Когда солнце поднялось над лесом, начала клевать настоящая форель, а не мелочь, которую Харви с досадой, однако же бережно снимал с крючка и швырял обратно в реку. Уже трижды после особенно удачных забросов, когда хитроумная мормышка ложилась на быстрину, в самую струю, играющую солнечными бликами, тонкое деликатное удилище вздрагивало и сгибалось дугой. И Харви, вздрагивая вместе с удилищем, чувствовал, осязал — попалась настоящая рыба! Две форели фунта по два, а одна по меньшей мере три! Несомненная удача.

Делая очередной заброс, Харви досадливо поморщился. Какой-то дурак, нарушая первозданную тишину и разрушая чарующее таинство рыбалки, орал во всю глотку. Голос был резкий, квакающий, противный, скорее всего, обладатель его был в стельку пьян или взбодрил себя спозаранку хитом — хорошей дозой наркотика. Разве нормальный человек будет так вопить на платном рыболовном участке реки? И разве хорошая форель польстится на мормышку под такой аккомпанемент? Сердито выбирая леску из воды, Харви вдруг насторожился: ему почудилось, что этот пьяница или наркоман выкрикивает его собственное имя. Несколькими секундами позже Харви понял, что так оно и есть и что это не просто вопли ненормального человека, а объявление, которое кто-то делал, пользуясь мегафоном.

— Рэй Харви! — кощунственно грохотал и квакал мегафон, слова падали в струящееся золото реки, как тяжелые камни. — Рэй Харви! Подойдите сюда по срочному делу! Повторяю. Рэй Харви!

Не так-то просто было определить место, откуда доносился этот громоподобный голос, казалось, он рушился на струящуюся реку и просыпающуюся землю прямо с безоблачного неба. Но, обежав глазами оба берега, Харви заметил в сотне шагов от себя ниже по течению рослого «МР», его белую каску золотили лучи утреннего солнца.

— Рэй Харви! — квакал мегафон. — Вас просят подойти по срочному делу!

— Понял! Иду! — крикнул Харви, торопливо сматывая удочку.

«МР» обернулся в его сторону. Харви помахал ему рукой. Полицейский сделал ответный жест и опустил мегафон, висевший у него на ремешке через плечо подобно фотоаппарату.

Наступила тишина, которая теперь показалась Рэю особенно глубокой, а поэтому и тревожной.

Направляясь к полицейскому, Харви испытывал и досаду и тревогу. Чувство досады было естественным — какой рыбак не рассердится, если его священное занятие прерывают в самый разгар клева! А тревога объяснялась куда более прозаическими и весомыми причинами. Несколько дней тому назад ему позвонил Хилари Линклейтор по прозвищу Хобо и попросил навестить его.

— Серьезное дело, Рэй, не для телефона. Я бы сам приехал к тебе, да не могу. — Хрипловатый голос Хобо звучал устало. — Нездоровится.

— Сердце?

— Оно самое.

— А лечитесь опять «Блади-мэри»?

— Ты вещаешь, как оракул, Рэй. Почему бы параллельно с сыском тебе не заняться предсказанием судеб?

Не отвечая на эту реплику, Харви спросил:

— Когда удобнее к вам подъехать?

— Когда хочешь. Я целый день на диване.

— О’кей.

Харви и Линклейтора связывали сложные взаимоотношения. Собственно, нынешний Линклейтор по прозвищу Хобо был осведомителем Харви. Вообще, у Рэя Харви было множество самых различных осведомителей. Свою идею открытия частной сыскной конторы, которая размещалась бы в округе Колумбия и обслуживала главным образом и по преимуществу пентагоновских офицеров, Харви вынашивал много лет. Не отличаясь гениальностью и не имея достаточно глубокого образования, Харви тем не менее был далеко не дураком, а кроме того, обладал огромным опытом сыскной работы, который он приобрел в полиции, а отчасти и во время последующей службы в десантных войсках. Он хорошо понимал: чтобы стать не просто сыщиком, а заметным процветающим детективом, нужен какой-то конек, какая-то палочка-выручалочка в работе. Ориентация на пентагоновскую среду была одним из результатов этих размышлений. Но одной специфики ориентации для успеха было мало. Харви не поленился прочитать кучу детективной литературы, благо это было далеко не самым скучным занятием на свете. Литература подтвердила, что светлая голова и обостренная наблюдательность — Харви считал, что минимум этих качеств у него имеется, — не являются достаточными критериями успеха. Нужно что-то еще! Например, у Шерлока Холмса эти качества дополнялись обширнейшими энциклопедическими познаниями, которые сделали бы честь крупному ученому; комиссар Мегрэ ничего не стоил бы без глубокой любви ко всем людям и великолепного знания моря житейского. Увы, в арсенале Харви не было ни того, ни другого, по крайней мере, в тех количествах, которые необходимы для успеха и процветания. Палочкой-выручалочкой Харви стала развитая система осведомителей. Содержать ее было трудно и накладно, из-за подобного рода расходов Харви всегда испытывал определенный дефицит в наличных средствах. Работать с осведомителями было увлекательно, но смертельно опасно, это была не просто работа, а искусство, сродни искусству эквилибриста, жонглирующего зажженными факелами под самым куполом цирка на туго натянутой проволоке. Но зато система осведомителей стала могучим орудием, которое иной раз приводило к успеху в таких ситуациях, перед которыми определенно спасовали бы и Патер Браун, и Шерлок Холмс, и комиссар Мегрэ, не говоря уже о фатоватом Эркюле Пуаро. Харви гордился своей системой, любил, холил и охранял ее с той заботливостью, с которой относятся к чистокровному скакуну-рекордисту.

Осведомители Харви были платными и бесплатными, сознательными, отлично знавшими, что они делают, и бессознательными, у которых Харви черпал нужные сведения в дружеских беседах и профессиональных разговорах, вовсе не пытаясь выставить собеседников в роли своих агентов, а наоборот, самым тщательным образом маскируя это щекотливое обстоятельство. Среди платных осведомителей были такие, которые получали твердую недельную зарплату, и работавшие сдельно — их гонорар зависел от ценности и оперативности поставляемой информации. Далеко не все осведомители получали плату долларами. Некоторые поставляли сведения в благодарность за то что в свое время Харви оказал им услугу, и в надежде на то что его услуги еще понадобятся в будущем. Другие не отказывали Рэю Харви в его просьбах, потому что рыльце у них было в пушку, а проклятый частный детектив, — это им было доподлинно известно, — слишком много знал и ссориться с ним было неразумно; такие люди, например, были в отряде военной полиции Пентагона. Конечно, недруги Харви, к которым относились все лица, поставлявшие ему информацию нехотя, под давлением, а равно и все его контрклиенты, которым он когда-то насолил, работая в пользу других, не задумываясь и с удовольствием растоптали бы, уничтожили его физически, юридически или морально, в зависимости от своих возможностей. Но на страже Харви стояли другие люди и организации, которым он был позарез нужен! Ведь помимо всего прочего, пользуясь услугами этой сети осведомителей, Харви и сам, хотел он этого или не хотел, становился весьма ценным осведомителем заинтересованных лиц. И эти лица бдительно охраняли и самого Харви и благополучие его сыскной конторы.

В системе осведомителей Харви Хобо занимал совершенно особое положение. Оно определялось тем простым обстоятельством, что именно у Хилари Линклейтора Харви в свое время купил сыскную контору вместе с системой осведомителей, которая в те времена была заметно меньше нынешней, но производила внушительное впечатление качеством своих кадров. Линклейтор ушел от сыскного дела не потому, что оскудел его интеллект или иссякло искусство, тончайшее искусство проникновения в чужие дела и мысли. Он попросту спился. «Я наглотался слишком много помоев, — сказал он Харви, — и потерял уважение к людям. А талантливому детективу, — я талантлив, мустанг, вы должны учесть это — презирающему простых людей, нельзя заниматься сыском — слишком много бед он может натворить. Его дело — жрать, пить и тискать похотливых баб. Мое дело пришло в непримиримое противоречие с образом моих мыслей и поступками, поэтому я и продаю его». Нельзя сказать, чтобы Линклейтор лгал он говорил правду, но не всю правду: Хилари продавал свою контору не только по моральным соображениям, но и по финансовым — у него не было денег для того, чтобы достойно и без ущерба для нее содержать свою систему осведомителей.

Продав контору, Линклейтор не потерял к ней интереса. Будучи человеком более чем незаурядным — интеллектуальное превосходство Линклейтора над окружающими было несомненным и обычно воспринималось как нечто должное, — он опекал Харви, тактично направлял его действия и охотно, часто по собственной инициативе поставлял ему самую разнообразную информацию. Его можно было бы назвать самым бескорыстным осведомителем Харви, если бы он время от времени не просил взаймы то больше, то меньше и был бы более аккуратен и памятлив в отношении своих долгов. Харви ценил помощь Хобо. Морально опустившись, Линклейтор никогда не падал на самое дно, сохраняя определенный минимум порядочности и воспитанности. Пьянство выжгло множество интересов Хилари, но не смогло окончательно погасить пламя его интеллекта и притупить природных сыскных способностей.

Харви доверял Хобо больше, чем кому бы то ни было, но не абсолютно — на такое доверие Рэй вообще не был способен. Отчасти по этой причине, отчасти из чистого любопытства Харви собрал о Линклейторе некоторые сведения. Оказалось, что Хилари родом из Вирджинии, из когда-то богатой, с аристократическими замашками, но уже разорившейся семьи, связи и безденежье привели его в Вест-Пойнт. Он блестяще закончил его, быстро пошел в гору, но вскоре вылетел из армии: уже тогда слишком много пил и слишком близко принял к сердцу сердитые слова Айка о военно-промышленном комплексе — вел в этом плане совершенно нетерпимые с точки зрения кадровых военных разговоры. Надев шляпу, Линклейтор на некоторое время бросил пить и, пользуясь своими связями и помощью друзей, открыл частную сыскную контору, которую потом и посчастливилось перекупить Харви. Рэя интересовало, на какие средства живет Хилари. Ясного ответа на этот вопрос Харви не получил, однако некоторые сведения позволяли догадываться, что Хобо некоторым образом сотрудничает с влиятельными гангстерскими группами. Эта операция по удовлетворению любознательности кончилась тем, что однажды перед ленчем Линклейтор позвонил Харви и сердито спросил:

— Зачем тебе это нужно?

Харви сразу понял, о чем идет речь, но на всякий случай посчитал нужным уточнить:

— Ты о чем?

— Знаешь о чем, — отрезал Хилари. — Коего черта ты копаешь вокруг меня?

Темнить с Хобо у Рэя не было ни смысла, ни желания, поэтому он чистосердечно признался:

— В личных интересах, на всякий случай. Да и любопытство заиграло.

— Это дурацкое любопытство может дорого тебе обойтись! — Линклейтор помолчал и уже спокойнее посоветовал: — Прекрати это немедленно. Ты неплохой парень, и мне вовсе не понравится, если любознательность преждевременно сведет тебя в могилу.

— Я все понял.

— Вот и хорошо. И впредь будь благоразумен. Не забывай, что ты частный детектив, а не Зевс.

— А это кто такой?

Хилари засмеялся и пояснил:

— Это древнегреческий бог-громовержец. Он любил делать глупости, а ему все сходило с рук. Но что позволено Зевсу, не дозволено быку!

Харви вздохнул и признался:

— Я не понял и про быка.

— А ты покопайся в литературе. Тебе это полезно.

Харви послушался и дал своей секретарше Джейн задание представить ему письменную справку о некоей истории с Зевсом и быком, которая произошла в Древней Греции.

Джейн грустно взглянула на него и спросила:

— Может быть, вы обойдетесь устной справкой?

Харви подумал и разрешил:

— Валяйте.

— А может быть, не стоит? Это скабрезная история, а вы ведь не любите скабрезностей.

— Не люблю, — без раздумий согласился Харви, но после этого опять задумался. — Но все-таки расскажите в порядке исключения. Черт с ними, со скабрезностями — дело требует.

Джейн коротко поведала ему драматическую историю о Зевсе, Европе и быке.

Харви испытующе посмотрел на нее и резюмировал:

— Не ожидал я такого от древних греков. А все жужжат об их удивительной культуре. Хм! Но я понял, что хотел сказать мне Хилари, хотя я не совсем понимаю почему он выразился так заумно и аллегорически.

По всем этим причинам владелец сыскной конторы Рэй Харви отправился на квартиру к своему осведомителю Хилари Линклейтору, когда тот попросил его об этом одолжении. У Хобо была однокомнатная квартира с большой удобной кухней, оборудованной так, что этому могла позавидовать самая домовитая и придирчивая хозяйка. И вообще Линклейтор представлял собой в чисто бытовом плане, если отвлечься от пьянства, редкую разновидность сноба-спартанца. Мебель в комнате Хобо была совсем дешевой и простой, можно сказать, убогой. Эту убогость еще более подчеркивала электронная аппаратура самого высокого класса — «Панасоник», «Грюндиг». Причем никаких комбайнов: магнитофон, квадрофонический проигрыватель, радиоприемник, цветной телевизор с относительно небольшим экраном и превосходным изображением, — все это по отдельности. Линклейтор не держал в квартире никаких безделушек, украшений, хрусталя и прочей чепухи, столь любимой и почитаемой обывателем. На стенах комнаты, оклеенных простыми однотонными обоями веселого солнечно-зеленого цвета, висело всего две картины в тонких деревянных рамочках. Впрочем, называть эти творения картинами, по мнению Харви, можно было лишь при наличии большой фантазии и дара к преувеличению. Это были рисунки, выполненные черным карандашом на белых листах бумаги размером с ученическую тетрадку, правда, судя по всему, и карандаш и бумага были хорошего качества. Линклейтор объяснил Харви, что это эскизы-подлинники, принадлежащие двум великим художникам современности: Сальвадору Дали и Пабло Пикассо. Одна из картин изображала огромного слона, огромного потому что перед слоном маячила фигурка крохотного, похожего на муравья человека. У грузного, дирижаблеподобного слона были удивительно тонкие, прямо-таки оленьи ноги, поэтому казалось, что слон не бежит, а летит, плывет по пустыне Харви как-то указал Линклейтору на эту несообразность. Тряся своим жирным пузом. Хобо оглушительно расхохотался как это он умел делать в минуты хорошего настроения и сказал, что у Рэя острый глаз, но что именно в этом несоответствии, в левитации грузного слона и состоит главная прелесть картины. Линклейтор почему-то воодушевился и принялся расписывать Харви достоинства другого рисунка, на котором карандашной линией был очерчен девичий профиль. Когда Хобо мимоходом упомянул, что за этот рисунок, с виду такой простой, он мог бы получить кучу денег, Харви не сдержал скептически-недоверчивой улыбки. Конечно, девица была недурна, а этот самый Пикассо был неплохим художником, но Харви отлично видел, что на этот рисунок он затратил секунд тридцать, а то и меньше: взял карандаш и, не отрывая его от бумаги, начертил профиль. Вот и все! Конечно, сделано это было довольно ловко, но мало ли на чем можно набить руку! Харви не мог поверить, что за такую пустяковую работу можно получить большие деньги. Если бы дело обстояло именно так, люди бы только тем и занимались, что рисовали профили своих подружек, а потом с выгодой сбывали бы их любителям искусства. По этой причине Харви и улыбнулся. Хилари конечно же заметил эту улыбку, в наблюдательности ему не откажешь, прервал свои объяснения на полуслове и некоторое время хмуро разглядывал Харви из-под насупленных бровей. Потом вздохнул и скучным голосом сказал:

— Не пойму я тебя, Рэй. Странный ты человек!

— Вы тоже странный, Хил, — вежливо ответил Харви. — Может быть, именно поэтому мы сошлись с вами?

Секунду Линклейтор ошарашенно разглядывал Харви, а потом расхохотался и дружески хлопнул его по плечу.

Видимо, не без влияния Хобо Харви начал себя чувствовать в своей роскошно оформленной квартире не совсем уютно. Особенно его почему-то начали раздражать многочисленные, превосходно выполненные цветные фотографии самых разнообразных роскошно одетых и полуодетых красавиц; обнаженной натуры Харви не признавал по целому ряду веских соображений — и теоретико-моральных и чисто практических. Нет-нет, а иногда, порой вовсе вроде бы ни к чему, ему вдруг припоминался незатейливый профиль грустной девушки, мимоходом нарисованный этим самым Пабло Пикассо простым безотрывным движением черного карандаша. Эта девушка, задумавшаяся о чем-то своем и тайном, была совсем не похожа ни на испанок, ни на мексиканок, которые, по идее, должны были вдохновлять художника. Значит, она была выдумана! Это удивительное обстоятельство, тот факт, что какая-то дурацкая надуманная линия, небрежно прочерченная на листе бумаги, затемнит собой полнокровные фотографии несомненно существующих и благоденствующих красавиц, и раздражало и тревожило, почти пугало Харви. Прямо наваждение какое-то! Надо было что-то предпринимать.

Как-то Рэя осенило: надо выкинуть всех этих прелестниц, которые украшали стены его квартиры! Исчезнет материал для сопоставления, ассоциаций, и нарисованная карандашная девушка перестанет его тревожить. Харви так и поступил, заодно он существенно упростил и весь интерьер — прежнее великолепие как-то не гармонировало с голыми стенами. Из всех фотографий он оставил лишь одну — большой черно-белый портрет матери. Он был сделан путем увеличения с небольшой, не очень четко выполненной фотографии, поэтому лицо матери смотрело на Рэя словно из призрачного, невидимого, но тем не менее существующего тумана. Избавившись от соседства обольстительно улыбающихся красавиц, портрет матери обрел новую жизнь. Знакомые черты этой сравнительно молодой женщины — мать умерла в неполные тридцать восемь лет — приобрели неожиданную значимость и некоторую таинственность: порой Харви казалось, что мать действительно смотрит на него из потустороннего мира, это ощущение его, кстати говоря, нисколько не пугало.

Джейн, посетившая его квартиру по делам службы вскоре после реконструкции, шумно одобрила перемены, но Харви принял ее комплименты весьма прохладно. Он не очень-то доверял вкусам женщин вообще и самой Джейн в частности, а потом ему нередко было до смешного жалко прежнего великолепия, которым он в свое время так гордился. Харви было любопытно, что скажет о переменах в квартире Хобо, и он специально подстроил свои дела так, чтобы Линклейтор посетил его. Но Хилари ничего не сказал, он просто подошел к портрету матери и долго его разглядывал.

— Мать? — спросил он, не оборачиваясь.

— Мать.

— Наверное, в кафетерии работала? — опять спросил Хобо, разглядывая руку, на которую мать опиралась подбородком.

— В прачечной.

Они перекусили, и Хобо много пил. Всем напиткам он предпочитал водку, Харви для этой встречи припас бутылку «Смирновской».

— Он и раньше тут висел? — спросил Хобо, кивая на портрет.

— Висел. Только вон там, ближе к окну.

— А я как-то не замечал.

— Да и я тоже.

Разглядывая Харви, Линклейтор усмехнулся.

— Учиться тебе надо, Рэй. Учиться!

Харви пожал литыми плечами.

— Поздно. Да и зачем?

Линклейтор вздохнул.

— И верно, зачем тебе учиться? Ты и так все знаешь.

— Нет. Я знаю мало, много меньше, чем это нужно. — Харви проговорил это негромко, но уверенно. — Но я умею слушать. И запоминать то, что требуется для дела.

— Это ты умеешь, — насмешливо протянул Хобо, и было непонятно — одобряет он Харви или порицает.

Уже поднявшись из-за стола, Хобо вдруг сказал:

— А ты знаешь, они ведь похожи.

— Кто? — не понял Рэй.

— Твоя мать и парижанка.

— Какая еще парижанка?

— Помнишь рисунок Пикассо? Это и есть парижанка.

Харви нахмурился.

— Не мелите ерунды, Хил.

Предположение Линклейтора показалось ему кощунственным: мать для него была только матерью, он считал просто невозможным как-то оценивать ее или сравнивать с кем бы то ни было. Он и не сравнивал — ни до этого разговора с Хобо, ни когда бы то ни было после него. И вообще, после того, как Харви расстался с цветными изображениями нахальных, скалящихся неизвестно по какой причине грудастых красавиц, грустная карандашная девушка перестала его тревожить. Но, как однажды подумалось Харви, если уж судить по совести, то коли уж и похожа на кого-нибудь нарисованная парижанка, так это на его секретаршу — Джейн Хиллз. Естественно, на ту Джейн, какой она была лет десять тому назад.

Харви застал Линклейтора лежащим на диване. Собственно, это был не Линклейтор, а Хобо. Большой, тучный, за двести фунтов весом, полупьяный, он возлежал на диване кверху брюхом, а перед ним на низеньком столике стояла початая бутылка дешевой водки и большой кувшин томатного сока, который был заранее посолен, поперчен и сдобрен всякими пряностями. Такой сок в армии называли коротко, выразительно и довольно метко — блад, а смесь этого сока с водкой и являла собой тот обожаемый Линклейтором коктейль, который назывался «Блади-мэри». Рожа у Хобо была опухшая, но, как и всегда, он был чисто выбрит и благоухал дезодорантом, из-под старой мятой куртки выглядывало тонкое чистое белье. В квартире было прибрано, в ней и намека не было на тот хаос и запустение, которые так характерны для местообитания обычных пьяниц.

— Спасибо, что зашел. Выпьешь?

— Воздержусь.

— Как знаешь. Эни, посиди на кухне.

Молоденькая, поджарая, но уже потасканная девица пожала плечами и лениво вышла, презрительно кривя губы большого, ярко накрашенного рта. Дверь на кухню она оставила приоткрытой. Харви встал, закрыл ее со всем тщанием и запер на маленькую символическую шеколдочку, которая была специально предназначена для гарантии деликатнейшей миссии — изоляции.

— Опять новая?

— И эту выгоню. Как только оклемаюсь. — Хобо вздохнул. — Уж очень тоскливо одному, пока неможется.

Харви дипломатично промолчал.

— Рэй, мне нужны деньги, — без всяких околичностей заявил Линклейтор.

— Много?

— Много. Десять грандов.

— Десять тысяч долларов? — удивился Харви. — Нет у меня такой свободной суммы. Тысяча — куда ни шло.

— Мне надо десять тысяч. Я отдам, это точно.

— Сожалею, Хил.

— Что, все съедает система? Ты ведь недурно зарабатываешь.

— Съедает, — вздохнул Харви.

— И пусть съедает, не жалей. Система — дело верное.

Хобо не выглядел огорченным, похоже, он был готов к такому обороту дела. Помолчав, он сказал:

— Ладно. Тогда дашь мне чистый картон, чтобы туда можно было вписать то имя, которое потребуется по обстоятельствам. — Он покосился на Харви и с раздражением добавил: — Только не вздумай говорить, что у тебя нет этой дребедени!

Конечно, у Харви были чистые бланки паспортов и некоторых других документов, без них иногда было как без рук. Но Рэй очень не любил делиться своим фондом чистых документов с кем бы то ни было. В случае провала по такому липовому документу можно было, в принципе, добраться и до его поставщика, и до самого Харви, а это было вовсе ни к чему. Но Линклейтору Рэй отказать не мог.

— Хорошо. Тебе привезет его Джейн.

— О’кей. Выпусти, пожалуйста, эту скво, а то она, чего доброго, начнет бить посуду.

Из-за этой истории с картоном, приключившейся несколько дней тому назад, Харви и испытывал некоторую тревогу, приближаясь к военным полицейским. Их было двое. Харви сначала заметил лишь одного, потому что сержант кричал, стоя на камне, как на пьедестале, да и вообще был повыше и представительнее рядового, стоявшего рядом.

Спрыгнув со своего камня-пьедестала, сержант спросил:

— Мистер Харви?

— Он самый.

Сержант, вглядываясь в лицо Харви тем фотографическим взглядом, которым профессионалы опознают лица, знакомые им лишь по снимкам, уточнил:

— Рэй Харви, владелец частной сыскной конторы?

— Да, сержант.

Сержант еще раз оглядел Харви с головы до ног, задержавшись на физиономии, и вежливо проговорил:

— Вы должны следовать за мной, мистер Харви.

— Куда?

— На дороге нас ждет машина.

— У меня своя машина! Здесь, на стоянке.

— Вам все объяснят. — В голосе сержанта прописались холодноватые требовательные ноты. — Следуйте за мной!

Харви пожал плечами.

— Слушаюсь.

Сержант шел уверенно. Сначала они прошли десятка два ярдов вниз по течению реки, потом забрались на невысокий, но крутой берег, прошли через полосу кустарника и вышли прямо к автомобилю, стоявшему у обочины шоссе. Это был не фургон, в котором возят арестованных, не военный джип и не полицейская машина; это был большой семиместный крайслеровский лимузин белого цвета. Возле него прохаживался лейтенант «МР» в форменной одежде, но без головного убора. Позади «крайслера», возле мощного мотоцикла, опираясь на его руль, стоял водитель в белом костюме из синтетической кожи, яйцевидный защитный шлем он держал в руке за ремешок на манер корзины. Харви все это охватил одним взглядом, сработал профессиональный рефлекс, и ощутил, как в груди, под ложечкой, сформировался и растекся по всему телу, отдаваясь слабостью, острый холодок тревоги — уж очень внушительно, даже торжественно выглядел присланный за ним эскорт.

— Рэй Харви, луут, — отрапортовал сержант.

Лейтенант молча кивнул, разглядывая физиономию Харви так же равнодушно — профессионально-фотографически, как это делал несколько минут тому назад сержант. По-видимому, физиономический контроль удовлетворил полицейского офицера, потому что, не уточняя более личность Харви каким-либо иным способом, лейтенант спросил:

— Вам знакомо имя Генри Мейседон?

— Да, я знаю полковника Мейседона, — с облегчением ответил Харви.

— Примите сигнал — «Инвазия», — раздельно проговорил лейтенант. — Тревога!

Харви домиком приподнял брови и наморщил лоб.

— Простите?

— Инвазия, сэр, — почти по буквам повторил лейтенант. — Тревога!