Ранним утром 22 июня 1941 года, когда Серафим еще служил литургию, немецкие войска нарушили мирный договор и вероломно напали на Советский Союз.

Началась война. Сотни тысяч добровольцев стали осаждать военкоматы, требуя, чтобы их отправили на фронт. Были и такие, кто, струсив, пытался всеми правдами и неправдами отсидеться в тылу.

Серафим недолго размышлял, что делать. Он поехал в Истру, в районный военкомат. Целый день, до глубокого вечера он простоял в длинной очереди. Были среди добровольцев и петровские жители, но то ли они действительно не признали в высоком седовласом мужчине своего бывшего батюшку, то ли сделали вид, что не узнали.

Наверное, Серафим был далеко не первым священником, кто пожелал пойти на фронт, потому что военный комиссар, просмотрев документы Серафима Соровского, не стал задавать ему лишних вопросов. Да и не такое было положение на фронте, чтобы задавать лишние вопросы! Немцы лавиной неслись к Москве от западных границ СССР, сметая все на своем пути. Гитлер мечтал провести – свой парад победителей, уже 15 августа 1941 года. Но, встретив отчаянное сопротивление Красной Армии, перенес его сперва на начало осени, а потом уже на 7 ноября – день годовщины Октябрьской революции. Ради этой цели он не жалел ничего: ни боевой техники, ни солдат.

С самого начала Второй Мировой войны немецкая армия казалась совершенно непобедимой! С необычайной легкостью и почти не встречая сопротивления, она в течение нескольких недель захватила всю Францию, чья армия по боевой мощи не уступала войскам Вермахта. А затем гитлеровцы стали совершать многочисленные авианалеты на Великобританию, заставив англичан только обороняться. Страны Восточной Европы, фашисты прошли легко. Настал черед самой большой страны мира – Советского Союза, который Гитлер считал главным врагом Третьего Рейха.

К осени 1941 года гитлеровские войска уже стояли на подступах к столице. Казалось, никто и ничто не может остановить эту стальную армаду, на которую работала не только гигантская немецкая военная промышленность – ей к тому времени рабски помогала почти вся Европа!

Красная Армия, несмотря на беспримерное мужество солдат и офицеров, терпела поражение за поражением. Сталин давно готовился к войне, прекрасно понимая, что несмотря ни на какие мирные договоры Гитлер рано или поздно непременно нападет на Советский Союз. Последние десять лет Красная Армия постоянно перевооружалась, оснащалась танками, боевыми самолетами, современными пушками, винтовками, автоматическим оружием. Миллионы советских парней буквально рвались служить в армию – в то время это было очень почетным, поистине мужским делом. А офицеры, и особенно летчики, были самыми завидными женихами! Людей в военной форме все уважали, понимая, что только они могут спасти страну от врага…

Однако, несмотря на новое вооружение, исправно поставлявшееся сотнями заводов, мощь Красной Армии не увеличивалась. Ведь главное в армии не танки и не пушки, а люди, и особенно люди профессиональные, опытные. Увы, в эти предвоенные годы Сталин, словно обезумев, направил главный удар своих репрессий именно против офицерского состава Красной Армии! По доносам были арестованы тысячи лучших красных командиров. Из пяти маршалов были расстреляны трое, из пятнадцати командармов I и II ранга – тринадцать, из 57 командиров корпусов – 50, из 186 командиров дивизий – 154, из 108 армейских, корпусных и дивизионных комиссаров – 99, из 456 полковников – 401…

В результате жестоких сталинских репрессий накануне войны многие дивизии и полки лишились своих опытных командиров, а пришедшие им на смену молодые офицеры оказались попросту неспособны вести на равных бой с превосходящими силами врага. Кроме того, выяснилось, что технически Красная Армия уступает немецкой армаде, особенно в отношении количества танков и боевых самолетов. И хотя у Германии не было танков, равных нашим Т-34 и КВ, благодаря более умелому взаимодействию авиации, артиллерии и тяжелой техники, вермахт на первом этапе войны быстро продвигался вперед, неся с собой разруху, горе, смерть.

Только мужество солдат спасало армию от полного разгрома. К счастью, быстро появились и новые военные лидеры, и среди них – генерал армии Георгий Жуков. Именно ему и поручил Сталин организовать оборону Москвы.

Но враг был уже на пороге столицы… Германское командование отдало приказ о начале операции «Тайфун», целью которой были захват Москвы и полное уничтожение Красной Армии.

Серафим Соровский в то время служил в 16-ой армии, которой командовал генерал Константин Рокоссовский. Так случилось, что давняя любовь бывшего священнослужителя к лошадям пригодилась и на фронте. Во время войны лошади были главными помощниками солдат. Кони тащили тяжелые пушки, перевозили солдат, боеприпасы, обмундирование, провиант… К тому же, в 16-ой армии были и кавалерийские дивизии. Умело используя свою маневренность, они стремительно налетали в разгар боя с флангов на позиции врага, отвлекая на себя значительные силы, давая тем самым возможность прорыва для тяжелой техники. Кавалерия была также незаменима для рейдов по вражеским тылам. Поэтому немцы боялись ее не меньше русских танков!

Но за лошадями нужен был уход, поэтому почти в каждом полку были подразделения, в которые входили конюхи и ветеринары. Серафим уже на фронте закончил ветеринарные курсы, и вскоре стал незаменимым специалистом своего дела. Нигде кроме как в 16-ой армии не было такой благополучной дивизии, где почти отсутствовали проблемы с лошадьми. Несмотря на скудное, поистине фронтовое питание, лошади были гладкими, сытыми, сильными, а главное – здоровыми!

Вскоре по Западному фронту поползли слухи, что чудеса в дивизии, которой командовал молодой полковник Лисицын, творит ветеринар по имени Серафим. Мол, стоит ему только поговорить с лошадью, погладить ее, расчесать щеткой бока, как хворь у животного проходила быстрее, чем от любых лекарств!

Поздней осенью 1941 года начались бои на далеких подступах к столице. Поначалу дела у Красной Армии пошли совсем плохо. Немцы превосходили защитников столицы в численности войск и боевой технике. Несмотря на все мужество солдат и офицеров, Красная Армия несла огромные потери и вынуждена была отступать по всем направлениям.

Главные удары гитлеровцы наносили по Волоколамскому направлению. В середине ноября против 16-ой армии генерала-лейтенанта Рокоссовского Гитлер бросил 4-ю танковую группу, в которую входили более 400 танков. Ей противостояли дивизии И.Панфилова и Л.Доватора. В эти тревожные дни советские солдаты совершали подвиги буквально ежечасно. Навеки обессмертили свои имена 28 героев-панфиловцев, которые ценою собственных жизней за четыре часа неравного боя сумели уничтожить 18 танков и десятки фашистов.

И все же силы были слишком неравными. 27 ноября немцы взяли город Истру. До Москвы оставалось меньше 40 километров! В мощные бинокли гитлеровские офицеры уже могли разглядеть купола московских храмов и звезды на башнях Кремля.

Порой казалось, что сильно поредевшие советские полки и дивизии могло спасти только чудо! И как ни удивительно, такие чудеса стали случаться.

Пожалуй, самой удачливой стала дивизия полковника Лисицына, где служил сержант Серафим Соровский. Не раз и не два она попадала в окружение, но всегда ухитрялась выйти из казалось бы совершенно безвыходного положения. За необычайную удачливость на фронте эту дивизию даже прозвали «Счастливой». Генерал Рокоссовский знал о подвигах лисицынской дивизии, и за удачное проведение боевой операции ее командир был награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Когда Лисицын прибыл в ставку 16-й армии, генерал вышел из своей землянки, чтобы лично приветствовать лихого командира. Однако полковник Лисицын почему-то очень смутился, когда Рокоссовский крепко пожал ему руку, а потом по-дружески обнял.

– Ты чего покраснел, словно красна девица? – с улыбкой спросил Рокоссовский, разглядывая молодого полковника. – Учти – я вовсе не каждого своего командира так встречаю! Одного вот недавно отдал под трибунал. Его батальон попал в окружение, и почти весь погиб. А командир бежал, словно заяц… С таких как ты всем надо брать пример! Из каких только передряг не выходил – сам удивляюсь, как тебе это удавалось…

Полковник Лисицын шумно вздохнул. Ему было очень приятно слышать такие лестные слова от самого Рокоссовского! Но Лисицын был воспитан в советской школе честным и совестливым человеком, и потому просто не мог сейчас промолчать.

– Так-то оно так, товарищ генерал… Но все же не совсем так!

Брови Рокоссовского удивленно изогнулись:

– Не понимаю! Объясни.

Собравшись с духом, Лисицын продолжил:

– Рад бы приписать успехи дивизии только моей личной прозорливости и удачливости… Поначалу я так, кстати, и думал. Но потом вижу – не причем я здесь. Ну, или почти не причем…

Рокоссовский нахмурился:

– А кто же причем? Ангелы небесные, что ли?

– Почти. Понимаете, товарищ генерал, служит у меня в дивизии один не совсем обычный ветеринар…

Рокоссовский усмехнулся.

– А-а… Что-то такое я слышал. Кажется, это бывший поп, что снял рясу и пошел добровольцем в Красную Армию?

– Он самый, – кивнул Лисицин. Молодой полковник чувствовал себя крайне глупо, но все же рискнул продолжить свой рассказ:

– Так вот этот бывший священник (он и монах еще к тому же) носит в своем вещмешке… икону… И, говорят, не простую, а как бы чудотворную, что ли, – смущаясь еще более, с трудом выговорил полковник. – Говорят еще, что это икона Богородицы, хотя я и не проверял, понятное дело.

Рокоссовский задумался. Вот ведь положение: он – генерал, верный сын коммунистической партии, узнаёт о какой-то поповщине в вверенной ему армии. Страшно представить, что будет, если информация дойдет до Ставки… Но, с другой стороны среди солдат немало и верующих. А этот бывший отец Серафим… Может солдатам, действительно, с ним легче. Ладно, пусть будет в одной из его дивизий и поп! Лишь бы фрицев прогнать.

– И что же, бывший батюшка в перерывах между боями ведет религиозную пропаганду? Исповедует в окопах солдат? – спросил Рокоссовский, хмурясь скорее для виду, чем от раздражения.

– Нет, нет! Он, наверное, тайком-то молится все время. Кто ж его проверит. Ну и бывает где-то уединяется со своей иконой, тоже что-то там шепчет, но один. Бывает и на передовую выходит, хотя ему как ветеринару там особо делать нечего. Говорят, сколько раз немцы по нему стреляли – и пулеметчики, и минометчики – и хоть бы что! Ни одной раны, ни даже легкой царапины… Ну словно этот Серафим заговоренный! Я, само собой, строго пресекал эту вольность, сажал Серафима под арест. Но…

– Но потом жалел об этом? – спросил Рокоссовский, глядя комдиву прямо в глаза.

– Да! – смело сказал Лисицын. – Потому что без этих его шептаний или молитв моей дивизии приходилось совсем туго. Всегда мы несли самые большие потери! Так что в конце-концов я решил взять на себя ответственность, и разрешил Серафиму… Ну, вы понимаете.

Рокоссовский отвел взгляд, что-то обдумывая.

– А ведь я этого Серафима знаю… – неожиданно сказал он.

Лисицын изумленно заморгал:

– Но откуда, товарищ генерал?!

– Понимаешь, полковник… – Рокоссовский оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что их услышат.

В тридцать пятом году Наркомат обороны собрал нас, командиров дивизий (а я в то время служил на Кубани) на показательные учения. Я – кавалерийский комдив, а тут техника, танки, десант. Впечатление, конечно, ошеломляющее. И вот по окончании этого зрелища нескольких кавалеристов, у которых восторг был, видимо, написан на лице, в том числе и меня, вызывает к себе командующий учениями – замнаркома… – Рокоссовский запнулся. – Ты понимаешь, о ком я говорю…

Лисицын судорожно сглотнул – речь шла о маршале Тухачевском. Как и все молодые командиры, он в свое время изучал статьи Михаила Тухачевского, и почитал его как самого талантливого советского военачальника «новой волны». В отличие от прославленных командармов периода Гражданской войны: Ворошилова, Блюхера, Буденного Тухачевский был очень образованным человеком. Он знал несколько иностранных языков, прекрасно музицировал, прекрасно разбирался в литературе и искусстве, и даже на досуге мастерил… скрипки! Но главное, он был смелым реформатором Красной Армии. Тухачевский считал, что время кавалерии, увы, прошло (за это его особенно невзлюбил Буденный), и надо по примеру Западной Европы ныне главный упор делать на создание моторизованных дивизий, особенно – танковых.

Однако в страшном тридцать седьмом году маршала арестовали, назвали немецким шпионом и расстреляли. Труды Тухачевского немедленно были изъяты из военных библиотек, и даже само имя «предателя народа» оказалось под запретом.

– Он пригласил нас к себе на дачу в Петровское, – продолжал повествование Рокоссовский, – благо это было недалеко от полигона, где проходили учения. Всю ночь он рассказывал нам, какой он видит Красную Армию в будущем, с каким вооружением и техническим оснащением, как планируется повысить боеспособность частей, объясняя стратегические и тактические особенности ведения современной войны, говорил, что от нас зависит, какими будут вооруженные силы Советского Союза.

Мы слушали его, затаив дыхание, и разошлись только под утро. От услышанного и открывающихся перспектив голова шла кругом. Спать совершенно не хотелось, и я решил пройтись по окрестностям Петровского.

– Серафим Соровский тоже из Петровского… – тихо произнес Лисицын.

– Да. Он был настоятелем местного Успенского храма. На этот храм я и набрел тогда. Подойдя ближе, столкнулся с Серафимом, он собирал остатки какой-то утвари – буквально за несколько дней до этого храм закрыли и запретили проводить там службу. Он-то и рассказал про ее удивительную историю своей церкви. Оказалось, что строителем Успенской церкви был боярин Петр Прозоровский, внук воеводы Семена Прозоровского. Тот прославился в XVII веке, во время обороны города Тихвина от шведов. Помню, Серафим говорил, что жители этого города в знак благодарности подарили воеводе список со знаменитой чудотворной Тихвинской иконы. Потом, уже в Петровском, эта икона тоже прославилась как чудотворная…

Рокоссовский запнулся и вопросительно взглянул на молодого полковника.

– Уж не эту ли Тихвинскую икону и принес Серафим на фронт?

Лисицын молча кивнул. Он ожидал от встречи с Рокоссовским чего угодно, но только не такого доверительного разговора.

– Ладно, – подумав, сказал генерал. – Пусть твой поп-сержант продолжает свое дело – негласно, конечно. Но, не дай Бог, узнают наверху! – Рокоссовский выразительно поднял палец вверх. – Генерал Жуков – человек крутой, подобные игры с иконами ему придутся не по нраву. Так что будь осторожен!

Рокоссовский как в воду глядел. Спустя всего неделю, во время самых яростных боев на берегах реки Истры, в «Счастливую дивизию» приехала «эмка» с офицерами госбезопасности. Молча показав ошеломленному полковнику Лисицыну приказ об аресте сержанта Соровского «за подрывную контрреволюционную пропаганду», они скрутили его и бросили в машину. Однополчане молча смотрели на это, но ничего не предприняли. Да и что они могли сделать? Сразу не расстреляли, и то хорошо.

В тот же день, воспользовавшись небольшой передышкой в военных действиях, Лисицын поехал в ставку 16-ой армии. Но Рокоссовский не пожелал его принять, и вскоре сам уехал, на этот раз в Москву. Знакомый Лисицыну адъютант шепнул на ухо полковнику: мол, Хозяин крайне недоволен делами на Западном фронте, и вызвал к себе «на ковер» Жукова и Рокоссовского. И неизвестно, чем этот вызов обернется для двух военачальников…

Серафим просидел в тюрьме НКВД три дня. За это время его множество раз вызывали на допросы, которые, как правило, сопровождались избиениями. Вопросы были стандартные: по чьему приказу он вел в дивизии религиозную, то есть по сути дела антисоветскую пропаганду? Кто надоумил его внушать солдатам Красной Армии, что им может помочь в бою какая-то потусторонняя, божья сила? Почему он умолчал о знакомстве с репрессированным маршалом Тухачевским, немецким шпионом и изменником Родины?

Серафим молчал, не желая лгать даже ради спасения собственной жизни. Куда больше, чем собственные мучения, его волновала судьба иконы. Словно предвидя предстоящий арест (а рано или поздно такое должно было случиться!), он каждый вечер прятал драгоценную реликвию в надежном месте. Сейчас она, завернутая в брезент, лежит на опушке леса, в дупле дуба. Но что случится потом? Зима вот-вот начнется, морозы уже грянули, а от низкой температуры с красками может случиться всякое, да и как немецкое наступление пойдет дальше, неизвестно…