Говорят, в минуту смертельной опасности перед мысленным взором человека за несколько секунд проносится вся его жизнь, дорогие лица родных и близких, годы, спрессованные в мгновения. Так вот — все это враки, ничего подобного не происходит.

Когда у меня перед глазами блеснуло острое тонкое лезвие, ничего на свете, кроме него, я не видела. А думала только об одном: если он сейчас приставит его к моей шее, я немедленно упаду в обморок. Хорошая мысль. Главное, умная…

— Ну, ты герой! — прервав мой рассказ, одобрительно заметила Надя. — Я бы после таких шуточек выскочила из машины и побежала по улице с криками: «Помогите! Убивают!»

В ответ на ее слова я улыбнулась, как подобает настоящему герою: скромно и с достоинством, благоразумно промолчав о том, что я бы тоже выскочила и побежала, если бы не отнявшиеся от ужаса руки и ноги.

Вампир убрал кинжал обратно в трость и вполне мирным голосом предложил:

— Не хотите ли выпить чего-нибудь?

— С удовольствием! — с неприличной для порядочной женщины готовностью отозвалась я. Вообще-то, нигде не сказано, как положено вести себя порядочной женщине в обществе вампира. Может, она должна извиваться, как гадюка, закатывать глаза, заламывать руки и завывать, как пожарная сирена.

Одно ясно — раз начав нарушать приличия, остановиться уже не можешь. Как я выходила из лимузина — невозможно себе даже вообразить. Нет, я не сломала себе каблук и не порвала платье, хотя и то и другое грозило мне ежесекундно. К счастью, вампир и его телохранитель общими усилиями извлекли меня из машины, иначе, боюсь, я так бы и осталась внутри.

Вот к каким роковым последствиям может привести пара-тройка стаканов джина с тоником, выпитая на голодный желудок и с большого перепугу. Ужас, как стыдно! Можно, конечно, сослаться на то, что в книгах Чандлера и Хэммета детективы беспрестанно глушат виски, одеты черт знает как, да к тому же с головы до ног покрыты ушибами и ссадинами, потому что беспрестанно получают то в морду, то по ребрам. Но я же вроде бы как уже не работаю в детективном агентстве… Или все-таки работаю?

Меня снова охватила тоска. Правда, на сей раз это была та загульная тоска, которая посторонними людьми часто принимается за буйное веселье. Человек пляшет, поет, хохочет, все вокруг него искрится и сверкает, а сердце у него рвется на части, в глазах не высыхают слезы и душа где-то не на месте — то ли камнем в почках, то ли мозолью на пятке. Словом, большой привет от Федора Михайловича.

— Ну, — сказала я, оживленно вращая на ремешке чудовищно раздутую сумочку, — куда надо идти? И где толчея, которую вы мне обещали?

— Сюда, — лаконично ответил вампир, указывая на неприглядного вида низкую ободранную дверь в грязной глухой стене, не обремененную ни навесом от дождя, ни вывеской.

Такой вход был последним, какой можно вообразить, услышав слово «бал». Откровенно говоря, я ожидала увидеть фасад с колоннами в стиле ампир, широкую лестницу с красной ковровой дорожкой, швейцара в фуражке и шинели с галунами и позументами не по размеру, поскольку, разумеется, в наши дни такой гардероб обычно берется напрокат и, конечно же, без примерки. Дальше мне представлялся огромный зал со множеством высоких окон, хрустальных люстр и электрических светильников в форме канделябров, сытый оркестр, играющий полонез из оперы «Евгений Онегин», а еще почему-то ледяной лебедь на отдельном столе с горой икры в углублении между крыльями.

— Обычно, — распахивая дверь, сказал вампир, — я пропускаю дам вперед. Но в этом случае мне придется изменить этому правилу.

Я удивленно подняла брови. Впрочем, удивление длилось недолго. За дверью начиналась полутемная лестница, уходящая вниз. Вампир был прав. Пропустить меня вперед означало провести остаток вечера в одной из ближайших больниц в отделении скорой помощи. И это было бы удачей, потому что мало ли в какие еще места могло отправить мое бренное тело и скорбящую душу скатывание по ступеням. А то, что я скатилась бы по ним, если бы шагнула первой, ясно совершенно.

Лестница привела нас в просторный, но скудно освещенный зал — свободный в центре, но уставленный столиками вдоль стен. Всюду стояли свечи всех форм, цветов и размеров: на столиках, в стенных нишах, на подвесных подсвечниках — везде, где только можно. Но их света было слишком мало, чтобы все здесь — и этот зал, и те, кто здесь находился, — не казалось нереальным, призрачным, зловещим.

К тому же по залу взад-вперед непрерывно сновали официанты в белых рубашках и еще какие-то пугающе безликие люди (люди ли?) в одинаковых белых пиджаках — плавно и бесшумно, как тени. Одна из таких теней провела нас к столику возле самой эстрады.

А оркестр на этом балу все-таки был. Но, во-первых, слишком маленький — всего из пяти человек, не считая певицы. А во-вторых, ни о каких полонезах, а также менуэтах и мазурках речи не шло. Инструменты глухо подпевали хриплому голосу высокой черноглазой певицы. Черная шаль сползала с бледных плеч, черное платье мерцало разноцветными стразами, маленький изумрудно-зеленый тюрбан с белым перышком покачивался в такт музыке. Алые губы казались приклеенными к бледному лицу. Очень знакомому лицу. Вглядевшись, я вмиг забыла о своей тоске и тихонько ахнула: это же та самая… та самая! Но она же два года назад…

— Как видите, она не умерла, — раздался над моим ухом голос вампира. — Просто имела неосторожность довериться слишком болтливому человеку. Теперь у нее новая жизнь — в Колумбии, и она уже стала там звездой. Скоро выходит ее альбом на английском языке, так что, скорее всего, в недалеком будущем она покорит и Америку. А там и весь мир.

— Но ведь ее же узнают!

— Не узнают. Люди вообще не склонны узнавать знакомые черты в чем-то новом. Поэтому-то вампирам и удается жить так долго, исчезать и появляться в разных местах, не вызывая у простых людей ни малейших подозрений.

— А что случилось с тем… с болтливым?

— Умер, — небрежно ответил вампир. — Покончил с собой через две недели после мнимой смерти певицы. Говорят, не выдержал угрызений совести…

Ужасно неприятное ощущение возникло у меня при этих словах. Словно чьи-то ледяные пальцы осторожно коснулись моей спины. Я повернулась к вампиру. Желтые глаза смотрели на меня не мигая. И было в их выражении что-то такое, от чего показалось, будто к моей спине прикоснулись ледяные пальцы, и, проведя кончиками вдоль моего позвоночника, они поднялись снизу вверх и замерли на уровне шеи.

— Большое заблуждение думать, что вампиры — какие-то монстры, — негромко произнес Бехметов. — Но еще большее заблуждение — полагать, что они милые создания, приятные во всех отношениях.

Ледяные пальцы обвились вокруг моего горла. Я закашлялась.

— Потому-то я и обратился в ваше агентство. Многие из наших всерьез полагают, что им позволено все, что люди вокруг — то же, что листва на деревьях: никто не заметит, если ты сорвешь один. Даже Хартия не может их остановить. Поэтому дело Хромова очень важно для меня.

— Но я…

— Посмотрите в ту сторону. Видите во-он того мужчину в канареечно-желтом френче?

Я посмотрела. И чуть не выронила из рук стакан с минеральной водой.

— Но это же… Разве он тоже вампир?

— Без сомнения. Что вас так удивляет? Что известный политик оказался вампиром? По-моему, как раз очень понятно. Скажу больше: вампиры из всех политиков — самые безобидные. Хотя этот, надо отдать ему должное, — редкостный пройдоха и мерзавец. В Думе рвет на себе волосы, сетуя на падение рождаемости и высокую смертность в стране, а в кулуарах Большого Совета, в котором он тоже состоит, плетет интриги, пытаясь добиться отмены Хартии. Убеждает всех, что консервированная и замороженная кровь наносит непоправимый ущерб здоровью вампира. Предлагает оригинальный выход из положения — пить кровь у людей, приносящих вред обществу или стоящих на нижней ступени социальной лестницы — все равно ведь их жизнь хуже смерти. Омерзительная демагогия, но многие его поддерживают, хотя очень немногие осмеливаются выражать свое мнение открыто.

Не скрывая неприязни, я открыто разглядывала политика. Ничего нового в его внешности для меня не было — этот бритый налысо череп, короткий, словно обрубленный, нос, тонкогубый рот, навсегда застывший в презрительной гримасе, и холодные, очень светлые глаза каждый день демонстрировались стране по всем телевизионным каналам.

— Между прочим, вам известно, что последним крупным заказом, который успел выполнить при жизни художник Виктор Хромов, был портрет этого господина?

Разумеется, неизвестно. Более того — мне нет до него ни малейшего дела.

Однако признаться в таком отношении к собственной работе — означало вызвать абсолютно ненужные мне расспросы. Поэтому я скроила мину, значение которой можно было толковать как угодно. Вампир, разумеется, истолковал мою мимику как живейший интерес к затронутой теме.

— Они были дружны. Познакомились на каком-то приеме. Потом ходили вместе в баню, ездили на охоту. Даже летали как-то вдвоем в Испанию — на корриду. Обоих привлекала кровь — правда, по разным причинам.

— Откуда такая осведомленность? — с подозрением спросила я.

— Поверьте, у меня есть каналы, по которым можно узнать многое, почти все. О, знаю, знаю, вы сейчас спросите, почему же, в таком случае, мне самому не найти убийцу?

Я подтвердила справедливость слов Бехметова коротким кивком головы.

— А я-то думал, вы все поняли с самого начала. Мне нужно, чтобы истина исходила из уст незаинтересованных людей. Иначе меня обвинят в том, что моя цель — не добиться соблюдения закона, а опорочить того, кто мне неугоден. К тому же, чтобы раскрыть убийство, одной осведомленности и информированности недостаточно. Но вернемся к нашим закадычным друзьям. Все было хорошо, пока политику не захотелось, чтобы художник сделал его портрет. Вернее, пока он не высказал это желание вслух и не подкрепил его определенной суммой денег. Скорее всего, такое желание возникло у него с момента знакомства с художником, но, по неведомой нам причине, он не стал торопиться со своим заказом. Разумеется, Хромов согласился. Думается, предложенная за портрет сумма была не такой, от которой отказываются даже очень известные художники. Все было замечательно — Хромов сделал огромное количество фотографий нашего политика. Вам ведь известно, что его работы соединяли в себе фотографию и живопись? Потом он заперся в мастерской и через пару недель в доме политика состоялся мини-вернисаж — выставка одной-единственной работы. К сожалению, наш политик допустил одну ошибку. Хромов сказал ему, что хочет устроить сюрприз, и политик почему-то согласился. Так что свой портрет он впервые увидел вместе со всеми гостями.

Вампир негромко засмеялся.

— Не знаю, чего он ждал. То ли забыл, с кем имеет дело, то ли просто совершенно не понимал Хромова. Когда с портрета было сдернуто закрывавшее его полотнище, половина присутствующих дам дружно свалилась без чувств, а политика едва не хватил удар. Он был представлен на портрете бреющим свою голову, лежащую отдельно от туловища на полном крови подносе, да к тому же вокруг валялись куски чьих-то рук и ног, изображенные с отталкивающей достоверностью. Беременная жена политика…

Я захлопала глазами.

— Да-да, у вампиров бывают жены и дети, представьте себе! Так вот беременная жена политика, посмотрев на картину, почувствовала себя так плохо, что возникла опасность выкидыша. К счастью для политика, все обошлось — ни мать, ни ребенок не пострадали. И, к сожалению для политика, на вечере было слишком много гостей, так что убить Хромова сразу ему не удалось. Скандал, конечно, разразился ужасный — крики, попытка устроить драку… Хромову пришлось выпрыгнуть из окна — вместе с картиной. Дружбе мгновенно пришел конец. За картину был выплачен только аванс. Политик отказался платить остальное и потребовал вернуть то, что уже было получено Хромовым. Тот, конечно, отказался, и на абсолютно законных основаниях — согласно заключенному между ними договору, аванс в любом случае оставался за художником. А самое неприятное — что, согласно все тому же договору, не заплатив полной суммы гонорара, наш общественный деятель не мог получить картину и уничтожить ее, а ему этого очень хотелось. До смерти хотелось… А теперь внимание — насколько мне известно, портрет политика в мастерской убитого Хромова найден не был. Как вам эта история?

История, конечно, звучала многообещающе. Но меня она не взволновала. Единственное, что меня волновало, это, говоря языком гадалок, сердечный интерес в казенном доме, внезапный удар и любовь ко мне молодого короля. А прочие короли с пустыми хлопотами и тузы всех мастей не интересовали меня нисколько. Но высказать эти пиковые мысли, затаенные от всех в сердце, вслух я не рискнула. К тому же появился официант с подносом, и в нашем разговоре сама собой возникла небольшая пауза.

Пока я с большим интересом изучала натюрморты, сооруженные на тарелках, выглядевшие весьма художественно, но не слишком съедобно, певица на сцене допела романс «Калитка». Кстати сказать, никогда не слышала, чтобы эту замечательную вещь исполняли так заунывно и угрожающе — создавалось впечатление, что персонажи романса готовились не к любовному свиданию, а к двойному самоубийству. Переждав аплодисменты и приняв от кого-то из зала букет красных роз, певица припала к микрофону и прошелестела:

— А теперь я спою вам один из моих любимейших романсов — «Дремлют плакучие ивы». Белый танец, господа! Дамы приглашают кавалеров.

— Идите и пригласите его, — повелительный тон вампира поверг меня в полную растерянность. — Не теряйте своего шанса! Неужели вы не хотите найти убийц Хромова?

Наверное, я должна была откровенно признаться, что не хочу, отчитать вампира — что он, в конце концов, себе позволяет! — и покинуть зал, полный нежитей, так и не попробовав ни одного блюда с декоративно заплеванных тарелок. Однако вместо этого я покорно встала и направилась к столику, за которым в компании охраны и какого-то тощего бесцветного типа в криво сидящих на длинном носу очках расположился господин Забржицкий — депутат Государственной думы, лидер партии прогресса и просвещения (сокращенно ППП), глава, заместитель, руководитель, доктор наук и прочая, и прочая, и прочая.

Путь от одного столика до другого показался мне невероятно долгам — то ли от неприятной слабости в коленях, то ли оттого, что по дороге я нервно глазела по сторонам. Все без исключения лица — жующие, смеющиеся, курящие, покачивающиеся в такт первым аккордам уже начавшегося белого танца — казались мне до боли знакомыми и столь же нереальными. Словно я попала в музей восковых фигур в тот момент, когда его экспонатам надоело притворяться неодушевленными. Бр-р! Терпеть не могу восковые фигуры. Такое ощущение, что смотришь на покойников.

Не знаю, чего я ожидала, но прием, оказанный мне у столика Забржицкого, оказался отнюдь не теплым. Не успела я наклониться к звезде отечественной политики и открыть рот, чтобы произнести нехитрую формулу приглашения, как на меня налетели два дубовых чурбана с человекообразными лицами. Мгновение спустя сумочка, которую я в затмении рассудка не оставила рядом с вампиром, а прихватила с собой, была сдернута с моего плеча с такой силой, что ремешок ее лопнул, а сама я, пронзительно вскрикнув, согнулась пополам, света белого не видя от боли в заломленной за спину руке.

Один из чурбанов, не отпуская мою руку и не обращая внимания на мои громкие стоны, провел по всем частям моего страдальчески искривленного тела портативным металлоискателем. Второй в это время распахнул сумочку, едва не сломав замочек, и вывалил ее содержимое на столик.

Вот теперь меня точно убьют или покалечат. Эти гориллы в жизни не поверят, что обычная девушка, не претендующая на роль Фанни Каплан или, на худой конец, Маты Хари, может таскать в вечерней сумочке такие подозрительные предметы, как складной швейцарский нож со множеством лезвий, шилом, отверткой, маленькой ножовкой, пинцетом и ножницами; а также ручной фонарик, маленький диктофончик, моток клейкой ленты, пачку сторублевых купюр, перетянутую желтой резинкой, зажигалку, сигару в металлическом футляре (между прочим, подарок того самого Дашкиного жениха, который получает за проезд с таксистов) и блокнот, наполовину исписанный странными знаками на неведомом науке языке (я же не виновата, что у меня впопыхах ужасно портится почерк!). Еще в сумочке находились, а теперь предстали перед всеми здоровенный штырь с острыми зазубринами по краям — то ли холодное оружие, то ли деталь от самодельной винтовки (на самом деле — ключ к замку от двери общего коридора в агентстве; замок, правда, давно сломался, но ключ я на всякий случай ношу с собой), подозрительный баллончик с надписями на иностранном языке — очевидно, содержащий в себе газ (в действительности — пятновыводитель, который я после того случая с упавшим на платье куском мяса всегда ношу с собой)… Список можно было бы продолжать, но и перечисленного достаточно для того, чтобы признать во мне диверсантку и террористку.

— Ты кто? — раздался над моим ухом тонкий, визгливый голос Забржицкого. — Журналюга, да? Откуда? Кто тебя послал?

— Вообще-то, я хотела пригласить вас на танец! — пытаясь держаться с достоинством, насколько это было возможно в такой неудобной позе, ответила я.

— Георгий Генрихович, нам пора, — произнес приятный бархатистый баритон. Боже мой, неужели у этого облезлого хмыря в очочках такой красивый голос? — К Спиридонову лучше не опаздывать. Он обидчивый.

— Оставьте ее! — скомандовал Забржицкий.

Я распрямилась, вращая плечом, чтобы унять боль, и с ненавистью глядя в широкую спину моего мучителя. Честно говоря, я надеялась, что мне удастся поджечь его пиджак, но этого не случилось. Очевидно, волшебное кольцо решило, что для меня будет лучше не осложнять ситуацию. Второй охранник между тем одним движением сгреб все мои сокровища обратно в сумку и закрыл ее так, что она затрещала по швам.

Забржицкий, комкая лежавшую у него на коленях салфетку, встал из-за стола.

— Еще раз увижу тебя поблизости, порву на части, непременно! — пообещал он мне, и вся компания подалась к выходу. А я медленно опустилась на один из освободившихся стульев — ноги окончательно отказались меня держать.

— Вы позволите пригласить вас? — раздался возле меня голос вампира.

Внезапно я почувствовала прилив свежих сил.

— Что-о?! — завопила я, вскакивая. — И вы еще смеете ко мне подходить?! Вы смеете смотреть мне в глаза?! Меня чуть не убили! Меня обещали порвать на части! Мне чуть не сломали руку! А вы… Где вы были в это время? Музыкой наслаждались? Мерзавец самый настоящий, вот вы кто!

И, развернувшись на каблуках, я хотела ринуться вон из зала.

— Постойте! — вампир схватил меня за руку, причем, как нарочно, именно за ту, что пострадала в результате знакомства с охраной Забржицкого.

Зашипев от боли, я остановилась и повернулась к вампиру с твердым намерением огреть его сумкой. — Простите! Пожалуйста, простите! Я сейчас вам все объясню… Я не думал, что так получится. Поверьте, я огорчен не меньше вашего.

— Во-первых, я не огорчена — я в ярости! А во-вторых, несмотря на все ваше сочувствие ко мне, рука болит не у вас!

— Пожалуйста, успокойтесь и выслушайте меня. Пойдемте к нашему столику. Я не хочу привлекать к нам лишнего внимания…

Я позволила отвести себя обратно к столику справа у сцены, но, усевшись на свое место, в знак протеста принялась с жадностью поглощать кулинарные натюрморты один за другим. Что поделать — от волнения во мне сразу проснулся волчий аппетит. Как всегда. Вампиру пришлось смириться с тем, что его речь сопровождается активной работой моих челюстей.

— Конечно, я должен был прийти вам на помощь и вступиться за вас. Но я не мог! Мы с Жоржем питаем друг к другу давнюю неприязнь. Если бы я вмешался, его неприязнь с меня непременно перекинулась бы на вас.

Услышав такие чудеса логических построений, я настолько потряслась, что, забывшись, несколько раз громко чавкнула, отвечая Бехметову:

— Да, а без вас он воспылал ко мне пылкой страстью. Наверное, собирается каждый день приходить на мою могилу.

— Не надо обращать внимания на его угрозы. У него такая манера — хамить и угрожать людям, которых он не знает. Провокация — очень удобная вещь, особенно для того, кто может совершать ее безнаказанно, потому что она — радикальный, но очень эффективный способ выяснить, что представляет из себя человек: смел он или труслив, уравновешен или возбудим, склонен ли к агрессии… К тому же Жорж справедливо полагает, что в глазах окружающих прав именно тот, кто нападает первым.

— Я бы с удовольствием не обратила внимания на его угрозы, если бы они не были подкреплены действиями его охранников, — усмехнулась я, с холодным презрением глядя на сцену — лишь бы не смотреть на своего собеседника.

— Да, тут я просчитался. Это, конечно, из-за убийства Хромова. Очевидно, Жорж решил, что излишняя осторожность ему не повредит. Поверьте, если бы я знал, что дело обернется подобным образом, я бы не послал вас к нему…

Внезапно я выпрямилась, положила нож и вилку на тарелку и уставилась на вампира, вытаращив глаза.

— Подождите-ка! Очень и очень интересно… До меня только что дошло: вы втянули меня в это дело! Ведь Себастьян, кажется, довольно ясно дал вам понять, что мы с вами работать не будем. А теперь получается, что вы заставили меня… Так, я немедленно ухожу!

Вампир развел руками:

— Как вам будет угодно. На самом деле я просто хотел помочь. Мне ведь не важно, кто ваш клиент, главное, чтобы дело было раскрыто…

— Ага, — ехидно отозвалась я, продвигаясь к выходу сквозь густую толпу танцующих. Особенно увлекшихся танцем я без малейшего стеснения расталкивала локтями. — И деньги опять же сэкономить — очень практично.

— Учтите, — ответил из-за моего плеча вампир, — я терплю все ваши оскорбления только потому, что чувствую себя виноватым. Но чувство вины, в отличие от таких чувств, как любовь и страх, не может быть беспредельным.

Пропади ты пропадом со своими глубокомысленными сентенциями! Главное, поскорее добраться до лимузина. Ох, как хочется еще обернуться назад и еще раз посмотреть на сцену, но нельзя, нельзя! Впрочем, зачем смотреть? Несмотря на мою рассеянность, зрение у меня пока что еще хорошее, а память на лица, особенно мужские, очень даже неплохая.

Поэтому стоило мне раз попристальнее вглядеться в саксофониста, стоявшего рядом с певицей, как я мгновенно его узнала.

Это был тот самый сероглазый парень из кафе.