Высоко в горах Дагестана лежит широкое плато. Давным-давно оно составляло единое целое с известным ныне Гутонским заповедником, но однажды что-то произошло в земной коре – она дрогнула, раскололась, и плато оказалось отделенным от всего мира бездонной пропастью. В дни половодья, когда весеннее солнце очищало от снега склоны гор, река Джурмут, напоенная талой водой, бесновалась у подножия скал, с ревом ворочая тяжелые камни.

Люди впервые ступили на плато в середине сороковых годов двадцатого века – отважные беглецы, которые, спасаясь от НКВД, сумели перебраться через бездонную расщелину. Ночами они иногда просыпались, с тревогой вслушиваясь в многократно усиленный эхом шум потока на дне пропасти – не предвещает ли вой Джурмут им новой беды.

Минуло тридцать пять лет, и маленькое безымянное селение превратилось в совхоз, официально носящий название «Знамя Октября». Электричество сюда было подведено еще в конце шестидесятых, линия телефонной связи установлена чуть позже, а в середине семидесятых началось бурное строительство, выросли новые дома, школы и клубы.

Иногда приезжали ученые, изучавшие жизнь обитателей леса-заповедника, а в начале восьмидесятого неожиданно началось строительство научно-исследовательского комплекса, в состав которого входило и общежитие для ученых – жители совхоза уже знали, что комплекс будет работать круглый год, группы сотрудников станут постоянно сменять друг друга.

Лет пятнадцать назад, когда село было практически оторвано от всего мира, подобная новость потрясла бы воображение его жителей, но теперь от бетонного моста через расщелину к шоссе Евлах-Лагодехи тянулись две покрытые асфальтом широкие дороги, вдоль которых стояли указатели. И хоть движение здесь было не столь напряженным, как в больших городах, водители строго соблюдали все дорожные правила, поскольку в памяти людей еще жило воспоминание о страшной автокатастрофе шестьдесят пятого года – тогда, не сумев разъехаться на узкой тропе, в пропасть рухнули тяжелый грузовик и автобус с туристами.

Нынче со дня трагедии минуло пятнадцать лет, и ближе к вечеру директор совхоза Рустэм Гаджиев пришел навестить могилы погибших вместе со своей дочерью Халидой.

– Значит, его и вправду уже нет, – тихо проронила она, кладя цветы рядом с крестом, на котором был прикреплен портрет красивой молодой женщины. – Он в этот день всегда…

Рустэм понял, что хотела сказать дочь – в годовщину смерти матери, погибшей в катастрофе, Юрий не мог бы не приехать сюда… если бы был жив. Рука отца легла на плечо молодой женщины, боль ее души стократно отозвалась в его сердце.

– Доченька, свет очей моих, – дрогнувшим голосом сказал он, – я жизнь отдал бы для твоего счастья.

– Знаю, папа, – Халида щекой коснулась его руки, – но что-то все время заставляло меня верить.

– Не надо об этом, – попросил отец, – ты ведь умница и понимаешь, что сейчас об этом тебе думать не надо.

– Да, папа, но не хватает сил, – она печально взглянула на свой выпирающий живот и тяжело вздохнула: – Я ведь даже не успела ему сказать, если б он знал, то все, возможно было бы иначе, он бы никогда… Это я во всем виновата, папа!

– Халида, ты огорчаешь меня, не говори бессмысленные вещи! – он хотел сказать это строгим тоном, но не сумел.

Четыре жены Рустэма Гаджиева родили ему пятнадцать сыновей, но только одну дочь, и дитя это было для него дороже всего на свете, он никогда не мог по-настоящему сердиться на нее.

– Папа, когда ты в последний раз приезжал и в Москву и говорил со следователем, он… что он сказал тебе?

Рустэм с нарочитым удивлением приподнял брови:

– Не понимаю, я ведь все тебе рассказал.

…Конечно, он рассказал ей не все. Халида не знала, что в середине апреля рабочие, осушая котлован в районе Ясенево в двух километрах от их дома, обнаружили труп мужчины. Вода в котловане, находящимся рядом с теплотрассой, не замерзала всю зиму, поэтому от тела мало, что осталось, но на нем было надето зимнее кожаное пальто Юрия. Приехавшие из Ленинграда Сергей и Наташа Муромцевы опознали пальто – это был их подарок племяннику ко дню рождения. К тому же в кармане лежали его документы. Наскоро проведенная экспертиза не обнаружила следов насилия и указала наиболее вероятную причину смерти – утопление. Это подтверждало первоначальную версию следствия – самоубийство на почве нервного срыва. Следователь так и объяснил прилетевшим в Москву Рустэму Гаджиеву, его сыну Ильдериму: после разговора с оппонентом, приведшего их зятя в состояние стресса, он, не дойдя до дома, решил свести счеты с жизнью.

Родные убедили следователя временно скрыть этот факт от Халиды – до августа хотя бы, пока она не родит. Тот пошел им навстречу, как он сам объяснил, по соображениям человеколюбия. В действительности из-за того, что это его устраивало – жена Лузгина могла бы потребовать дополнительной экспертизы для опознания тела, а это было нежелательно. Ну, и ко всему прочему, дело нужно было срочно закрывать – до начала московской летней олимпиады оставалось меньше трех месяцев. Пришло негласное указание от начальства покончить с «мелкой работой» и переключить все внимание на охрану порядка в столице, куда вскоре должен был хлынуть поток иностранцев…

Халида не знала, что дело об исчезновении Юрия закрыто и поиски прекращены, но в словах близких, пытавшихся отвлечь ее от грустных мыслей, ей постоянно чудилось нечто недосказанное. Вот и теперь, печально поникнув головой, она вздохнула:

– Да, папа, конечно, ты рассказывал, но… Знаешь, Юра ведь был такой эмоциональный, а когда я получила диплом кандидата наук, это очень сильно его задело и после разговора с оппонентом… Я думала: что, если он от отчаяния внезапно решил все бросить и уехать, а потом опомнился и теперь стыдится вернуться? У меня была надежда, что сегодня… Ты ведь знаешь, папа, как Юра любил свою маму – два года он никуда не хотел уезжать отсюда и каждый день ходил на ее могилу. Потом мы каждый год в этот день обязательно приезжали положить цветы. Помнишь, как мы прилетели в тот год, когда родились двойняшки? Он повез меня на самолет прямо из роддома, я даже не успела заехать домой.

– Ну, и ничего страшного не произошло, – благодушным тоном заметил Гаджиев, пытаясь отвлечь дочь от горестных мыслей. – Здесь у нас куча нянек тебе в помощь, питание намного лучше, чем в Москве, чистый воздух. Помнишь, как я впервые увидел девочек? Мне тогда срочно нужно было ехать на два дня в районный центр на совещание, но вы должны были приехать, и из-за вас я задержался – хотел повидать до отъезда. Ты дала мне девчонок, положила одну на левую руку, другую на правую, и они тут же дружно меня обмочили, а я был в своем лучшем костюме. А твой сын смеялся и кричал: «Мой дедушка мокрый! Мой дедушка мокрый!». Еще в ладошки хлопал, баловник такой!

Воспоминания отца не развеселили Халиду, она подняла на него свои прекрасные глаза, полные печали:

– Папа, я думала, что если Юра… – ей не удалось выговорить слово «жив», – тогда он должен был сегодня приехать сюда. Он знает, что я все ему прощу. Но его здесь нет. Почему?

У Рустэма Гаджиева не хватило сил утешать дочь, внушая ей надежду, которой, как ему было известно, не было. Вместо этого он повторил свою попытку перевести разговор в другое русло:

– Халида, дитя мое, нужно быть мужественной. Кстати, я не говорил тебе, что скоро приезжает Сергей с научной группой?

– Дядя Сережа приезжает? – радостно встрепенулась молодая женщина. – Надолго?

– Не знаю, долго ли он сам здесь пробудет, но теперь ученые будут работать у нас круглый год. Старший брат Сергея с января возглавляет институт, кажется, они будут изучать что-то связанное с этой бактерией, которая у нас водится. Ах, да, ты ведь еще не видела, какой комплекс этой весной здесь построили – специально для них. Я потом отвезу тебя на машине, покажу – это возле самого леса.

– Да-да, я что-то слышала, – она провела рукой по лбу, – просто у меня все это как-то вылетело, ты ведь понимаешь, что я все это время…

– Да, конечно, но я вот о чем хотел тебя спросить – ты ведь постоянно среди ученых и сама у меня тоже ученая – что за разговоры такие ходят вокруг этого микроба? Я-то ведь научных работ не читаю.

– Я тоже работаю совсем в другой области, папа. А что за разговоры?

– Да я сам толком не пойму, отчего вдруг поднялся такой шум. Мне казалось, что вопрос был закрыт много лет назад, и нашу бактерию признали неопасной. Но в конце ноября из Москвы неожиданно поступило распоряжение: никакие излишки сельхозпродукции не должны вывозиться из села, все будет выкупать государство. На дорогах от моста и к мосту стоят милицейские посты, проверяют машины, документы. Без проверки пропускают только мою машину, поэтому я и решил сам встретить вас в Тбилиси, чтобы привезти сюда.

– Не знаю, папа, – устало ответила Халида. – Возможно, это в связи с олимпиадой, – в Москве тоже везде контроль, проверки.

– Какое отношение мы имеем к олимпиаде? В наше село никогда не приезжали иностранцы, мы всегда выполняли нормы по производству молока, излишки продавали на рынке или передавали детскому дому в Лагодехи. Но теперь нам это неожиданно запретили. Я несколько раз звонил Сергею, но он ничего толком не объясняет – сказал лишь, чтобы я не волновался. Поэтому я и хочу знать, что вдруг выяснилось с нашей бактерией.

– Не знаю, папа, мы с дядей Сережей давным-давно не говорили об этой бактерии. В последний раз… Да, точно, в последний раз разговор об этом зашел, когда мы ездили к ним в Ленинград встречать Новый год – это было лет пять назад, еще до рождения девочек.

– И что же говорили?

– Я даже не помню, ничего особенного – чисто научный разговор. Они спорили о том, на какую среду лучше делать посев. Ах, да, сейчас я вспомнила: там была старшая сестра дяди Сережи – специалист по криптографии, профессор. Так вот, она вдруг засмеялась и сказала… Ой, что же она сказала? Ах, да, кажется так: что для них лучше, будут решать они, а не вы, разум сам выбирает свой путь. Дядя Сережа и его брат замахали на нее руками, и она замолчала.

– Они, а не вы? Странно. А что это за наука, которой она занимается?

– Криптография? Это, кажется, наука о кодах, системах шифров и что-то там еще.

– Хорошо, не будем сейчас ломать себе голову – Сергей с Наташей приедут, и я их расспрошу.

– С Наташей? – голос Халиды дрогнул. – Наташа тоже приедет? Она же раньше никогда не приезжала с дядей Сережей.

– Сергей теперь будет здесь не неделю или две, а три-четыре месяца, жена и дочка лето проведут с ним. Но что случилось, – Рустэм Гаджиев с неожиданной тревогой вгляделся в лицо дочери, – ты не рада приезду Наташи?

– Я? – встретившись с внимательным взглядом отца, она на миг заколебалась, но тут же отвела глаза. – Нет, что ты, папа, ничего не случилось, и я, конечно же, рада, просто… Знаешь, столько раз Юра звал ее поехать сюда с нами, чтобы навестить могилу Лизы, но она всегда находила какие-нибудь отговорки. Потом я поняла, что Наташа просто боится могил и воспоминаний – она, оказывается, даже у своих родителей на кладбище никогда не была. Как-то раз, когда она у нас гостила, мы с Юрой собирались их навестить, одели детей, купили цветы, думали она тоже с нами поедет – какое там, она даже в лице изменилась! Поэтому мне странно, что она вдруг решила приехать.

– Все бывает, – медленно проговорил он, – в мире живут разные люди, они по-разному переносят потерю близких. Одни живут воспоминаниями, другие их избегают. Но время идет, все меняется. Не забывай, она сейчас тоже очень страдает, и для нее, возможно, легче быть рядом с мужем, детьми Юры и с тобой – ведь ты носишь под сердцем его ребенка.

– Да, папа, конечно, – прошептала Халида. Она смотрела на фотографию женщины над надгробьем. Как же они обе были похожи – Лиза, погибшая во время катастрофы мать Юрия, и ее сестра Наташа.

…В те дни, когда Халида, изнемогая от горя, металась по Москве в поисках мужа, Наташа была рядом с ней. Они вместе, прижавшись друг к другу в занесенной снегом тесной телефонной будке, обзванивали знакомых и друзей Юрия. Брат Халиды Ильдерим и Сергей Муромцев в это время в буквальном смысле слова перетрясли сверху донизу всю милицию, требуя начать поиски без вести пропавшего Юрия Лузгина. На семейном совете решено было, что Наташа возьмет отпуск и побудет какое-то время в Москве с Халидой – невозможно было оставить в одиночестве отчаявшуюся беременную женщину с тремя детьми.

В конце февраля отпуск Наташи подходил к концу, и Ильдерим привез в Москву мать. В этот день впервые за все это страшное время на глазах Халиды появились слезы. Она бросилась к Фирузе и долго рыдала у нее на груди, а вечером мать, как в детстве, уложила ее спать, легла рядом и долго гладила по голове, бормоча на бежитинском языке – отгоняла злых духов.

На следующее утро Халиде нужно было ехать в районную АТС – пришла открытка, что подошла очередь Лузгиных на телефон. Выйти из дому нужно было не позже, чем в семь утра – очереди на телефонной станции были такими, что порой люди могли отстоять весь день, но так и не попасть к оператору. Наташа обещала накормить Тимку завтраком и отправить в школу, а девочек отвести в детский сад. Фируза поехала вместе с дочерью, хотя та за завтраком и пыталась ее отговорить:

– Мама, отдохни, на телефонной станции придется просидеть часов шесть или семь, не меньше, а вы вчера только прилетели. Смотри, Ильдерим так устал, что спит и ничего вокруг не слышит.

– Ильдерим – мужчина, – с улыбкой ответила третья жена Рустэма Гаджиева, – мужчинам положено много работать, много есть и много отдыхать. Женщинам много есть и отдыхать не положено.

– А работать? – поинтересовалась Наташа, складывая в раковину грязную посуду.

Фируза посмотрела на ее тонкие неумелые руки и вздохнула:

– Это уж, какой кому муж попадется. Сергей тебя бережет, смотрю, к делам на кухне ты не особо приучена.

– Мама, ну что ты, – смущенно воскликнула Халида, но Наташа не обиделась.

– Да нет, не то чтобы не приучена, – беспечно сказала она, – просто, мы ведь живем с семьей старшего брата Сережи, моя невестка Злата не работает, поэтому я даже ничего и сделать не успеваю – прихожу с работы домой, а уже все приготовлено, все постирано.

– Хорошая у тебя невестка, другая бы не стала чужую семью обстирывать.

– Она очень хорошая, – с искренним чувством подтвердила Наташа. – Знаете, она долго не имела детей, родила где-то в сорок семь или сорок восемь и тройню. Сразу же ушла с работы – для нее с тех пор весь мир в ее семье и детях.

– Так и должно быть.

– Не знаю, наверное. У моей Таньки с ее детьми разница в возрасте где-то недели две, и Злата наших детей вообще не разделяет – где моя, где ее. Мне кажется, что она о моей Таньке больше меня заботится, мне стыдно, но вот не получается у меня никак все свои силы отдавать дочке, – голос Наташи звучал смущенно и виновато. Внимательно поглядев на нее, Фируза покачала головой:

– Молодая ты еще.

– Что вы, мне уже скоро тридцать три.

– Я и говорю, что молодая ты для своего возраста. Другие в твои года уже всего повидали, а для тебя жизнь – игра. Ладно, поиграй, но так, чтобы ненароком никого не задеть, никому больно не сделать, – она поднялась и, аккуратно вытерев салфеткой губы, сказала дочери: – Пойдем, Халида, звездочка моя ненаглядная, а то твоя телефонная станция нас сегодня принять не успеет.

Когда они вышли из дому, было еще темно. Держа мать под руку, Халида впервые за последние три месяца смогла глубоко вздохнуть.

– Тебе не холодно мама? – спросила она, осторожно ступая по утрамбованному и посыпанному песком снегу. – Не поскользнись, смотри, ступай на песок.

– Мне-то что, это ты береги свое дитя. Когда тебе рожать?

– В начале августа. Я даже не знаю, как я…

– Приедешь рожать домой, – перебила ее мать, не дав сорваться словам отчаяния, – Володя, твой брат, из Тбилиси жену привез к нам в совхоз рожать.

В переполненном автобусе они доехали до здания АТС на Профсоюзной улице, и когда Халида увидела, сколько человек уже записано на сегодня в вывешенном на двери списке очередников, она поняла, что стоять им здесь и стоять – хорошо, если удастся пройти до обеда. Около восьми часов утра двери зала ожидания распахнулись, и измерзшиеся на улице люди рванулись внутрь, спеша занять места на двух длинных лавках, стоявших у противоположных стен.

Халида с матерью вошли последними – Фируза, боясь за ребенка, удержала дочь и не позволила толкаться. В воздухе еще паром стоял принесенный с улицы холод, недавно протертый уборщицей пол был уже истоптан, и свободных мест на лавках, конечно же, не осталось. Мужчина средних лет, сидевший с краю, посмотрел на Халиду, и взгляд его невольно выразил восхищение ее красотой, но он тут же отвернулся, поскольку рядом сидела недремлющая супруга. Фируза с достоинством обратилась к нему, сказав со своим певучим южным акцентом:

– Вы не уступите моей дочери место, уважаемый? Ей тяжело стоять.

Мужчина сделал вялую попытку подняться, но жена с сердитым шипением дернула его за руку:

– Сиди! Нет, бывают же такие нахалки! Понаехали тут, скоро вообще на шею нам сядут.

– Разве я вас оскорбила, уважаемая? – с удивлением, в котором, тем не менее, сквозила легкая ирония, спросила Фируза. – Когда к нам в село приезжают гости, мы ставим на стол угощение, а не называем их нахалами. В этом, наверное, разница между нами и вами.

Слова «нами» и «вами» она особо выразительно подчеркнула.

– Мама, не надо, – покрасневшая Халида смущенно тянула мать в сторону, – я постою у стенки, ничего страшного.

Живот ее был еще незаметен, но две интеллигентного вида дамы, слышавшие просьбу Фирузы, заулыбались, сообразив, в чем дело, зашушукались, потеснили соседей и сами потеснились, да так, что места хватило не только Халиде, но и ее матери.

– Спасибо вам, – поблагодарила их Фируза, опускаясь на краешек скамейки – аккуратно, чтобы дочери было свободней.

Бойкая старушка в цветастом шерстяном платке немедленно попыталась завязать с ней разговор, но получив несколько вежливых односложных ответов, огорченно умолкла. В половине девятого два окошка, за которыми сидели операторы, открылись, и очередь затрепетала, заволновалась. Бойкая старушка не выдержала, сорвалась с места и засуетилась, азартно наводя порядок:

– Дама, вы куда без очереди? Не пропускайте ее, она не стояла!

– Я только спросить, – нагловатого вида тетка бесцеремонно попыталась пробиться к окошку, но ее оттеснили:

– Все мы только спросить! Не пускайте ее, по списку пусть подходят, по списку!

Потом ярость будущих абонентов АТС дружно обратилась на худенькую девушку в очках, пытавшуюся пробить себе дорогу сквозь толпу. Ей долго не давали пройти, а давешний мужчина, пока его жена вместе со всеми кричала и теснила зарвавшуюся нахалку, восторженно посматривал на Халиду. Наконец выяснилось, что девушка в очках – третий оператор, опоздавшая на работу. В конце концов, ей удалось-таки занять свое место за окошком. Недремлющая супруга, проследив издали за направлением взгляда мужа, поторопилась вернуться на свое место и, усевшись, раздраженно спросила:

– Ты лучше посмотри, все документы взял, ничего не забыл?

– Да ты сама вчера сто раз все проверила и перепроверила! – проворчал супруг, с неохотой переводя взгляд с красивой соседки на натекшую с сапог лужу под ногами.

– Тебя не проверишь, так ты голову дома оставишь, – она повысила голос и говорила хозяйским тоном, словно утверждая перед всеми свое неотъемлемое право на него. – Достань папку, я еще раз посмотрю на всякий случай. Подожди, вот выписка из домовой книги, вот паспорт. А открытка где? – в ее хозяйском тоне неожиданно зазвучали истерические нотки: – Где открытка, я спрашиваю?!

– Да что ты орешь, у меня уши заложило.

– Я же еще и ору! Давай, езжай за открыткой – без нее заявление не примут.

– Да вот она, в паспорте твоя открытка, – с досадой огрызнулся муж, – очки одень, если слепая!

Халида до сих пор старалась не прислушиваться к супружеской перепалке, а тут вдруг похолодела – утром она тоже тщательно проверила, лежат ли в ее сумочке деньги, паспорт и выписка из домовой книги, а вот присланная из АТС открытка с приглашением осталась… Где же она осталась? Да, скорей всего, в ящике письменного стола.

– Мама, ты посиди, а я немного пройдусь, – ей не хотелось лишний раз дергать и тревожить мать.

– Куда ты? – забеспокоилась Фируза. – Я с тобой.

– Нет, я немного прогуляюсь и приду, а ты посиди – вдруг очередь пропустим.

В принципе, все было не так уж и страшно – их очередь должна была подойти не раньше, чем через час, а на такси двадцати минут вполне хватило бы, чтобы обернуться до дома и обратно. Зеленый огонек показался из-за угла, едва Халида вышла из здания АТС. Она вскинула руку, и машина, скрипнув колесами, остановилась. Водитель на просьбу красивой пассажирки поторопиться, приосанился и подкрутил усы:

– Вмиг домчу, не волнуйтесь. Бумажку какую, небось, дома забыли? Видите, как угадал! Потому что я из этой АТС постоянно людей вожу – забудут дома документы, а в последний миг спохватятся и мчатся домой на такси. Вчера вот тоже двоих возил – отсюда и обратно. Нет, телефон – первое дело, что там ни говори!

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить брата, Халида бесшумно открыла входную дверь и прошла к себе в комнату. Открытка действительно лежала в ящике письменного стола. Сунув ее в карман, она вышла в коридор, но внезапно остановилась, привлеченная звуком голосов, и заглянула в приоткрытую дверь комнаты, где спал Ильдерим.

Ее брат и Наташа, оба обнаженные, лежали, сплетясь телами, словно не в силах разомкнуть объятия после страстных минут любви. Они не заметили поспешно отступившую назад Халиду, а она, в ужасе прижавшись к стене, слышала каждое сказанное ими слово.

– Сегодня было так хорошо! – свистящим полушепотом говорила Наташа. – Мне никогда не было так хорошо. Боже мой, ну почему нельзя, чтобы мгновение длилось вечность?

– Продлив мгновение, мы перестанем чувствовать его прелесть, – вздохнув, философски заметил сын Рустэма Гаджиева, – ибо, как говорит мой отец, все прекрасное, кроме гор, преходяще.

– И он сто раз прав. Тысячу! Но мгновение ведь можно повторить, не так ли? И не один раз, – рассмеявшись хрипловатым страстным смехом, томно сказала она, – иди ко мне!

Бесшумно скользнув вдоль стены, Халида выскочила из квартиры и побежала вниз по лестнице, забыв, что можно вызвать лифт. Ожидавший внизу таксист, увидев ее бледное лицо, озабоченно спросил:

– Что, документы не нашли?

– Нет-нет, спасибо, все в порядке.

Перед тем, как войти в зал ожидания АТС, она постаралась взять себя в руки и придать лицу спокойное выражение, но Фирузе было не до того – увидев дочь, она замахала руками и закричала, смешивая бежитинскую речь с русской:

– Дочка, скорее, где ты была? Тут без тебя четвертое окошко открылось, очередь быстро пошла, перед нами только два человека осталось, а ты где-то ходишь!

– Я ездила за документами, не волнуйся, мама.

Когда же они покончили со всеми телефонными формальностями и вышли из здания АТС, мать обратила внимание на странное выражение лица Халиды и вспомнила ее слова.

– Ты ездила за документами… домой? – вопрос этот был задан неестественным тоном, взгляд матери уперся куда-то вбок, и неожиданно Халида поняла.

– Мама, так ты знала!

– Я всегда знаю, что происходит с моими детьми, – просто ответила Фируза, – но не всегда в моей власти что-то изменить.

– Это ужасно, ужасно! Наташа – жена дяди Сережи, папа так любит и уважает его! Что будет с дядей Сережей, что будет с папой, когда он узнает, что его сын…

Фируза остановила ее, подняв руку:

– Отец не должен ничего знать! Никто не должен знать. Твой брат всегда был горяч, я знаю, что когда он учился в Тбилиси, у него было много женщин, но потом он женился на Айгуль и успокоился. У них дети, они прекрасно жили, пока Ильдерим не встретил эту женщину. С тех пор он сам не свой – шесть или семь раз за это время летал в командировку в Москву или Ленинград. Я знаю, что они тайком встречались.

– Мама, но почему ты не вмешаешься, если все знаешь?

Фируза со вздохом покачала головой:

– Что тут можно сделать? Твой брат упрям, он все равно поступит по-своему. Я сказала Айгуль: если хочешь сохранить семью, будь покорной, улыбайся мужу и делай вид, что ничего не замечаешь. Она поняла – умная девочка. Ильдериму всегда было хорошо с ней, и я не хочу, чтобы они расстались. Пусть он перегорит и успокоится.

– Мама, ты уверена, что он перегорит и успокоится?

– Скоро он поймет, что Наталья всего лишь играет с ним, и его гордость этого не вынесет. Я знаю своего сына, он самолюбив и не захочет быть игрушкой женщины.

Какое-то время обе они шли молча, потом Халида спросила:

– Но почему ты думаешь, что для Наташи это только игра?

– Я достаточно повидала в жизни, чтобы это понять. Она привыкла к Ленинграду с его бурной жизнью, всем обеспечена, живет рядом с любящим мужем в хорошей семье, где ее освободили даже от забот о родной дочери. Что может дать ей взамен этого мой сын? К тому же она старше него. Но, главное, во взгляде, которым она на него смотрит, нет любви.

– Но зачем же тогда она…

Фируза пожала плечами:

– Звездочка моя, ей тридцать три, а Сергею сорок шесть. Он занят наукой, и наука постепенно забирает его силы, все меньше и меньше их остается для молодой жены.

– Не надо так говорить, мама, дядя Сережа замечательный человек! Я не могу понять Наташу – мне казалось, они так любят друг друга.

– Душа и тело могут любить по-разному, – усмехнулась мать. – Дитя мое, ты родила троих детей, ждешь четвертого, но ты всегда была счастлива с мужем и не знала томления женщины, которой не хватает мужского тепла. В больших городах мужчины рано дряхлеют, а женщины разнузданы в своих желаниях. Нам этого не изменить, пусть все идет своим чередом, и что будет, то будет.

Они в молчании доехали до своей остановки, но, выйдя из автобуса, Халида внезапно остановилась и упрямо произнесла:

– Все же я должна поговорить с Ильдеримом, должна заставить его опомниться…

– Ты не можешь этого сделать, – резко возразила ее мать. – Мы, женщины гор, не смеем упрекать мужчин, наше дело – покоряться их воле. Я покорялась всю жизнь. Если б не эта проклятая война, я стала бы женой твоего дяди, но он погиб, и я покорилась решению старейшин – вошла в дом твоего отца третьей женой. Рустэм всегда был ко мне спокоен, хотя и нежен, я же любила его страстно, но не смела упрекнуть, если он забывал обо мне. В награду за покорность он подарил мне твоего брата и тебя. После твоего рождения мне больше не удалось забеременеть, а через несколько лет, когда в дом Рустэма вошла Лейла, четвертая жена, он больше не ложился на наше ложе и стал относиться ко мне, как к сестре. Я вновь покорилась, с улыбкой встречала его, когда он приходил к вам с Ильдеримом, и никому не смела рассказать о тоске и о муках, какие глодали мое сердце одинокими бессонными ночами. Лейла была молода, горяча, она родила твоему отцу много сыновей, но прошли годы, и Рустэм вернулся в дом своей старшей жены Сабины – думаю, он всегда любил ее одну. Лейла приняла это достойно и с покорностью. Все мы, жены твоего отца, покорно выполнили свой долг, родив ему детей, мы пользуемся уважением и почетом среди своего народа, и это наша награда за покорность.

– Мама! – потрясенно воскликнула Халида. – Я даже представить себе такого не могла…

– Да, ты не могла себе представить, потому что тебя всегда лелеяли как принцессу и не научили покорности. Отец всегда твердил, что у тебя будет иная жизнь, не такая, как у остальных женщин нашего народа. Помнишь, когда тебе исполнилось шестнадцать лет, к нам в гости приезжал из Тбилиси друг отца, гинухец? Так вот, он хотел сосватать тебя за своего сына-инженера, но Рустэм сказал: «Моя принцесса выйдет за того, кого сама выберет». Многим не нравилось, что ты уезжаешь в Москву учиться, говорили, что девушке лучше быть ближе к родному дому, что ты могла бы учиться в Тбилиси или в Махачкале, и опять твой отец возразил: «Моя принцесса сама должна выбрать свой путь». А когда ты сообщила, что выходишь замуж за Юру, даже дедушка ворчал, что лучше бы тебе выбрать в мужья гинухца или хваршина, но опять же Рустэм словно обрезал: «Это только моей принцессе решать». Но хоть ты и принцесса, ты остаешься женщиной гор, а женщина гор не смеет вмешиваться в дела мужчины и старшего брата. Ты поняла меня, дочка?

Поникнув головой, Халида тихо сказала:

– Да, мама, я поняла.

– Если кто-то об этом узнает, горе разобьет сердца многих людей. Иногда неведение дарит покой, истина же может убить.

– Я никому ничего не скажу, мама…

Теперь, вспомнив все это, Халида отвела взгляд в сторону – в детстве ей казалось, что отец по глазам может прочитать любую затаенную ее мысль. Конечно, ей давно уже было известно, что это не так, но детская привычка была слишком сильна. Рустэм Гаджиев внимательно посмотрел на дочь и погладил ее по печально опущенной голове.

– Радость моя, о чем ты так долго думаешь?

Она встрепенулась.

– Что? Нет, ни о чем. Хотя нет, думала – я думала, что у нас называют это место кладбищем, но ведь здесь только пять могил. Садык, Наби и Лиза – те, кто погибли в той катастрофе, – и мужчины, сорвавшиеся в пропасть при строительстве моста. Тридцать пять лет назад ты привел сюда своих людей, и неужели с тех пор никто не умирал?

– Ты же знаешь, что у нас очень здоровый климат, – медленно проговорил отец. – Моему деду, твоему прадеду уже почти сто десять лет, а он бодр и бегает не хуже молодых. Я всегда говорю твоим братьям, которые уехали жить в большие города: не ездите отдыхать на Черное море и в Кисловодск, нет ничего лучше родного дома. Но этим летом твоему сыну Тимуру и дочкам не будет скучно – Ильдерим решил, что его дети с Айгуль проведут здесь все лето, они будут жить в своем новом доме. Если тебе будет трудно, или ты плохо себя почувствуешь, они с мамой тебе помогут.

– Айгуль приезжает сюда? – странным голосом спросила Халида.

– Ильдерим привезет их всех на той неделе. Сам он работает, но будет приезжать – у него машина, а по хорошей дороге отсюда до Тбилиси часа полтора езды, не больше. Да, чуть не забыл, Сергей сказал, что в их группе будет человек двадцать, а комнат для сотрудников в жилом секторе всего восемь – по два, по три человека. Конечно, у Сергея с Наташей и Таней будет отдельная комната, но если б ты могла поместить Таню у себя, Сергей был бы благодарен.

– Папа, о чем разговор, конечно! Таня с Тимуром и девочками прекрасно ладили, когда…

«…когда мы с Юрой приезжали к ним в Ленинград», – не договорила она, потому что голос ее сорвался. Сердце Рустэма Гаджиева болезненно сжалось.

– Однако нам пора домой, родная, ты побледнела, пойдем, – сказал он и повел ее по узкой тропинке к новому дому, который выстроил специально для любимой дочери. Халида осторожно ступала по мягкой траве, в голове у нее стучало:

«Ильдерим будет постоянно навещать Айгуль и детей, Наташа с дядей Сережей проведут здесь все лето. Что я могу сделать? Постараться, чтобы Ильдерим и Наташа никогда не оставались наедине? Я этого не смогу, и мама… если Ильдерим потребует, она постарается устроить им свидание, а что потом? Может, все-таки, поговорить с папой? Но что я ему скажу, какими словами?».

Рустэм же, желая отвлечь дочь от грустных мыслей, рассказывал:

– Сначала, когда началось строительство этого научного комплекса, люди были не очень довольны, особенно те, кто пережил войну – они помнили, как их выселяли из родных домов и везли в чужие места. Даже дед говорил: русские, мол, построят здесь свои ученые базы, а нас опять выселят. Тем более, когда начались все эти проверки на дорогах, эти милицейские посты. Но теперь многие рады, и все почему? А потому, что начали бесперебойно подавать электричество. Раньше-то ты помнишь, как по вечерам постоянно отключали? Начнут интересный фильм показывать, а они – бац! В начала семидесятых, когда «Семнадцать мгновений весны» в первый раз показывали, мне приходилось каждый день человека к бежитинцам в село посылать – узнать, чем серия закончилась. Зато теперь за полгода ни разу не отключали, Ильдерим даже холодильник из Тбилиси привез. Ты меня слушаешь, родная?

Халида вздрогнула.

– Да, конечно, папочка, – сказала она, – вот и хорошо, я тоже вчера удивилась – вечер, а свет все горит, никто не выключает. Как же это они так быстро смогли все наладить? Ведь ты даже в Махачкалу ездил по поводу электричества, а тебе постоянно объясняли, что подстанция не выдерживает нагрузку и все такое.

– Какая там нагрузка – на подстанции изоляторы сорокалетней давности стояли, из-за этого постоянно замыкание и было. Изоляторы поменяли – сразу перебои прекратились.

Он засмеялся, и Халида, чтобы не огорчать отца, тоже заставила себя улыбнуться, про себя подумав:

«Нет, я не смогу ничего рассказать папе – у меня просто язык не повернется».