25
Неделю спустя Альфред совершал двадцатипятикилометровую пробежку вокруг Альстера. Та же самая дистанция, круг за кругом. Он размышлял.
Отец Греты передал ему пятьдесят тысяч марок, и можно было с уверенностью сказать, что это «грязные» деньги, но такие подробности Альфреда не интересовали. Самое позднее, весной этого года развод состоится, а летом Грета собиралась выйти замуж за заместителя директора полной средней школы из Ганновера. Альфред не мешал им: к Джиму он не испытывал никакого интереса, а к Грете всегда был абсолютно равнодушен.
Дела у него шли хорошо. Все было в порядке. В финансовом отношении он на довольно продолжительное время выбрался из затруднительного положения, но нужно было что-то предпринять, чтобы так продолжалось и в будущем. Нужно было приумножать деньги, чтобы через пару лет снова не оказаться с пустыми руками.
Альфред тщательно спрятал пятьдесят тысяч марок в своей квартире. Впервые он боялся, что кто-то может забраться в его жилище. Вчера вечером он пересчитал деньги под одеялом, чтобы соседи ничего не увидели, ведь гардин на окнах у него не было.
Так много денег! Он еще никогда не видел столько денег сразу. Это было опьяняющее чувство. «Если бы ты мог увидеть это, Рольф, глаза у тебя закосили бы как никогда. Они бы просто закувыркались в орбитах».
Рольф… С ним он мог бы провести всю жизнь и делиться всем, что у него было. С ним это было возможно. Наверное, все было бы по-другому, если бы с Рольфом тогда ничего не случилось…
Альфред все бежал и бежал. Он не слышал своего дыхания, не чувствовал усталости и сбился со счета, сколько кругов уже пробежал. Он уже не думал о деньгах, он думал о Рольфе. На глазах у него выступили слезы — может, от резкого холодного ветра, а может, от воспоминаний.
Альфред был очень одиноким ребенком. Семья жила на маленькую пенсию вдовы, и у матери было достаточно забот со скотиной (так она называла домашних животных), с детворой (так она называла детей) и с домашним хозяйством. Поля она сдавала в аренду. Сестры-близнецы считали маленького брата ужасно скучным существом, а Рольф был вечно занят тем, что помогал матери. Домашние задания он мог делать только после того, как коровы были подоены, свиньи накормлены, а вечно ноющие сестры наконец-то укладывались спать. Оценки у Рольфа становились все хуже, он постоянно был уставшим и время от времени засыпал на уроках. Когда из школы приходило гневное письмо, мать била Рольфа бамбуковой палкой до тех пор, пока его маленькая голая попка не распухала и не становилась красной, как вареный рак.
На Альфреда никто не обращал внимания, и он понял, что лучше прятаться и оставаться невидимым. Он сидел по темным углам, под кухонным стулом, за креслом, дремал рядом с мусорным ведром за грязной пластиковой занавеской или часами тихонько лежал под кроватью. Он видел, как мать избивала брата, и тот не издавал ни звука. Он не знал, почему это происходит, но не спрашивал об этом. Рольф не плакал, он не проронил ни слезинки, и Альфред тоже старался не плакать. Он молча глотал слезы, когда на него наступила корова, потому что он спал в соломе; не плакал, когда упал с яблони; не плакал, когда наступил на ржавый гвоздь, который пронзил его маленькую ногу насквозь, так что острый конец вылез через ботинок.
Мать лупила Альфреда каждый раз, когда он был в чем-то виноват, и его счастье было только в том, что она редко его замечала. Если он сидел, мечтая о чем-то, под яблоней и не являлся домой вечером, никто не спрашивал, где он. И только Рольф не мог проглотить ни кусочка и сразу же после ужина мчался на поиски маленького брата. И каждый раз находил его. Он брал его на руки, поднимал вверх, крепко прижимал к себе и говорил: «Слава богу, что я тебя нашел!»
Потом, лежа в постели, Альфред засыпал счастливым, ему было тепло и мягко. Значит, все-таки есть на свете человек, который знает, что он существует. И который его хоть чуть-чуть любит.
Никто не разговаривал с ним. Мать не читала ему книжек и не рассказывала историй. Близняшки были заняты только собой. Никто не объяснял ему, что такое хорошо и что такое плохо, что правильно и что неправильно.
Самыми прекрасными моментами в жизни Альфред считал, например, такие, когда Рольф говорил: «Идем со мной. Посмотришь, как надо удить рыбу».
У озера они садились рядышком на берегу, и Альфред не должен был издавать ни звука. Но к этому он давно привык. Рольф держал удилище с леской и ждал. Альфред наблюдал за ним и тоже ждал. Рольф подпирал подбородок рукой, смотрел поверх озера, и его глаза ни капельки не косили. Альфред считал своего толстого брата красавцем и в эти мгновения бесконечно любил его.
Альфред внимательно смотрел, как леска вдруг начинала дрожать и Рольф вытаскивал из воды отчаянно бьющуюся, зацепившуюся за крючок рыбу, которая жадно хватала ртом воздух. Потом Рольф доставал карманный ножик и делал глубокий надрез позади головы рыбы. Альфреду нравилось наблюдать, как темно-красная кровь медленно, по каплям, сочилась из серебристой рыбы. Ему казалось, что с рыбой происходит чудесное превращение.
— А ей больно? — спросил Альфред.
— Нет, — ответил Рольф. — Совсем нет. Когда мать лупит палкой, намного больнее.
— А рыба сейчас мертвая, как папа?
— Да, — сказал Рольф. — Хотя что ты знаешь о папе? Ты же его даже не видел.
У него не было желания говорить об отце, он не хотел вспоминать его, потому что это было слишком больно.
В семье Хайнрихов память об отце, который умер слишком рано и который беззаветно любил своих детей, замалчивалась последовательно и всегда. Наверное, если бы Альфред знал это, это пошло бы ему на пользу.
Альфред узнавал окружающий мир по-своему. Он лазил по саду и лугам поблизости, исследуя каждое живое существо, какое только находил. Он разламывал на части пауков, давил улиток, разрезал лягушек, ящериц и жуков, а маленькой мышке даже перерезал горло, как это делал Рольф с рыбой. Мышь была настигнута внезапно, поэтому умерла беззвучно. Впрочем, как и остальные зверьки. Никто из них не кричал, не жаловался и не просил пощады. И он понял, что есть зверьки, из которых течет кровь, а есть другие, рыхлые, внутри которых было что-то похожее на кашу, а вместо крови у них стеклоподобная или желтоватая слизь. Таких живых существ он считал неинтересными.
Когда его сестрам-близнецам исполнилось двенадцать лет, у них почти одновременно, с разницей всего в пару дней начались месячные. Теперь они чувствовали себя взрослыми и стали еще высокомернее и наглее. Эдит купила им две упаковки тампонов и предоставила девочек самим себе. Луиза и Лена наслаждались тем, что в эти дни можно было не ходить на уроки физкультуры, а в остальном менструация была для них просто чем-то надоедливым. Вроде ежедневной чистки зубов.
Альфреду было пять с половиной лет, когда он однажды утром пошел в ванную после Лены. Лена и Луиза в то утро проспали и страшно торопились, боясь опоздать в школу. Они выскочили из дому, даже не позавтракав. Лена в спешке забыла спустить воду в туалете, и в унитазе осталась кровь. Альфред, ничего не понимая, уставился в него. Наверное, сестра очень сильно поранилась. Но она не плакала и не кричала. Столько алой крови, а она просто взяла и пошла в школу. Но она же умрет! Уже сегодня до обеда. Может, у нее это просто продлится дольше, чем у рыбы или у мыши. Или у других зверьков, из которых лилась кровь.
Альфред полагал, что больше никогда не увидит сестру. Он целых полдня тихо сидел на кровати и играл с электрической розеткой, втыкая в нее вилку. Воткнул… Вынул… Несколько часов подряд.
Пока Луиза и Лена в обед вернулись домой. Хихикая и болтая, как обычно. Лена не умерла. И глаза ее не остекленели, как у рыбы. И не видно было, чтобы у нее что-то болело.
Альфред перестал понимать, что творится в мире.
Альфред ходил за Рольфом везде и повсюду. Маленькая тень, старающаяся не попадаться на глаза, не делать ничего неправильного, быть невидимой, но все же не быть одинокой. Рольф был его другом и братом, матерью и отцом. Он был воротами в мир, который, не будь Рольфа, заканчивался бы для Альфреда возле яблони. Рольф отвечал на те немногие вопросы, которые он задавал. Получив ответ, он дня три молчал, чтобы не действовать брату на нервы.
Когда большие мальчишки играли в футбол, Альфред подавал им мяч, если он вылетал за пределы футбольного поля и падал в ручей. Он ездил с Рольфом на велосипеде, сидя на багажнике. Он даже ходил с ним в кино. Пока Рольф платил за себя, Альфред незаметно для кассирши проскальзывал под окошком кассы.
Это были фильмы, на которые дети до шестнадцати лет не допускались, где злодеи с капюшонами на голове проходили через замаскированные обоями двери и перерезали горло красивым женщинам. Это были фильмы, в которых монахи в подземельях пытали своих пленников и в которых гроза всегда предвещала преступление. И в них обязательно случалось что-то страшное, когда кто-нибудь ночью бежал через лес или проходил под железнодорожным мостом. Альфред почти сходил с ума от ужаса. Он сидел, дрожа от страха, на полу за сиденьями и боялся смотреть на экран. Рольф слизывал карамельный порошок с ладони, и его, казалось, совсем не трогали страшные события, происходившие на экране.
Страх Альфреда достиг невообразимых пределов. Он правил его жизнью. По вечерам, с наступлением темноты, мальчик боялся выйти в хлев и в подвал. Он спал только при включенном свете и плакал, когда начиналась гроза.
Близняшки смеялись над ним, а Эдит сказала: «Этот ребенок ни на что не годен». Альфред думал лишь о собственной смерти и сходил с ума оттого, что не знал, когда это случится и какие мучения ожидают его при этом.
Рольф научил его плавать и вырезать кораблики из древесной коры, показал, где нужно перерезать дождевых червей, чтобы обе половинки оставались живыми. Вместе с Рольфом он стрелял из игрушечной винтовки, в которой пулями служили ампулы от шариковой ручки, по зверям в учебнике биологии. Они говорили между собой на изобретенном ими же тайном языке и посылали друг другу тайные сообщения, а потом сжигали записки в умывальнике.
Однажды теплым августовским вечером Рольф сказал: «Пойдем спустим». Альфред подумал, что речь идет о том, чтобы нарвать яблок или что-то забрать в комнате Рольфа на втором этаже. Однако Рольф уселся на берегу пруда, на их тайном месте, по-восточному скрестив ноги, а Альфред устроился напротив. Рольф вытащил свой член из штанов, и Альфред подумал, что глупее не бывает, чем ссать сидя. Но затем Рольф сказал, что Альфред должен делать все так, как он. И Альфред повиновался. Рольф взял член в руку и начал водить рукой вверх-вниз, пока он не поднялся, и Альфреду точно так же пришлось тереть свой маленький пенис. Он ощущал щекотание между бедрами и приятное тепло, но не более. Движения Рольфа, наоборот, через некоторое время стали резче, и, что самое страшное, его глаза стали косить так ужасно, как Альфреду еще не приходилось видеть. Потом он издал тонкий крик, словно хотел запеть, и от него в сторону Альфреда брызнула слизистая прозрачная жидкость.
— Не беспокойся, — сказал Рольф и довольно ухмыльнулся. — У тебя так еще будет. Просто нужно время от времени пробовать, а когда получится, тебе будет просто классно.
Каждый вечер Альфред боялся момента, когда его отправляли спать. Он лежал в постели, дрожал и, натянув одеяло по самые глаза, с ужасом смотрел на тени, которые проносились по потолку его комнатушки, когда ветер шевелил листья большого каштана, росшего перед домом.
Мать говорила, что смерть — это косарь, который однажды приходит и срезает головы старым и больным, и прежде всего — никому не нужным и бесполезным людям. Рано или поздно, но от него никто не укроется. Когда слышишь, как ночью кричит сыч, это значит, что смерть рядом и кто-то умирает.
Ночь за ночью Альфред надеялся, что смерть не найдет его. А утром шел в мастерскую и смотрел, висит ли еще на крючке коса, которую мать забрала с луга после того, как умер отец.
Когда Альфред пошел в школу, началось настоящее мучение. Он был неудачником, бездарью, слабаком, который терпеливо сносил все и над которым каждый мог поиздеваться от души. С первого дня одноклассники вытряхивали все из его школьного ранца на пол, ломали его карандаши, рвали тетрадки и ставили кляксы на чисто написанное домашнее задание. Они держали его за руки и стригли ему волосы, они прятали его стул, и ему, единственному из всего класса, приходилось на уроках стоять. Они отнимали у него бутерброды и тут же съедали их, а на уроках физкультуры проделывали прорехи в его брюках и обзывали его дураком.
Альфред переносил все это, не защищаясь и не жалуясь. Он ждал и надеялся, что когда-нибудь одноклассникам надоест издеваться над ним, как ему через какое-то время надоело отрывать ноги у кузнечиков. Но ждал он напрасно. Они не прекращали мучить его, наоборот, издевательства становились все ужаснее.
Петр был самым сильным в классе. Он с родителями приехал из Белоруссии, где уже ходил в школу, но из-за плохого знания немецкого языка в Германии ему пришлось начинать учебу с первого класса. Он был на два года старше остальных в классе, на полголовы выше и очень сильным, что объяснялось крепким телосложением. У него были рыжие волосы и бледная, практически белая кожа с большими, почти с булавочную головку, коричневатыми веснушками, образовывавшими на лице какой-то идиотский узор. Петр был ярко выраженным уродом, на уроках почти ничего не понимал, но никто не насмехался над ним и не трогал его, потому что у Петра был такой мощный удар, как ни у кого в классе. И лишь только он понял, что это его единственная сильная сторона, как тут же начал затевать ссоры и драки. А самым первым немецким словом, которое он выучил, было «kaltmachen».
Петр презирал Альфреда за его терпение. Он ни разу не видел, чтобы этот дохляк заплакал, и это выводило его из себя.
Однажды в пятницу после уроков Альфред задержался в классе, чтобы собрать свои вещи. А это у него всегда было делом более долгим, чем у остальных, потому что он по природе был медлительным и носил с собой множество ненужных предметов. Кроме того, нужно было еще разыскать вещи, которые украли и спрятали его одноклассники.
В этот момент в класс зашел Петр и закрыл за собой дверь. Альфред понял, что оказался в западне. От страха он обмочился и завизжал, как поросенок, который сообразил, что сейчас его зарежут.
Петр осклабился, широкими медленными шагами подошел к Альфреду, который был намного меньше, и изо всех сил ударил его в лицо. Тот проглотил выбитый зуб вместе с кровью и застыл, не в силах придумать что-нибудь, чтобы удрать от Петра.
— Три марка, — на ломаном немецком сказал Петр. — Каждая неделя. Тогда тихо. Иначе я тебя убивать.
— У меня нет, — пролепетал Альфред.
— Есть, есть, — ухмыльнулся Петр и снова ударил его. В этот раз в живот. Альфред начал задыхаться, его затошнило и чуть не вырвало. Но он не заплакал.
Тогда Петр ухватил его за куртку, приподнял и повесил на крючок на вешалке. Альфред чувствовал, что не имеет смысла сопротивляться, и не шевелился. Петр подошел к шкафу, в котором хранились учебные материалы, нашел моток шнура и привязал руки Альфреда к другим крючкам для одежды, так что мальчик висел, словно распятый на кресте, и у него не было никаких шансов освободиться. Перед тем как уйти, Петр еще и ударил Альфреда ногой в пах. Впервые Альфреду не удалось удержать слезы.
Петр ушел из класса очень довольный.
Эдит ругала Альфреда, проклятого бездельника, не явившегося на обед, и обещала задать ему хорошую порку, когда он в конце концов решится здесь появиться. Рольф молчал. Его мучила тревога, и он без аппетита ковырялся в еде. Впрочем, как и близняшки, которые никак не могли определиться, какой же должна быть их диета номер двадцать пять. Думать о маленьком брате было ниже их достоинства.
Хотя Рольф должен был косить луг за домом, но сразу же после обеда он бросился на поиски Альфреда. В саду его не было, на яблоне — тоже, у ручья — нет, на их тайном месте — тоже нет. Он не спрятался ни в хлеву, ни под кроватью. Он впервые исчез по-настоящему.
Рольф нервничал все больше. Он вскочил на велосипед и поехал в школу. Школьный сторож жил рядом со зданием в маленьком домике. Сначала он на всякий случай натравил на Рольфа своих собак, а лишь потом выслушал его и, недовольно ворча, открыл школу.
Рольф не знал точно, где класс брата, но быстро его нашел.
Альфред все еще висел на вешалке. Голова его свесилась на грудь, он был без сознания и походил на мертвеца. Рольф освободил его и отнес домой.
Матери Рольф сказал, что Альфред споткнулся возле ручья, упал, выбил себе зуб и потерял сознание.
— Блажен, кто верует, — сказала Эдит, но по крайней мере не ругалась.
В тот вечер Альфред впервые выплакался и открыл Рольфу то, что было у него на душе. Рольф обнимал его, а он рассказывал обо всем, что с ним до сих пор случилось в школе.
И Рольф понял, что нужно делать.
Три недели Петра не было в школе. У него было тяжелое сотрясение мозга, открытый перелом руки, перелом двух ребер и перелом нижней челюсти.
Когда Петр вернулся в школу, то ни слова не сказал Альфреду, но оставил его в покое. Другие одноклассники тоже перестали донимать Альфреда. Они не любили его, но по крайней мере не трогали. Шутки кончились. Альфред дал сдачи, пусть даже с помощью Рольфа, и указал им пределы допустимого.
Беда подкралась тихо и незаметно. У Рольфа пропал аппетит, его начало часто тошнить. И заметил это только Альфред. Но не решился сказать об этом матери. Он боялся выдать Рольфа, каким-то образом подвести его. Рольф худел и становился все слабее. Ни с того ни с сего ему стало трудно рубить дрова и таскать тяжелые ведра с углем. У него запали щеки, он сильно похудел, но мать лишь обронила, что это все — проклятый переходный возраст. Сестры хихикали и продолжали голодать, но никак не могли избавиться от младенческой пухлости. На теле Рольфа появилось множество синяков, но это стало видно лишь летом, когда он надел шорты. Мать выразилась по этому поводу следующим образом: он, мол, уже в таком возрасте, когда пора бы прекратить затевать драки.
И лишь когда из-за страшной головной боли Рольф не смог встать и пойти в школу, Эдит пошла с ним к врачу.
Альфред лежал под кроватью и ждал их.
Около полуночи Эдит вернулась домой. Альфред стоял в кухне и смотрел на нее глазами, полными страха.
— Он в больнице, — сказала Эдит. — Они оставили его там. Не волнуйся, ничего страшного. Врачи поставят его на ноги. Он просто слишком быстро рос.
Альфред кивнул.
— А что они с ним делают? — тихо спросил он.
— Они промывают ему кровь. Она не совсем в порядке.
«Как можно промывать человеку кровь? — думал про себя Альфред. — Водой? Сейчас они промывают Рольфа… Неужели в него как-то попала грязь?» Он решил завтра же поставить опыт на мыши или на лягушке.
Мать развела руки:
— Иди ко мне, мой маленький зайчик!
Альфред испугался. Такого мать никогда не говорила и никогда еще так его не называла. Он медленно и осторожно приблизился. Он боялся, что мать его побьет, если он не сделает так, как она хочет.
Она усадила его на колени, обхватила руками и прижала к себе.
— Теперь ты мой большой мальчик, — прошептала она. Ее веки были сухими и воспаленными.
Альфред не мог ответить на нежности матери, но понял, что означают ее слова: Рольф никогда не вернется домой.
Альфреду хотелось к брату, в больницу. Непременно! Но Эдит никогда не брала его с собой. В знак протеста Альфред перестал есть и пить. Все, что Эдит насильно заталкивала ему в рот, он выплевывал на пол кухни. За это Эдит избивала его, но он сносил побои и не прекращал умолять взять его с собой в больницу. В конце концов Эдит сдалась, хотя по-прежнему считала, что детям в больнице делать нечего.
У Рольфа больше не было волос на голове, и он стал еще худее, чем раньше, но заулыбался, увидев Альфреда. У него были совсем сухие губы — они слиплись, и ему было трудно говорить.
— Не давай себя в обиду, малыш, слышишь? — Альфред храбро кивнул, хотя ему хотелось выть. — Теперь тебе придется пробиваться самому. Но ты справишься. Тебе нужна сила и ясная голова. Вот и все. И не забывай: ты главный. Ты сам определяешь, как тебе жить. Очень важно не терять контроль. Будь бдительным и не позволяй застать себя врасплох. Вот и вся тайна.
— Я никогда не смогу быть таким сильным, как Петр, — прошептал Альфред.
— Значит, ты должен быть умнее. — Рольф замолчал и пару минут глубоко дышал. — Что ты сделаешь, если не сможешь разорвать веревку?
— Возьму нож.
— Вот видишь, — Рольф улыбнулся. — Значит, ты понял, что я имею в виду.
— Что за чушь ты несешь? — спросила Эдит.
Голос Рольфа становился все тише и тише:
— Я говорю о том, как выжить. Мама, я потерпел поражение и не хочу, чтобы Альфред тоже проиграл.
Альфред лег на кровать к Рольфу, и брат обнял его. Впервые в жизни Альфред взмолился, обращаясь к тому, кого не знал. Он просил остановить время и навечно оставить его лежать тут.
Эдит не сказала ничего. Она смотрела на сыновей и размышляла, как же это получилось, что они так любят друг друга. Она их этому не учила.
Когда Рольф уснул, они ушли. Всю дорогу домой Альфред плакал. Выходя из машины перед домом, он сказал: «Спасибо, мама».
Спустя всего лишь две недели состоялись похороны. Для Альфреда все, что происходило, было похоже на кино, в которое он попал, не понимая, где находится. У него в голове не укладывалось, что в этом украшенном цветами гробу лежит Рольф. Рольф, который не двигался, ничего не говорил, не стучал в крышку гроба и позволял, чтобы все это с ним происходило. Нельзя же просто так закопать его в землю! Рольф сказал Альфреду в больнице, что не знает, где будет, когда болезнь убьет его, но где-то он точно будет. Где-то, где нет болезней и всяких петров, которым он вынужден будет ломать ребра. Где-то, откуда он спокойно будет наблюдать за тем, что происходит на земле. И, может быть, он сможет сопровождать Альфреда и не допустить, чтобы с ним случилось что-то плохое. Он этого точно не знает, но постарается сделать все, чтобы быть с ним, с Альфредом. Даже если Альфред этого не почувствует.
А сейчас этот накрепко закрытый гроб будет закопан в землю на метровую глубину и засыпан? Неужели Рольф этого не знал? Как же тогда он собирался быть рядом с ним, наблюдать за миром и предотвращать плохое?
Гроб оставили в земле. Его еще было видно. Мать стояла у могилы, словно черная ведьма. Она не хотела, чтобы Рольф был с Альфредом, она организовала похороны, она так распорядилась. Она командовала всем, и в этот момент Альфред ненавидел ее. Рядом с ней стояла ее сестра Рита, которая специально приехала из Карлсруэ на похороны. Он не знал свою тетку, он лишь читал ее поздравительные открытки на день рождения и на Рождество, но у нее были такие же твердые морщины вокруг рта, как у матери, поэтому он не доверял ей.
Эдит бросила три лопаты земли на гроб и отвернулась. То же самое сделали Рита и близняшки, которые за время похорон не проронили ни звука, что было очень необычно. Когда пришла очередь Альфреда бросать землю в могилу, он сказал «нет», повернулся и убежал.
— Что это за ребенок? — тихо спросила Рита.
Эдит пожала плечами.
— Он такой же, как его отец. Такой же твердолобый.
Издали Альфред смотрел, как могилу, после того как в нее бросили землю соседи, родные и знакомые Эдит, засыпали лопатами.
Рольф ошибся. Он не сможет быть вместе с ним.
И теперь — он чувствовал это — он был действительно один.
После смерти Рольфа Альфред не говорил ни слова. Никому. Ни в школе, ни дома. Он безучастно сидел на месте, грыз ногти и ковырялся в носу. Днем и ночью он пытался понять, что такое смерть. Он просто не мог постичь, как такое может быть, что в следующую секунду кто-то может навечно исчезнуть с лица земли.
Ему хотелось встречать смерть как можно чаще и как можно ближе, чтобы выследить ее. Поэтому он поймал дрозда, сунул его в миску с водой и наблюдал, как тот медленно и мучительно тонет. В сарае он повесил кошку за заднюю лапу и с еще живой снял шкуру. Кошка кричала, как ребенок. Альфред долго стоял рядом и завороженно наблюдал, как после долгих мучений ее медленно покидала жизнь. Он засунул мышь в пластиковую коробку и, удивляясь ее неустанным, но бессмысленным попыткам вырваться, несколько дней терпеливо ожидал, пока она умрет от голода и жажды. И задушил кролика, у которого в агонии глаза вылезли из орбит. «Он видит не меня, — думал Альфред, — он видит смерть»
И еще одному он научился: в его власти было решать, придет смерть или нет. Он был главным. У него был контроль. Он помнил фразу, которой его напутствовал Рольф: «Ты никогда не должен терять контроль».
Вот только Рольф взял и умер просто так. И ни у кого не было власти сохранить ему жизнь.
Альфред литрами пил молоко, но отказывался есть. На родную мать он производил жутковатое впечатление. Она купила ему игрушечную красную пожарную машину, но он не удостоил ее ни единым взглядом. Даже не взял в руки. Если мать прикасалась к нему, он стряхивал ее руку, словно та была больна чумой, отходил на пару метров и садился снова. Так и сидел — неподвижно и на почтительном расстоянии. С ничего не видящим взглядом, который ни на чем не останавливался, теряясь вдали. Он не хотел больше участвовать в жизни.
Через десять дней Эдит капитулировала. Она ничего не могла поделать с подобным упрямством и пошла к священнику. Попросила его поговорить с мальчиком. О Рольфе. О жизни и смерти. Может, Альфред скорее послушает священника, чем ее. У нее все равно не было таланта находить нужные слова.
Священник пришел и уселся рядом с Альфредом в его комнате. Он не задавал ему вопросов и не ожидал ответов. Он даже не смотрел на него, пока рассказывал все, что знал о смерти и о вечной жизни, — то, что вычитал в книгах и бесчисленное количество раз проповедовал в церкви. Раньше у священника никогда не возникало ощущения, что его слова упали на благодатную почву. Но сейчас Альфред буквально впитывал услышанное, изредка бросая на него взгляд, священник видел это. И впервые для священника его профессия приобрела смысл.
Когда он заговорил о душе, которая освобождается от ненужного, больного или смертельно раненного тела, которое просто больше не может выполнять свою функцию, Альфред вздрогнул и даже задрожал от волнения.
— Душа, — сказал пастор, — это то, что определяет человека. Она может чувствовать, и думать, и любить, и ненавидеть, а после смерти обретает спасение и свободу. Она может наконец улететь и начать вечную жизнь. Души умерших находятся среди нас, но мы их не видим. Лишь иногда мы можем их чувствовать. Душа становится ангелом-хранителем, словно человек в шапке-невидимке, который находится рядом с нами и оберегает нас. Душа не знает никаких преград. Она проходит сквозь стены и железные ворота, через горы и моря. Если это душа доброго человека, то она счастлива, и она в раю. Если человек был плохим, то душа навечно остается несчастной, и это — ад.
— А когда улетает душа? — спросил Альфред, и это были первые слова, которые он сказал после похорон Рольфа.
— Сразу же после смерти, — ответил пастор. — Когда перестает биться сердце и когда перестает думать мозг, душа отлетает и остается только телесная оболочка человека, которая затем разлагается в могиле. Земля к земле, прах к праху. Наше тело смертно, а душа — нет.
С этого дня Альфред опять начал есть и снова стал говорить, правда, лишь самое необходимое. Он настоял на том, чтобы за каждым приемом пищи для Рольфа тоже ставили тарелку, и откладывал туда самые лучшие кусочки, которые сам бы с удовольствием съел, — но они оставались нетронутыми, и потом мать выбрасывала их в мусорное ведро.
Его мать и сестры ничего не понимали. Они по-прежнему верили, что Рольф лежит под землей. У Альфреда не было желания что-то им объяснять, он вообще не хотел иметь с ними ничего общего. Дело в том, что он просто был совершенно другим, не таким, как они.