Взял я сито и слова просеял, Мелкий мусор ветром унесло, Но осталась горсть хороших слов, Поглядел я — а они про Север. Север! Не любой, но о котором Так и помню: Небосвод высок, Снизу Рома возится с мотором, Уточка летит наискосок…

Пред светлою водою Стою с пресветлым ликом. Кукушечка кукует На острове Великом. На острове Великом, На дальнем берегу. А сколько насулила, Сказать я не могу. Кукуй, кукуй, кукушечка, До ста и до двухсот. Пусть все, что мной упущено, Надежда припасет. Ах, что ты мне напела! Колеблется вода — А вижу, как из пены Растут мои года. Во всем удача вышла, Проснусь — и счастлив я: Сосед поет чуть слышно, А песня-то моя! Чтоб дед не задыхался От палочки дрянной, Несут ему лекарство, Задуманное мной. Бегут ко мне детишки — Я сказку им сложил… Кукуй, кукуй до тыщи, Чтоб я подольше жил! А может, все успею И на своем веку!.. Кукушечка кукует: «Ку-ку, ку-ку…»

Нам поручена работа — Мы смолим бока у бота. К морю баком Бот лежит. По рубахам Пот бежит. Мы у моря три недели, Три недели все при деле: Строит кто-то, Роет кто-то, Сотню мисок моет кто-то, А у нас теперь работа Всех иных работ первей — Мы смолим бока у бота По названию «Персей». Бот смоленый — хорошо! Пот соленый — хорошо! В баньке греется вода — Это тоже хоть куда! Ну-ка, пот, смола и пакля, С тела, с кожи все долой! Ах, как венички запахли В нашей баньке удалой! Хорошо помыться в баньке, Все продраить до костей, А из баньки Брык! — и баиньки, Лови меня, постель! Сладко спится без забот, И у всех одно во сне: Чудо-бот, красавец бот На могучей на волне. Как он мчится по волне! Кинешь взгляд — глаза болят! Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Это что за красота?! Кто смолил ему борта?! Кто смолил — Тот смолил, Тех давно уж сон сморил.

Тюлень такой — ему не сыро, Ему тепло и без огня. Глядит он весело и сыто На посиневшего меня. А что тюленю эти волны? Нырнул — и под волну подлез, И вновь косит глазком проворным. Небось хихикает, подлец. Но я гребу сквозь все невзгоды И, зло срывая на весле: «Я царь,— кричу,— Я царь природы! Я самый главный на земле! Я царь!..» А дождь меня колотит. «Я царь!» — кричу. А он идет. А в сапоге моем колодец. А зуб на зуб не попадет. Какой я царь? Кому я нужен? Дышу, простуженно сипя, Чтоб комару испортить ужин, Поганю химией себя. Какой я царь? Подумать тошно… Но мне весло скрипит во мгле: «Держись, родной, Ведь это точно — Ты самый главный на земле».

Вот и стал мой край всемирной Меккою Приезжают, учатся, гостят, Щи едят, По-нашему кумекают, А грустить — по-своему грустят… На валун, лишайником заросший, Опустилась чаечка в тоске. Тянет песню человек хороший На своем вьетнамском языке. И, устав от брани и от ругани, Дремлет море, слушая едва Странные, не наши, не округлые, Как струной рожденные, слова. Тихо-тихо. Тихо волны бегают. Светлой гладью небосклон расшит. Только он поет, да море Белое Позапрошлой пеною шуршит.

Довольно хлюпать, брат, и течь, Входи — куда как славно! С рассвета истопила печь Старуха Николавна. Она орет на все лады, Ругается безбожно, Но с нею — можно у воды, А без нее — не можно. Ведь это важно иногда, Что есть где обсушиться, Что есть земля, Что есть вода, Что есть уха-ушица, Что белый свет совсем такой, Каким он быть назначен: Что день — деньской, А люд — людской, А как же, брат, иначе!

Выберу самое синее море, Белый-пребелый возьму пароход, Сяду — поеду дорогой прямою Все на восход, на восход, на восход. Мой пароход — Он лепесток Вишни, отцветшей над Клязьмою где-то, Медленный, он розоват от рассвета. Сяду — поеду на Дальний Восток. На Дальнем Востоке пушки молчат, Молоденькие мальчики скучают без девчат, Скучают без девчат, Не хнычут, не ворчат, Матчасть в порядке держат И в домино стучат. Синее море, Белый пароход. Сяду — поеду на Дальний Восток. На Дальнем Востоке пушки молчат, А русские солдатики скучают без девчат.

Этот маленький остров в больших облаках, Как под шалью — беляночка лет десяти. Эти девочки в белых пуховых платках, Словно два островка на Великом Пути. Вот стоят эти девочки, ждут сейнеров И щебечут на теплом своем языке. Из далеких, сырых и туманных миров Сейнера возвращаются не налегке. Сейнера разгружаются. Камбалу, ту — В бункер правый, и будут консервы для всех. В бункер левый, навалом, шпану-мелкоту, Мелкота отправляется в туковый цех. Вот по правому желобу рыба скользит, Чтоб в столице Москве не сердился Ишков, А у левого желоба вид неказист, В нем навалом невзрачных рачков и бычков. Этот длинный, как желоб, и слизистый пирс, По которому девочкам просто дойти До консервного цеха, до неба и птиц, До любых островов на Великом Пути. А на атомной лодке стоит офицер, Он веснушчат, и кортик висит на боку, И видна офицеру неясная цель Там, где цель рыболовства ясна рыбаку.

Прекрасная волна! Прекрасный мокрый ветер! Как выглянешь со сна, Так вроде и не пил. Ему бы двери с петель Да крыши со стропил! А в кубрике уют, Там дух махры и пота, Там спит ловецкий люд, Пока молчит звонок. Налей-ка мне компота, Иван Никитич, кок. Иван Никитич, кок, Был шефом в ресторане, А ныне наш браток И варит нам компот. Поди реши заране, Куда судьба копнет! А что тебе судьба? Была бы в жилах ярость, Да на земле изба, Да камбала в кутце, Да пенсия под старость, Да духовой в конце. Судьба нас кинет вверх, А мы умом раскинем. Она нас кинет вниз, А мы закинем трал. Дела у нас такие: То нары, то аврал. Прекрасное житье — Качайся и качайся! Прекрасное питье — Компотец-кипяток! Прекрасное начальство! Прекрасный повар-кок!

Я, как Си́днея житель,— я сиднем сижу, Не хожу ни в какие походы. Вечерами с пустынного пирса слежу, Как по морю идут пароходы. Самоходки-баржи́ — до Находки, Пассажирский во Владик пошлют, А у атомной лодки-подводки Никому не известный маршрут. Сядет белое солнце в пустую баржу, Сядет облаком небо на Сидней, Сяду я на причальный пенек и сижу — Чем бесцельнее, тем ненасытней. Если с пирса смотреть вечерами, Перспектива туманно-сера. В неозвученной сей синераме По экрану скользят сейнера. А бывает, что к пирсу прихлынет волна И у ног моих пену положит. Мою душу печаль не гнетет ни одна, Ни одна меня дума не гложет. Знаю сам, почему я не спился, Как отечества добрая треть: Я люблю, понимаете, с пирса В это сизое море смотреть.

Вот сидят в своих конурах Сотни маленьких зверьков, Сотни норок, Сотни шкурок, Денег — сорок сороко́в! Вот сидит она, валюта, Миски вылизав до дна. На поэта смотрит люто, Потому что голодна. Но когда приходит Люда (Симпатичное лицо!) И когда приносит блюдо По названию мясцо, Как меняются зверьки! Как глядят они влюбленно! «Где же ты была, гулена?» — Вопрошают их зрачки. От такой лучистой неж-нос-ти, От такой пушистой внеш-нос-ти И с ума сойти не грех. Чудо- Люда кормит всех!

Что нам подарит шторм? Два дня безделья, Да грохоту три короба, Да чуд заморских — Пуд. Срывает брызги ветер с волн. Однако Как славно рыскать там, где вал, обмякнув, Назойливую скидывает кладь: Бревно, вязанку водорослей; глядь, И будет нам какая-нибудь невидаль. Дощечка с иероглифом. Оторвало, родимую, от невода и к нам пригнало. Ай да свистопляска! Вот поплавок другой, из пенопласта, И третий, с настроением — Как бы ночной горшок, замкнувшийся в себе. Щепье, тряпье и буйный дух погрома. Хвала дареньям ветра и воды! Да здравствует бутылка из-под рома, Приветствуем огромные валы, Романтиков приветствует стихия! Москва приветствует дисциплинированных водителей (Но это далеко. А тут — штормит.) Что вышвырнет нам шторм? Подачку разве… Ого, перчатка! Не затем ли с грязью, Чтоб явственнее вызов проступил? Резиновая. Пальцы врастопыр. Но мы смолчим, Но мы поглубже спрячем Ту истину и, больше, ту тоску, Что наш удел — исканье всяких всячин, Несущих иероглиф на боку.

Эту пряную перину Море вынесло на берег, Солнце воду испарило, Получилось хорошо. Я прилег, и кеды скинул, И прикрыл рубахой спину, Получилось хорошо. А под боком — этот сильный, Отливающий слюдой Океан С его подсиненной, Подсоленной водой; Эта в родинках-корабликах Корявая спина; Эти крабы, Эти раки, Эти раковины дна. Этот берег — он как счастье И от пропасти вершок. Я прикрыл глаза отчасти,— Получилось хорошо. И запел и заискрился Океан в моем мозгу… Сухопутная я крыса И торчу на берегу! Мне бы бросить этот берег И матросить наяву! Вот ведь блажь! А сердце верит, Что и вправду уплыву.

Ах, палуба, она как раскладушка, На ней хоть посидеть, хоть полежать… Учителка юна и простодушна, Легко с такой беседу поддержать. Учителка не ведает кручины. Вся жизнь ее, как бусина, ясна. Учителку в Калуге научили, А выросла в Сухиничах она. Сухиничи! Какое это место! Ни бремени, ни боли, ни простуд! Кругом — сады, беспечные, как детство, А по садам учителки растут. Они растут, оставив ахи мамам, Они с презреньем смотрят на уют, И носятся они по океанам, И алгебру они преподают. О палуба! Облить себя простором, Лукавые расспросы учинить Да жмуриться на солнце, под которым Учителки юнее учениц. Легка волна и стелется, как скатерть, Легка душа, и все как в первый раз! Ползет «жучок», великолепный катер И океан покачивает нас.

Для того дорога и дана, Чтоб души вниманье не дремало, Человеку важно знать немало, Оттого дорога и длинна. Человеку важно знать свой дом, Весь свой дом, а не один свой угол, Этот дом замусорен и кругл, Чердаки в нем крыты белым льдом. Человеку важно знать людей, Чтоб от них хорошего набраться, Чтоб средь всех идей идею братства Ненароком он не проглядел. А еще полезно знать, что он — Не песчинка на бархане века, Человек не меньше человека, В этой теме важен верный тон. Иногда в дороге нам темно, Иногда она непроходима, Но идти по ней необходимо. Ничего другого не дано.