Пролог

— Убери от нее руки, скотина, я кому сказал!

— Да пошел ты!

— Убери руки, сволочь!

Безумный и безудержный гнев уже настолько застил мне глаза, что дальнейшие действия помню весьма смутно. Я так давно не дрался, что, бросившись на своего противника, поначалу даже не знал, что делать — то ли бить кулаком в лицо, то ли оттолкнуть как можно сильнее или же попытаться свалить на землю. В итоге мы просто сцепились, какое-то время кружили на одном месте под изумленными взглядами прохожих, а затем моя проклятая слабость (целый день на ногах, да еще выпил) все-таки сказалась. Впрочем, возможно, он просто оказался сильнее, или дело объяснялось разницей в возрасте — как-никак, мне уже тридцать девять, а он на десять лет моложе. Как бы то ни было, но, к сожалению, именно ему удалось свалить меня на землю, оседлать и вцепиться в горло с воинственным воплем:

— Задушу, гада!

Все это происходило семнадцатого августа 1998 года, в восемь часов вечера, возле железнодорожной станции «Бескудниково». Та, из-за которой происходила вся эта драка, стояла чуть поодаль и внимательно наблюдала. Кто вызвал милицию, я не знаю — мой противник с такой силой сдавил мне горло, что у меня помутилось в глазах. Однако патруль приехал достаточно быстро — нас разняли, я тут же вскочил на ноги, но снова броситься в драку уже не успел: меня заковали в наручники.

И вот, поверженный своим более молодым противником — сцена почти как в «Иронии судьбы»! — перемазанный в земле, с оторванным воротником белой сорочки (надел на свидание с любимой девушкой!), я, словно опасный преступник, стою в наручниках между двумя милиционерами с автоматами, которые начинают подталкивать меня к машине.

Подумать только — всего час назад вернувшись домой с книжной ярмарки и пребывая в самом задумчивом и лирическом расположении духа, я позвонил Алине, чтобы немного поболтать. Она заявила, что «не может со мной разговаривать», поскольку собирается на прогулку со своим новым другом — каким-то там инженером-электронщиком, с которым познакомилась на одном из вечеров, периодически устраиваемых руководством ее телефонного узла.

— Прекрасно, — хладнокровно заявил я. — Давай и я с вами погуляю. Если у меня появился конкурент, то тебе же самой будет интересно сравнить нас и увидеть, кто чего стоит.

— Да ты уже пьян, куда тебе ехать!

— Ничего подобного, выпил я совсем немного и теперь охотно прогуляюсь.

Она немного поколебалась, но потом, взяв с меня обещание, что через полчаса я с ними расстанусь, согласилась. Зачем мне все это было нужно и чего я ожидал от этой встречи — одному Богу известно. Меня словно уже подхватила и понесла какая-то неведомая сила, а разум и воля оказались парализованы.

Я быстро выскочил из дома, поймал тачку и приехал на железнодорожную станцию «Бескудниково». Первое затмение на меня нашло, когда я увидел, что они идут ко мне навстречу, взявшись за руки, — со мной она никогда так не ходила. Однако в тот момент я лишь скрипнул зубами, сдержался и даже предложил «прихватить на прогулку пивка».

— Мы не пьем! — гордо заявила Алина, которую я многократно угощал ее любимым напитком.

Стоило нам пройти несколько метров, как я попытался «восстановить справедливость» и взять Алину за другую руку. Она мгновенно вырвала ее, и в ту же секунду моей хрупкой сдержанности пришел конец. Давненько я уже так дико и бешено не ревновал…

Не знаю, о чем думала она, видя, как меня в столь плачевном виде сажают в милицейскую машину. Но я искренне, до умоисступления поражался тому, сколь многое меня связывало с этой двадцатисемилетней девушкой — и насколько же мало все это для нее значило! — если она спокойно согласилась сесть в ту же машину, чтобы отправиться вместе со своим приятелем в отделение милиции давать против меня показания…

 

1

Все началось чудесным майским днем 1992 года, когда я, новоиспеченный кандидат философских наук, работал скромным преподавателем в московском медучилище, расположенном неподалеку от площади Курчатова.

В магазин, находившийся напротив этого медучилища, завезли хорошее испанское вино, и я, зная слабость своего ближайшего друга Никиты (одного из лучших переводчиков Москвы именно с испанского), позвонил ему и сообщил об этом радостном событии.

— Занимай очередь, — скомандовал он. — Я выезжаю.

Мы успешно «затарились»: он взял две бутылки якобы для жены, я — одну для себя, после чего разошлись в разные стороны. Обеденный перерыв заканчивался, и я направился обратно в училище проводить последний семинар, в то время как Никита пошел к остановке.

Стоило мне приблизиться ко входу в здание, как меня окружила моя группа.

— Олег Валентинович, — нестройно загалдели они. — Может, вы нас отпустите? Последняя пара, предпраздничный день! Ну, Олег Валентинович!

Видя спину своего удалявшегося друга, я не заставил себя долго уговаривать, и уже через минуту помчался вслед за Никитой. Мы заехали ко мне домой и так успешно посидели, что от всех трех бутылок осталось лишь воспоминание.

— Но я же обещал принести жене хоть одну! — спохватился Никита, допивая последний стакан. — Ты, как хочешь, а я поеду обратно и возьму еще.

— Езжай, — охотно согласился я. — А я поеду в гости к Иванову, прогуляюсь.

Ивановым был мой университетский приятель, который жил напротив парка Тимирязевской академии — чудный район, где легко дышится и не менее легко пьется. Было как раз пятнадцать минуть шестого, когда я проезжал мимо улицы Восьмого марта. И тут невидимый перст судьбы указал мне в окно на темноволосую девушку в красной куртке и белых брюках, которая переходила дорогу.

Стоило автобусу остановиться, как я выскочил и помчался вслед за ней. Знакомиться на улицах с девушками было моей специализацией — недаром именно мой трактат «Секреты уличных знакомств» впоследствии оказался самым популярным изо всех моих сочинений, будучи издан тиражом в 100 тысяч экземпляров. Интересно бы знать, сколько юношей воспользовались моими веселыми советами?

— Вы так очаровательны, что вами не устаешь любоваться, — пустил я в ход самую универсальную из рекомендуемых в трактате фраз, когда поравнялся с ней.

Девушка остановилась и с любопытством посмотрела на меня. Хорошенькая, бледная, почти ненакрашенная, она производила впечатление полусонного ребенка.

— Нет, честное слово, — вдохновленно продолжал я. — Увидев вас из окна автобуса, я тут же выскочил, сказав себе: «Всю жизнь мечтал познакомиться с такой очаровательной девушкой». Кстати, как вас зовут?

— Алина.

— Очень приятно, а меня Олег, и я — кандидат философских наук.

— Ну, этим можно было бы сразу и не хвастать!

— Я не знаю, как далеко вы идете, поэтому тороплюсь произвести впечатление.

— А я уже пришла. — И она остановилась у ворот, за которыми виднелись двор и пятиэтажное здание телефонной станции.

— Вы здесь работаете?

— Да, я здесь дежурю.

— Дежурите? — мгновенно насторожился я. — То есть сидите у телефона и отвечаете на звонки — и так всю ночь?

— Вы угадали.

— Так возьмите меня с собой, и я буду вас развлекать разными веселыми историями!

Она еще раз, со слабой улыбкой, посмотрела на меня и покачала головой.

— Нет, не могу.

— Ну тогда хоть дайте телефон, я вам позвоню и буду всю ночь рассказывать анекдоты!

— Записывайте.

Я полез за ручкой и записал продиктованный номер на пачке сигарет. Затем она направилась к воротам, на полпути обернулась и махнула мне рукой, после чего исчезла за углом. Весьма довольный этим удачным знакомством, я продолжил свой путь к Иванову. Клянусь, в тот момент у меня не было ни малейших подозрений, что изо всех моих многочисленных уличных приключений это окажется самым «роковым» и растянется на столь долгий срок…

А вечер продолжался, и продолжался весьма занятно. Иванова дома не оказалось, и, дожидаясь его во дворе, я познакомился с красивой молодой женщиной, которая поссорилась с мужем и вышла прогуляться, чтобы «успокоить нервы». Мы целый час сидели на скамейке, курили, и я утешал ее в духе одного из героев старого советского фильма: «Но, учтите, что блондины тоже очень хороши!» Впрочем, я не блондин, а темно-русый.

Наконец дама простилась и пошла домой, а я снова поднялся к Иванову. Мы засиделись допоздна, и мне едва удалось успеть в метро.

 

2

На моей памяти Алина менялась как минимум четыре раза — то отпускала длинные волосы ниже плеч, окрашивая их в красивые каштановые тона, то, наоборот, стриглась «под мальчика», отказываясь от химии и оставляя свой естественный цвет волос — от природы она была брюнеткой. Кстати говоря, ее последняя по времени стрижка в стиле «деловая женщина» — короткие волосы, но пышная укладка, нравится мне гораздо меньше той, с какой она предстала на нашем первом свидании. Тогда ее волосы были длинными, черными и очень красиво уложенными в отдельные пряди.

Нельзя сказать, чтобы я готовился к первому свиданию особенно тщательно или испытывал какое-то необычное волнение. Тогда это было для меня всего лишь очередное свидание с очередной девушкой, а потому и план действий был предельно простым, отработанным, если можно так выразиться, многолетней практикой. Для начала я приглашу ее в какое-нибудь недорогое кафе, там мы выпьем и разговоримся, после чего поедем ко мне в гости. Подавляющее большинство моих знакомств заканчивалось на первом, втором, максимумом третьем свидании, когда мы или ложились в постель, или больше не встречались. И я не думал, что на этот раз будет как-нибудь иначе.

Наша встреча должна была состояться на «Новослободской» в четыре часа дня. Я явился в своем любимом синем бархатном пиджаке, синем галстуке и белой рубашке. Забавно, что две женщины, проходившие мимо, назвали меня «Валерием Леонтьевым».

Разумеется, что в руках я держал скромный букет красных гвоздик. Алина опоздала почти на пятьдесят минут, явившись в тот момент, когда я уже собирался уходить. Вспоминая сейчас об этом, я невольно думаю, что порой в нашей жизни бывают минуты, похожие на развилки жизненной дороги. Минутой раньше, минутой позже — и наша жизнь могла бы пойти совсем иначе. Если бы я ушел, не дождавшись, то потом наверняка не стал больше звонить Алине и тем самым лишился самой продолжительной и неистовой любовной истории в своей жизни.

Однако свидание состоялось — и все пошло по намеченному мной плану. Узнав о том, что Алина любит пиво, я немедленно предложил посетить «один приличный пивной бар».

И вот там она меня поразила первый раз, совершив весьма нетривиальный поступок. Напротив нас сидела компания молодых мужиков — человек пять или шесть, по виду водителей с какого-нибудь автокомбината, зашедших после смены выпить пивка. Поскольку женщин в этом баре практически не было, вполне естественно, что все они таращились в нашу сторону. Особенно усердствовал один молодой и довольно симпатичный парень, сидевший с краю. Он не просто строил моей милой собеседнице глазки, но делал это столь красноречиво, что я начал испытывать прилив бессильного бешенства.

Увы, но от природы я безумно ревнив, хотя и совершенно независтлив. Как это во мне сочетается, трудно сказать, ведь ревность, в сущности, это та же зависть, только вполне конкретная — зависть к тому, кто более успешен, чем ты сам, в общении с одной и той же женщиной. А если ты испытываешь к ней нежные чувства, да еще живо представляешь себе ее в объятиях другого мужчины… Уф-ф! Пожалуй, это самое невыносимое, что только может быть в этой жизни.

Итак, мы продолжали пить пиво, «водитель» не отрывал от Алины глаз, а она, в свою очередь, то и дело поглядывала на него.

— Как же он мне надоел! — неожиданно произнесла она.

— Тогда давай пересядем к ним спиной, — тут же предложил я.

— Нет, зачем, я сделаю проще.

— Что именно?

— Сейчас увидишь!

И, прежде чем я успел ей помешать, она вдруг встала с места и под удивленно-заинтересованными взглядами всей честной компании подошла к ним и что-то сказала тому парню, после чего они вместе вышли в холл.

Представьте себе мое состояние при виде подобной сцены! А вдруг они больше не вернутся, и я, мягко говоря, окажусь в дураках? Ну и фокусы!

Минут через пять я не выдержал, сорвался с места и тоже направился в холл.

— Эй, друг, только не бей его слишком сильно! — ехидно попросил меня один из той компании.

Стоило мне открыть дверь, как я наткнулся на Алину, беседующую с «водителем». При этом он выглядел на удивление растерянным.

— Ну что? В чем дело? — не слишком уверенно поинтересовался я, подходя ближе.

— Все нормально, — успокоила она, — подожди меня за столиком, я сейчас приду.

Пожав плечами я вернулся в зал, сел на свое место и мрачно закурил. О чем они там говорят и что она ему втолковывает, хотел бы я знать!

Именно эти вопросы я и задал Алине, когда она вернулась в зал. «Водитель» вошел следом и вновь присоединился к своей компании.

— Я спросила, с какой стати он на меня так смотрит и что ему от меня надо? — невозмутимо заявила она.

— Ну и что — он не смог тебе этого объяснить и потому так растерялся?

— Нет, он просто извинился и сказал, что больше так не будет.

— Неужели? — Я недоверчиво покачал головой, но иных объяснений не дождался. Минут через пятнадцать я высказал заветное предложение: выйти на улицу, взять еще пива — но уже более приличного — и поехать ко мне в гости.

Она согласилась на удивление легко, после чего я, немало обрадованный, бросил торжествующий взгляд на посрамленного конкурента и проводил ее к выходу.

Когда мы приехали ко мне и опустошили две из четырех банок пива, что прихватили с собой, я, разумеется, полез целоваться. Алина сопротивлялась, но не слишком активно, поэтому у меня даже появились определенные надежды, что это сопротивление «ради приличия», а потом она согласится остаться на ночь. Впрочем, до ночи было еще далеко, а пока приходилось развлекать девушку занимательной беседой.

Я полез на шкаф и достал оттуда самый интересный из находившихся в моей комнате предметов.

— Череп? — удивилась Алина. — Откуда ты его взял?

— О, это целая история. — Я воодушевился и начал рассказывать. А история состояла в следующем.

Однажды мой лучший друг Никита прогуливался со своей собакой неподалеку от котлована. Его спаниель спрыгнул вниз, взрыл лапами землю и откопал какой-то круглый предмет. Схватив его в зубы, он принес находку хозяину. Это был темный, забитый землей и травой человеческий череп. Никита принес его домой, почистил, а на следующий день решил подарить череп мне как философу, сопроводив знаменитыми пушкинскими строками:

Сначала я поставил этот череп на книжную полку рядом с Достоевским. Однако спалось мне в ту ночь довольно беспокойно, а днем я старался не смотреть в его сторону, чтобы случайно не столкнуться со взглядом пустых глазниц. Судя по размерам и зубам верхней челюсти, череп принадлежал молодой и, не исключено, симпатичной женщине. Сначала я старался не прикасаться к нему и чем-нибудь закрывал на ночь, но вскоре настолько свыкся с его обществом, что стал с гордостью демонстрировать дамам, которых приводил в гости. Увы, как выяснилось из фильма «Леди Каролина Лэм», это было неоригинально — лорд Байрон поступал точно так же…

— Кстати, тебе все это интересно? — спохватился я, заметив, что Алина задумчиво смотрит в окно.

— Да, конечно.

— В общем, с тех пор меня всерьез заинтересовала судьба собственного черепа. Буду ли я стоять на книжной полке в компании с великими авторами, или моя могила станет местом паломничества поклонников… гм!.. моего таланта. В любом случае все это ужасно!

— Что именно?

— Смерть! Она отнюдь не так страшна, как думает тот, кто совершает религиозные обряды, боясь заглянуть в разверзшуюся могилу. Она гораздо страшнее в своей полной безнадежности… А потому давай лучше выпьем!

— Ты знаешь, я ведь тоже думала о чем-то подобном, — после минутной паузы заговорила Алина. — Мне кажется, что мой единственный талант — настолько четкое осознание собственного «Я», что это просто невозможно передать словами. Я даже засыпаю с трудом, потому что не могу себе представить, что когда-нибудь меня не будет…

«Ага, кажется, затронул любимую тему!» — с удовлетворением отметил я, подсаживаясь поближе и снова кладя руку на спинку дивана.

— …Кто-то мучается от ночных кошмаров, а для меня самый большой кошмар — это погружение в сон, исчезновение моего «Я». Понимаешь… — Алина взглянула на меня странно заблестевшими глазами. — Я даже готова поверить во всякую чушь — нечистую силу, вампиров, демонов, — и все лишь потому, что это доказывает существование чего-то потустороннего, наличие какого-то иного мира, в котором можно хоть как-то, но жить, не утрачивая себя. Я не верю, что меня не будет… Не тела, нет, тело умрет, но вот то, что я так пронзительно осознаю как свое «Я», просто не может умереть! — Ее голос дрогнул, и она поспешно отвернулась.

Я был взволнован не меньше Алины, но тут же сообразил, что делать. Нежно обняв девушку за плечи, я осторожно привлек ее к себе, поцеловал в щеку и подул в лицо. Наклонившись еще ниже, я нацелился на ее пухлые губки и, прежде чем она успела пошевелиться, быстро поцеловал, положив при этом руку ей на грудь.

Она вскрикнула как раненый заяц, мгновенно оттолкнула меня и выпрямилась.

— Хватит, не надо…

— Странная ты девушка! — с легкой усмешкой произнес я. — Мы с тобой только что говорили о смерти, а ты не хочешь ценить каждое мгновение жизни! Ведь самое ужасное состоит даже не в том, о чем мы сейчас говорили, а в том, что мы не знаем, как и от чего умрем. Впрочем, если бы мы знали свой конец, то это, пожалуй, было бы еще хуже.

Я снова попытался ее поцеловать, но на этот раз она проворно отстранилась и встала.

— Мне пора домой.

— А может, останешься?

— С ума сошел?

— Да как сказать…

Мы вышли из дома, но не успели дойти до дороги, как пришлось возвращаться — Алина обнаружила, что потеряла кожаный бантик от левой туфли. Почему я упомянул об этой мелкой детали, вы поймете чуть позже. Если бы кто-то сказал мне, что этот вечер и эти поцелуи… впрочем, не будем забегать вперед.

Возвращаясь домой, я с сожалением подумал: «Надо было больше брать пива, тогда бы она согласилась остаться!»

 

3

В те годы я был беден, как церковная мышь. Выматываемый многочисленными, убого оплачиваемыми лекциями, я тем не менее ежедневно с самым непринужденным и самодовольным видом входил в аудиторию, где меня ожидало двадцать задорных девичьих мордашек.

Однако при встречах с Алиной я постоянно испытывал чувство ужасной беспомощности и безнадежности — что за идиотизм, когда не можешь предложить нравящейся тебе девушке то, что способно ее увлечь! Даже предложение выйти за меня замуж в таких условиях прозвучало бы откровенно несерьезно — жениться нищими позволительно только студентам, а ведь я был на двенадцать лет старше нее! Я не мог вырвать Алину из тусклой обыденности, которая угнетала меня самого; не мог предложить денег, которые можно тратить не считая; не мог предложить и тех романтических встреч, о которых так приятно рассказывать знакомым. Короче, я не мог предложить ей ничего, кроме вынужденной верности, шоколадки и бананов.

* * *

Очередное наше свидание состоялось на телефонной станции — я набрал целую сумку пива и соленых орешков и приехал к Алине развлекать ее во время ночного дежурства.

— Ну и как же ты меня будешь развлекать? — поинтересовалась она.

— Лучше спроси не как, а где, — заявил я, красноречиво кивая на диван, находившийся в комнате отдыха, все остальное помещение занимал машинный зал, уставленный рядами телефонной аппаратуры. Там было жарко, горели сигнальные лампочки и раздавалось непрерывное гудение.

— Это исключено, — мгновенно парировала она, делая строгие глаза.

— А что, хороший диван, — невозмутимо продолжал я. — Представляешь, принимаю тут недавно зачет у одной из своих групп, и вдруг в преподавательскую, где стоит примерно такой же диван, врывается запыхавшаяся дуреха и с ходу заявляет: «Ох, Олег Валентинович, как хорошо, что я вас застала!» Я, разумеется, интересуюсь, в чем дело, а она достает зачетку и говорит: «Как, разве вы не помните? Я же вам вчера на этом диване сдавала!»

— Хватит говорить пошлости, — отсмеявшись, заявила Алина.

— Ну, тогда давай еще выпьем. Нравится пиво?

— Да, ничего.

— Кстати, Очаковский пивзавод недавно объявил конкурс рекламных частушек, и знаешь, что я сделал? Сочинил комические двустишия для всех знаков Зодиака, причем в каждом обязательно упоминается пиво. Хочешь послушать?

— Хочу.

Я кивнул, допил свой стакан и вытащил из сумки блокнот.

— Итак, начнем с Близнецов:

— Теперь Дева:

— Лев:

Алина начала улыбаться и, вдохновленный ее улыбкой, я продолжал:

— Водолей:

— Козерог:

— Весы:

Теперь твой собственный знак — Скорпион:

— Стрелец:

— Рак:

— Рыбы:

— Овен:

— Ну и, наконец, Телец:

Понравилось?

Ответить она не успела, поскольку в этот момент раздался звонок — кто-то звонил в стальную дверь на третий этаж. Алина пошла открывать и вскоре вернулась, причем не одна…

Здесь мне бы полагалось нарисовать подробный портрет конкурента, но, честно сказать, я на это не способен. Моя страсть, ревность и ненависть ко всем тем, кто по каким-то причинам оказывался между мной и Алиной, настолько велики, что любой портрет неизбежно превратится в злобную карикатуру. При этом умом я понимаю, что дело ведь не столько в конкурентах (тем более, что они были весьма заурядными юношами, отнюдь не блиставшими ни красотой, ни талантами), сколько в самой Алине. И все равно ничего не моту с собой поделать!

Да и вообще, не люблю я юношей, хотя бы уже потому, что сам был таким и слишком хорошо понимаю их психологию. Поэтому — к черту подлинное описание конкурента! — скажу лишь, что это был большеголовый белобрысый юноша, крупный и сильный, с бледной, но не слишком противной физиономией. Одет, естественно, в черную кожаную куртку, какие-то дурацкие джинсы и грубые, неуклюжие ботинки на толстой подошве.

Алина представила нас друг другу:

— Это Игорь, он работает слесарем на нашем узле.

Мы обменялись рукопожатиями, причем он протянул руку первым, а я сделал это крайне неохотно, всем своим кислым видом изображая: «Вот только тебя еще здесь и не хватало!»

Спустя минуту моя чудесная возлюбленная подвергла меня новому испытанию — пригласила слесаря сесть и принесла ему чистый стакан. И этот негодяй без малейшего зазрения совести принялся поглощать дорогое немецкое пиво, которое я купил на последние деньги и принес для Алины.

С его приходом разговор стал настолько бессодержательным и пустяковым, что воспроизводить его нет смысла. Но особенно мне не понравилось, когда они принялись горячо обсуждать свои местные дела. Оказывается, коллегу Игоря — такого же «юного слесаря» — соблазнила коллега Алины, опытная, разведенная дама старше его лет на пятнадцать. И теперь это событие живо волновало весь коллектив телефонной станции.

Между тем время неумолимо приближалось к двенадцати ночи. Поскольку автобусы ходили крайне редко, мне пора было собираться — денег на такси я не имел.

Но именно тут мой конкурент вдруг заявил Алине:

— Я, пожалуй, переночую прямо здесь, все равно завтра с утра на работу!

— Где это — здесь? — подозрительно поинтересовался я.

— Успокойся, — вмешалась Алина. — Игорь будет ночевать на стульях в машинном зале. Если хочешь, тоже можешь остаться.

— Да нет уж, я, пожалуй, пойду.

Мысль провести ночь в обществе этого проклятого юноши, а поутру предстать перед Алиной не в самом лучшем виде неумолимо подсказывала единственно верное решение.

Они проводили меня до двери.

Улучив момент, я прошептал Алине:

— Только ты уж тут, пожалуйста, с ним… не того.

— Успокойся, ничего не будет, — заверила она, и я с тяжелым сердцем побежал вниз по лестнице.

Дойдя до автобусной остановки и закурив, я принялся нетерпеливо расхаживать взад и вперед, размышляя о том, правильно ли поступаю. Выпили мы с ней немало, она заметно развеселилась — и вот, в таком состоянии, я оставил ее один на один с конкурентом! Дверь в комнату отдыха не запирается, поэтому он в любой момент может к ней войти…

И вот он входит, в помещении полумрак и тишина, только жужжит аппаратура. Алина, сонная, захмелевшая и полураздетая, лежит на диване, он подкрадывается и начинает приставать. Сначала она, конечно, будет сопротивляться, но потом через какое-то время устанет и тогда может уступить — по знаменитому женскому принципу «лишь бы отвязался»!

Черт! Я сорвался с остановки и бегом бросился назад. К счастью, входную дверь тогда еще не запирали, поэтому я одним махом взлетел на третий этаж и принялся неистово звонить.

Алина открыла и, казалось, даже не удивилась моему возвращению. Пройдя вслед за ней в комнату отдыха, я обнаружил там конкурента. Впрочем, оба они были одеты и, судя по всему, пока только разговаривали.

— Ну вот что, — заявил я чуть отдышавшись. — Я не могу уйти, пока он остается здесь.

— Оставайся тоже, — довольно равнодушно предложил конкурент.

— Нет, я не останусь, но и ты тоже не останешься!

— Я остаюсь.

— А я сказал, что этого не будет.

— Прекрати, — попыталась вмешаться Алина. — Как же вы оба меня утомили!

— Прекрасно понимаю, — кивнул я, — потому хочу и сам уйти, и этого негодяя отсюда вытащить, чтобы тебе никто не мешал.

— Да он, вообще-то, мне и не мешает…

— Зато мне мешает! Короче, юноша, собирайся и пошли!

— Я не пойду.

— Ах, так! Ну тогда, может, выйдем на улицу, поговорим? — стискивая зубы предложил я.

— Нет, не выйдем, — напряженно улыбаясь, покачал головой парень.

Ситуация явно накалялась, но при этом заходила в тупик — хватать его за шиворот и устраивать драку прямо на глазах у Алины было, на мой взгляд, просто неприлично. Если уж хочешь поговорить «по-мужски», то необязательно делать это на глазах у любимой девушки.

Именно это я и попытался ему втолковать, но тщетно — его юношеская психология была совсем иной: то есть, если уж драться, то обязательно перед девушкой, чтобы она, оглашая окрестности испуганными воплями, оттаскивала и разнимала.

Наконец, после того как Алина в третий раз заявила, что безумно хочет спать и мы оба ей осточертели, слесарь предложил компромиссный вариант — он пойдет спать в свою мастерскую. На том и порешили. Простившись с Алиной, у которой явно слипались глаза, мы спустились вниз и разошлись: он направился в подвал, я — на улицу.

Было уже двадцать минут второго, так что теперь мне предстоял долгий и небезопасный путь домой — пешком.

Сначала я шел вдоль забора, внимательно обходя большие лужи и отважно шлепая по мелким, затем свернул налево, ориентируясь чисто интуитивно. Смотрел на собственные ботинки, а видел изящные носки ее звонко цокающих осенних сапог; поднимал воротник своей куртки и вспоминал, как мило это делает Алина, поправляя волосы.

Перейдя через дорогу и пройдя еще метров триста, я неожиданно уперся в железнодорожное полотно. Это меня несколько обескуражило, но, поколебавшись, я все же двинулся прямо по шпалам, хотя рельсы, теряясь в темноте, чем-то неуловимым напоминали дорогу в ад. Минут через пятнадцать я миновал одинокую, совершенно пустую станцию с наглухо закрытыми окошками билетных касс и надписью «Гражданская». Ее освещал фонарь, раскачиваемый порывами ветра и издававший зловещий скрип старой виселицы.

Я миновал станцию с изрядным сожалением — все-таки это было единственное освещенное место, а впереди только темнота да скверное предчувствие, что иду не той дорогой. Вскоре «Гражданская» превратилась в далекую светящуюся точку, и я начал испытывать самое настоящее беспокойство — слева тянулся высокий бетонный забор, за которым где-то вдалеке сияли окна большого многоэтажного дома, а справа — еще того хуже! — простирался темный лес. Теперь я двигался прямо между двух путей, сдерживая желание побежать, чтобы поскорей миновать этот глухой и темный участок. Ни спереди, ни позади огней уже не было, а луна никак не могла пробиться сквозь плотный слой свинцово-серых облаков. Казалось, что в этом месте остановилась не только жизнь — даже ветер стих! — но и время. Не хватало лишь воя волков да кладбища!

А Алина сейчас безмятежно спит в тепле и уюте и нисколько не волнуется о том, как я доберусь до дома! Странно, и с какой стати все свои представления о счастье я начал связывать с одной-единственной девушкой? А ведь это граничило с большим риском! Она могла умереть, изменить мне с другим или подурнеть. Тогда пришлось бы или играть в вечную любовь, безнадежно притворяясь и теряя на это драгоценное время жизни, или откровенно горько признать, что все было тщетно и напрасно. Впрочем, как ни увлекательно и приятно находить утешение в других женщинах, но счастья не может быть слишком много — оно лишь в одной-единственной избраннице. И сложнее всего угадать, кто эта единственная — именно угадать, а не убедить себя в этом.

Мужчина влюбляется не потому, что находит совершенство, а потому, что в определенный момент своей жизни испытывает потребность влюбиться. В этот период у него словно бы слабеет иммунитет, и он готов полюбить первую попавшуюся женщину. Эх, черт возьми, и угораздило же меня!

Как все-таки мрачно, тихо и холодно! Теперь я уже испытывал не просто беспокойство, а надвигающийся страх. Примерно так же надвигающаяся волна захлестывает с головой пловца и тащит его в море.

Но если страх рождают неподвижность и тишина, то ужас — движение на фоне этой неподвижности. Я понял это, когда увидел приближающуюся фигуру. Казалось, что по смутно-темному фону бесшумно скользит зловещая тень. Я невольно замедлил шаг, не зная, на что решиться — то ли отступить в сторону, то ли броситься назад.

К реальному ужасу начал примешиваться какой-то мистический оттенок, когда вдруг в лицо опять подул холодный ветер и показалось, что где-то раздался свист. Я вынул из карманов тут же замерзшие кулаки и остановился, ожидая приближения того, кто шел мне навстречу. Это оказался невысокий темноволосый мужчина, одетый в черное пальто и черную вязаную шапочку. Его бледное лицо не только не выражало никакой угрозы, но, напротив, было слегка печальным. Я сделал шаг в его сторону и спросил:

— Простите, я смогу этим путем выйти к «Соколу»?

Незнакомец остановился, несколько секунд обдумывал ответ, а затем вежливо произнес:

— Если будете держаться левее, то непременно попадете туда, куда вам нужно.

— Благодарю вас. — Мои страхи оказались напрасными.

— Не за что. Счастливого пути.

— Вам тоже.

И мы, улыбнувшись друг другу, разошлись в разные стороны.

«Интересно, как спит Алина — на боку или на спине? — и скоро ли я это узнаю? Жаль, что у меня нет машины, поскольку симпатичных девушек всегда надежнее иметь под боком — на переднем сиденье собственной машины, — а не отпускать гулять одних по московским тротуарам…»

Размышляя подобным образом, я через пару часов благополучно добрел до собственного дома. Но самое смешное состоит в том, что слесарь меня все-таки перехитрил — как только я ушел, он снова поднялся наверх и провел ночь в машинном зале на стульях, через стену от Алины. Правда, тогда это еще не имело никакого значения…

 

4

Все мои друзья давно были женаты и даже имели детей, а я продолжал ухаживать за этой строптивой стройной девчонкой с самыми красивыми ножками в мире, хотя она стеснялась их демонстрировать и постоянно ходила в джинсах или брюках. Сколько раз за это время я впадал в самое черное отчаяние, давая себе зарок никогда больше ей не звонить! Сколько раз пытался найти ей замену, но все заканчивалось совершенно невыносимой тоской. Проходило какое-то время, одиночество становилось нестерпимым — и тогда я вновь встречал ее после работы с букетом цветов, после чего все начиналось сначала. Подобный образ жизни порождал тяжелейшую депрессию, но стоило мне увидеть Алину, как я мгновенно превращался в веселого и резвого щенка, готового принести ей в зубах все, что она пожелает, да еще благодарно вилять хвостом за то, что согласилась принять.

Встречались мы довольно редко — раз в две недели, но зато почти в каждую ее смену я звонил Алине по телефону и мы подолгу болтали. Но чем больше проходило времени и чем сильнее я влюблялся, тем более холодной и неприступной становилась она.

Моя любовь была подобна скрытой болезни — незаметно подкрадывалась, подкрадывалась и вдруг проявилась во внезапной вспышке безумных, если не сказать дурацких в своей невоздержанности страстей. И главным толчком для этого послужило непробиваемое равнодушие Алины.

Однажды в ответ на прямо поставленный вопрос: «Нравлюсь ли я тебе хоть немного?» — она совершенно невозмутимо заявила, что нет, хотя при этом добавила, что ей никто не нравится и вообще она неспособна влюбиться. По крайней мере до тех пор, пока за ней не приедет «принц на белом «мерседесе».

Тут меня словно прорвало — я начал бешено объясняться в любви, на что она неизменно отвечала: «Мне это неинтересно». Я начал бешено ревновать, причем она, словно намеренно провоцируя вспышки моей ревности, постоянно рассказывала какие-то дурацкие истории о своих якобы имевших место любовных отношениях с другими мужчинами.

Какие же идиотские сцены я ей порой устраивал — уму непостижимо!

Однажды я позвонил Алине поздним вечером, и она невыносимо холодным тоном попросила не звонить ей больше. Не знаю уж, что в тот момент на нее нашло, но я мгновенно напился, сорвался с места и приехал к ней домой. В тот летний вечер она была одна — родители находились на даче, — а потому, вполне естественно, меня не впустила. Мысль о том, что счастье так близко — вот она, одна в пустой квартире, стоит только туда проникнуть, и она станет моей! — не позволяла мне уехать. И я начал стучать в дверь, причем это было уже в два часа ночи.

В их современной пятнадцатиэтажной башне мои удары гулко разносились по всему дому. За дверьми лаяли собаки, соседи по этажу не спали, но выходить на площадку остерегались. Лишь когда кто-то позвонил в милицию и из лифта на тринадцатом этаже вышли два милиционера, двери квартир распахнулись и оттуда повалили соседи. Особенно поразил меня огромный, широкоплечий мужик («человек-гора», как я назвал его про себя), который первым подбежал к милиционерам и стал плаксиво жаловаться, что я стучу уже целый час, не давая никому спать. Да если бы он, вместо того чтобы сидеть под дверью и слушать мой стук, хотя бы высунулся, я бы сам испугался и убежал!

Из квартиры вышла бледная Алина — но что за объяснения в любви в присутствии соседей и стражей порядка! Кстати сказать, последние свели меня вниз и, пожалев, отпустили — настолько влюбленным и несчастным я выглядел! Потом, немного успокоившись, я попытался взглянуть на эту ситуацию с иронией:

 — ну и так далее.

Через неделю я купил огромный букет роз и приехал к Алине на работу извиняться. Когда она вышла после смены со своей телефонной станции, я скомандовал таксисту трогать, и мы подкатили прямо к ней. Я выскочил на тротуар, как черт из табакерки, удивив и испугав ее своим появлением, и предложил довезти до дома. После некоторых колебаний и уговоров Алина села в машину, которая поехала совсем в другую сторону — я заранее договорился с таксистом, решив организовать своего рода «похищение». Поняв это, Алина устроила такой скандал, что я, плюнув на свою затею, кинул деньги водителю, выскочил из машины и попросил отвезти ее, куда она захочет, а еще лучше: «К чертовой бабушке!»

Если я пугал ее своей непредсказуемостью, то она доводила меня буквально до белого каления холодностью, равнодушием и упрямством.

Пытаясь понять причину своих неудач, я постоянно сравнивал Алину со своей предыдущей питерской любовью, конец которой пришелся как раз на начало нашей истории.

Пару лет назад меня послали на двухмесячные курсы повышения квалификации при тогда еще Ленинградском университете. И, хотя я всячески отнекивался, директор медучилища был неумолим.

«У меня разнарядка, — заявил он. — Так что одного человека я должен послать обязательно! На нашей кафедре все люди семейные, с детьми, а ты вполне сможешь прожить два месяца в другом городе — потом мне еще спасибо скажешь!»

Пришлось соглашаться, и я нисколько не пожалел об этом.

Я еще никогда не был в столь поразительном городе, как Ленинград. Быстро убедившись в том, что от занятий проку мало, я предался сладкому ничегонеделанию — слонялся по Невскому проспекту и приставал к женщинам.

Именно тогда я и составил свою главную классификацию женщин, в справедливости которой продолжаю убеждаться по сей день. Согласно этой классификации, все они, причем именно женщины по определению, делятся на две главные категории: «котята» и «львицы». «Котята», как правило, это невысокие, стройные (хотя могут быть и полненькими), хорошенькие девушки или молодые женщины, которые отличаются лукавством, игривостью, привязчивостью, а иногда упрямством или строптивостью. С ними легко и приятно иметь дело, если только не принимать их слишком всерьез, хорошо знакомить с родными и друзьями в качестве будущих жен, хотя даже это стоит делать с юмором — некоторые «котята» ужасно непредсказуемы!

Вообще, юмор — это главное, что требуется для умелого обращения с женщинами, а потому и разговаривать с «котятами» надо в легком и покровительственном тоне, никогда не умолять, не устраивать сцен и не «ломать трагедии».

Вторая категория — «львицы», как правило, женщины высокие (правда, бывают и исключения), с отличной фигурой, красивыми ногами и длинной пышной гривой. Они горды, холодны, самоуверенны, расчетливы. С ними ни на минуту нельзя расслабляться, но зато можно держаться как с равными и даже возводить на пьедестал, при желании разыгрывать трагедии, а потом стреляться и сходить с ума. Это не только нравится самим «львицам», но нисколько не удивляет окружающих. «Львицы» не так милы, как «котята», зато весьма элегантны. Вспоминая классическую русскую литературу, можно сказать, что к категории «котят» относятся Ольга Ларина и Наташа Ростова, а к категории «львиц» — Татьяна Ларина времен замужества и Элен Безухова.

В Питере мне удалось познакомиться с настоящим «котенком», причем наше комическое знакомство оказалось вполне под стать моей новой возлюбленной.

Дело было так. Во время одной из своих невских прогулок я случайно забрел в «Дом книги», что напротив Казанского собора. На первом этаже магазина, в центре зала, стояла абсолютно черная, видимо чугунная, статуя Ленина на очень низком пьедестале. Засмотревшись на хорошенькую девушку, переходившую от одного прилавка к другому, я отступил несколько шагов назад, опасно приблизившись к статуе. И тут ее тяжелая десница сбивает мою шляпу, которая катится к самым ногам незнакомки. Прыснув от смеха, девушка подняла шляпу и передала мне. Слегка засмущавшись, я поблагодарил и наконец представился.

Дальше все пошло само собой («котята» очень непосредственны и общительны), и вскоре я узнал, что Лена с отличием закончила экономический институт и готовится к поступлению в аспирантуру. Живет она неподалеку от Московского вокзала, в переулке, отходящем под прямым углом от Невского проспекта. Интуитивно (наибольший успех у женщин имеют мужчины с развитой интуицией!) я вовремя сориентировался и не стал признаваться в том, что хотя и живу на улице Тухачевского, но несколько в другом городе. Сказать, что приехал всего на два месяца, означало тут же предстать перед ней в традиционном облике любителя необременительных похождений. А мне хотелось завести роман серьезный и долгий, чтобы потом можно было не раз приезжать в этот незабываемый город.

За две недели пребывания в Питере я уже достаточно освоился, а потому смело заявил, что тоже ленинградец, хотя в данный момент, в связи с ремонтом в собственной квартире, временно обитаю в университетском общежитии.

Мы немного погуляли по Невскому, посидели в пивном ресторане напротив памятника Кутузову, по другую сторону канала Грибоедова, а затем пошли в кино. И вот тут, выходя после сеанса, я неожиданно потерял ее в толпе, сам не понимая, как это могло случиться. Крайне раздосадованный утратой столь удачно складывающегося знакомства, я поехал в свое общежитие, размышляя по дороге на скользкую тему: «Случайно это вышло, или она нарочно убежала?»

И тут мне вдруг вспомнилось, как Лена что-то говорила о своем родном дяде… А, ну да, он же декан факультета повышения квалификации Ленинградского университета! На следующее утро я отправился на Васильевский остров, где находилось здание этого факультета, но вовсе не на занятия, а прямо в кабинет декана. Тот оказался довольно добродушным, лысоватым человеком, обладавшим уютно-домашним видом типичного дядюшки из водевилей.

Выслушав мой слегка укороченный рассказ, в котором отсутствовал пивной ресторан, и поинтересовавшись, из какого города я приехал, он вырвал листок календаря и записал мне телефон своей прелестной племянницы. Усмехнувшись дядиной предусмотрительности и очень довольный собой, я удалился и спустя час уже звонил Лене. Из ее веселого удивления я так и не понял, бросила она меня тогда или просто потеряла?

Впрочем, это уже было неважно, поскольку на следующий день мы гуляли по желтеющему осенней листвой Летнему саду. Это был один из самых восхитительных моментов в моей жизни — я чувствовал, что увлечен красотой осеннего Петербурга, собственной свободой, остроумием очаровательной девушки — и вообще, все вокруг было прекрасным и удивительным, а надоевшая Москва, с ее вечными проблемами, осталась далеко.

Через неделю, воспользовавшись тем, что родители Лены ушли в театр (помните анекдот: «Дорогая, я взял три билета в кино — для твоего папы, твоей мамы и твоего брата»), я побывал у нее в гостях. Мы рассматривали фотографии в альбоме, целовались, пили сухое вино. И все было бы великолепно, если бы, покинув ее дом, я не напился в тот же вечер в каком-то подозрительном баре от чувства радости и полноты жизни. А когда вышел, решил сократить дорогу и пошел не по Невскому, а через один из тех петербургских дворов, которые делают опасным этот не слишком гостеприимный город.

Там я получил сзади неожиданный удар по голове, очнулся в отделении милиции, подобранный патрулем, — разумеется, без часов, денег и шляпы. Поскольку кровь из раны на голове лилась не переставая, а я был пьян и шокирован, то прямо из отделения меня отвезли в спецвытрезвитель на Васильевском острове, где зашили рану и оставили ночевать. На следующий день, в восемь часов утра, — эту сцену я и сейчас еще вспоминаю с ужасом и отвращением! — в испачканном засохшей кровью сером плаще, надетом прямо на голое тело (рубашку разорвали в вытрезвителе), с повязкой на голове и десяткой в кармане я отчаянно ловил такси, чтобы доехать до общежития.

Однако эта кровавая история получила неожиданно приятное продолжение. Я столь красочно и драматично описал Лене по телефону все происшедшее, что она воспылала желанием посетить меня, «бедненького», в общаге, поскольку я сам, со всеми своими синяками и ранами, выходить постеснялся.

Свидание наше состоялось, причем я заранее выгнал из комнаты обоих своих сожителей и постарался тщательно замаскировать следы их пребывания, чтобы Лена не боялась, что кто-то неожиданно может войти.

Какое это было нежное и вместе с тем упорное сопротивление, когда каждый предмет одежды снимался лишь после долгих споров, уговоров и поцелуев, когда взаимная страсть упиралась в необъяснимое «нет», чтобы потом долго искать обходные пути вокруг этого ненужного препятствия. Но, когда Лена осталась в одних колготках и я уже готовился к последнему, решительному усилию, произошло нечто неожиданное.

Она вырвалась из моих рук, вскочила с постели и, упав на колени перед угловым шкафом, принялась горячо молиться. Какое-то время я был настолько растерян, что даже успокоился, однако затем, почувствовав весь нелепый комизм ситуации, подошел и нежно поднял ее с пола. Она уже не сопротивлялась и позволила раздеть себя до конца, произнеся при этом только одну фразу, которая тогда заставила меня усмехнуться, но зато запомнилась на всю жизнь:

«Пусть этот грех ляжет на твою душу».

Я с этим охотно согласился, тем более что «грех» был чрезвычайно приятен, а Леночка оказалась умелой и страстной. Через неделю настала пора уезжать и надо было во всем сознаваться. Не зная еще, как она к этому отнесется, я пригласил ее в один из безалкогольных баров Невского проспекта, «чтобы кое-что рассказать». Она пришла туда, бледная и серьезная, как будто заранее что-то чувствуя, и даже не улыбнулась, когда я весело спросил:

— Как, по-твоему, мужчина может добиться, чтобы красивые девушки бросались ему навстречу с радостным визгом?

— Не знаю.

— Очень просто — оказаться в нужный момент рядом с их родственниками или возлюбленными. (Это не моя шутка, а испанского юмориста семнадцатого века Франсиско де Кеведо.)

Ее серьезность так замечательно сочеталась с темно-фиолетовыми колготками, такого же цвета пушистым свитером и губной помадой, что она была чертовски хороша, и я искренне жалел о своем отъезде.

Узнав причину, Лена, которая, видимо, ожидала чего-то худшего, вроде «жена и двое детей», громко и облегченно расхохоталась. Я уехал в Москву один, но через два месяца ее направили в командировку, и она, естественно, поселилась у меня. В общей сложности наш роман продолжался около года, а потом постепенно угас — то ли Лена нашла кого-то другого, то ли еще что, но суть не в этом.

И ленинградский «котенок» и московский «котик» были весьма похожи, во всяком случае, принадлежали к одному и тому же типу, который я описал выше. Именно поэтому мне не давала покоя одна мысль — почему после месячного ухаживания за Леной я добился желаемого, а после нескольких лет ухаживаний за Алиной наши отношения, мягко говоря, не развиваются?

Ответ был на удивление прост — у Лены я был третьим любовником, то есть она уже, фигурально говоря, «испытала прелести плотской любви», а потому сопротивлялась ровно столько, сколько этого потребовали приличия.

Что касается Алины, то, призвав на помощь свое философское образование, я сделал следующий вывод: в диалектическом мире существуют крайности, между которыми находится бесконечное количество промежуточных звеньев. Так же и с женщинами — есть откровенные шлюхи и упрямые девственницы, а между ними — все остальные особи женского пола. Мне не повезло — я наткнулся на одну из крайностей в виде будущей старой девы. Она, очевидно, считает, что уступить мужчине — значит, признать его достойным себя, а какое достоинство можно найти у этих «озабоченных животных», восторгающихся ее стройными ногами, но не способных оценить тонкий душевный мир?

Ну что ж, раз мне не суждено стать примерным семьянином, предадимся творчеству…

Спустя три года после нашего знакомства с Алиной я окончательно порвал с преподаванием и перешел на положение «свободного художника», работающего за домашним компьютером. Незадолго до того, как уволиться из последнего колледжа, я затеял славную шутку.

В одной из моих групп учились две симпатичные девчонки, которые постоянно строили мне глазки, называя своим «любимым преподавателем». Именно им я и поручил отвезти цветы «любимой бабушке» и поздравить ее с Днем Святого Валентина — то есть днем всех влюбленных.

— Только не удивляйтесь, — с трудом сдерживая усмешку, напутствовал я их, вручая бумажку с адресом и букет гвоздик, — моя бабушка удивительно молодо выглядит. А это вам в качестве проездных, — и я присовокупил пару шоколадок.

Девчонки отправились по указанному адресу, а на следующий день, едва увидев меня в коридоре, начали наперебой укорять:

— Как же вам не стыдно нас обманывать, Олег Валентинович!

— Во-первых, я не обманывал, а подшучивал, а, во-вторых, как все прошло?

— Звоним мы в дверь, открывает девушка в свитере и колготках и спрашивает: «Вам кого?» Мы говорим: «Нам Алину Владимировну», а она отвечает: «Это я». Тут у нас обеих челюсти отвисли, мы стоим, на нее таращимся, наконец Светка протягивает ей цветы и говорит: «Это вам от Олега Валентиновича».

— А она что?

— Сказала «спасибо». Ее мать приглашала нас на чай, но мы отказались и поехали домой. Зачем вы нам сказали, что это ваша бабушка?

— Да ладно вам, не обижайтесь. Так вы говорите, она вас встретила в колготках? Черт, надо мне было самому ехать!

Вот на такой веселой ноте закончился пятилетний отрезок моей жизни, когда я зарабатывал на кусок хлеба преподаванием философии и прочих общественных наук, и началась моя писательская деятельность. И если в жизни с Алиной не случалось ничего особенного, — она по-прежнему работала на своей станции, училась на заочном отделении института связи и отвергала все мои предложения и мольбы, то в литературе с ней стали происходить удивительнейшие вещи…

 

5

Порой приходит в голову, что именно безответная любовь к Алине помогла мне стать профессиональным писателем. По этому поводу я даже придумал такой афоризм: «Страдание и страсть — вот две шпоры, которые пробуждают воображение художника». Во всяком случае, именно ей я обязан множеством сюжетов, сцен и эпизодов. Чего только не происходило с Алиной в моих произведениях, в подавляющем большинстве которых присутствуют черты ее внешности или особенности характера! Более того, я непременно давал своим героиням ее имя, отчество и фамилию — поскольку милее их для меня ничего не было — и отступил от этого правила лишь один раз, когда писал исторический роман из «древнеримской жизни».

Здесь я назвал ее Беатрисой и позволил себе определенную вольность, впервые изобразив обнаженной.

Однако начнем по порядку.

Первый сюжет, связанный с Алиной, пришел мне в голову после одного из тех безумств, о которых я рассказывал в предыдущей главе. Устав от душевных терзаний, я вдруг представил себе, что, если она умрет, я сразу же освобожусь от тяжкого бремени своей любви. Но стоило представить ее мертвой, как мне стало ужасно стыдно…

В рассказе говорится об одном студенте по имени Алексей, который ночами подрабатывал в морге вместе со своим напарником и, вот однажды…

«…В тот день оба студента заступили на дежурство в восемь часов вечера, и оно началось для них весьма удачно. Им тут же привезли солдата из строительной части, которого придавило плитой всего за два месяца до окончания службы. Предстояло запаять его в цинковый гроб и отправить на родину, в Пензу. После того как с этим делом было покончено и общими усилиями студентов, а также двух солдат и командовавшего ими лейтенанта гроб был занесен в машину, офицер щедро расплатился, и один из студентов тут же побежал за водкой, чтобы скрасить себе и напарнику ночное дежурство.

Устроившись в комнате отдыха рядом с телефоном, они распили первую бутылку, и тут поступил очередной вызов.

«Ну вот, — сказал Сергей, зарегистрировав звонок в специальном журнале, — совсем молодая девчонка, всего девятнадцать лет. Ее пытались изнасиловать, а у нее было слабое сердце».

«Интересно», — ответил на это Алексей, которому все было в новинку, поскольку до этого он видел только трупы стариков и старух, которых привозили из близлежащей больницы. Вскоре пришла машина, и Сергей уехал. Алексей еще выпил, побродил по комнате и случайно заглянул в регистрационный журнал. И тут его передернуло, потому что он увидел знакомую фамилию — эту девушку он любил уже целый год, в глубине души надеясь рано или поздно уговорить ее выйти за него замуж! Можно представить, что он почувствовал, когда понял, что она мертва и вскоре он увидит ее труп! Самое невероятное заключалось в том, что он вдруг испытал какое-то дикое, неожиданное облегчение. Он был так долго и безответно влюблен, все ухаживания отвергались — и вдруг объекта его любви не стало, и ему не из-за чего было больше мучиться! Алексей не мог отказаться от своей безнадежной любви — но пришла смерть и, как ему показалось, разрешила это мучительное противоречие, избавив его от любовного наваждения.

Через полчаса у ворот просигналила машина, и Алексей, слегка шатаясь, пошел открывать. Стояла безветренная летняя ночь, и в глухом тупике, где находился морг, было так тихо, как бывает только в деревне, когда не слышно даже собачьего лая. Сергей подкатил носилки, но Алексей, объяснив ситуацию, не стал ему помогать — его трясло от нервного напряжения. Отойдя подальше, он заткнул уши, чтоб только не слышать, как его напарник вместе с шофером перекладывают ее на носилки. Затем Сергей вкатил их в операционную, водитель завел мотор, а Алексей пошел закрывать ворота. Когда машина уехала и он направился через двор к зданию морга, у него подкашивались ноги и дрожали руки — он знал, что сейчас ее увидит и безумно боялся этого.

Сергей, закуривая, вышел ему навстречу.

— Да, симпатичная малышка. Я ее оставил в операционной — иди, посмотри.

Алексей кивнул и, как в тумане, вошел в двери.

Ее глаза были полуоткрыты, а на лице застыло такое удивленно-обиженное детское выражение, что он заплакал, едва взглянув. Кисти ее маленьких, изящных рук были трогательно прижаты к полуразорванному зеленому свитеру, а плотно обтягивающие синие джинсы слегка расстегнуты и запачканы землей и травой. Левая нога была обута, а рядом с правой лежала черная туфля со сломанным каблуком и полуоторванным бантиком.

(Помните, тот самый бантик, из-за которого нам пришлось возвращаться?)

Он беззвучно плакал, осторожно поглаживая ее красивые, замечательно уложенные волосы, когда рядом с ним появился напарник.

— Хватит переживать, — сказал он, — пойдем лучше помянем твою красавицу. Как мне рассказал шофер, на нее напали двое, когда она возвращалась домой. Они затащили ее в овраг рядом с дорогой, но тут их заметил милицейский патруль. Одного гада повязали, второй успел убежать, но у нее уже был приступ. И пока менты разбирались — а они думали, что она пьяна, — да пока везли в скорую…

— Уйди, — скрипнул зубами Алексей.

— А ты что, всю ночь здесь собираешься сидеть?

— Не твое дело.

— Ну и черт с тобой.

Сергей вышел из операционной, не забыв включить фиолетовый свет, убивавший микробов, а Алексей остался один, ощущая дикий стыд за то чувство облегчения, которое он испытал всего полчаса назад, когда узнал о ее смерти. Ведь тогда он подумал не о ней, а о себе — о том, что избавится от своих любовных страданий. Ему даже и в голову не пришла ужасная цена этого избавления — жизнь милой, изящной, меланхоличной девочки, которую он называл «задумчивым котиком». И только теперь, поняв, что она уже больше не засмеется, не переспросит лукаво: «Нет, правда?»; не оттолкнет, сердито поджав губы, — «не трогай меня», стало ясно, что все остальное уже просто не имеет значения. Даже представляя ее стонущей от страсти в объятиях другого мужчины — а это видение всегда распаляло его ревность и доводило до безумия, — он сейчас был готов не только простить ей все, что угодно, но и умереть, лишь бы она проснулась!

— Пусть она будет чьей-то любовницей, выйдет замуж, станет шлюхой, но пусть она оживет! — глухо стонал он, раскачиваясь из стороны в сторону и прижимая к груди ее туфлю со сломанным каблуком. Что такое все его прошлые переживания перед этим маленьким чудом, которое лежало здесь, холодное и неподвижное, и, чуть склонив голову набок, казалось, следило за ним сквозь неплотно прикрытые веки. Только теперь он понял, что настоящее горе всегда связано со смертью — и нет в жизни таких трагедий, которые бы могли с ней сравниться…

Этот рассказ вошел в мою первую книгу в качестве отдельной новеллы. Зато уже следующий роман был целиком посвящен Алине. Я представил себе, что она выходит за меня замуж, мы отмечаем свадьбу зимой, на ее квартире в Бескудникове, после чего один из моих друзей везет нас на нашу собственную квартиру в районе «Войковской». В тот момент, когда я выхожу из машины и начинаю ее обходить, чтобы открыть дверь Алине, мой приятель решает пошутить, нажимает на газ и уезжает. Я остаюсь ждать, но ни в тот вечер, ни на следующий день никто не возвращается…

Дальше начинается полудетективная история, в процессе которой выясняется, что Алину изнасиловали, причем один из насильников что-то говорил про спид, а моего приятеля убили. Впрочем, конец относительно благополучный — мы обретаем друг друга и начинаем совместную супружескую жизнь.

Сам я назвал этот роман скромно — «Середина жизни», однако в издательстве настоятельно посоветовали придумать что-нибудь «покруче». В итоге он вышел под названием «Лекарство против спида» с обложкой, на которой запечатлен момент изнасилования из первого фильма «Эммануэль».

Самой забавной сценой из этого романа была сцена нашего знакомства. То, как мы познакомились на самом деле, вы уже знаете, а теперь сравните со знакомством литературным:

«…В тот год он только начинал преподавать в институте связи и, кажется, четвертого сентября впервые вошел в аудиторию, где сидела группа «вечерников». Факультет был, что называется «женский», и из двадцати с лишним человек ребят было всего трое. Поэтому Дениса встретил веселый хор традиционных женских вопросов:

«А вы женаты?»

«А вы у нас будете экзамен принимать?»

«А сколько вам лет?»

Впрочем, его выработанная пятилетним опытом преподавания невозмутимость подействовала на них охлаждающе, и через двадцать минут каждый занялся своим делом — он прохаживался вдоль доски, медленно и отчетливо выговаривая слова, хотя никто и не думал записывать, они же резвились, как могли, — кто-то пускал бумажных голубей, кто-то читал «Московский комсомолец», одна девица слушала плейер, а на задних рядах играли в «морской бой». Короче, шум стоял такой, что время от времени ему приходилось стучать по столу:

— Ну-ка прекратите орать!

На какое-то время они стихали, но через несколько минут все возобновлялось. «Ну, погодите, голубчики, — с холодным злорадством думал он, тяготясь своей беспомощностью, — в конце лекции вы у меня попляшете!»

Алину он заметил почти сразу, подумав, что она явно самая интересная, хотя и не самая яркая. Из своего педагогического опыта Денис давно вывел общую закономерность — почти в каждой группе есть одна-две такие красавицы, что хоть на конкурс посылай, и хорошо, если пять-шесть симпатичных, задорных мордашек. Об основной массе сказать нечего — девчонки и девчонки, ну и обязательно несколько уродин, на которых он избегал даже смотреть. Самое удивительное, что именно они-то и оказывались или беременными, или замужними! Впрочем, объяснение могло быть очень простым: красавицы разборчивы, а их несчастные подруги боятся упустить первое же мужское предложение, ибо оно может оказаться и последним.

В этой группе явных красавиц не наблюдалось, зато хорошеньких, эффектно одетых девиц было не меньше половины — но что-то зацепило его именно в Алине. Может быть, то, что она совсем не обращала на него внимания и резвилась, как могла, ухитряясь болтать на все четыре стороны одновременно?

Чем ближе подходила к концу лекция, тем чаще и нетерпеливей он посматривал на часы — и то же самое делала она, постепенно пересаживаясь поближе к двери и готовясь удрать, как только прозвенит звонок. Он заметил это и решил именно ее сделать жертвой своих педагогических принципов. Когда до конца лекции осталось ровно пятнадцать минут, Денис резко прервал объяснение, взял в руки журнал и заявил, что настало время проверить, хорошо ли они его поняли. Ответом ему была мгновенная тишина. Даже та девица, что слушала плейер, почувствовала всеобщую настороженность и сдвинула наушники на затылок.

Для начала он провел перекличку, пометив точками фамилии наиболее активных бездельников. Его нетерпеливая красавица отозвалась на фамилию Дымова, а то, что она Алина, он уже запомнил для себя.

— Ну-с, — вальяжно обратился он к ней в напряженной тишине аудитории, — будьте любезны ответить на вопрос: о чем я сегодня говорил?

Она нерешительно встала, дав ему лишний повод полюбоваться своими стройными ногами, обтянутыми черными лосинами и обутыми в светло-коричневые сапожки.

— Ну, это… — и она оглянулась назад, откуда шипели подсказчики, — о политологии.

— Прекрасно. И что же это такое?

— Наука…

— О чем?

— О чем… о чем… Да откуда я знаю!

— Спасибо, — кивнул он с любезной улыбкой, — садитесь, два.

И вот тут-то, садясь на свое место на глазах у замершей аудитории, она вдруг тихо, но очень отчетливо произнесла короткое матерное ругательство, которое он никак не ожидал от нее услышать:

— Совсем о…ел.

Денис мгновенно вскинулся, скрипнул зубами, но, так и не сумев сдержаться, топнул ногой и заорал:

— Пошла вон!

Она дернулась, как от пощечины, закусила губу и, поспешно подхватив свою сумку, молча выбежала из аудитории…»

Кстати, самой Алине этот роман понравился, а однажды она порадовала меня таким звонком:

— Представляешь, еду сейчас на работу, выхожу из метро и вдруг слышу, как один из продавцов, держа в руках твою книжку, говорит приятелю: «Замечательный боевик, надо будет еще заказать»!

Я упоминаю об этом не потому, что люблю похвастаться, а лишь для того, чтобы отметить — были времена, когда ее вполне искренне радовали мои успехи!

На смену трагедии постепенно приходил скепсис — поскольку в наших отношениях по-прежнему ничего не менялось, я наливался желчью, и в итоге на свет рождались следующие эпизоды:

«…У него не было друзей, любовницы или жены, поэтому после смерти родителей он остался совсем один. Жил Балашов в коммунальной квартире, где его единственной соседкой была семидесятилетняя старая дева, чья история жизни однажды послужила ему сюжетом для очередного рассказа. Алина Владимировна Дымова когда-то считала себя умной и красивой девушкой. Насчет ума Балашов очень сомневался, хотя во избежание скандала предпочитал держать свои сомнения при себе, но на фотографиях той далекой поры его соседка действительно выглядела весьма привлекательной молодой особой. Был у нее тогда и ухажер, с которым она познакомилась в возрасте двадцати лет и который был старше ее лет на пятнадцать. Несмотря на все старания, Балашову так и не удалось толком выяснить, чем же ее не устраивал этот поклонник? То ли она надеялась найти кого-то получше, то ли не любила, а может быть, просто не замечала и не ценила стремительно уходящего времени… Их странный роман тянулся почти пятнадцать лет, в течение которых он успел жениться, развестись и снова жениться, а Алина Владимировна неожиданно осознала себя старой девой, которой уже никто, кроме местных алкашей, не интересуется…

После этого у нее резко испортился характер, и оставшаяся жизнь потекла в злобном брюзжании и мелочных придирках к окружающим, будь то сосед по квартире или случайный попутчик в транспорте. Но, в результате событий последних лет, Алина Владимировна неожиданно воспрянула духом и, словно бы обретя вторую молодость, влюбилась в лидера «Трудовой России» Виктора Анпилова. Теперь она регулярно ходила на свидания со своим возлюбленным — то есть на всевозможные краснознаменные митинги, а также коллекционировала его статьи и портреты, называя его не иначе как «Витенькой». Ее отношения к Анпилову чем-то напоминали любовь монахини к «сладчайшему Иисусу».

Балашов, избавленный этой неожиданной старушечьей любовью от постоянных скандалов, вздохнул с облегчением…»

Естественно, что под тем самым поклонником, с которым у нее был пятнадцатилетний роман, я имел в виду себя. В то время нашей истории не исполнилось и пяти лет, так что, как видите, я предсказывал с запасом.

В еще одном романе — кстати говоря, комическом боевике — я представил, что наши отношения протянутся двадцать лет, превратив ее в старую деву, а меня — в опустившегося алкоголика. По-моему, именно эта трагикомическая история оказалась самой сильной сюжетной линией данного произведения.

— Накаркаешь! — узнав об этом, сказал мне один приятель.

— Эх, если бы я умел каркать, то мы бы уже давно были женаты! — только и вздохнул я, вспомнив события, описанные в романе «Лекарство против спида».

В вышеупомянутом комическом боевике Алине и мне посвящены две главы. В первой, носящей название «О том, как старый холостяк превратился в старого алкоголика», дана «история моего падения»:

«…Оказывается, четверть века назад дядя Сережа был блестящим молодым человеком — закончил институт иностранных языков и устроился работать переводчиком в Госкомитет по телевидению и радиовещанию. Работы было много и оплачивалась она по тем меркам очень прилично, но не это погубило дядю Сережу. Когда ему исполнилось тридцать и пришла пора подумать о женитьбе, он познакомился с одной юной и стройной особой, которая была моложе его более чем на десять лет. Избалованный легкими успехами, дядя Сережа никак не представлял того, что ждало его впереди. Первые месяцы ухаживания не принесли ни малейшего успеха, хотя сам он влюблялся все сильнее и сильнее. Разъяренный неудачей и забыв обо всем, дядя Сережа приступил к длительной и основательной осаде — терпел от своей юной возлюбленной любые выходки и отвечал на них лишь нежными признаниями и всевозможными подарками. За этим занятием прошел год, потом другой, потом третий.

Жизнь продолжалась, и до поры до времени несчастная любовь не мешала карьере — дядя Сережа стал одним из лучших переводчиков Москвы, и выгодных деловых предложений у него было хоть отбавляй. Однако он уже не мог ни нормально работать, ни просто радоваться жизни. С упорством, достойным лучшего применения, дядя Сережа продолжал атаковать свою непреклонную возлюбленную. Мечтой всей его жизни — мечтой романтичной, пикантной, но недостижимой — стало желание свозить ее в Венецию и вдвоем прогуляться вечерком по площади Сан-Марко. А потом ужин в уютном морском ресторанчике, номер на двоих с видом на канал и лунная ночь… Это была бы их первая брачная ночь — и она непременно стала бы самой прекрасной ночью в их жизни! Они пили бы легкое итальянское вино и с нежным и целомудренным упоением занимались любовью.

Но увы! То, что могло бы составить счастье любой другой женщины, упорно отвергалось странной, хотя и прекрасной возлюбленной дяди Сережи, который никак не желал смириться с тем, что его венецианская мечта так и останется неосуществленной. У него складывалось впечатление, что эта самодовольная девственница не может даже себе вообразить, что какой-то мужчина посмеет забраться в ее постель, чтобы совершать там с ней непристойные, по ее представлениям, действия. Строгое воспитание, самовлюбленность и детская неприязнь к отцу, переросшая в неприятие мужчин вообще — это, знаете ли, страшные вещи…

Двадцать лет! Именно столько времени дядя Сережа верно, преданно и безнадежно ухаживал за своей возлюбленной, которая постепенно старела, дурнела и превращалась в стервозную старую деву. Естественно, что любовного напряжения, которое возникает от постоянных встреч с любимой и желанной, но абсолютно недоступной женщиной, не способна выдержать мужская психика. Сначала дядя Сережа выпивал лишь после свиданий — «чтобы снять нервное напряжение», но потом начал пить, едва вспомнив о своей жестокой и непреклонной возлюбленной. А поскольку думал он о ней каждый день, его падение стремительно ускорялось.

Сначала, за постоянные прогулы, его уволили с работы, затем перестали приглашать для синхронного перевода на просмотры, презентации и деловые встречи — он или приходил уже пьяным, или напивался в процессе работы. Денег становилось все меньше, а неприятностей все больше. Одно время выручали старые друзья из издательств, периодически подбрасывая переводы, однако, после того как пишущая машинка сломалась, а на новую денег не было, дядя Сережа опустился окончательно. Теперь он уже не стеснялся приходить к проходной телефонного узла, где все это время работала его возлюбленная — а она была инженером-экономистом — и клянчить у нее деньги на выпивку!

В сущности, она тоже была несчастной женщиной, ведь старые девы не могут быть счастливы…»

+В следующей главе наступает развязка — дело в том, что в самом начале романа дядя Сережа находит гранатомет, брошенный «крутыми» в результате неудавшегося покушения, — и вот теперь этот гранатомет должен выстрелить…

«… Два раза — и он это видел собственными глазами — его непреклонную возлюбленную отвозил домой на своей новенькой тачке какой-то старый, но очень упитанный и холеный начальник с телефонной станции. Мысль о том, что «этот жирный гад» может за какой-нибудь месяц, а то и неделю добиться того, чего он сам не смог получить и за двадцать с лишним лет, приводила дядю Сережу в неистовство. Ревность ли это была или зависть — трудно сказать, поскольку в любовных отношениях эти чувства зачастую путаются.

Подкараулив свою даму в тот день, когда она возвращалась домой одна, дядя Сережа потребовал от нее «немедленно прекратить этот разврат» и послать своего начальника как можно дальше. Естественно ответ женщины звучал так:

«Не тебе, старому алконавту, который за двадцать лет надоел мне хуже горькой редьки, указывать, как мне жить и с кем встречаться!»

И тогда отчаявшийся дядя Сережа вдруг вспомнил о спрятанном гранатомете и решил ступить на тропу войны. Сначала он задумал было разнести вдребезги новенькую машину начальника, но потом понял, что этим проблему не решишь — тот просто купит себе новую, а его посадят далеко и надолго. Другой выход напрашивался сам собой. Предварительно набравшись «для храбрости», дядя Сережа взял в руки гранатомет и сел в засаду…

Алина Владимировна Дымова шла домой после работы, когда из густых кустов, окружавших пешеходную дорожку, ведущую к автобусной остановке, вылез ее старый поклонник с продолговатым предметом в руках. Алина Владимировна не удивилась и не испугалась, а разозлилась.

— Ну, что тебе еще надо? — раздраженно спросила она. — Опять пришел клянчить на выпивку?

— Нет, — едва держась на ногах от распиравших его чувств, покачал головой дядя Сережа. — Я пришел разобраться с тобой окончательно!

— С помощью дубины? — презрительно поинтересовалась женщина.

— Это не дубина, это гранатомет… Молись, Алина, ибо сегодня ты уже будешь в Царствие Небесном!

— Пошел вон, дурак!

— И предстанешь ты перед Отцом нашим, иже еси на небеси…

— Совсем спятил?

— И спросит тебя Отче наш: «Как прошла ты жизненный путь, мною тебе отмеренный?»; и заплачут горькими слезами архангелы о нашей с тобой погубленной жизни…

— Тебя уже пора в психушку сдавать!

— И восскорбит душа твоя о неизбывной глупости твоего тела!

— Да заткнись ты!

Презрительно нахмурившись, женщина обошла дядю Сережу и двинулась дальше.

— Стой, Алина! Последний раз тебя умоляю… — дядя Сережа осекся на полуслове, смотря в спину уходившей возлюбленной. Видя, что она и не думает останавливаться, он начал действовать как сомнамбула — медленно вскинул гранатомет к плечу и, ничего не видя сквозь застилавшие глаза слезы, нажал спусковой крючок…

Разумеется, никакого выстрела не последовало, зато через мгновение сам стрелок уже лежал на асфальте с заломленными назад руками.

— Отлично сработано, старшина! — выскочив из кустов, похвалил своего подчиненного лейтенант Любомудров.

Полчаса назад в отделение милиции поступил сигнал от бдительной пенсионерки Березкиной, которая сообщила о том, «что по двору бродит в дымину пьяный местный бомж Сережа с какой-то странной штукой в руках». На этот раз доблестные стражи порядка вовремя отреагировали на сообщение внештатной осведомительницы.

— Э, дядя, да гранатомет-то дефектный и выстрелить бы не смог ни в каком случае! — осмотрев оружие, авторитетно изрек старшина. — Тут нажимай не нажимай, все равно ни хрена не вый… — договорить он не успел, поскольку в процессе беседы небрежно нажал на спусковой крючок.

Вот тут-то и грянул выстрел, а вслед за ним и мощный взрыв! Граната ушла в кусты, пронеслась сто метров и вонзилась в мощный дуб, росший посреди двора. Дуб устоял, но ураганной волной осколков с ближайших кустов были срезаны ветки, и, что самое главное, у двоих местных бомжей, приготовившихся вкусить дешевой водки, вдребезги разнесло и бутылку, и стаканы.

— А-а… вашу мать! — раздался дружный вопль чудом не задетых осколками алконавтов, вздымавших жилистые руки к безжалостному небу. — Ну чьи это, чтобы вас всех, штучки?

Алина Владимировна подходила к остановке, когда услышала отдаленный взрыв. Она вздрогнула, нахмурилась, но не стала возвращаться и поспешила к подъехавшему автобусу.

А старшина и лейтенант уже волокли дядю Сережу в «воронок», причем на все вопросы испуганных взрывом местных жителей оба милиционера отвечали одинаково:

— Террориста поймали! Готовился взорвать телефонную станцию…

Вечером того же дня лейтенант Любомудров с большим удовольствием составлял протокол задержания «террориста», подыскивая наиболее подходящие формулировки с помощью верного напарника — старшины Дубова.

— Под какой бы графой это пустить? — советовался он. — Как арест наемного киллера или как пресечение теракта, в результате которого весь район мог бы остаться без телефонной связи?

— А давай и так, и так, — благодушно советовал старшина, — и, самое главное, добавь, что при задержании преступник успел произвести выстрел из гранатомета, который, по счастью, обошелся без человеческих жертв…

— После такого случая, нас, пожалуй, в звании повысят, а то и премию дадут? — мечтал лейтенант.

— Да это уж как пить дать, — поддакивал Дубов. — И в приказе по РОВД отметят!

А в это время основательно избитый дядя Сережа сидел в одиночной камере, и по его морщинистому лицу медленно, но неостановимо текли слезы. И вспоминал он то юную и стройную девушку в джинсах, с веселым лицом и развевающимися по ветру волосами, то себя — молодого и жизнерадостного, бегущего навстречу ей с огромным букетом роз… Они так никогда и не побывали в Венеции!»

Естественно, что это далеко не все. Как видите, в моих романах с Алиной происходило множество самых разнообразных событий, и лишь одного я никогда не описывал, прекрасно сознавая, что вынести это мне будет не под силу — того, что она влюбится и изменит мне с другим!

 

6

1995 год оказался для меня на редкость удачным. В этом году в одном крупном московском издательстве должны были выйти сразу четыре моих книги, причем роман о нашей воображаемой свадьбе с Алиной — «Лекарство против спида» — сразу двойным изданием — в мягкой и твердой обложке. Одних только авансов мне хватило на то, чтобы наконец-то осуществить свою давнюю мечту — съездить за границу, а именно — в Италию. Готовясь к этому, я два года самостоятельно учил итальянский язык и достиг таких успехов, что решился на довольно смелый шаг — нашел турагентство, которое должно было сделать всего две вещи: доставить меня в страну, а также заказать и оплатить гостиницы в Риме и Венеции. Неделю — а именно столько должна была продолжаться моя поездка — я собирался путешествовать по Италии в одиночку, отдыхая от России и русского языка.

Разумеется, перед тем как идти в ОВИР оформлять загранпаспорт, я встретился с Алиной и предложил съездить в Италию вдвоем. Но она, разумеется, отказалась…

Накануне отъезда чудесным майским вечером я, как всегда, ждал ее у телефонной станции — в тот день у нее было дневное дежурство.

И вот она выходит и при виде меня очень мило улыбается.

— Что, похож я на человека, который уже завтра будет гулять по Риму? — улыбаясь в ответ, поинтересовался я.

— Не похож.

— Ты хочешь сказать: каким дураком был, таким и остался? Гм!

— А ты не боишься ехать?

— Ха, не боюсь! Не то слово — меня трясет, как в лихорадке, словно я отправляюсь не в Италию, а на тот свет и обратно. А вдруг я не вернусь, а вдруг со мной что случится? Ты будешь обо мне плакать?

— Буду, — по-прежнему улыбаясь, пообещала она.

— Вот за это — спасибо! Что тебе привезти, если я все-таки вернусь?

— Омаров!

— Ты имеешь в виду — в банке или живых?

— Живых, разумеется. Я их сама приготовлю.

— И мы их съедим за ужином при свечах, отмечая мое благополучное возвращение?

— Разумеется.

Этой в сущности пустой и дурацкой болтовней я пытался отвлечься от мыслей о завтрашнем дне. Ну действительно, легко ли человеку, который последние пять лет если и выезжал из Москвы, то лишь на дачу, вдруг отправляться в такую даль!

— Как жаль, что ты отказалась поехать вместе со мной! Вдвоем нам было бы не так страшно.

На это она лишь состроила непередаваемую гримаску и пожала плечами.

Я проводил ее до дома, и мы расстались, причем Алина по моей просьбе пожелала мне счастливого пути по-итальянски:

— Buon viaggio!

Как чудесно звучал изумительный итальянский язык в любимых устах любимой девушки!

На следующее утро мой друг Никита отвез меня на своих «Жигулях» в «Шереметьево-2», и уже здесь, в ожидании посадки, я начал пить — пока только пиво.

Волнение было слишком велико, тем более, что Никита вскоре уехал, а я остался вместе со своими спутниками: худенькой некрасивой женщиной по имени Марина — владелицей туристической фирмы, и молодой супружеской парой — ее сотрудниками. Естественно, что в самолете я продолжал «снимать стресс», налегая на сухое американское вино в до обидного маленьких бутылочках.

Все свои впечатления, вплоть до мельчайших деталей, я немедленно заносил в блокнот — собирал материал для будущего романа. И этих впечатлений становилось все больше и больше…

Мы прилетели в Римини, вышли из здания аэропорта и подошли к микроавтобусу, возле которого нас ждал водитель-итальянец.

Первое слово, произнесенное мной по-итальянски на итальянской земле было «lа farfalla» — бабочка. Именно бабочка сидела на капоте микроавтобуса, а итальянец осторожно снял ее и отпустил.

Первое по-настоящему итальянское впечатление я получил от придорожной забегаловки, у которой мы остановились через два часа езды. «Подумать только, — не уставал поражаться я, — это я, Олег Суворов, нахожусь в Италии среди настоящих живых итальянцев и пью пиво!»

Конечным пунктом нашего путешествия был прибрежный городок Торторетто, раскинувшийся вдоль шоссе на Адриатическом побережье. Хозяйка гостиницы, приветливая пожилая итальянка, охотно поменяла мне доллары на лиры, и сразу же после ужина мы вчетвером отправились гулять по городу. Впрочем, мои спутники скоро вернулись обратно в гостиницу — завтра им предстояло рано вставать и ехать покупать машину. Отправить в Рим они меня обещали днем, сразу после своего возвращения.

Итак, я остался один, прошел весь городок, заходя в каждый третий бар и спрашивая неизменное «una birra». Лишь утомившись окончательно, я вернулся в гостиницу и почти сразу заснул.

Проснулся я поздно, часов в одиннадцать. Приняв душ, побрившись и одевшись, я спустился вниз, вежливо поздоровался с хозяйкой и поинтересовался, когда должна вернуться Марина. Оказалось, в час дня.

Прямо из холла гостиницы, не выходя на улицу, я перешел в кафе.

— Добрый день, — приветствовал меня скучавший за стойкой молодой итальянец.

— Добрый, — машинально отвечал я. — Вы говорите по-русски?

Он улыбнулся, отрицательно покачал головой, и мы перешли на итальянский.

— Хотите позавтракать?

— Да, пожалуй.

Я вышел на улицу и сел за столик. Через минуту передо мной появилась плюшка, крошечный пакетик с джемом и чашка кофе. Я вяло пожевал плюшку, отпил пару глотков, а затем встал с места и вернулся в кафе.

— Дайте-ка мне лучше пивка, — сказал я парню.

— Какого желаете?

— Начнем с «хайнекена», а дальше видно будет.

Черт возьми, для меня все было настолько интересным, что я смотрел во все глаза и слушал во все уши. Вот напротив кафе притормозила роскошная тачка — у нас на таких ездят банкиры, — из которой вышла симпатичная молодая итальянка и направилась к ближайшему дому. А вот за соседний столик присаживается компания из трех итальянцев и начинает бурно обсуждать какие-то деловые бумаги, разложив их на столе. Один из них — молодой красавец, по виду типичный мафиози, — подходит ко мне и, вежливо улыбаясь, просит прикурить.

Все это, конечно, ерунда, но это были первые впечатления, поэтому они до сих пор отчетливо сохранились в моей памяти.

Перепробовав пять сортов пива, я вновь вернулся к стойке и поинтересовался у Джованни — за то время, что он меня обслуживал, мы уже успели познакомиться, — что пьют в Италии?

— Аква, — сказал какой-то итальянец, стоявший рядом, после чего все присутствующие заулыбались.

— Ну нет, — заявил я и, запинаясь и подыскивая слова, попытался выдать сложную фразу: — Вода хороша для уток, а не для людей.

Судя по улыбкам, меня все-таки поняли.

Настало два часа дня, а Марины все не было. Мне надоело торчать на одном месте, и я вновь отправился гулять по городу, периодически «дозаправляясь» пивом. В один из таких моментов я зашел в кафе с огромной террасой, с которой можно было выйти прямо на пляж. Погода прохладная, поэтому и на побережье, и в кафе было совершенно пусто. Сначала я взял бокал пива и пошел было на террасу, но вскоре заскучал и вернулся к стойке.

Молодая, полная и некрасивая официантка сидела за столиком и что-то читала. Я подсел и вежливо поинтересовался, нельзя ли с ней поговорить, поскольку «мне очень нравится итальянский язык». Она охотно согласилась, и мы начали болтать.

Оказалось, что она студентка, учится на ветеринара, живет в соседнем городке, а здесь только подрабатывает. При этом у нее есть жених, который регулярно возит ее с работы домой.

— А я русский писатель, — не преминул похвастаться я. — И в Москве у меня есть любимая девушка. А сейчас я поеду в Рим…

Вернувшись в гостиницу, я обнаружил, что Марины по-прежнему нет, зато хозяйка предложила мне пообедать. Стоило мне сесть за стол, как в ресторан вошли трое моих спутников.

— Ну и как? — первым делом поинтересовался я. — Когда я наконец поеду в Рим?

— Сразу после обеда, — пообещала Марина. — Правда, машину мы сегодня купить не смогли, поэтому придется отправить тебя с одним из моих знакомых…

Едва пообедав, я побежал в номер, лихорадочно собрал вещи и бросился вниз. Действительно, у входа стоял весьма симпатичный «пежо», за рулем которого сидел лысоватый коротышка лет сорока пяти. Наскоро попрощавшись с Мариной и ее спутниками, я сел в машину, и мы тронулись с места.

Если посмотреть на карту, то легко увидеть: чтобы доехать из Торторетто в Рим, надо пересечь поперек весь Аппенинский полуостров. Этот путь, хотя и занимает около четырех-пяти часов, но на хорошей машине да по отличным дорогам совсем необременителен. Поэтому, когда мы приехали в Рим, я еще был как огурчик.

Однако стоило нам оказаться в гостинице, как меня настигло серьезное потрясение. Во-первых, номер был не оплачен, хотя и заказан почему-то аж на пять дней; во-вторых, мой «водила» вдруг вздумал предъявить мне счет на 200 тысяч лир!

За гостиницу я, скрепя сердце, заплатил, но платить водителю отказался, заявив:

— Сам разбирайся с этой Мариной! — помянув владелицу турфирмы непечатным русским словом.

Затем я поднялся в номер, повалялся на постели, покурил, немного успокоился и собрался с мыслями. Было около восьми вечера, и сознание того, что я нахожусь в Вечном городе, совсем рядом с его знаменитыми памятниками побуждало к немедленным действиям. Впрочем, памятники лучше отложить на завтра, а сегодня…

Переодевшись, я спустился вниз и без обиняков поинтересовался у портье — типичного представителя «лиц арабской национальности»:

— Где тут у вас рагацци?

Он хитро улыбнулся и сделал вид, что не понимает, о чем я говорю.

Тогда я спросил по-другому:

— Где тут у вас гуляют? — и сразу услышал ответ:

— Пьяцца Испании.

Поблагодарив, я вышел из гостиницы и направился к станции метро, благо она находилась через дорогу, в здании железнодорожной станции.

До площади Испании оказалось недалеко, однако, выйдя из метро и немного пошатавшись в толпе, я откровенно заскучал. Здесь были одни иностранцы — супружеские пары, старики, неизменные японцы со своими фотоаппаратами.

И тут вдруг я ощутил настоятельнейшую потребность позвонить Алине! Разница с Москвой составляла два часа, поэтому там должно было быть уже около двенадцати. Конечно, она могла лечь спать, ну да ничего — я же не из Реутова буду звонить, а из Рима!

Зайдя в первое попавшееся кафе, я обратился к молодому бармену с просьбой узнать для меня «префиссо да Моска» — то есть код Москвы.

— Хочу позвонить любимой русской девушке, — пояснил я, на что он понимающе кивнул и дружелюбно улыбнулся.

Через пару минут он вручил мне бумажку с кодом и разменял деньги. Я поблагодарил, подошел к телефону, висевшему на стене, выложил на полочку столбик монет в пятьсот лир и призадумался.

Эх, Алина, как же безумно мне тебя не хватает! Три года я за тобой ухаживаю, и все без толку. Ну почему, почему ты отказалась от этого чудесного путешествия? Неужели только из опасения совместной постели? Что-то ты скажешь, услышав меня из такой дали…

Закурив, я набрал номер и терпеливо переждал череду различных гудков. Ну вот наконец и ответили. Кажется, это ее отец.

— Добрый вечер, Алину будьте добры.

— А ты знаешь, который час?

— Разумеется, но я звоню по межгороду…

— А кто ты такой?

Проклятие! Меня настолько злил ее отец, обращавшийся исключительно на «ты», хотя мы не были знакомы и даже никогда не видели друг друга, что на этот раз я не сдержался.

— У меня сложное имя, поэтому, боюсь, вы его не запомните.

— Ничего, я постараюсь.

— В таком случае, меня зовут Гиясаддин Абу-ль-Фахт ибн-Ибрахим. (Это было полное имя знаменитого Омара Хайяма).

— Минуту.

Даже в трубке было слышно, как он закричал:

— Аля, тебе какой-то турок звонит!

— Алло, — послышался такой сонный и такой милый голосок, что я мгновенно растаял от любви.

— Привет.

— О, это ты…

— А ты думала — Марчелло Мастроянни? Я, между прочим, звоню из Рима. Точнее сказать, — с площади Испании. Помнишь, я тебе говорил, что в тебе есть что-то ангельское? Теперь я понял что — рост! Ростом ты как раз с ангела. Впрочем, это не мое выражение, а О'Генри…

— Ты уже пьян?

— Что значит «уже»? Вот это мило! По-твоему я поехал в Италию только для того, чтобы не просыхать? Я трезв, как бархатисто-черное итальянское небо. Кстати, какая там у вас в Бескудниково погода?

— Плохая. Холодно и дождь.

— Зато надо мной светит изумительная итальянская луна. Знаете ли вы итальянскую ночь? О, вы не знаете итальянской ночи! Тиха итальянская ночь. Прозрачно небо, звезды блещут. Луна спокойно с высоты над всей Италией сияет…

— Короче, а то я хочу спать.

— Не жалеешь, что не поехала?

— Нет.

— Счастливая! Вот теперь я понял, что счастлив лишь тот, кто никогда и ни о чем не жалеет. А ты знаешь, чего не хватает мне для полного счастья?

— Догадываюсь. Смотри все деньги не пропей, а то вернуться будет не на что.

— А ты меня ждешь?

— Вот еще!

— Тогда зачем мне возвращаться?

— Ну и оставайся. Найдешь себе итальянку…

— При чем тут итальянка, если для счастья мне не хватает именно тебя?

— Почему?

Ответить я не успел, поскольку нас вдруг разъединили. Да это и хорошо, ибо, как ответишь на такой вопрос? Почему в Москве мне не хватало Италии, а в Риме не хватает Алины? Что это за дьявольское проклятие, наложенное на род человеческий — вечно желать того, чего в данный момент не имеешь? И как объяснить тот удивительный факт, что женское упрямство порой желаннее женской красоты?

Недавно в России отмечали пятидесятилетие победы в Великой Отечественной войне. Забавно — сейчас мне уже тридцать пять и, если я все-таки сломлю упрямство Алины, то уж наверняка не доживу до пятидесятилетия своей скромной победы…

Задумавшись, я вышел из кафе и направился куда глаза глядят. Примерно через час я вышел на какое-то шоссе, почувствовал себя усталым и решил поймать тачку.

Российская привычка взяла свое — встав на обочину, я принялся махать рукой, но, разумеется, никто не остановился. Тогда я вспомнил совет из путеводителя по Италии, добрел до ближайшего отеля, вошел в пустынный холл и попросил у портье вызвать такси.

Затем опустился в кресло, но не успел даже выкурить сигарету, как снаружи подъехала машина. Я вышел, сел рядом с водителем и вдруг с ужасом понял, что забыл название гостиницы! А ведь специально на этот случай я брал визитную карточку отеля, но, когда переодевался, оставил ее в номере!

— Миа алберга е вичино ферровия, — сказал я таксисту. («Моя гостиница находится возле железной дороги»).

Он кивнул и, не задавая лишних вопросов, тронулся с места. Через двадцать минут я оказался на единственном в Риме железнодорожном вокзале!

Да, вот это уже было настоящее приключение — я, полупьяный, стою на римском вокзале и не знаю, что делать дальше. Время уже десять минут второго, а метро работает только до двенадцати. Впрочем, ни страха, ни сомнений не было — ведь это же моя любимая и долгожданная Италия, где со мной просто не может случиться ничего скверного!

Действительно, не успел я выкурить очередную сигарету, как ко мне приблизился какой-то мужик — итальянец средних лет — и поинтересовался, нет ли у меня проблем.

— Забыл название гостиницы, — улыбаясь, пояснил я. — Помню только, что она находится возле железной дороги и какой-то станции метро.

— Садитесь, поищем, — предложил он.

Я кивнул головой и сел в его машину — небольшой белый «фиат». И тут, стоило ему тронуться с места, меня осенило — я вспомнил название гостиницы.

— Отель «Джемини», — сказал я водителю, хлопая себя по лбу.

— Va bene, — кивнул он.

Не прошло и десяти минут, как мы были на месте…

Однако я уже настолько разгулялся, что, несмотря на поздний час — половину второго ночи — и безумный день, спать мне совершенно не хотелось. Поэтому я обратился к водителю с тем же вопросом, с которым раньше обращался к портье:

— А где тут у вас рагацци?

— Нет проблем, — ответил он, снова заводя свой «фиат».

Десять минут — и мы уже едем вдоль какой-то улицы. Я высунулся в окно и принялся высматривать уличных женщин, бродивших по тротуару. Однако на первый взгляд мне так никто и не приглянулся, тем более, что подавляющее большинство из них были цветными. Мы как-то очень быстро сделали круг и снова вернулись к гостинице.

— Давай повторим, — попросил я, но тут водитель начал нудить: дескать, пора домой, а то у меня молья, фильи (жена, дети).

— Ничего страшного, мы быстренько объедем их еще раз, и тогда я уж точно кого-нибудь выберу.

Он нехотя тронулся с места, и вскоре мы вновь оказались на знакомой улице.

На этот раз я высмотрел себе белую девицу, вылез из «фиата» и подошел к ней. Водитель не стал уезжать, дожидаясь окончания моих переговоров.

— Буона сера.

— Буона сера.

— Ке коста уна нотте?

— Чинквеченто милли лири.

Я призадумался и подсчитал — по нашим неденоминированным деньгам выходило полтора миллиона.

— Да ты что, мать, охренела? — спросил я по-русски, глядя в ее нахальные глаза.

— Если дорого, то иди спать, козел! — на столь же чистом русском языке ответила мне проститутка.

— Ох и ни хрена же себе! — изумился я. — Ты что, из России?

— Нет, из Белоруссии. Из Минска.

— А, ну-ну. — И, не говоря больше ни слова, я вернулся в машину. Не хватало мне ехать в Италию, чтобы разоряться здесь на тех же путан, которых мне и дома хватает! Не для того я сюда ехал, черт подери!

Впрочем, на этом мои сексуальные приключения не закончились. Вернувшись в гостиницу и поднявшись в свой номер, я включил телевизор. Напоминаю: это был 95-й год, и те программы, которые тогда шли по итальянскому телевидению, на российском появились на пару лет позже.

На одном из каналов поочередно показывали чудных красоток в нижнем белье, причем каждая томно болтала по телефону. А вверху экрана приводился номер телефона и мигала надпись: «Только для взрослых».

И тут мне, очевидно спьяну, пришла в голову идиотская мысль — я вообразил, что итальянский секс-сервис достиг таких высот, что можно не шататься по улицам, чем я только что занимался, а высматривать красоток по телевизору и, соответственно, заказывать прямо на дом.

Придя к этому дурацкому выводу, я набрал один из номеров и, когда мне ответил молодой женский голос, четко продиктовал адрес гостиницы, сверяясь с визитной карточкой. Дальше началась неразбериха: девица мне что-то объясняла, а я упрямо продолжал настаивать на ее приезде, недоуменно интересуясь, «перке» (почему) она не хочет? Наконец до моего изрядно захмелевшего сознания дошли два слова «миа лавора» и «пар-ларе». Только тут я наконец сообразил, что это так называемый «секс по телефону», и с досадой бросил трубку. О том, в какую сумму мне обошелся этот разговор, скромно умолчу.

Итак, несмотря на все мои усилия, римские поиски сексуальных приключений оказались тщетными. Но самое смешное состояло в том, что, вернувшись домой, я прочитал в газете историю про российских паломников. Кажется, они были католиками и приехали поклониться папе римскому, а российская турфирма, которая организовывала им эту поездку, поселила их в римской гостинице, которая на самом деле была завуалированным публичным домом. Черт возьми, надо было ехать паломником!

По возвращении в Россию меня ждало второе из трех главных событий моей жизни, а именно выход первой книги. Естественно, я тут же позвонил Алине, и она пригласила меня в гости.

Надо сказать, что она делала это лишь тогда, когда у нее никого не было дома, причем главной причиной тому была не мать — с этой дамой я был знаком и неоднократно ее видел, — а отец, отношения которого с женой и обеими дочерьми — у Алины была старшая сестра по имени Марина — были, мягко говоря, сложными.

Возможно, в той неприступности и неприязни к интимным отношениям и супружеству, которые неоднократно и в разных формах демонстрировала моя жестокая возлюбленная, сказывались ее детские комплексы — любовь к матери и нелюбовь к тирану-отцу. И хотя я неплохо разбирался во фрейдизме, но во всех ее комплексах сам черт ногу сломит…

Первый раз я побывал в квартире Алины еще в первый год нашего знакомства. Это было летом, родители жили на даче, а они с сестрой скучали одни. Я взял с собой своего старинного приятеля — красавца и записного бабника по имени Андрей, и мы отправились «по девочкам».

Так я впервые увидел Марину — милую, чуть полноватую девушку с добрыми глазами, весьма мало похожую на свою младшую чертовски стройную сестру.

Самое смешное, что мы оставались у них до шести утра, но занимались всякой ерундой — смотрели телевизор, выпивали, играли в карты. Мой приятель, которому я обещал нечто иное, был весьма разочарован. Тем более, что он давно был женат, имел дочь, и за подобную ночь вне дома ему предстояло держать суровый ответ перед женой.

Однако свое разочарование он вздумал возместить весьма гнусным образом — через какое-то время позвонил Алине и предложил встретиться. Ее старшая сестра ему, разумеется, не приглянулась. Алина от встречи отказалась, зато пересказала их разговор мне, после чего я в категоричной форме потребовал «оставить эти гнусные попытки соблазнить моего котика!» Андрей осознал всю неприличность своего поведения и раскаялся.

Итак, я был у нее в гостях всего второй раз в жизни. Алина встретила меня очень по-домашнему — в одном халате и шлепанцах на босу ногу. Впрочем, даже в таком виде она была чертовски мила и возбуждала меня не менее сильно, чем в обтягивающих джинсах.

Мы прошли на кухню, где она занялась каким-то рукоделием, а я принялся рассказывать о своих итальянских похождениях, виртуозно избегая самых пикантных подробностей.

— А у меня в семье тоже произошло одно интересное событие, — вскользь заметила она, когда мой рассказ был закончен. — Моя сестра вышла замуж.

— А за кого? — немедленно полюбопытствовал я.

— За водителя автобуса.

— То есть как это?

— А что тут непонятного? Однажды она возвращалась домой из гостей и стояла на остановке. Вдруг подкатывает совершенно пустой автобус, водитель говорит: «Садитесь, девушка, я вас до самого дома довезу». Она села, они познакомились, полгода он за ней ухаживал, и вот на днях поженились. Меня еще заставили на рынок ездить, продукты им на свадьбу закупать. Они женятся, а Алина им кур покупай, — очень смешно пожаловалась она. — Кстати, ей уже рожать через шесть месяцев.

— Да ну? Быстро же твоя сестра действует, ничего не скажешь. Что же мы тогда с тобой тянем, а?

— Ну, она же его любит, а я тебя нет.

— А почему? Если можно полюбить водителя автобуса, то почему нельзя полюбить писателя? Кстати, вот моя книга.

— Да, я вижу. Но ведь от профессии это не зависит…

— А от чего зависит? — Я начал по-настоящему волноваться. — Ну, котик, в конце концов, ты же сама признавала, что из меня получится прекрасный муж!

— Ну и что? Я, может, не себя имела в виду.

— Да я-то больше ни на ком, кроме тебя, не женюсь!

— Почему ты в этом так уверен?

— Да потому, что я люблю только тебя и никто мне больше не нужен. Там, в Италии, я понял это особенно отчетливо. Могу тебе даже больше сказать: у меня в жизни были три главных мечты — съездить в Италию, стать писателем и жениться на любимой девушке. Как видишь, в этом году две мечты уже стали реальностью, и осталась только одна…

— А что ты будешь делать, если и она воплотится?

— Что делать — не знаю, зато знаю, что я буду чувствовать — счастье!

— Ты в этом уверен?

— Разумеется.

— А если я превращу твою жизнь в ад и начну тебе изменять?

— Зачем? Тем более, что самый страшный ад — это невозможность добиться желанной цели. Кроме того, ты просто не сможешь устоять перед моей нежностью, любовью и заботой… — Я так разволновался, что вскочил с места и начал расхаживать по кухне, с каждым кругом подбираясь к Алине все ближе и ближе. — Ты знаешь, я даже понял, куда надо ехать в свадебное путешествие.

— Куда?

— В Венецию! Более прекрасного города не существует. Я был им настолько потрясен, что моя мечта жениться на тебе слилась с мечтой провести медовый месяц именно там. Эх, черт возьми, да после этого можно и умереть спокойно, зная, что ничего более прекрасного и быть не может! Соглашайся, любовь моя, тем более, у меня скоро выходят еще три книги, и денег нам вполне хватит! — Ради вящей убедительности, я упал перед ней на колени.

— Встань немедленно!

Я попытался поцеловать ее в нежную щечку.

— Отстань, щекотно!

— И только-то?

— Не трогай мой халат!

— А зачем мне его целовать, ему от этого приятней не станет…

— Мне тоже!

— Алина, ну выходи за меня замуж!

— Совсем одичал в своей Италии! — возмущенно воскликнула она, вскакивая с места. — А ну-ка возьми себя в руки, не то я тебя сейчас выгоню!

— Да нам все равно уже скоро уходить, — уныло заявил я, глянув на часы. — У тебя же ночная смена.

— Тогда сиди здесь, а я пошла одеваться.

— Можно тебя сфотографировать за этим процессом?

— Еще чего!

Я сфотографировал ее в тот момент, когда она, уже полностью одетая, выходила из своей комнаты. На пленке, которую я отснял в Италии, оставался последний кадр. Увы, но, как выяснилось при проявлении, пленка оказалась полностью засвеченной — наверное, это произошло в тот момент, когда я проходил таможню. Впрочем, по сравнению с отказом Алины последовать примеру сестры, это была совершенно ничтожная неудача 1995 года.

 

7

Как ни странно, но после вышеописанных событий мои отношения с Алиной стали улучшаться. Мы регулярно встречались, ходили во всевозможные рестораны и кафе, нередко перезванивались, а однажды я даже удостоился из ее уст звания «самого большого друга».

Спустя полгода ее сестра родила ребенка, и мы навестили ее в роддоме, а затем, когда она уже вышла оттуда, пару раз побывали у нее в гостях. Об одном из таких посещений стоит рассказать особо, ибо именно тогда Алина вновь меня поразила — и вновь не самым приятным образом. Тогда же мне пришло в голову странное сравнение: женщины чем-то напоминают милицейских сержантов. В зависимость от первых мы попадаем, когда в них влюбляемся, в зависимость от вторых — когда напиваемся. И в том, и в другом случае нас подвергают самому унизительному обращению, а малейшая попытка возмутиться пресекается гнусными угрозами.

После замужества сестра Марина переехала жить к мужу — тому самому водителю автобуса, который на пару со своим приятелем купил грузовик и стал работать по заказам. Квартира находилась в старом и довольно обшарпанном доме, неподалеку от «Тимирязевской», зато была трехкомнатной. Одну комнату занимала мать, в другой тихо пьянствовал алкоголик-отец, в третьей жила Марина с мужем и ребенком.

Муж ее был хорошим парнем — классическим работягой, начавшем «шоферить» после армии, с мускулистой фигурой, которой я невольно завидовал — у самого меня уже отросло изрядное брюшко.

Сначала мы пили пиво на кухне в следующей компании: я, муж Марины, сама Марина, Алина и ее подруга. Затем вышли покурить на лестничную площадку, да так там и остались, затеяв следующую игру: надо было по очереди вытаскивать из пакета вырезанные из газет заголовки и читать их вслух, предваряя фразой: «У меня в штанишках…»

Например:

«У меня в штанишках… Старый конь, который борозды не испортит», или «У меня в штанишках… Новая стройка Лужкова» — ну и так далее.

Честно сказать, я довольно быстро заскучал и даже предложил разнообразить вводные предложения, например: «Я без ума от…», однако мое предложение было отвергнуто, и вся честная компания продолжала искренне потешаться над каждым вытащенным заголовком.

Наконец они закончились, Марина принесла гитару, и они на пару с сестрой запели одну из моих любимых песен: «Ой, да не вечер, да не вечер…»

К сожалению, дослушать до конца мне не удалось — снизу поднялся лифт, из которого вывалилась компания из четырех парней. Это были приятели мужа Марины, зашедшие «на огонек» с большой бутылкой водки. Все расселись на ступенях лестницы, ведущей на чердак, после чего начался тот бессмысленный разговор, воспроизвести который я не в состоянии, тем более, что не столько слушал, сколько размышлял, поглядывая на Алину.

В тот вечер она была чертовски мила и соблазнительна — обтягивающие джинсы, белый свитер, распущенные волосы, накрашенные глазки и чуть тронутые помадой розовые губки.

Разумеется, все немилосердно курили, так что от табачного дыма начинали слезиться глаза. Разумеется и то, что на Алину посматривал не один только я, но, даже несмотря на ее вполне естественное в подобной ситуации кокетство, меня мучила не ревность, а совсем другое чувство…

Я вдруг представил себе свое будущее — предположим, мне удалось уговорить Алину выйти за меня замуж, но что за жизнь была бы мне тогда уготована? Вот такие вот посиделки в подъезде, в компании; мягко говоря, неинтересных мне людей?

Предположим, я продолжал бы прилично зарабатывать и предлагал ей поездки за границу — посмотреть самые прекрасные города мира, — но каждый раз она упорно тянула бы меня к своей тетке в Ивано-Франковск, где было пыльно, скучно и жарко.

Или еще — наступает суббота, я предлагаю ей сходить в приличный ресторан или к собственным друзьям, но нет, моя юная жена тащит меня к своим подругам, и я вынужден часами выслушивать их болтовню или курить вместе с мужьями этих подруг на грязных, обшарпанных кухнях, терпеливо дожидаясь, когда наконец последует команда «домой».

Короче, главная странность ситуации состояла в том, что я непременно пытался бы устроить своей жене красивую и интересную жизнь, но ни одна из рисуемых мной картин не смогла бы захватить ее воображения!

Возлюбленные еще имеют право быть странными, но горе человеку, которому достается странная жена! А когда эта странность соединяется со стервозностью, — этого в Алине тоже хватало, так что у меня неоднократно возникало желание стукнуть ее чем-нибудь мягким, но противным, вроде дохлой кошки, — ссоры неизбежны.

Черт возьми, но ведь и жить без нее я тоже не мог!

Сам я больше всего на свете ненавидел именно будничность и обыденность, привычную обстановку и надоевший городской пейзаж, а потому, в отличие от нее, так неистово стремился сменить однообразную жизнь. Впрочем, у обыденности есть одно преимущество — она позволяет скользить по поверхности жизни, не задумываясь ни о прошлом, ни о будущем, а лишь равнодушно переваривая настоящее. В обыденной жизни наше «я» дремлет, пробуждаясь лишь в самых критических ситуациях и начиная жадно впитывать каждое мгновение, каждую мысль, каждое ощущение.

Да, приходилось признать, что, несмотря на многолетнее знакомство, я все еще не понимаю Алину, однако это нисколько не влияет на мое желание увидеть ее своей женой! Это была единственная неосуществленная мечта, которая не давала мне спокойно работать, отравляла мое существование сладким ядом неудовлетворенных страстей и постоянной ревностью…

И вдруг произошло нечто такое, что всего на один вечер, всего на несколько часов, но заставило меня поверить в возможность долгожданного чуда!

У Алины была близкая подруга, с которой они учились в одной группе. Звали ее, как и сестру, Марина. Это была разведенная молодая женщина из подмосковного городка Долгопрудный с красивыми чертами лица, хорошей фигурой, но ужасно безвкусной манерой одеваться. Поскольку они обе учились на заочном, Марина приезжала в Москву лишь на период сессии и жила в общежитии, которое, как и сам институт, находилось в пяти минутах ходьбы от моего дома.

Естественно, что они нередко заходили ко мне пообедать или развлечься, а я делал им курсовые и помогал на экзаменах.

Например, во время экзамена по английскому я дежурил под дверью аудитории со словарем наготове. Стоило преподавательнице дать задание всей группе и выйти, как я ворвался внутрь и принялся лихорадочно переводить текст Алины, от волнения совершая массу непростительных ошибок. За Алиной последовала Марина, затем еще кто-то, а в итоге вся группа наперебой кричала: «Переведите мне, переведите мне!» Я едва успел унести ноги до возвращения преподавательницы.

С философией было еще проще — на кафедре работала одна моя знакомая дама, к которой я подошел с зачеткой Алины, и та без звука нарисовала там «отлично».

Марина была смешливой девушкой, любившей авантюры, и я частенько, но иронично с ней заигрывал. Однажды она первой сдала экзамен и вышла в коридор, где в ожидании Алины прогуливался ваш покорный слуга. Дверь в аудиторию осталась открытой, так что мы оба могли видеть нашу милую подругу, сидевшую над билетом. Уловив момент, когда Алина подняла голову и посмотрела на нас, я нежно обнял растерявшуюся Марину и поцеловал в щеку. Алина по достоинству оценила «шутку юмора» и прыснула со смеху.

Забавно, что эта самая Марина не избежала попадания на страницы одного из моих романов, причем, поскольку я относился к ней совсем иначе, чем к Алине, она стала героиней двух сексуально-комичных эпизодов. В первом из них мой любимый сыщик Гунин проникает в квартиру разыскиваемого им человека и застает там следующую сцену:

«…Огромная мужская спина была покрыта пятнами густой черной шерсти, что делало ее похожей на шкуру леопарда, а на плечах энергично приплясывали толстые женские пятки. Звуки, издаваемые мужчиной, походили на яростное хрюканье кабана, а вот женщина, явно подражая героиням порнофильмов, использовала и членораздельную речь: «Да, да!», «Еще, еще!»

И тут Гунин, впервые за долгое время, попал в тупик. Ну вот что ему сейчас было делать — прервать этот упоительный половой акт в самом разгаре или дожидаться его естественного окончания? А как долго он может продолжаться — ведь мужик, судя по всему, могуч и крепок…

Тук-тук-тук, — подполковник постучал в дверь и, зайдя в комнату, вежливо поинтересовался:

— Простите за нескромный вопрос, но я бы хотел узнать, как скоро вы закончите?

Мужчина замер, а женщина ойкнула, после чего мгновенно наступила тишина. Затем он неуклюже свалился с дивана и, не оглядываясь на Гунина, бросился к столу и принялся шарить по нему руками, перебирая ворох одежды.

— Э, нет, это вы бросьте, — весело заметил сыщик, — я в любом случае успею выстрелить первым…

— Что вы, не стреляйте! — растерянно пролепетал мужчина. — Я ищу свои очки!

Действительно, водрузив на нос очки в черной роговой оправе, он медленно повернулся к Гунину. Это был крупный и высокий седовласый джентльмен. Даже без одежды он имел бы весьма импозантный вид, если бы не явный испуг и не мужское достоинство весьма внушительных размеров, продолжавшее упруго раскачиваться в припадке неутоленного вожделения.

Женщина казалась вдвое моложе — на вид ей было лет двадцать пять, черноволосая, смуглая, весьма красивая, хотя и несколько толстоватая. Вытирая вспотевшее красное лицо и небрежно прикрывшись одеялом, она с любопытством посматривала на подполковника. В комнате пахло примерно так же, как в спортзале после усиленной тренировки команды самбистов.

— Кто вы? — требовательным тоном спросил Гунин.

— Я… я, это самое… Геннадий Анатольевич Гюрзанов… председатель независимого профсоюза работников народного образования…

— А я Марина Шнуркова, — попросту отрекомендовалась девица, томно потянувшись за сигаретами и обнажив при этом свои пышные «арбузные» груди. — Кстати! — вдруг заявила она, выпуская в потолок струю дыма. — А ты кем будешь, папаша, и откуда ты здесь нарисовался?

— Я, дочка, подполковник Гунин из частного сыскного агентства «Мартис»…

— Ну и что? — окрысилась девица. — Плевать я хотела на твое сраное агентство. По какому праву ты нас допрашиваешь и мешаешь трахаться? Что-то я не слышала о том, чтобы частным сыщикам было разрешено врываться в чужие квартиры!

В ее словах был определенный резон, и оба мужчины это осознали. Гюрзанов прекратил одеваться и вопросительно посмотрел на подполковника. А девица, почувствовав свою правоту, окончательно распоясалась.

— А ну, Гена, раздевайся обратно и давай продолжим, — коварно улыбаясь, скомандовала она, и, показав Гунину язык, внезапно откинула одеяло и широко раздвинула толстые ляжки.

От вида ее пышных прелестей подполковник не то чтобы смутился, но почувствовал, что находится на грани поражения, за которым может последовать постыдное бегство.

— Последний вопрос, — уже не требовательным, а даже каким-то просящим тоном обратился он к мужчине: — Где в данный момент находится Дмитрий Князев и как я могу его найти?

Ехидная девица немедленно сделала непристойный жест, который должен был служить очевидным ответом на оба поставленных вопроса…»

* * *

Во втором эпизоде (кстати, навеянном рассказом Алины о том, как она красила у себя дома сиденье унитаза!) Гунин вновь посещает знакомую пару, на этот раз вполне легально, и застает громкий скандал:

«— …Однако, друзья мои, — непринужденно заговорил полковник. — Я вижу, вы уже совсем освоились — орете на весь подъезд.

— Да это все он, — тут же окрысилась Марина, кивая на своего сожителя, — достал меня своей нелепой ревностью.

— Нелепой? — мгновенно возмутился тот. — А у кого задница была белой?

— Минутку, — вмешался Гунин, видя, что девица снова открывает рот. — Но, насколько я знаю, белый цвет для вышеназванной части тела является вполне естественным.

— Вот, сразу видно умного человека, — тут же согласилась она. — Да вы проходите, Николай Александрович, что мы в прихожей-то…

Гунин разделся, повесил свой кожаный плащ на вешалку и прошел в комнату.

— Итак? — спросил он, присаживаясь в кресло. — О чем спор?

…Чем дальше Гунин выслушивал их историю, тем более откровенно улыбался.

Оказывается, все началось буквально на следующий день после их водворения в этой квартире.

— Я пошла по магазинам, — рассказывала Марина, гневно сверкая глазами, — а этот бугай, вместо того чтобы заниматься своими делами, вздумал устроить за мной слежку.

На улице она познакомилась с одним молодым человеком.

— Типичный жлоб, между прочим, — тут же поделился своей наблюдательностью Гюрзанов, но мгновенно получил гневную отповедь:

— Да ты на себя посмотри, хрен моржовый!

Они разговорились, посидели в кафе, после чего он проводил ее до дома и они расстались. Но сам Гюрзанов не вернулся в квартиру вслед за Мариной, а продолжал следить. Более того, он проводил новообретенного поклонника своей страстной подруги до самого его дома и даже ухитрился вычислить квартиру. Решив уличить свою коварную подругу, он придумал на редкость хитроумный способ.

Ненавязчиво выяснив у сожительницы, что сегодня вечером она кое-куда собирается, он начал действовать. Нарядившись в старую куртку и прихватив с собой ящик с инструментами и краску, Гюрзанов явился в квартиру того самого «жлоба», к которому, как он подозревал, должна была отправиться его возлюбленная. Деловито осмотрев туалет, он незаметно покрыл тонким слоем белой краски белое сиденье унитаза.

— Этим же вечером она явилась домой с перепачканной в краске задницей! — торжественно похвастался он Гунину. — И при этом нагло уверяла, что ничего на знает и ни у кого не была! Ну вот вы, как следователь, согласитесь, что все улики налицо! Как можно иметь наглость отпираться?

— Н-да, — с трудом сохраняя невозмутимое выражение лица, изрек Гунин. — Любопытная история…»

Однако ничто на свете не остается безнаказанным — не только я подобным образом разыгрывал Марину, однажды — это было в ноябре 96-го года — она ответила мне не менее эффектным двойным розыгрышем.

Все началось с телефонного звонка.

— Узнаешь? — не здороваясь, спросил меня женский голос.

— Лариса? — так звали ту самую знакомую с кафедры философии, к которой я подходил с зачеткой Алины.

— Нет, не угадал. Попробуй еще раз.

— Наталья? — об этой девице я расскажу в следующей главе.

— Да сколько же у тебя баб-то! — со смехом воскликнула моя собеседница, после чего я тут же ее узнал:

— Привет, Мариша, ты откуда звонишь?

— От Алины. Слышь, Аль, он меня тут дважды с кем-то перепутал.

— И чем вы там занимаетесь?

— Она одевается, а я с тобой разговариваю.

— Эх, черт, как бы я хотел оказаться на твоем месте! Хочешь двести долларов за то; чтобы поменяться?

— Надо подумать.

— Ну думай, а пока опиши, как она одевается.

— Ну, как, как… как люди одеваются!

— То люди, а то Алина!

— А Алина что — не человек, что ли?

— Алина — это чудо, от которого я с ума схожу.

— Слышь, Аль, он говорит, что от тебя с ума сходит. Короче, мы тут собираемся гулять…

— Все понял, уже выезжаю.

— Мы тебя будем ждать на другой стороне Бескудникова, у площади перед железнодорожной станцией.

— Прекрасно, лечу!

Мы встретились, когда уже стемнело — примерно в восемь часов вечера, — взяли пива и чипсов и отправились через дорогу в небольшой сквер, где находилось два поваленных дерева. В тот вечер Алина вела себя необычно — я это понял по тому, насколько легко она позволила поцеловать себя при встрече. Обычно она весьма неохотно подставляла моим жадным губами свою нежную бархатистую щечку.

«Роковой» разговор затеяла Марина.

— Скажи честно, ты по-прежнему хочешь жениться на Алине? — спросила она.

— Разумеется, — слегка насторожившись и чувствуя, что все это неспроста, отвечал я. — Очень хочу…

— Ну, тогда расскажи, что ты можешь ей предложить.

— А что ты имеешь в виду?

— Где вы будете жить, сколько ты зарабатываешь, как ты будешь о ней заботиться?

Я недоверчиво взглянул на Алину, которая хранила молчание, но внимательно слушала наш разговор.

— Жить будем в двухкомнатной квартире у «Войковской», — медленно заговорил я, — это квартира моего шурина, которую он мне охотно сдаст. Зарабатываю я на данный момент свыше пятисот долларов в месяц, но имеются определенные перспективы. Ну, а насчет заботы — я только о том и мечтаю, чтобы посвятить ей всю свою жизнь!

— А дети? Ты хочешь иметь детей?

— Да, хочу. — Я чувствовал, как волнение сдавливает горло, — неужели этот разговор всерьез?

— А кого именно, — не унималась Марина. — Мальчика или девочку?

— Черт знает… наверное, девочку, чтобы она была такой же красивой и милой, как Алина. — И я вновь взглянул на нее: — У тебя что-нибудь случилось?

— С чего ты взял? — Она передернула плечами.

— У нее отец с ума сходит, — тут же пояснила Марина.

— В каком смысле?

— Мариш, я тебя просила?

— Ну, Аль, тогда сама расскажи.

Оказалось, что не так давно отец Алины выпивал дома, спьяну поскользнулся и ударился головой о батарею. После этого у него начались сильные головные боли, сопровождаемые настоящими припадками, во время которых:

— …Мы с мамой запираемся в своих комнатах, потому что его боимся, — рассказала Алина.

— Кошмар! — посочувствовал я. — Ну, а насчет… этого самого… вы всерьез расспрашивали?

— Конечно! — тут же подхватила Марина. — Но мы еще не договорили. А как ты себе представляешь вашу первую брачную ночь?

— Мариша!

— Не, а чего такого, пусть скажет.

— Ну, во-первых, я надеюсь, что это произойдет в моей любимой Венеции, а, во-вторых, ты ведь сможешь поделиться с ней собственным опытом?

— Да, действительно, — усмехнулась Алина. — А то мне так страшно. Кстати, я хочу еще пива и шоколадку!

— Разумеется. — Я вскочил на ноги. — Сейчас принесу. Нет, но ты действительно выйдешь за меня замуж? — Обернувшись, я преклонил колено и поцеловал ее холодную руку.

— Я подумаю, — обнадеживающе улыбнулась она.

Я отправился к станционному магазинчику, чуть не шатаясь и чувствуя, как подкашиваются ноги. Если это шутки, то очень жестокие и бессмысленные, ну а вдруг все это правда? Тем более, теперь этому есть определенное объяснение — она боится жить с отцом… Черт, вот бы узнать, о чем они сейчас говорят!

— Но, если это все правда, — заговорил я, возвращаясь и вручая ей шоколадку, — то когда мы с тобой пойдем подавать заявление?

— Скоро. У меня пока еще есть кое-какие дела.

— Ну, а как скоро?

— На следующей неделе.

— Ты серьезно?

— Да.

— Почему ты ей все не веришь? — снова вмешалась Марина, и я растерянно посмотрел на нее.

— Трудно поверить в неожиданно свалившееся счастье…

— Я замерзла, — заявила моя будущая жена.

Мы встали с бревен и дошли до платформы, к которой как раз подходила электричка.

— Все, вы бегите, а я пойду домой, — сказала Алина.

Я еще успел поцеловать ей руку, после чего мы с Мариной взбежали на платформу и вскочили в вагон.

— Нет, это все действительно серьезно, или вы меня разыгрывали? — спросил я, как только мы сели рядом.

— Серьезно, серьезно. Она сама стеснялась и попросила меня завести весь этот разговор.

— Ох, Боже мой! — только и вздохнул я. — Только бы мне сегодня не свихнуться. Это что-то невероятное… Слушай, ты есть или пить хочешь? Давай сейчас доедем до вокзала, позвоним Алине, а потом зайдем в «Русское бистро».

— Давай.

Мы так и сделали. Однако телефон Алины был занят, поэтому мы зашли в здание вокзала, сели в бистро и взяли несколько маленьких бутылочек «винного напитка».

— Скажи мне еще раз, что все это был не сон, — улыбаясь хмельной улыбкой, попросил я. — Ведь это же все ваши дурацкие шутки, не так ли?

— Нет, не шутки. Неужели ты ее так любишь, что никак не можешь в это поверить?

— Как — так? Я просто безумно, невероятно ее люблю, и каждый день, когда ее не вижу или не слышу, кажется мне пустым и бессмысленным. Порой я пытаюсь успокоиться и говорю себе: ну что в ней особенного, мало ли в Москве стройных девушек с милыми мордашками?

— И что же?

— А то, что стоит мне ее увидеть, как для меня уже не существует никого другого. Ее невозмутимый взгляд сводит меня с ума, а за одно только ласковое слово я готов отдать ночь с любой другой девушкой! А эти ее постоянные «ну, хватит» приводят меня в неистовство. Порой она ведет себя со мной так весело и лукаво, что у меня появляется надежда, что я ей не совсем безразличен. Но проходит какое-то время, мы встречаемся или созваниваемся — и я опять слышу те же холодные интонации, она опять ведет себя так, словно мы совсем чужие и только вчера познакомились! Хорошо, если она со мной играет, а если она вообще обо мне не думает? Я-то думаю о ней каждый день на протяжении всех этих четырех лет нашего знакомства, она вошла в мою жизнь навсегда… Теперь ты понимаешь, что для меня значит сегодняшний вечер?

— Понимаю.

— Ну, тогда давай выпьем за мою свадьбу с котиком, на которой ты будешь свидетельницей со стороны невесты. Кстати, обещаю подобрать для тебя красавца-мужчину из числа своих приятелей, один из которых будет свидетелем с моей стороны.

— Спасибо. — И она засмеялась.

Бистро закрывалось — было уже одиннадцать ночи, поэтому мы вышли из здания вокзала, сели в метро и доехали до «Октябрьского поля». Оказавшись в подземном переходе, мы вновь позвонили Алине.

— Привет, Аль, ты уже спишь? — спросила Марина. — Олег тут хотел задать тебя один вопрос. — И она передала мне трубку.

— Слушай, любовь моя, я очень волнуюсь — ты еще не передумала?

— Нет, не передумала, — недовольным тоном, который бывает только спросонок, отвечала моя будущая жена.

— Это прекрасно, я просто безумно счастлив. Спокойной ночи и извини, что разбудили.

— Спокойной ночи.

Мы сели в троллейбус и доехали до общежития института связи — мой собственный дом находился в двух остановках от него.

— Слушай, Мариша, — предложил я, поглядывая на часы — была уже половина первого ночи, — я все равно не смогу заснуть, так что давай пить дальше!

— А давай! — без раздумий согласилась моя спутница.

Мы подошли к ночной палатке, приобрели большую бутылку «Мартини» и пару бутылок сухого, после чего направились в общагу.

Только здесь, когда мы уже поднялись в ее комнату, выяснилось, что соседок у Марины не было и она жила одна. Не хочу сказать, что именно в этот момент мне в голову стали закрадываться предосудительные намерения, нет, мне хотелось лишь пить и разговаривать — разумеется, об Алине.

Холодная ноябрьская ночь, тишина, пустая комната общаги, красивая девушка и много выпивки — все это чертовски напоминало мне веселые деньки собственной студенческой молодости… Дешевый портвейн, орущий хриплым голосом портативный магнитофон и тесно обнявшиеся в полутьме пары. А потом острейшее сладострастие под судорожный стон ржавых пружинных матрасов и самый циничный разврат, когда для того, чтобы обменяться партнершами, достаточно сделать два шага по холодному полу. И веселая путаница в одежде поутру, и дешевое жидкое пиво с похмелья… Черт, а ведь кажется взыграло ретивое!

Когда я, прохаживаясь по комнате, вдруг наклонился к сидевшей на стуле Марине и поцеловал ее в губы, в ее глазах мелькнуло не столько удивление, сколько самое откровенное любопытство. Она не особенно противилась поцелую, и тогда я мгновенно подхватил ее на руки и с некоторым трудом перенес на кровать.

— Стой, стой, а как же Аля? — спросила она, отводя мои руки, пытавшиеся расстегнуть ее блузку.

— Аля спит, и давай не будем ее беспокоить по пустякам, — пробормотал я, целуя теплую шейку и продолжая возиться с пуговицами.

— Олег!

— Ну что еще?

— Тебе не стыдно?

— После переговорим!

— Ну-ка, отпусти меня!

— Зачем?

— Я хочу в туалет.

Против такой просьбы возражать невозможно, и я нехотя отстранился. Марина вышла, а я закурил и стал задумчиво смотреть в окно. Черт, а ведь я изрядно пьян, хотя и все соображаю — вон, уже луна двоится. А ведь Марина наверняка все расскажет Алине… Ну и что, не верю я, что все это было всерьез! Кроме того, могу я устроить прощальный вечер накануне будущей свадьбы, чтобы потом стать безупречно верным мужем? Ну, что она там — уснула, что ли?

Я попытался выйти из комнаты и, к своему изумлению, обнаружил, что дверь снаружи подперта стальным матрасом. Кое-как я сумел протиснуться в щель и вышел в коридор. Марина сидела на корточках прямо напротив двери.

— Ну, мать, ты меня удивляешь, — я взял ее под мышки, поставил на ноги и повел в номер. — Что это на тебя нашло? А если бы тебя какие-нибудь кавказцы увидели? Они же здесь наверняка есть…

— Что ты делаешь? — пробормотала она, когда я закрыл дверь, погасил свет и начал раздевать ее.

— Спасаю тебя от изнасилования.

— А как же Аля?

— Не поминай святого имени всуе!

После нескольких минут вялого сопротивления с ее стороны и веселого напора с моей, мы уже лежали обнаженными в ее постели, однако на этом дело застопорилось. Она плотно сдвинула колени и упрямо мотала головой:

— Нет, нет и нет!

— Ну, почему? — Поначалу я был изрядно возбужден, поэтому продолжал настаивать, давая какие-то нелепые обещания и горячо целуя пышные смуглые груди.

Но вскоре мой пыл угас, и, так и не добившись желаемого, я успокоился, и мы даже покурили. Затем я вновь возобновил попытку — и вновь получил отпор, причем под тем же самым предлогом!

Расстались мы уже под утро, когда стало светать, изрядно надоевшие друг другу.

Как я узнал впоследствии, Алина приехала в институт спустя три часа после моего ухода, зашла к Марине и та, едва проснувшись, сразу ей обо всем рассказала. Однако моя милая плутовка какое-то время делала вид, что ничего не знает, а уже потом соизволила обидеться, но не смертельно.

Когда же я попытался возобновить тему: «Как скоро мы поженимся», то немедленно нарвался на обвинения в самой «подлой измене»!

— Да в чем она заключалась-то? — попытался я отшутиться. — Мы с твоей Шнурковой всего лишь репетировали первую брачную ночь, но ведь ничего не было — она тебе сама это подтвердит.

— Ничего не было потому, что она тебе не дала! — резко возразила Алина. — А что ты ей говорил, ты уже не помнишь?

— Гм. Смотря о чем?

— Когда она тебя спросила: «А как же Аля?» — ты ей что сказал?

— А что я сказал?

— Ты сказал «да черт с ней!»

— Неужели? Ну, это я уже был пьян…

— А как в Венецию ей предлагал съездить тоже не помнишь?

— Ух, черт, неужели и это было?

Я действительно не помнил таких подробностей — видимо, это было уже под утро.

— Так что теперь? — упавшим тоном спросил я, — разговор шел по телефону. — Ты передумала?

— Мне нужно время, чтобы успокоиться.

— Прости меня, умоляю, и успокойся побыстрее. Ты же сама знаешь, что я не могу всерьез относиться к Шнурковой, все это такая ерунда…

— Я так не думаю.

Через какое-то время я снова возобновил разговор о подаче заявления и, получив отказ под явно надуманным предлогом — «мне надо подыскивать новую работу», — твердо уверился в том, что весь этот вечер был самой жестокой шуткой. Сама Алина впоследствии уверяла меня именно в этом.

Как бы то ни было, наши отношения продолжались, поскольку приближался момент написания диплома, и я был ей слишком нужен.

И все-таки мне почему-то кажется, что в тот злополучный вечер она на какой-то миг действительно заколебалась, а ее железобетонное упрямство впервые дало трещину…

 

8

Следующий год — а именно в этом году Алине предстояло защищать диплом — начался крайне неудачно. Мы жестоко поссорились, и вновь я был тому виной.

Так получилось, что ее очередное дежурство пришлось на новогоднюю ночь. Я подъехал к метро, проводил ее до работы, поздравил с Новым годом и хотел было подарить сто долларов, но она неожиданно отказалась, заявив, что не любит, когда ей дарят деньги.

Я покачал головой, поцеловал ей руку, и мы расстались. Торопиться мне было некуда, встречать Новый год не с кем, поэтому домой ехать не хотелось.

Было всего восемь вечера, когда я пешком добрел до станции метро «Динамо». Мягкий мороз, желтый свет фонарей Ленинградского проспекта, бродившая внутри выпитая по дороге водка — все это быстро настроило меня на лирический лад. Я зашел в небольшой крытый загончик уличного кафе, прямо напротив выхода из метро, взял сто граммов молдавского коньяку и встал за один из табльдотов. Отпив глоток и закурив, я принялся задумчиво рассматривать празднично возбужденных людей, выходивших из метро, и потому не сразу заметил, как в этот же самый загончик зашли две девушки.

Они тоже взяли коньяку и по порции каких-то китайских пельменей. Одна из них была высокая, довольно симпатичная и худая, другая толстая, приземистая, похожая на деревенскую бабу.

Знакомство произошло весьма непринужденно — допив свой коньяк, я взял еще, справедливо рассудив, что вернуться домой и лечь спать всегда успею; девушки сделали то же самое, после чего высокая подошла попросить зажигалку. Я взял свой стакан и перешел за их табльдот.

— Я писатель, — вяло и без всякого пафоса представился я, после того как мы дружно выпили за знакомство. — А вы?

— А мы бляди, — с цинично-веселой откровенностью призналась худая.

Оказалось, что обе приехали из провинции и теперь работают в одной из многочисленных фирм «досуга».

Я невозмутимо кивнул и пожал плечами. Дескать: «Ну и что, каждый зарабатывает чем может».

— А сегодня, в честь Нового года, у нас выходной, — добавила толстая.

Возможно, это случайное знакомство так ничем бы и не кончилось, поскольку ни одна из девиц не нравилась мне настолько, чтобы потратить на ее ласки «сэкономленные» на Алине сто долларов, но тут вдруг выяснилось одно любопытное обстоятельство — они снимают двухкомнатную квартиру всего в десяти минутах ходьбы от моего дома. Когда же я признался, что встречать Новый год мне не с кем, девицы предложили свое общество — «а то совсем без мужиков скучно».

После этого я поймал такси, и мы поехали к ним домой. Часов около одиннадцати туда явились еще две подруги, и таким образом я встречал Новый год в обществе четырех женщин легкого поведения!

«Интересно, — подумалось мне тогда, — если верить примете: как встретишь Новый год, так его и проведешь, то каким же образом проведу его я? Не вылезая из публичных домов, что ли?»

Впрочем, несмотря на всю экзотику, я быстро заскучал. Девицы почти не отрывались от телевизора, с вежливым равнодушием выслушивая мои истории, и почти ничего не рассказывали взамен. Позабавил лишь тост, дружно поддержанный тремя и отвергнутый лишь одной из моих собутыльниц — «за любовь»!

Это была стройная и очень хорошенькая блондинка с невозмутимым выражением лица. Звали ее Наталья и, в отличие от трех остальных, она единственная была москвичкой. Двадцать четыре года, разведена, пятилетняя дочь.

И дернул же меня черт часа в два ночи попросить ее об одолжении!

— Я наберу номер, дам тебе трубку, а ты немного помяукаешь, — сказал я, садясь за телефон.

Она нехотя кивнула, но согласилась.

— Привет, котик, это я. Как ты там одна, не скучаешь?

— А с чего ты взял, что я одна?

— А с кем же ты?

— С подругой.

— Ага, ну и прекрасно, — я сделал знак Наталье и передал ей трубку.

Но, вместо того чтобы мяукать, эта чертова дуреха просто сказала:

— С Новым годом!

Естественно, что когда я вновь поднес трубку к собственному уху, там раздавались лишь короткие гудки. Чего я добивался этим идиотским поступком? Ревности? Да, я постоянно хотел заставить ее ревновать, поскольку сам ревновал даже на пустом месте, но зачем это было делать столь дурацким образом? Какими же невыносимыми идиотами нас делает алкоголь! Впрочем, не мне его ругать — во всей моей истории с Алиной он неоднократно выступал абсолютно необходимым утешителем.

Новогодняя ночь продолжалась, шампанское лилось рекой, и к утру я уже сбился со счета — сколько же бутылок мне довелось открыть. Часов в пять утра, когда все девицы дружно захотели спать, одна из хозяек квартиры — худенькая (толстая к тому времени уже надралась и теперь дрыхла в соседней комнате) — предложила мне выбирать.

— Я выбираю Наталью, — заявил я, кивая на блондинку.

— Ух, не хочу я сегодня работать, — с капризной миной заявила она, но все же согласилась.

Честно сказать, я не пожалел об этих злополучных ста долларах. Наталья была безукоризненна — и в постели, и вне ее. Нежная, как жена, и чистоплотная, как кошка, она вела себя с таким врожденным тактом, что за ней хотелось ухаживать. Более того — как выяснилось при наших дальнейших встречах, — она отличалась редкой для представительниц ее профессии порядочностью, то есть на ее слово всегда можно было положиться.

Кстати, именно это ее качество натолкнуло меня на интересные размышления о порядочности. Если порядочность мужчины проявляется в умении держать слово, а порядочность женщины — в том, что она спит не с кем попало, а только с любимым человеком, то получается странная ситуация: порядочный мужчина может быть пьяницей и развратником, а порядочная женщина — лгуньей и стервой. Не правильнее ли как-то «упростить» представление о порядочности, оставив за ней главное — не обманывать, не предавать и не подводить другого человека?

Через пару дней я позвонил Алине и начал извиняться, но она разговаривала со мной настолько невыносимым тоном, что я вдруг взорвался, проклял все на свете, бросил трубку и мысленно поклялся себе, что больше не позвоню!

Да и в самом деле — сколько можно! Пошел уже пятый год нашего знакомства, а никаких сдвигов к лучшему не намечается. Да и в памяти еще свежи были воспоминания о том ноябрьском вечере, но все последующие увертки и отговорки Алины убеждали меня, что это была очередная — и самая жестокая — игра. Так на что надеяться и чего ждать дальше? Не проще ли покончить со всем разом, тем более, что моя страсть к Алине неожиданно стала угасать и я почувствовал себя достаточно свободным.

Сильная страсть не может длиться долго, поэтому на протяжении всех лет нашего знакомства мое отношение к Алине развивалось по синусоиде — то я сходил с ума и бесновался, как полоумный, а то вдруг чувствовал полнейшее равнодушие, которое не могла потревожить даже искусственно вызываемая ревность — например, при мысли о том, с кем она встречается в данный момент.

Любопытно, что этому немало способствовал ее внешний вид — порой она могла выглядеть красивой и соблазнительной, а порой — откровенно серенькой мышкой…

После новогодней ссоры я решил про себя так — Восьмого мая исполняется ровно шесть лет со дня нашего знакомства. Если к тому времени я вновь испытаю к ней какие-нибудь чувства, то позвоню, если нет — ну что ж, тогда на всей этой истории можно будет поставить крест.

Прошло четыре месяца, и за все это время мне взгрустнулось всего один раз. Все остальное время я интенсивно писал очередной роман, периодически встречался с Натальей и выпивал с друзьями.

Самое любопытное, что у меня появилась таинственная поклонница, которая регулярно звонила, слушала мой голос, а затем вешала трубку. Одно время я даже подозревал в этом Алину, но потом решил, что это на нее не похоже.

Наконец моя незнакомка неожиданно «прорезалась», причем это произошло в два часа ночи, когда я смотрел футбол.

— Здравствуйте, Олег, — произнесла она дрожащим от волнения голосом, — извините, что так поздно звоню… Вы еще не спите?

— Нет, не сплю. Ничего страшного, продолжайте.

— Вы меня не знаете, да и я вас видела только один раз…

— Когда?

— Неважно. Я сегодня немного выпила, поэтому и решилась заговорить.

Я засмеялся.

— Я поступаю точно так же!

— Правда? Я знаю, что у вас есть любимая девушка по имени Алина…

На этот раз я помрачнел.

— Точнее сказать, — была.

— А вы что, поссорились?

— Да, поссорились и, видимо, навсегда. Так что теперь я абсолютно свободен, и нам ничто не мешает встретиться. Но сначала скажите хоть, как вас зовут?

— Что? Ах, да, конечно… — в трубке раздавались какие-то отдаленные голоса. — Вы позволите, я вам перезвоню немного позже?

— Да, разумеется.

Но она не перезвонила ни в тот вечер, ни позже, хотя «молчаливые» звонки еще какое-то время продолжались. Видимо, теперь она звонила трезвой, и ей было стыдно. Но почему у нее не хватило ума перед очередным звонком надраться еще раз, я так и не понял.

Иногда мне снились удивительные вещие сны — я вдруг видел тех людей (или слышал их голоса), с которыми не общался уже много месяцев, да и не собирался общаться. И это при том, что в жизни я был практически полностью лишен дара предвидения, а потому даже не пытался писать фантастических романов!

Как-то в апреле мне неожиданно приснилась Алина — причем приснилась «в самом лучшем виде»: трогательная, смущенная, взволнованная. Я клялся ей в любви, пытался ласкать, утешал — и она не отвергала меня, а, напротив, улыбалась самой ободряющей улыбкой…

Вечером того же дня раздался телефонный звонок, и так хорошо знакомый мне голос неуверенно произнес:

— Привет.

Сказала — и сразу замолчала, словно ожидая моей реакции, — не взбешусь ли, не обругаю, не повешу ли трубку?

— Боже! Это ты, любовь моя, — растроганно произнес я. — Вот уж не ожидал…

— Почему это ты не ожидал?

— Да мы вроде как бы… Впрочем, это уже неважно. Я безумно рад тебя слышать! Как поживаешь?

— Хорошо. А ты?

— А я плохо, чертовски плохо!

— Почему это?

— Да из-за тебя, глупая ты девица! Разве можно жить хорошо, когда каждый день думаешь, где ты, что с тобой, с кем ты, не дай Бог, встречаешься, ну и так далее.

Мы поговорили еще несколько минут, и тут я вдруг вспомнил о таинственных звонках.

— А знаешь, у меня тут поклонница объявилась, которая звонит и вешает трубку. Самое интересное, что она откуда-то про тебя знает.

— Хочешь, я тебе скажу, кто это?

— А ты знаешь? — удивился я.

— Знаю. Помнишь, мы однажды заходили к Шнурковой в общагу? Она тогда жила с двумя соседками из параллельных групп.

— Ну и что?

— Одной из них ты так понравился, что она взяла у Шнурковой твой телефон.

— А что за девица? — Сколько я не морщил лоб, но вспомнить, кого я там видел, не мог.

— Да так себе. Она, кстати, тоже из Подмосковья, поэтому звонит тебе, только когда приезжает в Москву.

— Ладно, черт с ней! Скажи лучше, когда мы с тобой встретимся?

— А в этом есть необходимость?

Вот, в этом вопросе была вся Алина — сначала звонит первой, чтобы помириться, а потом делает вид, что все это «просто так» и заявляет, что ей «некогда» или что-нибудь в этом роде. Впрочем, я уже был готов к подобным милым фокусам, поэтому принялся горячо настаивать:

— …Тем более, что скоро будет Восьмое мая — очередная годовщина нашего знакомства, которую обязательно нужно отметить!

Наконец она согласилась, я повесил трубку и глубоко вздохнул. Какое счастье, что ничего еще не кончено, что наш роман обрел новое дыхание и впереди нас ждет много интересного!

— Ой, какая чудесная собака! — охнула Алина при встрече, когда я вручил ей симпатичную китайскую игрушку — средних размеров плюшевую собаку, черно-белого окраса, со смешными ушами. — Спасибо, мне очень приятно.

— А мне очень приятно, что тебе очень приятно! — заявил я, жадно вглядываясь в знакомое милое лицо. Подумать только, и такой красивой девушки я чуть было не лишился, причем по собственной глупости!

— Жаль только, что она не живая!

Я вздохнул:

— А живую я куплю тебе в качестве свадебного подарка!

Алина давно хотела иметь собаку, и однажды мы даже ездили с ней на Птичий рынок, где я купил… но не собаку, а отлично иллюстрированный альбом, откуда она, после долгого изучения, выбрала себе золотистого американского ретривера. Увы, порода была редкой, и такой щенок стоил несколько сотен долларов. Поэтому я всячески пытался доказать своей милой недотроге, что, не обнадежив поклонника, глупо требовать от него столь дорогого подарка.

— А ты знаешь, недавно у меня был очень трогательный случай, — заговорила она, когда мы направились к нашему любимому кафе. — Нас с мамой пригласили в гости, и когда мы шли по пустынному переулку, то вдруг наткнулись на маленького, худого щенка, который с трудом ковылял нам навстречу на трех лапах, поджав перебитую четвертую. Он был такой симпатичный и несчастный, а глазки такие блестящие и умные, и в них застыли настоящие человеческие слезы!

Ее голос дрогнул, я взглянул и с удивлением увидел, что в ее собственных глазах тоже блеснуло нечто похожее.

— Я остановилась, — продолжала она, чуть погодя, — и он тоже остановился и робко завилял хвостом. Стоило нам двинуться дальше — и он с трудом заковылял следом. Я опять остановилась, остановился и щенок и глядел на меня с такой трогательной преданностью!

— Ну, а ты что же?

— Я пошла дальше, мама меня торопила — «мы опаздываем, неудобно заставлять себя ждать», — но вскоре не выдержала и обернулась. Он сидел прямо на асфальте и смотрел нам вслед, уныло свесив смешные уши. Я не выдержала, бросилась назад и подхватила его на руки. И, представляешь, он тут же признательно лизнул меня в щеку.

— Завидую! — пробормотал я. — Ну и чем кончилось?

— А ничем.

— То есть как? Ты что, опустила его на землю и ушла?

— А что я могла сделать? Мои родители не хотят собаку! Кто с ней будет гулять, когда я на работе или в институте?

— Я могу приезжать.

— Ну да, как же!

— Вот видишь, недаром я тебе говорил, что собака должна стать свадебным подарком.

— Ладно, оставим эту тему. Знаешь, я что подумала по поводу своего диплома?

— Что?

— Что я буду приезжать к тебе и набирать его на твоем компьютере!

— Вот это мило! — Я остановился и вытаращил на нее глаза. — А ты думаешь, мне это будет легко?

— В каком смысле?

— Гм! Да в смысле сидеть с тобой в одной комнате и заниматься всякой ерундой вместо любви!

— Ничего, потерпишь! — лукаво блеснув глазами, заявила Алина.

Я смотрел на нее и чувствовал, как синусоида моей влюбленности взбирается все выше, и выше, и выше…

— Какая ты смешная и милая, — сказал я, поворачиваясь назад и улыбаясь. Алина сидела на диване и диктовала мне текст своего диплома, который я набирал на компьютере. Работы было много, и я поставил сбоку от себя зеркало, чтобы постоянно следить за выражением ее лица. Особенно меня умиляло и забавляло, когда у нее не сходились какие-то данные и она начинала хмуриться и чертыхаться.

Приближался конец года, и мы работали почти ежедневно, причем она приезжала утром, а уезжала вечером. В середине дня мы делали перерыв — обедали, болтали, курили, — а потом снова рассаживались по местам: я — за компьютер, она — на мой диван.

За время работы над дипломом мы сблизились едва ли не сильнее, чем за все предыдущие годы! Честно сказать, но теперь мне уже казалось просто немыслимым, что и на этот раз она мне откажет, что опять сумеет оттолкнуть, что все это сближение пойдет прахом. Ведь нам было так хорошо, весело, приятно в обществе друг друга!

В один из таких дней в коридоре зазвонил телефон. Когда я вернулся в комнату, то застал Алину в томной позе — она сидела на диване, склонив голову на подушку. Темно-русые волосы ее слегка разметались, открывая нежное белое ушко. Глаза лениво следили за солнечным лучом, пробивавшимся сквозь легкую тюлевую занавеску, а тонкие пальцы задумчиво водили по мягкому велюровому покрывалу.

— Не шевелись! — приказал я, бросаясь за фотоаппаратом. — Ты сейчас выглядишь прелестнее, чем Аленушка на камне. Нельзя упустить такой кадр.

Она лениво усмехнулась, но позволила себя пару раз щелкнуть.

— Садись за компьютер, и поехали дальше.

— Нет уж, подожди. — У меня разгорелся «аппетит».

— Что это ты на меня так плотоядно смотришь? — тут же заметила она.

— Да пришла тут в голову одна соблазнительная мысль…

— Ну выкладывай.

— А что, если нам сделать несколько пикантных фотографий?

— Каких это — пикантных?

— Ну, например, ты снимешь джинсы, останешься в одном свитере и колготках, и я поснимаю твои чудные ножки, а?

— Еще чего!

— А что такого?

— Не хочу.

— Тогда я не буду диплом делать!

— Ну и не надо.

В результате долгих переговоров она все-таки согласилась, зато я едва не пожалел о своем предложении. Я уже говорил о том, что ножки у нее были самые красивые, какие я когда-либо видел в своей жизни. Поэтому фотографировать Алину лежащей на моем любимом диване в одних колготках, да еще с лукавой улыбкой на бледно-розовых губах, оказалось адски нелегким делом. Я так возбудился, что всерьез начал опасаться за прочность собственных джинсов. А уж якобы случайные прикосновения к этим чудным коленкам… Какой там стриптиз, какие там порнофильмы — оказалось, что именно в этом достаточно невинном занятии таится самое адское возбуждение. И это вполне естественно, поскольку я видел ее в подобном виде первый раз в жизни.

Другие способы отвлечься от надоевшего диплома носили не столь эротичный характер.

— А что, если нам погадать? — однажды предложил я, доставая с полки классическую китайскую «Книгу перемен» — «Ицзин».

— А как? — тут же заинтересовалась моя любимая плутовка.

— Очень просто. Нужно шесть раз подряд бросить кубик, в соответствии с выпавшим четом или нечетом составить гексаграмму — это черточки, записанные в столбик, а затем найти в книге ее истолкование. Давай попробуем?

— Давай, только ты первым будешь бросать.

— Ладно, — и я шесть раз подряд кинул кубик.

— Ну, и что у тебя выпало?

— Гексаграмма номер два — «Кунь», то есть по-китайски «исполнение». Вот послушай, что это значит:

«Даже самое напряженное творчество не сможет реализоваться, если для него не будет подходящей среды. Но эта среда должна быть абсолютно податливой и пластичной, поэтому она метафорически изображается в образе кобылицы.

В изначальном развитии благоприятна стойкость кобылицы…» Ну надо же, я именно так и думал!

— Что ты думал?

— Понимаешь, котик, — и я нежно коснулся ее руки, которую она немедленно отняла, — я пришел к выводу, что так сильно тебя люблю и желаю, а наш роман продолжался так долго именно благодаря твоей «стойкости». Ведь, чтобы стать самой желанной, нужно действовать именно так, как действуешь ты, — то есть отказывать в любой малости. Ну вот чего ты, например, сейчас отняла руку?

— Не люблю, когда меня держат за руку.

— Да глупости это все. За руку ее не подержишь, поцеловать не поцелуешь… Естественно, что, когда постоянно отказывают в таких пустяках, их будет хотеться гораздо сильнее, чем, извиняюсь за выражение, трахнуть самую красивую женщину в мире. Ну ладно, слушай дальше:

«Благородному человеку — наверное, мне, — предстоит действовать, но если он выдвинется вперед, то заблудится, отступив же назад, обретет повелителя». Интересно, кого? Дальше так:

«Спокойная стойкость — к счастью. Если ты наступил на иней, значит, близится и крепкий лед. Хоть и не готовишься, не будет ничего неблагоприятного».

— А это что значит?

— Видимо то, что в ближайшее время ты мне никакой свиньи не подложишь.

— Дурак! — И я был удостоен сердито-ласкового толчка в бок.

— Читаем дальше: «Опять наступает некий кризис. Человек может обладать самыми прекрасными качествами, но время не благоприятствует ему. Поэтому он должен затаить свой блеск. Затаи свой блеск, и сможешь пребывать стойким». Ну, это понятно, у меня как раз возник определенный кризис — уже год ни одной книги не выходит. Поэтому надо лишь подождать — и все будет прекрасно. «Желтая юбка. Изначальное счастье». У тебя есть желтая юбка?

— Нет.

— Ну, значит, это не про тебя. Дальше тут всякая ерунда: «Завяжи мешок. Драконы бьются на окраине. Хулы не будет, хвалы не будет». Бросай теперь ты.

Гексаграмма, которая получилась у Алины, называлась «Мын», то есть «недоразвитость».

— Фу, какая чушь! — немедленно наморщила она нос. — Я брошу снова.

— Дважды не рекомендуется, — заявил я, любуясь своей собеседницей. — Подожди, дай я хоть почитаю, что это значит. Вот смотри: «Не я стремлюсь к юношам, а юноши стремятся ко мне». Ну разве это не про тебя? А вот еще: «Ввести в дом жену — к счастью». Впрочем нет: «Не надо брать женщину в жены — она увидит богача… — ну да, принца на белом «мерседесе», — и не будет владеть собой. Ничего благоприятного. Божественная недоразвитость.»

— Нет, мне это не нравится, дай брошу еще раз.

— Валяй. Ага, теперь у тебя получилось еще лучше — «У-ван», то есть «непорочность». Смотри, как здорово все совпадает — недоразвитость и непорочность.

— Я сейчас обижусь!

— На меня или на китайцев? «Весь смысл данной гексаграммы — в совершенстве непорочности, в ее естественности… Из непорочности данной ситуации возможно и необходимо правильное развитие». А вот это уже точно про тебя: «В положении непорочности существуют три качества — непреклонность, умение всегда быть на своем месте и отсутствие личных половых связей».

— Так и написано?

— Ну, насчет половых я пошутил — просто личных связей. «Если сможешь быть стойкой — хулы не будет». Ну, дальше тут не очень интересно: «Не принимай лекарств — будет радость. Беспорочность уходит. Будет беда, вызванная по своей вине». Ну, и как тебе старинная китайская мудрость?

— Чушь собачья!

В последний день работы над дипломом я поехал провожать ее на тачке до самого дома. Мы вышли пораньше и медленно пошли пешком.

Все было странно, таинственно и создавало какое-то неопределенное настроение. Хотелось чего-то такого, что могло бы озарить этот вечер всплеском необычных, ярких, запоминающихся эмоций. Но трудно было понять, чего именно хочется, зачем вообще нужна эта жизнь, эти встречи и расставания, эта прогулка по тусклым улицам родного города с красивой, любимой и молчаливой девушкой. Где тот порог, предел, пик, начиная с которого все станет ясно и наступит успокоение? Где та мечта, юность, бессмертие, без которых невыносимо и немыслимо жить? Меня охватило то странное, неутолимое возбуждение, которое появляется неожиданно и так же неожиданно исчезает, не оставляя ничего, кроме воспоминания о чем-то желанном, недоступном, невысказанном…

— Все-таки зря ты устроилась на работу не в своем институте, а черте где, — прервал я молчание, когда мы уже подошли к ее дому.

— Мне туда ездить ближе.

— А там я был бы рядом!

— Ты думаешь, это повлияло бы на наше будущее?

— А у нас есть будущее?

Она неопределенно пожала плечами, слабо улыбнулась и скрылась в подъезде.

* * *

Защита диплома состоялась в мае. В тот день я встретил Алину на остановке и, едва она сошла с троллейбуса, невольно вздохнул — с распущенными волосами замечательного темно-русого оттенка, в темно-бордовом платье до колен, черных ажурных колготках и черных лакированных туфельках, она была удивительно хороша… Впрочем, никакие слова не могут передать всю свежую прелесть Алины. Как же сильно мне хотелось нежно-нежно и медленно-медленно поцеловать ее всю — от маленьких ножек до пышных волос…

— Ну и как? — поинтересовалась она, подойдя ближе.

— Ты великолепна. А я не смогу присутствовать на твоей защите?

— Я этого не хочу.

— Но почему?

— Я буду еще сильнее волноваться, если ты будешь сидеть в аудитории.

— Странно, — пожал я плечами. — С каких это пор мое присутствие стало тебя волновать? Ну, если так, то выходи за меня замуж!

— С ума сошел?

— А что такого?

— Более подходящего случая не мог найти?

— Так это самый подходящий и есть — сегодня защитишь диплом и у тебя начнется новая жизнь — новая работа, новые знакомые…

— И старый муж!

— Какой же я старый?

— Не обижайся, я шучу.

— Не обижусь, если согласишься.

Мы дошли уже до входа в институт и остановились чуть поодаль.

Она покачала головой, встряхнула запястье и озабоченно взглянула на часы.

— Мне пора.

— Ну хоть на прощанье-то поцелуй, — как-то жалобно попросил я, и тогда она с улыбкой поцеловала собственный указательный палец и лукаво прислонила его к моей щеке.

— Все, пока, звони.

— А что звонить, раз ты мне отказала!

— Ну тогда не звони.

Она скрылась в дверях, но я даже не посмотрел ей вслед, потому что уже переходил улицу, чтобы немного пройтись и успокоить взвинченные нервы.

Все оставалось неопределенным, неясным, тревожным и… таким волнующим и заманчивым. Но теперь острое чувство влюбленности буквально брало за горло, и я не представлял себе дальнейшей жизни без Алины.

Да, сейчас она мне в очередной раз отказала, но разве не настойчивость является главным качеством влюбленного? Ведь иных поклонников у нее вроде бы нет, так зачем же оставлять ее именно сейчас, когда все еще может измениться? Ну, окажусь я опять одинок, буду мучиться, пьянствовать и изнывать от тоски — и что? Любая девушка рано или поздно выходит замуж, и если сейчас, после стольких лет ухаживания, я вдруг откажусь от этой столь чудесной и стройной цели, то следующий поклонник Алины сможет добиться ее достаточно быстро — она будет помнить о печальных последствиях своего слишком долгого упрямства и… Так что — ждать, пока она согласится… или вдруг влюбится в кого-то другого? Черт, как жаль, что я лишен дара предвидения!

 

9

Словно по законам все той же синусоиды, после максимального сближения, вызванного написанием диплома, началось отдаление. Алина устроилась на новое место работы — теперь уже в качестве дипломированного инженера-экономиста. Это был районный телефонный узел, находившийся на другом конце города — неподалеку от станции метро «ВДНХ».

Естественно, что в первые месяцы она сильно уставала — теперь ей приходилось работать каждый день с девяти до половины шестого, да еще тратить два часа на дорогу. Видеться мы стали гораздо реже — я был «прикован» к компьютеру, она — к своему рабочему месту в отделе кадров.

Как-то постепенно отошли в прошлое наши свидания в собственном смысле этого слова — когда мы встречались ради самой встречи. Теперь я пару раз в месяц подъезжал к ней на работу, чтобы повидаться и отвезти ее — усталую, бледную, полусонную — домой на тачке. Подобная встреча занимала меньше часа времени, после чего мне предстояло долгое возвращение домой, в процессе которого я постепенно напивался, чтобы хоть на время заглушить свою тоску по «нормальной, семейной» жизни.

Но моя страсть не угасала, и тому была одна очевидная причина. Думая об Алине, я вспоминал ее не такой, какой она стала сейчас — измученной, порой небрежно, «по-рабочему» одетой (в какие-нибудь бесформенные черные брюки или уродливые туфли на толстой подошве) и малособлазнительной, — а такой, какой она запечатлелась в моей памяти в самые яркие моменты наших встреч — например, в день защиты диплома, во время посиделок у сестры и т. д. Более того, я не просто вспоминал, насколько хороша она может быть — я как бы мысленно «примерял» ее образ на те изумительные пейзажи и интерьеры, свидетелем которых был когда-то. Например, представлял себе, как мы сидим с ней в кафе на площади Сан-Марко, и я с гордостью говорю официанту:

— Это моя жена. Красивая женщина, правда?

А он улыбается, кивает и отвечает:

— Bellissima!

Наверное, мужская и женская память придерживаются разного принципа избирательности — мужчины вспоминают все лучшее, ибо это их возбуждает. О женщинах, к которым не испытываешь ни малейшего желания, вспоминать неприятно и бессмысленно. Сами женщины, напротив, почему-то предпочитают вспоминать худшее, словно бы для того, чтобы не чувствовать себя ни чем обязанными. Возможно, мне не стоит обобщать, однако Алина вспоминала нашу историю именно таким образом. Порой у меня даже складывалось странное впечатление, объяснения которому я не находил — она словно бы принуждала себя думать обо мне плохо, чтобы вызвать нечто вроде ненависти, — но зачем?

Разумеется, я периодически встречался с кем-то еще — в конце концов, влюбленно и преданно ухаживая за «монашкой», нельзя не отдавать дань и чувственной стороне любви, — но при этом и думать не смел, что Алина может позволить себе нечто подобное. Я ведь встречался с другими женщинами от безнадежности и тоски по бессмысленно проходящей жизни, а она? Чего и кого ей не хватало?

После каждого из очередных своих загулов я испытывал чудовищную депрессию и вновь звонил ей, как единственной надежде на возможность «остепениться», избавиться от опостылевшего разврата и обрести «теплое семейное счастье». Звонил — и, уже ни во что не веря, от одного только отчаяния вновь и вновь предлагал выйти за меня замуж. Тем более, что жизнь проходила, проходила, проходила, и одной мечты я уже практически лишился — а именно мечты о женитьбе на молоденькой стройной девушке, затянутой в джинсы, с невозмутимыми глазками и пухлыми губками. Теперь, когда Алине уже исполнилось двадцать шесть, она сменила образ, став деловой молодой женщиной… И при этом она вела себя так, словно безжалостный ход времени никак ее не коснется, словно она вечно останется молодой и привлекательной…

Но должно же ей когда-нибудь все это надоесть — однообразная работа в одной комнате с унылыми тетками, стареющие родители, утомительное однообразие. Не собиралась же она, в самом деле, превратиться в старую деву с телефонной станции, какой я изобразил ее в своем комическом романе!

— Ты помнишь, что сказала Лида? — спросила Алина во время одного из наших телефонных разговоров.

— Лида? Нет, разумеется не помню. А что?

Лида была молодящейся и гостеприимной дамой под пятьдесят, женой одного моего знакомого социолога, причем наше знакомство с ним состоялось при весьма трагикомических обстоятельствах.

Проснувшись в номере отеля «Джемини» на следующий день после своего ночного римского похождения, я — вполне естественно — обнаружил все признаки тяжелого похмелья. Подобравшись к телефону, я набрал одну цифру и, с трудом вспоминая итальянские слова, попросил принести мне в номер пива.

— Какого хотите? — вежливо осведомился портье.

— На ваш выбор.

Через десять минут в дверь постучали и в номер вошел разбитной малый с двумя бутылками итальянского пива «Перрони». Я расплатился, дав на чай, и тут же, в два глотка, осушил первую бутылку. Затем вновь рухнул на постель и закурил, едва не запалив одеяло.

Именно в таком состоянии меня и застал Игорь — московский социолог, который приехал в Рим на научную конференцию и которого подселили в мой двухместный номер. Он оказался очень обаятельным и моложавым мужиком лет пятидесяти, свободно владел французским и часто бывал во Франции.

Мы познакомились, а на следующий день я отправился в Венецию, поэтому наша новая встреча состоялась уже в Москве, когда я приехал к нему в гости, — у него была замечательная квартира в старом доме рядом с Триумфальной площадью, — чтобы «обмыть» мою первую книгу.

С тех пор это стало традицией, а его жена Лида — самой горячей почитательницей «моего таланта», при каждой встрече хвалившей меня, что называется, «наповал».

Год назад я привез Алину к ним в гости — как раз тогда вышла моя очередная книга. Мы вчетвером провели очень уютный семейный вечер, и мне казалось, что никаких неприятных воспоминаний о нем у Алины не было и быть не могло. Поэтому я заинтересовался тем, что же такого из бурных речей Лиды запомнилось ей столь основательно.

— Ну так что же сказала Лида?

— Она заявила, что это необычайная честь — быть женой великого писателя!

— В самом деле? Впрочем, это в ее стиле… Ну и что?

— А то, что мне не нужна такая честь, как-нибудь обойдусь и без этого!

— Странно, но почему тебе запомнилась именно эта фраза? У тебя что — комплекс неполноценности? Тебе хочется иметь мужа или поклонника глупее себя? Тебе тяжело со мной общаться, потому что я, так сказать, «слишком умный»? В чем дело, черт подери?

— Ни в чем. Я не желаю ничего объяснять.

Вот именно в такие моменты мне и хотелось, как я уже говорил, стукнуть ее чем-нибудь мягким, но противным!

— Ну, хорошо, а ты взгляни на дело с другой стороны. — Я попытался перевести разговор в ироническое русло. — Согласно закону об авторском праве, гонорары за переиздания произведений выплачиваются наследникам в течение пятидесяти лет после смерти автора. Представляешь, я уже умру — а после всех переживаний, которыми ты меня наградила, это вполне реально, — а ты останешься молодой, красивой и богатой вдовушкой и будешь жить припеваючи, раздавая интервью обо мне.

— Меня такая перспектива не прельщает, — холодно заявила она, чем немало меня взбесила.

— А что тебя прельщает? Выйти замуж за какого-нибудь инженера, чтобы вместе с ним трястись на автобусе с работы до дома?

— А хотя бы!

Я почувствовал в ее словах упрямый вызов и, боясь утратить самообладание, вновь попытался перевести разговор в ироничное русло.

— Но даже этого я не понимаю… Журналы типа «Плейбой» платят огромные деньги за фотографии в обнаженном виде не каким-то никому не ведомым суперкрасоткам, а всем известным актрисам или манекенщицам, пусть даже они далеко не так хороши…

— Это ты к чему?

— Да к тому, что людям гораздо интереснее увидеть в непривычном ракурсе — например, голыми — знакомых персонажей, а не тех, кого они раньше никогда не видели. Поэтому — и я тебе об этом уже много раз говорил — постель с тобой я предпочту постели с Клаудией Шиффер, поскольку тебя я хорошо знаю, а ее нет.

— Ну и что?

— Так неужели тебе не интересней… как бы это поделикатнее выразиться… познать радости любви с человеком давно знакомым и преданным, а не с первым попавшимся прыщавым юношей?

— А с чего ты взял, что эти радости мне еще незнакомы?

Черт! Она прекрасно знала, какая тема может довести меня до белого каления. Не стоило затевать такой разговор по телефону…

— Ты хочешь сказать, что уже имела дело с мужчинами? — закипая и свирепея, уточнил я.

— Разумеется, и не один раз!

— Врешь!

— А мне плевать, веришь ты или нет.

Разговор грозил перерасти в серьезную ссору, но я уже не мог остановиться. Лучше уж все выяснить сейчас, чем потом сходить с ума от ревности в одиночестве…

— Если бы это действительно было так, — неожиданно сменив тон, хладнокровно заявил я, — ты бы давно уже мне уступила! Для тех женщин, у которых было несколько мужчин, уступить еще одному так же просто, как выкурить сигарету. Они порой делают это по принципу «да лишь бы отвязался!»

— С тобой мне это было бы не проще!

— Это еще почему!

— Я тебя ненавижу!

— За что?

— За все!

— Проклятие! — так и взвился я. — С какой стати ты пытаешься казаться хуже, чем есть на самом деле? Зачем ты хочешь уверить меня в том, что все это время я ухаживал не за необычной, умной, целомудренной девушкой, а за самой заурядной дешевкой? Ну ладно, считай, что это тебе удалось! — я с треском повесил трубку и яростно закурил, пытаясь хоть немного успокоиться.

В результате этого разговора родилась небольшая и, пожалуй, самая слабая моя повесть, в которой скромница Алина выступала в роли порнозвезды! Однажды, когда один из ее отвергнутых поклонников случайно об этом узнал, между ними разыгралась следующая сцена:

«… — Так ты не девушка? — Неожиданно он понял, что именно это поразило его сильнее всего. — У тебя кто-то был?

— Да, был, — с явным вызовом ответила она. — Да, я сплю с мужчинами и снимаюсь в порнофильмах! Хочешь посмотреть?

Алексей судорожно сглотнул, чувствуя, что начинает сходить с ума. В этот момент Алина встала и быстро метнулась в сторону стола. Он хотел было перехватить ее, опасаясь, что она убежит, но девушка просто взяла телевизионный пульт и застыла на месте.

— Вот, смотри, что я проделываю с другими мужчинами и чего никогда не буду делать с тобой…

Она нажала кнопку, вспыхнул экран и полилась медленная сладострастная музыка. На экране появился какой-то высокий загорелый мужчина, который, улыбаясь, стоял перед сидящей Алиной. Она тоже улыбалась, стягивая с него белые джинсы…

— Выключи! — прохрипел Алексей, шатаясь и изнемогая.

— Нет, смотри, смотри все до конца, — ответила она, злобно поглядывая на него. — Видишь, как я его ласкаю? Видишь, как ему приятно?

Алексей зажмурился и пошел прямо на девушку. Она не успела ни вскрикнуть, ни выключить видеомагнитофон, как он уже накинулся на нее, пытаясь задушить. С журнального столика свалился телефон, и Алексей сжал в руке черный шнур…

— Аля — девушка хорошая, Аля — девушка хорошая, — отчаянно верещал попугай, пытаясь вырваться из клетки, но Алексей уже не слышал этого, видя перед собой наполненные диким ужасом глаза девушки и преисполняясь таким же ужасом от того, что он сам сейчас делает…»

Все вернулось на круги своя! Я начал свою литературную «алининиану» с ее смерти и закончил тем же! Черт возьми, но неужели я на подсознательном уровне настолько измотан ее невыносимым упрямством и стервозностью, что действительно хочу ее смерти, лишь бы избавиться от страсти и ревности? Неужели я действительно такая себялюбивая сволочь?

 

Эпилог

…Когда мы подъехали к отделению, я вновь попытался напасть на «этого придурка», который в пути корчил мне рожи и показывал язык, однако наручники помешали. Впрочем, вскоре их с меня сняли, но тут же запихнули в КПЗ. Алина и ее спутник остались снаружи, и о чем они там беседовали с дежурным, мне неизвестно.

КПЗ оказалась довольно просторной, одну треть ее занимала клетка. В ней сидел какой-то ханыга — по виду местный бомж, который немедленно стал клянчить у меня сигарету.

— Да пошел ты, — буркнул я, расхаживая у окна и жадно затягиваясь. Возбуждение не проходило, зато к нему добавлялось безумное отчаяние — неужели это конец всей нашей истории? Неужели меня оставят здесь, а она как ни в чем не бывало продолжит прогулку с этим… Какой ужас!

И ведь какая злая ирония судьбы — вся эта безобразная сцена разыгралась почти на том же самом месте, что и самая прекрасная! Ведь именно там мы находились тем ноябрьским вечером — я, Алина, Марина, — обсуждая планы нашей совместной супружеской жизни…

Немного успокоившись, я все-таки угостил своего сокамерника сигаретой, просунув ее через прутья решетки. Более того, руководствуясь предыдущим опытом и рассчитывая на самое плохое, я еще успел запихнуть несколько сигарет в носки — на тот случай, если меня будут обыскивать.

Минут через десять, может, пятнадцать дверь камеры открылась и меня выпустили.

— Поехали, отвезем тебя в вытрезвитель, — заявил мне тот самый сержант с автоматом, который заковывал меня в наручники.

— Зачем, не надо! — взмолился я, но, опасаясь снова лишиться свободы рук, послушно вышел на улицу и спустился к машине. В тот момент, когда передо мной распахнули дверцу, на крыльце появились Алина и ее спутник. Больше всего меня потрясло выражение лица «самой любимой девушки в моей жизни» — видя меня таким несчастным, перепачканным в земле, с оторванным воротником белой сорочки, она словно бы торжествовала!

До вытрезвителя я так и не доехал, поскольку вовремя взял себя в руки и вступил в переговоры с обоими милиционерами:

— Слушайте, мужики, не надо меня никуда везти — я уже почти протрезвел. Отпустите!

— Да как тебя отпустить, когда ты вернешься обратно и снова драку устроишь!

— Зачем и куда я буду возвращаться, да еще в таком виде — грязный и оборванный? Тем более, вы же видели — я был слишком слаб, чтобы справиться с этим гадом. Не надо было сегодня пить, а то бы я ему показал… Ну ничего, в следующий раз вернусь с автоматом!

— Охота тебе сидеть, — усмехнулся сержант.

— А что делать, если я люблю эту проклятую девицу, а она словно нарочно меня дразнит!

— Кстати, — вмешался в разговор водитель. — А это правда, что ты писатель?

— Правда, — кивнул я, — восемь книг уже вышло, и еще несколько на подходе.

— А о чем пишешь-то?

— Да о разном. — Я несколько замялся, не став уточнять. Дело в том, что мой последний роман назывался «Ментовщина» и был посвящен продажности и преступности сотрудников одного московского отделения милиции. — Ну отпустите, я правда никуда не вернусь, а поеду домой. Зато уж там надерусь до чертиков, чтоб только не вспоминать весь этот кошмар!

Для вящей убедительности я извлек из кармана сторублевку и протянул ее сержанту. Милиционеры переглянулись, и через минуту машина свернула к обочине. Я поблагодарил, вышел и стал ловить тачку.

Когда я подъехал к своей улице, шел десятый час вечера, поэтому давно стемнело. Попросив притормозить у института связи, я вылез из машины и направился к ближайшей коммерческой палатке. Да, пожалуй, это был один из самых тяжелых вечеров в моей жизни. Я пил, бродил возле здания института, вспоминая различные перипетии нашей истории и, как ни стыдно в этом признаться, горько плакал…

Испытывая предательское, выматывающее душу волнение, я собирался на последнее свидание, которое нам по моей просьбе устроила Марина Шнуркова — та самая подруга Алины, о которой я рассказывал. Сама Алина долгое время не хотела ничего слушать и при первых же звуках моего голоса вешала трубку.

Перед выходом из дома мне вдруг попалась на глаза китайская книга «Ицзин», по которой мы когда-то гадали вместе с Алиной. Время у меня еще было, поэтому я быстро бросил кубик шесть раз подряд. Выпала последняя, шестьдесят четвертая гексаграмма, носящая обнадеживающее название «Вэйцзи. Еще не конец!»

Вот, что там было сказано:

«Ситуация разворачивается так, что, наконец, наступает хаос, но хаос рассматривается не как распад созданного, а как бесконечность, как возможность бесконечного творчества вновь и вновь. Хаос выступает здесь не как нечто отрицательное, а как среда, в которой может быть создано нечто совершенно новое… Самое важное здесь — это наличие полноты сил. Лучше, если их будет больше, чем надо, чем если их не хватит в последнюю минуту…»

Все это выглядело прекрасно и обнадеживающе, за исключением одного — именно сил-то мне как раз и не хватает! Да и у кого бы хватило душевных сил на всю эту историю!

«Еще не конец. Свершение.

Молодой лис почти переправился.

Если вымочит хвост, то не будет ничего благоприятного».

Я воспринял это как забавное предостережение — не выпивать даже для того, чтобы снять волнение, — и продолжал читать дальше:

«В то время, как человек проходит через хаос, единственное, на что он может положиться, так это на самого себя, ибо в хаосе больше не на что положиться.

Затормози колеса. Стойкость — к счастью.

Стойкость сообщает человеку благородство, которое может излучаться на все окружающее, облагораживая его. Суть внутреннего благородства — правдивость.

Если с блеском благородного человека будет правда, то будет и счастье».

«Не очень понятно, — решил я, поглядывая на часы, — ну да ладно».

«Если человек не успел вовремя приступить к творчеству, то ему остается лишь возможность найти свое удовлетворение в спокойном пире. За бездеятельность здесь нельзя хулить человека, и никто не будет хулить его за это. Он заслужил свой покой. Но если бы он предпринял какое-то действие, когда время для этого действия уже миновало, то он был бы захлестнут силами хаоса с головой.

Обладай правдой, когда пьешь вино. Хулы не будет».

Ну что ж, а вот это не только понятно, но и знакомо. Я заслужил покой и достоин «спокойного пира» — и никто меня за это не осудит…

Мы встретились днем возле метро «Владыкино», сдержанно поздоровались и направились в Ботанический сад. Алина, как всегда, была бледна и задумчива и, пожалуй, даже печальна. Она ни в коей мере не производила впечатление счастливой и влюбленной девушки в ожидании свадьбы — а именно этого я боялся больше всего на свете.

— Ну, что ты хотел мне сказать? — первой спросила она, когда мы уже шли по пустынной дорожке, шурша опавшими осенними листьями.

— Прежде всего я хотел спросить: откуда этот чертов юноша взялся на мою бедную голову?

Она с легким удивлением посмотрела на меня.

— Это же Игорь, разве ты его не узнал?

— Что? — я был потрясен. — Ты до сих пор встречаешься с этим слесарем?

— Ну, во-первых, он уже не слесарь, а инженер-электронщик. Во-вторых, работает в солидной фирме и очень хорошо зарабатывает…

— Рад за него.

— В-третьих, мы долгое время не встречались, пока он не приехал на вечер, который руководство нашего узла устроило в честь Восьмого марта.

— Понятно, — тяжело вздохнул я. — Значит, он появился как раз в тот период, когда я был безумно занят и не мог уделять тебе много времени.

— Это здесь совершенно ни при чем. Так что ты мне хотел сказать?

— Я хотел тебя увидеть. А что говорить, — я пожал плечами, — даже не знаю… Все, что я мог тебе предложить, я уже многократно предлагал ранее. Более того, сейчас, с началом этого проклятого кризиса, большинство моих предложений, увы, кануло в Лету. Издательства приостановили свою деятельность, книги не выходят, денег нет. А учитывая наше старческое правительство, и перспектив никаких не видно. Я вновь стал таким же бедным, как в год нашего знакомства, когда еще работал в медучилище. И вновь могу тебе подарить лишь пачку сигарет да жвачку. — Я с грустной улыбкой достал из кармана пачки «Парламента» и «Дирола» и протянул ей.

— Спасибо. Мне тебя жаль.

— Серьезно?

— Да.

— Смотри, какой странный цикл получается: сначала я был бедным преподавателем, изо всех сил старавшимся стать богатым и благополучным писателем, чтобы иметь возможность предложить тебе «красивую жизнь». Но ты почему-то этого не только не оценила, а напротив, меня чуть ли не возненавидела. Теперь я, можно сказать, разорен, беден и печален — и ты начала меня жалеть. Зато мой конкурент, который когда-то был простым слесарем, стал преуспевающим инженером. Наверное, и машина у него есть?

— Да, «шкода-фелиция».

— Тем более. Черт! — у меня не было денег даже для того, чтобы пригласить ее в кафе, а тут еще, как назло, начал накрапывать мелкий осенний дождь. Впрочем, долго разыгрывать омерзительную роль бедного и несчастного мне было не по силам. — Слушай, любовь моя, умоляю тебя только об одном — не совершай непоправимых глупостей! Тем более, что счастье, построенное на несчастье других, не может быть прочным. Ну что в нем есть такого, что ты вдруг решила меня бросить?

— Этого словами не объяснишь, — смотря себе под ноги, отвечала она.

— Не объяснишь, потому что тут нечего объяснять! Ну, неужели ты себя так мало ценишь, что готова стать женой такого типа? Ведь это я находился бы у тебя под каблуком, а он будет тобой командовать! Ты к этому не привыкла, начнешь раздражаться, пойдут ссоры. В отличие от меня, такое счастье, как ты, досталось бы ему слишком легко, поэтому он не смог бы его оценить…

— Мне неприятен этот разговор.

— Извини.

— И, вообще, мне пора.

— На встречу с ним? — грустно улыбнулся я.

— Это тебя не касается. Счастливо.

Мы уже подошли к метро и стали под козырек, чтобы укрыться от дождя.

— Прощай, любовь моя.

Она толкнула дверь и скрылась в вестибюле, а я остался снаружи и в который уже раз закурил…

Я уже упоминал о том, что самым большим тиражом — 100 000 экземпляров — разошлось самое занятное из моих сочинений — «Секреты уличных знакомств». Разбирая возможные варианты этих самых знакомств, я, в частности, предусмотрел и такой:

«Одним из самых распространенных поводов заговорить является наличие тяжелой сумки. Заранее прикиньте свои силы, прежде чем обратиться к волокущей ее даме с такой, например, фразой:

— Вы, конечно, очень грациозно изгибаетесь, но все же будет лучше, если я вам помогу.

Учтите, женщины у нас сильные, а потому сумка может оказаться настолько тяжелой, что вам захочется поскорее избавиться и от самой сумки, и от ее владелицы. Уговорить женщину, даже не слишком расположенную к знакомству, воспользоваться вашей любезностью достаточно просто. Но, чтобы ваши усилия не пропали даром и вы не оказались в положении простодушного альтруиста, остерегайтесь двух подвохов.

Во-первых, постарайтесь заранее обнаружить наличие обручального кольца, ибо в тяжело груженной сумке может оказаться обед на всю семью. Во-вторых, присмотритесь повнимательнее — а не из приезжих ли эта дама и не к вокзалу ли она тащится? Зачем вам знакомство в Вологде, если заняться любовью хочется в Москве?»

Согласитесь, что совет достаточно здравый, хотя и отдает изрядной долей мужского цинизма. Впрочем, подобные советы существуют не столько для того, чтобы им следовать, сколько для того, чтобы их нарушать.

Спустя несколько месяцев после прощания с Алиной я возвращался домой от одного приятеля, находясь при этом в состоянии «светлой печали» и легкого подпития. Мои финансовые дела постепенно начали поправляться, однако душевные раны упорно не хотели затягиваться…

Пройдя турникет и спускаясь по лестнице, я вдруг увидел невысокую стройную девушку в юбке выше колен, которая с большим трудом тащила огромную сумку, едва ли не больше ее самой.

— Ну, что вы надрываетесь, — добродушно улыбнулся я. — Давайте я вам помогу.

— Помогите, — тяжело отдуваясь, тут же согласилась незнакомка, вскидывая на меня карие глазки.

«Черт! — у меня слегка кольнуло сердце. — Чем-то похожа на Алину в молодости. Такой же стройный и трогательный котик с пухлыми губками…»

Перехватив сумку, я с немалым изумлением обнаружил, что тяжело кренюсь влево — она была удивительно тяжела! Вот тебе и маленькая хрупкая девочка!

— Тяжело? — спросила незнакомка.

— Не буду врать, что легко, — сосредоточенно кивнул я. — Просто удивительно, как вы ее до метро дотащили…

Мы спустились на платформу и, войдя в подошедшую электричку, сели рядом.

— Куда следуем? — улыбаясь и сдвигая шляпу на затылок, поинтересовался я и нисколько не удивился, услышав ответ:

— На Ярославский вокзал.

— Ага! И откуда мы приехали?

Второе совпадение было еще удивительнее первого:

— Из Вологды.

— А что мы там делаем?

— Заканчиваем пединститут.

— А в Москве что делали?

— Гостила у тетки.

— А лет, извиняюсь за нескромный вопрос, нам сколько?

— Двадцать три.

Именно столько было Алине во время нашего знакомства!

Воодушевленный обществом хорошенькой девушки, которую звали Света, я принялся развлекать ее непринужденной болтовней, в которой, разумеется, было и упоминание о «знаменитом писателе», Италии, и разное прочее хвастовство, которое я обычно пускаю в ход, когда пытаюсь понравиться. На «Комсомольскую» мы уже приехали добрыми друзьями, успев перейти на «ты».

— А во сколько у тебя поезд? — поинтересовался я, таща сумку на платформу.

— Не знаю, я еще билет не купила.

— Ха! А вдруг все билеты проданы?

— Тогда придется ночевать на вокзале.

— Зачем же на вокзале… — негромко пробормотал я, но она сделала вид, что не услышала.

Как ни странно, но я почти «накаркал», ошибившись лишь в одном, — отсутствовали не билеты, а сам поезд. Ближайший состав был только в одиннадцать утра — то есть ровно через двенадцать часов.

— Слушай, Светик, — сказал я, пристально глядя на нее сверху вниз. — Ты уже убедилась в том, что я человек нормальный, не маньяк какой-нибудь, так что бояться меня нечего. Что, если мы поедем ко мне, вместо того чтобы мучиться на вокзале?

— А у тебя дома кто-нибудь есть?

— Да, конечно, я тебя с матушкой познакомлю.

— А завтра ты меня проводишь?

— Если только ты захочешь уехать!

Она засмеялась, подумала и кивнула головой.

— Ну что ж…

«А вот Алина предпочла бы вокзал!» — таща сумку обратно к метро, подумал я.

* * *

Прошло еще несколько месяцев, и наступила весна. В тот день я побывал в одном издательстве, находившемся неподалеку от «Свиблово», и получил подтверждение, что двумя моими романами всерьез заинтересовались крупные немецкие фирмы. Воодушевленный открывающимися перспективами, я уже подходил к метро, как вдруг одинокая женская фигура, стоявшая в задумчивости перед витриной с колготками, показалась мне удивительно знакомой.

Я замедлил шаги, обошел ее сбоку и остановился. Почувствовав на себе пристальный взгляд, девушка вскинула голову.

— Алина!

— О, привет!

Мне показалось, что в ее глазах блеснуло нечто похожее на… Но нет, с чего бы, не стоит обольщаться.

— Ты откуда здесь? — первой спросила она.

— Из издательства. Кажется, меня собираются издавать в Германии, — тут же похвастался я. — А ты что здесь делаешь, почему не на работе?

— Я ездила в одну контору, а сейчас возвращаюсь на узел.

— Тебя проводить?

— Пошли, если тебе делать нечего.

Мы перешли через дорогу и не спеша зашагали вдоль улицы.

— Стой! — вдруг спохватился я, и она удивленно остановилась. — А ну-ка дай лапку поцеловать. — И, прежде чем она успела воспротивиться, поднес к губам одну из ее холодных рук, а затем и другую.

— Что ты делаешь? — улыбнулась она.

— А где же кольцо?

— Какое кольцо?

— Ты разве замуж так и не вышла?

— Вышла, но уже развелась.

— Подожди, подожди, — я растерянно замотал головой, а потом полез в карман куртки за сигаретами, — но разве…

— Сам-то еще не женился?

— Я? Да нет вроде…

— Вроде? — засмеялась она.

— Ну, в смысле есть у меня одна юная вологодская барышня, которая периодически приезжает в Москву… Стой, не сбивай меня с мысли! — Нащупав эту самую мысль, я в упор посмотрел на Алину и спросил, четко выделяя каждое слово: — А почему развелась?

— Долго объяснять… да и не хочется.

— Но вы с ним еще встречаетесь?

— Уже нет.

Я набрал полную грудь воздуха и медленно, пытаясь успокоиться и взять себя в руки, выдохнул.

— Значит, ты свободна?

— В каком смысле?

Опять это знакомое, наигранное непонимание, лукавство!

— «Еще не конец. Свершение. Молодой лис почти переправился. Если вымочит хвост, то не будет ничего благоприятного», — пробормотал я, выдыхая дым в сторону и смотря себе под ноги. Предсказание китайской «Книги перемен» сбывается!

— Что ты там бормочешь? — засмеялась Алина. — Что это за чушь?

— Нет, ничего, все в порядке. — И я снова вскинул на нее взволнованный взгляд. Теперь все зависело от того, как она отреагирует на следующий вопрос. Я решился задать его лишь после того, как докурил сигарету и отбросил ее в сторону. — А что, если нам сегодня куда-нибудь сходить?

— Куда именно?

— Ну, не знаю, где-нибудь поужинаем.

Она наморщила лоб, а затем отрицательно покачала головой.

— Нет, сегодня я занята.

— А завтра?

— А завтра, не знаю. Позвони мне на работу, может быть, тогда и соглашусь. Телефон еще не забыл?

— Я ничего не забыл, — улыбаясь и качая головой, как китайский болванчик, заявил я. — Ничего, любовь моя, ничего!

Она поняла причину моей радости и улыбнулась. Я вновь схватил ее за руку и жадно поцеловал.

История женского упрямства, делавшая меня счастливым и несчастным одновременно, закончилась под звуки «Марша Мендельсона».