Север
Взял я сито и слова просеял,
Мелкий мусор ветром унесло,
Но осталась горсть хороших слов,
Поглядел я — а они про Север.
Север!
Не любой, но о котором
Так и помню:
Небосвод высок,
Снизу Рома возится с мотором,
Уточка летит наискосок…
Кукушка
Пред светлою водою
Стою с пресветлым ликом.
Кукушечка кукует
На острове Великом.
На острове Великом,
На дальнем берегу.
А сколько насулила,
Сказать я не могу.
Кукуй, кукуй, кукушечка,
До ста и до двухсот.
Пусть все, что мной упущено,
Надежда припасет.
Ах, что ты мне напела!
Колеблется вода —
А вижу, как из пены
Растут мои года.
Во всем удача вышла,
Проснусь — и счастлив я:
Сосед поет чуть слышно,
А песня-то моя!
Чтоб дед не задыхался
От палочки дрянной,
Несут ему лекарство,
Задуманное мной.
Бегут ко мне детишки —
Я сказку им сложил…
Кукуй, кукуй до тыщи,
Чтоб я подольше жил!
А может, все успею
И на своем веку!..
Кукушечка кукует:
«Ку-ку, ку-ку…»
Персей
Нам поручена работа —
Мы смолим бока у бота.
К морю баком
Бот лежит.
По рубахам
Пот бежит.
Мы у моря три недели,
Три недели все при деле:
Строит кто-то,
Роет кто-то,
Сотню мисок моет кто-то,
А у нас теперь работа
Всех иных работ первей —
Мы смолим бока у бота
По названию «Персей».
Бот смоленый —
хорошо!
Пот соленый —
хорошо!
В баньке греется вода —
Это тоже хоть куда!
Ну-ка, пот, смола и пакля,
С тела, с кожи все долой!
Ах, как венички запахли
В нашей баньке удалой!
Хорошо помыться в баньке,
Все продраить до костей,
А из баньки
Брык! — и баиньки,
Лови меня, постель!
Сладко спится без забот,
И у всех одно во сне:
Чудо-бот, красавец бот
На могучей на волне.
Как он мчится по волне!
Кинешь взгляд — глаза болят!
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Это что за красота?!
Кто смолил ему борта?!
Кто смолил —
Тот смолил,
Тех давно уж сон сморил.
Царь
Тюлень такой — ему не сыро,
Ему тепло и без огня.
Глядит он весело и сыто
На посиневшего меня.
А что тюленю эти волны?
Нырнул — и под волну подлез,
И вновь косит глазком проворным.
Небось хихикает, подлец.
Но я гребу сквозь все невзгоды
И, зло срывая на весле:
«Я царь,— кричу,—
Я царь природы!
Я самый главный на земле!
Я царь!..»
А дождь меня колотит.
«Я царь!» — кричу.
А он идет.
А в сапоге моем колодец.
А зуб на зуб не попадет.
Какой я царь?
Кому я нужен?
Дышу, простуженно сипя,
Чтоб комару испортить ужин,
Поганю химией себя.
Какой я царь?
Подумать тошно…
Но мне весло скрипит во мгле:
«Держись, родной,
Ведь это точно —
Ты самый главный на земле».
«Вот и стал мой край всемирной Меккою…»
Вот и стал мой край всемирной Меккою
Приезжают, учатся, гостят,
Щи едят,
По-нашему кумекают,
А грустить — по-своему грустят…
На валун, лишайником заросший,
Опустилась чаечка в тоске.
Тянет песню человек хороший
На своем вьетнамском языке.
И, устав от брани и от ругани,
Дремлет море, слушая едва
Странные, не наши, не округлые,
Как струной рожденные, слова.
Тихо-тихо.
Тихо волны бегают.
Светлой гладью небосклон расшит.
Только он поет,
да море Белое
Позапрошлой пеною шуршит.
На берегу
Довольно хлюпать, брат, и течь,
Входи —
куда как славно!
С рассвета истопила печь
Старуха Николавна.
Она орет на все лады,
Ругается безбожно,
Но с нею — можно у воды,
А без нее — не можно.
Ведь это важно иногда,
Что есть где обсушиться,
Что есть земля,
Что есть вода,
Что есть уха-ушица,
Что белый свет совсем такой,
Каким он быть назначен:
Что день — деньской,
А люд — людской,
А как же, брат, иначе!
Синее море
Выберу самое синее море,
Белый-пребелый возьму пароход,
Сяду — поеду дорогой прямою
Все на восход, на восход, на восход.
Мой пароход —
Он лепесток
Вишни, отцветшей над Клязьмою где-то,
Медленный,
он розоват от рассвета.
Сяду — поеду на Дальний Восток.
На Дальнем Востоке пушки молчат,
Молоденькие мальчики скучают без девчат,
Скучают без девчат,
Не хнычут, не ворчат,
Матчасть в порядке держат
И в домино стучат.
Синее море,
Белый пароход.
Сяду — поеду на Дальний Восток.
На Дальнем Востоке пушки молчат,
А русские солдатики скучают без девчат.
Этот маленький остров
Этот маленький остров в больших облаках,
Как под шалью — беляночка лет десяти.
Эти девочки в белых пуховых платках,
Словно два островка на Великом Пути.
Вот стоят эти девочки, ждут сейнеров
И щебечут на теплом своем языке.
Из далеких, сырых и туманных миров
Сейнера возвращаются не налегке.
Сейнера разгружаются. Камбалу, ту —
В бункер правый, и будут консервы для всех.
В бункер левый, навалом, шпану-мелкоту,
Мелкота отправляется в туковый цех.
Вот по правому желобу рыба скользит,
Чтоб в столице Москве не сердился Ишков,
А у левого желоба вид неказист,
В нем навалом невзрачных рачков и бычков.
Этот длинный, как желоб, и слизистый пирс,
По которому девочкам просто дойти
До консервного цеха, до неба и птиц,
До любых островов на Великом Пути.
А на атомной лодке стоит офицер,
Он веснушчат, и кортик висит на боку,
И видна офицеру неясная цель
Там, где цель рыболовства ясна рыбаку.
Прекрасная волна
Прекрасная волна!
Прекрасный мокрый ветер!
Как выглянешь со сна,
Так вроде и не пил.
Ему бы двери с петель
Да крыши со стропил!
А в кубрике уют,
Там дух махры и пота,
Там спит ловецкий люд,
Пока молчит звонок.
Налей-ка мне компота,
Иван Никитич, кок.
Иван Никитич, кок,
Был шефом в ресторане,
А ныне наш браток
И варит нам компот.
Поди реши заране,
Куда судьба копнет!
А что тебе судьба?
Была бы в жилах ярость,
Да на земле изба,
Да камбала в кутце,
Да пенсия под старость,
Да духовой в конце.
Судьба нас кинет вверх,
А мы умом раскинем.
Она нас кинет вниз,
А мы закинем трал.
Дела у нас такие:
То нары, то аврал.
Прекрасное житье —
Качайся и качайся!
Прекрасное питье —
Компотец-кипяток!
Прекрасное начальство!
Прекрасный повар-кок!
Вечерами
Я, как Си́днея житель,— я сиднем сижу,
Не хожу ни в какие походы.
Вечерами с пустынного пирса слежу,
Как по морю идут пароходы.
Самоходки-баржи́ — до Находки,
Пассажирский во Владик пошлют,
А у атомной лодки-подводки
Никому не известный маршрут.
Сядет белое солнце в пустую баржу,
Сядет облаком небо на Сидней,
Сяду я на причальный пенек и сижу —
Чем бесцельнее, тем ненасытней.
Если с пирса смотреть вечерами,
Перспектива туманно-сера.
В неозвученной сей синераме
По экрану скользят сейнера.
А бывает, что к пирсу прихлынет волна
И у ног моих пену положит.
Мою душу печаль не гнетет ни одна,
Ни одна меня дума не гложет.
Знаю сам, почему я не спился,
Как отечества добрая треть:
Я люблю, понимаете, с пирса
В это сизое море смотреть.
Норки
Вот сидят в своих конурах
Сотни маленьких зверьков,
Сотни норок,
Сотни шкурок,
Денег — сорок сороко́в!
Вот сидит она, валюта,
Миски вылизав до дна.
На поэта смотрит люто,
Потому что голодна.
Но когда приходит Люда
(Симпатичное лицо!)
И когда приносит блюдо
По названию мясцо,
Как меняются зверьки!
Как глядят они влюбленно!
«Где же ты была, гулена?» —
Вопрошают их зрачки.
От такой лучистой неж-нос-ти,
От такой пушистой внеш-нос-ти
И с ума сойти не грех.
Чудо-
Люда
кормит
всех!
Что нам подарит шторм?
Что нам подарит шторм? Два дня безделья,
Да грохоту три короба,
Да чуд заморских —
Пуд.
Срывает брызги ветер с волн.
Однако
Как славно рыскать там, где вал, обмякнув,
Назойливую скидывает кладь:
Бревно, вязанку водорослей;
глядь,
И будет нам какая-нибудь невидаль.
Дощечка с иероглифом.
Оторвало, родимую, от невода и к нам пригнало.
Ай да свистопляска!
Вот поплавок другой, из пенопласта,
И третий, с настроением —
Как бы ночной горшок, замкнувшийся в себе.
Щепье, тряпье и буйный дух погрома.
Хвала дареньям ветра и воды!
Да здравствует бутылка из-под рома,
Приветствуем огромные валы,
Романтиков приветствует стихия!
Москва приветствует дисциплинированных водителей
(Но это далеко.
А тут — штормит.)
Что вышвырнет нам шторм?
Подачку разве…
Ого, перчатка!
Не затем ли с грязью,
Чтоб явственнее вызов проступил?
Резиновая.
Пальцы врастопыр.
Но мы смолчим,
Но мы поглубже спрячем
Ту истину и, больше, ту тоску,
Что наш удел — исканье всяких всячин,
Несущих иероглиф на боку.
Морская трава
Эту пряную перину
Море вынесло на берег,
Солнце воду испарило,
Получилось хорошо.
Я прилег, и кеды скинул,
И прикрыл рубахой спину,
Получилось хорошо.
А под боком — этот сильный,
Отливающий слюдой
Океан
С его подсиненной,
Подсоленной водой;
Эта в родинках-корабликах
Корявая спина;
Эти крабы,
Эти раки,
Эти раковины дна.
Этот берег — он как счастье
И от пропасти вершок.
Я прикрыл глаза отчасти,—
Получилось хорошо.
И запел и заискрился
Океан в моем мозгу…
Сухопутная я крыса
И торчу на берегу!
Мне бы бросить этот берег
И матросить наяву!
Вот ведь блажь!
А сердце верит,
Что и вправду уплыву.
Палуба
Ах, палуба, она как раскладушка,
На ней хоть посидеть, хоть полежать…
Учителка юна и простодушна,
Легко с такой беседу поддержать.
Учителка не ведает кручины.
Вся жизнь ее, как бусина, ясна.
Учителку в Калуге научили,
А выросла в Сухиничах она.
Сухиничи! Какое это место!
Ни бремени, ни боли, ни простуд!
Кругом — сады, беспечные, как детство,
А по садам учителки растут.
Они растут, оставив ахи мамам,
Они с презреньем смотрят на уют,
И носятся они по океанам,
И алгебру они преподают.
О палуба!
Облить себя простором,
Лукавые расспросы учинить
Да жмуриться на солнце, под которым
Учителки юнее учениц.
Легка волна и стелется, как скатерть,
Легка душа, и все как в первый раз!
Ползет «жучок», великолепный катер
И океан покачивает нас.
Дорога
Для того дорога и дана,
Чтоб души вниманье не дремало,
Человеку важно знать немало,
Оттого дорога и длинна.
Человеку важно знать свой дом,
Весь свой дом, а не один свой угол,
Этот дом замусорен и кругл,
Чердаки в нем крыты белым льдом.
Человеку важно знать людей,
Чтоб от них хорошего набраться,
Чтоб средь всех идей
идею братства
Ненароком он не проглядел.
А еще полезно знать, что он —
Не песчинка на бархане века,
Человек не меньше человека,
В этой теме важен верный тон.
Иногда в дороге нам темно,
Иногда она непроходима,
Но
идти по ней
необходимо.
Ничего другого не дано.