На выходе из терминала Севе пришлось подождать: опытная встречальщица Ленка никогда не приезжала раньше времени, чтобы не возиться с заездом на стоянку. Сева прислонился плечом к удобному столбику и прикрыл глаза. Поспать в самолете не удалось, так что теперь он испытывал характерное для первого этапа бессонницы взвешенное состояние, дурманящее и тошнотворное одновременно. В ноздри лезли знакомые запахи аэропорта Бен-Гурион: коктейль из выхлопных газов, пальмового масла, цветущих кустов и горьковатых испарений ночного полива.

Сейчас приехать домой и — спать… От одной только этой мысли по телу, от ног к голове поползла приторная сладкая волна… не грохнуться бы здесь прямо на тротуаре… где же Ленка-то… но тут волна наткнулась на какое-то неприятное препятствие, как на дамбу, на что-то нехорошее, даже хуже, чем нехорошее… сердце заныло, сжалось и вспомнило: Клим.

— Сева! Сева! — Ленка, высунувшись из машины, махала ему от края тротуара. — Ну что ты встал, как истукан? Садись!

Он сел, и Ленка тут же вырулила на выездную полосу.

— Я тебе уже минуты три кричу. А тут остановка запрещена. Давно ждешь?

Сева молча пожал плечами, и она, не глядя, «услышала» это движение, как слышат друг друга только очень давно знакомые люди.

— А кто знает? — в голосе жены звучало раздражение. — Господи, как мне это все надоело…

— Зачем ты так сразу? — сказал он устало. — Вместо «здрасте». Все-таки почти два месяца не виделись.

— Ты-то сейчас дрыхнуть завалишься, а мне утром в офис. А утро — оно вот уже. А у меня проект. Не один ты работаешь.

— Вместо «здрасте»… — повторил он, адресуясь именно к непонятному раздражению и пропуская мимо ушей ничего не значащие слова. — А поцеловать?

Лена помолчала.

— А насчет поцелуев мы еще поговорим… — спокойствие в ее голосе не предвещало ничего хорошего. — Не сейчас, потом.

— Ладно, — сдался Сева, закрывая глаза. — Потом так потом.

Сознание снова плавно покатилось со сладкой горы и снова уткнулось в темную дамбу беды: Клим. Беды? Вот и слово нашлось, а то все «неприятность» да «неприятность»… «беда» — так будет правильнее. Или нет? Сева еще никогда в жизни не терял по-настоящему близкого друга и оттого затруднялся в определении своего нынешнего состояния. Неужели вот это ощущение длящейся, насильственной бессонницы и есть беда, горе… или как ее?.. — скорбь?

— Как мальчишки?

— А тебе-то что? — все так же спокойно отозвалась Лена. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь, что интересует тебя действительно. Например… — она запнулась, подумала, нетерпеливо покрутила головой и продолжила: — А в самом деле, что тебя интересует, Баранов? Есть такое?

— Не будь дурой, — сказал он, злясь на ее несомненную, хотя и неуместную в данных обстоятельствах правоту. — Неужели нельзя поговорить нормально?

— Завтра! — выпалила Лена. — Завтра поговоришь. Придут из Компании природных заповедников насчет Клима. Выяснилось, что без нашего дружеского участия его ну никак не похоронить. Вот с ними и разговаривай. А со мной не надо, у нас уже все обговорено. По многу раз и с тем же результатом.

Она раздраженно нажала на газ. Ни в чем не повинная машина подпрыгнула от неожиданности, заложила излишне крутой вираж и, обиженно взревев, вымахнула на пустую в этот час автостраду, ускоряясь в направлении Иерусалима. Остаток дороги ехали молча.

Встреча с представителем Компании была назначена на полдень в модном кафе в центре города. Представитель опаздывал. Сева уже допивал вторую чашку кофе, когда, наконец, заметил у входа загорелого парня в фирменной футболке. Такая же была на Климе тогда, в пабе, когда он столь внезапно вернулся в севину жизнь после долгого отсутствия. Парень пришел не один: вместе с ним, сияя жизнерадостной улыбкой, за столик уселся тщательно причесанный крепыш в костюме и с галстуком.

— Вы — родственник Адриана?

— Кого? — недоуменно переспросил Сева и тут же вспомнил: ах, да… Клим ведь так и остался под тем же самым случайно избранным когда-то румынским именем…

— Нет, я друг… — поспешно сказал он. — Близкий друг.

Парень кивнул.

— Видите ли… — он немного помялся. — Адриан нам тоже очень близок. Гм… был близок. Знаете, несколько лет бок-о-бок… он наших людей не раз изо рта у смерти вытаскивал… и мы его тоже. Впрочем, это не важно — такая работа. Мы хотели бы сделать все, как надо, как положено. Отдать, так сказать, последний долг.

— Уважение к мертвым помогает уважению живых, — вдруг, ни с того, ни с сего вставил крепыш в костюме и осторожно провел ладонью по волосам.

— Возможно, у Адриана имелись родственники в Израиле? — продолжил парень из Компании.

Сева отрицательно покачал головой:

— Насколько мне известно, у него здесь нет никого. Кроме нас с женой.

— А на родине? В Румынии? Он ведь из Бухареста?

— Опять же, насколько мне известно, — неловко произнес Сева, игнорируя последний вопрос. — Клим… э-э… Адриан не оставил на родине действующую семью.

— Действующую?

— Ну да. Его родителей уже нет в живых; бывшая жена вышла замуж вторично, а ребенок усыновлен ее новым мужем. В общем, не думаю, что известие о смерти может там кого-либо заинтересовать.

— Тот, кто не интересуется памятью предков, рискует лишиться памяти потомков… — назидательно заметил крепыш.

— Э-э, господин Коэн, — парень явственно скрипнул зубами. — Я бы попросил… Вы нам мешаете, — он снова повернулся к Севе. — И все же, может быть, стоит оповестить…

— Я уже оповестил. Сегодня утром. По телефону.

Он и в самом деле успел отзвонить Валентине. Та немного помолчала, покашливая в трубку — сперва Сева подумал, что от смущения, но потом выяснилось, что от простуды. Первым словом, которое она затем произнесла, оказалось не слишком подходящим по контексту: «забавно».

— Забавно, — сказала бывшая Климова жена, услышав о его смерти. — Только сейчас? Я была уверена, что он уже давно сгинул. Что ж… как это говорится в таких случаях? Да будет земля ему пухом. Как у тебя дела?

— То есть, на похороны тебя не ждать? — на всякий случай уточнил Сева.

Валентина засмеялась смехом, переходящим в кашель.

— Спасибо за приглашение, но болею я, Севочка. Простужена вдупель — слышишь, как хриплю? У нас тут сейчас такой гнилой грипп ходит — страшное дело. И ведь, главное, прививку делала, а все-равно не помогло. Вчера какой-то убийца в белом халате по телевизору…

Она еще долго что-то говорила про грипп, про врачей и про общий упадок здравоохранения, но Сева не слушал, думая о Климе, а потому не разобрал вопроса, которым Валентина завершила свою длиннющую тираду, и вынужден был переспросить:

— Что ты сказала?

— У вас прививают, спрашиваю?

— Не знаю… — рассеянно ответил Сева и повесил трубку.

Повесил, не прощаясь, то есть, невежливо, спору нет… но, так или иначе, разговор состоялся, формальное оповещение имело место, и к этому уже мало что можно было добавить.

— Кстати, у нас от гриппа прививают? — спросил Сева, видимо, крайне некстати, потому что парень в футболке изумленно вылупил на него глаза, и даже видавший виды господин Коэн удивленно фыркнул… хотя и немедленно, овладев собой, заявил, что его фирма готова исполнить любую погребальную процедуру по желанию заказчика, включая прививки или, скажем, припарки… и тут до Севы наконец дошло, что его поняли превратно, и он засмеялся самым неприличным образом, думая при этом, как было бы здорово рассказать этот анекдот самому Климу и обхохотать его вместе, на пару, и как жаль, что этого уже не случится никогда, никогда.

— Да нет, — сказал он, вытирая выступившие слезы. — Припарки не понадобятся, господин Коэн, спасибо. А вы, кстати, откуда? Тоже из Компании?

Крепыш в костюме умильно сощурился.

— Никак нет, господин Баранов. Я имею честь представлять лучшую в стране фирму церемониального обслуживания «Опавшие листья». Всеобъемлющий ассортимент товаров и услуг. Планирование и организация. Погребение, кремация, похороны и увековечение памяти. Приведение комплекта в соответствие с нуждами и пожеланиями клиента. Любыми пожеланиями, господин Баранов. Мы…

— Подождите, господин Коэн, — остановил его парень в футболке. — Видите ли, господин Баранов, нам хотелось бы похоронить Адриана достойным образом. Многие из ребят обязаны ему слишком многим, чтобы вот так, просто… Если вы говорите, что родственники не заинтересованы и что, кроме вас обсуждать этот вопрос не с кем, то давайте считать, что мы можем принять решение совместно с вами, прямо здесь и сейчас. Не возражаете?

— Решение? — переспросил Сева. — Какое решение?

— Ну как же… — парень уже в который раз вскинул на него недоумевающие глаза. — Решение по поводу правил. У Адриана всегда был особенный пунктик по поводу правил. Возможно, вам это не известно, но…

— Отчего же, отчего же, — перебил его Сева, начиная, наконец, что-то понимать. — Известно. Правила покойный любил. Что было, то было.

— Ну вот, — подхватил парень. — А коли так, то, сами понимаете, надо организовать соответствующую церемонию. Вопрос лишь — какую?

— Любую! — вставил продавец церемоний. — Говорю вам без преувеличения: любую! Хотите попа — будет поп. Хотите раввина — будет раввин. Любой. Хотите ксендза — будет ксендз. Хотите муллу — будет…

— Да погодите же вы! — вскричал парень, теряя терпение. — Ну что вы лезете раньше времени? Господин Баранов?

— Даже не знаю, что вам и ответить… — задумчиво протянул Сева. — Я знал его сначала убежденным атеистом, что, наверное, предполагает кремацию. Затем он заговорил о религии, конкретнее — о христианстве, носил крестик и так далее. Это, вроде как, говорит в пользу православного отпевания. Но в последнее время Клим ходил уже без креста.

— Клим?

— Простите… это его старая кличка. Если вы знаете… ээ-э… Адриана, то представляете, что он не может снять с себя символ веры просто так, без достаточной причины. А значит, православная процедура могла бы показаться ему непозволительным насилием. Думаю, что и раввин с муллой не слишком соответствуют моменту. Так что…

— Может быть, даосский монах? — робко предложил господин Коэн и тут же замахал руками на ощерившегося на него парня из Компании: — Молчу, молчу…

Они и в самом деле замолчали — все трое. Задача выглядела неразрешимой. Вот ведь проблема, — подумал Сева. — Чисто израильская заморочка. Ну отчего прощание с мертвым телом нужно непременно обставлять всякими церемониями? Какой в этом смысл? Кому от этого лучше?

Впрочем, трудно было отрицать, что, в случае с Климом, процедура похорон имела немалое символическое значение: уж больно покойный увлекался поисками универсальных правил жизни. Нашел ли он их для себя?.. не нашел?.. — теперь уже не узнаешь… может, и нет их вовсе у жизни, правил? Может, и нету. Зато у смерти-то они точно есть. Христианские, мусульманские, буддийские, иудейские, индейские, готтентотские и еще хрен знает чьи… не важно, главное — есть! И вот теперь, когда наконец представилась возможность подарить Климу последнее, зато точное соответствие правилам, именно теперь, они сидят, дураки-дураками, абсолютно не зная, что делать.

— Что ж, друзья… — господин Коэн разочарованно вздохнул и встал. Он явно не привык тратить время на пустые разговоры. — Жаль, что у нас ничего не получается. Если чего надумаете, звоните. Амит, у вас есть моя визитка?

— Подождите, — парень взял его за рукав и силком усадил на прежнее место. — Ну что вы все время дергаетесь, как укушенный? Боитесь, что клиенты разбегутся? Так они у вас уже свое отбегали.

— Зря вы так думаете! — запальчиво возразил представитель фирмы «Опавшие листья». — Бегают, как миленькие. Шустрее живых.

— Послушайте, господин Коэн, — сказал Сева, осененный внезапной идеей. — Говорят, что в местной традиции есть решения на все случаи жизни. Неужели же для такой простой ситуации не найдется? Представьте: пришел в город человек, никому не известный, просто путник из неведомых земель, поел, переночевал, да и помер в одночасье. И никто не видел, как он молился, кому и молился ли вообще. Кто он, чей он — непонятно, никаких признаков, ни по лицу, ни по одежде, а мысли уже не прочтешь и спросить не у кого, хоть ты тресни. Что с таким предписано делать? Как хоронить? По каким правилам?

— Известно, по каким, — просиял господин Коэн. — Прописано в деталях. По иудейскому канону он, конечно, не проходит, потому как чужестранец. Но поскольку Господь дал ему великое счастье дойти до Святой земли и даже умереть здесь, то и кладут его в эту землю с особой молитвой, специально для такого случая написанной. С раввином и со всеми делами, только принадлежит он как бы не религии, а самой земле.

— Вот, — твердо сказал Сева. — То, что надо. Ему бы точно понравилось. Заверните.

Парень в футболке кивнул. Обрадованный похоронщик засуетился, доставая из портфеля бумаги и раскладывая их на столе.

Хоронили на следующий день, в кибуце неподалеку от Иерусалима. Народу собралось неожиданно много, не меньше полусотни: товарищи Клима по прокладке маршрутов, археологи с окрестных раскопок, соседи и знакомые из поселения, где он жил в последнее время… были даже несколько бедуинов, с которыми, как выяснилось, Клим тоже водил дружбу. Все люди особого, полевого склада, не похожие на городских кабинетных сидельцев. Обветренные загорелые лица, грубая кожа рук, выцветшие на солнце волосы, привычный прищур, крепкие сандалии на два ремешка. Они были своими в этом неприветливом, трудном для человека куске мира, в этом невозможном соединении выжженных до каменной кости гор, бесплодных солончаков и серебрящейся поверхности ядовитого мертвого моря, где вместо плещущей веселой воды медленно колышется маслянистая, адская, серная жижа.

Иудейская пустыня, край земли, дно Творения, раскаленная сковородка человеческой души. Здесь испокон веков спасались от правосудия убийцы, воры и прочий лихой люд, словно уже при жизни стараясь привыкнуть к заслуженному и оттого неизбежному пламени преисподней. Сюда спускались пророки, суровые искатели правил, тщащиеся разглядеть очертания будущего в дрожащем от серных испарений воздухе. На этих оползающих предательских кручах, среди невидимых глубоких промоин и в лабиринтах пещер, где гнездятся летучие мыши, находили себе убежище члены аскетических сект, взыскующие самой глубокой правды и самой последней чистоты, безыскусной и бескорыстной, как соль. Отсюда уже не было дороги вниз — только вверх, по дороге, которая сначала стрелой улетала на запад и там вонзалась в каменистый хребет, оставляя в нем глубокую чернеющую рану, а затем ввинчивалась в горы и змеилась там, забираясь все выше и выше в ждущую голубизну неба, все выше и выше, и выше — туда, где в конце пути, на вершине, финальной наградой, победой и искуплением, божественным негасимым светом сиял город Всевышнего, пуп Творения, жилище Бога — великий Иерусалим. Упасть, чтобы подняться… спуститься, чтобы взлететь — в этом заключалась простая суть этого соседства, этого перехода снизу вверх — из геенны огненной Иудейской пустыни в райскую прохладу иерусалимских кущ.

— Господин Баранов! — к Севе бежал вчерашний парень, махал рукой. — Пойдемте, вы будете за родственника, больше все равно некому.

Они подошли к похоронному фургону. У распахнутой задней дверцы стояли двое в черных костюмах.

— Вы родственник? — осведомился старший, худой чернявый мужчина лет пятидесяти. Его заложенные за уши пейсы задорно торчали вверх, как рожки у чертика. — Будете смотреть?

Он указал внутрь фургона, где на погребальных носилках лежало тело, запеленутое в белый саван. Надо же, какой он маленький, — удивленно подумал Сева. — Неужели это Клим?

— Смотреть? — переспросил он.

— Ну да, — чернявый кивнул рожками. — Желаете убедиться, что это именно ваш… ээ-э… Хотя, честно говоря, тело так обгорело, что… в общем, как хотите.

Сева отрицательно помотал головой. Ему отчего-то стало страшно.

— Нет, не буду.

— О'кей, — деловито припечатал «чертик». — Тогда беритесь, понесли.

Вчетвером они вытащили носилки из фургона. Тяжело, — удивился про себя Сева. — Надо же, такой маленький и такой тяжелый. Мертвая тяжесть. Только при чем тут Клим? Клим и это… — какая связь?.. чушь какая-то…

— Ставим! — они взгромоздили носилки на каменный стол. Люди тут же сгрудились вокруг. Как во время буфетной трапезы, — подумал Сева. — Сейчас вынут ножи и вилки и… Кто они Климу? Кого они хоронят? — Румынского нелегала по имени Адриан Стойка. Тело, обгоревшее до неузнаваемости в автокатастрофе. Ну при чем здесь Клим?

Он с трудом удержался от улыбки.

Раввин открыл потрепанную книжечку и забормотал, запел, раскачиваясь и скользя отрешенным взглядом по лицам, по пыльному строю кипарисов, по округлым вершинам иудейских гор, украшенных в честь зимнего времени нежным зеленоватым пушком — краткой радостью бедуинских коз.

— Амен, — нестройно сказали вокруг, заполняя паузу в раввинской песне, и тут Сева с удивлением обнаружил, что плачет… Плачет, потому что, как ни крути, а Клим был здесь очень даже при чем — вот почему. Потому что, каким бы маленьким и неуместным ни казался лежащий на столе белый сверток, это был именно Клим, Клим — тот самый, с быстрым взглядом маленьких цепких глаз, с узкой сильной ладонью, протянутой для рукопожатия, с этим вечным невозмутимым «я понял», которое, видимо, так и осталось не произнесенным по случаю главных климовых непоняток, так и оставшихся непонятками, по случаю главных нерешенных задач, ненайденных корней неведомых уравнений.

— Берем! — Сева вздрогнул: возглас адресовался в основном ему: остальные трое носильщиков уже взялись за рукоятки носилок.

Осторожно переступая и все-таки спотыкаясь в узких проходах между надгробьями, они продвинулись вглубь небольшого кладбища к свежевырытой могиле. «Чертик» спрыгнул в яму и вытянул руки, принимая тело. Клим соскользнул вниз ловко, одним движением, как при жизни. Стали бросать землю — сухую, рассыпающуюся в пальцах на невесомые частички — прах, а не землю. Бросил и Сева. Затем поспешно заработали лопатами, быстро, быстро, словно наперегонки. Копай, где копается, — вспомнил Сева давнюю климову науку. Сегодня, видимо, копалось здесь, на кибуцном кладбище в сердце Иудейской пустыни.

Люди начали расходиться, а Сева еще немного постоял, глядя на табличку с надписью на иврите: «Адриан Стойка» и пониже, русскими буквами: «Клим».

— Так его звали — Клим?

Сева обернулся. Перед ним стояла молодая женщина лет двадцати пяти с копной черных вьющихся волос, небрежно собранных в пучок на затылке. Он еще раньше обратил внимание на ее бледное лицо, не характерное для местной полевой компании. Ярко накрашенный рот выделялся на фоне этой бледности, как у балаганной Коломбины. Во всем остальном женщина безупречно соответствовала своим товарищам: бесформенная футболка, шорты, пыльные сандалии.

— Прозвище, — привычно пояснил Сева. — Для друзей и близких. Адриан — это…

— Не морочьте мне голову, — перебила она, переходя на русский. — Он был такой же румын, как вы — китайский император.

Сева улыбнулся.

— Вы правы. И относительно Клима, и относительно меня, пока еще в императоры не произведенного. Хотя как знать, как знать… — он протянул руку. — Сева Баранов.

— Ханна.

— Очень приятно… — они пошли к выходу с кладбища. — А вы Клима давно знаете…

— Если вы хотите спросить, спала ли я с ним, то нет, — резко ответила она. — Хотя, наверное, к тому все шло.

Сева неловко пожал плечами.

— Да я, собственно… извините…

— Ничего. Вам не за что извиняться. Было и нет. Кончено… — она всхлипнула, но тут же справилась и, запрокинув голову, часто заморгала обращенными в небо глазами. — Сейчас тушь потечет. Еще одна причина женщине быть мужественной. Он был замечательным парнем, ваш друг, как бы его ни звали. Жаль, что все так по-дурацки…

— Почему по-дурацки? Автокатастрофа… — неловко сказал Сева и замолчал, не зная, как продолжить.

Ханна зло фыркнула.

— Автокатастрофа! — она выпалила это слово с той же презрительной интонацией, с которой говорят: «полная чушь!» — Что вы понимаете…

И снова остановилась, спохватившись, словно одернув сама себя:

— Извините, ради Бога. Нервы сдают. Все в порядке, господин Баранов.

— Сева, — поправил он. — Вы действительно в порядке? Вас куда-нибудь довезти? Я один, с машиной и никуда не спешу.

— Нет, нет, спасибо, я справлюсь. Все забывается, забудется и это… — она снова всхлипнула и поднесла ладонь ко рту, словно желая прикрыть его чрезмерную алую яркость. — Ну вот, опять… черт!..

— Поедемте, я вас отвезу, — настойчиво сказал Сева, беря ее за локоть.

— Оставьте! — женщина резко выдернула руку и отскочила на несколько шагов. — Уезжайте! Уезжайте немедленно и, главное, не возвращайтесь. Езжайте, езжайте!

Она повернулась и побежала к стоянке. Сева пожал плечами. Среди климовых друзей всегда хватало психов.

— Правда, бригадир? — он посмотрел в сторону свежего холмика с криво воткнутой табличкой. — Что, в общем, странно, учитывая твою извечную тягу к нормальности…

Домой Сева ехал не спеша. Клим не шел у него из головы, словно пристроился тут же, рядом, на заднем сиденье, и вел с ним неторопливый разговор, подавая типичные свои спокойные реплики и искоса поглядывая ему в затылок. Сева отвечал вслух, улыбался, смеялся в голос и на дорогу смотрел существенно меньше, чем в зеркало заднего обзора. Что на нее смотреть-то, на дорогу — и так знакома вдоль и поперек; а вот в зеркале… в зеркале… В зеркале на фоне падающего навзничь шоссе, между горной стеной и обрывом, в мелькании знаков и указателей, бедуинских шатров и цистерн, коз на склонах и каменных глыб на обочинах… там, среди всего этого пестрого балагана мерно покачивалось круглое Климово лицо, змеилась знакомая кривоватая шпанская усмешечка, поблескивали маленькие цепкие глаза… ах, Клим, Клим… что же ты так…

В двери торчала записка. Сева вынул, развернул. «Сева, где ты? Мы тебя тут обыскались. Директор рвет и мечет. Немедленно позвони мне. Ави.»

Вот так так… а и впрямь нехорошо. Свой мобильный Сева отключил немедленно после того, как Ленка забрала его из аэропорта. Он вошел в квартиру и набрал номер своего непосредственного начальника.

— Ави? Привет.

Босс вместо приветствия только присвистнул.

— Ну ты даешь… Ты хоть представляешь себе, что натворил?

— А что такое?! — закричал Сева в трубку. — У меня близкий друг погиб! Я только что с похорон! Я — натворил? Ты, мать твою, думаешь, что говоришь? Я — на вас — десять лет, как папа карло, как глупая лошадь, двадцать четыре часа… без выходных… я… вы…

Он прямо-таки захлебывался от бешенства. Да как они смеют, подлецы! У него… а они… Сева задохнулся и замолчал, переводя дыхание.

— Все сказал? — поинтересовался Ави. — А теперь слушай сюда. Можно ведь по-нормальному, да? Если бы ты все делал по-нормальному, то кто бы что тебе сказал? Как нормальные люди делают, знаешь? Молчишь? Ну так я тебе расскажу. Нормальные люди, вместо того, чтобы грубить клиенту, для начала звонят боссу и описывают ситуацию. Соображаешь? Нормально описывают ситуацию. И получают нормальное разрешение и нормальный отпуск, да? А что сделал ты? А? Опять молчишь? Ну так я опять тебе расскажу. Ты, как псих, наорал на Майка Доэрти, который и так был на взводе из-за сроков. После чего ты шваркнул трубкой ему по уху и вдобавок, как потом выяснилось, расфигачил об стену телефонный апппарат. Затем ты без разрешения улетел, то есть, покинул клиента в состоянии инфарктного предстояния, которое он, впрочем, незамедлительно трансформировал в гневный факс на имя генерального. И знаешь, что там написано, в факсе? Я имел счастье читать. Написано, что он отменяет проект и обращается в суд по поводу взыскания убытков. И генеральный вынужден, бросив все дела, срочно лететь в Бирмингем и утирать пятимиллионному клиенту слезы, извиняться, обещать немедленно уволить хама, то есть, тебя, Сева, тебя, и отпаивать клиента таким виски, который ты не пил даже во сне. А что в это время делаешь ты, Сева Баранов? Ты отключаешь телефон! Это же сбрендить можно! Отключаешь телефон!..

Он сделал паузу для того, чтобы закурить; в трубке послышалось шуршание сигаретной пачки, потом щелкнула зажигалка. Сева сел на стул около телефона.

— И что же теперь? Я уволен?

Ави шумно выпустил дым.

— А хрен его знает. Вообще-то, дело дрянь. Сам знаешь, сейчас сокращения и так далее… Да и вообще, честно тебе скажу, в последнее время ты… как бы это выразиться… не слишком адекватен. Не пойми меня неправильно, старик, я-то на твоей стороне, да? По-моему, тебе просто надо отдохнуть, вот что. Может, у тебя кризис среднего возраста? Тебе сколько лет?

— Тридцать восемь.

— Вроде как еще рано… — задумчиво оценил Ави. — Давай сделаем так. Завтра будь, как штык, в приемной, не позднее восьми, прямо к его приезду, как он любит, да? Я тоже подойду. Попробуем убедить его дать реверс. Все-таки заслуги у тебя тоже немаленькие, чтобы так вот сходу, да? Упадешь в ноги, все как положено, поклянешься и поцелуешь ковер. Понял? Не слышу?

— Я понял… — глухо ответил Сева.

— Ну, то-то же. И тогда, может быть… — ты понял, всего лишь «может быть»… он тебя пожалеет. Может быть.

— Я понял, — повторил Сева.

— О'кей, — подытожил Ави и так длинно и смачно выдохнул сигаретный дым, что Сева на другом конце провода явственно ощутил запах и даже вкус табачного облака. — Тогда договорились. Без четверти восемь, в приемной. И не вздумай отключать телефон. До завтра.

Сева осторожно положил на рычаг трубку, еще немного посидел, приходя в себя, и отошел к окну. Его еще никогда не увольняли; ощущения были явно не из лучших. Что теперь?.. мысли белками прыгали в голове, он сделал усилие, чтобы сосредоточиться, и не смог. Сзади хлопнула дверь; на ходу сдирая с себя рюкзак, футболку, кроссовки и плейерные наушники с воющим из них трансом, вбежал старший сын, остановился, увидев отца, и тут же продолжил движение в свою комнату, по дороге отбросив в угол кроссовку и прыгая дальше уже на одной, босой, ноге.

— Отец! Ты приехал? Когда? Я сейчас убегаю… у нас чего пожрать найдется? Черт! Где же они?

— Кто? — спросил Сева, невольно улыбаясь и на секунду позабыв о своих проблемах.

— Джинсы! Шит! А! Вот… Ты надолго? — не дожидаясь ответа, сын промчался в ванную. Затем оттуда послышался шум воды и разочарованный вопль: — Аа-а! Папа! Бойлер! Уж если ты дома, то мог бы и бойлер включить! Черт! Шит! Шит!

Сева выждал и, улучив момент, когда парень, снова бегом, возвращался в свою комнату, поймал его за локоть.

— Погоди, Олежка… дай хоть посмотреть на тебя. Здоровый ты кабан! Качаешься?

— А как же иначе? — гордо отвечал сын, напрягая круглые бицепсы и нетерпеливо переминаясь на месте, как породистый жеребенок. — И качаюсь, и бегаю. Иначе не пройти.

Летом Олега забирали в армию, и он мечтал попасть непременно в какую-то элитную боевую часть. Как же она называется? Сева напрягся, вспоминая. Армейские термины сплошь состояли из дичайших сокращений и аббревиатур, совершенно темных для непосвященного человека.

— Как это называется? Пульсар?

— Пальсар, папа! — с досадой сказал Олег, высвобождая локоть. — Пальсар! По-вашему «разведрота». Я тебе уже сто раз объяснял. Ты меня извини, я очень тороплюсь. Случайно, не видел моей кроссовки?

— Вон она, — Сева указал в угол. — Как продвигается твой аттестат?

— Нормально! На университет потянет, не боись! — отозвался сын уже из своей комнаты. — Шит! Где же он? Папа, ты не видел мой зеленый свитер?

Дети, детишки, сыночки ненаглядные… Красивые, сильные, умные, веселые, они казались слепленными из другого теста, чем их родители. И это не удивительно, правда, Сева? Вспомни, как ты рос, парень: осторожно, с оглядкой, с четким разделением мира на внешний и внутренний.

Внешний мир напоминал старого полуслепого медведя: он был нелеп и неуклюж, но в то же время и смертельно опасен. При определенной ловкости и гибкости позвоночника можно было легко уворачиваться от его губительных лап и когтей — там припадешь к земле, там подпрыгнешь упругим пируэтом, там проползешь на брюхе, там спасешься на дереве… Старый бедолага и сам уже давно обходился без человечины, пробавлялся на подножном корму, корой да ягодами. Правда, временами случалось, что кто-то забывал осторожность или оступался, подойдя чересчур близко — по глупости или из озорства, а то и по непомерной человеческой гордости — и тогда уже медведь-людоед не упускал своего. Но такие печальные случаи происходили достаточно редко, являясь, скорее, исключением.

Зато внутренний мир… ты только вспомни тот внутренний мир, Сева! Тот мир, тот райский пальмовый край брежневской эпохи! Сокровища самиздата, неистощимые россыпи плодов, объявленных запретными для пущей сладости! Кухонные споры до хрипоты, до срыва голосовых связок, но и как бы вполголоса, во имя таинственной конспирации… А изощренное богатство эзопова языка? А пудовые фиги, оттягивающие карман? А бульдозеры, трудолюбиво сгребающие заурядные холсты прямиком в залы лучших мировых галерей и аукционов? А дальновидные литературоведы в штатском, выдвигающие своих, бесспорных, абсолютно непобиваемых кандидатов на Нобелевскую премию?

Ай-я-яй… где теперь все это, где? Издох тот медведь, сгинул плешивый людоед, а вместе с ним и все остальное — и кухни, и самиздат, и холсты, и премии с аукционами… ау!.. ау!.. аукцион!.. где ты? — Нет его, аукциона, не осталось. Ничего не осталось. Ээ-э, погодите… как это — «не осталось»? Быть такого не может! Что-то ведь да осталось! Гм… а и в самом деле… что-то действительно осталось. Вот он, Сева, к примеру, остался. И жена его Лена. И еще миллионы таких же, привычно осторожных обладателей гибкого позвоночника, твердо знающих, где припасть, а где и подпрыгнуть…

— Эй, папа! Папа!.. Эй!

— А? Что?

— Ну ты астронавт! Я тебя зову, зову, а ты где-то витаешь… Так я побежал, ладно? Будут звонить, переводи на мобильный. Бай!

Хлопнула дверь, убежал мальчик. Вон он, вприпрыжку мчится по тротуару, и встречные девчонки, завидев его, немедленно принимают вид таинственных незнакомок. И мир вокруг мчится вместе с ним, пляшет под его дуду — мир единый, целый и неделимый, без всяких там внешних и внутренних глупостей. Что ты можешь дать своим красивым и сильным мальчикам, Сева? Зачем ты им? Что может предложить раб свободному человеку, кроме темной и нудной науки терпеть? Кроме твоего знаменитого умения копать? Что?

К пяти начали сгущаться сумерки, зажглись фонари, загодя, исподволь приучая улицу к своему желтому рассеянному свету. Сева включил телевизор, походил по квартире, бесцельно подбирая и перекладывая с места на место вещи, постоял у окна, глядя на огни Бейт-Лехема, на уже едва различимый конус Эродиона, на округлые холмы Иудейской пустыни, светлеющие еще дальше, на спуске к не видимому отсюда Мертвому морю. Там остался лежать Клим. Его положили в пустыню всего несколько часов назад, но сейчас Севе почему-то казалось, что это произошло очень давно, годы и годы назад.

Лена должна была вот-вот приехать, на автобусе, потому что машину взял он, и теперь Сева, по крайней мере, мог обозначить цель своей бессмысленной вахты у окна в пустой квартире: он ждал жену. Странно, но давно уже ему не приходилось ждать Лену с таким чувством, даже с нетерпением. Обнаружив это, он отчего-то обрадовался, будто в холодной промозглой темноте нащупал вдруг теплое одеяло и потянул его на себя, и согрелся.

Он увидел ее заранее, еще в автобусе, стоящую у средней двери с рукой на стойке, на кнопке звонка… вернее, нет, не увидел, а скорее угадал, потому что увидеть было невозможно из-за непрозрачной автобусной крыши. Вот она вышла, постояла, пропуская машины, поправила волосы знакомым движением и пошла к дому, поворачиваясь от ветра и ужасно по-своему сжимая в горсти лацканы плаща. Сева метнулся на кухню и включил электрический чайник. Что-нибудь еще? Он вдруг вспомнил, что и сам ничего не ел с раннего утра.

— Ау! — сказала она от двери. — Есть кто дома?

— Есть… — Сева подошел и хотел обнять ее, но почему-то не получилось — то ли из-за того, что он забыл, как это делается, то ли из-за того, что она как раз повернулась поставить пакет.

— Привет… — Лена снова поправила волосы и прошла в кухню. — Олежка уже убежал? Вы что-нибудь поели?

— Убежал, — ответил он, думая, как начать… начать что?.. ну, как… начать рассказывать… рассказывать?.. ты хочешь сказать «жаловаться»?.. а хоть бы и жаловаться. Иногда так хочется пожаловаться…

— Женька, кстати, в трехдневной поездке с классом, на Голанах, — сказала она, хлопнув дверцей кухонного шкафа. — Если, конечно, это тебя хоть как-то интересует.

Ну вот, начинается… Сева подошел сзади, взял ее за плечи.

— Конечно интересует, ты же знаешь.

Она молчала, вся выпрямившись и неподатливо затвердев, как деревяшка. Сева неловко ткнулся ей в макушку.

— Оставь, — сказала Лена напряженным голосом и высвободилась. — Нам нужно серьезно поговорить.

— Конечно, конечно, — подтвердил он. — Боюсь, что у меня есть неприятные новости. Хотя, возможно, все еще поправимо.

Скомкав в руках кухонное полотенце, Лена прошла в гостиную и села на краешек стула, все такая же прямая и сосредоточенная, как перед экзаменом. И тут он, наконец, понял. Собственно, это можно было понять с первого же момента, если бы он не был так занят собой, своими проблемами и страхами.

— Лена, может, не стоит? — попросил он без особой надежды. — Давай как-нибудь в другой раз, а?

— Ну уж нет, — решительно отрезала она. — Когда он будет, этот другой раз? Я понимаю, что это дико звучит, но возможность поговорить с тобой возникает только тогда, когда у тебя погибает друг. Что же, ты предлагаешь мне ждать до следующей смерти? Так у тебя и друзей-то больше нет — когда же поговорим? Будь добр, сядь.

Сева кивнул, но садиться не стал, а просто прислонился к дверному косяку и ждал, когда она выскажет то, что запланировала.

— Сева, я хочу развод… — видно было, что Лена репетировала эту реплику многократно и на все лады, как начинающий артист свое «кушать подано», и от частых повторений фраза вышла неестественно, с петухом в середине, на звуке «у». И, тем не менее, с петухом или без, но женщина явно испытала облегчение оттого, что слова наконец перестали томиться в ней, перекатываться во рту надоедливыми камешками, подступать к горлу в самые неподходящие моменты, как томились, перекатывались и подступали в течение долгих недель, а может быть, и месяцев. Лена вздохнула, выпустила полотенце на волю из судорожно сжатых кулаков и даже разгладила его на коленях.

— Думаю, ты и сам понимаешь, почему, — теперь она говорила своим обычным голосом, словно разгладив его вместе с полотенцем. — Мы уже давно чужие друг другу, не видимся месяцами и ничуть по этому поводу не расстраиваемся. Ты, наверное, к такой жизни привык. Твое дело, но я больше так жить не хочу. Я еще молодая женщина, Сева, и нет никакой причины, по которой я должна месяцами ждать того, что другие получают ежедневно. Раньше я еще сомневалась из-за детей, но теперь они выросли, так что…

— Лена, не надо… — снова попросил он в последней попытке предотвратить этот давно ожидаемый и в то же время невыносимый, пугающий, губительный обвал, но она отмела его робкую защиту одним движением руки.

— Дай мне договорить! Хоть раз в жизни дай мне договорить! В общем, — ее руки снова разгладили полотенце. — У меня есть другой человек. Уже давно, года полтора. Я хочу, чтобы ты ушел. Чем раньше, тем лучше. Если можно, прямо сейчас. Возьми машину и уезжай. Пожалуйста.

Сева осторожно попробовал вдохнуть — понемногу, маленькими порциями, потому что для одного большого глотка воздуха в груди просто не хватало места. Странно, да? Всегда было, а теперь вдруг нет, кончилось. Он даже хотел помочь себе руками: нажать снизу или сверху, расправить легкие, как она расправляла это свое полотенце, но вовремя удержался: не доставало только изображать тут мелодраматическую сцену с хватанием за сердце. Что действительно хорошо, так это то, что он так и не сел, несмотря на ее просьбу в начале разговора, потому что иначе теперь было бы намного труднее дышать… Рука сама собой тянулась к груди — потереть, расправить, и Сева сунул ее подальше от греха в карман брюк. В кармане звякнуло. Ключи. «Возьми машину и уезжай». Уйти. Скорее. Еще не хватает грохнуться тут на пол. Потом стыда не оберешься.

— Сева, что с тобой? — испуганно спросила Лена.

Он хотел улыбнуться и сказать, что все, мол, пучком. Все, мол, в полном порядке, спасибо зарядке. Все, мол… да только не смог. Воздуха по-прежнему не хватало, а потому Сева продолжил следовать разработанной программе: дышать короткими вдохами, мелкими пташками, как пьют водку, начиная с третьей… развернуться вокруг оси, вокруг шершавого полутораметрового кола, вбитого в него через темя, насквозь, через все тело… и пошел, пошел… шаг, и еще шаг, и еще…

— Сева!

Дверь оказалась не заперта, и это было первым на сегодняшний день везением… ну и денек!.. а иначе пришлось бы возиться, открывать… поди открой с таким колом… и не нагнуться, небось, и не согнуться, разве что загнуться. Он вышел, не оборачиваясь — не потому, что такой уж мачо, а вовсе наоборот — от страху упасть… теперь лестница… ноги ритмично переступали со ступеньки на ступеньку… молодцы!.. только они и не подвели его в трудную минуту… а еще говорят, что в ногах правды нет. Правды нет и выше, вот что!

Он усмехнулся старой хорошей шутке и вдруг совершенно неожиданно для самого себя вдохнул полную грудь восхитительного холодного воздуха. Вот оно счастье — дышать! Просто дышать! Сева постоял у выхода из подъезда. Сверху хлопнула дверь. Она крикнула в пролет, перегибаясь через перила:

— Сева! Ты в порядке? Сева!

Имя, кувыркаясь, как опавший лист, и наталкиваясь на собственное эхо, пролетело несколько этажей и грохнулось на клетчатую плитку пола прямо к Севиным ногам. Имя. Сева. Клим. Адриан Стойка. Агентство «Опавшие листья». Ну и денек… Он отлепил плечо от стены и вышел на улицу.

Сев в машину и взявшись за руль, он сразу почувствовал себя лучше. Иллюзия контроля, обманчивое чувство владения ситуацией: нажал на газ — ускорился, вдавил педаль тормоза — остановился, чуть тронул руль влево — и машина туда же… Безропотный, во всем послушный тебе мир. Наверное, и Клим думал так же за секунду до того, как влетел под грузовик. Сева вставил ключ в замок зажигания, повернул. Машина с готовностью подчинилась, ласково заурчал двигатель, зеленым огнем зажглись циферблаты, засветились индикаторы, мурлыкнуло радио, вздохнуло, задышало, заговорило участливым вкрадчивым голосом вечернего диктора, тихой музыкой, покоем.

Хорошо… Жаль только, что это всего лишь иллюзия. Крошечная, беззащитная иллюзия, тоненький стебелек в эпицентре кромешной ледяной бури. Еще три дня назад у него была семья, работа, друг, дом… а теперь вот — только этот кубометр зеленоватого мерцающего тепла, урчащего послушания и мелодичной болтовни. Сева перевел взгляд на дом напротив, на ее силуэт в окне гостиной. Смотрит… Может быть, еще не все потеряно? Как это говорят: утро вечера мудренее. Скорее всего, она очень долго носила в себе этот разговор, как нежеланного ребенка, мучилась его тяжестью, его ядовитыми соками… обсуждала с близкими подругами, готовилась, плакала, засыпала с кислой жвачкой многократно пережеванных слов и просыпалась все с той же, с вечера недоговоренной, тысячу раз проговоренной фразой. Бедная…

Все это так, все понятно. И в то же время, теперь, когда дело уже сделано, когда разговор, наконец, состоялся, теперь-то она не может не взглянуть на все по другому! Разве мало они ссорились прежде? Разве не швыряли друг в друга самыми обидными, злыми, ранящими словами, от которых, кажется, нет возврата? Ссорились, бросали, уходили, хлопали дверью. Ну и что? Дверь, она на то и существует, чтобы ею хлопали. Подожди, Сева, все еще вернется, вот увидишь… А пока… пока надо копать, где копается. Сначала работа. Завтра без четверти восемь в приемной. Отмолишь, отплачешь, куда он денется… да и Ави не позвал бы тебя, если бы надежды не было. Нет ничего такого, чего нельзя было бы склеить. Склеим, конечно склеим.

Зазвонил мобильный. Лена?.. Ави?..

— Алло.

— Господин Баранов? — в трубке звучал незнакомый голос. — Говорит Амит. Мы с вами встречались по поводу похорон Адриана.

Амит? Ах да, тот парень в форменной футболке Компании заповедников, с которым они сидели вчера в кафе. Что теперь? Вроде бы, все обсудили, вплоть до памятника…

— Да, я вас слушаю, Амит.

— Я совсем забыл вам сказать. Забегался, извините, а потом вы уже уехали. Можно было бы сделать это сразу, а теперь…

— Что случилось?

— Ничего особенного. Просто от Адриана остались кое-какие вещи, и я подумал, что вы, возможно, захотели бы что-нибудь взять. На память и вообще.

— Вещи?

— Ну да. В основном, книжки. Не Бог весть что, но для близких людей, знаете ли… — он сделал многозначительную паузу. — Впрочем, если вы не заинтересованы.

— Нет-нет, — сказал Сева. — То есть, да-да, заинтересован. А где это все находится? Я ведь, как это ни странно, ни разу не бывал у него в гостях.

Амит коротко рассмеялся.

— Ничего странного. Там и на одного-то места не хватало. В последние два года он жил в нашем поселении. Михмас — может, слышали? Я раздобыл ему маленький вагончик — знаете, из тех, что на стройках. Всего двенадцать квадратных метров, зато с душем и электричеством. До этого-то он где только не кантовался. То в палатке, то в заброшенном бараке, то вместе с сезонными рабочими на нарах, по десять человек в комнате, а то и у бедуинов… Так что он этому вагончику радовался, как дворцу.

— Я приеду. Можно прямо сейчас?

— Конечно, — почему-то обрадовался Амит. — Езжайте по первому шоссе, а там налево, по дороге Алона.

— Это ведь территории, правда?

— Правда. Но бояться нечего. Лет пять назад, бывало, постреливали, а теперь тихо. Даже камней не кидают. В общем, жду вас. Позвоните от ворот, я встречу.

Сева взглянул на часы: начало седьмого. Жизнь снова обретала смысл — по крайней мере, на ближайшие несколько часов. А там посмотрим… копай, пока копается… Он ехал, не торопясь, баюкая в себе это внезапно возникшее спасительное ощущение собственной нужности, востребованности. «Жду вас,» — сказал ему этот абсолютно чужой человек… казалось бы, какая малость, а сколько в ней радости: его ждут!

Оставив позади стены Старого города и Французский холм, он начал спускаться по первому шоссе в сторону Мертвого моря. Вот и указатель налево: «дорога Алона». Сева свернул. Ему еще никогда не приходилось ездить по этому шоссе. После ярко освещенной, прямой автострады оно выглядело узким проселком, который нелогично петлял в темноте, то и дело подсовывая под колеса резкие повороты, спуски и подъемы. Луна еще не поднялась достаточно высоко, машин почти совсем не попадалось, так что тьма стояла кромешная; Сева попробовал было пристроиться к обогнавшей его попутной «субаре», но не смог удержать темпа, заданного ее водителем — скорее всего, местным, знающим коварную дорогу наизусть. Пришлось резко снизить скорость и ехать одному.

Наконец справа мелькнул указатель: «Михмас». Сева подъехал к запертым автоматическим воротам; вышел пузатый бородатый охранник в зеленой куртке с капюшоном и потертым «узи» подмышкой, заглянул в кабину:

— Вы к кому?

— Меня ждут, — коротко ответил Сева, не преминув еще раз порадоваться чудной значимости этого короткого предложения. — Меня ждут. Амит.

Ворота открылись; через минуту мигнул фарами подъехавший Амит, молча махнул рукой: двигай, мол, за мною. На первый взгляд поселение было совсем небольшим; они миновали улицу белых домов с красными черепичными крышами, пару-тройку общественных зданий и уже пересекли Михмас из конца в конец. Амит остановился.

— Вот, — сказал он, выходя из машины и указывая на маленький вагончик возле проволочного забора, отделяющего поселение от пустыни. — Здесь он и жил, ваш друг Адриан, светлая ему память. Видите, раньше тут были еще одни ворота, и в вагончике сидел сторож, а потом ворота отменили, ну и…

Амит пошарил на притолоке над входом и достал ключ.

— Я вас оставлю, ладно? Потом, когда закончите, просто закроете и вернете ключ на место. Договорились?

Сева кивнул. Они наскоро попрощались, и парень уже совсем было уехал, но вернулся.

— Да, забыл вам сказать: должен подойти еще один человек, забрать свои книжки. Зовут его Леонид, он из России, как и вы. До встречи!

Внутри стоял образцовый порядок. Собственно, так оно и должно было выглядеть, жилище Клима. Смешно, но Сева ни разу не бывал в гостях у своего многолетнего друга, ни здесь, ни в Питере. Как-то все не получалось… случайно ли? — наверное, нет. Жилище, дом представляли собой часть его внутренней территории, тщательно охраняемой от постороннего взгляда. Так птица прячет гнездо, где лежит заветное яйцо, с таким трудом выношенное, согретое теплом тела, трепетом души, а главное, таящее в себе надежду, будущее, смысл бытия. А может быть, это было уже не яйцо, а птенец, неуклюжий, некрасивый, крикливый — гадкий утенок, которого еще рано показывать, выводить в мир из-за его стыдного безобразия? Эй, Клим? Что ты такое здесь прятал? Даже от меня, Клим? Теперь уже не узнаешь…

Вещей было совсем мало, считай, что и не было вообще. Одежды — раз два и обчелся, да и та вся рабочая. Немного посуды — вся на одного: одна чашка, одна ложка, одна миска… Хозяин явно не планировал принимать у себя гостей. Зато инструмент — хороший, дорогой, содержащийся в чистоте и полной боевой готовности: хитро изогнутый горный молоток, острая лопата из высококачественной стали с тщательно подогнанным, отполированным черенком — циркуль, а не лопата… бинокль, альпинистское оборудование, веревки… На это Клим никогда не жалел денег.

И книги. Масса книг — несколько сотен. Они, казалось, занимали весь жизненный объем вагончика, но не лежали вповалку беспорядочными стопками, как этого можно было бы ожидать при таком недостатке места, а с полным достоинством и сознанием собственной важности пребывали на самодельных полках из струганых досок, шестью рядами тянущихся вдоль стен во всю их невеликую длину. Сева вгляделся в корешки. Книги на двух языках — английском и русском. Археология, философия религии, библеистика, история. «Документы из Иудейской пустыни»… «Свитки Пещеры писем»… «Вади Мурабаат»… «Кумранская община»… Кумран… Кумран… — не там ли происходили раскопки, с которых Клим начал свою израильскую одиссею? Вроде бы, да, там. Но даже это не объясняло непропорционально большого количества книг на эту тему.

— Да… такого я даже не предполагал…

Сева обернулся на голос. В дверном проеме, поблескивая толстыми стеклами очков, стоял невысокий пожилой бородач с кипой на голове и изможденным лицом патологического книгочея.

— Вы его друг, правда? — продолжил он по-русски. — Я Леонид.

— Сева. Чего вы не предполагали?

Бородач смущенно улыбнулся и потер руки.

— Видите ли, — сказал он. — Мы дружили с Адрианом довольно-таки близко — во всяком случае, я так себе думал… был период, когда мы разговаривали часами, как минимум, несколько раз в неделю… но ни разу, можете представить? — ни разу я не был у него в гостях. Удивительно, правда?

— И в самом деле.

— Да… так вот, я всегда подозревал, что у него много книг, но чтобы столько… — Леонид окинул взглядом полки и покачал головой. — Он часто заказывал через интернет на мой адрес… вот это… и это… но это только малая часть. Видимо, покупал в Иерусалиме. Надо же, какие богатства…

Он принялся рассматривать корешки вблизи, только что не водя по ним носом, поглаживая, словно лаская.

— Вы, конечно, многое заберете, но и то, что останется, не пропадет, не беспокойтесь, — он многозначительно оглянулся на Севу. — В поселении есть хорошая библиотека, с библиотекарем… из Публички, кандидат наук. Старушка-пенсионерка, но еще очень энергичная. В общем, все пойдет в дело. Надо же… и это у него есть!

Он снял с полки какую-то книжку, раскрыл и немедленно забыл о своем собеседнике. Сева улыбнулся.

— Я не намереваюсь забирать отсюда книги, уважаемый Леонид. Боюсь, что в ближайшее время мне просто будет некуда их ставить.

— О, да… — рассеянно откликнулся бородач и перелистнул страницу. — Нынче многие дома обходятся без книжных полок. Даже здесь, в земле Книги и среди народа Книги.

Сева решил оставить без ответа очевидную шпильку в свой адрес. «Обходятся без полок»… фу ты, ну ты, сноб очкастый… А как насчет «обходятся без дома»?

— Послушайте, ребе, — сказал он с некоторым оттенком иронии. — Не могли бы вы, в обмен на мою беспримерную щедрость, помочь мне с одним затруднением… даже, в некотором роде, загадкой. Вы сами говорите, что много беседовали с Адрианом. Возможно, вы знаете — почему он так интересовался местной археологией?

Леонид поднял от книжки подслеповатое лицо. На нем читалось неподдельное изумление.

— Как так? Да он же ради этого приехал сюда, молодой человек. Ради кумранской общины. Искать корни, как он сам говорил. Понять, как это все получилось. Куда был вкопан тот крестик, который он на шее носил.

— Судя по тому, что крестик он снял, результаты раскопок оказались неутешительными, — все так же иронически заметил Сева.

— Неутешительными? — серьезно переспросил Леонид. — Скорее, неожиданными. Он был очень основательным человеком, ваш друг. Свой крестик он воспринимал, как итог некоторого процесса, и когда выяснилось, что истоки этого процесса были совсем не такими, как он полагал, пришлось пересмотреть и результат. Вполне возможно, что когда-нибудь в будущем крестик вернулся бы на шею, кто знает? Если бы ваш друг успел довести свои поиски до конца…

— Но почему именно здесь? Я уже спрашивал у него, но удовлетворительного ответа не получил. Может быть, вы объясните?

— Это длинный разговор… — уклончиво произнес бородач, возвращаясь к чтению.

— Как хотите, — Сева сделал скучное лицо. — Тогда помогите мне выносить книги. Я забираю все, до последней брошюрки. Возможно, смогу извлечь из них ответ самостоятельно. Времени у меня, знаете ли, навалом.

Леонид отложил книгу и сел на единственный стул.

— Ну зачем вы так… Конечно, я вам расскажу. За истинность трактовки не ручаюсь, но, думаю, Адриан и сам не очень-то знал, что именно он ищет… кстати, как его звали в действительности? Мне он своего имени так и не назвал… хотя я и не спрашивал: какая разница? Он что, от кого-то скрывался?

— Клим.

— Клим? Гм… Пусть будет Клим. А вы, значит, Слава…

— Сева.

— Извините. Пусть будет Сева. Я не знаю, Сева, насколько вы осведомлены в истории вопроса, так что остановите меня, если что.

— Если что?

— Ну… если скучно станет, к примеру. Да. Так вот… — он зажал в горсти свою растрепанную бороду и медленно процедил ее через кулак. — Христианство, как известно, возникло в начале первого века нового летоисчисления. Это факт. Но как? Как оно возникло? Кем были первые христиане? Что они себе думали, кому молились, какой образ жизни вели? К сожалению, ответ на эти вопросы мы получаем из существенно более поздних документов. Так называемый Новый Завет был составлен не ранее второго века. Даже если некоторые его части были написаны раньше, до нас дошла только их каноническая редакция. То есть, сто лет самого важного периода, периода взросления и формирования, периода строительства базы, на которой впоследствие было возведено здание христианства, эти важнейшие сто лет оказались потерянными. Единственными свидетельствами, хотя бы отдаленно приближающими нас к тому времени, являются упоминания об иудейской секте ессеев, живших, по словам римского историка Плиния, у берегов Мертвого моря, где-то в районе Эйн-Геди.

— Эйн-Геди? — переспросил Сева. — Но это существенно южнее Кумрана.

— Правильно. Но, пока не обнаружились кумранские свитки, это никого не волновало. Главное, что, во-первых, ессеи могли худо-бедно, с очень-очень большой натяжкой, сойти за первых христиан, а во-вторых, Плиний жил в том самом первом веке, где и требовалось раскопать свидетельства о протохристианах. Кроме Плиния, о ессеях писали еще два авторитетных современника: Филон Александрийский и Иосиф Флавий. Последний, да сотрется имя его, еврей по происхождению, а позднее гнусный предатель, перешедший на сторону Рима, один из разрушителей Второго Храма… так вот, этот подлец даже провел один год среди ессеев и, таким образом, хорошо знал, о чем писал.

— Ессеи, как я уже сказал, мало чем напоминали раннюю христианскую общину — разве что пацифизмом, общностью имущества, да категорическим неприятием рабства. В остальном же это был чистой воды иудаизм, только усиленный почти до аскетизма в том, что касалось соблюдения субботы, ритуальной чистоты и регулярности молитвы. Но ничего лучшего под рукой у христианских историков, увы, так и не нашлось, а потому поневоле приходилось довольствоваться этими недоделанными ессеями. Не бог весть что, но лучше, чем ничего. Так вот и жили — не тужили век за веком, пока не грянула шестьдесят лет назад, в конце сороковых годов, кумранская гроза.

— Осенью 47-го года бедуины местного племени таамире принесли на продажу двум бейт-лехемским антикварам кожаные свитки, найденные в пещере над Кумраном. С этого момента начинается полудетективная история, детали которой не столь важны: поиски новых пещер, новых свитков, восстановление текстов по обрывкам кожи, пергамента и папируса, соревнование археологов с бедуинами — кто раньше найдет… и все это на фоне войны арабов со свежепровозглашенным государством Израиль. Короче, сам черт ногу сломит. Всего над Кумраном обнаружили одиннадцать пещер с сотнями свитков, которые немедленно разбрелись по разным хранилищам и опубликованы по сей день лишь частично. Тексты датированы, начиная с третьего века до нового летоисчисления и по 68-ой год. Откуда такая точность во второй дате? — Оттуда, что именно в 68-ом году христианского календаря Кумран был стерт с лица земли римскими карателями. Таким образом, последние свитки попадают в аккурат на недостающий период истории христианства, причем спрятаны они именно в тех местах, рядом с которыми, по свидетельству современников, жили ессеи! Ну как тут было не обрадоваться?

— Впрочем, большинство текстов представляли собой копии известных книг иудейского Танаха или апокрифов, не вошедших впоследствии в канон. Но были и другие, небиблейские. Например, устав общины, комментарии кумранитов к священным текстам, обрывки так называемого Дамасского документа, который уже за полвека до кумранских находок единогласно относили к раннехристианской сирийской общине, а также странное сочинение, описывающее финальную эсхатологическую схватку добра со злом, войну «сынов света» с «сынами тьмы». Они-то и принесли искателям главную радость.

Понимаете, во всех предшествующих разговорах о ессеях отсутствовала главная фигура, которая позволила бы придать им действительно христианский оттенок. Какая?

— Сам Иисус Христос? — предположил Сева.

— Конечно! Сам Иисус Христос! Подумайте — ну какое же христианство может обойтись без Христа? Как-то странно даже… И вот представьте себе, что в кумранских текстах обнаруживается нечто похожее, некий Учитель праведности, духовный вождь и наставник, невинная жертва зла, погибший в прошлом, но предназначенный к воскрешению в будущем. Это же ровно то, что надо! Кто ищет, тот всегда найдет! Если теперь отождествить кумранитов с уже известными ессеями, а Учителя — с Христом, то можно считать, что недостающие детали головоломки найдены, а общая картина успешно восполнена! Стоит ли удивляться тому, что такое отождествление немедленно произошло?

— Север Мертвого моря, то есть, район Кумрана, находился тогда под контролем Иордании. Ключевые фигуры имели самое непосредственное отношение к христианству. Например, руководитель раскопок, Ролан де Во был не столько ученым-археологом, сколько доминиканским монахом, преподавателем религиозной истории и экзегезы. Посредник по имени Кандо, скупавший рукописи у бедуинов, состоял деятельным членом местной общины несториан. Несторианский митрополит Афанасий собрал у себя в монастыре святого Марка изрядное количество документов, а затем переправил несколько свитков на продажу в Нью-Йорк. Рекламное объявление, которое он поместил в газете, гласило: «Этих свитков касался сам Иисус!»

— Поймите, я не обвиняю этих людей в мошенничестве… во всяком случае, не всех… просто им очень, очень хотелось найти своего Христа. Трудно ли в такой ситуации принять желаемое за действительное?

— Гм… — Сева с сомнением покачал головой. — Из того, что вы рассказали, вовсе не следует, что так не могло быть. Ведь есть и вероятность того, что они правы? Этот самый Учитель жил примерно в то же время, что и Христос, не так ли? Учил праведности, был казнен…

— Вероятность, действительно, есть, — снисходительно улыбнулся Леонид. — Возможно, она даже достаточно велика для того, чтобы дать рекламное объявление на Уолл-стрит. Но речь-то идет не о подсчете вероятности, а о научном заключении. Наука требует однозначности, господин Сева. Учил праведности, пострадал, назначен своими адептами к воскрешению? Ну и что? То же самое можно сказать о десятках известных раввинов и пророков, не считая сотен мелких, чьи имена даже не дошли до нас. Отклонения от канонического иудейского ритуала? Подумаешь… это смотря что считать каноном в Иудее начала первого тысячелетия. Ессеи, по свидетельству Флавия, были одной из четырех крупных партий… отчего же за тогдашний канон нужно принять непременно фарисеев? Только оттого, что он ближе к современному?

— Понятно, что серьезные ученые немедленно подвергли уничтожающей критике гипотезу о христианском характере кумранской общины. Начать хотя бы с того, что некоторые черты кумранитов не позволяют отождествить их с ессеями. Например, ненависть к «сынам тьмы» и призывы воевать с ними никак не согласуются с принципиальным пацифизмом ессеев. А ведь кумраниты, видимо, не только призывали, но и воевали. Впоследствии на Масаде были найдены следы их пребывания. Отчего бы тогда не заключить, что они были ближе к воинственной партии зелотов, чем к мирным ессеям? Или наличие женских захоронений… не очень-то согласуется с ессейским безбрачием. Ну, и так далее, еще много чего. Не стану вас дальше утомлять. Да и пора мне… — Леонид поднялся со стула и робко оглянулся на свою книжку. — Вы… ээ-э… не возражаете?

— Конечно, конечно, — нетерпеливо сказал Сева. — Берите все. Это я пошутил давеча, извините. Вот только, пожалуйста… Ваш рассказ очень интересен, но какое отношение он имеет к моему другу? При чем тут Клим?

Бородач вытаращил на него удивленные глаза.

— Как это при чем? Вы что, ничего не поняли? Это же так просто! Кому-то достаточно десятка разжеванных выводов, а кому-то нет. Ваш Клим относился ко второй категории, вот и все.

— Да, но…

— Что «но»? — возмутился Леонид. — Что «но»? Что тут такого удивительного? Почему вас так поражает стремление вашего друга найти недостающее звено? И не просто звено, а звено начальное, основное. А ну как и нету никакого звена, а есть только пшик, пустота звенящая? Что тогда? Как на такой эфемерной цепи подвесить весь мир, весь смысл своей жизни? Как? Он ведь, насколько я понимаю, этими поисками давно был озабочен, так?

— Так, — неохотно подтвердил Сева. — Действительно давно. Вернее — сколько я его помню. Он сделал это своей второй профессией. Если не первой.

— Ну, вот видите, — развел руками Леонид. — Где уж вам профессионала понять, господин Сева? Вы ведь в этом даже не любитель, правда? Езжайте-ка вы лучше домой и забудьте обо всех этих сложностях. И, мой вам совет: не возвращайтесь.

Он неприятно усмехнулся. «От кого-то я это уже слышал много веков тому назад… а точнее, сегодня утром, — подумал Сева. — Ах да, от этой девицы с вороньим гнездом на голове… как ее?.. Ханна?..»

— Спасибо за науку, — сказал он вслух. — Вы идите, господин профи, а я тут еще немного осмотрюсь, по-любительски. Книжек брать не буду, не волнуйтесь. Я, честно говоря, и читаю-то через пень-колоду. Так что можете обрадовать вашу библиотечную мышь-пенсионерку. Теперь ей будет что грызть аж до ста двадцати…

Они распрощались кивком, даже не пытаясь скрыть взаимную неприязнь. Разные люди, существующие в параллельных, непересекающихся мирах. Странно, что они могли дружить с одним и тем же человеком. Сева сел к столу, выдвинул и задвинул единственный ящик. Слова бородатого сноба задели его больше, чем он хотел себе в этом признаться. Подумаешь, цаца!.. профессионал он, видите ли… По какой-такой профессии, позвольте спросить? Доктора болтологии, академики по претенциозному пересыпанию из пустого в порожнее. Тьфу! Бла-бла-бла… уши вянут.

Вот он, Сева, действительно профессионал. Высококлассный специалист по системам телефонного биллинга. Программист милостью Божьей, один из лучших в стране. Инженер и архитектор, незаменимый работник крупнейшей фирмы, ведущий… Он запнулся. Тпру, коняга, не гони. По состоянию дел на сегодняшний вечер, он, скорее всего, уже не числился в списках работников той самой «крупнейшей фирмы», будь она проклята… Хотя, если завтра поваляться в ногах… без четверти восемь в приемной, Ави будет ждать… Вот только зачем?

Он задумчиво постучал по столу костяшками пальцев. Что ему дал этот его высокий профессионализм? Нет, серьезно? Что? Чем он занимал свою, в общем-то, неплохую голову на протяжении последних десяти лет? Тем, как бы получше втиснуть поле для лишнего разряда в тридесятую графу тридевятого бланка? Этим? И что в итоге получилось? В сутках двадцать четыре часа, парень. Если шестнадцать из них ты занимаешься идиотскими бланками, а в остальное время запихиваешь в себя еду или пытаешься спать, то можно ли назвать это жизнью? Библиотечная мышь?.. А компьютерная мышь лучше?

Как ни крути, а гордиться нечем. Ты можешь считать Клима чокнутым, но у него, по крайней мере, был шанс что-то найти, а значит, и его, на первый взгляд, безумные поиски имели смысл. Но какой смысл есть в твоем времяпрепровождении? Сева вздохнул и посмотрел на часы. Пора ехать, если он еще хочет найти какую-нибудь недорогую гостиницу. До завтра нужно привести себя в порядок. Без четверти восемь в приемной. Это то, что он умеет делать в жизни, и теперь уже поздно что-либо менять.

Прощай, Клим, прощай, дружище. Он снова обвел взглядом комнату. Книги, инструменты, немного посуды, немного одежды. Взять что-нибудь с собой, на память? Но что? Не брать же чашку или лопату… Сева выдвинул ящик стола, пошарил там среди карандашей, ручек, линеек и вытащил тонкий блокнот-спиральку. Картинка на обложке изображала отвесный красноватый склон и водопад. Эйн-Геди? Внутри блокнота находилась сложенная вдвое пачка листков, отксерокопированных с обеих сторон — что-то непонятное, беспорядочное скопище странных значков, вроде птичьих следов на мокром песке. Наверное, копия одного из свитков. Зачем? Навряд ли Клим успел настолько хорошо выучить язык… да и какой это язык?.. на иврит совсем не похоже. Арамейский?

Несколько страничек в блокноте были исписаны по-русски — видимо, Климовой рукой… Да-да, Сева помнил эту его манеру загибать строчки книзу… И почерк такой же, как на листках расписания выхода на работу, которые Клим вечность тому назад раздавал членам своей бригады. Только вместо «Сережа» или «Струков» здесь написаны другие, чужие русскому слуху слова: «Хирбет-Кумран», «Айн-Фашхи»… Эх, Клим, Клим, куда тебя занесло? Так… что тут дальше? Какие-то схемы, планы. Вот снова слова: «реперный знак…» «четыреста семьдесят метров к западу от пещеры номер…» Что-то топографическое, не иначе. Впрочем, какая разница? Достаточно того простого факта, что эти слова написаны Климом. Если уж что-то брать отсюда на память, то именно это. Сева вернул листки в блокнот, сунул все вместе во внутренний карман куртки и погасил свет. Уезжайте и не возвращайтесь.

Когда он миновал ворота поселения, было уже хорошо за десять, и луна стояла высоко. Слева от шоссе, под обрывом серебрились округлые холмы Иудейской пустыни, справа темнела скальная стенка. Дорога играла с севиным маленьким «фордом», петляла, неожиданно ныряла в овраг, карабкалась по крутому склону, пугала придорожными каменными глыбами. Машин не встречалось вовсе; Сева был один в тускло мерцающем мире, посреди странного подлунного, лунного ландшафта. Чтобы не рисковать, он снизил скорость почти до сорока. Уезжайте и не возвращайтесь… Сева фыркнул: да какой дурак станет сюда возвращаться? С какой стати? Нормальные люди предпочитают жить на Земле, а не на Луне.

На душе было смутно и муторно — неудивительно после такого дня, который к тому же упорно отказывался кончаться. Он тянулся за Севой обрывками произнесенных фраз, картинами своих событий, лицами людей, близкими и дальними воспоминаниями. Все это вихрем крутилось в голове, выскакивая перед глазами то так, то эдак, не отпуская, не позволяя сосредоточиться, отдохнуть. Ничего, ничего… теперь главное — прижаться щекой к подушке, заснуть… утро вечера мудренее… и тут, словно в насмешку, упрямый день ответил ему телефонным звонком. Сева вздрогнул от неожиданности. Черт! Надо было отключить гада, как всегда… но тут он вспомнил, что это может оказаться Ленка или Ави, а значит, лучше бы все-таки ответить.

Выбрав подходящее место, Сева свернул на узкую обочину и достал мобильник. Подлый аппарат немедленно смолк, будто специально только того и дожидался, но Сева слишком хорошо изучил его мерзкую телефонную натуру, чтобы поверить. Можно было не сомневаться, что звонок возобновится сразу же после того, как машина снова вырулит на дорогу. Нужно подождать. Просто спокойно посидеть и подождать. Если очень надо, перезвонят. На всякий случай Сева включил аварийные огни и, как оказалось, не зря: по склону забегал, замелькал свет приближающихся фар — со стороны поселения быстро подъезжала легковая машина. Прошло еще с полминуты, и возле Севы затормозил такой же, как у него, белый «форд-фокус». Водитель, перегнувшись через сиденье, открыл дверь — это был бородатый Леонид собственной персоной.

— Что-нибудь случилось? — спросил он и тут узнал Севу. — Ах, это вы… давно не видались…

Казалось, его разочаровывала перспектива помогать неприятному гостю. Видимо, он и останавливался-то, решив, что в помощи нуждается кто-то из соседей.

— Все в порядке, — успокоил его Сева. — Жду звонка. А вы куда это на ночь глядя? Неужели в библиотеку?

— Срочный вызов. Я, видите ли, врач, — сухо отвечал Леонид. — Будьте здоровы. Любите книгу — источник знаний.

Он захлопнул дверцу и рванул вперед, сразу набрав по меньшей мере вдвое большую скорость, чем та, на которой плелся сюда осторожный Сева. Зазвонил телефон. Нет, это не Ленка… и не Ави… номер на экранчике высветился другой, незнакомый. Ответить? Нет? Сева поколебался и нажал кнопку приема.

— Алло, господин Баранов?

Голос был женский, отдаленно знакомый… звонкие нотки на низком хрипловатом фоне, как серебряная ложка в бархатном футляре. Кто бы это мог быть?

— Извините, я вас не узнаю.

— Я бы удивилась, если б узнали. Мы ни разу не разговаривали по телефону, да и увиделись впервые только сегодня, на похоронах. Меня зовут Ханна. Вы еще предлагали меня подвезти.

— Ах да, Ханна… — вспомнил Сева. — «Уезжайте и не возвращайтесь…» Чем обязан? Погодите, не отвечайте, я угадаю сам… О! — Вы наверняка передумали и теперь хотите, чтобы я вас подвез?

— Перестаньте паясничать, — сказала она серьезно. — Дело нешуточное. Я ведь неспроста просила вас не возвращаться. Вы были в Михмасе? Зачем?

— Ну, был, дальше что? — с вызовом спросил Сева. — Почему бы и нет? Где написано, что я должен спрашивать у вас разрешения? И откуда вы вообще узнали номер моего телефона?

— От Амита. Позвонила ему и узнала.

— Зачем?

— Зачем, зачем… не в этом дело! — нетерпеливо воскликнула Ханна. — Хотела посмотреть кое-что в домике вашего Клима, вот зачем. И выяснилось, что вы уже там побывали. Что вы там делали?

— Послушайте, Ханна. Может, вы меня лучше сразу пристрелите, чем мучить попусту? Я, знаете ли, ужасно устал и умираю как хочу спать. У вас ведь бывают такие не слишком удачные дни? Вот и у меня случился. Давайте скажем друг другу «спокойной ночи» и пойдем каждый своей дорожкой. Я в постельку, а вы куда подальше.

— Вы уже дома? — спросила она быстро, игнорируя его грубость.

— Нет. На Луне. А точнее, в море безмолвия, на дороге Алона. До дома мне еще ехать и ехать, а вы меня задерживаете.

— Черт! — было слышно, как она нервно барабанит пальцами по трубке. — Я вас умоляю сказать мне только одну вещь, а потом можете спокойно ехать дальше. Только одну!

Сева вздохнул.

— Ладно, валяйте.

— Не видели ли вы там чего-нибудь странного?

— Странного?

— Ну да… — она прищелкнула языком, ища слова. — Ну… странного.

— Нет, не видел, — решительно отрезал Сева. — Ничего странного. Строительный вагончик с уймой книг, постелью и душем… Все? Теперь вы меня отпустите?

— Да-да… — Ханна нерешительно покашляла. — Значит, ничего странного. Ну, тогда хорошо… значит, вы просто вошли туда, посмотрели и вышли, правильно? Ничего не взяв, да?

— Правильно.

— Вы не ответили на второй вопрос…

— Ды оставите ли вы меня, наконец, в покое?! — закричал Сева, окончательно потеряв терпение. — Что вам от меня надо, девушка, милая?

— Вы взяли… — сказала она тихо. — Ну конечно. Не зря я так испугалась. Вы взяли это… послушайте…

Севе набрал в грудь воздуха, но сдержался. Ему стоило немалого усилия сначала отсоединиться, а потом уже выматериться, хотя безумная девушка Ханна явно заслуживала обратного порядка действий. Черт-те что… Прежде чем продолжить движение, он снова подумал — не отключить ли телефон?.. и снова отказался от этой мысли, вспомнив про Ленку и Ави.

Он вырулил на асфальт. Луна по-прежнему, как в зеркало, смотрелась в пустыню, в зыбкое отражение своих мертвых полей и безводных озер, своего скупого на дыхание мира. Желтоватые, слабые лучи фар маленького автомобиля терялись в ее рассеянном свете, более похожем на туман, на пылевую взвесь, соскальзывали с каменистого склона, падали под обрыв, терялись в бесконечном мерцающем пространстве. Сева поежился. По его расчетам, до автострады оставалось еще минут пять — десять.

Впереди мелькнул красный огонек и тут же скрылся за очередным поворотом. Что такое? Машина? Неужели есть на этой безлюдной дороге еще кто-то, еще более медленный и осторожный, чем он? Сейчас узнаем, вот только обогнем эту скалу. В любом случае намного уютнее сознавать, что ты здесь не один… Сева даже немного прибавил ходу. Еще немного… еще… вот и она… Впереди и в самом деле виднелись красные лампочки габаритных автомобильных огней. Только машина не двигалась, а стояла. Сева понял это не сразу, а потому выругал за беспечность неизвестного водителя, не включившего аварийную мигалку. Вот так и погибают по дурости…

Он подъехал еще ближе. Теперь было видно, что автомобиль стоит не на шоссе, а на обочине, причем стоит как-то косо, почти уткнувшись капотом в скальную стенку. Белый «форд-фокус», такой же, как у него… погоди, погоди, уж не Леонид ли это? А капот-то помят, и крыло отогнуто… Не иначе как долихачился, сноб ненормальный, не справился, не вписался в поворот… гоняют, идиоты… Левая дверца, со стороны водителя была приоткрыта, в салоне горел свет. Остановиться или проехать? Этот вопрос, пусть заданный только мысленно, прозвучал такой гадкой и трусливой подлостью, что Сева даже инстинктивно покосился по сторонам: не услышал ли кто? Он остановился и вышел из машины.

— Наконец-то! — Леонид смотрел на него, полулежа на передних сиденьях и насмешливо улыбаясь. Правую руку он держал прижатой к груди, как будто выражал глубокое почтение на куртуазный манер. — Я уж думал, ты никогда не подъедешь…

— А я думаю, что в вашем положении неуместно рассуждать о скорости езды, — парировал Сева. — Что случилось? Занесло? Вы можете встать? Выйти из машины?

— Поз-вони… скорее… — перебил его Леонид.

Затем он странно, по-куриному кудахтнул и замолчал, свесив голову набок и продолжая улыбаться. Что за черт?

— Леонид! — позвал Сева, просовываясь внутрь салона и трогая бородача за руку. — Лео…

Слово замерло у него на губах. Леонид был без сознания. Его прижатая к груди ладонь сползла, и на открывшемся месте пульсировал маленький ярко-красный фонтанчик, с каждым вдохом выплескивающий наружу новую порцию крови. Кровь была повсюду — на сиденьях, на руле, на приборном щитке. На лице раненого застыла гримаса боли, неизвестно как и почему принятая Севой за саркастическую улыбку. Только слепой мог не увидеть это сразу. И не только это… ранение Леонида было пулевым… дырки от пуль виднелись по всему капоту, на ветровом стекле, в обивке салона. В него стреляли, вот что!

Вдруг Сева, будто со стороны, увидел себя, наклонившегося внутрь расстрелянного «фокуса», беззащитной спиной вверх, безоружного, беспомощного и слабого. А что, если убийцы еще здесь, рядом? У него перехватило дыхание. Спокойно. Возьми себя в руки. Он что-то просил. Ах, да: нужно срочно позвонить, немедленно, иначе человек умрет от потери крови. Позвонить. Трясущимися руками он вытащил мобильный телефон. Но куда? Куда звонить? В полицию? Какой телефон у полиции? Боже мой, откуда мне знать! Я в жизни не звонил в полицию! Он сейчас умрет, идиот! Звони!

Сева в панике ткнул в какую-то кнопку; на экранчике высветился номер… не важно какой, лишь бы ответили… лишь бы ответили…

— Алло! — хрипловатый голос со звонкими вставками, как серебряная ложка в бархате… Ханна! Ну конечно… просто мобильник показал ему номер самого последнего разговора.

— Алло! Господин Баранов! Это вы?

— Я, я! — закричал он в трубку. — Ханна! Нужна срочная помощь. Тут человек умирает. Позвоните в полицию и врачам. Я не знаю как.

— Где вы?

— Я?.. Ну… как его…

— Дорога Алона?

— Да! Вот-вот! Дорога Алона, будь она проклята.

— В каком месте?

— Да черт ее знает!

— Сева, — спокойно сказала она. — Пожалуйста, сосредоточьтесь. Я спрашиваю, в каком месте?

Он перевел дыхание. Равнодушная сучка.

— Не доезжая километров пяти до перекрестка с первым шоссе, — заражаясь ее спокойствием, проговорил он. — Может, еще ближе. Обстреляна машина. Один тяжелораненый. Без сознания.

— Не двигайте его, но попробуйте остановить кровотечение, — сказала она очень быстро. — И если придет в себя, разговаривайте. Не давайте уходить.

Гудки… Сева закрыл мобильник и вернулся к Леониду. Он ощущал все то же неожиданное спокойствие, как будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим, причем происходит не по-настоящему, а словно бы в кино, понарошку, с актером, в то время как сам Сева сидит, нога на ногу, перед телевизором и смотрит, изредка подавая советы неразумному сценаристу. Кровь по-прежнему выплескивалась наружу с неприятным бульканьем. Надо протянуть руку и прижать к ране. Вот так…

Леонид застонал и открыл глаза. Успокоить. Разговаривать.

— Ничего, Леня, все путем. Сюда уже едут. Потерпите несколько минуток, ладно? Я тут пока с вами побуду, ничего?

— Ни-че-го… — раздельно произнес Леонид и закрыл глаза.

— Нет-нет! — громко запротестовал Сева. — Куда это вы собрались? Эй, Леонид! — свободной рукой он шлепнул раненого по бородатой окровавленной щеке. — Ну-ка, открыл глаза! Открыл глаза! Вот так… вот молодец… давай-ка, расскажи-ка мне что-нибудь…

— Ч-что?

— Что-нибудь… Ну, например, как ты дошел да жизни такой?

— С-стре-ля-ли…

— Ты прямо как тот Саид из кино, — пошутил Сева.

Леонид кхекнул, выдул ртом красный пузырь и сморщился:

— Боль-но…

— Больно — не смейся, — заторопился Сева, проклиная себя за глупость. — Потом вместе посмеемся. Я тебя в больницу навещать приду, вот и посмеемся.

— Дай руку, — сказал Леонид. — Дай руку… скорее.

Он слепо подвигал в воздухе своей окровавленной кистью, ища Севину.

— Вот, Леня… вот тебе рука. Только держись, ладно? Глаза открой! Глаза!

Леонид снова тихонько застонал. Теперь он крепко держал Севу за руку, как держится за спасительную веревку соскальзывающий в пропасть человек. Он и в самом деле соскальзывал… Сева никогда не видел смерти, но почему-то сразу узнал ее, почувствовал ее присутствие, ее уверенную неторопливую повадку. Это она тянула Леонида вниз, к себе, в клубящуюся темноту, куда-то туда, в сердцевину ада, серебрящегося слева от дороги. Сева покрепче сжал руку… кисть скользила, хлюпала мокрым… это кровь… не удержать, нет, не удержать…

— Я тут, Леня, — повторил он. — Я держу. Не бойся. Я держу.

— Ноги замерзли, — сказал Леонид. — Это все…

Он едва слышно зашевелил губами. Молится, понял Сева. Вот и хорошо, пусть молится… Вдали возникла сирена, ввинтилась в мертвую тишину пустыни и уже не умолкала, приближаясь и нарастая.

— Слышишь? Едут. Еще немножко…

— Все… — прошептал Леонид. — Все.

Молодец, он не сдавался, боролся до конца, не разжимал последнего рукопожатия. Так и умер, крепко, до боли, вцепившись в жизнь, в олицетворявшую ее кисть Севиной онемевшей руки. Наверное, поэтому Сева так явно и точно почувствовал момент его смерти: это был ощутимый, даже сильный толчок, будто душа умирающего, спасаясь от подступающего небытия, в поисках выхода вдруг наткнулась на другое существо, живое, целое, полное силы и, не раздумывая, бросилась туда, перетекла, как перетекает вода из сосуда в сосуд.

Это было странное, очень странное чувство, как будто вся жизнь другого человека промелькнула перед Севиными глазами… вернее, даже не промелькнула, а вошла в него — полностью, целиком, с первыми детскими впечатлениями, желаниями и страхами, с болью от ушибов, со школьной елкой, с выбитым во дворе молочным зубом, с подростковыми муками и томными танцами в темноте, с радостью музыки и чтения, со светлым чудом открытий, с надеждами, любовью, с рождением первенца, пеленками и счастьем, с похоронами близких, с семьей, домашней собакой, садом, с сегодняшним разговором в климовом вагончике, ночной дорогой и вспышками автоматных очередей оттуда, с утеса, что высится вон там, напротив.

Вся жизнь, от начала до конца, чужая душа, испуганная и потерянная, еще недавно полноправная хозяйка, властительница и царица, а ныне — сирота, бездомная нищенка, гонимая и беззащитная. Минуту-другую Сева ощущал, как она мечется внутри, натыкаясь на его собственную, смущенную неожиданным вторжением душу… как плачет и жалуется, поняв, что дома для нее здесь нет и быть не может, занято: так уж устроены люди, что способны вместить только одну душу, да и то не всегда… как уходит неизвестно куда, тает, исчезая в тех скрытых от нашего понимания далях, где, ей, видимо, назначено жить, где живут они все, где со временем окажемся и мы, и я, и ты.

— Алло! Алло! Отпусти его! Слышишь? — Севу уже трясли за плечо, хлопали по спине, тянули за пояс, толпились вокруг, топоча по асфальту звонкими армейскими каблуками, стукая прикладами и стволами автоматов по дверцам и крыльям расстрелянного автомобиля, а он все не выпускал мертвой руки, все прижимал онемевшую ладонь к неподвижному телу, все шептал что-то в застывшее, удивленное лицо с отвисшей челюстью и остановившимся взглядом широко открытых, невидящих глаз.

— А ну-ка, пустите. Он ведь в шоке… — кто-то, зайдя с противоположной стороны, взял Севу за подбородок, развернул его лицо к себе, сказал, близко уставив молодые строгие глаза. — Я Нир, фельдшер. А ты кто?

— Я Сева, а он Леонид. С ним нужно разговаривать.

— Уже не нужно, — твердо сказал фельдшер.

— Действительно, — согласился Сева. — Он ведь умер.

— Куда ты ранен?

— Я не ранен. Я его нашел. Подъехал через несколько минут.

— Хорошо, — одобрил фельдшер. — Теперь отпусти его и вылезай. Сейчас приедет амбуланс и тебя заберут. Давай, давай, полегоньку…

Сева подчинился. Шоссе уже было перекрыто с обеих сторон, наверху, шаря по пустыне прожекторами, кружил вертолет, желтые огни мигалок гонялись друг за дружкой по отвесному склону. По дороге праздно шатались с десятка два солдат, курили, поглядывали с любопытством. Ждали минеров и следопытов для проверки местности и организации погони. Ждали полицейских. Ждали амбуланс для пострадавших. Постоянно прибывали офицеры, все более старшие по рангу; по мере их прибытия, Севу передавали из рук в руки, и он раз за разом повторял свой нехитрый рассказ, так что, под конец, разговаривая с генералом, уже не испытывал никаких чувств даже при словах «он умер у меня на руках».

Потом ему пришлось выдержать спор с парамедиками, которые настойчиво пытались запихнуть его в амбуланс, а Сева доказывал им, что цел совершенно, что кровь на нем чужая… ну, то есть, не чужая, но и не его собственная… ну, то есть… черт, а не пошли бы вы все на… А они твердили что-то про шок и хватали его за руки, и толкали, а потом, когда ему уже все это осточертело настолько, что он всерьез вознамерился заехать в морду самому хваткому и мордатому, рядом вдруг возникла копна спутанных черных волос, а с нею взлетел и разом подавил все остальные звуки знакомый, звонкий по хриплому, голос. Ханна… Поняв это, Сева сразу успокоился: все-таки хоть кто-то знакомый… уже не один, уже хорошо.

Ханна решительно растолкала парамедиков: «я и без вас его отвезу куда надо!..» шуганула очередного офицера, сунувшегося было за очередным интервью: «он уже тыщу раз вам все рассказал!..» цыкнула на сгрудившихся вокруг любопытных солдатиков: «а вы что уставились?.. делать вам нечего?..» и все они, странное дело, слушали ее беспрекословно, видимо, подчиняясь древнему, как мир, сознанию того, что мужчина в первую очередь принадлежит женщине, а уже потом всему остальному — судам, армиям, должностям, виселицам и парамедикам, а иногда и самой смерти.

— Куда ты меня тащишь?

— В машину. Где твоя машина?

Когда они перешли на «ты»? Только сейчас, или еще раньше, во время телефонного разговора? А может быть, они и были на «ты» всегда — иначе с чего это вдруг он позволил бы ей вот так тащить его за собой, за руку, как ребенка?

— Ну что ты молчишь? Где?

— Там… — указал он. — Рядом с ним…

Двигатель «форда» еще работал — в точности, как Сева оставил его, подъехав сюда… когда?.. он посмотрел на часы: час тому назад. Целый час? Уже прошел целый час? Быть того не может.

— Залезай! — Ханна открыла дверцу со стороны пассажира. — Я поведу. Эй, чей это джип? Ты водила? Подвинь, быстро!

Непрерывно сигналя и покрикивая в открытое окно, она на удивление ловко выехала из беспорядочного скопища автомобилей.

— Почему они тебя слушают? — вяло удивился Сева.

— Я сказала, что я твоя жена. Ты вообще женат?

Он помолчал, обдумывая ответ на этот вопрос, и в итоге решил не отвечать вовсе. Им овладело какое-то странное ленивое безразличие.

— Послушай, — усмехнулась Ханна. — Не может быть, чтобы ты не помнил такой простой вещи. Всякому шоку есть предел.

— Куда мы едем? — спросил он.

— Ко мне.

Сева равнодушно кивнул. Какая разница — куда? Зачем вообще спрашивал? Сейчас бы уснуть… Он прикрыл веки, но усталость была велика настолько, что сну просто не оставалось места. Перед глазами подрагивало удивленное бородатое лицо с отвисшим подбородком, а вокруг него, как клейма вокруг православной иконы, бешеным, все убыстряющимся коловоротом крутилась уже полнейшая чертовщина: кривляясь и подмигивая, неслись друг за дружкой лица — знакомые и не очень, на них грубо наезжал привезший Ленку автобус… моргала габаритными огнями уткнувшаяся в скалу машина… крича «Шит!», кувыркались по пустыне олежкины кроссовки, подпрыгивала и сама пустыня, подрагивая своими округлыми холмами, как цыганка грудью… над нею, размахивая книжными полками, летел климов вагончик, а за ним и сам Клим, запеленутый в белый саван с надписью: «Адриан»…

Сева поерзал затылком по подголовнику, пытаясь хотя бы немного умять эту проклятую круговерть и таким образом освободить пространство для сна, но сон все не помещался, а только слонялся вокруг да около теплым пушистым облаком, протягивая к Севе свои мягкие щупальца, обвивая его и снова отступаясь, и это было мучительно и тошнотворно.

— Эй… эй… Сева!

Сева открыл глаза — осторожно, опасаясь блевануть от головокружения, но на этот раз мир предстал перед ним на удивление устойчивым… а может быть, просто пытался казаться таковым. Машина стояла на обычной городской стоянке типичного жилого квартала. Невысокие дома с большими балконами. Заботливо наклонившиеся фонари. Спящие в испарине автомобили. Зелень, трава, обрывки музыки из окон. Запахи мяса, поджариваемого на углях.

— Кто-то мангал кочегарит… — сказал он вслух.

— Что? Какой мангал? Да проснись же ты наконец!

Звонкие нотки на хриплом… Сева покопался в памяти и вспомнил: Ханна. А он-то на секунду возомнил, что весь кошмар прошедшего дня ему просто привиделся!

— Где я?

— Около моего дома, в Маале Адумим. Если вы соблаговолите прийти в себя, то мы даже сможем выбраться из машины и подняться в квартиру.

Маале Адумим… совсем недалеко от Михмаса. Вот почему она так быстро туда прикатила.

— Я совсем забыл поблагодарить вас за помощь, — сказал он. — Честно говоря, я тогда совсем растерялся. Никогда не приходилось попадать в такие…

Ханна фыркнула.

— Глупости! Можно подумать, что другие ежедневно находят на дороге только что расстрелянных знакомых. Но пойдемте уже.

Сева посмотрел на часы и покачал головой. Он чувствовал, что уже полностью пришел в себя. Двадцатиминутный сон, даже в обществе чудовищ, делает чудеса.

— Я не думаю, что могу и дальше использовать вашу доброту. Уже поздно. Завтра… вернее, сегодня мне рано вставать. Встреча в Тель-Авиве. Еще раз, огромное вам спасибо…

Чертыхнувшись, Ханна выскочила наружу, обошла капот и, открыв дверцу с севиной стороны, вплотную приблизила к нему лицо, так, что он явственно ощутил запах ее кожи — запах, скорее, мыла, чем духов.

— Вы никуда не поедете, — сказала она очень тихо. — Ваша жизнь теперь полностью зависит от меня. Уйдете — погибнете сразу. Так что, будьте добры, немедленно вылезайте из машины и поднимайтесь наверх.

Сева попробовал улыбнуться, но улыбка вышла ненатуральной. Казалось бы, прошедший день надолго должен был отучить его пугаться по пустякам, и, тем не менее, он почувствовал холодок в области позвоночника и рассердился за это на себя и на нее. Все-таки она сумасшедшая на всю голову, эта девица. Конечно, он ей обязан, но есть же предел…

— Ханна… — неловко произнес он. — Ну что вы, в самом деле… прямо голливудский ужастик, честное слово. Вы тоже, наверняка, устали. Надо подремать хотя бы с полчасика и увидите, всю чертовщину как рукой снимет. Посмотрите на меня. Вроде бы совсем чуть-чуть покемарил, а уже…

— Где это? — перебила она.

— Что «это»?

— То, что вы взяли в фургоне. Где это?

— Ах, это… блокнот? — он и в самом деле уже почти забыл о блокноте, взятом на память из климова вагончика. — Да вот он, ради Бога. Хотите — берите его себе, а я уже поеду, ладно?

— Покажите… — Ханна взяла блокнот из его рук осторожно, как берут ядовитую змею, открыла на пачке сложенных вдвое листков, глянула и сразу захлопнула. — Я так и думала. Еще одна копия. Еще одна копия!

В ее голосе звучало отчаяние.

— Так я поехал? — осторожно спросил Сева, перебираясь на водительское сиденье.

— Вам недостаточно того парня? — ожесточенно выпалила она. — Он погиб из-за вас, как вы этого не понимаете? Он погиб вместо вас! Подумайте сами: что было бы, если бы не мой звонок? Ну?!.

— Что было бы?.. — повторил Сева, ошарашенный ее неожиданной атакой, и вдруг понял: Ханна права. В самом деле, он остановился там, на шоссе Алона, только благодаря ее телефонному звонку. А не будь этого, кто лежал бы сейчас на столе в больничном морге вместо бедного Леонида? Его передернуло. Странно, что столь очевидная вещь до сих пор не пришла ему в голову. Попросту говоря, Ханна спасла его. Чистая случайность… Конечно, убийцам было все равно, кто им попадется: ведь террор не разбирает, куда бьет. Они сидели на скале, наведя автоматы на дорогу и поджидая машину — любую машину. И этой машиной, согласно естественному ходу событий, должна была стать его, севина машина… и стала бы, если б Ханне не взбрело вдруг в голову набрать его номер! А он еще обматерил ее за это, неблагодарный кретин — это ж только представить… Погоди, погоди… а вдруг они ждали именно его? Леонид ведь тоже был на белом «фокусе»! Да ну, глупость, быть того не может… или может?

— Ну что? — жестко сказала Ханна. — Дошло? Или еще не совсем?

— Вы правы, ваш звонок меня спас… но… это ведь была обычная случайность. Бывает и такое, правда? Да вот вам пример… Вы вовсе не единственный мой спаситель. Точно так же можно назвать и того неизвестного больного, к которому Леонида мчался по срочному вызову. Просто ваш звонок известен нам обоим, а тот…

— Известен и тот, господин Баранов, — произнесла она с горечью. — Доктора Леонида Сегаля вызвала тоже я. Он лечащий врач моего племянника. Сестре нужен был номер его мобильного, потому что домашний не отвечал. Видимо, Сегаль как раз беседовал с вами. Я позвонила Амиту, узнала телефон и заодно попросила разрешения заехать в вагончик Адриана… то есть, Клима. Тут-то он и рассказал, что вы там уже покопались… черт вас подери! Хотя вы-то тут ни при чем, извините… Это я, я во всем виновата! Дура! Если бы я вовремя забрала эту гадость, Леня сейчас был бы жив!

Она вдруг всхлипнула, как тогда, на кладбище. Сева не знал, что сказать. Все это выглядело слишком невероятно, чтобы быть правдой.

— Как-то это… — он с недоумением развел руками. — Вы — виноваты? Но в чем? И о какой гадости вы говорите? Неужели об этом блокноте? Ничего не понимаю…

— Выходите из машины, господин Баранов, и следуйте за мной, — сказала она устало. — Еще одна смерть на моей совести — это уже чересчур даже для такой женщины-вамп, как я. Выходите.

Поднявшись в квартиру, Ханна первым делом достала виски, льда и наполнила два стакана.

— Садитесь, Сева. Садитесь и слушайте… — она залпом выпила свою порцию и вздохнула. — Уф… одна мечта сбылась… В общем так. Об этой пещере Климу рассказал его бедуинский приятель…