Чума, мор, повальная смерть — в русском языке синонимичные понятия. При анализе термина «чума» в европейских языках (латинском, английском, немецком, французском) отмечается функционирование романского слова «pestis» (или «pestilentia»): «pest» — англ., «peste» — франц., «pest» — нем., обязанное своим происхождением латинскому «pestis» — зараза, повальная болезнь, бич, язва.

Термины «pestis» и «pestilentia» употреблялись римлянами для обозначения любой заразной и повальной эпидемической болезни. Юлий Цезарь употреблял слово «pestilentia» для обозначения болезни, порождаемой голодом и различного рода лишениями. В этом же смысле встречаются эти термины и у Тита Ливия в его «Римской истории от осно вания города»: «fames, pestilentiaque-foeda homini, foeda pecori» — обычные его выражения для обозначения существовавшего в том или другом году голода и связанного с ним поветрия; каждый третий или четвертый год отмечается у Ливия как tempus grave или annus pestilens. Смертность приписывалась гневу богов за провинности народа и несоблюдение обрядов; далее — неблагоприятным временам, зловредным испарениям, принесенным ветрами из «нездоровых» местностей, яду, волшебным чарам.

Некоторые европейские языки сформировали собственные термины. В английском языке появилось слово «plague» в значении «чума», которое в буквальном смысле переводится как «бич». Причем у него есть синоним «black death» — «черная смерть» (Татаринова Л.А., 1996).

Собирательность понятия «чума» затрудняет работу историка. Не всегда из первоисточников можно получить представление, о какой повальной болезни идет в них речь. Например, Фукидид описал под этим названием очень странную контагиозную болезнь, трижды поражавшую афинян в период 430–425 гг. до н. э. Ее основные симптомы следующие: «Внутри же глотка и язык тотчас становились кроваво-красными, а дыхание — прерывистым и зловонным. Сразу же после этих явлений больной начинал чихать и хрипеть, и через некоторое время болезнь переходила на грудь с сильным кашлем. Когда же болезнь проникала в брюшную полость и желудок, то начиналась тошнота и выделение желчи всех разновидностей, известных врачам, с рвотой, сопровождаемой сильной болью. Большинство больных страдало от мучительного позыва на икоту, вызывавшего сильные судороги. Причем у одних это наблюдалось после ослабления рвоты, у других же продолжалось и позднее. Тело больного было не слишком горячим на ощупь и не бледным, но с каким-то красновато-сизым оттенком и покрывалось, как сыпью, маленькими гнойными волдырями и нарывами. Внутри же жар был настолько велик, больные не могли вынести даже тончайших покрывал, кисейных накидок или чего-либо подобного, и им оставалось только лежать нагими, а приятнее всего было погрузиться в холодную воду. Мучимые неутолимой жаждой, больные оставшиеся без присмотра, кидались в колодцы; сколько бы они ни пили, это не приносило облегчения. К тому же больной страдал от беспокойства и бессонницы. На протяжении острого периода болезни организм не ослабевал, но сверх ожидания сопротивлялся болезни, так что наступала смерть либо в большинстве случаев от внутреннего жара на девятый или седьмой день, когда больной был еще не совсем обессилен, либо, если организм преодолевал кризис, то болезнь переходила в брюшную полость, вызывая изъязвление кишечника и жестокий понос». Болезнь вошла в исторические источники как чума Фукидида.

Диодор Сицилийский под названием «сиракузская чума» описал повальную контагиозную болезнь, вспыхнувшую в 396 г. до н. э. в Карфагенской армии, осаждавшей Сиракузы. Болезнь начиналась катаром, т. е., видимо, респираторными симптомами. Затем у больных появлялась опухоль шеи, «жгучая лихорадка», боли в области поясницы, кровавый понос с образованием нарывов и пустул на различных частях тела. Некоторые больные бредили, они бегали во всех направлениях по лагерю и били людей, которые им встречались. По мнению современников, смерть заболевших людей наступала слишком быстро, и по этой причине употребляемые лекарства не успевали оказать свое действие. Ни один из заболевших «чумой» не жил дольше пяти или шести суток. Подобная эпидемия в этом же месте повторилась через 274 года во время другой осады Сиракуз, но уже не карфагенянами, а римлянами.

Другая древняя повальная болезнь, чума Орозия, названа по имени карфагенского епископа, написавшего в 417 г. свои «Historiae adversus paganos». Название нельзя считать правильным, так как эпидемия имела место еще во времена республики, в 125 г. до н. э. Орозий, которого отделяло от эпидемии более пяти веков, оставил нам ее описание, взятое из недошедших до нас книг Ливия. А Ливия можно назвать современником описываемых событий (он родился в 59 г. до н. э. и умер в 17 г. н. э.).

Эпидемия возникла в Африке в консульстве Марка Плавция Гипса и Марка Фульвия Флакка на развалинах разрушенного римлянами Карфа гена. Ей предшествовало стихийное бедствие, в котором современники увидели причину необычайно жестокого мора. Всю Африку несметными массами покрыла саранча. Она уничтожила не только все травы и часть корней, древесные листья и молодые побеги, но не оставила даже горькой коры и сухих деревьев, лишив тем самым всякой надежы на урожай. Потом саранча вдруг была подхвачена внезапным ветром, долго кружилась в воздухе целыми тучами, пока не потонула в Средиземном (Африканском) море. Прибой выбросил на берег, на широком пространстве кучи мертвой саранчи, и от ее гниения стало распространяться зловоние. Вслед за этим начался повальный мор среди животных и птиц, который распространился на людей. Нет никаких данных ни о том, что болезнь пришла из Египта, ни о том, что это была чума. Но ее последствия были чудовищными. В Нумидии погибло, по свидетельствам историков, 800 тыс. человек. В приморской полосе, прилегающей карфагенскому и утическому берегам, — более 200 тыс. У самого города Утики умерло около 30 тыс. солдат, командированных туда Римом для охраны побережья Африки. Эпидемия вспыхнула так внезапно и была так жестока, что под Утикой за один день только из одних ворот лагеря вынесено более 1500 тел солдат. Описание клинических симптомов болезни в исторических источниках отсутствует.

Моровая язва Антонина вспыхнула в 165 г. в Сирии, а затем охватила войска Луция Вера, осаждавшего Селевкию. При возвращении рим ской армии на родину, болезнь, как тогда считалось, была разнесена по путям следования во многие провинции и вскоре, в 166 г., начала распространяться в Риме. В городе она свирепствовала с невероятной силой и унесла громадное число жертв как среди населения, так особенно среди войск. В 168 г. эпидемия повторилась в Риме во второй или даже в третий раз, причем с такой жестокостью, что трупы пришлось вывозить из города возами, а погребение мертвых из неимущего сословия осуществлять за общественный счет. Местами целые деревни, покинутые жителями, были в запустении.

Вскоре болезнь охватила не только Италию, но и огромные пространства от Персии до Галлии и Рейна. Моровая язва Антонина длилась 15 лет и послужила причиной смерти императора Марка Аврелия. Гален, описавший эту эпидемию, утверждал, что он не знал другой подобной болезни, которая имела бы столь широкое распространение и держалась так долго.

Клинические признаки болезни, по описанию Галена, были следующими. Первыми появлялись зловонное дыхание и рожистая грязновато-синеватая краснота языка и полости рта. Больные мучились от внутреннего жара. На 7—10 день болезни наиболее выраженным клиническим симптомом был понос. В начале эпидемии испражнения при поносе были красного или желтого цвета, в дальнейшем у многих больных при поносе выделялись черные испражнения. У части больных испражнения сопровождались мучительными тенезмами, у других же испражнения были совершенно безболезненными. Заболевание сопровождалось высыпанием на коже черной сыпи, у большинства заболевших людей гнойничкового характера, но у всех сухой — из гнойничков жидкости не выделялось. Но они покрывались струпьями, которые в дальнейшем отпадали, и пораженный участок на месте бывшего гнойничка заживал в один или два дня. После этого больные поправлялись.

Моровая болезнь Киприана (251–266) упоминается в трудах историков церкви. Самое подробное описание болезни оставил Евсевий, сделав его со слов очевидцев эпидемии — Киприана и Дионисия. Болезнь началась в Эфиопии. Она дала жестокую вспышку сначала в Египте и распространилась на все известные тогда земли, не пощадив ни одного города. Хотя во всех описаниях болезнь носила название «pestis», но была ли это действительно чума, сказать нельзя, так как до нас не дошло ни одного сколько-нибудь удовлетворительного описания ее клинической картины. Как на главное проявление болезни Киприан указывал на сильный понос, упорную рвоту, язвенное поражение глотки, красноту глаз. У некоторых заболевших отмечалось омертвение ног или других частей тела, паралич нижних конечностей, глухота и слепота.

Григорий Нисский упоминал о том, что неумолимая жажда гнала больных к колодцам и рекам. Многие из них, не желая остаться не похороненными, искали выкопанные могилы, в которых ждали смерти.

Как следует из описаний древних авторов, обычно «чума» распространялась из Египта. Страбон упоминал, что в Египте от большой сухости возникает «нечто вроде чумы»; Атеней приписывал воде Нила ядовитые свойства, смертельные для многих обитателей, а Плиний прямо указы вал на наводнения как на причины сильной чумы.

Кроме описаний «чумы» или «мора», не содержавших симптомов, характерных для болезни, сегодня называемой чумой, в исторических источниках имеется много других описаний, из которых следует, что их авторы видели, по крайней мере, бубоны.

Историк А. Литтре (1873) доказал, что бубонная чума была известна Гиппократу и что тот даже наблюдал ее в самой Греции. «Все горячки, присоединяющиеся к бубонам, дурны, за исключением лишь однодневных», — считал Гиппократ.

По утверждению Г. Гезера (1867), первое известие о появлении чумы в Египте содержится в труде Руфа из Эфеса, современника Трояна в I веке христианского летоисчисления. Он не только утверждал, что бубонная чума есть болезнь, встречающаяся в Ливии, Сирии и Египте, но и указал на целый ряд известий о ней у древних врачей, труды которых до нас не дошли. В числе тех, кто видел чуму «в железах», он называет Дионисия, Диоскорида и Посидония. Врачи Диоскорид и Посидоний жили в I веке н. э. в Александрии. При этом Руф отнюдь не считал, что чумные эпидемии, наблюдаемые этими врачами в Египте, были либо единственными, либо первыми. Руф описывал важнейшие признаки умы и даже прибавлял, что она по преимуществу встречается в болотистых странах. Так же определенно писал о бубонах и Аретей, живший в I веке н. э. Ему кроме «чрезвычайно злокачественных чумных бубонов, происходивших от печени», были известны и другие «подобные опухоли».

После чумы среди филистимлян (1200 г. до н. э.), ее небольшие эпидемии известны в 300 г. до н. э. в Ливанте и в 50 г. до н. э. в Ливии.

100 г. н. э. локальные эпидемии чумы были в Италии, в 501 г. — во Франции, в 517 г. — в Венеции, а незадолго до возникновения первой пандемии, в Константинополе и в Закавказье. Эти наблюдения косвенно свидетельствуют о существовании в те годы неизвестных сегодня природных очагов на юге Европы.

Первой исторически доказанной эпидемией чумы (531–589) считается необычайно смертоносная болезнь, охватившая Европу в период правления императора Юстиниана.

Исследуя эпидемии чумы Средневековья, обращаешь внимание на яростные споры ученых того времени о причинах их появления. Это было вполне понятно, когда дискуссии шли между сторонниками «миазмов» и «контагиев». Но логично ожидать, что открытие возбудителя чумы и механизмов инфицирования им людей (конец XIX столетия), создание учения о природной очаговости чумы (начало XX столетия), также последовавшие за этим успехи в ликвидации болезни, должны привести ученых к какому-то согласию при ответе хотя бы на вопрос: «Каким образом возникают эпидемии чумы?» Однако анализ современных публикаций показывает, что любой однозначный ответ на него до сих пор вызывает дискуссии, по ожесточенности не уступающие тем, что велись между контагионистами и антиконтагионистами (миазматикам) в предыдущие пять столетий. Нельзя не заметить и того обстоятельства, что каждая спорящая сторона в качестве аргументов использует реально существующие закономерности, выхваченные из еще не известного контекста, но которые не учитываются или неправильно толкуются противоположной стороной. Возможен и самый худший вариант ответа на этот вопрос. При наличии обширных сведений о внешних проявлениях отдельного эпидемического процесса (статистика заболеваемости и смертности, клиника болезни и др.) и о вызвавшем эпидемию возбудителе чумы (биохимия, физиология, генетика и другие свойства выделенных в очаге ш таммов), остаются неизвестными внутренние закономерности появления таких эпидемий. На основе имеющихся сегодня знаний об экологии возбудителя чумы, невозможно сказать, где, когда и при каких обстоятельствах возникнет новая чума и почему она не возникает при тех обстоятельствах, при которых, как мы знаем, она должна возникнуть. Более того, анализ обстоятельств появления крупных эпидемий чумы показывает, что как в далеком прошлом, так и сравнительно недавно (Индия, 1994 г.), чума возвращалась неожиданно и месяцами нераспознанной собирала свою смертельную жатву. Поэтому авторы книги разделяют мнение И.В. Домарадского (1998) о том, что сегодня многие направления в исследовании механизмов поддержания возбудителя чумы в природе, его систематики, патогенеза и иммуногенеза, зашли в тупик и уже много лет не только не приносят принципиально новых открытий, но все еще базируются на тех данных, которые были получены «до начала эры антибиотиков».

Цель данной книги— привлечь внимание молодых исследователей к «загадкам чумы».

Наш опыт анализа исторических источников показывает, что описание любой эпидемии зависит от того, к какой исторически сложившейся научной школе (контагионисты, миазматики и др.) принадлежит автор сохранившегося исследования. Поэтому считаем важным объяснить читателю этой книги, из каких представлений о чуме мы исходили из интерпретации исторических и научных фактов.

Во-первых, мы разделяем взгляды ученых, считающих чуму природно-очаговым сапронозом, т. е. ее возбудитель является аутохонным компонентом различных экосистем и не нуждается для своего поддержания в природе в циркуляции среди теплокровных организмов. Поэтому читатель нашей книги не встретит утверждений типа: «Чума шла по путям, по которым перемещались в те годы товары и люди, и со скоростью этих перемещений». Объяснение причин пандемий чумы и отдельных вспышек мы будем искать в рамках гипотезы многовековой глобальной активизации природных очагов чумы.

Во-вторых, считаем, что после открытия возбудителя чумы (Y. pestis) основные усилия исследователей причин возникновения эпидемий были сосредоточены на изучении только одной стороны этого процесса — микроорганизма (его резервуар, переносчик, антигенный состав, раса, вирулентность, токсины и т. п.). Участие же макроорганизма в инфекционном процессе в течение всего XX столетия занимало сравнительно меньшее место в исследованиях, ограничиваясь лишь некоторыми иммунными реакциями на возбудитель болезни. Последнее обстоятельство носило исключительно объективный характер, и до завершения международного проекта «Геном человека» у таких исследований не было методической перспективы. Как это психологически ни тяжело, но лучше признать, что современные представления о чуме как инфекционной болезни человека носят пока еще односторонний и предварительный характер. Для того чтобы у читателя появилась возможность для собственных суждений о зависимости течения болезни от частот встречаемости в популяциях людей отдельных генов, мы приводим подробные описания клиники и патанатомии чумы в различных группах населения в разные исторические эпохи. Разумеется, ответ на вопрос, с какими конкретно генами людей ассоциируется то или иное течение болезни или эпидемии, предстоит еще получить.

В-третьих, мы придерживаемся той точки зрения, что любая эпидемическая ситуация является субъективно фиксируемым нашим сознанием эпизодом непрекращающегося в пространстве и времени глобального и многокомпонентного пандемического процесса, имеющего собственные и не всегда известные закономерности развития. Так как человек занимает очень маленькую территорию в мире биологического разнообразия, а его понятия о времени не имеют ничего общего с временными процессами, в рамках которых существуют паразитические организмы, то за пределами человеческого восприятия остаются многие «петли обратной связи» между различными пандемическими и эпидемическими явлениями. В книге мы обращаем внимание читателя на совпадение появления сокрушительных эпидемий чумы с другими не менее опасными эпидемиями.

Признание сапронозного характера существования чумы в природе требует применения новых определений для описания ее вспышек.

Природный резервуар возбудителя чумы — совокупность одноклеточных организмов — биологических хозяев Y. pestis, без которых ее существование в природе как биологического вида невозможно (фактор Y в понимании Макса Петтенкофера).

Природный очаг чумы — географический ландшафт, в почве которого методами молекулярной диагностики доказано присутствие возбудителя чумы в некультивируемом состоянии (холодный очаг), и/или на его территории фиксируются эпизоотии и эпидемии чумы (пульсирующий или активизировавшийся очаг).

Реликтовый очаг чумы — территория, неопределенно долго включающая природный очаг чумы, о существовании на которой в прошлом вспышек чумы среди людей известно из исторических источников.

Усилители природного резервуара чумы — биотические объекты (грызуны, растения, их эктопаразиты), не имеющие значения для поддержания в природе возбудителя чумы как биологического вида, но способные накапливать, размножать и доставлять его в организм определенного вида теплокровных животных или человека.

Активизировавшийся природный очаг чумы — продолжающееся в течение исторически зафиксированного периода времени (до нескольких столетий) появление на территории природного очага чумы чумных эпизоотий и эпидемий.

Пульсация природного очага чумы — процесс кратковременного (до нескольких лет) и интенсивного разрушения экосистем «простейшие-Y. pestis», проявившийся проникновением Y. pestis в популяции диких и домашних грызунов и их эктопаразитов.

Этими определениями мы будем пользоваться при дальнейшем изложении материала.

Книга состоит из 37 очерков, из них первый посвящен поведению людей во время эпидемической катастрофы, остальные — конкретным эпидемиям. При их рассмотрении мы придерживались в основном следующего порядка изложения материала: предыстория эпидемии, ее ход (развитие эпидемии), клиника, лечение и патанатомия болезни и осуществленные противоэпидемические мероприятия. Мы постарались привести бытовые и исторические подробности, сопровождавшие эпидемии, а путем включения официальных документов и иллюстративного материала — создать для читателя некоторый эффект присутствия как на самих эпидемиях, так и при тех спорах, которые велись тогда между учеными.

Авторы заранее благодарны тем читателям, которые найдут время и возможность высказать свои замечания по прочтении этой книги ([email protected]).

Пользуясь случаем, выражаем свою благодарность работникам Центральной научной медицинской библиотеки (Москва).