Разумеется, Катю привели в сознание, окружили теплом и заботой, удостоверились в том, что она в полном порядке, и только после этого отправили домой на такси.

На самом-то деле множественное число я употребила здесь напрасно. Все хлопоты по возвращению новоиспеченной вдовы к жизни взял на себя Себастьян. Я же демонстративно уселась в кресло и с холодным видом наблюдала за происходившим у меня на глазах спектаклем. Только когда Себастьян явно собрался предложить Кате отвезти ее домой на своей машине, я сменила лед во взгляде на огненную свирепость. Себастьян осекся, замялся, начал заикаться, и предложение осталось недосказанным. Зная обычную самоуверенность моего любимого, можно было заключить, что свирепый взгляд мне удался.

Пока любимый ловил на улице такси и усаживал в него Катю, я металась по его кабинету, словно голодная пантера по вольеру. Если я фея и могу приносить счастье, то почему, объясните мне, я не могу принести счастье самой себе? Почему я не превратила нашу новую клиентку в крысу? Нет, в крысу очень противно, лучше в жабу. Да ладно, бог с ними, с превращениями! Но почему бы мне не сделать так, чтобы Катя хотя бы впала в летаргический сон на пару недель. А там бы, глядишь, мы с Себастьяном и Даниель с Надей вернулись из отпуска и со свежими силами взялись бы за расследование этого дела — действительно интересного, если отвлечься на секунду от эмоций.

Но отвлечься от эмоций было выше моих сил. К тому же зависть терзала мне сердце, печень, желудок и прочие внутренности (полный список желающие могут найти в любом анатомическом атласе). Воображение рисовало Надю и Даниеля, плывущих с аквалангами среди коралловых рифов, едущих на верблюде по барханам под звездным небом, пьющих каркаде и курящих один кальян на двоих под шум волн Красного моря… Нет! Вынести это было невозможно…

Зависть достигла точки кипения. В эту-то горькую минуту, на свою беду, вернулся Себастьян.

Если бы он, войдя, бросился передо мной на колени, умоляя простить его, может быть, все бы обошлось. В конце концов, нужно быть совершенной нелюдью, чтобы не простить любимого, сдающегося на твою милость.

Но Себастьяну, похоже, ничего подобного в голову не пришло. В общем, это и неудивительно. Много вы видели современных мужчин, преклоняющих перед женщиной колена? Я лично — ни одного!

Ничего похожего на угрызения совести или раскаяние на лице обожаемого ангела разглядеть мне не удалось. Даже наоборот — прекрасные шоколадные глаза сияли воодушевлением, а в углах губ залегли складки, означавшие готовность к решительным действиям.

— Отпуск откладывается! — торжественно провозгласил Себастьян. — Такое дело упускать нельзя. Без нас его раскрыть не смогут, а этого допустить я никак не могу. Посему…

Договорить ему не удалось. Сделав два шага, я наклонилась к журнальному столику, схватила стоявший на нем бокал с так и не выпитым мною коньяком и без лишних слов запустила им в любимого. И замерла, плотоядно ожидая катастрофических последствий. Но их-то как раз и не последовало.

По мере приближения к Себастьяну, скорость бокала стала снижаться. Не долетев нескольких сантиметров до своей цели, бокал почему-то свернул в сторону. Широко открыв глаза, я смотрела, как проклятая посудина сделала вокруг головы моего любимого начальника круг почета и неторопливо полетела обратно, к журнальному столику, на который и приземлилась — бесшумно и благополучного, без малейшего ущерба для себя и окружающих. Коньяк из бокала, конечно, пролился, но ведь на ковер же, а не на Себастьяна. Да и вообще, мог ли пролитый коньяк потушить пожар в моей жаждущей возмездия душе!

— По-моему, это лишнее, — мягко сказал Себастьян. — Я все понимаю, но…

Не особенно прислушиваясь к тому, что он говорил, я снова схватила бокал и предприняла вторую попытку, которая закончилась так же бесславно, как и предыдущая. Это окончательно вывело меня из себя.

— Послушай… — снова попытался урезонить меня Себастьян.

Как раз в тот момент я в третий раз произвела запуск бокала класса, «журнальный столик — Себастьян». Вернее «журнальный столик — Себастьян — журнальный столик», если быть точной.

На сей раз мой снаряд повел себя совсем уж по-хамски. Как только я выпустила его из рук, он вместо того, чтобы лететь в сторону Себастьяна, взмыл под самый потолок и повис там на безопасной высоте. Подпрыгнув пару раз и убедившись, что бокал находится вне пределов досягаемости, я решила плюнуть на подлую стекляшку и стала лихорадочно оглядываться по сторонам в поисках другого предмета, пригодного для метания.

— Не знал, что общение с Надей так дурно на тебя влияет… — глубокомысленно заметил Себастьян, наблюдая за мной с неподдельным интересом.

Эти слова меня не остановили. Наоборот. Издав хищный вопль, я со всех ног ринулась к дивану, вернее — к лежавшим на нем подушкам.

Некоторое время спустя кабинет Себастьяна приобрел невыразимо странный вид. Впрочем, если сесть в кресло и не поднимать головы, кабинет выглядел вполне обычно, несмотря на отсутствие некоторых деталей интерьера. Но стоило поднять голову вверх, как взору открывалась причудливая картина: возле потолка, слегка покачиваясь, словно воздушные шары, висели: два коньячных бокала (потому что я попыталась воспользоваться и вторым, причем так же безуспешно, как и первым), стакан, початая бутылка коньяка, пустая бутылка из-под минералки, две бордовые подушки, обшитые желтой каймой, телефонный аппарат, настольная лампа, бронзовая статуэтка-сова, часы в деревянном корпусе, настенный барометр, миленький серебряный подносик, декоративный пистолет-зажигалка — подарок капитана милиции Захарова (очень актуальный, если учесть то, что Себастьян не курит) и еще кой-какая мелочь.

Посреди кабинета, тяжело дыша, стояла я — потная, лохматая и злая. И смотрела на Себастьяна нежным взглядом Медузы Горгоны. На него это, впрочем, не оказывало ни малейшего действия. Он прислонился спиной к дверной раме, сложив руки на груди и глядя на меня с ласковым сожалением.

— Может, передохнешь немного? — сочувственно поинтересовался он. — Чайку выпьешь…

От такой доброжелательности я окончательно озверела. И ринулась к нему с твердым намерением нанести ему множественные телесные повреждения различной степени тяжести. Одну только вещь я упустила из виду — неравенство сил. Не следует быть слишком самонадеянной, если имеешь дело с ангелами.

Не успев даже кончиком пальца коснуться Себастьяна, я ощутила крепкий захват на своих запястьях. В следующее мгновение мои руки были заведены за спину, а сама я прижата к объекту нападения так плотно, что не могла не только причинить ему вред, но даже толком пошевелиться.

— Все-таки тебе придется меня выслушать, — сказал Себастьян, дождавшись, когда я перестану судорожно извиваться, тщетно пытаясь освободиться от его объятий.

Ответом ему был сумрачный взгляд и молчание.

— Пойми, я хочу поехать в отпуск так же, как и ты. Пожалуй, даже сильнее, потому что мне повезло с компанией гораздо больше, чем тебе, — он нежно улыбнулся, но мое окаменевшее лицо от его комплимента мягче не стало. — Неужели ты думаешь, что мне легко было отказаться от наших планов? Ты думаешь, я не расстроен? — вообще-то, он совсем не выглядел расстроенным, но я посчитала ниже своего достоинства обсуждать данный вопрос. — Понимаешь, я чувствую — буквально всей кожей! — что это очень важное дело. Убийство такое сложное… словно морской узел! И распутать его можем только мы с тобой.

Вот тут я не выдержала:

— «Мы с тобой»? Как трогательно! Значит, ты думаешь, что я приму все это как должное, все стерплю и, наплевав на загубленный отпуск, в поте лица буду отыскивать убийц хмыря Хромова?

— Послушай… Я понимаю, что виноват перед тобой…

— Ах, ты все-таки понимаешь? Тогда ты должен понимать и то, что я не хочу все это терпеть. Не хочу и не буду!

— Но ведь мы можем поехать в отпуск потом, после…

— Да? А где гарантия, что «потом, после» тебе не подвернется еще какое-нибудь невероятное дело, которое никак нельзя будет упустить?

Возразить на это Себастьяну, кажется, было нечего, и он на мгновение замолчал. Хотя, в отличие от него, я до сих пор не научилась читать мысли — увы! — но пользоваться своей головой я все-таки умею, пусть иногда это и не очень заметно. Можно было догадаться, о чем размышляет мой любимый. Давить на меня логикой абсолютно бесполезно. Когда я зла (а сейчас я была зла, как сто чертей и двести ведьм вместе взятых), я могу переспорить кого угодно, причем даже того, с чьей точкой зрения я на самом деле согласна.

Зная об этом, Себастьян, очевидно, решил пойти другим путем — давить эмоциями. Шоколадные глаза подернулись влажной дымкой и начали приближаться к моему лицу. Мне стало трудно дышать, словно содержание Кислорода в воздухе внезапно упало. Проклятие, не надо было мне по триста раз на дню говорить ему, как я его люблю и как он красив! Теперь он бессовестно пользуется моими чувствами. Впрочем, даже если бы я ему всего этого и не говорила — что толку, раз он и так читает мысли?

— Прекрати! — сквозь зубы прошипела я, отворачиваясь и пытаясь отодвинуться от неумолимо надвигавшихся на меня губ. — Если ты не собираешься завтра сесть со мной в самолет и лететь на отдых, я с тобой больше не желаю иметь ничего общего!

— Но я-то желаю, — прошептал Себастьян с наигранно удрученным видом. — И что же теперь делать?

— Укушу! — мрачно предупредила я. И, понимая, что моя угроза звучит не слишком убедительно, потому что голос меня не очень-то слушается, добавила: — Больно укушу!

Внезапно из приемной донеслись какие-то странные звуки. Мы с Себастьяном обернулись.

Звуки оказались кашлем, а издавал их не кто иной, как наш давний приятель и отчасти коллега — капитан Захаров. Выглядел он сейчас не ахти как — сплошь мелкие капли дождя на серой ветровке, сизая щетина на сером от усталости лице. В руках капитан держал серый же полиэтиленовый пакет.

Объятия Себастьяна разжались, и я, торжествуя, вырвалась на свободу.

— Не помешал? — ухмыляясь, спросил Захаров.

— Совсем наоборот, — хором ответили мы с Себастьяном и неодобрительно покосились друг на друга.

— А я, — пояснил Захаров, — был тут поблизости по одному делу. И решил зайти. Подумал, что нам есть о чем поговорить. Например, о том, к чему приводят неумеренные занятия искусством.

— Проходи, — сказал Себастьян, делая приглашающий жест в сторону своего кабинета.

И тут от панического ужаса у меня перехватило дыхание. Живо, словно наяву, я представила, как Захаров входит в кабинет и видит болтающиеся под потолком предметы. Дальше даже моя фантазия иссякала — изобразить, какова будет реакция Захарова на это очевидное-невероятное, она просто не могла. Я бы на его месте открыла рот и села там же, где стояла. Но я вообще девушка чувствительная — до сих пор падаю в обморок при виде мертвого тела, а у Захарова, закаленного в сражениях с криминальным миром, даже расчлененные трупы не вызывают ничего, кроме интересной бледности на лице, и без того не отличающемся здоровым цветом. Но покойники покойниками, а полтергейст с телекинезом — совсем другое дело!

— Ого! — услышала я голос Захарова из кабинета. — Я смотрю, вы тут ведете буржуазный образ жизни и вместо нашего простого народного напитка кристальной чистоты и прозрачности употребляете презренную иностранную бурду, пахнущую клопами!

Уж не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Осторожно повернув голову, я окинула взглядом кабинет.

Все предметы, предназначавшиеся мной для кидания в любимого, преспокойно стояли и лежали на своих местах, словно никогда и не покидали их для того, чтобы немного покружиться по комнате и повисеть под потолком. Захаров, стоя возле журнального столика, любовно оглядывал бутылку «Мартеля», держа ее двумя руками, бережно, словно двухмесячного младенца.

— Судя по твоему виду, ты бы и сам не отказался от презренной иностранной бурды, которая, кстати, клопами совершенно не пахнет, — улыбаясь, проговорил Себастьян.

Блеск в захаровских глазах был лучшим подтверждением его слов.

— Сам-то я потомственный пролетарий, — сказал капитан, — но к продуктам буржуйского гниения действительно питаю непростительную слабость…

Сыщики с удобством расположились в креслах, а я, несмотря на протестующие взгляды Себастьяна, ушла в другой конец комнаты, плюхнулась на диван, уютно обложилась подушками, благополучно вернувшимися из путешествия к потолку, и демонстративно уткнулась в забытую Надей книгу с вдохновляющим названием «Ваш ребенок». Можно было бы и совсем уйти, но я не могла позволить Себастьяну так дешево отделаться от меня. Надя права — нельзя позволять обижать себя безнаказанно!

— Эх, — сказал Захаров, с наслаждением глотая коньяк, — знаешь, Шнайдер, чего бы мне сейчас хотелось больше всего? Бросить на недельку-другую месить грязь и возиться с уголовными рожами, а отправиться куда-нибудь, где тепло, светло и где пули не летают. Пить там коньячок на солнышке и смотреть на красоток в бикини, выходящих из морской пены… А, Шнайдер? Хорошо бы было, верно?

— Да… — кисло ответил Себастьян, изо всех сил стараясь не смотреть в мою сторону.

Захаров махнул рукой.

— Ну, ладно. Мечтать не вредно, но бесполезно. Вернемся к нашему Сальвадору Дали и Пабло Пикассо в одном пустом флаконе. Тебя ведь его вдовушка наняла, верно?

— Верно. Как узнал?

— Догадался. Большого ума тут не нужно. Ты бы не взялся за это дело из одной любви к искусству, правда? Только я бы на твоем месте нелегал им заниматься без предоплаты. Если окажется, что его убила вдовушка — а так и окажется, поверь моему опыту, — ни копейки ты за свои труды праведные не получишь. Так что подумай…

— Уже подумал.

— Только не сочти, что я тебя отговариваю. Упаси меня бог! Частных детективов, сказать по совести, я терпеть не могу. Скользкий народ, подленький. Но вы с Траумом меня пока что радуете. Хорошие вы оба ребята, не хуже нас, идейных борцов за справедливость. Надеюсь, что и дальше такими же останетесь. Поэтому, если будете работать чисто, я согласен сотрудничать. Но в данном деле столько грязи — черпать и черпать, а у нас и без того ни рук, ни ведер не хватает. Кстати, что вам напела госпожа Хромова, которая у нас, как я понимаю, имеет очень хороший мотив и никакое алиби?

— Напела, что гуляла на вечеринке, вернулась в десять пьяная и упала спать. Кстати, точное время смерти Хромова установили?

— Ну-у… Точное, не точное, а где-то между половиной десятого и половиной двенадцатого.

— Плохо, — вздохнул Себастьян.

— Пьяная, говоришь? — задумчиво произнес Захаров. — Странно. Вообще-то, мне вчера было не до того, чтобы нюхать, чем от нее пахнет. Но на ногах она держалась ровно, не шаталась, как во поле былиночка, это точно, иначе я бы заметил. Говорила тоже связно. Духами вот от нее действительно разило — я когда домой пришел, жена у меня даже спросила, не расследовал ли я убийство в парфюмерном магазине. А когда узнала, что нет, сделалась какая-то скучная, недовольная. И успокоилась только, когда я завтракать сел.

— Почему? — не удержавшись, квакнула я из своего угла — уж очень меня заинтересовал ход мыслей капитанской жены.

— Потому что я пачечку пельменей за один присест умял и добавки попросил! Сами понимаете, если бы я не на работе, а у любовницы был, таким голодным домой не вернулся бы — ни одна русская женщина мужика, не покормив, от себя не отпустит. Силен в наш бабах материнский инстинкт.

«Поэтому у нас и мужики такие инфантильные», — недовольно подумала я, пораженная верностью последних слов Захарова.

— У тебя не жена, а комиссар Мегрэ в юбке, — улыбнулся Себастьян.

— И не говори! Хорошо, что она в милицию служить не пошла, а то обогнала бы меня по служебной лестнице, и пришлось бы мне дома по стойке «смирно» стоять и служебные взыскания получать, — хохотнул Захаров.

— Сильный запах духов, вероятно, подтверждает ее слова о том, что она крепко напилась на той вечеринке.

— Хочешь сказать, духами перебивала запах выпивки? Умно, ничего не скажешь! А не проще ли было просто жвачечку мятную пожевать?

— Ты пытался когда-нибудь замаскировать таким способом перегарную вонь? — усмехнулся Себастьян.

— А то!

— И каков был результат? Захаров хмыкнул:

— Стойкий запах мяты в сочетании со стойкой горюче-смазочной струей. Убивает все живое в радиусе двух метров.

— Вот именно. Духи, как выяснилось, в этом случае все же надежнее. Ладно. Предположим — только предположим! — что у моей клиентки железобетонное алиби и нам нужно двигаться в другом направлении. У тебя есть какие-нибудь идеи?

— Ну, если мы не ищем легких путей… Понимаешь, если это не она виновата, то дело обстоит совсем кисло, потому что убитый был фрукт весьма ядовитый. Думаю, на его похоронах мы увидим много счастливых и просветленных лиц. Уверен, если бы смерть нашего подопечного показывали в Кремлевском Дворце съездов, там случился бы аншлаг — народ сидел бы на ступенях, толпился в дверях, и все равно всем желающим полюбоваться кончиной заклятого приятеля места бы не хватило.

— Ценю твое красноречие, но не забывай главного: желать зла, в том числе и смерти, — совсем не то же, что убить в действительности. Более того, мотив убийства, личность убитого и характер убийцы — все это должно как-то сочетаться со способом убийства.

— Тебе бы, Шнайдер, книжки умные писать, а не с нами, дураками неучеными, время терять попусту! — притворно восхитился Захаров. — А покороче и попроще, специально для умственно отсталых, ты свою гениальную мысль выразить не можешь?

— Могу, конечно. Зачем понадобилось убивать Хромова таким сложным, изощренным способом? Не просто устроить инсценировку картины, а по-настоящему выпустить из человека кровь, причем так аккуратно, чтобы вокруг не осталось никаких следов…

— Погоди-ка… Что за картина? — перебив Себастьяна, вдруг оживился Захаров. Глаза его были устремлены на журнальный столик, где лежал альбом, принесенный черно-белой вдовой.

Себастьян подвинул оставленную Катей книгу поближе к Захарову и, пока тот изучал репродукцию, чуть ли не уткнувшись в нее носом, спросил:

— Послушай, а Хромову перед смертью не давали никаких препаратов? Вряд ли человека в здравом уме и твердой памяти можно уморить, не оставив на нем никаких следов насилия…

— Дай эксперту денежку хорошую, может, он для тебя все и узнает вне очереди, — пробормотал Захаров. — У меня лишних конфетных оберток нет, поэтому я и жду ответа, как соловей лета. Когда придет — не знаю. Хорошо, что у нас хотя бы предварительные результаты есть… Слушай, а ты не одолжишь мне эту книжечку, а? На время…

— Нет, друг мой, при всем уважении к тебе — не могу. Книга не моя, а вам, милицейским, хоть вы и служители закона, ценных вещей доверять нельзя — затреплете, а то и потеряете. Все, что могу предложить, — сделать ксерокопию этой картинки. Я смотрю, очень она тебе понравилась.

— Ладно, давай ксерокопию, — вздохнув, согласился Захаров.

— А ты мне за это дашь несколько фотографий с места происшествия из тех, что лежат у тебя в пакете.

Захаров так и подпрыгнул:

— Откуда ты знаешь?

— Глаз — рентген! — самодовольно улыбаясь, ответил Себастьян. — Ну так что, по рукам?

Захаров кивнул, и, прихватив с собой книгу, рюмки и коньяк, они дружно вышли в приемную, где стоял ксерокс. Там их деловой разговор и продолжился — уже без меня, потому что, во-первых, таскаться за ними я сочла ниже своего достоинства, а во-вторых, мягкий диван в сочетании с невыразимо скучной книжкой навеяли на меня дремоту. Голоса через прикрытую дверь доносились глухо, фрагменты фраз, недоступные моему пониманию, звучали таинственно и зловеще, словно заклинания из волшебных сказок. Густые сиреневые тени медленно плыли по комнате, дождь за окнами особняка монотонно шептал что-то на неизвестном науке языке, часы тихонько отстукивали время, а время между тем уходило куда-то на цыпочках, бесшумно кралось по ковру, прикладывая палец к губам… Или это было не время, а девица с красными разводами на губах и подбородке, уходящая от неподвижно сидящего бородатого мужчины с белой прядью в зачесанной назад челке?..

Очнулась я от того, что кто-то сел рядом со мной на диван. Открыв глаза, я долго смотрела на Себастьяна, пытаясь провести границу между сном и реальностью. Когда мне это почти удалось, я спросила почему-то вполголоса:

— Захаров ушел?

— Минут десять назад. Хочешь чаю?

— Хочу, — ответила я и вдруг вспомнила, что обиделась на него и почти поссорилась с ним на всю жизнь.

Он принес мне чай с лимоном и сахаром в черной кружке с красным иероглифом и молча наблюдал за тем, как я медленно пью, не поднимая на него глаз. Время от времени нажимая ложкой на потемневший от чая желтый кружок лимона с крупной косточкой в одном из секторов, я хмурилась, размышляя о том, как мне быть дальше. Продолжать ругаться уже не хотелось — пропал запал. Но и вести себя как ни в чем не бывало я тоже не могла.

Наверное, я допила бы свой чай и помирилась бы в конце концов с Себастьяном. Но он все испортил.

— Мы с тобой едем на Рождество в Австралию, — внезапно объявил он тем торжественным и самодовольным тоном, который я терпеть не могу у мужчин вообще и у любимого мужчины — в частности.

— Зачем это? — с самым невинным видом, если, конечно, не считать нехорошего блеска в глазах, осведомилась я.

Себастьян занервничал. Бедняжечка! Он-то надеялся, что буря уже позади. Ну, ничего…

— Я подумал… посчитал, что раз у нас ничего не получается с отпуском… я решил.

И тут я взвилась.

— Ах, ты решил! — взвизгнула я, взлетая с дивана. — Замечательно! А теперь послушай, что решила я! Я не хочу в Австралию на Рождество! Я хочу в Тунис! Завтра же!

Себастьян застонал:

— Я тебя умоляю! Давай не будем начинать все сначала!

— Извини, дорогой мой, но я не начинаю все сначала. Я просто хочу довести все до конца.

Я хотела сказать ему, что дело не в пропавшем отпуске. В конце концов, я не с луны свалилась и за полгода службы в сыскном агентстве успела понять, что о регулярном и предсказуемом рабочем графике тут мечтать не приходится, тем более Себастьян, принимая меня на работу, честно обрисовал мне грядущие перспективы, хотя в тот момент я еще не догадывалась, что слышу святую правду, а не художественное преувеличение. Дело-то совсем в другом! Работа — работой, а личные отношения — личными отношениями. И коль скоро таковые между нами существуют, то, принимая решения, неплохо было бы узнать и мое мнение — хотя бы для проформы! — а не ставить меня в известность задним числом.

Но когда я раскрыла рот и вдохнула воздуха, чтобы выпалить все это, Себастьян сделал последнюю глупость.

— Контракт с Катей подписан, и разрывать его я не намерен, — глядя на меня, как удав на кролика, сказал он.

— Вот и чудно! — бодрым голосом сказала я и, гигантскими шагами подойдя к журнальному столику, с грохотом и звоном поставила на него пустую кружку. Схватила с кресла рюкзак и, улыбаясь во весь рот, добавила: — Продолжай в том же духе! Но без меня!

Закинула лямку рюкзака на плечо, прощально взмахнула рукой и…

— Кажется, я не вовремя?

На пороге кабинета стоял новый гость.

Увидев его, я невольно отпустила рюкзак. Лямка соскользнула с плеча, и рюкзак звучно шмякнулся на ковер.

Невысокий худощавый мужчина. Весь в черном — черный костюм строгого покроя, черная рубашка, черный галстук. Но — плечи (а потом оказалось — и спина) пиджака расшиты золотым растительным узором. Но — ярко-красный берет на коротко стриженной голове. Но — огромный, размером с перепелиное яйцо, сверкающий камень в перстне на левой руке. Но — на черных ботинках золотые пряжки. А плюс ко всему перечисленному много всяких иных необыкновенностей отличали нашего гостя. Как то… Черная трость с круглым белым набалдашником. Черный портфель с монограммой на небольшой овальной табличке. Черные тонкие перчатки. Черные, как хороший уголь, волосы. Бледное, похожее на гипсовую маску, очень асимметричное лицо, а глаза — желтые, как у кошки, яркие, опасные. В левом ухе — золотое кольцо с маленьким белым камушком. От камушка — разноцветные лучи во все стороны.

Но самое интересное в незнакомце было другое. Оказалось совершенно невозможным определить его возраст. С одинаковым успехом ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять, и даже сорок пять лет. Поворот головы, движение глаз, иной ракурс — и вот уже произошла новая метаморфоза: совсем молодой человек, только что представший нашему взгляду, превращался в мужчину с солидным жизненным опытом, и седина в тонких бачках окончательно запутывала недоумевающего наблюдателя.

Конечно, работая в детективном агентстве, возглавляемом ангелами, чего только не навидаешься. Но такого колоритного типа я еще не встречала. В немом восхищении смотрела я на вошедшего, потеряв дар речи, а заодно и способность к движению.

Но на моего без пяти минут бывшего начальника появление незнакомца оказало совершенно противоположное действие. Лицо Себастьяна преобразилось самым неприятным образом — шоколадные глаза потемнели почти до черноты, губы недобро искривились, брови сдвинулись к переносице.

— Насколько мне известно, ваше появление — всегда не ко времени. И не к месту.

Человек развел руками:

— Разве я чем-то заслужил вашу антипатию?

Себастьян не ответил ему. Вместо этого он повернулся ко мне и голосом, в котором звучало явное раздражение, если не злость, сказал:

— Марина, ты, если не ошибаюсь, еще никогда не видела настоящего вампира?

— Кого-кого? — изумленно переспросила я, полагая, что ослышалась.

— Вампира, — повторил Себастьян. — Настоящего. Так вот, один из них — перед тобой.

— Мне жаль, что это доставляет вам такое неудовольствие, — осклабился непрошеный гость и, сняв берет, учтивым движением склонил голову.

— Иван Бехметов. К вашим услугам.