Вот первый луч, собрат луча второго, Подрагивая, сохнет на стене. Вот первое младенческое слово Спросонок обнажается во мне. Удел мой светел. Путь еще не начат. Я жду, я жду, сейчас настанет миг, И позовут меня и крикнут: — Мальчик! А я не мальчик. Я уже старик.

Остерегись говорить о любви, Остановись у последнего края, Низкое солнце висит, догорая, Длинные тени за нами легли. Тени тягучие — дней череда, Цепи гремучие давних событий, Не разорвать их и не позабыть их Не говори о любви никогда.

Ай, какое было чувство — Упивался, уповал! Было чувство, стало пусто, Все убито наповал. Пусто, пусто, моя радость, Скушно, ветрено в груди, И такая хлещет храбрость, Что хоть гоголем ходи: Хоть в князья, хоть в Соловки Все пустые пустяки! Будто белую рубаху На прощаньице надел, Будто голову на плаху Бряк! — и в небо поглядел. Глянул в небо прямо с плахи - В нем ни ангела, ни птахи. В рай ли, в ад ли — однова! Покатилась голова.

У души моей вот-вот Загремят раздоры с телом, Намекнула между делом Душа телу на развод. Разойдутся, разведутся — Тело вниз, душа наверх, А я, бедный, куда денусь, С кем остаться мне навек? С телом в темень не хочу — Чем в бездушии заняться? К душам жить не полечу — Ни прижаться, ни обняться. Мне бы с вами, мне бы с вами, Хоть на корочке сухой, Хоть на краешке скамьи — С вами, милые мои.

Небо на свете одно, Двух не бывает небес. Мне-то не все ли равно, Сколько на свете невест? Ты мне на свете — одна С давнего дня до седин. Ты мне, как небо, дана, Чтобы я не был один. Грянет пустая тоска — Вот я и снова в пути. К морю уходит река, Чтобы дождями прийти. Стынет река подо льдом, Чтобы очнуться в тепле. Я покидаю твой дом, Чтобы вернуться к тебе. Ты мне как небо — земле: Влага и свет и тепло. Много ли проку в зерне, Если оно не взошло? Лопнут весной семена, К небу потянутся в срок! Ты мне, как небо, нужна, Чтобы тянулся как мог.

1 Нам тоже выпала редкая удача Провести осень в Сигулде. Кроме удачи, выпал дождь, Вернее, он выпадал то и дело, И нам оставалось слушать, Как хозяйка ледяным голосом Выговаривает дочери — Голубому цветку младшего школьного возраста. Когда в дожде случались просветы, Мы торопливо дышали, Даже спускались к реке. Несмотря на стужу, всюду росли грибы — На улице у кромки домов И у кромки воды на реке. Мы сносили грибы в холодную комнату, И любовались, и чистили, и отделяли шляпки от ножек, И хозяйка ледяным голосом напоминала, Что сдавала нам койки, Но вовсе не право Варить, сушить или, упаси боже, жарить Грибы. Однажды на Гауе Я отвернул камень И увидел, что он облеплен планариями. Обилие планарий — вот что меня поразило, Такого не было даже на Балатоне, Где их отнюдь не мало. Говорят, глупые планарии умнеют, Если их накормить умными планариями. Мы кормились в столовой хлебным супом, Это сносно для желудка, Но вряд ли хорошо для ума. Я набрал планарий в банку И привез их в Москву аспирантке Ирине. — Какой это вид? — спросила Ирина. — Не знаю,— ответил я. 2 Гадали: что выпадет нам впереди? Нам выпала осень. В тот год из нее выпадали дожди, Как зубы из десен. Дожди одолели, и все-таки год Не выпал из ряда,— Конечно, не в смысле дождливых погод, Но в смысле наряда. В ту осень наряд отсыревших осин Пылал неуклонно, И клен только к вечеру пламя гасил Водой небосклона. Я так и не понял: гасил по нужде Иль просто со скуки? Была ли нужда, чтобы гасли в дожде И краски и звуки? Была ли нужда, чтобы ветер листву Крутил каруселью? Какому он этим платил божеству, Какому веселью? И все-таки осень свой срок прожила, Хоть стыла во мраке, Где ей не хватало в тот год для тепла Детей и собаки. Глушила дождями и краску и звук И душу томила. (Уедем!..) И все выпадало из рук И было немило.

Верил я в свою фортуну, Начиная новый день. Выплывать назло тайфуну Вечно было мне не лень. Был я легким и проворным На вселенском сквозняке, Потому что плыл по волнам Я с соломинкой в руке. Столько силы придавала Мне соломинка моя, Что я плыл куда попало, Хоть бы в дикие края. И, бывало, забедую, Запускаю пузыри, А в соломинку подую — И я вот он, посмотри. Не прелестница подружка И не умница жена, Мне другое в жизни нужно Мне соломинка нужна. Только с ней на этом свете Все сбывалось и сбылось. Видно, дело просто в цвете Тех соломенных волос.

В японском странном языке Есть слово, хрупкое до боли: Аиои. В нем сухо спит рука в руке, В нем смерть уже невдалеке, И нежность в нем — не оттого ли? А в странном русском языке Есть выражение: пуд соли. И двое съели соли пуд, И одолели долгий путь, И все свои сыграли роли. А если двое — я и ты, Так это вдвое теплоты. Переругаемся — и в путь И без согласных как-нибудь Свой пуд беззубо дожуем, Глядишь, вдвоем и доживем: Аиои! Аиньки-оиньки!

Избегаю новых дел — Извинить прошу покорно: У меня большой задел, Так что старых дел по горло. Новых дружб не завожу — Мне б со старыми друзьями Чаще видеться! Сижу В долговой я, братцы, яме. На любовь еще одну Тоже я не претендую, Обниму свою жену - С ней живу и в ус не дую. Умолчу насчет страстей, Уподобленных пожару, Но опять рожать детей — Поздно все-таки, пожалуй, Допиши свою строку, Долюби, что сердцу мило, Доскачи на всем скаку, А уж после и на мыло.

Ударю в чурку звонкую — Отскочат три лучины. Сложу дрова избенкою — Прискачут три дивчины: Одна — жена красивая, Другая — псина сивая, А младшенькая — Анна, Как май, благоуханна. Пока в небесной кузнице Куют грома и бурю, Погрейтесь, девки-узницы, А я побалагурю. Садись, царица верная, Ложись, дворянка нервная, Залазь, моя царевна, К папане на колено. Швырну щепоть заварочки, Подбавлю кипяточка. Сомлеют три товарочки, Не сделавши глоточка. Вздохнет моя законная, Зевнет сучонка сонная, А младшенькой, Анюте, Угнездиться б в уюте. Поправлю в трех берложицах Три байковых тряпицы. Три сна, едва уложатся, Увидят три девицы. Одна — любовь запретную, Другая — кость заветную, А младшенькой, Анятке, Пригрезятся щенятки.

А когда хлеба созрели, Когда яблони родили, Мы застольем проводили Все, что встретили в апреле. Где межа зимы и лета, Там печальницы осины От души плеснули цвета — Осенины, осенины. А вторые осенины Бабьим летом улыбнулись, Носом в зеркальце уткнулись И ресницы подсинили. И, опомнившись, мужчины Теплых женщин обнимали, Их смущению внимали — Осенины, осенины. А на третьи осенины Осенили мысли роем: Не дадим любовь в обиду, Под снегами не зароем! И услышав крик совиный В темной чаще, в самой гуще, Мы огонь раздули пуще… Осенины, осенины.

Жениться, сын, женись, Коль время подоспело, Но только не ленись, Ищи жену умело. Старайся освежить Подвянувшие гены, Чтоб жить нам не тужить Под флагом гигиены. Татарка — вот огонь, Не гены, а подарок! Татарку пальцем тронь — Останется огарок. Голубит допьяна! Воспряло б наше древо! Обидно, что она Не прочь гульнуть налево. Бери жену позлей — Полячку, для примера: На нас, на кобелей, Нужна крутая мера. Красива и статна, Не девка — королева! Обидно, что она Не прочь гульнуть налево. Еврейка — вот душа, Притом в уютном теле! На кухне хороша И ласкова в постели. Роскошная жена — Пленительная Ева. Обидно, что она Не прочь гульнуть налево. Не знаю, как и быть. А может, по старинке Невесту раздобыть В архангельской глубинке? Вот счастье! — царство льна, Стеснительная дева… Обидно, что она Не прочь гульнуть налево. А впрочем, сын, пора Оставить эту ноту: Ведь глупо ждать добра От брака по расчету. Когда самой судьбой Предъявится невеста, Тогда само собой Нам станет все известно.

В Брянской области пески — Это просто дар природы, Так сыпучи, так легки! Там стекольные заводы С незапамятных времен Понатыканы по дебрям. На песочке мы вздремнем, А комарика потерпим. Вспомним, коли станет сил, Про житье свое в Бытоши, Там июль баклуши бил Да и мы с тобою тоже. Это после началось — Самолеты, свистопляска, В Брянской области жилось Без амбиций и без лязга. Оттого-то и беда, Что того песочку нету. Может, сызнова туда Завернем поближе к лету? Вдруг да снова впереди Глянет в стеклышко везуха! В Брянской области дожди Убегут в песок — и сухо.

Люби меня, целуй меня в тоске За то, что мир висит на волоске, За то, что мир, тобою населенный, Так сладостен и так необъясним, Что каждый раз робею перед ним, Как в первый раз теряется влюбленный. Люблю тебя — и чушь твою и суть, Шепчу тебе одно и то же: будь! О, будь со мной, мне ничего не надо,— Не мне ль удача выпала во всем? Люби меня, и мы себя спасем, Не уводи блуждающего взгляда! Сезон удачи кончится скорей, Чем грянет залп, пугая сизарей, И в шуме крыльев брызнет кровь на стену. За то, что жизнь висит на волоске, Прижмись ко мне, расслышь меня в тоске, Не дай беде прийти любви на смену!

Москва нарезает ломтями Остатки своих пустырей, Чтоб дать кому надо по яме И в ней прописать поскорей. Кладбищенской службы машины Бегут по шоссе с ветерком Туда, где скупые аршины Отвел москвичу исполком. Потом на железной каталке Он катит в свой дальний конец, А вслед на другом катафалке Другой поспешает мертвец. Ни благости нету, ни боли, Одна круговерть-суета, Пустое, бездушное поле… Ну вот и деляночка та. Последний рубеж распорядка, Замри над окопчиком, гроб. Да нет, не окопчик, а грядка — Какой-нибудь сеять укроп. «Прощайтесь!» Простились как надо, И трудное дело с концом. Теснит уж другая команда — Заняться своим мертвецом. Как тягостен путь этот длинный Обратно! Как плац этот гол! Но глянь, над подсохшею глиной Воздвигнут всамделишный стол. На столике, чистом от пыли, И хлеб, и лучок молодой, И видно, что тут не забыли Делиться с ушедшим едой. Не знаю, языческий, что ли, Иль нынешний это обряд? Поставлен покойнику столик. Стоят эти столики в ряд. Должно быть, ночною порою Выходят жильцы посидеть, И всяк над своею дырою Нехитрую трогает снедь. Бок о бок, не так, как иные, Кто мрамором тяжким укрыт, Сидят они здесь, неблатные, Кто в общем порядке зарыт. Они рассуждают резонно, Что благость прольется и тут: Здесь будет зеленая зона, Когда деревца подрастут. И в эти резоны вникая, Обидой себя не трави. Была теснота, и какая, А прожили век по любви. Нас тоже со временем спишут, И близится время к концу. Кто знает,— даст бог, и пропишут На этом же самом плацу. На наши законные метры, К таким же, как мы, москвичам, Где ветры гуляют, где ветры Так пахнут Москвой по ночам.

Целовались в землянике, Пахла хвоя, плыли блики По лицу и по плечам; Целовались по ночам На колючем сеновале Где-то около стропил; Просыпались рано-рано, Рядом ласточки сновали, Беглый ливень из тумана Крышу ветхую кропил; Над Окой цветы цвели, Сладко зонтики гудели, Целовались — не глядели, Это что там за шмели; Обнимались над водой И лежали близко-близко, А по небу низко-низко — Самолетик молодой…

Забудусь райским сном Средь ангельских полей Над ангельским письмом Возлюбленной моей. В том ангельском письме, В тот давний Новый год Меня в своей тюрьме Возлюбленная ждет. О, как бы я хотел Ворваться в дом пустой, Я вихрем бы взлетел По лестнице крутой — Припасть к твоим ногам, Мой ангел во плоти: Прости меня, прости! Прости меня, прости! Попросим у небес — Нам прошлое вернут. Ах, времени в обрез, Осталось пять минут. Нальем с тобой вина, Включим с тобой Москву, И будет все не так, Как было наяву.

Я свой прачечный номер ни к кому не ревную, Мне женою «Снежинка», а любовницей «Чайка», Приношу от крикливой свою ношу земную, И носки на веревке — моих ласточек стайка. Мои щеки в морщинах, как обшлаг из-под пресса, Хомуты жестяные мою шею дубили, Мне химчистка принцесса и столовка принцесса, И биточки с гарниром меня не убили. И когда, относившись, обмыт и оплакан, Я расстанусь навек с этой ношей земною, На крахмальной сорочке, под хладным атлантом, Мой пять два сорок девять ляжет в землю со мною.

Уймем избыток боли Остатком доброй воли, Забудем все упреки, Поступим в первый класс, Где нам дадут уроки Те двое погорельцев, Что жили здесь до нас. Любовная наука — Немыслимая мука Для мыслящих голов. Уймем избыток мыслей Остатком добрых слов. Ведь кое-что осталось От старых постояльцев Из утвари и снеди И прочего старья — Остаток мелкой меди, Избыток бытия. Остались ты и я.

Проснусь — на фрамуге синица. Но чьи там тяжелые вздохи? Спускайся! На блюдце — водица, А подле вчерашние крохи. Я знаю, у вас голодуха. Ободри подружек, присвистни! Так ветрено в мире и глухо, И ветки под снегом провисли. Проснусь — и возврату спирали Порадуюсь, словно свирели. Ах, как бы витки ни сгорали, А все-таки все не сгорели! И снова влетает синица, И снова над Финским заливом Светает, и снова страница Светлеет в бессилье счастливом. Но кто там так тягостно медлит? Чьи тяжкие вздохи с порога Доносит, как невода петли? Постой же. Помедли немного. Очнусь — у меня на фрамуге Пичуги. Притихну — и снова Влетают мои недотроги: Там корочка сала свиного. Но кто там стоит на пороге?

Не то, что мнится мне, Природа,— ну и ладно! Моя в моем окне Пригожа и нарядна. Ее рассудок здрав (Хоть он, конечно, мним), И крут порою нрав, Но я ужился с ним. С волной совмещена Корпускула-частица — И пусть! А мне волна Совсем иною мнится. И то, что о волне У моря слышу я, Куда важнее мне Ученого вранья. Так чем же хороша Она, моя природа? А тем, что в ней душа, И тем, что в ней свобода. Что это все вранье, Я чую за версту, Но — мнимую — ее Немнимой предпочту.

Собака, мы с тобой одни, И не для нас свои огни Москва ненастная зажгла, Москва пустая. Где наши солнечные дни? Где наша стая? Когда кончается сезон — Сезон удачи, есть резон Всему на свете предпочесть Тебя, собака, И это общество почесть За честь, за благо. Ты просто рядом полежи, Сезон предательства и лжи Открыт, а нам и дела нет, И лучший довод — Оставить вырубленным свет И вырвать провод. У телефона пасть нема, Ненастье ломится в дома, Но мы снесем с тобой, снесем Свой долг собачий, Когда кончается сезон — Сезон удачи.

Я голос Петруши услышал во сне: — Алло,— говорил он лукаво и густо. Проснулся — светает, и в комнате пусто, Чужая страна в одичалом окне.

Я сел за работу, чтоб сердце прошло, А сердце про что-то неловко стучало, И ставнею ветер стучал одичало, И лампа горела. И дело пошло.