§ 1. Коммуникация, объяснение и понимание в науке

Наука по своей природе является коммуникативной деятельностью. Социально-культурная сущность науки состоит в добывании информации, трансформации ее в высшую форму – знание, в организации в общественно значимых формах и передаче, переработке и адаптации для решения практических и духовных задач, стоящих перед человеком. Наука как форма коммуникативных отношений решает социально и культурно значимую задачу – максимально и эффективно обеспечивает необходимой информацией различные области человеческой деятельности, без чего не происходило бы нормальное функционирование жизни общества как целостного явления.

Системы коммуникации, складывающиеся в науке, детерминированы как социальными, экономическими, политическими, культурными, являющимися внешними по отношению к науке факторами, так и внутренними, собственно научными, различающимися степенью интенсивности своего воздействия на научную деятельность, фиксирующимися в актах объяснения и понимания (или непонимания). Объяснение и понимание как особые процедуры научного познания являются следствием коммуникативности науки.

Одним из признаков гуманитарных наук является то, что они познают не только бытие человека, взятое самое по себе, но бытие в его осознанности. Непреходящее значение в этом имеет понимание как метод рефлексии и переработки представлений и высказываний человека: «Человек в его человеческой специфике всегда выражает себя, т. е. создает текст (хотя бы потенциальный). Там, где человек изучается вне текста и независимо от него, это уже не гуманитарные науки» [3, с. 123]. В познании человека и человеческого мира понимание предстает гносеологической процедурой синтеза знания, обеспечивающего проникновение в общий смысл человеческого существования. Постижение смысла исследуемой реальности в ее целостности есть результирующий факт целой цепочки отдельных актов, связанных с объяснением частных сторон и аспектов этой реальности.

Наука представляет собой систему общающихся субъектов. В этой системе универсальной коммуникативной структурой выступает язык, который функционирует в силу того, что познавательная деятельность постоянно создает конкретные ситуации, требующие его использования. Исследовательские действия субъекта познания можно интерпретировать как игру, в основе которой лежит язык. Каждая игра требует своего языка и своих правил. Правила языковой игры образуют систему рациональности для данного субъекта. Система правил определяет типовые схемы исследовательских актов, обладающих рациональным характером и целевой определенностью, а также типовую организацию познающего мышления. Можно предположить, что научное сообщество функционирует на основе системы языковых игр. Модель языковой игры – это мир рассуждений, высказываний, языка конкретного исследовательского коллектива, научного сообщества (аналогом может послужить «парадигма» Т. Куна, «исследовательская программа» И. Лакатоса и т. д.). Исследовательский коллектив в частности или научное сообщество в целом утверждает свою профессиональную и коммуникативную однородность за счет организации общих форм культуры мышления и языка, задающих способы интерпретации и способствующих достижению понимания.

Коммуникативная ориентация науки предполагает создание соответствующих условий и предпосылок, которые не всегда существовали в истории развития интеллектуальной деятельности ученых.

Такие условия начали формироваться в науке более позднего периода. Коммуникативная природа науки предполагает установку на диалог со всеми теориями, концепциями, школами и направлениями, включая и иные ценностно-смысловые системы (культуру религиозного сознания, мировоззренческие установки оккультных наук, сакральность мистицизма), и в то же время осознание несовершенства своего содержания, что стимулирует поиск более совершенных способов объяснения и понимания.

Дильтей развил мысль об отграничении понимания, характерного для гуманитарных дисциплин (наука о духе), от объяснения, характерного для естественных наук. Из различения познавательных целей гуманитарных и естественных наук следовало, что они должны пользоваться различными методологическими приемами. По Дильтею, содержание естественных наук дано исследователю во «внешнем» опыте реальности, в то время как содержание гуманитарных наук – во «внутреннем» опыте переживания. Данный опыт есть не только опыт реальности, но и сама реальность. Понимание здесь характеризуется как способность субъекта «вживаться» в изучаемую реальность, сделать себя ее частью.

Однако следует отметить, что функциональную область понимания нельзя ограничивать областью общественных наук. Если под последними понимать самопознание, то к самопознанию стремится и естествознание, поскольку оно ставит вопрос о своем онтологическом, гносеологическом и методологическом основании. Оно стремится не только объяснить природу исследуемых явлений, создавая логически взаимосвязанную цепочку суждений, позволяющих подводить отдельные объективно существующие явления под определенный закон, но и понимать существующее многообразие связей между субъектом и объектом. И, наоборот, в социально-гуманитарных науках метод понимания связан с объяснением.

В традиции современной западной методологии науки понимание часто отождествляется с процедурой объяснения. Такой точки зрения придерживается Т. Кун, И. Лакатос, П. Фейерабенд, В. Селларс, М. Хессе и др. Сведение понимания к объяснению существенно ограничивает понимание, не позволяя схватить уникальность и неповторимость того или иного явления. Современная наука предусматривает взаимополагание объяснения и понимания, однако из их коррелятивных отношений вовсе не следует, что они тождественны.

Объяснение обладает своим когнитивно-методологическим положением, также и понимание обладает самостоятельным онтологическим и гносеологическим статусом, поскольку человеческому роду имманентно присуща способность понимать, и, соответственно, понимая, постигать смыслы. Поэтому между ними имеется существенное различие. Процедура объяснения предполагает движение мысли от объясняемого явления через логические операции, раскрывающие внутренние взаимосвязи, к общим теоретическим законам, определяющим его сущность [11, гл. 1]. В отличие от объяснения, понимание не предполагает формулирование строгих теоретических законов. К пониманию как к методу познания прибегают тогда, когда к познающему явлению невозможно применить строгие логические схемы. В строгом подходе функция объяснения направлена на объект познания, а функция понимания – на субъект. Средства объяснения носят логико-теоретический характер, в то время как средства понимания – индивидуально-личностный характер. Из сказанного видно, что функциональным пространством объяснения преимущественно выступает естествознание, а понимания – социально-гуманитарные науки.

Из строгого разграничения объяснения и понимания вычленяется и другая сторона рассматриваемой темы, которую можно свести к следующей проблеме: если мы характеризуем объяснение и понимание как методы познания, используемые в естественно-научном и социогуманитарном познании, то в социогуманитарных науках понимание должно иметь такую же гносеологическую силу, каким обладает объяснение в естественных науках. Иными словами, если мы говорим о понимании как о методе и способе постижения смысла, то оно должно быть правильным, а правильным является такое понимание, которое соотнесено с объяснением. Если же объяснение есть нечто принципиально отличное от понимания и поэтому не может быть использовано в социально-гуманитарном познании, то смыслообразование и его приписывание общественно-культурным явлениям есть личное дело каждого; в таком случае остается открытым вопрос, может ли быть сообщен смысл, вкладываемый в понятие одним субъектом, другому субъекту коммуникационного процесса.

В обсуждаемом вопросе следует иметь в виду то, что понимание не всегда сопровождается рациональным объяснением, так как не претендует быть рациональным процессом, например в этике, эстетике, искусстве, культурной жизни человека, хотя бы потому, что процесс понимания может носить невербальный характер. Однако, когда речь идет о науке, в частности о гуманитарном познании, понимание предстает как результат вербальной коммуникации. В познании общественных явлений вербальные сообщения проходят через сознание, ибо требуют оценки соответствия сообщения тому, о чем в нем говорится, и поэтому находятся под рациональным контролем. А это говорит о том, что понимание как феномен познавательного процесса соотнесено и связывается с рациональным объяснением понятого.

Объяснение строится на основе отдельных законов и принципов, в то время как понимание имеет своею целью постижение сущности явлений во всей ее целостности [15, с. 42–43]. Понимание предстает как характеристика целостности знания, состоящей из различных объяснений. В то же время разграничение этих понятий предполагает их единство, ибо «понимание не просто связано с объяснением, но предопределяет его. Всякое объяснение строится на основе того или иного понимания» [6, с. 20]. Понимание значительно глубже объяснения. Нельзя объяснить причины социальных явлений и процессов, не проникая пониманием в социально-культурный контекст эпохи.

Разграничивая объяснение и понимание, можно провести различие между социальными и гуманитарными науками. Социальные науки тяготеют к теоретизации объекта познания, объяснению связей и отношений между структурными элементами исследуемого объекта, формулированию законов, в которых находит выражение объективная истина (так дело обстоит в социологии, экономике, социальной психологии). Гуманитарные науки (история, культурология, филология) ориентированы на понимание на основе интерпретации различных отношений и событий. «Задача гуманитарного знания, – пишет Н. С. Автономова, – заключается не в фиксации некоей объективно существующей вещи или явления, а в интерпретации мира культуры, породившего такого субъекта» [2, с. 54].

Изучая общественные и историко-культурологические явления, гуманитарные науки придерживаются субъект-субъектной структуры. Социальные науки в основе своей деятельности имеют преимущественно субъект-объектную структуру. Они больше тяготеют к логическому мышлению. Объяснение неразрывно связано с логическим мышлением, и даже является его свойством. Понимание же представляет собой некий симбиоз мышления, интуиции и чувств. Оно способно проникнуть в те феномены историко-культурной реальности, которые изучаются гуманитарными науками и не могут быть исследованы строгими логическими способами. Это дает основание для различения понимания и мышления: «Мышление и понимание, – пишет А. Ф. Лосев, – принципиально различные формы сознания… Мышление есть как бы некий механизм, превращающий неоформленное сырье в данные технически оформленные вещи. Понимание же заново перекраивает и переделывает эти вещи, придавая им новый стиль и новое единство, какого там, в первоначальном их появлении, совсем не было… Понимание даже не есть процесс чисто интеллектуальный, каковым, несомненно, является мышление» [8, с. 49]. Мышление может проявить себя как в эмпирической реальности, так и в сфере абстрактно-теоретических идей и понятий. Понимание же, оставаясь в сфере реальности, отличает эту реальность от иллюзии, придает осмысленность ей и наделяет смыслом. Оно связано с оценочным познанием, акты оценивания предстают как эвристические, ведущие к приращению знания.

Однако это разграничение условное, так как объяснение и понимание находятся между собой в коррелятивных отношениях и взаимодополняют друг друга. Благодаря работам Дильтея, Вебера, Шютца и другим процедура понимания была универсализована и транслирована из гуманитарных наук в социальное познание. Поэтому в социальных науках объяснение социально-политических и экономических процессов строится на основе понимания их.

 

§ 2. Понимание и доказательство: когнитивно-методологические связи

Природа и общество, вещь и человек являются объектами познания, кардинально различающимися между собой. До середины XIX в. считалось, что между этими объектами не существует особой разницы, так как их сущность подчиняется общим законам Вселенной. Соответственно утверждалось, что они одинаково могут быть изучены единой наукой – естествознанием с использованием методологического арсенала физики, биологии и других наук. Но уже с 30-х годов XIX в. происходит понимание того, что общество обладает своими специфическими законами развития, отличающимися от законов развития материальных вещей, а сущность человека не может быть сведена к сущности неорганических предметов; происходит осознание необходимости других подходов к познанию общества и человека, поиска и использования нового исследовательского инструментария.

Проблема понимания сущности общества и человека еще больше актуализируется после Первой мировой войны, гражданской войны в 20-е годы XX в. и в период Великой Отечественной войны в 40-е годы, когда человек стал уничтожать человека, культуру и социальное окружение. Результатом теоретической рефлексии состояния европейской культуры этого периода стала работа Э. Гуссерля «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология», опубликованная в 1936 г., в которой он признает кризис европейской цивилизации и науки, их неспособность ответить на животрепещущий вопрос: имеет ли смысл человеческое бытие или оно бессмысленно? Основную ответственность за это Гуссерль возлагает на науку: преимущественно занимаясь изучением окружающего материального мира, она упустила из виду общество и человека, вследствие чего люди потеряли веру в разум, в смысл истории, в способности науки ответить на вопрос о смысле мира для человека, в возможности социальных преобразований на разумных началах.

Как видим, во всех этих проблемах речь идет о понимании. Вопрос о понимании возникает в связи с вовлечением в научное исследование таких объектов, как общество, культура, язык, наука, которым не уделялось должного внимания раньше, хотя проблему понимания как постижения смысла обсуждали еще во второй половине XIX в. (Дильтей, Шпангер). Однако уже к середине XX столетия эта проблема не только становится одной из значимых в социально-гуманитарном познании, но и входит в проблематику методологии науки в связи с осознанием встроенности науки в социально-культурные связи общества. В качестве факторов, инициировавших исследование проблемы понимания стали, с одной стороны, факт «несоизмеримости» теоретических понятий, обнаруженный в естествознании (Мах, Кун, Фейерабенд), а также в гуманитарных науках. Анализируя природу теоретических конструкций физической науки, Э. Мах приходит к выводу о том, что подлинный смысл основополагающих абстракций науки подвержен изменению. Следовательно, фундаментальные теории физики, появившиеся в разные исторические периоды развития физической науки, являются между собой несоизмеримыми. Так, И. Ньютон, создавая классическую механику, оперировал понятием «масса», понимая под этим термином количество элементарных частиц в объеме материи. В 60-70-е годы XIX в. Мах приходит к выводу, что представление Ньютона о массе как мере количества материи не соответствует реальному содержанию классической механики. Позже вывод Маха был подтвержден экспериментальными данными по массе электрона и представлениями релятивистской физики об эквивалентности и энергии. Из сказанного следует, что физики периода Ньютона и периода Маха были носителями разных языков физической науки, что дает основание говорить о смысловой несоизмеримости теорий, возникших на разных уровнях развития науки. С подобного рода проблемой ученые столкнулись не только в физике, но и в других областях естественно-научного и гуманитарного знания.

В лингвистике и этнологии идея несоизмеримости получила признание после того, как лингвисты Э. Сепир и Б. Л. Уорф, и этнологи Ф. Боас и Б. Малиновский пришли к выводу, что культуры и языки так называемых «отсталых» народов, ведущих первобытный образ жизни, нельзя рассматривать как остановившие на низшем уровне своего развития, но следует понимать как несоизмеримые с культурными языками современных цивилизованных обществ.

Поэтому контакты между культурами, находящимися на разных стадиях своего существования, значительно затруднены, как, скажем, общение между чужими друг другу людьми. Хотя общение между людьми, и контакты культур, и перевод с одного языка на другой возможны, но это не даст достижения полного взаимопонимания.

В первой половине XX в. эта проблема была осознана в методологии науки. Методологи исходили из того, что самой проблемой понимания занимаются такие дисциплины, как лингвистика и психология мышления. Для них значимым было изучение природы понимания самого по себе.

Методологами науки было принято решение исследовать феномен понимания в дихотомической связи с доказательством. В более широком плане эта связь подразумевала выявление взаимозависимости понимания и интеллектуальной деятельности.

В анализе указанной проблемы ученые отталкивались от идеи отсутствия непосредственной связи между коммуникативным процессом (соответственно пониманием) и интеллектуальной деятельностью в эволюционном возникновении их. Об этом говорит жизнь в условиях дикой природы. Между животными отсутствует коммуникация на уровне языка. В животном мире интеллект формировался независимо от языка и коммуникации. Потребность в языке возникает с возникновением острой необходимости в подготовке человека к самостоятельной жизни в условиях совместной жизнедеятельности людей. Подготовка потребовала обучения и воспитания индивида. Реализация этих задач вызвала к жизни знаково-символическую систему, которая легла в основу и коммуникации, и мыслительной деятельности в ходе перехода конкретного человека к культурным способам деятельности и развития общества в целом.

Попытка анализа соотношения дихотомической оппозиции «понимание – доказательство» была предпринята в логицистском направлении, в котором утвердилось, что понимание будет правильным, если оно будет подкреплено доказательством. Так понятое понимание позволяло достичь непротиворечивости в основаниях математики и прийти к правильному пониманию ее базовых идей.

Осуществление логицистской программы решения искомой проблемы показал неправомерность подхода к пониманию математики в терминах логики, и соответственно невозможность создания идеальной теории доказательства.

Необоснованность позитивистского подхода была замечена Э. Гуссерлем, который пытался разработать теорию смысла, служащую предпосылочной основой логического мышления. Отталкиваясь от логики Фреге, в рамках которой высказывания логики признаются осмысленными и имеющими правильный смысл (т. е. понимание), Гуссерль приходит к выводу, что правильное понимание не связано с логикой и доказательством, ибо понимание предшествует доказательству; последнее, как правило, строится исходя их предварительно понятого смысла. Однако эволюция феноменологии Гуссерля показала несостоятельность усилий ее создателя.

Наряду с другими формами освоения мира понимание является самостоятельной формой постижения смысла действительности. Включая различные аспекты практического и теоретического, объективного и субъективного, оно способно выполнить функцию познавательной системы.

Человек, находясь в постоянном взаимодействии с предметным миром, вовлекает их в смысловое поле своей деятельности, вследствие этого предметы, вовлекаемые в человеческую деятельность, оказываются преднагруженными смыслами в контексте этой деятельности. Очеловечивание этих смыслов есть процесс конституирования (возникновения) акта понимания как интерсубъективной характеристики процесса освоения человеком мира.

Человеческая деятельность (познавательная или практическая) детерминирует смысловой потенциал вещей, и тем самым создает условие для образования понимания. Поэтому оно всегда сопряжено с деятельностью. Понимание сопровождает деятельность, и вместе они выступают соучастниками конструирования смысла.

Процесс понимания носит многоаспектный характер, включающий ситуации в виде цепочки событий, действий, мотивов, ответов на вопросы, адресованные постигаемому объекту в ходе духовно-практического освоения мира.

Понимание в своем функциональном значении может быть связано с доказательством, но может и не быть. В рамках обыденно-практической жизни понимание может функционировать вне всякой связи с доказательством. Оно может вести себя иной раз как духовно-культурный феномен, не обремененный какими-либо рациональными требованиями. Именно в таком качестве оно предстает в области искусства, музыки, а также в коммуникативных ситуациях близких людей.

Связь между пониманием и доказательством возникает тогда, когда они оказываются взаимосоотнесенными в познавательной деятельности. В сфере научного познания понимание оказывается результатом понятийно-языковой коммуникации, которая нуждается в логическом осмыслении и рациональном контроле. В познании высказывания связаны с оценками соответствия сообщаемой информации тому, о чем в ней идет речь, т. е. что существует на самом деле. Более того, высказывания предполагают оценки по шкале «истинно – ложно». Поэтому понимание как необходимый компонент познавательного процесса необходимо соотнесено с доказательством истинности или ложности понятого. Эта связь еще больше осознается на уровне теоретического освоения мира, в ходе которого понимание коррелирует с теоретическим, логическим и практическим обоснованием понятого. Таким образом, понимание и доказательство как феномены познавательной деятельности оказываются тесно соотнесенным в рациональном осмыслении сущности мира.

 

§ 3. Проблема определения научной рациональности

При выявлении смыслового значения понятия рациональности обнаруживается, что представления о рациональности не исчерпываются только указанием на разум и его свойства. Становление рациональности как способа деятельности, или как рефлексии философского мышления над исторически сложившимися формами деятельности, способами мыслительных операций носит достаточно сложный характер. Оно требует анализа движения мысли в направлении рационализации самой этой области. Это позволяет продемонстрировать движение развертывающейся мысли в поиске собственной сферы действия, обнаруживая вместе с тем неоднозначность и противоречивость этого процесса.

Проблема рациональности актуализировалась еще в античный период. Древние греки ввели в философскую мысль понятие «Логос» для обозначения закона и разума. Этот термин указывал на всеобщий закон, который составляет основу окружающего Универсума и основанный на нем порядок этого Универсума. Понятие разум обозначается термином «рацио» и вводится как дополняющий мировой закон и связан с ним по необходимости. Закон теряет всякий смысл, если его не обнаруживают, точно так же, как мир имеет смысл и ценность в связи с существованием человека. Всеобщий закон мира умопостигаем, его нельзя постичь посредством чувственного опыта, его можно открыть только разумом и объяснить разумно его основные положения.

Как показывает Ф. Х. Кессиди [7], начиная с элеатов, мышление облекается в рациональную оболочку. В рамках античной классической философии идея рациональности завершает свое становление. В методологическом сознании Сократа, Платона, Аристотеля рациональность рассматривается как способ теоретического осмысления мира и постижения истины. Рациональность связывается с методом познания, без которого тщетны все попытки умственных действий.

С формированием метода познания рациональное мышление противопоставляется иным формам умосозерцания. Разработка метода с учетом предмета познания (майевтика Сократа, гипотетико-дедуктивный метод Платона, индукция и дедукция Аристотеля) и осознанное его применение связано со становлением рационального методологического сознания. Для Платона, например, диалектика является теорией научного метода, т. е. методологией. Возникновение рациональной методологии имело определенное значение как для развития мышления, так и для самой становящейся рациональности. С методом и методологией связывали дальнейшее развитие абстрактно-теоретического мышления и знаний о мире. Так, у Аристотеля можно обнаружить, как теоретическое мышление порывает с мифорелигиозными и мистическими формами умосозерцания, переходя на абстрактно-логический уровень формирования представлений о мире. Хотя и у него присутствуют элементы теологицизма, но суждения об объектах построены на логических основах доказательства и вывода. Это положение указывает на усиливающийся процесс рационализации интеллектуального мышления, продукты которого обретают статус теоретического знания. Связанность, логическая последовательность и выводимость одних положений из других в соответствии с правилами логики в пределах одной теоретической системы предстают как проявление рациональности логического мышления. Логическую рациональность, таким образом, можно представить в качестве одной из сторон рациональности.

Философские системы, порожденные развитием древнегреческой культуры, связаны с сознанием, совершившим скачок, знаменующий собой переход к мировосприятию, основанному на абстрактно-логических образах и символах, теоретическому конструированию модели окружающего универсума. В связи с этим актуализируется методологическая сторона мыслительной деятельности. Значимыми становятся не просто сами по себе теоретические построения, но системы, обладающие свойствами объективности, достоверности, обоснованности, истинности. На уровне философского сознания происходит осознание того, что мир чувственно данных, единичных и многообразных вещей и явлений не способен дать знание, обладающее указанными свойствами. Переход познавательной деятельности от единичных чувственно воспринимаемых образов к всеобщим логическим понятиям рассматривается как условие формирования объективной истины, достоверного знания, знания, схватывающего сущность материальной реальности. Тем самым логичность, объективность, достоверность, обоснованность, истинность мыслятся как неотъемлемые свойства рациональности и методологические ориентиры познающего мышления.

Рассуждения о предметной области теории, основанные на абстрактно-логических нормах, обусловливают разработку соответствующего понятийно-категориального каркаса, образующего язык рационально-теоретического мышления. Знания о предметной области тем самым вовлекаются в систему языка, порождая лингвистическую рациональность как один из общих аспектов рациональности. Как верно указывает С. Ф. Мартынович, «знание становится рационально реконструированным, если оно выражено в определенной системе языка, формирующей контексты интерпретации всех элементов опыта, которые в нее вовлечены. Вовлеченность знания в систему языка, в контексте языковой деятельности, можно рассматривать в качестве одного из общих аспектов рациональности познания. Это лингвистическая рациональность, рациональность семиотических отношений» [9, с. 25].

Языковая оформленность представлений – знаний о предметах и явлениях чувственного данного мира – дает возможность схватить из множеств единичных, индивидуальных и изменчивых признаков этих предметов нечто общее, инвариантное в них и выразить это нечто посредством теоретических понятий в виде сущностной основы предметного мира. Теоретические представления о сущности позволяют конструировать онтологическую модель бытия предметной области. Теоретическая модель онтологической сущности объекта познания можно рассматривать как проявление еще одного общего аспекта рациональности – онтологической рациональности.

Выявляя смысловое значение рациональности в различных философских концепциях греческих мыслителей, можно обнаружить то общее, характеризующее рациональность в целом. В духовном освоении мира рациональность предстает как первая попытка рефлексии над объектом разума. Анализируется этот объект под онтологическим углом зрения. Дальнейшее углубление рефлексии в объект приводит к превращению самого разума в предмет собственной рефлексии. Данный процесс связан с формированием методологического сознания (оно проявляется более выраженно у Сократа, Платона и Аристотеля). Эти два момента в дальнейшей эволюции философской мысли выводят рациональность на уровень философско-теоретического мышления с явно выраженным логико-гносеологическим и нормативным подходом, который наиболее ярко проявляется в философских исканиях Аристотеля. Осмысление специфики объекта, способов его освоения и формирования знания сопряжено с разработкой метода познания и понятийного аппарата, с выявлением их роли в исследовании. Это яркий пример того, как греки внесли определенный вклад в становление философско-теоретического рефлексивного мышления.

Вышеизложенное дает нам основание сформулировать рабочее определение рациональности. Рациональность есть обусловленная идеально-схематизирующими способностями разума и ценностно-структурными особенностями культуры исторической эпохи ориентация людей на определенный способ осуществления целесообразующей интеллектуальной (следовательно, и практической) деятельности, предполагающий достижение намеченной цели.

В эпоху Средневековья происходит переоценка ценностей разума в соответствии с господствовавшими в то время христианско-мировоззренческими установками.

Философски рефлексирующее мышление, получившее мощный толчок к развитию в период расцвета греческой духовности, было отвергнуто на ранних этапах становления христианства как не имеющее ценностного значения в духовном постижении божественного: было выражено сомнение в эмпирических и абстрактно-логических способностях человеческого интеллекта проникать в смысл мироустройства, перенося акцент на психоэмоциональную и волевую плоскость отношения человека к миру и его познанию. Интеллектуальный процесс в рамках христианства был направлен прежде всего на синтез идей теологического учения с идеями греческой философской мысли, созвучных с богословско-мировоззренческими представлениями. Этот процесс начинается с очеловечивания греческого Логоса: «Вначале было Слово (Логос)… и Слово было Бог… Слово стало плотью и обитало в нем» [4, гл. 1].

В более поздний период развития теологической мысли происходит постепенный процесс восстановления разума в своих правах и возрождения проблемы рационального. Интеллектуальными усилиями Эриугена, Абеляра, Альберта Великого, Фомы Аквинского, Давида Динанского и других закладываются основания для переосмысления роли разума в постижении сущности Всевышнего и смысла теологических догматов. Во многом их позитивные идеи способствовали тому, что логика становилась (до того отвергнутая как вредная) неотъемлемым инструментом анализа священных текстов, что стимулировало проникновение в схоластику новых понятий и методов, получивших апробацию у восточных перипатетиков и их западных последователей аверроистов. В результате этого схоластическое средневековое мышление поднималось с уровня теолого-космогонических интерпретаций христианского откровения до критического анализа богословских догматов.

Новая волна освоения сферы разумного возникает в Новое время в связи с тем, что «ум человека стал освобождаться от подавлявшего его мертвого груза религиозных предрассудков, от воспитываемой со школьной скамьи привычки полагаться не на собственные наблюдения, а на признанные в схоластической “науке” авторитеты» [1, с. 597–598], а конкретные естественнонаучные дисциплины, получив «независимость» от философии, стали на самостоятельный путь развития, а также небывалой активизации социально-политической, экономической и духовной жизни европейских стран. Если усилия философов древней Греции были направлены на выявление рациональных основ космоса в его философско-теоретическом аспекте, то в Новое время наблюдается явный крен в сторону анализа проявления рациональности в сфере науки. Успехи наук в освоении окружающего Универсума обусловили возникновение особого рефлексивного сознания – философско-методологической рефлексии. С возникновением научных дисциплин происходит отход от религиозно-схоластических догм, а это приводит к анализу оснований науки: средств и методов научно-познавательной деятельности, источников научного знания, основных стратегий развития научных программ и др.

Возникновение научной рациональности было связано со становлением в познавательной деятельности особого способа миропознания, основанного на строгих принципах разума, мировоззренческих представлениях, логических нормах и правилах, предназначенных для объективного, непредвзятого, внесубъектного изучения окружающего универсума. Основы подобной традиции миропознания стали формироваться в эпоху Коперника и Галилея. Научные взгляды последнего прочно основывались на базисной философско-мировоззренческой идее того времени. Данная идея несла мысль о том, что существует полное соответствие между мышлением и действительностью, детерминирующее, в свою очередь, соответствие между естествознанием и природой. Эта связь наиболее четко прослеживается в мировоззренческих ориентациях мыслителей того периода к познанию природы, основанных на применении строгих научных методов с использованием математического знания.

Математический метод получает наибольшее признание в гносеологии. Ценность математики в познании природы усматривали в двух главных значениях: в строгой достоверности ее положений и возможности выражения законов природы точным математическим языком. Именно в математическом методе видели мощное средство избавления науки и познания от отжившего и догматического, мешающего утверждению новых мировоззренческих представлений и научных взглядов на природу.

Поэтому научная рациональность в конце XVI – начале XVIII в. отражает прежде всего процессы интеллектуального взаимодействия между естествознанием и природой. При этом методологическое сознание фиксирует логическое в качестве универсального в познании и узаконивает логико-концептуальное отношение к природе как единственно адекватное в постижении объективной истины и миропонимании. И сам мир также предстает как имеющий логическую структуру, адекватно отражающуюся в логическом мышлении субъекта познания. Это приводит к тому, что в рационально-рефлексивном мышлении объективная логика мира и субъективная логика мышления оказываются содержательно соотнесенными и на этом основании происходит их отождествление.

С 20-х годов XX столетия начинается новый этап в осмыслении понятия научной рациональности в связи с деятельностью второй волны неопозитивизма. Заслуга последнего состоит в том, что он явно озвучил проблему научной рациональности, выведя ее из состояния имплицитности. Исходная философско-идеологическая установка неопозитивизма – ревизия метафизики – привела к возникновению оппозиции «логический позитивизм – метафизика». Идейная борьба первого против второго – это борьба за лидерство в науке, попытка самому выступить в качестве философии научного знания и науки в целом, т. е. в качестве подлинной научной рациональности. Это противостояние привело логический позитивизм к поиску «универсальных логических стандартов рациональности» [14, с. 135], в результате которого появилась логико-методологическая аналитическая программа, предназначенная для изучения оснований научного знания.

Попытки вывести философию за рамки системы знания на том основании, что философия не может претендовать на роль научной дисциплины, привели неопозитивистов к абсолютизации логико-лингвистического аспекта рациональности. Отказывая философии в ее возможностях формирования объективно-истинностных знаний, логический позитивизм преследовал двоякую цель: с одной стороны, лишить философию ее собственного статуса, а с другой – подвести философские проблемы под логическую основу, с последующей демонстрацией зависимости научного знания от принятого языка.

При этом рациональность связывается с проблемой выразимости эмпирических данных с помощью логических терминов. Исходя из ложно понятой цели науки, неопозитивизм видел рациональное решение проблемы развития научного знания в создании базы эмпирических данных, в виде наглядно подтвержденных положений, выразимых точным языком логики, состоящего чисто из логико-описательных терминов.

Суть этих исходных рационально-методологических установок емко выразил один из основоположников неопозитивизма Л. Витгенштейн: «То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно» [5, с. 29]. Ясность высказываемых научных положений, по Витгенштейну, достигается благодаря ясности и точности логических понятий. Нетрудно видеть, что лингвистическое реконструирование научного знания делает их зависимыми от языка. Язык в позитивистской концепции науки выступает в качестве центрального звена, определяющего смысл эмпирических данных, а роль философии в этом процессе сводится к критике этого языка [5, с. 44], т. е. к выявлению его качественных характеристик как носителя научной информации. Более того, игнорирование теоретических положений в формировании научных истин привело, в понимании рациональности, к логической правильности как реконструирующему процессу знаково-символической системы, контролируемому с помощью правил математической логики.

Первым, кто понял ограниченность неопозитивистского подхода к решению внутринаучных проблем развития знания, был К. Поппер, который общался близко с представителями Венского кружка. Он пишет, что наиболее эффективным методом науки и философии, приводящим к истине и росту знаний, является метод, предлагающий ясную и четкую формулировку обсуждаемой проблемы и критическое исследование различных ее решений [13, с. 35–36], т. е. метод рациональной дискуссии или принцип рациональности, который позволяет нам, учась на своих ошибках, преодолевать их и переходить от одной проблемы к другой [13, с. 334]. Каким же образом происходит этот переход, приводящий к росту знания?

Путем опровержения (фальсификации) теории, т. е. из гипотетико-дедуктивной системы знаний выводятся единичные предположения (гипотезы), которые проверяемые посредством протокольных предложений (эмпирических фактов), соответствие которых служит основанием для признания данной теории подтвержденной.

Тем самым критерий фальсифицируемости теорий, по Попперу, играет роль критерия научной рациональности. Однако, согласно Попперу, полное подтверждение теории невозможно, но есть возможность опровергнуть ее посредством соотнесения вытекающих из нее следствий с опытными данными. В случае их расхождения теория считается опровергнутой, т. е. опровержение следствий рассматривается как опровержение теории по правилу дедуктивного умозаключения. Таким образом, механизм опровержения предстает здесь как проблема рациональности.

Однако, стремясь решить все научные проблемы одними только логическими средствами и мыслительными операциями, Поппер не усматривает связи научной рациональности с практикой, социокультурным контекстом познания, следовательно, и истина замыкается только на теоретических положениях.

Безотносительно к тому, насколько плодотворен попперовский подход к анализу рациональности, его теория рационального роста научного знания, показавшая несостоятельность логического позитивизма решить проблему оснований научного знания и методологии науки, послужила мощным генератором, вызвавшим к жизни новые оригинальные философско-методологические концепции, смело бравшиеся за объяснение логики развития познания и знания, специфического характера научной рациональности. Каждая новая концепция символизировала, во-первых, неудовлетворенность прежних подходов к объяснению контекста открытия и формирования знания, во-вторых, веру в возможность решения нерешенных проблем.

В этом плане существенный вклад в развитие идей по философии и методологии науки внесли представители постпозитивизма (И. Лакатос, Т. Кун, П. Фейерабенд, Дж. Холтон, Ст. Тулмин и др.).

Анализ логико-методологических, социокультурных вопросов развития научного знания, осуществленный в западной философской мысли и нашедший свое отражение в концепциях по философии и истории науки представителей третьей волны позитивизма, сыграл роль основания в дальнейших исследованиях проблемы рациональности с целью углубления в природу рациональности и выявления сущностных ее характеристик и аспектов, связанных с ней.

Определенная работа по исследованию сущности научной рациональности была проделана и в рамках отечественной философии науки (П. В. Копнин, Б. С. Грязнов, А. С. Богомолов, В. С. Степин, В. С. Швырев, М. К. Мамардашвили, Н. С. Автономова, Б. И. Пружинин и др.).

В литературе пока еще не решена проблема критериев научной рациональности. В то же время можно абстрагировать два момента, которые наиболее емко отражают сущность обсуждаемых вопросов по данной проблеме. Общим моментом для преобладающих точек зрения является признание того, что проблему критериев научной рациональности следует решать диалектически: во-первых, исследователи единодушны в том, что в познании не могут быть сформулированы универсальные критерии научности, что принцип историзма науки обусловливает историчность и релятивность системы критериев; во-вторых, подвергается критике позитивистский подход к созданию рафинированного стандарта как имманентно присущего для всех наук в их генезисе, отражающего критериальные требования к знаниям на любом этапе развития познания, в целом фиксирующего эмпирицистский идеал научности.

Другой аспект связан с осознанием необходимости философской рефлексии над критериями научности знания сквозь призму их содержания. Обосновывается мысль о необходимости вычленения критериев научной рациональности из эндогенных механизмов познания и знания. Однако, очевидно, что при этом критерии рациональности не могут быть навязаны ей извне как сумма неких формальных ее свойств. Критерии научной рациональности являются порождениями самой познавательной практики. По этой причине они характеризуют исследовательскую деятельность ученых с содержательной стороны, образуют необходимое когнитивно-методологическое предпосылочное основание, опираясь на которое осуществляется производство объективно-истинного знания. Взаимообусловленность научности и истинности можно рассматривать как необходимое условие формирования критериев научной рациональности. Такие критериальные признаки, как логичность, системность, теоретичность, доказательность, эмпирическая подтверждаемость, критицизм, интерсубъективность и другие не только придают знаниям оформленный, законченный вид, каковыми являются научные знания, но и обеспечивают их объективность и истинность.

 

§ 4. Проблема рациональности и истинности в научном познании

В истории развития сознания человека и освоения им мира формировались различные формы познания природы. В рамках каждой из них ставится вполне конкретная цель: получить знания о свойствах сущности исследуемых явлений и вещей.

Однако среди них выделяется одна, в рамках которой человек получает такие знания, которые существенно выделяются своей строгостью, систематизированностью, логической последовательностью. К этой форме относится научная деятельность. Наука является специализированной фирмой духовной деятельности по производству и воспроизводству научного знания. Качество и статус знания во многом определяется логико-нормативной организацией познавательной деятельности и методологическими критериями, предъявляемыми ее продуктам. Иными словами, речь идет о проблеме рациональности научной деятельности и истинности результатов научного исследования. Обе эти проблемы занимают одно из центральных мест в методологии науки.

Исторически научная деятельность совершенствуется и развивается. Постоянно трансформируется и понятие «рациональность», регулярно пересматриваются требования в отношении познавательного процесса. Рациональность составляет основание и условия познания, т. е. научное познание придерживается разумной обоснованности, логической связанности, нормативной определенности, практической целесообразности и социальной всеобщности результатов деятельности.

Рациональность сопряжена с нормативностью, а последняя есть вычлененная из познавательного опыта поколений ученых система ценностно-методологических установок, приводящих к оптимальному решению исследовательских задач. Рациональные требования в познании имеют всеобщий характер. Соответственно и результаты исследовательской деятельности носят всеобщий, интерсубъективный характер. Правда, интерсубъективностью обладают и данные религиозного познания. Однако религиозное познание основывается на вере, в то время как научное познание покоится на принципах разума.

Рациональное обоснование, т. е. руководство принципами разума увеличивает степень объективности научного знания, их общедоступность и значимость, по сравнению с необоснованной верой или слепой интуицией. Разум всегда тяготел и тяготеет к системности, организованности, логической стройности, обоснованности и общедоступности своих результатов, т. е. к рационализации своих действий, деятельности и ее продуктов. Этим объясняется то, почему в развитии современной цивилизации научное знание оказалось больше востребованно, чем другие виды знания.

По характеру деятельности принято выделять практический и теоретический разум. В реальной жизни оба вида разума находятся в тесной взаимосвязи. Значимость чисто теоретической деятельности теряет смысл, если она не опирается на практический разум, реальный жизненный опыт человечества. Поэтому когнитивно-теоретическая рациональность постоянно коррелирует с основаниями практики человека, с его ценностным опытом жизнедеятельности.

Стержневым компонентом рациональности выступает разумность. Разумное стремление к определенным целям рассматривается как рационально обоснованная активность человека. Исходя из этого утверждения можно выделить три вида активности человека, которые по своей природе являются рационально определенными: практическая, когнитивная и аксиологическая. Каждая из них служит основанием для действия, убеждения и оценки.

Практическая рациональность является общей для научной (когнитивной) и ценностной (аксиологической) рациональности. Первый вид рациональности формировался в процессе социально-производственной деятельности человека; он первичен по отношению к двум другим видам рациональности, которые являются производными от него. Научно-когнитивная рациональность является организацией мыслительной деятельности, направленной на освоение мира и формирование объективных и достоверных знаний о свойствах и сущности реальной действительности. Что касается аксиологической, то она связана с оценкой. Оценка является ценностным суждением субъекта познания о предмете познания. Ценностно-смысловые структуры всего существующего в природе являются для человека весьма значимыми, зачастую приобретают надличностный характер.

Научная рациональность связана с особенностями познавательной деятельности и производством научного знания. В развитии научного знания она эволюционировала, сменяя свои типы, от традиционно-классической рациональности через неклассическую до постнеклассической.

Корни традиционного типа рациональности восходят к философии Древней Греции, но свою законченную форму эта рациональность получила в эпоху становления классической науки (вторая половина XVI–XVII в.) и отражала особенности естественно-научного мышления и механистического мировосприятия. Отличительными признаками этой рациональности были: убежденность в том, что научное знание является определенной эпистемологической «объективной» реальностью, которую необходимо обнаружить познающему субъекту, и не требует никакого анализа и интерпретации. Объективность и научность знания признавались только вне контекста познавательных средств, социокультурных и мировоззренческих факторов.

В последующем, по мере развития научного познания, наряду с традиционной формируется неклассическая рациональность (последняя четверть XIX – первая половина XX в.), которая задает иные методологические установки исследователю для руководства в познавательном процессе: интерпретацию искомых данных осуществлять с учетом методологических средств, использованных в научном по знании; в создании теоретических систем исходить не из готовых, абстрактных концептуальных схем, а учитывать интересы, мысли и цели самого исследователя, от которого зависит интерпретация полученных данных; социальные и культурные факторы рассматривать как оказывающие определенное влияние на формирование объективной теоретической системы знания.

Постнеклассическая рациональность, соответствующая развитию современной науки, возникает во второй половине XX в. в связи с открытием саморазвивающихся объектов, имеющих сложную организацию, и пониманием человека как соучастника мировых процессов.

Отражая тенденции развития современной науки, она задает установки на сближение и интеграцию естествознания и обществознания. В результате взаимодействия наук о Земле и наук о человеке возникают новые междисциплинарные формы исследовательской деятельности. Их объектами становятся открытые, саморазвивающиеся системы, характеризующиеся синергетическими эффектами, такие как общество, цивилизация, биосфера и другие.

Субъект познания (деятельности) понимается как системообразующий принцип, основывающийся на идее коммуникативности познавательного процесса. Знания об объекте непосредственно соотносятся с ценностно-смысловыми структурами и целерациональными действиями субъекта деятельности. Она формирует представление о том, что данность в опыте (т. е. исследуемая реальность) не есть исходная предпосылка, из которой выводятся базисные утверждения о свойствах и сущности окружающего нас мира, но следует понимать как объясняемое, для которого найдено подходящее объяснение, в котором наличествуют базисные утверждения. Такие представления делают допустимым плюрализм в научном познании, что дает возможность появления разных теорий. Предпочтительной в научном познании выступает та теория, у которой все элементы внутренне взаимосогласованны и которая может быть реализована в научном поиске, является правдоподобной и обладает более широкой объяснительной возможностью.

С рассмотренными типами рациональности тесно связано понимание природы научной истины. Тип научной рациональности, формирующийся и господствующий в тот или иной исторический период развития науки, задает соответствующие критерии установления и понимания истины. Именно тип рациональности определяет характер и содержательные особенности истины, которая выступает высшей целью и ценностью науки на всем протяжении ее развития. Типы рациональности являются отражением переломных периодов развития самой науки.

В рамках классической рациональности сохраняется классическая концепция истины, которая была сформулирована еще Аристотелем. Согласно этой концепции научной истиной считалось такое знание, которое адекватно отражает свойства изучаемого объекта. При этом предполагалось, что в этом знании не должно содержаться что-либо, что имеет отношение к субъекту познания, так как он понимается как внешний наблюдатель по отношению к процессу познания. Элиминация субъективного из научного познания и знания рассматривается как условие получения объективного и истинного знания. Непременным элементом познания становится убеждение в возможности всестороннего познания объекта и получения о нем исчерпывающего знания, т. е. достижения объективной истины.

Классическая рациональность отрицает возможность существования альтернативных истин. Поскольку носителем истины является сама объективная реальность, которая не зависит от субъекта познания, постольку истина одна. Она соответствует исследуемому объекту, а все остальные претенденты на истину классифицируются как заблуждение, от которого нужно избавляться.

Неклассическая рациональность критически переосмысливает классические представления об истине, что приводит к трансформированию представления о природе истины. Происходит деонтологизация истины; истина больше не выступает как укорененное в природе объективное явление, которое предстоит обнаружить субъекту. Она включает субъекта в непосредственный процесс познания как составной его элемент. Истина интерпретируется через призму этой включенности. Субъект познания и внешний мир как объект познания составляют единую структуру познания. Поэтому истина есть то, что включает и средства познания, и интерпретативная активность субъекта познания. Истина понимается уже как результат взаимодоговоренности (конвенции, соглашения) ученых по поводу понимания и принятия тех или иных теоретических данных в качестве достоверного, истинного знания. Тем самым в понимании истины происходит ее релятивизация. Вследствие этого появляются интерсубъективная, верификационистская, когерентная, аналитическая, логицистская, семантическая концепции истины.

Постнеклассическая рациональность идет еще дальше, совершенствуя классическое и неклассическое представления об истине. Она формирует образ активного субъекта и, более того, не только признает включенность субъекта в исследование, но и подчеркивает решающую роль его в конструировании изнутри познающей реальности посредством языковой картины мира, т. е. с помощью понятийно-категориальных средств той или иной дисциплины. Наиболее ярко это проявляется в социально-гуманитарном познании, в котором истина не только определяется субъектом деятельности, но и производится им, так как субъект выступает и как сотворец реальности, и как потребитель ее.

Новая рациональность обращает внимание на присущий науке внутренний «реализм», согласно которому научная истина понимается как зависимая от субъекта. В таком случае в качестве истины выступает такое знание, которое характеризует техническую строну познания, способ деятельности субъекта с объектом. Истинным признается то знание, которое оправдывает себя в реализации тех или иных проектов, в осуществлении экспертного заключения, в разработке соответствующих программ практики.

Таким образом, окружающий нас бесконечно многообразный мир обретает свое единство в теоретическом познании, особенности которого определяются формами (или типами) рациональности. Ими же определяется и характер научной истины.

Между рациональным познанием и истиной располагается языковая картина мира. Она диалектически связывает их между собой, создавая благоприятные условия для научного поиска. Особенно явна эта связь обнаруживается в социально-гуманитарных науках. Содержание мира представлено в многообразных реформах, вещах и явлениях, которые осваиваются им благодаря языку. В языковых средствах выражаются и полученные о них знания. Язык существует как знаковая система. В познании мира языковые средства являются первичными. Они репрезентируют мир и предопределяют особенности восприятия мира, его качественное осознание человеком. Язык(и), будучи приспособленным для «схватывания» мира в многообразии его существования, задает(ют) свое видение и способ обладания им, определяет(ют) специфику миросозерцания.

Как язык определяет специфику освоения мира, так и сам язык совершенствуется и наполняется смыслом в процессе построения коммуникативных отношений с природой, решения задач, возникающих в бытии человека.

Внутри жизненного единства бытия человека возникают такие формы, как мифология, искусство, религия, поэзия, философия, наука, в рамках которых приходит в движение язык во всей его когнитивной возможности и наполняется смыслом в процессе вопрошания, решения коммуникативных задач бытия.

Процесс практической жизнедеятельности людей осуществляется в неразрывной связи с теоретическим познанием мира. В ходе практического и теоретического осмысления мира, его образов, формируется картина мира, в которой окружающий нас материальный мир предстает как рационально упорядоченный и гармонично устроенный; в ней наглядно представлены из бесконечного многообразия связей и отношений, возникающих и существующих между явлениями, вещами и процессами, наиболее существенные и онтологически значимые.

Рассматриваемая картина мира обладает философско-научным статусом. Функционируя в теоретико-познавательном пространстве как предельная форма синтеза знания, она решает целый ряд познавательных задач: онтологические, гносеологические, методологические, аксиологические и праксиологические. В целом же в эмпирико-теоретическом познании она выступает в роли онтологического образа, т. е. фундаментальной модели мира, исходя из которой осуществляется решение целого ряда гносеологических и методологических задач: выявляется предметное поле познания, определяются рационально-методологические средства его освоения, задаются способы описания исследуемой реальности и интерпретации полученных данных.

Важным для понимания проблемы рациональности познания и истинности знания является проблема научного реализма, одинаково касающиеся и естественно-научного и социогуманитарного познания. Идея научного реализма основывается на том, что существует независимо от человеческого сознания объективная реальность, исследование которой позволяет получить достоверные, истинные знания о ней. Признание этой реальности ведет к появлению условия для возникновения познавательного процесса, а ее исследование позволяет получить истинные знания, необходимые человеку для решения практических задач и удовлетворения духовных потребностей.

 

§ 5. Нормативность познания и традиция в науке

При философском осмыслении природы науки центральное место занимает методологический подход к анализу проблем развития научного знания. Методология науки, изучая проблемы развития науки, необходимо акцентирует внимание на вопросах динамики научного знания, исследования движущих сил, выявления форм прогрессивного сдвига науки. Разум не только реализовывает свой творческий потенциал в поисках истины, но и рефлексирует над своей деятельностью и ее результатами, анализирует когнитивные и культурные основания свои, в ходе которых обнажаются конкретные культурно-исторические контексты, которые предстают как имманентные характеристики разума.

Методология фиксирует внимание на том, как организована наука, какие механизмы задействованы в познавательную практику и какие культурные процессы влияют на возникновение нового знания. Это позволяет выйти на понятия «норма», «нормативность научной деятельности» и «научная традиция».

Норма, или нормативность, в научной деятельности относится к числу имплицитных знаний. Являясь таковыми, они суть отрефлексированные действия самого разума, возведенные в ранг долженствующей нормы. Нормами становятся те действия, которые зарекомендовали себя с наилучшей стороны, ведущие наиболее эффективным способом к достижению намеченных целей.

Разум идет на нормирование своих действий в частности и деятельности в целом с той лишь целью, чтобы отделить научное знание от ненаучного, избежать заблуждений в исследовании объекта, фиксировать те познавательные способы, которые эффективны в решении проблемных задач и ведут к истине.

Нормативность обосновывает общее положение, в котором в соответствии с центральной мерообразующей идеей или целью определяются конкретные признаки, обладание которыми создает необходимое условие соответствия с мерой.

Нормативное знание функционирует на различных уровнях научного познания: эмпирическом, теоретическом, метатеоретическом.

Будучи имплицитными знаниями, нормы обладают индивидуальным содержанием. Специфика их содержания позволяет нам говорить о существовании разнообразных норм, к числу которых относятся описательные, объяснительные организационные. Каждый классификационный вид содержит в себе предписывающие элементы.

Норма научного исследования в обобщенном смысле понимается как способ осуществления определенного действия и достижения некоторого результата. Общее понимание нормы конкретизируется, указав на ее роль в познавательных процедурах. В этих процедурах она проявляет себя в виде аксиологически выраженного методологического знания – правила, принципа или установки, посредством которой обеспечивается эффективное освоение объекта, оптимальное решение исследовательских задач и получение желаемых результатов.

В анализе научного познания исследователи широко используют понятие нормы научной деятельности для характеристики логико-гносеологических, методологических и философско-мировоззренческих взглядов ученых, применяемых методов познания, признаков знания. Так, А. П. Огурцов выявляет основные дефиниции понятия нормы научности для определения основных смысловых контекстов, образующихся при оперировании этим понятием. В науке под нормой понимают:

– «некоторый исторически конкретный стандарт, критерий, эталон оценки, некий нормативный образец, принятый в научном сообществе и позитивно им оцениваемый»;

– «некоторое субъективное представление членов научного сообщества о том, что приемлемо и что неприемлемо», т. е. «это некая совокупность установок, предпочтений, оценок, ожиданий, смысловых ориентаций, принятых определенной группой ученых и позволяющих им давать оценку результатов как своей деятельности, так и деятельности других ученых»;

– «объективацию субъективных характеристик, которая позволяет не только артикулировать содержание установок и оценок научного сообщества, но и выработать правила оценки и деятельности»;

– характеристику принципов «выбора ученым определенных методологических и теоретических альтернатив», «важный компонент теоретической и методологической программы, принимаемой научным сообществом»;

– один из важнейших элементов науки, «обеспечивающих определение и выбор целей и средств познавательной деятельности»;

– «фактор интеграции научного сообщества, увеличения сплоченности группы, осуществляемого благодаря признанию определенных предпочтений, приоритетов в разработке тех или иных проблем, принятию критериев оценки научных достижений» [12, с. 67–68].

Из этих определений норм видно, насколько широк спектр охватываемых нормами научности когнитивных, методологических, социально-психологических и социологических аспектов познания.

По характеру становления и функционирования нормы науки представляют собой, пишет А. П. Огурцов, «теоретические принципы, выработанные в ходе познавательной деятельности, и методологические регулятивы научного исследования, которые по мере развития науки превращаются в эталоны работы научного сообщества… затем в дисциплинарные образцы, позволяющие тому или иному ученому отнести себя к определенному научному сообществу, и в конце концов – в социально признанные нормы, реализующиеся в системе образования и подготовки научных кадров, в те ценности, которые принимаются “здравым смыслом” науки, всем контекстом “жизненного мира” науки и вненаучным окружением» [17, с. 70]. В этих словах исследователя верно и концентрированно отражена основная природная характеристика норм научного познания.

Исследуя генезис и роль норм научной деятельности в контексте процессуальных действий ученого, Н. В. Мотрошилова обращает внимание на неоднозначность, противоречивость и сложность процесса их становления. «Нормы науки, – пишет она, – не “наследуются” как некое неизменное достояние, но получают новый смысл и содержание, пополняются достаточно конкретными новыми нормативными принципами, обретаемыми на тернистом пути компромиссов, временных поражений и частичных побед» [18, с. 98].

Содержательные стороны нормы, преломляясь в эмпирических описаниях и теоретических построениях, образуют систему определяющих методологических принципов и установок, составляющих методологический фундамент научной дисциплины.

В этом же русле анализируя природу норм и правил научного исследования, В. С. Степин отмечает, что «в совокупности они задают обобщенную схему метода, обеспечивающего исследование определенной системной организации. Все, что укладывается в рамки данной схемы, является предметом исследования соответствующих наук» [16, с. 21].

Нормативные знания являются знаниями, функционирующими реально и имеющими операциональный характер. Они отражают характеристики объекта в сознании субъектов познания, в процессе эмпирического и теоретического его освоения. Отсюда и складывается то логическое отношение норм к объекту, субъекту и деятельности, позволяющее раскрывать их гносеологическую природу.

Отнесенность норм научного исследования к объекту, субъекту и деятельности определяется механизмами восприятия субъектом объекта и спецификой его освоения. В этом плане нормы научного исследования отнесены ко всем трем компонентам познания как способу взаимодействия субъекта и объекта в процессе деятельности.

В аспекте взаимодействия субъекта и объекта данный способ конструируется в метод, который позволяет субъекту выделить определенный фрагмент природы из множества предметных связей и отношений и сделать его объектом познания. «Вне метода, – пишет В. С. Степин, – он вообще не выделит изучаемого объекта из многочисленных связей и отношений предметов природы… Поэтому в науке изучение объектов, выявление их свойств и связей всегда сопровождается осознанием метода, посредством которого исследуется предмет. Объекты всегда даны человеку в системе определенных приемов и методов его деятельности» [17, с. 64].

Констатация связей объективного и субъективного в нормах научного исследования предполагает выявление гносеологической специфики этих связей. Содержательную характеристику объекта вырабатывают посредством познавательной практики, которая отражается в нормах познавательной деятельности. Гносеологическая особенность норм в их отношении к объекту обнаруживается при выявлении объектного содержания, выраженного в этих нормах. Существенным свойством последних является то, что они – плод рефлексии научного сообщества над основаниями научного познания под философско-методологическим и гносеологическим углом зрения. В них заключаются механизмы отражения и обобщения опыта научного познания мира, который выступает в виде метода исследования предмета. Здесь метод предстает как совокупность норм и предписаний ценностного характера. Нормы, образующие систему метода научного познания, являются элементами исторически конкретной формы мышления, ориентированной на определенный способ ведения научного поиска и изучения объекта. Значение и содержание научного поиска так же, как и методов, применяемых в нем, определяются конкретно-историческим уровнем развития науки и общественной практики.

Таким образом, в своем процессуальном проявлении нормы находят наиболее полное выражение в методе познания, который содержит предметное и методолого-методические знания изучения объекта.

Предметное знание, необходимое для функционирования норм научного поиска, является отражением той предметной области, для освоения которой и вызваны они. Предметное знание имеет особенность быть направленным непосредственно на объект. Оно приспособлено к объекту познания, имеет отношение только к нему и в силу этого абстрагируется от самого процесса познания. Эта особенность предметного знания характеризует его как результат гносеологической рефлексии и образует когнитивный аспект норм научного исследования.

Рефлексивная особенность влияет на характер отражения опыта научного поиска методологическим знанием. Так, представляется, что методологические указания, установки, «работающие» в конкретных познавательных процедурах описания и объяснения, в большей степени определяются не общими закономерностями научного поиска, а характеристиками предмета и специфическими условиями проведения исследования.

Более выраженным аспектом является методологическая часть знания. Методологическая рефлексия делает предметом своего анализа особенности познавательного процесса, характер взаимоотношения его внутренних механизмов, результаты этой деятельности. В ходе данного анализа в методологическом знании отражаются, обобщаются закономерности и особенности протекания процесса научного поиска. Сами обобщения могут носить более общий или конкретный характер. Они зависят от того, какой уровень научного исследования – эмпирический или теоретический – рефлексируется.

Другая особенность состоит в том, что нормы и правила выступают носителями не столько той информации, которая относится к объекту, сколько к той, которая имеет отношение к субъекту познания. Основное предназначение этой информации состоит в том, чтобы служить наставлением субъекту познания, как вести научный поиск в русле нормативно-регулятивной рациональной традиции. Нормативная составляющая методологического знания, согласуясь с объектом познания и аккумулируя опыт исследовательской деятельности, отражает не столько собственно познавательное, сколько выражает ценностное отношение субъекта к условиям осуществления научного поиска. Эти рассуждения открывают путь к дифференциации составляющих содержание идеалов, с одной стороны, и норм – с другой. Содержание первых отражает специфику познания через особенности объекта, а содержание вторых – особенности объекта через специфику научного исследования.

Будучи обобщенной формой отражения познавательного опыта, нормы научного поиска выступают методологической схемой, с помощью которой происходит координирование, регулирование и управление научно-исследовательским процессом. Это становится возможным в силу того, что в нормах научного поиска реализуется осознание долженствующей природы научного познания и основанное на нем творческое управление им. Установки норм, выступая критерием рациональности и научности познавательных действий субъектов, аккумулируют в себя объективные условия развития исследовательской деятельности.

В этом контексте нормы научного поиска выступают высшим выражением субъективной активности, которая перерастает в культуру научного сообщества по реализации научно-исследовательских целей.

Познавательные образцы и нормы в единстве составляют существенные элементы научной традиции, в контексте которой осуществляется познавательная деятельность. Исследователи нередко используют это понятие в своих работах. В первом приближении к нему интуитивно ясно, что речь идет о таком ценностно-познавательном опыте, в котором отражены особенности использования исследовательских подходов и методов. Речь идет также о том, что он зарекомендовал себя положительно в освоении объекта и открытии нового знания, и в силу этого может быть передан в научном сообществе от поколения к поколению.

Научная традиция формирует сферу развертывания разума, в рамках которой он может оперировать образцами, оправдавшими себя в познавательной деятельности и творчески комбинировать их для решения более сложных гносеологических задач, ведущих к новому знанию.

Поэтому в методологии науки понятие «научная традиция» выступает в качестве исходной методологической единицы анализа различных социокультурных аспектов развития науки. Благодаря использованию в исследовании науки этого понятия открывается возможность изучения закономерности развития исторически изменяющихся технологий познавательной практики и прогрессивной динамики научного знания.

Кроме того, понятие «научная традиция» выводит нас с методологической позиции на анализ исторических периодов развития науки, который позволяет выявить различающиеся между собой культурные формы фиксации знания. Это создает предпосылки для углубленного рассмотрения специфики познавательной практики в тот или иной исторический период. Следует также отметить, что понятие «научная традиция» нацеливает философов науки рассматривать в неразрывной связи такие срезы научной деятельности, как гносеологический и социальный, аксиологический и мировоззренческий, праксиологический и культурный.

Осмысливаемая с этой позиции научная традиция является результирующим понятием процесса исторической аккумуляции позитивно-ценностного опыта познавательной практики и его относительно стабильной социально-культурной стереотипизации. Она порождает и воспроизводит определенную форму организации научной деятельности и формирует социальные отношения в научном сообществе. Другими словами, научная традиция понимается как ценностно-культурная и специализированная система поддержания научной деятельности в рамках определенного порядка, посредством аккумулированного познавательного опыта поколений, содержанием которого выступают ценностные идеи, взгляды, образы действия, нормы, установки.

Рассмотрение ее в таком ракурсе ведет нас к пониманию того, что научная деятельность основывается на определенных образцах (например, стандарты наблюдения, образцы измерительных процедур, нормы описательных и объяснительных процедур), следование которым позволяет научному сообществу придать науке форму специализированной деятельности. Так, ориентация в научном исследовании на применение экспериментально-измерительного метода, формулирование положений логически связанных между собой, построение знания в виде теории, соотнесение между собой фактов науки и теорий, поиск причинно-следственных связей, закономерностей, установка следования на соответствующие нормы поведений ученых во взаимоотношениях, являются образцами, которые необходимо воспроизводят исследователи, чтобы сохранить познавательную деятельность и науку от анархии и волюнтаризма как профессионально организованную область человеческого труда.

Совокупность таких образцов приводит к возникновению научной традиции. По своей природе она имеет амбивалентную характеристику. С одной стороны, обладает консервативностью, вследствие которой происходит интерпретация ценностно-значимых образцов, норм и способов познавательной деятельности с последующей трансляцией их из поколения в поколение. В этом смысле традиция выступает как достаточно стабильная устойчивая система ценностно-мировоззренческих компонентов, составляющих в совокупности фон познавательной деятельности и ее предпосылочную основу. Именно такие свойства как стабильность и устойчивость делают традицию некритичной и плохо соотносимой на первый взгляд с разумом, с его критичностью и нацеленностью на творческий поиск. Работая в рамках традиции, разум оказывается определенно ограниченным в своем творческом искании истины нормативными рамками традиции. Очевидно, что, в аспекте логической сферы и в сфере рациональных реконструкций структуры познания, разум нуждается в свободном действии.

Однако в рамках методологии науки исследования и анализ механизмов и форм порождения и развития научного знания было показано о тесной связи традиции и разума. Поэтому, с другой стороны, традиция содержит в себе инновационный потенциал для порождения нового знания, в виду того что внутри традиции не существуют нормативные требования, как и каким образом применять существующие стандарты для решения научных проблем. Характер их использования в конкретном научном поиске во многом зависит от творческой одаренности самого исследователя. Методология научного познания не столько запрещает, сколько поощряет инновационные подходы к применению образцов, их развертыванию в интеллектуальном пространстве, так как разум позиционирует себя как открытость, незавершенность, деятельность, когнитивная динамика.

Из этого видно, что научная традиция является составной частью научной деятельности и не противоречит ей как творческой, ориентированной на получение новых результатов.

Понятие «научная традиция», как было сказано выше, характеризует ценностно-значимый опыт научно-исследовательской деятельности, что собственно позволяет отличить науку как форму познавательной деятельности от других форм освоения мира – религии, мистики и т. д.

С методологической точки зрения допустимо внутри научной традиции различения традиций по степени общности. В связи с этим можно выделить общенаучную традицию, характерную естественно-научным и социально-гуманитарным наукам, т. е. она соответствует науке в целом. Внутри общенаучной традиции могут существовать локальные традиции, культивируемые в рамках отдельных научных школ и направлений. Носителями этих традиций являются научные исследовательские программы, в которых аксиологически «нагруженный» познавательный опыт объективируется, фиксируется в методологических нормах и установках, подходах и способах решения проблем, идеях и методах, гипотезах и теориях.

Традиция, культивируемая в рамках одной научной школы, может быть не разделяема представителями других научных школ и направлений.

 

Библиография

1. Августин. Учение о душе и познании. Вера и разум // Антол. миров. филос.: в 4 т. – М.: Мысль, 1969. – Т. 1. – Ч. 2. – С. 592–600.

2. Автономова Н. С. К вопросу о специфике гуманитарного знания // Проблемы методологии. Социально-гуманитарное познание и особенности его методологии. – М.: Наука, 1984. – С. 117–129.

3. Бахтин М. М. Проблема текста. Опыт философского анализа // Вопросы литературы. – М., 1976. – № 10. – С. 122–151.

4. Библия. Святое Благовествование от Иоанна. – Гл. 1.

5. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М.: Мысль, 1958. – 189 с.

6. Гусев С. С., Тульчинский Г. Л. Проблема понимания в философии: философско-гносеологический анализ. – М.: Политиздат, 1985. – 192 с.

7. Кессиди Ф. Х. Греческое чудо // Философские исследования. – 1992. – № 1. – С. 17–29.

8. Лосев А. Ф. Структура и хаос. – М.: Мысль, 1997. – 831 с.

9. Мартынович С. Ф. Рациональность познания и творчество ученого // Человек науки и научно-технический прогресс. – Саратов, 1990. – С. 22–30.

10. Мотрошилова Н. В. Нормы науки и ориентации ученого // Идеалы и нормы научного исследования. – Минск: Изд-во БГУ, 1981. – С. 85–106.

11. Никитин Е. П. Объяснение – функция науки. – М.: Наука, 1970. – 280 с.

12. Огурцов А. П. Институализация идеалов научности // Идеалы и нормы научного исследования. – Минск: Изд-во БГУ, 1981. – С. 65–90.

13. Поппер К. Логика и рост научного знания // Избр. раб. – М., 1983. – 605 с.

14. Пружинин Б. И. Проблема рациональности в англо-американской «философии науки» // Вопросы философии. – 1978. – № 6. – С. 45–53.

15. Рузавин Г. И. Герменевтика и проблемы понимания и объяснения в научном познании // Структура и развитие научного знания. Системный подход к методологии науки. – М.: Мысль, 1982. – С. 42–45.

16. Степин В. С. Идеалы и нормы в динамике научного поиска // Идеалы и нормы научного исследования. – Минск: Изд-во БГУ, 1981. – С. 10–64.

17. Степин В. С. Философская антропология и философия науки. – М.: Высшая школа, 1992. – 191 с.