Дашка была в экстазе. Не говоря уж о том, что сам факт моего появления может привести в экстаз кого угодно, костюм, в котором я пожаловала к ослабленной и обезвоженной подруге, был тоже в своем роде шедевром. Увидев меня, подруга присела на тумбочку в коридоре и некоторое время стонала и подвывала так, что я в конце концов испугалась, как бы она не обезводилась окончательно. Однако, на мое счастье, этого все-таки не произошло, и вскоре оправившаяся от потрясения Дашка, держась за живот и подволакивая ноги, проводила меня в комнату, откуда немедленно пошел дым коромыслом.

Сначала я рассказала ей о случившемся с Варей и принялась рыдать Дашка, в жизни не видевшая Варю, знавшая ее только по моим рассказам и не очень благодаря этим же рассказам ее любившая, всплакнула со мной за компанию – сказывался удар, нанесенный здоровью подлыми мидиями. Потом Дашка начала угощать меня вкусностями, пропадающими зря из-за ее неспособности есть что-нибудь, кроме овсяной каши и жиденького бульона с белыми сухариками. Тут настроение мое поднялось необычайно, я бы даже сказала, неприлично, потому что радости желудка вмиг затмили горести потерь. И я еще катила бочки на Марка, а вместе с ним и на остальных мужчин! Забыть одного человека ради другого – это еще куда ни шло, но забыть человека ради еды – это просто свинство. Словом, я несколько раз с чувством обозвала себя свиньей (мысленно, разумеется) и, покончив с не слишком сильными угрызениями совести, всецело предалась греху чревоугодия.

И греху суесловия, как же без этого. Я в подробностях рассказала Дашке обо всем, что произошло со времени нашего последнего разговора. Она слушала, не перебивая, что было для нее крайне нетипично и служило признаком сильнейшей заинтересованности. Когда у меня от непрерывного чесания языком запершило в горле и я жадно приникла к здоровенной керамической кружке с остывшим чаем, на поверхности которого уже образовалась радужная пленка, Дашка поправила круглые очки, придававшие ей весьма умный вид, направила на меня свой острый нос, которым, несмотря на все жалобы на его избыточность, втайне, кажется, гордилась, и спросила:

– Слушай, что-то тут не стыкуется с этим Крымовым. Если журналюга и бывшая жена устроили ему такую собачью радость два года назад, то чего он ждал все это время?

Я пожала плечами:

– Сначала все думали, что дело в автобиографическом романе Прошиной. Но похоже, что он о нем и понятия не имел. Так что убирать устроителей давнишнего скандала, чтобы он не разгорелся вновь, Крымов не мог, раз о романе не знал. Может, у него произошло это., как его.., обострение? Или как там у медиков это называется. То есть он тихонечко сходил с ума, а потом – бац! – совсем свихнулся, и его понесло.

– Подожди, давай договоримся, он псих или оборотень? – Дашка ожесточенно зашуровала по столу в поисках зажигалки.

– Наверное, и то и другое, – неуверенно сказала я. – Наверное, он оборотнем стал, когда сошел с ума. Надо у Даниеля с Себастьяном спросить, как оборотнями становятся. Я, честно говоря, никогда эту проблему не изучала.

– С ума он, судя по его неадекватному поведению, сходить давно уже начал. Так почему бы ему, вместо того чтобы жечь дверь Прошиной и кормить бильярдными шарами Глебовского, не порвать их сразу на портянки, и дело с концом.

– А ведь действительно, – сказала я. – Спасибо за хорошие мысли. Надо будет ангелам их потом подкинуть, если до них уже и так это не дошло. Они ведь знаешь какие умные?

– Ну, на то они и ангелы! Одно только меня удивляет.

– Что?

– Если они тебя в любой точке города могут найти и позвонить хоть в таксофон, хоть в радио, хоть в электрокофеварку, почему они до сих пор этого не сделали?

Я расплылась в самодовольной улыбке:

– Ну, я – то ведь тоже не тапком щи хлебаю! Волшебное кольцо мне на что? Я велела ему, чтобы меня никто не мог найти. Вот они и не могут!

Дашка с уважением посмотрела на кольцо и на меня.

Неизвестно, насколько бы еще затянулся мой визит, поскольку если прожорливость моя и ограничивалась размерами желудка и количеством Дашкиных припасов, то болтливость не знала предела, и разговор мог все в том же бодром темпе продолжаться и час, и другой, и хоть до следующего утра, но в дело вмешались рок и родственные связи в лице Дашкиной любящей родительницы, решившей навестить страждущую дщерь. Появление нового визитера заставило меня раскланяться и отправиться восвояси.

Именно восвояси, поскольку перспектива возвращения в Себастьяново жилище совершенно меня не грела, в отличие от июльского солнца. Тем более что я с заметным опозданием осознала, какую головомойку мне зададут, когда я вернусь. Вообще-то Себастьяна с Даниелем я не особенно боялась – все-таки они ангелы, им людей калечить не положено, а уж фей и подавно. А вот Надя внушала мне ужас и трепет. Все арабские, ирландские и баскские террористы, вместе взятые, казались двухмесячными котятами по сравнению с этой дочерью Востока.

После продолжительной прогулки по Петровскому парку, а затем – вещевому рынку я с сожалением спустилась под землю и, погрузившись в невыносимо душный вагон метро, приклеилась к поддельно-кожаному сиденью. Приближение неминуемой смерти от рук исламской фундаменталистки местного разлива наводило на меня тоску и внутреннюю дрожь, от которых я пыталась отвлечься чтением рекламы, густо облепившей стены вагона. В промежутках между рекламами я изучала пассажиров напротив. Не могу сказать, что утешало меня меньше.

Огромный нос, огромный белый тюрбан, огромная борода, огромные огненные черные глаза с огромными ресницами. Очень живописный индус, но очень уж черный. Прыщавый юноша с застрявшим поперек горла адамовым яблоком – ну очень зеленый, прямо как та жаба у Карцева. Видать, яблоко было неспелым. Толстуха в полупрозрачном сарафане, невероятно длинных серьгах, увешанная центнером бус, – как ей только в них не жарко. Женское лицо со вздернутым курносым носом и торчащей изо рта палочкой от карамели «Чупа-чупс». Скользнув по нему мимолетным взглядом, я вернулась к рекламе магазина меховых изделий, такой же актуальной, как и Надино вязание. Тьфу ты, черт, опять эта Надя! Лучше уж пассажиры. А эта девица даже напоминает кого-то. Актрису, что ли. А что это она на меня так вытаращилась? Я-то вроде ни на какую актрису не похожа. Или ей просто не нравятся рыжие – платок я сняла и убрала в рюкзак, мне и без него было жарко.

И вдруг я ее узнала. И это подействовало на меня гораздо лучше всякого кондиционера. Мне стало так холодно, будто туннель метро, по которому мы ехали, прокладывали сквозь вечную мерзлоту.

Нельзя сказать, что меня это сильно утешило, но девица тоже явно не испытывала желания, издавая крики восторга, упасть в мои объятия. На лице ее читалась какая-то мысль, и, хоть я и не знала, о чем она, мысль эта все равно мне не нравилась.

Первым моим порывом было вскочить с места и бегом броситься к дверям в противоположный конец вагона, хотя моя способность выполнить такой маневр вызывала у меня серьезные сомнения – ног я совсем не чувствовала, настолько, что если бы всем находящимся в вагоне пришла в голову фантазия совершить легкую физкультурную разминку на моей пыльной обуви, я все равно бы их не ощутила.

Потом я решила притвориться, что меня внезапно сморил сон, но и эту идею отбраковала как совсем негодную. Мозги мои от напряженных умственных усилий превратились в коктейль, и, как спастись, я не придумала.

Между тем поезд, приближаясь к станции, замедлил ход, остановился, открыл двери. Внутренне напрягшись, я наблюдала за выходящими и входящими пассажирами. Женский голос объявил о дверях, о следующей станции и с опереточными интонациями призвал пассажиров сообщать машинисту поезда о забытых вещах. Дверные проемы стали стремительно сужаться...

Думается, я побила все мыслимые и немыслимые рекорды мира, жаль только, что названия для такого вида спорта еще не придумали. Очутившись на платформе, я припустила во весь дух и только у эскалатора позволила себе обернуться.

То, что я увидела, заставило меня, вопреки всем правилам пользования метрополитеном, почти сесть на ступеньку эскалатора. По платформе в мою сторону стремительно перемещалась женская фигура. Очевидно, бывшая беременная успела выпрыгнуть за мной в другую дверь и теперь явно горела желанием продолжить наше знакомство.

С сожалением должна признаться, что я отнюдь не питала к ней взаимных чувств. Мне хотелось расстаться с ней как можно быстрее и желательно навсегда. Но, на мое счастье, едва успели захлопнуться двери нашего поезда, открылись двери другого, прибывшего с противоположной стороны. Я чудом успела в них проскочить, а вот киллерше это не удалось – она попала в затор, образованный стремящимися к заветным ступенькам пассажирами. В кои-то веки принесла реальную пользу привычка наших граждан бежать к эскалатору, словно кони, с той только разницей, что кони не умеют толкаться локтями!

Радоваться, однако, было рано. Едва успела я отбежать от дверей следующей станции метро, как из них выскочила бывшая беременная. В руках у нее был уже знакомый мне предмет.

«Черт побери, – думала я в отчаянии, разгоняясь до невообразимой скорости, подстегиваемая нестихающим дробным топотом сзади, – куда смотрит милиция?» Среди бела дня в центре столицы за честными гражданами бегает ненормальная с пистолетом, и никому до этого нет дела! Какая, скажите на милость, разница между прелестями демократии и звериным оскалом тоталитаризма? Сгинуть в мясорубке массовых репрессий или оказаться безвинной жертвой разбушевавшегося не на шутку преступного мира – результат один. Радует, конечно, что на том свете я, без сомнения, рано или поздно встречу Себастьяна и Даниеля – не зря же они ангелы. Но, с другой стороны, я ведь могу и не попасть в рай, поскольку назвать мою жизнь праведной можно лишь с большой натяжкой, одно бесконечное вранье по поводу и без повода чего стоит! И вообще, я как-то не чувствую в себе склонности покидать этот мир в столь незрелом возрасте. Не знаю, с чего вдруг, но мне ужасно захотелось дожить до старости, хотя раньше это желание казалось мне довольно глупым.

Внезапно я вспомнила про кольцо. «Спасай!» – мысленно взмолилась я и вжала голову в плечи, отчаянно надеясь на то, что в киллершу сию же секунду ударит молния.

Но молния не ударила, хотя кольцо часто-часто заморгало всеми тремя высеченными на его камне иероглифами – видимо, тяжело переживало переход хозяйки на тот свет. Топот приближался – вот гадюка, на каблуках бегает, как в кроссовках, – и что-то внезапно обожгло мне щеку. Пуля, поняла я и почувствовала, что лечу. «Ну, все, подстрелили», – печально пронеслось в моей голове. Бедная Марина.

Когда я открыла глаза, передо мной возникло лицо, красота которого в сочетании с темными кудрями не оставляла сомнений в том, что я вижу Себастьяна. Судя по ощущениям, я находилась в движении, но ни ногами, ни руками при этом не двигала. Вывод напрашивался сам собой – я вижу ангела, и я летаю, значит, я в раю. Правда, на мой взгляд, для рая климат был немного жарковат и подходил скорее для преисподней.

– Где я? – неземным голосом прошелестела душа бывшей феи.

Шоколадные глаза сердито вспыхнули:

– Догадайся с трех раз!

– Значит, на земле, – уже вполне по-человечески констатировала я. – Ой, мама!

Этот вопль раздался неспроста. Меня посадили на заднее сиденье «Победы» – под крылышко Нади, которая выглядела ненамного дружелюбней моей приятельницы киллерши.

– Надь, – жалобно простонала я. – Не убивай, оставь калекой.

– Нашлись добрые люди, сделали это и без меня, – вполне мирно ответила она, вытирая салфеткой мое окровавленное лицо. – Это же просто уметь надо так находить приключения на свою задницу!

– Ага, – уныло подтвердила я. – Прямо колобок какой-то.

– Это как?

– Стоит выкатиться из дома, все так и норовят съесть... Ой!

Новый возглас относился к бывшей беременной бандитке в наручниках, которые ей необычайно шли, усаживаемой в милицейскую машину ребятами Захарова. Сам Захаров, радостно потирая ладони, подошел к «Победе», возле которой его ждали Себастьян и Даниель.

– Кто это? – услышала я голос Себастьяна.

– Милейшей души человек. Марианна Кононенко по кличке Мадонна. Широчайший круг интересов – от заказных убийств и киднепинга до промышленного шпионажа. Я-то думал, она, радость моя, плещется в пене прибоя где-нибудь в одной из стран Карибского бассейна. Но любовь к профессии сгубила нашу девушку во цвете лет!

Смеющаяся голова Захарова нырнула в салон «Победы».

– Где тебя с ней, голубкой моей ненаглядной, угораздило познакомиться?

– В клубе «Поземка», – ответила я и рассказала все, что знала.

– Ну, про своего до срока появившегося на свет младенца нам наша Богоматерь сама расскажет, – хохотнул Захаров. – А ты, рыжая, в рубашке родилась, я еще в тот раз, когда мы тебя из подвала Трефова доставали, это понял.

– Но как она меня нашла? – слабым голосом изумилась я. – И вообще, что этой Мадонне от меня было надо? Я ей ничегошеньки не сделала, а она два раза пыталась меня пристрелить – ни за что, ни про что!

– Чистое недоразумение! – Захаров веселился как дитя. – Она приняла тебя за агента спецслужб, посланного ликвидировать ее, родимую, и никак не может поверить в то, что так глупо ошиблась и что ваши встречи были лишь случайными совпадениями, а в твоей трости не спрятано ни винтовки с оптическим прицелом, ни стилета с отравленным лезвием...

– Командир! – К Захарову подбежал один из его подчиненных. – Там Митяй вызывает. Говорит, что-то срочное.

Захаров ушел к своей машине, а Себастьян и Даниель сели в «Победу». Странное их сходство с каменными надгробиями старинных кладбищ говорило о том, что меня ждет не самый приятный разговор, и я заранее пригорюнилась.

– Как ты думаешь, Даниель, что мы теперь с ней сделаем? – подчеркнуто безразлично спросил Себастьян.

– А ничего особенного, – точно так же ответил Даниель. – Запрем ее в темный чулан денька на три. Весело и уютно. Ни телефона тебе, ни книг. Зато, может, головой работать научится.

– Нет, это слишком жестоко, – не согласился Себастьян. – И потом, какая еще голова? Разве ты не понял, у нее она только для еды и для украшения. А если вдруг случайно и подумает о ком, то только о себе, любимой.

– Простите, – взвыла я. – Я.., я... Но тут к «Победе» не подошел, не подбежал, а буквально подлетел Захаров.

– Ребята! – заорал он. – У нас сегодня не день, а праздник сердца, именины души!

– Ну да, – ехидно косясь на меня, ответил Даниель. – Еще бы одну дуру рыжую пристукнули, совсем бы юбилей наступил.

– Да все это ерунда! – продолжал горланить Захаров. – Едем скорее к нам! Там Крымов объявился!

– Поймали? – взвизгнула я.

– В том-то все и дело, что сам пришел!