Пока прибывшая из районного центра следственная группа осматривала место, где произошло убийство, над пропастью кружил вертолет, и со скалы можно было видеть милиционеров, суетившихся возле тела Натальи Муромцевой. Следователь допросил ближайших родственников погибших, и мать убитого, Фируза Гаджиева, сразу же призналась, что ее сын и Муромцева на протяжении длительного времени состояли в близких отношениях, а в ночь убийства, тайно встретившись в ее доме, провели вместе несколько часов.

Сама Гаджиева в это время ушла спать в сарай, но под утро проснулась и решила вернуться в дом – напомнить любовникам, что пришло время расставаться. Увидев свет – он пробивался сквозь шторы, – она подождала немного, а потом, приоткрыв дверь, заглянула внутрь и сразу увидела Ильдерима – он лежал возле стола, и из груди его торчал нож. И хотя тело уже начало остывать, матери не сразу поверилось, что сын мертв. А когда она это поняла, то, обезумев от горя, начала кричать и бросилась искать убийцу-Наталью, потому что была уверена, что никто, кроме любовницы, не мог вонзить нож в грудь ее сына.

Муж Муромцевой, профессор Сергей Эрнестович Муромцев, показал, что уснул вечером в начале одиннадцатого, а утром его разбудили, сообщив о гибели жены. Дежурный вахтер подтвердил, что Муромцев ночью действительно никуда не отлучался, а вот жена его вышла где-то в половине одиннадцатого, объяснив это тем, что ей необходимо проведать беременную невестку.

Халида Лузгина, сестра убитого, легла спать сразу, как только окончился шедший по второму каналу фильм «Земляничная поляна». Она утверждала, что вечером Наталья покинула ее дом, как только начало темнеть, и больше не возвращалась.

Жена убитого, Айгуль Гаджиева, показала, что в ночь убийства спокойно спала у себя дома. Накануне муж привез ее и детей в совхоз, а сам уехал в Тбилиси. Попрощался с женой и детьми очень нежно – Айгуль даже и подумать не могла, что он собирается тут же вернуться обратно, чтобы встретиться с другой женщиной. О том, что у Ильдерима есть любовница, она знала, но это случалось уже не в первый раз. Ей приходилось смиряться и терпеть ради детей – он всегда был заботливым и ласковым мужем, хорошим отцом их детям, но дядя угрожал, что если еще хоть раз узнает об изменах Ильдерима, то заставит племянницу развестись. Поэтому она по совету свекрови делала вид, что ничего не знает – боялась разрушить семью.

Бывший одноклассник убитого, водитель грузовика Расул Хаметов, признался, что за день до случившегося привез Ильдерима Гаджиева в совхоз – тот сказал, что ему нужно тайком от жены встретиться с какой-то женщиной. Утром того дня, когда произошло убийство, Хаметов собирался отвезти Ильдерима обратно в Лагодехи. Из-за этого он даже немного задержался с отъездом – ждал приятеля, пока по селу не разнеслась весть о его гибели.

Отец убитого, председатель совхоза Рустэм Гаджиев, был потрясен и разгневан, когда узнал, что сын состоял в связи с женой его друга. Приехавший из Тбилиси дядя Айгуль рассказал о некоторых других внебрачных связях своего зятя, но больше никто из окружающих ничего по существу добавить не мог.

К вечеру второго дня были получены результаты экспертизы. Согласно им смерть Гаджиева наступила между двумя и половиной четвертого утра. К сожалению, эксперты не смогли назвать более точного времени, поскольку труп поступил в их распоряжение достаточно поздно.

В доме Фирузы Гаджиевой, где произошло убийство, обнаружили многочисленные следы пребывания любовников. Отпечатков пальцев везде было так много, что по ним трудно было на что-то ориентироваться – к Фирузе постоянно захаживало множество соседей. Однако на рукоятке ножа, послужившего орудием убийства, четко отпечатались пальцы Натальи Муромцевой, и когда следователь получил результаты экспертизы, у него отпали все сомнения, и осталась единственная версия случившегося.

Согласно ей где-то около двух ночи между любовниками произошла размолвка, причину которой теперь вряд ли можно было точно установить. Фируза Гаджиева утверждала, что Муромцева давно преследовала ее сына своими домогательствами. Эта женщина требовала, чтобы Ильдерим оставил семью и женился на ней, но он видел в их связи всего лишь легкую интрижку и не знал, как ему отвязаться от назойливой любовницы. В совхоз он, по словам матери, вернулся, чтобы успокоить Наталью – боялся, что она в пылу неудовлетворенной страсти что-нибудь натворит. Похоже, что во время свидания Муромцева опять начала настаивать на своем и получила отказ. Тогда, в пылу гнева схватив нож, она ударила любовника прямо в сердце. Умер он мгновенно, и Наталья, будучи врачом, поняла это сразу. Возможно, она тогда же и решила свести счеты с жизнью, но сначала хотела попрощаться с дочерью, поэтому направилась к дому Халиды Лузгиной.

Вероятно, Таня проснулась, спустилась к матери, и они немного поговорили, а потом Наталья ушла. Вряд ли, конечно, она рассказала девочке о случившемся, но вела себя и разговаривала странно. Таню это встревожило, поэтому она решила проследить за матерью и пошла за ней следом.

Последняя часть стройной версии следствия была шаткой, поскольку Таня Муромцева не подтвердила ее, хотя и не стала отрицать. Следователь дважды пытался поговорить с ней в присутствии педагога, но она на все вопросы тихо отвечала «не знаю», и неподвижно смотрела в сторону. Решив, что девочка еще не вышла из шокового состояния, ее оставили в покое, хотя до конца и неясно было, почему она среди ночи оказалась на кладбище, став свидетельницей самоубийства матери. В целом уже через два дня картина убийства Ильдерима Гаджиева была ясна, самоубийство Натальи Муромцевой доказано, и после выполнения некоторых формальностей дело подлежало закрытию в связи со смертью лица, совершившего преступление.

Через два дня следователь сообщил, что назавтра оба тела можно будет забрать из морга для погребения. Поздно вечером, когда Рустэм Гаджиев и его жена Сабина уже легли спать, в дверь их дома тихо постучали. Встревоженная Сабина, изнервничавшаяся за последние дни, поспешно спустилась вниз, чтобы открыть – в селе их не принято было ходить в гости в такое время, и человек, пришедший в столь поздний час, вряд ли мог принести добрую весть. Таня, стоявшая на пороге, исподлобья смотрела на ошеломленную женщину и переминалась с ноги на ногу.

– Здравствую, детка, – мягко сказала Сабина, – что же ты стоишь? Заходи.

– Извините, я вас разбудила, да? Просто, мне очень надо было… Надо было поговорить с вашим мужем. Понимаете, я… Ну, мне очень надо, понимаете?

– Зайди, Таня, – уже успокоившись, произнесла жена Рустэма Гаджиева. – Зайди и сядь, а я сейчас разбужу мужа.

Тане никогда прежде не приходилось разговаривать с этим человеком, хотя ей столько рассказывали о нем, что он стал для нее чуть ли не живой легендой. Видела она его прежде лишь мельком издали и только теперь, сидя напротив Рустэма, поняла, как схожи они с Халидой тонкими чертами лица.

– Следователь сказал, что завтра можно будет, – в горле ее встал ком, – можно… ну, забрать мою маму. Тетя Халида сказала правду – моя мама… Она и вправду иногда говорила, что хочет, чтобы ее похоронили рядом тетей Лизой. Конечно, она просто так говорила, она не думала… Я знаю, о чем вы сейчас подумали, – в голосе девочки неожиданно зазвенел отчаяньем, – вы подумали, что ваши односельчане никогда не согласятся похоронить убийцу на своем кладбище, но моя мама не убийца! Это не она, это я убила вашего сына!

Слегка качнувшись от неожиданности и пронзившей душу боли, Рустэм на миг прикрыл глаза, потом вновь посмотрел на съежившуюся девочку.

– Не надо так говорить, Таня, – глухо сказал он. – Следователь уже установил правду, так что тебе никто не поверит. Я понимаю, ты хочешь, чтобы желание твоей мамы было выполнено, но…

– Мама стерла отпечатки моих пальцев с ножа, она хотела, чтобы подумали на нее, а не на меня. Она сказала, что из-за этого вся моя жизнь будет загублена. Она просила меня молчать, идти домой и никому ничего не говорить, и она не хотела… Она не хотела убивать себя. Мама… пошла на могилу тети Лизы, потому что думала, что потом ее посадят в тюрьму, и тогда она уже не сможет… А когда вдруг стали кричать, она испугалась, что я не выдержу и все расскажу, и потому… И еще ей было стыдно перед папой, перед тетей Халидой – за все. Она подумала, что не сможет теперь смотреть им в глаза, она вправду так подумала! И тогда… Я бежала, чтобы ее удержать, но не успела.

Тяжело вздохнув, Рустэм устало покачал головой.

– Ты не можешь знать, что думала твоя мама перед смертью, и никто уже этого не узнает.

– Я всегда знаю, что думают люди. Я знала, что думала моя мама, я знаю, что сейчас думаете вы: вы хотели бы мне помочь, вам меня жалко, и вы не знаете, что делать. Но не надо меня жалеть, я убила, понимаете?

– Подожди, не кричи так, – попросил ошеломленный Рустэм, касаясь рукой виска, – я видел много непонятного в своей жизни, много такого, что ученые не всегда могут объяснить, но сейчас я хочу, чтобы ты не волновалась, а спокойно мне все рассказала.

И Таня начала рассказывать. Обо всем – о своих бабках и прабабках с отцовской стороны, об их способностях, которые проявлялись в минуту сильного волнения. И о том, что у нее самой эти способности оказались во много раз сильнее – настолько, что ей бывает страшно. О том, как она мучилась, узнав, что мать изменяет отцу. О том, как бросила свою угрозу в лицо Ильдериму, и после этого прочитала в его мыслях свой приговор.

– Он хотел нас убить, понимаете? – плача, говорила она. – Убить меня и маму. Потому что раньше у него была одна нехорошая женщина, болевшая сифилисом, и дядя его жены очень сердился. Он не дал бы вашему сыну вступить в партию и поехать заграницу, если б узнал. Но я никогда в жизни никому бы не сказала, никогда! Я просто очень рассердилась, потому что ваш сын плохо подумал о моей маме, и я сказала ему… Я пригрозила, а он решил нас убить. Я это ясно видела, я даже знала как – он разобьет мне голову, задушит маму, а потом сбросит нас обеих в пропасть и уедет из села на грузовике своего друга. Я не знаю, как я смогла его ударить ножом, но я защищалась! А мама просто хотела меня спасти.

Рустэм поднял руку, веля ей замолчать, потом встал, подошел к окну и долго стоял, глядя в ночную черноту, а лицо его казалось высеченным из камня. Наконец он повернулся к Тане и медленно произнес:

– Ты говорила сейчас о таких вещах, о которых не могла знать, поэтому я готов тебе поверить. Если так, то ты все сделала правильно, но никому и никогда не рассказывай того, что сейчас рассказала мне. Пусть все будет так, как пожелала твоя мама: ее похоронят на нашем кладбище рядом с сестрой, я так решил. Тело своего мужа пусть Айгуль увезет в Тбилиси, как хотела прежде.

Взгляд его потемнел, и лицо стало мрачным.

«Сто лет назад мой дед мальчиком убивал русских, мой отец сложил голову на последней войне с немцами, и я тоже там был, я тоже убивал. Тот немец, который чистил винтовку – он не ждал нападения, мы подкрались незаметно, чтобы снять их посты. Немец что-то насвистывал, повернулся, я видел его глаза – светлые, прозрачные, как стеклышко, я до сих пор их помню. Врагу нельзя смотреть в глаза, когда должен его убить, иначе потом всю жизнь будет сниться этот взгляд. Потому что человек не рожден для того, чтобы убивать человека. Но ради чего один из моих сыновей готов был стать убийцей? Убийцей женщин! Ради партбилета и жизни за границей? Интересно, видела ли девочка его глаза, когда…Нет, это должна была сделать не она – я сам должен был стереть его с лица земли!».

Глаза Тани широко раскрылись, в них мелькнул ужас.

– Не надо! – коротко вскрикнула она, поднеся руку к горлу. – Не надо так думать, пожалуйста! Я не видела его глаз, нет!

– Замолчи! – жестко приказал Рустэм. – Я обещал сделать так, как ты просила, а теперь уйди. Уйди, пожалуйста!

Впервые в жизни бесстрашный Рустэм Гаджиев почувствовал, что внутри у него все холодеет от страха. И уже Тани давно не было в его доме, а он все никак не мог прийти в себя – ему казалось, что где-то в углу комнаты прячется призрак, читающий его мысли.

Под вечер следующего дня Наталью Муромцеву опустили в землю рядом с ее сестрой Лизой. Накануне Фируза, испросив у мужа позволения, уехала в Тбилиси на похороны Ильдерима и сказала, что останется у невестки Айгуль до той поры, пока со дня смерти сына не минет год. Своей приятельнице Асият она по секрету сообщила, что, скорей всего, вообще не вернется туда, где похоронена женщина, лишившая жизни ее мальчика. Мудрая Асият в ответ лишь покачала головой и, вздохнув, ответила:

– Многие люди нашего села тоже не хотели этого, но твой муж Рустэм так решил, а раз он считает, что так надо, то и остальные будут так думать. Люди ведь только думают, что у них есть свои желания и мысли, а в действительности за них всегда желает и мыслит кто-то один. Уже сейчас многие начали говорить, что Рустэм сделал правильно, а через год все начнут осуждать тебя, если ты не вернешься к мужу.

– Халида тоже против меня, – горько сказала Фируза. – Ведь это по ее просьбе мой муж Рустэм согласился похоронить в нашей земле убийцу ее брата. Что ж, я покорно снесу то, что уготовила мне воля аллаха, но она пусть родит своего ребенка без меня, и пусть встретит горестную весть, которая ее после этого ожидает, тоже без меня.

– Горе замутило твой разум, – с укором возразила ее подруга, одна в селе знавшая о смерти Юрия. – Разве можно желать печали родной дочери? Я еще не сказала тебе, что твой муж Рустэм просил меня завтра перейти жить в дом Халиды, чтобы не оставлять ее одну – ведь ты надолго уезжаешь.

– И ты оставишь свой дом? – удивилась немного задетая Фируза. – Ведь скоро в твоем саду созреет урожай.

– Рустэм пришлет людей мне в помощь, сын и зятья мои тоже приедут, не волнуйся.

Сергея на похоронах жены не было, но никто из односельчан Рустэма Гаджиева его за это не осудил. Сразу же после похорон Петр Эрнестович увез племянницу в Тбилиси, а оттуда они вылетели в Москву.

В аэропорту Домодедово их встретила бывшая аспирантка Петра Эрнестовича Лариса Кукуева. Теперь она, правда, была не Лариса Ку-куева, а кандидат наук и доцент кафедры общей биологии МГУ Лариса Витольдовна Китаева, но для своего научного руководителя она так и осталась застенчивой девочкой, которая отчаянно краснела, делая свой первый доклад на ученом совете.

Муж Ларисы ожидал их, стоя рядом с машиной у входа в здание аэропорта. Пока ехали, Таня дремала на заднем сидении, привалившись к мягкому плечу Ларисы, а та, обняв девочку и слегка подавшись вперед, негромко говорила Петру Эрнестовичу, сидевшему впереди рядом с ее супругом:

– Все без изменений. Вчера я привозила профессора Клейнера, но он не сказал ничего нового, диагноз тот же, причина – обширное тромбообразование. Но сейчас состояние стабилизировалось, я сказала вам по телефону.

Петр Эрнестович на мгновение прикрыл глаза, пытаясь побороть подкатившее к горлу отчаяние, и глухо спросил:

– В сознание не приходила?

– Нет. Из записи врача «Скорой», оказавшего первую помощь, следует, что все случилось внезапно. По словам пассажиров, с которыми Ада Эрнестовна ехала из Ленинграда, в поезде она ни на что не жаловалась, выглядела прекрасно. Утром в тот день встала пораньше, еще и остальных разбудила, чтобы успели умыться – перед Минводами туалет закрывают. Проводница принесла чай, позавтракали, а минут через двадцать Ада Эрнестовна внезапно побледнела и потеряла сознание. Врач «Скорой», молоденький парнишка, когда приехал, сразу ввел, как написано, один кубик 24 % раствора эуфиллина, а диагноз поставили уже в местной больнице.

– И ведь мы все это время были уверены, что Ада спокойно отдыхает в Кисловодском санатории, никто и подумать не мог! Злата с детьми уехала в Пярну, я спокойно работал, Сережа… Сережа уехал в Дагестан на свою базу. Если б только… Да, все могло бы быть иначе.

– Как Сергей? – спросила Лариса, искренне сочувствуя горю бывшего шефа, которого она искренне любила.

– Плохо. Ведет себя неадекватно, говорит невообразимые вещи. Я было рассердился на него, но теперь понимаю, что зря – у него шоковое состояние.

– Несчастный случай?

– Да, – коротко ответил Петр Эрнестович, не желая вдаваться в подробности, – я пока не стал ему рассказывать про Аду. Злате тоже пока ничего не сообщил – ни про Аду, ни про Наталью. Она там в Пярне одна с детьми, начнет метаться. Ты уж прости, Лариса, что я тебя обеспокоил своей просьбой, но все так внезапно…

– Что вы, Петр Эрнестович! Когда я узнала про Наташу, чуть с ума не сошла, не могла поверить, – она спохватилась, испуганно покосившись Таню, но чуть успокоилась, увидев, что девочка спит, и с укором добавила: – Как вам не стыдно, к кому же еще вы должны были обратиться, если не ко мне?

– Ладно, спасибо, Ларочка. Ты узнала подробности? Почему они сразу никуда не сообщили?

– Как всегда все напутали, сообщили не в тот дом отдыха. Да они бы и теперь не спохватились, но Аду Эрнестовну начал искать какой-то шведский профессор, с которым она познакомилась на конференции – кажется, она ему сообщила, где будет отдыхать. Это мне Миша Клейнер по секрету сообщил, его брат – зав. отделением, где лежит сейчас Ада Эрнестовна. Помните Мишку?

– Я помню всех своих бывших аспирантов, Лариса.

– Ну, особых подробностей, конечно, никто не знает, говорят только, что этот швед отыскал Аду Эрнестовну в больнице в Минводах, возмутился, что там нет должного ухода, позвонил в Стокгольм, а оттуда какие-то светила мировой науки сделали запрос в Москву. Там, конечно, мгновенно засуетились, Аду Эрнестовну на санитарном самолете транспортировали в столичную специализированную клинику, сразу же позвонили вам в Ленинград. А то почти месяц лежит человек где-то на периферии, и никто знать ничего не знает. Я просто в ужас пришла, когда мне стало известно о таком безобразии, и ведь, как всегда, даже не поймешь, кто виноват.

– Моя вина, моя, – тяжело вздохнул Петр Эрнестович, – закрутился в своем институте, потом Злата с детьми уезжала, Сережа уезжал, суета стояла страшная. Должен был, конечно, позвонить в дом отдыха, узнать, как она доехала. Не могу себе простить! Что-нибудь еще известно про этого шведского профессора?

– Мишка говорил, его фамилия Ларсон. Он, кажется даже, хотел приехать в Москву, но ему не продлили визу или что-то там еще. Петр Эрнестович, профессор просил вам передать, что сегодня он будет в клинике допоздна, и если вы захотите с ним поговорить…

– Понятно, спасибо огромное. Я тебе попрошу, Ларочка, если нетрудно – подбросьте меня сейчас в клинику к Аде, а Танюшку забери, пусть пока побудет у тебя.

Внезапно открыв глаза, Таня резко выпрямилась, оторвавшись от мягкого плеча Ларисы.

– Нет, дядя Петя, я пойду к тете Аде с тобой!

– Нельзя, маленькая, тетя Ада в реанимации, туда никого не пускают.

– Но тебя же пустят!

– Я сам врач, поэтому мне можно.

– Нет, я хочу к тете Аде!

Она выкрикнула это так громко, что муж Ларисы вздрогнул и резко затормозил. Лариса поспешно притянула к себе девочку и, погладив ее по плечу, сказала Муромцеву:

– Да ничего страшного не случится, Петр Эрнестович, пусть она посидит немного с Адой Эрнестовной, пока мы поговорим с врачами.

Других пациентов, кроме Ады Эрнестовны, в палате не было. Она неподвижно лежала с закрытыми глазами, от ее рук к стоявшим по обе стороны кровати капельницам тянулись гибкие трубки, лицо закрыто было маской аппарата искусственного дыхания, и лишь еле заметное шевеление одеяла на груди показывало, что больная еще жива. Таня, присев на стул рядом с кроватью, уставилась на беспомощное и безразличное ко всему существо, бывшее еще недавно живой, энергичной и ворчливой тетей Адой. Стоявший рядом Петр Эрнестович печально слушал поминутно заглядывавшего в историю болезни профессора:

– К сожалению, первичный диагноз подтвердился. В сознание так и не приходила, прогноз… – тут он запнулся, вспомнив, что о неблагоприятном прогнозе не следует говорить в присутствии пациента, хотя бы тот и находился без сознания, и увел Петра Эрнестовича из палаты.

«Я в сознании, Петя! Я не могу двигаться и самостоятельно дышать, но я слышу твой голос, я все время в сознании! Боже мой, неужели ты не можешь понять этого, брат?»

– Тетя Ада! – наклонившись над теткой, Таня пристально вглядывалась в закрытое маской лицо. – Ты меня слышишь, тетя Ада?

«Да, я слышу тебя, детка, но ты никогда этого не узнаешь. Ты не узнаешь, как я всегда любила тебя и вас всех, хотя и постоянно ругала».

– Нет, я все знаю, тетя Ада, знаю! Я знаю, что ты меня слышишь, я знаю, что ты всех нас любишь, и что ты любишь этого человека – Ганса. Ты все время думала о нем, когда приходила к нам.

На миг все замерло, а потом на Таню обрушился такой шквал мыслей тетки, что она покачнулась.

«Ты! Так это ты – девочка, рожденная четырнадцать лет назад, ребенок, владеющий даром естественного контакта. Значит, я все расшифровала верно, я была права! Тысячу раз права! Мир должен узнать о НИХ и результатах моей работы, хотя это будет стоить мне жизни».

– Тетя Ада, что с тобой случилось?

«Мне ввели смертельный препарат, но незадолго до этого я приняла большую дозу аспирина, который частично нейтрализовал яд, поэтому я еще жива. Я слышала, как они об этом говорили – они ждали, пока я умру. Никому не сообщали, что я в той больнице, пока Ганс меня не нашел. Но потом они поняли, что я все равно умру, и успокоились. Это из-за книги. Из-за моей книги – они не хотят, чтобы моя книга вышла».

– Тетя Ада! – девочка испуганно всхлипнула. – Тетя Ада!

«Скажи, детка, как ты меня воспринимаешь – ты меня слышишь?»

– Раньше я просто слышала, что думают другие люди – я даже не понимала, когда они думают, а когда говорят. Тетя Злата сказала, что это у меня наследственное – так же было у вашей с папой младшей сестры Людмилы.

«Да, ОНИ были правы – редкий наследственный дар, усиленный с помощью ИХ вмешательства. А теперь?».

– А теперь я иногда вдруг стала видеть. Мне трудно это объяснить словами – я вижу всего человека сразу. Раньше было редко, а теперь все чаще и чаще. Только иногда я все вижу, но вообще ничего не понимаю. Почему? Почему тебя хотят убить? Какая книга?

«Тихо! Не говори этого вслух! Никому не говори, только Гансу – если ты когда-нибудь его увидишь. Его заставили уехать в Швецию, и в ближайшее время не дадут визу в Советский Союз. Если моя книга в Стокгольме не выйдет… если они помешают ей выйти… у вас дома…перед отъездом… в книжном шкафу…».

– Я знаю, – приблизив свое лицо к кислородной маске, прошептала девочка, – там, за томами Большой Советской Энциклопедии ты спрятала копию рукописи своей книги, когда заходила к нам попрощаться перед отъездом. Я ее найду и буду хранить, пока вырасту. А потом сделаю так, чтобы ее издали – ты этого хочешь, да? Я вижу тебя, не напрягайся.

«Это…естественный контакт… они… хотят дать человечеству… увидеть бы…жалко… умирать… так интересно…»

– Нет, тетя Ада, нет! Не умирай! Кто «они», о ком ты?

«Они…Разум…»

Внезапно Таня ощутила резкую боль, потом ее охватила жуткая пустота. В ужасе отпрянув, она в оцепенении смотрела на застывшее в неподвижности одеяло, прикрывавшее грудь Ада Эрнестовны, потом с криком бросилась в коридор:

– Дядя Петя! Дядя Петя! Тетя Ада умерла! Она умерла!

Асият переселилась в дом Халиды на следующий день после отъезда Фирузы. Выполняя просьбу Рустэма Гаджиева, она ни на шаг не отходила от молодой женщины – так, что та даже начала сердиться. На сороковой день после трагедии, подождав, пока Асият приляжет отдохнуть, Халида велела дочкам вымыть посуду на кухне, а Тимуру сходить в совхозную библиотеку за новыми книгами. Сама же, накинув на голову платок, потихоньку вышла из дома и, без стука прикрыв за собой дверь, отправилась на кладбище.

Портрет на надгробье Натальи по просьбе Халиды изготовили в тбилисском фотоателье из маленькой семейной фотографии, сделанной Сергеем два года назад во время новогоднего застолья. На исходном снимке Наталья, уже много выпившая к тому времени, с комически важным видом разглядывала бокал в своей руке, а Юрий и Халида, смеясь, льнули к ней с обеих сторон. На кладбищенской фотографии оставили, разумеется, только ее лицо, и вырванное из общей веселой композиции оно казалось напряженным и угрюмым.

«Надо написать в Ленинград, – думала Халида, глядя на надгробье, – пусть пришлют какой-нибудь другой снимок – там, где она улыбается».

Звук шагов заставил ее вздрогнуть, но она тут же обрадовано улыбнулась и протянула руки:

– Дядя Сережа! Когда же ты приехал?

Бережно поцеловав ее в лоб, Сергей скользнул взглядом по фотографии и отвернулся.

– Утром приземлился в Тбилиси, оттуда была попутка до совхоза. Заглянул к тебе – Асият спит, Дианка сказала, что ты пошла погулять. Только вышел из твоего дома, как встретил Рамазана, внука Асият, он говорит: «Халида недавно шла по дороге к кладбищу». Зря ты ходишь одна, девочка, не нужно этого делать.

– Сегодня сорок дней, мне хотелось побыть здесь одной, – голос Халиды слегка дрогнул, а в глазах мелькнула тревога. – Дядя Сережа… Юра… что-нибудь… Папа постоянно говорит, что пока ничего нового, но мне кажется, что он чего-то не договаривает.

– Нет-нет, если бы что-то было, тебе сообщили бы в первую очередь, – он постарался выдержать взгляд огромных темных глаз, – да и мне следователь бы позвонил. Просто, я все это время как-то…

– Да, я понимаю. Прости, я не выразила тебе своего соболезнования. Поверь, когда папа сказал, что ты улетел на похороны Ады Эрнестовны, я стала сама не своя. Почему? Почему сразу столько несчастий? Как Петр Эрнестович?

– Держится, но выглядит неважно – это был для него тяжелый удар. Они с Адой с детства были неразлучны, а мне они оба заменили родителей. Знаешь, я почему-то вдруг вспомнил, как лет в пять начал называть Аду «мамой», а она мне это запретила, сказала: «Я тебе не мама, я Ада, твоя сестра». Знаешь, меня мучает совесть за то, что мы позволяли ей оставаться одной.

– Такие люди, как Ада Эрнестовна, обычно предпочитают одиночество, и никто из вас не мог бы ничего с этим поделать. Это удел больших ученых, для которых работа – смысл жизни.

– Да, но все же… Знаешь, когда Петя был здесь, он уже знал, что она в больнице в Москве, но ничего мне не сказал – он не думал, что Ада умирает, надеялся, что она выкарабкается. Или просто хотел надеяться.

– Когда речь идет о наших близких, мы надеемся до последнего. Даже тогда, когда надеяться уже не на что, – голос Халиды дрогнул, Сергей понял, что она имеет в виду и себя тоже.

– Я должен был лететь в Москву вместе с ним, должен был быть рядом с Адой, когда она умирала, а вместо этого я заставил его еще заниматься моей дочерью.

– Ты был вне себя от горя после гибели жены, тебя можно понять.

– Какого горя? – резко проговорил он, высокомерно вскинув голову. – У меня не было никакого горя, я не понимаю, о чем ты говоришь. У меня нет и не было жены.

Халида смущенно отвела глаза.

– Я просто… Я к тому, что ты ничего не смог бы изменить. Ты плохо выглядишь, дядя Сережа.

Сергей действительно выглядел неважно – лицо его похудело, под покрасневшими глазами темнели круги.

– Да, наверное, – он потер уже пробившуюся за день щетину, – нужно привести себя в порядок, потом… работать. Работы очень много, да.

– Как Таня? Не лучше ли бы тебе сейчас побыть рядом с ней?

– Таня… она, конечно, потрясена, молчит. Нет, я сейчас не смогу быть рядом с ней – нет сил, я слабый человек и не умею скрывать свою боль. Если честно, Злата для нее лучшая опора, нежели я.

– Не знаю почему, но мне Таня постоянно снится. Она говорит странные вещи, которые я потом наяву никак не могу забыть. Знаешь, мне даже становится немного не по себе, когда я вспоминаю ее слова. Вот и сегодня тоже…

Она запнулась, и лицо Сергея внезапно выразило тревогу. С неожиданной настойчивостью в голосе он заторопил ее.

– Продолжай, почему ты замолчала? Что «сегодня»? Халида, девочка, ты мне можешь рассказать, что тебе снится? Только не волнуйся, пожалуйста.

Закрыв глаза, Халида заговорила странно изменившимся голосом:

«Создание системы прогнозирования будущего закончено, она приведена в действие. Интегратор случайных процессов проанализировал заложенную в базу данных информацию. Результат, полученный в первом приближении, показывает, что временные зависимости основных характеристик имеют следующий вид: среднестатистическое значение параметра прогресса монотонно уходит в область отрицательных величин, функция показателя негативных тенденций претерпевает разрыв первого рода.

Это означает, что над цивилизацией Носителей Разума нависла угроза, но Разум расколот, Носители других систем отказываются внять нашему предостережению»

Вытерев выступивший на лбу холодный пот, Сергей постарался взять себя в руки и спросил, как можно спокойнее:

– Ну, и что ты об этом думаешь? Какой здесь смысл?

– Кто ищет смысла в снах? Людям часто снится какая-нибудь ерунда, и никто не ищет в ней смысла. Но у меня вдруг возникло странное ощущение… Дядя Сережа, ты помнишь, как Юра… как он всегда шутил, что у нас и наших детей любые шишки заживают с космической скоростью?

– Гм. Да, вроде припоминаю.

– Помню, папа рассказывал мне, что после тяжелой контузии медики признали его инвалидом, но, попав сюда, он исцелился за считанные недели. Помню, мой племянник Анвар в два года вылил на себя полную кастрюлю кипятка – его мать Зара поставила ее на стол на подстилку, а он потянул за краешек тряпки, кастрюля перевернулась, и его окатило буквально с головы до ног. Ребенок в любом другом месте наверняка умер бы от болевого шока еще до того, как покрылся волдырями, но Анвар неожиданно уснул. Его положили на чистую простыню, под нее подстелили мох, и он так лежал – кожу ему, кажется, даже ничем не смазывали, только давали пить. Через пару-другую дней от ожогов даже следа не осталось. Мы, кто родился на этом плато, всегда воспринимали подобные вещи как должное. Однако когда я уехала в Москву и увидела, какое значение придают люди проблемам травматологии и посттравматической реабилитации, то действительно начала удивляться. Знаешь, Асият всегда утверждала, будто мох здесь обладает целебной силой, некоторые старики говорили, что быстрому заживлению способствует местная питьевая вода. Позже я даже проводила химические анализы, но ничего необычного не обнаружила. Пыталась поговорить об этом со своим научным руководителем, когда работала над диссертацией, но он только отмахнулся – сказал, что это неактуально. Кстати, ты забыл, как лет восемь назад мы с тобой об этом говорили?

– Нет, я что-то…

– Ну, как же – ты тогда только защитил докторскую, а мы с Юрой… мы еще были студентами. После сессии приехали с Тимурчиком к вам в Ленинград, и Злата Евгеньевна постелила нам в гостиной. Тимурчика положили у мальчишек, и они втроем начали кидаться подушками, а Тимур одну нечаянно разорвал – пух полетел. Неужели не помнишь?

Сергей улыбнулся:

– Ну, у нас постоянно по всему дому пух и перья летят.

– Я расстроилась – чуть не заплакала, – а Злата Евгеньевна с Наташей начали смеяться, сказали, что это у вас обычное дело. Они велели Юре отвести меня погулять, чтобы успокоить, и сами все убрали, утихомирили детей. Мы с Юрой шли по набережной, и было совсем светло, хотя поздно – белая ночь. Пахло Невой, и Юра говорил… он говорил…

– Не надо, Халида, перестань, – тыльной стороной ладони, Сергей неловко, но бережно вытер слезинку, текущую по щеке молодой женщины. – Да, я припоминаю тот наш разговор – ты тогда за обедом начала петь мне дифирамбы, вогнала в краску, и вконец испортила мне аппетит.

– Почему дифирамбы? Я с детства тебя боготворила – и как ученого, и как человека. Ведь именно ты посоветовал мне заняться наукой.

Усмехнувшись, Сергей поскреб подбородок и покачал головой.

– Лестно слышать, конечно, но что-то я не припомню.

– Как же – тогда, когда я помогала тебе укладывать в коробку предметные стеклышки. Помнишь, когда после аварии папа попросил тебя исследовать кровь наших людей и животных, чтобы выяснить, можно ли нам продавать продукцию на базаре?

– Но ты была совсем малышкой!

– Не такая уж и малышка – тринадцать лет. А студенткой я читала все твои публикации, знала, что твоя работа связана с микроорганизмом, который много лет назад был обнаружен в нашей местности. Тогда за обедом я спросила, почему bacteria sapiens, как ты назвал эту культуру, не может быть использована в фармацевтике для изготовления лекарственных препаратов – ведь в твоих работах говорилось, что именно эта культура стимулирует регенерацию поврежденных тканей. Не мох и не вода из источников. А ты так ничего толком мне и не ответил – вы переглянулись с Адой Эрнестовной, и ты пробурчал что-то невнятное.

– И почему вдруг ты начала сейчас об этом вспоминать?

– Не знаю, но у меня вдруг возникло ощущение, что все это как-то взаимосвязано.

– Что именно?

– В твоих последних работах – год назад – я читала, что анализ почвы также выявил наличие в ней bacteria sapiens. Они везде – внутри нас, внутри животных, что обитают на плато, внутри почвы. Помнишь, как, попав сюда, ты сначала не хотел поверить, что здесь обитают давно вымершие виды животных, и думал, что я фантазирую? Ведь это именно bacteria sapiens сохранили здешний животный мир, ты так не думаешь?

– Возможно. Не будем сейчас об этом говорить, Халида, как-нибудь потом.

– Кроме того, сегодня ко мне заходил Анвар. Ты знаешь, что они с Таней за две недели очень подружились? Он даже, кажется, к ней не совсем равнодушен.

– Гм, не понял.

– Что тут понимать – дети растут, твоя дочь уже почти девушка, ты не заметил? Анвар хороший мальчик – увлекается техникой, математикой. Он очень переживал, когда случилась эта трагедия, и погибла Наташа…

Она виновато запнулась, увидев, что Сергей, дернулся, как от удара. Глядя в сторону, он угрюмо попросил:

– Не говори со мной об этом, не произноси при мне этого имени. Пожалуйста!

– Прости, я только хотела сказать, что после… после всего этого Анвар несколько раз спрашивал меня, можно ли ему будет написать Тане – беспокоится за нее. Сегодня он принес Тимуру книги, а потом поднялся ко мне, передал привет от матери и вдруг говорит: «Тетя Халида, я сегодня видел во сне Таню, она говорила со мной странно, очень странно». И сразу ушел. Дядя Сережа, что с тобой, почему ты так побледнел?

– неожиданно Халида догадалась: – Тебе тоже снятся странные сны? Таня?

Помедлив, он кивнул.

– Да. Это началось еще весной и с тех пор постоянно.

– Я знаю, ты не имеешь права рассказывать мне о своей работе, но могу же я делать предположения? Если я скажу глупость, то можешь меня отругать. Но если я попаду в точку, то просто промолчи. Ваша работа на базе связана с bacteria sapiens? Молчишь? Запрет на продажу нашей продукции, вывоз грунта с территории – все связано с этим?

– Не будем обсуждать мою работу, Халида, и не понимаю, какое отношение имеют сны…

– Я же говорю – у меня ощущение, что все взаимосвязано. Из-за этого, – она указала рукой на свой выпирающий живот, – я как-то обостренно воспринимаю действительность. Уже с месяц, как я начала ощущать опасность – такое чувство, будто она все ближе и ближе.

– Тогда тебе, возможно, лучше уехать в Москву. Когда тебе рожать?

– Скоро, но не в этом дело, ты не хочешь понять. Опасность не для меня, опасность где-то здесь, опасность для всех. Это нечто, связанное с твоей работой и bacteria sapiens.

Сергей криво усмехнулся и пожал плечами.

– В таком случае тебе тем более лучше уехать – и поскорей. Я поговорю с Рустэмом.

– Не нужно, – печально и твердо сказала молодая женщина, – древняя мудрость нашего народа учит: жди неизвестного рядом с теми, кто тебе дорог. Да и куда мне ехать – в пустую московскую квартиру? Там я просто не выдержу. Нет, я говорю все это для тебя – тебе лучше знать, чем ты занимаешься, и каковы будут последствия.

У него вырвалось:

– Не все в моей власти.

«Я всего лишь ученый, но в мою работу вмешались те, кто ради сиюминутных интересов готовы разрушить этот невероятный разумный мир bacteria sapiens. Что нам известно об их цивилизации? У нас только обрывки несвязных посланий, которые сумела расшифровать Ада. Жаль, что после того, как тему моей работы засекретили, мы с ней больше этого не обсуждали. Все Петя с его осторожностью – постоянно предупреждал, что везде есть глаза и уши, и можно нарваться на крупные неприятности. А ведь она намекнула, что ей удалось найти ключ и прочитать связные тексты – тогда, когда я вез ее к кисловодскому поезду. Говорила, что включила этот материал в свою новую книгу по криптоанализу, которая скоро увидит свет, – тогда, мол, мы с Петей все и узнаем. Она была так оживлена, выглядела совершенно здоровой – разве я мог тогда подумать, что больше никогда ее не увижу? Где материалы ее книги? После похорон мы с Петей перерыли в ее кабинете все сверху донизу, но ничего не нашли – даже черновиков».

В синем небе послышался крик птицы, и Халида, проводив ее глазами, внезапно ахнула, почувствовав резкую боль.

– Кажется, у меня начинаются роды.

Сергей осторожно вел ее по дороге к дому, обнимая за плечи, а навстречу им уже бежала перепуганная Асият:

– Халида, доченька, как же ты ушла без меня? – поддерживая под руку молодую женщину, она говорила Сергею: – Хорошо, аллах послал тебя в одно время с голубкой нашей поклониться могилам, и ты помог ей прийти домой, а то бы и знать никто не знал, где искать ее. А я сплю, и словно Таня твоя передо мной стоит и разговаривает. Меня как кто-то в бок толкнул, я и проснулась. Сейчас, Халида, доченька, вот мы и дошли. Сейчас я все приготовлю, и сегодня у нашего Рустэма станет больше внуков.

Спустя два часа, когда дневной жар спал, и солнце уже начало клониться к закату, Халида Лузгина родила двух сыновей-близнецов. В эту ночь Сергей Муромцев опять видел во сне дочь, и она вновь говорила ему непонятное:

«Пять раз обойдет Планета греющую ее звезду, и еще до того, как замкнется шестой круг, вероятность полного исчезновения цивилизации Носителей Разума асимптотически приблизится к единице. Берегитесь, мы слились со многими из вас, если наш Разум деградирует, то беда неминуема и для вашей цивилизации»