Пока в Мукачеве, Берегове, Ужгороде «трудились» «комиссии по оправданию», пока кровавый хортиевский гребешок пытался все тут причесать на свой лад, в волошинской части края сечевики готовили выборы в сейм.

Еще в канун выборной кампании гитлеровский консул в Хусте Гофман пригласил к себе пана превелебного Новака. Новак был вхож к консулу запросто и часто проводил у него свободные вечера за откровенной беседой.

Августин Волошин знал об этой дружбе и относился к ней ревниво. Иногда им даже овладевали подозрения: не ведет ли Новак интригу против него, Волошина, чтобы самому занять пост премьера? Но эти подозрения были лишены оснований. Новак даже и не думал претендовать на пост премьера.

— Мой высокочтимый друг, — обратился Гофман к Новаку, — я дипломат, и это обстоятельство несколько вынуждает меня держаться на дипломатической ноге с уважаемым господином Волошиным. Но с вами мне незачем прибегать к этому. Мы друзья, а дружба не нуждается в дипломатии… Так вот, я хотел вам сказать без обиняков. У моего фюрера нет никакого сомнения, что в сейм пройдут люди достойные и преданные нашей общей идее. Но одно дело голоса избирателей, а другое — их подлинное умонастроение!.. Не будем закрывать глаза: пока что эти умонастроения далеки от идеала. И если партии господина премьера не удастся повернуть их резко в свою сторону, то вряд ли ваш край сможет претендовать на ту роль, которую предназначает ему в своих планах мой фюрер.

— Иными словами, вы будете искать более твердую руку, чем рука Волошина?

— Совершенно верно, — подтвердил Гофман.

— И вспомните, — продолжал Новак, — о притязаниях регента Хорти на всю Подкарпатскую Русь?

— Не будем уточнять, — увернулся от прямого ответа Гофман. — Во всяком случае, это как раз то, о чем я хотел сказать вам лично и о чем следует помнить всем членам кабинета.

— Вы хотите, чтобы я им напомнил об этом? — спросил Новак.

Гофман кивнул головой.

— А теперь позвольте сказать мне свое слово, — после молчания произнес Новак.

— Извольте, я слушаю вас.

— Мне думается, что ваши опасения несколько преувеличены, мой друг. Да, тут было всегда сильным влияние коммунистов, но самостоятельная Карпатская Украина и объединение всех украинских земель в единую державу должны открыть для нас души и умы людей. После религии я не знаю силы более могучей, чем национализм. Ведь вы не станете отрицать, мой друг, что у вас в Германии учение коммунистов было очень распространено. Но что от него осталось теперь?

Гофман улыбнулся.

— Мне ничего не остается делать, как склониться перед вашим мудрым примером и пожелать вам успеха. Но прошу вас не забывать и о том, о чем я сказал вначале.

Для волошинцев наступили горячие дни. Сам Новак редко теперь бывал в Хусте. Он носился по селам, созывал сборы, ораторствовал, убеждал, а кое-где и грозил. Но, занятый выборами в сейм, Новак продолжал пристально следить за всем, что происходило в городах, занятых хортиевцами. Впрочем, это не совсем точное слово — следил. Он тайно помогал оккупантам сведениями, рекомендовал им надежных людей, многие его клевреты состояли на службе в тайной полиции Хорти.

Выборы прошли двенадцатого марта. И как ни пытались скрыть от консула Гофмана их подлинные результаты, как ни расписывал перед ним Августин Волошин единство избирателей, спокойствие и порядок, как ни закатывались под очками к небу лисьи глазки премьера, Гофман уже знал, сколько тысяч фальшивых бюллетеней опустили в урны сами сечевики, в каких селах им пришлось применить силу, чтобы согнать людей к урнам. Он уже знал, что двадцать пять тысяч голосов было открыто подано против волошинцев, а свыше пятидесяти тысяч избирателей не участвовало в голосовании. Словом, он знал, что пану Волошину похвастать нечем, но, насупив брови, молчал.

В Хуст, на первое заседание избранного сейма, съехались депутаты. У Волошина было приподнятое настроение: дело в том, что накануне ночью президент Чехословацкой республики Гаха подписал в Берлине соглашение, по которому признавался протекторат Германии над Чехией и Моравией. Республики больше не существовало, и это намного облегчало дело с провозглашением самостоятельности.

Сейм начал свою работу. Но только успел он торжественно провозгласить самостоятельность «Карпатской Украины» — еще гремели в зале аплодисменты, — как пронесся слух, что одновременно с немецкими войсками, двинувшимися занимать Чехию и Моравию, хортиевские войска, разобрав проволочные заграждения на границе, начали оккупацию «Карпатской Украины».

В зале поднялась паника. Волошин бросился в консульство, к Гофману. Он бежал так быстро, что его секретарь и историограф Дулович едва поспевал за ним.

— Пане министр, шубу!.. Вы забыли надеть шубу! — кричал Дулович, волоча тяжелую шубу премьера.

…Слуга Гофмана преградил дорогу Волошину.

— Господина консула нет дома.

Волошин отстранил слугу и ворвался в кабинет.

Гофман с выражением досады на лице встал навстречу Волошину. Консул был в халате и домашних туфлях.

— Господин консул, — произнес Волошин, — я позволил явиться к вам… Объясните — что это все означает?

— Что именно? — вежливо спросил Гофман.

— Разве вы не знаете, — выкрикнул Волошин, — что венгерские войска перешли границу и продвигаются к Хусту?

— Ах, это… — протянул Гофман. — Ничего особенного.

— Так остановите их!

— Зачем? — пожал плечами консул. — Я убежден, что адмирал Хорти более успешно справится с тем, с чем не могли справиться вы. Наш общий друг святой отец Новак уже согласился с этим, следует с этим согласиться и вам.

Только теперь Волошин и стоявший у дверей Дулович заметили в кабинете Новака. Тот сидел в затемненном углу комнаты, сцепив на груди длинные сухие пальцы.

— Предатель! — бросил ему Волошин. — Мне давно говорили, что вы продались венграм, что для ваших эмиссаров не существует границы.

— Вы несправедливы ко мне, — спокойно перебил Волошина Новак. — Мы все дети одного бога и служим ему одному.

— Что же теперь? — ни на кого не глядя, потирая седую, стриженную ежиком голову, спросил Волошин.

— Уезжайте, — сказал Гофман.

— Куда?

Ну, хотя бы в Румынию, это ближе всего. Но прежде чем уехать, постарайтесь, чтобы ваши люди не делали глупостей. Им еще может взбрести в голову оказать сопротивление войскам регента. Учтите, что каждый выстрел в солдата регента — это выстрел в солдата фюрера.

Запись об этом разговоре явилась последней в тетради Дуловича. Волошинская «держава» бесславно окончила свое позорное существование.

Новак не бежал с Волошиным. Он встретил хортиевцев в Хусте и был арестован ими по его же собственной просьбе. Через месяц Новака освободили. Он возвратился в Ужгород и снова принял хотя и скромную, но очень для него удобную должность приходского священника, продолжая руководить своими людьми, помогавшими оккупантам «наводить порядок».