Сделав скидку на выходные и на то, что из-за продолжительной и интенсивной работы над предыдущим делом интерьеры детективного агентства набили всем оскомину, общее заседание решили провести в уютной домашней обстановке – на квартире у Себастьяна.

В просторной комнате, потолком которой служило оправленное в стеклянные квадраты летнее небо, пахло свежесваренным кофе, молоком и купленными по дороге горячими кренделями с маком. Я угнездилась в углу дивана с кружкой чаю в одной руке и надкушенным кренделем – в другой и изо всех сил старалась согнать с лица блаженное выражение. Стыдно признаться, но даже зловещее убийство, расследование которого не терпело отлагательства, не могло испортить мне настроения.

Даниель и Себастьян сидели за столом, шелестели бумагами, щелкали клавиатурой компьютера и рассуждали вслух.

– У нас два варианта, – задумчиво говорил Себастьян, медленно перебирая четки. – Либо убийство действительно совершено маньяком, либо убийца только хотел, чтобы его приняли за маньяка, и причина убийства – не сексуальное или какое-либо другое расстройство, а что-нибудь другое: месть, ревность, страх, корысть. В любом случае нам надо понять, была ли актриса случайной или осознанно выбранной жертвой. Маньяки ведь тоже бывают разные. Одни нападают бессистемно, другие охотятся за кем-то конкретным.

– Мне кажется, убийца – любитель чтения, – сказал Даниель, щелкнув зажигалкой. – По-моему, способ, которым была убита Прошина, – явная аллюзия на «Собаку Баскервилей».

– Но там была собака! И предание о семейном проклятии.

– Вот и надо узнать у господина министра финансов, не было ли у них в роду смертей, связанных с нападением волков.

– Все может быть, но меня беспокоит другое. Почему вокруг тела есть волчьи следы, но нет никаких признаков присутствия человека? Дело происходило возле лифта. Натравить животное, находясь на другом этаже, – невозможно. Спрятаться на площадке – негде.

– А может быть, это было не убийство? – спросила я.

Все присутствующие посмотрели на меня с недоумением.

– Ну, может быть, на нее просто напал какой-нибудь голодный дикий волк? – предположила я. – Сбежал из зоопарка, из какого-нибудь зверинца. Или жил у кого-то дома и взбесился.

– Это можно было бы принять за версию. – Себастьян бросил четки на бумаги и сплел пальцы. – Но непонятно, каким образом дикий волк самостоятельно, без человеческой помощи, вошел в подъезд, где есть и домофон и консьержка, да еще самостоятельно поднялся на лифте на пятый этаж. Впрочем, соседей по этажу и консьержку надо допросить еще раз. Вдруг узнаем что-нибудь интересное.

– Но начать, по-моему, надо все-таки с отца. Потрясти его на предмет скелетов в шкафу. – Даниель покрутил в руках карандаш, словно не зная, что с ним делать, а потом зажал его в зубах.

– Только не «потрясти», а очень аккуратно выведать, – возразил Себастьян, с интересом наблюдавший за злоключениями карандаша. – А если мы начнем его «трясти», то немедленно вылетим из следственной группы.

– Какие мы пугливые! – фыркнул Даниель.

– Не пугливые, а осторожные. А ты не прикидывайся глупее, чем ты есть на самом деле. Ведь прекрасно знаешь, что я прав. А «трясти» можно ее друзей и знакомых, да и то только тех, от кого таким способом легче добиться правды.

– Почему-то мне кажется, что таких немного, – позволила себе высказаться я.

Себастьян посмотрел на меня с одобрением:

– Мне тоже так кажется. И Даниелю тоже. Он просто придуряется.

– Насмотрелся полицейских сериалов, – поддакнула Надя.

– Тебя бы в таком сериале пристукнули в первой же серии, максимум – во второй, – огрызнулся Даниель.

– Это почему? – заинтересовалась Надя.

– Потому что первым делом убивают тех, кто действует всем на нервы. И героям хорошо, и зрителям приятно.

– Я вот сейчас как... – угрожающе произнесла Надя, привставая с места.

– Тихо вы оба! – прикрикнул Себастьян. – Ваши бои без правил мне уже надоели! Или мы работаем, или я выгоняю обоих, и продолжайте ваш детский сад где хотите.

Надя и Даниель обменялись яростными взглядами, но благоразумно притихли.

– Ты, Даниель, позвони после восьми Захарову и узнай, нашел ли он убийства, похожие на совершенное этой ночью. Если объект наших поисков – все-таки серийный убийца, то наш эпизод может быть не первым, – продолжал Себастьян. – Надя, ты, после того, как мы все обсудим, на сегодня свободна. А завтра – сидишь на домашнем телефоне, ждешь наших сообщений и поручений – ну, как обычно.

– А можно, я буду сидеть не на своем домашнем телефоне, а на Данином? – вкрадчиво поинтересовалась Надя. Не слишком понятно было, к кому она обращается – к пустой кофейной чашке, к Себастьяну или к самому Даниелю.

Впрочем, ни кофейная чашка, ни Даниель на вопрос никак не отреагировали, если не считать тени улыбки, мелькнувшей на губах последнего. У Себастьяна же вопрос вызвал не вполне объяснимую реакцию. Он поднял брови, потом нахмурил их, скривив при этом рот... И, наконец, закончив мимические упражнения, выдал:

– А.., разве ты не собиралась заниматься домашними делами?

Мне почудилось в его голосе что-то похожее на замешательство.

– А тебя это так волнует? – усмехнулась Надя. На мой взгляд, она его еще пожалела. Я бы на такую бесцеремонность ответила гораздо язвительней.

– Да нет, – соображая, что сморозил глупость, замялся Себастьян и, схватив со стола четки, уставился на них так, словно впервые увидел. – Просто я... Хотя неважно.

Все замолчали.

Себастьян со скучным лицом перебирал четки, Даниель терзал зубами злосчастный карандаш, Надины алые ногти чертили окружности по крышке стола. И тут нечистый дернул меня за язык.

– Какие еще распоряжения будут, господин младший архангел? – ехидно поинтересовалась я. – Вы обо мне не забыли?

Себастьян оторвался от четок и посмотрел в мою сторону. Как в лучших дамских романах, наши глаза встретились, в результате чего я внезапно онемела и начисто забыла собственные имя, фамилию и прочие анкетные данные.

Обворожительно взмахнув ресницами и улыбнувшись – ни дать ни взять оперная примадонна, – Себастьян проникновенно произнес:

– Забыть! О вас! Как можно? Память о вас всегда живет в моем сердце.

Почему-то эти слова меня совсем не обрадовали. Наоборот – я почувствовала себя полной дурой, которая нечаянно потревожила спящую собаку или сунула палец в электрическую розетку.

– Поэтому, – продолжал Себастьян, – я хотел бы, чтобы вы сейчас отправились домой и хорошенько отдохнули. Завтра нам предстоит нелегкий день.

– А что, мне разве совсем ничего не надо делать? – жалобно простонала я.

– Абсолютно ничего! – подтвердил Себастьян. – До воскресенья ты совершенно свободна!

В надежде на помощь я умоляюще посмотрела на Даниеля.

– Слушай, Себастьян, – начал добрая душа Даниель, – а может...

Себастьян не дал ему договорить:

– Кстати, Захарову можно позвонить и завтра, Даниель. Хотя нет... Сделаем так – я сам ему позвоню. Хорошо? А вы с Надей еще успеете сходить в кино – в выходные сеансов много.

– А как же... – попыталась высказаться недоумевающая Надя.

– Идите, идите! – Себастьян словно оглох. – А я пока поработаю. Труд, как известно, облагораживает. Все, друзья мои, простите – расходимся.

Даниель бросил на меня сочувствующий взгляд незаметно для Себастьяна, пожал плечами и спросил:

– Тебя подвезти?

Изо всех сил стараясь не всхлипнуть и не моргнуть – слезы плескались у края ресниц, – я молча затрясла головой. Даниель тихонько вздохнул и укоризненно покосился на Себастьяна. Тот не заметил.

Даниель и Надя ушли кратчайшим путем через балкон, соединявший квартиры Себастьяна и Даниеля. Меня же радушный хозяин жилища, не утруждая себя лишними словами, со своей обычной очаровательной улыбкой проводил до двери.

Надежда услышать просьбу остаться или на худой конец фразу, аналогичную последнему вопросу Даниеля, была убита щелчком замка двери, захлопнувшейся за моей спиной.

Спотыкаясь на каждой ступеньке, я спустилась вниз и, выйдя на улицу, опустилась на низкий край чугунной решетки, ограждавшей газон, – отчасти оттого, что не было сил идти дальше, отчасти оттого, что мертвая надежда вдруг ожила и стала нашептывать мне утешительно: он побежит, побежит за тобой, догонит, вернет, скажет, что не прав...

Слезы пролились и высохли, а Себастьян так и не появился. Светлый летний вечер, весь пронизанный лучами заходящего солнца, словно золотыми нитями, небо, расписанное оранжевым по светло-синему, детский визг и смех и беготня во дворах – все, что обычно так радует сердце, теперь не в силах было вытащить меня из уныния, в которое я погружалась все глубже и глубже.

Проводив печальным и завистливым взглядом деловито прошмыгнувшую мимо трехцветную кошку, явно отправлявшуюся на любовное свидание, я встала с решетки, потирая отсиженные места (точнее, место было одно – именно то, на котором обычно сидят), и, еле волоча ноги, побрела в сторону метро.

Может быть, мне стало бы немного легче, если бы я могла понять смысл происходящего. Но, как ни мучилась я, как ни ломала голову, и так уже не слишком исправно функционирующую от всех сегодняшних огорчений, внятных объяснений поведению Себастьяна не находилось.

Вернее, было одно. Оно летало вокруг меня назойливой мухой, а я изо всех сил от него отмахивалась. Но муха была из числа тех мерзких тварей – здоровенных, громко жужжащих, отвратительно зеленых, отделаться от которых было не так-то просто. Я снова, как наяву, увидела шоколадные глаза Себастьяна – невыносимо прекрасные и такие же равнодушные, – и сердце тупо заныло, словно я дотронулась пальцем до старого синяка. Волшебное кольцо с тремя китайскими иероглифами на отполированном кусочке нефрита тускло мигало на правом безымянном пальце, очевидно, выражая мне этим свои соболезнования. Пора признать очевидное – он просто не любит меня и никогда не любил, чего бы я там себе ни воображала.

Громко хлюпая носом, я вползла в непривычно прибранную и ухоженную квартиру. Как только дверь за мной закрылась, туфли, кувыркаясь, разлетелись в разные стороны, рюкзак рухнул на пол у двери, а хлюпанье перешло в рыдание.

Доплыв в потоках слез до своей комнаты, я упала на диван, уткнулась в него носом и, расписав во всех красках доброжелательно слушавшей мебели тяготы своей жизни, незаметно уснула.

Проснулась я, когда за окном уже стемнело, голодная и оттого, наверное, очень злая.

– Хватит с меня! – рычала я, с остервенением шуруя по полкам и шкафам в поисках пропитания. – Сколько можно все это терпеть! Да и вообще, это просто глупо: сходить с ума по ангелу, когда вокруг полным-полно людей. И очень даже неплохих!

Результатов поиски не дали. Вернее, дали, но совсем не те, что хотелось. Кроме скудного количества бакалеи (одинокого пакетика быстрорастворимой каши с кленовым сиропом, горсточки риса, полпачки макарон предпенсионного возраста и пакета фасоли, завалявшегося в доме со времен тотального дефицита эпохи загнивания социализма), масла и невероятного количества соусов в бутылках и банках, в доме не было ничего съестного. Нельзя сказать, что я этому удивилась, потому что как раз сегодня собиралась после уборки отправиться в магазин и закупить продовольствие на неделю. Но и бодрости мне это отнюдь не прибавило.

Когда электрический чайник зашумел, заклокотал и, отключаясь, громко щелкнул кнопкой, я высыпала кашу из пакетика в чашку, залила ее кипятком, помешала и с интересом принюхалась, поскольку о существовании кленового сиропа знала только из американских фильмов и представления о нем имела самые смутные.

В следующее мгновение я уронила ложку и оторопело вытаращила глаза.

Судя по названию, кленовый сироп должен добываться откуда-то из клена. Но, судя по острому резкому запаху, который издавала каша, главным ингредиентом сиропа были лесные клопы.

Каша на лесных клопах была последней каплей, вернее чашкой, переполнившей ту емкость, в которой помещалось мое терпение. Я села на табуретку и тихо, но твердо произнесла:

– Нет, так больше продолжаться не может.

И словно в подтверждение сказанному грянул звонок телефона.

Мгновенно забыв про кашу и прочие неурядицы, я ринулась к призывающему меня аппарату с торжествующей мыслью: «Он передумал!» Но он не передумал. Это вообще был не он.

– Скажи, ты хочешь, чтобы я умерла? – без всяких предисловий спросил женский голос.