13
В северной части обширной территории музея Гетти располагался административный корпус, где теперь сидели Чель и ее адвокат. По противоположную от них сторону стола расположились старшие члены совета музея, его главный смотритель и агент Иммиграционно-таможенной службы. На каждом из этих людей был защитный козырек для глаз в соответствии с новейшей рекомендацией ЦКЗ, а на столе были разложены копии официального заявления Чель, в котором она описывала события последних трех дней.
Дана Маклин — глава одного из крупнейших инвестиционных фондов в стране и председатель попечительского совета — откинулась на спинку кресла и объявила:
— Доктор Ману, мы вынуждены издать приказ о вашем временном отстранении от работы без сохранения содержания для проведения более детального расследования. Вам придется приостановить любой род деятельности, связанный с делами музея, до принятия окончательного решения.
— А что будет с моими людьми?
— Они перейдут в подчинение смотрителя, но если выяснится, что кто-то из них был вовлечен в противозаконные действия, он тоже попадет под следствие.
— Доктор Ману, — преувеличенно бодро подал голос один из членов совета, — вы утверждаете, что доктор Чакон не был в курсе того, чем вы занимались, но почему же тогда он присутствовал здесь в ночь на 10 декабря?
Чель покосилась на своего юриста Эрин Биллингс. Та кивком показала, что ей лучше ответить на вопрос, и Чель заговорила, стараясь держаться как можно спокойнее:
— Я не посвящала Роландо в суть того, чем занималась. Просто попросила прийти и ответить на несколько вопросов, связанных с реставрацией древних документов. Кодекса он даже не видел.
Учитывая откровенность и полноту сделанных ею ранее признаний, у собравшихся не было оснований не верить ей. Это была первая и единственная ложь в ее жизни, о которой она нисколько не сожалела.
— Вы должны также понимать, что мы внимательнейшим образом изучим ваш послужной список в поисках возможных профессиональных проступков в прошлом, — вмешался в разговор агент ИТС Грейсон Кискер.
— Она будет иметь это в виду, — ответила за Чель ее адвокат.
— Что станется с кодексом? — спросила Чель.
— Его вернут в Гватемалу, — сказала Маклин.
— Но поскольку противозаконная сделка была совершена на территории США, обвинения против вас будут выдвинуты нами, — пояснил Кискер.
Даже после того как ей позвонили из ЦКЗ и сообщили, что прионов в ее анализе крови не обнаружено, Чель едва ли испытала хоть какое-то облегчение. Последние дни стали для нее непереносимой мешаниной из чувств вины, растерянности и страха, какой она никогда не знала прежде. Как нетрудно было предвидеть, для нее все закончится позорным увольнением с работы, что автоматически повлечет за собой потерю места преподавателя в Калифорнийском университете.
Но после всего, что ей довелось увидеть, это уже не волновало ее так сильно, как могло бы в противном случае.
Чель и Биллингс встали из-за стола. Чель мысленно готовилась к тому, что ей сейчас придется пойти и упаковать вещи со своего рабочего места, чтобы забрать домой. Забрать навсегда.
Но потом зазвонил сотовый телефон Кискера. Он долго слушал кого-то, и постепенно на его лице стало появляться новое и несколько странное выражение.
— Да, — кивнул он. — Я как раз сейчас с ней. — После чего медленно протянул трубку Чель и сказал почти робко: — С вами хочет поговорить мой босс.
Послеполуденное солнце било Чель в глаза, пока она спускалась по аллее сада музея Гетти в густые цветочные заросли, расположенные в самой нижней точке его территории у подножия комплекса зданий. Многие посетители заявляли, что вид на раскинувшийся по склону горы музей гораздо интереснее, чем сама по себе его коллекция произведений искусства, но для Чель любимейшим из уголков была эта часть сада. И теперь, оказавшись в окружении розовых и красных бугенвиллей, она протянула руку, сорвала бумажный на ощупь цветок и стала машинально растирать его между пальцами, одновременно слушая по телефону слова доктора Стэнтона.
— Пока в Гватемале не обнаружено ни одного случая заболевания, — рассказывал он. — Но если нам удастся указать им более точное место, откуда прибыл в США Волси, нам, вероятно, позволят послать туда группу исследователей.
После краткого разговора с директором ИТС Чель было велено связаться со Стэнтоном для получения дальнейших инструкций. С огромным облегчением она узнала, что он тоже не инфицирован. По версии Стэнтона, они оба носили очки, и скорее всего именно самые простые очки защитили их от попадания прионов, пробормотал он скороговоркой, словно все это не имело никакого значения, и перешел к более важным вопросам.
— Сосредоточьтесь и скажите, что вам известно о возможном месте расположения храма?
— Он должен находиться где-то на южном взгорье, — ответила Чель. Она снова протянула руку, сорвала со стебля цветок розовой бугенвиллеи и бросила в протекавший рядом ручей. При этом ее саму поразила небрежная грубость такого жеста.
— Насколько велик этот район? — спросил Стэнтон.
— Несколько тысяч квадратных миль. Но если болезнь уже распространилась сюда, какая нам теперь разница, где она зародилась?
— Это подобно раку, — объяснил Стэнтон. — Даже если опухоль успела дать метастазы, ее все равно необходимо удалить, чтобы предотвратить их разрастание. Нам необходимо выяснить, что это такое и как началось, чтобы у нас появился шанс справиться с заболеванием.
— Текст рукописи должен содержать подсказку, — сказала Чель. — Мы можем натолкнуться в ней на глиф, обозначающий известное нам место или хотя бы дающий его приблизительное географическое описание. Но для этого необходимо завершить реконструкцию кодекса.
— Сколько времени вам потребуется?
— Первые страницы в плохом состоянии, но последующие сохранились еще хуже. К тому же мы сталкиваемся с чисто лингвистическими проблемами. Неизвестные глифы и странные их сочетания, но мы делаем все возможное, чтобы расшифровать их.
Чель опустилась на металлическую скамью, покрытую то ли росой, то ли брызгами воды из автоматических поливальных установок. Брюки тут же намокли, но ей было все равно.
— Я вот чего не пойму, — сказала она. — Почему вы доверяете мне кодекс после того, как я обманула вас?
— А я и не доверяю, — ответил он. — Просто когда ИТС опросила экспертов, кто быстрее всех в состоянии определить происхождение книги, они в один голос назвали вас.
Менее чем через час Чель уже ехала по шоссе 405 в сторону Калвер-Сити. Ей совершенно не хотелось оказаться в этом городе после всего, что случилось в прошлом, но сейчас у нее не было выбора. Пока расследование против нее было приостановлено, а важнейший документ для познания истории майя оставили в ее лаборатории для продолжения работы над ним. И потому, какие бы чувства ни вызывал у нее Виктор Граннинг, ей следовало все отринуть, чтобы выполнить поставленную задачу и помочь медикам. Она не могла позволить личной неприязни помешать этому.
Музей Юрского периода на Венецианском бульваре представлял собой одно из самых странных мест в Калифорнии. А быть может, и во всем мире. Чель уже посещала его однажды и, после того как сориентировалась в лабиринте и полумраке его коридоров и залов, расслабилась и позволила себе насладиться будоражащими воображение экспонатами. Здесь были скульптуры, помещавшиеся в игольное ушко, галерея, посвященная собакам, которых русские запускали в космос в 1950-х, и целая выставка различного рода головоломок.
Миновав заведение, торговавшее на бульваре гамбургерами, Чель узнала невзрачное с виду темно-серое здание и нашла место для парковки у тротуара напротив обманчиво узкого фасада, видимого снаружи. В прошлый раз она была здесь со своим бывшим возлюбленным. Патрика совершенно потрясла коллекция писем, адресованных обсерватории Маунт-Уилсон, по поводу существования внеземных цивилизаций. Он говорил, что эти странные послания служат ему хорошим напоминанием, что есть способы смотреть на небо не только в окуляр телескопа. Они читали их вместе в затемненном зале, и голос Патрика звучал прямо над ее ухом. Одно из писем тогда заинтриговало и саму Чель. Некая дама рассказывала о том, что испытала, попав на другую планету, в памяти Чель прочно засела строчка: «Я увидела там множество лун, незнакомых звезд и черных дыр в пространстве…»
Подойдя к двери МТЮ, Чель нажала на кнопку, под которой висела табличка: «Просьба звонить только один раз». Дверь мгновенно распахнулась, и перед ней возникла фигура седовласого мужчины лет шестидесяти в черном вязаном жакете и мятых брюках цвета хаки. Чель познакомилась с Эндрю Фишером — эксцентричным управляющим музея — в тот же первый визит сюда. Даже пластиковый козырек поперек лица не мог спрятать доброты и ума, которыми светились его глаза.
— С возвращением, доктор Ману. Добро пожаловать! — произнес он.
Так он ее запомнил?
— Спасибо. Мне нужен доктор Граннинг. Он сейчас здесь?
— Да, — ответил Фишер, впуская ее внутрь. — В последнее время я изучал технику совершенствования памяти по Эббингхаузу. Очень полезная штука. Ну-ка попробуем. Вы работаете у Гетти, слишком серьезны, и до добра это не доведет, а еще чересчур много курите…
— Все это вам, конечно же, рассказал обо мне Виктор.
— Разумеется. А еще он считает вас умнейшей из знакомых ему женщин.
— У него почти нет знакомых женщин.
Фишер посмотрел на нее, чуть прищурившись.
— Он в задней части здания. Работает над новым экспонатом. Увлекательнейшее занятие!
Тесная прихожая музея пропахла скипидаром и освещалась темно-красными и черными лампами. Попав сюда после яркого дневного света, посетитель сначала оказывался полностью дезориентированным. Вдоль стен тянулись книжные полки с трудами либо малоизвестных, либо вообще никогда не существовавших авторов: в частности, трактат некоего Зоннанбенда, несколько выпусков издававшегося иллюзионистом Рики Джеем «Журнала аномалий» и странный фолиант эпохи Возрождения, называвшийся «Hypnerotomachia Poliphili». Чель сразу поняла, что в музее тщательно пытались стереть грань между фактом и вымыслом. И было довольно забавно каждый раз пытаться понять, какие из экспонатов реальны. Но все же Чель испытывала двойственные чувства в этом месте, где тебе пытались морочить голову и отрицали принципы элементарной логики. Не говоря уже о том, что некоторые экспонаты, выставленные здесь ее бывшим наставником, вызывали у нее ощутимый дискомфорт.
Фишер провел ее лабиринтом коридоров и залов, где из хриплых динамиков доносилась какофония из криков животных и человеческих голосов. Перед некоторыми экспонатами Чель невольно замирала. В установленном на постаменте стеклянном ящике красовалась диорама, демонстрировавшая жизненный цикл муравья-вонючки. Фигурка покойного папы Иоанна Павла II таилась в игольном ушке, видимая только при помощи мощной увеличительной линзы.
Еще поворот коридора, и они оказались в небольшой комнате, где в витрине были выставлены работы немецкого ученого XVII века Афанасия Кирхера, а с потолка свисал прикрепленный к колесу колокол, издававший при вращении жутковатый звон. В рамках висели черно-белые рисунки работы Кирхера, изображавшие такие несхожие между собой объекты, как цветок подсолнуха почему-то с пробкой посередине, Великая Китайская стена и Вавилонская башня.
— Это был последний ученый-энциклопедист, — отозвался Фишер о Кирхере. — Он первым расшифровал египетские иероглифы. Изобрел мегафон. Обнаружил червей в крови жертв чумы.
Фишер прикоснулся к своему козырьку.
— И это тоже. Вы, например, знали, что именно он первым предложил людям надевать маски, чтобы уберечься от болезней?
Фишер покачал головой:
— Конечно же, нет. В наше время одержимости узкой специализацией каждый занимает все более и более маленькую нишу, и никому не под силу взглянуть на мир во всем его разнообразии. Какой позор! Откуда сегодня взяться истинному гению, если у него неизбежно остается так мало пищи для ума?
— Похоже, только гению под силу ответить на ваш вопрос, мистер Фишер, — осторожно сказала Чель.
Он только горестно улыбнулся и повел ее дальше все более темными коридорами. Наконец они добрались до самых задворков музея — в единственный ярко освещенный зал, где стояли экспонаты в разной степени готовности. Но Фишер жестом пригласил Чель пройти в еще одну узкую дверь, ведущую в самую последнюю комнату музея.
— На тебя сегодня большой спрос, — сказал Фишер, когда они очутились внутри.
Чель удивилась, обнаружив, что Виктор не один. В квадратном помещении мастерской рядом с ним стоял другой белый мужчина, который был гораздо выше его ростом. В мастерской повсюду валялись разного рода инструменты, стояли стеклянные панели, незавершенные полки и витрины, сколоченные, но еще не покрашенные подставки.
— Вот так сюрприз! — воскликнул Виктор, перешагивая через нагромождение досок на полу. — Неужели ко мне явилась моя любимая туземка? Не считая ее матушки, разумеется.
Пока бывший учитель приближался, Чель успела рассмотреть его. Когда-то он считался очень красивым мужчиной, и даже под козырьком был заметен яркий блеск его голубых глаз, взгляд которых ничуть не помутнел и в 75 лет. На нем была красная рубашка поло с короткими рукавами, заправленная в защитного цвета брюки, — своего рода униформа, которую он носил еще во времена работы в университете. Но вот свою седую бороду он теперь начисто сбрил.
— Привет, — сказала Чель.
— Спасибо, Эндрю. — Виктор взглянул на своего управляющего, который, не вымолвив больше ни слова, тут же удалился.
В глазах Виктора читалось плохо скрытое волнение, когда он снова посмотрел на гостью. Она тоже ощутила его и знала, что так будет всегда.
— Чель, — сказал Виктор, — позволь представить тебе мистера Колтона Шеттера! Колтон, это Чель Ману, один из ведущих мировых экспертов по древним рукописям, которая, можешь поверить мне на слово, всему научилась у меня.
У Шеттера были русые волосы, достигавшие плеч, а лицо его заросло многодневной и не слишком опрятной щетиной, росшей вниз от кромки козырька, но зато на нем была белоснежная сорочка, галстук, черные джинсы и до блеска начищенные ботинки. Все это вместе создавало неожиданно привлекательное впечатление.
— Рада знакомству, — приветствовала его Чель.
— Какова ваша специализация, доктор Ману? — спросил Шеттер. У него был низкий голос с чуть заметным южным выговором. Флорида, определила Чель.
— Эпиграфия, — ответила она. — Вам знакома эта наука?
— Можно сказать, приходилось сталкиваться.
— Так вы и познакомились с Виктором?
С виду он был ростом под метр девяносто пять.
— Я десять лет работал в Петене, — сказал Шеттер.
— И чем же занимались?
Он бросил быстрый взгляд на Виктора, прежде чем ответил:
— Обучал гватемальскую армию.
Подобные слова резанули бы слух любому туземцу майя. Вся его привлекательность в глазах Чель мгновенно испарилась.
— Обучали чему? — спросила она.
— В основном тактике боя в городских условиях и противодействию терроризму.
— Вы, часом, не из ЦРУ?
— Никак нет, мэм, не имел чести. Обычный армейский рейнджер, которому поручили показать гватемальцам, как улучшить боеготовность.
Знать, что правительство США оказывает помощь властям Гватемалы, было для Чель невыносимо. В 1950-х именно ЦРУ содействовало свержению законно избранного правительства и установлению в стране марионеточной диктатуры. Многие аборигены считали потом Вашингтон ответственным и за развязывание гражданской войны, жертвой которой пал отец Чель.
— На самом деле Колтон — большой друг майя.
— В отпусках я всегда предпочитал жить в Чайуле и Небайе вместе с деревенскими, — закивал Шеттер. — Поразительный народ! Они показали мне руины Тикаля, где я и познакомился с Виктором.
— Но теперь вы живете в Лос-Анджелесе?
— Почти что. У меня уютный маленький коттедж в горах Вердуго.
Чель не раз ходила в походы по горным тропам Вердуго, но всегда считала те места заповедником.
— Разве там живут люди? — спросила она.
— Да, но лишь немногие счастливцы, — ответил Шеттер. — Кстати, там все очень напоминает гватемальское взгорье. О, я с вами заболтался. Мне пора домой.
Он повернулся к Виктору, указал пальцем на козырек для глаз и сказал:
— Постарайся не снимать его, пожалуйста.
— Спасибо, что навестил, Колтон!
— Что ему от тебя надо? — спросила Чель, когда они остались вдвоем.
Виктор пожал плечами:
— Просто у Колтона накопился огромный опыт выживания в опасных ситуациях. И он объезжает друзей, чтобы убедиться, надежно ли они защищены в эти тревожные времена.
— И он чертовски прав. Все крайне серьезно.
Чель исподволь изучала Виктора, стараясь понять его душевное состояние. Но не различала признаков напряжения или болезненности.
— Да, я знаю, — сказал Виктор. — Итак… как там Патрик? Надеюсь, у него все в порядке?
— Мы с ним расстались.
— Как грустно! — отозвался на это Виктор. — Мне этот твой парень нравился. Теперь, как я подозреваю, мне уже не успеть стать крестным для твоих детишек.
Признаки прежней привязанности к ней Виктора помимо воли были ей приятны даже после всего, что встало между ними.
— Посвяти свою следующую книгу преимуществам односторонности в мышлении, — отделалась она отговоркой.
Виктор улыбнулся:
— Хорошо, оставим эту тему. — Он жестом пригласил ее следовать за собой. — Я рад, что ты приехала. Смогу наконец показать тебе свой новейший экспонат.
Они вернулись через несколько залов в полумрак музея — туда, где был выставлен экспонат. Он еще не был завершен, но его заднюю стеклянную стенку ярко подсветили, и Чель осторожно пошла на этот свет.
Внутри витрины расположились статуи четырех мужчин высотой примерно два фута каждая, выполненных из различных материалов, тесно связанных с историей майя: первая из куриных костей, вторая из глины, третья из дерева, а последняя — из кукурузных зерен. Согласно принятому среди майя мифу о сотворении мира, боги предприняли три неудачных попытки создать человека. Первая человеческая раса произошла от зверей, но эти люди не умели говорить. Вторую вылепили из глины, но она не могла передвигаться, а третья раса — деревянная — оказалась не способна вести календарь и запомнить имена своих создателей, чтобы молиться им. Только с четвертой попытки, создав человека из кукурузы, боги остались довольны, и так началась история четвертого цикла мировой истории.
Однако изучая сейчас экспонат, Чель отметила про себя нечто, что показалось ей самым интересным и важным. Об экспонате и новом образе мыслей Виктора многое говорил тот факт, что он не сделал даже попытки представить, как будет выглядеть человек пятого цикла. И это внушало Чель некоторый оптимизм.
— Итак… — помедлив, спросил ее бывший наставник, — чем обязан столь большому удовольствию?
У Чель нередко возникало ощущение, что жизнь Виктора Граннинга стала отражением истории цивилизации, изучению которой она посвятила свою карьеру: подъем, расцвет, упадок. Еще до того как он закончил обучение в Гарварде, им были сделаны несколько выдающихся открытий в синтаксисе и грамматике письменности древних майя. Первые же его книги получили широкое признание среди ученых, а потом стали популярными и среди обывателей, когда о нем написала «Нью-Йорк таймс», назвав «величайшим знатоком тайн таинственной цивилизации». Покорив таким образом «Лигу плюща», Виктор перебрался на Запад, где занял пост руководителя кафедры истории древних майя в Калифорнийском университете, способствовав началу научной деятельности целой группы талантливых молодых исследователей.
В их числе была и Чель. Когда она выбрала специализацию, Виктор стал ее куратором. И уже на первом курсе Чель умела расшифровывать тексты быстрее, чем кто-либо другой на кафедре. Виктор передал ей все свои обширные познания о предмете. Вскоре она стала для него не просто одной из способных студенток. Чель и ее мать часто проводили каникулы вместе с Виктором и его женой Роуз в их загородном домике в окрестностях Чевиот-Хиллз. Именно Виктору Чель позвонила в первую очередь, когда получила место преподавателя в университете и была приглашена на работу в музей Гетти. За пятнадцать лет знакомства он был для нее постоянным источником вдохновения, занимательным собеседником, но в последнее время чаще огорчал до глубины души.
Эпоха заката для личности Виктора началась в 2008 году, когда врачи обнаружили у Роуз рак желудка. Проводя каждую свободную минуту у ее постели, он начал искать ответы на неразрешимые вопросы. Жизни без Роуз он себе не мыслил и стал одержим идеями иудаизма, чего не случалось никогда прежде: с ежедневными посещениями синагоги, пристрастием к кошерной пище, соблюдением шабата и ношением ермолки. Но год спустя Роуз не стало, и он обрушил свой гнев на религию, придя к убеждению, что никакого Бога не существует, иначе он не допустил бы тех страданий, через которые прошла покойная жена. Если существовала какая-то Высшая сила, это было нечто совершенно иное.
Именно за девять месяцев траура по Роуз Виктор превратился в теоретика идеи 21 декабря 2012 года. Студенты перешептывались в коридорах о по меньшей мере странных рассуждениях по поводу значения конца цикла Долгого отсчета времени, в которые он все чаще пускался во время лекций. Поначалу он даже сумел увлечь этим некоторых из своих учеников, но и они вскоре потеряли интерес, когда он начал пользоваться весьма сомнительными источниками и более чем спорными трактовками верований древних майя. Вскоре лингвистику как тему лекций полностью вытеснили его теории о конце «тринадцатого цикла» и о том, как в итоге человечество вступит в новую эру — период более примитивного и аскетического существования. Некоторые студенты стали осторожно намекать Чель, что Виктор ведет себя в университете несколько эксцентрично, но даже она не сразу поняла, насколько далеко в своих странностях он успел зайти.
Вскоре его лекции окончательно превратились в проповеди о том, что рак — это порождение фабричной переработки продуктов питания, в чем он видел подтверждение насущной необходимости для людей вернуться к первоначальным формам жизни. Им овладел панический страх перед любыми технологиями, и он даже перестал переписываться со студентами по электронной почте и разговаривать по сотовому телефону, заставляя учеников по любому поводу приходить к себе в кабинет. Он убеждал их перестать пользоваться Интернетом и водить автомобили, расписывая им перспективу конца цикла Долгого отсчета и возникновения того, что «декабристы» называли синхронностью, — то есть осознания тесной взаимосвязи всего сущего во Вселенной, которое приведет к духовному ренессансу. Чель пыталась отвлечь его разговорами на другие темы, но теперь каждая их беседа быстро сводилась к изложению его абсурдных идей. И она обнаружила, что совершенно не видит путей к исправлению ситуации.
Затем, когда Виктора разрекламировали как главного докладчика на крупнейшей в стране конференции по надвигающейся «Новой эре», а прессе стала известна его высокая должность в Калифорнийском университете, администрации пришлось вынести ему строгое предупреждение. Но в июне 2010 года, когда летний зной, как обычно, окутал дымкой университетский городок, Виктор позвонил Чель и попросил прийти к нему в офис. Там он передал ей из рук в руки машинописную копию труда, над которым в глубокой тайне работал многие месяцы. Заглавными буквами на титульной странице было выведено название: «2012. Волна Времени».
Чель пробежала глазами введение:
«Мы живем в эпоху беспрецедентного и бурного развития технологий. Мы научились превращать стволовые клетки в любые необходимые нам ткани, а наши новейшие вакцины и лекарства, вероятно, позволят недавно родившимся детям прожить дольше ста лет. Но при этом мы также переживаем время, когда некий безликий для нас оператор может в любую минуту дать ракетный залп, а секреты производства ядерного оружия постепенно становятся известны самым жестоким тиранам в мире. Уже создан сверхчеловеческий интеллект, который скоро полностью выйдет из-под нашего контроля. Именно компьютерные расчеты ускорили наступление глобального финансового кризиса. Мы разрушаем экосистему планеты, все масштабнее используя ископаемое топливо, а невидимые глазу канцерогены тем временем уничтожают нас самих.
Еще в конце 1970-х годов философ Теренс Маккенна предложил построить график важнейших научных и технологических открытий с начала зафиксированной письменными источниками истории человечества: изобретение печатного станка; мысль Галилея о том, что именно Солнце находится в центре нашей планетарной системы; повсеместное внедрение электричества; открытие ДНК; изобретение атомной бомбы; компьютеров; возникновение Интернета. Маккенна обнаружил, что скорость введения инноваций в последние годы невероятно возросла, и рассчитал точную дату, когда линия развития прогресса на графике станет вертикальной. Он полагал, что в этот день — названный им «Нулевой Волной Времени» — технологический прогресс станет явлением самодостаточным, а мы потеряем над ним всякий контроль и не сможем даже предсказывать, какая судьба будет ожидать цивилизацию в ближайшем будущем.
И этот день наступит 21 декабря 2012 года, в день окончания «тринадцатого цикла» из пяти тысяч лет Долгого отсчета времени по календарю майя, которые предсказали дату, когда Земля претерпит гигантскую трансформацию и четвертая человеческая раса будет сметена. Нам пока неизвестно, что будет собой представлять пятая раса землян. Но беспорядки, свидетелями которых мы становимся по всему миру, доказывают, что глобальная трансформация неизбежна. И за то время, что осталось у нас до 21-го числа двенадцатого месяца, нам следует основательно подготовиться к грядущим переменам».
— Ты не можешь опубликовать такое, — сразу сказала ему Чель.
— Я уже показал свой труд нескольким людям, которые восприняли его с глубоким пониманием, — возразил он.
— Кому, кучке «декабристов»?
Виктор сдержал приступ злости.
— Нет. Это очень умные люди, Чель. Некоторые из них — доктора наук, которые сами написали немало книг.
Чель могла себе представить, каким героем стал Виктор для сообщества верующих в апокалипсис 2012 года, особенно после того, как начал подводить псевдонаучную базу под их прежде столь безосновательные утверждения. Со времени, когда он узнал о страшном диагнозе жены, Виктор не сделал в науке ничего серьезного, и этот «труд» был для него шансом снова прославиться на весь мир.
Однако как бы ни превозносили его единомышленники, когда он опубликовал «Волну Времени» за свой счет, книгу повсеместно высмеяли, причем не стала исключением та же «Нью-Йорк таймс», поместившая на этот раз ядовитый по тону фельетон. Но еще хуже все обстояло с авторитетными учеными. Никто в академической среде не воспринимал больше Виктора всерьез. На его имя перестали приходить субсидии от спонсоров, его тихо выставили из университета, и он даже потерял жилье — дом для него оплачивали из университетских фондов.
Чель, разумеется, не могла бросить в беде человека, который ей так много дал. Она разрешила ему поселиться у себя в Вествуде и предоставила работу исследователя в музее Гетти, но лишь при условии, что он не будет смущать сотрудников музея разговорами о луддитах, декабре 2012 года или нападками на современные технологии. Сдерживая данное ей слово, он получал свободный доступ в библиотеку, и ему выплачивали небольшую стипендию, дававшую возможность снова встать на ноги.
Без малого год Виктор исправно проводил дни, помогая в расшифровке любых попадавших в музей текстов, а вечерами, как правило, смотрел по телевизору передачи канала «История». Кто-то даже застал его однажды за музейным компьютером. Постепенно Виктор скопил достаточную сумму, чтобы снять квартиру, а после того как в начале 2012 года посетил своих внуков, его сын прислал Чель электронное письмо с благодарностью за то, что она помогла отцу снова стать прежним.
А затем, уже в июле, когда Виктор должен был прилежно заниматься реставрацией экспоната, найденного в руинах постклассического периода, он вместо этого стащил у Чель удостоверение преподавателя, проник по нему в университетскую библиотеку и был пойман охраной при попытке вынести несколько редких фолиантов, каждый из которых имел отношение к календарю майя и Долгому отсчету. Доверие Чель оказалось окончательно подорвано, и она уведомила Виктора, что ему следует найти себе другую работу. Так он и оказался в музее Юрского периода. С тех пор они разговаривали крайне редко, да и разговоры не очень-то ладились. И тем не менее в глубине души Чель не оставляла надежды, что когда-нибудь после 22 декабря все придет в норму и они смогут попытаться выстроить отношения заново.
Вот только теперь она уже не могла дожидаться этого момента.
— Мне необходима твоя помощь, — сказала она, отводя взгляд от экспоната и зная, что эта фраза доставит ему удовольствие.
— У меня, конечно, есть сомнения, что я тебе так уж нужен, — сказал Виктор, — но для тебя я готов на все.
— Возникли проблемы с синтаксисом, — Чель потянулась к своей сумке, — и решить их нужно как можно скорее.
Глубоко вздохнув, она извлекла из сумки свой «ноутбук».
— Только что был обнаружен новый кодекс, — произнесла она отчасти гордо, отчасти нерешительно. — Он относится к классическому периоду.
Ее бывший наставник рассмеялся:
— Ты, должно быть, думаешь, что я страдаю старческим слабоумием.
— Неужели я бы приехала сюда, если бы все обстояло не так серьезно?
Чель вывела изображения первых страниц рукописи на дисплей компьютера. В одно мгновение выражение лица Виктора изменилось. Он принадлежал к числу тех немногих людей во всем мире, кто с одного взгляда мог оценить значение подобной находки. Он замер в восхищении и не сводил глаз с монитора, пока Чель рассказывала ему обо всем, что произошло.
— Власти Гватемалы об этом не знают, — закончила она, — и мы не можем никого и близко подпустить к этому сокровищу. Вот почему я должна знать, что могу снова доверять тебе.
После паузы Виктор поднял на нее взгляд:
— Можешь, Чель. Поверь, можешь.
Чуть позже в тот же день они стояли по одну сторону рабочего стола в музейной лаборатории Чель. Виктор был откровенно потрясен великолепием изображений богов, новыми глифами, которых он не встречал прежде, и старыми, но в новых сочетаниях, а главное — необычным обилием материала. Чель вспомнила, что ей захотелось показать кодекс именно Виктору практически в ту же минуту, когда она впервые увидела его, хотя и сейчас ей доставляло неимоверное удовольствие взглянуть на книгу как бы впервые, но уже его глазами.
С чутьем, свойственным ему одному, Виктор сразу же выделил именно то, ради чего она снова пригласила его в музей Гетти: пару глифов «отец-сын», которую они с Роландо не могли расшифровать, как ни бились.
— Я тоже никогда не видел, чтобы их спаривали подобным образом, — сказал Виктор, — а число употреблений этой пары как подлежащего или дополнения просто беспрецедентно.
Они вместе попытались разобрать тот абзац, в котором пара была использована впервые:
«Отец и его сын не благородЕн по рождению, и потому ЕГО познания о том, как боги управляют нами, невелики, и многое из того, что боги нашептали бы в уши истинного Властителя, отец и его сын не слышИт».
— Гораздо чаще это встречается как подлежащее, — задумчиво произнес Виктор, — а потому нам надо сосредоточить внимание на существительных, которые повторяются вновь и вновь.
— Правильно, — кивнула Чель. — Я специально просмотрела все прежние кодексы и выделила наиболее употребительные подлежащие. Таких я насчитала шесть: маис, вода, загробный мир, боги, время и Властитель.
— Но из них всех, — заметил Виктор, — по смыслу подходят только боги или Властитель.
— На самых первых страницах десятки раз упоминаются засуха и благородные люди, ожидающие, чтобы божества ниспослали воду, — заметила Чель.
— Но тогда значение боги не имеет смысла. Если иметь в виду, что отец и сын ожидают, чтобы боги дали им дождь. Боги не могут ждать, чтобы другие боги послали на землю дождь. Этого могут ждать только люди.
— Я пробовала трактовку Властитель, но тоже получается бессмыслица. Отец и ребенок мужского пола. Чит унен. Быть может, речь идет об указании на правящую семью. Вероятно, отец здесь используется метафорически для обозначения Правителя, у которого есть сын, наследующий власть.
— Встречаются пары глифов, где муж и жена обозначают правящую семью — Властителя и Властительницу, — сказал Виктор.
— Но если мы посчитаем, что пара «отец-сын» означает правящую династию, — Чель снова попыталась поменять слова местами, — тогда предложение должно читаться так: «Отец и его сын не благородНЫ по рождению». Разве такое могло быть?
У Виктора вдруг загорелись глаза.
— Разобрать синтаксис майя — это в первую очередь понять контекст, верно?
— Конечно, но…
— У них любое существительное сопровождается дополнением, — уже не слушал никого Виктор. — Каждая дата приведена в связи с одним из богов, каждый Властитель в связи с самой яркой особенностью его правления. К примеру, мы никогда не называли правителя Тикаля К’авииля просто Властителем К’авиилем. Мы имели в виду игрока в мяч и сам мяч одновременно. Человека и его духовное животное. Одно слово не живет без другого. Они сливаются в одно целое.
— И обозначают одно понятие, а не два, — завершила его мысль Чель.
Виктор принялся мерить лабораторию шагами.
— Точно. Что, если эти глифы следует трактовать так же? Что, если писец имеет в виду не отца и сына, а одного человека, наделенного качествами обоих?
Только сейчас до Чель начало доходить, к чему он клонит.
— Ты хочешь сказать, что писец говорит здесь о себе как о человеке, в котором живет дух его отца?
— Как по-английски мы часто говорим о том, насколько похожи на своих родителей. Я — вылитая мать. Или в нашем случае — вылитый отец, надо полагать. Да, он имеет в виду самого себя.
— То есть эта пара означает обыкновенное местоимение «я», — в изумлении поняла Чель.
— Мне тоже никогда прежде не доводилось сталкиваться с подобным употреблением глифов, — продолжал Виктор, — но мне встречались грамматические конструкции, где подчеркивалась связь знатного человека с богом.
— В то время как здесь подчеркивается связь с отцом.
«Я не благороден по рождению, и потому мои познания о том, как боги управляют нами, невелики, и многое из того, что боги нашептали бы в уши истинного Властителя, я не слышу», — заново прочитал абзац Виктор.
У Чель слегка закружилась голова. Все остальные кодексы были написаны от третьего лица, и рассказчик в них никогда не являлся непосредственным свидетелем или участником описываемых им событий.
Эта рукопись разительно отличалась от известных ранее.
Повествование от первого лица станет уникальным документом. И невозможно сейчас предсказать, как много удастся почерпнуть из него. Он может стать мостом, переброшенным через тысячелетия, и посвятить ее народ в мельчайшие подробности жизни далеких предков.
— Что ж, — произнес Виктор, доставая из кармана авторучку, словно это была шпага, — думается, пора нам узнать, стоит ли эта вещь всех тех бед, которые она принесла с собой.