ПЕСНЯ ПЯТАЯ. «Освобожденный Иерусалим»

Пока сердца Армида наполняет Коварным опьяненьем и пока, Обещанным числом уж не стесняясь, Прельстить стремится рыцарей побольше, Готфрид упорно думает, кому бы Доверить исполнение задачи. Колеблется он в выборе из тех, Кто этого достоин и желает.

И он к благоразумному решенью Приходит напоследок: из своей Среды великодушному Дудону Преемника пусть сами изберут; Тогда ни от кого он не стяжает В неправедном пристрастии упрека, Блестящему же войску вместе с тем Окажет уваженье по заслугам.

Зовет он их и говорит: «Меня, Воители, вы знаете; царевне Я в помощи отказывать не думал, А только отложить ее хотел До более удобного мгновенья. Я и теперь вам это предлагаю: В непостоянном мире нашем часто Приходится намеренья менять.

Но если вы находите, что было б Стыдом для вас не броситься в опасность, И если, может статься, мой совет Отваге вашей кажется трусливым, Не будут говорить, по крайней мере, Что удержал я вас по произволу; Не отягчит рука моя той власти, Которою я вам же и обязан.

Так взвесьте же все доводы теперь И приговор постановите сами; Но я хочу, чтоб раньше вы избрали Преемника злосчастному Дудону. Тот сам десятерых из вас назначит, Не больше: подчиняясь только в этом Моей верховной воле, в остальном Главенствовать он будет полновластно».

Сказал. Ему, с согласия собратьев, Евстахий отвечает: «Государь, Медлительность, провидящая вдаль, Твоею добродетелью да будет; Нам подобают смелость и отвага. Спокойная размеренность шагов В вожде благоразумием зовется, А в нас она лишь трусостью была бы.

К тому же предприятия опасность Не искупится ль пользой от него? И вот мы с твоего соизволенья Десятерых пошлем на подвиг славный». Так, страстью увлекаемый, свой шаг Прикрыть он хочет выгодой военной. И прочие под жаждой славы так же Любовные свои желанья прячут.

Ревнивые меж тем бросает взгляды Бульонов младший отпрыск на Ринальда. Дивясь его отваге беспримерной, Не может не завидовать он ей; А ревность уж указывает средство, Как разлучить соперника с Армидой. Ринальда с глазу на глаз соблазнить Он льстивыми пытается речами:

«Ты, славой своего отца затмивший И в юности со старыми борцами Сравнявшийся уже, Ринальд, скажи, Кто может быть для нас вождем желанным? Из уваженья к сединам Дудона, Ему лишь поневоле уступивший, Бульонов брат, кому повиноваться Отныне должен я? Тебе и только.

Всем равный по рожденью, ты из всех Один меня делами превосходишь; И не стыжусь я этого: Готфрид Сам отдал бы тебе и честь и лавры. Тебя вождем хочу я, если только Ты мщеньем за царевну не пылаешь; Но в темной славе подвигов ночных Что лестного найдет твоя отвага?

Здесь именно ты можешь применить И мощь свою, и храбрость в полной мере. Лишь согласись, и мы единодушно Тебя верховной властью облечем. Что до меня, то я еще колеблюсь И об одном прошу тебя: позволь Мне самому решить, идти ль с Армидой, Иль ринуться на приступ за тобою».

Произнося последние слова, Готфридов брат краснеет против воли, И тем себя Ринальду выдавая, В нем вызывает легкую улыбку. Стрелу в него тупей других пустив, Амур ему лишь оцарапал сердце; И мало очарованный Армидой, Соперника он терпит без труда.

Душа Ринальда вся еще полна Кончиной благородного Дудона: Он для себя считает униженьем, Что жив еще убийца до сих пор. Ему отрадно слышать голос чести, На подвиги зовущий неумолчно, И юную отвагу будят в нем Правдивой похвалы живые звуки.

«Не так мне лестно властью обладать, Как заслужить ее, – он отвечает, — Ни скипетром, ни саном никогда Себя не обольщал я как наградой; Но, к этой чести призванный, не стану И в скромность малодушную рядиться: За звание высокое воздать Могу я лишь отвагою своею.

Я не искал, и я не уклоняюсь; Но, под моим главенством, ты – со мной». Окончив разговор, спешит Евстахий Склонить других к избранию Ринальда. Гернанд, однако, сам на это метит. Он ранен в сердце образом Армиды; Но между славой и любовью нет В его надменном сердце колебаний.

Насчитывает много род Гернанда Властителей из разных областей: Венцов такой избыток в доме вечно Его высокомерие питает. Уж пять веков и на войне, и в мире Покрыты славой прадеды Ринальда; Но, лишь своими подвигами гордый, К чужим лучам не тяготеет он.

Гернанд привык на золото все весить, Все измерять земельным протяженьем И беспросветный мрак один лишь видеть Везде, где не блестит венец державный; И он теперь перенести не может Соперничества рыцаря простого: Неудержимым гневом ослепленный, Он для него не знает уж границ.

Сквозь рану нанесенную злой дух Тайком к Гернанду в сердце проникает, Овладевая мыслями, и их Без отдыха волнует и тревожит. Чтоб ненависть не утихала в нем И чтоб его все время грызла зависть, В глубоких тайниках посланник Ада Умолкнуть не дает зловещим звукам:

«Ринальд – соперник твой! С тобой тягаться, Перед тобой кичиться родом хочет! Пусть он, втирающийся в ровни, пусть Сочтет ему подвластные народы! Пусть столько же предъявит венценосцев Он в прошлом, сколько у тебя теперь! Какая дерзость для того, кто в рабском Краю увидел свет князьком ничтожным!

Удача ль, неудача ль, все равно! Он тем уж победил, что стал твоим Соперником. Что скажет мир! Ринальд С Гернандом состязался! Сан Дудона Сам по себе не больше и не меньше Тебя возвысить мог, чем ты – его; Но он с того мгновения унижен, Как стал Ринальд его же домогаться.

Каким негодованьем бы Дудон, Воитель благородный, загорелся, Когда бы из обители бессмертных Он опустил теперь свой взор на землю И юного безумца увидал бы, Как в дерзостном высокомерье тот Оспаривает лавры, что достались По возрасту ему и по заслугам.

На это посягая, вместо кары Почет и похвалы стяжает он. О, стыд! О, низость! Наглость честолюбца Открыто поощряется. Но если Готфрид все это видит и с его Согласия все это происходит, Не потерпи: ты показать обязан, Что ты теперь и чем ты можешь быть».

Неведомому голосу внимая, Себя уже не в силах он сдержать. Всю накипь негодующего сердца Во взорах и речах он изливает. В сопернике малейший недостаток Во много раз усилить он готов: Не гордость у того, а спесь и чванство; Не храбрость, а безумство и свирепость.

На все, чем славен тот среди других, На все, что благородного в нем видят, Тень ревности набрасывает он: Все это лишь поддельный блеск порока. И жалобы Гернанда, наконец, До самого Ринальда уж доходят: Слепой порыв разнузданного гнева Его навстречу смерти увлекает.

Злой дух, что повелительно ему Нашептывает речи, продолжает Питать в нем нарастающую злобу, Внушая за обидою обиду. Большая есть площадка на равнине, Где любит собираться цвет героев: Там упражняли мощь свою и ловкость Они в блестящих играх и турнирах.

И там Гернанд, себя уже не помня, Ринальда оскорбляет громогласно. Язык, отравой адской напоенный, В соперника вонзается стрелой. Тот слышит оскорбление, и ярость Овладевает им неотразимо. Кричит он оскорбителю: «Ты лжешь!» И на него летит, мечом сверкая.

Не голос – гром; не меч – стрелы небесной Зловещий блеск. Гернанд уже дрожит: Смерть перед ним, но от нее не может Он убежать, и нет ему спасенья. Однако вид равнины возвращает Ему неустрашимости остаток: С мечом в руке противника он ждет, Готовый от него обороняться.

И множество мечей в одно мгновенье Сверкнуло и заискрилось в пространстве, И множество воителей уже Вокруг врагов толпится и теснится. От голосов людских и от бряцанья Оружия дрожит и стонет воздух. Так в бурю волн морских сердитый рев Сливается с тоскливым воем ветра.

Но ярость оскорбленного героя Теперь ничем смирить уже нельзя; Пылая мщеньем весь, он без вниманья И крики и преграды оставляет: Мечом молниеносным путь к Гернанду Прокладывает он и на него Внезапно нападает, не взирая На множество кругом поднятых рук.

Хоть и пылая гневом, но собой Владея превосходно, все удары Он к цели направляет неуклонно: И в голову, и в сердце их наносит. Его нетерпеливая рука Обманывает взгляд, за ней следящий, И попадает вдруг в такое место, В какое и не метила совсем.

И напоследок меч он погружает Глубоко в грудь сраженного врага; Вытаскивает и вонзает снова. Несчастный падает, и с кровью вместе Из тела улетает и душа. А победитель вкладывает меч, Еще дымящийся, в ножны, смиряет В себе все злые чувства и отходит.

Готфрида, поспешившего на крики, Ждет зрелище ужасное. Гернанд Лежит в пыли, покрыты кровью кудри, И на лицо уж пали тени смерти. Вокруг он слышит жалобы и стоны И, пораженный, говорит: «Кто дерзко Нарушил запрещение мое И совершил такое злодеянье?»

Арнольд, любимец павшего, стараясь Преувеличить дело, отвечает: «Убил его Ринальд, из-за пустой Причины вспыхнув гневом безрассудным. Мечом, которым был он препоясан Для мщения за Бога, поразил Он мстителя такого же; он власть Презрел твою, попрал твои законы.

Законы смерти требуют за это, И смерти он достоин, несомненно. Э, если ты помилуешь его, Он для других примером лишь послужит: Тогда захочет каждый оскорбленный Мстить за себя, минуя правосудье; И скоро страсти разгорятся так, Что все предастся ссорам и раздорам».

На память он приводит все дела, Все доблести погибшего и речи Склоняет все к тому лишь, чтоб в Готфриде Негодованье вызвать или жалость. Танкред, его сменяющий, напротив, Защитником Ринальда выступает. Все слушает Готфрид; суровый взгляд Скорей боязнь внушает, чем надежду.

«Подумай, государь, – так заключает Танкред свою защиту, – что для нас Ринальд, что он свершил и чей племянник. Одним и тем же бременем ложиться Власть не должна на всех виновных. Званья Различны и различны преступленья; И кара правосудна лишь тогда, Когда в ней мера равная для равных».

Готфрид на это: «Кто поставлен выше, Будь для других примером послушанья. Ты гибель нам советуешь, Танкред, Коль хочешь, чтобы высшим я мирволил. Во что бы обратилась власть моя, Когда б одна мне чернь была подвластна; И если в этом все мое главенство, Немного для меня соблазна в нем.

Мне власть неограниченную сами Вручили вы, и я не потерплю, Чтоб у меня в руках она упала. Я знаю хорошо, когда и милость И кару заменять одну другою; И знаю я, когда перед законом Равнять стоящих ниже надлежит». Сказал; Танкред молчит из уваженья.

Последователь строгости старинной, Раймунд слова Готфрида одобряет. «Вот так-то, – говорит он, – власть должна Вселять к себе в подвластных уваженье. Нет больше дисциплины в войске, если Виновный избавляется от кары; И тщетно милосердие, когда Оно не утверждается на страхе».

Зловещими словами пораженный, Танкред отходит и на скакуне, Как бы не по земле, а над землею Несущемся, к Ринальду поспешает. И спесь и жизнь взяв у врага, Ринальд Вернулся успокоенный в палатку. Танкред его находит там и в точном Рассказе все ему передает.

«По виду, – прибавляет он к рассказу, — О чувствах не всегда судить возможно: Подобно бездне сердце человека; Но если верить взглядам и речам Готфридовым, нет для меня сомненья, Что ты – убийца самый заурядный В его глазах и что тебя подвергнуть Всей строгости закона хочет он».

На это улыбается Ринальд, Но трудно скрыть ему негодованье. «Пусть раб иль тот, кто быть рабом достоин, — Он говорит, – в оковах правды ищет; Свободным я родился, жил свободным, Свободным и умру. Моя рука Владеть мечом и побеждать умеет, Но рабские оковы не по ней.

И если в воздаянье мне Готфрид Намерен, как преступника из черни, Закованным меня в темницу бросить, Пусть присылает слуг своих покорных, Пусть жалует и сам сюда, я жду: Решат наш спор оружие и сила; На радость и потеху нечестивцам Кровавое он зрелище готовит».

Ринальд велит подать вооруженье, И скоро весь уже покрыт железом. В руке тяжелый щит он держит; сбоку Привешен грозный меч; сверкает взор, И блещут, будто молнии, доспехи. Таким тебя когда-то, бог войны, С Олимпа нисходящим рисовали, В броне железа, ужаса и страха.

Меж тем Танкред пытается умерить Его свирепый гнев и говорит: «Воитель необузданный, я знаю, Что нет для твоего меча препоны; Я знаю, что в бою, в горниле смерти, Сияешь ты ликующей отвагой; Но Богу не угодно, чтоб она Нам на беду воспрянула сегодня.

Ты что намерен делать? Хочешь ты Омыть в крови друзей и братьев руки? На члены тела Божьего подняв Свой меч, ты хочешь им пронзить и Бога? Для славы преходящей, что подобна Волне, бесследно тонущей в пучине, Святую нашу веру оскорбляя, Пожертвовать готов ты славой вечной?

Ах, Богом заклинаю, овладей Самим собой, смири свою гордыню. Не трусость, а порыв победоносный Высокой добродетели ты явишь. Когда бы мне позволил юный возраст Служить тебе примером, я сказал бы, Что оскорблен был так же, но сумел Преодолеть в себе движенье гнева.

Завоевав Киликию, крестом Отметил я своей победы место; Но под личиной дружбы Балдуин Себе и крест присвоил, и победу. Свои права и славу, может быть, Восстановить мечом я и сумел бы; Но мужества нашлось во мне настолько, Что я к тому не сделал и попытки.

Ты мысли о тюрьме не переносишь; Краснеешь ты, едва вообразишь Себя в цепях; ты чтишь законы чести, Что созданы житейским обиходом. Оставь меня защитником, а сам Ступай в Антиохию к Боэмунду: На время лучше быть тебе подальше От первого решения суда.

Когда же против нас вооружится Египет иль другой неверный край, Издалека звезда твоей отваги Для нас гораздо ярче воссияет; И войско наше будет без тебя, Как тело без руки». Гвельф это слышит И, одобряя, хочет, чтоб его Племянник уезжал без промедленья.

И юная отвага, наконец, Настойчивым советам уступает. Ринальд уж не отказывает дружбе В немедленном своем исчезновенье. Немало лиц, его судьбе причастных, Готовится его сопровождать; Он их благодарит и лишь двоих Берет с собою в путь оруженосцев.

Душа его пылает жаждой славы, Той славы беспорочной и бессмертной, Что к подвигам неслыханным зовет И чудесами новыми прельщает. Мечтает он в отмщение за Бога Стяжать себе иль лавр, иль кипарис; Мечтает о Египте он, о тех Местах, где Нил свои истоки прячет.

В последний раз с Ринальдом распростившись И проводив напутствием его, Спешит к Готфриду Гвельф; а тот, приметив Его издалека еще, кричит: «Тебя-то, Гвельф, мне именно и нужно. Давным-давно я отдал приказанье Глашатаям искать тебя повсюду, И весь уж стан обегали они».

Всех удалив из ставки, кроме Гвельфа, Готфрид, понизив голос, продолжает: «Признаться надо, Гвельф, что твой племянник Уж чересчур поддался гневу ныне. Чем можно извинить его поступок? Немало оправданий бы ему Нашел я! Но Готфрид – глава над всеми, И должен суд его для всех быть равен.

Законов строгий страж, я неуклонно Их буду охранять и никогда В сужденьях и решеньях не поддамся Страстей постыдной власти. Если вправду, Как говорят, нарушил против воли Ринальд и мой запрет, и дисциплину, То должен он, смирив свою гордыню, Предстать перед судом как подсудимый.

Пусть явится свободным; во вниманье К его заслугам скован он не будет: Все, что могу я сделать для него. Но если подчиниться не позволит Ему неукротимая отвага, Ты сам его доставить постарайся: Иначе снисходительный начальник Судьей суровым станет неизбежно».

Сказал; и Гвельф ему в ответ: «Чью душу Бесчестье возмущает, государь, Тот, слыша оскорбительные речи, Их оставлять не может без отпора; И если он зачинщика убил, Э, разве так не поступил бы всякий? Кто стал бы тут рассчитывать удары И мщение соразмерять с обидой?

Ты требуешь, чтоб сам Ринальд явился Предать себя твоей верховной власти; Он этого не может, государь: От стана он теперь уже далеко. Но каждому, кто подлым обвиненьем Клевещет на него, рукой вот этой Берусь я доказать, что тут была Законная лишь месть за оскорбленье.

Да, государь, не мог племянник мой Не наказать спесивого Гернанда; А что тебя ослушался он, в этом Оправдывать не стану я его». Готфрид определяет: «Пусть же он В других теперь местах раздоры сеет; А мы огонь старательно затопчем, Чтоб от него ни искры не осталось».

Лукавая красавица меж тем Раскидывала сети неустанно: Весь день она искусно расточала Дары своих неотразимых чар; Когда же ночь покров спускала темный Над западным порогом дня, Армида В палатку удалялась, а за ней Два стражника и две служанки следом.

Но никакою силою соблазна Во взглядах ли, в улыбках, иль в речах, Ни прелестью своей, какой доныне Еще под небесами не бывало, Ничем благочестивого Готфрида Внимание привлечь она не может, Ничем не может в сердце у него Зажечь огонь греховных вожделений.

Не удается ей героя сладкой И пагубной отравой напоить: Утехами мирскими пресыщенный, Он отворачивает взор от всех Коварно предлагаемых приманок. Его мечты приковывает Небо. Минуя все ловушки красоты, Он все ее усилья разрушает.

И нет такой преграды, что Готфрида Заставила б сойти с тропы Господней. Преследуя его, свой вид меняет Армида бесконечно, как Протей: Ей нипочем сердца мужские ранить; Но, за щитом небесным, равнодушен Герой к ее стрелам, и перед ним Она должна сознать свое бессилье.

Какой удар для красоты, привыкшей Повелевать чистейшими сердцами! В досадном изумлении она К легчайшим обращается победам. Так полководец опытный, щадя Без пользы убывающие силы, Осаду прекращает и отвагу На поприще иное направляет.

Такую ж и Танкред являет стойкость; Другое чувство в сердце пламенеет И доступа для нового уж нет. Так древле Митридат от ядов ядом Берег себя. Но эти двое только Армиде и противятся упорно: Всех прочих пожирает невозбранно В ее глазах сверкающий огонь.

Неполная победа униженьем Ей кажется в гордыне непомерной, И тем лишь утешается она, Что остальные все в ее оковах. Пока ее намеренья не вскрыты, Сманить она мечтает за собою Влюбленных в безопасные места, Где цепи им готовятся иные.

И скоро день, назначенный Готфридом Для помощи обещанной, настал. Тогда она почтительно к герою Подходит со словами: «Государь, Пришла пора исполнить обещанье; Тиран, едва узнает, что ищу я Поддержки у тебя, вооружится, И нам его врасплох уж не застать.

Пока еще молвы неверный голос Иль верный соглядатаев донос Его не предуведомил, дозволь Десятерым отправиться со мною. Коль Небо и поныне благосклонно К невинности, я на престол воссяду И подданной покорной за тобою Последую и в мире, и в войне».

Сказала; и не может уж Готфрид Отвергнуть просьбу, слова не нарушив. Царевны нетерпенье принуждает Его скорее выборы назначить, Чего бы так хотел он избежать. Но каждый домогается попасть В избранники, и их соревнованье Становится докучным напоследок.

Армида, видя это, разжигает Еще сильнее пылкое желанье; Вонзает в их сердца она боязни И ревности убийственное жало. Спокойная любовь, как ей известно, В бездейственной истоме засыпает. Так бег свой ускоряет борзый конь, Чуть впереди иль сзади топот слышит.

Нежнейшие улыбки, взгляды, речи Она хитро и ловко расточает; И нет ни одного среди влюбленных, Чтоб втайне не завидовал другому. С боязнью в каждом борется надежда. Теряя стыд, безумные толпой Спешат на взгляд ее, и их напрасно Пытается Готфрид остановить.

Всем угодить желая, он за них Стыдится и на них же негодует; И потеряв надежду побороть Слепое, безрассудное упорство, Им выход предлагает. «Бросьте в урну Записки с именами, – говорит, — Старательно их там перемешайте, И как решит судьба, пусть так и будет».

Написаны тотчас же имена, И в урну все опущены записки; Перемешав, их вынимают: первым Идет Артемидор, вторым – Герард, А третьим – Венцеслав, тот Венцеслав, Что был примером мудрости когда-то, Теперь же, убеленный сединами, Посмешищем в делах любовных служит.

Какое торжество, какая радость На лицах трех избранников счастливых! Глаза сияют пламенным восторгом, Которым переполнена душа. Чьи имена еще скрывает урна, Те чувствуют, как их сердца трепещут: Мрачит их взгляды ревность, и решенья Судьбы они, как приговора, ждут.

Гастон четвертым, пятым Олдерик, Шестым Рудольф, Вильгельм из Руссильона Седьмым, восьмым баварец Эверард И Генрих, что из Франции, девятым; Последним возглашается Рамбальд: Преступною любовью опьяненный, Отрекся он от веры христианской, И Божий воин Божьим стал врагом.

И ревностью и завистью горя, Проклятья шлют Фортуне остальные; Тебя, Амур, винят, зачем их участь И мощь свою слепым рукам ты вверил. Запретного желанья став добычей, Судьбе в противность многие хотят Последовать украдкой за Армидой И мрака лишь ночного ожидают.

Делить ее пути и презирать Опасности в боях они клянутся. И вздохами своими, и речами Она все больше страсть их распаляет: То одному промолвит, то другому, Как с ним ее разлука тяжела. Избранники меж тем уже готовы, И им Готфрид дает наказ последний.

Разумный вождь их предостерегает От козней вероломного народа; Он учит их, как избегать ловушек И как оберегать себя от бед. Но все советы по ветру несутся, Амур же издевается над ними. Вот, наконец, прощаются. Зари Не ждет нетерпеливая Армида.

Уходит с торжеством она и пленных Соперников уводит, как добычу. Оставшихся поклонников толпа Жестокие испытывает муки. Но чуть под сенью черных крыльев ночи Безмолвие и сны сошли на землю, Как большинство влюбленных поспешило По роковым следам покинуть стан.

Из них Евстахий первый: он едва Дождаться ночи в силах и во мраке, Пылая нетерпеньем, наугад Шагает за своим слепцом-вожатым. Всю ночь блуждает он и, наконец, Когда восток зарею вспыхнул, видит Армиду и товарищей в селенье, Что было им приютом для ночлега.

И к ней он устремляется. Рамбальд Узнал его тотчас же по доспехам: «Что привело тебя сюда? Кого Ты ищешь здесь?» – «Армиду. Если мною Она не погнушается, не будет Защитника храбрее и раба Вернее у нее». – «Кто ж призывает Тебя на подвиг доблестный?» – «Любовь.

Любовью избран я, а ты – Фортуной. По-твоему, из нас двоих кто больше Имеет прав на оба эти званья?» — «Твои права не стоят ничего. Не будучи на то уполномочен, Напрасно ты старался бы втереться В среду законных мстителей царевны». — «Э, кто мне помешал бы в этом?» – «Я».

И с поднятым мечом Рамбальд навстречу Евстахию идет; равно отважный, К Рамбальду приближается Евстахий. Но, руку протянув, Армида взглядом Удерживает пылкое движенье. «Прошу тебя, – Рамбальду говорит, — Позволь при мне товарищу остаться, Чтоб лишний был защитник у меня.

Коль дорого тебе мое спасенье, Зачем мою опору ослаблять?» Евстахию потом: «Я благодарна Судьбе за то, что послан ты ко мне. Была бы я безумною, слепою, Когда б отвергла доблестную помощь». Так говорит и в то же время видит, Что мстители еще к ней прибывают.

Они по разным движутся дорогам И друг на друга с ревностью глядят; Улыбкою Армиды озаренный, Считает каждый избранным себя. Светлеет между тем, и для Готфрида Сомнений нет, что многие бежали. Предчувствие беды в его душе Неясную тревогу порождает.

Вдруг вестник запыхавшийся, весь пылью Покрытый, приближается к Готфриду. По мрачным взглядам и по отпечатку Печали на лице он очевидно Нерадостные новости приносит. «Жди, – говорит, – египетского флота; Вильгельм, что генуэзскими судами Начальствует, тебе шлет эту весть».

И добавляет, что большой обоз, Который был от флота в стан Готфрида Отправлен под прикрытием державным, На полпути, во впадине долины Подвергся нападению арабов; Что часть людей прирезана на месте, Другая же в цепях уведена И что никто не мог спастись оттуда.

Что наглость этих варваров бродячих Уж никаких границ не знает больше; Что шайки их окрестность невозбранно, Подобно навожденью, заполняют; А для того чтоб ужас им внушить И сохранить пути от моря к стану, На них без промедления отряды Необходимо выслать посильней.

Мгновенно угнетающие вести Разносятся по стану и по войску. Простые люди, голода страшась, Все ужасы его уже предвидят. Отваги в них упадок примечая, Старается военачальник мудрый Спокойными и вескими речами Их убедить и возвратить им бодрость.

«О воины, – так говорит он им, — Вы, что со мной так стойко миновали Все на пути препоны и напасти, Что мужественно так преодолели И силы персов, и коварство греков, И бурь морских, и горной стужи лютость, И голода мучения, теперь Вы страху малодушному доступны?

Возможно ли, чтоб Бог, являвший вам В опасностях поддержку и защиту, От вас сегодня взоры отвратил? Настанет день, исполнятся обеты, И вспоминать вы будете с любовью Все, что в походе славном претерпели. Воспряньте же с надеждой и готовьтесь Грядущие успехи восприять».

Так с ясною улыбкою Готфрид Солдат, упавших духом, ободряет; А сам при том испытывает в сердце Жестокие заботы и тревоги: Чем войско продовольствовать ему, Как отразить нашествие Египта И, наконец, какой преградой шайки Разбойников-арабов удержать?

Название книги

Освобожденный Иерусалим

Тассо Торквато

ПЕСНЯ ПЯТАЯ