2010 A.D. Роман-газета

Стогов Илья

Глава десятая

Вечер того же дня. Где-то в Москве

 

 

1

Далеко-далеко на юге лежат теплые острова. Там, на песчаных пляжах, негры практикуют культ вуду и в году триста шестьдесят четыре солнечных дня, так что солнце успевает до дна прогреть неглубокие лагунки. Тепла в тех краях так много, что не жалко поделиться с соседями, и именно там начинается теплое течение Гольфстрим. Горячая вода и влажный воздух потихоньку стекают к северу. Океанское течение пересекает Атлантику… И вот там начинается совсем другая жизнь. В этих краях совсем нет солнца, а вода – не голубая, а серая. Чем дальше во фьорды забирается течение, тем меньше в нем остается тепла. Добравшись до самого конца Балтики, Гольфстрим совсем остывает, отдает серому миру последние карибские градусы, и стужа выжимает из воздуха остатки влаги, поэтому в тех краях всегда идет дождь. Будто Гольфстрим плачет, что так и не смог сделать север хотя бы капельку более теплым, хотя бы немного менее хмурым.

Ровно в этом месте и лежит мой город. Дождь в Петербурге идет всегда, а работы для такого парня, как я, в Петербурге просто нет. Поэтому, прежде чем уехать оттуда, я все сидел у себя на кухне, курил сигареты и смотрел в окно. Любоваться там было нечем. Круглый год осень, и хотя в этом году осень довольно теплая, но даже самая рекордная жара у нас – все равно холоднее, чем зима где-нибудь в Бразилии, а наша собственная зима длится восемь месяцев в году, и пусть летом у нас девушки на улице ходят с загорелыми голыми ногами – не успеют они и глазом моргнуть, как на ноги придется натянуть чулочки, а сверху еще и джинсы, а если зима выдастся совсем уж серьезной, то, может быть, даже и валенки.

Последние недели я поздно просыпался, долго сидел на кухне и курил свои сигареты, а потом все равно закрывал за собой дверь и шел прогуляться. Хоть куда-нибудь. Потому что сидеть дома становилось просто невыносимо. Вечером я приходил обратно, снова садился к окну и думал о том, почему я родился в своей странной стране. Почему, скажем, не в Бразилии? Она похожа на Россию: тоже огромна, тоже была империей и сегодня тоже живет за счет торговли природными ресурсами. Но там хоть тепло и людям интересен мир, в котором они живут. А в России зима восемь месяцев в году. И людям не интересно вообще ничего.

Сидя на петербургской кухне, трудно было даже поверить в существование Бразилии, где всегда тепло и на улицах звучит самба. Хотя, с другой стороны, почему не поверить? Ведь именно оттуда Гольфстрим приносит в мой город свои дождевые облака.

 

2

Очередной бездарно прожитый в Москве день заканчивался, и я шел на премьерный показ фильма, название которого не помнил… вернее, не знал… может быть, у него вообще не было названия. В любом случае премьера обещала быть громкой. А кроме того, других планов на вечер и не было.

С Кириллом мы встретились в небольшом клубе, выпили там по бокалу, а потом вышли из клуба, свернули за угол, немного прошли, а потом свернули еще раз. Ах, каким замечательным этот маршрут был бы в Петербурге, где каждое здание – глава романа и каждый перекресток – будто приятный собеседник. А здесь эти сто метров были просто сотней бессмысленных метров.

По дороге Кирилл говорил, что большие джипы, как правило, покупают себе парни с маленькими членами. Ага (говорил я), с совсем маленькими: в последнее время большие джипы водят в основном женщины. Еще мы пробовали обсудить распад СССР.

Я говорил:

– Мне бы не хотелось, чтобы СССР вернулся. Если бы Советский Союз не развалился, то свою жизнь я провел бы в тюрьме. То есть, сам понимаешь, никакой симпатии… Но, послушай, Кирилл, то, что вместо него, – полная чушь. Так-то ведь совсем жить нельзя…

Кирилл усмехался:

– А чего ты хотел? Добро пожаловать в пустыню реальности!

Перед входом в кинотеатр мы потолкались в небольшой очереди, состоявшей из московского бомонда. То есть таких людей, с которыми, когда встречаешься глазами, сразу хочется поздороваться, потому что явно где-то их видел, но потом трешь лоб и долго не можешь вспомнить, где именно. У самого входа громко разговаривала по телефону телеведущая… Никогда не знал ее фамилии, но девушка была очень известной… Вы бы точно ее узнали: у нее еще такие смешные передние зубы. Тон у звезды был раздраженный, а к собеседнику на том конце она обращалась: «Слышь, ты, мозгоклюв!» Кирилл сказал, что, судя по всему, мы попали на очень правильное мероприятие.

А вот мне здесь как-то сразу не понравилось. Слишком громкая музыка, слишком много народу. Но на улице стало резко темнеть, а больше идти мне было некуда. Мне нужно было где-то пересидеть вечер, и кинопремьера была не худшим вариантом.

В фойе кинотеатра были полукругом расставлены столики, на которых стояли тарелки с фруктами, а напитки нужно было получать в баре. Подходите, говорите, чего бы вам хотелось, и бармен тут же нальет. Кирилл пристроился в очередь, а я встал рядом.

Весь сегодняшний день я чувствовал себя как-то не очень. Будто бегун, который бодро рванул со старта, а потом вдруг узнал, что одна из ног у него протез. Люди вокруг улыбались и предвкушали хорошее вино, а потом еще и хорошее кино. А мне хотелось нахамить окружающим, хлопнуть дверью и уйти.

Прямо передо мной стоял толстый писатель Быков. Мы поздоровались и немного поговорили о Горьком. Уже лет сто Горький отлично прокатывал за тему для светской беседы. В очереди за мной встал модный писатель Глуховский. С ним я тоже поздоровался, а говорить стал о cross-PR. Уже несколько лет эта тема тоже отлично годилась, чтобы перекинуться парой фраз с культурным собеседником.

Фойе кинотеатра понемногу заполнялось. Напитки молоденький бармен разливал смертельно медленно. Очередь в бар успела вытянуться почти до женского туалета. Кирилл задумчиво смотрел по сторонам, а потом сказал, что справедлива поговорка: красавиц ноги кормят. В смысле что если ноги не очень, то особенно и не поешь.

Стоять было скучно, и я что-то спросил у писателя Глуховского, а он ответил, что это его не волнует, потому что сейчас его волнует только желание хлопнуть джина.

– Ты уже пьешь алкоголь?

– Пью. Хотя и не часто.

– Но сегодня выпьешь?

– Если достоюсь в этот чертов бар.

Писатель Глуховский был славным малым, но у него была больная печень. Насколько я знаю, раньше писатель работал в кремлевском пуле журналистов. Вместе с президентом Путиным как-то он улетел в Гватемалу и что-то такое там съел. После Гватемалы Глуховский на атомном ледоколе поплыл к Северному полюсу, но по дороге весь пожелтел, и корабельный врач поставил ему диагноз: гепатит в каких-то страшных формах. Писателя Глуховского на вертолете сняли с судна и надолго уложили в больницу. Из кремлевского пула ему пришлось уйти, но парень не расстроился: завел себе радиошоу на главной станции страны, телевизионную передачу на не очень большом канале плюс колонку в журнале, который платил самые большие в Москве гонорары.

Писатель Быков в кремлевский пул не входил. И вообще к Кремлю относился не очень. Зато ТВ-проектов у него было аж несколько, а уж издания, в которых он вел колонки, считать можно было и вовсе дюжинами. В игре, которая называется «жизнь», мои ровесники давно получили по значку кандидатов в мастера спорта. А я так и не удосужился хотя бы прочесть ее правила. Стоя рядом с этими энергичными джентльменами, я чувствовал себя будто питекантроп, наткнувшийся на статую какого-нибудь древнегреческого бога. В смысле очень четко понимал собственную ущербность.

Северный полюс, кремлевский пул, блеск софитов… Даже бабушки-уборщицы из кинотеатра показывали на Быкова скрюченными пальцами и уважительно шептали: «Во! Писатель!» На меня окружающие показывали пальцем, только чтобы сказать, что я испачкал лицо. Все вокруг давным-давно чего-то добились. Ну или в крайнем случае определились с тем, чего они станут добиваться. Или (если случай совсем уж крайний) решили, что добиваться не станут ничего, и обозвали тех, кто все-таки добился, козлами и карьеристами.

А я?

 

3

По залу бродили интеллектуалы и светские львицы. Мужчины общались: насколько мне было слышно, пороли откровенную чушь. Это было в порядке вещей, потому что, как известно даже детям, никакого отношения к интеллекту русские интеллектуалы не имеют. Светские львицы были очень блестящие… особенно у них блестели глаза. Дамы пытались вызывать у окружающих мужчин эрекцию, но те давно привыкли к их ужимкам и не обращали внимания. По степени сексуальной привлекательности львицы не сильно отличались от дрессированных мартышек.

Я достал сигареты и закурил. Очередь к бару продвинулась еще на одного человека. В голову лезли странные мысли. О своем детстве я почти никогда не вспоминаю. Оно не имеет ко мне, нынешнему, никакого отношения. Та жизнь давно кончилась, маленького мальчика, носившего то же имя, что и я, давно нет. От первых десяти лет жизни осталось всего несколько картинок: сирень на Марсовом поле… чайки, отдыхающие на оградах императорских парков.

Квартира моих родителей располагалась на самой набережной Невы. В ней были неимоверной высоты потолки, и на этих потолках резвились сохранившиеся с дореволюционных времен пузатые ангелы. У отца была огромная библиотека. Не такая огромная, как сейчас у меня, зато куда лучшего качества. Книжки рядами стояли на полках, а полки уходили под самый потолок. Это были добрые и умные книжки. Они пахли пылью и не спеша рассказывали мне, маленькому, о мире, в котором предстоит жить. Тогда я еще не знал, что книжки всегда врут. Снаружи родительской комнаты лежал еще незнакомый мне мир, но в детстве я совсем не сомневался, что он будет мне таким же домом, как и эта комната.

Еще в комнате стояло огромное отцовское кресло. Я долго рылся на тех полках, до которых мог дотянуться, долго выбирал, какую именно книжку стану сегодня листать, а потом садился в кресло, и начиналось самое главное. У кресла были удобные широкие подлокотники. Именно на них я и предпочитал сидеть со своими пахнущими пылью друзьями. Потом подлокотник наконец треснул. Произошло это в том году, когда жизнь первый раз треснула мне по носу. А еще некоторое время спустя я навострился бить ей в ответ. С тех пор так и пошло: жизнь лупит меня, я не упускаю случая дать сдачи. А вспоминать о детстве теперь мне вроде и ни к чему.

Да и о том, что было после детства, тоже. Недавно в Петербурге сдуру я стал набирать в «Контакте» фамилии знакомых девушек. Всех, кого смог вспомнить. Черт возьми, вспомнить удалось слишком многих. Даже тех, кого я постарался забыть насовсем. Прошлое – это ведь такая штука, которая, даже закончившись, никогда не кончается насовсем.

Я набирал в поисковом окошечке фамилии, имена, даты рождений. И компьютер послушно показывал мне лица из прошлого. Найти удалось не всех, кого хотелось. Но и того, что все-таки нашлось, хватило выше крыши. Я знал, что напрасно лезу в ту сторону. Потом я стану жалеть об этом, и вообще, то, что я делаю, непорядочно по отношению к жене. Но остановиться я не мог… набирал и смотрел фотографии. Старые шеи, потолстевшие лица вчерашних красавиц. Губы, которые десятилетие назад годились ох как на многое, а теперь только на то, чтобы маскировать отсутствие коренных зубов. Дети, часть из которых вполне могла быть моими. Незнакомые мужья моих знакомых. Неужели со стороны моя собственная жизнь смотрится так же бессмысленно?

Из здоровенного папиного кресла начинающаяся жизнь казалась длинной и насыщенной. Маленький, я листал книжку про космонавтов и думал, что когда-нибудь обязательно тоже слетаю в космос. Потом брал другую, про древние цивилизации, и мечтал, как со временем отправлюсь в археологическую экспедицию. Вариантов было огромное количество, и все равно жизнь я прожил точно так же, как те, кто жил до меня… и станет жить после… Все вообще получилось так, как только и могло получиться. Подрос… впервые расстегнул зиппер на джинсах у девочки… потом расстегнул его в тысячный раз… потом считать надоело. Стал совсем взрослым… получил первую зарплату… потом понял, что называть это зарплатой смешно, и постарался зарабатывать больше… потом забыл, на что собирался тратить заработанные деньги… потом умер от старости. В космос так и не слетал, в экспедицию так и не отправился.

 

4

Всех наконец позвали в зал. Тетечки-дежурные открыли двери, и бомонд, махнув рукой на так и не полученные напитки, бросился занимать места.

Кирилл скосил на меня глаза:

– Пойдем?

– Не люблю толкаться. Ты иди, а я чуть попозже.

– О’К. Если что, после фильма встретимся на улице.

– Договорились.

Он все еще не уходил.

– С тобой все в порядке? Ты странно выглядишь.

– Это я просто так выгляжу.

Я заскочил в туалет, а потом долго мыл руки в теплой воде и разглядывал свое отражение в зеркале. Оно не очень мне нравилось. Красные от переутомления глаза, многократно свернутый набок нос. Я еще раз намылил руки и еще раз смыл пену. Пальцы, которые я держал под струей теплой воды, касались ста миллионов предметов. Глаза, которые смотрели на меня из зеркала, видели сто миллионов вещей. Большую часть из них ни трогать, ни видеть еще раз я бы не хотел.

У выхода из туалета стояли двое тощих парней – московские рок-музыканты. Один хвастался, что, наверное, скоро будет вести кулинарное шоу на не очень большом канале, а второй (с панковской прической) только презрительно морщился:

– Какое, на хер, шоу? Ты рокер или конь чихнул? Вот лично мне дешевая популярность не нужна. Торчать на голубом экране, а потом ждать, пока тебя позовут на корпоратив, – лично мне это не интересно. Я бы хотел написать всего одну песню. Но зато настоящую. Такую, чтобы она действительно нравилась людям. Причем желательно китайцам.

– А почему китайцам?

– Китайцев миллиард. Если хотя бы один китаец из ста качнет твою песню себе в мобилу как рингтон, то знаешь, какой получится сумма? На корпоративы после такого можешь класть.

Плечом вперед я протиснулся мимо музыкантов и вернулся в фойе. Бомонд утек в зал. Оттуда слышалось что-то вроде стрельбы. Очереди в бар больше не было. Я подошел ближе и поразглядывал ассортимент.

Бармен подошел поближе и спросил, чего бы я хотел.

– Чего бы я хотел? Вас и вправду это интересует?

Бармен улыбнулся. Улыбка у него была усталая.

– Хотите кофе? Все остальное выпили. Остались кофе и водка. Еще есть шампанское.

– На самом деле я бы хотел знать, что я делаю в этом странном городе. И еще мне бы хотелось, чтобы жена не обижалась, что я вечно не держу данного слова. Но кофе – это тоже неплохо. Сварите, пожалуйста.

– Мы варим кофе из зерен специальной обжарки. Вам понравится.

– Это просто замечательно.

– Значит, кофе, да? Сейчас я сварю вам кофе. Что-нибудь еще?

– Еще бутылку воды.

– В бутылках воды нет. Но я принесу вам стакан, хорошо?

Я сказал: «Хорошо», выпил кофе, а потом решил все-таки сходить в зрительный зал. Когда зашел внутрь, на экране крупным планом ампутировали чью-то чумазую ногу. Публика заливисто хохотала. Я подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и поискал, куда бы сесть. Места были заняты, и я даже думал пристроиться прямо на ступеньки, но все-таки разглядел свободное кресло прямо в первом ряду. Извинился, сел, сполз пониже, чтобы не мешать тем, кто сидит сзади. В кресле слева сидел длинноволосый и пьяненький режиссер сегодняшнего кино. Когда я сел, он вежливо убрал руку с подлокотника. Справа сидел молодой парень – как оказалось, исполнитель главной роли. На премьеру он привел с собой девушку и иногда начинал что-то активно ей объяснять, тыкая пальцем в экран. Особенно оживился во время эротической сцены. На экране целлюлитная тетка глубоко запихивала в рот серый член главного героя, а тот морщился, страдал, иногда наклонялся, и его рвало, но тетка не прекращала двигать головой даже после этого.

Я скосил глаза на сидевшего справа актера. И он, и его девушка смотрели на экран, не переставая мечтательно улыбаться. Растворение в образе было полным. Я чувствовал себя так, будто оказался в сумасшедшем доме.

Уходить сразу было бы невежливо. Я достал из кармана мобильный телефон и посмотрел, сколько времени. Часы утверждали, что фильм закончится где-то через час, а вместе с ним закончится и весь длинный сегодняшний день. Я убрал телефон обратно в карман. Вытерпеть всего один час было несложно. В конце концов, в своей предыдущей биографии мне случалось ждать и подольше.

 

5

Недавно в Петербурге я ходил на похороны. Как раз перед тем, как улететь в Африку последний раз. Позвонила зареванная жена приятеля, сказала, что парень мертв, послезавтра кремация. Я поблагодарил ее за приглашение и сказал, что обязательно буду. Прозвучало это – глупее не придумаешь.

Воздух крематория пах сажей и тоской. В ожидании церемонии прощания по дворику бродили родственники усопших. Мужчины много курили, женщины много болтали. Сталкиваясь со смертью, живые не очень понимают, как себя вести. Ты надеваешь что-нибудь траурное, покупаешь цветы и, отпросившись с работы, едешь в крематорий. Но за всем этим скрывается только одно: растерянность. В течение жизни мы так и не успеваем научиться нормально жить. Что уж говорить про то, что никто из нас не умеет нормально встречать смерть?

Время от времени из подсобных помещений выходили официальные женщины и предлагали родственникам пройти для оформления.

– Отпевание заказано? – спрашивали они.

– Вроде да, – отвечали родственники.

– С певчими или без?

– Без понятия. А как лучше-то?

Тот священник, что отпевал моего приятеля, старался как мог. Пел на два голоса, бровями показывал, куда ставить свечи, дымил кадилом и размашисто крестился. А приятель лежал в гробу и, казалось, просто ждал, когда же священник наконец закончит.

Потом все стали подходить и прощаться. Родственники клали в гроб цветы, неловко наклонялись поцеловать труп и отходили на деревянных ногах. Жена приятеля тихонечко плакала. Из тех, вместе с кем я собирался прожить жизнь, в живых остались совсем-совсем единицы. Каждым следующим умершим могу стать я. И даже странно, что до сих пор не стал.

Я думал, что перед новорожденным открыт целый веер роскошных возможностей. Можешь повзрослеть и все-таки стать космонавтом. Или археологом… или вором-карманником… или рок-звездой… кем угодно. Но чем старше ты становишься, тем меньше вариантов остается. Постепенно их остается совсем мало, и если уж ты стал вором-карманником, то вряд ли когда-нибудь слетаешь в космос. Теперь ты уже не думаешь, кем мог бы быть, а всего лишь повторяешь то, к чему давно привык. Каждый день, каждый год, раз за разом. Пытаешься получать удовольствие от когда-то сделанного выбора. А уж привык ли ты вечерами пить пиво перед телевизором или теми же вечерами появляться на телевизионном экране – большой разницы, в общем, нет. В обоих случаях ты просто пользуешься единственной оставшейся у тебя возможностью. В детстве их было много, потом стало поменьше, а в самом конце выбора и вовсе не остается. Кто-то другой покупает гвоздики и, отпросившись с работы, приезжает уже на твои похороны.

В кармане придушенно пискнул телефон. Я вытащил его и посмотрел на экран. SMS пришло от жены. Буковки на экране складывались в вопрос. Вернее, даже в три вопроса. Жена писала: «У тебя совесть есть? Почему не звонишь? Интересно, ты еще помнишь, что у тебя вообще-то есть я?»