Елизавета Сергеевна подошла к запертой двери в кабинет, за которой укрылись ее муж и сын, прислушалась, затем постучала.

— Мужчины, отоприте! — громко сказала она. — Чем это вы там занимаетесь? Водку трескаете?

— Иди, иди, Лиза! — откликнулся Петр Давидович. — У нас серьезный мужской разговор. Без женщин. Не мешай!

Супруга недоуменно пожала плечами. Впервые за все годы совместного проживания муж позволил себе говорить с ней в такой неуважительной форме. «Неужели взялся наконец за воспитание Кости? — подумала она. — Интересно, чему он может его научить? Сам ничего не умеет». Она ушла в другую комнату смотреть телевизор. Там как раз показывали про взрыв кафе в Израиле. Елизавета Сергеевна выключила телек и призадумалась, глядя в окно. Здесь вид был более привычный: мусорные ящики и копошащиеся в них бомжи. Она задернула штору и, уставившись на стену, стала изучать узоры на обоях.

Между тем Петр Давидович продолжал свою «лекцию».

— Ты должен знать, сынок, что есть не только антисемиты, но и филосемиты — это те, кто фанатически верят в еврейскую исключительность и превосходство над всеми другими нациями, а они, может быть, еще и пострашнее будут. Они одно талдычат: «Перед нами все вокруг кругом виноваты». В Израиле тебе непременно придется с ними столкнуться. Ты — еврей всего на четверть. В глазах филосемитов это неисправимый изъян. Таких, как ты, там даже хоронят за пределами кладбища.

— Но медицинские операции делают? — спросил сын.

— Делают, — кивнул отец.

— А это самое главное.

— Конечно. Но перед тобой все равно встанет выбор: или быть «неполноценным евреем», или обычным русским. С небольшой особинкой, но не больше, чем у потомков татар, мордвы или остзейских немцев. Жуковский был наполовину турком, в Суворове текла армянская кровь, Пушкин имел предков эфиопов. Это все неважно, если ты умен и талантлив. Нет «еврейских генов», плохих или хороших, есть лишь национализм с той и другой стороны. Русские евреи в Израиле по-прежнему едят гречневую кашу, пьют водку и поют русские песни, даже украдкой почитывают «Лимонку» и газету «Завтра». Между прочим, самые крупные поэты еврейского происхождения — Гейне, Тувим, Пастернак и Мандельштам — крестились и «евреями» себя не считали. А Троцкий? Он крайне негативно относился к евреям и любил русских. Он с восторгом писал в своих мемуарах, что простые солдаты считали его русским, а Ленина — евреем. То же самое и Свердлов, выросший в русской среде. Конечно, в мире немало антисемитов, и даже среди великих людей, — Вольтер, Кант, Гоголь, Достоевский, Блок, Честертон. Но тот же Достоевский сказал, что русский человек — это всечеловек, он всех любит, потому что во всех — образ Божий.

— К чему ты мне все это говоришь, папа? — задал вопрос Константин. — Прежде я от тебя таких речей не слышал. Я даже не знал, что ты так глубоко копаешь в этой теме.

— Потому что меня это всегда занимало, — ответил Петр Давидович. — Потому что в России «еврейский вопрос» — один из ключевых, главных. Здесь завязаны и политика, и экономика, и культура. Три главных кита любой нации. Перед самым крушением Российская империя случайно наткнулась на спящую еврейскую общину Польши, растормошила, постаралась оживить, а евреи проснулись и рванули империю эту завоевывать. Они форсировали революцию, перебили всю русскую элиту и заняли командные посты в стране. В 37-м году Сталин оттеснил евреев от власти и вновь русифицировал власть. Тогда, через несколько десятков лет, евреи разочаровались и в России, и в коммунизме, стали уезжать в Израиль или Америку. Но в 1991 году они со своими союзниками вновь пришли к власти и опять вытеснили русскую элиту на обочину. Так будет продолжаться еще очень долго. Это и есть почти неразрешимый «еврейский вопрос». Чтобы было еще понятнее, приведу пример. Потомственный князь Пожарский жил в роскошной квартире на Арбате. В1919 году она перешла в руки наркома Натанзона. Князя, разумеется, расстреляли. В1937 году расстреляли уже Натанзона, и квартира досталась члену ЦК Петрову. А в 1992 году в нее вселился олигарх Абрамович. Вот так происходит круговорот воды в природе. Кому перепадет эта квартира через какой-то промежуток времени, через пять, десять, сорок лет? Ответ ясен. Иванову.

— Что же, вечное противостояние, борьба? — спросил Костя.

Елизавета Сергеевна опять заколотила в дверь.

— Немедленно отоприте! — прокричала она.

— Лиза, не лезь! — отозвался муж. Затем продолжил: — Выход тут, на мой взгляд, есть. Например, олигарх Абрамович женит сына на внучке князя Пожарского, а дочь выдаст замуж за Петрова и сыграет свадьбу в храме Вознесения у Никитских ворот. Так произойдет слияние. А теперь отпирай дверь, пойдем есть украинский борщ с галушками.

— Я бы предпочел еврейскую фаршированную щуку, — произнес Костя. — Надо же привыкать к тому, что буду вкушать в земле обетованной.

— Твоя обетованная земля — Россия, — поправил его отец.

Елизавета Сергеевна поджидала их на кухне с половником в руке, раздумывая, пустить ли его в ход сразу или немного подождать? У нее имелись свои методы разрешения злополучного «еврейского вопроса»…

Психотерапевтом Леонид Максимович был уже достаточно известным и даже модным. На прием к нему записывались за несколько недель вперед. Его кабинет посещали бизнесмены, артисты, писатели, политики, богатые дамочки и просто бандиты, у которых тоже имелись «свои проблемы», например муки совести после очередных заказных отстрелов. Медицинский центр, где работал Леонид Максимович, был предприятием акционерным, свою долю имел здесь и фармакологический магнат Мамлюков. И он также пользовался услугами опытного психотерапевта. Сегодня он приехал на полчаса раньше оговоренного срока и вынужден был нетерпеливо ожидать в приемной. В кабинете врача в это время сидел другой пузатый клиент, вытирая платком пот со лба.

— Понимаете, — жалобно говорил он, — иногда мне кажется, что я просто схожу с ума — мне всюду мерещатся одни женщины — то тут, то там, то в ванной, то под кроватью, а то и за окном, а живу я на четырнадцатом этаже. Сижу в Думе — и там вокруг одни женщины, в бородах, с усами. Выступает Жириновский — женщина! Зюганов — баба! Явлинский — дамочка! Немцов — курсистка! Селезнев — Слизка! Я так больше не выдержу.

— Во сне тоже? — мягко спросил Леонид Максимович.

— Это уж непременно, просто кошмар какой-то… Сплошные эротические сны, в цвете, с полифоническим звучанием и с Николь Кидман в главной роли. Или с еще какой-нибудь фифочкой. Бесконечный сериал.

— Жене об этом вы не рассказываете?

— Разумеется, нет! Она тотчас же растрезвонит об этом по всему свету. Пойдут слухи, сплетни, меня сочтут за сексуального маньяка — и все! Прощай, избиратели. Впрочем, мы с ней вообще скоро разведемся. Я, доктор, влюбился тут в одну красотку… И тоже не знаю, как мне быть дальше? Потому что женюсь снова, а все равно буду о миллионах женщин думать. О миллиардах. Всех хочу поиметь. Вот вы сидите передо мной, а мне мерещится женщина-блондинка.

— Гм-м! — произнес Леонид Максимович, невольно отодвинувшись подальше. — Вам, господин Каргополов, необходимо пройти курс лечения. Я выпишу вам лекарства и постарайтесь съездить куда-нибудь к морю, отдохнуть.

— И Риту с собой взять? Или без нее?

— Это ваша жена?

— Нет, та красотка, в которую я втюрился. Жена — Света.

— Возьмите обеих, — принял соломоново решение Леонид Максимович. — Поселите их в разных отелях. Так вы частично облегчите проблему и семейной жизни, и сексуальной. Как говорят мудрецы, природа столь тонко связала концы с концами, что одно неразличимо переходит в другое; любовница становится женой, а жена — любовницей.

— Гениально! — с восхищением сказал Каргополов. — Я бы записал, да все равно забуду. Кроме того, на любой бумаге, даже на проекте закона о бюджете, вижу лишь голых баб.

«И эти люди управляют государством! — с горечью подумал Леонид Максимович, прощаясь с клиентом. — Но погоди, мы тебя растрясем как следует!»

Мамлюкову надоело ждать в приемной, и он шагнул к двери, несмотря на протестующий жест секретарши. Но дверь сама открылась, а на пороге возник Каргополов. Депутат и магнат были завязаны на общих делишках и давно знали друг друга, но оба смутились. Кому охота признаться в том, что он ходит к психотерапевту? Первым очухался Мамлюков.

— Привет, Каргополов! — сказал он. — А я тут по делу. Хочу акций подкупить. А ну-ка, поговорим в коридоре, — магнат душевно приобнял политика за плечи и повел к выходу.

Там они остановились, и Вячеслав Миронович прошептал:

— Закон о легких наркотиках пройдет в Думе?

— Я делаю все, что в моих силах, — так же шепотом ответил Вадим Арсеньевич. — Это должно решиться на осенней сессии.

— Учти, обратно хода нет. Все средства я вложил в новый препарат. Зимой он уже должен продаваться во всех московских и российских аптеках. Рекламу запускаем на днях. По всем телепрограммам.

— Понимаю. Я тоже не сижу без дела. Обзваниваю и встречаюсь со своими коллегами каждый день. Говорю, что этот препарат — даже не столько легкий наркотик, сколько, напротив, лечебное средство от наркотической зависимости. А как в Минздраве?

— Там я все уладил. Разрешение на изготовление и продажу уже выдано. В некоторых аптеках уже приторговывают. Пока в виде эксперимента. Но эффект есть. Люди берут мой методон от кашля, простуды и астмы, а привыкают к нему за два дня. И уже не могут без него обходиться.

Мамлюков радостно потер руками. Каргополов посмотрел на него с некоторой завистью. Он представил себе, какие грандиозные барыши ожидают магната.

— Не бойся, ты тоже в накладе не останешься, — понимающе кивнул Вячеслав Миронович. — Главное сейчас — пробить этот чертов закон. Чтобы было, как в Голландии. Ежели нет — я банкрот. Но и тебе тоже крышка.

— Не волнуйся! — похлопал его по плечу Каргополов. И, засмеявшись, добавил: — Посадим матушку-Россию на иглу, посадим!

Распрощавшись, они разошлись в разные стороны. Каргополов поехал искать Риту, которая неожиданно куда-то запропала и уже целую неделю от нее не было ни слуху ни духу, а Мамлюков вальяжно прошествовал в кабинет Леонида Максимовича.

— Доктор, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Люди все больше и больше представляются мне какими-то мелкими насекомыми, то мошками, то гусеницами, а то и червячками на рыболовном крючке. Вот и вы видитесь мне неким майским жуком с крылышками. И я все сильнее и сильнее, мучительно жажду власти над всем этим человеческим муравейником… Может быть, мне стоит попринимать какое-то другое лекарство? Или я схожу с ума?

— У вас в роду были случаи психических расстройств? — мягко спросил Леонид Максимович.

— Нет.

«Будут, — подумал психотерапевт, скрывая за улыбкой брезгливый взгляд. — Тебя, жирная гадина, мы тоже растрясем, как грушу».

После возвращения из больницы, ни с кем не разговаривая, Ольга заперлась в своей комнате и больше не хотела выходить. Наталья Викторовна не тревожила ее, чувствуя, что ей лучше побыть одной. Ходила на цыпочках по квартире и сама переживала. Бабушка ушла молиться в церковь. Попробовала то же самое проделать и Наташа, стоя перед домашней иконой Святого Николая Угодника, но… получилось не слишком-то складно. Она выросла атеисткой, канонических молитв не знала, а из своих собственных слов сложилось нечто такое: «Не знаю, что и сказать, но сделай, родной праведник, чтобы прошла болезнь у Антона, а Ольга отправилась в страну иудейскую, где Христа распяли… ну… ради спасения сына… помоги!»

Зазвонил телефон, будто ее слова были кем-то услышаны, а сейчас должен был последовать и ответ. Наталья Викторовна поспешно сняла трубку. Незнакомый мужской голос спросил Ольгу.

— Нету ее, — разочарованно ответила она. — И не будет… Не до вас всех ей сейчас! Как — где — где? В Караганде! Есть такой городок в Израиле. Вот туда и уехала. Хорошо, передам, если встречу.

Она повесила трубку, взглянула на притихшего Вольдемара, который пытался разгадывать кроссворд. Он покусывал карандаш и молчал.

— Какой-то Ренат звонил, — сказала Наталья Викторовна в недоумении. — Что за Ренат? Ольга мне никогда о нем не говорила. Яблоки ранет знаю, Ренат… Ну, ты-то чего молчишь?

— Ты же ни о чем не спрашиваешь, — ответил путевой обходчик.

— Придумай опять что-нибудь! Я вся на нервах.

— Надо куда-нибудь сходить, развеяться. Из стрессовых состояний лучше всего выводит музыка или живопись. Успокаивает.

— И откуда ты такой умный?

— Скажу откуда, — усмехнулся Вольдемар. — Вот идет поезд, в нем едут пассажиры на юг. Едут отдыхать. С собой берут лишь веселые мысли, а все серьезные выбрасывают в окно. Зачем тащить с собой лишний груз? Конечно, едут ведь загорать и купаться, пить сухое вино и флиртовать с такими же отдыхающими. А я иду по шпалам и подбираю. Все просто.

— Ну… ты даешь! — только и нашлась что ответить Наташа.

— Я тут в газете вычитал, что в галерее Гельманда открылась выставка одного народного примитивиста, — продолжил путевой обходчик, подбирающий мысли. — Некто Жаков. Старику 82 года, а он лишь недавно начал всерьез рисовать и сразу же прогремел. На него народ валит. Пойдем сходим? И Ольгу возьмем.

— Это мысль хорошая, сейчас ее позову.

Но Ольга еще раньше открыла дверь и стояла, прислушиваясь.

— Мама, кто звонил? — спросила Ольга.

— Ренат какой-то, — ответила Наталья Викторовна. — Ты сама просила ни к кому тебя не подзывать.

— Но это было вчера, а не сегодня! — почти прокричала дочь. — Ну что ты опять наделала? Он был мне очень, очень, очень нужен! Может быть, это был мой последний шанс…

Ольга готова была заплакать от огорчения.

— Я же не знала, — попыталась оправдаться мать. — Ну, перезвонит еще. Эка печаль! Давай лучше в картинную галерею сходим? Вот, Вольдемар предлагает. Пошли, доченька…

— Ладно, — равнодушно ответила та, взяв себя в руки.

Каргополов разыскивал Риту по всему городу. В редакциях глянцевых журналов, в любимом ею солярии, в ресторанах, где они часто бывали, в фотостудии. Нигде ее не оказалось, и никто не знал, где она сейчас пребывает. Словно сквозь землю провалилась. А Рита в это время лежала в постели с Костей — в его снятой квартире — и безуспешно пыталась растормошить своего любимого, который был как-то непонятно холоден и молчалив.

— Ну ты просто совсем сегодня какой-то осколок айсберга, — обиженно сказала она, прекращая свои попытки. — Бревно в лесу и то выглядит живее.

— Извини, — произнес он сумрачно. — Ты же знаешь почему? Я все время думаю об операции.

— Значит, решил все-таки ехать в Израиль?

— Это необходимо.

— А я как же?

— Рита, вот сделаем там все дела, вернусь обратно, и мы вновь будем вместе.

— А вернешься ли?

Костя поцеловал ее и улыбнулся. Потом вновь нахмурился. Видимо, сердечная боль никак не отпускала его.

— Я все понимаю, — сказала Рита. — Ты меня тоже прости, тебе сейчас, конечно, не до меня. Я часто бываю вздорной идиоткой, но когда речь идет о спасении ребенка, то… я на твоей стороне. Поезжай. Ты ведь ее не любишь?

— Кого? — спросил Костя.

— Ольгу.

— Нет. Но мне кажется, что я очень сильно стал любить сына. Черт! А ведь он даже не знает еще — кто его отец? А это я, я!

Костя вскочил с кровати, стал бегать по комнате. Сгреб со стола учебники и швырнул их на пол. Пнул ногой стул. Запустил пепельницей в стенку.

— Так почему же ты ему не скажешь? — спокойно произнесла Рита. — Это ведь так просто. И угомонись, пожалуйста.

— Просто, но не легко, — отозвался Костя, вновь прыгнув в кровать и тотчас «угомонившись». — Мне, если честно тебе сказать, очень стыдно перед малышом. Я не могу вот так просто взять и выпалить: я твой папа!

— А мне кажется, подобные вещи только и нужно «выпаливать». Как из пушки, чтобы оглушить.

— Он и так оглушен болезнью. Нет, надо подождать, пока он выздоровеет. Так ты меня отпускаешь?

— В Израиль? Да. Но не далее.

— Куда уж дальше! А сама чем будешь тут заниматься?

— Найду чем, — уклончиво ответила Рита. — Опять пойду сниматься для глянцевых журналов.

— А к этому… как его… Каргополову? Не переедешь на жительство?

— Если только ты не слишком долго засидишься в Иерусалиме. Полгода ждать обещаю.

— Всего-то? Пенелопа своего Одиссея лет двадцать ждала.

— Пойми, мне тоже надо свою жизнь как-то устраивать. Я не Пенелопа, полотно ткать не стану.

Рита отвернулась к стене. Константин опять соскочил с кровати. Был он то почти мертвым от неподвижности, то живее всех живых, как ртуть или господин Ульянов-Ленин.

— Собирайся! — сказал он, и сам начал быстро напяливать одежду, не попадая ногой в штанину.

— Зачем? Куда? — опешила она. — Что ты опять выдумал?

— Не выдумал, а обещал одному знакомому старику прийти на его выставку. Сегодня последний день. Я его от смерти спас. Еще успеем до закрытия.

— А поехали! — весело откликнулась Рита.