стикластадиру и увидело врага. По зеленой долине двигались черные точки. Их было великое множество. Отряды бондов, подобно тоненьким ручейкам, сливались в грозное бушующее море.

– Их сотня сотен, конунг! – прикинул на глаз дружинник Торд, несший позлащенный стяг конунга.

– Боишься, Торд? – спросил конунг. – Уж не бросишь ли ты в бою мой стяг?

– Будьте спокойны, конунг. Ваш стяг останется реять над всеми, когда я паду мертвым на землю.

Харальд как завороженный смотрел на приближающихся бондов. Никому и никогда в Норвегии не удавалось поставить под боевые знамена столько людей. Воистину вся языческая страна бросила вызов Христовой вере! Харальд почувствовал, как в его сердце жажда битвы борется со страхом, нашептывавшим, что им не выстоять против такой несметной рати. Но вскоре страх сошел с него, словно жар с железа. У Харальда было очень маленькое сердце. Говорят, когда разрубают грудь храбреца, то всегда находят небольшое сердце, в котором мало крови. Наоборот, у труса большое сердце обливается кровью, что считается признаком страха. Недаром говорят, что сердце бьется в груди, ведь при этом и кровь в сердце, и само сердце приходят в движение.

Олав Толстый выстроил своих воинов и произнес перед ними следующую речь:

– У нас большое и хорошее войско! Жаль, что мы не успели соединиться с отрядом Дага. Но он еще подойдет. И хотя у язычников войска больше нашего, помните, что против вас бьется простой люд, необученный ратному делу. Будем сразу же решительно наступать, тогда исход битвы может решиться в нашу пользу. Если их первые ряды дрогнут, то при отступлении они сомнут тех, кто будет позади них. И чем больше там будет бондов, тем сильнее будет их смятение.

Харальд восторженно пожирал брата глазами. Олав был облачен в кольчугу, на его голове блистал позолоченный шлем, в одной руке он держал белый щит с крестом из золота, в другой – копье. Знаменосец Торд держал наготове секиру конунга по имени Хель, и действительно, эта секира отправила в мир иной великое множество язычников, отвергших любовь Господа нашего Иисуса Христа. На поясе конунга висел острый меч Хнейтир с рукоятью, обвитой золотом, – предмет нескрываемой зависти Харальда. Его собственный меч, унаследованный от отца, был слишком длинным и тяжелым, и даже желоб вдоль клинка лишь немного облегчал вес. Вдобавок Сигурд Свинья дал мечу незатейливое имя Жернорез, которое казалось Харальду совсем непоэтичным.

Воины спешились и отогнали подальше лошадей, верховых и вьючных. Норманны всегда сражаются пешими, не доверяя свои жизни пугливым животным. Олав Толстый приказал воинам отдохнуть перед битвой. Он прилег на траву, снял шлем, положил голову на колени Финна, сына Арни, и сомкнул очи. Между тем отряды бондов приближались. Финн внимательно наблюдал за ними и, когда враг подошел к холму, осторожно тронул плечо спящего. Олав сладко потянулся:

– Наконец я заснул. Жаль, что ты не дал досмотреть чудесный сон. Я поднимался на небо по длинной лестнице. И чем выше я поднимался, тем больше открывалось моему взору. Я увидел весь Трондхейм, потом всю Норвегию и все Северные Страны, потом Восточный Путь и Гардарику и самые отдаленные края земли, о которых мне довелось только слышать. Мне осталось поставить ногу на самую верхнюю ступеньку, как вдруг ты разбудил меня, и я не увидел, что там, на небе.

– Не нравится мне ваш сон, конунг! Он предвещает недоброе. Бонды уже близко!

Конунг поднялся, за ним встали все воины. С холма можно было видеть краешек синего фьорда и петляющую по долине речку. Между тем враг окружал пригорок. Язычники медлили с нападением, потому что не все их отряды еще подошли. Конунг тоже выжидал, не оставляя надежды на подход Дага с подмогой.

Язычниками предводительствовали знатные люди, держатели ленов – обширных владений, с которых они собирали подати. В других странах держателей ленов называют баронами и графами, а в Дании и Норвегии – лендрманнами. Конунг увидел стяг лендрманна Кальва, сына Арни, и крикнул ему:

– А ты почему здесь, Кальв? Не подобает тебе бросать в нас копье, ведь с нами четверо твоих братьев!

Рослый лендрманн отвечал:

– Многое теперь не так, как должно бы быть! Ты уехал в Гардарику, покинул своих подданных. Но мы могли бы еще помириться, если бы это зависело от меня.

Олав вполголоса спросил Финна:

– Можно ли доверять твоему брату?

– Похоже на Кальва: если он говорит хорошие слова, значит, задумал злое дело. Не верьте ни единому слову!

– Скоро мимунди – три часа пополудни. Они все непременно соберутся к мимунди, а Дага не видно. Уж не изменил ли родич? – вслух раздумывал Олав.

Отряды язычников подтягивались к холму. Последней подошла дружина лендрманна Торира Собаки, который зорко следил, чтобы ни один бонд не отстал и не уклонился от битвы. Торира можно было узнать по длинной рубахе из оленьих шкур. Две предыдущих зимы он ездил далеко на север торговать с финнами и остался в большом барыше. В Финмарке он велел сшить себе дюжину оленьих рубах, заколдованных от железа, ибо никто не был так изощрен в волшебстве, как финские колдуны. Видя, что все бонды на своих местах, Торир Собака высоко поднял копье и крикнул страшным голосом:

– Вперед! Вперед, войско бондов!

Конунг ответил еще более грозным боевым кличем:

– Вперед, люди Креста! Вперед, люди конунга!

Харальд впервые слышал боевой клич брата, от которого кровь стыла в жилах. Повинуясь громоподобному призыву, Харальд вместе с другими воинами бросился вниз по склону навстречу язычникам. Прямо на него бежал низкорослый бонд, вооруженный топором на длинном древке. Харальд на голову возвышался над противником, но плотный бонд был вдвое тяжелее юноши. Когда они столкнулись, Харальду показалось, что он с разбега налетел на несокрушимую скалу. Он отлетел в сторону, как пушинка, а щит выпал из его рук. Ошеломленный ударом, Харальд лежал навзничь перед язычником, который занес над ним свой боевой топор. Вдруг язычник согнулся пополам и рухнул на землю. За его спиной стоял скальд Тормод без шлема, в одной рубахе. Левой рукой он всадил короткую секиру в спину бонда и напутствовал его словами:

– П..п..прости, но сегодня тебе не судьба стоять над телом юного любителя меда поэзии!

Выдернув секиру, скальд побежал дальше. Харальд с трудом поднялся. Отцовский меч был привязан к его правой руке, щит же он не догадался привязать, и тот укатился вниз по склону. Искать щит было некогда, потому что на Харальда набегал другой бонд, такой же плотный, как и первый, но при этом более рослый. Харальд схватил рукоять меча двумя руками и обрушил на язычника град ударов. Так учил Храни Путешественник, вернувшийся с братом из викингского похода. Храни был немолод годами, но мать не хотела другого наставника для своих детей. Целыми днями они со старшими братьями махали игрушечными деревянными мечами, пока Храни лениво дремал на солнышке. Иногда викинг сбрасывал дрему и показывал детям тот или иной хитрый прием. Он хвалил Харальда, говорил, что тот напоминает ему юного Олава, который тоже стремился первенствовать во всех детских играх. Но Храни предупреждал, что ничья рука не сможет наносить удары мечом бесконечно долго.

И действительно, Харальд ощущал, как с каждым ударом меч становился все тяжелее и тяжелее. Его удары замедлились, язычник уже легко отбивал их щитом и приготовлялся нанести ответный удар топором, как вдруг заметил, что бьется один на один, в то время как его товарищей потеснили вниз по склону. Бонд в тревоге оглянулся, и в этот момент Харальд вспомнил уроки Храни Путешественника. Вместо того чтобы нанести очередной размашистый удар, он сделал глубокий выпад и поразил мечом язычника, не успевшего закрыть горло щитом. Юноша почувствовал, как на другом конце стального клинка забилась в смертной муке человеческая плоть. Язычник медленно заваливался вперед, как дикий вепрь, насаженный на вертел.

При виде темной струи, хлынувшей по желобу Жернореза, Харальд испытал восторг, в тысячу раз более сильный, чем радость, которая охватывала его на охоте, когда метко пущенная стрела повергала наземь оленя. «Первый убитый мною воин! Взрослый и могучий воин, не какой-нибудь недомерок, а матерый вепрь! Славная добыча! Первый, но не последний!» Упершись ногой в осевшего на колени язычника, он с трудом вызволил меч. Мертвое тело отпустило клинок с жалобным хлюпаньем. Харальд бросился вперед, размахивая окровавленным оружием.

Как и рассчитывал конунг, бонды не выдержали первого натиска и отступили к подножию холма. Минуту спустя они повернули спины и бросились бежать. Их встретили дружинники лендрманнов, заранее вставшие позади на случай, если вооруженные топорами земледельцы дрогнут. Бонды оказались между копьями дружинников, гнавших их обратно, и мечами воинов конунга, поражавших их в спины. Они метались, как овцы, когда в загон врываются волки. В это время Торд, знаменосец конунга, стоявший со стягом на самой вершине холма, торжествующе крикнул:

– Даг! Даг появился!

Харальд увидел цепь людей, спускавшихся с соседнего холма. Три сотни свежих воинов обрушились на войско бондов. Замешательство язычников переросло в ужас. Они бросали топоры и щиты и бежали беспорядочной толпой, смяв дружины лендрманнов. Торир Собака метался между отступавшими, выкрикивая, что у Дага совсем мало людей, но его никто не слушал, а с вершины холма доносился леденящий кровь клич Олава Толстого:

– Вперед, люди Креста! Вперед, люди конунга!

Харальд поравнялся с Тормодом, придержавшим юношу левой рукой:

– Н..н..не спеши, мой юный скальд! Негоже брату конунга самому рубить трусливых бондов! Предоставь это простым воинам. Сражение выиграно, хотя поначалу я опасался, что наше дело пропало. Повезло конунгу! А ведь потом скальды в песнях станут всех уверять, что так и было задумано, чтобы Даг со своими людьми появился в разгар сечи. Конечно, так скажут. Да я и сам первый скажу!

Скальд поднял глаза к небу и вдохновенно запел, на ходу слагая вису:

Скальд замолк. Харальд поднял голову и тоже замер в изумлении. С раннего утра на синем небе не было ни облачка и ярко сияло солнце. Сейчас же голубое небо потемнело, на солнце пала тень. Необыкновенно быстро смеркалось. Багровое небо стало темно-багровым, потом черным. Потянуло ночным холодом. Сражавшиеся замерли, опустив мечи и топоры. Наступила зловещая тишина, нарушаемая лишь слабыми звуками, которые доносились из лежавшего неподалеку Стикластадира. Это было испуганное ржание лошадей и мычание коров. Им вторил волчий вой, раздавшийся где-то в горах и относимый ветром на огромное расстояние. В черном небе заблистали яркие звезды.

Тормод, воздевший руки к звездному небу, обреченно воскликнул:

– Рагнарёк! Гибель богов!

В детстве Харальд слышал прорицание вельвы о конце мира и гибели богов. Вельва – старуха, предсказывавшая будущее, – ходила от усадьбы к усадьбе. Ее везде встречали как желанную гостью, ибо каждый хозяин хотел услышать из уст прорицательницы, следует ли ожидать засухи или бояться заморозков. Харальд был совсем ребенком, но его поразил вид старухи, и он хорошо запомнил ее одеяние. На вельве был синий плащ, завязанный спереди ремешками и отороченный самоцветными камушками до самого подола. На шее – стеклянные бусы, а на голове – черная смушковая шапка, подбитая белым кошачьим мехом. В руке она держала посох с набалдашником, оправленным желтой медью и усаженным самоцветами. Пояс у нее был из трута, а на поясе висел большой кошель, в котором она хранила зелья, нужные для ворожбы. Она была обута в мохнатые башмаки из телячьей кожи, и на них были длинные и крепкие ремешки с большими пряжками из желтой меди. На руках у нее были перчатки из кошачьего меха, белые и мохнатые изнутри. Аста почтительно приветствовала вельву и велела угостить ее на славу. Для нее приготовили кашу на козьем молозиве и блюдо из сердец животных всех доступных видов. Когда старуха насытилась, Аста попросила ее окинуть взглядом стада, домочадцев и дом.

Но узнать о видах на урожай не удалось. Вельва встала на пень, поправила шапку, подбитую кошачьим мехом, которую носила и зимой и летом, и начала прорицать о конце мира: «Родичи близкие в распрях погибнут! Треснут щиты, и наступит век бурь и волков. Фенрир Волк разорвет волшебные путы и поглотит дневное светило».

Харальд глядел на небо, пытаясь понять, куда же исчезло солнце, но увидел только звезду, промелькнувшую вниз по темному небосклону. И об этом тоже вещала вельва, сверкая зелеными глазами из-под шапки кошачьего меха: «Солнце померкло, срываются с неба светлые звезды». Вой, доносящийся с гор, как будто возвещал наступление века бурь. Харальд вспомнил слова вельвы, что задрожит земля и море хлынет на сушу, ибо Мировой Змей поднимется из бездонной пучины. По пенному гребню волны, сметающей все на своем пути, пронесется корабль Нагльфар, сделанный из ногтей мертвецов. Волк, поглотивший солнце, изрыгнет пламя из глаз и ноздрей. Мировой Змей столь же ужасен, его губительным ядом напитаны воздух и вода. В грохоте расколется небо, и с него спустится блистающее светом воинство великанов во главе с Суртом. Славный у него меч, ярче свет от того меча, чем от солнца. Великан Сурт метнет огонь на землю и сожжет весь мир. Земля, объятая пламенем, погрузится в кипящее море. Погибнут боги и род людской. А потом через сотню сотен лет поднимется из моря земля, зеленая и прекрасная. Поля, незасеянные, покроются всходами. Из пещер выйдет горстка людей, уцелевших в пламени Сурта, и жизнь начнется сначала.

Харальд замер в ожидании землетрясения, но склон под его ногами не шелохнулся. Вдруг на темном небе возник тонкий краешек солнца. Он рос, как растет луна, только очень быстро превращаясь из тоненького серпа в полумесяц, а потом и в круглый диск. Небо просветлело, стали видны замершие в неподвижности воины. Солнце вновь засияло, как будто волк Фенрир подавился светилом и изрыгнул его прочь. Еще мгновение, и воцарился ясный день. Замолк далекий волчий вой, стихло испуганное коровье мычание, и на поле боя послышалось пение птиц, громким хором встречающих утро после темной ночи.

Минуту назад люди в испуге ожидали Рагнарёка – гибели мира. Но страх быстро прошел. Кто-то поднял опущенный топор, нерешительно взмахнул им. Противник отбил топор и нанес ответный удар. Постепенно стычки возобновились то в одном, то в другом месте, и вскоре сражение закипело с прежней силой. Когда солнце вышло из мглы, люди Дага потеряли преимущество, полученное благодаря неожиданности нападения. Бонды увидели, что нападавших очень мало, и теперь теснили их назад. На склоне холма язычники, чье беспорядочное бегство было прервано солнечным затмением, быстро оправились. Один за другим на землю падали дружинники конунга. Каждый из павших успевал прихватить на тот свет нескольких врагов, но место убитых бондов тотчас занимали другие, тогда как ряды воинов конунга быстро редели. Особенно большой урон причиняли стрелы и камни, которые метали язычники, расположившиеся с луками и пращами на безопасном расстоянии. Под дождем стрел и камней дружинники конунга пятились вверх по склону холма.

Отступавшие дружинники увлекли Харальда за стену из щитов, которыми отборные воины прикрывали конунга. Харальд слышал, как окольничий Бьёрн крикнул брату:

– Спасаемся бегством, конунг! Они оставили путь к отступлению.

Олав Толстый спокойно произнес:

– Позволяю тебе бежать, Бьёрн окольничий. И пусть спасаются все, кто пожелает. Но я останусь здесь, чтобы победить или умереть.

– Я с вами до конца, конунг, – ответил окольничий.

– Тогда вперед, люди Креста!

С этим кличем Олав и его приближенные вышли из-за стены щитов. Когда бонды увидели перед собой конунга, их сердца преисполнились ужасом, а руки с оружием опустились. Пятнадцать лет язычники трепетали при одном лишь упоминании об Олаве Толстом, и сейчас выше их сил было глядеть на суровое лицо повелителя. Но за те же пятнадцать лет набралось множество смелых людей, обиженных конунгом и мечтавших отомстить за свои обиды. Их собрали вокруг себя лендрманны Кальв и Торир Собака. К ним присоединился Торстейн Корабельный Мастер, поклявшийся перед битвой, что будет первым, кто нанесет удар Олаву конунгу. Он хотел отомстить конунгу за то, что тот отобрал у него корабль, лучший из всех торговых кораблей. Расталкивая оробевших бондов, Кальв, Торир и Торстейн с двумя десятками дружинников пробились к Олаву Толстому.

Вокруг Олава Толстого закипела яростная схватка. Первыми пали исландские скальды, сопровождавшие конунга. На Гицура Золотые Ресницы напали сразу двое. Он отшвырнул их как котят, но третий нападавший зарубил его топором. Торир Собака набросился на конунга с копьем наперевес. Олав взмахом меча ранил лендрманна в кисть руки. Следующий удар должен был разрубить его пополам, но острый Хнейтир не смог пробить оленью рубаху. Конунг нанес еще один удар, и клинок со звоном отскочил от неуязвимого одеяния.

– Прибей пса деревом, раз его не берет железо! – крикнул конунг Бьёрну окольничему.

Имя Бьёрн не случайно означало «медведь». Пожилой окольничий был могучим, как лесной зверь. Он повернул топор и обухом ударил Торира Собаку. Удар был так силен, что Торир рухнул на колени. Однако в падении он вонзил копье в грудь окольничему. Поднимаясь с колен, лендрманн пошутил:

– Вот так мы бьем рогатиной медведей!

Торстейн Корабельный Мастер, орудуя секирой, как плотницким топором, подобрался к конунгу. Финн, сын Арни, был начеку и поразил его мечом. Торстейн упал, обливаясь кровью, однако успел ударить конунга секирой по голени. Олав пошатнулся, выронил меч и оперся о большой камень. Финн, получивший несколько ран, повалился рядом с бившимся в предсмертных корчах окольничим Бьёрном. Раненый конунг остался один, и некому было прийти к нему на выручку. Олав стоял у скалы, не делая попытки поднять с земли свой Хнейтир. Его губы шептали молитву, а глаза спокойно смотрели на лендрманна Кальва, замахнувшегося на него мечом, и Торира, нацелившего на него копье. Кальв рубанул его мечом по шее, а Торир Собака вонзил копье в низ живота, где кончалась кольчуга. Конунг медленно сполз по скале, оставляя кровавый след на поросшей зеленым мхом поверхности.

Увидев, что их господин повержен, воины конунга обратились в бегство. Харальд бежал вместе со всеми. Добежав до конца склона, он повернулся и увидел на вершине холма дружинника Торда, сына Фоли. Знаменосец конунга остался в одиночестве. Он воткнул древко знамени в расщелину между камней и поднял секиру Хель, готовясь встретить язычников, взбиравшихся на вершину холма. В этот момент спасавшихся бегством осыпали градом камней, пущенных из пращей. Один из острых камней ударил Харальда в плечо. Острая боль пронзила его тело. Он повалился на землю. Последнее, что увидел Харальд, теряя сознание, это позлащенное знамя на вершине холма. Знаменосец Торд выполнил свое обещание. Он лежал на камнях, рядом с его телом валялась страшная секира Хель, а над размозженной головой знаменосца нестерпимо сиял стяг Олава конунга…

 

Глава 5

«Рядом с сердцем, чую, встрял зубец железный…»

Харальд, сын Сигурда Свиньи, брат конунга Олава Толстого по матери, был в битве при Стикластадире, в которой пал Олав конунг. Харальд был тогда ранен и бежал вместе с другими. Он был близок к гибели, но ему помог спастись Рёнгвальд, сын ярла Бруси. Следует сказать о спасителе Харальда. Он был сыном ярла, правившего Оркнейскими островами. Ярлы не платили дани норвежским конунгам, потому что им приходилось тратить много сил на защиту островов от врагов. Так повелось со времен конунга Эйрика Кровавая Секира, когда островами правил ярл Торфинн Кроитель Черепов. Его правнук ярл Бруси не мог поделить власть с братьями. Тогда он отправился на восток к конунгу Олаву Толстому и взял с собой своего сына Рёгнвальда, которому было десять лет. Ярл попросил конунга о помощи, предлагая взамен верную дружбу. Олав Толстый согласился помочь при условии, что ярл передаст ему власть над своими наследственными владениями. Ярл Бруси вынужден был согласиться, принес клятву верности и получил острова в лен от норвежского конунга. Перед тем как отпустить ярла, Олав Толстый сказал: «Теперь ты мой человек. А чтобы ты оставался мне верным другом до конца, я хочу оставить у себя твоего сына Рёгнвальда». Сын ярла остался заложником при дворе конунга. Рёгнвальд был очень хорош собой. Волосы у него были пышные и золотистые, как шелк. Он скоро вырос и стал большим и сильным. Он был умен и знал, как вести себя при дворе.

Рёнгвальд был в сражении и храбро бился, а потом бежал, увлекаемый всеми. Он видел, как Харальд упал от удара камня, пущенного из пращи, и подхватил брата конунга на руки. Он вынес его в безопасное место. Когда Харальд пришел в себя, он первым делом спросил о судьбе брата.

– Олав конунг убит, – печально ответил Рёнгвальд.

– Убит… – поник головой Харальд.

Ему предстояло смириться с мыслью, что брата нет среди живых. Перед его глазами промелькнули последние мгновения битвы, когда Торир Собака вонзил копье в живот конунга. Но почему брат не рассек Торира своим острым Хнейтиром? Видать, правду говорят, что финские колдуны заколдовали его оленью куртку. Или он надел под куртку крепкую кольчугу, а толстый мех смягчал удар – вот и все колдовство.

Брат пренебрегал подобной предосторожностью. Однажды Олав захватил в плен сразу пять упплёндских конунгов-язычников. Он приказал отрезать пленным языки, а одному – выколоть глаза. Слепого он оставил при своем дворе для потехи. Хрёреком звали его. Он приходился дальним родственником конунгу. Хрёрик был очень гордым человеком и никак не мог смириться со своим положением. Слепец постоянно искал случая убить человека, приказавшего изувечить его. Однажды в праздник Вознесения Господня конунг шел к мессе. Хрёрик положил руку ему на плечо и спросил: «На тебе сегодня парчовое одеяние, родич?» – «Да, потому что сегодня большой праздник. В этот день Иисус Христос вознесся с земли на небо». – «Я не могу запомнить ничего из того, что ты рассказываешь о своем Христе. Ты думаешь, он совершит чудо, чтобы помочь тебе?» На самом деле Хрёрик положил руку на плечо конунга, чтобы узнать, не надел ли тот кольчугу под парчовое одеяние. Олав был без кольчуги и, когда он встал пред алтарем, Хрёрик выхватил спрятанный кинжал и ударил конунга. К счастью, как раз в этот момент Олав преклонил колени, и слепой промахнулся. Конунг отпрянул, а слепой, размахивая кинжалом, кричал на всю церковь: «Где же ты, Олав конунг? Что же ты бежишь от меня, слепого?»

Потом слепца отослали в Исландию к законоговорителю Скафти. В нашей стране он поселился на небольшом хуторе под названием Телячья Кожа и жил счастливо, потому что сам себе был хозяином. Потом он умер в хорошем расположении духа. Он являлся единственным конунгом, который жил в Исландии.

Рёнгвальд хотел нести раненого Харальда на себе, но тот воспротивился:

– Я пойду сам!

Опираясь на плечо сына ярла, Харальд сделал несколько шагов. Ноги плохо слушались его, но все же он мог идти. Они брели между мертвых тел, которыми было усеяно поле боя. При их приближении из травы взлетали черные птицы. Недаром битву называют «пиршеством вранов». Харальд подумал, что среди черных птиц, клевавших трупы, находятся вороны Хугин и Мунин – так их прозывают, а означают их имена Думающий и Помнящий. Два ворона сидят на плечах бога Одина и шепчут на ухо обо всем, что видят или слышат. Бог Один шлет их на рассвете летать над всем миром, а к завтраку они возвращаются. От них-то и узнает он все, что творится на свете. Поэтому его называют Богом Воронов. Сказано так:

Два ворона донесут Одину о битве, в которой пал воин Христа, пытавшийся низвергнуть языческих богов. Не только птицы слетелись на поле сражения. Между телами бродили бонды, выискивая своих раненых. Повезло тем, у кого имелись родственники в войске язычников. Кальв, сын Арни, разыскал раненого Финна. Тот поносил брата последними словами и в гневе метнул в него кинжал, но Кальв, не обращая внимания на брань, приказал отнести Финна на свой корабль. Судьба других раненых была печальной. За войсками следовали толпы нищих и бродяг, терпеливо ждавших добычи. И вот пробил их час. Состязаясь с черными воронами, они набрасывались на трупы, раздевали их донага и дрались между собой за добычу. Живых людей, попавшихся им под руку, бродяги добивали камнями и грабили подчистую.

– Куда мы идем? – спросил Харальд.

– Я слышал, что здесь живет старуха-лекарка. Она слывет ведьмой и умело врачует раны.

Вскоре они нашли жилище лекарки. Крышу ее землянки, поросшую травой и кустарником, нельзя было бы различить даже с десяти шагов, если бы не громкие стоны, раздававшиеся среди кустов. Рёнгвальд шепнул Харальду, чтобы тот прикрыл лицо. Разный народ приходит к лекарке, они могут узнать брата конунга и выдать его врагам. Вокруг землянки собралось множество людей, нуждавшихся в помощи. Среди раненых они увидели Тормонда Скальда Черных Бровей. Он был бледен, словно мертвец. Темные кудри оттеняли снег его лба, покрытого испариной.

– Должно быть, ты ранен, скальд? – спросил Рёнгвальд.

Тормонд отнял свою руку от левого бока и показал обломанный комель стрелы, торчащий из-под рубахи. Он прошептал белыми губами:

– Рядом с сердцем, чую, встрял зубец железный!

– Неудивительно, ведь ты почему-то сражался без кольчуги.

– Нет, удивительно! – с трудом произнес скальд. – Я сражался без доспехов, потому что жаждал славной смерти. Однако во время битвы ни меч, ни секира, ни копье не задели меня. Когда битва завершилась, я взроптал на злую судьбу, ибо дал клятву разделить участь конунга. И тут, не иначе как пущенная из облаков, просвистела стрела и встала рядом с сердцем.

– Стрелы не прилетают с небес, – усомнился Рёнгвальд.

– Уверяю тебя, вокруг не было ни души. И эту стрелу пустили так метко, как не смог бы сделать даже Эйнар Брюхотряс, лучший лучник в Норвегии.

– Эйнара точно не было в войске бондов, – заверил сын ярла. – Говорят, он в Энгланде выпрашивает ярлство у Кнута Могучего. Хорошо, что ты здесь, скальд. Оставлю на тебя Харальда, а сам отправлюсь на поиски людей конунга, укрывшихся в окрестностях. Как знать, может, мне удастся собрать отряд и мы пробьемся в Швецию. Если я не вернусь, уходите отсюда сразу же, едва перевяжут ваши раны. Сейчас Торир Собака преследует отряд Дага, но он скоро возвратится, и тогда не будет пощады тем, кто сражался на стороне Олава конунга.

Бледный скальд молча кивнул. Рёнгвальд ушел. Вскоре после его ухода из землянки выползла изможденная старуха зловещего вида. Она принялась осматривать раненых. Некоторым раненым лекарка без обиняков говорила, что они вряд ли дотянут до утра, поэтому не стоит тратить на них время. Тощая старуха развела в землянке огонь и приступила к врачеванию. Все время прибывали все новые раненые. У одних хватало сил приковылять самим, других приносили друзья. Вместе с ранеными пришел бродяга. Наметив хищным взглядом человека, впавшего в забытье, он подходил к нему и обшаривал его одежду. Ни у кого не было сил остановить его, и он беззастенчиво обирал умирающих и бормотал себе под нос:

– Вот уж не думал, что в один день увижу сразу два чуда: как померкло солнце и как был разбит наголову Олав конунг. Возможно, люди конунга смело сражались, но раны они переносят малодушно. Стыдно смотреть, как взрослые мужи стонут и плачут от пустяковых царапин.

Внимание бродяги привлек бледный и молчаливый скальд. Грабитель спросил Тормода:

– Ты был в бою? На чьей стороне?

– На стороне тех, чье дело лучше, – уклончиво ответил исландец.

Оборванец не унимался. Глядя на шею Тормода, он угрожающе сказал:

– Ты, верно, человек конунга? У тебя драгоценное ожерелье. Подари его мне, а не то я выдам тебя бондам.

– Возьми, если хочешь! Мне ничего не жаль. Я потерял больше в этом сражении, – покорно вымолвил скальд.

Но едва бродяга протянул руку к ожерелью, Тормод молниеносно выхватил короткую секиру, спрятанную под плащом, и отсек грабителю кисть руки. Бродяга завопил от боли. Из обрубка руки вверх била алая струя. Махая обрубком, бродяга бросился наутек, поливая тропу кровью. Все раненые, лежавшие вокруг хижины, громко рассмеялись.

– Порицал других, что не могут терпеть боли, а сам вскричал, как трусливый заяц! – хохотал умирающий, которому лекарка отказала в помощи.

Другой раненый, с застрявшим в черепе топором, не мог говорить и только вздрагивал в приступе неудержимого смеха. Тормод спрятал острую секиру и сказал:

– Спасибо бродяге за то, что потешил меня перед смертью.

– Ты собираешься умирать, скальд? – удивился Харальд. – Ведь ты выздоравливал даже после более страшных ран.

– Я хочу попасть в тот же приют, что и конунг, а жизнь теперь для меня хуже смерти.

– Брат сейчас в раю.

– В… в… в х..х..христианском раю? В..в..возможно. Но я все же надеюсь встретиться с ним в Вальхалле.

Вальхалла, или Чертог Мертвых, стоит в Астарге, волшебном городе асов. Высока и обширна обитель мертвых. В ее стенах сделано пятьсот дверей и еще сорок. Через каждую дверь могут пройти восемь сотен воинов, павших в битвах. Их называют эйнхерии. В Чертоге Мертвых царит веселье. С раннего утра, как только пропоют петухи, эйнхерии облекаются в доспехи и, выйдя из палат, бьются и поражают друг друга насмерть. В том их забава. А как подходит время к завтраку, они едут обратно в Вальхаллу и садятся пировать. Так говорится:

На пиру собираются все павшие в битвах с тех самых пор, как был создан мир. Но сколько бы ни было эйнхериев в Вальхалле, всегда хватает им мяса вепря по имени Сэхримнир. Каждый день вепря варят, а к вечеру он снова цел. И конечно, дичь запивают не простой водой, ибо многим, попавшим в Вальхаллу, слишком дорогим питьем показалась бы та вода, если бы не сулила им Вальхалла лучшей награды за раны и смертные муки. Коза по имени Хейдрун стоит в Вальхалле и щиплет иглы с ветвей того прославленного дерева, что зовется Лерад. А мед, что течет из ее вымени, каждый день наполняет большой жбан. Меду так много, что хватает напиться допьяна всем эйнхериям. Лишь одноглазый Один, хозяин Вальхаллы, ничего не ест. Всю еду, что стоит пред ним на столе, он бросает двум волкам – они зовутся Гери и Фреки, что означает Жадный и Прожорливый. Ему не нужна никакая еда. Он пьет лишь вино и следит за тем, чтобы его гости ни в чем не знали нужды.

Впрочем, Вальхалла является измышлением язычников, не знающих истинной веры. Нет никакого Астарга, никогда не было асов и ванов. Никто не видел Чертога Мертвых, зато доподлинно известно, что существует преисподняя, где будут вечно мучиться язычники, которые молятся Одину, Тору и иным злым духам. Тормод Скальд Черных Бровей разделял языческое заблуждение, что доблестные воины попадают в Вальхаллу и в загробном мире бьются и пируют, как на грешной земле.

Пока Харальд размышлял, почему скальд стремится попасть в Чертог Мертвых, подошел их черед предстать перед старухой-лекаркой. Пригнув голову, Харальд переступил порог низкого жилища колдуньи. На земляном полу стоял большой каменный котел, под ним был разведен огонь. Старуха варила в каменном котле травяной отвар, которым промывала раны.

– Ты бледен, парень, словно мертвец! – сказала старуха, окинув взором Тормода, вошедшего в землянку следом за Харальдом.

– Я не бледный, я румяный, – нашел силы пошутить скальд.

Старуха не отвечала, не поняв шутку, и только Харальд оценил слова скальда. Румяный – это багряный, то есть обагренный кровью.

– Сначала помоги ему, – попросил Тормод, показывая левой рукой на Харальда.

Старуха ощупала предплечье юноши. Харальд едва сдерживался, чтобы не закричать. Липкая холодная испарина покрыла его лоб, глаза застилала пелена, и низкий потолок землянки грозил опрокинуться на голову.

– Кость сломана, только и всего. Сейчас поправлю.

Лекарка выбрала из кучи хвороста две короткие палки, наложила их на сломанное предплечье, туго связала палки ремнями и в завершение помазала распухшую руку густым зельем.

– Не развязывай, пока не заживет. У молодых кости быстро срастаются. А что с тобой? Стрела?

Скальд обнажил бок. Лекарка осмотрела рану, покачала головой:

– Эх, застряла слишком близко к сердцу! Боюсь, помрешь.

Ухватившись худыми цепкими пальцами за обломанный комель стрелы, старуха дернула несколько раз. Зазубренный наконечник крепко сидел в боку и не поддавался.

– Придется вырезать стрелу!

Скальд кивнул. В его лице не осталось ни кровинки. Старуха взялась за нож, начала кромсать плоть. Исландец не издал ни звука, только стиснул зубы.

– Не получается! – обескураженно призналась лекарка. – Попробую клещами.

Она подняла с пола железные клещи, стряхнула с них золу. Перед клещами обломок стрелы не устоял. Лекарка с усилием выдернула наконечник. Он был старинной ковки. Наверное, прапрадед какого-нибудь бонда стрелял подобными стрелами в викингских походах. На ржавых зазубринах стрелы остались волокна белого цвета. Скальд глянул на них, и подобие улыбки промелькнуло по его белому лицу.

– Хорошо нас кормил конунг. Жир даже у меня в сердце.

С этими словами исландец повалился на спину и зашептал бескровными губами:

Тормод замолк. Харальд склонился к скальду. Приложив ухо к его губам, он с трудом разобрал:

– З… з. заверши мою вису, Харальд! В… в… ведь ты же любитель меда поэзии…

С этими словами Тормод Скальд Черных Бровей умер, не закончив своей последней висы. Харальд мысленно попрощался с другом: «Легкой тебе дороги, Тормод! Не знаю, куда ты держишь путь, в рай к Иисусу Христу или в Чертог Мертвых на пир к Одину! Жаль, что ты не успел поведать мне все тайны стихосложения». Для мужчины есть более достойное занятие, чем оплакивать погибших. Харальд забрал грозную секиру скальда. Он потянулся за золотым ожерельем, но не нашел его на шее скальда. Видимо, старуха опередила его. Харальд почувствовал прилив гнева. Мало того, что гнусная колдунья ничем не помогла, она еще ограбила мертвого. Он взял здоровой рукой секиру и гневно крикнул старухе:

– Верни ожерелье!

– Мне положена плата за твое излечение. В смерти твоего друга я не виновата. Даже Один и Тор не спасли бы его.

– Хватит пререкаться, старуха! Сдается мне, что ты уже говоришь устами покойницы. Верни украденное, или я рассеку тебя пополам!

Худая колдунья испугалась Харальда, приближавшегося к ней с острой секирой. Скорчив гневную гримасу, она швырнула на земляной пол золотое ожерелье и разразилась грубой бранью. Харальд поднял ожерелье и вышел из землянки лекарки. Ему предстояло найти надежное укрытие. Оглядевшись вокруг, он увидел на соседнем пригорке полуразрушенный сарай и решил спрятаться под его просевшей крышей.

По пути к сараю он размышлял над кённингами незаконченной висы. «Багряный муж» – это Тормод, обагренный кровью. «Зубец железный» – ржавый наконечник стрелы, прилетевшей неизвестно откуда. Топкая тропа, ведущая к сараю, подсказала Харальду еще один ответ. Бродяга, которому Тормод отсек воровскую кисть, бежал по этой тропе. Вдоль нее тянулся след из кровавых пятен. Глядя на кровавый след, Харальд сразу же вспомнил, что скальды называют кровь «болотом язв», а рану – «тропой». Но он не мог понять, кого скальд назвал худой женой, которой принадлежит обагренный кровью муж с железным обломком у самого сердца. Лекарка, клещами выдернувшая стрелу, была изможденной старухой. Но разве скальд принадлежит этой ведьме? Может быть, Тормод вспомнил Торбьёрг Черную Бровь из Долины Эрна, в чью честь он сложил хвалебную песнь? Говорили, что девушка очень высока и худощава. Но Черная Бровь не жена скальда. Впрочем, вот разгадка! Не далее как сегодня утром Тормод призвал войско на встречу с худой женой. Как говорится в Древних Речах Бьярки:

В Древних Речах слово «битва» заменено на имя «Хильд». Так сказано: «Я вас побуждаю баловать Хильд», и всякий понимает, что Бьярки зовет друзей на битву. Хильд – одна из валькирий, которых одноглазый Один посылает на каждую битву. Они мчатся по воздуху на крылатых конях, а от блеска их доспехов на небе возникает сияние, видимое только в Северных Странах. Валькириям дано право решать, кто выживет, а кто падет на поле сражения. Потом они подбирают павших и уносят их в Вальхаллу. Имя «Хильд» означает Свирепствующая, она великанша ростом и костлява. Свирепствующая находит упоение в битвах, которые часто называют «хохотом Хильд» или «вьюгой Хильд». Валькирия – та самая худая жена, которой по праву принадлежит обагренный кровью муж. Хильд унесет скальда в Чертог Мертвых, куда он так стремился попасть.

Харальд шептал: «Бури дня». Наверняка это сегодняшняя битва. А что скальд имел в виду под словом «дюже»? Наверное, он хотел сказать, что его рана ноет дюже. А лучше так – «метки бури дня саднят мне дюже». Он чувствовал, что получилось не очень складно, зато он закончил вису, сложенную прославленным скальдом.

 

Глава 6

«Бросил тело братнее…»

Раненый Харальд с большим трудом добрался до сарая, стоявшего на вершине холма. Дверь сарая была выломана, и он вошел внутрь. На полу лежал толстый слой валежника. Харальд опустился на валежник, надеясь отдохнуть и набраться сил. Но едва он прилег, за полуразрушенной стеной сарая раздались голоса. Он поспешно зарылся в валежник, чтобы его не заметили. Голоса приблизились, было слышно каждое слово. Из отрывочных восклицаний Харальд понял, что к сараю подошли дружинники лендрманнов, участвовавших в битве на стороне язычников. Дружинники спорили о том, куда исчезло тело Олава конунга.

– Нет нигде, – произнес грубый голос. – Торир Собака как с цепи сорвался. Рычит, что всего несколько часов гонялся за Дагом, а когда вернулся, тела конунга не было на месте.

– Надо спросить у бондов. Наверняка они утащили мертвое тело, чтобы предать поруганию. У них здорово накипело против Олава конунга.

– Бондов не найти. Прямо удивительно! Было такое огромное войско, а к вечеру все разошлись. Они спешат по домам к своим коровам и козам.

– Посмотри в сарае, – приказал старший из дружинников.

Харальд затаил дыхание. Он услышал, как дружинник зашел внутрь. Наверное, вглядывался в полутьму. Хруст веток, сопровождавших его шаги, громко отдавался в ушах юноши. Никого не обнаружив, дружинник вышел.

– Там пусто!

Дружинники удалились. Когда вдали замолкли их голоса, Харальд перевел дух. Его мучил стыд. Быть может, следовало отбросить валежник, подняться во весь рост и принять бой с людьми Торира Собаки? Но с одной рукой он вряд ли бы причинил им большой вред, а вот его самого наверняка бы убили. Разумнее спрятаться, тем более никто не узнает о проявленном малодушии. Никто, кроме него самого, а от самого себя ничего не скроешь. А что бы посоветовала мать? Аста наверняка взглянула бы на трусливого сына холодными синими глазами и отвернулась бы с презрением. С каким негодованием она рассказывала сыновьям о том, как ярл Хакон по прозвищу Злой Ярл прятался от врагов в свином хлеве. В хлеву вырыли глубокую яму, закрыли ее бревнами, сверху насыпали земли и навоза и запустили в хлев свиней. Ярл несколько дней сидел в яме, согнувшись в три погибели, под хрюканье свиней, пытаясь сохранить свою жалкую жизнь, вместо того чтобы выйти к своим преследователям с оружием в руках и принять достойную смерть.

Харальд возблагодарил Бога, что его убежищем стал сарай, а не свиной хлев. Валежник лучше вонючего навоза. Сухо и хорошо пахнет. Впрочем, с края связки валежника намокли. Харальд пытался определить, откуда натекла лужа, но слабость одолела его. Он с трудом отодвинулся подальше, нащупал сухое местечко и забылся тяжелым сном.

Утром он пробудился от холода. Нестерпимо ныло предплечье. Рукав рубахи намок в чем-то густом и липком. Действуя левой рукой, он отбросил несколько вязанок валежника и замер в изумлении. На ложе из ветвей лежал конунг Олав Толстый. Его бледное лицо дышало спокойствием, глаза были широко открыты и пристально смотрели на брата. Связка валежника, отброшенная к стене, шумно сползла вниз. Харальду почудилось, что конунг шевельнулся. Юноша отпрянул от тела и выбежал из сарая.

Из утреннего тумана, окутавшего холм, на него в испуге смотрели два бонда, пожилой и молодой. Харальд предстал пред ними как мертвец, восставший из могилы. Бонды приготовились бежать без оглядки, но тут пожилой узнал юношу. Щурясь, чтобы лучше разглядеть его лицо, он робко спросил:

– Не младшего ли брата Олава конунга видят мои глаза?

– Я Харальд, сын Сигурда. Там… под валежником… или мне почудилось спросонья?

Сейчас Харальд не знал, что и подумать. На самом ли деле он видел брата? В белесом тумане все казалось зыбким, как в сновидении. Пожилой бонд поспешил развеять его сомнения:

– Тебе не почудилось. Мы спрятали тело конунга в сарае. Перед битвой Олав конунг просил нас позаботиться о мертвых, а если будет суждено погибнуть ему самому, то велел спрятать его тело, чтобы потом предать христианскому погребению. Мы местные бонды. Я – Торгильс, сын Хальма, владелец здешних земель, а это мой сын Грим Добрый.

Харальд разглядел глупую ухмылку на лице бонда помоложе. Видимо, прозвище дали дурачку в насмешку. Подтверждая его догадку, Грим простодушно добавил:

– Олав конунг щедро отсыпал нам серебра…

Торгильс поспешно прервал откровенную речь сына:

– Мы рады оказать последнюю услугу конунгу. Он был милостив к нам и велел не топтать наши посевы. Хорошо, что мы догадались спрятать его тело в старом сарае за оградой усадьбы. Вчера вечером люди Торира Собаки обыскали наш двор. Перевернули все вверх дном и допытывались, не знаем ли мы, куда подевалось тело Олава. Мы, конечно, отвечали, что ничего не знаем. Всю ночь мы с Гримом строгали гроб, а рано утром пришли забрать тело. Раньше, в век сожжений, умерших конунгов сжигали на кострах со всем их добром. Так установил бог Один, ибо каждый является в Вальхаллу только с тем богатством, которое сгорело на костре. Сейчас знатных принято хоронить в лодках или кораблях, над которыми насыпают высокие курганы. Олав Толстый верил в Белого Христа и просил похоронить его по обычаю новой веры. Мы не знаем, как это делается, однако в Нидоросе живет епископ Сигурд. Мы отвезем гроб на моем корабле, и епископ поступит с телом по-христиански. Пойдем с нами. Мы окажем двойную услугу конунгу, если позаботимся о его брате.

Харальд призадумался. В отличие от своего простоватого сына, Торгильс выглядел хитрецом. Говорит льстиво, но себе на уме. Вдруг он заманит его в ловушку, а потом выдаст врагам? Впрочем, в нынешнем положении выбирать не приходится. Куда он пойдет, раненый и голодный, и как найдет приют в незнакомой местности? Взвесив все это, Харальд сказал:

– Я доверюсь вам, бонды!

Бонды пришли с носилками, на которые положили тело Олава. Мертвый конунг пристально глядел вверх, словно хотел пронзить взором туман, закрывавший небо. Они двинулись в путь. Торгильс и Грим несли тело конунга, за ними брел Харальд, держась за ноющее предплечье. Бонды безошибочно находили дорогу в белесой пелене. Впрочем, до их усадьбы было рукой подать. Когда они проскользнули за ограду и оказались в безопасности, Торгильс извлек из стога сена гроб, сколоченный из старых, растрескавшихся досок. Наверное, они с незапамятных времен хранились под крышей амбара, и только скупость хозяина уберегла их от участи быть сожженными в очаге. Теперь из этих потемневших досок сделали гроб для конунга.

«Такого ли убогого ложа достоин повелитель Норвегии!» – печально думал Харальд. Но Олаву было все равно. Конунг смотрел мертвыми глазами в небо.

– Я слышал, христиане закрывают своим покойникам глаза, – промолвил Торгильс.

Харальд положил на веки брата два серебряных дирхема с затейливой надписью арабской вязью, значения которой не понимал, и произнес одну из немногих известных ему молитв: «Pater noster, qui es in caelis…» Когда он закончил молитву, глупо улыбающийся Грим накрыл гроб крышкой из толстой доски.

– Брат конунга поплывет вместе с нами в Нидорос? – осведомился Торгильс.

Харальд колебался. Он знал, что епископ Сигурд был даном и слыл ненавистником конунга. В христианском погребении он не откажет, но вполне может отправить младшего брата в могилу вслед за старшим. Так говорит о Харальде скальд Тьодольв:

«Вежей шлема» называют голову, ибо воину голова нужна, чтобы носить шлем. Размышляя о том, что в Трондхейме его выдадут с головой, Харальд вспомнил, что Рёнгвальд, сын ярла, собирался пробраться в Швецию. Тогда он сказал, что ему нужно в землю свеев.

– Конечно, господин! В Норвегии брату конунга не будет покоя. Но тебе не добраться одному. На всех дорогах засады. Надо ехать потайными лесными тропами. Я могу дать тебе доброго коня и надежного проводника. Надеюсь, юный господин щедро заплатит за услугу?

Харальд с подозрением глядел на плутоватую физиономию бонда. Если отдать ему сейчас золотое ожерелье, не бросит ли его проводник в непроходимой чаще? Он решил слукавить:

– Я все потерял после битвы. Монеты, которые я положил на глаза брата, – последние. Но в Швеции у нашей семьи много верных друзей. Они щедро наградят и тебя, и проводника.

– Согласен! Только я бы посоветовал снять знак, который выдает в тебе христианина, – Торгильс показал на серебряный крестик, висевший на шее юноши.

Харальд колебался. Снять крест означало лишиться покровительства Христа. Разумно ли это? С другой стороны, крест не защитил брата. Так ли силен христианский бог, как уверял Олав? Или все-таки положиться на заступничество Иисуса? Заметив его сомнения, Торгильс продолжил уговоры:

– Поверь, если кто-нибудь увидит крест, твоя голова недолго останется на шее. Но ты можешь всех обмануть.

Торгильс вынул из-за пазухи маленький молот Тора, прикрепленный к красному витому шнуру. Молот Тора имеет собственное имя – Мьёлльнир, что означает «молния». Неразумные язычники полагают, что это оружие выковано цвергами – братьями-карликами. Раскаленный Мьёлльнир нельзя удержать без железных рукавиц. Этим молотом Тор сокрушил владычество злых великанов. До сих пор вместо благопристойных христианских имен многие мужчины и женщины предпочитают называть себя именами, произведенными от имени Тора: Тормод, Торир, Торгильс, Торстейн и им подобные. Амулеты с молотом Тора в те времена носили почти все язычники. Торгильс сказал:

– Ты думаешь, это обычный молот? Гляди!

Бонд перевернул амулет, и тот сразу же стал похож на крест. Перевернул еще раз – и крест вновь обратился в молот.

– Пусть твой Христос смотрит снизу и видит крест, а Тор пусть смотрит сверху и видит свой молот. Оба останутся довольны.

Лукавые амулеты изготавливались для «неполных» христиан, принявших крещение, но продолжавших исполнять языческие обряды. Конунг Олав Толстый не привечал двурушников, но даже среди жителей побережья, которые вели обширную торговлю с христианами из других стран, было немало полуязычников, не говоря уж об обитателях горных долин. Харальд снял крестик и повесил вместо него полуязыческий амулет. Торгильс, довольный удачным обменом, спрятал подальше серебряный крестик.

На этом страдания Харальда не закончились. Торгильс убедил его облачиться в простонародную одежду. Он помог юноше освободиться от кольчуги и шелковой рубахи и тут же спрятал их. Харальду была выдана старая залатанная одежда, которую бонд, наверное, припас для своих рабов. Юношу переодели под бормотание Торгильса, что одежда пришлась в самую пору. В завершение Торгильс сказал, что Харальду придется оставить закаленную секиру, принадлежавшую Тормоду Скальду Черных Бровей. Как ни горько было расставаться с благородным оружием, Харальд не мог не признать, что человек в одежде бонда с такой секирой в руках сразу вызвал бы подозрение. Он отдал секиру скальда, и бонд тут же спрятал ее в свой бездонный тайник. Взамен Торгильс принес топор. Путник без топора выглядел бы непривычно. Топор был обыкновенным, какими рубили дрова и строгали бревна. Однако при необходимости он обращался в оружие.

Торгильс ушел за проводником, оставив Харальда наедине со своим сыном. Они сидели друг напротив друга на скамьях для хозяина и почетных гостей, которые располагались между деревянными столбами, поддерживавшими крышу. Торгильс принадлежал к сословию «могучих бондов», то есть зажиточных землевладельцев, но его жилище был выстроено без затей, как строили предки. Длинный дом, сложенный из толстых сосновых бревен, имел одно помещение – лишь в торце было выгорожено спальное место для хозяина и его жены. Остальные домочадцы спали на земляном полу по обе стороны от углубления, в котором был устроен очаг на каменном ложе. Дым от огня поднимался к закопченным балкам потолка и выходил через отверстие в крыше. Раньше люди жили под одной крышей с домашним скотом, но сейчас наступили другие времена, и у зажиточных хозяев скотина содержалась в отдельном хлеву.

Улыбающийся Грим в круглой шапочке с длинными завязками, которые носили все бонды, расспрашивал Харальда о жизни конунгов. Владыки Норвегии представлялись простодушному бонду кем-то вроде богов Одина и Тора. Если бы Харальд сказал, что конунги ездят на восьминогом коне, похожем на Слейпнира – волшебного коня Одина, или владеют кораблем, который после плавания по желанию хозяина уменьшается до размеров платка и прячется в карман, Грим наверняка поверил бы и только затряс бы в изумлении завязками своей шапочки.

Наконец вернулся Торгильс вместе с проводником. Им оказался племянник бонда, молодой парень, сверстник Харальда. Его звали Кетиль Тюленьи Яйца. Он назвал себя и с гордостью добавил:

– У меня приметное имя. Не каждый день встретишь такое.

Кетиль Тюленьи Яйца был крепким парнем, полным сил и задора. Торгильс уверял, что, несмотря на юные годы, его племянник отлично знает дорогу в горах. У Харальда не было иного выхода, кроме как принять его слова на веру. Торгильс наказал отвечать, если их остановят, что они едут в горы наняться лесорубами. Он шепнул Харальду, что не сказал племяннику, у кого он будет проводником. Кетиль, конечно, догадается, что его спутник из знатной семьи, но ему и в голову не придет, что Харальд – брат конунга. Племянник надежный парень, но лучше не соблазнять его дурными мыслями о предательстве.

В полдень Харальд распрощался с бондом. Торгильс наложил на повозку большой стог сена, под которым спрятал гроб с телом конунга, и готовился отвезти его на свой корабль, чтобы плыть по фьорду в Нидарос. Харальд и его проводник отправлялись на восток. Они сели на лошадей, о которых хитрый бонд сказал, что таких могучих коней не сыскать во всем Трондхейме, и поехали прочь из его усадьбы. Чтобы никому не попасть на глаза, Кетиль выбрал длинный окружной путь. Когда они обогнули Стикластадир, Харальд бросил с седла прощальный взгляд на место сражения. Мысленно простившись с воинами, павшими в битве, он хлестнул свою лошадь и пустился догонять проводника.

 

Глава 7

«Вот плетусь из леса…»

Харальд покинул Стикластадир в сопровождении молодого бонда, который не знал его имени. Тропа, по которой они ехали на лошадях, вела в горы. Заболоченный луг сменился березовой рощей, потом тропу потеснили сосны, вросшие в крутые склоны. Сосны быстро редели, уступив место кустарнику. Чем выше, тем реже становился кустарник. Вершина хребта была голой, только мох и голые камни. Они проехали мимо озера, чьи синие воды отражали горные вершины, покрытые белыми пятнами не тающего летом снега. На плоской вершине завывал ветер, холод пронизывал путников до костей.

Лошадей, которых дал им бонд Торгильс, звали Тащи Плуг и Вози Сено. Они были настоящими клячами, старыми и костлявыми. Давно прошло время, когда их можно было использовать для пахоты и других работ. Вози Сено, впрочем, была порезвее, и молодой проводник уверенно направлял свою клячу между скал, не заботясь о том, поспевает ли за ним его товарищ по путешествию. Тащи Плуг тащилась медленнее самого ленивого вола. Харальд старался не отставать, но ему было тяжело в седле, так как каждый толчок отдавался в сломанном предплечье и ушибленном боку. Когда они перевалили за хребет и спустились вниз по склону к той черте, у которой начинался сосновый лес, Харальд потерял последние силы. Он сполз с седла, сел на мягкий мох и безучастно наблюдал, как Кетиль Тюленьи Яйца высекает искры из кресала и раздувает огонь. Скупой Торгильс дал им совсем мало еды. Харальд жадно съел свою долю и заснул у костра.

Ночью его мучили кошмары. Ему почудилось, что Кетиль осторожно поднялся со своего места, бесшумно подкрался к нему и начал душить. Харальд с трудом вырвался из его объятий и вдруг понял, что это не молодой бонд, а старуха-лекарка, набросившая петлю ему на шею. Задыхаясь, он позвал на помощь. Кетиль вскочил на ноги и осведомился:

– Что с тобой? Почему кричишь?

Харальд очнулся от страшного сна и обвел глазами место ночлега. Вверху шумели кроны деревьев, костер едва тлел. Вдали в кустах фыркала Тащи Плуг. На камнях выступил иней, но тело Харальда горело жаром, и он не чувствовал ночного холода.

– Мне приснилось, что меня душит… старуха.

– К тебе приходила мара, – уверенно определил Кетиль. – Хорошо, что я вовремя проснулся.

Марами называли ведьм, которые душили людей во сне. Харальд слышал, что один из его предков Инглингов расстался с жизнью из-за мары. Его стал одолевать сон, и он заснул, но тут же проснулся и позвал к себе слуг, сказав, что его топчет мара. Слуги бросились на помощь, но, когда они взяли его за голову, мара стала топтать ему ноги, так что чуть не поломала их. Тогда они взяли его за ноги, но тут она так сжала ему голову, что он сразу умер.

Молодые люди бодрствовали, опасаясь, что мара незаметно подкрадется к ним. Кетиль подбросил дров в костер, они сели спиной друг к другу, тревожно вглядывались во тьму. Харальд знал, что ему следовало проявлять особую осторожность, потому что он был потомком Инглингов. В «Саге об Инглингах» рассказывалось, что однажды сыновья конунга Гисль и Эндур, двенадцати и тринадцати лет, обратились к колдунье Хульд и попросили ее сделать так, чтобы они смогли убить своего отца. Колдунья обещала исполнить их просьбу, но с условием, что отныне убийства родичей будут постоянно совершаться в роду Инглингов. С той поры Инглинги враждуют друг с другом, а ведьмы подстрекают их. Харальд незаметно ощупывал каменистую почву. Известно, что иные колдуны умеют нырять в землю, словно в воду, подкрадываются снизу, внезапно хватают добычу и увлекают ее вниз, как хищная рыба увлекает в глубины фьорда неосторожную птицу, присевшую на волны.

Молодой бонд рассказал о том, как двое его родичей спаслись от троллихи. Их наняли проводниками богатые торговцы. Перед переходом через горы купцов предупредили, чтобы они вели себя тихо и не разбрасывали кости после трапезы. Но купцы только потешались над страхами проводников. Когда они заночевали в пустой лесной хижине, купцы шумели, орали песни и беззаботно бросали кости в костер. Ночью на запах мяса пришла свирепая троллиха, ростом выше хижины. Одного за другим она разорвала на части и пожрала всех купцов. Двое родственников бонда успели спрятаться на чердаке. Выждав, когда троллиха повернулась к ним спиной, они всадили в нее копье. Троллиха страшно взвыла и бросилась вон из хижины с копьем между лопаток.

– Неизвестно, издохла ли она с копьем или выжила. Мои родичи вернулись из леса с товарами, которые принадлежали погибшим купцам, и рассказали про троллиху. Товары они забрали себе и обогатились, – закончил молодой бонд.

В свою очередь, Харальд рассказал, как конунг Свейгдир из рода Инглингов дал обет найти Жилище Богов и старого Одина. Он ездил с двенадцатью слугами по всему свету. Однажды в Холодной Швеции он встретил родственников, которые устроили для него пир. Вечером после захода солнца, когда Свейгдир шел с пира в спальный покой, он увидел, что у большого камня сидит карлик, скальный человек. Свейгдир и его люди были очень пьяны. Они подбежали к камню. Скальный человек позвал Свейгдира, предлагая тому войти, если он хочет встретиться с Одином. Но как только Свейгдир вошел в камень, тот сразу закрылся, и больше никто не видел конунга. А камень стоит до сих пор, и усадьба за ним называется У Камня.

Пугая друг друга страшными рассказами, юноши коротали ночь. Утром они продолжили путь. Через несколько дней, перебравшись через горные хребты, они оказались в Ямталанге. Этот край был заселен трёндами – выходцами из Трондхейма, покинувшими родные места во времена конунга Эйстейна Злобного. Он притеснял трёндов и, глумясь над ними, дал им в правители своего пса. Трёнды решили, что пес лучше, чем человек, ибо при нем они смогут сохранить свои свободы. Волшебством они вложили в пса ум трех людей: два слова он лаял, как пес, а третье произносил, как человек. Но Эйстейн Злобный не прекращал притеснений, и многим трёндам пришлось бежать от его неистовств за горы. Когда они расчистили и обустроили дикий край, норвежские и шведские конунги стали спорить за Ямталанг. Никто из его жителей не мог в точности сказать, чей он подданный. Во всяком случае, подати с них требовали и норвежцы, и свеи.

В этом спорном краю беглецам надо было соблюдать осторожность и избегать наезженных дорог. Они ехали заросшими лесными тропами. Когда на их пути встречались расчищенные под пашни и луга пространства, они быстро пересекали их и сразу же ныряли в лесную чащу.

Сидя в седле, Харальд сочинил вису. Он окликнул товарища по путешествию и начал читать ему стихи:

Однако молодой бонд дослушал только до половины и, пренебрежительно махнув рукой, продолжил путь. Он не был охотником до меда поэзии, зато часами рассуждал о походах викингов. Он собирался отправиться за море через год-другой. Вечерами, расседлав лошадей и разведя костер, молодой бонд рассудительно говорил:

– У меня есть старший брат, он унаследует отцовскую усадьбу. Младшим сыновьям, по обычаю, достанется малая часть имущества. Мне надо будет идти в викинги, чтобы заработать на собственную усадьбу.

Харальд вступал с ним в горячий спор, доказывая, что викинги прежде всего должны думать о воинской славе, которая будет воспета скальдами. Но молодой бонд гнул свое:

– Из твоих вис не сложишь дома и землю на них не купишь. Главное – это добыча, ради нее сражаются все викинги. Мой отец ходил в викинги вместе с Торкелем Высоким, которому англы заплатили огромный гельд. Доля отца была больше, чем у остальных викингов, потому что он убил много англов и даже зарубил топором их главного кудесника, не пожелавшего выкупить свою жизнь. На эти деньги мой отец построил добрую усадьбу и завел коров. Я тоже вступлю в дружину какого-нибудь морского конунга. Рассказывают, что далеко на севере есть волшебная Страна Бьямов. Золото и серебро там лежат под ногами, как грязь. Я наберу столько, сколько могу унести, а я парень крепкий. Потом я вернусь из викинга и заведу большое хозяйство.

– Неужели все твои мечты о коровах и овцах? Вернешься из похода, будешь заниматься скотом и пашней и забудешь о воинской доблести? – с презрением спрашивал Харальд.

– В дальний викинг уже не смогу ходить, а в ближний буду. Мой дед так вел хозяйство. Весной он пахал землю и сеял хлеб, потом уплывал на своем корабле в викинг, нападал на прибрежные селения в Норвегии. Летом он возвращался домой и занимался жатвой хлеба, а после жатвы уходил в осенний поход. Жаль только, что конунг Олав Толстый запретил ходить по Норвегии. Не перечесть, скольким викингам разрубили затылки за непослушание конунгу. Но теперь конунг убит, и все пойдет по-старому.

– Как ты смеешь порицать законы, установленные… – Харальд чуть было не сказал «моим братом», но вовремя прикусил язык.

Молодой бонд раздражал его тем, что обращался с ним почти на равных. Правда, он не знал, что перед ним потомок Инглингов, но все же деревенский парень мог бы вести себя поскромнее. Харальда так и подмывало поставить бонда на подобающее ему место, но он сдерживал себя, понимая, что ему не обойтись без проводника. К тому же бонд умел добывать еду для двоих. Скудные припасы, выданные Торгильсом, быстро кончились, но Кетиль ловко ловил пятнистую форель в горных ручьях и жирных лососей у водопадов, шумно низвергавшихся с горных склонов. Харальд с удовольствием присоединился бы к рыбной ловле, но его правая рука не действовала, а левой он не хотел удить, чтобы не слышать насмешек сверстника. Оставалось стоять у водопада и с завистью наблюдать, как молодой бонд забрасывает леску, сплетенную из белого конского волоса, и выдергивает лососей из пены. По обычаю всех рыбаков, он откупался от рыбы. Вытащив первого лосося, он говорил, что добыл его для себя. Вытащив вторую рыбину – оправдывался, что это за крючок. Третья рыбина была за леску из конского волоса, четвертая – за брод через ручей и так далее.

Пока молодой бонд готовил улов на костре, Харальд рассказал ему историю о Локи, которую слышал от Тормода Скальда Черных Бровей. Скальд говорил, что среди языческих богов, или, лучше сказать, вождей асов, был Локи. Его называли позорищем асов, бессовестным плутом, хвастуном и обманщиком. Однажды этот плут напросился в спутники к одноглазому Одину, отправившемуся осмотреть весь мир. Они пришли к водопаду, возле которого сидела выдра. Она как раз поймала лосося и ела, зажмурившись. Тогда Локи схватил камень, бросил в выдру и попал ей в голову. И стал похваляться Локи, что одним ударом добыл выдру и лосося. Подошли они к одному двору. Хозяина звали Хрейдмаром, он был могущественным человеком, изрядно сведущим в колдовстве. Асы попросились ночевать и сказали, что у них вдоволь еды, и показали хозяину свою добычу. Но, увидев выдру, хозяин позвал своих сыновей, Фафнира и Регина. Они напали на Одина и Локи и связали их. И сказали они, что та выдра была их братом. Тогда асы предложили выкуп, какой назначит сам колдун. Тот потребовал, чтобы всю выдру от кончика хвоста до усов засыпали золотом, а иначе не соглашался мириться.

– Он не терялся, это Хрейдмар, раз ему выпал случай слупить золотишко с чужаков, – одобрительно заметил Кетиль, поворачивая над огнем лососей, нанизанных на прутья.

– У них не было при себе золота, поэтому Один остался в заложниках, а Локи отправился за выкупом в страну черных альвов к карлику по имени Андвари.

Не так-то просто было найти карлика, потому что он жил в воде в виде рыбы. Поймал его Локи и наложил выкуп, потребовав все золото, что тот хранил в скале. И когда они вошли в скалу, карлик вынес все золото, что у него было, и это было огромное богатство. Тут Локи заметил, что карлик смахнул себе под руку маленькое золотое колечко. Локи велел отдать кольцо. Карлик молил не отнимать у него кольца, говоря, что это кольцо, если он сохранит его, снова умножит его богатство. Но Локи был неумолим и отнял спрятанное. И тогда карлик сказал, что кольцо будет стоить жизни всякому, кто им завладеет. Локи отвечал, что это ему по душе.

Когда Локи принес добычу, Одину понравилось это красивое кольцо, и он отложил его в сторону, а остальным золотом засыпал выдру. Потом он позвал Хрейдмара, чтобы тот взглянул, вся ли шкурка покрыта. Тот вгляделся хорошенько и заметил один волосок от усов и велел прикрыть его. Пришлось Одину отдать спрятанное кольцо, чтобы прикрыть последний волосок. Он сказал, что выкуп уплачен сполна, но это кольцо погубит тех, кто будет им владеть. Так и случилось. Сыновья Хреймара, соблазнившись золотом, убили отца и завладели выкупом за выдру. Потом они из алчности убили друг друга.

– С той поры это кольцо переходит из одних рук в другие, повсюду сея зло и беду. На какое-то время кольцо попало к конунгу Фроди, который отличался благородством и бескорыстием. Пока Фроди оберегал кольцо, во всем свете царило благополучие и не было слышно о распрях и войнах.

– Мирное время подошло к концу. Видать, Фроди умер или у него похитили его сокровище, – предположил молодой бонд.

– Судя по всему, сейчас кольцо в чужих руках. Ну, хватит жарить лосося, бонд. Я умираю от голода, – сказал Харальд.

На следующий день они проснулись, оседлали лошадей и снова отправились в путь. Так продолжалось много дней. Но вот однажды они перешли вброд бурный ручей, и Кетиль, чья кляча первой вступила на противоположный берег, коротко сказал:

– Здесь Хельсингъял!

Харальд осмотрелся. Между двумя берегами ручья не было никакой разницы. И там и там темные ели стояли глухой стеной друг напротив друга. Но молодой бонд уверял, что они добрались до шведских владений. Хельсингъял тянулся до самого моря. Как и вся Швеция, это был лесной край, сплошь покрытый непроходимыми дебрями. Однако шведские конунги проложили удобные дороги через лесные чащи и болота. Не случайно одному из древних шведских правителей дали прозвище Олав Лесоруб, а другого прозвали Энунд Дорога.

В шведских владениях можно было не таиться, и они решили поискать большую проезжую дорогу. Через некоторое время они выехали к деревянному мосту, переброшенному через глубокое ущелье. Перед мостом лежал огромный камень с высеченными на нем рунами. Подобные камни ставились перед бродами, мостами или гатями на болотах, когда кто-либо на собственные средства улучшал дорогу. Руническая надпись на камне вилась змейкой, каждое слово было окрашено в другой цвет. Шевеля губами, Харальд медленно прочитал: «Эйстейн и Бьёрн, братья, воздвигли сей мост в память о своем отце Ёфуре. Покуда мир существует, будет стоять сей мост, широкий и прочный».

– Ты умеешь разгадывать волшебные руны? – удивился Кетиль, впервые за все путешествие с уважением посмотрев на своего спутника.

Руны произошли от божественных сил. Чтобы открыть их, Один прошел через многие страдания. Пронзенный копьем, он висел в ветвях дерева девять дней, как жертва богам, а пав на землю, схватил табличку с рунами. Магические знаки могли исцелять людей. Но это было сложное искусство, ибо неправильно начертанные руны таили опасность. Молодой бонд был наслышан об этом.

– Один человек из нашей долины уверял, что умеет резать руны. Он вырезал какие-то знаки на кости и положил в постель больной женщины. Но ей с каждым днем становилось хуже. Тогда кость со знаками убрали, и больная тотчас пошла на поправку, – рассказывал проводник.

Харальд промолчал. Он хорошо знал шестнадцать Младших рун и легко разбирал надписи на дорожных камнях, которые часто начинались словами: «Пусть это прочитает, кто сможет». Однако волшебную силу имели двадцать четыре Старшие руны, а Харальд знал только их начертания, но не постиг истинный смысл заклинаний. Перед сражением он вырезал на рукояти отцовского меча две руны «Тюр», обозначавшие древнего бога войны. Он думал, что руны сделают клинок непобедимым. Видимо, вырезал неправильно, ибо сейчас ему приходится спасаться бегством.

Проехав по деревянному мосту, юноши увидели хижину. Над ее покрытой землей крышей вился дымок, а на склоне щипали траву стреноженные кони. И хотя они уже находились в шведских владениях, стоило сохранять осторожность и сначала разузнать, что за люди остановились в хижине за мостом. Они спешились, Кетиль вызвался сходить на разведку, а Харальд взял под уздцы Тащи Плуг и Вози Сено и спрятался с ними за раскидистым деревом. Харальд предупредил молодого бонда, чтобы он проявил осторожность при входе в дом, ибо сказано в старинных речениях Высокого:

– Да знаю я! – отмахнулся бонд.

Он отсутствовал довольно долго, а когда вернулся, с унынием сказал:

– Поедем дальше. Нам там места нет. В хижине полно знатных людей. Рёнгвальд, сын ярла Бруси, и другие.

– Рёнгвальд! – радостно вскричал Харальд и со всех ног бросился к хижине.

Не думая о наставлениях, которые только что давал молодому бонду, он широко распахнул дверь и кинулся обнимать одной рукой ошеломленного дружинника. Рёнгвальд не верил своим глазам:

– Харальд! Ты жив? Как ты нашел дорогу?

– Он был моим проводником, – Харальд показал на Кетиля, боязливо приближавшегося к хижине.

– Его следует щедро наградить за помощь.

Харальд снял с шеи золотое ожерелье и протянул его проводнику, пораженному известием, что он столько дней провел в обществе брата конунга.

– Дарю тебе ожерелье весом в две марки золотом. Оно принадлежало моему брату Олаву конунгу. Носи его, бонд, и помни, что тебе посчастливилось оказать услугу Харальду, сыну Сигурда, из рода Инглингов.

Вознаградив ошеломленного проводника, Харальд принялся расспрашивать Рёнгвальда о том, что за время его путешествия произошло в Норвегии. В первую очередь он спросил, похоронили ли брата по христианскому обычаю.

Рёнгвальд тяжело вздохнул:

– Дурные вести дошли из Нидароса! Когда бонд Торгильс привез на своем корабле гроб с телом конунга, епископ Сигурд сказал, что Олав Толстый недостоин христианского погребения, ибо с молодости был викингом и разбойником и вернулся в Норвегию, чтобы грабить и убивать мирных людей. Епископ приказал своим слугам взять гроб, вывезти его на лодке на середину фьорда и утопить.

Харальд задохнулся от гнева. Он поднял глаза к небу, встал ногой на высокий камень, как было положено делать в таких случаях, и дал клятву отомстить за брата.

 

Глава 8

Пламя Одина

Ко дню весеннего равноденствия люди со всех концов Швеции съезжались в Упсалу на великий праздник Дисаблот. Даже сейчас далеко не все свеи познали истинную веру, а в ту пору почти все они были язычниками и поклонялись идолам. Девять дней в языческом капище, средоточии скверны и греха, приносили благодарственные жертвы Тору, Одину и Фрейру и молили лжебогов о даровании победы конунгу Упсалы. К этому празднику был приурочен Всесвейский тинг – народное собрание, на котором обсуждались важнейшие дела. И наконец, как раз в эти девять дней устраивалась ярмарка Дисатинг, на которую привозили товары из дальних стран. Неудивительно, что узкие улочки Упсалы наполняла шумная толпа покупателей, торговцев и зевак. Все были облачены в яркие праздничные одежды, бросая вызов серым тучам, низвергавшим попеременно мокрый снег и дождь.

Брат конунга Харальд и сын ярла Рёнгвальд жили в Упсале. Харальд оправился от раны, предплечье освободили от повязок, и только легкая боль в сырую погоду напоминала о переломанных костях. Он возмужал и раздался в плечах и выглядел почти таким же сильным и взрослым воином, как его спутник Рёнгвальд. Их лица были хмурыми под стать темно-серому небу. Харальд ежился от холода. Здесь, вдали от моря, зима была более суровой, чем в родной Норвегии. Недаром эту страну называли Великой Холодной Швецией. Он угрюмо слушал товарища, который объяснял, что никто из свеев не желает участвовать в походе на Норвегию:

– Прости за прямоту, Харальд. Знатные люди, к которым я обращался, твердят, что если уж такой прославленный воин, как Олав Толстый, потерпел неудачу, то…

– То его младший брат будет разбит в первой же стычке?

– Я не хотел обижать тебя, Харальд. Они просто боятся Кнута Могучего.

Харальд только махнул рукой. Разве можно обижаться на правду? Имя конунга Дании и Англии Кнута Могучего гремит во всех Северных Странах. Кнута многие называют Старым, а ведь он занял датский престол в юном возрасте, а случилось это всего пятнадцать лет назад. Вскоре молодой конунг вторгся в Англию. Король англов Эдмунд Железнобокий трижды побеждал датчан и разгромил бы их в последней решающей битве, если бы не измена графа Эдрика, подкупленного датчанами. Эдмунд Железнобокий был вынужден вступить в переговоры. Он встретился с молодым Кнутом на острове посреди реки Северн. Они поклялись друг другу в верности, обещали жить в вечном мире и обменялись заложниками. Англию разделили на две части. Северная часть страны досталась Кнуту, на юге должен был править Эдмунд. Не прошло и месяца после клятв и уверений в дружбе, как Эдмунд Железнобокий внезапно скончался. Все шептались, что к его таинственной и скоропостижной смерти были причастны датчане, но доказательств не было, и Кнут Могучий стал безраздельным повелителем Англии.

Харальд часто размышлял о враге, погубившем его брата. Он пришел к заключению, что Кнут Могучий берет не удалью викинга, а предпочитает действовать хитростью и коварством. Ведь на поле битвы у Стикластадира не было датчан. Кнут воспользовался руками норвежцев, чтобы одолеть Олава Толстого. Он может ждать годами, выбирая удобный случай расправиться с соперником. Ведя войну в Англии, Кнут оставил править Данией своего малолетнего сына Хёрдакнута. Наставником при юноше был ярл Ульв, зять Кнута. Ярл захотел власти и уговорил своего воспитанника отложиться от отца. Ярл изготовил подложную грамоту, провозглашавшую мальчика конунгом Дании. Грамота была скреплена печатью Кнута, похищенной ярлом. Когда Кнут Могучий узнал об измене, он не подал вида, что гневается. Конунг сказал, что его сын еще несмышленое дитя и он прощает его шалость. Хёрдакнут упал к ногам своего отца и положил ему на колени печать, которая давала ему право на звание конунга. Кнут конунг взял сына за руку и усадил его на почетное место, где тот и прежде сидел. Кнут также помирился со своим зятем. Стараясь загладить свою вину, ярл Ульв со своими кораблями помог Кнуту разбить флот шведского конунга Энунда Углежога.

Казалось, обиды забыты, но ярл Ульв плохо знал своего венценосного тестя. Однажды они играли в тавлеи. Конунг сделал неверный ход, и ярл одержал верх в игре. Конунг взял свой ход обратно, ярл рассердился, сбросил доску и пошел прочь. Конунг сказал: «Ты бежишь, трусливый Ульв?» Ярл остановился в дверях, обернулся и ответил: «Ты не называл меня трусливым Ульвом, когда я со своими кораблями пришел к тебе на помощь. Шведы избивали вас там, как собак!» Ярл вышел и пошел спать. Немного погодя конунг тоже отправился спать. На следующее утро, когда конунг одевался, он сказал своему слуге: «Пойди к Ульву ярлу и убей его». Слуга ушел и через некоторое время вернулся и сказал: «Я не могу убить ярла, потому что он ушел в церковь Лудиуса». Тогда Кнут призвал Ивара Белого. Он был родом из Норвегии, служил дружинником Кнута и спал с ним в одном покое. Конунг сказал Ивару: «Пойди и убей ярла». Ивар пошел в церковь, взошел в алтарь и пронзил ярла мечом. Ярл сразу умер. Ивар вернулся к конунгу с окровавленным мечом в руке. Конунг спросил: «Убил ты ярла?» Ивар ответил: «Да, убил». – «И хорошо сделал», – сказал конунг. Это произошло в Рождество Христово, когда христиане прощают своих врагов. Когда ярла пронзили мечом в алтаре, монахи велели закрыть церковь. Об этом сказали конунгу. Кнут подарил церкви большие земли, и монахи открыли церковь. Место это стало процветать. С тех пор эти земли всегда принадлежат церкви.

Харальд думал, что надо учиться у врага одерживать победы без битв. Придет время, и он сполна отомстит данам. Опустошит мечом их страну и предаст огню их цветущие города. Но пока он изгнанник из собственной страны. Не найти ему приюта и в Швеции. Конунг свеев Энунд Углежог не столь давно вступил на престол и весьма нетвердо восседает на нем. Он сын наложницы, которую звали Эдла, дочь ярла из Страны Вендов. Она была ранее взята в плен, и называли ее рабыней конунга. Даже вендское имя конунга звучит необычно для уха свеев, и многие называют его не Энундом, но Якобом. Знатные свеи оспаривают его права на престол. Он приказывает жечь их усадьбы, за что его и прозвали Углежогом. Враждуя со своим конунгом, шведская знать нашла покровителя в лице Кнута Могучего, и некоторые области Швеции уже попали под его власть. Энунд Углежог, потерпевший несколько чувствительных поражений от данов, вряд ли в состоянии помочь норвежцам. Обдумав все это, Харальд прервал молчание:

– Кажется, пришла пора покинуть пределы Швеции, пока Кнут Могучий не подкупил всех знатных свеев. Посоветуй, куда податься?

– Путь один – в Гардарику по стопам Олава Толстого. Я был с твоим братом в Стране Городов и знаю, что только конунг Ярицлейв Мудрый может сравниться по силе и богатству с Кнутом Могучим. Он помог твоему старшему брату и не откажется помочь тебе.

– Ты поедешь со мной?

– Охотно!

– Как плыть в Гарды?

– Мой добрый знакомый купец Хрольв Гардский часто плавает по Аустрвегу, то есть Восточному Пути.

– Веди меня к нему.

Рёнгвальд повел Харальда на торговую площадь в самом центре Упсалы. Там свеи продавали пиво и хмельной мед, норвежцы торговали чашами и кубками из мыльного камня, финны обменивали на товары драгоценные меха. Но большинство торговцев приехали из Восточных и Южных Стран. Смуглые и горбоносые, они громко кричали на непонятном языке и размахивали перед покупателями блестящими украшениями. Женщины как завороженные смотрели на коричневые пальцы купцов, унизанные перстнями с драгоценными каменьями.

Харальд и Рёнгвальд пришли к лавке купца, привозившего товары из Гардарики. Войдя внутрь, Харальд не смог отвести глаз от тонких струящихся тканей, ниспадавших с потолка до пола. Суровые викинги любят яркие наряды. Каждый стремился раздобыть алый плащ или голубую шелковую рубаху, а кто не может позволить себе целый плащ, тот украшает платье разноцветными лентами. Хозяин лавки был плотно сбитым и стремительным в движении человеком. Глаза его смотрели пристально, а двигался он бесшумно, словно на мягких лапах. Недаром его звали Хрольв, что означает Славный Волк. Любой конунг или ярл был бы готов пригласить в свою дружину подобного волка, ибо Хрольв владел секирой столь же ловко, как весами. Трудно отделить ремесло викинга от ремесла торговца. Всякий купец защищает товар от разбойников, но не упустит случая овладеть чужим добром. Случается, что, приведя свой корабль к какому-нибудь прибрежному селению, купец два дня продает товар, а на третий день отбирает все проданное и уплывает подальше.

Сын ярла Рёнгвальд сказал купцу Хрольву:

– Я привел Харальда, брата Олава конунга. У него есть дело к тебе.

– Буду рад оказать услугу, – низко поклонился купец. – Мой отец, Гудлейк Гардский, служил конунгу. Когда Олав Толстый собрался жениться, он призвал моего отца и попросил купить в Гардарике дорогие вещи, которые трудно достать в Норвегии. Отец снарядил корабль и летом поплыл по Аустрвегу. В Хольмгарде, а это один из главных городов Гардарики, он приобрел множество красивых тканей для свадебных нарядов, роскошные меха и столовую посуду тонкой работы. Осенью он возвращался назад, но дул сильный встречный ветер, и корабль отца был вынужден укрыться у островов. Там его подстерег викинг Торгаут Заячья Губа. Он подплыл на боевом корабле и потребовал отдать ему товар, предназначенный для конунга. Отец храбро сражался, но у Торгаута было гораздо больше людей. Он убил отца и забрал товар. Потом в шведских шхерах Заячью Губу настиг Эйвинд Турий Рог, плывший на большом корабле со скамьями для сорока гребцов. Он убил Торгаута, забрал вещи конунга и вернул их Олаву Толстому. Конунг отдал мне деньги, затраченные отцом на покупку свадебных подарков. С тех пор я торгую и зовусь, как и мой отец, Гардским.

– Я собираюсь поискать счастья в Гардарике, – сказал Харальд. – Что ты поведаешь об этой стране?

– Гардарика – это Страна Городов. Ее также зовут Гарды, что означает просто – города. Страной Городов правит конунг Ярицлейв по прозвищу Мудрый. Славяне зовут его князем Ярославом. Он твой родич, ведь Олав Толстый и Ярицлейв Мудрый женились на сестрах, дочерях конунга свеев. Олав гостил у Ярицлейва две зимы, а сейчас там живет его сын и твой племянник Магнус. Я видел мальчика. Конунг Ярицлейв воспитывает его как родного сына.

– Когда ты собираешься в Гардарику?

– В начале лета я всегда снаряжаю корабль и плыву за товаром, а осенью возвращаюсь.

– Возьми меня с собой?

– Как прикажешь, брат конунга. Думаю, Ярицлейв Мудрый примет тебя с честью и, возможно, даст тебе какое-нибудь ярлство.

– Будет зазорно явиться к его двору бедным изгнанником. Мне необходимо отличное оружие, прочные доспехи и богатые одежды, подобающие потомку Инглингов.

– Моя лавка в твоем распоряжении. Бери любые ткани, которые тебе приглянутся. Что касается оружия, то я не торгую мечами и секирами. Но на ярмарке полно кузнецов и купцов, продающих оружие и доспехи.

– Покажи нам, где купить лучшие вещи.

– Могу отвести к честному купцу, который запросит всего лишь вдвое, а не втрое или вчетверо.

Хрольв Гардский оставил лавку на слуг и повел Харальда и Рёнгвальда на противоположный край ярмарки, где были устроены кузни. Там же разбили свои шатры торговцы оружием. Здесь было шумно от беспрестанного стука молотов по наковальням. Купцы зорко сторожили свой товар, выложенный перед шатрами, а покупатели расхаживали вдоль длинных рядов щитов, копий, секир, споря о достоинствах того или иного оружия.

По просьбе Хрольва торговцы вынесли несколько клинков, завернутых в полотнище. Харальд набросился на них, как ястреб на добычу. Он пробовал остроту лезвий, рассекал воздух, примерял, удобно ли будет лежать в руке рукоять меча. Видя его горящие глаза, купцы принесли богато украшенные ножны. Харальд сразу же вспомнил вису, сочиненную моим соплеменником исландцем Халльфредом по прозвищу Трудный Скальд. Конунг Олав, сын Трюггви, подарил своему скальду меч, а взамен потребовал сочинить вису, в каждой строке которой употреблялось бы слово «свельд», что на старинном северном языке означало меч. Трудный Скальд с честью справился с этим делом, да еще ухитрился выпросить у конунга ножны для меча.

Харальд любовно шептал: «Свельд! Свельд!» Клинки были один лучше другого, но ему особенно понравился клинок, широкий у рукояти и резко сужающийся к концу. Он повернул клинок и увидел выбитое крупными литерами имя «Ульбрехт». Всякий скажет, что это самое знаменитое оружейное клеймо во всем христианском и языческом мире. Рассказывают, что мастер Ульбрехт живет на берегу Рейна и кует в своей кузнеце непобедимые мечи. Другие говорят, что мастер давно умер, а его прославленное имя используют ученики и ученики учеников. Как бы то ни было, имя Ульбрехта является надежной порукой. Ни одному шведскому или норвежскому кузнецу не удается подделать это клеймо, тщательно выбитое в глубоком желобе клинка.

– Смотри! Ульбрехт! – воскликнул Харальд.

– Мой Кроитель Черепов с клеймом мастера Инглерия ничуть не хуже, – отозвался Рёнгвальд.

В доказательство он обнажил свой меч, названный в честь оркнейского ярла Торфинна Кроителя Черепов. Франкские клинки мастера Инглерия также ценятся высоко. До того как Исландия узнала истинную веру, скальды называли клинки «Пламенем Одина». Пока Харальд восхищался «Пламенем Одина», за ним внимательно следил восточный купец, вышедший из соседнего шатра. На его выбритой голове красовался шелковый тюрбан с павлиньим пером. Голубые глаза купца оценивали покупателя, а холеная рука поглаживала тщательно подстриженную русую бородку. Восточный купец скрылся внутри шатра и через минуту появился вновь с мечом в руке. Улучив мгновение, когда Харальд оторвал взор от «Ульбрехта», он как будто невзначай согнул меч дугой.

Харальду еще не доводилось видеть мечей, которые можно было сгибать, словно тонкий прутик. Удивленный этим зрелищем, он подошел к восточному торговцу. Тот отпустил прижатый к рукояти конец меча, и клинок резко распрямился, со свистом разрезав воздух. Харальд ахнул от восхищения. Довольный произведенным впечатлением восточный купец легко ударил своим гибким клинком по «Ульбрехту» в руках юноши. Раздался звон, негромкий, но до того тонкий и чистый, что его было слышно даже среди перестука кузнечных молотов. Заслышав этот удивительный звук, кузнецы сразу же остановили работу и направились в сторону шатра. Все это время в воздухе стоял звон от одного-единственного слабого удара. Но и это не все. Стремясь окончательно пленить Харальда, купец повернул меч так, чтобы были видны светлые линии, покрывавшие всю поверхность клинка.

– Что это за узоры? – спросил Харальд у подошедшего к нему Хрольва Гардского.

– Узорчатая сталь. Ее привозят из Дамаска. Не знаю, кто кует такие клинки. Слышал много рассказов, но каждый говорит по-своему, и правды ни от кого не добиться. Хочешь, спрошу у него?

Хрольв заговорил на аравитянском языке, усвоенном им за годы странствий. Русый человек в тюрбане многозначительно закатил голубые глаза и долго-долго отвечал гортанным голосом. Халед ибн-Валах звали человека, торговавшего мечами. Хрольв рассказал, откуда он родом.

– Он аравитянин, купец из Дамаска. Говорит, что за лучший меч из узорчатой стали дают столько золота, сколько весит сам меч. Но клинки того стоят. Когда смотришь на поверхность клинка, то видишь сталь изнутри. Чем тоньше линии, тем прочнее сталь. И чем запутаннее узор, тем острее лезвие. По его словам, узорчатые клинки куют из слитков под названием «вутц», которые привозят из Индии. Но слиток – только половина дела. Надо знать тайну ковки. Говорят, что сталь нагревают до тех пор, пока она не потеряет блеск и не станет как восходящее солнце в пустыне. После чего клинок следует остудить до цвета пурпура и затем вонзить в тело могучего раба. Сила раба перейдет в клинок и придаст прочность металлу.

– Раба нетрудно купить…

– Конечно, Харальд. Но не надейся, что он откроет тебе тайну узорчатой стали. Он всего лишь купец, его дело набить цену своему товару, поэтому он готов тысячу и один день рассказывать сказки про рабов, чьей кровью закаливают клинки.

Харальд захотел испытать остроту узорчатого клинка. В сагах рассказывалось о мечах до того острых, что они резали комки шерсти, пущенные по течению ручья. Восточный купец понял желание покупателя. Он подбросил в воздух тонкую ткань и разрубил ее в воздухе на две части. Харальд сразу загорелся сравнить остроту восточного клинка с «Ульбрехтом». Он поднял с земли кусок ткани, высоко подбросил вверх и нанес удар мечом. Ткань обвилась вокруг клинка. Выходит, прославленный «Ульбрехт» уступает в остроте восточному клинку. Харальд решил проверить, уступит ли узорчатому клинку меч с клеймом мастера Инглерия и предложил сыну ярла:

– Испробуй свой Кроитель Черепов, и мы узнаем, какой из трех мечей достоин называться Пламенем Одина.

Рёнгвальд подбросил кусок ткани и нанес быстрый и точный удар. Ткань невредимой отлетела от меча. Сын ярла с досадой заметил:

– Наши мечи тяжелы, ибо предназначены для руки воина. Узорчатый меч – детская игрушка. Ну да, он очень острый! Зато он легок и тонок, а потому бесполезен в бою. Мой Кроитель Черепов разнесет его как сосульку.

Аравитянин выставил перед собой узорчатый меч и жестом пригласил Рёнгвальда ударить по клинку.

– Скажи ему, что за сломанный меч я платить не намерен, – предупредил Рёнгвальд, изготавливаясь для удара.

Русый купец только усмехнулся, когда Хрольв перевел эти слова. Сын ярла прыгнул вперед, как будто перед ним был настоящий враг, и в прыжке нанес удар такой силы, что раскроил бы череп самому могучему быку. Взметнулся сноп искр, сопровождаемый упоительным долгим звоном, который ухо Харальда узнало бы среди тысячи звуков. Аравитянин был рослым и крепким мужчиной, но, конечно, ему нечего было тягаться с сыном оркнейского ярла, с детства не знавшего иных забав, кроме упражнений с оружием. Узорчатый меч вылетел из руки купца, молнией взлетел над головами зевак, наблюдавших за испытанием, и упал за двадцать шагов, воткнувшись острием в грязную дорогу. Кто-то сбегал за мечом, он пошел по рукам кузнецов. Старший из них осмотрел клинок и удивленно сказал:

– Клянусь Фрейром, удар был хорош, однако на клинке ни царапины!

Между тем Рёнгвальд с огорчением рассматривал свой меч. На лезвии осталась вмятина, небольшая – ее можно было легко заточить, но все же вмятина. Узорчатый меч оказался крепче. Однако сын ярла не сдавался:

– Он держал свою игрушку, как баба. Ее можно было отнять голыми руками и переломить.

С этими словами Рёнгвальд взял узорчатый меч, наступил на него ногой и навалился всем телом. Меч согнулся крючком. Дружинник торжествовал:

– Я же говорил! Попробовал бы кто-нибудь согнуть мой Кроитель Черепов! Этого не удалось бы сделать даже свирепому троллю.

Восточный купец взял согнутый клинок, легко распрямил его и с поклоном подал покупателям. Харальд не верил собственным глазам. Узорчатый меч был таким же прямым, каким был до испытания.

– Как он рубит? – спросил Харальд, откладывая в сторону «Ульбрехт», потерявший в его глазах прежнее очарование.

Один из кузнецов принес щит, какими пользуются викинги в походах. Щит был деревянным, с железной шишкой посередине, защищавшей перекладину. За эту перекладину воин держит щит, отбивая вражеские удары. Кузнец выставил щит перед собой. Харальд, подражая старшему товарищу, прыгнул вперед и нанес удар прямо по центру щита. Кузнец охнул и отбросил щит. Узорчатый клинок разрубил железную шишку, пробил дерево и содрал кожу с пальцев, сжимавших перекладину.

– Разрушитель Брони, – признал Рёнгвальд.

– Хорошее имя, – сказал Харальд, любовно поглаживая клинок, – но еще лучше, если я назову этот меч Усыпителем Жизни. Я отдам все, чтобы заполучить этот удивительный меч в свою собственность.

– Хватит ли у нас серебра? – усомнился Рёнгвальд.

Сын ярла попал в больное место. Конунг свеев Энунд Углежог предоставил Харальду хороший дом с кладовыми, полными съестных припасов, и прислал в подарок увесистый кошель с серебряными монетами. Поначалу Харальд думал, что не истратит их до конца жизни. В усадьбе Сигурда Свиньи все вещи были домашнего изготовления, а покупки делались лишь в редких случаях. Но в Упсале за каждую мелочь приходилось платить звонкой монетой, и тяжелый кошель удивительно быстро опустел. Не зря знатных людей называют «расточителями злата». Харальд потратил деньги с щедростью конунга или ярла. Он не знал, сколько запросит аравитянин, однако твердо решил, что не уйдет с ярмарки без узорчатого меча. Он обратился к Хрольву Гардскому:

– Займи мне денег, купец. Я верну, когда поступлю на службу к конунгу Ярицлейву Мудрому.

– А если ты погибнешь в Гардарике? С кого взыскать твой долг?

– Потребуешь у моей матери.

– Харальд, каждый в Норвегии знает, что от Асты Гундбрандсдоттир можно что-то потребовать, только явившись в ее усадьбу с сорока крепкими воинами, презирающими смерть. У меня нет такой дружины.

Харальд метнул на купца гневный взгляд, и тот невольно отступил от юноши и смущенно пробормотал:

– Вижу, что нравом ты пошел в старшего брата. Он был таким же неудержимым во гневе. Полагаю, в твоей голове бродят столь же дерзкие замыслы, какими прославился Олав Толстый. Когда-нибудь тебя провозгласят конунгом, и я не останусь в убытке. Мой кошель в твоем распоряжении. Однако хочу предупредить, что этот торговец непременно заломит непомерную цену за свой товар.

Хрольв обратился к продавцу меча. Тот закатил голубые глаза, потеребил свою русую бородку, поцокал языком и показал две ладони с растопыренными пальцами, а потом подумал и показал еще два пальца.

– Дюжину марок! – ахнул Рёнгвальд. – Он сошел с ума! На такие деньги можно вооружить целое войско.

– Поторгуйся с ним, – взмолился Харальд.

Хрольв сказал что-то восточному торговцу, но тот лишь отрицательно покачал русой головой и спрятал меч.

– Сколько ты ему предложил? – спросил Харальд.

– Один эйрир.

– Один эйрир! Восьмую часть марки! Вы оба безумцы! Он требует дюжину марок, а ты предлагаешь всего один эйрир!

Хрольв повернулся и решительно зашагал прочь от шатра. Харальд бросился за купцом, едва сдерживая отчаяние:

– Я же просил поторговаться!

– Разве я не торгуюсь? Сейчас он позовет нас назад.

И действительно, не успели они сделать нескольких шагов, как аравитянин что-то выкрикнул и призывно замахал руками. Хрольв вернулся назад. Продавец меча показал ему две растопыренные ладони, но два пальца сверх того уже не показывал. Харальд догадался, что он сбросил цену до десяти марок. Хрольв показал три пальца. Купец поднял руки к серому небу, призывая его в свидетели, что три эйрира – смехотворная цена. Они долго торговались. Харальд сбился со счета, сколько раз Хрольв уходил от шатра. Всякий раз продавец меча гортанно кричал им вослед, призывая вернуться, и называл новую цену. В последний раз он показал один палец – одну марку золотом. Хрольв предложил полмарки. Они опять разошлись, но на сей раз продавец не стал кричать и махать руками, а удалился в свой шатер. Они обошли опустевшую к вечеру ярмарку, издали поглядывая, не выйдет ли кто-нибудь из шатра.

– Не зовет и не посылает за нами слуг. Значит, не уступит в цене, – заключил Хрольв. – Решай сам, Харальд. На мой взгляд, марка золотом очень дорого. В Гардарике булатный меч обойдется тебе дешевле, а может быть, конунг Ярицлейв Мудрый подарит тебе подобный клинок, когда примет на службу.

Харальд, подняв бровь, с негодованием отверг предложение купца:

– Я предпочту предстать пред конунгом Гардарики в дырявом платье, но с мечом в руке, чтобы он увидел, что перед ним воин. Одолжи мне марку золота, и покончим с этим делом!

– Твоя воля! Но боюсь, что не наскребу целую марку. Я продал много ткани, но знатные свеи берут товар в долг, а платят медленно и туго.

Они вернулись в шатер. Хрольв еще раз попросил снизить цену, но торговец не пошел на уступки. Тогда Хрольв сказал, что согласен с ценой. Пока он ходил за деньгами, Харальд с любопытством оглядывал шатер восточного человека. Пол был покрыт светлым войлоком, и это казалось удивительным, потому что в Норвегии даже в домах зажиточных людей ходили по земляным полам. В палатах конунгов земляной пол застилали соломой или камышом.

Хрольв вернулся со слугой, который нес кожаный кошель и весы. Купец развязал кошель и высыпал на войлок серебряные монеты. Цены устанавливали в золоте, но расплачивались всегда серебром, потому что золотые монеты редко доходили до Швеции и Норвегии, а если и доходили, то их сразу переплавляли на украшения, пускали на золочение других вещей или вытягивали из них тончайшие золотые нити для шитья. Восточный торговец и Хрольв долго спорили, по какому счету будут принимать серебро за золото, а потом еще дольше пререкались, на чьих весах взвешивать драгоценный металл. Решили для верности взвешивать дважды – на весах продавца мечей и на весах Хрольва.

Среди монет, высыпанных из кожаного мешка, встречались франкские, но в основном там были старые серебряные дирхемы, покрытые стертой вязью. Аравитянин поднимал с ковра потускневшие дирхемы, рассматривал надписи и шевелил губами.

– Чем он недоволен? – спросил Харальд.

– Говорит, что монеты очень старые.

Восточный торговец вслух прочитал надпись на одной из монет:

– Бисмиллах дуриба хаза ад-дирхем би-Самарканд санат телетин ва телятмия. Во имя Аллаха дирхем отчеканен в Самарканде в триста втором году хиджры – от переселения пророка Мухамеда из Мекки в Ясриб. Этой монете более ста лет.

– Кто такие Аллах и Мухаммед? – задал вопрос Харальд.

– Аллах – это их бог, а Мухаммед, кажется, его скальд.

Харальд припомнил две старые монеты, положенные им на веки брата во дворе бонда Торгильса в Стикластадире. Кажется, на монетах были такие же надписи. Олав Толстый не похвалил бы младшего брата, узнав, что на его веки положили дирхемы, прославляющие чужого бога.

Восточный торговец шептал имена, отчеканенные на полустертых дирхемах:

– Ахмад бен Исмаил… Наср бен Ахмад… Нух бен Наср…

– Он говорит, что этих конунгов давно нет в живых, – усмехнулся Хрольв. – И даже внуков их нет. Но он напрасно ропщет. Монеты, которыми я ему заплатил, считаются новым серебром. Старым они будут называться, когда их переплавят и испортят добавлением меди. Я слышал, что серебряные рудники на Востоке истощились. Потому в последнее время до нас почти не доходит новое серебро. Хотя есть одна новая монета. Взгляни, Харальд! Тебе будет любопытно посмотреть на монету Ярицлейва Мудрого, которому ты собираешься послужить.

Харальд впился глазами в серебряный диск, переданный ему Хрольвом. В отличие от потускневших дирхемов, эта монета блестела и имела ровные края. На монете был выбит трезубец, вокруг которого шла надпись, очень четкая, но совершенно непонятная. Харальд перевернул монету. На другой стороне был отчеканен молодой воин с копьем в одной руке и щитом в другой. Над кудрявой головой воина сиял нимб.

– Разве конунг Ярицлейв святой? – удивился Харальд.

– На монете отчеканен святой Георгий, небесный покровитель Ярицлейва конунга, – объяснил Хрольв.

Сын ярла Рёнгвальд полюбопытствовал взглянуть на монету. Он повертел в руках серебряный диск и сказал:

– Клянусь молотом Тора, я видел похожую монету в кошеле серебра, что прислал нам в подарок конунг Энунд Углежог. Только та монета была плохой чеканки и другого оттенка.

– Я знаю, о чем ты говоришь, – заметил Хрольв. – В Швеции взяли обычай подделывать монеты Ярицлейва Мудрого, потому что они из чистого серебра. Но шведские мастера не могут добиться такой же четкости в работе, как мастера из Гардарики. Поэтому их подделки заметны даже неопытному глазу.

Рёнгвальд подбросил на ладони блестящую монету и обратился к Хрольву Гардскому со словами:

– Сдается мне, что хозяин такой хорошей монеты расстался с ней против своей воли. Признавайся, купец, как она попала в твои руки?

– Ты угадал, сын ярла, – хохотнул Хрольв. – Мы плыли по полноводной реке, которая называется Невой. Эта река находится на границе владений конунга Ярицлейва. На берегу мы подобрали избитого человека в лохмотьях. Он говорил на непонятном языке, но мы по жестам поняли, что его ограбили. Он много раз повторял слово Упсала, показывая, что хочет попасть туда. Мы взяли его на корабль, а вечером, когда он забылся сном, я приказал перерезать ему глотку. Стали обыскивать его лохмотья, но ничего не нашли. Собирались уже выбросить его тело в Неву на съедение рыбам, но один из моих слуг, самый хитрый, догадался вспороть ему брюхо. И что ты думаешь! В желудке мы нашли серебряные монеты, которые он проглотил. Эта монета блестит, потому что хорошо очистилась желудочным соком.

– Спасибо, купец. Теперь буду знать, как вернуть блеск потускневшему серебру, – посмеялся сын ярла.

Сначала на двух весах взвесили целые монеты. Потом взвесили половинки монет, которых в мешке было не меньше, чем целых, затем пошли в ход кусочки серебра, которые оставались от дирхемов, разрубленных на четыре части, – все это имело хождение и в Северных, и в Восточных Странах. Купец Хрольв был опытен в торговых делах, и принесенный им кошель потянул точь-в-точь на марку золотом. Между тем Харальду приглянулась монета Ярицлейва Мудрого как весточка из Гардарики, куда он собирался отправиться.

– Уступи мне эту монету, купец! – обратился он к торговцу мечами.

Голубоглазый аравитянин бросил взгляд на шею Харальда. На ней висел амулет, подвешенный таким образом, чтобы походить на молот Тора. В Швеции господствовало язычество, христиан было совсем мало, и Харальд не стал переворачивать амулет крестом вверх. Продавец мечей гортанно заговорил. Хрольв перевел смысл его слов:

– Он готов подарить новую монету взамен на ответную услугу. Ему любопытно посмотреть на языческий праздник, и он просит отвести его на Двор Богов. Если ты согласен – меч твой.

Харальд призадумался. Христианину не пристало ходить на Двор Богов. Он убеждал себя, что не собирается молиться языческим богам. Даже если его заставят поклониться идолам, он попросит прощения у Христа и скажет, что сделал это по принуждению. И все же юноша колебался, что свидетельствует о его благочестии. Он боялся, что погибший брат осудит посещение языческого капища. Харальд спросил Хрольва:

– Кто этот язычник, торгующий мечами? У него голубые глаза, молочная кожа, светлая борода. Между тем на ярмарке все восточные купцы темнокожи. Откуда он родом?

– Думаю, он из Гардарики, – предположил Хрольв. – На жителей Гардарики часто нападают соседи и угоняют в рабство их женщин и детей. Наверное, его еще ребенком продали на рынке невольников в Дамаске. Заставили принять чужую веру, а родной язык он забыл. Чаще всего рабы трудятся в поле или служат в домах. Однако некоторым везет: они попадают в милость к своим хозяевам и становятся богатыми людьми. Быть может, Валлах, чьим сыном он называется, был бездетным и усыновил его.

Несомненно, предположение Хрольва было справедливым. Участь раба может постичь каждого. Достаточно попасть в плен, что случается сплошь и рядом. Но рабство не навеки. Разумный хозяин, каким был, к примеру, Сигурд Свинья, выделяет своим рабам участок земли в пользование и разрешает работать на себя по ночам и в праздники. Любой сколько-либо трудолюбивый раб через несколько лет может накопить денег для выкупа и получить свободу.

– Передай ему, что я отведу его на Двор Богов, – решился Харальд.

 

Глава 9

Двор Богов

На следующий день Харальд повел торговца мечами посмотреть Двор Богов, которые на самом деле были не богами, а идолами из дерева. Они шли мимо трех огромных заснеженных курганов. В давние время, которые называются «веком сожжений», язычники сжигали тела умерших вместе с их богатствами. На месте сожжения конунгов насыпали курганы, а в память обо всех достойных людях устанавливали камни. Харальд знал, что под курганами покоятся его предки, ибо Инглинги правили и в Швеции, и в Норвегии.

Миновав курганы, они направили свои стопы к так называемому Двору Богов. Языческое капище было окружено прочной оградой, перед которой росло огромное дерево. Язычники говорят, что дерево цветет и зимой, и летом. На самом деле это глупые выдумки. Зимой дерево кажется цветущим из-за множества разноцветных полосок ткани, которые развешивают на его ветвях язычники в надежде, что их желания сбудутся. Из-под корней дерева бьет незамерзающий родник, вода из коего стекает в глубокий колодец. И столь мерзкие обычаи до сих пор бытуют в Швеции, что в означенный колодец бросают людей, заподозренных в преступлении. Если они тонут, то считается, что боги подтвердили их вину. Если обвиненные выбираются из колодца, то их оправдывают. Язычники видят в этом добрый знак, который дали их боги. Значит, желание народа сбудется.

Харальд и восточный купец стояли на вершине холма, с которого языческое капище было видно как на ладони. Купец вынул из-за пазухи халата свиток, опустился на одно колено и расправил на нем свиток. Затем он обмакнул заостренную тростниковую палочку в медную чернильницу, прикрепленную к поясу, и провел витиеватую линию справа налево. Ее можно было бы принять за красивый узор, но на серебряных дирхемах была похожая вязь, и Харальд знал, что это письмена. Внимательно следя за вязью, которая появлялась из-под расщепленного острия тростниковой палочки, Харальд ждал, что купец начнет новую строку с левой стороны. Так чертили руны, подобно пахарю, который, дойдя до края поля, поворачивал плуг и продолжал борозду. К удивлению Харальда, купец вернулся на правую сторону и повел витиеватую линию в прежнем направлении. Но еще больше Харальда удивил свиток, на котором писал купец. Он решил, что это полупрозрачный пергамент под названием «девичья кожа». Он не видел подобного пергамента, а только слышал, что его выделывают из кожи неродившихся ягнят.

Думается, что в руках купца была не девичья кожа, а так называемая «карта котониа», которую, хотя в это трудно поверить, делают изо льна. Говорят, аравитяне переняли сие искусство от узкоглазых людей, пришедших вместе с войском из далекой страны, которую окружает самая длинная на всем свете стена. Узкоглазые люди пришли из-за стены и потерпели поражение под Самаркандом. Несколько человек попали в плен и, спасая свою жизнь, открыли тайну выработки тончайших свитков. С той поры аравитяне оберегают эту тайну столь же тщательно, как тайну узорчатой стали.

Перед тем как отправиться к языческому капищу, Харальд спросил Хрольва Гардского, зачем восточный купец пишет на своем свитке. Хрольв ответил, что у восточных торговцев в обычае заносить на свитки расстояние от города до города, какие товары в цене, а также какой веры и обычаев придерживаются жители. Торговец мечами описал много городов, а ныне хочет познакомить своих соотечественников со странами, лежащими в Седьмом климате, где сходятся нити времен, где год подобен одному дню, потому что половину занимает заря, а половину – непроглядная ночь. Выслушав объяснение, Харальд подумал, что те же самые сведения легко почерпнуть из саг, которые передаются из уст в уста. Разве можно сравнить краткую запись с подробной сагой, которую рассказывают несколько дней или даже несколько недель подряд? Видать, у восточных людей дырявая память и они вынуждены сверяться со своими свитками. Пусть записывает, если не может запомнить слово в слово!

С холма спускались сотни людей, подозрительно косившихся на купца в непривычных восточных одеждах. Но никто не вымолвил и слова. Язычники обгоняли друг друга, спеша поклониться своим мерзким идолам. Следуя за язычниками, Харальд и его спутники подошли к раскидистому дереву перед оградой. Врата, ведущие на Двор Богов, были широко распахнуты. Посреди двора, наполненного толпой людей, возвышалось капище, опоясанное позолоченной цепью. Увидев золоченую цепь, восточный купец восторженно зацокал языком. Он хотел достать из складок одежды тонкий свиток, чтобы внести в него описание увиденной диковины, но толчея перед храмом заставила его отказаться от своего намерения. Стиснутые толпой, Харальд и его спутник попали в святилище.

Внутри храма были установлены три резных трона. На них восседали деревянные идолы Одина, Тора и Фрейра. Перед идолами стояли каменные жертвенники, на которых пылали жаркие костры. Язычники почитают идолов живыми и лживо уверяют, будто их мерзкие боги двигаются. На самом деле это обман, порожденный пляской языков пламени и струями дыма, уходящего под стропила высокой крыши. Из-за дыма и отблесков пламени язычникам кажется, что бороды нечестивых идолов развеваются на ветру, а в глазах мелькают искры ярости. Язычники трепещут от страха и подносят дары своим непотребным богам.

Не утаим печальную истину – Харальд поддался искушению в святилище нечестивых богов. В окружении сотен людей, поклонявшихся огромным идолам, Харальд греховно усомнился в истинной вере. Дьявол искушал его, нашептывая, что со всех концов Великой Швеции люди приходят поклониться в святилище Упсалы! Не только невежественные бонды, но и почти вся шведская знать, сам конунг и его приближенные сохранили веру предков. Они смеются над норвежскими конунгами и твердят, что никто из норвежцев, принявших христианство, не кончил добром: ни Хакон Добрый, ни Олав, сын Трюггви, погибший в морском сражении, ни Олав Толстый, павший в битве с язычниками. Харальд угрюмо выслушивал слова знатных свеев, уверявших, что его брат был наказан богами предков за то, что предпочел им Христа. Ему трудно было возразить, когда говорили, что чужеземный бог ничем не помог конунгу на поле битвы.

Харальд подошел к Тору, восседавшему на троне, что стоял между двух тронов. Язычники почитают главным божеством одноглазого Одина. Что касается Тора, то они называют его сыном Одина. Но старый Один уступает сыну в воинской доблести. Когда Тор стал покровителем дружинников, ему в первую очередь приносили жертвы конунги, ярлы и другие знатные люди. С расширением их власти Тор оттеснил старого Одина. В святилище Упсалы идол Тора господствовал над другими богами, и перед его троном лежало гораздо больше даров. Тор держал в рукавицах молот Мьёлльнир, которым он сокрушил владычество великанов. Язычники падали ниц и пели хвалебные песни: «Ты сломал челны Лейкн, ты сокрушил Тирвальди, ты поразил Старкада, ты попирал погибшего Гьялпа! Твой молот раздробил череп Кейлы, ты смолол в кусочки Кьялланди, ты убил Лут и Лейди, ты пустил кровь Бусейре, ты не давал покоя Хенгьянкьяпте; еще раньше погибла Хюррокин, и еще раньше вся жизнь покинула темного Сивора!»

Харальд невольно прикоснулся к языческому амулету, который на самом деле был тайным крестом, если его перевернуть. Он испугался, что грозный бог увидит обман и испепелит его молнией, как испепелил великанов, некогда господствовавших на земле. Впрочем, даже закоренелые язычники не считают своих богов всеведающими. Они рассказывают, что Тора можно обмануть волшебными чарами.

Однажды Тор со своими спутниками путешествовал по Ётунхейму, или Стране Великанов. Он пришел в город под названием Утгард и предстал перед конунгом Утгард-Локи. Конунг сказал, что наслышан о подвигах Тора, и попросил показать свое искусство. Тор отвечал, что всего охотнее он бы померялся с кем-нибудь силами в питье. Утгард-Локи позвал своего стольника и велел подать рог, из которого обычно пили его люди. Конунг пояснил: «Считается, что тот горазд пить из этого рога, кто осушит его с одного глотка. Другим на то надобно два глотка, ну а за три глотка его осушит любой из моих людей». Тор взглянул на рог и нашел, что тот невелик, хоть и длинен изрядно. Принялся он пить, сделал громадный глоток и подумал, что в другой раз ему уж не придется склоняться над рогом. Однако воды против прежнего почти не убавилось. Удивился Тор, приставил рог ко рту и потянул воды, сколько хватило дыхания. Отняв рог ото рта, он увидел, что воды убыло лишь настолько, чтобы держать не расплескивая. Третий раз приставил он рог ко рту, собрался со всеми силами и сделал предлинный глоток. А заглянув в рог, увидел, что и впрямь заметна кое-какая разница, но не более того.

Тогда Утгард-Локи насмешливо молвил: «Теперь ясно, что мощь твоя не столь велика, как мы думали. Не хочешь ли испытать себя в других играх? Молодые парнишки забавляются здесь тем, что покажется делом пустячным: они поднимают с земли мою кошку». В тот же миг выскочила на пол серая кошка. Тор подхватил ее посреди брюха и стал поднимать. Но чем выше он поднимал кошку, тем больше выгибалась она в дугу. И когда он поднял ее так высоко, как только мог, она оторвала от земли только одну лапу. И больше у Тора ничего и не вышло.

Тогда Утгард-Локи сказал с издевкой: «Игра обернулась, как я и ждал: кошка ведь большая, а Тор совсем мал ростом против великанов, что у нас обитают!» Тогда сказал Тор: «Хоть я, по вашим словам, и мал, но пусть кто только попробует подойти и со мною схватиться. Я теперь крепко рассержен!» Утгард-Локи окинул взглядом скамьи и молвил в ответ: «Никого я тут не вижу, кто посчитал бы стоящим делом с тобою схватиться. Впрочем, пусть кликнут сюда Элли, старуху, что меня воспитала, и пускай Тор схватится с нею, если пожелает. Случалось ей одолевать людей, которые казались мне не слабее Тора». И тут же в палату вошла старуха. И началась борьба, да такая, что чем больше силился Тор повалить старуху, тем крепче она стояла. Жестокой была схватка, да недолгой: упал Тор на одно колено.

Наутро, лишь рассвело, Тор и спутники отправились в обратный путь. Утгард-Локи проводил их за городские стены. Когда настало время прощаться, Тор печально сказал: «После всех испытаний вы будете называть меня ничтожным и слабым человеком, а мне это очень не по душе». Тогда промолвил Утгард-Локи: «Теперь, когда ты ушел из города, надо сказать тебе всю правду: пока я жив и властен решать, не бывать тебе в нем снова. Если бы я ведал наперед, что так велика твоя сила, ты бы не вошел в мой город. Обманул я твои глаза. Когда ты пил из рога, казалось тебе, что ничего не получается. На самом деле свершилось чудо, которое я никогда не счел бы возможным: ведь другой конец того рога был в море, а ты и не заметил. Выйдя к морю, ты теперь увидишь, сколько ты выпил в нем воды. Теперь это зовется отливом. Правду сказать, были напуганы все, кто видел, как ты поднимал кошку. Ведь то была не кошка, как тебе мерещилось, а Мировой Змей, всю землю обвивающий. И едва достало у него длины удержать на земле хвост и голову. Великое чудо удалось тебе и тогда, когда ты так долго сопротивлялся, сражаясь с Элли, и упал только на одно колено. Ведь Элли – это старость, и не было еще человека, которого не свалила бы старость. А теперь мы распрощаемся. Будет лучше, чтобы вы больше ко мне не приходили: я и в другой раз сумею оборонить мой город, такими же или какими другими хитростями, и уж никакой силой вам до меня не добраться». Лишь услышал Тор эти речи, схватился за свой молот и высоко занес его. Но только хотел ударить – исчез Утгард-Локи. Повернул он назад к городу, но увидел на его месте только чистое поле без стен и домов.

Вспомнив рассказ о том, как колдуны провели грозного бога, Харальд подумал, что против Тора всегда можно использовать хитрость. Бог воинов не столь проницателен, чтобы раскрыть тайну двойного амулета. Но, успокоившись насчет языческого бога, Харальд начал задавать себе вопрос, столь ли бесхитростен Христос и не узрит ли он измену? Дьявол шептал ему свое в одно ухо, а ангел нашептывал в другое.

Восточный купец внимательно разглядывал богов, восседавших на тронах. Приблизившись к Одину, он прошептал: «Марс», а подойдя к Тору, воскликнул: «Юпитер!». Известно, что в давние времена в Южных Странах поклонялись означенным идолам. Марса изображали в доспехах, подобно Тору, а Юпитер восседал на троне со скипетром в руке, напоминавшим молот Тора. Ныне статуи этих идолов разбиты и повержены оземь. Несомненно, доброму христианину надлежит верить, что идолов Упсалы ждет точно такая же участь.

Между тем торговец мечами переместился к третьему идолу и вдруг вскричал с гневом и отвращением, тыча в него указательным пальцем. Следует заметить, что, хотя аравитянин не ведал истинной веры, даже его взор был оскорблен мерзостным зрелищем, ибо язычники всегда изображают Фрейра с обнаженным срамным удом, размером едва ли не с самого идола. Они делают так, потому что почитают Фрейра богом сладострастия и мира. По напряженному срамному уду, готовому к плотскому соитию, Фрейра можно опознать, как Тора – по молоту. Стыдно признать, но Харальд не разделял справедливого возмущения иноверца. Он выделял Фрейра из числа лжебогов, потому что тот считался родоначальником династии Инглингов. Глядя на член Фрейра, победоносно вздымающийся к потолку храма, Харальд с гордостью подумал, что из него излилось семя, породившее конунгов, которые правили в Швеции и Норвегии.

Отсюда видно, сколь непрочным еще было христианство в Северных Странах. Олав конунг торжественно крестил свою мать Асту, отчима Сигурда и их детей. Все деревянные идолы были вынесены из дома и пущены вниз по реке. Быстрое течение унесло их прочь. Наверное, они прибились к какой-нибудь отмели, где были найдены язычниками и обрели новое пристанище. Однако родители Харальда не смогли сразу отречься от ложной веры. Они не решились бросить в воду идола Фрейра, считавшегося их прародителем. Его спрятали в дальнем амбаре. Сигурд Свинья тайно приходил в амбар, чтобы задобрить идола, изгнанного из дома. Он обмазывал свиным жиром его член и обвязывал его цветными лентами.

Вдруг Харальд почувствовал, как его крепко схватили за руки. Бурное негодование восточного человека привлекло внимание язычников. Сначала они перешептывались по углам храма, а потом внезапно окружили незнакомцев. Харальд извивался, пытаясь вырваться, но его держала дюжина рук. Их выволокли из храма и отпустили только за оградой. Толпа язычников быстро пополнялась за счет людей, подошедших к Двору Богов. В задних рядах спрашивали, что произошло, им отвечали, что схватили чужеземцев, которые не проявили почтение к Фрейру. Язычники кричали:

– Как вы посмели глумиться над нашими богами?

Вне себя от ярости, Харальд схватился за рукоять узорчатого меча. Придав себе гордую осанку, он обратился к язычникам с презрительной речью:

– Вы глупцы, которым не ведомо, что я из рода Инглингов, потомков бога Фрейера. Неужели вы настолько неразумны, чтобы поверить в то, что я глумился над своим божественным предком? Хорошенько подумайте, прежде чем напасть на меня по несправедливому подозрению. Я – гость вашего конунга Энунда Углежога, и он жестоко накажет всякого, кто причинит мне вред!

Язычники отозвались на заносчивую речь гневным ревом. Но среди толпы нашелся благоразумный человек. Раздался крик, потребовавший тишины, и вперед выступил седобородый старик с решительным взором, привыкшим повелевать. Он сказал:

– Я узнал тебя. Ты младший брат Олава Толстого, преследовавшего нашу веру. Боги отомстили отступнику. Ты еще очень молод, поэтому послушай совета старшего. Напрасно ты грозишь нам конунгом Швеции, ибо есть сила, пред которой склоняет голову самый могущественный конунг. Я – лагман Тиундаланда и предводительствую на тинге нашей области, а когда раз в году в Упсале собирается всесвейский тинг, мне доверяют предводительствовать этим собранием. Никто не смеет бросить вызов тингу, ибо на нем представлены все свеи, весь народ. Глупцы не мы, а ты, если воображаешь, что конунг спасет тебя от нашего приговора.

В глубине души Харальд был вынужден признать правоту его слов. По обычаю, простой народ имеет право сходиться на тинги. Конунги вступают на престол лишь с одобрения тингов, и каждое важное дело требует предварительного согласия бондов. Без приглашения лагманов, подобных седому старцу, обратившемуся к нему с наставительной речью, конунги и ярлы даже не могут явиться на тинг. Взвесив все это, Харальд решил проявить благоразумие. Как ни тяжко ему было, он пересилил себя и сказал, осторожно подбирая каждое слово:

– Вы справедливо заметили, что я совсем молод и иногда говорю запальчиво. Но я всегда готов принять добрый совет и отблагодарить за него. Чужеземец попросил меня показать Двор Богов, и я выполнил его просьбу, не предполагая, что он будет столь невоздержан в выражении своих чувств. Я не знаю его языка, но ручаюсь, что его громкие восклицания были не чем иным, как восхищением богом Фрейером, каковый, еще раз хочу почтительно напомнить, является моим предком.

Речь Харальда явно порадовала седобородого лагмана. Он обернулся к толпе и зычно крикнул, как привык кричать во время споров на тинге, восстанавливая порядок:

– Слышите, бонды? Видите, с каким уважением обращается к народу прямой потомок бога Фрейра? Во всем виноват чужеземец. Впрочем, вы сами видите, что это сущий дикарь, не знающий величия наших богов. Мы его достаточно проучили. Глядите, как он напуган и дрожит, подобно только что вылупившемуся из скорлупы цыпленку. Оставим же трястись от страха этого жалкого человека и вернемся на Двор Богов, чтобы вознести дары Тору, Одину и Фрейру!

Однако не все язычники согласились с его словами. Раздались гневные выкрики:

– Мы им не верим!.. Пусть докажут уважение к нашим богам!

– Какие доказательства вам нужны? – обратился к недовольным лагман и получил немедленный ответ:

– Пусть они примут участие в жертвенном пире!

Лагман вынужден был согласиться и зычно приказал:

– Отведите их в Священную рощу!

Под вопли язычников, приветствовавших его решение, он тихо шепнул Харальду:

– Будь благоразумен, юноша! Народ очень раздражен.

Харальда и восточного купца привели в березовую рощу, раскинувшуюся за святилищем. В каждый из девяти дней мерзопакостного праздника Дисаблот язычники, пораженные безумием, приносят в жертву своим нечестивым богам животных, среди которых следует назвать быков и лошадей. Также приносят в жертву петухов, ибо языческие предания гласят, что петух Сальгофнир своим криком поднимает по утрам обитателей Вальхаллы; собак – потому что собака якобы сопровождает павших воинов в Чертог Мертвых, и кошек – священных животных богини Фрейи, жены Одина.

Но ужаснее всего, хотя в означенное трудно поверить доброму христианину, что по сей день в капище Упсалы творится мерзость человеческого жертвоприношения. Язычники лишают жизни преступников или рабов, а их тела вешают на ветвях рядом с тушами жертвенных животных. Рассказывают, что священная роща за Двором Богов имеет страшный вид. Белые стволы берез стоят в красных подтеках от крови, а чаши под деревьями наполнены кровью людей и животных, ибо язычники верят, что только кровь может ублажить их кровожадных богов. Придет час, и двор мерзости будет разрушен навсегда!

Харальда и его спутника поставили перед человеческой жертвой с распоротым животом и вывалившимися до земли кишками. Рядом с трупом человека висел мертвый пес. Седовласый лагман опустил в одну из чаш веник и окропил кровью Харальда. Потом их подвели к большому костру, над которым висел большой котел. В нем варилось мясо жертвенных животных. Харальду поднесли кубок, наполненный крепкой брагой.

– По обычаю, первый кубок полагается осушить за Одина, – велел лагман.

Харальд сделал хороший глоток и сказал:

– Пью за вашего конунга, свеи!

Кубок с хмельным напитком пошел по кругу, каждый из язычников сделал глоток. Кубок наполнили снова, и лагман провозгласил:

– Второй кубок пьем за Тора.

– Пью за славу и победу в войне! – сказал Харальд и украдкой перекрестил кубок.

Он рассчитывал, что язычники, занятые выпивкой, не заметят крестного знамения, но кто-то угрожающе выкрикнул:

– Смотрите, что он сделал!

Седой лагман был начеку и откликнулся:

– Я стоял близко и видел, что гость нашего конунга поступил так, как делают все, кто верует в Тора и посвящает ему свой кубок. Харальд сделал знак молота над кубком, прежде чем испить его. А теперь третий кубок! Он особенно важен для нашего гостя, потому что он будет пить за своего божественного предка Фрейра.

– Пью за урожайный год и мир! – произнес Харальд, делая третий глоток.

От крепкой браги все вокруг стало смешным. Он оглянулся, и ему показалось, что мертвый пес скалит зубы в улыбке. Харальд перевел взгляд на человека с распоротым животом, и ему почудилось, что тот ухмыляется, глядя на свои вывалившиеся кишки. Но испытание еще не закончилось.

– Накормите их кониной… христиане не употребляют конину в пищу… посмотрим, какой они веры на самом деле! – кричали в толпе.

Один из язычников проткнул ножом большой кусок мяса, варившийся в котле, вытащил его и поднес ко рту восточного купца. Харальд опасался, что аравитянин заартачится и погубит себя и его, но купец запустил зубы в мясо и стал жевать с таким удовольствием, что язычники были вполне удовлетворены. Настала очередь Харальда попробовать конины. Он припомнил сагу о конунге Хаконе Добром, сыне Харальда Прекрасноволосого. Сначала Харальду наследовал его старший сын и любимец Эйрик Кровавая Секира. Он перебил своих братьев. Уцелел лишь Хакон, поскольку отец предусмотрительно отослал его ко двору английского короля Адальстейна. Его так и прозвали – «Воспитанник Адальстейна». Когда Эйрик погиб в междоусобной распре, Хакон вернулся на родину. На тинге в Трондхейме он просил бондов признать его конунгом и обещал вернуть им усадьбы, отнятые отцом и братом. Бонды с восторгом приняли Хакона, дав ему прозвище Добрый. Все заговорили, что новый конунг во всем похож на Харальда Прекрасноволосого с той только разницей, что Харальд весь народ в стране поработил и закабалил, а Хакон желает каждому добра. Этим новостям все были рады, их передавали друг другу, и они распространялись по всей стране, как огонь по сухой траве.

Хакон Добрый был тайным христианином. До поры и времени он скрывал свою веру, но, укрепившись на престоле, приехал на тинг и начал с того, что обратился с просьбой к бондам, могущественным и немогущественным, и вообще ко всему народу, к молодым и старым, богатым и бедным, женам и мужам, чтобы все они крестились и верили в одного бога, Христа сына Марии, и отступились от всех жертвоприношений и языческих богов, соблюдали святость седьмого дня и в него не совершали никакой работы и каждый седьмой день постились. Едва конунг возвестил это народу, сразу же поднялся громкий ропот. Бонды говорили, что тогда им нельзя будет хозяйствовать на земле. А батраки и рабы говорили, что, если они не будут есть, они не смогут работать. Тут поднялся Асбьёрн из Медальхуса и ответил на речь конунга: «Мы, бонды, думали, когда взяли тебя, Хакон, в конунги, что схватили небеса руками, но теперь ты снова намереваешься превратить нас в рабов, делая нам странное предложение – оставить веру, которой придерживались до нас наши отцы и все наши предки еще в век сожжения и потом, в век курганов. И вот воля наша и решение бондов – мы будем подчиняться тебе, пока ты уважаешь нашу веру. В противном случае мы возьмем себе другого правителя. Выбирай, конунг, между этими двумя возможностями до того, как кончится тинг».

Хакон Добрый промолчал, но Сигурд, хладирский ярл, ответил от его имени: «Воля Хакона конунга жить с вами, бондами, в ладу». Ярл Сигурд был ревностным язычником и устраивал богатые жертвенные пиры. На таких пирах был вынужден присутствовать конунг-христианин, потому что бонды потребовали, чтобы он приносил жертвы богам за урожайный год и мир, как делал его отец. Когда садились за столы, бонды насели на конунга, говоря, что он должен съесть конины. Хакон Добрый решительно отказался. Тогда бонды попросили его отпить варева из конины. Но он отказался. Тогда они попросили его съесть жира с этого варева. Но он отказался и от этого. Тут бонды стали теснить его. Но Сигурд ярл сказал, что он их помирит, и велел бондам успокоиться. Он попросил конунга разинуть рот над дужкой котла, на которой осел пар от варева из конины, так что дужка была жирная. Тогда Хакон Добрый подошел к котлу, положил платок на его дужку и разинул рот над ней. Затем он вернулся на свой престол. Язычники успокоились, хотя многие из них остались недовольны.

Харальд надеялся, что седой лагман придумает какую-нибудь хитрость, как придумал ее ярл Сигурд. Однако лагман молчал, а язычники вновь начали роптать. Харальд понял, что сегодня ему не суждено отделаться от конины. Ну, будь что будет! Он спокойно взял нож с куском вареной конины, откусил, сколько мог захватить своими острыми молодыми зубами, быстро прожевал, открыл рот, чтобы показать язычникам, что проглотил мясо, а потом откусил еще. От восторга язычники пустились в дикий пляс. «Как дети! – думал Харальд, наблюдая за их восторженным танцем. – Конина обычное мясо, только жестковато».

Седобородый лагман, зорко наблюдавший за его действиями, сказал с одобрением:

– Ты на голову выше своего брата. И не только ростом. Олав Толстый был храбрым воином, но он не владел искусством хитрить и притворяться, что должен уметь каждый конунг. Предрекаю тебе, Харальд, что ты во всем превзойдешь брата и станешь великим правителем!

 

Глава 10

Жеребец волн

Весной Харальд и его спутники снарядили корабль и в начале лета отплыли в Гардарику. Корабль принадлежал купцу Хрольву Гардскому и, как всякий купеческий корабль, назывался кнорром. Всякий знает, что кнорр невелик – всего двадцать шагов от носа до кормы. По своим размерам он не может сравниться с драккаром, или драконом, – могучим боевым кораблем с головой дракона на носу. Конунги и ярлы имеют в своем распоряжении драккары со скамьями на тридцать и даже на сорок гребцов. При попутном ветре на драккаре поднимают огромный полосатый парус, который мчит корабль по волнам. Кнорр идет под парусом, но не имеет весел, кроме одного или двух, которые использует кормчий. Кнорр неповоротлив в узких фьордах и не приспособлен для морских битв. Зато купеческие корабли могут взять на борт много груза и не боятся свирепых бурь.

Корабль Хрольва Гардского стоял в сарае на окраине Сигтуны, молодого города, основанного при прежнем шведском конунге. Сигтуна была хорошо укреплена: с трех сторон ее окружали земляные валы, а с четвертой защищало озеро Меларен. Когда растаял снег, корабль выкатили из сарая на катках. Вокруг него засуетились плотники, нанятые купцом. Пока они конопатили щели просмоленной шерстью, Харальд из любопытства ознакомился с устройством судна. Киль корабля был сделан из цельного дуба, а ребра – из искусно подобранных изогнутых стволов. Верхняя часть обшивки крепилась медными гвоздями, тогда как нижняя часть и днище были привязаны к ребрам и килю ремнями из китовой кожи, что повергло юношу в замешательство. Он посоветовал плотникам прибить обшивку гвоздями, но они только посмеялись над его словами. Опытный корабельный мастер снизошел до объяснения, что нижнюю часть обшивки и днище всегда связывают ремнями для придания гибкости. Жестко закрепленные доски не выдержали бы ударов волн.

Полностью оснащенный корабль спустили на воду. Берег озера Меларен изрезан множеством тихих бухточек. Кнорр лениво покачивался на мелкой ряби, пока его загружали товаром. Потом бочки и тюки накрыли съемной палубой из сосновых досок, подняли мачту, укрепив ее основанием в «кёрлинг», или «старуху», – мощную колоду, покоящуюся на дубовом киле. Над нижней колодой покоится верхняя, столь же мощная. Она лежит на шести брусьях под палубными досками. В этой колоде выдалбливают длинный паз, позволявший быстро положить мачту в случае необходимости.

Когда пришло время отплывать из Сигтуны, купец и его гости поднялись на корабль по сходням. Люди Хрольва Гардского начали выбирать канат с привязанным к нему железным якорем, Харальд бросил прощальный взгляд на берег. Он не чувствовал печали, ибо Швеция оставалась для него чужой страной. Между тем корабль медленно отплыл от берега при помощи двух весел. Когда он выполз из тихой бухты, гребцы убрали тяжелые весла и присоединились к товарищам, которые накручивали на ворот толстый канат. На канате они поднимали тяжелую рею, скользившую по мачте с помощью кожаных петель, обильно смазанных тюленьим жиром. На рее пятнадцати шагов длиной висел четырехугольный парус из шерстяной ткани, сложенной вдвое и прошитой для прочности веревками. Парус покрывала паутина тонких канатов, предназначенных для того, чтобы быстро уменьшить площадь паруса во время бури. Парус, мачта, рея, крепкие канаты, сплетенные из узких полосок тюленьей кожи, и прочая оснастка составляли немалую часть стоимости кнорра. Парус был в заплатах, свидетельствовавших о том, что ему довелось пережить немало бурь за время плаваний по Восточному Пути. Когда старый парус подняли, он наполнился ветром. Складки, напоминавшие морщины, сразу разгладились. Словно пришпоренный конь, кнорр рванулся с места. Харальд сразу же вспомнил, что скальды называют корабли «жеребцами волн».

Не успел он опомниться, как жеребец волн оказался у небольшого острова, едва угадывавшегося в утреннем тумане. Подобных островов на озере Меларен было сотни, если не тысячи. Они разделяли водную гладь на множество проток, которые предоставляли надежное убежище торговым кораблям, спешившим укрыться в мелководном озере после плавания по бурному морю. В каждой протоке стояло по несколько судов, между ними и берегом сновали лодки, перевозившие грузы. Большинство кораблей готовилось к отплытию в дальние страны.

На кнорре Хрольва спустили парус и снова заработали веслами. Протока, через которую лежал путь, была очень узкой. Иногда казалось, что корабль неминуемо застрянет между каменными глыбами, нависшими над водой. Но кормчий уверенно управлял кнорром при помощи рулевого весла, привязанного к правому борту гибкими ивовыми лозами. Рулевой был колченогим, едва ковылявшим на суше. Но скользкая палуба корабля была его родным домом. Жеребец волн повиновался его веслу, как узде.

От борта до скалы было не больше локтя расстояния. Харальд дотронулся рукой до цветущего мха. Тонкие стебли, поднимавшиеся над сплошной зеленой поверхностью, были увенчаны мелкими цветками. Они розовым облачком покрывали мягкий зеленый мох, скрывавший острые камни, но рулевой был начеку и легким движением весла отводил корабль от опасной скалы. Миновав протоку, корабль выплыл на открытую воду. Там дул встречный ветер. Кнорр не может плыть против ветра, но в полветра судно шло довольно резво. Люди купца извлекли из-под сосновых досок длинный шест, сужающийся к концу. Толстым концом они уперли шест в деревянное гнездо на палубе, а тонким – в кромку паруса, усиленную несколькими слоями ткани. Квадратный парус вытянулся, а когда рулевое весло опустили глубоко в воду, кнорр накренился и медленно заскользил к намеченной цели на берегу. Казалось, корабль столкнется с приближающимся берегом, но, когда Харальд уже приготовился к крушению, мореходы убрали шест, ослабили веревки, и парус беспомощно заполоскался по ветру. В то же мгновение колченогий кормчий налег на рулевое весло и развернул корабль, а его подручные переставили шест с другой стороны и опять уперли его в кромку паруса. Кнорр накренился на другой бок и двинулся прочь от берега. Так повторялось множество раз. Кнорр шел против ветра пологими галсами, выигрывая после каждого разворота всего пять или шесть корпусов, но тем не менее упорно продвигался вперед.

На второй день плавания корабль поравнялся с большим островом. Харальд не обратил бы на него внимания, если бы рулевой не показал на берег, сопроводив свой жест торжественными и скорбными словами:

– Здесь был город великий Бирка!

Харальд прильнул к левому борту, жадно вглядываясь в заросший кустарником берег. Ничего не напоминало о том, что на острове когда-то стоял самый богатый город Северных Стран. Весь христианский и языческий мир знал знаменитую Бирку. На остров посредине озера Меларен привозили франкские мечи и китайский шелк, меха и парчу. Здесь расплачивались серебряными динарами восточные торговцы. Купцы из Гардарики говорили, что с Бирки начинается путь «из варяг в греки». Теперь только ветер гулял в кустах. Ни следа не осталось от большого города. Не было видно ни развалин домов, ни очертаний мощных укреплений.

– Что случилось с Биркой? – спросил Харальд.

– Жители Бирки возгордились и были наказаны богами, – уклончиво ответил колченогий кормчий.

В их разговор вмешался один из слуг купца:

– Из моря выполз Мировой Змей и смел Бирку своим хвостом!

– Нет, все было не так, – перебил другой слуга. – Великан Сурт спустился с небес и испепелил Бирку огненным мечом. Сейчас это место черное, как ночь в зимнюю пору. Его так и называют – Черная земля…

Харальд обратился к Хрольву, но купец только пожал плечами.

– Мой дед рассказывал, что могущество Бирки закончилось в одну ночь, когда затряслась земля и на озере поднялись громадные волны. Многие погибли, а уцелевшие покинули проклятое место, потому что озерное дно поднялось и большие торговые корабли уже не могли приставать к острову. Но я слышал иное: озеро постепенно обмелело, после чего Бирка лишилась прежнего значения. Правда, никто не может объяснить, откуда взялась Черная земля. Ходят слухи, что в ней зарыто множество викингских кладов.

– Давайте пристанем к берегу и поищем, – предложил Харальд.

Его товарищи по плаванью в испуге замахали руками. Даже Рёнгвальд, сын орнейского ярла Бруси, известный своей удалью, сказал со смущением:

– Не ведаю, Мировой Змей или великан Сурт погубили Бирку, а может, Белый Христос испепелил сей град небесным огнем за человеческие жертвоприношения. Но пусть меня пожрут тролли или утащат в ад черти, если я хотя бы одной ногой ступлю на Черную землю!

На следующее утро, когда Бирка осталась далеко позади и они вошли в длинную извилистую протоку, раздался тревожный крик:

– Викинги!

Навстречу им несся полосатый парус. Кормчий рулевой долго вглядывался в парус, потом подозвал Хрольва и зашептал ему на ухо. Купец кивнул, сходил за тяжелым копьем с железным наконечником длиною в локоть, какие обыкновенно называют «кол в броне». С копьем в руках он присел на палубу за круглыми щитами, укрепленными на борту. Харальд сжимал рукоять меча. Пришло время проверить узорчатый клинок в жаркой схватке. Он с нетерпением ждал, когда раздастся хохот Хильд и поднимется метель Гёндель – валькирий, несущих смерть.

Он слышал от купца, что викинги не нападают на корабли, плывущие в сторону моря. Они знают, что кнорры нагружены солодом, кожей или корабельным лесом. Все это не имеет ценности для викингов, в отличие от товаров, которые везут с Востока. Но тогда почему Хрольв прячется за щитами и держит наготове копье? Полосатый парус приближался. Харальд уже различал людей и пасть дракона на круто поднятом носе. Драккар был гораздо длиннее кнорра. Он шел против ветра на веслах. Шестнадцать пар весел по его бортам слаженно поднимались и опускались в воду. Значит, на драккаре тридцать два гребца и еще столько же воинов. Харальд не думал об этом, а вот сын ярла Рёнгвальд, стоявший рядом с ним, буркнул себе под нос:

– У викингов впятеро больше людей, чем у нас. Лучше бы нам плыть своей дорогой.

Викинги не ожидали, что неуклюжий кнорр осмелится вступить в схватку. Перед мачтой драккара стоял викинг, низкорослый и кряжистый, словно вековой дуб. Он кутался в синий плащ и равнодушно смотрел на купеческий корабль, поравнявшийся с драккаром в протоке.

– Ты видишь человека в красном плаще? – спросил Харальда купец Хрольв, внимательно наблюдавший за драккаром в щель между двумя щитами.

– Вижу человека в синем, если мне не изменяют глаза.

– Ты ошибаешься, Харальд, и сейчас увидишь, какого цвета его плащ!

Хрольв сделал знак кормчему. Тот налег всем телом на руль. Кнорр резко вильнул в сторону драккара, с борта которого раздались предупреждающие крики. В то же мгновение Хрольв вскочил на ноги и метнул тяжелое копье. Оно попало прямо в широкую грудь викинга, пригвоздив его к мачте. Страшный рев огласил палубу корабля. Синий плащ окрасился кровью. Рулевой вновь налег на руль, отводя кнорр от драккара. Купеческий корабль под парусом, наполненным свежим ветром, рванулся вперед. Прежде чем драккар викингов развернулся и начал преследование, кнорр успел намного опередить его. Люди на купеческом корабле громко хохотали и показывали обидные жесты отставшим викингам. Даже колченогий рулевой пытался пуститься в пляс на своих негнущихся конечностях.

– Теперь скажи, какого цвета плащ Бьёрна Гадюки? – со смехом спросил Хрольв.

– Цвета крови! – признал Харальд. – Ты знатно пригвоздил его к мачте! У вас была кровная месть?

– Два года назад Гадюка со своими людьми подстерег нас в фьорде и ограбил дочиста. Даже отнял новый парус. Тот самый полосатый, под которым он плыл нам навстречу. Мы его сразу узнали, а наш заплатанный парус, принадлежавший моему деду, он, конечно, не знал, поэтому не остерегся.

– Ты еще можешь вернуть хороший парус, если они нас догонят, – сказал Харальд, глядя на драккар, выплывавший из протоки.

– Не догонят! – уверенно сказал Хрольв. – Они замешкались с разворотом, а нам помогает попутный ветер.

– Они могут обогнать нас, – предостерег Рёнгвальд. – Протока раздваивается. Правый проход узкий, там ветер тише, и драккар легко обойдет нас на веслах.

– Бьёрн Гадюка убит. Теперь у них нет опытного предводителя, – отмахнулся Хрольв и приказал кормчему: – Правь налево, там шире и ветер свежее.

Кормчий повиновался хозяину корабля. Кнорр плыл между скалистыми берегами. Все столпились на корме, чтобы посмотреть на отставших викингов, но драккар не появлялся. Все поняли, что драккар выбрал левую тихую протоку. Теперь уже пришла очередь Хрольва встревожиться. Его кнорр полностью зависел от паруса, тогда как драккар помогал себе веслами и имел огромное преимущество в скорости на тихой воде. Купец кусал губы, понимая, что викинги перехитрили его. Оставалось только надеяться, им удастся проскочить перед носом драккара. Но эти надежды развеялись, когда кнорр подплыл к выходу из протоки. В самом узком месте их уже поджидал драккар. Весла по бокам боевого корабля поднялись, как шерсть на спине разъяренного чудовища, и разом ударили по воде. В мгновение ока драккар подлетел к кнорру и ударил крутым носом в его бок. Сверху посыпались дротики. Двое людей купца скорчились на палубе в предсмертных муках, а кормчий упал, раненный в уже покалеченную ногу.

Харальд подпрыгнул, схватился за зубчатую пасть дракона и перелез на нос вражеского корабля. Перед ним стоял худой викинг в кольчуге. Его лицо закрывала металлическая пластина, опускавшаяся до подбородка. Через узкую прорезь для глаз блеснул взгляд, показавшийся Харальду удивленным. Но юноше некогда было размышлять о причинах изумления викинга. Харальд обрушил на него свой меч. Викинг подставил свою секиру и отбил удар. Он ударил второй раз, но викинг подставил свой щит, причем так искусно, что узорчатый клинок соскользнул со щита, увлекая за собой юношу. Харальд не удержал равновесия на скользких досках и упал на одно колено, подставив незащищенную шею под секиру. Викинг отчего-то медлил с ударом. Харальд воспользовался его промедлением. Он обхватил викинга длинными руками, повалил его на палубу и занес над ним меч.

– Неплохо, Харальд! Видно, я не зря учил тебя биться на мечах! – спокойно сказал поверженный викинг.

Голос был знакомым, и к тому же его окликнули по имени. Харальд замер с мечом в руке.

– Но не следует медлить с ударом, даже если тебя окликнул знакомый голос. Тролли часто обманывают людей, говоря голосами их родных и друзей. И никогда не делай так, как я сделаю сейчас, – добавил викинг, снимая шлем.

– Как ты здесь оказался, Храни? – воскликнул Харальд.

Перед ним лежал Храни Путешественник, наставник старшего брата, руководивший им в викингских походах. Легко вскочив на ноги, Храни ответил вопросом на вопрос:

– А как ты оказался на купеческом корабле? Я был уверен, что ты в палатах Энунда конунга на почетной скамье подле трона шведских владык, и не поверил своим старым глазам, когда увидел тебя перелезающим на нос драккара. Но прежде всего остановим схватку!

Храни Путешественник громко крикнул викингам, чтобы они опустили оружие. Слово Храни являлось законом, и викинги повиновались, огрызаясь, как псы, у которых выхватили из пасти уже затравленную добычу. На кнорре тоже опустили секиры и стали подсчитывать потери. Викинги успели убить троих и еще нескольких ранили.

– Куда ты плывешь, Харальд? Если в Норвегию, то твоя мать Аста велела предупредить, что тебе опасно появляться в родной усадьбе.

– Тебя послала мать?

– Да! Аста Гундебрандсдроттир вспомнила про старика и дала мне поручение съездить в Швецию. Я очень ей благодарен. Всю зиму я прохворал и пуще всего боялся, что умру в собственной постели. Слава Богу, теперь мне не грозит позорная смерть. Гибель в схватке – вот удел настоящего мужчины!

– Храни! Поплыли с нами! Что тебе делать в Швеции, если я отправился в Гардарику.

– Пожалуй, ты прав! Только надо покончить с одним делом. Я уговорился с Бьёрном Гадюкой, что он довезет меня до Сигтурны за эйрир серебра. Но, полагаю, теперь ему вряд ли понадобятся мои деньги, – заметил Храни, подходя к мачте.

В пылу погони викингам некогда было позаботиться о теле своего предводителя. Гадюка так и висел на мачте, насаженный на копье, уронив набок лохматую голову и разинув рот в страшном оскале.

– Отменный бросок копья! – оценил старый викинг. – Говоришь, он был сделан рукой купца? Твой брат не пожалел бы, приняв такого молодца в свою дружину! Чего он не поделил с Бьёрном Гадюкой?

– Гадюка отнял у него парус.

– Твой знакомый купец плохо считает деньги. За убийство Бьёрна следует заплатить виру его родичам. Бьёрн взял в поход младшего брата Вермунда Телёнка. Тебе придется дать ему денег.

Позвали Телёнка. Он оказался худеньким мальчиком лет двенадцати, впервые участвующим в викингском походе. Телёнок изо всех сил старался держаться как подобало взрослому мужчине, только избегал смотреть на мачту, к которой был пригвожден старший брат. Ломающимся голосом мальчик потребовал виру в шесть сотен серебром. Это были большие деньги. По исландскому счету, в сотне насчитается сто двадцать эйриров бледного серебра, а если серебро плавленое, то вдвое больше. Когда купцу Хрольву назвали цену, он ответил с издевкой:

– Волк не кормит теленка. Все наоборот. Теленок служит пищей волку. Ничего я не буду платить. Или пусть будет так. Прошлым летом я был в Энгланде в местечке под названием Тувустейн. Там я сидел на торге и стерег свое серебро: рядом со мной лежал кошель, и в нем было семь марок серебра. По торгу проезжали какие-то смутьяны, и одному из них случилось повздорить со мной: он подцепил копьем мой кошель и ускакал с ним прочь. С тех пор я его не вернул. Этот кошель я и предназначаю в виде виры за Гадюку. Серебро неведомо где, а другого я не предложу.

Вермунд Телёнок вспыхнул от оскорбления. Тощие мальчишеские руки схватились за секиру, еще мгновение – и он набросился бы на купца. Храни Путешественник встал между ними и примирительно сказал:

– Ты дал острый ответ, купец! А ты, Телёнок, не уступишь в ярости взрослому быку! Но виру надо платить. Таков обычай. И не забывай, что на стороне Телёнка тридцать голодных псов, которые порвут в клочья даже такого славного волка, как ты, Хрольв.

Глядя на викингов, жаждущих возобновить прерванную схватку, Хрольв нехотя повиновался. Он выразил готовность заплатить виру, если цена будет снижена. Начался торг, не менее жаркий, чем схватка. В конце концов остановились на трех сотнях серебра.

– Соглашайся, купец, – подытожил Храни Путешественник. – Три сотни – это справедливая вира за свободнорожденного человека.

– За три сотни серебром можно купить девяносто шесть хороших коров. Целое стадо за одного теленка! – проворчал Хрольв и добавил: – Ладно, пусть будет так.

Вермунд Телёнок сидел на своем сундуке у борта драккара, ожидая, когда его колени покроют грудой монет. В сагах всегда говорится, что серебро высыпают на колени из тяжелого кошеля. Однако купец заявил, что у него нет денег и он может заплатить только сукном. Договорились считать сотню серебра за двадцать четыре локтя доброго сукна. Хрольв вынес сукно и, скрипя зубами, принялся отмерять сукно деревянной меркой. Он отматывал сукно очень быстро, так что за его руками трудно было уследить. Харальду показалось, что купец ловко прибавил несколько локтей, но он не был уверен в этом. Кроме виры, уплаченной Вермунду Телёнку за брата, викинги потребовали два бочонка пива. Видя их решительные лица, купец не стал пререкаться, иначе викинги отняли бы все, и даже Храни Путешественник не смог бы их остановить. Вира и пиво были переданы при свидетелях, после чего корабли разошлись.

Викинги пристали к острову, чтобы справить тризну по своему предводителю. Купеческий корабль подплыл к другому острову. Убитых вынесли на берег. С большими усилиями в каменистой земле выдолбили подобие неглубоких могил. Рядом с двумя язычниками положили нехитрый скарб – по топору, ножу и горсти муки в дальнюю дорогу. Один убитый был христианином, и Харальд поставил ему в изголовье и ноги два креста из тонких березок, связанных прутьями. Поминки были недолгими, в отличие от буйной тризны, которую затеяли викинги на соседнем острове. Кнорр уже отплыл на порядочное расстояние, а вдогонку по воде доносились хмельные песни викингов, поминавших Бьёрна Гадюку.

 

Глава 11

Прядь о Виноградной стране

Харальд и его товарищи доплыли до южного выхода из озера Меларен. Острова и протоки остались позади. Харальд даже не заметил, как они вышли в открытое море. Он часто плавал на лодке по фьордам, но ему еще не доводилось уходить так далеко, чтобы не было видно берега. Он перешел на нос корабля, вглядываясь в безбрежный простор. Только ветер и волны! Теперь он понимал морских конунгов, хвалившихся тем, что они с малых лет не провели ни одной ночи под закопченными балками. Их домами были корабли, крышей служил небосвод, а постелью – палубные доски.

Но, наверное, надо было родиться морским конунгом, чтобы ходить по палубе корабля так же уверенно, как по твердой земле. Ветер крепчал с каждой минутой и вскоре перешел в бурю. Кормчий велел укоротить парус, чтобы снасти и мачта выдержали свирепые порывы. Кнорр, выглядевший большим кораблем в тесных озерных протоках, теперь казался ничтожной щепкой, похожей на те, которые Харальд в детстве бросал в ручей, воображая их кораблями. Палуба кнорра вздымалась вверх и уходила вниз, а обшивка жалобно скрипела. Люди Хрольва накинули на нос и корму два пояса из прочных канатов, которые должны были дополнительно укрепить обшивку. Длинные ноги Харальда разъезжались по мокрым доскам. Время от времени его окатывала ледяная вода, срывавшаяся с гребня особенно высокой волны. Харальд был даже рад освежиться, потому что с каждой минутой его мутило все сильнее и сильнее. Перегнувшись через борт корабля, он изверг в море все съеденное утром. Нечто подобное было несколько лет назад, когда его впервые пригласили на пир и напоили крепким пивом. Но сегодня утром он ничего не пил и недоумевал, почему его продолжала сотрясать рвота.

Храни Путешественник, легко передвигавшийся по вздымавшейся вверх и вниз палубе, подошел сзади и обнял его за плечи:

– Тобой овладела морская болезнь. Не стыдись, такое случается с каждым новичком. Твой брат долго привыкал к штормам. Ты тоже привыкнешь. Забирайся-ка в спальный мешок.

С помощью наставника Харальд доковылял до мачты и залез в теплый мешок мехом внутрь. Храни крепко привязал мешок к мачте, чтобы его не смыло волнами, перекатывавшимися через палубу. Он заботливо прикрыл спальный мешок тюленьими шкурами, пропитанными жиром. Остаток дня и всю ночь Харальд провел в полузабытье, приходя в себя лишь на короткие мгновения, когда через него перекатывался очередной вал, захлестнувший палубу. Иногда ледяная вода попадала в мешок через стянутое ремнем отверстие для головы. Харальд вздрагивал, открывал глаза и снова закрывал их, не в силах вынести вида вздымающихся волн. Один раз кто-то разбудил его и предложил поесть. Харальд в ужасе оттолкнул руку, протягивавшую ему кусок просоленной свинины. Раздался обидный смех, оборвавшийся после строгого окрика Храни Путешественника. Старый викинг велел оставить брата конунга в покое.

Харальд проснулся на следующий день. Буря стихла. Кнорр скрипел и продолжал отвешивать неглубокие поклоны, но вместо больших волн по морю катила мертвая зыбь. Харальда подташнивало, однако он чувствовал, что ему значительно полегчало. Он вылез из спального мешка и прислонился спиной к мачте, чтобы удержаться на слабых ногах. Слуги Хрольва Гардского сняли доски палубы и вычерпывали воду черпаками и деревянными ведрами. Купец наблюдал за их работой и бранился, что соленая вода, набравшаяся после шторма, основательно подмочила его товар. Харальд увидел Храни Путешественника и колченого кормчего. Они возились с какими-то загадочными предметами.

– Чем вы заняты, Храни? – окликнул наставника Харальд, удивляясь, как тихо звучит его голос.

Но у старого викинга был отличный слух. Он сразу же обернулся:

– Болезнь отпустила тебя даже быстрее, чем я думал. Мы ловим солнце камнем-водителем.

– Храни, какое солнце? Небо затянуто облаками.

– Если у тебя есть камень-водитель, или солнечный камень, ты можешь узнать, откуда пришел свет.

Харальд был молод и не знал, что у нас в Исландии находят удивительные камни. Они полупрозрачные и делят солнечные лучи надвое. Подняв камень к небу и медленно вращая его, можно найти точку, где оба луча сходятся. В той стороне находится солнце. Однако солнечный камень подчиняется только искусному мореходу. Когда небо плотно закрыто облаками, легко ошибиться и направить корабль в другую сторону. Колченогий кормчий был опытным человеком. Посмотрев на небо через камень, он определил положение корабля и сказал:

– Буря отнесла нас к югу. Но сейчас ветер дует в нужном для нас направлении.

Восславим же исландцев, великих знатоков моря. Стар-Одди звался человек, который жил на севере страны и определил высоту солнца в полдень для каждого дня недели. Он обозначил сию высоту в полуколесах, то есть половинах видимого солнца. Держа на расстоянии вытянутой руки палку, размеченную в полуколесах, легко определить высоту солнца в любом месте, где ты находишься, а затем сравнить эту высоту с высотой, известной для севера Исландии, чтобы понять, ниже или выше этого места находится твой корабль. Но и это не предел мореходного искусства.

– Однажды мне привелось видеть деревянный круг, сделанный не иначе, как самим Одином, – рассказывал кормчий. – По краям круга имеются тридцать две зарубки, а в середине находится стержень, вокруг коего вращается диск. Совмещая нужную зарубку с полуденным солнцем, можно точно определить, в какую сторону света направлен нос корабля.

– Это что-то новое и недоступное моему старому разуму, – признался Храни Путешественник. – Мне достаточно знать, что солнце встает на востоке и заходит на западе, а Полярная звезда указывает на север. Когда небо скрыто тучами, дорогу подскажут морские обитатели. Например, когда плывешь из Норвегии в Гренландию, следует держаться так, чтобы склоны гор на Фарерских островах были наполовину прикрыты морем. Затем горы исчезают, но если ты видишь исландских птиц и китов, значит, плывешь в правильном направлении.

– Скажи, Храни, ты бывал в Гренландии?

– Был несколько раз и гостил на хуторе Эйрика Рыжего.

Услышав имя знаменитого гренландца, сразу несколько человек окружили Храни. Сейчас имя Эйрика гремит по всем Северным Странам, и это лестно для нас, исландцев, ибо Эйрик Рыжий родом из нашей благословенной страны. Однако сказать по правде, когда Эйрик жил в Исландии в Ястребиной долине, он был очень нелюбим соседями. Мой дед рассказывал моему отцу, что Эйрик Рыжий был отважным и сильным человеком, но имел буйный нрав. Однажды его рабы устроили набег на хутор, принадлежавший родичам Эйольва Дерьмо. После этого Эйольв Дерьмо убил рабов Эйрика у Бегового Склона выше Озерного Рога. В отместку Эйрик Рыжий убил Эйольва Дерьмо, а заодно убил Храфна Драчуна у Двора Игрищ. За эти преступления Эйрик Рыжий был изгнан из Ястребиной Долины.

Он перебрался на Бычий остров, но и там поссорился с соседями. Однажды Эйрик Рыжий одолжил скамьевые доски Торгесту с Широкого Двора. Однако, когда пришло время возвращать долг, Торгест сказал, что в глаза не видел никаких досок. Разъяренный Эйрик отправился на Широкий Двор и отобрал доски силой. Торгест с сыновьями погнался за ним. Они сразились недалеко от хутора в Скалах. Два сына Торгеста были убиты и еще несколько человек.

После этого на тинге Мыса Тора преступник был объявлен вне закона. Любому человеку дозволялось убить его при встрече. Эйрику Рыжему не оставалось ничего иного, как погрузить на корабль своих домочадцев и навсегда покинуть Исландию. Он поплыл на запад, так как слышал, что там есть земля. Гуннбьёрн, сын Ульва Вороны, поведал, что однажды его корабль отнесло на запад, и вдали он заметил заснеженные горы, встававшие из моря. Его рассказ оказался правдой. Проведя несколько дней в открытом море, Эйрик Рыжий увидел ледяные вершины. Корабль подошел к леднику, который был назван Белой Рубашкой. Открытую им страну Эйрик Рыжий назвал Гренландией, то есть Зеленой Землей, ибо считал, что людям скорее захочется поехать в страну с хорошим названием. На самом деле Гренландия была скорее снежной, чем зеленой страной. Впрочем, немало исландцев соблазнились рассказами о зеленой стране и переселились в Гренландию. Летом в долинах между ледниками успевала вырасти сочная трава, которой кормили привезенный на кораблях скот. На побережье гнездились огромные стаи птиц, и поселенцы не испытывали недостатка в птичьих яйцах. Фьорды изобиловали рыбой, а море кишело тюленями, моржами и китами. А главное, в Гренландии можно было выбрать любой участок и построить на нем хутор, тогда как в Исландии все удобные места были заняты.

– Расскажи нам о Гренландии, Храни, – предложил Харальд.

Старому викингу доставляло большое удовольствие делиться воспоминаниями о своих многочисленных путешествиях, тем более что послушать его собрались почти все, кто был на корабле. Вода была вычерпана, палубные доски положены на свое место, моряки расселись вокруг ящика с песком, в котором разводили огонь для приготовления пищи. Рассказы о дальних странах были любимым развлечением, позволявшим скоротать время в ожидании горячей похлебки. Харальд, которого продолжало мутить, сел подальше, чтобы ветер не доносил до него противного запаха рыбной похлебки, варившейся в медном котле.

– В Гренландию я приплыл в том же году, когда конунг Олав, сын Трюггви, прыгнул в море с борта «Длинного Змея». Я был рядом с конунгом.

– Ты был на «Длинном Змее»? Неужели это правда? Поведай нам об этой битве! – вскричало несколько голосов.

– Расскажу при случае. А теперь слушайте о Гренландии. Всем нам, кто сражался на стороне Олава конунга, пришлось бежать из Норвегии. Меня взял на свой корабль Бьярни, сын Херьольва. Он собирался погостить у своего отца в Исландии. У Бьярни был обычай один год странствовать по торговым делам, а на следующий год отдыхать на отцовском хуторе. Когда же мы доплыли до Исландии, Бьярни узнал, что его отец переселился в Гренландию. Он даже не стал разгружать свой корабль и направился в Гренландию. Я решил, что мне тоже будет безопаснее в этой стране, так как в Исландии многие держали сторону ярла Эйрика, чьи воины захватили «Длинного Змея».

Храни Путешественник продолжил свой рассказ. По его словам, никому из них ранее не доводилось плавать по Гренландскому морю. Они полагались на наставление держать все время на запад. Поначалу все складывалось удачно, ветер был попутным, и они надеялись скоро добраться до Гренландии. Но потом задул северный ветер и упал туман. Много дней их носило по морю, и они окончательно потеряли представление о своем местонахождении. Наконец туман рассеялся, они снова увидели солнце и смогли определить страны света. Подняв парус, они плыли так сутки, пока не увидели землю. Они стали обсуждать между собой, что это за страна. Бьярни сказал, что это не Гренландия, так как в Гренландии должны быть высокие заснеженные вершины, а здесь только низкие холмы. Они повернули в открытое море, оставив землю с левого борта. Проплавав еще двое суток, они снова увидели землю. Бьярни спросили, не думает ли он, что уже Гренландия? Но он ответил, что это не Гренландия, потому что Гренландия знаменита огромными ледниками.

– Все на корабле предлагали пристать к берегу, – рассказывал Храни. – Мы говорили, что надо запастись водой и дровами, но Бьярни упрямо твердил, что у нас довольно того и другого. Как мы ни умоляли его и даже бранили, он приказал повернуть в море.

Трое суток путешественники плыли с юго-западным ветром, пока не увидели третью землю. Эта земля была высокая, гористая, и на ней был ледник. Снова у Бьярни спросили, не хочет ли он подойти к берегу, но он сказал, что в этой земле нет ничего хорошего. На сей раз они не спустили парус, а поплыли вдоль берега и увидели, что это остров. Они снова повернули в открытое море и поплыли с тем же попутным ветром. Они плыли четверо суток и увидели четвертую землю. Бьярни сказал, что эта земля больше всего похожа на то, что он слышал о Гренландии.

– И действительно, это оказалась Гренландия, – рассказывал Храни. – В сумерках мы подошли к берегу у какого-то мыса. Я увидел лодку, вытащенную на берег. И надо же оказаться такому совпадению, что у этого мыса заложил свой хутор Херьольв, отец Бьярни. Столько дней нас носило по морю, мы видели четыре земли, а приплыли в точности туда, куда с самого начала стремился Бьярни.

– Однако твой друг показал себя слишком осторожным. Будь я на его месте, я непременно разведал бы новые земли, – заметил колченогий кормчий.

– Бьярни был совсем нелюбознательным. Таким уж он уродился. Он поселился на хуторе у своего отца и больше никуда не плавал, а свой корабль продал Лейву, старшему сыну Эйрика Рыжего. Я нашел приют на его хуторе у Крутого Склона. Долгие годы Эйрик и его семейство пользовались покровительством Олава, сына Трюггви, и чувствовали себя обязанными оказать гостеприимство дружиннику погибшего конунга.

По словам Храни, всю зиму, которую он провел на Крутом Склоне, все обитатели хутора толковали о западной земле, которую видели Бьярни и его товарищи. В конце концов решили плыть на запад и все досконально разведать. Лейв, старший сын Эйрика Рыжего, просил отца быть предводителем похода, а Эйрик отговаривался, ссылаясь на то, что он уже стар и не так вынослив, как прежде. Лейв говорил, что у Эйрика все равно больше удачи, чем у любого из его родичей.

– Лейв уломал отца. Когда сборы были закончены, Эйрик Рыжий сел на коня и поехал к кораблю. Ехать было недалеко. Но вдруг конь споткнулся, и Эйрик упал и повредил ногу. Он сказал: «Видно, не суждено мне открыть другие страны, кроме той, в которой мы живем».

Эйрик Рыжий вернулся на Крутой Склон, а Лейв и тридцать пять его товарищей отправились на поиски новой земли. Храни Путешественник был среди этих смельчаков. Они легко нашли остров, который Бьярни открыл последним. Лейв приказал спустить лодку и высадиться на берег. Кругом простирались ледники, а между ними – безжизненная каменная плита. Они решили, что в этой стране нет ничего хорошего. Лейв сказал: «Мы хотя бы побывали в этой стране, не в пример Бьярни, который даже не сошел на берег. Я дам стране название, пусть она зовется Страной Каменных Плит». Они вернулись на корабль, вышли в море и вскоре открыли вторую страну. Она была покрыта лесом. Всюду по берегу был белый песок, и берег отлого спускался к воде. Лейв сказал: «Надо назвать эту страну по тому, что в ней есть хорошего. Пусть она зовется Лесная Страна».

Но самой благодатной оказалась земля, которую они открыли последней. Они поплыли туда с северо-восточным ветром и были в открытом море двое суток, пока не увидели берег. Их корабль вошел в пролив между островом и мысом, протянувшимся на север. Там была большая мель, и в отлив корабль сел на эту мель, так, что море оказалось далеко. Но им так хотелось поскорее высадиться, что они не стали ждать, пока корабль снова окажется на воде, и побежали к берегу, туда, где из озера вытекала река. А когда корабль их снова оказался на воде, они сели в лодку, подплыли к нему и завели его в реку, а затем в озеро. Там они бросили якорь. Сначала они вырыли землянки, а потом решили зазимовать и построили себе большие дома. Когда дома были достроены, Лейв предложил своим спутникам поочередно разведывать край. Однако он предупредил, чтобы никто не заходил слишком далеко, а к вечеру обязательно возвращался домой.

– Среди нас был Тюркир-южанин, – вспоминал Храни Путешественник. – Невысокий и невзрачный на вид, но мастер на все руки. Лейв был очень к нему привязан, так как знал его с детства. Однажды вечером Тюркир пропал. Лейв выбранил его спутников и отправился его искать, взяв с собой двенадцать человек. Но едва они отошли от домов, как появился Тюркир, очень веселый и как будто пьяный. Сперва он что-то долго говорил по-немецки, вращая глазами и корча рожи, но никто ничего не мог разобрать. Спустя некоторое время он заговорил на понятном всем северном языке и сказал, что нашел виноград. «Это правда?» – не поверил Лейв. «Конечно, правда, – отвечал Тюркир. – Ведь я родился там, где вдоволь и виноградной лозы, и винограда». Вот почему Лейв назвал открытую нами землю Винландом, то есть Виноградной страной.

– Виноград растет в южных краях. Значит, за ледниками Гренландии находится южная страна? – сделал вывод колченогий кормчий.

– Могу только сказать, что это теплый край. Мы провели там зиму, и она была очень мягкой. Снега почти не выпало, и нам не нужно было запасать корм для скота, потому что трава почти не вяла на лугах. И еще мы подметили, что в Виноградной стране дни не так различались по длине, как в Гренландии или в Исландии. Зимой в самое темное время года солнце стояло на небе в четверть дня после полудня и за четверть дня до него.

Седобородый викинг прервал речь, показав жестом, что у него пересохло в горле. Хрольв Гардский распорядился подать рассказчику пива. Пока пиво цедили в рог, моряки обменивались впечатлениями. Всех особенно интересовало, населена ли Виноградная страна. Осушив рог, Храни Путешественник приободрился и продолжил свой рассказ:

– Мы не видели следа людей и решили, что Виноградная страна не заселена. Лейв так и сказал всем гренландцам, когда мы вернулись с грузом хорошего леса и виноградной лозы. Но мы ошиблись. После Лейва в Виноградную страну отправился его брат Торвальд. Он первым увидел людей, населявших страну, и сразился с ними.

Храни поведал, что Торвальд без затруднений нашел дома, построенные его братом. Он приказал вытащить корабль на берег и отправил нескольких человек на лодке вдоль берега разведать край в течение лета. Люди Торвальда увидели, что страна красива и лесиста, и леса подходят к самому берегу, и по берегу всюду белый песок, а в море много островов и большие мели. Нигде не было видно ни человеческого жилья, ни животных. Но на одном острове на западе они нашли деревянный настил для сушки самосеянной пшеницы, которой изобиловал тот край. Других следов человека они не обнаружили.

Осенью Торвальд отплыл домой, но у одного мыса их настигла буря и сильно повредила корабль. Они долго занимались починкой киля. Местность была лесистой и очень красивой. Торвальд сказал своим спутникам, что хотел бы поселиться на этом мысу. Однажды рано утром они увидели на песке подальше от мыса три бугорка. Подойдя поближе, они поняли, что это перевернутые кожаные лодки, и под каждой лодкой спит по три человека.

– Гренландцы назвали их скрелингами, или полуросликами, – пояснил Храни. – Жалкое подобие людей, слабый и ничтожный народец. Их кожа была смуглой, носы плоскими. Скрелинги не знают железа, наконечники их копий и стрел сделаны из острого камня.

Люди Торвальда убили восемь скрелингов, но одному удалось сбежать. Наверное, беглец позвал на помощь соплеменников, потому что вскоре у мыса появилось множество кожаных лодок. Торвальд приказал своим людям встать за щиты на борту корабля и обороняться, но не нападать. Скрелинги засыпали корабль стрелами, а потом обратились в бегство. Торвальд спросил у своих людей, есть ли среди них раненые. Они отвечали, что все целы. «Меня ранило под мышку, – сказал Торвальд. – Стрела пролетела между бортом и моим щитом. Чувствую, что пришла моя смерть. Отнесите меня на мыс. Видно, я поневоле сказал правду, что поселюсь там. Похороните меня там, поставьте крест в головах и в ногах, и пусть это место называется Крестовый Мыс».

– Гренландия уже была крещена в это время? – спросил Харальд.

– Да! Конунг Олав, сын Трюггви, велел гренландцам креститься. Эйрик Рыжий остался язычником, но его жена и дети приняли крещение.

Гибель Торвальда не остановила желающих раздобыть хороший корабельный лес и другую добычу, которую могла предоставить Виноградная страна. На следующий год к берегу, где стояли дома, срубленные людьми Лейва, приплыли корабли Торфинна Карлсефни. Он был родом из Норвегии, являлся сыном Торда Лошадиной Головы и слыл богатым человеком. Зиму он провел у Лейва на Крутом Склоне. Ему полюбилась Гудрид, жившая в доме Лейва. Он посватался к ней, и с разрешения Лейва ее обручили с Карлсефни и в ту же зиму сыграли свадьбу. По-прежнему шли разговоры о поездке в Виноградную страну, и многие, как Гудрид, так и другие, подбивали Карлсефни на эту поездку. В конце концов он решился ехать и набрал себе спутников – шестьдесят мужчин и пять женщин. Он условился со своими людьми делить поровну все, что добудут. Они взяли с собой всякого скота, потому что думали там поселиться, если это окажется возможным.

Они возвели крепкую изгородь вокруг домов, чтобы защитить себя от нападения. Вскоре появились скрелинги. Они вели себя мирно и предлагали беличьи шкурки и другую пушнину. Скрелинги хотели заполучить оружие, но гренландцы отказались продать железные ножи и секиры. В обмен на пушнину гренландцы предложили ткань красного цвета, которая чрезвычайно понравилась скрелингам, не видавшим ничего подобного. За одну пядь ткани скрелинги охотно отдавали шкурку. Вскоре запасы ткани почти закончились, а желающих получить ее становилось все больше и больше. Тогда ткань стали рвать на узкие полоски не шире пальца. При этом цена осталась прежней, и скрелинги отдавали пушнину за лоскут ткани, которого хватало только для того, чтобы обвязать вокруг головы. Но и эта торговля была еще не самой выгодной. Однажды на песчаный берег выбежал разъяренный бык, которого грендланцы привезли вместе с другим домашним скотом. Скрелинги никогда не видели быков. Они перепугались и убежали, бросив на песок свои тюки. Таким образом гренландцы даром получили много прекрасного меха. Выгодная для гренландцев торговля продолжалась, пока один из скрелингов не попытался украсть оружие. Его убили, и между скрелингами и гренландцами вновь вспыхнула вражда.

– Карлсефни велел спрятать скот, а быка пустить перед собой. Завязалось сражение, и много скрелингов было убито. Карлсефни и его люди провели в Виноградной стране всю зиму, но весной он объявил, что больше не намерен оставаться там и хочет вернуться в Гренландию. Они собрались в путь и взяли с собой много ценного добра: виноградную лозу, виноград и пушнину. Они вышли в море и благополучно доплыли до Эйрикова Фьорда. Вскоре поездки в Виноградную страну стали редкими, а потом и вовсе прекратились.

– Неужели гренландцев устрашили стычки со скрелингами? – изумился Хрольв Гардский. – Если они столь слабосильны и не имеют настоящего оружия, как ты рассказываешь, их легко можно было обратить в рабство.

– Причина не в скрелингах. Карлсефни покинул страну, потому что между поселенцами начались ссоры из-за женщин. Но настоящая беда пришла, когда в Виноградной стране появилась Фрейдис.

Храни Путешественник рассказал, что Эйрик Рыжий имел побочную дочь Фрейдис. Ее выдали замуж за Торварда, который во всем ей подчинялся, забыв о достоинстве мужчины. Фрейдис давно подбивала мужа съездить в Виноградную страну, но не могла найти спутников, потому что все гренландцы знали ее злобный нрав. В тот год из Норвегии пришел корабль, принадлежавший братьям Хельги и Финнбоги. Вместе со своими женами и домочадцами они зазимовали в Гренландии. Фрейдис воспользовалась тем, что норвежцы не знали ее повадок. Она подбила братьев отправиться летом в Виноградную страну, обещав им половину добычи. Фрейдис говорила, что ее брат Лейв построил в той стране хорошие дома, и они будут иметь надежный кров над головой. Она попросила Лейва отдать ей дома, но он ответил, что она может воспользоваться ими, но только временно, так как он собирается ездить в Виноградную страну.

Фрейдис уговорилась с братьями, что она поплывет на своем корабле, а они – на своем, причем на каждом судне будет по тридцать человек, способных носить оружие, не считая женщин. Но она сразу же нарушила уговор, взяв на пять человек больше и спрятав их. Братья узнали об этом, только когда приплыли в Виноградную страну. Там они ничего не могли поделать с Фрейдис, имевшей в своем распоряжении больше воинов. Она выкинула их кладь из домов, сказав, что Лейв одолжил их своей сестре, а не чужим людям. Хельги и Финнбоги оставалось только покорно сказать: «Куда уж нам против твоей злобы!» и вырыть себе землянки на озере подальше от моря.

Фрейдис теснила норвежцев, как могла. Она заставляла их валить деревья и сушить их, рассчитывая выгодно продать лес в Гренландии. Братья пытались наладить отношения с людьми Фрейдис. Когда наступила зима, норвежцы предложили устроить игры и позабавиться. Так и сделали. Но даже в играх начались ссоры и нелады. Пришлось прекратить игрища. Взаимные посещения прекратились. Так продолжалось большую часть зимы.

Однажды рано утром Фрейдис встала и оделась, но не обулась. А была сильная роса. Фрейдис накинула мужнин плащ и пошла к землянке братьев и заглянула внутрь. Финнбоги лежал дальше всех от двери и не спал. Он спросил, что ей нужно. Фрейдис ответила, что она хочет с ним поговорить. Финнбоги вышел. Они сели на бревно, и Фрейдис сказала: «Я пришла по делу. Я собираюсь вернуться домой и возьму ваш корабль, потому что он больше моего и увезет много добра!» – «Пусть будет так, как ты хочешь, – сказал Финнбоги. – Надеюсь, с твоим отъездом прекратится вражда, для которой не было иной причины, кроме твоей злобы».

На этом они расстались. Фрейдис пошла домой и залезла в постель с холодными ногами. Ее муж Торвард проснулся и удивился, почему она такая холодная и мокрая. Она ответила ему с притворной яростью: «Я ходила к братьям, чтобы предложить купить у них корабль. А они так рассердились, что избили меня, живого места на мне не оставили. Но ты, жалкий человечишка, конечно, не захочешь отомстить ни за мой позор, ни за свой. Я чувствую теперь, как далеко я от Гренландии! Но если ты не отомстишь, я разведусь с тобой».

Торвард не снес ее упреков и велел своим людям поскорее вставать и взять оружие. Они пошли к землянке братьев, вломились в нее, схватили спящих, связали и стали выводить одного за другим. Фрейдис велела убить всех мужчин. Остались одни только женщины. Никто не решился их убить. Тогда Фрейдис сказала: «Дайте мне секиру». Ей дали секиру, и она собственноручно зарубила пятерых женщин, которые сопровождали братьев. После этого злодейства они вернулись в свой дом, и видно было, что Фрейдис очень довольна тем, как она распорядилась. Она сказала своим спутникам: «Когда мы вернемся в Гренландию, я позабочусь, что будет убит всякий, кто скажет хоть слово о том, что здесь произошло. Мы скажем, что они решили остаться в Виноградной стране».

Ранней весной они снарядили корабль, принадлежавший убитым братьям, нагрузили на него столько добра, сколько мог взять корабль, после благополучного плаванья пришли в начале лета в Эйриков Фьорд. Выгодно продав корабельный лес и пушнину, Фрейдис вернулась на свой хутор. Однако не все ее люди держали язык за зубами. Пошли разговоры о злодеянии, учиненном в Виноградной стране. Слухи дошли до Лейва Счастливого. Он захватил троих из людей Фрейдис и под пыткой заставил их рассказать обо всем, что произошло. Их рассказы сошлись, и все узнали правду.

– Как поступили со злодейкой? – спросил кто-то.

– Лейв был очень опечален, но сказал, что не будет наказывать сестру по заслугам. Он предсказал, что ее потомству не будет благополучия. И действительно, с тех пор о Фрейдис и ее семье пошла дурная слава.

– Что нам до Фрейдис, – перебил его Хрольв. – Скажи, почему прекратились поездки за лесом и мехами?

– Разве я не ответил на твой вопрос, купец? – удивился Храни. – Виноградная страна обширна и богата. Но люди поняли, что она проклята. Всякий, кто пробудет там дольше одной зимы, впадает в безумие. Люди хватаются за оружие и убивают своих друзей и соседей, которые не делали им зла. Никто не знает, что является причиной безумия: воздух, зараженная вода или пища. Люди думают, что Бог проклял этот богатый край. Быть может, мой товарищ Бьярни был прав, когда отказался пристать к неизвестной земле. По крайней мере, Лейв Счастливый, узнав о злодействе своей сестры, раскаялся в том, что открыл Виноградную страну. Пусть навсегда забудут туда дорогу, а если какой-нибудь мореплаватель вновь ее откроет, всему миру будут суждены беды и страдания!

 

Глава 12

«На берегу пустынных волн…»

Путь по морю от Сигтурны до устья Невы, где начинается Гардарика, при благоприятных условиях занимает всего пять дней. Однако купеческий корабль, на котором плыл Харальд, отнесло штормом к югу, отчего весь путь занял больше недели. Гардарика встретила их неласково. На небе клубились низкие тучи, изливавшие в залив потоки дождя. Кормчий увидел за пеленой дождя вход в реку и переложил руль. Подгоняемый сильным ветром корабль пристал к острову, который делил реку на два рукава. Остров называется Васикасаари, что на финском означает «Телячий остров». Здесь путешественников обычно поджидали местные жители из племени ижоры, которые нанимаются тащить на канатах корабли против течения. Купца Хрольва удивило, что на берегу не было ни души. Сойдя на берег, они обнаружили за кустами небольшую поляну с пустым шалашом.

– Куда подевалась ижора? – изумлялся купец, шевеля ногой угли потухшего костра.

Они двинулись по берегу Телячьего острова. Почва была заболочена, поэтому приходилось прыгать с кочки на кочку. Время от времени кто-то проваливался в трясину, и его приходилось вытаскивать.

– Ну и болото! – посетовал Харальд. – Неужели здесь живут люди?

– Нева по-фински означает «болото», – отозвался Рёнгвальд. – А люди?.. Финны везде живут.

– Здесь уже Гардарика? Владения Ярицлейва Мудрого?

– Его земли до самого моря. Вернее, он отдал их как мунд, или свадебный подарок. Словены называют мунд своим словом – вено, то есть плату за венчание. Ярлство было подарено супруге конунга Ингигерд, она тоже из Инглингов. По имени Ингигерд земли вдоль Невы именуют Ингерманландией.

Вдруг Рёнгвальд, шедший впереди, кинулся в густые кусты и вытащил оборванного и грязного старика, который что-то испуганно бормотал. Харальд немного понимал язык людей в меховых одеждах, приезжавших в Норвегию из Финмарка. Однако старик говорил на чудном местном наречии, и Харальд сумел только разобрать, что старик молил о пощаде и жаловался, что четырех его сыновей похитила какая-то русь, приплывшая на большом корабле.

– Русь! Русь! – твердил старик.

Хрольв, владевший ижорским наречием, обстоятельно допросил старика и сделал вывод:

– Судя по разбойничьим ухваткам, это даны. Из-за них нам придется самим тащить свой корабль.

Из-под палубы извлекли длинный канат с петлями на конце. Люди Хрольва сошли на остров, впряглись в канат и двинулись по берегу. Кнорром, который тянули на канате, управлял кормчий, оставшийся на палубе. Через несколько часов норманны привели кнорр к мысу, за которым два рукава Невы сливались воедино, образуя водное пространство, не уступавшее по ширине иному фьорду. Харальд прошел по песчаной косе, подобно стреле, далеко вдававшейся в Неву. Резкие порывы ветра гнали волны по реке. Харальд глядел вдаль на пустынные заболоченные берега и разочарованно думал: «И это Гардарика, Страна Городов? Какой город можно построить на этом унылом болоте?» Холодная волна залила его ноги. Назад он возвращался по колено в воде.

– Усиливается юго-западный ветер, – определил Храни Путешественник. – И сдается мне, что вода быстро прибывает, как при приливе.

Старый ижорец, увязавшийся за кораблем, с тревогой смотрел на волны и бормотал, что ветер с Хольмского залива запер реку и она повернула вспять. Вскоре ветер перешел в бурю. Вода наступала на берег с пугающей стремительностью. Все поспешно погрузились на корабль. Ижорец, стоя по пояс в воде, умоляюще протянул руки к кораблю, готовому отвалить от берега.

– Возьмем его, он нам пригодится, – решил купец.

Едва старика втащили на палубу, как сильный порыв ветра почти положил кнорр на бок. Началась сильная буря. Ветер гнал корабль от Телячьего острова без всякого паруса. Кормчий едва успевал работать веслом, уводя нос корабля от вырванных бурей деревьев, вздымавших из пучины черные пальцы корней.

– Правь к тому берегу! – крикнул Хрольв, силясь перекричать завывания ветра. – Попробуем укрыться за островами.

Кнорр ложился на бок под порывами свирепой бури. Харальд уцепился за мачту, чтобы не свалиться в белую пену, в которую превратилась река. Два островка, лежавших у противоположного берега, наполовину залила вода. Кормчий направил кнорр в протоку между берегом и одним из островков. Протока тоже бурлила, но все же ветер за островом был гораздо тише. Сильнейший дождь скрыл Неву, и оставалось только догадываться, что творится за сплошной стеной воды, низвергавшейся с небес. Все спрятались под съемными досками палубы. Вода лилась сквозь щели, кнорр подбрасывало на волнах.

Через два часа дождь прекратился. Буря ослабела, порывы ветра стихли. Харальд поднял доску и увидел Храни, разгуливавшего по мокрой палубе. Старый викинг заметил:

– Во время плавания в Гренландию мы встретили чудо-волну высотой с гору. Говорят, эти волны порождает Морской Змей, когда бьет по дну своим хвостом. Увидев огромную волну, мы начали молиться – большинство рыжебородому Тору, а некоторые – Белому Христу. Не знаю, кто из них помог, но чудо-волна подняла корабль высоко в небо и бережно опустила обратно. Было бы смешно, если бы Храни Путешественник, уцелевший после встречи с чудо-волной, утонул в речке.

Стоило буре прекратиться, как Нева начала быстро возвращаться в свои берега. Ее течение больше не сдерживал ветер, и вода устремилась в Хольмский залив. С двух берегов в протоку неслись грязные потоки, наполненные корягами и намокшими стволами деревьев. Люди Хрольва веслами и копьями отталкивали бревна, грозившие пропороть обшивку корабля. Старик-ижорец, всю бурю просидевший у мачты, произнес, глядя на берег:

– Янисаари!

По-фински это означает «Заячий остров». И действительно, на небольшом холме, занимавшем центр островка, спасалось великое множество зайцев. Они рядами сидели на корягах и бревнах, испуганно поводя длинными ушами. Люди Хрольва взяли мешки и отправились бить дрожащих и напуганных зверьков. Один из слуг купца вплавь добрался до бревна с зайцами, отломил подходящего размера сук и бил им зайцев по головам, а потом бросал их окровавленные тушки товарищу, складывавшему добычу в мешок.

Однако Рёнгвальд посрамил охотников за зайцами. Пока все суетились вокруг зайцев, он взял копье и сказал:

– Я знаю, здесь водится добыча побогаче. Прошлый раз мы били в этих местах крупную рыбу.

Сын ярла обошел остров. Около одной из коряг он задержался, поднял копье и вонзил его в воду. Крик восторга потряс воздух, когда сын ярла поднял копье с насаженным на нем извивающимся осетром. Очевидно, во время наводнения он заплыл в яму на берегу, а когда вода внезапно ушла, оказался запертым в ловушке. Осетр был громадных размеров. Когда его втащили на палубу, у Харальда едва хватило размаха рук, чтобы одновременно взять осетра за хвост и острый усатый нос. Рёнгвальд стоял гордый и выслушивал поздравления. Один только ижорец молчал и помаргивал белесыми ресницами, недоумевая, чему так радуются чужеземцы. В его невод подобные осетры попадали через день.

Харальд прошелся по берегу в надежде поймать рыбу больше, чем загарпунил сын ярла. Но тщательный осмотр ям и канав, которыми наводнение изрыло берег острова, ничего не дал. Между тем вода отступила, открыв Заячий остров в его обычном виде. На большом гранитном валуне виднелись грязные следы, оставленные волнами. Харальд подошел к валуну и с трудом дотянулся рукой до верхней черты, проведенной наводнением.

– Выше моего роста! – крикнул он людям, хлопотавшим над кучей окровавленных зайцев, вываленных на палубу.

– В здешних местах случаются наводнения. В основном они происходят поздней осенью.

– Вижу какую-то ограду. Что там?

– Крепость, – объяснил Рёнгвальд. – Сюда приезжают люди Ингигерд для сбора дани с ижорцев.

Любопытство погнало Харальда на небольшую возвышенность, на которой стояла крепость. Впрочем, вряд ли можно было назвать крепостью невысокий вал, частокол и несколько землянок, служивших временным приютом для сборщиков дани. Харальд забрался на вал, с которого открывался вид на Неву. Справа виднелся Телячий остров, огибая который Нева двумя рукавами устремлялась в залив. Песчаная коса еще не вышла из воды. Сейчас Харальд думал, что болота и наводнения служат хорошей защитой. Здесь надо строить не город, а неприступную крепость, подобную Йомсборгу в устье Одера. Эта крепость была оплотом йомсвикингов, военного братства, наводившего страх на все северные страны. В гавани Йомсборга могло разместиться триста шестьдесят длинных кораблей, да так, что все они находились под прикрытием укреплений. Вход в гавань перекрывала большая каменная арка с железными воротами, которые запирались изнутри. На вершине арки стояла башня, в которой были установлены катапульты. Йомсвикинги были как братья и всю добычу делили поровну. Все их страшились, и все жаждали заручиться их дружбой.

Харальд стоял на топком берегу, обуреваемый великими думами о том, не попросить ли жену конунга Ингигерд отдать ему в управление земли в устье Невы. Тогда он сгонит со всей округи ижорцев и велит им построить крепость, которую окрестит Харальдборг. Потом он пригласит на службу Храни Путешественника, сына ярла Рёнгвальда, уговорит купца Хрольва сменить весы на меч, да мало ли смелых викингов плавает по морям. Они создадут военное братство и отсюда, с пустынных берегов, будут грозить данам и шведам. Их слава скоро превзойдет славу йомсвикингов. Золото и серебро потечет потоком, потому что через эти места пролегает Восточный Путь. Крепость на Заячьем острове станет железной решеткой, преграждающей путь в Восточные Страны, богатые мехами и драгоценными тканями. Купцы из всех стран приедут в Харальдсборг, а он будет пировать с викингами столь же весело, как в Вальхалле.

– Харальд! – крикнули с корабля. – Поторопись! Мы отплываем, пока не стих ветер!

Купеческий корабль выплыл в Неву. Ветер еще был довольно свеж, и кнорр, делая повороты на широкой речной глади, медленно продвигался против течения. К вечеру ветер окончательно стих, но корабль уже добрался до речки, впадавшей в Неву. На берегу теснилось несколько хижин, поврежденных наводнением. Возле полуразрушенных хижин суетились люди, облаченные в длинные грязные рубахи.

– Кто эти люди и как называется река? – поинтересовался Харальд.

– Ижора. Так зовется это племя, река и селение, которое стоит на берегу реки. По-фински это означает «грубый» или «неприветливый».

Действительно, люди на берегу угрюмо взирали на приплывший корабль. Белесых мужеподобных ижорок можно было отличить от их мужей только по поясам, украшенным вышивкой и бисером. Сзади к поясам были подвешены раковины, привозимые, наверное, из дальних стран. Когда женщины поворачивались, чтобы развесить подмокшие пожитки на кустах, раковины сталкивались друг с дружкой и издавали сухой треск.

Хрольв отпустил старика, взятого на корабль на Телячьем острове. Старик был счастлив снова оказаться среди соплеменников. Они собрались вокруг него и завели обстоятельный и неторопливый разговор, словно речь шла о рыбной ловле, а не о пленении людей. Купец, прислушивавшийся к их речи, передал своим спутникам:

– Викинги уже побывали здесь и отплыли незадолго до наводнения. Они пытались захватить ижорцев, но те убежали. Они послали весть о появлении викингов дружинникам конунга Ярицлейва и сейчас ждут их прибытия. Викингами предводительствует человек по прозвищу Амлет.

– Говорящее прозвище, – усмехнулся Храни. – Амлет означает «безумец».

– Так и есть. Он берсерк.

Харальд сразу навострил уши. Ему никогда не доводилось видеть берсерка, но он много слышал о неистовых воинах, которые шли в бой без доспехов. Нападая на врага, берсерки кусали щиты и были словно бешеные собаки и волки, а своей силой они сравнивались с медведями и быками. Говорили, что ярость в их сердца вселял бог Один, а другие толковали, что берсерки якобы доводят себя до безумия, употребляя перед битвой «напиток троллей», сваренный из мухоморов. Так или иначе, берсерк стоил в бою десятка обычных воинов и часто обращал в бегство врага одним своим свирепым видом.

Купец заговорил с ижорцами. Харальд разобрал, что речь шла о плате за то, чтобы провести кнорр вверх по реке. Начался торг, ижорцы твердо стояли на своем. Хрольв бросил в сердцах:

– Из-за викингов, угнавших их соплеменников, они боятся и требуют платы вперед. Что за бесчестный народ эти даны! Признаться, я хотел обсчитать ижорцев при расплате, а теперь придется дать им денег без обмана.

Договорившись с ижорцами, что завтра утром они поведут корабль вверх по Неве, купец велел своим людям развести костер на берегу и заняться приготовлением осетра. Огромную рыбу выпотрошили, разрубили на куски и бросили в котел, принесенный с корабля. Рядом на двух вертелах жарились зайцы.

В ожидании ужина Харальд, которому не сиделось на месте, решил осмотреть окрестности. За хижинами ижорцев виднелась поляна с огромным валуном посредине. Харальд подошел к камню, вздымавшемуся из заболоченной почвы наподобие морской волны. Камень напомнил ему валуны, лежавшие перед въездом в отцовскую усадьбу. Он лег на поросший мхом гранит и закрыл глаза, вспоминая родные края. Внезапно раздался громкий топот. Приподнявшись, он увидел всадника на кауром коне, выехавшего на поляну. Всадник был облачен в кольчугу и шлем, в одной руке он держал щит, в другой – длинное копье. Он направил коня прямо на Харальда. Могучий жеребец поднялся на дыбы, готовясь затоптать юношу. Харальд быстро перекатился вбок и упал на землю. Подкованные копыта высекли искры из гранита, на котором он только что лежал. Жеребец яростно заржал, вскочил на камень и поднялся на дыбы, чтобы обрушить передние копыта на врага. С земли всадник на вздыбленном коне выглядел исполином, отлитым из меди. Харальд едва успел увернуться от жеребца, спрыгнувшего с камня на землю. Юноша вскочил на ноги и выхватил узорчатый меч. Всадник развернул коня и пустил его вскачь, держа перед собой копье. Теперь уже Харальд вспрыгнул на камень и ударом меча попытался перерубить древко копья. В это время на поляну выехал второй всадник, а за ним из кустов высыпали пешие люди, вооруженные рогатинами. Увидев, что силы неравны, Харальд соскочил с камня и побежал, крича что есть мочи:

– Рёнгвальд! Храни! Враги!

За своей спиной он ощущал яростный хрип коня. Всадник мчался за убегавшим, пытаясь достать его копьем, а конь норовил схватить его за плечо зубами. Харальд резко вильнул в кусты, не обращая внимания на сучья, раздиравшие его лицо и одежду. Всадник вынужден был сдержать коня, но Харальду казалось, что его вот-вот настигнут. Подгоняемый громким топотом копыт, он несся быстрее ветра. Выбежав на берег Ижоры, он увидел, что люди купца, бросив костры, на которых готовилась пища, сгрудились у сходен. Рёнгвальд отбивался мечом сразу от трех людей с рогатинами, а Храни стоял у костра, сжимая в руках свою секиру Ехидну и поджидая своего подопечного. Увидев исполинского всадника, гнавшегося за Харальдом, старый викинг поднырнул под конское брюхо и умелым ударом подсек переднюю и заднюю ноги коня. С громким ржанием конь завалился на бок, придавив всадника. Храни перепрыгнул через поверженного исполина и хладнокровно успокоил обухом Ехидны всадника, безуспешно пытавшегося высвободить придавленную ногу.

Второй всадник прорвался к сходням и разил врагов копьем. Хрольв попытался стащить всадника за ногу, но тот нанес купцу удар копьем в лицо. Хрольв упал, обливаясь кровью. Его люди в страхе бросились по сходням на корабль. В пылу сражения всадник направил коня по сходням, но, когда жеребец вскочил передними копытами на палубу кнорра, доски сходен подломились и конь вместе с всадником полетел в реку. Падение не охладило пыл нападавшего, он плыл к берегу в тяжелой кольчуге, поднимая брызги. Доплыв до берега, он встал по пояс в воде и выхватил меч из ножен. «Ростом с меня, а в плечах даже шире. И меч тоже узорчатый!» – удивился Харальд. Но долго размышлять над тем, откуда у противника узорчатый меч, не пришлось. Воин в кольчуге взмахнул мечом, Харальд отбил, всем телом почувствовав силу удара, и, в свою очередь, обрушил меч на врага.

– Не давай ему выбраться на берег! – посоветовал Храни.

Легко сказать – не дать выбраться на берег! С каждым ударом противник делал маленький шажок вперед. Вот он уже по колено в воде, еще один удар, и воин вышел на берег. При падении он потерял шлем. На Харальда глядело молодое лицо, едва поросшее курчавой бородкой. Рёнгвальд громко крикнул с пригорка:

– Свыслав, это ты?

Молодой воин отошел назад, не опуская меча. Харальд недоумевал, почему его противник прекратил драться, и уже изготовился для нападения, как вдруг воин зычно выкрикнул в ответ:

– Рёнгвальд? Вот уж не ожидал! А ты так и не запомнил мое имя. Эх вы, русь!

– Мы норвежцы! – ответил Харальд.

– Мы не разбираем, кто из вас урманы, а кто свеи или даны. Вы все на одно лицо. Одним словом – русь! – упрямо произнес молодой воин.

Он говорил на северном языке, правда, с затруднением, и часто вставлял финские слова. Рёнгвальд подбежал к нему и воскликнул:

– Ты по ошибке принял нас за данов, которые уже уплыли из Ижоры!

Молодой воин обратился к ижоркам и их мужьям, боязливо появившимся из-за хижин. Ижорцы подтвердили слова Рёнгвальда. Молодой воин сунул меч в ножны и сказал с добродушной улыбкой:

– Не на тех напали сгоряча. Зато на славу повеселились!

– Я сейчас кровью изойду! – проворчал Хрольв, поднимаясь с земли и утирая рукавом кровь, обильно лившуюся из рассеченной кожи на лбу.

– Прости, возложил тебе печать на чело, – хохотнул дружинник. – Век будешь поминать Сбыслава Якуновича из племени ильменских словен!

Рёнгвальд сказал, что Свыслав – дружинник ярла Эйлифа, собирающего дань с Ингерманландии.

– Детский, а по-вашему, младший дружинник, – важно поправил молодой воин и добавил обидчиво: – Сколько раз я тебе говорил, что меня зовут Сбыслав!

Нападавшие и защищавшиеся принялись считывать потери. Ко всеобщему удивлению, в жаркой, но короткой схватке убитых не оказалось. Двое-трое из норвежцев пострадали от конских копыт и теперь охали, перевязывая ушибленные конечности. Всадник, опрокинутый Храни, остался жив, правда, долго не мог прийти в себя. Его прислонили к стене хижины, и он сидел, бессмысленно глядя на белый свет.

– Храни, почему ты ударил его обухом секиры, а не лезвием? – спросил Харальд.

– Какой смысл было его убивать? – пожал плечами старый викинг. – Судя по кольчуге, он дружинник конунга или ярла. За него можно получить хороший выкуп. Знаешь ландрманна Ингвара Рыло из Согна? Я дважды брал его в плен и каждый раз получал за него выкуп. А если бы я убил его в бою, то мне достались бы только его меч и кольчуга.

Рёнгвальд с любопытством наблюдал за тем, как Хрольв зашивал костяной иглой рану на щеке. Купец укрепил перед собой секиру и с огорчением смотрел на отполированную поверхность, в которой отражался криво залатанный шрам.

– Через неделю затянется, – утешил его сын ярла. – Бьерну Гадюке досталось гораздо хуже.

– Да, Гадюке хуже! – согласился купец, убирая секиру, и даже повеселел от этой мысли.

– Они не из племени ижоры? – спросил Харальд у Рёнгвальда.

– Они словены, которые живут вокруг озера Ильмень. Словены – одно из множества племен, говорящих на общем языке. На нем изъясняется большинство подданных конунга Ярицлейва Мудрого.

– Почему этот славянин… как его зовут… Сбы… сва… лейв?

– Не ломай язык! Я так и не научился выговаривать их имена, пока жил здесь вместе с Олавом Толстым. Финские легко запоминаются: Вяйнямёйнен или Лемминкяйнен. А словенские… – сын ярла безнадежно махнул рукой.

– Почему словен назвал нас русью?

– Мы для них русь, а почему – не ведаю. Спроси его сам.

Харальд окликнул дружинника и задал ему тот же вопрос. Сбыслав почесал в затылке и объяснил, с трудом подбирая слова:

– Варяги, которые приплывают из-за моря, зовутся русью, как другие называются свеи, а иные урманы и англы, а еще иные готландцы.

– Не слышал, чтобы рядом со шведами или готландцами жила какая-та русь, – озадаченно произнес Харальд. – И кто такие варяги?

– Так они называют викингов, – пояснил Рёнгвальд. – Могу предположить, что они называют викингов на шведский лад. Варг – это разбойник. Откуда взялось слово «русь», мне неведомо. Но если они почему-то считают, что варяги – это русь, не буду же я спорить. Есть дела поважнее, чем доказывать им, что мы норвежцы.

Во время стычки кипящий котел и куски осетрины были затоптаны сражавшимися. Так никто и не отведал огромного осетра, добытого сыном ярла. Зайцы упали в костер и подгорели, но особо привередничать не приходилось. Половиной добычи завладели словены, половина досталась норвежцам. После трапезы недавние враги заметно подобрели друг к другу. Харальд знаком попросил дружинника показать меч. Тот вынул его из ножен, но из рук не выпускал. Тогда Харальд обнажил свой меч и начал сравнивать два клинка. Он определил, что на его клинке узор был плотнее, зато меч дружинника при сравнении оказался длиннее. Харальд спросил дружинника, сколько стоит его меч, и получил ответ, что за булат была заплачена гривна серебра. Харальд не знал, что такое гривна, и обратился за разъяснением к купцу. Хрольв быстро подсчитал:

– Примерно полмарки золотом. Я предупреждал тебя, что в Гардарике мечи дамасской стали стоят дешевле. Они называют эту сталь булатом, а в Булгарии – фуладом, но это одна и та же узорчатая сталь.

– Я поражу своим булатом вашего Амлета! – пригрозил дружинник. – Хватит всякой руси хозяйничать в наших землях, как у себя дома! Догоним их, когда подойдут люди ярла.

Из дальнейших расспросов, произведенных Харальдом, выяснилось, что младший дружинник, получив весть о нападении на ижорцев, не стал дожидаться подкрепления. Он прихватил одного товарища и с десяток бондов, которых называл смердами, и совершил стремительный набег на Ижору. Харальду понравилась его смелость, но он подумал, что было весьма опрометчиво нападать с такими ничтожными силами на данов. Он спросил Храни Путешественника, что он об этом думает. Старый викинг коротко сказал:

– Так глупо, что почти наверняка должно было увенчаться успехом!

Перед тем как лечь спать, Харальд долго смотрел на Неву. Ночь была светлой, почти такой же, как в Норвегии. Река мирно несла пустынные воды в море. Лишь чья-то убогая хижина, сорванная со своего места наводнением, прибилась к берегу и тихо покачивалась на волнах.

 

Глава 13

Прядь о «Длинном Змее»

На следующее утро Хрольв Гардский разбудил своих людей пораньше. Ижорцы впряглись в канат и потащили купеческий корабль. Словены остались в селении поджидать подкрепление. Бородатые бонды равнодушно наблюдали за отплытием судна, а детский Сбыслав по-богатырски храпел в хижине. Ижорцы тянули корабль весь день, а Харальд сидел на носу, вытянув голые ноги и глядя на реку. Пригревало весеннее солнце, унылые топи сменились сосновым лесом, шумевшим по обеим берегам Невы. Благостное зрелище портили тучи комаров, вившихся над головами. На родине Харальд не обращал внимания на комаров, но в этих местах их было такое неимоверное количество, что они закрывали синее небо.

К вечеру их нагнал Сбыслав. Словены получили подкрепление. За Сбыславом ехало несколько конных дружинников. Сбыслав приветствовал норвежцев как старых знакомых и весело крикнул:

– Добрые вести от лазутчиков! Амлет со своей русью на порогах. Совсем рядом. Они непременно задержатся, чтобы разгрузить свою ладью.

Харальд загорелся посмотреть битву между словенами и дружиной датского берсерка. Хрольв не разделял его воодушевления. К тому же словены, ехавшие по берегу мимо корабля, перемигивались и со смехом показывали на его повязку. По их жестам нетрудно было догадаться, что они рассказывали друг другу о стычке на Ижоре. При этом они повторяли слово «ярл», что дало Рёнгвальду повод подшутить над купцом:

– Хрольв, они провозгласили тебя ярлом. Если так пойдет, то еще до прибытия в Хольмгард ты превратишься в конунга.

Рёнгвальда не пришлось уговаривать поглядеть на битву. Храни пошел с ними, опасаясь, что молодые люди без нужды влезут в опасное дело. Они сошли на берег и двинулись за словенами. Сразу за поворотом Нева сужалась вдвое. От берега к середине реки тянулась гранитная гряда, а дальше вскипали буруны на месте таящихся под водой камней. За каменной грядой качался потрепанный годами и дальними походами драккар. Викинги уже успели провести корабль через пороги.

– Сейчас они заметят словен и вступят в бой, – уверенно предрек Рёнгвальд.

Сын ярла выбрал местечко поудобнее и присел, собираясь насладиться зрелищем битвы. Но потрепанный драккар отошел от гранитной гряды. На мачте подняли заплатанный парус, и корабль медленно двинулся к другому берегу. Конные дружинники пустились вскачь, но, когда они достигли берега, между ними и драккаром лежала непреодолимая полоса бурлящей от столкновения с камнями воды. На корме корабля стоял человек, опоясанный волчьей шкурой, и спокойно смотрел на Сбыслава, в ярости потрясавшего булатным мечом. Дружинники пустили несколько стрел, но они не причинили вреда удалявшемуся драккару. Рёнгвальд, лишившийся надежды на кровавую потеху, вскочил на ноги, грозил кулаком уплывавшим викингам и осыпал их отборной бранью:

– Трусливые даны! Уклонились от битвы! Только и умеют что щупать своих баб за вымя! Вернитесь, если в вашей груди бьются сердца мужей, а не меринов!

Харальд также испытал глубокое разочарование. Он был гораздо более возвышенного мнения о воинах в волчьих шкурах. Из его уст вырвались строки из драпы, сочиненной скальдом Торбьёрном Хорнклови в честь победы конунга Харальда Прекрасноволосого в битве при Хаврсфьорде:

Выслушав драпу, Храни Путешественник усмехнулся в седую бороду и потрепал Харальда по плечу:

– Ты любишь мед поэзии, и это похвально. Но если ты хочешь стать великим конунгом, не путай поэзию и жизнь.

– Они удрали?

– Сейчас они переплыли на другой берег и недоступны для словен, – сказал Рёнгвальд. – Однако Нева очень короткая река. Она вытекает из озера, лежащего всего в двух днях пути. Пешие, а тем более конные воины легко опередят драккар, которому приходится плыть против течения, и встретят его у истока реки.

Сбыслав поступил именно так, как предсказал сын ярла. Посовещавшись с товарищами, он приказал своим людям идти вверх по реке. Глядя на спины словен, скрывшихся за поворотом реки, Рёнгвальд заметил:

– Данам не уйти от схватки. Разве только трусливые псы повернут назад и уплывут из владений конунга Ярицлейва.

Через два дня ижорцы привели кнорр к истоку Невы. Исток, как и устье, был разделен на два рукава. Глядя на каменистый остров посредине реки, похожий на крепкий орех, Харальд подумал, что здесь разумно было бы построить крепость, чтобы запереть Неву с двух сторон. За островом поблескивали волны огромного озера. У истока Невы они встретили дружинника Сбыслава, красного от гнева. Причина была ясна без слов. На безбрежных просторах озера между нескольких островов виднелись удаляющиеся очертания драккара.

– Ушла русь! – досадовал Сбыслав. – Мы взойдем на вашу ладью. Коней и часть пеших оставим здесь. Догоним их на озере!

– Кнорр сильно перегружен, – засомневался Хрольв Гардский. – Ладога опаснее моря. На мелководье разгоняется крутая волна, которая способна перевернуть корабль.

Но Сбыслав ничего не желал слушать, и Хрольв уступил. Кнорр принял на борт дружинников и смердов. Но едва он покинул бухту, как из необозримой холодной дали задул пронизывающий встречный ветер. Кнорр мужественно боролся с волнами, но ветер загонял его обратно в бухту. Даккар, шедший на веслах, качался на волнах, удаляясь все дальше и дальше. Колченогий кормчий устал перекладывать руль.

– Надо дождаться попутного ветра. Иначе нам не добраться до Адельгьюборга.

– Напридумывала русь иноземных слов, – проворчал Сбыслав. – По-нашему то не Адельгьюборг, а Ладога. И то город, а не озеро. Озеро наречено Нево.

Кнорр вернулся в бухту. Харальд молча глядел на темные тучи, плывущие по небу со стороны озера. Несколько островков являлись прибежищем тюленей. За островками начиналась настоящая Гардарика. Он думал, ждет ли его слава в Стране Городов? Примет ли его с почетом конунг Ярицлейв Мудрый? Храни Путешественник как будто услышал его тревожные мысли. Он подошел к Харальду и сказал ободряющим голосом:

– Ты не первый норманн, который ищет защиты у конунгов Гардарики. Твой брат Олав Толстый жил у конунга Ярицлейва Мудрого, а до него Олав, сын Трюггви, много лет служил Вальдемару Старому, отцу Ярицлейва конунга.

Кто не знает сагу о подвигах Олава, сына Трюггви? Когда конунга Трюггви убили в собственных палатах, его беременная жена Астрид бежала на Оркнейские острова. Там она родила сына, которого нарекла Олавом. Потом ей пришлось скрываться в Швеции, но и там она не чувствовала себя в безопасности. Когда Олаву исполнилось три года, Астрид решила укрыться в Гардарике, куда давно уехал ее брат Сигурд. Он служил конунгу Вальдемару Старому, или князю Владимиру, как его называли словены. Астрид поплыла в Гардарику на торговом корабле. Вдову конунга сопровождал ее приемный отец Торольв Вшивая Борода. В море на них напали викинги из племени эстов. Они захватили и людей, и добро. Некоторых из захваченных в плен они убили, а других поделили между собой как рабов. Олав был разлучен со своей матерью. Он, а также Торольв Вшивая Борода достались викингу Клеркону, эсту родом. Решив, что Торольв слишком стар как раб и что от него не будет пользы, Клеркон убил его, а мальчика взял с собой и обменял на рынке, получив за него хорошего козла. Шесть лет Олав, сын Трюггви, был рабом в Стране эстов. Но однажды в Страну эстов приехал его дядя Сигурд. Он собирал дань для Вальдемара Старого, которому были покорны эсты. Сигурд приехал в сопровождении многих людей и с большой пышностью. Он увидел на рынке мальчика, очень красивого, и понял, что тот чужеземец. Он расспросил мальчика, как его зовут и откуда он родом. Тот назвался Олавом и сказал, что его родина – Норвегия, отца звали Трюггви, а мать – Астрид. Тут Сигурд понял, что мальчик – его племянник. Он выкупил Олава из рабства за девять марок серебра и увез его в Хольмгард.

Когда мальчик подрос, его взяли в дружину конунга Вальдемара Старого. В Гардарику часто приезжали ученые люди из Греческой страны, от которых сын Трюггви узнал о Христе. В ту пору большинство подданных Вальдемара Старого были еще язычниками. Конунг со своей дружиной приходил в языческое капище, чтобы принести жертвы идолам, но Олав, сопровождая конунга, никогда не входил внутрь капища и оставался снаружи дверей. Однажды Вальдемар сказал, что боги разгневаются на него и погубят цвет его молодости. Олав смело ответил: «Не боги это, а дерево; нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны человеческими руками из дерева». Прошло несколько лет, и благодаря советам Олава конунг Вальдемар крестился и велел сбросить в воду Тора, которого славяне называли Перуном, и других мерзких идолов.

Что касается Олава, сына Трюггви, то, поучаствовав в крещении Гардарики, он вернулся в Норвегию, вступил на отцовский трон и взялся за распространение христианства среди язычников. Много подвигов совершил сей прославленный муж во имя Господа. Не перечислить случаев, когда он проявил святую ревность к вере. Раудом Могучим звали одного бонда, жившего у фьорда, который называется Сальфти, на острове Годей. Его поддерживало множество финнов. Рауд слыл заядлым язычником и большим чародеем. Конунг Олав, сын Трюггви, незадолго до рассвета приплыл к острову Годей. У берега стоял большой корабль Рауда. Конунг сразу же поднялся со своим войском к усадьбе. Они бросились к покою, в котором спал Рауд, и взломали дверь. Люди ворвались в покой. Рауд был схвачен и связан, других людей, которые были там, убили или взяли в плен. Затем люди конунга пошли в дом, где спали работники Рауда. Некоторые из них были убиты, другие связаны, третьи избиты. Конунг велел привести к нему Рауда и предложил тому креститься.

Однако закоренелый язычник яростно отверг предложение конунга, сказав, что никогда не поверит в Христа, и при этом очень богохульствовал. Тогда конунг разгневался и сказал, что Рауд умрет самой худшей смертью. Он велел взять Рауда, привязать его лицом вверх к бревну и вставить ему палку между зубов, чтобы его рот был открыт. Затем он велел принести змею и приставить ее ко рту Рауда. Но змея не захотела вползти в рот и лезла, извиваясь, назад, так как хитрый Рауд дул на нее. Тогда конунг велел принести пустой стебель дудника и вставить его в рот Рауду. А некоторые люди рассказывают, что конунг велел вставить ему в рот свою трубу. Змею заставили вползти, поднеся к ее хвосту раскаленное железо. Она вползла в рот Рауда, а затем в горло и прогрызла ему бок. Тут Рауд простился со своей богомерзкой жизнью.

Мы отступим от истины, если скажем, что Харальд и Рёнгвальд испытывали благоговение пред духовными подвигами Олава, сына Трюггви. Увы, христианство было еще молодым, и под тонкой пеленой христианских обычаев тлели искры язычества. Молодые воины были наслышаны о телесных подвигах Олава, ибо конунг слыл самым сноровистым из людей в Норвегии. Харальд с воодушевлением произнес строки из висы, сочиненной Халльфредом Трудным Скальдом:

Сын ярла Рёнгвальд, обожавший рассказы о воинских подвигах, спросил у Храни:

– Правду ли рассказывают про Олава, сына Трюггви, будто он умел ходить по веслам за бортом корабля?

– Я видел это собственными глазами, – подтвердил старый викинг. – Конунг бегал по веслам от носа до кормы, в то время как его люди гребли на «Длинном Змее».

Сейчас уже нет в живых людей, которым доводилось плавать на «Длинном Змее». Только проезжая мимо хладирских скал в Норвегии, можно видеть остатки помоста, на котором корабельный мастер Торберг Строгало строил корабль. Между тем «Длинный Змей» был самым большим боевым кораблем, когда-либо построенным в Норвегии. Он имел тридцать четыре скамьи для гребцов, а на каждой скамье сидели по восемь человек. Борта «Длинного Змея» по высоте не уступали морским судам, нос украшала голова змея, а корму – хвост, причем голова и хвост были полностью вызолочены.

– Храни, ты обещал рассказать нам о битве на «Длинном Змее», – напомнил Рёнгвальд.

– Ну что же! – откликнулся старый викинг. – Сейчас нам нечем заняться, только ждать попутного ветра. Самое время рассказать вам, молодым воинам, о подвигах старших. Знайте, что люди на «Змее» так же превосходили красотой, силой и храбростью других людей, как «Змей» превосходил другие корабли. Конунг Олав, сын Трюггви, приказал, чтобы на «Змея» не брали воинов старше шестидесяти и моложе двадцати лет. Только для Эйнара Брюхотряса сделали исключение. Ему не исполнилось и восемнадцати лет, но он уже считался самым метким лучником в дружине конунга. Жаль, что почти все эти молодцы погибли из-за бабы.

Храни Путешественник имел в виду Сигрид Гордую, вдову шведского конунга. Уже рассказывалось, что Сигрид погубила Харальда Грендландца, отца Олава Толстого. И разве стоит удивляться ее злодейству, зная, что она была закоренелой язычницей. Наверное, сын Трюггви хотел излить свет истинной веры на свеев. Сигрид благосклонно отнеслась к сватовству норвежского конунга. Они договорились встретиться на границе своих владений, чтобы окончательно обсудить условия свадьбы. Но во время встречи Олав упомянул, что его жена должна креститься. Сигрид ответила: «Я не намерена отказываться от веры предков. Но я не буду возражать против того, чтобы ты верил в того бога, который тебе нравится». Конечно, христианин не мог спокойно слышать подобные дерзости. Олав, сын Трюггви, очень разгневался и вскричал: «С какой стати я женюсь на заядлой язычнице?» Он был очень горяч, особенно когда дело касалось веры, и потому ударил невесту по лицу перчаткой, которую держал в руке. Мерзкая язычница смерила норвежского конунга испепеляющим взглядом и сказала с угрозой: «За это оскорбление тебя ждет смерть!»

Они расстались врагами. Через некоторое время Сигрид Гордая вышла замуж за датского конунга Свейна Вилобородого, а ее сын Олав стал конунгом Швеции. Будучи супругой датского и матерью шведского конунгов, она слыла самой могущественной женщиной в Северных Странах. Она вынашивала мысли о мести. Сигрид знала, что норвежские язычники ненавидят сына Трюггви за его неустанные труды по распространению христианства, и решила сплотить врагов святой Христовой веры.

– Сигрид Гордой удалось склонить на свою сторону Эйрика, сына ярла Хакона, – продолжал свой рассказ Храни Путешественник.

– Нам ведом такой варяг, – откликнулся дружинник Сбыслав, прислушивавшийся к рассказу Храни. – Мой отец сражался с ним, когда был жив князь Владимир Святославович. Ярл разбойничал на наших землях, сжег Ладогу и много селений.

– Эйрик с готовностью откликнулся на предложение Сигрид. Ей также удалось привлечь на свою сторону йомсвикингов.

Безбожны были йомсвикинги, примкнувшие к заговору язычников. Когда Олав конунг гостил в Йомсборге, ярл Сигвальди задержал его льстивыми речами. В это время соединенные датские и шведские боевые корабли устроили засаду у острова Свёльде. Ярл Сигвальди уговорил конунга плыть мимо острова Свёльде и обещал сопровождать его на одиннадцати кораблях. Ничего не подозревавший конунг плыл за йомсвикингами, которые завлекли его в проход между островом и берегом.

– Мы почуяли неладное только тогда, когда корабли йомсвикингов внезапно повернули в открытое море, – вспоминал Храни Путешественник. – И тут мы внезапно увидели, как навстречу нам на веслах выплывает несметная вражеская рать. Мы просили конунга плыть дальше своим путем, не вступать в бой с такими огромными силами. Однако конунг громко крикнул, стоя высоко на корме корабля: «Уберите паруса, не должны мои люди думать о бегстве! Я никогда не бежал из битвы!»

Передают, что праведный конунг сказал: «Лучше бы язычникам оставаться дома и лизать свои жертвенные чаши, чем идти против «Змея» и подставлять себя под наше оружие». Конунг приказал спустить паруса, а свои корабли – «Длинного Змея», «Малого Змея» и «Журавля» – связать вместе прочными канатами, превратив их в плавучую крепость. Три правителя вступили в сражение, а корабли йомсвикингов держались в стороне. Первыми в плавучую крепость врезались драккары датского конунга Свейна Вилобородого. Схватка была ожесточенной и кровопролитной. Норвежцы бросили якорь и абордажные крюки на датские корабли и разили данов сверху. Они очистили от людей суда, которые смогли удержать крюками. Уцелевшие даны бежали на другие корабли. Их сменили свеи, но они также понесли большие потери и отступили. Последним в битву вступил ярл Эйрик.

– Ярл владел удивительным боевым кораблем, – продолжал Храни. – Нос и корма его корабля были обиты толстыми железными листами, доходящими до воды. Ярл поставил свой неуязвимый драккар бок о бок с «Журавлем» и очистил его от людей конунга. Эйрик приказал рубить канаты, чтобы отвести «Журавль». Затем такая же участь постигла «Малого Змея». Люди конунга, выжившие в жаркой сече, один за другим перебирались на палубу «Длинного Змея». К тому времени даны и свеи оправились и возобновили нападения. Нас окружили со всех сторон. Копья и стрелы летели так густо, что щиты не могли нас прикрыть. Мы в исступлении разили врагов мечами. Многие шагали за борт, не замечая, что они сражаются не на гладком поле, и шли ко дну со своим оружием. Я видел конунга и его окольничего Кольбьёрна. Они стояли выше всех на корме и безжалостно разили врага. Конунг и окольничий были одинакового роста и сложения и облачены в похожие доспехи: золотые шлемы и короткие алые плащи. Их можно было различить только по тому, что окольничий метал копья с одной руки, а конунг – сразу с двух. Когда конунг понял, что сражение проиграно, он поднял руку, и они с Кольбьёрном одновременно прыгнули в воду. Конунг держал шит над головой и сразу скрылся в волнах, а Кольбьёрн нарочно прыгнул на щит, чтобы остаться на воде и быть схваченным язычниками. Они приняли окольничего за конунга, а когда разобрались, время было упущено. Тело конунга так и не нашли.

– Рассказывают, что конунг поднырнул под днище «Длинного Змея»… Говорят, будто он вплавь добрался до своих и спасся, – перебивая друг друга, расспрашивали Харальд и Рёнгвальд.

– Не знаю, не знаю, – отозвался старый викинг. – Я тоже слышал, что конунг доплыл до корабля вендов, поджидавшего в стороне от сражения. Его жена была из племени вендов, и они оказали ему помощь. Ходили слухи, что Олав, сын Трюггви, скрывался в Гардарике под защитой конунга Вальдемара Старого, которому служил в юности. Он нашел убежище как раз в той крепости, куда мы сейчас плывем. Рассказывали, что Олав, сын Трюггви, провел в Адельгьюборге одну зиму, а потом уехал в святой город Йорсалир.

Храни зевнул, сказал, что утомился, улегся на мокрую палубу корабля, положил под голову круглый щит и захрапел.

– Тебе что-нибудь известно о пребывании Олава в Адельгьюборге? – спросил Харальд у Сбыслава.

– Давние времена. Узнаю у смердов.

Сбыслав поговорил с двумя бондами постарше. Один из них сказал Харальду:

– Мы знали твоего брата Улава. Дошли слухи, что он погиб в битве. Жаль, многие люди в Ладоге моляху о его здравии. Другой Улав нам тоже знаком. Кем он приходится твоему брату? Отцом?

– Конунг Олав, сын Трюггви, – наш родич.

– Родич! Вон оно как! Я видел его, когда он ночевал в нашем доме. Суровый муж, но бывал добр и милостив. Помню, был я в летах отрока и имел закадычного дружка Гюряту, круглого сироту. Он кормился в нашем доме молоком из милости. Бедовый был отрок, острый на язык, как скоморох. Подтолкнул он меня локтем и говорит: «Давай играть. Я буду князь Владимир, а ты будешь бедный урман Улав, который просит подаяние у князя». Улав услышал его слова, встал во весь рост. Мы испугались, что он убьет дерзкого отрока. Уж на что Гюрята был бесшабашный, а замер ни жив ни мертв. Олав снял с пальца перстень, протянул ему и сопроводил свой подарок словами: «Парень, дарю тебе этот золотой перстень за дерзость. Но впредь поостерегись так неосторожно шутить!» Как в воду глядел! Через несколько лет Гюрята сгинул неизвестно куда. Видать, дошутился! А вот когда Улав был в Ладоге, до сожжения крепости или после, прости, за давностью лет не припомню.

Постепенно все разошлись по своим местам. Харальду не спалось. Он пытался понять, где правда и где выдумки в рассказах об Олаве, сыне Трюггви. Если он жив и уехал в Йорсалир в центре земли, то кто же тот внушающий страх муж, который являлся во сне его брату Олаву Толстому? Разве только в святом городе сын Трюггви научился творить чудеса. Он пообещал самому себе, что, если судьба викинга когда-нибудь приведет его в святой Йорсалир, он непременно разыщет конунга и узнает истину. С этими мыслями Харальд смежил очи и крепко заснул.

 

Глава 14

Амлет, берсерк датский

Неблагоприятный ветер на Ладожском озере может задержать путешественников на многие дни и даже недели. Но Харальду и его спутникам повезло. На следующее утро ветер переменился. На кнорре подняли парус, и он вышел из бухты на ладожский простор. Купеческий корабль подбрасывало на крутых волнах, но свирепый нрав озера проявился лишь в беспорядочной качке. К вечеру следующего дня кнорр вошел в Волховскую губу, которая привела их к Адельгьюборгу, или к Ладоге, как называют эту крепость словены.

Харальд рассматривал город, окруженный земляным валом и деревянной крепостной стеной. Рёнгвальд сказал, что стены были возведены на том же самом месте у впадения речки Ладожки в Волхов, где стояла прежняя крепость, сожженная при конунге Вальдемаре Старом. Конечно же, Харальд не преминул вспомнить Бандадрапу, в коей так говорилось о подвигах Эйрика, сына ярда Хакона:

Адельгьюборг был первым из городов Гардарики, который видел Харальд, но ему казалось, что он не покидал родины. Крепостные стены и башни на холме выглядели точно так же, как в Норвегии или Швеции. И только спустя некоторое время его глаз заметил дома непривычного вида. Город многократно переходил из рук в руки. Викинги превращали крепость в свой главный оплот при набегах на Восточные Страны. Ильменские словены изгоняли чужеземцев и застраивали город своими домами. Потом викинги возвращались и сжигали словенские дома. Но с каждым годом словен становилось все больше и больше, и отовсюду доносилась их речь.

На речке Ладожке в три ряда теснились словенские ладьи, выдолбленные из цельного дерева. Среди ладей покачивался старый драккар, словно крупный серый гусь, случайно затесавшийся в стаю юрких уток. Голова дракона была снята с носа корабля, ибо неразумные язычники почитают деревянных драконов не простыми украшениями, а духами, которые не должны смущать духов той страны, в которую они прибыли с мирными намерениями.

Дружинник Сбыслав взял своих воинов и решительным шагом направился к кораблю, с борта которого были сброшены сходни. Норвежцы, кроме Хрольва, занятого своим товаром, двинулись за ним в предвкушении долгожданной схватки. Но и на сей раз их надеждам не суждено было сбыться. Владелец корабля встретил Сбыслава безоружным. В этом изможденном человеке трудно было угадать свирепого берсерка. Он был спокойным, даже сонным, и казалось, что его зеленые глаза, полуприкрытые веками, смотрят через собеседника куда-то в неведомую даль. Берсерк тихо объяснил, что он дан, приехавший в Гардарику поступить в дружину могущественного конунга Ярицлейва Мудрого.

– Зачем же ты, русь, берешь в плен данников князя Ярослава Владимировича? – гневно выкрикнул Сбыслав. – Ты похитил четырех человек людей из племени ижора.

– Может быть, так, а может быть, и нет, – уклончиво ответил берсерк.

– Обыскать его ладью! – приказал Сбыслав.

Славяне взошли на драккар и обшарили корабль от носа до кормы. Они нашли женщину в нарядной одежде с золотыми обручами на руках, а также высокого мужчину в лохмотьях, связанного по рукам и ногам веревкой из тюленьей кожи. Его рот был заткнут кляпом. Сыновей старого ижорца на корабле не оказалось. На вопрос Сбыслава, куда они подевались, берсерк безразлично ответил:

– Может быть, я отпустил их. Если их отец расторопный рыбак, то он сумеет выловить своих сыновей сетью, прежде чем они уплывут в море. Все может быть.

Сбыслав кипел гневом, но ничего не мог поделать с берсерком, не имея доказательств. Он зашел с другой стороны:

– Кто эта баба, которая живет на твоей ладье?

– Моя наложница из племени вендов.

Сбыслав расспросил женщину. Они хорошо понимали друг друга, потому что язык вендов очень схож с языком словен. Но люди Гардарики приняли святую веру благодаря конунгу Вальдемару Старому, тогда как венды до сих пор коснеют в язычестве и поклоняются проклятому Водану, каковый есть не кто иной, как Один. Вендка отвечала, что она жена Амлета, и в подтверждение своих слов встала рядом с ним и обвила его своими руками в золотых обручах.

– В чем вина человека в путах и почто ты держишь его на своей ладье? – спросил Сбыслав.

– Он мой раб. Я велел связать его за строптивый нрав.

– Как он стал твоим холопом? Ты заключил с ним ряд? Или ты похолопил его за долги? У тебя есть послухи, свидетельствующие, что он не вернул долг?

– Я взял его в бою, и этого вполне достаточно.

– Из твоих слов я могу заключить, что ты не имеешь на руках ряда, доказывающего законные права на холопа? И не можешь выставить послухов, которые клятвенно подтвердили бы твои слова? В нашей земле похолопить можно только за долги или по взаимному уговору. Выньте из его рта кляп, – приказал Сбыслав, а когда его люди исполнили приказания, спросил пленника: – Ты по своей воле служишь этому варягу?

Высокий пленник отрицательно мотнул головой и произнес только одно слово:

– Нет.

– Тогда именем князя Ярослава Владимировича освобождаю тебя от пут, – провозгласил Сбыслав.

Прикрытые веки берсерка слегка дрогнули. Он протянул с расстановкой:

– Именем конунга? Ты широко открываешь рот, но я не слышу слов конунга.

– Верно, что ты не слышишь речей князя, но сдается мне, что сейчас ты испробуешь его власть, – пообещал Сбыслав, обнажая булатный меч.

Берсерк отступил на шаг назад и тихо произнес:

– Что же, не стану пререкаться, ибо мое дело в Гардарике гораздо важнее жалкого раба.

Он обнял наложницу и ушел с ней на корму. Сын ярла Рёнгвальд разочарованно заметил:

– По всему видать, нам так и не дождаться схватки. Этот берсерк умеет лишь елозить на животе своей бабы.

Подручные Сбыслава разрезали прочную веревку на руках и ногах освобожденного человека. Его лицо не изменилось, как будто ему было все равно, лежать ли связанным под досками или получить свободу. Он попытался сделать шаг и пошатнулся, потому что затекшие ноги не слушались его.

– Откуда ты родом? – обратился к незнакомцу Харальд.

– Из Исландии.

– Ты скальд? – обрадовался Харальд.

– Нет, – коротко ответил незнакомец.

Халльдором звался человек, освобожденный от пут в Адельгьюборге, – тот самый, из чьих рассказов на Полях Тингов я почерпнул большинство сведений о Харальде Суровом. Когда он отправился за лесом в Норвегию, его корабль разбился на подводных камнях у одного из островов. Халльдор был отличным пловцом и сумел выбраться на безлюдный остров. Там его подобрал берсерк и сказал, что ждет от него тяжелой работы в качестве платы за провоз. Халльдор отличался независимым нравом и не захотел подчиняться хозяину корабля. Тогда наложница берсерка напоила его хмельным напитком, в который был подмешан дурман. Ничего не подозревавший исландец выпил зелье и очнулся только на следующее утро. Он увидел, что крепко спутан по рукам и ногам. Его положили под доски палубы, и он лежал там долгое время, потеряв счет дням. Часто его забывали покормить, и он страдал от голода. Вся надежда была на то, что берсерк продаст его в рабство и новый хозяин окажется милосерднее. Харальд любил исландцев и поэтому предложил Халльдору:

– Ты пропадешь один в чужой стране. Присоединяйся к нам, если хочешь.

– Хорошо, – кивнул исландец. – Если ты щедр на еду, то я готов служить тебе.

– Еды будет вдоволь, – пообещал Харальд.

Пришел Хрольв Гардский с вестью, что их ждет ярл Эйлиф. Ярл был совсем молодым человеком. Его отец Рёнгвальд был ярлом Гаутланда, что на границе Швеции и Норвегии, а потом по приглашению Ингигерд перебрался в Гардарику. Здесь он скончался, а сыновья унаследовали его положение. Эйлиф был наместником в Адельгьюборге, а его брат Ульф – воеводой в Хольмгарде. Молодой ярл, облаченный в дорогие одежды, был горд и напыщен, как петух, распустивший яркие перья. Он не преминул напомнить Харальду, что является двоюродным племянником жены конунга Ингигерд.

– Ингигерд будет рада видеть тебя. Конунг Ярицлейв прислушивается к словам супруги и по ее просьбе даст тебе ярлство. Если тебе повезет, ты когда-нибудь станешь таким же великим и могущественным ярлом, как я.

Харальд, скрывая усмешку, поблагодарил за мудрый совет, но про себя посмеялся над самовлюбленным ярлом. Видать, Эйлиф доволен своей судьбой и ни о чем другом не помышляет. Но ему, Харальду, мало самого обширного и богатого ярлства. Он непременно станет конунгом, равным Кнуту Могучему или даже самому Ярицлейву Мудрому.

– Твои друзья также не останутся без милости конунга, – вещал ярл. – Рёнгвальд подтвердит тебе, что в дружине Ярицлейва конунга много норманнов. Мы здесь с давних времен. Словены поведали мне предание о том, что когда-то варяги взимали дань с их племен, а также с чуди и мери. Потом они сумели изгнать варягов и начали сами собой владеть, но не было среди них правды, и встал род на род. Тогда они пошли за море, и сказали чудь, словене, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите владеть нами».

– Удивительное предание, – расхохотался Храни Путешественник. – Сколько стран мне довелось повидать, но нигде я не слышал ничего подобного. Повсюду, завидев паруса викингов, местные жители бросают имущество и опрометью бегут в леса или горы. Никому и в голову не придет добровольно приглашать викингов на правление. Если бы кто явился ко мне с подобной просьбой, я бы решил, что они готовят западню. Неужели кто-то откликнулся на просьбу словен?

– Словены рассказывают, что избрались трое братьев со своими родами: Рюрик, Синехус и Трувор.

– Никогда не слышал о братьях с подобными именами, – удивился Храни Путешественник. – Может, они были морскими конунгами из тех, чьи имена не прославлены в сагах?

– Полагаю, в словенских преданиях все напутано за давностью лет, ведь на нашем северном языке «сине хус» означает «свой дом», а «труворум» – «верная дружина». Наверное, Рюрик приплыл со своими домочадцами и верной дружиной. Одни говорят, что он правил здесь, в Адельгьюборге, другие упоминают Хольмгард.

– Рюрик… Хрёрик… Рёрик… – размышлял Храни Путешественник. – Припоминаю, что в давние времена в Ютландии жил Рорик из рода Скъёлдунгов. Он исповедовал веру предков, и за это его называли Язвой христианства. Когда его с братом изгнали из Ютландии, он занялся набегами на побережье фризов. Конунг Лотарь, не имея сил справиться с Рориком, согласился отдать ему в лен город Дорестад под условие, что он прекратит грабежи в пределах его державы. Вероятно, Рорик вознаградил себя походами по Восточному Пути.

Ярл Эйлиф устроил пир в честь гостей. К своему удивлению, Харальд увидел за дальним концом стола берсерка Амлета. Ярл пригласил его как знатного дана, приехавшего на службу к конунгу Ярицлейву Мудрому. Но удивление Харальда не могло сравниться с негодованием Сбыслава. Дружинник пробурчал под нос:

– Русь руси глаз не выклюет!

Палаты ярла были устроены точь-в-точь как дома знати в Трондхейме или Вестфольде. Харальд сидел на резной скамье сразу за ярлом, как самый почетный гость, за ним – Храни Путешественник и Рёнгвальд. Купцу Хрольву отвели место среди детских, между которых возвышался Сбыслав. Слуги наливали душистый мед и крепкое пиво. Принесли двух вепрей, зажаренных на вертеле, и разрубили их на большие куски. Каждый пирующий отрывал свою долю, обгладывал мясо и швырял кости собакам, которые визжали и дрались в углах палаты. Дружинники похвалялись своей доблестью, мешая северный и славянский языки, что не мешало им понимать друг друга.

По обычаю, каждому из почетных гостей поднесли рог с хмельным напитком, который надо было опорожнить до конца. Первым был Харальд. Он выпил рог в несколько глотков, чем заслужил одобрительные крики пирующих. Голова юноши кружилась от выпитого, в глазах двоилось. Норманны и словены, стучащие чашами и кулаками по столу, казались ему эйнхериями, которые собрались на пир в Вальхалле. Храни, не пьяневший даже после многодневных пиров, зорко следил за юношей и шепнул Харальду, что ему надо выйти освежиться. Пошатываясь, Харальд вышел во двор и остановился у угла дома, чтобы справить малую нужду. Кто-то выскользнул следом за ним. Повернув голову, он увидел берсерка, спросившего с усмешкой:

– Надеюсь, ты не будешь возражать, если я осмелюсь помочиться рядом с тобой, брат конунга? Не думаю, впрочем, что твоя моча благоухает сильнее моей. Ведь я веду свой род от Скъёлдунгов, не менее знатных, чем Инглинги. Я потомок конунга данов Рорика Метателя Колец. Как я слышал, конунг Ярицлейв Мудрый тоже ведет свой род от некоего Рюрика. Возможно, мы родичи с владетелем Гардарики, и он возвысит меня сообразно моему высокому происхождению.

– Не думаю, – икнул Харальд. – Не думаю, что Ярицлейву Мудрому польстит родство с берсерком Амлетом.

– Меня назвали Амлетом в память Амлета, внука конунга Рорика Метателя Колец. Конунг выдал свою дочь Геруду за одного из вассалов и предоставил ему в управление Ютландию. У этого вассала был младший брат Фенгон, тайно завидовавший доблести и высокому положению старшего брата. Снедаемый злобой, он решил погубить брата. Как только выпал случай для убийства, насытил он кровавою рукой пагубную страсть своего сердца. К тому же он прикрыл чудовищность содеянного столь наглой хитростью, что придумал оправдать вину видом доброжелательства и убийство брата скрасить долгом милосердия. Герута, говорил он, хоть так кротка, что никому не причинила и самой маленькой обиды, терпела между тем от мужа лютую ненависть. И брата он убил ради ее спасения, ибо ему казалось нестерпимым, чтобы нежнейшая, без злобы, женщина страдала от тяжелейшей надменности супруга. И уверение достигло цели. Вдова убитого вышла замуж за убийцу через столь короткое время, что холодные блюда, приготовленные для поминок, пошли на брачный стол. Так убийца стал отчимом Амлета. Горе от смерти отца помутило разум Амлета. Ежедневно в покоях своей матери, грязный и безучастный, кидался он на землю, марая себя мерзкой слякотью нечистот. Что бы он ни говорил, дышало безмерной тупостью. Не за человека его можно было почесть, а за чудовищную потеху безумной судьбы.

– Странно, что ты гордишься подобным предком!

– Ты говоришь так, поскольку тебе неведома истинная история моего предка. На самом деле Амлет только изображал великое повреждение рассудка, опасаясь козней дяди. Облекшись в слабоумие, он не только ум прикрыл, но и безопасность свою обеспечил. Впрочем, наблюдатели с умом более тонким замечали в его нелепых речах и поступках скрытый смысл. Придворные шептались, что Амлет только притворяется сумасшедшим. Один из приближенных Фенгона решил спрятаться в соломенной подстилке и подслушать разговор Амлета с матерью, полагая, что он выдаст себя. Однако Амлет оказался хитрее и пронзил мечом солому, убив соглядатая. Фенгон все более убеждался в том, что его племянник и пасынок скрывает острый ум. Он не осмеливался убить Амлета из боязни вызвать недовольство не только деда его Рорика, но и своей супруги. Тогда он задумал сотворить преступление чужими руками и уговорил Геруду послать сына в Энгланд, уверяя, что его безумие не будет бросаться в глаза.

– Почему?

– Потому что в Энгланде столько безумцев, что он не выделялся бы среди толпы. Говорю со знанием дела, потому что провел в тамошних краях немало времени при дворе Кнута Могучего. Амлета отправили с двумя провожатыми, имевшими при себе письмо, в коем конунга Энгланда просили немедля казнить присланного ему преступника. Но мнимый безумец подменил письмо. Подделав подпись дяди, он попросил казнить двух сопровождавших его человек. Конунг так и сделал, думая, что выполняет просьбу Фенгона. Через некоторое время, когда Амлета уже сочли погибшим, он вернулся из Энгланда. Продолжая притворяться безумцем, он предлагал всем выпить на его поминках. Присоединившись к виночерпиям, он вынуждал приближенных Фенгона пить беспрерывно и до того опоил всех неразбавленным вином, что ноги их ослабели от опьянения и они предались отдыху в том самом месте, где пировали. И вот когда он увидел, что они в подходящем для его замысла состоянии, он вошел в зал, где на полу там и сям вперемешку лежали тела знатных и изрыгали во сне хмель. Стянув занавеси, покрывавшие внутренние стены зала, он набросил их на храпящих и связал их столь искусно запутанными узлами, что никто из лежащих внизу не сумел бы подняться, хотя бы и старался изо всех сил. После этого он поджег крышу. Пламя, распространяя пожар вширь, охватило весь замок, уничтожило зал и сожгло всех, объятых ли глубоким сном или напрасно силившихся подняться. Потом он пошел в спальню Фенгона, куда того еще раньше проводили придворные, разбудил дядю и сказал, что он жаждет взыскать виру, причитающуюся за убийство отца. При этих словах Фенгон вскочил с кровати, но был убит, прежде чем успел обнажить свой меч. Свершив возмездие, Амлет послал гонцов к своему деду Рорику и сообщил ему о том, как наказал коварство дяди. Конунг Рорик Метатель Колец восхитился умом внука и дал ему в лен владения отца.

Харальд, завязывая нетвердыми пальцами шнурки штанов, сказал Амлету:

– Сага о твоем прадеде достойна удивления. Жаль, что ты поведал ее столь безыскусно, что, впрочем, неудивительно, учитывая, чем ты сейчас занят. Остается надеяться, что какой-нибудь знаменитый скальд изложит историю Амлета по всем правилам поэзии и украсит надлежащими кённингами. И тогда весь мир узнает о достойном муже, благоразумно вооружившемся притворным безрассудством, дабы отомстить за отца.

 

Глава 15

«Берсерки рычали, битва кипела…»

Удивительная история Амлета, которую поведал берсерк, заняла немало времени. Обеспокоенный длительным отсутствием Харальда, Храни Путешественник решил посмотреть, что стряслось с его воспитанником. Старый викинг умел двигаться бесшумно, и немало врагов погибло, когда перед ними внезапно вырастал Храни с занесенной над головой Ехидной. Ни Амлет, ни тем более охмелевший Харальд не заметили Храни, скользившего словно тень. Харальд повернулся и уже направлялся обратно в палаты, как вдруг до него донесся голос невидимого Храни:

– Амлет, зачем ты держишь в руке нож? Ты хочешь оскопить себя?

– Вовсе нет. Я всего лишь собираюсь разрезать запутавшийся шнурок на штанах.

– Тогда не стой за спиной моего ученика, ибо я могу ошибиться относительно твоих намерений и познакомить тебя с моей Ехидной. И клянусь, то будет очень быстрое знакомство, после которого ты станешь короче ровно на голову. Пойдем, Харальд. Все гости ярла спрашивают, куда ты подевался.

Они вернулись в палаты. Через некоторое время к гостям присоединился Амлет. Принесли новые меды, и пир возобновился с новой силой. Харальд слышал, как берсерк бахвалится своими подвигами:

– Слава о моих подвигах летит на крыльях по всему свету. Однажды я победил каменноглавого тролля.

Хмельной Рёнгвальд расхохотался и рявкнул во всю глотку, чтобы его услышали на дальнем краю стола:

– Видно, ты накачался украденным у бондов пивом и принял за тролля большой камень. И кто же из вас победил? Или пиво взяло верх, прежде чем кончилась битва?

– Я отсек троллю обе руки. Он повернулся и заревел, как бык. Тогда я отсек ему обе ягодицы, так, что они повисли на коже от колен. Потом я набросился на тролля и ударил его головой в грудь так сильно, что вогнул ребра внутрь. Потом я перегрыз ему глотку зубами.

– Стоптанные башмаки, которые кусают пятки, страшнее твоих зубов! – потешался Рёнгвальд. – Где тебе сражаться со свирепым троллем, если ты бежишь от боя с обыкновенными людьми из плоти и крови!

Берсерк поднялся со своего места, медленно подошел к сыну ярла и произнес, выговаривая каждое слово:

– Я не прощаю обид ни людям, ни троллям.

– Выковыряй из зубов кусок лошадиной задницы, которую ты сожрал на обед, прежде чем угрожать мужу из дружины Олава Толстого.

Берсерк ринулся на сына ярла и схватил его за горло. Рёнгвальд отбросил Амлета и обнажил Кроителя Черепов, но был остановлен пирующими. Полдюжины человек в это время удерживали беснующегося берсерка, и, сказать по правде, им было нелегко справиться с ним.

Ярл Эйлиф пылал негодованием:

– Я не потерплю распри на моем пиру! Зачинщики ответят по строгим законам, установленным конунгом Ярицлейвом Мудрым. Эй, детский, переведи для гостей закон с языка словен!

Дружинник Сбыслав вышел вперед со словами:

– Князем Ярославом Владимировичем дана «Правда» для пришлой руси. Так писано: «Аще ли ринет муж мужа любо от себя, любо к себе, три гривны, а видока два выведет, или будет варяг или колбяг, то на роту». Опять руси поблажка. От словена потребно два свидетеля, а чужеземцам верят на слово…

– Конунг Ярицлейв недаром зовется Мудрым, – прервал его ярл Эйлиф. – Викингу трудно найти доброжелательного свидетеля в чужой стране, а словены всегда стоят друг за друга. К тому же в данном случае свидетели не нужны. Все видели, как Амлет набросился на Рёнгвальда, сына Брусси. Впрочем, сын ярла обнажил меч, хотя и не пустил его в ход. Что следует по «Русской Правде»?

– «Оже ли кто вынезь меч, а не ткнет, то три гривны положит».

– По закону Амлет обязан заплатить за обиду три гривны, а Рёнгвальд – одну. Значит, вира Амлета составляет две гривны, или одну марку серебром, – заключил ярл, а Сбыслав добавил: – Пусть запомнит русь: «аще ли кого ударят пястью или чашей или рогом, то платят двенадцать гривен. А перст отрубит – три гривны, а буде ус выдерет или бороду – двенадцать».

При этих словах берсерк вырвался из удерживавших его рук, разбросав в разные стороны сильных мужчин. На его губах появилась пена, глаза сверкали бешенством. Он крикнул:

– Я вызываю обидчика на поединок!

– Вот это решение достойного мужа! – одобрил Рёнгвальд. – Будет знатная потеха, ведь я давно желал помериться силами с берсерком.

– Я буду биться не с тобой, сын ярла. Я приглашаю на бой Харальда, сына Сигурда.

– При чем тут Харальд? Он ничем тебя не задел! – в один голос вскричали Рёнгвальд и Храни.

– Так и есть, – согласился берсерк. – Однако мне, потомку Скъёлдунгов, не пристало тратить удары на сына оркнейского ярла. Если уж драться, то с самым знатным из вас, а именно с Харальдом из рода Инглингов. Я убью его и заслужу великую славу.

– Не все к дождю, что носится в воздухе, – сказал Харальд. – Может статься, что твои угрозы окажутся пустыми раскатами грома, за коими не последует гроза. Сразимся сейчас, и пусть меч решит, кто из нас покроет себя славой.

Хмель слетел с Харальда. Он выпрямился во весь рост и вышел на середину палаты, держа в руках узорчатый меч. В сердце его не было страха, он жаждал схватки. Однако ярл Эйлиф охладил его пыл, приказав властным голосом:

– Вы все пьяны и еле держитесь на ногах. Драться будете завтра поутру, когда хмель слетит с вас. А сейчас продолжим наш пир и веселье.

На следующий день Харальд проснулся поздно. Он поднял голову и увидел, что рядом с ним сидит Храни Путешественник. Он вылез из кожаного мешка, в котором спал на палубе корабля, и спросил старого викинга:

– Храни, ты не прилег после пира?

– Мне по-стариковски не спится. К тому же меня одолевает мысль, почему берсерк непременно хочет сразиться с тобой. Разве ты оскорбил его, когда вы вышли из палат ярла?

– Кажется, нет. Я всего лишь выслушал повествование о его предках.

– Странно! Он стоял за твоей спиной, держа в руке нож. Мне показалось, что если бы я не окликнул его, то он вонзил бы нож в твою спину.

– Быть может, тебе почудилось и он собирался всего лишь перерезать шнур и снять штаны, чтобы помочиться.

– Возможно, возможно… – задумчиво протянул Храни. – Надо расспросить исландца, который был в плену у берсерка. Наверняка он многое узнал об этом человеке.

Однако исландец Халльдор, которого позвал Храни, поведал немного, ибо почти все время пребывания в плену провел связанным под досками палубы. Он просил не убивать берсерка, потому что сам хочет убить его, когда к нему вернутся силы, подорванные голодным пленом.

– Я сегодня дерусь с ним, – сказал Харальд.

– Будь осторожен! Берсерк не простой воин. Он человек Кнута Могучего. Говорят, конунг пользуется его услугами для особенных дел. Более мне нечего добавить.

Выслушав исландца, Храни Путешественник мрачно изрек:

– Все ясно! Кнут конунг прислал берсерка в Гардарику, чтобы убить Харальда. Наверное, вы в Сигтуне плохо держали язык за зубами и многочисленные лазутчики Кнута выведали, куда вы собираетесь плыть.

– Мы не скрывали своих намерений, дабы даны знали, что мы навсегда отправляемся в Гардарику.

– У конунга длинные руки. Он достанет тебя с берегов Темзы на этой… как ее Ла… дожке. Вчера берсерк чуть не всадил тебе нож в спину, а потом нарочно затеял ссору на пиру у ярла. Теперь следует решить, как тебе подготовиться для схватки с берсерком.

Они позвали Хрольва Гардского и разбудили Рёнгвальда, храпевшего на корме. Сын ярла, зевая во все горло, предложил:

– Харальд весьма возмужал за последний год. Но все же ему рано драться с берсерком. Я займу его место и убью Амлета.

– Нет, Рёнгвальд! Ты окажешь мне дурную услугу, если лишишь меня возможности биться с человеком, бросившим мне вызов, – отклонил предложение Харальд.

Они спросили исландца, случалось ли ему видеть берсерка в битве. Халльдор сказал:

– Амлет не слишком могуч, но стоит ему хлебнуть напиток троллей, как он превращается в дикого вепря. Напиток троллей готовят из мухоморов. Наложница берсерка настоящая колдунья из племени вендов. Она варит для него разное зелье: и вселяющее ярость, и несущее покой, от коего человек становится тихим и безмятежным. Однажды мы едва не погибли в бурю. Я лежал связанным и не мог подобраться к рулевому веслу, а берсерк сидел недвижимый и только смеялся, когда корабль захлестывали огромные волны. А еще вендка мажет каким-то зельем его оружие.

– Берсерки считаются неуязвимыми в бою и дерутся в одних рубахах или полуголыми, – сказал Храни. – Однако недаром говорят, что берсерка не берет железо, но останавливает дерево. Ты хочешь биться мечом.

– Конечно! – Харальд любовно погладил Усыпителя Жизни.

– Лучше возьми мою Ехидну, – Храни протянул тяжелую секиру. – Она не столь красива, как узорчатый клинок, зато ее толстым древком ты можешь остановить неистовство берсерка.

– Нет, Храни. Я вручаю свою жизнь своему мечу. Для нас обоих поединок будет хорошим испытанием.

Храни Путешественник тяжко вздохнул:

– Ты с детства был упрям, Харальд. Но даже Олав не сражался с берсерками в столь юном возрасте.

Поединок был назначен на берегу Ладожки. Берсерк привел всех своих людей и наложницу, что дало повод Рёнгвальду с презрением сказать, что дурачок и шагу не может ступить без бабы. Хрольв Гардский взял всех, кто был на его корабле. Ярл Эйлиф явился на место боя со своей дружиной. Было много словен, которые повторяли слова «Божий суд», «Божий суд». Дружинник Сбыслав объяснил Харальду:

– У нас есть древний обычай. Когда затевается тяжба и не ясно, чьи уста глаголют истину, тогда спор решает поединок. Господь сам выбирает правого и наказывает смертью виноватого.

Харальд подумал, что Христос должен встать на его сторону. Ведь он крещен, а брат его Олав погиб за христианскую веру. Что касается его противника, то еще при ярле Хаконе был принят закон, объявляющий берсерков вне закона и изгоняющий их из страны. Христос не будет защищать изгоя. Однако не утаим печальной правды – Харальд, помолившись Господу нашему Иисусу Христу, на всякий случай обратился с мольбой к мерзкому Тору, украдкой поцеловав лукавый амулет, который висел у него на шее. Лишь величайшим милосердием Господа можно объяснить то, что Харальд не был поражен громом за свое маловерие.

Харальд стоял в полном боевом облачении. Храни потребовал, чтобы он надел тяжелую кольчугу и шлем. Амлет, по обычаю берсерков, решил сражаться без брони. Он был босым и без рубахи. Только волчья шкура перепоясывала худые чресла. Его жилистое тело было покрыто страшными шрамами, и Харальд сразу же припомнил слова Храни, что хотя во время боя берсерки не чувствуют боли, зато после сражения они страдают от ран и умирают, как обыкновенные люди. Вендка поднесла берсерку кленовую чашу, обитую вызолоченной медью. Он сделал несколько глотков, и сразу стало понятно, что в чаше плещется напиток троллей. Зеленые глаза Амлета расширились. Он отпил еще и сказал:

– Пожалуй, после боя я заменю свою чашу. Велю оковать серебром твой череп, Харальд, и буду пить из него, вспоминая, как я отсек тебе голову.

Сердце Харальда билось в груди, как заяц, попавшийся в охотничьи силки. Он сглотнул комок, застрявший в его пересохшем горле. Однако он сохранил ясный разум и сразу же понял, что Амлет старается запугать его и лишить мужества. Он решил, что этой хитрости следует противопоставить другую хитрость. Берсерк опьяняет себя напитком троллей и сам превращается в свирепого тролля. Так зачем же давать ему время? Надо заставить берсерка вступить в бой, пока напиток не успел подействовать. Харальд бросил в лицо противнику оскорбительные слова:

– Часто бывает, что люди, которых убивают на словах, живут дольше других. У меня есть желание биться, а у тебя, как кажется, есть желание вести праздные речи, подобно старой бабе, занятой стряпней у очага. Начнем наш бой, если ты мужчина!

Хитрость возымела успех. Амлет отбросил в сторону недопитую чашу, схватил обеими руками секиру и ринулся на Харальда. Он обрушил на юного викинга страшный удар. Харальд закрылся щитом, и секира берсерка высекла сноп искр из железных полос, скреплявших доски щита. Харальд пытался нанести ответный удар, но Амлет не давал противнику опомниться. Он рубил секирой, словно дровосек, и Харальд шатался под его страшными ударами, как тоненькое дерево, обреченное на гибель. Быть может, напиток троллей не обрел полную силу, но и без этого Амлет сражался как бешеный зверь. Харальд едва успевал уследить за его стремительными прыжками сквозь железную пластину, закрывавшую лицо. Ему показалось, что бой длится целую вечность. Усталость навалилась на него, и он обреченно подумал, что ему не по силам одолеть свирепого воина. Вдруг он услышал ободряющий выкрик Храни:

– Держись, Харальд! Он задыхается, будто тучный боров, откормленный к йолю.

Харальд смахнул пот, застилавший глаза, и увидел, что тощая грудь Амлета ходит ходуном. Берсерк тяжело дышал, из горла вырывался хриплый свист, а с губ капала белая пена. В следующее мгновение Амлет прыгнул вперед, но Харальд успел приготовиться к его нападению и отпрянул в сторону. Тяжелая секира просвистела у него над головой. Харальд пригнулся и рубанул мечом по ногам нападавшего, вложив в удар всю свою силу. Острый узорчатый клинок отсек голень берсерка. Кровь забила ключом, обильно оросив траву. Амлет застыл, опершись на секиру, и с недоумением смотрел на ногу, из которой торчала белая кость.

– Что на нее смотреть? Ее уже нет, – сказал Харальд.

– Я не поостерегся, – признал берсерк. – Но бой еще не окончен.

Используя секиру как опору, он одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от противника. Харальд даже не успел взмахнуть мечом, как Амлет обхватил его жилистыми руками и повалил на землю. Меч и секира отлетели в стороны. Теперь они боролись без оружия. Зубы берсерка впились в горло юного Харальда выше ворота кольчуги. Харальд вспомнил, как на вчерашнем пиру Амлет хвастал, что перегрыз горло троллю. Сейчас он сам оказался в положении тролля и пытался оторвать берсерка от своего кадыка. Они катались по красной от крови траве. Харальду с большим трудом удалось просунуть локоть между своим горлом и оскаленной пастью врага, и теперь зубы берсерка в бешенстве грызли железо. Поняв, что не доберется до горла врага, Амлет выхватил нож, спрятанный под волчьей шкурой, и несколько раз ударил Харальда в бок и в спину. Крепкая кольчуга защитила юношу, нож бессильно скользил по железу. Харальд перехватил руку берсерка, выворачивая острие ножа. Каждый из противников старался завладеть ножом. Лезвие склонялось то в одну сторону, то в другую. Вокруг боровшихся столпились люди, они громко кричали. Среди общего шума Харальд уловил крик Храни:

– Бей его головой!

Харальд ударил головой своего противника. Шлем с железной пластиной с прорезью для глаз разбил лицо берсерка. Харальд ударил головой еще раз, и еще, и еще. Но только после десятого или пятнадцатого удара мертвая хватка берсерка ослабла. Харальду удалось вывернуть нож и направить его в грудь Амлета. Берсерк отпрянул, но лезвие успело задеть его тело. В следующее мгновение они оторвались друг от друга. Харальд вскочил на ноги и схватил свой меч. Берсерк нашарил в траве оброненный нож и приподнялся на одно колено. Кровь била из его отсеченной ноги, лицо было разбито ударами шлема. Он сказал, выплевывая выбитые зубы:

– Ты одолел, потому что я не успел напиться напитка троллей.

– Я не буду добивать тебя. Живи и рассказывай всем, что тебя изувечил Харальд, сын Сигурда Свиньи и брат Олава Толстого.

– Я никому не расскажу, потому что сейчас умру. Но я еще заберу тебя с собой.

Амлет метнул нож в Харальда, но тот был начеку и отбил нож мечом. Нож отлетел в сторону и на излете задел плечо Храни, стоявшего ближе всех к схватке. Харальд шагнул к берсерку и занес меч для последнего удара. Тут он увидел, что берсерк умирает. Амлет лежал в траве, тело его били содрогания, он выгибался дугой и пытался что-то сказать, но пена закрывала ему рот. Берсерк дернулся и замер.

– Он умер, а ты весь в крови! – забеспокоился Храни.

– На мне чужая кровь. Тебя задел нож? Прости, Храни, я неловко отбил его.

– Пустяки! – отмахнулся старый викинг. – Я называю это не раной, а царапиной.

Все дружинники наперебой восхваляли силу и умение Харальда. Ярл Эйлиф произнес хвалебное слово, Рёнгвальд и Хрольв радовались как дети, и лишь исландец Халльдор оставался бесстрастным, хотя первым должен был ликовать по поводу смерти Амлета, державшего его в рабстве. По берсерку горевала лишь его наложница. Она причитала во весь голос, склонившись над мертвым телом.

 

Глава 16

Путь в Вальхаллу

С великой славой они вернулись на корабль. Харальд снял тяжелую кольчугу и рубаху, пропитанную кровью берсерка, и прыгнул в Ладожку. Он смыл с себя кровь и пот. Когда он вынырнул из воды, Храни протянул ему руку, чтобы втащить его на палубу. Харальд схватил руку и хотел подтянуться, но старый викинг внезапно поскользнулся на палубе.

– Ты ослаб, Храни? – засмеялся Харальд, забираясь на палубу, и тут же осекся.

Старый викинг лежал на боку, лицо его было бледно-зеленым. Харальд никогда не видел наставника таким слабым и беспомощным. Он бросился к нему со словами:

– Храни, что с тобой?

Викинг ответил, превозмогая боль:

– Кажется, я умираю. Рана плеча. Мне тоже надобно было одеть кольчугу.

– Ведь ты назвал это ранение царапиной. От царапины не умирают!

– Думаю, лезвие было смазано ядом. Ты видел, как быстро умер Амлет, наткнувшись на собственный нож. Меня задело слабее, но сейчас отрава подействовала.

– Я не дам тебе умереть! – вскричал Харальд. – Мы найдем целебное зелье или приведем колдуна, который произнесет над твоей раной волшебные заклинания.

Харальд позвал на помощь Рёнгвальда и Халльдора. Они бережно подняли Храни и отнесли его на корму, где был натянут шатер. Старого викинга положили на медвежью шкуру, поставили рядом чашу с водой. Рёнгвальд поклялся найти ведьму, сварившую смертельное зелье. Ему не пришлось долго ее разыскивать. Вендка громко завывала на драккаре, куда перенесли тело Амлета. Сын ярла схватил ее за волосы:

– Я сломаю тебе шею, если ты не скажешь, как обезвредить отраву!

Вендка злорадно расхохоталась:

– Сама богиня Фрея не спасет вашего друга! Зелье заколдовано.

– Оставь эту ведьму, Рёнгвальд. Надо просить ярла, чтобы он прислал опытного знахаря.

Исландец Халльдор отправился к ярлу и вскоре вернулся с человеком средних лет. Он нес узелок с ножами разной длины, пилой и клещами. Славянин поклонился Харальду:

– Воевода Илья Родионыч велел врачевать вашего товарища. Я лечец-резальник. Чищу раны и прижигаю их каленым железом.

Харальд показал на Храни, лежавшего на медвежьей шкуре. Лечец осмотрел рану, пощупал вспухшее предплечье, вытер пот со лба викинга, взял его запястье и стал считать биение сердца.

– Рана неглубокая, но через нее проник яд, – перевел его слова Хрольв.

– Позволяет ли твое искусство вылечить нашего друга? – спросил Харальд.

– Здесь не надобны мои ножи и пила. Я могу дать отвар, который поддержит силы больного. Остальное во власти Господа Бога. Молитесь за его здоровье.

– Мы подозреваем, что ведьма-вендка не только отравила, но еще и заколдовала нож. Знаешь ли ты молитвы, которые действуют против колдовских чар?

Лечец отвел глаза и тихо пробормотал:

– Надо позвать попа… но ежели варяг не крестьянин, то зовите волхва, который знается с нечистой силой. Много бо и волхвы чудес сотвориша бесовским мечтанием… За рвом живет такой волхв, многие обращаются к нему, и не токмо поганые, а даже крестьяне тайком от попа.

Харальд сказал исландцу, чтобы тот привел колдуна и не стеснялся действовать силой, если он заупрямится. Вскоре исландец явился с волхвом, облаченным в длинное, до земли, белое одеяние с широкими рукавами и с большими стеклянными пуговицами. Оплечье было богато украшено разноцветной вышивкой. Голову кудесника покрывал высокий меховой колпак.

– Берусь вылечить варяга за две гривны, – назвал цену волхв.

Хрольв по купеческой привычке стал торговаться, но волхв был непреклонен. Он вынул из-за пазухи остроконечный камень и поднял его над головой:

– Се Перунова стрела. Когда Перун мечет гром и молнию, громовая стрела падает на землю. Кто найдет громовую стрелу, тот может врачевать раны.

Харальд сказал бы, что громовая стрела мало отличалась от каменных наконечников копий, которыми пользовались финны. Но ему так хотелось помочь Храни, что он был готов поверить в силу остроконечного камня. Он велел волхву использовать волшебные чары и обещал щедрую награду. Волхв положил каменную стрелу на рану и зашептал заклинания:

– На море, на окияне, на острове Буяне стоит дуплистый дуб. Под тем дубом – сруб, а в срубе – змеиный зуб, а в том зубе яд. Выйми яд из костей, из мощей, из жил и поджилков, из чрева, из главы! А не вымешь яд, пойдем на Латырь-камень! Перуну помолимся, на четыре стороны поклонимся! Нашлет Перун три тучи грозные: одну каменную, другую ветряную, третью огненную! Камнем побьет, огнем попалив, ветром пепел разнесет!

Храни Путешественник покрылся холодной испариной. Его била мелкая дрожь. Волхв обрадованно воскликнул:

– Подействовал заговор. Испужались упыри! Теперь надобно снять трясучку-лихоманку. Зри, трясучка, у хворого варяга ведмежьи лапы, соколиные очи, волчьи зубы! Соколиными очами тебя узрит, ведьмежьими лапами загребет, волчьими зубами загрызет! Беги скорее на гнилые болота, где птицы не поют и люди не ходят. Там тебя ждут не дождутся, там для тебя столы досланы, меды налиты, яства приготовлены!

Пока волхв причитал, Храни слабел на глазах. Жизнь едва теплилась в старом викинге. Он закрыл глаза и не шевелился. Волхв понял тщетность своих усилий и предложил:

– Надобно отнести хворого к колодцу. Пусть варяг узрит свою судьбу.

Викинга на руках спустили с корабля, отнесли к ключевому колодцу, вырытому на пригорке. Бережно придерживая Храни за плечи и пояс, ему помогли заглянуть в сруб колодца.

– Что ты видишь, Храни? – спросил Харальд.

– Ничего, – глухо ответил викинг. – Темно в глазах.

Волхв казался обескураженным и пробормотал, что дела захворавшего совсем плохи, раз он не видит свое отражение в воде. Харальд заглянул внутрь колодца. Он был неглубок, и в темной глубине появилась русоволосая голова юноши. Он-то точно будет жить, а вот Храни становилось все хуже. Волхв заявил, что остался самый последний и самый действенный способ.

– Нужно немного муки.

– У нас осталось чуть-чуть на дне мешка, – сказал Хрольв Гардский. – Я как раз хотел пополнить запас.

Волхв неожиданно обрадовался известию, что муки осталось на донышке.

– Большая удача! Поскреби по донышку, варяг. Поскребыши – великая сила. Последний сын у матери всегда самый сметливый из всех детей и часто родится чародеем. Родители мои вырастили двенадцать сыновей, а я самый младшенький, поскрёбыш, волхованием славен и знаменит.

Получив горсть муки, волхв замочил ее в воде и слепил круглую лепешку. Он слегка подрумянил лепешку на угольях костра, который слуги Хрольва развели на берегу. Сверившись с положением солнца, волхв бросил лепешку на травяной склон, спускавшийся к Ладожке. Лепешка покатилась под протяжные заклинания:

– По сусеку метена, на сметане мешана, на окошке стужена. С окошка на лавку, с лавки на пол, по полу в сени, из сеней на двор, по двору к воротам, из ворот на волю. Ото всех ушла и от тебя, злая трясучка, подавно уйду!

Лепешка запуталась в траве в двух шагах от ног волхва. Он поднял ее, бросил еще раз и произнес те же самые заклинания. На третий раз круглая лепешка откатилась дальше, выкатилась на речную гальку и упала в воду. При словах «подавно уйду» стайка мальков налетела на полусырую лепешку и быстро растеребила ее на мелкие крошки. Храни Путешественник приподнялся и сказал слабым голосом:

– Гоните прочь колдуна! Его заклинания бессильны. Лучше проводите меня какой-нибудь подходящей песней.

Харальд понял, что Храни прав. Он велел удалиться волхву, горевавшему над волшебной лепешкой, сожранной голодными мальками. Сев у изголовья старого викинга, он запел смертную песнь, которую сложил конунг Рангвар Кожаные Штаны. Он был славным викингом, захватившим Париж и многие не менее богатые города. Перед войском Рагнара несли знамя с изображением одного из воронов Одина, который крылом показывал направление похода. Со временем Рагнар постарел и жил в покое и почете, но он не смог вытерпеть, что слава его сыновей Сигурда Змей в Глазу, Бьёрна Железнобокого, Ивара Бескостного и других постепенно начинает затмевать его собственную славу. Он велел построить два больших военных корабля в Лиде в Вестфольде, хотя его предупреждали, что большие корабли не подойдут к берегам Энгланда. Так и случилось. Оба корабля разбились у берегов, но сам Рагнар и все его войско выбрались на сушу невредимыми. И начали они воевать там, куда пришли.

В то время в Нортумбрии правил конунг, которого звали Элла. Он пошел со своим войском против Рагнара, и случилась битва, великая и тяжелая. Так как войско Эллы было очень большим, то пали почти все люди Рагнара, но сам он прорывался четыре раза сквозь ряды людей Эллы. И был он в конце концов схвачен, и посадили его в яму со змеями. Умирая от их ядовитых укусов, конунг сложил смертную песнь, восхваляющую его подвиги и призывающую к мщению:

Умирающий Храни улыбался, вспоминая, что сыновья Рагнара достойно отомстили за смерть отца. Ивар Бескостный и его братья вторглись в Нортумбрию и пленили Эллу. Его предали когтям «кровавого орла».

– Харальд! – позвал тихим голосом викинг. – Я знаю, ты давно хотел спросить меня.

– О чем, Храни?

– Почему меня не было с вами на поле битвы у Стикластадира.

– Боюсь, что я заранее знаю ответ…

– Да, Харальд. Мне не по нраву, что Олав преследовал веру предков. Я принял крещение, но так и не понял по сей день, почему мы должны почитать слабого Христа, который не смог защитить даже самого себя.

– Храни, не говори так, а то не попадешь в рай.

– Мне не хочется в христианский рай. Я сгину там с тоски. Поклянись, Харальд, что похоронишь меня по древнему обычаю. Хочу, чтобы мое тело сожгли в боевом корабле. Хочу попасть в Вальхаллу и насладиться пиром с эйнариями, чьи подвиги воспевают скальды. Хочу встретиться с Хрольвом Жердинкой… с Рагнаром Кожаные Штаны и его сыновьями… Жаль, что там не будет ни Олава, сына Трюггви, ни Олава Толстого, ставших людьми Христа…

Речь Храни Путешественника путалась. Он надолго замолк, а затем внезапно приподнялся на локтях и спросил умоляющим голосом:

– Что, если одноглазый Один откажется принять меня в Чертог Мертвых? Ведь я умер не на поле битвы, не в поединке, а был случайно задет отравленным ножом!

– Вспомни, что Рагнар Кожаные Штаны тоже умер от яда, но ты же не сомневаешься, что он пирует подле Одина? – постарался ободрить старого викинга Харальд.

Викинг благодарно сжал руку Харальда, вытянулся в траве и замер навсегда. Харальд долго сидел рядом с холодеющим телом наставника. Потом он поднялся и обратился к товарищам, стоявшим в отдалении:

– Храни просил сжечь его тело, как делали в старину. Мы должны выполнить его просьбу. Возьмем корабль берсерка и превратим его в погребальный костер. Пусть дым от этого костра поднимется высоко в небеса.

Он сказал так, потому что в давние времена думали, что чем выше столб дыма от погребального костра, тем почетнее будет покойнику на небесах. Харальд и его друзья взошли на драккар Амлета и спросили его людей, кто из них хочет пойти за своим хозяином. Люди бесерка испугались, и только вендка, проливавшая горькие слезы, согласилась сопровождать своего любимого. Они велели ей готовиться к смерти. Она обрадовалась и попросила прислать ей Выбирающую Мертвых. Выслушав ее просьбу, Хрольв Гардский вызвался найти подходящую женщину среди знакомых норманнок. Он отправился в крепость, а Харальд и Рёнгвальд позвали дружинника Сбыслава и пошли искать место для погребального костра. Сбыслав привел их на берег Волхова, где возвышалось несколько курганов. С самого высокого из них открывался вид на излучину реки. Склоны кургана были усеяны огромными гранитными валунами. Рёнгвальд сказал, что ему уже приходилось бывать на этом месте, которое называют могилой конунга Хельги.

– Хельги значит «святой», – заметил Харальд.

– Так и есть, – вмешался в их беседу Сбыслав. – Князя прозвали Вещим Олегом. Он был варягом от рода Рюрика и совершил много удачных походов и даже прибил свой щит на вратах Царьграда, который вы называете Миклагардом.

– Для Храни великий почет быть похороненным рядом с таким конунгом! – воскликнул Харальд.

– Князь Олег звался Вещим, но не сумел предсказать свою смерть, – рассказывал Сбыслав. – Он вопрошал волхвов и кудесников: «Отчего ми есть умре?» И рече ему кудесник один: «Княже, его же любише и ездише на нем, от того ти умрете». Тогда Олег сказал: «Николе же не всяду на нь, ни вижу его более того». Через четыре лета на пятое князь вспомнил пророчество, призвал старшего конюха и спросил, как его конь. Конюх же рече: «Умер есть». Олег же укорил кудесника: «То ти неправо глаголют волхвы, но то все лъже есть». Поехал он посмотреть на кости любимого коня. И лежали там кости голы и лоб гол. Посмеялся Олег: «От сего ли лба смерть было взятии мне». Наступил ногой на лоб, и вылез змей изо лба и уклюнул его в ногу. И с того разболелся и умре.

– Я никогда не слышал о конунге Хельги, но знаю сагу об Одде по прозвищу Стрела, – отозвался Харальд.

Многие знают эту сагу. Одд, сын Гримма Бородатого, был отдан на воспитание богатому бонду Ингьяльду, имевшему двор в Берурьёде на юге Норвегии. Однажды в Берурьёд заглянула колдунья по имени Хейд, про которую говорили, что она знает и прошлое, и будущее. Колдунья предсказала Одду, что он объездит много земель и морей, но умрет в Берурьёде. Стоит на конюшне конь серой масти с длинной гривой по имени Факси, и этот конь причинит ему смерть. Одд Стрела был язычником, а вернее, ни во что не верил, кроме своей силы и удачи. Сначала он посмеялся над предсказанием колдуньи, но потом накинул на коня узду и отвел его к берегу моря, в холмы. Там он вырыл яму почти в два человеческих роста и, убив коня, бросил его туда, а яму завалил такими большими камнями, какие только было под силу поднять, и насыпал еще сверху много мелких камней и песку, так что над могилой коня встал высокий курган. И сказал тогда Одд: «Не сможет исполниться теперь предсказание колдуньи о том, что конь этот причинит мне смерть». Потом Одд отправился странствовать, объездил много стран и даже побывал в Бьярмаланде. Он женился на дочери конунга и после смерти тестя сам стал конунгом. Однажды ему пришло желание повидать свою родню в Норвегии. Он проведал всех родных и раздал богатые подарки, а на обратном пути, когда его корабли проплывали мимо Берурьёда, сказал Одд своим спутникам: «Мне так хочется посмотреть селение, где жили мои приемные родители, что мы уберем паруса и высадимся на берег».

Так они и сделали. Пошел Одд со своими людьми туда, где было селение, и стал рассказывать им, где стоял прежде каждый дом. Проводил он их и на то место, где учился плавать, и рассказывал им, как все это было. Там, где прежде был прекрасный ровный откос, нанесло теперь ветром много земли. Одд сказал с грустью: «Уйдем отсюда, здесь мне нечего смотреть». После этого стали они поспешно спускаться вниз по камням, и в то время, как шли они по узкой тропинке, Одд ушиб обо что-то ногу и остановился. Он ткнул в землю копьем и извлек на острие череп коня. Выползла оттуда змея и ужалила его в ногу пониже щиколотки. И от яда ее распухла у Одда вся нога и бедро. Он сказал своим людям: «Пойдите и вырубите мне каменную гробницу, а другие пусть посидят здесь со мной и вырезают руны, записывая песнь, что сложу я на память своему потомству».

– Впрочем, мне неведома песнь, которую сложил Одд Стрела, принявший смерть от коня своего, – добавил Харальд.

– То-то, что неведома! – проворчал Сбыслав. – Видать, про вашего Одду зря рекут то, что случилось с князем Олегом. Киевляне же обманом глаголят, будто могила Олега на их горах. И то ложь, ибо каждому ведомо, что змей уклюнул князя Олега на этом самом месте, где потом насыпали курган. Сейчас мы не сжигаем людей и не насыпаем курганов. Только варяги продолжают делать, как в старину, потому что воевода Илья Родионыч сквозь пальцы смотрит на ваши поганые обычаи. Вот хорошее место далеко от крепости. Воевода всегда может отговориться, что варяги собрались без его ведома.

Харальд спустился с кургана на берег Волхова и выбрал подходящий лужок, куда можно было вытащить драккар. Они вернулись на Ладожку. Рёнгвальд взял корабль и вместе с людьми берсерка поплыл к высокому кургану. Вендка осталась на берегу. Она ходила вдоль речки и что-то напевала на своем языке. Вскоре Хрольв привел толстую старуху с неприветливым взглядом.

– Ей не в первый раз быть валькирией, – сказал он о старухе.

Выбирающая Мертвых прохрипела, обдавая Харальда зловонием сгнивших во рту зубов:

– В старые времена тризну по знатному покойнику справляли десять дней. Однако сейчас попы взяли большую власть, хотя, казалось бы, какое дело словенам до наших обычаев? Но придется исполнить обряды очень быстро, пока христиане не подняли шум и не побежали жаловаться ярлу.

– Поступай как знаешь и подготовь все, чтобы завтра мы простились с Храни Путешественником.

Старуха подошла к вендке и начала ей объяснять, как следует себя вести. Харальд наблюдал за слугами Хрольва, копавшими временную могилу для Храни. Когда они закончили, Храни опустили в могилу, а рядом с ним положили его секиру Ехидну, мед в горшке, каравай хлеба и гусли для услаждения слуха. Вечером пришел Рёнгвальд с вестью, что драккар уже вытащен на берег.

– Люди Амлета работают споро, потому что я поклялся отправить за хозяином корабля каждого, в ком замечу лень, – сказал сын ярла. – Что касается трупа Амлета, то я велел выбросить его в реку. Пусть плывет в озеро вслед за ижорцами, которых он приказал утопить.

– Его труп был очень тяжел? – спросил исландец Халльдор.

– Кажется, нет. Два человека раскачали его и бросили в воду.

– Странно, что он был прощен, – бесстрастно изрек исландец.

У нас в Исландии верят, что труп злодея после смерти наливается тяжестью от совершенных им грехов. Случалось, что несколько сильных мужчин не могли сдвинуть с места покойника, известного своими злодеяниями. Но если злодей совершил какое-либо доброе дело, то его труп имеет обыкновенный вес. После крещения Исландии было такое благословенное время, когда почти все зажиточные люди строили церкви, ибо распространилось поверье, что каждый, кто выстроил церковь, сможет взять с собой в рай столько родных и знакомых, сколько вмещает его храм. Возможно, берсерк Амлет тоже построил церковь или пожертвовал на колокол. Господь милосерден и прощает закоренелых грешников при условии, что они покаялись и отдали Божьей церкви нажитое ими имущество.

Харальд и Рёнгвальд всю ночь просидели над могилой, поминая товарища. Выбирающая Мертвых носила им брагу и по-старушечьи ворчала:

– Вы мало пьете. В старые времена на тризне пили так, что многие умирали с чашей в руке.

Харальд вспоминал, как Храни учил его плавать и драться на мечах. Опорожнив пять или шесть рогов, он жарко заспорил, что Храни непременно должен попасть в Вальхаллу. И хотя Рёнгвальд и не думал возражать, Харальд продолжал горячо доказывать, что мало кто из норвежцев достоин такой чести больше, чем Храни Путешественник. Он кричал, что одноглазый Один готовится с почетом встретить героя, как об этом поется в старинной песне. Харальд встал над могилой наставника и громко запел о том, как Один узнал во сне, что сегодня погибнет великий конунг Эйрик Кровавая Секира:

Допев до конца, Харальд рухнул на землю и заснул. Сон его был наполнен языческой мерзостью, ведь даже благочестивый человек не волен над своими сновидениями. Харальду снилось, как валькирии встречают старого викинга на пороге Чертога Мертвых и подносят ему чашу с вином. Воины, павшие в сражениях, радуются пополнению своих рядов и вспоминают подвиги, совершенные на земле. Дьявол овладел замутненным разумом Харальда, пока крик петуха не разбудил его и не прогнал нечистую силу.

Рано утром, когда благочестивые люди по звону колокола идут на церковную службу, тайные и явные язычники со всего Адельгьюборга собрались на бесовское действо. Они подняли из могилы старого викинга, положили его на носилки и понесли к высокому кургану. Все, что было в могиле, тоже забрали с собой. Харальд шел с ними и нес в руках Ехидну, которой так долго и славно трудился Храни. Выйдя на берег Волхова, они увидели драккар, подпертый четырьмя бревнами. Вокруг корабля стояли деревянные изваяния идолов, а на палубе был разбит шатер. Принесли скамью, покрытую стеганым покрывалом с подушками из драгоценной греческой парчи. На эту скамью положили Храни.

Всем распоряжалась старуха Выбирающая Мертвых, пришедшая на место огненного погребения еще до того, как Храни подняли из его временной могилы. Рядом с ней находились вендка и две прислужницы, которых называли дочерьми валькирии. Вендка сидела с прислужницами, а старуха облачила викинга в парчовый кафтан с золочеными пуговицами, сафьяновые сапоги и шапку из соболиного меха. Затем тело Храни обложили парчовыми подушками и вместе со скамьей подняли на палубу корабля и поставили внутри шатра. Выбирающая Мертвых шепотом велела Харальду положить под бок покойника его секиру. Когда Харальд выполнил ее приказание, к шатру принесли мед, хлеб, мясо, лук и все это поставили внутрь.

Халльдор притащил на веревке упирающуюся собаку, разрубил ее на две части топором и бросил на палубу корабля. Привели двух мычащих коров, быстро забили их, разрубили на части и тоже бросили на корабль. Пригнали двух коней и стали гонять их вокруг корабля, пока они не покрылись пеной. После этого Рёнгвальд обнажил свой Кроитель Черепов и взял под уздцы одного из коней. Старуха, распоряжавшаяся погребением, сказала Харальду, что он должен сделать то же самое. Сын ярла полоснул мечом по шее коня и повис на нем всей тяжестью. Харальд как во сне рубанул по шее своего коня, он вырвался и дико поскакал прочь, но далеко не умчался, свалившись у гранитного валуна. Он бил по воздуху всеми четырьмя копытами, пока Харальд добивал его Усыпителем Жизни. Ему было жалко скакуна, но он хотел, чтобы Храни подъехал к Чертогу Мертвых на добром коне.

Потом наступила очередь вендки. Ее подвели к подобию колодезного сруба, поставленного на берегу. Двое мужчин подняли ее вверх на сплетенных руках. Она заглянула в колодец и радостно выкрикнула:

– Вижу отца и мать! Они зовут меня!

Мужчины опустили ее, потом подняли во второй раз. Она заглянула за край сруба и крикнула:

– Вижу всех своих родичей! Они зовут меня!

Ее спустили вниз и немного погодя подняли в третий раз. Она заглянула за край сруба и запела ликующим голосом:

– Там господин мой! Он сидит на цветущем лугу. С ним мужи и отроки. Он зовет меня! Пустите меня к нему!

Одна из прислужниц подала ей черного петуха. Она открутила ему голову и бросила в сруб. Впрочем, нет сил описывать нелепые языческие обряды. Язычники часто кладут кур и петухов в могилы. Они воображают, что загробный мир отделен от земного высокой стеной, за которую можно заглянуть и увидеть умерших родственников. Они также думают, будто мертвый петух, брошенный за стену, немедленно оживает и возвещает новую жизнь. Поэтому петухов часто кладут в могилы язычников.

Вендку повели на корабль. Поднявшись на палубу, она сняла тонкие золотые обручья с рук и отдала их Выбирающей Мертвых. Серебряные ножные обручи она подарила двум прислужницам. Ей подали чашу с медом. Она выпила со словами:

– Прощаюсь с моими милыми!

Вендке поднесли вторую чашу. Она выпила до дна и затянула длинную песню. Выбирающая Мертвых не дала ей закончить, подтолкнув в сторону шатра. Вендка заглянула в шатер и отпрянула с воплем:

– Там не мой господин!

– Неужели ты думала, что все это приготовлено для берсерка без роду и племени? – злобно захохотала старуха.

Вендка бросилась бежать, но старуха схватила ее за волосы и втащила в шатер. Потом она крикнула из шатра:

– Шесть мужей да совершат соитие с ней ради ее господина!

Рёнгвальд спросил Харальда, возляжет ли он с девкой. Харальд отрицательно мотнул головой. Сын ярла поднялся на корабль, за ним потянулись мужчины. Вендка страшно закричала, когда Рёнгвальд вошел в шатер, но стоявшие вокруг колотили ножнами мечей по щитам, заглушая ее вопли. Сын ярла вскоре вышел из шатра, его сменил другой мужчина. Когда шестой по счету завершил свое дело, Рёнгвальд крикнул с корабля:

– Поднимайся, Харальд! Теперь без тебя не обойтись.

Харальд вошел в шатер. Храни лежал спокойный и равнодушный с Ехидной под боком. Вендка в разорванном платье распростерлась у его ног. Выбирающая Мертвых накинула на ее шею веревку, один конец которой вручила Харальду, а другой – Рёнгвальду.

Друзья взялись за веревку. Вендка простонала, и в это время старуха всадила ей в бок широкий нож. Ее рука была твердой, и лезвие вошло точно между ребрами. Раздался нечеловеческий крик, вендка выгнулась в предсмертной муке, а старуха извлекла окровавленный нож и приказала:

– Тяните!

Друзья натянули веревку и быстро удушили слабую жертву. Жертвоприношение Одину всегда совершается двояким путем – удушением и закалыванием. Но на сем дьявольское зрелище не закончилось. Когда жертва была умерщвлена, Харальд отошел подальше от корабля. Между тем мужчины несли вязанки хвороста, которыми обкладывали драккар. Гнусная старуха, распоряжавшаяся бесовским действом, велела Харальду снять все одежды и дала ему в руки зажженный факел. Стыдясь своей наготы, юноша двинулся к кораблю, но старуха остановила его и велела идти задом наперед. И до такой степени простерлось бесстыдство язычницы, что она взяла руку Харальда, зажала в ней его собственный член и жестами показала, что таким гнусным и смехотворным образом он должен пятиться до самого корабля, не смея оглянуться. Харальд дошел до кучи хвороста, лежавшей у корабля, и кинул через левое плечо горящий факел. Потянуло дымком.

Огонь разгорался медленно, но вдруг налетел сильный ветер, и пламя охватило корабль. Красные огоньки заплясали на палубе драккара, подобрались к шатру и в мгновение ока слизали ткань. Харальд увидел Храни, возлежавшего в парчовом халате. От жара его тело изогнулось, как будто он встал со своего ложа. Столб огня поднялся над палубой, и в сплетении пламени Харальду почудилась всадница на крылатом коне, подхватившая старого викинга и вознесшая его в небеса. Нагой юноша стоял, пораженный этим зрелищем, а потом крикнул, стараясь перекричать треск пламени:

– Все видели валькирию Хильд?

Язычники бегали по берегу и громко кричали, что Один в знак любви к умершему послал сильный ветер, чтобы тот скорее обратился в пепел. Выбирающая Мертвых в своем безумии дерзнула открыто порицать истинную веру, произнося ядовитые слова, о коих невозможно говорить без содрогания:

– Христиане глупы, потому что зарывают своих покойников в землю и отдают самых дорогих им людей на съедение червям. Мы же сжигаем их, чтобы они быстро ушли на небеса.

Не прошло и часа, как от корабля остались только пепел и уголья. Потом язычники, по своему обыкновению, собирают пепел, относят его в другое место и насыпают над ним курган. На вершине кургана ставят столб, на котором рунами будет вырезано имя Храни Путешественника, отправившегося в свой последний путь.

 

Глава 17

Волхов и Хольмгард

Когда был насыпан курган над местом огненного погребения, Харальд и его спутники отправились в Хольмгард, где жил конунг Ярицлейв Мудрый. До этого города можно добраться по реке Волхов. Она мелководна, поэтому по ней нельзя плыть на морских судах. В Адельгьюборге купцы перегружают товары с морских кораблей на ладьи-однодеревки и плывут на них против течения. Так поступил и Хрольв Гардский. Он нанял три однодеревки и нагрузил их товаром. Ему пришлось заплатить немалые деньги, потому что цены устанавливала артель лодейщиков, и помимо них ни одно судно нельзя было нанять. Купец плыл на одной ладье, Харальд и Рёнгвальд – на другой. На третьей плыли исландец Халльдор и дружинник Сбыслав, который сопровождал их в Хольмгард. Ладьи вели несколько лодейщиков, а главным кормчим был седой старик, знавший все волховские мели и пороги.

Первые пороги находятся недалеко от Адельгьюборга. Река, пробившая каменную толщу, мчалась между белых отвесных стен в десять раз выше человеческого роста. Харальд прикинул, что несколько человек, вооруженных луками и стрелами, могли бы остановить в этой узкой расщелине целое войско. Седой лодейщик рассказал, что ярл Эйрик, сжегший крепость в Адельгьюборге, не решился пройти это место и повернул назад свой боевой корабль, обшитый железом.

– Жаль! – смеялся старик. – Железный корабль засел бы на порогах, и наши кузнецы живо растащили бы его на ободья для колес!

Перед порогами все высадились на крутой берег. Лодейщики сноровисто зацепили однодеревки канатами и одну за другой провели их между камнями, по которым бурно неслась вода. За первыми порогами последовали вторые, менее опасные. Потом течение Волхова замедлилось. Ладьи легко преодолевали его под небольшими парусами. Хрольв Гардский ворчал:

– И за что я плачу такие деньги? За два порога, которые легко пройдет ребенок?

– Гость, тебе не повезло, – балагурили лодейщики. – В иные годы при большом половодье Волхов изливается из Ладоги. Вода покрывает пороги, а река течет вспять.

– Я мог бы плыть на своем кнорре и сохранить деньги, – сетовал купец.

– Зато нашим детишкам будет на молочишко.

Комары и гнус одолевали путешественников даже сильнее, чем на заболоченных берегах Невы. Лодейщики надевали на головы мешки, сплетенные из тонкой сетки. Норманны не имели мешков и беспрестанно хлопали ладонями по лицам.

– Такого комариного засилья я не видел даже в Финмарке! – ругался Рёнгвальд. – А на Оркнейских островах сильный ветер сдувает в море всю крылатую нечисть.

Только сильный дождь немного унимал комаров. Однажды утром, когда моросил дождик, Харальд решил искупаться. В другое время он даже не решился бы снять рубаху. Дружинник Сбыслав, наблюдавший за его приготовлениями, спросил:

– Русь, ты хорошо плаваешь?

– Едва держусь на воде.

– Жаль, а то устроили бы состязание… – разочарованно протянул Сбыслав.

– Что же, если таково твое желание, я не прочь устроить состязание, – согласился Харальд.

На самом деле он под руководством Храни Путешественника научился отлично плавать в ледяных водах фьорда и был уверен в победе над заносчивым словеном. Рёнгвальд, знавший, что Харальд часто брал верх в состязаниях на воде, поставил на него заклад. В свою очередь, смерды, управлявшие ладьей, поставили на дружинника. Сбыслав скинул рубаху, перекрестился и бухнулся в воду, подняв столб брызг. Харальд, сильно работая руками, выплыл на глубокое место. Сбыслав догнал его на середине реки. Когда дружинник поравнялся с ним, Харальд нырнул, схватил его за ноги и потащил на дно. Пытаясь освободиться, Сбыслав больно лягался, но хватка Харальда была крепка. Голова дружинника скрылась под водой. Он захлебнулся и отчаянно замолотил руками и ногами. Однако Харальд не отпустил его, пока тот не прекратил сопротивление.

Вынырнув, Харальд увидел рядом красное от натуги лицо Сбыслава с выпученными глазами. Дружинник едва не утонул. Только с помощью Харальда он добрался до берега и выполз на траву. Едва переведя дух, он спросил:

– Зачем ты меня топил?

– Мы же договорились устроить состязание, и наши люди бились об заклад. Выиграли те, кто поставил на меня.

– Мы должны были переплыть реку туда и обратно. Кто приплывет первым, тот и выиграл.

– В наших краях соревнуются иначе. Обхватывают друг друга и тащат на дно. Кто дольше пробудет под водой, тот победил. А кто захлебнулся – тот проиграл.

– Звериные у вас игры, варяг! – плюнул Сбыслав, кашляя от воды, попавшей в горло.

Постепенно Харальд убедился, что у словен бытуют иные игры и забавы, чем у норманнов. Они не играли в мяч и не устраивали бои жеребцов. Между тем схватки могучих жеребцов составляли одно из главных развлечений норманнов. Свирепые бойцы были в большой цене. Их холили и лелеяли не в пример прочим. Хозяева приводили своих любимцев, запускали их в круг и натравливали на соперника. Чтобы жеребцы были злее, их кололи остроконечными палками. Доведенные до бешенства жеребцы бросались в бой, свирепо кусались и лягались. Стоявшие кругом норманны подбадривали их громкими криками. Бытовало поверье, что чем сильнее кусаются жеребцы, тем богаче будет урожай. Нередко животные дрались долгими часами и погибали в схватке от укусов и ударов. Словены же не знали подобного удовольствия, и если устраивали конские состязания, то только на скорость.

Сначала Харальд решил, что словены не знают саг о знаменитых правителях и воинах. Однако вскоре он узнал от Сбыслава, что в Гардарике любят слушать старины. Дружинник пояснил, что старины – это те же саги, с тем только различием, что в них говорится о богатырях. Харальд загорелся желанием послушать старины, тем более что, по словам Сбыслава, седой лодейщик слыл знатоком старин. Вечером, когда его товарищи забросили невод в реку, старик разжег большой костер, чтобы дым отгонял комаров, вынул однострунный гудок и под его печальные звуки запел старину. Харальд не понимал слов, но его увлекла песнь, лившаяся из уст лодейщика, словно широкая неудержимая река. Изредка слова старины рокотали, как вода по волховским порогам, но большую часть времени они текли плавно и величественно. В старинных словенских напевах не было ни капли ярости, присущей скальдическим стихам, зато чувствовалась спокойная внутренняя сила. Старик пел свободно, словно едкий дым костра не попадал ему в горло. Вдоль Волхова тянулась цепочка озер. По ним плавало множество журавлей, и птицы казались крылатыми словами старины.

– О чем его песня? – спросил Харальд.

Сбыслав вкратце перевел, что в незапамятные времена жил-был богатырь по имени Святогор. Он жил на Святых горах и сам был подобно каменной горе, и конь ему под стать. А кроме каменных гор ему не было выезда, потому что мати сыра земля не могла нести исполина и его коня. Харальд подумал о Ётунхейме – земле ётунов, или великанов. Там рос железный лес, место обитания ведьм и троллей. Часть великанов жила в Каменном лесу, а головы и сердца их были из камня. Между тем Сбыслав продолжал пересказывать старину:

– Однажды Святогор спал на земле, и на него наехал другой богатырь, Илья Муромец из племени мурома, которые говорят на языке чуди. Поднял Илья палицу и со всего размаха ударил по голове спящего исполина. Святогор даже не шевельнулся. Второй раз ударили его булавой, но он только почесал голову. Только после третьего удара Святогор проснулся и сказал: «А я думал, что кусаются комарики!»

Харальд сразу же вспомнил сказание о путешествии Тора в Землю великанов. Он повстречал великана по имени Скрюмир и пошел с ним вместе. Когда тот уснул, Тор схватил обеими руками молот свой Мьёлльнир, шагнул одною ногой к лежащему Скрюмиру и ударил его по голове. А Скрюмир просыпается и спрашивает, не листок ли с дерева упал ему на голову. Среди ночи слышит Тор: так храпит Скрюмир в глубоком сне, что стоит в лесу гром. Тогда Тор встал, подошел к Скрюмиру, занес свой молот и со всего маху ударил Скрюмира в самое темя. В тот же миг проснулся Скрюмир и спросил: «Что это еще? Не желудь ли упал мне на голову?» Отпрянул от него Тор и отвечает, что он-де только проснулся. «Еще полночь, – сказал он, – и время спать». А про себя подумал: если только выдастся ему случай нанести третий удар Скрюмиру, тому уж не видать Тора. И вот лежал и ждал, когда Скрюмир заснет покрепче. Незадолго до рассвета Тор услышал, что Скрюмир заснул. Подобрался он к нему, занес молот и ударил прямо в обращенный кверху висок. А Скрюмир сел, провел рукою по виску и сказал: «Не птицы ли сидят надо мною в ветках дерева? Почудилось мне, когда я просыпался, будто какой сучок упал мне на голову».

– Не с кем Святогору силой померяться, а сила-то по жилочкам так живчиком и переливается. Грузно от силушки, как от тяжелого бремени, – выводил старик. – Похвалялся Святогор повернуть землю, если бы был столб и в столбе кольцо.

Старик пел долго, а когда он закончил старину, Сбыслав заспорил с ним. Дружинник говорил с насмешливым презрением. Лодейщик спокойно ответил, и было понятно, что он ни в чем не уступил дружиннику. Харальд спросил, о чем они спорят. Сбыслав пояснил:

– Он спел, как Святогор встретил по дороге смерда, или бонда по-вашему. Тот нес на плече суму переметную. Нес легко и с плеча на плечо переметывал. Захотел Святогор посмеяться над смердом, поддел суму кончиком кнута, а та не шевелится. Тогда он сошел с коня и попробовал поднять переметную суму одной рукой. Та с места не стронулась. Тогда он налег всей силой.

– По белу лицу не слезы, а кровь течет, – повторил старик. – По колена в землю ушел, но не оторвал суму даже на вершок.

– Что же это было на самом деле? Когда Тор попал в Утгард, его под видом кошки заставили поднимать Мирового Змея.

– В той суме переметной была сложена вся тягость матери сырой земли. Но не слушай эту старину. Она врет. Где видано и где слыхано, чтобы богатырь на коне оказался слабее простого смерда-лапотника!

– Мне кажется, эта сага сложена завистливым бондом, а не скальдом, который состоит в дружине конунга и кормится из его рук, – высказал свое суждение Харальд.

На этом спор закончился. Упрямый лодейщик поднялся и ушел проведать рыбаков. Харальд и Сбыслав сидели у костра и продолжали беседу. Харальд спросил, куда подевались Святогор и другие витязи. По словам Сбыслава, богатырь Святогор увидел огромный дубовый гроб и лег в него. Гроб оказался как раз под его исполинский рост. Попросил он Илью Муромца накрыть его крышкой, ан крышка словно приросла к гробу. Выхватил Илья меч, попытался разрубить гроб, но с каждым ударом на гробе появлялся железный обруч. Понял Святогор, что ему суждена смерть, попросил Илью нагнуться, дыхнул на него из гроба и передал силушку богатырскую.

– Это правда, – кивнул Харальд. – Сила и доблесть переходят от одного к другому. Дабы получить силу врага, пьют его кровь или съедают сердце. Также полезно сделать из черепа врага чашу для вина. Жив ли тот богатырь, в которого вдохнули чужую силу?

– Старики рекут, что Илья и другие богатыри служили князю Владимиру Святославовичу. Потом они сгинули разом в битве с нечистой силой. Попались им двое чертей. Посекли чертей мечами – глянь, а их уже четыре. Иссякли четверых – ан их уже восемь в ряд. Бились-бились, а чертей только прибавляется да прибавляется. Одолела нечистая сила силушку богатырскую. А всего-то надо бить чертей по одному разу. Черт, как всем ведомо, от второго удара оживает. Потому и говорят: «Черта с два!»

Вернулись словены и норманны, вместе тащившие невод. Рыбы было вдоволь. Пока ее потрошили и варили, разговор перекинулся на князя Владимира Святославовича, которому служила дружина богатырская.

– До крещения князь Владимир бе же побежден похотью женскую. Наложниц бе у него триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести в сельце, еже зовут ныне Берестовое. И бе несыт блуда, приводя к соби мужски жена и девиц растляя.

– Сдается мне, что Вальдемар Старый был довольно крепкий мужчина! – восхищался Рёнгвальд.

– Рогнеда, иже посади на Лыбеди, роди ему четыре сына: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и две дщери; от грекини – Святополка, от чехини – Вышеслава, а другое – Святослава и Мстислава, от болгарыни – Бориса и Глеба. Князь Ярослав сущу Новгороде и уроком дающу Киеву две тысячи гривен от года до года, а тысячу в Новгороде гридям раздаваху.

– На наш счет – это двадцать четыре тысячи эйриров серебром, – быстро подсчитал Хрольв Гардский и даже застонал: – Какое несметное богатство!

Сбыслав пояснил, что между Владимиром и Ярославом начались нелады. Отец сильно разгневался и приказал расчищать дороги и мостить мосты, собираясь в поход на непокорного сына. Князь Ярослав послал за море и привел варягов, так как боялся отца своего, но Бог не дал дьяволу радости. В Киевские земли вторглись печенеги, Владимиру пришлось отложить поход на Новгород, и к тому же старый князь разболелся. На печенегов он послал своего младшего и любимого сына Бориса, сам же остался в своем летнем доме в селе Берестове близ Киева. Между тем варяги, нанятые Ярославом, сидели в Новгороде без дела.

– В Новгороде же тогда Ярослав кормяше варяг много. Они же насилие твориша на мужатых женах, – вставил старик, певший старины.

Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав, и пошел в село Ракомо, сел там во дворе. И послал к новгородцам сказать: «Мне уже тех не воскресить». И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил. Радовался и не ведал, что в это самое время в Берестове скончался отец его Владимир. Хотели утаили смерть его, так как Борис, которому Владимир хотел передать престол, ушел с отцовской дружиной в поход на печенегов, а в Киеве в темнице сидел Святополк, который был лишен наследства. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули тело Владимира в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви Святой Богородицы. Однако Святополк проведал о смерти отца, освободился из темницы и упредил Бориса, спешно возвращавшегося с войны. Ярославу пришла весть из Киева от сестры его Предславы: «Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, а на Глеба послал, берегись его очень». Услышав это, печален был Ярослав и об отце, и о братьях, и о дружине.

– Пришлось князю кланяться вече новгородскому, – с нескрываемым удовольствием рассказывал старик-гудец. – Смиряху гордыню, пал на колени пред вече, утер слезы и рече нам: «О, люба моя дружина, юже вчера избих, а ныне быша надобе». И реша новгородцы: «Аще, княже, братья наши иссечена суть, можем по тоби бороти».

Князь Ярослав с новгородским войском направился к Днепру. Навстречу ему вышел Святополк со своими союзниками-печенегами. Оба войска стояли друг против друга по берегам Днепра. Три месяца ни одна из сторон не решалась напасть. Тогда один из воевод Святополка начал разъезжать по берегу и укорять новгородцев: «Что пришли с хромцом сим? Вы плотники суще. Приставим вас хоромы рубить наши!» Новгородцы не вынесли оскорблений и сказали князю, что, если он не пойдет с ними, они сами нападут на него. Ударили уже заморозки, Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиной своей. Новгородцы на рассвете переправились через Днепр. Была сеча жестокая, и не могли из-за озера печенеги помочь Святополку. Его дружина была прижата к озеру. Воины вступили на замерзшую гладь, и подломился под ними лед, и тогда они побежали.

– После этой битвы Ярицлейв стал конунгом всей Гардарики? – спросил Харальд.

Ему ответили, что война оказалась затяжной. Святополк бежал в Польшу, попросил помощи у своего тестя короля Болеслава. Король пришел к Киеву, разграбил город и вернул власть зятю. Старик повествовал об этом, как о богатырских схватках:

– Ярослав же не успел исполчиться, и победил Болеслав Ярослава. Ярослав же бежа с четырьмя мужами в Новгород. И хотяша бежати за море, но посадник Константин, сын Добрыни, новгородцами рассекоша ладьи Ярославовы, говоря: «Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком». Вече приговорило собрать деньги: от мужа по четыре куны, от старост по десять гривен, а от бояр по осьмнадцать гривен. Там и мои четыре куны умылись, но я о том не печалюсь. Избиша ляхи, и ныне не Новгород собирает урок для Киева, как бысть прежде, а Киев шлет дань в Новгород! – с гордостью сказал старик.

Все время, пока ладьи плыли по Волхову, одно селение сменяло другое, и часто бывало, что они сливались друг с другом. Многолюдные села и деревни удивляли юношу, привыкшего к одиноким норвежским усадьбам. Несколько раз, завидев большое село, он спрашивал, не Хольмгард ли это, чем вызывал приступ веселья у лодейщиков.

– Ты бывал в Энгланде, – обращался он к Хрольву. – Правду ли говорят, что Хольмгард больше Лундуна?

– Пожалуй, больше и богаче, – отвечал купец.

На пятый день пути перед их взором наконец открылся Хольмгард во всем его великолепии. Как ни крепился Харальд, как ни делал он равнодушное лицо, он все равно не смог удержать слов восхищения. Город раскинулся по обеим берегам Волхова. На правом берегу был Торг, несколько сотен ладей ждали разгрузки у деревянных причалов, называвшихся по-местному вымолами. Бесконечные ряды лавок тянулись от берега в город. Суета на берегу напомнила Харальду ярмарку в Упсале, только народу на берегу толпилось гораздо больше.

– Мы попали на ярмарку? – спросил он.

– В Хольмгарде каждый день ярмарка, – усмехнулся купец.

На правом берегу Волхова возвышается холм, давший название городу Хольмгарду. На холме располагался двор конунга Ярицлейва, палаты его супруги Ингигерды и дома знатных людей. На противоположном берегу реки находятся Людин и Неревский концы. В первом из них, Людине, живут кривичи, чей язык и обычаи схожи с ильменскими словенами. В Неревском конце живет неря, или меря, чей язык схож с саамами, обитающими в Финмарке. В давние времена каждый конец был самостоятельным селением, но потом они разрослись и слились в один город.

Между Людиным концом и Неревским концом стоит крепость, а за валом и крепостными стенами возвышается церковь Святой Софии. Во времена Харальда она была деревянной, а когда она сгорела, конунг Ярицлейв повелел построить на ее месте каменную церковь. Но даже деревянная церковь была весьма высокой и имела тринадцать верхов по числу двенадцати святых апостолов и Господа нашего Иисуса Христа. Тринадцатиглавая церковь была столь великолепна, что затмевала языческое капище в Упсале. Увидев, насколько Святая София выше и красивее Двора Богов, Харальд сразу же понял, что Господь наш Иисус Христос гораздо сильнее и могущественнее Одина, Тора и Фрейера. Тогда Харальд снял с себя молот Тора и перевернул его так, чтобы он походил на крест.

Они подплыли к Великому мосту, который соединял оба берега, и Харальд сказал:

– Никогда я не видывал такого длинного и широкого моста. И мне кажется удивительным столько людей, собравшихся в одном месте. Их больше, чем во всей Норвегии. Однако я слышал, как славяне между собой называют Хольмгард новым городом. Почему?

– Старый город находится недалеко отсюда, – пояснил Хрольв Гардский. – Говорят, будто Старый город основал Рюрик, коего словены считают своим первым конунгом. Сейчас мы плывем туда, чтобы попросить кров у Эймунда, сына Хринга, твоего четвероюродного брата.

 

Глава 18

Прядь об Эймунде

Проплыв мимо Хольмгарда, Харальд и его спутники достигли Старого города, располагавшегося на мысу, который с двух сторон омывал Волхов. С противоположной стороны мыса был прорыт глубокий ров, заполненный водой, так что Старый город стоял как бы на острове. Вершину холма занимала крепость, к стенам которой примыкали жилища ремесленников и торговцев, построенные по шведскому образцу.

Пристав к берегу, они дали знать о своем приезде Эймунду, сыну Хринга, имевшему хороший дом в Старом городе. Эймунд был знатным человеком, праправнуком конунга Харальда Прекрасноволосого. О его подвигах рассказывается в «Пряди об Эймунде». И хотя о нем сложили только прядь, а не полную сагу, все почитали его достойным и храбрым мужем. Он был не стар годами, но изранен в битвах. Услышав о прибытии знатных гостей, он вышел на берег, чтобы учтиво приветствовать Харальда и его друзей. Их проводили в просторные покои. Харальда усадили на почетное сиденье и принесли ему изысканные яства.

Поздним вечером, после отдыха, он зашел в спальню хозяина и увидел, что Эймунд сидит на постели и держится за голову.

– Ты болен? – спросил Харальд.

– Иногда меня мучают ужасные головные боли, – с трудом выговорил Эймунд. – Словно тролль забрался в череп и грызет его изнутри. Но я постараюсь пересилить боль, чтобы обстоятельно поговорить с соотечественником. Знай, Харальд, что в молодости я был морским конунгом. Однажды, вернувшись домой, я узнал печальную новость. Мой отец был в числе пяти конунгов, которых в одно утро лишил власти Олав Толстый. Твой брат приказал убить их или изувечить. Но в моем сердце не было жажды мести, потому что в детстве я воспитывался вместе с твоим братом и мы играли с ним в игры, подобающие будущим воинам. Я сказал своей дружине, что не подниму боевого щита против Олава конунга, моего побратима. Но при тех великих обидах, что случились между нами, я не хочу отдаваться на его милость и навсегда покину Норвегию.

Эймунд рассказал, что решил поискать счастья в Гардарике. К нему присоединилось много людей, не желавших терпеть притеснений со стороны Олава Толстого. Норманны прибыли к Ярицлейву Хромцу, сыну конунга Вальдемара Старого. Их встретили с почетом и обещали платить каждому воину эйрир серебра, а каждому рулевому на корабле – еще половину эйрира. И такой договор должен был стоять двенадцать месяцев.

– Один эйрир серебра за двенадцать месяцев службы? Так мало? – озадаченно переспросил Харальд.

Эймунд же сказал с горечью:

– И на это конунг пошел лишь после того, как мы согласились взять плату бобрами и соболями, которых легко добыть в Гардарике. Впрочем, нам неплохо жилось в Хольмгарде. Хромец велел выстроить для нашей дружины хороший дом близ Торга и убрать его дорогими тканями. Повсюду нас встречали с великой честью. Мы заходили в лавки и забирали любые приглянувшиеся нам вещи, а когда купчишки осмеливались заикнуться о деньгах, то мы кулаками выбивали из них дурь. Мы также требовали от купцов меда и вина, а потом развлекались с их женами и дочерьми, не спрашивая их согласия. Не знаю, с какой стати они взбунтовались! Нам пришлось укрыться на Парамоньем дворе, где была переправа через Волхов. Мятежники стали метать огненные стрелы и подожгли двор. Балки рушились вниз, и одна из них свалилась мне на голову. С тех пор боль не отпускает меня. Когда пламя охватило строение, я выломал горящую балку и метнул ее в толпу нападавших. Они подумали, что рушится крыша, и отбежали в сторону, а мы, воспользовавшись их замешательством, выбрались из огня, поспешно сели на лодки и переправились через реку. Конунг Ярицлейв, надо отдать ему должное, встал на сторону нашей дружины. И как же иначе? Ведь норманны – его опора! Конунг заманил предводителей мятежа в свою летнюю усадьбу близ Хольмгарда. Сказал им, что хочет мириться. Они поверили, глупые торговцы! Мы полной мерой отплатили им за погибших товарищей. Как я рубил секирой! От моих ударов их головы отлетали, словно щепки при рубке поленьев для угля! Но на Ярицлейва нельзя положиться. Хромец двуличен и думает только о своей выгоде. Стоило ему получить весть о смерти Вальдемара Старого, как мятежные торговцы были прощены, а мы не получили виры за своих погибших. Ты слышал о междоусобице между сыновьями Вальдемара Старого?

– Я слышал, что Свя… тополк, если я правильно произношу это сложное имя, хотел захватить власть мимо старшего в роде.

– Тебя ввели в заблуждение, когда сказали, что старшим в роде был Ярицлейв Хромец. На самом деле старшим был Святополк. Отец не любил его, потому что считал не сыном, а только племянником. Ведь Вальдемар Старый тоже не был старшим в роде. Старшим был Ярополк, он и стал конунгом. Что касается Вальдемара, то ему пришлось бежать за море. Через некоторое время он вернулся и привел с собой норманнов. Их секиры проложили ему путь на престол. Ярополк пришел мириться с братом, но в дверях его поджидали двое норманнов, которые подняли конунга под пазухи на ножи. Расправившись с братом, Вальдемар взял в жены его вдову Рогнеду. Она была брюхата и вскоре родила сына Святополка. Поэтому говорили, что Святополк родился от одной матери и двух отцов. Вальдемар держал его в отдалении, а в последние годы своей жизни заточил в подземную темницу. После его смерти жители Кэнугарда возвели Святополка на престол. Хромец принес брату клятву на верность, но при этом задумал свергнуть его и самому стать конунгом всей Гардарики. Сейчас Хромец уверяет, что Святополк якобы обманом захватил власть. Подкупленные им монахи подчистили письмена, но даже могущественный Ярицлейв не может уничтожить свидетельств, опровергающих его ложь. Я подарю тебе серебряную монету.

Эймунд дал Харальду серебряный кружок. На одной стороне был отчеканен трезубец, а на другой – конунг, восседающий на престоле. Вокруг шла непонятная надпись.

– Хотя я не умею читать славянские письмена, мне перевели, что тут начертано: «Святополк на престоле, а это его серебро».

– У меня есть серебро Ярицлейва, – сказал Харальд, показывая монету, полученную при покупке меча.

– Твоя монета лишний раз доказывает правоту моих слов. Взгляни, на ней нет Ярицлейва, а только святой Георгий. На ней также нет надписи, что Ярицлейв сидит на престоле. Эта монета вассала. Хромец дорого дал бы, чтобы перелить уличающее его серебро, но оно уже разошлось по всему свету.

Эймунд поведал, как Ярицлейв выступил против старшего брата. Полки сошлись на Днепре. Река была посередине; разница по силам была между ними невелика, но Ярицлейв медлил вступить в битву. Норманны роптали: «Чего мы ждем?» Эймунд с раздражением отвечал: «Нашему конунгу рать недругов кажется слишком мала». Норманны пошли к Ярицлейву спросить, собирается ли он начать бой. Конунг ответил, что войско врага слабеет с каждым днем. Эймунд возразил: «А мне кажется иначе, господин: когда мы пришли сюда, мне сначала казалось, что у противника мало воинов в каждом шатре и стан только для виду устроен большой, а теперь уже не то – им приходится ставить еще шатры или жить снаружи, а у вас много войска разошлось домой по волостям, и ненадежно оно, господин». Конунг спросил: «Что же теперь делать?» Эймунд посоветовал начать битву, пока есть надежда на победу.

Так и было сделано. Затрубили к бою, подняли знамена, и обе стороны стали готовиться к битве. Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и вскоре пало много людей. Норманны предприняли сильный натиск и напали в открытый щит. Они прорвали строй противника и обратили его в бегство, убив так много людей, что было бы долго перечислять их имена. И бросилось войско бежать, так что не было сопротивления, и те, кто спасся, бежали в леса и так остались в живых. Говорили, что Святополк погиб в той битве.

Ярицлейв конунг вознаградил норманнов и сказал, что более не нуждается в их услугах, так как Святополк мертв и наступил мир. Эймунд спросил конунга: «Его, верно, похоронили с пышностью, но где его могила?» Ярицлейв ответил, что не знает. На это Эймунд сказал: «Подобает, господин, вашему высокому достоинству знать о вашем брате, таком же знатном, как вы, – где он положен. Но я подозреваю, что ваши воины неверно сказали, и нет еще верных вестей об этом деле». Так и вышло. Слухи о смерти Святополка оказались ложными. Он вернулся, и усобица вспыхнула с новой силой. Тогда я пришел к Хромцу и сказал: «Мы, норманны, знаем толк в военных хитростях. Как же быть, господин, если мы доберемся до твоего брата – убить его или нет?» Конунг дал уклончивый ответ: «Не стану я ни побуждать людей к бою с братом, ни винить их, если его убьют». Тогда мы решили действовать по своему усмотрению. Я получил весть от соглядаев, которых имел среди людей конунга, что он со своим войском придет на реку Альту. Я сейчас же взял двенадцать человек, среди которых были мой родич Рагнар, Гарда-Кетиль, Аскель, двое Тордов и исландец Бьерн. Мы оседлали коней и выехали, снарядившись купцами.

Никто не знал, что значит эта поездка и какую они задумали хитрость. Эймунд со своими людьми доехал до Альты и увидел лес, в котором была просека и рос большой дуб. Лучшего места для стоянки нельзя было найти. Они обошли вокруг дуба, обдумывая, где лучшее место для шатра конунга. Тогда сказал Эймунд: «Мне кажется, здесь конунг поставит свой стан. Мне говорили, что он всегда становится поближе к лесу, чтобы легче скрыться, если понадобится». Они спрятались в лесу и ближе к ночи услышали шум и увидели большое войско, впереди которого несли знамя. Войско повернуло к просеке и разбило стан там, где было лучше, как догадался Эймунд. Ближе к лесу поставили шатер конунга, роскошный и хорошо устроенный, с высоким шестом сверху, а на нем – позолоченный шар. Они видели из лесу все, что делалось в стане врага, и держались тихо. В шатрах зажглись огни, и они поняли, что там готовят пищу. Потом конунг и его приближенные долго пировали и пили много хмельного. Наконец, глубокой ночью все заснули, и лагерь погрузился в тишину.

Эймунд разделил своих людей. Шесть человек он оставил в лесу, чтобы они стерегли коней и были готовы, если скоро понадобится выступить, а шесть человек пошли с ним. Эймунд, Рагнар и исландец Бьерн подкрались к шатру. Они завязали петлю на веревке, надели ее на древко копья, подняли до верхушки шатра и накинули на позолоченный шар. Другой конец веревки они привязали к согнутым ветвям дерева. Все было сделано тихо. Эймунд подошел поближе к шатру и дернул за веревку. Она дрогнула – это был условный знак. Исландец Бьёрн тотчас же отпустил согнутые ветви. Они выпрямились, сорвали шатер конунга и закинули его в лес.

– Я хорошо заприметил место, где лег спать конунг, – рассказывал Эймунд. – Бросившись к этому месту, я одним ударом меча перерубил шею конунга. Поднялся шум. Все бегали и кричали, не понимая, что происходит. Но прежде чем они зажгли огни, мы исчезли, прихватив с собой голову конунга. Отрубленную голову я преподнес Ярицлейву. Конунг густо покраснел и поспешно сказал: «Господь свидетель, я не приказывал убивать брата! Вы совершили это по своей воле». Потом он спросил: «Видел вас, варягов, кто-либо из людей брата?» Я ответил, что мы прокрались в стан конунга глубокой ночью и улизнули незамеченными, когда поднялся шум. «Думаю, они соберут тинг и будут подозревать друг друга, потому что никто не видел нас. Потом они разойдутся в несогласии, и ни один не станет верить другому и не пойдет с ним вместе». – «Хорошо, если так, – с облегчением сказал конунг. – Не говорите никому об этом деле. Я же дам каждому из твоих людей по эйриру золотом, но только в том случае, если они будут держать язык за зубами».

– Таким образом Хромец добыл престол и стал повелителем Гардарики. Он по-прежнему скуп и жалуется, что для него большое разорение платить нам в мирное время. Между тем мои люди немало потеряли: иные ноги или руки, или какие-нибудь члены, или у них попорчено боевое оружие; многое мы потратили. Я решил, что нам лучше уйти от Хромца во владения более щедрого конунга и там поискать себе чести. У Ярицлейва есть брат Мстислав, доблестный воин, ходивший войной на Хромца. Он признал Ярицлейва старшим конунгом, но правит по своей воле, почти не спрашивая брата. Они поделили земли: Хромец собирает дань по одной стороне Днепра, его брат – с другой. Ярицлейв опасается его доблести и поэтому предпочитает жить подальше от него – в Хольмгарде, а не в Кэнугарде, где жил его отец. Есть еще конунг Вартилав, коего словены именуют Брячиславом. Он правит в Палтескью, или Полоцке. Он приходится племянником Ярицлейву и также воевал с ним. Сейчас они замирились, хотя согласие между ними непрочно. Вартилав зовет на службу мою дружину. Харальд, если хочешь, поедем со мной. От скупого Хромца ты не получишь награды, достойной знатного мужа из рода Инглингов!

Харальд поблагодарил Эймунда за почетное приглашение и сказал:

– Твои речи звучат для меня удивительно. Я думал, что Ярицлейв конунг жесток к золоту и не жалеет его для своих дружинников. Из твоих слов следует обратное. Но все же я останусь в Хольмгарде, а если здешние порядки придутся мне не по нраву, присоединюсь к твоим людям.

– Мы будем рады видеть Инглинга в своих рядах, – заверил его Эймунд.

Эймунд, сын Хринга, был в большой обиде на Ярицлейва Мудрого и вскоре уехал от него со своими людьми и поступил на службу к Вартилаву, которого также именовали Брячиславом. Он доблестно служил этому конунгу и не дожил до старости. Эймунд умер без наследников, и умер от болезни, и это была большая потеря для всего народа, потому что не бывало в Гардарике иноземца более мудрого. И это все о нем.

 

Глава 19

Ингигерд, супруга конунга

На следующий день Харальд и Рёнгвальд отправились к супруге конунга Ингигерд. Она была дочерью конунга свеев Олава Скотконунга. Сначала за нее сватался Олав Толстый. Будучи наслышана о доблести норвежца, она благосклонно отнеслась к сватовству. Но Олав Скотконунг и слышать не хотел о таком зяте, потому что считал Норвегию своей вотчиной, захваченной Олавом Толстым. При дворе шведского конунга норвежского соседа звали не иначе, как «этот толстый человек», и отец Ингигерд приходил в ярость, если кто-нибудь называл норвежца конунгом. Олав Скотконунг явился на всесвейский тинг в Упсале и объявил, что хочет идти войной на Норвегию и предать эту страну огню и мечу. Его слова пришлись не по сердцу бондам, терпевшим убытки от вражды с соседями. Лагман Торгнюр поднялся со своего места и произнес речь: «Мы, бонды, требуем, чтобы ты заключил мир с Олавом Толстым, конунгом Норвегии, и отдал ему в жены свою дочь. А если ты не пожелаешь сделать то, что мы требуем, мы восстанем и убьем тебя. Так раньше поступали наши предки: они топили неугодных конунгов в трясине на Мулатинге». Тут бонды, собравшиеся на тинг, стали бряцать оружием и угрожать конунгу. Олав Скотконунг испугался и дал торжественную клятву заключить мир с норвежцами.

Было условлено, что шведский и норвежский конунги встретятся на реке Эльв, являвшейся границей между двумя державами. На берегу реки должна была состояться свадьба Олава Толстого и Ингигерд. Норвежский конунг прибыл в условленное время с большой свитой и богатыми свадебными дарами, но не нашел никого из свеев. Прождав понапрасну, Олав Толстый получил известие, что в Упсале находятся послы Ярицлейва Мудрого, посватавшегося к Ингигерд. Шведский конунг с радостью отдал ему дочь. Он нарушил клятву из-за вражды к норвежцам, а также потому, что союз с восточным соседом был более почетным и выгодным. Взамен шведский конунг предложил Олаву Толстому свою дочь Астрид от наложницы из племени вендов. И хотя за ней дали такое же приданое, какое дали за Ингигерд, все говорили, что подобный брак был обидным для норвежца. Ведь, хотя Астрид являлась дочерью конунга, ее мать была рабыней из Страны Вендов. Астрид родила Олаву Толстому сына Магнуса, которого конунг после своего изгнания отвез в Гардарику и отдал на воспитание Ярицлейву и Ингигерд.

Харальд часто слышал от брата об Ингигерд и с волнением ожидал встречи с супругой повелителя Гардарики. Ладья причалила к бревенчатому вымолу, где их встретили знатные словены. До палат княгини было рукой подать, но Харальду и Рёнгвальду подали коней под роскошными седлами. Конская сбруя была украшена серебром, а коней вели под уздцы слуги в богатых одеяниях. Улицу сплошь покрывал бревенчатый настил из таких толстых и хороших бревен, что из них можно было построить десять кораблей. И все улицы в этом удивительном городе имели деревянное покрытие так, что по ним можно было ходить, не замарав обуви. Все это несказанно удивило Харальда, которому еще не доводилось видеть ничего подобного ни в Норвегии, ни в Швеции.

Палаты княгини превосходили самое смелое воображение. Они были достойны стоять в Асгарде, небесной обители асов. Высокую крышу палат украшал резной конек, а наличники окон покрыты затейливой резьбой. В окна была вставлена прозрачная слюда, Харальду оставалось только дивиться богатству повелителя Гардарики. В доме Сигурда Свиньи не имелось окон. Отец не позволил бы пропадать теплу ради скудного света. Да что говорить, если даже крыльцо, которое вело в палаты княгини, было выше отцовского дома.

Когда Харальд переступил порог, Ингигерд встала со своего места и заключила его в крепкие объятья. Он поразился ее сходству с Астой, своей матерью. Лицом, ростом, статью, цветом глаз она походила на Асту, только помоложе. Ингигерд была облачена в просторное платье, собранное у ворота и заколотое подковообразной фибулой из чистого золота. Застежки поменьше стягивали два разреза спереди. Их можно было быстро снять и дать грудь младенцу, ибо Ингигерд каждый год радовала супруга сыном или дочерью.

– Приветствую тебя, Харальд! – ласково сказала она. – Увы, нам известно о несчастной участи Олава! Я была обещана твоему брату и послала ему в подарок плащ с золотым шитьем и серебряный пояс. И хотя наш брак расстроился, в моем сердце сохранилось место для бывшего жениха. Когда Ярицлейв велел возвести для меня эти просторные палаты, он спросил, довольна ли я их великолепием. Я отвечала, что палаты прекрасны, но мне больше по душе палаты бедного норвежского конунга. Ярицлейв был в гневе, но, когда твой брат явился к его двору, он радушно принял его. Мы много времени проводили вместе с Олавом, вспоминали Северные Страны и наши обычаи. Мы ездили на охоту с собаками и ястребами и скакали так быстро, что наши придворные не поспевали за нами. По моей просьбе Ярицлейв собирался дать Олаву богатое ярлство, называемое Булгарией. Оно граничит с Восточными Странами, а по великой реке, протекающей через Булгарию, плавает множество купеческих судов. Но Олав решил вернуться в Норвегию. Мы с супругом уговорили его не брать в опасное путешествие маленького Магнуса. Он остался в нашей семье, и мы с мужем воспитываем его как родного сына. Сейчас ты увидишь племянника.

По приказу Ингигерд в зал привели детей. Они вошли в сопровождении многочисленных нянек. Дети дичились незнакомца и прятались за материнский подол. Ингигерд мягко подтолкнула вперед десятилетнего мальчика, опустившего русую голову.

– Вот мой старший сын Вальдемар Ярицлейвсон и его братья Изяслав и Святослав. А это младшенький Хольти, – сказала Ингигерд, принимая из рук няньки спящего младенца.

В отличие от светлых старших братьев, Хольти был смугл и темноволос и чем-то неуловимо напоминал Олава Толстого. Таким же темноволосым был мальчик семи или восьми лет, которого Ингигерд подтолкнула к Харальду со словами:

– А это мой названый сын, которого я люблю не меньше, чем собственных детей. Магнус Олавсон, твой племянник.

Харальд впервые видел своего племянника. Его увезли в Гардарику малым ребенком, и с тех пор он жил в семье Ярицлейва Мудрого. Он был сверстником Изяслава, но если тот прятался за мать, то Магнус стоял смело, держа в руках игрушечный лук. Стоило Харальду сделать шаг вперед, чтобы обнять племянника, как мальчишка натянул тетиву и выстрелил из лука. Метко пущенная игрушечная стрела рассекла ему бровь.

– Магнус! Зачем ты это сделал? – мягко укорила ребенка Ингигерд.

Первым желанием Харальда было схватить дерзкого племянника за ухо и как следует отодрать, чтобы внушить почтение к старшим. Но, переведя взгляд на Ингигерд, смотревшую на Магнуса с материнской улыбкой, он понял, что жена конунга простит мальчишке любую выходку. Неожиданно у него нашлась заступница. Одна из дочерей Ингигерд, младшая по возрасту, выступила из-за спины матери и гневно воскликнула:

– Магнус гнус!

Девочка была одета как взрослая в голубую накидку тонкого сукна, а под накидкой – ярко-красное платье с серебряным пояском. Дивной красоты волосы ниспадали золотым потоком и были перехвачены серебряной тесьмой, чтобы не мешать при ходьбе.

– Эллисив Ярицлейвдоттир! – строго вымолвила мать. – Помни, что ты женщина, и никогда не вмешивайся в мужские дела!

Однако девочка была упрямой. Она топнула крошечной ножкой, обутой в сафьяновый сапожок, и воскликнула:

– Магнус хуже гнуса! Он всегда стреляет исподтишка!

Стоя за спиной Ингигерд, Магнус корчил рожи девочке. Окончательно рассердившись, она бросилась к мальчишке, выхватила из его рук лук и ударила его этой игрушкой. Ингигерд вскипела от гнева:

– Какое непослушное дитя! Увести ее и в наказание не давать сегодня меда и грецких орехов!

Слуги поспешили увести детей, и Ингигерд сказала с затаенной гордостью:

– Они часто ссорятся, потому что обладают гордым нравом, как и подобает детям конунга. Только Хольти пока сосет грудь и спит. Но, когда он вырастет, будет таким же доблестным витязем, каким был Олав Толстый. Мой супруг Ярицлейв скоро вернется и будет рад увидеть тебя. А пока приходи каждый день в мои палаты. Надеюсь, ты подружишься с племянником и заменишь ему отца.

Каждое утро Харальд вместе с Рёнгвальдом, а иногда и без него отправлялся в Хольмгард. Его всегда сопровождал исландец Халльдор, следивший за тем, чтобы воры не украли что-нибудь у зазевавшегося господина. Действительно, Харальд ходил по улицам с открытым ртом, не переставая удивляться хитроумию новгородцев. Вдоль улиц тянулись бревна, которые поначалу казались самыми обыкновенными обтесанными стволами елей. Приглядевшись, он обнаружил, что это полые, выдолбленные стволы, по которым текут сточные воды. В Упсале помои выплескивали прямо на улицу, зачастую на головы прохожих, а в Хольмгарде нечистоты по деревянным трубам сливали в Волхов ниже по течению реки.

Самой широкой городской улицей была улица Славная на Торговой стороне. К ней примыкало множество других улиц, выходивших на Волхов. Продолжением Славной улицы являлся Пробойный, или Сурожский, ряд, пересекавший Торг. Говорили, что на Торгу две тысячи лавок, а Харальду казалось, что их гораздо больше. Теперь он с ухмылкой вспоминал ярмарку в Упсале, когда-то казавшуюся ему многолюдной. С разноязыкой новгородской толпой ничто не могло сравниться. Тысячи людей бродили по Торгу. От Пробойного ряда расходилась паутина рядов, и в каждом торговали каким-либо одним видом товара – сукном, мехами, кузнечными изделиями, деревянными бочонками и братинами. Здесь можно было найти товар на любой вкус и мошну: от парчи до связок лыка для плетения лаптей, от греческих амфор до деревянных ложек, от громоздких телег до костяной иглы. В отдельном ряду продавали скот, в другом ряду на прилавках лежали груды рыбы, выловленной в Ильмень-озере или привезенной издалека. На сотнях очагов, обложенных камнями, варили и жарили пищу. Изголодавшиеся покупатели и продавцы поглощали пареную репу, ели кашу из глиняных мисок, запивали медом и брагой. По торговым рядам бегали дети, предлагавшие освежиться чистой родниковой водой в берестяных туесках.

Харальд часами гулял по Торгу, глазея на различные диковинки. На одном углу задорно отплясывали скоморохи, на другом – водили на цепи медведя, который кланялся и выпрашивал еду. Харальд останавливался послушать гусельщиков, певших старины. На Торгу, как и следовало ожидать, пользовались успехом старины об удачливых купцах – гостях по-славянски.

Ему перевели старину о Садко, который был гусельщиком и ходил по честным пирам потешать купцов да бояр. Перестали звать Садко на пиры. День прошел – не зовут, два дня – не кличут, третий день не приглашают на почетен пир. Пошел Садко ко Ильмень да ко озеру, сел на синь горюч-камень. Ай как начал играть во гусли во яровчаты с утра до вечера! А волна уж как в озере сходилася, а вода ли с песком да смутилася! Вышел из Ильмень-озера водяной царь и говорит таковы слова: «Благодарим-ка, Садке да новгородский! А спотешил нас топерь да ты во озере! А у меня было да как во озере столованье да почестен пир!» Научил водяной царь Садко, как добыть великое богатство.

Гусельщик ударил по звонким струнам и запел с особенным чувством: «Получил шесть лавочек с дорогим он товаром! Ай записался Садко в купцы да в новгородские! Ай как стал ездить торговать да по всем местам, по прочим городам да он по дальним! Ай как стал получать барыши да он великие!» Отойдя от гусельщика, Харальд вспоминал слова старины. Разбогатевший Садко хотел скупить все товары новгородские, но назавтра же торговые ряды вновь заполнились грудами товаров, привезенных со всего света: «А со всего света товары мне не выкупити! Пусть же буду не я богат, Садко, гость торговый, а богаче меня Господин Великий Новгород!»

Харальд был готов согласиться с тем, что нет на свете сокровищ, на которые можно было бы скупить все товары новгородские. Бойкие торговцы старались завлечь покупателей. Сразу двое или трое хватали Харальда за рукав и уговаривали, а иной раз и просто затаскивали в лавки. Если же юный викинг упирался и не хотел заходить в лавку, ему выносили товар на улицу, просили потрогать, пощупать, накидывали ткани или меха на плечи. Он жестом показывал, что у него нет денег, но это нисколько не смущало купцов. В ответ они на пальцах показывали, что сейчас платить не надо, только возьми, а отдашь потом. Особенно приставучим был юркий купчишка, успевший обернуть вокруг Харальда отрез фофудьи – драгоценной восточной ткани. Он заламывал руки и призывал весь Пробойный ряд в свидетели, как к лицу варягу фофудья. Харальд дрогнул, ибо такого одеяния он не видал даже на епископе во время пасхальной службы. Заметив колебания юного викинга, торговец зацокал горячо и непонятно:

– Ать купишь, исты буде на тоби девять кун седьмой гривны, а намъ пять кун да двои резаны. Даждьбох послух – ни векши сверху не прибавил.

Исландец Халльдор, равнодушно взиравший на новгородские лавки, оттер могучим плечом купчишку с фофудьей и сказал только одно слово:

– Хрольв!

Харальд опомнился. Хрольв Гардский строго-настрого предупредил не набирать товаров в долг. По его словам, не столь страшна была «иста», то есть сам долг, сколь «намъ» или лихва с одолженных денег. Харальд уже усвоил местный денежный счет. Гривна составляла полмарки серебром, а в гривне считалось двадцать пять кун, или куньих шкур. Одна куна шла за две с половиной ногаты, то есть лапки с когтями. Еще были резаны – узкие отрезки шкурки, а самой мелкой единицей считалась векша. Разумеется, шкурки не резали, ногаты и резаны употреблялись для счета. Расплачиваться можно было серебром и мехами, а порой и собственной шкурой. Хрольв предупреждал:

– Здешние купцы злые лихоимцы! Только поддайся им и увидишь, как лихва в несколько раз перекроет долг. Продадут за долги все имущество, а то и обратят в рабство. Холопство называется по-ихнему.

– Я из рода Инглингов! Кто посмеет сделать меня рабом?

– Здесь народ своевольный. Сам конунг Ярицлейв не может совладать с дерзкими новгородцами. Спроси Рёнгвальда, он в прошлый раз накупил красивого платья в долг.

– Да уж было дело! – смущенно признался Рёнгвальд. – Прошла одна зима, а к весне я оказался должен столько, сколько не смогли бы выплатить шесть поколений оркнейских ярлов. Счастье, что Олав Толстый собрался в путь, и я уехал с конунгом, ничего не заплатив.

– Ингигерд заплатила твой долг, – сказал Хрольв. – Иначе купцы схватили бы тебя, едва бы ты поставил ногу в ладью.

Харальд видел, как вершится суд по торговым делам. На видном месте стоял огромный навес, подпираемый толстыми столбами. Две сотни человек могли бы разместиться под навесом. Несколько крепких молодых мужчин привели к навесу бонда со связанными руками. Потом появилось несколько знатных людей, окружавших мужа с властным взором. Харальду шепнули, что это сам тысяцкий, который будет разбирать тяжбу между связанным смердом и богатым гостем. Разбирательство не заняло много времени. Судя по довольной улыбке гостя в богатом платье и глухим рыданьям смерда, оно закончилось в пользу богача.

У нас в Исландии, когда у человека есть тяжба, то он выносит ее на тинг. Если он не знаток законов и не умеет произносить убедительные речи, то он привлекает опытного мужа и обещает заплатить ему соответствующее вознаграждение в случае благоприятного исхода дела. Если же он уверен в своих силах и правоте, то он сам выступает перед судьями. Судей много, их выбирают из людей, выдающихся по своим качествам и рассудительности. Они сидят, отгороженные от других людей канатом, чтобы никто не смел дотронуться до них. Но даже на тинге тяжбы далеко не всегда решают справедливо, и многое зависит от того, сколько вооруженных людей приведет с собой тот или иной участник тяжбы. Что касается Гардарики, то там судят немногие знатные люди, и по этой причине дела часто решаются в пользу тех, кто сделает судье хороший подарок.

Харальд убедился, что улыбчивые новгородские купцы не знают снисхождения, когда речь заходит о деньгах. Однажды он пошел на Торг вместе с Хрольвом и задержался у лавки, торгующей стеклянными украшениями. Перед входом висели разноцветные бусы с глазками. Хозяин лавки разговаривал с женщиной, стоявшей у дверей. Он говорил с ней грубо, но стоило появиться покупателю, как его голос стал вкрадчивым и угодливым. Он тотчас же бросился к Харальду, стал показывать ему бусы и на все лады расхваливать товар. Женщина, с которой он разговаривал прежде, обратилась к купцу с упреком:

– Восоли отроков, оже так буде на сестра тебе. Устрашись сраму ради!

– Гости бо сраму не имам, – холодно ответил купец. – Восолю отроков на ны да племянников похолоплю.

Харальд спросил Хрольва, в чем дело, и тот объяснил, что отроки – это слуги судей. Их посылают забрать имущество должника. Сестра задолжала брату, и теперь он грозится прислать отроков, отобрать ее имущество, а детей обратить в кабальных холопов.

– Его зовут Жадислав, – добавил Хрольв. – Я знаю его. За векшу он разорит сестру, а за ногату продаст в рабство мать и отца.

Харальд стыдился платья, которое подарил ему конунг свеев Энунд Углежог. В Упсале оно смотрелось недурно, но в Хольмгарде купцы расхаживали в таких богатых нарядах, что Харальд и Рёнгвальд чувствовали себя изгоями. Сын ярла подбивал Харальда попросить богатую одежду у супруги конунга. Харальду казалось позорным обращаться к Ингигерд, но Рёнгвальд уверял, что в этом нет ничего особенного.

– Ты молодой статный муж знатного рода. Она еще не старуха. Ей должно быть лестно сделать тебе хороший подарок.

– Нет, лучше уж приглядеть двух богатых купцов одного с нами роста и отобрать у них платье, – предложил Харальд.

– Я не против. Но нелегко найти купцов, которые разгуливали бы одни, без стражи. А если ты попросишь Ингигерд, она сразу же подарит нам одежду, – гнул свое Рёнгвальд.

Харальд так и не понял, намекнул ли Рёнгвальд супруге конунга или она сама догадалась о его желании, но вскоре Ингигерд подарила им два красных плаща, обшитых по краям золотой нитью. Они рассыпались в благодарностях, а Ингигерд только усмехнулась:

– Я понимаю, что молодым людям досадно за свое невзрачное платье, когда все кругом ходят разодетые, словно петухи. Но имей в виду, что это не от великого богатства. Словены часто одеваются не по средствам. В Хольмгарде любят пускать пыль в глаза!

Так или иначе, но теперь юный викинг не чувствовал себя убогим бедняком. К роскошному плащу понадобилась обувь. Добротные кожаные туфли, которые Харальд носил со времени битвы при Стикластадире, совсем развалились. Он мечтал о сапогах, но сомневался, может ли позволить себе подобную роскошь. Его отец Сигурд Свинья надевал сапоги только по торжественным случаям, например, когда вернулся из странствий его пасынок Олав Толстый. Тогда он приказал слугам открыть сундук и принести ему расшитый плащ и высокие козловые сапоги. Эти сапоги достались Сигурду от его отца, и он твердо рассчитывал, что Харальд, когда вырастет, тоже будет надевать их по праздникам.

Новгородский сапожник, в чью мастерскую на Торгу зашел Харальд, поклялся, что пошьет варяжскому гостю сапоги, каких не носят даже княжата Ярославичи. Ремесленник вцепился в викинга мертвой хваткой. С первого раза Харальд так и не решился заказать сапоги. Тогда новгородец вручил ему два скрученных куска бересты, на каждом из которых было выцарапано: «Кузьма, сапожник, Селятин сыно», и проводил со словами:

– Память тоби! Не потеряй! Другую бересту дай товарищу, аще он тож восхощет построить сапоги! Дом мой второй от Сурожского ряда, не забудь!

В конце концов Харальд соблазнился, и сапожник с увлечением взялся строить сапоги. Обувка вышла на славу. По правде сказать, смешно было бы ходить в ней по каменистым норвежским тропам. Сапоги из сафьяна порвались бы в первый же день. В таких сапогах надо было ездить верхом или ступать по деревянной новгородской мостовой, не соприкасаясь с грязью и камнями. Если бы Сигурд Свинья узнал бы, во что обошлось тончайшее сафьяновое чудо, он трижды перевернулся бы в гробу.

Прежде чем облачиться в новое платье, Харальд решил посетить басту. У нас в Исландии нет недостатка в горячих источниках, бьющих из-под земли круглый год. Исландцы обкладывают их камнями и делают удобные каменные ложа, наполненные водой. Нередко вокруг таких водоемов возводят земляные стены и накрывают крышей. Там можно купаться ежедневно, и горячая вода ничего не стоит, ибо дана нам по милости Господа нашего. Норвежцам и шведам Господь не ссудил подобной благодати. В этих странах приходится греть воду на огне. Басты строят на краю усадьбы рядом с кузницей, чтобы было безопасно на случай пожара. Чтобы протопить басту, требуется много торфа, поэтому норвежцы и шведы устраивают омовения только в день субботний. В Англии и Франции моются совсем редко, а мыла, которое норманны искусны варить, там совсем не знают и не имеют в нем нужды, так как не имеют обыкновения стирать одежду. Даже господа носят платье до тех пор, пока оно не истлеет. Мужчины жалуются, что их жен легко соблазняют викинги, а все потому, что викинги моются каждую неделю, меняют одежду и расчесывают волосы гребнями.

Харальд последний раз посещал басту в Сигурте, а во время путешествия ограничивался тем, что плавал в реке. Он попросил Хрольва сводить его в басту.

– В этих краях баста называется баней, – объяснил купец.

Баня оказалась небольшой хижиной у края длинного деревянного вымола. У вымола покачивалась ладья, на которую грузили товар, приобретенный Хрольвом Гардским. Купец попросил истопить для них баню. Они разделись, а исландец Халльдор сел снаружи, держа на коленях секиру. Баста – опасное место. Человек наг и безоружен, и его можно убить даже простым ножом. Надобно поведать историю, случившуюся у нас в Исландии. Жил человек по имени Вермунд, по прозвищу Вермунд Тощий. Он отправился в Норвегию добывать себе строевой лес. Норвегией в то время правил ярл Хакон, отец ярла Эймунда, того самого, который несколько лет спустя разорил Адельгьюборг, или Ладогу. Исландец вошел в милость к ярлу, подарив ему серые шкуры. Взамен он выпросил у ярла двух берсерков. Один звался Халли, другой – Лейкнир. Он рассчитывал, что они будут хорошими работниками, но скоро обнаружился нрав берсерков: они не любили работать, зато были склонны к убийствам и подвигам. Тогда Вермунд решил подарить берсерков своему брату Стюру Убийце – тому самому, кто начал кровную распрю, унесшую жизнь моего деда. Вермунд Тощий подумал, что Стюр справится с берсерками, потому что он был им под стать своей силой и свирепостью. Его прозвали Убийцей, потому что он убил тринадцать человек и ни за одного из них не заплатил виры.

Поначалу Стюр Убийца ладил с братьями, но потом младший из братьев, Лейкнир, начал заглядываться на его дочь и попросил ее в жены. Этого Стюр вытерпеть не мог. Он притворно согласился отдать дочь, но предупредил, что хочет испытать братьев: «Здесь недалеко от моего двора находится непроезжая лавовая пустошь. Я часто думаю расчистить ее и проложить дорогу, но мне недостает рабочих рук». Вечером берсерки принялись за дело и трудились всю ночь. Они своротили целые скалы и оттащили их прочь, а кое-где закопали громадные глыбы в землю, а поверху разровняли. Их обуяло тогда крайнее бешенство. К утру они закончили, и это один из величайших подвигов, какие знают люди, и дорога эта будет стоять вечно, пока существует Исландия. Стюр вышел им навстречу, поблагодарил красивыми словами и сказал, что приготовил для них басту, чтобы они как следует вымылись перед свадьбой.

Баста была вырыта в земле, сверху в окошко подавали воду, а к дверям шли ступени. Когда братья спустились вниз, Стюр велел подпереть дверь тяжелым камнем, а на ступени положить скользкую воловью шкуру. Затем он крикнул, чтобы в окошко лили самую горячую воду. Берсерки поняли, что их заманили в ловушку, и начали ломиться в двери. Лейкнир провалился в подпол и сварился в горячей воде, а Халли выбрался наружу, но поскользнулся на воловьей шкуре. На ступенях его уже поджидал Стюр с секирой, которую опустил на шею берсерку. Зная эту историю, осторожный человек не пойдет в басту, не посадив перед входом надежного слугу с оружием в руках.

Когда Харальд вошел внутрь бани, он увидел, что пол сделан из широких деревянных плах. В усадьбе Сигурда Свиньи пол басты был вымощен камнями. В остальном все было знакомо. В центре бани находился открытый очаг. Дрова уже прогорели, оставив красные угли, а едкий дым вышел через отверстие в потолке. Стараясь не касаться покрытых сажей стен, Харальд уселся на полок, устроенный вдоль стен бани.

– Они жгут дрова, а у нас принято топить торфом, – заметил он.

– Словены населяют богатую страну. В этом их счастье и одновременно беда. Они слишком расточительны и не ценят того, что им дали боги, – отозвался Хрольв.

Словенская баня топится не столь жарко, как баста, потому что в басте очаги выложены из мыльного камня, который сохраняет тепло лучше, чем любой другой камень. Мыльный камень добывали только в Норвегии, далеко в горах, из него высекают посуду для варки пищи и высоко ценят за способность вбирать жар и медленно отдавать его. В Финмарке любят топить еще сильнее. Рассказывают, что один финн жаловался, что не может добиться нужного ему тепла, сколько бы дров он ни рубил и ни бросал в очаг. Об этом прослышал дьявол, враг человеческий. Он явился к финну и пообещал сводить его туда, где будет достаточно жара. Язычник согласился, и дьявол отвел его в преисподнюю. Там финна посадили в большой каменный котел, под который стали подбрасывать дрова. Финн радовался и требовал: «Еще жару! Больше жару!» Тогда дьявол рассердился и прогнал финна, который долго горевал, что ему пришлось уйти из такого теплого местечка.

Харальд попросил добавить жара. Старик словен, истопивший баню, плеснул на раскаленные камни ковш кваса. Означенный напиток хорошо утоляет жажду в летнее время. Но чужеземцам следует быть осторожнее с непривычным напитком. Словены приучены к квасу с молодых лет и пьют его в больших количествах. Также квас используют в бане для создания густого и терпкого пара, к которому следует иметь привычку. От неожиданности Харальд задохнулся и опрометью выбежал на вымол. Он стоял, судорожно хватая ртом свежий воздух. Вокруг него сразу же собрались словены. Они глазели на голого юношу и смеялись: «Что словенам здорово, то русам смерть!» Харальд с опаской вернулся в баню. Она по-прежнему была наполнена клубами квасного пара, но не такого густого, как раньше. Харальд осторожно вдохнул квасной воздух. Пар щекотал ноздри и заставлял чихать.

– Не любо? – посмеивался словен. – Тако и апостол Андрей, когда был в Новгороде, дивился нашим обычаям. Видех бани деревянны, и пережгут докрасна, и будут наги и обольются квасом и возьмут на себя прутья младое и бьются сами и до того добьются, что вылезут едва живыми. И то творят по все дни, никем не мучимы, но сами себя мучат!

– О чем он говорит? – спросил Харальд.

– Он говорит, что словены бьют себя вениками в бане, а греки удивляются их поступкам, – перевел Хрольв.

– В басте тоже принято париться вениками! – заметил Харальд.

В усадьбе Сигурда Свиньи летом заготавливали прутья и вязали из них веники. Прутья были голыми и хлестали до крови. В новгородской бане парились вениками с мягкими листьями, причем старик не бил ими по телу, а только нагонял обжигающий жар.

– Таперь надобно облиться студеною водой, – сказал словен. – Али для руси сие непривычно?

Банщик ошибался. Для норманнов, мывшихся в басте, главное удовольствие состояло в том, чтобы выскочить на морозный воздух и поваляться в снегу или окунуться в прорубь, а потом вернуться в жарко натопленное помещение. Харальд выбежал на вымол и прыгнул в Волхов. Переход от жары к холоду был чудесен. Он поплыл через реку. Торговцы на вымоле подбадривали его громкими криками. Харальду понравилась словенская баня. Он приходил на берег Волхова почти каждый день, парился квасом, а потом прыгал в воду с вымола. Новгородцы привыкли к нему и прозвали это место «Харальдов вымол».

 

Глава 20

Златовласая Эллисив

По просьбе супруги конунга Харальд часто приходил в ее роскошные палаты. Ингигерд пожелала, чтобы он разговаривал с детьми на родном языке. Дети конунга знали северный язык, но между собой предпочитали разговаривать на словенском, тем более что почти все слуги были из словен. Даже Магнус подзабыл родной язык и вставлял в свою речь чужие словечки. Племянник держался отчужденно. Как-то он спросил, почему Харальд не закрыл своим телом конунга во время битвы. Харальд ответил, что был ранен и потерял сознание. Мальчик надменно выпятил губу:

– Какое дело конунгу до ран, полученных его слугами? Ты не выполнил свой долг, и тебя следует казнить, как и всех, кто выжил, а не остался на поле боя рядом с конунгом.

– Я не слуга конунга. Он был моим братом, – возразил Харальд.

– Перед конунгом все слуги, – гнул свое Магнус. – Когда я стану конунгом, тебе придется повиноваться.

– Посмотрим, кто из нас займет престол, – сказал Харальд, гневно подняв бровь.

Ярославичи были приветливее. Харальд часто играл с ними. Старший Вальдемар вместе с младшими братьями в шутку нападал на варяга. Они окружали его и пытались поразить игрушечными копьями, издавая воинственные крики. Харальд брал в руку детский деревянный меч и отбивался от Ярославичей. Он показал детям несколько самых простых приемов боя, которым его в свое время научил Храни Путешественник. Ярославичи увлеченно повторяли его движения, подставляя под удары игрушечные щиты. Старшая дочь, Анастасия, сидела в сторонке, наблюдая за игрой братьев. Харальду никогда не доводилось видеть таких изумительных золотых волос, как у нее. Разве только у младшей дочери конунга Эллисив. В отличие от молчаливой и застенчивой сестры, она была шумной и непосредственной. Пожилая мамка не поспевала за девочкой и в отчаянии восклицала:

– Куда ты, Лизавета свет Ярославна!

Когда Харальд вымылся в бане, он расчесал свои русые волосы гребнем из моржовой кости, купленным на Торге. Потом он облачился в красный плащ, натянул на ноги сафьяновые сапоги и в таком виде предстал перед семьей конунга.

Первой к нему выбежала Эллисив. При виде нарядного Харальда она запрыгала от восторга.

– Лепо! Лепо! – приговаривала княжна.

Ярославичи завороженно смотрели на статного варяга в алом плаще, и лишь Магнус скривился:

– Я знаю, кто подарил тебе плащ. Ты бедняк, который довольствуется чужими обносками.

Харальд не стал отвечать дерзкому мальчишке. Его радовал восторг Эллисив. Она показала язык раздосадованному Магнусу, взяла Харальда за руку и отвела его к окну, чтобы лучше разглядеть его наряд. В солнечных лучах, проникавших сквозь слюду, девочка казалась ангелом, сошедшим с небес. Дочь конунга думала не только о телесной красоте Харальда, но также о его душе.

– Ты ведь хрестьянин, Харальд? Тогда выброси свой гадкий амулет! – приказала она не терпящим возражения голосом.

Поколебавшись, Харальд снял лукавый амулет, изображавший одновременно и крест, и молот Тора. Княжна схватила молот Тора и выбросила его во двор. Затем она сняла со своей тонкой шеи золотой крестик и дала его Харальду. Шелковый шнур не мог охватить шею юноши, он просто повесил его на застежку плаща.

С тех пор они часто встречались. Поодаль сидела мамка, не спускавшая глаз с княжны, но Эллисив не обращала на нее внимания. Вопреки надеждам матери, что беседы с гостем из Норвегии помогут ее детям вспомнить северный язык, Эллисив сразу же решила, что Харальд должен говорить по-славянски. Она научила его нескольким словам. Иногда в непривычной его уху речи звучали знакомые звуки. Эллисив показала на огромный дубовый сундук в углу комнаты и произнесла: «ларь». Харальд сразу же понял, потому что на северном языке сундук тоже назывался ларь. Как-то Эллисив сказала по-славянски: «У моей мати много слуг», и Харальд сразу догадался, что означает «много», потому что на его языке это слово звучало похоже. В другой раз Эллисив показала цветные стеклянные глазки, которые нашивали на головной убор, и сказала: «Это глаз!» И Харальд кивнул – действительно «гласс», то есть стекло. Иногда слова имели лишь отдаленное сходство. Эллисив показала гостю свои игрушки – деревянных зверей, среди которых были волк и медведь. Слово «волк» показалось знакомым, а медведь назывался по-другому.

– Вед-медь, – по слогам произносила Эллисив. – Какой же ты непонятливый! Тот, кто ведает, где мед. Ведмеди лакомятся медом, припасенным пчелами.

– В наших лесах полно этих могучих зверей. Но мы называем их именем бер.

– Ну да, медведь спит в берлоге. В логове бера. Похоже.

Разговоры с Эллисив пошли на пользу Харальду. Он начал понимать, о чем толкуют на городских улицах, и сам научился кое-как объясняться, помогая себе жестами.

Однажды Харальд застал Эллисив сидящей на лавке и полностью погруженной в важное дело. Закусив от усердия кончик языка, она держала в тонких перстах оструганную палочку и осторожно водила ее острием по деревянной дощечке, покрытой слоем воска. Один раз она ошиблась, поморщилась от досады, перевернула палочку другой стороной, с которой была плоская лопаточка, загладила воск и нацарапала снова. Закончив дело, она спросила:

– Знаешь ли ты грамоту, Харальд?

– Я умею чертить руны, – гордо ответил он.

– Покажи свое искусство.

Харальд взял деревянные дощечки, скрепленные друг с другом. С обеих сторон их покрывал воск. На навощенной стороне были начертаны незнакомые знаки. Другая сторона оставалась чистой, и Харальд начертил несколько младших рун. Эллисив весело засмеялась, взглянув на волшебные руны:

– Как будто птичка ходила по песку! Я учусь писать глаголицей, а могу и кириллицей. Вот так пишется Е-л-и-з-а-в-е-т-а. – Она дважды начертила на воске свое имя, и обе надписи были совершенно непохожими друг на друга. – Скоро нас будут учить латинским литерам.

Харальд решил проверить познания Эллисив и показал ей две серебряные монеты. Она взяла в свои тонкие ручки монету, подаренную Эймундом, и бойко прочитала: «Святополк на столе», потом перевернула монету другой стороной и прочитала: «А се его серебро». Харальд подумал, что слова Эймунда правдивы. Конунг Святополк был старшим сыном и занимал престол, пока его не сверг младший брат. Что же, тем больше чести для Ярицлейва. Если бы на пути Харальда встали его старшие братья Гутхорм и Хальвдан, он не пощадил бы их. Не в том дело, кто за кем родился. Конунгом становится тот, кто думает о славе, а не тот, чьи помыслы заняты коровами и овцами.

Харальд дал девочке вторую монету. Она прочитала: «Ярославе серебро» – и весело закричала:

– Ведаю, ведаю! Се сребренник батюшки! Но отчего ты, Харальд, не ведаешь нашей грамоты? Я скажу мати, дабы тебя отдали в ученье.

Эллисив поговорила с матерью. Ингигерд удивилась ее словам и при встрече спросила Харальда, правда ли он хочет знать словенскую грамоту.

– Упсальские конунги не имели нужды в знании рун или латинских литеров. Однако мой супруг Ярицлейв умеет писать на нескольких языках и хочет, чтобы дети учились грамоте с самого юного возраста. В прошлом году он повелел собрать многих писцов, которые переводили книги с греческого на славянский язык. Сейчас они сидят при церкви и переписывают божественные книги. Также конунг повелел собрать смышленых отроков и учить их грамоте. По-моему, лучше бы их учили биться на мечах, но я не смею оспаривать повеление супруга. Я скажу, чтобы тебя научили, раз такова твоя прихоть.

Харальд отправился в церковь Святой Софии, находившейся за крепостными стенами на другом берегу Волхова. Он ехал на коне по деревянной мостовой. Исландец Халльдор сопровождал его. Тринадцатиглавая церковь виднелась со всех сторон и служила для них путеводным знаком, потому что иначе они запутались бы в хитросплетении новгородских улочек и переулков. В Хольмгарде каждая улица была обнесена крепкой изгородью и населена в основном родственниками. Хрольв Гардский уверял, что в старые времена не только концы, но даже улицы с околотками представляли собой отдельные селения, окруженные валами и стенами. От них остались только бесконечные изгороди, на которые натыкался Харальд, пытаясь проехать к реке. Храни Путешественник научил его безошибочно находить дорогу в горах и лесах, но в городе Харальд плутал, как женщина, вышедшая за ворота усадьбы. Пять раз они поворачивали коней, упершись в глухую стену, и каждый раз натыкались на новое препятствие. Все дома были на одно лицо, а город казался бесконечным. Харальд чувствовал себя мухой, запутавшейся в паутине. Бесстрастный Халльдор изрек:

– Легче добраться до Гренландии.

Они обратились за помощью к славянским детям, бежавшим за ними и громко смеявшимся над чужеземцем. Двое оборванных отроков взяли его коня под уздцы и повели в нужном направлении. Очень скоро они вывели их к реке. Волхов был рядом, но без посторонней помощи они не нашли бы дороги.

По Великому мосту, который покоился на толстых дубовых сваях, вбитых в речное дно, они проехали на Софийскую сторону. Стража, охранявшая главные ворота, была предупреждена о приезде Харальда и пропустила его в крепость. Он взял коня под уздцы и повел его к храму Святой Софии. Вокруг храма теснилось несколько домов. В одном из них по повелению Ярицлейва учили грамоте детей. Харальд издали увидел две дюжины учеников, сидевших перед крыльцом. Все вышли на двор, прихватив с собой лавки. Ученики были разного возраста: одни совсем дети, другие – гладколицые отроки, но имелось и несколько великовозрастных, обросших бородками. У каждого на коленях лежал свиток бересты. Черноризец, высохший от постоянного умерщвления плоти, чертил посохом буквы на песке и составлял из них отдельные слога. Ученики выцарапывали эти слоги на бересте.

Когда Харальд подошел поближе, все повернулись к знатному чужеземцу и вскочили со своих мест, чтобы его разглядеть. Черноризец быстро навел порядок, нарушенный появлением гостя. Он пустил в ход посох, без разбора колотя по головам своих учеников, и заставил их вернуться на свои места. Учение возобновилось. Сидевшие на передних скамьях переписывали слоги на бересту. Прилежных учеников было немного. Отроки пихали друг друга локтями и шушукались, а великовозрастные лениво развалились на задних лавках и позевывали. Харальд скосил глаза и увидел, что беловолосый отрок, примостившийся на чурбане по соседству, вырезает на бересте всадника. Конь получился большим, а всадник – маленьким, с коротенькими ручками и непомерно длинными ногами, болтавшимися под брюхом коня. Пока отрок был занят рисованием, к нему тихо подкрался черноризец. Выхватив берестяной свиток, он раздраженно крикнул:

– Онуфрий! Опять человечков и лошадей рисовать! Тапереча не обессудь! Выдрать его как сидорову козу!

Великовозрастные ученики оживились. Они освободили лавку, разложили на ней Онуфрия и стащили с него холщовые порты, обнажив худой зад. Один из великовозрастных сел ему на ноги, другой – на голову. Третий, поплевав на руки, взялся за розги. Онуфрий тонко заголосил. Великовозрастные громко гоготали, ученики помладше испуганно крестились и молились, дабы избежать подобной участи. Когда порка закончилась, плачущий отрок встал и с трудом натянул порты. Черноризец наставительно произнес:

– Сказано в книгах: «Сляцы выю его в юности и сокруши ребра его, дондеже млад есть, да не когда ожестев не покориттися». Не злобы ради, а токмо для твоей же пользы велел вогнать тебе разум через задние ворота. Ты к учению спор, но дьявол соблазняет твою юную душу!

Онуфрий утер залитое слезами лицо и, поцеловав руку монаху, примостился на чурбане, охая от боли. Отроки на передних лавках склонились над берестой, а сидевшие на задних лавках впали в привычную полудрему. Через час утомившихся учеников отпустили, и они веселой гурьбой побежали на берег. Черноризец подошел к Харальду и низко поклонился. Он сносно владел северным языком и мог поддержать беседу:

– Княгиня Ирина велела обучить тебя глаголице. Твое желание похвально! Велика ведь бывает польза от учения книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержание. Книги – реки, наполняющие Вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина, ими мы в печали утешаемся. Мудрость бо велика есть, якоже и Соломон, хваляше ю, глаголяше: «Азъ, премудрость, вселих свет и разум и смысл аз призвах. Страх господень…» Иже бо книги часто чтет, тот беседует с Богом или святыми мужами. Нам ведомо, что твой брат Олав погиб от рук поганых за святую веру! Сейчас мы радуемся, видя множество церквей и людей крестьян зело. Но когда я молодым послушником приехал в Новгород вместе с епископом Иоакимом Корсунянином, здесь была только одна церковь Преображения Господня. Языческих же капищ имелось несть числа, и поганые открыто приносили жертвы своим идолам.

Епископ Иоаким, крестивший Хольмгард, был ученейшим мужем, родом из Греческих земель. Дабы ему было легче спасать заблудшие души, конунг дал ему в помощь ярла Добрыню и сильную дружину. Язычники собрали тинг, называемый по-славянски вече, и поклялись не пустить войско в Хольмгард и не дать низвергнуть идолов. И когда Добрыня пришел с дружиной, они, разметав мост великий, вышли на него с оружием и выставили два камнеметательных орудия. Высший же над жрецами славян Богомил, из-за сладкоречивости нареченный Соловей, строго запретил люду покоряться. Лагман Угоняй, называемый по-славянски тысяцким, ездя всюду, вопил: «Лучше нам помереть, нежели богов наших отдать на поругание!»

– Мы же стояли на Торговой стороне, ходили по торжищам и улицам, учили людей, насколько могли, – с воодушевлением рассказывал черноризец. – Но гибнущим в нечестии слово крестное, как апостол сказал, явится безумием и обманом. И так пребывали два дня, несколько сот окрестив. Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышленый и храбрый, приготовил ладьи, избрав от ростовцев пятьсот мужей, ночью переправился выше града на другую сторону и вошел во град и дошел до двора Угоняева. Была жестокая сеча. На рассвете Добрыня также переправился через Волхов и повелел у берега некие дома зажечь, чем люди более всего устрашены были, побежали огонь тушить. Добрыня же велел немедленно идолов сокрушить – деревянные сжечь, каменные изломать, а новгородцам велел приходить креститься. Не хотящих креститься воины насильно приводили и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста. Тогда многие некрещеные заявили о себе, что крещеными были; из-за того повелел всем крещеным кресты деревянные либо медные и оловянные на шею возлагать, а если того не имеют, не верить и крестить. С того дня люди поносили новгородские: «Путята крестит мечом, а Добрыня огнем».

– Мой брат действовал подобным образом, – вставил свое слово Харальд.

Он говорил истину, ибо Олав Толстый не жалел сил для спасения язычников. Однажды осенью он отправился в Вальдрес, где бонды держались языческой веры. Когда бонды узнали, что Олав конунг нагрянул в Вальдрес, они послали ратную стрелу, собрали всех свободных и рабов и отправились навстречу конунгу, так что во многих местах людей почти не осталось. Олав Толстый приказал своим людям сойти на берег и грабить и жечь селения. Когда бонды, собравшиеся на тинг, увидели свои усадьбы в огне и дыму, они разбежались, и каждый бросился домой, посмотреть, осталось ли там хоть что-нибудь. Тогда конунг приказал жечь усадьбы по обоим берегам озера. Тут бонды пришли к нему и запросили пощады и обещали повиноваться ему. Тут уже никто ничего против христианства не говорил. Конунг велел крестить народ.

– У принявших христианство брали заложниками сыновей. Если кто-либо из обращенных потом отступал от истинной веры, его сыновей вешали, – добавил Харальд.

– Твой брат был истинным хрестьянином! Господь воздаст ему за праведные деяния!

Каждый день Харальд приезжал к монаху, обучавшему его славянской грамоте. Харальд был молод и имел свежую память, поэтому учение шло успешно. Он запомнил начертание глаголицы и кириллицы и написание имен Господа нашего Иисуса Христа, конунга Ярицлейва, его супруги Ингигерд и их детей. Прислушиваясь к ученикам, он пытался уловить смысл их речей. Как он понял, большинство из них были купеческими сыновьями и не собирались идти в священники. Наверное, отцы послали их научиться грамоте и счету, необходимому в торговле. Харальд примечал, что многие новгородцы умеют читать и писать. Это казалось странным, потому что руны знали только избранные.

Однажды он гулял по меховому ряду и увидел, как одному купцу принесли бересту. Он развернул ее и прочитал вслух, морща жирный лоб и шевеля толстыми губами: «Грамота от Людослава Хотену. Несдичу пол пяти резаны, а мне еси вдал двои куны. Что твориши? За мною осмь кун и гривна. Пойди же в город. Могу с тобой яти на воду». Прочитав грамоту, купец в гневе разодрал бересту и заговорил цокающим говорком, обращаясь к хозяину соседней лавки:

– Цто твориши? А то и твориши, цто за ним осьм кун да гривна за мех. Божьим судом грозит! Яти с тобой на воду! За гривну и осьм кун? Он суть дурень!

– Вестимо! – кивнул сосед. – Правда тако глаголет: «Оже не буде лица, тогда дати ему железо до полугривны золота; аже ли мене, то на воду; оли до двои гривны; аже мене, то рот».

Харальд уже достаточно знал наречие словен, чтобы понять смысл произнесенных слов. По закону испытание раскаленным железом допускалось, если стороны не могли выставить свидетелей, а спор шел о долге свыше полугривны золотом. Если долг был меньшим, то тяжба решалась испытанием водой, наподобие того, как язычники бросали связанных преступников в воду у ограды Двора Богов в Упсале и смотрели, выплывет человек или утонет. Когда спор касался небольшого долга до двух гривен серебром, то достаточно было открыть рот и произнести клятву.

– Иди до тысяцкого. На подарок не поскупись. Купи мя ярца, – посоветовал сосед, любовно поглаживая мех годовалого бобра.

– Мыси достало, – отмахнулся хозяин лавки.

Ингигерд не знала грамоты, но ей тоже приносили бересту и читали то, что на ней было начертано. Как-то Харальд застал в палатах посадника Константина, сына Добрыни, читавшего берестяную грамоту, присланную с окраины Гардарики: «Литва встала на корелу. Ати буде война, молитеся князю».

– Воевода труса празднует, – сказал посадник. – Не дело князя тягостить!

– Видишь, Харальд, – улыбнулась Ингигерд. – Жене следует смотреть за детьми и домом, а приходится выслушивать донесения ярлов. Скорее бы возвращался мой любезный супруг.

Харальд подумал, что умение читать и писать пригодилось бы воину. Он поделился этой мыслью с Рёнгвальдом, но сын ярла придерживался иного мнения и сказал, что гораздо надежнее старинный способ, когда о войне и походе оповещают, послав стрелу с затупленным наконечником. Харальд не согласился с товарищем. Он подумал, что береста может рассказать гораздо больше, чем затупленная стрела. Главное, чтобы все знали грамоту.

– Здесь, как я погляжу, все грамотные, – заметил Рёнгвальд. – Даже бабы. Я перемигнулся с одной купчихой, так она прислала мне бересту, которую я не могу прочитать.

– Позови Сбыслава. Он объяснит, что от тебя нужно жене купца.

Дружинник Сбыслав прочитал тайную грамоту: «Буди в суббот во ржи али весть ведае».

– Купчиха приглашает тебя на свидание. Я знаю ржаное поле, где встречаются для тайных дел, – загоготал дружинник.

– Покажи мне это место, и я не посрамлю оркнейцев! – самодовольно сказал сын ярла.

Рёнгвальд выпил со Сбыславом за удачное свидание. Потом они выпили еще и еще, послали за медом и пили рог за рогом. Когда же пришла ночь, Сбыслав не мог подняться с лавки, а сын ярла, презрительно посмеявшись над слабостью дружинника, дошел до ладьи, сел в нее и начал грести быстро и уверенно, только почему-то в противоположную от Хольмгарда сторону. Он догреб до Ильмень-озера, и утром его нашли на одном из островков, храпящим на берегу.

Через день купчиха откликнулась очередным посланием: «К тоби дважды посылала бересту. Цто до мени зла имееши, оже еси ко мне в рожь не приходил. Бе ведь яко есть не годен, аже бы ти годен, то притекл».

– Не пойму, что написано, но, кажется, ты ее обидел! – высказал догадку Харальд.

– Пусть ее заберут норны! – простонал Рёнгвальд, держа у висков мокрую тряпку. – Она всего лишь жена купца. Не всем везет, как тебе.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивился Харальд.

– Ингигерд думает, что ты научишь Магнуса и сыновей конунга держать копье и щит. Но все примечают, что ты проводишь больше времени с дочерью конунга, а не с его сыновьями.

– Эллисив… умная девочка… – смутился Харальд.

– К тому же она обещает стать красавицей. Но это неважно. Будь она уродлива, как сотня троллей, найдется тысяча желающих взять ее в жены. Ведь она – дочь повелителя Гардарики. Если тебе посчастливится стать зятем Ярицлейва Мудрого, ты легко возьмешь власть над Норвегией.

Харальд недоуменно воззрился на друга. Маленькая Эллисив и власть над Норвегией – что может быть нелепее? Хотя Рёнгвальд в чем-то прав. Что ни говори, а эта кроха – дочь могущественного конунга, который может отправить за море большую дружину. Впрочем, Эллисив столь молода, что подобные рассуждения просто смешны.

– Эллисив всего шесть или семь зим. Сомневаюсь, что девы из Гардарики выходят замуж в столь юном возрасте.

– Девы быстро взрослеют. Ты уйдешь в два-три викингских похода, а когда вернешься, увидишь ее уже невестой.

– Сначала я хочу увидеть ее отца. Сбыслав сказал, что не далее как завтра Ярицлейв конунг возвращается в Хольмгард. А еще говорят, что конунг скоро отправится в поход!

Услышав эти слова, сын ярла сразу же излечился от похмелья. Отбросив мокрую тряпку, Рёнгвальд вскочил на ноги и восторженно заорал:

– Давно пора! Мой Кроитель Черепов затупился без дела!

 

Глава 21

Ярицлейв Мудрый

Харальд думал, что конунга Ярицлейва Мудрого будет встречать весь Хольмгард от мала до велика. К его удивлению, навстречу конунгу выехали только Ингигерд с детьми и свитой, а также священники и черноризцы. Новгородцы продолжали заниматься своими торговыми делами, как будто в город въезжал не повелитель Гардарики, а обыкновенный купец. Впервые за несколько недель на сером небе показалось яркое солнце, которое как будто радовалось прибытию конунга. Ярицлейва сопровождало множество знатных мужей, чьи великолепные доспехи сверкали под солнечными лучами. Дружинник Сбыслав сказал, что в свите Ярицлейва находится сын покойного конунга ляхов Болеслава.

– Ляхи разорили много наших городов. Однако сейчас все изменилось. Болеслав Храбрый умер, и между его сыновьями встала распря. Власть над ляхами перешла к Мешке, но его братья Беспримка и Тотошка считают себя обделенными. Беспримка прибился ко двору князя Ярослава Владимировича и слезно молит помочь против Мешки.

Дружина Ярицлейва Мудрого подъехала к пригорку, на котором их поджидали Ингигерд и духовенство. Новгородский епископ выступил вперед, сопровождаемый черноризцами, которые несли кресты и иконы. Всадник, ехавший впереди дружины, спешился и, прихрамывая, подошел к епископу за благословением. Харальд глядел во все глаза, стараясь запомнить, как выглядит один из самых могущественных правителей христианского мира. Ярицлейву было около пятидесяти лет. Его пристальный взгляд сразу напомнил Харальду ястреба, высматривающего добычу. Сходство с ястребом усиливал хищный горбатый нос на худом лице. Конунг сильно припадал на правую ногу.

– В какой битве он получил рану? – спросил Харальд.

– В схватке с медведем, – ответил Сбыслав. – В молодости князь любил охотиться на медведей и всегда бил зверя один на один. Но однажды ему попался медведь необычайного размера и силы. Он сильно помял конунга.

Старый черноризец, учивший Харальда славянской грамоте, услышал их беседу и вмешался:

– Сам дьявол обернулся в медведя, чтобы погубить князя Ярослава за его благочестие и любовь к попам и черноризцам. Но когда дьявол начал одолевать, князь вознес молитву святым угодникам, и они лишили чудища адовой силы. Ярослав велел построить церковь на том месте, где одолел нечистую силу. Церковь стоит на берегу Волги, а вокруг уже вырос град немалый, ибо людей тянет на святое место.

Благословив конунга, епископ произнес длинное наставление. Едва он закончил, к конунгу подбежала его дочь. И конечно, это была Эллисив. Она смело бросилась к отцу. Ярицлейв наклонился к маленькой дочери, поднял ее на руки и подбросил высоко в воздух. Эллисив нисколько не испугалась. Она смеялась от удовольствия, когда отец подбрасывал и ловил ее, а конунг вторил ее звонкому смеху. Тогда и другие дети подбежали к отцу, а за ними подошла Ингигерд с младенцем Хольти на руках. Сыновья теребили отца. Вальдемар, который был старше и выше других, держал отца за золотой пояс, а младшие уцепились за полы его платья. Эллисив заливалась смехом, сидя на отцовском плече, а Анастасия робко выглядывала из-за спин братьев. Конунг был счастлив в кругу семьи и по этой причине весьма милостив.

На следующий день Ярицлейв Мудрый принял Харальда в селе Ракомо, расположенном к югу от Новгорода. Туда конунг переезжал на лето из города. Летняя усадьба конунга была устроена с таким же великолепием, как княжеское дворище на Торгу. С трех сторон палаты опоясывало гульбище. Оно находилось под высокой крышей, которую поддерживали резные столбы, но не имело стен. По гульбищу можно было гулять, не боясь дождя или солнечного зноя. Первым человеком, встретившим Харальда, была неугомонная Эллисив. Она выскочила к нему, припрыгивая на одной ножке, а другой выделывала в воздухе разные забавные движения. Харальду захотелось подбросить ее в воздух выше, чем это делал ее отец, но он сдержал свой неразумный порыв, ибо Эллисив была дочерью конунга, чьего расположения он добивался. Эллисив не задумывалась над этим. Она радостно приветствовала гостя, взяла его за руку и повела в палаты.

Харальд думал, что конунг встретит его в тронном зале, облаченный в драгоценные одеяния. Однако Эллисив отвела его во внутренние покои, где не было никакого трона. Ярицлейв Мудрый сидел на лавке у маленького окна и читал толстую книгу. Он перелистывал пергаментные листы и что-то шептал. Эллисив обратилась к отцу:

– Отче! Се мой друг Харальд! Он высокий и сильный, но не сидит на княжестве. Подари ему доброе княжество!

– Добро, дщерь моя! – улыбнулся конунг. – Поди поиграй с сестрой, а мы пока рассудим, что к чему.

Ярицлейв Мудрый свободно говорил на северном языке, хотя его речь была скупа на замысловатые обороты, изобретенные скальдами. Он изъяснялся прямо и просто, как подобало воину.

– У этого окна мы прощались с твоим братом, – сказал он. – Я отговаривал Олава от намерения возвратиться в свое отечество, но он твердил, что вещие сны сулят, что он станет «Perpetuus rex Norvegi». Ты знаешь, что это означает?

– Я не силен в латыни, – признался Харальд. – Однако мой брат столь часто повторял эти слова, что мне ведомо их значение. Вещие сны обманули Олава. Ему не суждено было стать вечным правителем Норвегии.

– Неисповедимы пути Господни! Быть может, вещий сон не лгал. Ведь Олаву обещали вечную власть, а не мимолетную власть земных владык.

Харальд недоуменно внимал Ярицлейву. Конунг говорил на северном языке, но он не понимал его речей. Брат погиб. Значит, его сны оказались ложью. Все просто. О чем же тогда толкует повелитель Гардарики? С другой стороны, Ярицлейва недаром прозвали Мудрым. Но если в его мудреных словах есть смысл, то он скрыт от обыкновенного человека. Кажется, Ярицлейв заметил замешательство Харальда. Конунг попытался растолковать свою мысль:

– Зри в корень! Кто убил Олава?

– Кальв сын Арни, Торстейн Корабельный Мастер и Торир Собака, – без запинки перечислил Харальд.

– Не приходится сомневаться, что все они язычники?

– Кальв крещен, Торстейн – не знаю, а Торир Собака живет на острове далеко на севере по соседству с Финмарком. Он часто ездит в тундру и просит помощи у финских колдунов. Конечно, он язычник.

– Вот видишь! Твой брат пал от рук безбожных язычников. Он погиб за хрестьянскую веру!

Харальд призадумался. Брат погиб, потому что против него выступили лендрманны и другие хёвдинги, не пожелавшие подчиниться его воле. Они склонили на свою сторону бондов, которые не хотели принять новую веру. Правда, в войске Олава было немало язычников. Но все же брат шел в бой с именем Христа. Да, пожалуй, можно сказать, что он умер за христианскую веру. Ярицлейв поспешил развеять последние сомнения:

– Олав погиб как святой мученик. Как мои братья Борис и Глеб, печальники за нашу отчину! Когда умер наш отец Владимир, крестивший славянское племя, Святополк Окаянный обманом воссел на отцовский стол в Киеве. Он созвал киевлян и стал давать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что их отцы и братья были в войске Бориса. Они возвращались назад, не найдя печенегов. Когда они дошли до реки Альты, все сказали Борису: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк, исполнившись беззакония, пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: «Ступайте и убейте брата моего Бориса». Они пришли на Альту ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его. Кончив заутреню, он помолился и сказал так, смотря на икону: «Господи Иисусе Христе! Как ты принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание». И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Святополк Окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его сердце. Святополк же Окаянный задумал убить другого брата, Глеба. Мне же пришла весть от сестры Предславы о смерти отца и злодейском умысле Святополка. Я послал сказать Глебу: «Не ходи в Киев: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком». Глеб был на корабле и, узнав от меня печальные вести, громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате: «Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом». И когда он так молился со слезами, внезапно пришли люди Святополка и захватили его корабль. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка, а тело его бросили на берегу между двумя колодами. Мои невинно убиенные братья соединились на небесах. Они наши печальники и заступники. Светильники сияющие и вечно молящиеся небесному Владыке о нас, грешных!

– Почему они позволили себя зарезать? Отчего не защищали свои жизни с мечом в руке? – удивился Харальд.

– Иисус Христос дал пригвоздить свои руки к кресту ради нашего спасения. Борис и Глеб учат наш своевольный народ смирению и покорности. Терпи и страдай, и тогда тебе воздастся на небесах!

Мысли Харальда путались. Конечно, своенравным бондам неплохо бы научиться смирению. Пусть будут овцами, а не упрямыми баранами! Но пастух не должен быть покорным. Олав принял смерть в жарком сражении, а не ждал убийц, сидя на постели, как братья конунга. Харальд спросил о судьбе Святополка.

– Я изгнал его с помощью варягов и новгородцев, – ответил Ярицлейв. – Потом он несколько раз приходил с королем Болеславом на Киев и другие города. Но через четыре года на реке Альта, на том самом месте, где по его наущению злодейски умертвили Бориса, мы встретились в решающем сражении. Я воздел руки к небу и возопил: «Кровь брата моего вопиет к тебе, Владыка! Отомсти за праведника сего, как отомстил ты за кровь Авеля, обрек Каина на стенание и трепет: так обреки и этого». Была пятница, всходило солнце. Мы сошлись, и началась сеча жестокая, какой еще не видывали, и, за руки хватаясь, рубились, и сходились трижды, так, что текла кровь по низинам. К вечеру Господь даровал мне победу над братоубийцей. Святополк Окаянный бежал в пустыню между ляхами и чехами, где его постиг праведный суд.

– Эймунд, сын Хринга, рассказал, как он убил конунга, – вставил Харальд и сразу же пожалел о сказанном.

Глаза Ярицлейва полыхнули гневом. Когда Олав гневался, немногие осмеливались глядеть ему в лицо. Харальд входил в число этих немногих, потому что был его братом. Но гнев повелителя Гардарики был страшнее гнева брата, и Харальд невольно опустил глаза.

– Эймунд безумец! Разве ты не заметил? – сдерживая ярость, сказал конунг.

– Я знаю, что горящее бревно упало ему на голову, – пробормотал Харальд.

– Святополка Окаянного предала смерти пагубная кара, посланная на него Богом. Теперь же настала пора отомстить ляхам, которые помогали Святополку Окаянному.

– Конунг, прошу оказать мне великую честь, приняв меня в свою дружину. Позвольте называть вас моим Господином.

– Что же, я исполню твое желание. Ты молод, но высок ростом и крепок телом. Докажи свою храбрость, и моя милость не оставит тебя! Твоя служба начнется даже раньше, чем ты думаешь. Найди и приведи с собой нескольких сильных варягов с тяжелыми кулаками и лужеными глотками.

– Господин, мой товарищ Рёнгвальд будет рад оказать услугу конунгу. И купец Хрольв Гардский, а также исландец Халльдор.

– Я помню Рёнгвальда. Он богатырь. Гость Хрольв тоже не уступит дружиннику. Исландца я не знаю, но, надеюсь, он крепкий малый. Возьми их с собой и приходи завтра к Великому мосту. Только… – Ярицлейв окинул оценивающим взглядом Харальда и усмехнулся: – На тебе нарядный плащ. Догадываюсь, что моя супруга не поскупилась на подарки брату своего прежнего жениха. Жаль порвать такую хорошую вещь. Завтра оденьтесь попроще, а мечи и кольчуги оставьте дома… И еще одно. Я велю освободить для вас хороший дом на Торге, обставленный как подобает жилищу знатного человека. Тебе незачем жить в Городище. Будь на моих глазах, и я окажу тебе великие милости.

Вернувшись из Ракомо, Харальд сказал Рёнгвальду, что конунг принял их на службу и завтра испытает их доблесть. Сын ярла был чрезвычайно рад этому обстоятельству и принялся точить свой франкский меч с клеймом мастера Инглерия. Он был очень удивлен, узнав от Харальда, что конунг велел приходить к мосту без оружия и доспехов. Харальд и сам был удивлен, но Ярицлейв Мудрый выразился совершенно определенно. Чтобы не гадать впустую, они обратились за разъяснением к Хрольву Гардскому, знавшему обычаи словен. Купец сказал, что завтра соберется новгородское вече.

– По-нашему, это тинг, – пояснил он. – Здешние жители любят спорить и пререкаться. Ведь это Хольмгард, где множество богатых людей. Каждый имеет свое суждение и горячо его отстаивает. Поэтому вече частенько завершается всеобщим побоищем. Кто одолеет – того и правда. По древнему обычаю, на вече приходят без оружия, иначе они давно перебили бы друг друга.

– На месте конунга я не стал бы придерживаться такого глупого правила, – проворчал Рёнгвальд. – Вооруженный дружинник стоит десяти безоружных бондов. Зачем конунг лишает себя преимущества?

– Однажды Ярицлейв перебил новгородцев с помощью норманнов. Потом ему понадобилась их помощь для войны с братом. Наверное, он не хочет повторять свою ошибку. Но ты не горюй, что придется оставить меч дома. У тебя будет возможность получить рану или даже погибнуть в схватке. Словены шутят, что слово «увечье» происходит от слова «вече», – сказал Хрольв.

– Тогда другое дело! – повеселел Рёнгвальд.

Они пошли на вече, которое, как правильно заметил купец Хрольв, напоминает тинги в Северных Странах. Однако нельзя забывать, что в каждой стране тинги собираются сообразно условиям жизни. В Исландии, Норвегии и Швеции люди в основном селятся в усадьбах, отдаленных друг от друга, тогда как Гардарика – это Страна Городов. Мы, исландцы, в определенное время съезжаемся на Поля Тингов и проводим там две-три недели. В Хольмгарде, насколько нам известно, тинг собирается от случая к случаю, и так как в нем участвуют лишь жители города, то им нет нужды рыть землянки, как исландцам, приезжающим со всех концов страны. Также в Хольмгарде нет Скалы Закона, у подножия которой собирается альтинг. Вече созывается на Торговой стороне, но иногда может собираться на Софийской стороне, смотря по тому, кто является его зачинщиком.

Вече, на которое Ярицлейв Мудрый пригласил Харальда и его товарищей, было созвано по желанию конунга и по этой причине собралось на Торгу недалеко от княжеских палат. Большая толпа народа увеличивалась с каждой минутой за счет людей, прибывавших с Софийской стороны. Харальд начал опасаться, не рухнет ли Великий мост, по которому шла бесконечная вереница новгородцев. Ярицлейв стоял на возвышении и наблюдал, как собирается народ. Конунг был облачен в парчовое платье. Его седеющие волосы покрывала золотая шапка, отороченная соболями. Конунгу было жарко в этот летний вечер, но он стоял не шелохнувшись. За спиной Ярицлейва в почтительном отдалении стоял толстяк в богатом одеянии.

– Бесприм, сын покойного короля ляхов, – шепнул Хрольв.

Бесприм был почти таких же лет, как Ярицлейв Мудрый. Черный как жук, с одутловатым от излишеств лицом, он надменно кривил жирные губы и презрительно глядел на простонародье, заполнившее всю площадь между княжескими палатами и Великим мостом. Новгородцы, как подметил Харальд, столь же недоброжелательно глазели на королевича. Время от времени кто-либо из толпы отпускал шутку, и все вокруг разражались громким смехом. Свита конунга ограждала королевича от враждебной толпы. Дружинники были одеты в старое поношенное платье. Харальд понял, что предстоит большое побоище, и кровь быстрее побежала по его жилам.

Когда все собрались, Ярицлейв Мудрый зычно крикнул с возвышения:

– Новгородцы! Ведомо вам Болеслав помре и посадиша сына своего Мешко мимо старейшего Бесприма.

Князь предлагал идти войной на ляхов, чтобы посадить на престол старшего сына. По толпе прокатился громкий ропот. С разных сторон что-то кричали. Харальд понял, что многие жители Хольмгарда недовольны словами Ярицлейва. У простонародной толпы были свои вожаки. Одного из них подняли на руках, и он возвышался над головами людей.

– Кто этот дерзкий бонд? – спросил Харальд у Хрольва.

– Угоняич. Сын бывшего тысяцкого, то есть лагмана. Один из тех, кто верховодит на той стороне реки. У него много влиятельных друзей.

Вокруг поднятого над толпой Угоняича теснилось много ремесленников и торговцев. Пользуясь их поддержкой, он произнес такую речь:

– Княже! Почто нам бороти по Беспримке? Он суть блудник да бражник. Княже, кинь ему две али три куны убожества его ради да гони взашей!

Толпа отозвалась громким хохотом. Бесприм побледнел от оскорбления. Ярицлейв Мудрый поднял руку, требуя тишины. Князь заговорил о том, что ляхи много раз приходили с мечом. Сейчас удобный случай воздать им сторицей за грабежи и насилия. Князь ляхов Мешко не имеет такой сильной дружины, какая была у его отца. К тому же против него выступили братья. Однако предводитель толпы тут же возразил конунгу, сопровождая свои слова скабрезным смешком:

– Еби лежа, княже!

Новгородцы, стоявшие рядом с Угоняичем, громко захохотали. Находившиеся в задних рядах спрашивали, что он сказал. Им передавали его слова, и по толпе катились волны смеха. Воодушевленный успехом, Угоняич продолжал глумливую речь:

– Не лепо измыслил, княже! Ляхи сотворили зло на Киеве. Почто нам, словенам, вступать в чужое дело? Полянам мщение и вздасть месть ляхам, а нам нужды до них нет!

Вече отозвалось одобрительным шумом. Кто бывал в Гардарике, тот знает, что Хольмгард и Кэнугард – два самых больших города этой страны. Они давние соперники. Жители этих городов не любят друг друга и не упустят случая сказать что-нибудь обидное.

– Кэнугард принадлежит Ярицлейву? – спросил Харальд.

– Да. Раньше конунги жили в Кэнугарде, а сейчас в Хольмгарде. Но я слышал, что конунг хочет снова перебраться в Кэнугард.

– Зачем конунгу нужна помощь торговцев? – недоумевал Рёнгвальд. – У него хорошая дружина. Он победит без этих крикунов.

– Скажи, Рёнгвальд, что в первую очередь необходимо для войны? – задал вопрос Хрольв.

– Сильная дружина, – ответил сын ярла.

– Нет! В первую очередь нужны деньги, чтобы содержать сильную дружину. А что нужно во вторую очередь?

– Мечи и копья.

– Нет. Нужны деньги, чтобы приобрести хорошее оружие. А что необходимо в третью очередь?

– Щиты и прочные доспехи.

– Разве ты купишь все это без денег? Конунгу действительно не нужны воины из торговцев и ремесленников. Он может нанять опытных дружинников из Северных Стран, из Страны Вендов или самых лучших из словен. Но для этого ему нужны деньги, коими богат Хольмгард. Если Ярицлейв одержит верх на тинге, в его казну хлынут золото и серебро для ведения войны. Если одолеют его враги, то придется заключить мир с ляхами.

Устав уговаривать строптивых новгородцев, Ярицлейв Мудрый сделал знак рукой, и вперед выступил смуглолицый епископ с крестом в руках. Воздев к небесам крест, епископ принялся увещевать паству. Он был греком и говорил на языке, непонятном не только Харальду, но и всем словенам, собравшимся на вече. Пожилой черноризец, обучавший Харальда славянской грамоте, с запинкой переводил его слова:

– Постоим за божью веру, ибо ляхи всякое скверное добродетелье мнятся деюще. Благоверный князь Бесприм усовестит ляхов. Все взглаголять языци, якоже дасть им святый дух отвещевати!

Однако Угоняич, поддерживаемый своими сторонниками, не унимался. Без всякого смущения он крикнул епископу:

– Беспримка бо бе чернец, токмо побежаша постов да молитв. То како он поганых смирит, яко сам отвержен от Бога?

Бонд говорил правду. Король Болеслав хотел видеть сына монахом и отправил его в Италию, но беспутный Бесприм, которому наскучили строгие порядки в аббатстве, бежал из стен обители. Услышав обличающую речь, Бесприм с перекошенным от злобы лицом двинулся в сторону кожевенника. Ярицлейв положил на плечо ляха тяжелую руку и оттолкнул назад. Вече шумело больше часа. Конунг имел немало сторонников, особенно на Торговой стороне, хотя они не были столь голосисты, как гости с Софийской стороны. Свои речи произнесли посадник и тысяцкий. Первый говорил за конунга, другой – против. Дважды вперед выступал епископ, склонявший вече к повиновению. Половина новгородцев ответила на его призыв одобрительным криком, половина – недовольным ропотом. Между тем страсти накалялись. То в одном конце площади, то в другом вспыхивали потасовки. Харальд заметил, что переодетые в простое платье дружинники постепенно придвинулись к Угоняичу и взяли его в кольцо.

Спустя некоторое время Ярицлейв Мудрый взялся правой рукой за золотую шапку. То был заранее условленный знак, по которому дружинники ринулись на Угоняича, поднятого над толпой. Они стащили предводителя за ноги, раздавая звонкие удары его сторонникам. Харальд, Рёнгвальд и Хрольв бросились в гущу схватки. Замелькали кулаки. Высокорослый Харальд молотил новгородцев своими длинными руками. Ему тоже досталось. Чей-то тяжелый кулак заехал ему в ухо, и на мгновение он потерял слух. Перед его взором мельтешили окровавленные лица с безмолвно раскрывавшимися ртами, но вместо криков он слышал сплошной звон в ушах. Торговая сторона одолевала благодаря сплоченным действиям дружинников. Шаг за шагом они теснили противника к реке. Харальд и Рёнгвальд оказались на Великом мосту. Сын ярла обхватил руками какого-то толстого купца, поднял его над головой и бросил в Волхов. Харальд последовал примеру товарища. Он крепко уперся ногами в мокрые бревна, а руками хватал новгородцев за ворота рубах и сталкивал их в реку.

Раздавая удары, Харальд вспомнил рассказ Храни Путешественника о подвиге, совершенном Олавом Толстым на Старом Лундунском мосту. Корабли викингов, предводительствуемые Торкелем Высоким, вошли в Темзу и двинулись к мосту, столь широкому, что на нем могли разъехаться две телеги. Корабли были защищены щитами из ивы. Но они плыли под мостом, на них обрушился град камней, пробивавший и щиты, и даже доски палуб. Драккары были вынуждены повернуть назад, и только корабль Олава Толстого сумел пройти под мостом. Олав нырнул в Темзу, проплыл под водой с канатом в зубах и привязал его к сваям, на которых покоился мост. Тридцать гребцов изо всех сил заработали веслами, канат натянулся, выдернул сваи из ила, после чего мост обрушился в воду.

– Храни! – громко воскликнул Харальд. – Ты видишь, что мы бьемся на Великом мосту в Хольмгарде, столь же доблестно, как вы бились на Старом мосту в Лундуне!

Еще мгновение, и люди, пришедшие с Софийской стороны, дрогнули и побежали назад по мосту.

Харальд обернулся. Он увидел Ярицлейва Мудрого. Конунг довольно улыбался. Он одержал победу на вече. Харальд же проявил великую доблесть на глазах конунга. И хотя драка на мосту не может считаться настоящей битвой, Харальд по праву заслужил милость Ярицлейва Мудрого.

 

Глава 22

Реакция поганска

Конунг Ярицлейв Мудрый, соединившись со своим братом Мстиславом, пошел войной на ляхов. Огню и мечу они предали землю ляхов, сполна отомстив за прежние обиды. Конунг ляхов Мешко Второй бежал на юг. Норманны были в войске, преследовавшем беглеца. Харальду доверили отряд, состоявший из древлян. Они говорили на наречии, схожем с языком жителей Хольмгарда, однако ни в чем остальном на них не походили. Они были зверообразны ликом, их волосы и бороды не знали гребня, а плечи покрывали звериные шкуры. Зато древляне были выносливы и не знали усталости даже после самых длительных переходов. Когда Харальд, Рёнгвальд, Сбыслав и даже исландец Халльдор, всегда бесстрастный и равнодушный ко всем невзгодам, валились с ног от утомления, древляне были свежи и полны сил. Дружинник Сбыслав не ладил с древлянами. Они подчинялись его приказам, но делали это неохотно, а когда он отворачивался, передразнивали цокающий говор словена. В свою очередь, словен отзывался о древлянах с нескрываемым презрением:

– Живут звериным обычаем, по-скотски! Едят нечистое, а браков у них нет, но умыкают девиц у воды.

Сбыслав поведал, что древляне убили конунга Ингвара, прадеда Ярицлейва. Конунг Ингвар доверил собирать дань ярлу Свенельду. Вскоре дружина Ингвара взроптала: «Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их конунг – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в Кэнугард, но по дороге поразмыслил и сказал дружине: «Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что Ингвар идет снова, сказали: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». Они вышли навстречу Ингвару и перебили его дружинников, так как их было малое число. Самого же Ингвара древляне привязали за ноги к вершинам согнутых молодых берез, а потом отпустили их.

Конечно, бонды согрешили, убив своего господина. Скажем, впрочем, что Ингвара погубила алчность. Норвежские конунги тоже ездят собирать дань с подвластных им земель. Всю зиму они вместе со своей свитой гостят в усадьбах то одного, то другого хёвдинга. Не обходят стороной и дворы могучих бондов. Хозяин, принимающий знатных гостей, устраивает богатый пир и приносит подарки конунгу и его людям. Однако обычай запрещает конунгам злоупотреблять гостеприимством подданных. Пребывание конунга не должно разорять хозяина. Если конунг ездит со свитой из пяти десятков человек, то, по обычаю, он гостит на богатом дворе одну неделю. Если же его свита составляет семьдесят человек, то пировать полагается не дольше четырех дней.

Хельга, вдова Ингвара, жестоко отомстила древлянам. Хельга сожгла древлянских послов в басте, как Сигрид Гордая сожгла дом с Харальдом Гренландцем и конунгом Виссавальдом из Гардарики. Потом она пошла войной на древлян. С ней ехал Святослав, который был еще ребенком. Таков обычай в Северных Странах, когда викинги берут в походы отроков знатного рода и нарекают их конунгами. Конечно, при них состоят опытные наставники. При Святославе были норманны Свенельд и Асмуд. По обычаю норманнов, конунг Святослав бросил копье во врага. Оно пролетело между ушей коня и упало к его копытам, ибо Святослав был мал. И сказали Свенельд и Асмуд: «Конунг уже начал, последуем, дружина, за конунгом». Они ринулись на древлян и прошли сквозь их строй. Древляне же побежали и затворились в своем городе Искоростене. Все лето стояло войско и не могло взять город, ибо древляне ведали, что после убийства конунга Ингвара им нечего ждать пощады. Тогда вдова конунга Хельга послала к городу со словами: «До чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и согласились на дань и уже возделывают свои нивы и земли, а вы, отказываясь платить дань, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего». Сказала же им Хельга: «Я уже отомстила, когда устроила огненную тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить – хочу только взять с вас дань. Не буду возлагать на вас тяжкой дани, как муж мой. Нет у вас теперь меха и меда, так дайте мне в знак покорности по три голубя да по три воробья». Древляне же обрадовались и дали голубей и воробьев. Хельга же, раздав воинам – кому по голубю, кому по воробью, – приказала привязывать каждому голубю и воробью трут. И когда стало смеркаться, птиц отпустили. Они вернулись в свои гнезда, и так загорелись – где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы, и не было двора, где бы ни горело, и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Хельга воинам своим хватать их. А как взяла город и сожгла его, знатных забрала в плен, а прочих людей убила, а иных отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань. Хельга была первая из правителей Гардарики, кто принял истинную веру. Святость ее явлена всем.

Харальд был восхищен, узнав, как Хельга сожгла древлянский город. Он много раз просил повторить ему этот рассказ и дал себе клятву испробовать уловку, придуманную вдовой конунга. Он старался запоминать все воинские хитрости, о которых повествовали саги и старины. Если же он чего-то не знал, что было простительно по молодости лет, то на выручку всегда приходил Рёнгвальд. Сын ярла Брусси был его другом, советником и помощником в военном деле.

Харальд и Рёнгвальд ехали верхом впереди отряда, чуть поодаль на коне ехал Сбыслав, за ним – молчаливый исландец Халльдор, а за ними быстрым шагом поспевали пешие древляне. Небо был хмурым, шел мелкий дождь, и задувал холодный ветер. Погода напоминала родную Норвегию. Они проезжали малонаселенные места на границе земель ляхов и чехов. Рёнгвальд опасался, что люди конунга Мешко могут устроить засаду на одном из лесистых холмов. Навстречу им вышел человек, облаченный в козлиные шкуры. Он пропах козлом, и за ним покорно трусило стадо из дюжины коз.

– Ты лях? – спросил Харальд.

– Я мильчанин. А вы, должно быть, русы?

В Гардарике подданных конунга Мешко называли ляхами. Однако ляхи себя так не называли, а всегда говорили: мы из племени вислян, мы – мазовшане, мы – куявы и так далее. В свою очередь, они называли русами всех, кто пришел из Гардарики, не делая различия между норманнами, словенами, кривичами, дреговичами, древлянами и иными. Харальд заметил еще одну странность. Большинство подданных Мешко были из племени полян. Всю Польшу назвали так по этому племени, самому многочисленному и знаменитому. Между тем большинство приближенных Ярицлейва тоже называли себя полянами, хотя были выходцами из Кэнугарда на Днепре.

– Где Мешко? – спросил Сбыслав.

– Король со своими людьми был здесь два дня назад, – ответил козопас. – А куда они подались, не ведаю. Может, к Рудным горам или к чехам. Одну ночь они провели рядом с могилой князя Святополка.

Услышав знакомое имя, Харальд спросил:

– О ком он толкует? О брате конунга Ярицлейва?

– Да! – подтвердил Сбыслав, расспросивший пастуха. – Святополк Окаянный умер в этих местах.

– Далеко ли могила?

– О дву кроки – в двух шагах от моей хаты, – отозвался козопас.

Харальд велел мильчанину вести их к кургану конунга. Козопас повел отряд по узкой лесной тропинке. Вскоре они вышли на берег Нисы, вздувшейся от бесконечных дождей. На берегу едва угадывался низкий курган. Его размеры красноречиво свидетельствовали, что рядом со Святополком осталось совсем мало дружинников, справивших скромную тризну по своему окаянному господину. Козопас начал обстоятельно рассказывать:

– Князь Святополк разбил шатер недалеко от моей хаты. Его дружинники отобрали у меня двух коз, а больше взять было нечего и не у кого, потому что здесь пустынные места. Я набрался смелости и пришел к княжескому шатру, чтобы вымолить вознаграждение за свою собственность. Князь обещал, что щедро наградит меня, когда счастье вновь повернется к нему. Но правду говорят: «Лепше гривна данная, незли обещана». Князь не пережил ту ночь. Быть может, всемогущий бог Световид покарал князя за то, что его дружинники забрали моих коз.

Харальд взошел на курган. Ярицлейв конунг говорил, что от могилы Святополка Окаянного исходит страшный смрад. Однако его нос не почуял ничего, кроме сладкого запаха цветов и травы, которую с удовольствием щипали козы. Посмотрев вдаль, Харальд увидел дым за лесом и спросил козопаса, что находится в той стороне.

– Клястор, – кратко ответил пастух.

Толмача не потребовалось. На северном языке звучит почти так же – клёстер, или аббатство. А на словенском языке иначе – монастырь, обитель.

– Дым густой, как от пожара, – заметил Харальд.

– Не великое диво! – пожал плечами пастух. – Без господина дом плачет! Король Мешко бежал, и теперь некому защищать черных служителей Белого Христа. Они низвергли бога Световида, коему поклонялись мильчане, волыняне и поляне. Теперь пришел их черед.

– Ты язычник?

– Я теперь ни рыба, ни выдра. Люди в черных одеждах пришли сюда, окунули меня в холодный ручей и повесили на шею крест. Они сказали, что отныне я христианин и по этой причине должен платить десятину – одну меру ржи и одну меру овса, а если я не имею своего поля и не сею хлеба, то должен отдавать десятину козьей шерстью и мясом. Бог Световид и другие боги довольствовались кровью, когда мильчане резали скот. А черным подавай овес и рожь. Неудивительно, что по всей округе жгут костелы и отбирают то, что они взяли у нас!

– Отведи нас в монастырь кратчайшей дорогой, – приказал Харальд.

Как ни спешили древляне, ведомые пастухом, к их приходу монастырские постройки сгорели дотла. Язычники не только сожгли церковь, что само по себе есть смертный грех, но и свершили деяние, которому нельзя подобрать достойного наказания даже в аду, уготованном всем поганым. Воистину, сам сатана отступился бы перед закоренелыми грешниками, учинившими убийство монахов. Но возблагодарим Господа, ибо доблестный Харальд прибыл на место преступления как раз вовремя, чтобы вырвать из рук язычников двух святых отцов. Злодеи окружили монахов и забрасывали их каменьями. Они были так увлечены своим безумием, что не заметили появления Харальда и его людей. Когда язычники опомнились, было поздно бежать. Люди Харальда схватили злодеев и приставили к их шеям рогатины.

Лица монахов, вырванных из рук обезумевших язычников, были залиты кровью, темные рясы с каштановым отливом разодраны, а из прорех глядели тела, почерневшие от ударов камней. Один из святых отцов был совсем плох, его голова безвольно свисала, на тонзуре зияла огромная рана. Второй монах пострадал меньше. Он быстро пришел в себя и тотчас же возблагодарил Господа и Деву Марию за чудесное спасение. Потом он обратился к Харальду:

– Благодарю тебя, знатный рыцарь! Мне неизвестно твое благородное имя, но думаю, что ты юный принц из заморских земель, коего ниспослало само небо. Увы, мои братья мученически погибли на моих глазах! Мы из монастыря, что стоит в Медзыржеце, и живем по строгому уставу, составленному святым Бенедиктом Нурсийским. Отец-настоятель благословил шестерых братьев основать приорство в этих диких местах. Милостью Господа мы за недолгое время построили костел, возвели общую спальню и трапезную. Ежедневно мы по призыву колокола семикратно молились, ибо сказано в Писании: «Семь раз в день восславил я Тебя». Оставшееся от богослужения время мы, согласно заветам святого Бенедикта, проводили в трудах и заботах. Каждый знал свое дело. К примеру, я, грешный, был санитарным братом – infirmarius sum. Моим долгом был сбор лекарственных трав и уход за заболевшими братьями и всеми путниками, заглянувшими в наше бедное приорство. Чудны были труды братьев, четверо из коих ныне приняли мученическую кончину, а пятый при смерти. Воистину можно сравнить этих пятерых мужей с пятью порталами спасительной купели или пятью мудрыми девами, обладавшими елеем милосердия. Им была свойственна добродетель такого воздержания, что один только дважды, а другой – однажды в неделю принимал пищу, но ни один из них – ежедневно. Пищей же им служили овощи, приготовленные ими самими; хлеб они ели редко, рыбу – никогда; горох и просо им дозволено было вкушать только на Пасху. Пили они чистую воду, и ту в меру. Мясная пища им была противна; взглянуть на женщину означало для них заслужить проклятие.

– Отчего же язычники с такой яростью напали на вас? – недоумевал Харальд.

– Наш приор решил разбить сад и обложил поганых дополнительной податью. Каждый из них должен был ежегодно доставлять семь тележек навоза для монастырского сада. Согласен, нелегкая подать. Зато мы молились за этих заблудших. Даже за ту злую старуху, которая слывет ведьмой.

Санитарный брат указал на старую язычницу, с ненавистью выглядывавшую из-за спин древлян. Она нашарила в траве камень и швырнула им в монаха.

– O, sancta simplicitas! – вздохнул бенедектинец.

В это время из леса донесся звук рога. Рёнгвальд уверенно определил, что так звучит рог Бесприма. Сын ярла не ошибся. Вскоре из леса выехало многочисленное войско. Впереди окруженный блестящей свитой ехал Бесприм. Он совсем не походил на жалкого беглеца, живущего милостью Ярицлейва Мудрого. Он восседал на коне под богатым седлом. Все покорно склоняли головы перед ним, за исключением Харальда и Рёнгвальда, ибо норманны служили повелителю Гардарики и конунг ляхов не имел над ними власти. Бесприм спросил Харальда:

– Ты настиг Мешко?

– Он ушел в землю чехов. Здесь же мы потому, что поганые сожгли монастырь и убили монахов. Мои люди схватили виновных.

– Зачем вы с ними возитесь? Перебить это быдло! – приказал Бесприм.

Харальд не видел причины оспаривать повеление конунга ляхов. Он дал знак древлянам, и те отошли от пленных. Их место заняли конные дружинники Бесприма. Они взяли на изготовку копья и ринулись на богопротивных язычников. Каждый дружинник хотел отличиться на глазах господина, и по этой причине они быстро покончили со своей работой. Злую старуху, швырявшую камнями, тоже пронзили копьем. Мерзкая язычница, не обнаружившая ни тени раскаянья, царапала когтистыми руками древко копья и изрыгала беззубым ртом страшные проклятия. И пока она не издохла на острие копья, ее ведьмин взгляд горел неукротимой ненавистью.

Санитарный брат закрыл уши ладонями и отвернулся, не желая по слабости духа видеть наказание злодеев. Однако на второго бенедектинца предсмертные вопли язычников произвели живительное воздействие. Он очнулся и слабым голосом позвал собрата:

– Брат Барнабаш, осмотри мои раны и скажи мне правду, дабы я приготовился к уходу в мир иной.

Санитарный брат грустно поник головой:

– Брат Кристиан, тяжелые камни размозжили твою плоть. Позволь исполнить над тобой обряд, коим провожают в мир иной.

Барнабаш попросил принести воды, перекрестил ее и помазал собрату глаза, уши, нос, губы, руки, ступни ног, пах, поясницу и даже пупок, как пути проникновения греха. Поясницу, то есть почки, он помазал потому, что они есть вместилище сладострастия у мужчин. Он поднес к глазам умиравшего крест и с глубоким сожалением изрек:

– Прости, брат Кристиан, что не даю тебе причаститься кровью и телом Господа нашего, ибо все сожгли поганые.

– Не горюй, брат Барнабаш. Я ведаю, что даже без святого причастия попаду в райские кущи. Я уже готовился к встрече с апостолом Петром, но Господу угодно было вернуть меня, дабы я исполнил одно важное дело. Мои очи почти ничего не видят, но все же скажи: там, на коне, князь Бесприм?

– Да, это он!

– Пусть он подъедет ближе!

Когда Бесприму передали просьбу монаха, он нахмурился, но все же не стал отказывать умирающему. Конунг подъехал к бенедектинцу. Санитарный брат держал его израненную голову.

– Князь, ты велел перебить поганых, предавших смерти нашу братию. Око за око, зуб за зуб! Так учит Святое Писание! – изрек умирающий Кристиан.

– Так учит Ветхий Завет, а в Новом Завете сказано: «Возлюби ближнего своего», – тихо прошептал Барнабаш.

– Око за око! – упрямо повторил Кристиан. – Князь! Ныне против воинства Христова поднялась реакция поганска! Нечестивцы достают из лесных тайников своих идолов и водружают их на пепелищах Христовых церквей. Разве одно наше приорство обращено во прах? Повсюду разрушают костелы, изгоняют священников и даже покушаются на самих епископов. Они думают, что Мешко никогда не вернется и не накажет их за злодейства. Князь, помирись с братом! Верни ему королевские регалии. Сам же поезжай в Италию в монастырь, куда определил тебя отец. Не гонись за королевским титулом. Воистину, что может быть лучше спасения души, когда молитвами…

Бенедектинец не успел закончить свою проповедь. Бледный от гнева Бесприм взвизгнул:

– Ты дерзнул упомянуть узурпатора Мешко, покусившегося на власть старшего в роде? Гори же в аду, дерзкий монах!

Бесприм поднял на дыбы своего жеребца и обрушил передние копыта на голову святого монаха. Душа брата Кристиана отлетела в небесные угодья, где несть суеты и печали. Погубив праведника, беспутный Бесприм поскакал прочь от монастыря, как черт от молитвы. Дружина в тягостном молчании последовала за конунгом. Харальд с древлянами ехал за дружиной ляхов. Он заметил, что древляне как будто радуются жестокой расправе, которую учинили над монахом. Пастух же, замыкавший шествие со своими козами, откровенно ликовал. Недалеко от могилы Святополка Окаянного пастух свернул к своему дому, а Харальд и Рёнгвальд со своими людьми выехали на берег Нисы.

Они увидели, что дружинники Бесприма столпились у реки в ожидании чьего-то появления. Вскоре на другой стороне показались всадники, чьи доспехи и щиты отличались от вооружения ляхов. Рёнгальд присмотрелся и определил, что это саксы. Племя саксов часто воевало с ляхами, но на сей раз и та и другая стороны были настроены дружелюбно. Ляхи что-то кричали саксам и призывно махали руками, указывая брод в реке. Саксы направили своих коней в воду. Переправа была сложной. Кони с трудом несли всадников, закованных в железо, а тут им пришлось дополнительно бороться со стремниной. Ляхи, столпившиеся на берегу, протягивали тяжеловооруженным воинам копья, чтобы помочь им выбраться на берег. Постепенно весь отряд, состоявший примерно из сотни человек, выбрался на скользкий берег.

Дружинник Сбыслав решил подъехать поближе и узнать, зачем пожаловали саксы. По возвращении он сообщил, что саксов привел Отто Болеславович, младший брат Бесприма.

– Князь Бесприм Болеславович устраивает пир по случаю прибытия брата и зовет нас к себе.

Харальду не хотелось пировать с Беспримом, но отказаться означало нанести оскорбление, и он послал дружинника сказать, что с благодарностью принимает приглашение и будет у конунга. Между тем на берегу Нисы шли приготовления к пиру. Люди Бесприма разожгли костры и разбили большой шатер у кургана Святополка. Слуги пригнали стадо коз, за которыми бежал бедный козопас, умоляя пощадить его единственное достояние. Не обращая внимания на его горестные вопли, слуги быстро забили коз, выпотрошили их, ободрали туши и насадили на вертела. По берегу разнесся дразнящий запах жареного мяса. Козопас пытался пробиться к Бесприму, чтобы попросить плату за своих коз, но его отогнали пинками. Громко рыдая, он побрел домой.

Когда пришло время пира, норманны отправились к шатру конунга. Перед входом стояли два оруженосца и забирали у гостей мечи. Харальд и Рёнгвальд отдали Усыпителя Жизни и Сокрушителя Черепов. Войдя в шатер, они увидели Бесприма, окруженного самыми знатными из своих подданных. Харальда и Рёнгвальда посадили далеко от конунга, проявив пренебрежение к норманнам. Харальд сел, нахмурив брови. Чтобы не глядеть в сторону конунга ляхов, он принялся разглядывать его младшего брата.

Отто Болеславович получил свое имя в честь императора Священной Римской империи германской нации Оттона. Братья были не похожи друг на друга, словно их родила не одна мать Эмнильда, дочь лужицкого князя Добромира, а разные женщины. Отто было около тридцати лет от роду. Стройный и крепкий, он казался совсем молодым по сравнению с Беспримом, унаследовавшим непомерную отцовскую тучность. После смерти отца старший и младший братья были изгнаны средним братом Мешко. Изгнанник Бесприм нашел приют в Гардарике, тогда как Отто скрывался в замке Мейнсинского маркграфа. Мейнсинская марка граничила с землями ляхов и была населена саксами. Когда во владения Мешко с востока вторглись войска Ярицлейва Мудрого, с запада их поддержали саксы. Маркграф Мейнсинский предоставил в распоряжение Отто несколько рыцарей и полсотни министериалов – вассалов, владевших мелкими ленами и обязанных служить своему сеньору. Некоторые министериалы, впрочем, имели собственных вассалов и приводили их на войну.

Рыцарей пригласили в шатер, а министериалы и их слуги пировали под открытым небом. Вместе с ними сидел и дружинник Сбыслав. Слуги принесли пиво в деревянных жбанах. Осветленный отвар был насыщен забродившим овсом и полбой. Пиво было слабеньким, но почетным гостям, приглашенным в шатер, подали особое, или «неистовое» пиво, быстро валившее с ног. Харальд взял руками козлятину, принесенную на щитах. Наспех приготовленное мясо подгорело. Он хотел отрезать кусок получше, но у него не было ножа. Рёнгвальд наклонился к уху Харальда и тихо шепнул, кивая в сторону рыцарей:

– У них под платьем скрамасаксы.

Харальд скосил глаза и увидел, что под одеждой одного из рыцарей явственно обозначились очертания клинка. Скрамасаксы были древним оружием германцев и представляли собой короткие мечи или, если угодно, длинные кинжалы. Само название племени саксов происходило от их оружия. Саксы владели им в совершенстве и наверняка прятали под одеждой скрамасаксы с какой-то тайной целью. Харальд также приметил, что рыцари почти не пьют пива. Сидевший рядом с Отто рыцарь с грубым, иссеченным шрамами лицом только подносил деревянную чашу к бороде, а потом незаметно выливал пиво на землю.

– Они не пьют. И ты только делай вид, что пьешь, – шепнул Харальд своему другу.

Хозяева не замечали подозрительного поведения гостей. Бесприм осушал кубок за кубком. Его приближенные не отставали от своего господина. Пирующие поочередно произносили речи. Когда очередь дошла до покрытого шрамами рыцаря, он сказал:

– Поднимаю кубок за герцога Бесприма! Твой отец Болеслав пошел против воли кайзера Генриха и самовольно возложил на себя королевскую корону. Твой брат Мешко также безосновательно провозгласил себя королем. Хорошо, что ты, Бесприм, не последовал их дурному примеру и отослал кайзеру королевские регалии.

Болеслав Храбрый был другом и союзником императора Священной Римской империи Оттона. Император даже хлопотал перед папой римским о даровании Болеславу королевского титула, но скончался, не закончив дела. Королевская корона досталась венгерскому князю Стефану. Тогда Болеслав самочинно провозгласил себя королем, что вызвало негодование нового императора Генриха Второго. Он признавал повелителя ляхов всего лишь герцогом и вызвал его на суд имперских князей. Дерзкий Болеслав на суд не явился и от королевского титула не отказался. Мешко хотел унаследовать королевский титул, а вот Бесприм поспешил отослать отцовскую корону императору.

– Я хочу быть вассалом императора, если он признает мои права на отцовские владения, – отвечал Бесприм, отрыгивая неистовое пиво.

– Кайзер окажет тебе милость. Но ты, кажется, не слишком веришь кайзеру, если стал союзником русов, – заметил рыцарь, весьма неприязненно взглянув в сторону норманнов.

Харальд сразу же напрягся и подумал, не для них ли с Рёнгвальдом рыцари припасли свои скрамасаксы? Как жаль, что пришлось оставить мечи у входа в шатер! На всякий случай он приметил щит, на котором валялись куски козлятины. Щитом можно будет прикрыться от кинжалов.

– Князь Ярослав уйдет, как пришел, – с пьяным смехом сказал Бесприм. – Сейчас он в нашей столице Гнезно, но кто знает, может быть, укрепившись на троне по милости императора, мы навестим его с нашим войском в Киеве и второй раз постучим в киевские ворота вот этим самым Щербецом, которым уже стучал мой отец Болеслав.

Размашистым хмельным движением Бесприм выхватил из ножен отцовский меч и показал его пирующим. Говорили, что Болеславу этот меч был вручен ангелом, чтобы с Божьей помощью побеждать своих противников. С ним король направлялся на войну, и войско знало, что меч приносит удачу и победу. Придя со своим зятем Святополком в Киев, король с такой силой ударил мечом по городским воротам, что на клинке осталась выщерблина. С тех пор королевский меч стали называть Щербец.

– Любезный брат! – подал голос Отто Болеславович. – Отец лишил нас с тобой наследства под тем предлогом, что королевство – это не княжество и не делится между сыновьями. Сейчас, когда ты отказался от королевского титула, пришло время выделить мою законную долю отцовских владений.

– Любезный младший брат! – с ухмылкой передразнил его Бесприм. – Уж не прикажешь ли ты выделить законную долю узурпатору Мешко? То будет, як рак свистне, а рыба писне. Я старший сын, и мне Божьей милостью принадлежат все отцовские земли. От моей воли зависит, что я уделю младшим братьям. Узурпатор Мешко не получит ничего. Что касается тебя, Отто, то подожди, пока я завоюю для тебя Мисьненскую землю. Все знают, что Мисьне принадлежало нашему отцу Болеславу и только потом было захвачено твоими друзьями саксами, назвавшими наши владения Мейнсинской маркой. Ты станешь господином для саксов и не будешь держаться за хвосты их коней, как сейчас. Я стану герцогом, а ты – маркграфом и моим вассалом!

Сакс с иссеченным лицом побагровел от гнева, услышав бахвальство Бесприма. Он вскочил на ноги и непроизвольно схватился за рукоятку скрамасакса, спрятанного под одеждой. Опьяневший Бесприм и его столь же пьяная свита не заметили этого угрожающего жеста. Отто поспешно сказал миролюбивым тоном:

– Мой брат и господин! Я буду рад любому лену, который ты соизволишь пожаловать своему покорному брату. Клянусь, что ты не найдешь более верного вассала! Прими мой скромный дар в знак смирения пред твоим могуществом!

В шатер вкатили дубовый бочонок. Отто низко поклонился брату:

– Герцогу не подобает пить пиво, предназначенное для простолюдинов. Вкуси же вина из виноградников на берегах Мозеля. В бочонке не напиток-бастард, разбавленный водой, и не грубое вино гуннов, которое делают в Венгрии. Прошу принять в дар изысканное и пряное вино; текущее, как белка по стволу дерева; чистое, как слеза грешника!

Слуги выбили затычку, и из бочонка в кубок потекла красная струя. Отто, как заправский кравчий, отпил глоток в доказательство, что вино не отравлено, и, преклонив колено, подал кубок брату. Бесприм жадно осушил кубок, вытер усы и похвалил:

– Bonum vinum – славное винцо, как говорили монахи в Италии. По их уверениям, святой Бенедикт дозволил им выпивать по гемине вина за трапезой. И это было единственное доброе, что запомнилось мне о жизни в аббатстве.

Слуги наполняли кубок за кубком. Харальд сделал глоток. Ему понравился пряный вкус. Но, украдкой глянув на рыцарей, он заметил, что они по-прежнему не пьют. Тогда он незаметно наклонил кубок и вылил предательский напиток. Между тем ляхи успели осушить треть бочонка. Не имея терпения ждать, когда тонкая струя наполнит чаши, они поставили бочонок стоймя, выбили дно и черпали вино в несколько рук. Коленопреклоненный Отто поил Бесприма, а тот опрокидывал в глотку поднесенные братом кубки, не ощущая тонкого вкуса мозельского вина, и пьяно ухмылялся.

От внимательного взгляда Харальда не укрылось, что Отто кивнул рыцарям. Те поднялись со своих мест и приблизились к конунгу ляхов. Харальд незаметно толкнул в бок Рёнгвальда и подтянул поближе щит с кусками козлятины. Отто встал с колена и обратился к Бесприму:

– Мой господин! В разное время нас учили одни и те же ученые монахи. Помнишь, они рассказывали про смерть персидского короля Кира, потерявшего в один день и свою державу, и жизнь в битве с массагетами? Он всегда жаждал крови. Поэтому после битвы массагеты нашли его тело и опустили его голову в бурдюк с кровью, дабы он наконец насытился. Сколько я тебя знаю, ты никогда не можешь напиться. Но клянусь святым Войтехом, я напою тебя, брат!

С этими словами Отто Болеславович схватил за волосы Бесприма Болеславовича и сунул его голову в бочонок с вином. Пьяный князь дергался и пускал пузыри, но брат крепко держал его. Захмелевшие приближенные даже не заметили, как топят в вине их повелителя, пока на их собственные головы не обрушились сокрушительные удары. Рыцари, выхватив из-под платья скрамасаксы, орудовали ими, подобно мясникам. Шатер наполнился криками ужаса. Харальд схватил щит и бросился к выходу. Путь преграждал рыцарь с иссеченным лицом. Он нанес удар своим коротким мечом, но Харальд подставил щит и толкнул рыцаря в сторону Рёнгвальда. Пожилой сакс был опытным воином, но он не мог противостоять двум молодым норманнам. Сын ярла схватил рыцаря за шею и резким движением сломал ему позвонки.

Когда Харальд и Рёнгвальд вырвались из шатра, они увидели, как министериалы рубят ляхов, пировавших вместе с ними у костров. Друзья едва успели найти свои мечи, сложенные у входа, и как раз вовремя, потому что к шатру уже бежали саксы в полном боевом облачении. Харальд столкнулся с министериалом, державшим в одной руке длинный меч, а в другой – короткий скрамасакс. На его счастье, у противника не было третьей руки, чтобы держать щит. Харальд отбил удар сакса и полоснул его Усыпителем Жизни по колену ниже кольчуги. Министериал упал, но добивать его не было времени, так как на подмогу ему бежали сразу несколько саксов. Их остановил Сбыслав, без промаха разивший врага булатным мечом. Они отчаянно бились, и тут вдруг появился исландец Халльдор верхом на коне. Он вел за собой трех коней, а за ним бежали древляне, вступившие в бой.

Среди криков и звона оружия ухо Харальда уловило плеск воды. В темноте трудно было что-то разглядеть, но, судя по громкому шуму, с другого берега Нисы переправлялись сотни всадников. Харальд догадался, что реку преодолевают саксы, ждавшие знака Отто. Оставалось только позаботиться о себе.

– Отступаем! – приказал Харальд, вскакивая на коня.

Выставив перед собой рогатины, древляне пятились назад. В кромешной тьме они видели не хуже диких зверей и метко разили саксов. Им удалось сдержать напор рыцарей, благоразумно прекративших преследование. Отряд Харальда уходил от реки. Обогнув могилу Святополка, они скрылись в лесу. Вышла луна, но теперь за деревьями они были в полной безопасности. Едва угадывавшаяся в лунном свете тропинка вывела их к убогой хижине, из которой выбежал пастух.

– Куда вы? – крикнул он, растопырив руки и преграждая путь. – У меня не осталось коз. Все пущены под нож для княжеского пира.

– Князь убит! – отмахнулся от него Сбыслав, нахлестывая коня.

– Так я и знал! – воскликнул козопас. – Князь русов Святополк отобрал у меня четырех коз, и боги покарали его! Князь Бесприм отобрал у бедняка восемь коз, и боги наказали его смертью!

Невежественный язычник вообразил, что конунг ляхов погиб из-за жалкого козлиного стада. На самом деле всякому богобоязненному человеку ясно, что конунга Бесприма наказали не бессильные языческие идолы, сделанные из камня и дерева, а Всемогущий Господь. Он покарал конунга за ужасное злодейство, выразившееся в умерщвлении монаха. Убиенный им святой муж отправился в лоно Авраама, а грешный конунг – в преисподнюю на вечные мучения. Ибо такова судьба грешника, осмелившегося поднять руку на служителя Господа.

 

Глава 23

Гнездо белого орла

С вестью о гибели конунга ляхов Харальд отправился в Гнездно, где находился Ярицлейв Мудрый со своим войском. Гнездно располагается на высоком холме. Рассказывают, что некогда три брата – Лех, Чех и Рус – бродили со своими дружинами по этим краям. Леху приглянулись живописные озера, а на самой вершине холма он узрел старый дуб, на ветвях которого свил гнездо белый орел. Он истолковал это как знак самого бога Световида и воскликнул: «Будем вить гнезда!» Лех повелел построить город, назвав его Гнездно. Его братья рассудили, что здешняя земля не прокормит всех, и отправились дальше. Потомки Леха получили имя лехитов, потомки Чеха стали называться чехами, а потомки Руса – руссами.

На вершине холма, где во времена Леха рос дуб с гнездом белого орла, была построена каменная церковь Богородицы Приснодевы Марии. Церковь возвел конунг Мешко Старый. Он был сыном Земомысла и родился слепым. Лехиты, видя это и зная, что другого сына у Земомысла уже не будет, в смущении говорили: «Вот опять в наших землях будет замешательство – мешка». Ведь они знали, что после смерти Хотышко, которого съели мыши, много смут и большое замешательство произошло в их землях. Вот поэтому они прозвали слепого Мешко. В возрасте семи лет Мешко по воле богов обрел зрение. Он взял в жены чешскую княгиню Дубравку. Одни называют ее весьма бесстыдной женщиной, которая вышла замуж в преклонном возрасте, сняла при этом со своей головы убор и надела девичий венец, что было большим безрассудством с ее стороны. Другие же упоминают, что Дубравка была сестрой святого Вацлава. На следующий год Мешко Первый под влиянием своей жены и божественного вдохновения вместе со всем народом лехитов, или поляков, принял таинство святого крещения. Он ревностно следил за тем, чтобы бывшие язычники соблюдали христианские обычаи. Если кто-то не соблюдал пост, благочестивый Мешко собственноручно выбивал ему зубы.

Харальду сказали, что конунг Ярицлейв со своим братом на службе в церкви. Он вошел в приземистую, похожую на крепость базилику и увидел архиепископа Боссуту в красном облачении. Архиепископ с амвона проповедовал пастве, в первых рядах которой стояли Ярицлейв и его брат Мстислав. Рогатая шляпа архиепископа колыхалась созвучно его словам:

– Реакция поганская подняла свою змеиную главу, полную яда! Беда во сто коней ездит! Со всех мест до нас доходят печальные вести о том, что язычники нападают на костелы, сжигают распятья, умерщвляют священников и монахов. Святой Войтех! – воскликнул архиепископ, обернувшись к алтарю. – Прости нас, грешных!

Рассказывают, что святой Войтех был чехом из рода конунгов, чьи владения граничили с Польшей по реке Нисе. С юных лет он воспылал желанием послужить Господу. Десять лет он изучал Святое Писание и творения отцов Церкви в Магдебурге. Он был любимым учеником епископа Адальберта, который в свое время на конфирмации дал ему свое собственное имя. По этой причине Войтеха часто именуют Адальбертом. Когда конунг чехов и знатные лица увидели, насколько Войтех предан доброму делу, они решили заполучить благочестивого юношу и отправили ему послов со словами: «Хочешь ты или нет, в епископы мы тебя приглашаем. Твое благородное происхождение, твой нрав, твои обычаи и поступки наиболее согласуются с высоким званием первосвященника».

Император Оттон согласился отпустить юношу. Перед отъездом он призвал его в потаенный покой и, исповедовавшись в своих прегрешениях, милостиво поручил ему поминать себя в его молитвах. Кроме того, император пожаловал ему на память о себе облачение, в котором тот должен был служить обедню на пасху, а именно: альбу, далматику, асулу, каппу и полотенце. В Левом Градце Войтех был избран Пражским епископом. Вступив в город Прагу босыми ногами и со смиренным сердцем, он при радостном пении духовенства и всего народа взошел на епископскую кафедру.

Однако нельзя умолчать, что чехи оказались недостойными того духовного пира, на который призвал их благочестивый епископ. Видя, что доверенная его попечению паства неуклонно приближается к пропасти, а он не может направить ее на верный путь, и опасаясь, что он сам может погибнуть с этим народом, Войтех уехал в Рим. Он жаловался папе на неверность и беспутство чешского народа, на кровосмесительные союзы, непозволительное расторжение брачных связей, на непослушание и нерадение духовенства. В это время он получил страшную весть о судьбе своих братьев. В один из праздничных дней враги проникли в церковь, где его братья, как невинные овечки, слушали торжественную святую обедню, справляя праздник, и, как свирепые волки, обезглавили их всех до единого, город сожгли, а улицы залили кровью.

Пораженный этим известием, Войтех сложил с себя сан епископа и удалился в монастырь Святого Алексея, общаясь там с небесной знатью при милом ему дворе земного рая. Вскоре он получил благословление папы римского проповедовать у язычников. Славный знаменосец Христов залучил в сети истинной веры Венгрию и Польшу. После того он отправился сеять слово Божье в Пруссии и там счастливо окончил свою жизнь, приняв мученичество. Польский король Болеслав выкупил его нетленные мощи у язычников-пруссов, заплатив по весу чистым золотом, поместил их в драгоценную раку и поставил в церкви в Гнездно.

– Увы нам, святой Войтех, ибо мы оказались столь же неблагодарными, как нечестивые чехи! – восклицал архиепископ Боссута, преклонив колена перед ракой святого. – Многие из нашего народа вернулись к поганой вере, яко смрадный пес возвращается на блевотины своя! Восплачем же от горя, христиане! Помолимся святому мужу Войтеху, дабы он не попустил нашей окончательной погибели!

Все осенили себя крестным знамением. Многие рыдали. Харальд тоже перекрестился, но его душу опять терзали греховные сомнения. Он вопрошал себя, так ли силен Христос, если его служители насмерть напуганы восстанием язычников? Когда архиепископ произнес: «Vade in pace, Amen!» в знак того, что богослужение завершено, Ярицлейв Мудрый и его брат Мстислав покинули церковь. Их сопровождал архиепископ, говоривший взволнованным голосом:

– Князь! После бегства Мешко и смерти Бесприма мы осиротели. Между тем нам грозят не только поганые. Ходят слухи, что чехи собираются похитить мощи блаженного мученика Войтеха, нашего покровителя и заступника. Защити нас, князь, от вероломства врагов!

Ярицлейв Мудрый утешал архиепископа:

– Господь накажет поганых! Возносите мольбы блаженному Войтеху, а я буду молиться своим братьям Борису и Глебу. Все вместе мы спасем святую веру!

Харальд остался в церкви, потому что его внимание привлекли янтарные четки, висевшие перед ракой святого Войтеха. Наверное, какая-нибудь благочестивая женщина поднесла сей дар, благополучно разрешившись от бремени благодаря заступничеству святого. На Торге в Хольмгарде продавалось множество изделий из янтаря, привезенного из Страны Вендов. Но продававшийся в лавках янтарь имел коричневый и желтый оттенки, тогда как четки полыхали алым цветом. Известно, что янтарь становится красным, когда его нагревают в горшке с речным песком. Нагревать следует с осторожностью, дабы не повредить камень. Венды умеют обрабатывать янтарь. И хотя венды закоренелые язычники, они охотно продают свои поделки добрым христианам. К бусам был прикреплен крестик, вырезанный язычниками из цельного куска янтаря.

Харальд подумал, что красные бусы позабавят Эллисив, дочь конунга. Он протянул руку и взял четки. Один из церковных служителей пытался остановить его, но Харальд сбил его с ног, и никто больше не дерзнул помешать норманну. Конечно, богобоязненному человеку подобает жертвовать церкви, а не уносить чужие дары. Однако в оправдание Харальда следует сказать, что он не хотел совершать святотатства. Он подумал, что в скором времени язычники разграбят базилику, так зачем же пропадать красивой вещи, достойной дочери конунга. Так и вышло. Конунг чехов с непроизносимым именем Бржетислав разграбил Гнездно и похитил мощи святого мученика Войтеха. Двенадцать человек с трудом унесли тяжелое золотое распятие с раки святого, а пять человек сгибались под тяжестью золотых плит, взятых с алтаря. Самая большая плита имела пять локтей в длину и десять ладоней в ширину, была богато украшена драгоценными камнями, а по краю плиты стихами было начертано, что ее вес составляет три сотни либров. Все сокровища Польши отправили в Прагу. Таким образом, Харальд взял самую малость и совершил лишь легкий грех.

Покинув церковь с добычей, Харальд увидел на ступенях Ярицлейва Мудрого. Конунг поманил его:

– Слухи опередили тебя. Итак, Бесприм убит?

– Господин слышал правду. Бесприм утоплен в вине.

– Бесприм всегда был бражником и нашел подходящую для себя смерть.

– Перессорились братья, – заметил Мстислав, присоединившийся к Ярицлейву. – Они из рода Пястов, а Пяст был простым землепашцем, женатым на простолюдинке Репке. Неудивительно, что Пясты не имеют понятия о благородстве.

Мстислав был великим воином, более счастливым в битвах, чем его брат. Но мудрым его никто не называл. Харальд подумал, что братоубийство не объясняется низким происхождением Пястов. Разве Мстислав забыл о резне, которую устроили его родные и сводные братья после смерти отца? Инглинги, к которым принадлежит сам Харальд, ведут свою родословную от богов. И при этом не перечесть братоубийств в их роду. Убивали и копьями, и мечами, и тем, что даже нельзя было считать оружием.

Попрощавшись с братом, Ярицлейв Мудрый сел на коня и поехал вниз. Харальд двинулся за ним, вполголоса повторяя про себя строки скальда Тьодольва из Хвинира.

– Что ты шепчешь? – спросил конунг, придерживая коня.

Харальд громко повторил слова скальда:

Ярицлейв Мудрый не очень хорошо понимал сложный язык скальдов, но уловил самое главное и подивился:

– Неужели ваши витязи убили друг друга уздечками?

– Так и есть, господин! Конунги Альрек и Эйрик, сыновья Агни, соперничали в том, кто из них лучший наездник и у кого лучше лошади. Однажды братья выехали на своих лучших лошадях и назад не вернулись. Их поехали искать и нашли обоих мертвыми с проломленными черепами. У них не было с собой никакого оружия, только удила, и люди думают, что они убили друг друга удилами.

– Ну, это лучше, чем топить в вине. Впрочем, у Пястов все впереди. Помяни мое слово: Отто ненадолго переживет брата. За жизнь Мешко я тоже многое не дам. Думаю, что чешский князь Бржетислав воспользуется восстанием поганых и отомстит ляхам за вторжение, которое предпринял Болеслав Храбрый. Когда-то Болеслав взял Прагу, а князь Бржетислав в отместку разграбит Краков и Гнездно. Ну и пусть ляхи дерутся с чехами – нам будет спокойнее. Мы уходим отсюда, Харальд. И уходим не одни.

Ярицлейв Мудрый показал на вереницу людей, которые со стенанием шли по берегу озера Олененок. Они помогали измученным лошадям, запряженным в повозки. На повозках громоздился нехитрый скарб. На тюках и мешках сидели белоголовые дети и громко ревели. За телегами брел домашний скот.

– Кто эти бонды? – спросил Харальд. – Их так много, словно вся страна снялась со своего места.

– Поляне, – отвечал Ярицлейв. – Я решил переселить их в свои владения.

– В Хольмгард?

– Нет, на Днепр. Открою тебе мои помыслы. Когда-нибудь я перееду в Киев. Там правили мой отец, дед, прабабка и прадеды. Меня утомили новгородские порядки, когда каждый простолюдин мнит себя равным князю. Надоело заискивать перед вече и выслушивать дерзкие попреки. В Киеве никто не будет противиться моей воле.

Они поравнялись с бесконечной вереницей переселенцев. Сотни рук потянулись к всадникам. Воздух огласили стоны и мольбы не гнать их на чужбину. Конунг устремил свой взор вдаль, не слушая жалобных воплей.

– Мудро, когда конунг разоряет врагов, – заметил Харальд.

– Запомни: мудрость не в том, чтобы разорить чужую страну, а в том, чтобы обогатить свою. Поляне покорный и забитый народ. Мне такие и надобны, ведь добрый хозяин не держит бодливых коров. Он прикупит смирное стадо, а бодливых и своенравных пустит под нож.

– Они бедны, конунг. С купцов Хольмгарда можно взять гораздо больше.

– Харальд, когда я был в твоих летах, отец рассказал мне, как он ходил войной на болгар. Он одержал победу и взял много пленных. Дядя его Добрыня осмотрел болгар и сказал отцу: «Они все суть в сапогах. Сим дани нам не дадут. Пойдем искать лапотников». Что толку в богатых подданных? Княжескую казну обогащают бедняки!

Харальд ехал за конунгом и размышлял над его словами. Коровы его ничуть не заботили, но он не мог не согласиться, что каждый хозяин выбирает домашних животных по своему вкусу. Благородный человек покупает горячего жеребца, а потом позаботится найти статную кобылу, чтобы приплод был таким же резвым. Даже пса подбирают не просто так, а чтобы был верным спутником и помощником.

– Виги, – прошептали его губы.

– Что? – обернулся к нему Ярицлейв.

– Я сказал, господин, что собаку звали Виги.

Харальд рассказал про собаку Олава, сына Трюггви. Однажды конунг отправился в поход в Ирландию. Когда его людям понадобилась еда, они сошли с кораблей и пригнали к берегу много скота. Тут подошел один бонд и попросил Олава вернуть ему коров. Олав сказал ему, пусть берет, если может их узнать: «Но не заставляй нас ждать!» У бонда была большая пастушья собака. Он показал ей на стадо, а там было согнано много сотен голов. Собака обежала все стадо и отогнала ровно столько коров, сколько, по словам бонда, у него было. Все они были мечены. Было очевидно, что собака и правда узнала коров и что она удивительно умна. Тогда Олав спросил бонда, не отдаст ли он ему эту собаку. «Охотно», – согласился тот. Олав сразу же дал ему в обмен золотое обручье и заверил его в своей дружбе. Собаку эту звали Виги, и лучше ее не бывало. Она долго служила конунгу.

– Отменный пример! – кивнул Ярицлейв. – Каждому скоту свое назначение. Собаку нужно подбирать свирепую и умную, дабы охраняла стадо. Как дружинников. Коровы и овцы должны быть тучными, а ум им ни к чему, а то смерды, чего доброго, вздумают обойтись без пастуха. Я расселю полян по Роси, где много свободных земель, пригодных для пашни. Дети, ревущие сейчас на повозках, будут кормить моих детей и внуков.

 

Глава 24

Магнус Добрый

Поздней осенью Ярицлейв Мудрый вернулся из похода на ляхов с великой славой и большой добычей. Харальд показал себя смелым воином и заслужил милость конунга. Вернувшись в Хольмгард, он подарил племяннику Маркусу скрамасакс, отнятый у министериала в стычке на берегу Нисы. Когда племянник увидел оружие, глаза его хищно блеснули. Он схватил кинжал и убежал, не поблагодарив дядю. Дочь конунга Эллисив очень обрадовалась красным янтарным четкам. На всякий случай он не сказал Эллисив, как раздобыл подарок, чтобы набожная дочь конунга не пожертвовала янтарные четки церкви Святой Софии в Хольмгарде.

Жена конунга Ингигерд устроила пир в честь благополучного возвращения супруга с войны. В палатах конунга были накрыты длинные столы для дружинников. Когда Харальд и сын ярла Рёнгвальд взошли на крыльцо, навстречу им выбежала Эллисив.

– Благодарю тебя за подарок, Харальд! – воскликнула она. – Но ты напрасно привез малый меч Гнусу. Он целыми днями размахивает острым оружием, и мы с сестрой боимся, что он случайно заденет братьев.

– Мужчина не должен расставаться с оружием, – наставительно изрек сын ярла. – Скоро для Магнуса придет время отправиться в свой первый викингский поход. Удел женщин – ждать возвращения мужчин.

– Гнус такой дурачина, что ему нельзя доверить даже деревянного меча, – гневно возразила Эллисив. – А ты, Рёнгвальд, хоть и высок ростом и бородат, но ни капельки не умнее Гнуса.

С этими словами дочь конунга показала сыну ярла язык, схватила за руку старшую сестру и увлекла ее в палаты.

– Справишься ли ты с такой супругой, Харальд? – засмеялся сын ярла. – Право, чем дольше я знаю Эллисив, тем больше сомневаюсь, что она подходит тебе. Все богатства Гардарики меркнут перед ее острым язычком.

Харальд ничего не ответил своему другу. Порой он говорил себе, что воину не пристало бегать за женской юбкой, и вспоминал Тормода Скальда Черных Бровей, запутавшегося со своими подругами. Но стоило ему увидеть золотовласую Эллисив, как благоразумные мысли покидали его голову.

Харальда и Рёнгвальда посадили на почетные места недалеко от конунга Ярицлейва Мудрого и его супруги. Ярославичи также почтили пир своим присутствием, не исключая совсем маленького Хольти, который крепко сжимал ручонками разноцветную вертушку на тонком стержне. Братья дули на лопасти вертушки, и она крутилась, приводя в восхищение младенца. Магнус гордо ходил вдоль стола и показывал гостям скрамасакс. Гости пробовали остроту клинка и восхищались подарком. Супруга конунга собственноручно угощала гостей. Кравчий наливал в братину мед или вино, и Ингигерд с поклоном посылала позолоченную братину кому-либо из знатных людей, благодаря его за верную службу конунгу. Гость вставал, кланялся, благодарил супругу конунга, отпивал из братины и передавал ее дальше по кругу. Было шумно и весело.

Вдоль стен стояли гудцы и гусляры, перебиравшие звонкие струны. Время от времени в палаты вбегали скоморохи в одежде, вывернутой наизнанку. Их лица закрывали расписные маски, называемые харями. Скоморохи плясали, выделывая замысловатые коленца, и встряхивали деревянными трещотками, представлявшими собой несколько дощечек, скрепленных веревками. Судя по хихиканью гостей, скоморохи пели что-то непристойное.

Когда скоморохи убежали, пряча под веселыми харями усталые лица, вперед выступил сказитель с гуслями в руках. Подняв к потолку невидящие очи, он запел старину. Говорят, что знаменитый скальд из Гардарики по имени Боян тоже был слепым, но мы этого точно не знаем. Равным образом мы не можем судить о его искусстве, потому что до Исландии не дошли его висы и драпы. Слепой сказитель долго рассказывал старину. Харальд уловил, что сказитель поет о неком богатыре, побивавшем новгородцев на Великом мосту. Он подумал, не о нем ли сложена песнь, и попросил дружинника Сбыслава перевести слова. Оказалось, что слепец пел о младом новгородце Ваське Буслае, набравшем дружину из пьяниц и безумников.

Допьяна напивался Васька, из озорства калечил прохожих. Которого возьмет он за руку – из плеча руку выдернет; которого хватит поперек хребта – тот кричит-ревет, на карачках ползет. Пошли жалобы великие. Говорит тут Василий Буслаевич: «Гой еси вы мужики новгородские, бьюсь с вами о велик заклад. Напущусь я на весь Нов-город битися-дратися со всею дружиною хороброю». Началась у них драка-бой великая. И дерутся они день до вечера. Младой Василий сын Буслаевич со своею дружиною хороброю – прибили они во Нове-граде, прибили уже много до смерти.

– Чем закончилась сага? – нетерпеливо спросил Рёнгвальд.

– Новгородцы пошли на мировую и принесли богатые подарки.

– Так я и знал! – удовлетворенно кивнул сын ярла. – Торговцы из Хольмгарда спесивы, но слабы в коленях. Мы им намяли бока! Жаль только, что конунг не разрешил иссечь их мечами! Меч и секира – вот оружие воина. Что там ваш Буслай? Прославился в настоящих битвах или так и потратил жизнь в кулачных драках?

– Слепой спел, что он собрался в Святую землю, во град Иерусалим. Смолоду много бито, граблено, под старость надо душу спасать!

– Чего их всех тянет в Йорсалир? – подивился сын ярла. – Хотя, если подумать, там собираются паломники со всех концов света. Можно знатно пограбить отставших и обессиленных.

Певец закончил старину. Ярицлейв Мудрый бросил ему серебряник. Слепой ловко поймал его на лету. Конунг подмигнул Харальду:

– Погляди на хитреца! Прикидывается слепым.

Гости, заслушавшиеся сказителя, зашевелились. По столам вновь пустили братины с медом. Все зашумели, перебивая друг друга. Дружинник Сбыслав Якунович рассказывал о схватке с рыцарями. Магнус прислушивался, подбоченившись и играя скрамасаксом. Когда Сбыслав закончил повествование о том, как они с Харальдом и Рёнгвальдом прорвались сквозь ряды рыцарей, Магнус презрительно заметил:

– Вы бежали от саксов, вместо того чтобы остаться и дать им бой.

– Саксов было намного больше, – объяснил дружинник. – К тому же к ним подошло подкрепление из-за реки.

– Только трусы считают врагов! – надменно возразил Магнус.

– Княжич, когда ты подрастешь и оставишь женскую титьку, я выслушаю твои попреки, – улыбнулся в усы Сбыслав Якунович.

Сидевшие рядом дружинники встретили его слова обидным смехом. Магнус вспыхнул как маков цвет. Дружинник продолжал дразнить отрока. Поднеся к устам братину, он с издевкой сказал:

– Пью за твое здоровье, княжич. Жаль, что ты не можешь выпить за мое. Ведь это крепкий мед, а не материнское молоко.

Сбыслав припал к меду. Кадык на его шее двигался с каждым глотком. Чтобы допить остаток хмельного напитка, он запрокинул голову назад. В это мгновение Магнус бросился вперед и наотмашь полоснул острым кинжалом по шее дружинника. Кровь брызнула струей, смешавшись с медом. Сбыслав уронил братину, схватился за горло, пытаясь остановить кровь, но она лилась неудержимым потоком, окрасив красным цветом его вьющуюся русую бороду и нарядное платье. Дружинник пошатнулся и рухнул на стол. Его могучее тело забилось в предсмертных конвульсиях, сбрасывая со стола серебряную посуду.

Исландец Халльдор взял его за плечи, заглянул в лицо и произнес одно слово:

– Готов!

Под шатром воцарилась тишина. Гости сидели в молчании, с содроганием поглядывая то на дружинника, то на Магнуса, отбежавшего в сторону и выставившего перед собой окровавленный кинжал. Молчание нарушил смех Хольти. Младенец, сидевший на руках матери, довольно гукал и пускал слюни.

– Хольти радуется доблести своего брата! – сказала Ингигерд и сразу же поправилась: – Своего названого брата. Магнус доказал, что он достойный сын конунга Олава Толстого. Надеюсь, мой дорогой супруг и повелитель простит юного храбреца, постоявшего за свою честь.

Ярицлейв Мудрый сидел, сдвинув брови. После долгого и тягостного молчания конунг изрек:

– Мне не по душе, когда на пиру убивают гостей… Однако Магнус слишком молод, чтобы ответить за свой поступок… Я сам заплачу щедрую виру за дружинника, и пусть родичи убитого не ищут вины на Магнусе.

– Ты щедр и великодушен, мой господин! – воскликнула Ингигерд. – Но каков удалец! Одним ударом отправил на тот свет взрослого воина! По этому беспощадному удару всякий узнает сына конунга!

Рёнгвальд наклонился к уху Харальда и шепнул:

– Магнус показал зубы. А ведь ему едва исполнилось девять зим!

Харальд промолчал. Он подумал, что ему довелось обагрить свои руки человеческой кровью только в шестнадцать лет. Правда, он зарубил врага в большой битве, а не зарезал исподтишка на пиру. Однако смертельный удар есть смертельный удар. Рассказывают, что Олав, сын Трюггви, убил человека здесь же, в Хольмгарде, когда конунгом был Вальдемар Старый. Однажды на Торге Олав увидел викинга из эстов, который продал его в рабство. Олав сказал об этом дружинникам. Они схватили эста и крепко связали его. Мальчику вручили секиру, и он недрогнувшей рукой совершил возмездие. Олаву, сыну Трюггви, было двенадцать зим, когда он зарубил эста. Магнусу всего девять зим, а он уже превзошел прославленного конунга. Харальд смотрел на взъерошенного, тяжело дышавшего племянника и думал, что им не миновать сойтись в борьбе за норвежский престол.

Ярицлейв Мудрый поднялся со своего места и направился во внутренние покои, припадая на правую ногу. Это был знак, что пир окончен. Гости потянулись к выходу, огибая дальний конец стола с распростертым на нем телом дружинника. Один из слуг тронул Харальда за рукав:

– Князь Ярослав Владимирович зовет тебя.

Харальд последовал за слугой в опочивальню конунга. Ярицлейв сидел на постели, вытянув хромую ногу. Слуги осторожно снимали с нее сафьяновый сапог. Конунг заговорил с Харальдом на северном языке:

– Садись на скамью рядом с постелью. Какие вести с родины?

Харальд тяжко вздохнул. Правая бровь поднялась выше, что всегда было знаком печали. Вести из Норвегии доходили с большим запозданием и все как на подбор были неутешительными. Страна попала под власть датчан. Кнут Могучий послал в Норвегию своего сына Свейна, который правил в Йомсборге в Стране Вендов. По словам купцов, приезжавших в Хольмгард из Северных Стран, конунг Свейн был еще ребенком и по возрасту, и по разуму. За него правила его мать Альвива, дочь Альврима ярла. Рассказывали, что она приплыла в Норвегию с большой свитой, состоявшей из датчан, и установила новые законы по датскому образцу. Купцы с негодованием говорили, что новые законы очень жестоки и вредны для торговли. Теперь никто не мог уехать из страны по торговым делам без разрешения конунга, а если он все же уезжал, то все его владения доставались конунгу. К зимнему празднику йолю каждый бонд должен был отдать конунгу меру солода с каждого очага, окорок трехгодовалого бычка и, кроме того, бочонок масла. Каждая хозяйка должна была отдать конунгу столько выделанного льна, сколько можно охватить большим и средним пальцами. Каждый, кто выходил в море, куда бы он ни плыл, должен был платить конунгу подать за то, что он ловит рыбу, а именно – он должен был отдать ему пять рыбин. Каждый, кто отправлялся в Исландию, иноземец или местный житель, должен был уплатить конунгу пошлину.

Харальд пересказал конунгу то, что слышал от купцов из Северных Стран:

– В Норвегии засилье датчан. Они чувствуют себя господами. По новым законам свидетельство одного дана перевешивает свидетельство десяти норвежцев. Народ ропщет на Свейна конунга, но больше всего на его мать Альвиву, которой приписывают все то, что не по душе норвежцам.

Ярицлейв Мудрый, потирая больную ногу, испытующе глянул на Харальда:

– Ты ничего более не слышал?

– Я поведал обо всем, что до меня дошло, господин.

– Не слышал, что в Норвегии появился сын Трюггви?

Харальд вскочил на ноги. Олав, сын Трюггви, вернулся! Значит, справедливы слухи, что конунг не погиб на «Длинном Змее», а спасся в Стране Вендов. Но может ли такое быть? Харальд с волнением спросил:

– Признали ли конунга люди, которые видели сына Трюггви во дни его славы?

Ярицлейв Мудрый пожал плечами:

– Разное доносят. Кто-то признал его старым Олавом, кто-то говорит, что он называет себя сыном Олава. Но все согласны, что он доблестный муж. В сражении он бросает копья сразу с двух рук и приговаривает: «Так учил меня мой отец служить мессу!»

– Олав, сын Трюггви, метал копья сразу с двух рук! Не слышал ли конунг о его умении бегать вдоль борта корабля по веслам, когда ими гребут воины? Если он умеет бегать по движущимся веслам, значит, он, без сомнения, сын Трюггви. Никому более не удавалось повторить этот подвиг.

– К нам в Новгород доходят только смутные слухи. Говорят, будто сей Трюггви сразился с войском Свейна и потерпел поражение. Он погиб или бежал. Впрочем, скоро ты узнаешь о норвежских делах из первых уст. Мне донесли, что в Ладогу приплыли урманы во главе с известным тебе Кальвом, сыном Арни.

– Кальв, убийца брата? – вскричал Харальд. – Господин, умоляю, дайте мне дружину. Я отправлюсь в Адельгьюборг и отомщу за смерть Олава.

– Не горячись, княже! Урманы просят дать им Магнуса и хотят сделать его конунгом Норвегии.

– Если Кальв обещает что-то доброе, значит, задумал злое. Я своими ушами слышал это предостережение от Финна, сына Арни. Уж он-то знает своего брата! Кальв – человек Кнута Могучего. Полагаю, он хочет похитить Магнуса и выдать его данам.

– В этом деле необходимы благоразумие и осторожность. Конечно, я не пошлю Магнуса в Ладогу. Пригласим твоих соплеменников в Новгород. Здесь они полностью окажутся в наших руках. Тщательно разузнаем их подлинные намерения. Ежели они задумали злое, тогда я обещаю выдать их тебе для отмщения за брата. Ежели они докажут, что готовы служить сыну Олава, тогда отправим его за море. Признаться, после сегодняшнего пира я не хочу держать твоего племянника при моем дворе. Пусть правит в Норвегии, если сможет. Какое прозвище он получит?

– Магнус Суровый, – предположил Харальд.

Ярицлейв Мудрый усмехнулся в бороду:

– Почетное прозвище нельзя заслужить, убив безоружного на пиру. Не стоит раньше времени пугать твоих соплеменников, а то они, чего доброго, оставят Магнуса в Новгороде. Купцу следует выставлять товар с казовой стороны. Лишь бы покупатель клюнул, а после пусть сам мучается, если дал маху. Назовем милого отрока Магнусом Добрым.

 

Глава 25

Олав святой

Рёнгвальд, сын ярла Брусси, отправился в Адельгьюборг встретить послов из Норвегии и проводить их в Хольмгард. Через две недели послы прибыли в город. Они ехали на конях, потому что Волхов должен был встать со дня на день. С неба падал мокрый снег. Харальд стоял перед усадьбой на Славной улице, отведенной для послов. Не чувствуя холода, он крепко сжимал рукоять меча. Во всаднике, ехавшем рядом с сыном ярла, он узнал Кальва, одного из убийц брата. Кальв спокойно глядел на суровое лицо Харальда. Он не подал вида, что обеспокоен, но от его внимательных глаз не укрылось, что Харальд из нескладного юнца, каким он знал его в битве при Стикластадире, превратился в могучего мужа. Кальв на голову возвышался над своими спутниками, но Харальд был еще выше.

Как ни смел был Кальв, он на мгновение замешкался, не решаясь сойти с коня. Положение спас рыжий толстяк, ехавший позади. Он спрыгнул на землю и широко раскрыл объятья:

– Харальд! Наконец-то мне выпало счастье лицезреть брата конунга!

Харальд никогда раньше не видел рыжего викинга, но стоило взглянуть на его непомерное, колыхавшееся из стороны в сторону чрево, как всякий бы безошибочно узнал лендрманна Эйнара Брюхотряса. Прижатый железными руками лендрманна к его толстому чреву, Харальд едва не задохнулся. Впрочем, он был рад видеть Эйнара, самого меткого лучника среди викингов. Харальд с легкой душой обнял его, потому что рыжего толстяка нельзя было обвинить в смерти брата. Долгие годы Эйнар слыл врагом Олава Толстого, но в битве при Стикластадире он не участвовал.

Осматривая предназначенное для гостей жилище, Харальд понял, что Ярицлейв Мудрый не случайно отказался предоставить гостям дом в Старом городе, где обычно останавливались норманны. В Старом городе можно было занять круговую оборону, а потом уплыть через озеро Ильмень. На Торговой стороне норманны были в плотном окружении словен. «Посмотрим, как пойдут переговоры конунга Ярицлейва с этими людьми, – подумал Харальд. – Возможно, мне еще представится возможность накормить воронов плотью Кальва. Но других, кто не участвовал в битве на стороне бондов, я не буду убивать».

Прежде чем распрощаться с Эйнаром Брюхотрясом, он задал ему вопрос:

– Всем известно, Эйнар, что ты сражался бок о бок с конунгом Олавом, сыном Трюггви, на палубе «Длинного Змея». Есть ли правда в словах, что конунг спасся и ждет удобного случая для возвращения домой?

Эйнар Брюхотряс, теребя свою пышущую пожаром бороду, ответил с хитринкой:

– Не знаю, Харальд. Я действительно стоял на корме «Длинного Змея», когда нам удалось отбить натиск шведов и датчан. Их сменили норвежцы на железном корабле, который вел на приступ Эйрик ярл. Я пустил в него стрелу, и она попала в верх руля над самой головой ярла. Тогда ярл сказал своему человеку, о котором одни говорят, что его звали Финн, а другие, что он был финном: «А ну-ка пусти стрелу в того рыжего детину на корме «Змея». Финн выстрелил, и стрела попала в середину моего лука в то мгновение, когда я натягивал ее. Лук с треском разломился надвое. Тогда Олав конунг спросил: «Что это лопнуло с таким треском?» Я крикнул в ответ: «Лопнуло дело твое в Норвегии, конунг». – «Никогда не бывало такого громкого треска, – сказал конунг. – Возьми-ка мой лук и стреляй». Олав, сын Трюггви, бросил мне свой лук, но он оказался слаб для моей руки. Тогда я схватил меч и стал сражаться. Мы храбро бились, а потом повалились на палубу от усталости и ран. Я не видел, как конунг прыгнул в море, и не могу сказать, выплыл он или утонул.

– До Гардарики дошли слухи, будто конунг Трюггви вернулся в Норвегию.

– На юге Норвегии появился человек, который именует себя Трюггви. Некоторые говорят, что он сын Олава Первого и Гюды из Энгланда. Его недруги уверяют, что он сын священника и обманом выдает себя за конунга, пользуясь некоторым внешним сходством. В любом случае его войско разбито данами, а сам он, как утверждают, погиб в бою. Но что нам до Лжетрюггви? Гораздо более удивительные чудеса произошли в Норвегии за время твоего отсутствия.

– Какие чудеса?

– Я поведаю о них конунгу Ярицлейву Мудрому. Имей терпение.

Харальд отправился домой, снедаемый любопытством. На следующий день послов из Норвегии принял Ярицлейв Мудрый. Конунг и его супруга Ингигерд восседали на резных тронах. По правую руку от них стоял Магнус, у которого по распоряжению конунга отняли смертельное оружие саксов, а по левую – Харальд и Рёнгвальд. Дружинники из словен стояли позади. Они не понимали речей, произнесенных на северном языке, но внимательно следили за жестами гостей, готовые броситься на защиту своего повелителя. Кальв и Эйнар положили к ногам Ярицлейва и Ингигерд небогатые подарки. Говорил в основном речистый Эйнар Брюхотряс:

– Умоляем могущественного конунга Гардарики не отвергать наши скудные дары, памятуя, что мы бедные люди, вконец разоренные данами. Зато мы принесли конунгу великую весть, равной которой не было с той поры, когда волхвы возвестили о рождении Иисуса Христа. Вся Норвегия от мала до велика более не поминает Олава Толстого… – Эйнар Брюхотряс выдержал паузу, чтобы его слова прозвучали весомее, и торжественно провозгласил: – Вся Норвегия отныне поминает Олава святого!

Ингигерд, будучи женщиной, не смогла удержать вскрика удивления, Харальд и Рёнгвальд подались вперед, не веря своим ушам, юный Магнус крутил головой и недоуменно хлопал ресницами, не понимая слов рыжего Эйнара, и только Ярицлейв Мудрый спокойно восседал на троне.

– Расскажи все по порядку, ничего не упуская, ибо в столь великом деле нет мелочей, – приказал конунг.

Эйнар Брюхотряс начал подробный рассказ, который мы передадим здесь вкратце, ибо всякий знает про великие чудеса, совершенные у гроба Олава святого. Как известно, святость Олава стала очевидной во время засилья датчан. Норвежцы, не сражавшиеся против Олава конунга, попрекали жителей Трондхейма: «Вот вы, трёнды, предали конунга и получили в награду кабалу и рабство». Ответить на это было нечего. Бонды поняли, что поступили опрометчиво. Узнав своеволие датчан, многие в Трондхейме заговорили о покойном конунге совсем иначе, чем прежде. Даже те, кто раньше ожесточенно ратовал против конунга, теперь поминали его добрым словом. Стали вспоминать, что Олав неустанно проповедовал христианство. После его гибели вернулось господство язычества, но жить стало гораздо хуже, чем при конунге-христианине. В ту зиму многие в Трондхейме стали говорить, что Олав конунг был святым.

Эйнар Брюхотряс гордился тем, что не участвовал в борьбе против Олава. Могущественный лендрманн искал покровительства Кнута Могучего и некоторое время жил при его дворе в Англии. Кнут обещал сделать его ярлом Норвегии, но не сдержал своего слова. Эйнар уехал от Кнута, не добившись вожделенного ярлства. Нетрудно догадаться, что он превратился в злейшего врага датчан.

– Когда я вернулся из Энгланда, – рассказывал Эйнар, – я заметил, что люди взывают к Олаву конунгу в своих молитвах, прося содействия в различных нуждах. Такие молитвы помогали многим. Одни получали исцеление от недуга, другие – удачу в путешествии или в торговых делах. Сила святого доказывается чудесами. Я начал расспрашивать людей, не довелось ли им быть очевидцами чуда, совершенного Олавом конунгом. Вскоре я нашел заслуживающего доверия свидетеля, который поведал о первом чуде. Им был Торир Собака.

Эйнар заметил тень сомнения, отразившуюся на лице Харальда при упоминании Торира, и продолжил свой рассказ с удвоенной силой:

– Да, Торир Собака, один из убийц Олава конунга. Тем ценнее его свидетельство! Ты, Харальд, должно быть, видел, как конунг ранил Торира в кисть. Потом кровь убитого конунга попала на раненую кисть. И что же? Ториру даже не пришлось перевязывать глубокую рану – так быстро она зажила. Торир Собака сам рассказал об этом чуде, когда святость Олава стала явной для всех. Он стал первым из врагов Олава, признавшим его святость. За первым чудом последовало второе. Скажи, Харальд, что произошло с телом твоего брата?

Перед мысленным взором Харальда пронеслись картины, навсегда врезавшиеся в его память: умиротворенное лицо Олава, как будто заснувшего на минуту; серебряные дирхемы, положенные на веки брата; грубый гроб, наспех сколоченный бондами. Он поник головой и грустно пояснил:

– Бонд Торгильс и его сын Гримм увезли гроб с телом брата в Нидарос, чтобы похоронить его по христианскому обычаю. Однако епископ Сигурд, приспешник Кнута Могучего, приказал утопить гроб во фьорде.

– Все так думали! – громко воскликнул Эйнар Брюхотряс. – Все так думали и проклинали епископа Сигурда. Видя всеобщее недовольство, он поспешил уехать под крыло Кнута Могучего в Энгланд. Вместо него епископом был поставлен Гримкель, благочестивый служитель Господа. Став епископом, он приехал в мою усадьбу. Я радушно принял его. Мы беседовали о многом, в том числе о том, как освободить страну от гнета данов. Мы во всем пришли к согласию и начали действовать. Епископ сказал, что открытые мощи Олава конунга сплотят наш народ в борьбе с данами. Я сомневался, что глубокий фьорд отдаст святое тело. Но благочестивый служитель Господа не знал колебаний. Он вызвал из Стикластадира бондов Торгильса и Гримма и спросил их, что в действительности произошло с телом Олава. Не ведаю, какими сильными словами он убеждал упрямых бондов, только они поддались и открыли правду. Оказалось, что Торгильс имел опаску, что епископ Сигурд, как ненавистник конунга, откажет в погребении. Поэтому хитроумный бонд спрятал святое тело конунга под доски палубы, а на палубу поставил гроб, набитый камнями. Когда люди епископа выбросили гроб, ко дну пошли одни лишь камни. Что же касается тела конунга, то Торгильс ночью проплыл вверх по реке и похоронил его, как сумел, на песчаном холме. Затем бонды сровняли землю так, что могилы нельзя было заметить, и закончили свое доброе дело до рассвета.

Эйнар Брюхотряс поведал, как они с епископом и множеством христиан и язычников, жаждущих узреть чудо, отправились на песчаный холм и начали рыть землю в месте, указанном бондами.

– Гроб был зарыт неглубоко и почти сам вышел из песка. И что вы думаете? – с торжеством вопрошал Эйнар. – Со дня тайного погребения Олава прошло двенадцать месяцев и пять дней, а гроб был совсем как новый, будто его только что обстругали.

Так говорил Эйнар Брюхотряс, но он многое упустил. Добавим к его словам неоспоримые свидетельства бывших язычников, обращенных в истинную веру благодаря чудесам, свершившимся после открытия гроба Олава святого. Когда епископ Гримкель подошел к гробу, из него разнеслось райское благоухание. Епископ открыл лицо конунга. Оно совсем не изменилось, и щеки розовели, будто конунг только что уснул. Но те, кто видел Олава конунга, когда он пал, заметили в нем перемену. У него отросли волосы и ногти, почти так же, как если бы он еще продолжал жить в этом мире. Все норвежцы пали на колени, тогда как датчане пытались оспорить великое чудо. Об этом хорошо знал Эйнар Брюхотряс, и лучше его не расскажешь:

– Альвива, мать конунга Свейна, от которой исходит все зло в Норвегии, разверзла свои греховные уста: «Удивительно долго не разлагаются трупы в песке. Если бы он лежал в земле, такого бы не случилось». Я не утерпел и велел Альвиве немедленно замолчать и стал поносить ее последними словами. И столь громким был ропот народа, вставшего на мою сторону, что мать конунга стерпела обиду и удалилась вместе с данами.

Епископ Гримкель по единодушному решению всего норвежского народа объявил, что Олав конунг – святой. Затем гроб с телом конунга внесли в церковь Клеменса и поставили над алтарем. Гроб обернули шелковой тканью, а сверху покрыли дорогими коврами. Эйнар Брюхотряс завершил повествование:

– Ныне епископ Гримкель радеет о святых останках Олава конунга. Он стрижет ему волосы и ногти, ибо они продолжают расти. Сигват Скальд сочиняет «Поминальную драпу об Олаве святом» и уже спел несколько вис:

Побледневшая Ингигерд вскрикнула и схватилась за сердце. Ярицлейв Мудрый повернулся к супруге. Сначала Ингигерд не могла произнести ни звука, затем, справившись с сильным волнением, заговорила прерывающимся голосом:

– Мой господин, ты помнишь дружинника Вальдемара, исцеленного Олавом?

Ярицлейв Мудрый качнул головой в золотой диадеме:

– Володьку Шалого? Он хмельным делом свалился с коня и сильно расшибся. Помню, Олав посмеялся над дурнем и велел намазать его свежим навозом с ног до головы. Володька вскоре оправился. Недаром говорят, что пьяному море по колено!

Ингигерд с жаром возразила супругу:

– Разве один Вальдемар получил исцеление от рук Олава? У вдовы посадника Марены сын страдал от нарыва в горле. Она просила меня дать ее сыну снадобье из трав, но ничего не помогало. Тогда я послала ее к Олаву. Она пришла к нему и сказала, что ее сын при смерти. Конунг ответил, что он не лекарь и что ей надо обратиться к лекарю. Тогда она призналась, что пришла по моему совету. Олав не мог отказать мне. Он осмотрел мальчика, потом взял кусочек хлеба, размочил его и положил крестом себе на ладонь. Потом он положил этот кусочек хлеба мальчику в рот, и тот его проглотил. У него сразу прошла боль, а через несколько дней он совсем выздоровел. Мать мальчика и все мы думали, что у Олава просто искусные руки, какие бывают у тех, кто владеет ремеслом врачевания. Но сейчас ясно, что исцеление было подлинным чудом. Эйнар, когда ты вернешься в Норвегию, возвести всем, что свои первые чудеса святой Олав совершил в Гардах.

Выслушав супругу, Ярицлейв Мудрый обратился к Эйнару Брюхотрясу:

– Ты поведал нам много чудесного, что не сразу охватишь слабым человеческим разумом. Мы поразмыслим над сказанным и посоветуемся со святыми мужами-черноризцами. Сейчас же приглашаю вас на трапезу. Подкрепи силы и освежи свое уставшее горло.

Рыжий толстяк с благодарностью принял приглашение конунга. Гостей усадили за стол. Ингигерд, взволнованная известием о том, что ее бывший жених оказался святым, велела подать лучшее греческое вино, бережно хранившееся в княжеских подвалах. Ярицлейв отпил из братины, потом слуги поднесли братину следующему по знатности – Магнусу. Мальчик сделал маленький глоток, слуги подали братину Харальду. Он обдумывал услышанное и незаметно осушил сосуд, так что сын ярла Рёнгвальд, принявший братину после него, довольствовался каплей вина на дне. Греческое вино не развеселило Харальда. Он сидел хмурый и молчаливый, в то время как все вокруг, перебивая друг друга, толковали о чудесах, совершенных Олавом. Каждый вспоминал что-то свое, свидетельствующее о святости конунга. Даже слуга, носивший братину с вином, рассказал, как однажды в воскресенье Олав сидел задумавшись и выстругивал что-то из деревяшки.

– Я окликнул его: «Князь, что ты делаешь?» Князь Олав спохватился, собрал все стружки в свою ладонь и сжег их на свече.

Священник, служивший в домовой княжеской церкви, наставительно воскликнул:

– Отсюда видно, каким набожным был Олав и как он боялся осквернить день воскресный, установленный Господом для отдохновения от трудов праведных!

Харальд не слушал людей, славословящих его брата. Ярицлейв Мудрый заметил его хмурый вид. Он наклонился к нему и спросил вполголоса:

– Что кручинишься, молодец?

– Господин, признаюсь, мне многое показалось странным в рассказе Эйнара Брюхотряса.

– Что именно?

– Эйнар сказал, что Торир Собака первым из могущественных людей признал святость Олава. Я своими глазами видел, как Торир вонзил копье в брата. Мне трудно поверить, что он первым признал его святость.

Ярицлейв Мудрый задумчиво погладил бороду.

– Знаешь, Харальд! Я уже начал забывать северный язык, хотя жил в Швеции. Но все же кое-что я еще помню. Мне кажется, что Эйнар сказал, что этот пес был первым из врагов твоего брата, поведавший о чуде, когда святость Олава стала явной для всех. У тебя память моложе. Не ошибаюсь ли я?

Харальд постарался поточнее восстановить в памяти слова Эйнара. Пожалуй, Ярицлейв Мудрый прав: Эйнар сказал, что Торир Собака признал святость Олава, когда она стала явной для всех. А что ему еще оставалось делать? Бросить свой остров и бежать? Ярицлейв Мудрый как будто подслушал его мысли и заметил с улыбкой:

– Раскаявшийся грешник – как раз то, что нужно для пущей убедительности. Ать такового пса не бысть, оже надо измыслить.

Харальд подумал, что дело не в раскаявшемся убийце. Сейчас все враги и изменники бросились славословить брата. Их голоса громко слышны, в отличие от тех, кто защищал брата с оружием в руках и пал на поле битвы. Сигват Скальд уклонился от участия в сражении. Его друзья-скальды погибли, а Сигват теперь сочиняет поминальную драпу о конунге. Эйнар Брюхотряс тоже остался в стороне, а теперь уверяет, что Олав святой и мощи его нетленны.

– Господин, – обратился Харальд к Ярицлейву Мудрому. – Позвольте поделиться сомнениями, которые раздирают мою душу. Мы слышали, что гроб брата был новым, словно только что выструганным. Между тем я хорошо помню, что Торгильс, скупой, как всякий бонд, сколотил гроб из старых, растрескавшихся досок. Откуда взялся гроб из новых досок и кто покоился в нем, свежий, словно убитый накануне? И почему Торгильс сначала уверял всех, что гроб утопили во фьорде, а потом, после долгой беседы с епископом, свидетельствовал иначе?

– Не терзай себя праздными мыслями, Харальд. Если епископ, вся норвежская знать и весь народ признали Олава святым, то его брату не следует идти против общего гласа.

– Мне в голову не приходило, что брат был святым, – признался Харальд.

– Мне тоже удивительно думать, что мои братья Борис и Глеб, с коими мы знатно напроказничали в детстве, теперь святые. Они небесные заступники за нашу землю. Олава ждет такая же судьба. Вспомни вещий сон Олава. Ему было дано предзнаменование, что он станет вечным королем Норвегии. Отныне и во веки веков Олав святой – небесный покровитель вашей страны.

Харальд мысленно задавался вопросом: согласился бы брат вернуться на родину, если бы проник в подлинное значение пророчества? Олав стал небесным владыкой страны. А кто же будет земным владыкой? Кальв, сын Арни, ответил на его безмолвный вопрос. Греческое вино наконец подействовало на него или же просто пришло время, но викинг встал во весь свой немалый рост и проревел:

– Мы все сожалеем, что поддались на посулы Кнута Могучего и выступили против нашего святого повелителя.

– Мне не о чем сожалеть, – поспешил прервать его Эйнар Брюхотряс, – ибо я, не в пример прочим, не поднимал оружие против святого Олава.

– Правда твоя! – продолжал свою речь Кальв. – Ты был при дворе Кнута, когда мы сражались. Нас всех обманули: и тех, кто сражался, и тех, кто отсиживался дома. Когда я понял, что остался с носом, я отрекся от клятвы, данной Свейну конунгу. В мою усадьбу в Эгг прибыли люди конунга и потребовали, чтобы я пошел в поход против человека, который называл себя Трюггви. Я снарядил свой корабль на сорок гребцов и поплыл вдоль фьорда. Когда я вошел в пролив Фрекейярсунд, там уже стоял Свейн конунг со своим войском. Люди конунга окликнули меня и просили последовать за конунгом, чтобы защищать страну. Я ответил, что я уже больше чем довольно сражался против норвежцев на стороне данов, и поплыл мимо. Потом ко мне явился посланец от Кнута Могучего и потребовал, чтобы я прислал Кнуту три дюжины секир и чтобы все они были как на подбор. Я ответил, что не пошлю никаких секир Кнуту Могучему. На самом деле у меня припрятана одна секира. Ее зовут Хель. Для врагов она страшна, как настоящая преисподняя. Имя дал Олав святой, это его секира, и нашли ее рядом с телом его знаменосца Торда на поле битвы. Вручаю ее тебе, Магнус, сын Олава!

Кальв встал на одно колено и поднес мальчику секиру. Магнус как завороженный направился к викингу и принял из его рук знаменитую Хель, принадлежавшую его отцу. Кальв громко провозгласил:

– Нам нужен конунг, вокруг которого сплотятся норвежцы. Магнус, сын Олава! Мы приехали за тобой! Здесь, в сердце Гардарики, мы даем тебе клятву верности. Вместе с отцом ты будешь править Норвегией: святой Олав с небес, а ты на земле!

В тот же вечер в палатах конунга Ярицлейва Мудрого были обговорены все условия. Норвежцы, сражавшиеся против Олава святого при Стикластадире, обещали, что станут людьми Магнуса и будут ему служить. Обещание было скреплено клятвами Кальва и других норманнов. Конунг Ярицлейв и его супруга Ингигерд от имени своего воспитанника Магнуса заключили полный мир с послами и обещали, что он будет им верен и что они во всем могут на него положиться, если он станет конунгом Норвегии. Магнус должен был стать приемным сыном Кальва, который обязался делать все для укрепления его власти в Норвегии.

Через несколько дней послы отправились в Адельгьюборг. Они торопились, чтобы успеть отплыть до начала свирепых зимних штормов. Стоя на крыльце своих палат, Ярицлейв Мудрый дал последние наставления воспитаннику. Ингигерд, обливаясь слезами, целовала Магнуса. Ярославичи один за другим подходили к товарищу и обнимали его, и только Эллисив, спрятавшись за толстой мамкой, показала Магнусу язык. Когда были произнесены слова прощания, Магнуса усадили в седло. Всадники тронулись по Славной улице и вскоре исчезли из вида. Магнус Добрый возвращался на родину, чтобы вступить во владение землей, оставленной Олавом святым.

Харальд не последовал за ним, ибо его душу терзали сомнения. Простим же Харальду греховные мысли ради его молодости и неискушенности в святых делах. Кроме того, нельзя не принять во внимание, что в первое время чудеса, произошедшие от мощей Олава святого, были немногочисленны. И только потом чудеса начали низвергаться, словно весенний поток, несущийся со склона горы. Исландец Торарин Славослов сам рассказал мне об этом. Он был скальдом при дворе конунга в Трондхейме. По его свидетельству, люди слышали, как над святыми останками Олава небесные силы издавали звуки, подобные звону колоколов, свечи зажигались сами над алтарем от небесного огня. Торарин говорил, что к святому Олаву конунгу приходило множество всякого народу – хромые, слепые или страдающие другими немощами, – и все уходили от него исцеленными. Он не передавал подробностей, а только сказал, что, должно быть, бесчисленное множество людей излечилось благодаря заступничеству Олава конунга.

Все места, связанные с жизнью и смертью Олава, стали местом паломничества. Из песчаного холма, где был на время погребен Олав конунг, забил чудесный родник. Водой из этого источника многие излечились от своих недугов. Этот источник огородили и воду из него бережно охраняют с тех пор. Говорят, что на месте той хижины в Стикластадире, где тело конунга оставили на ночь, ныне собираются построить церковь. Так исполнилось пророчество, полученное Олавом святым в Гардарике.

Perpetuus rex Norvegi – Вечный король Норвегии.

 

Глава 26

Страна Бьярмов

Харальд провел в Гардарике несколько зим и ходил походами по Аустрвегу, или Восточному Пути. Как говорит скальд Бёльверк: «Конунг, ты обтер кровь с меча, прежде чем вложил его в ножны. Ты насытил воронов сырым мясом. Волки выли на гребнях гор. А ты провел, суровый конунг, следующий год на востоке в Гардах; никогда мне не доводилось слышать, что какой-либо воин превосходил тебя».

Однажды он попросил Ярицлейва конунга послать его в полюдье по Стране Бьярмов. Он много слышал об этой северной земле, которая граничит с Гандвиком, огромным заливом, омывающим Норвегию. Чтобы попасть из Норвегии в Страну Бьярмов, следует плыть на север вдоль побережья до крайнего мыса, а потом необходимо повернуть на юг и войти в устье большой реки, называемой Вина. Конунг Харальд Серая Шкура, сын Эйрика Кровавой Секиры, одним летом поплыл со своим войском на север, в Страну Бьярмов, совершал там набеги, дал большую битву бьярмам на берегах Вины и перебил много народу.

В Страну Бьярмов также ездят из Хольмгарда, и гораздо чаще, потому что путь не столь опасен, как морское путешествие. Бьярмы платят дань новгородцам дорогими мехами, которые дешево ценятся в их стране, ибо она изобилует пушным зверем. Народ бьярмов коснеет в жесточайшем язычестве. К ним не приходят проповедники слова Божьего, ибо их страна лежит на краю земли. Кроме того, бьярмы приносят в жертву всякого, кто обличает их нечестивых идолов. Но Харальд не боялся свирепых язычников. Он хотел доказать Ярицлейву конунгу, что ему по плечу любое дело. Кроме того, он рассчитывал, что, съездив в эту таинственную северную землю, он возвысится в глазах дочери конунга Эллисив. И действительно, златовласая Эллисив с восхищением смотрела на Харальда, когда он уезжал в Страну Бьярмов.

Харальд и исландец Халльдор плыли на ладье по реке Вине. За ними следовали две ладьи с дружинниками. Они торопились добраться до укрепленного места на одном из островов, где должны были встретиться со сборщиками дани. Полюдье начиналось глубокой осенью и продолжалось всю зиму. Пока же сборщики готовили все необходимое для трудных поездок в глубину страны и ждали дружинников, которые защищали их от нападения бьярмов. Харальду сказали, что старшим над сборщиками дани является варяг по имени Барди. Он подумал, что хорошо бы, если бы этот варяг был родом из Норвегии или на худой конец из Швеции. Но если он датчанин, то они вряд ли найдут общий язык.

Вдали показался лесистый остров, на котором стояла одинокая хижина. Там их ждали сборщики дани. Они подплыли к острову и высадились на берег. Навстречу им шагнул приземистый норманн. Он воскликнул:

– Халльдор! Ты ли это, родич, или глаза обманывают меня?

Исландец Халльдор повернул свое бесстрастное лицо к Харальду и спокойно сказал:

– Мой родич Барди с Озерного Мыса.

Следует особо сказать о Барди, который был втянут в долгую вражду между людьми с севера и людьми с юга. Барди не убивал моих родичей. Он вообще никого не хотел убивать. Его старший брат Халль всего лишь одолжил свой корабль человеку, которому хотели отомстить сыновья Харека. Их было восемь, все люди крепкие и свирепые. Тем не менее человек, за чьей головой они охотились, улизнул от них в Англию. Тогда они решили отомстить тому, кто помог ему скрыться. Корабль Халля стоял у одного острова, поджидая попутного ветра. Сыновья Харека вызнали, где стоит корабль Халля. Они сели в небольшую лодку и погребли от своего корабля к другой стороне острова. Там жил мелкий бонд: это был неумный и жалкий человек. Они предложили бонду полмарки серебра за то, чтобы он привел Халля к ним, когда никого рядом не будет. Бонд подумал, что это смахивает на предательство, но деньги показались ему больно хорошими, и он взял их и обещал все устроить. После этого он пошел к Халлю и сказал, что хочет показать ему лес, где можно нарубить сухих дров. Халль сперва отнесся к этому без охоты, но потом поддался на льстивые слова бонда и пошел за ним на ту поляну, где лес был всего лучше. Тут сыновья Харека выскочили из засады все вместе, набросились на Халля и убили его, так что он не успел сказать ни слова; к тому же он и не защищался. Совершив убийство, сыновья Харека тотчас же сели на свой корабль и уплыли. У побережья Ютландии их настигла буря, корабль разбило в щепы, и они все утонули.

Товарищам Халля показалось, что он слишком долго не возвращается, и они приступили к бонду с расспросами. Бонд уверял, что Халль якобы ушел от него в лес. Они не поверили ему и угрозами вынудили выложить все как есть. Он показал им поляну. Они нашли мертвого Халля, прикрыли его тело камнями и сразу же повесили бонда. После гибели брата старшим в роде стал Барди, и на его плечи легла обязанность мести.

Когда дружинники вытащили на берег ладьи, поужинали и улеглись вокруг костров, Барди поведал о своем затруднительном положении. Сборщики дани возились в хижине с берестяными свитками, сверяя списки должников. Изредка из хижины доносилось:

– Медового пяток сорочков да три ярца… у Ретки двои гривны… да Хвалиса три ж…

– Мое дело в Исландии приняло щекотливый оборот, – жаловался Барди под бормотание сборщиков дани. – Я должен был отомстить за брата, однако его убийцы утонули у берегов Ютландии.

– Да, ты должен был отомстить, но я затрудняюсь сказать, кому именно? – признался Харальд.

– Никто не мог дать дельного совета. Толковали, что мне следует убить любого из родичей Харека, но их было так много, что я затруднялся, на ком остановить свой выбор. С другой стороны, южане не хотели платить виру за моего брата. Три года я поднимал это дело на альтинге и, клянусь молотом Тора, вел тяжбу без напора. Мне советовали не торопиться, пока дело не прояснится само собой. Между тем моя мать ежедневно упрекала меня в том, что гибель ее старшего сына осталась неоплаченной. Постепенно я превратился в посмешище в глазах соседей. Все издевались надо мной и называли жалким трусом. Тогда я созвал близких родичей и надежных друзей и сказал, что слишком долго ждал денег за брата, а теперь мое терпение лопнуло и я еду мстить в чужую округу не столько по расчету, сколько из гордости. Я предупредил, что жду их в ту субботу, от которой до зимы останется пять недель. Мы встретились в назначенный день, переоделись в женское платье, чтобы нас не узнали, и отправились на юг.

– Отменная хитрость! – восхитился Харальд. – Надо запомнить и применить в каком-нибудь деле.

– Иначе как в женском платье нам нельзя было проехать по чужой округе. Всякий заметил бы отряд мужчин и поднял бы тревогу. Но кому придет в голову обращать внимание на баб? Так мы доехали до владений южан. На Золотом лугу косили траву трое сыновей Торгаута. Я выбрал эту семью, потому что до меня дошло, что они особенно злобно смеялись надо мной и возводили на меня хулу. Они заметили женщин, ехавших по краю луга, и спокойно продолжали косить. Когда сыновья Торгаута опомнились, мы уже соскочили с коней и набросились на них. Двое из них оказались проворными и убежали, а третий замешкался у изгороди, и я зарубил его мечом, после чего сказал: «Ну, вот и пролилась кровь!» Однако мои родичи и друзья стали шуметь, что это пустячное дело, потому что убитый не ровня моему брату и следует мстить дальше, пока под моим мечом не склонится в траву кто-нибудь более достойный. Я не послушал их и велел уезжать как можно быстрее. Но южане уже подняли на ноги соседей вплоть до склона Поперечной Реки. Они догнали нас на пустоши под названием Перепутье. Нам пришлось встать в ряд и дать им битву. Впрочем, нет нужды подробно рассказывать об этом.

Нет такого человека в Исландии, который не знает о битве на Пустоши. О ней сложены саги. Тринадцать человек пали в битве, и наша страна доселе не видывала подобного кровопролития. Память о ней будет жить вечно. Альтинг долго рассматривал взаимные иски. Барди несколько раз говорил со Скалы Закона, и многие нашли его речи весьма благоразумными. Всего погибли четверо северян и девять южан. Четырех северян по взаимному соглашению приравняли к пяти южанам, потому что их род был менее значителен. Остались неоплаченными четверо южан. Барди сказал на альтинге, что его родичи не богачи. Он отказался платить виру и предпочел отправиться в изгнание.

– Я хотел вступить в дружину твоего брата, – рассказывал Барди. – Однако Олав конунг ответил отказом: «Мы ведаем о тебе, Барди, ты из знатного рода и тебе удалось поквитаться за обиду. Однако ты прибег к древним поверьям и к тем обычаям, которые нам противны, и поскольку мы отринули все это от себя, мы не хотим принимать тебя».

– На что намекал брат? – спросил Харальд. – Разве ты использовал колдовство?

– На меня возвели напраслину, – оправдывался Барди. – Во время битвы один из южан изо всей силы рубанул меня по шее. Кровь брызнула из-под завязок шлема, но меч не вонзился. Тогда мой противник воскликнул: «Ты тролль, раз тебя не берет железо!» На самом деле на моей шее висело каменное ожерелье, подаренное матерью. Меч попал на большой камень и заскрежетал от удара. Но что я мог возразить Олаву конунгу? Только почтительно сказать, что по достоинству оцениваю его отговорку. Поскольку мне не удалость стать дружинником Олава Толстого, я отправился в Гардарику и вступил в дружину Ярицлейва конунга. Он воистину Мудрый, смотрит на человека и не верит глупым слухам про него. Вот уж много лет я с удовольствием служу конунгу Гардарики и пользуюсь его милостями.

– Барди, почему ты не вернулся в Исландию? – спросил Халльдор. – Ведь ты был изгнан с правом возвращения через три года.

– Тому причиной женщина-скальд, – усмехнулся Барди.

– Немногие женщины сочиняют висы, – оживился Харальд. – Ты знал женщину-скальда?

– Не только знал, но и был женат на ней. Ауд зовут ее. Она дочь Снорри Годи.

– Моя сводная сестра, – кивнул Халльдор. – Ее выдали замуж с честью.

– Приданое было недурным, – согласился Барди. – Но только приданое и было хорошим, а сама Ауд изводила меня беспрестанной женской болтовней. За это ее в насмешку прозвали женщиной-скальдом. Однажды утром я очень хотел спать, а она разбудила меня и начала приставать с играми и шутками. Днем после питья я встал, назвал своих свидетелей и объявил о разводе. Надеюсь, она нашла свое счастье. Совсем недавно мне сказали, что ее выдали замуж за Сигурда, сына Торира Собаки с острова Бьяркей.

Харальд сразу же насторожился, услышав имя Торира Собаки, и спросил, откуда Барди известно о новом браке его бывшей жены.

– Торир Собака сам рассказал мне об этом две недели назад, – ответил Барди.

Харальд вскочил на ноги и вскричал:

– Как? Торир здесь?

– Ну да! Он каждый год приплывает торговать с бьярмами. Нынче он купил много беличьего, бобрового и собольего меха.

– Я должен найти его и поквитаться за брата!

– Все ли ты обдумал? С Ториром семьдесят человек на двух кораблях.

– Предупреди великана, чтобы он не сидел на костре голым задом! Даже если у него семь сотен воинов, ему не уйти от моего меча! – пообещал Харальд.

Рано утром он поднял своих воинов, и они отправились в погоню. Барди со своими людьми плыл за ним. Перед отплытием Харальд спросил Барди, где, по его мнению, могут быть Торир Собака и его люди. Барди ответил, что, скорее всего, Торир намеревается ограбить святилище Юмали, бога бьярмов.

– Когда конунгом был твой брат, он отправил в Страну Бьярмов дружинника Карли из Халогаланда. К нему присоединился Торир Собака. Им удалось ограбить святилище Юмали. Хотя потом все плохо закончилось.

– Я знаю эту печальную историю, – кивнул Харальд. – Сдается мне, что Торир снова решил попытать счастье в святилище. Ведь за прошедшие годы язычники принесли много серебра и мехов в дар своему идолу.

– Святилище в двух днях пути вниз по реке. Но хочу предостеречь тебя, Харальд. После ограбления бьярмы зорко стерегут сокровища Юмали. Они плохо вооружены, зато их очень много.

– Я не собираюсь разорять их капище. Мы должны подстеречь Торира Собаку, который наверняка бродит вокруг святилища, как голодный пес вокруг котла с мясом.

Языческое капище располагается на правом болотистом берегу реки Вины. В этом месте река раздается вширь и образует большую излучину. Там есть мыс, который бьярмы называют Туманным Мысом, ибо с болот поднимаются густые туманные испарения. Святилище на Туманом Мысу видно издалека. Оно защищено высоким частоколом с крепкими воротами. Внутри ограды насыпан курган. Рассказывают за достоверное, будто этот курган наполовину состоит из земли, а наполовину – из серебряных монет и украшений, поднесенных язычниками. Дело в том, что в Стране Бьярмов существует обычай жертвовать святилищу одну треть наследства умершего родственника.

Когда ладьи причалили к берегу, над святилищем поднялся высокий столб дыма. Барди показал на дым и сказал:

– Шесть человек охраняют святилище днем и ночью. Когда они устают, их сменяют другие шесть человек. Они заметили нас и дымом подают знак своим соплеменникам.

Вскоре над туманными болотами поднялся еще один столб дыма, за ним – второй, третий, четвертый.

– Плохо дело! Сейчас сюда спешат бьярмы со всей округи. И вовсе не для того, чтобы принести нам в дар меха.

– Да, мы растревожили муравейник! – согласился Харальд. – Осмотрим же святилище, пока не появились язычники.

Стоило им направиться к святилищу, как из-за ограды полетели стрелы. Одна из них пронзила дружинника. Исландец Халльдор наклонился над убитым, вырезал из его тела стрелу и показал всем. Наконечник был костяным с зазубринами, не позволявшими выдернуть стрелу из раны. Харальд приказал дружинникам поднять щиты и подобраться поближе к стенам. Щиты словен были гораздо больше и тяжелее круглых щитов, которые используют норманны. Ими труднее действовать во время схватки на мечах, зато они закрывают почти все тело до колен и лучше защищают от стрел. Под прикрытием щитов дружинники подошли к частоколу.

Харальд взял секиру исландца, всадил ее в самую вершину ограды, подтянулся на руках и быстро перемахнул через заостренные колья. Не успел он прийти в себя после падения, как на него бросилось трое бьярмов с копьями наперевес. Они были облачены в одежды, сшитые из звериных шкур, а их темные лица сплошь покрыты татуировкой. Лежа на земле, Харальд подсек мечом лодыжку одного из нападавших. Он упал и с воем откатился в сторону. Вскочив на ноги, Харальд отрубил мечом наконечник копья, направленного ему в грудь. Бьярм, в чьих руках осталось бесполезное древко, получил хороший удар мечом. Третий язычник метнул копье в норманна так быстро, что Харальд даже не успел пригнуться. Копье пронзило бы его насквозь, если бы не кольчуга. Каменный наконечник ударился о железные кольца и разлетелся на мелкие кусочки. Покончив с третьим бьярмом, Харальд бросился к воротам и выдернул деревянный засов. В распахнутые ворота хлынули дружинники-словены. В разных местах святилища вспыхнуло несколько жарких схваток, но скоро все затихло. Язычники, охранявшие мерзкое капище, были перебиты, и их души отправились в ад.

Харальд поднялся к идолу, сидевшему на вершине кургана. Не достает слов, дабы описать мерзостный вид Юмалы. Наверное, сам дьявол сотворил его, ибо только ад способен породить подобное чудовище. На коленях у него покоится большая чаша, куда бьярмы складывали свои дары. Харальд заметил, что голова идола криво сидела на шее. Однажды ее снесли ударом секиры. Карли, дружинник Олава Святого, отсек голову идола. По правде сказать, он сделал это не столько из благочестия, сколько из желания взять драгоценное ожерелье, висевшее на шее идола. Уже упоминалось, что это ожерелье погубило Карли, который был весьма достойным и красивым мужем.

Харальд рассматривал потемневшее дерево, покрытое резьбой и умащенное маслом. Он задавался вопросом, сделан ли идол из цельного дерева или же полый внутри. Про Олава Святого рассказывали, что однажды, когда он увещевал язычников на тинге, они принесли с собой идола, увешанного золотыми и серебряными подношениями. Олав шепнул дружиннику, что попробует отвлечь язычников, а когда они перестанут следить за своим идолом, пусть тот ударит по нему своей дубиной. Олав долго говорил о Христе, а когда бонды утомились, внезапно крикнул: «Бей!» Дружинник ударил и разбил идола. Он был полым внутри, и из всех щелей побежали мыши и ящерицы. «Теперь вы видите, какова сила вашего бога, которого вы украшали золотом и серебром, поили и кормили. Теперь видно, что все ваши подношения шли на корм мышам и змеям, ящерицам и жабам», – назидательно сказал Олав Святой.

– Посмотрим, кто обитает внутри этого чудища! – сказал Харальд, поднимая узорчатый меч.

Барди перехватил его руку со словами:

– Нельзя причинять вреда Юмале!

– Уж не поклоняешься ли ты мерзкому идолу вместе с бьярмами? Быть может, мой брат был прав, когда отказался принять тебя в свою дружину?

– Ярицлейв конунг приказал не трогать святилища бьярмов. Если ты разобьешь идола, они восстанут и прекратят платить дань. Конунгу нужны хорошие меха, и он не хочет раздражать язычников, которые промышляют зверя.

Харальд признал справедливость слов Барди и опустил меч, занесенный над идолом. Он не последовал благочестивому примеру брата, и сие нельзя похвалить. С другой стороны, Олав был святым, а Харальд прославился только как воин и суровый правитель. Достаточно и того, что в Гардарике он забыл Тора и не снимал с шеи креста, подаренного ему дочерью конунга Эллисив. Харальд вложил меч в ножны и сказал:

– Тогда я заберу серебро из чаши, что стоит на коленях идола. Надеюсь, ты не будешь возражать?

– Серебро принадлежит нам по праву. Не уходить же отсюда с пустыми руками после того, как мы потеряли дружинника.

Когда люди Харальда садились в ладьи, на берегу показалось множество бьярмов, примчавшихся верхом на оленях. Их было великое множество и становилось все больше и больше, словно их порождал ядовитый туман. На дружинников посыпался град стрел. Большинство стрел застревало в щитах, но некоторые находили брешь и ранили несколько человек. Барди следил за тем, чтобы никто из дружинников не отстал и не остался на берегу. Он вращал над головой секирой, отгоняя наседавших на него бьярмов. Он рассек секирой двух язычников, пытавшихся отрезать его от реки, и последним запрыгнул в ладью. Все ладьи благополучно отошли от берега на середину реки. Оказавшись в безопасности, Барди опустил щит, вытер пот и сказал:

– Как их много! Мы едва отбились!

Река, раздавшаяся вширь у Туманного Мыса, вскоре разделилась на несколько узких проток. Ладьи вошли в одну из них. Лес на берегу стоял плотной стеной. Внезапно полетели стрелы. Одна из них попала Барди в шею. На сей раз каменное ожерелье, спасшее ему жизнь во время битвы на Пустоши, оказалось бесполезным, так как костяная стрела прошла между камнями. Барди взмахнул руками и рухнул в реку. Никто из дружинников не успел подхватить его. Волны окрасились кровью, и тело исландца исчезло под водой. Под градом стрел некогда было искать его. И только когда ладьи прошли сквозь опасную протоку, Харальд произнес прощальное слово:

– Прощай, Барди! Мне не удалось познакомиться с тобой поближе, но по всему видно, что ты был достойным мужем. Ты мог стать жертвой кровной мести в Исландии, а погиб в Стране Бьярмов.

– Было бы лучше, если бы он пал от руки кровника, – проворчал Халльдор. – В таком случае его родные могли бы рассчитывать на виру по меньшей мере в три сотни серебром. А теперь с кого им взыскивать деньги? С диких бьярмов?

– Зато он погиб в бою в полном боевом облачении, а не был застигнут врасплох на пороге собственного дома. Халльдор, когда ты вернешься в Исландию, расскажи про Барди, который служил конунгу Гардарики. Поведай о том, как однажды, когда он плыл на стругах, охраняя державу своего конунга, на него напали враги. Началась жестокая битва, сражаться пришлось с превосходящими силами, но прежде он совершил немало подвигов. Так пал Барди, покрыв себя доброй славой, и до самой смерти он сражался как настоящий воин.

– Именно так я и расскажу, – пообещал Халльдор.

Больше о Барди речи идти не будет. О нем рассказывается подробнее в «Саге о битве на Пустоши».

 

Глава 27

Торир Собака

Харальд отправился в погоню за Ториром Собакой. Ладьи шли по извилистым протокам, на которые разделилась Вина перед впадением в Гандвик. Иногда из леса выбегали лоси, с шумом погружались в воду и проплывали перед носом ладьи. Вечером добрались до заводи, образованной речкой, которая впадала в одну из проток. Перед заводью был остров, а за островом тянулись обширные заболоченные мхи. Заметно было, что заводь служила стоянкой для многих путников. Между деревьями чернели кострища. Халльдор поворошил носком башмака золу и коротко изрек:

– Вчерашний костер!

– Наверное, здесь стояли бьярмы, – предположил Харальд.

Исландец наклонился и поднял с земли обрывок каната из тюленьей кожи. Харальд кивнул. Не было нужды в словах, ибо подобные канаты плели только в Северных Странах. Когда один из дружинников нашел во мхах деревянную уключину, последние сомнения развеялись. Здесь стояли норманны, и Харальд был уверен, что тут был не кто иной, как Торир Собака. Он спешил доплыть по реке до моря, чтобы вернуться домой до начала зимних штормов. Судя по всему, он опередил их на два дня. Эту разницу можно было наверстать, потому что большие морские корабли плывут по реке не так быстро, как узкие ладьи. Харальд велел дружинникам как следует отдохнуть перед завтрашним днем.

Ночью разыгралась непогода. Подул холодный северный ветер. Его ледяное дыхание принесло черные тучи. С неба повалил снег, покрывший белой пеленой зеленый мох. Ветер завывал так страшно, что казался воем свирепого Юмали. Дружинники мрачно глядели на снежные вихри, кружившие по берегу, и тихо шептались друг с другом. За несколько лет, проведенных в Гардарике, Харальд хорошо усвоил язык словен. Он без переводчика понимал, что дружинники шепчутся о том, что он прогневал идола, наславшего непогоду. Они оказались в западне, так как заводь и протоку вплоть до острова сковало льдом. Харальд приказал рубить лед, чтобы расчистить проход для ладей. Дружинники повиновались неохотно. Один только Халльдор рубил своей секирой лед с неистовством берсерка.

Выйдя на открытую воду, ладьи замерли на месте. Северный ветер дул навстречу, загоняя их назад. Дружинники гребли изо всех сил, но ладьи продвигались медленно. От холода вода густела на глазах и превращалась в вязкую смесь, которая скреблась о днище. Кромка берега уже покрылась ломким льдом. С огромным трудом они добрались до места впадения Вины в морской залив. Он был как самый широкий фьорд. Один берег едва угадывался за валившим с неба снегом, а второго не было видно вовсе.

– Матушка зима пожаловала! Придется бросить ладьи и топать пехом! – тяжко вздохнул один из дружинников.

Харальда, напротив, порадовало появление льда. Он подумал, что корабли Торира Собаки не успеют выйти в открытое море и попадут в ледяной плен. Надо подождать, когда лед окрепнет и по нему станет возможным ходить. Они поставили шалаши и укрылись в них от непогоды. Метель продолжалась всю ночь. Утром ветер стих. Харальд выполз из шалаша, занесенного снегом. Небо очистилось, на нем показалось солнце. Все кругом было белым, а залив, сколько хватало глаз, покрывал искрившийся под солнцем лед.

Харальд осторожно ступил на замерзшую гладь. Лед трещал, но не трескался. Харальд знал, что молодой осенний лед тонок, но крепок, в отличие от весеннего, предательски подточенного промоинами. Он вынул из своего мешка коньки, купленные на Торге в Хольмгарде. Дома в Норвегии у него были точь-в-точь такие же, сделанные из моржовой кости. Он прикрутил коньки к ногам, взял в руки длинное копье и помчался по льду, отталкиваясь от него копьем. С помощью копья Харальд развил большую скорость. Он мчался вдоль берега, как ветер, и в мгновение ока миновал мыс, казавшийся очень далеким. За мысом он заметил три крошечные черные точки, выделявшиеся на безбрежном белом пространстве. Харальд помчался в их сторону. Точки постепенно превратились в людей. Вскоре можно было различить их одеяния. Харальд увидел, что это не бьярмы, а еще через мгновение понял, что перед ним норманны.

Викинги шли друг за другом вдоль заснеженного берега. Харальд мчался со стороны солнца, и викинги поздно заметили его. Они застыли, держа ладони у глаз и силясь понять, кто несется на коньках в Стране Бьярмов. Потом они встали в ряд, подняв щиты и секиры. В последний раз оттолкнувшись копьем, Харальд выставил его перед собой и на огромной скорости врезался в строй викингов. Копье насквозь пронзило одного из воинов, потому что он не надел лат, опасаясь провалиться под тонкий лед. Не теряя времени, Харальд выхватил Усыпителя Жизни и заставил навсегда заснуть второго викинга. Наверное, дело было в скорости, развитой на льду, потому что ему впервые удалось одним ударом снести голову с плеч врага. Харальд бросился на третьего викинга, но тот оказался проворным и отбил удар. Харальд кружил вокруг него на коньках, выбирая место для удара. Викинг поворачивался за ним, прикрыв лицо щитом и держа наготове секиру. Харальд ринулся вперед, и в это мгновение лед под их тяжестью треснул. По блестящей глади побежали извилистые трещины, сквозь которые хлынула вода. Харальд успел оттолкнуться коньком от уходящей вниз льдины и выскочил из полыньи на безопасное место.

Его противник барахтался в полынье, упустив секиру. Несколько раз ему удавалось наполовину вылезти из воды, но лед по краям полыньи ломался под его весом, и он вновь погружался в мешанину из воды и льдин. Харальд хладнокровно наблюдал за потугами обреченного человека. Викинг был сильным мужчиной, но ледяная вода лишит его сил и отправит в Хель. Потом мороз затянет полынью, и покойник вмерзнет в глыбу льда. Может быть, бьярмы случайно увидят его и будут рассказывать, как всемогущий Юмали покарал чужеземца.

Через некоторое время викинг прекратил бороться за жизнь. Он держался холодеющими пальцами за тонкую кромку полыньи и, казалось, что-то обдумывал. Потом он произнес:

Харальд чуть не свалился в полынью от удивления. Он никому не повторял юношескую вису, сложенную после битвы при Стикластадире. Лишь глухой лес и сопровождавший его проводник слышали эти слова. Вглядевшись в лицо викинга, Харальд с трудом узнал молодого бонда, заросшего густой бородой.

– Я помню, ты говорил, что носишь примечательное прозвище.

– Да! Кетиль Тюленьи Яйца!

– Ты плаваешь хуже тюленя.

– Помоги мне выбраться! Ведь когда-то я спас тебе жизнь!

– Я расплатился с тобой, подарив золотое ожерелье.

– Оно на моей шее. Ты можешь взять его, если вытащишь меня из полыньи. В противном случае ожерелье вместе со мной пойдет ко дну.

– Я помогу тебе и даже не возьму ожерелье. Но взамен ты окажешь мне большую услугу.

Харальд протянул Кетелю копье. Он схватился за древко, и Харальд вытащил его из воды. Викинг отполз подальше от полыньи и, обессиленный, лег на лед. Его борода уже превратилась в лед, а одежда смерзлась. Харальд приставил к его груди копье:

– Я предупредил, что потребую услугу. Ты приплыл с Ториром Собакой?

– Да. Я отправился в викинг, потому что присмотрел хорошую усадьбу. Земля в наших местах дорогая. Твоего подарка не хватает, чтобы купить ее. Торир обещал, что мы обогатимся в Стране Бьярмов.

– Ты плыл на одном корабле с Ториром?

– Нет. На нашем корабле двадцать пять человек. Остальные вместе с Ториром на большом корабле. Наш корабль вмерз в лед недалеко отсюда. При отплытии мы замешкались, уронили парус. Торир где-то впереди. Но думаю, его корабль тоже сковало льдом.

– Вот что я тебе предлагаю: отведи нас на свой корабль. Когда мы покончим с твоими товарищами, я подарю тебе столько мехов, что хватит на две усадьбы. Вернешься домой через Гардарику и уже весной будешь пахать собственную землю. Соглашайся, иначе я убью тебя!

Кетиль без промедления согласился стать предателем. Глядя на его счастливую улыбку, которую не могла скрыть заиндевевшая борода, Харальд с презрением думал: «Низкий бонд! Такие, как он, позорят имя викингов! Но без предателя не обойтись. У Торира слишком много людей. Их надо перебить по частям». Харальд хорошенько обдумал, как воспользоваться услугами предателя. Он велел Кетилю снять верхнюю одежду мертвых товарищей и бежать за ним в лагерь словен. Когда они пришли в лагерь, Харальд велел не спускать глаз с пленника и изложил исландцу Халльдору свой замысел:

– Мы применим ту же хитрость, какую применил Барди, то есть переоденемся. Но не в женское платье, а в одежду убитых мною викингов. Люди на корабле примут нас за тех, кто был послан на разведку.

Ночью они отправились к кораблю викингов. На темном небе высыпали яркие звезды, взошла луна, и лед искрился, как днем. Дорогу указывал Кетиль. За ним шли Харальд и Халльдор в плащах викингов, а за ними следовали дружинники-словены. Когда они, скрываясь за деревьями и кустами, подобрались к кораблю, вмерзшему в лед недалеко от берега, Харальд приказал дружинникам быть наготове и ждать огненного знака. Втроем они двинулись к кораблю. Викинг, несший стражу, увидел их в лунном свете. Как и надеялся Харальд, принял их за своих.

– Это ты, Тюленьи Яйца? – раздался с корабля грубый голос.

– Да! Мы вернулись! – ответил Кетиль, стараясь не выдавать свое волнение.

– Нашли ли вы Торира Собаку?

– Да. Его корабль далеко впереди. Он тоже окружен льдом. Но Торир уверен, что скоро подует южный ветер и сломает лед. Так предсказывает финн-колдун, которого он всегда возит с собой.

– Только бы финну удалось вызвать ветер. Не хочется зимовать в Стране Бьярмов.

Викингу не пришлось зимовать в чужих краях. Едва он протянул руку, чтобы помочь подняться на борт корабля, как Кетиль дернул его вниз, повалил на лед и зажал ему рот. Исландец Халльдор ударил стража по голове обухом секиры. В полном безмолвии викинг отправился в Хель.

– Тебе не жаль товарища? – прошептал Харальд.

– Какой он мне товарищ! Он из Халогаланда, а я трёнд! – пробурчал Кетиль.

– Где спят остальные?

– Под досками. Выход здесь.

– Зови словен! – тихо приказал Харальд исландцу.

Халльдор раздул трут, поджег кусок бересты и помахал им в воздухе крест-накрест. Дружинники спустились с крутого берега и бесшумно окружили корабль. Когда они приготовились, Харальд подал знак Кетилю. Тот закричал во все горло:

– Вставайте! Лед тронулся! Поднимайте парус!

Через мгновение над палубой показалась голова викинга. Так и не успев толком продрать глаза, он снова закрыл их после удара секирой. За ним выполз второй, увидел Кетиля и свалился мертвым на палубу с проломленным черепом и открытым от удивления ртом. Пробудившиеся викинги поняли, что на корабль напали. Они хватали секиры, отбрасывали доски и пытались выбраться наружу, однако словены были начеку и разили викингов копьями. Бойня при лунном свете продолжалась долго. Несколько викингов затаились под трупами товарищей. Когда дружинники спустились вниз, они выскочили, спрыгнули с корабля и бросились под защиту кустарника. Однако Харальд заранее оставил на берегу лучников, расстрелявших беглецов. Из двадцати пяти викингов в живых остался один лишь Кетиль Тюленьи Яйца. Он приступил к Харальду со следующей речью:

– На корабле нет добычи. Торир Собака никому не доверяет и возит все меха на своем корабле. Здесь только бочка с пивом, да и ее Торир опечатал своей печатью и запретил цедить пиво.

Под палубой у мачты стояла средней величины бочка. Харальд сломал свинцовую печать и выбил затычку. Из бочки хлынуло пиво. Дружинники радостно подставляли под струю свои шлемы и утоляли жажду. После горячей битвы пиво пришлось в самый раз. Опьяневший Кетиль спросил умоляющим голосом:

– Харальд, ты не запамятовал, что обещал вознаградить меня?

– Я сдержу слово и одарю тебя мехами из моей доли.

– Наконец-то у меня будет земля и хороший хутор! – обрадовался Кетиль. – Приглашаю погостить у меня, когда ты вернешься в Норвегию.

Человек предполагает, а Господь Бог располагает. Дружинники собирались гулять всю ночь напролет, но пиво неожиданно быстро закончилось. Раздосадованные дружинники улеглись между трупами викингов и крепко уснули. К Харальду, стоявшему на корме, подошел исландец Халльдор и тихо спросил:

– Как поступим с предателем?

– Он достоин смерти, но…

Харальд поведал исландцу, как спасался бегством после битвы при Стикластадире. Он упомянул, что молодой бонд провел его тайной тропой, вспомнил водопад, где Кетиль ловил лососей. Он рассказал о костре, к которому они жались, боясь, что из темноты явится мара и задушит их во сне. Сказал он о щедром подарке, сделанном бонду, когда тот вывел его в безопасное место. Харальд закончил свою речь:

– Я обещал сохранить ему жизнь и не хочу нарушать слова.

– Твой брат – святой, ты – ангел, а я – грешник, – изрек исландец и оставил Харальда одного.

Харальд размышлял о том, каким способом лучше подобраться к кораблю Торира. Ночная схватка была удачной. Торир лишился двадцати пяти человек, а он не потерял ни одного дружинника. Но все равно викингов больше. Их корабль неподвижен, но Торир Собака будет отчаянно драться. Врага следует уважать, тем более такого, как лендрманн с острова Бьяркей. Сигват Скальд сложил поминальную драпу об Олаве Святом, в которой были такие строки: «Кто взял в ум, что Торир трусоват? Мне хватит глаз, дабы видеть дерзость пса на поле брани». Мысли Харальда прервал Халльдор, вернувшийся на корму. Исландец молча протянул золотое ожерелье, блеснувшее в лунном свете.

– Откуда ожерелье? – воскликнул Харальд. – Ты отобрал его у Кетиля?

– Оно ему не понадобится. Он издох, задохнувшись во сне.

– Халльдор!

– Мара все же настигла и задушила его. Предатель опасен, Харальд. Изменил один раз, изменит и в другой. Зато ты не нарушил данного ему слова. Я совершил это против твоей воли, но думаю, ты простишь меня.

– Ложись спать, Халльдор. Мара забрала жертву и оставила нас в покое.

До утра он любовался ожерельем, поворачивая его в разные стороны и подставляя под лунный свет. Когда луна растаяла и стало светло, он разбудил дружинников. Они потянулись к бочке, однако им не удалось нацедить ни капли пива. Все удивлялись, как они опорожнили целую бочку и не слишком захмелели. Кто-то предположил, что викинги сделали незаметное отверстие и вылакали пиво вопреки строгому запрету Торира. Внезапно Харальд хлопнул себя по лбу:

– Кажется, я догадался, в чем дело!

Подождав, пока дружинники подкрепят свои силы едой, он велел им выстроиться и произнес речь на языке словен:

– Вы славно потрудились ночью. Никто из вас не пострадал, за исключением нескольких человек, получивших пустяковые раны. Но впереди нас ждет гораздо более трудная битва. Я хочу добраться до Торира Собаки. Он мой кровный враг. Вы можете возразить, что он не ваш кровник, чтобы сражаться с ним не на жизнь, а на смерть. Однако имейте в виду, что на его корабле множество мехов и серебра. Если мы захватим его корабль, конунг Ярицлейв получит больше дани, чем собирают за год во всей Стране Бьярмов. Каждый из вас получит законную треть, а поскольку я объявляю, что отказываюсь от своей доли и буду биться только ради чести, то вы получите вдвое. Чтобы вы поняли, о каком богатстве идет речь, я покажу вам малую толику мехов, которые Торир Собака на всякий случай спрятал на этом корабле.

Так говорил Харальд на языке словен. Теперь поведаем, о чем он умолчал. Уже упоминалось, что конунг Олав Святой послал своего дружинника Карли на север в Страну Бьярмов. Дружинник взял из конунгова добра столько, сколько тот ему разрешил, и выбрал себе корабль, подходящий для поездки. Карли заключил с конунгом договор: каждому из них должна была достаться половина прибыли от этой поездки. Ранней весной Карли повел свой корабль на север, в Финмарк. На корабле у него было двадцать пять человек. Торир Собака, узнав об этом, просил передать, что тоже хочет летом плыть в Страну Бьярмов, и предложил плыть вместе и добычу разделить поровну. Карли согласился, но велел передать Ториру, что у того должно быть двадцать пять человек, столько же, сколько у него. Когда гонцы Торира вернулись обратно, он уже спустил на воду большой боевой корабль и приказал готовить его к плаванию. Он взял с собой своих работников, и у него на корабле оказалось около восьмидесяти человек. Когда Карли увидел, что на корабле Торира гораздо больше народа, он заподозрил неладное.

Все же они поплыли вместе. Когда ветер был несильный, быстрее шел небольшой корабль Карли, а когда ветер дул сильнее, то впереди шел большой корабль Торира. Они редко оказывались рядом, но каждый все время знал, где другой. Когда они приплыли в Страну Бьярмов, то пристали у торжища и начали покупать меха. Когда торг кончился, они отправились вниз по реке Вине и объявили, что не будут больше соблюдать мир с местными жителями. Потом они стали держать совет. Торир предложил ограбить святилище Юмали. Дружинник Карли согласился.

Они высадились на берег и ночью проникли в святилище, воспользовавшись тем, что охранявшие его язычники отправились отдыхать, а те, кто должен был их сменить, еще не пришли. Торир взял чашу, полную серебра, а Карли, как уже рассказывалось, отсек голову идола и забрал богатое ожерелье, висевшее у того на шее. Им удалось благополучно унести добычу. Они сели на свои корабли, вышли в море и уплыли из Страны Бьярмов. Потом они пристали к какому-то островку и начали делить сокровища. Между ними вспыхнула ссора. Торир потребовал, чтобы Карли отдал ему ожерелье. Карли сказал, что ожерелье принадлежит Олаву конунгу. Тут Торир пошел обратно, но скоро остановился и попросил Карли поговорить с ним с глазу на глаз. Карли пошел к нему навстречу, и, когда они встретились, Торир воткнул в него копье так, что оно пронзило его насквозь. Торир сказал: «Теперь ты попомнишь, Карли, человека с острова Бьяркей!»

Когда Олав конунг узнал, что произошло во время похода в Страну Бьярмов, он был очень недоволен. Он послал Финна, сына Арни, на север. Он приплыл в Халогаланд, созвал бондов на тинг и объявил о приказе конунга собрать ополчение. В этом краю у бондов были большие корабли, годные для военных походов. Бонды подчинились приказу конунга и снарядили свои корабли. Финн послал своих людей на остров Бьяркей к Ториру Собаке и потребовал, чтобы там тоже собирали ополчение.

Когда Торир узнал о приказе конунга, он набрал людей, снарядил корабль, на котором летом плавал в Страну Бьярмов, и собрался в путь. Всем халогаландцам, живущим к северу от Вагара, Финн назначил встречу в Вагаре. Весной там собралось большое войско. Туда приплыл и Торир Собака. Финн велел трубить сбор и созвать на тинг все войско. На этом тинге каждый показывал свое оружие, и проверялось, все ли, кто был должен, снарядили свои корабли. Когда это было сделано, Финн сказал: «Я хочу спросить тебя, Торир Собака, какую виру ты заплатишь Олаву конунгу за его дружинника Карли и как ты возместишь захваченное добро? Конунг поручил мне узнать это, и теперь я хочу услышать твой ответ».

Торир посмотрел вокруг и увидел, что с обеих сторон от него стоят вооруженные люди. Он узнал среди них родичей Карли. Тогда Торир сказал: «Я подчинюсь решению конунга». Финн объявил условия примирения: Торир должен заплатить конунгу десять марок золота, еще десять марок родичам убитого Карли, а за разбой и грабеж еще десять марок. Кроме того, Торир должен был вернуть ожерелье, снятое с идола в святилище бьярмов. Торир начал отнекиваться, что никакого ожерелья не брал, и добавил: «Даже если у нас и есть какое-то ожерелье, то оно сейчас дома, на Бьяркей». Тогда Финн приставил копье к груди Торира и сказал, чтобы тот прекратил пререкаться. Тут Торир снял ожерелье с шеи и отдал Финну. После этого Торир повернулся и пошел к своему кораблю. За ним на корабль пошли Финн и многие другие люди. Они прошли по кораблю, открыли трюм и увидели под палубой у мачты две огромные бочки. Бочки эти были такие большие, что все были поражены. Финн спросил, что в бочках. Торир ответил, что там пиво. Финн говорит: «Что же ты тогда не угощаешь нас, приятель, раз у тебя так много пива?» Торир велел своим людям налить из бочки в чашу, и Финна и всех, кто был с ним, угостили пивом. Оно было отменное.

Потом Финн велел Ториру уплатить все, что причиталось конунгу. Торир ходил взад и вперед по кораблю и переговаривался со своими людьми. Он отвесил из кошеля десять марок. Потом он принес еще много узелков. В одних было по марке, в других по полмарки или по нескольку эйриров. Торир сказал: «Это те деньги, которые мне дали взаймы, так как все свое серебро я уже отдал». Еще не была уплачена и треть денег. Тогда Финн сказал: «Ты что-то не спешишь расплачиваться, Торир. Видно, тебе очень трудно расставаться с деньгами. Что же, пока хватит. Остальное ты выплатишь самому конунгу».

Торир, поставив паруса, вышел в море и направился на юг вдоль берега. Так он плыл дальше на юг, пока не вошел в Английское море и не подошел к Англии. Там он отправился к Кнуту Могучему, и тот его хорошо принял. Стало известно, что у Торира полным-полно денег. У него было все то добро, которое они вместе с Карли захватили в Стране Бьярмов. Никто не понимал, как он спрятал его на корабле.

Харальд разгадал хитрость Торира Собаки. Он обнажил меч и несколькими ударами прорубил дубовые доски бочки. Из проделанной бреши выпали соболиные шкурки. Бочка имела двойное дно. Снизу было налито немного пива, а сверху бочка была набита драгоценными мехами. Дружинники сразу повеселели и бросились делить добычу. И только один дружинник, человек рассудительный и бывалый, укоризненно покачал седеющей головой:

– Княже, пошто дариша куны?

– Я слегка раззадорил их голод перед настоящей трапезой. Основные сокровища на корабле Торира. Здесь только малая доля.

– Лепше синичка в деснице.

Харальд понял свою ошибку. Он давно заметил разницу между богатым Хольмгардом и землями вокруг него. Новгородские торговцы и ремесленники были корыстны и предприимчивы, знали толк в роскоши и бахвалились друг перед другом заморским платьем и обширными палатами. За пределами купеческого Хольмгарда люди привыкли довольствоваться малым. Если удавалось запастись скудной едой на зиму, человек считал себя счастливым и забирался на полати дремать и почесывать бока. О том, чтобы отправиться в викинг и раздобыть богатство, никто не помышлял. Даже дружинники предпочитали синицу в руках, а не журавля в небе.

– Княже, паки беда! Нози тянут! – добавил его собеседник.

– Ты ищешь предлог, чтобы не идти с нами? – сдвинул брови Харальд. – Клянусь, ты поползешь на коленях по снегу и льду!

Как выяснилось, седовласый дружинник хотел сказать, что его израненные ноги предвещают перемену погоды. Он оказался прав. Как только они выступили в поход, ясное небо затянули облака. Заметно потеплело, и лед начал таять. Дружинники брели по щиколотку в воде. Харальд понукал их, но не мог заставить двигаться быстрее. Они роптали, что идти по льду опасно и пора возвращаться назад. Харальд был непреклонен и отвечал, что они скоро настигнут викингов. Но как дружинники ни вглядывались в белесую даль, никто из них не видел корабля викингов. Вечером разбили лагерь на берегу, а ночью все проснулись от страшного грохота. Дул теплый южный ветер. Лед ломало, и отколовшиеся льдины с грохотом наезжали одна на другую. Когда рассвело, перед глазами открылась огромная полынья, тянувшаяся вдоль всего берега. Словены наотрез отказались вступить на подтаявший лед, ворча, что варяг, должно быть, сошел с ума. Пришлось идти извилистым берегом.

За очередным мысом они увидели большой корабль, стоявший в полынье. Харальд помчался вперед, не заботясь об отставших дружинниках. Добежав до корабля, он остановился перевести дух и осмотреться. Дело было плохо. Волны сломали лед, и теперь по морю плыли вереницы льдин. Полынья, в которой стоял корабль, еще не соединилась с открытым пространством, но белая перемычка, запиравшая выход, уже пошла трещинами. На корабле подняли весла, готовясь выйти в залив, как только освободится проход. На носу корабля стоял колдун в одежде из оленьих шкур и остроконечном колпаке. Он махал широкими рукавами и громко произносил заклинания, обращаясь к богу бьярмов:

– Юмалануоли и нимижи ноули се хан оли омо боу юмоли соудьни иохови!

Харальд пытался собраться с мыслями. Его отделяло от врага всего три десятка шагов. Он был готов кинуться в ледяную воду и вплавь добраться до корабля, но понимал, что за ним последует разве что Халльдор. Что они сделают вдвоем против полусотни викингов? Если он метнет копье, то оно, возможно, долетит до корабля, но потеряет силу и не причинит никому вреда. Дружинники, догнавшие его и выстроившиеся на берегу, могут обстрелять корабль из луков, но гребцы закрыты щитами, висящими вдоль борта корабля, а Торир Собака и подавно спрятался в безопасном месте. Харальд решил, что единственная возможность поразить врага состоит в том, чтобы вызвать его на поединок. Он громко крикнул:

– Торир, ты узнаешь меня? Я Харальд, брат Олава конунга.

С корабля донесся рык:

– Я не запомнил тебя в битве, когда ты бежал. Ты был щенком, но надо признать, что сейчас ты сильно подрос. Чего ты хочешь?

– Сразимся один на один?

– В другой раз, Харальд. Мы отплываем. Сейчас колдун расчистит проход, и мы покинем Страну Бьярмов.

Харальд решил вывести Торира из себя, как он сделал это в схватке с берсерком. Только оскорбив лендрманна, есть надежда заставить его принять бой. Он крикнул, стараясь вложить в свой голос больше презрения:

– Дождаться чести можно только от того, кто ее имеет! Я не знал, что Торир Собака жалкий трус!

Ответом ему был раскатистый хохот.

– Сигват Скальд сложил поминальную драпу о твоем брате. Скальд назвал меня храбрецом, и теперь никто не поверит в мою трусость, даже если увидит Торира убегающим от двухмесячного ягненка.

– Ты не хочешь спросить, где твои люди? Мы убили их всех до единого!

– Что за беда? У меня нет отбоя от желающих отправиться в викинг!

– Мы захватили твой корабль. У мачты стояла хитрая бочка. В ней совсем мало пива, зато много мехов.

Торир помедлил с ответом, а когда заговорил, его рычащий голос предательски дрогнул:

– Мне жаль мехов, ведь я сам осматривал каждую шкурку и долго торговался с бьярмами. Но знаешь, Харальд, я стал частенько задумываться над тем, зачем мне серебро и меха? Зачем мне богатые палаты на острове Бьяркей и большие корабли, если моим последним прибежищем все равно станет гроб длиною в четыре локтя? Благодаря твоему брату, которого весь норвежский народ признал святым, я тоже крестился. Теперь я хочу уехать в святой град Йорсалир в центре земли и стать там монахом.

– Ты не замолишь свои грехи, даже если проведешь в монастыре тысячу лет. Да и какой из тебя монах, если ты возишь финского колдуна? Посмотрим, ублажит ли твой колдун идола из Страны Бьярмов. Взываю к тебе, Юмали! Если ты есть на свете, то вспомни, что Торир Собака ограбил твое капище. Вот ожерелье весом в три марки золотом. Возвращаю его и прошу взамен совсем немного: заморозь своим дыханьем воду!

Харальд вынул из-за пазухи золотое ожерелье, некогда снятое с шеи идола, и без колебаний бросил его в полынью. Викинги на корабле ахнули, почти все перегнулись за борт, чтобы увидеть, как золото идет ко дну. Харальд повернулся к дружинникам и крикнул:

– Стреляйте скорее!

Запела тетива, засвистели стрелы. Несколько человек на корабле поплатились за то, что неосторожно высунулись из-за щитов. Они упали на палубу мертвыми и ранеными. Среди убитых был финский колдун. Сразу две стрелы торчали из его груди.

– Юмали против тебя! – возликовал Харальд. – Вам не выбраться на чистую воду без колдовских заклинаний.

В это время последняя льдина, преграждавшая кораблю выход из полыньи, оторвалась и распалась на отдельные куски льда. Путь был свободен. Весла слаженно ударили о воду, и корабль понесся вперед по водам Гандвика, простиравшегося до самой Норвегии. Харальд метнул копье, но оно лишь скользнуло по борту. Он обессиленно опустился на талый снег. Мимо него медленно проплывала небольшая льдина. На ней, зацепившись за острый выступ, висело ожерелье, брошенное в полынью. Харальд протянул длинную руку и взял подарок, отвергнутый богом Страны Бьярмов. «Вот почему Юмали не остановил викингов, – думал Харальд. – Видно, мы нанесли его святилищу более тяжелую обиду. Торир улизнул. Но мы еще встретимся. Не в Стране Бьярмов, на краю света, так в самом центре земли – в святом граде Йорсалире!»

 

Глава 28

Договор

Весной Харальд вернулся из Страны Бьярмов. Он был счастлив увидеть Рёнгвальда, проведшего зиму в Адельгьюборге. Сын ярла восторженно хлопал его по плечам и торопился выложить последние новости:

– Ярл Эйлиф купил белого жеребца с черной холкой, очень резвого. Эйнар служит конунгу Вартилаву и жалуется, что тот задерживает деньги. От Магнуса пока нет вестей, но скоро должен приплыть Хрольв Гардский, он досконально поведает о норвежских делах.

– Как здоровье конунга Ярицлейва, его супруги Ингигерд и… их детей? – спросил Харальд.

– Ты хочешь узнать про Эллисив? – подмигнул сын ярла. – Она здорова и часто спрашивала, когда ты вернешься из Страны Бьярмов. А замуж хочет за наследного принца Валланда или за короля Ункараланда, она сама не знает толком. Так что поторопись, мой доблестный друг. Пока ты собираешь дань на пустынном севере, ее увезут в южные страны.

Харальд отправился в Ракомо. Супруга конунга встретила его. Он был рад обнять Ингигерд, напоминавшую ему мать. Приятно было увидеть Ярославичей, подросших за время его отсутствия. Но все это не могло сравниться с волнением, охватившим его при виде Эллисив. Заметно было, что она с нетерпением ждала его. Дочь конунга взяла его за руку и не отпускала ее, пока расспрашивала о путешествии. Харальд рассказывал Ярославичам о том, как перепрыгнул ограду святилища Юмали и убил одним ударом меча трех язычников. Эллисив восторженно ахнула, заставив Харальда пожалеть, что он не увеличил количество бьярмов до тридцати. Его подмывало достать золотое ожерелье и надеть его на тонкую шею Эллисив. Оно так бы подошло к ее золотистым волосам. Но он решил прежде спросить позволение конунга. Янтарные четки, подаренные Эллисив три года назад, он снял с раки святого, так что в них не могло быть нечистой силы. Однако ожерелье висело на шее идола, и, возможно, конунг захочет, чтобы его освятили в церкви.

Вскоре его позвали в опочивальню Ярицлейва, у которого разболелась нога. Конунг встретил его с подобающим почетом, усадил рядом со своей постелью и поблагодарил за богатые меха, привезенные с севера.

– Господин, кроме мехов, в мои руки чудесным образом попало золотое ожерелье весом в четыре марки.

Харальд освободил ворот, снял ожерелье и подал его конунгу. Ярицлейв Мудрый отдернул руку, как будто случайно взялся за раскаленное железо. Его лицо помрачнело.

– В чем причина, господин? Неужели вам не понравилось богатое ожерелье?

– Мне знакома эта гривна, – глухо ответил Ярицлейв. – Она принадлежала моему деду, потом отцу, а потом брату Борису. У брата был отрок – угр по имени Георгий. Брат не расставался с ним ни днем ни ночью, и спали они в одной опочивальне. Борис его сильно любил и возложил на него гривну золотую большую, в которой он и служил ему. На брата напали, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса. Слугу, прикрывшего его своим телом, тоже пронзили. С шеи отрока не могли быстро снять гривну, и отсекли голову его, и только тогда сняли гривну, а голову отбросили прочь.

– Прошу господина не гневаться, но точно ли он узнал ожерелье? Ведь оно висело на шее идола Юмали!

– Мне ли не знать гривну отца и деда! А как она попала к поганым, то ведомо лишь Господу! Полагаю, что кто-то из убийц, взявших гривну, удрал на Двину. Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана! Он и отдал их в жертву нечистому идолу.

Харальд подумал, что убийцам Бурицлава пришлось бежать. Кто-то подался в пустынные места между чехами и поляками, а кто-то скрылся в северных краях. Если же Эйнар поведал правду и Бурицлав был тайно умерщвлен норманнами, то они могли возвращаться домой через Страну Бьярмов. Судя по всему, это путешествие стало для них последним. Захотели ли они ограбить святилище или бьярмы сами напали на них – останется неизвестным. Наверное, из их черепов сделали чаши, а найденные при норманнах драгоценные вещи пожертвовали святилищу. Харальд подумал, что ожерелье, скорее всего, взял исландец Бьёрн, участвовавший в убийстве Бурицлава. Но, кажется, он ошибся. Бьёрн Богатырь с Хитладира, как сказано в родовой саге, в молодые годы служил в Гардарике у Вальдемара конунга. Но погиб он в Исландии. У него была распря с Тордом, сыном Кольбейна, из-за нидов, или поносных стихов, которые Бьёрн и Торд сочиняли друг о друге. Бьёрн сочинил резкий нид под названием «Серое брюхо», и разъяренный Торд убил его.

Харальд благоразумно промолчал о своих мыслях. Он понял, что теперь не стоит и предлагать ожерелье Эллисив, и спросил, не желает ли конунг, чтобы он вернул вещь, принадлежавшую его деду. Ярицлейв отверг подарок.

– Оставь гривну себе, а лучше избавься от нее поскорее. Разруби на куски или подари тому, кто не слишком дорог тебе. Я бы посоветовал одарить какую-нибудь опостылевшую зазнобу, если бы не знал, что ты ведешь себя как черноризец. Ответь мне, Харальд. Ты и ростом взял, и отвагой. Боярыни млеют, когда ты проезжаешь мимо их теремов на горячем скакуне в красном плаще. Молодые жены старых новгородских гостей толкуют о твоей силе. Любая из них готова приголубить такого молодца! Однако никто не видел, как ты водишь хороводы с пригожими девками, и не слышал, чтобы ты любезничал с богатыми вдовами. Отчего тебе не любы Евины дочки?

– Дело в том, господин, что у меня великие помыслы. Я не хочу тратить время на купчих и даже боярышень. Из всех женщин на свете я бы женился только на одной.

– Кто же эта счастливица? Наверное, ждет тебя в твоей отчине за морем?

– Нет, она – дева из Гардарики. Конунг имеет счастье видеть ее каждый день, ибо она его дочь.

– Настасья?

– Нет, Эллисив!

Ярицлейв с удивлением смотрел на Харальда. Потом конунг усмехнулся в бороду:

– Меня прозвали Мудрым, но в сердечных делах я слеп и простоват. Как было не догадаться, что ты заглядываешься на Лизавету! Но моей дщери всего десять лет!

– Когда я приехал в Гардарику, ей исполнилось всего шесть или семь зим, сейчас ей уже десять. Осталось подождать еще пять или шесть зим. Конунг, я прошу вас о великой чести породниться с вами.

Харальд краснел и бледнел. Еще никогда его сердце не билось так сильно. Он замер в ожидании ответа. Видя его волнение, Ярицлейв мягко сказал:

– Думается мне, что во многих отношениях ты подходишь моей дочери. Ты доброго рода и славен немалыми достоинствами. Но брак княжеской дочери – особая стать. Дочерей государей выдают за равных им по положению, дабы женитьба принесла великую честь тем странам, откуда они родом. Что касается тебя, то боюсь, здесь начнут возражать мои бояре, воеводы и прочие знатные мужи. Они непременно скажут, что было бы несколько поспешным решением, если бы я отдал дочь чужестранцу, у которого нет своего королевства или на худой конец княжества. Горлопаны на вече прибавят также, что ты беден и не можешь заплатить вено за невесту. Тем не менее я не хочу огорчать тебя. Дочь моя столь молода, что нам с Ингигерд еще рано думать о ее замужестве. Пока она вырастет, много воды утечет. Лучше оставить тебе твой почет до подходящего случая, даже если ты немного подождешь. За то время, что ты провел при моем дворе, ты приобрел славу, а нам немалые выгоды. Поглядим, как пойдет твоя дальнейшая служба. Очень вероятно, что, начавшись столь доблестным образом, она еще более увеличит твою славу и почет.

Речь конунга на северном языке текла тихо и гладко, ласковые слова обволакивали, словно мягкий шелк. Но Харальд догадывался, что за лестными выражениями скрывается отказ. Он не хотел довольствоваться пустыми речами, какими бы красивыми они ни казались. Харальд сказал почтительно, но настойчиво, что понимает свое незавидное положение. Он всего лишь бедный изгнанник, которому нечего выставить в заклад. Однако он известен своими родичами и предками, которые были конунгами, и твердо рассчитывает на свою силу и удачу.

– Сейчас я действительно не могу заплатить мунд, достойный дочери такого могущественного конунга, как вы, господин! Но я могу оказать большую услугу конунгу в воинском деле. Назначьте любое испытание, и вы, господин, увидите, на какие подвиги готов Харальд ради девы из Гардарики.

Ярицлейв Мудрый молчал. Ничто в опочивальне не нарушало тягостной тишины, показавшейся Харальду вечной. Он понимал, что решается его судьба, и разрывался между надеждой и отчаяньем. В один миг ему верилось, что его затея закончится удачно, а в следующее мгновение он удивлялся тому, как осмелился заикнуться о женитьбе на дочери конунга. Наконец, Ярицлейв нарушил молчание:

– Ступай отдыхать, Харальд. Я тщательно обдумаю твои слова и дам надлежащий ответ.

Ответ был дан нескоро. Конунг выздоровел, но не звал его в свои палаты. Более того, когда он через несколько дней приехал в Ракомо, слуги дерзко объявили ему, что Ингигерд занята, а детей ему видеть незачем. Харальд возвратился домой в великом унынии. Видя его расстроенное лицо, Рёнгвальд участливо спросил, не заболел ли он. Харальд отмалчивался, но сын ярла догадался, в чем причина уныния. Он хлопнул себя по лбу и воскликнул:

– Клянусь молотом Тора, ты, верно, поговорил с конунгом о женитьбе на Эллисив!

Харальду пришлось рассказать о встрече с Ярицлейвом и о том, что он, кажется, сильно прогневал конунга. Сын ярла был возмущен:

– Он отказал тебе, Инглингу! Кто они такие, конунги Гардарики?! Их предка Рюрика никто не знает в Северных Странах. Только безумный берсерк думал, что Рорик Метатель Колец в родстве с Ярицлейвом. Конунг и его семья давно словены, в чьих жилах течет лишь малая толика норманнской крови. Если бы не Ингигерд, их дети даже не говорили бы на северном языке!

– Рёнгвальд, повтори свою бурную речь, когда придешь за жалованьем из рук конунга!

– Не спорю, он богат и могущественен, – опомнился сын ярла. – Но ты ведь потомок богов!

– За родство с ложными богами на Торговой стороне не дадут ни векши!

– Развейся, Харальд! Дурные мысли истомят тебя! Пойдем играть в мяч. Мы давно устраиваем игры за Парамоньим двором. Сегодня норманны из Хольмгарда будут биться против дружинников ярла Эйлифа из Адельгьюборга. Нам понадобятся твоя сила и ловкость!

Харальд покачал головой, но его товарищ не унимался. Он предложил пригнать двух жеребцов и заставить их лягаться и кусаться до смерти. Потом позвал на пир, который устраивает знакомый новгородский гость. Наконец, подмигивая, предложил навестить матерую вдову и забыть Эллисив в ее горячих объятиях. На все это Харальд ответил решительным отказом и попросил оставить его одного. Вместо игры в мяч он достал доску для игры в тавлеи. Он вспомнил вельву, возвещавшую о Рагнарёке. Мир погибнет и снова возродится из пепла: «Сходятся асы и вспоминают древние руны, они разыскали среди усадьбы в зеленых травах золотые тавлеи, в кои играли в прежнее время». Доска, купленная на Торге, была не золотой, а самой простой, деревянной. Харальд расставил колышки и начал играть сам с собой.

Его мысли раздваивались, от чего он играл как два разных человека. Один из них был жалким изгнанником, нашедшим пристанище в чужой стране. Он шептал, что следует смириться со своей участью и постараться угодить господину, чтобы тот не лишил его своей милости. Другой был гордецом, помнившим о величии своего рода. Он вещал громко и властно. Изгой нашептывал в ухо, что разумнее рубить дерево по себе. Дочь конунга предназначена другому конунгу. Ее не выдадут за человека, живущего при чужом дворе, как лендрманн не выдаст свою дочь замуж за бонда, а могучий бонд не сделает своим зятем раба. Гордец возражал, что если Харальд женится на дочери конунга, то он легко займет норвежский трон, ибо Магнус совсем молод и не сможет противостоять дружине, снаряженной на деньги Ярицлейва. Изгой трусливо твердил, что о троне нечего и мечтать, но гордец взял верх в этом споре. Он выиграл в тавлеи, и Харальд понял, что это знак свыше.

На следующий день к Харальду приехал боярин Вышата. Так в Гардарике именуют хёвдингов. Боярин был одним из самых ближних Ярицлейву людей, и Харальд вышел встретить знатного гостя и пригласил его в дом. Вышата слез с красивого коня, на каком впору ездить конунгу, прошел в палаты, принял рог с медом и выпил за здоровье хозяина. В доме Харальда пища готовилась на костре во дворе. Стыдно было бы потчевать знатного человека незамысловатой стряпней. К счастью, исландец Халльдор прикупил у заезжих норманнов отменного хакарля – забродившее акулье мясо. Когда акулу загонят в узкий залив и пронзят ядовитым гарпуном, от чего она всплывает вверх брюхом, ее мясо зарывают в яму с песком. Сверху кладут тяжелые камни, чтобы выходила жидкость. Мясо бродит от шести до двенадцати недель. Затем его разрезают на полосы и подвешивают для высушивания в течение нескольких месяцев, после чего хакарль можно употреблять в пищу, только следует удалить образовавшуюся корку, иначе человек отправится в Хель. В Исландии хакарль считается большим лакомством, но в других странах его не едят, как, например, не пьют напитка под названием квас, столь любимого в Гардарике.

Боярин Вышата отведал хакарля, вытаращил глаза и спросил, что это такое и из чего сие сотворено. Халльдор объяснил, что это мясо зубастой рыбы, киснувшее три месяца. Боярин схватился за живот и объявил, что очень торопится. Он опрометью бросился на двор, но перед уходом успел сказать, что завтра князь Ярослав Владимирович будет тешить себя соколиной охотой и просит пожаловать Харальда. Хотя приглашение было передано в великой спешке, Харальд понял, что завтра получит долгожданный ответ. Он пал на колени, горячо помолился святому Олаву и дал следующий обет:

– Брат! Если мне выпадет случай вернуться в Норвегию с сильной дружиной, я не буду убивать твоего сына. Я лишь изгоню его из страны или заставлю поделиться властью.

Конунг Ярицлейв Мудрый владел великим множеством соколов, ястребов и кречетов. Не всякий государь мог бы похвалиться такой блестящей толпой сокольничих и ловчих, каждый из которых нес на рукавице хищную птицу. Недаром скальды придумали кённинг руки: «ветвь – гнездовье ястреба». Ведь на правую руку сажают сокола или ястреба во время охоты. Слуг Ярицлейва конунга можно было уподобить густому лесу ветвистых деревьев. Конунг и его люди охотились на берегу Ильмень-озера. Под ударами соколов и ястребов в траву падали журавли и утки. Знатным охотникам было очень весело, и один только Харальд не мог отдаться всей душой соколиной охоте, потому что ждал важного разговора с конунгом.

Ярицлейв Мудрый повелел своим людям ехать вдоль берега и найти непуганых птиц, свивших гнезда в камышах. Он сказал, что посмотрит на полет ястребов с высокого холма. Все помчались вперед, кроме боярина Вышаты и Харальда, которому конунг дал знак следовать за ним. Втроем они подъехали к холму над озером. Вышата остался у подножия, следя за тем, чтобы никто не смел беспокоить конунга, а Ярицлейв и Харальд въехали на вершину и спешились. Конунг сел на траву и усадил Харальда рядом с собой. Харальд сидел почти на плаще конунга и видел каждый волосок в его бороде. Ярицлейв сказал с усмешкой:

– Вышата донес, что его едва не отравили в твоем доме.

– Господин, мы всего лишь старались угодить знатному гостю!

– Знаю, знаю. Но будь осторожен, когда потчуешь бояр непривычной для них едой. Иначе лишишь меня верных слуг! Но в сторону шутки! Ты просил назначить тебе испытание?

– Да, господин!

– Думаю, я нашел для тебя подходящее дело. Ты слышал о Царьграде?

– Мне известно, что Миклагард – это самый большой город Грикланда.

– Царьград – самый богатый город на всем свете. Воистину, это царь градов, куда стекаются сокровища со всех сторон. Там больше золота, чем песка на берегу Ильмень-озера, а самоцветы – что камни на проезжей дороги. Не счесть чудес, коими изобилует Царьград. Там стоит самая большая церковь христианского мира, а царские чертоги превосходят всякое описание.

– Конунг хочет завладеть Миклагардом?

– Мои предки пытались сделать это. Вещий Олег пошел на греков, взяв с собой множество варягов, и словен, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли греки «Великая Скифь». И с этими всеми пошел Олег на конях и на ладьях, а было кораблей две тысячи.

– Какое несметное число драккаров! – не удержался Харальд. – Мой брат Олав Толстый и йомсвикинг Торкель Высокий овладели Лундуном, имея сорок пять кораблей. Конунг Хельги повел на Миклагард две тысячи кораблей! Наверное, все море было покрыто его драккарами!

– Ладьи не могли войти в гавань Царьграда, называемую Суд. Греки замкнули Суд длинными железными цепями. Тогда Олег повелел своим воинам поставить ладьи на тележные колеса. И когда подул попутный ветер, подняли они в поле паруса и пошли к городу.

Харальд с упоением внимал речам конунга. Он не пропускал ни одной саги и даже пряди, в которой рассказывалось о хитростях и уловках, приносящих победу на войне. Мыслями он был с конунгом Хельги и восхищался тем, как тот обошел заграждения. Он говорил себе, что, быть может, и ему когда-нибудь придется прорываться через цепи, запирающие вход в Миклагард. Между тем Ярицлейв продолжал:

– Греки испугались и запросили мира. Олег же послал в Царьград своих мужей Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида со словами: «Платите мне дань». И приказал Олег дать воинам своим на две тысячи кораблей по двенадцать гривен на уключину, а затем дать дань для русских городов: прежде всего для Киева, затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов, ибо по этим городам сидели князья, подвластные Олегу. Он также потребовал, чтобы послы русов брали на свое содержание, сколько хотят, а если придут купцы, пусть берут месячное на шесть месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды. И пусть устраивают им баню – сколько захотят.

– Насчет бани – это очень мудро!

– Греки согласились дать дань, и они присягали друг другу. Греки целовали крест, а Олега с мужами его водили присягать по закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом, богом скота, ибо они были язычниками. Уходя из Царьграда, князь Олег прибил свой щит на вратах города. Были и другие походы, но не столь удачные. Мой прадед князь Игорь собрал десять тысяч кораблей и пошел войной на греков. И пришли, и подплыли, и стали воевать страну, и попленили землю по Понтийскому морю, и Суд весь пожгли. А кого захватили – одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы. Когда же пришли с востока воины – Панфир-деместик с сорока тысячами, Фока-патриций с македонянами, Федор-стратилат с фракийцами, с ними же и сановные бояре, то окружили русь. Русские же, посовещавшись, вышли против греков с оружием, и в жестоком сражении едва одолели греки. Русские же к вечеру возвратились к дружине своей и ночью, сев в ладьи, отплыли. Феофан же встретил их в ладьях с огнем и стал трубами пускать огонь на ладьи русских. И было видно страшное чудо. Русские же, увидев пламя, бросились в воду морскую, стремясь спастись, и так оставшиеся возвратились домой. И, придя в землю свою, поведали о ладейном огне. «Будто молнию небесную, – говорили они, – имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас; оттого и не одолели их».

– Меч великана Сурта! – вскричал Харальд, и крик его был столь громогласен, что задремавший боярин Вышата встрепенулся на коне.

– Тише, Харальд! Ты распугаешь всю дичь! – остановил его Ярицлейв. – Кто этот Сурт? Грек?

Взволнованный Харальд сбивчиво рассказал о Рагнарёке, когда Сурт коснется огненным мечом земли и сожжет весь мир. Ярицлейв покачал головой:

– Грядет Страшный Суд, и архангелы изольют на землю фиал гнева Господня! И поделом нам за наши великие грехи! Но греки не архангелы, а такие же люди, как мы с тобой. Греческий огонь сотворен человеческим ухищрением. Греки умны и учены. Мы получили от них святое крещение, грамоту и божественные книги. Много доброго можно перенять у греков. Но как же пронырлив, лукав и надменен этот народ! Недаром у нас говорят: «Он обманул, потому что грек». Нас они презирают, как диких зверей. И не только нас, но и все иные языци. В своей непомерной гордыне они почитают себя превыше других народов, мнят себя господами, а весь мир – своими рабами. Их заносчивое обращение познали на себе и моя прабабка княгиня Ольга, побывавшая в Царьграде, и мой дед Святослав, воевавший с греческим царем, и отец мой Владимир, крестивший наш народ. Придет время, когда мы отплатим за надменность! Но я не собираюсь действовать опрометчиво. Всему свой черед. Я уже говорил тебе, что намереваюсь сделать стольным градом Киев. Оттуда недалеко до Царьграда. Когда-нибудь мои ладьи войдут в Суд, но я не хочу, чтобы их сожгли греческим огнем.

– Как же защититься от молнии? Только боги способны на это.

– Хотят слухи, что ладейный огонь питает горючее зелье, которое поджигают и пускают из медных труб. Но греки хранят тайну ладейного огня как зеницу ока. Если выведать состав огненного зелья, можно зажечь галеры греков так же легко, как они пожгли наши ладьи. Ты храбр и умен, Харальд, – выведай тайну греческого огня. Таково твое испытание!

– Господин, я выполню любое повеление, но признаюсь, что даже не ведаю, с чего начать. Мне следует отправиться в Миклагард?

– Да, и наняться в царскую дружину. Греческие цари охотно принимают варягов. У них служит много урманов, свеев и данов. Они с радостью примут такого добра молодца, как ты.

– Конунг, я хочу послужить вам!

– Ты и будешь служить мне. Скрой свое происхождение, назовись чужим именем и наймись простым дружинником, дабы не вызвать ничьих подозрений. Греки ведь коварны, у них повсюду глаза и уши. Ты будешь моим оком во вражеском лагере. Каждые полгода Вышата – а боярин посвящен в мои замыслы – будет посылать к тебе лазутчиков под видом гостей, торгующих мехами и медом. Передавай через них все, что разузнаешь о греческом огне. Когда мы нагрянем к ним с большой ратью, попробуй вывести из строя их дьявольские трубы, извергающие огонь.

Харальд призадумался. Он сам просил испытать его, но надеялся, что речь пойдет о военном походе во славу конунга Гардарики. Вместо почетного дела Ярицлейв предлагал ему быть лазутчиком в далеком краю. В душе Харальда шевельнулось подозрение, что конунг желает отослать его подальше от Эллисив. Возможно, он даже задумал избавиться от дерзкого чужестранца, заглядывающегося на его дочь. Харальд вспомнил рассказ берсерка об Амлете, отправленном в Энгланд с письмом, в котором его предписывалось казнить. Не пошлет ли боярин Вышата бересту, в которой от имени конунга попросит греческого царя убить Харальда? Наверное, Ярицлейв Мудрый угадал сомнения своего собеседника:

– Если между нами не будет полного доверия, лучше не затевать дела.

– Господин, я согласен. Но позвольте обговорить условия нашего договора. Мы сидим на высоком холме. Подходящее место, чтобы обменяться клятвами, ибо на моей родине принято давать клятву, стоя на высоком месте или хотя бы поставив ногу на возвышение. Поклянитесь, конунг, что выдадите за меня вашу дочь Эллисив и поможете мне взять власть над Норвегией, если я выполню ваше поручение в Миклагарде.

Ярицлейв по-отечески потрепал юного викинга по плечу и сказал со смехом, что Харальд напрасно верит в твердость клятвы. Князья дают их по обстоятельствам и нарушают, когда видят в этом выгоду.

– Конунг, ваше слово крепко, как булат!

– Будь твоя воля! Я клянусь святыми Борисом и Глебом, печальниками за нашу землю.

Харальд сразу же насторожился. Разное толковали о гибели братьев конунга. Дело это сомнительное, как и сама клятва. Вдруг конунг клянется с тайным умыслом и потом подошлет убийц, которые застигнут его врасплох? Вслух он сказал:

– Господин, ваши святые братья почитаются в вашей стране столь же повсеместно, как мой святой брат в Норвегии. Однако дело, которое мы с вами задумали, имеет такую важность, что лучше уж нам поклясться Господом нашим Иисусом Христом.

– Что же, поцелую крест!

Ярицлейв вынул из-под ворота нательный крест, освященный в Йорсалире. Харальда опять кольнули сомнения. «Маленький крестик у конунга, – думал он. – А вдруг он схитрит и объявит, что невелик грех отказаться от крестного целования, ибо крест был мал». Лучше бы конунг поцеловал дубовый крест семи локтей высотой, установленный у дороги перед въездом в Ракомо.

– Ты торгуешься, словно купец из Хольмгарда, – сказал конунг. – Впрочем, твоя настойчивость даже радует. Теперь я убедился, что ты очень любишь мою дщерь.

Харальд не знал, любит ли он деву из Гардарики, и висы не могли подсказать ответ. Скальды часто воспевали войну и очень редко пели о любви. Да и опасно было сочинять висы о чужих дочерях и женах. Скальд Оттар Черный как-то произнес любовные стихи об Астрид, ставшей женой Олава и матерью Магнуса. Конунг Олав разгневался и приказал бросить скальда в темницу. Оттар Черный последовал совету своего дяди Сигвата Сигвата и сочинил в течение трех ночей хвалебную драпу об Олаве, тем самым заслужив прощение. Он дал спасительной драпе название «Выкуп головы» по примеру скальда Эгиля, который тоже спас свою жизнь хвалебными стихами о конунге Эйрике Кровавая Секира.

Норманны не придают большого значения женской ласке. Сыну ярла Рёнгвальду игра в кожаный мяч была милее свиданий с купеческими вдовами. Помыслами Харальда владели битвы и висы. Он смотрел на Эллисив, как старший брат смотрит на сестру десяти зим от роду. Вот только странное дело: старший брат был бы счастлив и горд за сестру, которую собираются выдать замуж за сына французского короля. Что касается Харальда, то стоило ему услышать подобные разговоры, как в глазах его вспыхивала ярость сотни сотен берсерков. Любовь ли это, он не ведал. Он встал во весь рост и сказал:

– Клянусь, господин, что раздобуду тайну молнии, испепеляющей боевые корабли!

Ярицлейв Мудрый поцеловал нательный крест и произнес слова клятвы:

– Во имя Господа нашего обещаю дождаться твоего возвращения и дать тебе в супруги дщерь нашу!

Они обнялись. Харальд помог Ярицлейву сесть на коня. Конунг поехал к подножию холма, где его ждал боярин. Харальд кинул прощальный взгляд на луга и леса, которые ему вскоре предстояло покинуть. Он стоял на вершине холма над Ильмень-озером, словно гусельщик Садко в ожидании водяного царя. Волны лениво сходились к берегу, а Харальд смотрел вдаль, и тихое озеро превращалось в синее море, а черные рыбацкие челны – в грозные боевые корабли, извергающие потоки огня. Перед его мысленным взором вставали неведомые страны и богатые города. Уши слышали рев бури и шум сражений. Среди высокой травы он вдыхал запах восточных благовоний, россыпь желтых цветов на лугу казалась грудой золота.

Он вскочил на коня и тронул поводья. Вперед – к славе и власти! Сага о Харальде Суровом только начинается.