ПЕСНЯ ОДИННАДЦАТАЯ. «Освобожденный Иерусалим»

Готфрид, отдавшись мыслям и заботам О предстоящем приступе, велел Заготовлять снаряды боевые; Пустынник между тем к нему подходит И речь такую держит с глазу на глаз Торжественно и строго: «Государь, Вооружаешь ты земные силы, Но начинать не с этого ты должен.

О Небесах подумай, призови На помощь рать небесную сначала: Лишь с нею ты стяжать победу можешь. Пусть с пением и в праздничных одеждах Священники идут перед войсками; Вы, главари священного похода, Пример подайте воинам простым И к подвигам следы им проложите».

Готфрид, вполне с благочестивым старцем Согласный, говорит ему на это: «Любимец смертный Неба, я намерен Последовать совету твоему; Пока с вождями толковать я буду, Ты повидай епископов обоих, Вильгельма с Адемаром, и втроем Молитвенное шествие устройте».

Наутро, чуть восток побагровел, Епископов и с ними всех церковных Служителей пустынник собирает В особом месте, Богу посвященном; И в длинные из полотна одежды Священники уже облачены, Епископы же в митрах и уборах Из шелка с золотым шитьем, по сану.

Пустынник открывает путь, держа В руках то устрашающее знамя, Что, как святыню, чтят и силы Неба; Священники за ним двумя рядами, Склонив смиренно головы и в гимнах Всевышнему молитвы воссылая. Епископы Вильгельм и Адемар Процессию отдельно замыкают.

Потом идет Готфрид, а за Готфридом Начальники попарно; напоследок Отряды их в порядке боевом. Так, общей верой связанные, вышли Защитники ее из-за окопов Во всеоружье доблести и мести. Труба молчит, и в воздухе звучат Одни благочестивые напевы.

К Отцу, и Сыну, и Святому Духу Они взывают, к Троице, предвечно Соединенной узами любви! К Тебе, родившей Богочеловека Пречистой Деве! К вам, бесплотной рати Бессмертные вожди! К тебе, Креститель, Омывшему Невинного водой, Назначенной, чтоб мир омыть от скверны!

О помощи на поле брани молят Тебя, что основал престол, откуда Преемники твои, спасая нас, Нам двери милосердья отворяют! И вас, что проповедовали смертным О Боге, смерть поправшем на земле, И вас, что это чудо подтвердили, И кровь и жизнь свою принесши в жертву!

«Явите милость нам и вы, что людям К спасенью указали путь, и ты, Любимица Христа, что всех счастливей Себе избрать земной сумела жребий! И вы, себя в затворничестве мирном Лишь Господу обрекшие невесты, И вы, великодушные сердца, Презревшие и гнев и месть тиранов!» —

Так пели христиане. Их ряды Растут в длину и ширину все больше, И медленно к горе они подходят С оливковою сенью на вершине И с именем, что стало дорогим Для всей вселенной; в стороне восточной Она лежит и от Солима только Отделена равниной Иосафата.

В равнинах, на холмах, во тьме пещер Святые песни громко раздаются; Отзывчивое эхо ловит их И повторяет в сотнях отголосков. Незримая гармония как будто Ущелья и леса одушевляет: И всюду Иисуса и Марии Звучат победоносно имена.

Неверные с валов и стен своих В безмолвном изумленье созерцают Невиданное зрелище: дивятся Они и шагу мерному, и пенью, И пышности обрядов, и убранства. И, наконец, кощунственные крики, Вдруг вырвавшись из множества грудей, Окрестность оглашают диким ревом.

Но эти богохульства, эти крики Теряются в пространстве без следа, Как птичьих голосов бесплодный щебет; Напрасно рассекают стрелы воздух: Достигнуть христиан они не могут. Ничто уже не в силах ни смутить Напевов чистых плавность, ни расстроить Торжественного шествия порядок.

И вот сооружают на вершине Горы алтарь, где совершиться жертва Великая должна; лампады блещут И золотом и светом с двух сторон. Вильгельм переменяет облаченье В благоговейной тишине; потом, Возвысив голос, с самоосужденьем Молитвы ко Всевышнему возносит.

Священники и воины-вожди У алтаря колена преклоняют; Войска стоят вдали, но глаз не сводят С епископа. По окончанье службы Вильгельм «изыдем с миром» говорит И общее дает благословенье; Исполненные доблестного пыла, Войска в обратный двигаются путь.

Солдаты разбредаются по стану; Готфрид же направляется к себе, Сопутствуемый свитой многолюдной До самой ставки. Там он, обернувшись, Благодарит соратников за рвенье; Потом вождей к столу он приглашает И первое, почетнейшее, место Предоставляет мудрому Раймунду.

С гостями после скромного обеда Прощаясь, говорит хозяин: «Завтра, Едва блеснет рассвета первый луч, Должны уж быть вы к приступу готовы; То будет день трудов великих, нынче ж Мы отдохнем и сборами займемся. Идите ваши силы подкрепить И воинов воспламенить отвагу!»

Расходятся вожди к своим отрядам, И вскоре уж военная труба Вещает приказание по стану Всем быть вооруженными наутро. Работают, готовятся повсюду; Но, наконец, ночная тьма приносит И тишину и сон, и прекратить Приходится работы поневоле.

Еще заря боролась в небе с ночью, Еще не бороздил равнины вол, Еще спала в листве зеленой птица, И спал пастух, спало и стадо также; Безмолвия ночного ни охотник, Ни гончие еще не нарушали, Когда трубы вдруг звуки раздаются И потрясает воздух бранный клич.

Разносятся тотчас по стану крики: «К оружию! К оружию!» Готфрид Разбуженный встает; не надевает Брони привычной он и не берет Тяжелого щита: вооруженьем Своим на пехотинца рядового Походит он теперь; в таком-то виде Его Раймунд внезапно застает.

Он проникает в замысел Готфрида И спрашивает: «Где же, государь, Твоя броня и все твои доспехи? И почему полуоткрыто тело? Я не могу одобрить, что желаешь Ты в бой вступить, столь слабо защищенный: Лишь слава заурядного бойца, Как вижу я, тебя прельщает нынче?

Лишь этих домогаешься ты лавров? Э, лучше предоставь уж их другим; Пускай они своей рискуют жизнью, Не столь полезной, как твоя, и ценной, А ты возьми свое вооруженье И хоть для нас себя побереги; Душа похода нашего, в себе же Таишь ты и залог успехов наших».

Раймунд умолк; Готфрид ему на это: «Мой дорогой, мой благородный друг! Когда Урбан, святой отец, в Клермоне Меня мечом вот этим опоясал, Отнюдь не обещал я Небесам, Что на войне начальником лишь буду; Я тайный дал еще обет при этом И рядовым быть воином за веру.

Когда я разверну все наши силы И все свершу, к чему обязан вождь, Тогда отправлюсь я под эти стены, Чтоб менее священный долг исполнить: От этого Раймунд уже, конечно, Не станет отговаривать меня. Я жизнь свою вверяю Небу; сам же О данных клятвах только буду помнить».

Сказал, и все французы как один Его примеру следуют тотчас же; И прочие воители за ними Себя преображают в пехотинцев. Неверные меж тем уже собрались На стороне слабейшей укреплений, Где стены загибаются на запад И где их бьет свирепый Аквилон.

Спокойные за прочие места, Самой уж защищенные природой, Все силы, как свои, так и чужие, Они сосредоточивают здесь. Сюда спешат и старики и дети И для работ, и для борьбы с судьбою; Каменьями, смолой, стрелами, серой Снабжают тех из них, кто посильней.

Снарядами, орудиями весь Унизан вал: там страшным великаном Султан с грозящим видом выступает; Подалее черкес надменный виден, Как бастион среди стенных зубцов. Клоринда помещается на башне, Откуда наблюдать ей осажденных, Равно как осаждающих, удобно.

Колчан у ней подвешен за плечами; Стрела дрожит в руке нетерпеливой, И туго лук натянут: наготове, Она живой лишь цели ожидает. Так некогда, по верованьям древним, Божественная ловчая Диана Из облаков невидимо на землю Пускала смертоносную стрелу.

Солима престарелый повелитель К воротам от ворот перебегает: Там новое орудие поставить, Там часовых прибавить на посту; Все видит он, за всем следит он зорко И воинам внушает бодрость; тут же Растерянные женщины спешат В мечетях вознести мольбы пророку.

«О Магомет, – кричат они, – десница Твоя да раздробит копье француза! Срази под наши стены нечестивых Врагов и поносителей твоих!» Но царства тьмы и смерти вечной эти Бесплодные мольбы не достигают. Тем временем, знамена распустив, Готфрид войска уж двигает на приступ.

Перед его глазами, в две колонны Развертываясь, наискось к стенам Солима направляется все войско; В его ядре – машины, что скрывают В себе и разрушение и смерть, А конница в тылу охраной служит: Волной по всей равнине разливаясь, Она предупреждает нападенье.

И приступ начинается: со всех Сторон летят и стрелы и каменья; Из недр машин убийственных, как будто На волю вырываясь из темницы, На осажденных смерть сама летит. Защитники валов иль погибают, Иль в страхе разбегаются оттуда, Где подобало им стоять оплотом.

В нетерпеливом рвенье христиане Бегут и устремляются ко рву. Одним ряды щитов, над головами Сомкнутые, пока защитой служат; Другие же от вражеских каменьев Прикрытье за таранами находят: И наконец, достигнув рва, они Стараются скорей его засыпать.

Ров сух: нет ни воды на дне, ни грязи, И вскоре он уж доверху засыпан Фашинами, камнями и ветвями. Тогда Алькаст неустрашимый вниз Соскакивает первый и тотчас же Прилаживает лестницу; не могут Остановить его в пылу работы Ни стрелы, ни кипящая смола.

Уж гордый гельветиец достигает Зубцов стены: для сотен стрел служа Мишенью, он пренебрегает ими; Но падает на шлем его внезапно Огромный камень, пущенный черкесом. Удар хоть не смертелен, но Алькаста Он оглушает так, что тот без чувств Всей тяжестью в ров падает обратно.

И с яростной угрозой египтянин Кричит: «Один упал, кто ж заменить Его дерзнет? Что ж медлите вы, трусы? Дорога вам проложена, влезайте! Я жду вас и не прячусь. Прикрываться Щитами и машинами напрасно Вы будете; обречены вы здесь, Как в логовищах звери, верной смерти».

Возмущены обидой христиане, Но это их рассудка не темнит: Заботливо себя оберегая От стрел и всяких тяжестей, что сверху На них летят, они в конце концов Перед стеной таран ужасный ставят; И уж дрожит твердыня от ударов Окованных железом мощных бревен.

Неверные не дремлют в свой черед: Десяток рук громадный камень катит; Он падает и, с грохотом, каким Горы сопровождается крушенье, Щиты и шлемы вдребезги ломая, Все сплющивает массою своею: В кровавой груде смешаны останки Оружия и человечьих тел.

Охваченные пылом, христиане В открытую уже бросают вызов Угрозам и опасностям. Одни По лестницам взбираются на стену, Другие подрывают основанье: Твердыня начинает разрушаться, И путь для осаждающих уже Проложен через скважины развалин.

Все шире под ударами тарана Становится отверстие в стене; Какие только есть у осажденных, Все средства применяются к защите. Где действует губительно машина, Они мешки подвешивают с шерстью, И сила разрушительная в них, Задерживаясь, будто утопает.

Клоринда между тем спустить успела Семь раз уж тетиву свою; семь раз Ее стрела уж рассекала воздух И напивалась кровью христианской. И не случайно жертвы амазонка Себе в громаде войска выбирает: Нет, головы прославленные только Влекут к себе ее зловещий взор.

И первою стал жертвою ее Наследник-королевич Альбиона: Едва лишь из рядов он показался, Как страшною стрелою был настигнут; Она ему впилась глубоко в руку, Хотя и защищенную металлом, И, немощный, он покидает бой, Дрожа от боли меньше, чем от гнева.

В страданьях вздох последний испускает На гребне рва граф д'Амбуаз; Клотарий На лестнице уже смертельно ранен; В то самое мгновение, когда Граф Фландрский сам орудует тараном, Вдруг боль в руке он ощущает. Тщетно Он силится извлечь стрелу из раны: Пернатая засела прочно в ней.

Как зритель, Адемар неосторожный Присутствует при бое: роковая Стрела ему вонзается в лицо; Подносит руку быстро он, чтоб вырвать Стрелу долой, но уж летит вторая, И уж к лицу пригвождена рука. Он падает и утоляет жажду Двух женских стрел епископскою кровью.

Отважный Паламед, зубцов стены Достигнув, на нее заносит ногу; Но в тот же миг Клоринда в правый глаз Ему седьмой подарок посылает, И, голову пронзив насквозь, выходит Стрела через затылок вся в крови. К подножию стены, его взманившей, Летит назад он телом бездыханным.

Тем временем Готфрид уж порождает Средь осажденных новую тревогу: Страшнейшую из всех своих машин Велит он подкатить к одним воротам. То башня деревянная такой же, Как стены, вышины; по сторонам Оружие и воины в ней скрыты, Внизу же к ней приделаны колеса.

И дротики и стрелы смертоносным Дождем наружу сыплются из башни: Похожая на судно, что стремится Другое взять на абордаж, она Старается к стене примкнуть вплотную; Но, кольями и пиками ее Встречая, осажденные упорно Ей не дают к ним подкатиться близко.

От стрел темнеет воздух. Сарацины Летят долой, как листья иль плоды, Сбиваемые бурею; потери Они несут сильней, чем христиане. От бегства Сулейман неустрашимый Удерживает тех лишь, кто храбрее; Аргант, бревно из башни вырвав, им же Отталкивает башню от стены.

Клоринда к ним подоспевает также, Чтоб с ними все опасности делить. Тем временем другие христиане, И длинные и острые взяв косы, Перерезают ими те веревки, Что служат шерстяным мешкам поддержкой: Тогда неприкрепленные мешки Все валятся и обнажают стену.

Вся в трещинах, колеблется стена; Готфрид, щитом прикрытый, к ней подходит И видит Сулеймана, что поспешно Спускается, чтоб защитить пролом; Клоринда же и с ней черкес на тех же Местах, где были раньше, остаются. И пламя благородное в тот миг Готфридово охватывает сердце.

И, к верному Сигьеру обернувшись, Что лук его и щит не столь тяжелый Несет за ним, он говорит: «Дай мне Оружие полегче, я желаю Через пролом ступить на стену первым; Пришел мой час, пора и мне начать И подвигом каким-нибудь блестящим Явить свою отвагу в этой битве».

Едва сказал, как уж стрела летит По воздуху к нему с зловещим свистом И, впившись в ногу, нервы разрывает Ему со страшной болью. О Клоринда, Твоя рука разит, тебе и честь; И если этот день для сарацинов Не стал еще днем гибели и рабства, Тебя они должны благодарить.

Герой, пренебрегая тяжкой раной, Отнюдь не замедляет наступленья: Он всходит на развалины стены И воинов зовет вслед за собою; Но каждый шаг ему трудней дается: В конце концов от боли нестерпимой Невольно подгибается нога, И вынужден он прекратить атаку.

Он Гвельфа благородного к себе Рукою подзывает. «Перед раной, — Он говорит, – я немощен, как видишь; На время заступи меня: вернусь К тебе я скоро». С этими словами Он на коня садится через силу, Но отступленье скрыть ни от своих, Ни от врагов ему не удается.

С ним и латинян счастье исчезает. В неверных пробуждается отвага, И окрыляет их надежда снова; А в то же время смелость христиан Опору под собой теряет быстро: Не так уже стремителен их натиск, Не так проворен меч в руках и даже Как будто замирают звуки труб.

Вновь на валах являются отряды, Которых страх опасности прогнал: При виде ужасающей Клоринды И женщины оружие хватают. Бегут они, как фурии, туда же И дротики и стрелы мечут сверху; Чтоб стены отстоять, они готовы И головы свои на них сложить.

Сам Гвельф, отважный Гвельф, повален наземь: Судьба его избрала средь бойцов, В него издалека направив камень. Меж христиан все крепнет смертный ужас, А меж неверных все слабеет он. За Гвельфом вслед тотчас же и Раймунда Удар такой же точно поражает, И на земле он так же распростерт.

Не ведающий трепета Евстахий Уже готов подняться изо рва; Но в эти злополучные мгновенья Ударов не наносят сарацины Иных, как насмерть или с тяжкой раной. Совсем уж опьяненный от успеха И вдвое возгордившийся черкес Обиды полный голос возвышает:

«Здесь не Антиохия вам, не ночь, Что к воровским проделкам благосклонна; Здесь ясный день, народ здесь пробужденный, Иная здесь война, иные схватки. И где ваш пыл, где алчность ваша, трусы? Как баб, морит вас первая усталость; Едва начать вам приступ удалось, Уж вы его и прекратить готовы».

В нем ярость разгорается: пространство Обширное, что он обороняет, Как поприще для подвигов ему Уж тесным кажется. Через обломки Стены он устремляется наружу И голосом кричит громоподобным: «Вот, Сулейман, и место нам, и время Явить перед врагами нашу мощь.

Удерживает что тебя? Чего Боишься ты? За этими стенами Иду искать я славы в чистом поле: Иди за мной, коль смелости хватает». Сказал; и вот уже наперегонку В открытый бой спешат и тот и этот: Один снедаем яростью, другой Задет пришельца вызовом обидным.

Они на изумленных христиан Нежданно нападают, колют, рубят, Щиты и шлемы вдребезги разносят, Перерубают лестницы, тараны Ломая, опрокидывают наземь И укрепленье новое взамен Разрушенного вала воздвигают Из мертвых тел, обломков и остатков.

Те воины, которых побуждала Отвага одолеть твердыню вражью, Уж более не льстят себя надеждой Войти как победители в Солим. Нет сил у них и защищаться даже, И ярости безумной двух героев Они в добычу отдают машины, Как ни на что теперь не нужный хлам.

Соперники неистовые бурной Свирепости своей препон не знают; Зовут они себе на помощь пламя И факелы горящие несут, Осадную поджечь желая башню. Так некогда изображали фурий, Со змеями и факелами в мир Из Тартара несущих истребленье.

Танкред бесстрашный видит наконец Разгром, произведенный грозной парой, И пламя, угрожающее башне. Как вихрь он налетает на обоих: Стремительная смелость заставляет Их отступить, искать спасенья в бегстве И ужас испытать самим такой же, В какой они повергли христиан.

Пока, весы колебля, чередует Удачи с неудачами судьба, Готфрид в сопровожденье Балдуина И верного Сигьера входит в ставку. Спешат к нему друзья. Он в нетерпенье Из мяса вынуть силится стрелу; Но дерево ломается, и в ране Железный наконечник остается.

Немедленно пустить он хочет в ход Все средства, чтоб скорей извлечь железо; Чтоб рану развернули острой сталью И все ее исследовали складки. Он говорит: «Верните в бой меня; Я должен завершить его сегодня». И, на копье всем телом опираясь, Под нож он подставляет ногу смело.

И старец Эротим стал применять К нему свое врачебное искусство: Он изучил и свойства трав целебных, И свойства вод, и их употребленье. Любимец муз, он воспевал героев И славные деянья их бессмертия: Но все же больше склонен был к тому, Чтоб силы возвращать недужным смертным.

Готфрид стоит недвижно с твердым взглядом, Не помраченным болью; Эротим же, По локоть руки обнажив, то травы Прикладывает к ране, чтоб стрелу Понудить выйти, то ножом покрепче Старается ее прижать и вынуть: Но все его усилия бесплодны, Как бесполезны средства все его.

Стрела его стараний знать не хочет, Судьба к его моленьям непреклонна; А между тем, разбережая рану, Доводит боль он до смертельных мук. В конце концов тот ангел, что герою В охрану дан, летит на гору Иду И ясенец сбирает там, растенье Целебное с пурпуровым цветком.

Природа указала диким козам На средство благодетельной травы; Они себе в ней исцеленье ищут, Когда стрела вонзается в их тело И разрывает мясо. Ангел эту Траву приносит и рукой незримой Выдавливает соки из нее В ту воду, что припасена для раны.

Туда потом он прибавляет также Святой струи лидийского фонтана С душистой панацеей; старец воду На рану льет, и вдруг стрела выходит: Ни крови нет, ни боли; снова бодр И свеж Готфрид. И восклицает лекарь: «Не моему искусству ты обязан, Не смертного рукой ты исцелен.

Я в этом чуде вижу помощь свыше, К тебе слетел, бесспорно, ангел Божий; Теперь свободен ты, бери свое Оружие и возвращайся к славе». Готфрид, пылая рвением, уже Надел свою пурпуровую обувь, Уже схватил копье и меч, и воздух Уже на шлеме перьями колышет.

Сопутствуемый тысячным отрядом, Он к городу идет; от тучи пыли, Что поднимают воины с земли, Темнеют небеса; дрожит земля. Издалека героя примечают И узнают враги: внезапный ужас Охватывает их и леденит. Готфридов голос трижды раздается.

От этих гордых звуков, этих криков, Что призывают к битве, воскресает Отвага в христианах, и они К оставленным стенам спешат обратно; Но Сулейман с черкесом уж засели В развалинах, чтоб не пустить в пролом С отрядом налетевшего Танкреда.

Готфрид, в броню закованный, подходит И с видом, наводящим страх и трепет, Молниеносный дротик, размахнувшись, В черкеса вдруг бросает: и таран Такую быстроту не мог придать бы. Оружие летит, как вестник смерти, С ужасным шумом, но Аргант бесстрашный Спокойно щит уж держит наготове.

И щит пронзен, и латы; равнодушный К царапине, Аргант Готфриду дротик Назад шлет с криком: «Получи свое Обратно!» Но герой, пригнувшись низко, Удара избегает; дротик в глотку Вонзается Сигьеру: умирая, Являет радость преданный слуга, Что спас своею смертью господина.

И в то же время камнем Сулейман В вождя невстрийцев попадает метко; Вокруг себя не раз перевернувшись, Тот падает на землю бездыханным. Готфрид, пылая мщением, хватает Оружие его, бежит к стене, Врывается в развалины, как буря, И бой ведет лицом к лицу с врагами.

В ожесточенной схватке расточает Удары он один страшней другого; Но ночь, исподтишка подкравшись, землю Окутывает темной пеленой: Смиряющие тени, наконец, Кладут предел смертельной распре смертных; Приходится Готфриду завершить Кровопролитный день и в стан вернуться.

Но, прежде чем уйти, велит туда Перенести он раненых, а также От ярости врагов, насколько можно, Сберечь машин остатки и обломки; Осадная же башня, этот ужас Неверных, хоть повреждена немало, Но держится еще и может снова На гибель осажденным послужить.

Она катилась по полю и скоро Была уж под защитою окопов; Но как ветра и бури победив И к пристани идя, вдруг судно на мель Садится или гибнет на скале, Как бездны и потоки одолевший Шатается и падает нежданно Совсем у дома конь изнеможенный,

Так на бок наклоняется вдруг башня, С которой столько связано надежд: Два колеса ломаются под нею И, подгибаясь оба, заставляют Ее в пути на воздухе повиснуть И неизбежно быстро разрушаться; Тотчас ее подхватывают, ставят И держат в ожидании починки.

Желательно Готфриду, чтобы к утру Она была приведена в порядок, И страже, к ней приставленной, герой Беречь ее приказывает строго; Стук молотков, однако же, и крики Работающих слышат с укреплений, И сразу сотни факелов зажженных Врагам работы тайну выдают.

Название книги

Освобожденный Иерусалим

Тассо Торквато

ПЕСНЯ ОДИННАДЦАТАЯ