16
Аманда проснулась. Что-то произошло. Какой-то шум. Совершенно однозначно.
Она лежала как каменная. Голова болела так, что даже думать было больно. Язык был толстым, сухим и приклеился к глотке. Мочевой пузырь раздулся и посылал позывы сходить в туалет. О том, чтобы спать дальше, нельзя было и думать.
Она со стоном выкатилась из кровати, включила свет, надела тапочки и потащилась к двери. Аманда дрожала, не зная, вызвано это алкоголем или тем, что она внутренне настроилась на то, что через пару секунд столкнется лицом к лицу с грабителем.
Она включила свет в коридоре и увидела, что София выходит из квартиры Йонатана.
– Ты что тут делаешь? – прошипела она.
София вздрогнула и приложила палец к губам, умоляя мать вести себя тихо.
– Ты откуда явилась? – продолжала допрос Аманда. – От Йонатана?
София кивнула.
– Что это значит?
– Пожалуйста, поговорим об этом завтра, ладно? – прошептала София. – Buona notte, мама.
Аманда сделала два шага и загородила ей дорогу. София наткнулась на массивное тело матери, издававшее горько-кислый запах перегара, пота и давно не стиранной ночной сорочки, и невольно вздрогнула.
– Пропусти меня! – вскрикнула она, протиснулась мимо матери и поспешила по лестнице вниз, в свою комнату.
Ага, так, значит! Аманда, собственно, давно уже должна была обо всем догадаться. Это было ясно еще в первый вечер. Конечно, этот тип остался здесь лишь для того, чтобы затащить ее дочь в постель.
Ничего не выйдет. С Амандой этот номер не пройдет. Тут он просчитался.
Следующее утро было сияющим, прекрасным и безоблачным. Ла Пассереллу завалил снег глубиной в полметра – девственно чистый, ослепительно белый и искрящийся под утренним солнцем. Кипарисы согнулись под его тяжестью, а укутанная этим белым одеялом садовая мебель была словно частью картины, которая символизировала полное уединение.
Время, казалось, остановилось, храня покой столь необычного для Тосканы утра. Ничто не нарушало этого спокойствия – ни звуки автомобилей, ни снегоочиститель. Ни единого следа от шин или чьих-то ног не портило эту редкую картину.
Риккардо проснулся, как всегда, в шесть утра, увидел, что снега за ночь стало больше и он не тает, и повернулся на другой бок, чтобы еще поспать, потому что при такой погоде на улице ему делать было нечего. Что-то подобное было последний раз лет восемь назад, когда в феврале выпало много снега.
Необычная тишина в доме разбудила Аманду непривычно рано, в восемь утра. Ее первой мыслью была благодарность за то, что она еще жива. Потом она стала раздумывать, что же в это утро было иначе, чем обычно. Обязательных головных болей не было, и это ее удивило. Она уже так привыкла по утрам ощущать тупое покалывание в висках, которое приводило к тошноте и головокружению, что была просто поражена. Ей даже удалось сесть на кровати, и комната не закружилась перед ее глазами, а осталась там, где и была.
Она прилегла еще на минутку, чтобы насладиться этим приятным моментом, и постепенно к ней вернулись воспоминания о минувшей ночи.
Аманда сидела уже за вторым капучино, когда София зашла в кухню.
– Доброе утро, дитя мое, – сказала она подчеркнуто радостно.
– Что случилось, мама, почему ты не спишь?
– Потому что мне есть о чем подумать. Йонатан, например, этот немец… Я считала, что он просто наш постоялец и ничего больше, но, похоже, ошибалась.
София молча выпила стакан воды.
– Я что, ошиблась?
– Может быть, немножко.
– Ты спишь с ним? Немедленно отвечай!
– Я люблю его, мама.
– Об этом я не спрашивала! Я хочу знать, спишь ли ты с ним, черт возьми!
– Да.
У Софии на глазах выступили слезы. Если мать начинала разговор, то он чаще всего оказывался допросом.
– Вот это здорово! – сказала Аманда и хлопнула ладонью по столу так, что чашка задребезжала. – Над этим нам придется подумать, потому что так дело не пойдет, моя дорогая! По крайней мере, не в моем доме!
– Мне двадцать девять лет, мама, не пятнадцать.
– Ну и что?
– Я могу делать то, что хочу.
– В том-то и дело, что нет. – Аманда встала, распахнула дверь и заорала: – Риккардо!
– Дай ему поспать!
София не понимала, почему мать подняла такой шум. Видимо, она просто хотела устроить скандал, другой причины не было, иначе она могла бы подождать, пока Риккардо проснется сам.
– Нет, я сейчас хочу поговорить с ним. Это важно, черт возьми! Как по мне, он может каждый день спать сколько угодно, но сегодня – нет! Риккардо! – крикнула она еще раз, и ее голос разнесся по всему дому.
«Йонатан, конечно, тоже услышал», – подумала София.
Одна только мысль о нем вызвала боль в сердце. Потому что она очень его любила. А еще потому, что она так и не поняла, что же произошло ночью.
Риккардо пришел через четверть часа, заспанный и в плохом настроении. Дни, когда он не мог работать на винограднике или в саду, были для него потерянными. Он чувствовал себя больным, если приходилось подолгу сидеть в кухне и выдерживать Аманду. А сегодня она позвала его сама.
– Что такое? – коротко спросил он и поставил чашку в эспрессо-машину.
– Сначала сядь и поешь. Нам нужно кое-что обсудить.
Риккардо сел за стол, но у него не было ни малейшего желания что-то есть. И уж тем более, если это был приказ Аманды. Он подпер голову руками и посмотрел на нее усталыми глазами.
– Наверное, это будет никак не меньше, чем предстоящий конец света, раз ты уже в такое время начала разговаривать.
– Выбирай выражения, друг мой.
Риккардо замолчал. Потом он встал и сварил себе кофе.
– Между Софией и Йонатаном что-то происходит. Ты об этом знаешь?
Риккардо покачал головой.
– Ну и что? – раздраженно спросил он после долгой паузы. – Ты из-за этого поднимаешь шум?
София чувствовала себя, словно школьница, которую вызвали на учительское собрание, потому что нужно принимать решение – выгонять ее из школы или оставить. Она не выдержала и выскочила из кухни. Аманду это нимало не смутило. Ей было даже проще побеседовать с Риккардо наедине, а о результате разговора София узнает достаточно быстро.
– Она спит с этим типом. С этим иностранцем, о котором мы ничего, абсолютно ничего не знаем. Я считаю, что так нельзя!
– Она достаточно взрослая. И в ее жизни не так много удовольствий. Оставь ее, будь добра, в покое, не суйся в это дело.
– А люди что подумают?
– Ни одна душа не знает и не видит, что происходит в Ла Пассерелле. Кроме того, нам должно быть все равно, что подумают люди.
– А мне не все равно!
– Аманда, к чему это? – теперь вспылил уже Риккардо. – Ты выходишь в деревню, только если тебе нужно к зубному врачу или к дотторессе. Ты не показываешься на деревенских праздниках, не ходишь нив церковь, ни в бар, ни в булочную или в «Алиментари». Для людей ты больше не существуешь! Аманда – это было когда-то! А сейчас вдруг тебя волнует, кто что скажет? Не говори глупостей, Аманда!
– Они не могут жить в незарегистрированном браке. Ты должен с этим согласиться!
– Да не с чем мне соглашаться, – пробормотал Риккардо, но мысль о портрете не выходила у него из головы.
– Он должен на ней жениться, и дело с концом. Он или женится на ней, или уедет отсюда. Вот так!
Как это ни удивительно, но Аманда до сих пор еще не съела ни кусочка.
– С одной стороны, ты жалуешься, что мы ничего о нем не знаем, с другой стороны, хочешь, чтобы он сразу же на ней женился. Ради бога, оставь все так, как есть! Она счастлива. А значит, нам должно быть все равно, откуда он взялся и что с ним случилось.
– Об этом и речи быть не может.
Аманда поджала губы и скрестила руки под своей мощной грудью.
Риккардо знал, что с ней вряд ли стоит вести дискуссию. Если она что-то вбила себе в голову, то своего добьется. И ему было совершенно ясно, что речь идет вовсе не о моральной стороне дела. Это всего лишь предлог, чтобы наконец-то выдать Софию замуж.
«Она спит с этим типом. Я считаю, что так нельзя!»
Слышать такое из уст Аманды было более чем абсурдно. Больше всего Риккардо хотелось громко рассмеяться. Кто бы говорил, но только не Аманда. Никогда он не забудет того, что произошло три года назад в Ла Пассерелле.
В тот год даже в конце сентября стояла прекрасная летняя погода. У Аманды и Риккардо в большой квартире жили три постояльца, три мотогонщика из Голландии, Фольке, Матс и Энрик. Им было около двадцати пяти лет, и руки у них были толстые, как проглотившая кролика анаконда, а пожатия мощными, как тиски. Они не знали ни слова по-итальянски и целыми днями мотались на своих мотоциклах по лесным и горным дорогам. На ужин они разогревали себе жирные копченые сосиски, а потом сидели с Амандой в кухне и опустошали бутылки красного вина одну за другой.
Накануне их отъезда Аманда приготовила свои легендарные макароны, и они вчетвером пили уже несколько часов. Никто не считал бутылок с вином, которые открывал Энрик. В половине одиннадцатого Риккардо попрощался и ушел спать. Ему приходилось каждое утро вставать в пять тридцать и нужно было выспаться, потому что слишком опасно усталым и сонным работать на гусеничном тракторе на крутых склонах и узких террасах оливковых холмов. Да и незачем ему было сидеть в кухне. Аманда еле ворочала языком, а орущих и громко смеющихся мотоциклистов он все равно не понимал.
Около полуночи Аманда подперла голову рукой и уставилась перед собой. Ее огромная рыхлая грудь лежала на столе, как опавшее дрожжевое тесто. Она ничего не говорила и практически спала с открытыми глазами.
Мужчины пили уже не красное вино, а пустили по кругу бутылку граппы. Скорее всего со скуки они вдруг стали проявлять интерес к Аманде.
– Эй! – начал Матс, но Аманда никак не отреагировала.
Фольке взял полупустую бутылку красного вина, которая стояла рядом с мойкой, и медленно вылил ее содержимое Аманде на голову.
Аманда не двигалась.
Матс вылил на нее еще полбутылки граппы и размазал шнапс ей по лицу. Когда он коснулся ее губ, она начала сосать его пальцы, как грудной ребенок.
Троица заржала.
Энрик ущипнул ее за грудь, но Аманда лишь хрюкнула и бессмысленно посмотрела на них остекленевшими глазами.
И в этот момент они поняли, что могут сделать с Амандой все, что захотят.
Фольке взял ее под руки и затащил на стол. Ее грудь плавала в разлитом красном вине и граппе, мокрые волосы, прилипнув ко лбу, закрывали глаза. Ее огромное тело лежало на столе, а толстые ноги беспомощно болтались в воздухе.
Молодые люди захихикали. Неуверенно и одновременно жадно. Они чувствовали, что складывается ситуация, какой у них, возможно, в жизни больше не будет, и решили ею воспользоваться. Во что бы то ни стало.
Матс был первым, кто стащил с Аманды драные леггинсы и трусы, обнажил ее бледную задницу, бесформенные, обезображенные целлюлитом бедра и раздвинул их. Его лицо побагровело, когда он вошел в нее.
Риккардо проснулся от какого-то необычного шума. Ритмичный глухой скребущий звук. Затем звон разбившейся о каменный пол бутылки. И снова равномерное царапанье и стук. Словно дерево о камень. Он, ничего не понимая, посмотрел на будильник. Час тридцать семь ночи.
Это был однозначный ритм, который испугал его. Он вскочил с постели. Все его чувства обострились, он старался дышать ровно и спокойно, хотя и чувствовал, как бьется сердце, готовое выскочить из груди. Он босиком выбежал из спальни.
Шум продолжался, а в коридоре стал более громким и угрожающим.
Он открыл дверь кухни. Тихо и осторожно, потому что боялся того, что сейчас увидит.
Это было еще хуже, чем он ожидал.
Аманда с раздвинутыми ногами лежала на животе на кухонном столе. Ее глаза закатились, словно она была в трансе.
«Она не в себе, – подумал Риккардо, – или уже в коме, или напилась, как никогда».
Три голландца одновременно занимались Амандой и обращались с ней довольно бесцеремонно. Аманда была безвольной трясущейся горой мяса, которой пользовалась эта троица со спущенными штанами. Они обращались с ней, как с подстреленной дикой свиньей, – грубо, агрессивно и беспощадно.
Никто не заметил Риккардо, который ошарашенно стоял в дверях. Он пытался рассмотреть в этом существе, над которым совершалось надругательство, Аманду, свою жену, но это ему не удалось.
Она лежала апатично, беспомощно и не сопротивляясь. Казалось, она не переживет это групповое совокупление, и Риккардо удивился тому, что в этой ситуации у него появилась мысль, что, наверное, более подходящей смерти для Аманды и быть не может.
На какой-то короткий миг Риккардо задумался, не вмешаться ли ему, не разогнать ли эту банду, не наорать ли на них – может быть, достаточно было бы одного его появления, чтобы они испугались, – но потом оставил все как есть. Страх был сильнее. Страх перед тремя в стельку пьяными мужчинами, которые потеряли всякий стыд и контроль над собой.
Так же тихо, как открыл, он закрыл дверь и вернулся в свою комнату. Впервые в жизни он не знал, что делать. Он не мог плакать, но и злости не ощущал. Только отвращение и разочарование. И еще он чувствовал, что так больше жить не сможет.
Риккардо с детства не молился, но сейчас опустился на колени перед кроватью, сложил руки и умолял Деву Марию вытащить его из этого болота и навсегда стереть воспоминания о том, что случилось, из его памяти. Ему казалось, что он никогда не сможет больше смотреть в глаза Аманде.
На следующий день Аманда проснулась в двенадцать часов и в половине первого пришла в кухню. Как всегда, у нее были все симптомы похмелья, но в остальном она была совершенно спокойна.
– Buongiorno, – пробормотала она, увидев Риккардо, стоящего возле холодильника, где он искал салями себе на обед. – Как дела? Все в порядке? – спросила она без всякого интереса.
– Ничего. А у тебя? Как ты спала?
– Как убитая. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так.
– Сделай-ка мне кофе, Риккардо, у меня болит голова, и я постоянно бегаю в туалет.
Риккардо варил кофе и смотрел на нее. Она выглядела такой же заплывшей и разбитой, как всегда.
– Вы вчера вечером еще долго продолжали?
– Без понятия. Наверное. Я даже не помню, когда и как попала в постель. Да все равно.
Значит, у нее был провал в памяти. Так уже не раз бывало. Или же она просто так сказала. Он, похоже, никогда не узнает, помнит ли она, что было вчера ночью. Ее организм работал, но сознание отключилось полностью. Это было почти милостью.
Как для нее, так и для него.
– Ты много пьешь, Аманда. Слишком много. Если так пойдет и дальше, скоро ты весь ум пропьешь.
Аманда закатила глаза.
– Да-да. Бла-бла-бла… Кроме того, мальчики уже уезжают. Так что можешь успокоиться, с сегодняшнего дня я опять буду вести себя хорошо!
Она сказала это с иронией, словно стараясь разозлить его, и Риккардо подумал, относилось ли это только к употреблению спиртного.
Аманда вынула из нижнего ящика кухонного шкафа две шипучие таблетки аспирина, растворила их в воде и одним махом все выпила.
– Делай, что хочешь, – сказал Риккардо и выглянул в окно.
Еще никогда он не обращал внимания на то, как прекрасна и величественна Ла Пассерелла в снегу.
– Ты можешь объявить войну, а можешь оставить все так, как есть. Свадьба меня не волнует. Если она состоится, хорошо, если нет – тоже.
– А хоть что-то тебя вообще волнует? – напустилась на него Аманда.
– Мне хочется, чтобы солнце вставало, чтобы в доме был хлеб и чтобы ты наконец заткнулась! – ответил он и с удовлетворением увидел, как она оторопела и стала хватать ртом воздух.
Такой разъяренной Аманда не была уже давно. Риккардо был для нее лишь обузой, а если действительно возникали проблемы, то никакой помощи от него не жди. Значит, ей придется заняться этим в одиночку.
Два месяца спустя Йонатан сидел в самолете, летевшем в Берлин. Аманда не давала ему покоя. Каждое утро она начинала одну и ту же песню, пока Йонатан наконец не согласился сыграть свадьбу. Когда же Аманда узнала, что, однако, все будет не так быстро, как она себе представляла, поскольку Йонатан не был разведен, то завелась снова.
– Ну вот, все лучше и лучше! – злилась она и наезжала на Софию. – Ты связалась с женатым мужчиной? Это самое последнее дело! – Она тяжело падала на стул. – Я не хочу слышать, как люди в деревне чешут языками.
София не отвечала, но по утрам у нее были припухшие от слез глаза.
Йонатан почти каждый день звонил Яне.
– Я не понимаю, что за спешка! – раздраженно говорила она. – Ради бога, что там у тебя происходит?
– Мне неудобно объяснять это по телефону.
– Речь идет о другой женщине? Она что, беременна?
– Нет. Все иначе. Не так, как ты думаешь.
Яна презрительно фыркала в телефон.
– Твоя таинственность может свести с ума кого угодно.
– Пожалуйста, Яна, позвони доктору Бремеру и попроси, чтобы он помог как можно быстрее назначить дату развода в суде, мы же с тобой согласны по всем пунктам. А потом я приеду в Берлин.
Я на вздохнула.
– О'кей, я сделаю все, что могу. Когда назначат срок развода, я позвоню тебе.
И вот теперь Йонатан сидел в самолете и думал о том, что завтра, после заседания суда, окончательно покончит со своей старой жизнью. И эта мысль ему нравилась.
Позже, ближе к вечеру, он стоял перед домом, который больше не принадлежал ему, потому что Яна выплатила его стоимость, и удивлялся, что ничего не изменилось. Сад выглядел точно также, как и каждый год в марте. Деревья были еще голыми, как и в прошлом году, только яблоня осенью осталась необрезанной. Яна сгребла листья, подстригла живую изгородь и убрала садовую мебель в сарай. Все было в порядке. Дверь гаража была закрыта, но он мог бы открыть се с помощью пульта дистанционного управления, мог бы сесть в машину и поехать за покупками. Все могло бы стать таким же, как и раньше. Пара звонков по телефону – и он мог бы снова начать работать. И Яна простила бы ему все. В этом он был совершенно уверен.
Но затем пришло воспоминание об Италии. София стояла перед дверью, словно окаменев.
– Ты и вправду вернешься? – несколько раз спрашивала она.
Он снова и снова подтверждал это, клялся, целовал ее, но чувствовал, что она ему не верит. Ей казалось, что мать своими криками и упорным требованием немедленно жениться разрушила все. Аманда всегда все разрушала.
София не плакала и не махала рукой на прощание. Она стояла застыв, словно решила остаться там, где он, может быть, через несколько дней появится снова.
Он скучает по Софии, это было ясно.
В этот момент Яна открыла дверь дома.
– Заходи, – коротко сказала она. – Ты еще долго собираешься стоять на улице?
Йонатан поднялся по ступенькам и поцеловал Яну в щеку.
– Привет.
– Как прошел полет?
– Да ничего. Немножко болтало, а в остальном все о'кей.
В доме тоже ничего не изменилось, хотя Йонатану казалось, что он отсутствовал здесь не пять месяцев, а несколько лет.
– Я приготовила для тебя гостевую комнату, – сказала Яна, – можешь отнести туда свои вещи. Или тебе будет лучше в комнате Жизель?
Йонатан покачал головой.
– Нет, нет. Я останусь в гостевой. Все в порядке.
Он пошел наверх с маленьким чемоданом, который провез в самолете как ручную кладь.
Его зимняя куртка висела на вешалке. Недолго думая, Яна вытащила бумажник и открыла его. Она хотела знать, что случилось с Йонатаном, почему ему так срочно понадобилось разводиться, и втайне надеялась узнать хоть что-то о его жизни в Италии.
Снимок она увидела сразу же и сначала даже не особенно удивилась, что у него в бумажнике фотография дочери, но что-то ее смутило. Жизель была моложе, когда умерла. Яна присмотрелась повнимательнее и только сейчас, со второго взгляда, поняла, что это не Жизель, что это фотография какой-то незнакомой женщины, которая выглядела так, как, наверное, могла бы выглядеть сейчас Жизель.
Яну затрясло. Фотография чуть не выпала из рук, когда она перевернула ее, чтобы посмотреть, не написано ли что-нибудь на обратной стороне. Но там ничего не было.
Она быстро засунула фотографию назад в бумажник и положила его в карман куртки.
Через час они расположились в гостиной напротив друг друга. Яна на диване, на котором они по вечерам много раз сидели обнявшись, Йонатан в кресле. Невозможно было не встречаться взглядами, и оба испытывали от этого неловкость.
– Значит, вот как далеко все зашло… – начала Яна. – Завтра развод, и, честно говоря, Йонатан, у меня сердце разрывается оттого, что наша совместная жизнь должна закончиться.
– Я этого не знал, – сказал он тихо. – Я думал, ты обрадуешься тому, что избавишься от меня.
– Я тоже так думала после каждой ссоры, но в последние месяцы стала скучать по тебе. Я и сама этому удивлялась.
– По телефону у тебя был такой холодный голос, прямо ледяной. Ты всегда говорила очень коротко, и я постоянно боялся, что ты в любой момент можешь бросить трубку.
– Я знаю. Но и ты меня знаешь. Я никогда не умела разговаривать по телефону. Все, что ни говоришь, звучит как-то фальшиво. Я постоянно хотела сказать: «Пожалуйста, возвращайся назад, я люблю тебя, ты мне нужен», но у меня это не получалось. И от отчаяния я грубо разговаривала с тобой. Кроме того, я злилась, что ты вдруг взял и сбежал. Не сказав куда. Так не поступают.
– Вспоминая, как мы обращались друг с другом в последние годы, думаю, именно так я и должен был поступить.
– Как ты обращался со мной, но не я с тобой!
– Как хочешь. Значит, как я с тобой.
У Йонатана не было ни малейшего желания снова спорить о том, кто прав, а кто виноват. Это было уже все равно и неважно. Завтра все закончится, и Яна не будет играть в его жизни никакой роли.
– Вероятно, пять месяцев назад я оказался в ситуации, в которой мог вести себя только так и не иначе. Я не знаю. И, честно говоря, даже не хочу этого знать.
Яна принялась соскребать длинным ухоженным ногтем воображаемое пятно на своих брюках.
– Ты похудел, – сказала она, – и это тебе даже идет. Пожалуйста, расскажи, где и как ты живешь.
– Я снял в Тоскане маленькую и очень скромную квартиру. Все далеко не самое лучшее, зато там мне спокойно.
– Ты живешь один?
– Да. То есть семья, которая сдает мне квартиру, тоже живет там.
Яна помолчала немного и спросила:
– Кто эта женщина на фотографии в твоем бумажнике?
– Что? – Ноздри Йонатана раздулись от злости. – Ты обыскиваешь мои вещи?
– Черт возьми, да! А что мне остается делать? Мы были женаты почти двадцать пять лет, и вдруг я ничего о тебе не знаю. Даже то, что ты познакомился с другой женщиной. Это самое меньшее, что ты мог бы рассказать мне! Я же не просто твоя подруга, я хочу знать, что с тобой происходит!
– Я женюсь на женщине, которую ты видела на фотографии.
Яна оторопела.
– Ты с ума сошел!
– Вовсе нет.
Она все не могла прийти в себя.
– Она выглядит так же, как Жизель, – прошептала она наконец, и на ее глазах выступили слезы. – Ты женишься на дочери!
Йонатан молчал. Потом поднялся и уставился в окно.
– Йонатан, пожалуйста, поговори со мной!
– Я не знаю о чем.
– Любимый мой, ты болен! Ты уже не можешь в одиночку разобраться с собой. Останься здесь и обратись за помощью. Сходи к терапевту, и мы вместе начнем жизнь сначала. Все дело в смерти Жизель, иначе мы по-прежнему были бы счастливы. И я убеждена, что мы снова сможем понимать друг друга, когда ты преодолеешь свое горе. Пожалуйста, Йонатан, хотя бы попытайся!
Йонатан обернулся.
– Какое горе? – спросил он и улыбнулся.
Яна почувствовала, как ее обдало холодом.
«Я не могу достучаться до него, – подумала она, – он слишком далеко».
– Давай подождем с разводом, – робко сказала она, – давай еще раз все обдумаем.
Йонатан лишь улыбнулся.
– Я не вернусь назад. Никогда больше. Когда ты наконец это поймешь?
Яна сдалась. Она не знала, о чем еще говорить, и посмотрела на часы.
– Кладбище пока открыто. Давай в последний раз вместе сходим на ее могилу.
– Нет, – отрезал Йонатан, – мне нечего там делать.
Он вышел из комнаты, и Яна только сейчас обратила внимание, что за весь вечер она даже не предложила ему выпить.
На следующий день в девять часов сорок пять минут утра Яна и Йонатан Йессен развелись. Триста пятьдесят тысяч сиро Яна перевела на счет Йонатана в Италию.
У Йонатана был умиротворенный и радостный вид, когда они вышли из здания суда.
– Береги себя, балериночка, – сказал он и поцеловал ее в щеку. – Желаю тебе счастья.
Он повернулся и помахал рукой, подзывая такси, чтобы уехать в аэропорт.
В мае должна была состояться свадьба. Аманда запланировала устроить целый праздник. Теперь вместо двенадцати часов она вставала в десять, звонила по телефону и фиксировала все разговоры, потому что в обед, после первой бутылки вина, уже не могла сказать, пригласила ли она семьи Тонделли, Марини и Паскетти, заказала ли праздничную палатку, свадебный обед и ужин, а также музыкальную группу, которая должна была исполнять танцевальную музыку и итальянские шлягеры.
– Послушай, – сказала она пастору дону Лоренцо, – я хочу, чтобы это была необыкновенная свадьба, по-настоящему праздничная. Чтобы ты не повторял, как шарманка, то же, что и каждое воскресенье. Я хочу, чтобы мои дети не забыли эту мессу до конца своих дней. Как думаешь, ты сможешь это?
Дон Лоренцо страшно разозлился, но виду не подал.
– Как давно ты не была в церкви, дорогая моя? – спросил он. – Мне кажется, уже несколько лет. А посему ты не можешь судить о том, как я провожу мессы.
– Я была на крещении маленького Филиппо. Ты, наверное, помнишь, это сын Микеле и Анны Марии. И скажу тебе, я чуть не померла! Полтора часа показались мне пятью часами. Ты знаешь, каково человеку, которого одолевает смертная скука? Это ужасно, дон Лоренцо! Так что крещение Филиппо осталось у меня в памяти как настоящая пытка.
«Боже, – мысленно взмолился дон Лоренцо, – убери эту ужасную женщину из моего дома»!
– Я сожалею, – негромко сказал он, сложил руки и улыбнулся.
– И поэтому я здесь. Чтобы такого больше не было.
– А как ты себе это представляешь?
– Например, проповедь каким-то образом должна быть связана с моей дочерью и с моим зятем. Бедная София, ей многое пришлось пережить! Когда ей было девять лет, она тяжело перенесла корь и ослепла. Ты можешь себе представить, каково это – жить в вечной темноте и быть всегда одной? Ей уже двадцать девять, а у нее никогда не было друга. Но всемогущий Бог наконец послал ей любящего мужчину. Это чудо, дон Лоренцо, и ты мог бы об этом сказать. Возможно, тебе стоит поговорить с Софией.
– Это хорошая идея, Аманда, – ответил дон Лоренцо насмешливо. Невероятно: эта толстуха разговаривала с ним, как с глупым мальчишкой!
– Придумай что-нибудь. Что-то, что порадует слух, ведь речь идет о слепой. Значит, нужны не прекрасные одеяния, а прекрасные звуки.
– Я понимаю.
«Боже, для чего ты посылаешь мне такие тяжкие испытания?» – мысленно вопросил он.
– Нам нужна певица, нет, лучше хор, который грянул бы «Аллилуя»! И чтобы кто-нибудь заиграл на органе так, чтобы все загремело! А когда Риккардо поведет Софию в церковь, пусть звучит «Свадебный марш» Гайдна.
– Его написан Феликс Мендельсон Бартольди.
– Да мне по барабану! Ты знаешь, что я имею в виду. – Аманда разозлилась. – Пусть играет орган, чтобы аж стены содрогались! Я хочу видеть, как рыдают приглашенные на свадьбу гости. Еще до венчания! Ты меня понял?
Впервые в жизни дон Лоренцо испытал сильное желание отвесить человеку пощечину.
– Конечно. Я об этом подумаю.
– Хорошо. – Аманда встала. – Я не хочу мешать тебе молиться. Arrivederci, дон Лоренцо.
– Salve, – пробормотал он. – И благодарю тебя за визит.
Аманда с довольным видом кивнула и ушла. Дон Лоренцо был уверен, что Господь простит ему эту маленькую благодарственную ложь.
– Ну, Риккардо, – сказала Аманда однажды вечером, – я сейчас расскажу, чего будет стоить все это удовольствие. Сядь и глубоко дыши, чтобы тебя не хватил удар.
Риккардо сел. Ему, собственно, не хотелось обо всем этом даже слышать.
– Сильвия приготовит еду. Пять блюд. Я с ней уже договорилась. Она приведет с собой трех девочек, которые будут помогать ей и обслуживать гостей. Затем палатка на шестьдесят персон, столы и стулья, посуда, ножи и вилки на два дня. Музыканты и пастор. Одно только свадебное платье для невесты стоит семьсот пятьдесят евро, а еще кольца. Выпечка на поздний ужин, кофе или суп в полночь. И фейерверк. На свадебном путешествии сэкономим, потому что Йонатан этого не хочет. Но как бы там ни было, в сумме получается восемь тысяч евро.
– Аманда, на кой черт нам эти глупости? Нет у нас таких денег!
– Конечно, нет. Пока что нет. Но я уже поговорила с Дженнаро. Мы получим эти деньги. Так все делают. У кого нет денег, тот берет кредит!
– Я никогда в жизни не залезал в долги!
В душе Риккардо что-то сжалось, он чувствовал себя измученным и подавленным. Все это было абсолютно ненужным и бессмысленным. Влезать в долги ради одного-единственного дня, о котором Аманда точно уже не вспомнит даже на следующее утро. Почему им просто не поужинать вечером? Спокойно, уютно и без значительных расходов. Десять человек, не больше. Приятный вечер с хорошим вином, и все. Так нет же! Аманде хочется настоящего праздника, такого, которого никто не мог себе позволить и который разорит их. Уже десять лет Риккардо мечтал о собственном тракторе «Руспа», о гусеничном тракторе, на котором он мог бы расчищать склоны и террасы между виноградниками, поддерживать дорогу в порядке и корчевать лес. Такой подержанный трактор стоил шесть тысяч евро. Риккардо отказывался от него и ужимался, потому что не хотел влезать в долги. А сейчас Аманда собиралась вышвырнуть на ветер еще большую сумму ради одного-единственного вечера.
– Почему мы не можем отпраздновать в узком кругу, Аманда? Скромно, как это принято у нас и как обычно делается.
– Потому что это по-нищенски! – заорала Аманда. – Люди должны знать, что над Ла Пассереллой веет уже другой ветер! Закончились голодные годы! Наша дочь вышла замуж за горожанина из Германии, и мы теперь – большие люди. Никто уже не будет морщить нос, когда мы выйдем на базар. Я хочу, чтобы со мной все здоровались, Риккардо! И у них будут дети. Наша жизнь полностью изменится. Ла Пассерелла станет местом, о котором люди будут говорить с уважением, когда кто-нибудь будет спрашивать к нам дорогу.
Риккардо вздохнул. Такого идиотизма Аманда уже давно не выдавала.
– А почему тогда наш высокочтимый зять, у которого, как ты говоришь, карманы набиты деньгами, не может внести свою долю в свадьбу? Почему, черт побери, мы должны ta все платить?
– Потому что так положено, идиот ты! – рявкнула Аманма. – Потому что я не позволю обращаться со мной, как с нищенкой! Столетиями делом родителей невесты было организовать свадьбу, и мы тоже так сделаем! Чтобы люди не говорили, что мы не в состоянии выдать единственную дочь замуж! Я надеялась, что в тебе еще осталось чуть-чуть гордости, Риккардо Валентини!
Риккардо снова вздохнул. Он был сыт этой свадьбой по самое горло. Похоже, его жизнь, с таким трудом налаженная, рушится. С другой стороны, теперь уже все равно. Сейчас он мечтал только о покое, пусть даже в могиле.
Ну ее к черту, эту Аманду, вместе с ее гордостью и тщеславием!
В день свадьбы небо уже с утра было черным. Ветер дул так сильно, что со стола на террасе постоянно слетала скатерть, в воздухе кружились листья и ветки, а пустые горшки из-под цветов перекатывались по земле.
София стояла на холме перед домом, и человек, который не знал о ее слепоте, мог бы подумать, что она наслаждается мрачным пейзажем.
– Моя мать с ума сойдет! – сказала она с горечью. – Она целыми неделями готовилась, так радовалась этому дню – и на тебе, такая погода.
Йонатан собрал ее длинные волосы в пучок и принялся перебирать пряди, как делал с волосами Жизель.
– Подожди, может быть, все изменится. Ветер такой сильный, что разгонит тучи, и вечером небо снова будет чистым.
– Я надеюсь.
– Да, и вот еще что, София. Собери сегодня вечером волосы сзади, как сейчас. Тебе так чудесно! Пожалуйста, делай это как можно чаще, хорошо?
София кивнула и улыбнулась.
В этот момент из дома появилась Аманда.
– Madonna puttana! – орала она на бегу. – Вы посмотрите на эту хреновую погоду! Моя дочь единственный раз в жизни выходит замуж, и вот такое!
София ушла в дом. Ей было абсолютно все равно, какой будет погода вечером. Вся эта суета вокруг свадьбы только раздражала ее. Больше всего ей хотелось просто лежать в объятиях Йонатана и шептать: «Я всегда буду любить тебя. До конца своих дней». Но сегодня вокруг них будут десятки свидетелей этого таинства, и София этого боялась.
В пятнадцать часов началось торжественное свадебное богослужение. Маленькая часовня была битком набита людьми, и даже снаружи перед дверью стояли гости, пытаясь хотя бы краем глаза увидеть невесту и жениха.
Впервые за столько лет или даже десятилетий на Риккардо не было рубашки в клетку и рабочих штанов. Аманда настояла на том, чтобы специально к этому тожеству купить ему темный костюм. Поначалу он возражал, но все же скрепя сердце согласился и сейчас гордо вел Софию под руку к алтарю, где их уже ждал Йонатан. Орган играл свадебный марш.
Аманда сидела в первом ряду и демонстративно вытирала слезы.
На невесте было облегающее белое платье, на голове – веночек из белых цветов. София напоминала ангела – такой она была нежной, светящейся и какой-то не от мира сего.
Йонатан был так потрясен, что невольно опустился перед ней на колени. По церкви пробежал ропот. Софии стало неприятно, она взяла его за руку и подняла.
Он поцеловал ее в лоб, и они повернулись лицом к алтарю.
Органист был церковным музыкантом из Ареццо, и, похоже, дон Лоренцо наилучшим образом проинструктировал его насчет Аманды и ее пожеланий, потому что он играл так, словно от этого зависела его жизнь: громко, патетически и слишком много.
Дон Лоренцо тоже не ударил лицом в грязь и говорил так, как не говорил уже целую вечность. Он рассуждал о самом большом подарке, который человек может получить от Бога, а именно – встретить кого-то, с кем захочется разделить жизнь. Он говорил о чудесах, о судьбе и цитировал «Песнь Песней», не указывая, впрочем, что это цитаты и не ссылаясь на первоисточник.
– Если бы я мог говорить языком людей и ангелов, но не имел бы любви, я был бы просто звучащим гонгом. Просто дребезжащим колокольчиком, – вещал он, – и если бы я был пророком, если бы я знал все тайны, знал все откровения, имел бы силу веры и мог сдвигать горы, но у меня не было бы любви, то я был бы ничем.
– Браво, – пробормотала Аманда.
– И если бы я мог отдать все то, что имею, беднякам, и принести себя самого в жертву, и сжечь себя, но если бы у меня не было любви, это бы мне не помогло.
Аманда смачно зевнула. Глаза у нее закрылись, и она уснула.
– Любовь терпелива и добра. Она не знает зависти, не предается гордыне, она не демонстрирует себя напоказ, она тактична и не помнит зла, она радуется, когда побеждает правда, и она хранит веру и надежду в любой ситуации. Любовь никогда не умирает. Вера, надежда и любовь будут жить всегда, но величайшей среди них является любовь.
Само венчание прошло мирно и без неожиданностей. Сказанное Софией «Si» было таким тихим, что кроме Йонатана и дона Лоренцо его никто не услышал. Они надели друг другу кольца, поцеловались, расписались в свидетельстве о браке и стали мужем и женой.
– Как тебе понравилась проповедь, Риккардо? – спросила Аманда, когда они вышли из церкви. – Я не все уловила.
– Хорошо. Все хорошо, – односложно ответил Риккардо и подумал о том, что любовь терпелива и добра. Так сказал дон Лоренцо, и это ему понравилось.
Никогда еще в Ла Пассерелле не было такого грандиозного праздника. По крайней мере, София не могла припомнить ничего подобного.
Но это был не ее праздник, не самый прекрасный день в ее жизни – это была презентация Аманды. Аманда ела и пила больше всех. И говорила тоже громче всех. Она наслаждалась вниманием, выпавшим на ее долю, и гоняла прислугу, если замечала, что у кого-то из гостей опустел бокал.
София стояла одна, чуточку растерянная, между всеми этими людьми, беспрерывно улыбаясь и даже не зная, видит ли кто ее улыбку, беспомощно прислушиваясь к звукам, которые обрушились на нее, и даже обоняние ее подводило, потому что просто не справлялось с такой нагрузкой. Почти от каждого, кто подавал ей руку, обнимал ее, целовал, поздравлял, желал ей счастья, много детей и долгой жизни, пахло духами, туалетной водой, лосьоном после бритья, резким дезодорантом или едким дешевым мылом. Ко всем этим ароматам присоединялись кухонный чад, запах чеснока и базилика, жареной баранины и тушеного лука. Время от времени ветер, который с утра значительно ослабел, доносил сюда запах лаванды, пышно расцветшей на торцевой стороне дома.
Вдруг чья-то рука легла ей на плечо. Тяжелая и грубая. София уловила запах влажной земли и горелого дерева. Риккардо.
– Дитя мое, – сказал он тихо, – bambina, carissima, мне так не хочется отпускать тебя.
– Но я же остаюсь здесь, bappo, я никуда не ухожу!
– Нет. Ты теперь принадлежишь другому. Ты будешь спрашивать его совета, а не моего, будешь говорить с ним, а не со мной. – Его голос звучал глухо.
– Мы никогда много не говорили друг с другом.
– Нет, не говорили.
– Жаль.
– Да, мне очень жаль.
Они замолчали.
Риккардо вздохнул:
– Ты счастлива?
– Да, я счастлива.
– Ты его любишь?
– Конечно, я люблю его.
И снова возникла пауза.
– А ты? Ты тоже счастлив, bappo? Ты рад за меня?
Риккардо ответил не сразу. Он был рад, что София не может видеть, что его глаза влажно блестят.
– Я пытаюсь. Но точно не знаю.
– Почему? О чем ты думаешь?
– Он чужой для меня, bambina, и я не знаю, принесет ли он тебе счастье. Это просто ощущение, понимаешь? Но, может быть, сегодня вечером не стоит говорить об этом.
– Правда, лучше не надо.
Риккардо взял ее руку и нежно погладил. Потом еле слышно прошептал:
– Я желаю тебе всего самого лучшего, дитя мое.
У Софии сжалось сердце. Еще никогда Риккардо так не говорил с ней. Она только хотела обнять его крепко-крепко, чтобы он знал, как она любит его, но отец уже отошел и исчез среди гостей.
После ужина Йонатан взял Софию за руку.
– Пойдем! Пока мы не откроем танцевальный вечер, остальные не будут танцевать.
– Я не умею!
– Нет, умеешь. Доверься музыке и мне!
Она робко последовала за ним на террасу, которая была уже освобождена от столов и сейчас служила танцевальной площадкой.
Стало тихо, разговоры прекратились. Все наблюдали за женихом и невестой, которые собирались открыть вечер своим первым танцем.
Заиграла музыка, и солист группы высоким чистым голосом с большим чувством запел «When I need you» Лео Сойера.
София старалась не думать ни о чем, забыть о людях вокруг. Она почти лежала в объятиях Йонатана. Его движения были мягкими, но четкими, и она постепенно почувствовала такт и стала повторять медленные повороты. Она ощущала ритм, чувствовала себя уверенно в руках, которые несли ее в вальсе, и будто парила над землей.
Это был ее первый в жизни танец, самый прекрасный. И она восприняла это как знак того, что если она позволит Йонатану вести себя по жизни и будет полностью доверять ему, то с ней ничего не случится.
После последнего такта он развернул ее и крепко прижал к себе. Они стояли обнявшись, а гости аплодировали им.
Был час ночи, когда София и Йонатан наконец смогли уйти к себе.
Аманда спала под старым дубом в ржавом шезлонге с матерчатым, потрепанным и вылинявшим сиденьем. Его собирались выбросить еще два года назад, но до сих пор этого не сделали.
Риккардо нигде не было видно. Наверное, он еще несколько часов назад незаметно покинул праздник и ушел в свою комнату. Никто не жалел об его отсутствии.
Йонатан в этот вечер перезнакомился с половиной села и с облегчением понял, что он здесь желанный гость. К нему относились с уважением, а то, что он женился на слепой Софии, еще больше укрепило его авторитет.
И только сейчас, когда они открыли дверь в свои апартаменты, до Йонатана дошло, что в этот вечер он практически не заботился о Софии. Его невеста была той, с кем он общался меньше всего, и ему стало стыдно.
В комнате он не стал включать свет, а зажег пару свечей.
– Прости меня, пожалуйста, – тихо сказал он, – у меня было так мало времени для тебя.
– Да, мне так тебя не хватало!
– Извини, но все хотели поговорить со мной, познакомиться, узнать, собираюсь ли я остаться здесь, на какие средства мы будем жить… Люди ужасно любопытны, но это тоже можно понять.
– И что? Что ты им сказал?
– Я сказал, что останусь. Я не хочу возвращаться в Германию. Никогда. Но как все будет здесь, я еще не знаю. У меня есть немного денег, София. Мы должны будем подумать вместе. Может быть, кое-что перестроить, чтобы стало больше места для жилья. А потом, возможно, придется переделать capanna, чтобы сдавать ее постояльцам. И мы будем жить на эти деньги – ты, твои родители и я.
София поцеловала его. Жизнь вдруг показалась ей такой простой. Этот мужчина как-то сразу сумел взять на себя все заботы и решить все проблемы.
Йонатан взял ее руку и покрутил кольцо на ее пальце.
– Я буду тебя любить, уважать и почитать, буду хранить тебе верность и буду всегда с тобой, в болезни и здравии, ныне и все дни до конца нашей жизни.
– Voglio amarti, rispettarti e onorarti, saro fedele e sempre di te, in salute e malattia, ora e tutti і giorni fino alia fine della nostra vita, – ответила София на своем родном языке.
Портрет в мерцании свечей казался расплывчатым, дрожащая тень упала на лицо Жизель. У Йонатана возникло ощущение, что она улыбается.
София, прижавшаяся к его плечу, чувствовала себя счастливой и легкой.
Она медленно расстегнула молнию на своем белом свадебном платье, и оно соскользнуло с ее плеч. Потом сняла белье и оставила его на полу. Обнаженная София стояла перед Йонатаном и улыбалась.
– Иди сюда, – сказала она и протянула ему руки.
Еще никогда он так ясно не осознавал, как она прекрасна. Все было хорошо, все было все равно, этой ночью она будет принадлежать ему!
Он тоже разделся, прижал ее к себе, и она почувствовала, как сильно он ее желает.
Он хотел поднять ее на руки и отнести в постель, когда услышал тот голос в первый раз.
«ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЭТОГО СДЕЛАТЬ, – прошептала она. – НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО, ПАПА!»
Он застыл. Это однозначно был ее голос.
«Где ты, Жизель?» – подумал он и посмотрел на портрет».
«Я С ТОБОЙ».
София выскользнула из его объятий, подошла к кровати и легла на нее.
– Пожалуйста, иди сюда! – повторила она.
«ТЫ ХОЧЕШЬ ПЕРЕСПАТЬ СО СВОЕЙ ДОЧЕРЬЮ!»
Он направился к кровати.
«Я ЗАПРЕЩАЮ ТЕБЕ ЭТО!»
Йонатан проигнорировал голос и закрыл глаза.
София чувствовала себя самой прекрасной женщиной на свете. Его руки, казалось, были везде и сразу. Они касались ее, электризовали каждый сантиметр ее тела, проникали туда, где не бывал еще никто. Это было как пожар и доводило ее просто до сумасшествия. Благодаря Йонатану она узнавала себя. Она рвалась ему навстречу, желая достичь полноты счастья, и одновременно надеялась, что это никогда не закончится.
Происходящее было так незнакомо для нее, так непривычно, и она наслаждалась всем в полной мере. Казалось, она коснулась двери в рай, которая теперь постоянно будет для нее открыта. Йонатан всегда будет с ней! Начиналась совершенно новая жизнь, и София была вне себя от счастья.
Ее ногти царапали кожу Йонатана, ее ноги обхватили его. Она не хотела больше никогда его отпускать!
«ТОЛЬКО ПОСМЕЙ!»
Голос звучал пронзительно, и Йонатану не удалось проигнорировать его.
Он сделал ошибку и открыл глаза. Ее взгляд поразил его, как стрела.
И все закончилось.
Йонатан почувствовал, как София разочарованно сжалась в комочек, и потерял над собой контроль. Он спрыгнул с постели и бросился в кухню за ножом, который был таким острым, что мог разрезать лист бумаги в воздухе.
– Что ты делаешь? – испуганно прошептала София, услышав, что он роется в столе.
Йонатан не ответил. Он разъярился настолько, что готов был взорваться. Он чувствовал, как пульсирует в голове кровь. Казалось, его череп вот-вот лопнет.
Словно в трансе, как безумный, он схватил нож и выколол глаза на портрете.