2010 A.D. Роман-газета

Стогов Илья Юрьевич

Глава первая

Сомалиленд. Начало осени

 

 

В наушниках играет Ассаи:

— Здравствуй! — Вам тоже здоровья… Я пришел поделиться болью. — Что за боль у тебя? — Острая… Это вершина айсберга… Мое прошлое…

 

1

Мне этот бар сразу не понравился. Слишком громкая музыка, слишком много посетителей, и слишком уж эти все эти посетители пьяные. Но на улице стало резко темнеть, а до самолета оставалось еще больше пяти часов. Мне нужно было где-то пересидеть это время. Потому что ночью бродить по неосвещенному и забитому криминалом району означало нарываться на неприятности, которые были мне совсем ни к чему. В рюкзаке у меня лежала дорогущая редакционная камера, а в карманах — документы, все наличные бабки и билет на самолет.

Райончик, в котором меня застали сумерки, выглядел неважно. Сплошь какие-то одноэтажные жестяные бараки. Между ними лежали кучи мусора в два человеческих роста. В мусоре рылись злые бездомные псы. Из развлекательных заведений имелся только крошечный спорт-бар, в котором черные-черные люди, прихлебывая алкоголь, болели за команды всех подряд футбольных дивизионов, потому что собственной команды в их стране никогда не было. Вот туда соваться было бы полным безумием. Еще не хватало попасть под раздачу, если у их любимцев выиграет какая-нибудь русская команда.

Дальше, за спорт-баром, начинался квартал красных фонарей. Квартал был совсем небольшой. Бордельчики были все одинаковые. Задняя стенка — стойка бара, заставленная пустыми бутылками из-под модных напитков. Боковые стены — зеркала. Перед стойкой сидят девушки. Если их услуги вас интересуют, то бармену (он же крыша) нужно дать пару долларов, и он оставит вас с избранницей наедине, а сам подождет снаружи. Не знаю только, к чему в помещениях столько зеркал. Как ни смешно звучит, но негров в темноте действительно не видно.

Бар, в который я все-таки зарулил, назывался «London». Название было написано такими дурацкими буквами, что сперва я прочел его как «Condom». Честно сказать, идея сесть в этом заведении была чересчур глупой даже для меня. Перед входом там тусовались типы, по которым было видно: когда эти мужчины идут купаться в Индийском океане, тамошние акулы предпочитают уплывать в Тихий. У одного через плечо висел автомат Калашникова. На мой рюкзак они и бросили-то лишь по коротенькому взгляду, но мне эти взгляды совсем не понравились.

На самом деле быть белым в Африке — так себе развлечение. Местные жители воспринимают вас как подарок свыше. Что-то вроде подберезовика в метр высотой. Выходите на улицу, и все мужское население бросается в вашу сторону с криками:

— А я его первый нашел!

За те три года, которые я провел в этих местах, грабить меня пытались столько раз, что я перестал обращать внимание. Запоминал только какие-то совсем уж выдающиеся эпизоды. Типа того раза, когда неподалеку от Ибадана разбойники начали без предупреждения палить из автомата прямо по окнам автобуса, в котором я ехал. Впрочем, места, где я ночевал сегодня, совсем уж опасными не считались. Так, на уровне моего родного Купчино. Я зашел внутрь и спросил бармена, есть ли у них кофе.

— Кофе? Конечно, есть! Сварить?

— Сварите, пожалуйста.

— Мы варим кофе из зерен, которые сами и выращиваем!

— Это просто замечательно.

— Вы хотите, чтобы я сварил вам кофе?

— Да. Один, пожалуйста.

— Я сварю его из зерен, которые еще утром росли на ветке.

— Это будет просто замечательно.

— Вы не продаете мобильный телефон?

— Мобильный телефон? Нет, не продаю. А почему вы спрашиваете?

— Да нет. Просто я подумал, что вдруг вы захотите продать свой мобильный телефон.

— Вряд ли.

— Хорошо. Тогда я сварю вам кофе. Что-нибудь еще?

— Еще бутылку воды.

— В бутылках воды нет. Но я принесу вам стакан, хорошо?

Представив, откуда он станет наливать воду в стакан, я отказался. Сказал, что, пожалуй, кофе будет достаточно. У бармена было несколько татуировок прямо на черных щеках. Он еще раз шесть повторил историю про то, что кофе у них свой. А то ведь бывают бары, где кофе варят из покупных зерен. Но их «London», он же «Condom», к таким не относится.

Я закурил и огляделся. Пол был заплеван жеваным сахарным тростником. Иногда посетители пукали, и если это получалось громко, то все в баре смеялись. За весь день я ничего не ел. Где-то после полудня купил на рынке перезрелое манго и весь перепачкался, пока его чистил. Впрочем, есть и не хотелось.

Насчет мобильного телефона сомалийцы подкатывали постоянно. Спрашивали прямо в лоб: подари, а? Или: продай. Денег, правда, нет, но иметь телефон очень хочется. Мобильный телефон был мечтой каждого сомалийца. В телефон можно закачать любимую музыку и потом громко ее слушать, а все вокруг станут тебе завидовать. О том, что по телефону можно еще и звонить, ребята даже не слыхивали. Прием сигнала в Африке — штука крайне редкая. Встречается не в каждой стране.

Кофе, который сварил мне бармен, был так себе. Все-таки вкус мой был безнадежно испорчен продукцией «Nescafe». Я закурил еще одну сигарету и, вытащив из нагрудного кармана телефон, посмотрел, сколько времени. До времени, когда нужно будет двигать в аэропорт, оставалось еще четыре с половиной часа.

Через два столика от меня сидела кудрявая девица. Она пробовала подмигивать мне, но я мастерски отводил взгляд и вообще делал вид, будто никогда не слышал о том, что между мужчинами и женщинами возможны какие-то отношения кроме товарищеских. Кроме всего прочего, СПИД здесь распространен так здорово, что на одну здоровую даму приходится две больные.

Еще через десять минут я опять посмотрел на часы. Из-за соседнего столика поднялся пьяный парень и двинулся в мою сторону. Он подошел ближе и стал, хватая меня за куртку, что-то говорить. Выглядел парень роскошно: майка, чудовищно грязные шорты, а на голову натянут толстый капюшон с меховой оторочкой.

Я отлепил его пальцы от своей куртки и негромко сказал, что лучше ему, наверное, будет вернуться туда, где сидел. А то я сейчас оторву ему ногу и стану лупить ею по пьяной голове, что тогда он станет делать? Вряд ли этот охламон понимал по-английски, но мне все же хотелось верить, что взаимопонимание между нами возможно. Растатуированный бармен подскочил поближе и перевел мне, что парень спрашивает, нельзя ли ему позвонить с моего телефона. Тот закивал своим капюшоном: да, да! Позвонить! Давай сюда мобильный телефон!

Заплетаясь языком, он продолжал быстро-быстро что-то говорить. Гортанные звуки не складывались ни во что членораздельное. Он заплевал мне весь рукав и тянул пьяные пальцы прямо к карману моей куртки. Посетители из-за соседних столиков отставили бокалы и придвинулись поближе. Рожи у них были, конечно, уголовные. Хотя, с другой стороны, кто знает, как с их, негритянской, точки зрения, выгляжу я. Вполне вероятно, что моя зеленая петербургская физиономия тоже до дрожи их пугает.

Капюшон понял, что разговор у нас не склеивается, и достал из кармана шортов нож. Тот был настолько огромный, что даже не понятно, как до этого он умещался в кармане. Теперь парень уже не говорил, а, выпучивая глаза, визжал. Судя по тону, он требовал, чтобы телефон я отдал ему немедленно.

В пальцах у меня все еще дымилась сигарета. Ну, допустим, с ним, таким пьяным и таким тощим, я бы еще справился. Да даже и с парой таких, как он, тоже. В конце концов, я, хоть и белый, но не совсем европеец. И нравы в районе, в котором я вырос, не сильно отличались от сомалийских. Ножом там было не напугать и школьниц младших классов, а грабитель, даже со своим тесаком в руках не выглядел таким уж мастером махать кулаками. Да только завладеть моим «Nokia-8800» в этом чертовом «Лондоне» желал не он один, а целая толпа таких же тощих. Включая того, что с Калашниковым на плече стоял возле входа.

Парень придвинулся ко мне еще ближе, а бармен с испуганным видом, наоборот, отошел в самый дальний угол. Лицо у него было мокрое от пота, а глаза бегали. И тут у меня в кармане запищал телефон: пришла эсэмэска.

Капюшон от восторга даже опустил свой нож. Надо же! Эта штука еще и умеет издавать такие замечательные звуки! Не отводя взгляда от его лица, я аккуратно, очень медленно вытащил телефон из кармана. И только после этого посмотрел: сообщение пришло из Петербурга. От жены. От жены, которая в далеком северном городе соскучилась и решила отправить мне SMS.

Кириллические буковки на экране складывались в вопрос. Вернее даже в три вопроса. Жена писала: «У тебя совесть есть? Почему не пишешь? Интересно, ты еще помнишь, что у тебя вообще-то есть я?»

 

2

Скажу сразу, чтобы было понятнее: я люблю свою жену. Мне бывает нелегко с ней. И еще труднее мне бывает высидеть дома, когда жене хочется, чтобы я там сидел. Но если сказать одним предложением, то я очень сильно ее люблю. Даже не знаю за что.

Жена сидела дома в Петербурге, а я торчал черт знает где. Но это всего лишь потому, что у меня такая работа. Три с половиной года тому назад я решил, что мне самое время все поменять. Жить так, как я до этого жил в Петербурге, было уже невыносимо, и я просто исчез.

Как раз три с половиной года тому назад редакторша иностранного агентства новостей предложила мне написать об Африке. Причем о таких краях, куда другие журналисты ехать отказывались. По крайней мере за те деньги, за которые согласился я. Вообще-то белые читатели редко интересуются Африкой. Но тут новости пошли косяком: захват заложников в Нигерии, пираты в Сомали, революция в Зимбабве, погромы в Танзании. Редакторша звонила и спрашивала, готов ли я еще раз для них написать. Я каждый раз отвечал, что готов. То, что я писал, редакторшу устраивало, а то, сколько она платила, устраивало меня. В Африку я стал ездить регулярно. В общем, все как-то наладилось.

Уезжать из дому — это ведь как пить алкоголь. Если тебе что-то не нравится в реальности, то в руках у тебя пульт. Хоп! — и ты уже переключил канал. Выпил алкоголя или купил билет на другой конец света — результат один и тот же: реальность вокруг стала другой. Теперь, когда пограничники открывали мой паспорт, то от удивления теряли фуражки. Насчет половины стоявших в паспорте печатей я и сам не был уверен, что точно знаю, на каких это языках.

Все бы хорошо, да только со временем ты забываешь, какой именно мир является настоящим. Три с половиной года. Больше десяти процентов моей жизни. Прежде я всерьез думал о карьере и нормальной семейной жизни. О том, чтобы завести детей… Проводить вечера перед телевизором… Ничего этого так и не случилось. Последние три с половиной года домой я заскакивал, только чтобы переодеться. Зато я научился за полчаса отыскивать в любом городе континента самый дешевый отель.

Три недели назад редакторша позвонила и произнесла слово «Сомалиленд». Она объяснила, где забирать билеты, а когда я положил трубку, жена тоже решила мне кое-что объяснить. Если мне так уж хочется, я могу сгонять в свою Африку еще разок, сказала она. Но дальше мне придется выбирать: если в моем заграничном паспорте появится еще хоть один штамп о пересечении границы, то сразу после него в общегражданский паспорт я получу отметку о разводе.

— Понимаешь?

— Да.

— Извини, если это звучит как ультиматум. Но иначе ты бы не услышал.

— Да. Я все понимаю. Это ты извини.

— И что ты решил?

Мы сидели на кухне. Кухня была куплена на гонорары, которые мне платило агентство. Найдется ли еще желающий платить мне столько же? Редакторша переводила мне неплохие деньги, хотя, если честно, дело было совсем не в деньгах. На самом деле я просто привык к этой жизни. Мне не хотелось ничего в ней менять. Но жена сказала, что хочет быть со мной. Все время, а не только три дня в месяц. И я сказал об этих ее словах иностранной редакторше. В общем, Сомалиленд был последним. Пришло время возвращаться домой, и я возвращался.

Доехав до аэропорта, я выкурил сигарету и подумал, что и хорошо. Дома меня ждет жена, и на первое время это вполне прокатит за смысл. А дальше будет видно.

 

3

Маршрут у меня был причудливым. С тремя пересадками, ночевкой в аэропорту и долгими-долгими муторными перелетами. Зато выходило почти в полтора раза дешевле, чем прямой рейс.

Совсем ночью, пролетев в полной темноте над священными городами Меккой и Мединой, самолет приземлился в Дубае. Документы у входа в аэропорт проверял чернокожий пограничник. Форма у него была очень красивая: темно-синий мундир с аксельбантами плюс ботинки ослепительного красного цвета.

Стыковка была не самая удачная: в аэропорту мне предстояло провести всю ночь — больше восьми часов. Я погулял по бесконечным залам. Сесть было негде. Рюкзак обрывал плечо. В самом дальнем уголке аэропорта я отыскал место потише, лег за креслами прямо на пол и тут же уснул.

Несколько раз я просыпался и переворачивался на другой бок. Лежать на жестком полу было неудобно. Во сне я инстинктивно трогал нагрудный карман, в котором лежали телефон и паспорт. Уже под утро мне приснилась девочка-школьница, с которой когда-то я впервые в жизни попробовал поцеловаться. Я снова был тинейджером и, неудобно изогнувшись, лежал рядом с ней на чужом диване. Волосы девочки снова невыносимо пахли чем-то горьким.

Дело происходило дома у нашего общего приятеля. Ее и моего одноклассника. Утром парень позвонил и пригласил заглянуть в гости. У каких-то незнакомых мне меломанов он раздобыл магнитофонную кассету с модной музыкой и звал послушать. А зачем к нему зашла та девочка с подружкой, я не знаю. Звали ее Юля. Уже тогда она носила такую клетчатую юбочку, как пятнадцать лет спустя станут носить девушки из группы «Тату». В школе она сидела на три парты впереди меня. Во время уроков я иногда рассматривал ее затылок. У Юли были светлые волосы. Сзади на шее они закручивались в белые загогулинки. Разглядыванием белого затылка все и ограничивалось. До этого, за все время учебы в школе, я, по-моему, ни разу с ней даже не поговорил. Даже о чем-нибудь вроде домашних заданий. А теперь в квартире приятеля нас оказалось ровно четверо… Я, он, Юля с подружкой… И для начала мы сели послушать музыку.

На кассете было записано сразу несколько хитов той осени. Особенно всем понравилась песня группы «Динамик» про серый капюшон. Мы послушали ее несколько раз подряд, а потом приятель увел подружку куда-то в глубь квартиры и мы остались с Юлей одни. Я понятия не имел, что делают в таких ситуациях. Прежде я никогда не оказывался в таких ситуациях. Честно сказать, одноклассницы не обращали на меня внимания, а других девушек тогда еще у меня не было. Но приятель увел подружку, а лидер «Динамика», длинноволосый и некрасивый певец Кузьмин, пятый раз подряд спел про то, как зябко ему под осенним дождем, и в подоконник приятелевых окон и вправду бился мелкий дождичек… в Петербурге он шел уже тогда… и ни на секунду не прекратился с тех пор до сегодняшнего дня… В общем, Юля очень быстро оказалась лежащей на диване, а я лежал рядом и первый раз в жизни пытался целоваться.

Детство кончалось. Честно сказать, для меня оно кончилось уже давно. Внутри меня лопались нарывы, рубцы от которых не могут зажить там и до сих пор. Я разглядывал Юлино лицо, жизнь приоткрывала свою изнанку, а Кузьмин, сбиваясь, все повторял: подойди поближе, я слегка продрог… еще ближе, а? Девочкино тело я прижимал к себе, но совсем уж тесно прижимать немного боялся, потому что в этом случае Юля наверняка отпихнула бы мои руки, резко встала бы с дивана, ушла, и все бы кончилось. Поэтому я всего лишь тихонько, слегка-слегка касался губами ее лица. А она смотрела на меня, гладила мои волосы, зажмуривалась, что-то шептала… Вытягивала губы… касалась моих губ… сама. Будто я и вправду был ей нужен. Чем еще мы тогда занимались, я помню не очень. Зато песню — просто отлично. После второго куплета там есть такой проигрыш, от которого я и до сих пор покрываюсь мурашками и сразу же чувствую в воздухе запах дешевого советского шампуня, которым девочка-школьница по имени Юля в то утро вымыла свои светлые волосы.

Собственно, это мне и приснилось в дубайском аэропорту: проигрыш старой песни и горький запах. Не знаю, в чем здесь дело. По детству я совершенно не ностальгирую. И снова стать тинейджером совсем не хотел бы. Тем не менее когда сон ушел и я сообразил, что лицом зарываюсь не в волосы семиклассницы, а всего лишь в собственный пахнущий грязью и дымом рюкзак, то ощущение было — будто меня лишили чего-то хорошего. Того, что не должно было проходить мимо. Открывать глаза после этого мне совсем не хотелось.

 

4

Утром в запутанных коридорах аэропорта я отыскал кофейню «Starbucks». Бармен сказал, что сомалийские деньги не примет ни по какому курсу, зато если я стану платить в долларах, то сдачу он выдаст тоже в долларах. Эспрессо был обжигающим. За столиками вокруг сидели женщины в паранджах. В голове еще вертелся кусочек сна. Я подумал, что, может быть, так, в виде тощей недоцелованной девочки, мое подсознание показывает родину, на которую я возвращаюсь?

Потом объявили посадку. Лететь предстояло больше пяти часов. Рейс выполняла смешная арабская авиакомпания. Стюардессы носили платки-хиджабы, а когда пассажирам показывали ролик на тему, что делать в экстренных ситуациях, то главным героем там был небритый тип в длинной белой арабской рубахе и вязаной мусульманской шапочке.

Я сел ближе к иллюминатору. Облаков снизу почти не было. Мир выглядел как карта себя самого. Можно было разглядеть побережье Средиземного моря и Кавказ. Я бывал чуть ли не в каждом государстве, над которым мы пролетали. Но совсем этим не гордился. За последние три с половиной года я подробно осмотрел чертову прорву мест, о существовании которых нормальный человек даже и не подозревает. Зато все, что связано с жизнью дома, я пропустил. Не видел ни одной громкой киноновинки. Не послушал ни одного модного шлягера. Не участвовал в выборах президента, не следил ни за одним скандалом и был не в курсе того, о чем сегодня принято говорить в приличном обществе. Мимо прошла целая эпоха. Впрочем, теперь, когда вернусь, все, наверное, получится наверстать.

Какое-то время я дремал, а когда проснулся, самолет уже начал снижаться. Я выглянул в иллюминатор. Облаков там по-прежнему не было. Осень в этом году была ясной. Мир можно было рассмотреть во всех подробностях. Самолет развернулся, поверхность планеты непривычно изогнулась, а потом снизу мелькнуло первое облачко. А еще пару минут спустя облачков стало так много, что земля впервые за весь полет перестала быть видной. Мы подлетали к Петербургу, и, разумеется, над моим собственным городом стояли тучи.

Рядом сидел толстый русский мужчина. Навалившись мне на плечо, он тоже посмотрел в окно. По лицу соседа было видно: ему тучи тоже не нравятся. Чем ниже мы спускались, тем темнее было снаружи. А когда самолет подрулил к зданию аэропорта, то оказалось, что в городе идет довольно сильный дождь. Было слышно, как в обшивку самолета стучатся капли. Этот звук означал: предыдущая жизнь окончена. Я вернулся домой.

 

5

Потом был паспортный контроль, переполненная маршрутка, жесткие плечи пассажиров метро, самые длинные секунды в мире (они отделяли момент, когда я нажал на кнопку звонка, от момента, когда жена открыла дверь и обняла меня), кофе на кухне, который мы заварили, но заболтались и так и не стали пить. А потом я сказал, что иду в ванную. На пять минут залезу в воду, побреюсь, и мы заварим еще по чашке, ладно?

Ванная за время моего отсутствия почти не изменилась. Даже бутылочки с шампунями стояли, похоже, в том же порядке, что и когда я уезжал. Я разделся, залез в воду, закурил. Стал понемногу вспоминать, как выглядит мир, в котором теперь стану жить.

Жена приоткрыла дверь и спросила:

— Принести чего-нибудь?

— Нет. Я же на пять минут.

— Совсем ничего? Новую бритву?

— Здесь есть.

Я знал этот ее взгляд. Я женат почти семь лет и отлично знаю этот взгляд. Почему-то чаще всего это происходит в ванной. Каждый раз, возвращаясь из своей Африки, я хочу дождаться ночи, но все равно первый раз это происходит в ванне, куда я залезаю всего на пять минут.

(В школе я сидел на предпоследней парте. Возле самого окна. А девочка, волосы которой пахли горько, сидела почти в самом начале и плюс ближе к двери. Она была круглой отличницей, и в глазах одноклассников это здорово повышало ее котировки. Сейчас мне будет, наверное, трудно это объяснить, но тогда, двадцать лет назад, такой взгляд на вещи казался само собой разумеющимся. Девочки-отличницы ценились выше, чем троечницы. Если бы мой первый поцелуй состоялся с девочкой попроще, то чем тут было и гордиться? А так — я начал с самого громкого аккорда. Иногда на уроках я теперь смотрел на ее старательный затылок и не мог поверить, что эта девочка в такой аккуратно отглаженной школьной форме действительно сама вытягивала губы, чтобы поцеловать мне лицо.

После того вечера у приятеля мы вовсе не стали встречаться или что-нибудь в этом роде. Я не пробовал приглашать ее в кино или носить ей портфель. Мы даже ни разу толком не поговорили. Несколько раз я пытался представить, как подхожу к ней… первым заговариваю… мы куда-то идем… Выглядело это крайне неправдоподобно. Пару раз на переменах я оказывался рядом с ней и тогда чувствовал горький запах ее шампуня. Хотя сегодня я иногда думаю, что эту деталь я все-таки придумал позже. Вряд ли я на таком расстоянии мог чувствовать этот запах, ведь советские шампуни если и пахли, то очень слабо.)

— Встань.

— Хорошо. Сейчас. Вот так?

— Да.

Она на минутку заглядывала ко мне в ванную, чтобы спросить, не нужно ли чего-нибудь принести. Но, заболтавшись, забывала, что заскочила на минутку. Она заходила внутрь, садилась на корточки рядом с ванной, опускала руки ко мне в воду. Она случайно натыкалась пальцами на мое тело… пальцы были нежные… не прекращая говорить, она гладила меня по коже, а потом все-таки просила встать. И я вставал. Не договорив фразы до конца, она впервые касалась меня… снизу вверх смотрела на меня, а потом все-таки закрывала глаза. И я тоже их закрывал. Не знаю, почему все это происходило не в постели и не ночью, а в ванной всего через несколько минут после того, как я приезжал домой.

(Полтора года спустя приятель снова пригласил меня в гости. Школу мы давно закончили. Да и Кузьмина ни он, ни я больше не слушали. Перешли на совсем иных исполнителей. Я в том году не вытаскивал из плейера кассеты с ранними альбомами группы «The Cure», а приятель так и остался на уровне «Depeche Mode», и мне было немного жалко его, как жалеют парней, оставшихся на второй год, когда все остальные перешли в следующий класс.

Я редко видел одноклассников. Они мне не нравились… никто из них не нравился… почти никто. Но тут приятель пригласил меня в гости, и я пришел. Чем теперь заниматься в его квартире, было непонятно. Ведь школу-то все мы уже окончили. И после того вечера с Юлей в моей биографии было много чего. Теперь я отлично знал, как следует продолжать то, что, бывает, начинается с поцелуев в неудобной скрюченной позе на диване. Я носил самые модные джинсы в районе, и довольно часто девичьи пальчики расстегивали непослушные ливайсовские пуговицы на этих джинсах. Но, придя в гости к приятелю, опять оказавшись на этом диване, снова вернувшись в ту историю, которая кончилась для меня навсегда, я понял, что на самом-то деле эта история вряд ли когда-нибудь кончится.

Я походил вдоль полки с кассетами. Ни на одной из них надписи «Динамик» не было. Мне хотелось спросить у приятеля, видит ли он Юлю. Но я не успел спросить, потому что он стал говорить, что приготовил для меня сюрприз: скоро к нему, наверное, заскочит одна телочка… Если ее напоить, она никогда не ломается долго… У них во дворе об этой ее слабости все пацаны знают… Чуть вечеринка, телочку сразу зовут… Нужно дождаться, и она у меня тоже, наверное, пососет… Я чуть не ударил его. Приятель хихикал и продолжал говорить, а я тер друг о дружку вспотевшие ладони и боялся спросить, как зовут эту приятельницу.

Я зажмуривался и видел светлый затылок… и еще искусанные губы… которыми она плотно охватывала чужие члены… многие члены многих парней из двора, в котором я вырос… парни угощали ее, и она соглашалась пососать… никогда не отказывалась… Я думал только об этом, и мне казалось, что я никогда больше не смогу спокойно слушать песню группы «Динамик» про серый капюшон.)

В ванной на стене висело большое зеркало. Оно запотело, но кое-что мне было видно. Из крана шумно вытекала вода. Она казалась мне оглушительнее нильских водопадов, возле которых я ночевал всего лишь неделю назад.

(Потом в дверь наконец позвонили. «О!» — обрадовался приятель и побежал открывать. Мы с ним успели довольно здорово набраться. По дороге он впилился в косяк плечом, но не стал обращать внимания. За последние полчаса я придумал не меньше дюжины фраз, которыми встречу Юлю, а теперь все их сразу забыл. Но в комнату зашла не она. Как оказалось, приятель имел в виду все-таки совсем другую девушку. Я зажмурился и залпом выпил какого-то алкоголя.

Девушка назвала свое имя и села за стол. Я так и не запомнил, как ее звали. Всего через полчаса приятель уже сидел на самом краешке дивана… того самого дивана… а безымянная девушка стояла перед ним на четвереньках. По внутренней стороне его бедра стекали ее слюни. Они не обращали внимания на то, что я сижу всего в метре от них. По ходу дела приятель курил и пытался общаться с дамой… что-то ей говорил… наверное, что-то смешное… не вынимая члена изо рта, девушка иногда смеялась, а пьяный приятель тоже смеялся и ронял пепел от сигареты ей на затылок.

У девушки были темные волосы.

Не светлые.

Темные.

На ее темном затылке пепел был особенно заметен.

Некоторое время я просто курил. А потом встал с кресла и вышел из квартиры. В тот вечер я все-таки не выдержал и позвонил Юле. Первый раз в жизни.

Ее телефон я знал с шестого класса: выпросил у кого-то из знакомых. Но до этого я никогда не пробовал его набрать. А тут все-таки решился.

Но ее не было дома. Трубку сняла мать…

А может быть, и не мать… Откуда мне знать?.. Это был просто женский голос… Он сказал мне…

Сказал…

Он сказал мне…)

Я аккуратно сполз назад в ванну. Судорожно перевел дыхание. Поискал глазами пачку с сигаретами. Жена все еще сидела рядом. На ее красивом лице была размазана помада. Перед тем как выйти из ванной, она наклонилась ко мне и негромко сказала:

— С возвращением.

Помолчала и добавила:

— Не уезжай больше, ладно?