Любовь и мороженое

Уэлч Дженна Эванс

Лина проводит каникулы в Италии. Однако ей совсем некогда наслаждаться прекрасной солнечной погодой, потрясающими пейзажами и вкуснейшим мороженым. Девушка приехала в Италию, чтобы исполнить предсмертное желание матери и найти своего отца. Но разве можно назвать отцом совершенно чужого человека, которого не было рядом целых шестнадцать лет? Лина хочет поскорей расправиться с этим делом и вернуться домой.

Когда в руки ей попадает дневник матери, девушка отправляется в путешествие по Италии, чтобы разгадать старый секрет родителей. Это невероятное приключение приводит Лину к неожиданным и удивительным открытиям, которые изменят все ее представления о матери, отце и даже самой себе.

 

Пролог

У вас бывали неудачные дни? Когда будильник не прозвонил, тост чуть не сгорел и вы в последнюю минуту вспомнили о том, что вся ваша одежда покоится на дне стиральной машины, промокшая до ниточки? И вы бежите в школу, опаздывая минут на пятнадцать, и молитесь, чтобы никто не заметил ваши лохматые волосы, как у невесты Франкенштейна. Но вот вы садитесь за парту, учитель спрашивает: «Опять опаздываем, мисс Эмерсон?» Все смотрят на вас и замечают вашу «прическу».

Наверняка бывали. Это нормально. Но как насчет по-настоящему ужасных дней? Вы на взводе, настроение отвратное, а они, образно выражаясь, весело пережевывают то, что вам дорого, и выплевывают вам же в лицо?

Один из таких «ужасных дней» – это когда мама рассказала мне про Говарда. Правда, тогда у меня было достаточно других забот.

Я перешла во второй класс старшей школы, и через две недели после начала учебного года мы с мамой ехали домой с ее встречи. В машине было тихо. Говорило только радио, по которому шла реклама – двумя голосами, и оба подражали Арнольду Шварценеггеру. День был жаркий, но по ногам у меня бегали мурашки. Буквально сегодня утром я заняла второе место на своем первом соревновании по кроссу и все не могла поверить, насколько мне на это наплевать.

Мама выключила радио.

– Лина, ты как? – тихо спросила она. Я взглянула на нее и чуть не расплакалась. Какая она бледная и крошечная! И почему я не заметила, какой маленькой она стала?

– Не знаю. – Я старалась говорить ровным, спокойным голосом. – Я все еще в прострации.

Она кивнула и остановилась перед светофором. Солнце слепило нас обеих и обжигало глаза, но я все равно на него смотрела. Сегодня все изменилось, думала я. Теперь существует только «до» и «после» этого дня.

Мама прокашлялась и выпрямилась, словно намереваясь сказать мне что-то очень важное.

– Лина, я рассказывала тебе о том, как плавала в фонтане?

– Что? – удивилась я.

– Помнишь, я говорила, что целый год училась во Флоренции? Однажды я фотографировала своих одноклассников, а день был жаркий, и я боялась, что сейчас растаю, как снежинка. Тут один из моих приятелей – Говард – поспорил со мной, что я не осмелюсь прыгнуть в фонтан.

Не забываем, нас только что огорошили худшей новостью на свете. Худшей.

– …Я напугала немецких туристов. Они позировали для фотографии, а тут я выскочила из воды, один из них потерял равновесие и чуть не упал в фонтан. Как же они взбесились! Тогда Говард крикнул, что я тону, и прыгнул ко мне.

Я уставилась на маму, и она слабо мне улыбнулась.

– Э… Мам? Забавно, конечно, но зачем ты мне об этом рассказываешь?

– Я просто решила рассказать тебе о Говарде. Что с ним мне было весело. – Загорелся зеленый, и она нажала на газ.

Что? Что-что-что?

Сначала я решила, что история с фонтаном и старым маминым приятелем – это способ отвлечься от того, что давило на нас, как огромные гранитные глыбы – нераскалываемые, неизлечимые. Но потом она рассказала о другом случае. И еще об одном. И вот наконец стоило ей сказать пару слов, а я уже понимала, что скоро она упомянет Говарда. В конце концов мама призналась, к чему были все эти истории. Что ж… Счастье в неведении.

– Лина, уезжай в Италию.

Шла вторая половина ноября, я сидела в больнице у ее кровати со стопкой древних выпусков «Космо», которые мне удалось стащить из холла. Последние минут десять я была занята тестом «Вы – жаркая женщина? Оцените себя по шкале от одного до пламени». (Семь из десяти.)

– Италию? – Я не сразу сообразила, о чем речь. Девушка, что читала журнал до меня, получила десять из десяти, и я пыталась понять – как?

– Я предлагаю тебе поехать в Италию. После…

Тут я насторожилась. «После»? Не могу поверить. Да, ее болезнь прогрессирует, как и обещали врачи. Но они же не всеведущие. Сегодня утром я добавила в закладки статью о женщине, которая победила рак и взобралась на гору Килиманджаро. К тому же Италия?

– Зачем? – весело спросила я. Нельзя ее расстраивать. Хорошее настроение – залог выздоровления.

– Я хочу, чтобы ты пожила с Говардом. Тот год, проведенный в Италии, много значил для меня, и я хочу, чтобы ты испытала то же самое.

Я бросила взгляд на кнопку вызова медсестры. Пожить с Говардом в Италии? Ей дали слишком много морфия?

– Лина, посмотри на меня, – сказала она командным «Я-здесь-мама» тоном.

– Говард – это твой приятель, о котором ты мне говорила?

– Да. Я никогда не встречала такого замечательного человека, как он. С ним ты будешь в безопасности.

– А мне угрожает опасность? – Я посмотрела ей прямо в глаза, и тут мое сердце забилось быстрее. Она это всерьез. Здесь есть бумажные пакеты?

Мамины глаза блестели. Она покачала головой:

– Тебе будет… нелегко. Давай не будем сейчас об этом говорить. Просто будет лучше, если ты узнаешь о моем решении от меня. Тебе нужна поддержка. После… Он лучше всего подходит.

– Мам, что за ерунда? Я его совсем не знаю! – Я подскочила со стула и начала лихорадочно рыскать в ящиках стола. Должны же здесь быть пакеты!

– Лина, сядь.

– Но, мам…

– Сядь. Все будет в порядке. Ты справишься. Твоя жизнь на этом не заканчивается, и я уверена, что она будет прекрасной.

– Нет. Ты справишься. Ты можешь выздороветь.

– Говард – мой близкий друг. Он тебе очень понравится.

– Сомневаюсь. И раз уж он – такой хороший друг, почему я раньше о нем не слышала? – Я оставила попытки отыскать бумажный пакет и рухнула в кресло, уронив голову на колени.

Мама с трудом села в кровати, протянула руку и обняла меня за спину.

– В последние годы у нас были напряженные отношения, но Говард хочет с тобой познакомиться. Он будет только рад, если ты поживешь у него. Обещай, что поедешь, хотя бы на пару месяцев.

В дверь постучали – вошла медсестра в нежно-голубой форме.

– Обычная проверка, – пропела она, то ли не замечая выражения моего лица, то ли не обращая на него внимания. По шкале от одного до напряжения я бы оценила палату в сто из десяти.

– С добрым утром. Я только что сказала дочери, что она поедет в Италию.

– Италия… – мечтательно повторила медсестра, складывая руки на груди. – Я провела там медовый месяц. Мороженое, Пизанская башня, гондолы в Венеции… Она тебя очарует!

Мама победно улыбнулась.

– Нет, мам. Я ни за что не поеду.

– Милая, обязательно поезжай, – посоветовала медсестра. – Такой шанс выпадает лишь раз в жизни.

Медсестра оказалась права: я действительно туда поехала. Но никто даже не намекнул мне о том, что ждет меня в Италии.

 

Глава первая

Вдали показались огни дома, похожего на маяк в море надгробий. Вряд ли это его дом, правда? Наверное, тут замешана какая-то итальянская традиция. Всегда проводите гостей в дом через кладбище, чтобы они могли прочувствовать местную культуру. Да, скорее всего.

Я сцепила руки, пытаясь успокоиться, а дом становился все ближе. Казалось, что я смотрю «Челюсти» и сейчас зубастые чудища поднимутся со дна океана. Та-дам. Но это не фильм. Это реальность. И остался всего один поворот… Не паникуй. Это не его дом. Мама не отправила бы тебя жить на кладбище. Или хотя бы предупредила. Она…

Говард включил поворотник, и я шумно выдохнула. Она даже мне не сказала.

– Ты в порядке?

Говард – видимо, теперь мне стоит называть его отцом – смотрел на меня с беспокойством. Очевидно, потому, что я издала странный хриплый звук.

– Это твой?.. – Язык меня не слушался, и я показала на дом пальцем.

– Ну да. – Мгновение Говард колебался, а потом все же махнул рукой в сторону окна и спросил: – Ты не знала? Обо всем этом?

«Все это» и близко не стояло к подходящему описанию залитого лунным светом громадного кладбища.

– Бабушка сказала, что я остановлюсь на американской земле и что ты – смотритель мемориала Второй мировой войны. Я думала…

Страх облепил меня, как горячий сироп. Мало того, я не могла закончить ни одно предложение. Дыши, Лина. Худшее ты пережила. И это переживешь.

Говард указал на здание в дальнем углу кладбища.

– Это мемориал. Остальное – могилы американских солдат, которые погибли в Италии во время войны.

– Но ты ведь здесь не живешь? Только работаешь?

Он не ответил. Машина подъехала к двери, и моя надежда потухла вместе с фарами. Это не просто здание, это дом. Дорожку, ведущую к крыльцу, обрамляли красные герани, качели, стоявшие неподалеку, раскачивались и поскрипывали, как будто на них взобрался кто-то невидимый. В целом, если закрыть глаза на кресты, это обычный дом в обычном районе. Вот только на деле район не обычный. И все эти могилы вряд ли вдруг волшебным образом исчезнут.

– Смотритель должен всегда приглядывать за мемориалом, так что в шестидесятых тут построили дом. – Говард вынул ключи из замка зажигания и нервно постучал пальцами по рулю. – Прости, Лина. Я думал, ты знаешь. Представить не могу, о чем ты сейчас думаешь.

– Это кладбище, – сказала я тусклым, как слабо заваренный чай, голосом.

Он посмотрел на меня, но взглядами мы не встретились.

– Знаю. И понимаю, как это неуместно после всего, что тебе пришлось пережить. Но рано или поздно ты полюбишь это место. Здесь очень спокойно, и ты окружен историей. Твоя мама его обожала. А я прожил тут семнадцать лет и уже не согласился бы переезжать.

Его голос обнадеживал, но в моей голове все еще роились вопросы. Я откинулась на сиденье. Если она его обожала, почему мне ничего о нем не рассказала? И даже о тебе не говорила ни слова, пока серьезно не заболела? И, ради всего святого, объясните мне, что ее побудило не упомянуть этот малюсенький факт – то, что ты мой отец?

Какое-то время Говард молчал вместе со мной, а затем открыл дверь машины:

– Пойдем? Я отнесу твой чемодан.

Его огромная фигура футов шесть высотой отправилась к багажнику, а я наблюдала за ним через зеркало заднего вида. Все недосказанное мне объяснила бабушка: «Он твой отец, вот почему мама хотела, чтобы ты к нему переехала». И как я сама не догадалась? Мне казалось, что мама хотя бы упомянет, кто он на самом деле такой – ее старый добрый приятель Говард.

Говард захлопнул багажник. Я выпрямилась и принялась рыться в своем рюкзаке, чтобы еще хотя бы пару секунд не выходить из машины. Думай, Лина. Ты одна в чужой стране. Безумный великан назвался твоим отцом, а жить ты будешь там, где можно смело снимать фильм про зомби-апокалипсис. Сделай хоть что-нибудь!

Но что? Я не смогла бы силой отобрать ключи от машины у Говарда, а как еще избавить себя от участи заходить в этот дом, я не знала. Сдавшись, я отстегнула ремень безопасности и пошла за отцом к входной двери.

Внутри дом оказался предельно обычным. Наверное, старался компенсировать свое жуткое расположение и – перестарался. Говард поставил мой чемодан у входа, и мы пошли в гостиную, где стояли два мягких стула и кожаный диван. Стены украшали винтажные туристические плакаты, и комнату наполнял аромат лука и чеснока. Приятный, разумеется.

– Вот мы и дома, – улыбнулся Говард и включил свет. Тут он заметил, как мое лицо исказилось от страха, и вздрогнул. – То есть… Добро пожаловать в Италию! Я рад, что ты приехала.

– Говард?

– Привет, Соня.

В комнату зашла высокая, похожая на газель женщина, пожалуй, на пару лет постарше Говарда, с кофейной кожей и золотыми браслетами на руках. Она была великолепной… неожиданностью.

– Лина. – Она осторожно выговорила мое имя. – Здравствуй. Как перелеты?

Я помялась с ноги на ногу. Нас никто не представит?

– Нормально. Последний был очень долгим.

– Мы рады, что ты к нам прилетела, – улыбнулась женщина, и комнату наполнила плотная тишина.

Я ее нарушила:

– Так вы – жена Говарда?

Соня с Говардом переглянулись и захохотали – громко, чуть ли не надрываясь от смеха.

Лина Эмерсон. Гений-комик.

Наконец Говард успокоился и сказал:

– Это Соня, помощник смотрителя кладбища. Она работает здесь еще дольше моего.

– Всего на пару месяцев, – заметила Соня, вытирая слезы. – Это Говард относится ко мне, как к динозавру. Мой дом стоит неподалеку, чуть ближе к мемориалу.

– И много тут жителей?

– Только двое. Теперь трое, – ответил Говард.

– И четыре тысячи солдат, – весело добавила Соня и бросила взгляд на Говарда. Я покосилась на него и заметила, как он отчаянно проводит пальцем по горлу. Невербальное общение. Замечательно.

– Лина, ты проголодалась? – посерьезнела Соня. – Я испекла лазанью.

Так вот что это был за запах!

– Очень, – призналась я. И это слабо сказано.

– Прекрасно. Это мое фирменное блюдо. Лазанья с суперчесночно-чесночным багетом.

– Ура! – воскликнул Говард и вскинул руку, как домохозяйка из шоу «Верная цена». – Ты нас балуешь.

– Сегодня особенный вечер, и я решила его отпраздновать. Лина, я накрою на стол, а ты пока вымой руки и приходи к нам в столовую.

Говард махнул рукой на дверь в другом конце комнаты:

– Уборная там.

Я кивнула, бросила рюкзак на ближайший стул и буквально совершила побег из гостиной. Туалет оказался крошечным – в нем еле помещались раковина и унитаз. Я включила очень горячую, но не обжигающую воду, взяла мыло с раковины и принялась соскребать с рук аэропорт.

Втирая в кожу мыло, я взглянула на себя в зеркало и застонала. Меня как будто за ноги протащили через три временные зоны. Хотя примерно так оно и было. Смуглая кожа побледнела и даже пожелтела, под глазами – темные круги. А волосы! Они наконец выяснили, как нарушаются законы физики. Я намочила руки и попыталась пригладить кудрявые локоны, но стало только хуже. И я сдалась. Что с того, что я похожа на ежа, который попробовал «Рэд Булл»? Разве отцы не обязаны принимать нас такими, какие мы есть?

За дверью заиграла музыка, и мое волнение превратилось из огня в пожар. Так ли мне необходимо ужинать? Может, спрятаться в одной из комнат, пока я не переварю всю эту ситуацию с кладбищем? Или не переварю. Но желудок возмущенно заурчал, и… Ох. Надо поесть.

– А вот и она, – сказал Говард, когда я заходила в столовую, и привстал. Стол был покрыт красной скатертью в клеточку, а из плеера – он лежал у входа – играла старая рок-песня, которую я даже когда-то слышала.

Я быстро опустилась на стул, и Говард тоже сел.

– Надеюсь, ты голодна. Соня замечательно готовит. Мне кажется, ее призвание – быть поваром, а не следить за кладбищем.

Теперь мы говорили не наедине, и Говард выглядел намного более расслабленным. Соня широко улыбнулась:

– Ну уж нет. Мы с мемориалом созданы друг для друга.

– Выглядит аппетитно, – сказала я, рассматривая ужин. И под «аппетитно» я имела в виду «восхитительно». Раскаленный противень с лазаньей, корзинка тонко нарезанного чесночного багета и доверху наполненная миска салата из помидоров и хрустящей на вид капусты. Я еле сдерживалась, чтобы не броситься на эти лакомства.

Соня нарезала главное блюдо на квадратики и положила мне на тарелку большой сочный кусок.

– Бери хлеб и накладывай себе салат, не стесняйся. Виоп appetito.

– Виоп appetito, – повторил Говард.

– Виоп арре… и так далее, – пробормотала я.

Как только все получили по куску, я схватила вилку и накинулась на лазанью. Наверное, я напоминала дикого мастодонта, но после целого дня самолетной еды ничего не могла с собой поделать. Какие же там микроскопические порции! Стоило мне оторваться от еды, как я поймала на себе взгляды Сони и Говарда, причем последний смотрел на меня чуть ли не с ужасом.

– Скажи, Лина, какие у тебя хобби? – спросила Соня. Я сжала в руках салфетку:

– Пугать окружающих своим поведением за столом? Говард прыснул.

– Твоя бабушка рассказала мне, что ты любишь бегать и пробегаешь по сорок миль в неделю, а еще хочешь заниматься кроссом в колледже.

– Так вот откуда такой аппетит, – улыбнулась Соня и подняла на лопатку еще один кусочек, а я благодарно протянула ей тарелку. – А в школе ты бегаешь?

– Раньше я состояла в школьной команде по кроссу, но ушла оттуда после того, как мы узнали…

Они молча смотрели на меня, и я продолжила:

– …узнали про рак. На тренировки уходило много времени, и я не хотела уезжать из города на соревнования и тому подобное.

Говард кивнул:

– Кладбище – отличное место для бегуна. Много места и ровных дорожек. Я частенько по нему бегал. Пока не стал ленивым и толстым.

– Брось, – закатила глаза Соня. – Ты не потолстеешь, даже если очень постараешься. – Она пододвинула ко мне корзинку с чесночным багетом. – Лина, ты знала, что мы дружили с твоей матерью? Она была милой, талантливой и веселой девушкой.

Нет, об этом она тоже умолчала. Возможно, я стала жертвой особо изощренного плана похитителей детей? Стали бы похитители делиться с вами двумя кусками самой вкусной лазаньи на свете? И дали бы они ее рецепт, если бы вы настояли?

Говард прокашлялся, и я очнулась:

– Извините, э-эм… Нет. Она о вас не говорила. Соня кивнула, и по ее лицу невозможно было что-либо прочитать. Говард перевел взгляд с нее на меня:

– Ты, наверное, жутко устала. Хочешь с кем-нибудь связаться? Я написал твоей бабушке, когда сел твой самолет, но ты все равно можешь ей позвонить. У меня на мобильном международный тариф.

– Я позвоню Эдди?

– Это твоя подружка, у которой ты жила?

– Да. У меня есть ноутбук. Я могу позвонить ей по «Фейстайм».

– Сегодня вряд ли получится. В Италии не такие уж современные технологии, и сегодня Интернет у нас очень медленный. Завтра придет мастер и все исправит, а пока не стесняйся, пользуйся моим телефоном.

– Спасибо.

– Кому вина? – спросил он, вставая из-за стола.

– Мне, пожалуйста, – ответила Соня.

– Лина?

– Э-э… Мне вроде как нельзя.

– В Италии вино пьют в любом возрасте, – улыбнулся Говард. – Здесь все немного иначе. Но я на тебя не давлю.

– Я пас.

– Скоро буду, – кивнул Говард и отправился на кухню. Секунд на десять в комнате повисла тишина, а потом Соня отложила вилку:

– Лина, я так рада, что ты к нам прилетела. Если тебе что-то понадобится, знай, я буквально в паре шагов от тебя.

– Спасибо, – ответила я, не глядя ей в лицо.

Взрослые слишком уж стараются окружить меня заботой. Им кажется, что их ласка сможет успокоить меня после смерти матери. Это одновременно и мило, и ужасно.

Соня бросила взгляд в сторону кухни и понизила голос:

– Слушай, ты не против завтра ко мне зайти? Я хочу тебе кое-что отдать.

– Что?

– Завтра поговорим. А сегодня постарайся тут освоиться.

Я покачала головой. Не собираюсь я осваиваться на кладбище. Я даже вещи разбирать не буду.

После ужина Говард отнес мой чемодан наверх:

– Надеюсь, тебе понравится твоя комната. Я сделал в ней ремонт пару недель назад, и, кажется, вышло довольно неплохо. Обычно летом я держу окна открытыми, чтобы в комнате не было душно, но ты можешь их закрыть, если хочешь. – Говард говорил так быстро, словно написал эту речь заранее. Он положил мои вещи у самой первой двери.

– Ванная дальше по коридору, я купил новое мыло и шампунь. Если тебе еще что-то понадобится, скажи, я завтра куплю.

– Хорошо.

– Я уже предупредил тебя, что Интернет у нас неважный, но, если хочешь рискнуть, подключайся к сети «Американское кладбище».

Подходящее название.

– А какой пароль от вай-фая?

– Стенабезвестипропавших. В одно слово.

– Стена без вести пропавших, – повторила я. – Это что такое?

– Часть мемориала. Гранитные стены с именами солдат, чьи тела так и не удалось найти. Показать тебе ее завтра?

– Не-е-ет, спасибо. Ну, я очень устала, так что… – Я попятилась к двери.

Говард намек понял и отдал мне свой телефон вместе с клочком бумаги.

– Тут написано, как звонить в Штаты. Сначала набери код страны, потом города. Если что-то не получится – обращайся.

Я засунула бумажку в карман.

– Спокойной ночи, Лина.

– Спокойной.

Он развернулся и пошел вдоль по коридору, а я распахнула дверь и втащила чемодан в комнату. Наконец-то я одна! У меня гора с плеч упала от облегчения. И вот ты здесь, только ты и четыре тысячи твоих новых друзей, подумала я. У двери был замок, и я с удовольствием его повернула. Щелк. Только после этого я развернулась, готовая к зрелищу, которое Говард окрестил «довольно неплохо». И тут сердце чуть не выскочило у меня из груди, потому что… ого!

Идеальная комната. От симпатичной прикроватной лампы льется мягкий свет, кровать словно винтажная, а на ней – сотни декоративных подушек. У одной стены расположился окрашенный письменный стол, у другой – комод. Возле двери висело большое овальное зеркало. На прикроватной тумбочке и комоде стоят пустые рамки для фотографий – словно ждут, что я спрячу в них приятные воспоминания.

Эта комната так мне подходит! Как мог человек, которого я раньше никогда не видела, создать спальню моей мечты? Может, все не так плохо…

Вдруг в комнату ворвался ветер, и я обратила внимание на огромное открытое окно. Конечно, я забыла о важном правиле, которое сама придумала: «Если это слишком хорошо, чтобы быть правдой, то так оно и есть». Я выглянула в окно. Надгробья, похожие на ряды зубов, мерцали в лунном свете, и над кладбищем висела жуткая тишина. Такой вид испортит даже самую милую комнату.

Я отошла от окна и достала из кармана клочок бумаги. Пора затевать побег!

 

Глава вторая

Пускай Сэди Дэйнс – одна их худших людей на Земле, для меня она особенная. Ведь именно благодаря ей я познакомилась со своей лучшей подругой.

Эдди переехала из Сиэтла в Лос-Анджелес, когда мы перешли в седьмой класс. Однажды в раздевалке после физкультуры она услышала, как Сэди говорит своим подружкам, что некоторым нашим одноклассницам лифчики не нужны. Не будем кривить душой: в седьмом классе они нужны только одному проценту девочек. Но мне лифчик был особенно не нужен, и все понимали, что Сэди подразумевает меня. Я не обратила внимания на ее слова (то есть спрятала свою двенадцатилетнюю голову в шкафчик и сморгнула слезы), а вот Эдди поставила Сэди подножку на выходе из раздевалки. С тех пор мы с Эдди стали неразлейвода.

– Уйди, вдруг это Лина, – как будто на отдалении послышался голос Эдди. Наверное, она отнесла телефон от уха. – Алло? – сказала Эдди уже в микрофон.

– Эдди, это я.

– Лина! УАЙАТТ, ОТСТАНЬ! – раздались приглушенные крики, а после них – нечто похожее на мексиканскую битву на ножах. У Эдди три старших брата, и вместо того, чтобы с ней носиться, они пришли к немому соглашению видеть в ней такого же парня. Что сполна объясняет ее характер.

– Прости, – извинилась Эдди, снова взяв телефон. – Уайатт – идиот. Уронил мобильный на дорогу, и его переехала машина. Родители сказали, чтобы я давала ему звонить со своего. Да мне плевать, что с ним случилось, я не дам его друзьям-неандертальцам свой номер!

– Брось, они не настолько плохие.

– Смеешься? Ты же их знаешь. Вчера вечером я застала одного из них у нас на кухне. Он высыпал в огромную миску всю коробку хлопьев, залил молоком и ел поварешкой! А Уайатта, кажется, даже не было дома.

Я улыбнулась и прикрыла глаза. Будь Эдди супергероем, ее способностью точно было бы «Спасение лучшей подруги от уныния». В первые мрачные недели после похорон именно она вытаскивала меня из дома на пробежки, заставляла есть и ходить в душ. Эдди – одна из тех подруг, которых ты не заслуживаешь и знаешь об этом.

– Погоди, зачем мы вообще их обсуждаем? Только время зря тратим. Я так понимаю, с Говардом ты встретилась.

Я открыла глаза:

– Ты о моем отце?

– Я отказываюсь его так называть. Мы всего месяца два назад об этом узнали.

– Меньше.

– Лина, я умираю от любопытства! Какой он?

Я оглянулась на дверь спальни. Внизу играла музыка, но я все равно заговорила тише:

– Скажем так: мне надо сбежать отсюда. И поскорее.

– В смысле? Он псих?

– Да нет, он вполне нормальный. Высокий, как баскетболист, что неожиданно. Но проблема не в этом. – Я глубоко вдохнула, чтобы придать своим словам особый драматизм. – Он смотритель кладбища. И живем мы на кладбище.

– ЧТО?!

Я была готова к воплям и заранее отнесла телефон от уха дюйма на три.

– Тебя поселили на кладбище? Он что, копает могилы? – Последние два слова Эдди прошептала.

– Думаю, новых захоронений тут не будет. Все могилы времен Второй мировой войны.

– Да это ничуть не лучше! Лина, ты должна оттуда выбираться. Так нечестно. Ты потеряла маму, а потом тебя заставили пролететь полмира, где ты встретилась с незнакомцем, который утверждает, что он – твой отец! И живет на кладбище?. Это уже слишком.

Я повернула стул спинкой к окну и села за стол.

– Поверь, знала бы я, во что ввязываюсь, сопротивлялась бы еще сильнее. Тут все странно. Повсюду надгробья, и находимся мы, похоже, вдали от цивилизации. Мы проехали пару домов по пути сюда, но по большей части кладбище окружено лесом…

– Хватит. Я за тобой приеду. Сколько стоит билет? Больше трех сотен долларов? Это все, что у меня осталось после того, как мы врезались в пожарный гидрант.

– Удар был не такой уж сильный!

– Скажи это механику. Пришлось заменить весь бампер. И я считаю, что виновата здесь ты – колбасилась под музыку, и мне тоже захотелось.

Я широко улыбнулась и села по-турецки:

– Я совершенно не виновата в том, что ты не можешь сдержаться, заслышав по радио старую песенку Бритни Спирс. Но я готова оплатить часть ремонта. Моими средствами распоряжаются бабушка с дедушкой, но они выдают мне деньги на месяц.

– Ни в коем случае. Деньги тебе понадобятся, чтобы вернуться домой из Италии. И я уверена, что мои родители не будут против снова тебя приютить. Мама считает, что ты хорошо на меня влияешь. Она месяц не могла привыкнуть к тому, что ты ставишь свои тарелки в посудомойку.

– Что ж, я и правда выдающаяся личность.

– Не сомневаюсь. Я с ними поговорю. Только подожду, пока мама успокоится. Она отвечает за благотворительный футбольный матч Уайатта и волнуется так сильно, как будто это ей гонять мяч на поле. Вчера она взбесилась, когда мы отказались есть ее макаронную запеканку.

– Мне нравится эта запеканка. С тунцом, да?

– Фу, она не может нравиться! Тебе с голодухи так показалось после твоего забега на черт знает сколько миль. И ты ешь что попало.

– Справедливо, – признала я и спустила ноги на пол. – Но ты не забывай, что в первую очередь надо убедить мою бабушку. Она обеими руками за то, чтобы я оставалась в Италии.

– Этого я понять не могу. Как можно отправить тебя на край света к постороннему человеку? Она его даже не знает.

– Думаю, у нее не оставалось выбора. Пока мы ехали в аэропорт, она сказала, что планирует переехать вместе с дедушкой в дом престарелых. За ним стало слишком тяжело ухаживать.

– Значит, будешь жить с нами, – выдохнула Эдди. – Не волнуйся, я поговорю с бабулей Рашель. Приглашу ее вместе сходить за ирисками – их обожают все люди ее возраста – и объясню, что лучше всего тебе будет житься в доме Беннетов.

– Спасибо. – Мы обе умолкли, и тишину заполнили трещание насекомых за окном и музыка Говарда. Мне хотелось просочиться сквозь телефон прямо в Сиэтл. Как я буду жить без Эдди?

– Ты чего молчишь? Могильщик пришел?

– Я одна в своей комнате, но у меня создается впечатление, что мой голос разносится по всему дому. Не знаю, слышит он меня или нет.

– Прекрасно. То есть ты и говорить спокойно не можешь. Надо придумать кодовое слово, чтобы я знала, все ли с тобой в порядке. Скажи «синяя птица», если тебя держат в заложниках.

– «Синяя птица?» Разве кодовое слово должно быть необычным?

– Черт. Теперь я в замешательстве. Ты его сказала, но что ты имела в виду? Тебя держат заложниках или нет?

– Нет, Эдди. Не держат. – Я вздохнула. – Если не считать того, что я заложница обещания, данного моей маме.

– Разве обещания не теряют свой вес, когда тебя заставляют дать их обманным путем? Не обижайся, но твоя мама четко не объяснила, зачем тебе ехать в Италию.

– Знаю. – Я выдохнула. – Надеюсь, что причины у нее были.

– Возможно.

Я оглянулась на окно. Луна освещала темные верхушки деревьев, и не знай я, что стоит под ними, решила бы, что это удивительно красивое зрелище.

– Ладно, я пойду. Я звоню с его телефона и боюсь, что наш разговор обойдется ему в целое состояние.

– Хорошо. Позвони мне как можно скорее. И не волнуйся. Мы тебя оттуда вытащим, обещаю.

– Спасибо, Эдди. Надеюсь, завтра поговорим по «Фейстайм».

– Я буду ждать. Как в Италии прощаются? Чу? Чоу?

– Понятия не имею.

– Врушка. Это же ты всегда мечтала путешествовать по свету.

– И привет, и пока будет «чао».

– Так и знала! Чао, Лина.

– Чао.

Звонок прервался, и я отложила телефон. В горле появился ком. Я уже соскучилась по Эдди.

– Лина?

Говард! Я чуть не свалилась со стула. Он что, подслушивал?

Я вскочила, подбежала к двери и приоткрыла ее на пару дюймов. В коридоре стоял Говард, он держал в руках стопку белых полотенец, похожих на свадебный торт.

– Я тебе не помешал? – быстро спросил он. – Просто вспомнил, что забыл отдать тебе вот это.

Его лицо было пресным, как взбитые сливки. Очевидно, родственные связи ничего не значат. Я даже не могу понять, о чем он думает, подслушал мой разговор с Эдди или нет.

Поколебавшись немного, я открыла дверь пошире и забрала полотенца.

– Спасибо. А, и вот твой мобильный. – Я взяла телефон со стола и отдала Говарду.

– Ну… Что скажешь?

Я зарделась:

– О чем?

– Как тебе комната?

– А! Она чудесная. Очень симпатичная.

По лицу Говарда расползлась широкая улыбка, и он вздохнул с облегчением. Это была его первая искренняя улыбка, которую я увидела, и с ней он выглядел на сотню фунтов легче. А еще она была немного кривоватой.

– Отлично. – Говард прислонился к косяку. – У меня не такой уж хороший вкус, но я хотел, чтобы тебе понравилось. Друг помог мне покрасить стол и комод, а с Соней мы нашли зеркало на барахолке.

Тьфу, теперь я представляю, как он бродит по Италии в поисках того, что должно мне понравиться. Откуда такая внезапная забота? Он мне даже открыток на дни рождения не присылал.

– Вовсе не обязательно было так напрягаться.

– Мне было несложно, правда.

Он снова улыбнулся, и повисла длинная неловкая пауза. Весь вечер я не могла отделаться от впечатления, что пришла на свидание вслепую к человеку, с которым у нас нет ничего общего. Нет, даже хуже. У нас есть кое-что общее. Но мы о нем не говорим. Когда мы поговорим об этом?

Надеюсь, что никогда.

Говард слегка наклонил голову и сказал:

– Ну, спокойной ночи, Лина.

– Спокойной.

Он пошел вдоль по коридору, и его шаги постепенно стихли. Я снова заперлась. Наконец сказались девятнадцать часов непрерывного путешествия: голову поразила яростная боль. Пора ложиться.

Я бросила полотенца на комод, скинула обувь и плюхнулась на кровать. Декоративные подушки разлетелись во все стороны. Наконец-то! Постель мягкая, а у белья потрясающий аромат – такой же, как у того, что мама развешивала после стирки. Я забралась под одеяло и выключила лампу.

Снизу раздался громкий смех. Музыка все еще гремела. Кто знает, может, они моют посуду или играют в крокет? Какая разница! После всех этих перелетов я засну под любой шум.

Я уже почти утонула в сумрачном мире снов, как вдруг меня разбудил голос Говарда:

– Она очень тихая.

Я распахнула глаза.

– И неудивительно, учитывая обстоятельства, – донесся с улицы ответ Сони.

Я замерла. Очевидно, Говард не догадывается, что звуки влетают в открытые окна. Он понизил голос:

– Это понятно. Просто я удивился. Хедли была такой…

– Веселой? Да. Но кто знает? Для меня не будет неожиданностью узнать, что в ней есть та же изюминка, что и в матери.

– Изюминка? – засмеялся Говард. – Интересное определение.

– Дай ей время.

– Конечно. И еще раз спасибо за ужин. Было очень вкусно.

– Не за что. Я завтра утром поеду развешивать объявления в туристическом центре. Ты будешь в офисе?

– Не все время. Хочу уйти пораньше, чтобы свозить Лину в город.

– Хорошо. Спокойной ночи, босс.

Под ногами Сони захрустела покрытая гравием дорожка, и вскоре я услышала, как открывается и закрывается входная дверь.

Я зажмурилась, но в крови у меня словно пенилась газировка. Чего он ожидал? Что я буду на седьмом небе от счастья от того, что перееду к незнакомцу? Что меня обрадует перспектива жить на кладбище? Ни для кого не секрет, что я не хотела лететь в Италию. Я согласилась, только когда бабушка достала козырь: «Ты обещала маме».

И зачем он назвал меня «тихой»? Я ненавижу, когда меня так называют. Все видят в этом мой недостаток. Как будто, если я не раскрываюсь перед ними в первую же секунду знакомства, я – неприветливая или заносчивая. А вот мама меня понимала. «Ты долго оттаиваешь, но стоит тебе загореться, как ты освещаешь всю комнату».

На глаза набежали слезы, и я уткнулась лицом в подушку. Прошло уже полгода, и теперь я могу часами притворяться, что я в порядке. Но меня ненадолго хватает. Оказывается, реальность так же тяжела и жестока, как тот пожарный гидрант, в который мы врезались с Эдди.

И мне придется прожить всю оставшуюся жизнь без нее. Придется.

 

Глава третья

– Смотри, открытое окно. Наверняка там кто-то есть.

Голос раздался у меня под самым ухом, и я резко села в кровати. Где я? А. Точно. На кладбище. Только теперь оно залито солнечным светом, и моя комната нагрелась градусов до девятисот, плюс-минус сотня.

– Разве здесь не должны стоять указатели? – Голос был женский и острый, как соус барбекю.

– Глория, это похоже на частный дом, – ответил мужской голос. – Думаю, нам не стоит совать сюда нос…

– Эй! Привет! Есть кто дома?

Я откинула одеяло и встала из постели, чуть не споткнувшись о разбросанные по полу декоративные подушки. На мне была та же одежда, что и вчера. Я так устала, что мне и в голову не пришло надеть пижаму.

– Здравствуйте-е, – протянула женщина. – Есть тут кто?

Я собрала волосы в пучок, чтобы никого не напугать, и подошла к окну. За ним стояли двое, и они полностью отвечали своим голосам. Женщина с огненными, как пожарная машина, волосами и в шортах с высокой талией и мужчина в шляпе для рыбалки и с огромной камерой на шее. У них даже были сумки на поясе. Я подавила смешок. Однажды мы с Эдди победили на конкурсе костюмов, одевшись как Стереотипные Туристы. Эти двое могли быть нашими музами.

– Здравствуй-те, – медленно произнесла настоящая Стереотипная Туристка и указала на меня пальцем: – Вы говори-те по-английски?

– Я тоже из Америки.

– Слава богу! Нам нужен Говард Мерсер, смотритель. Где его найти?

– Не знаю. Я… здесь новенькая. – Я обратила внимание на пейзаж. Деревья яркого, насыщенного зеленого цвета, а небо – никогда не видела такого синего неба! Но я все еще на кладбище. Повторю: Все. Еще. На. Кладбище.

Туристка перевела взгляд на своего спутника, а затем снова на меня и перенесла вес на одну ногу, слегка наклонясь, словно говоря: «Ты от меня так просто не избавишься».

– Я посмотрю, дома ли он.

– Сразу бы так! Мы подойдем к парадному входу.

Я открыла свой чемодан, переоделась в майку и шорты для бега и спустилась вниз. Первый этаж был довольно маленьким, и, если не считать спальни Говарда, единственная комната, где я не успела побывать, это кабинет. Я зашла туда и увидела стены, увешанные альбомами Битлов и фотографиями в рамках. На одной из фотографий был изображен Говард вместе с парочкой незнакомых мне людей. Они плескали из ведер воду на огромного красивого слона. Говард был одет в брюки карго и шляпу для сафари, прямо как звезда приключенческой программы о природе. «Купание диких животных с Говардом Мерсером». Очевидно, все эти шестнадцать лет он не страдал в депрессии, скучая по нам с мамой.

Простите, Стереотипные Туристы. Говарда здесь нет.

Я пошла к входной двери рассказать Туристам, что я ничем не могу им помочь. Но, выйдя в гостиную, я подпрыгнула так, словно наступила на оголенный провод. Женщина не просто ждала меня у входа. Она прижалась лицом к окну и таращилась на меня, как громадный жук.

«Я здесь, здесь!» — читалось по ее губам. Она указывала мне на дверь.

– Серьезно? – Я приложила руку к груди. Мое сердцебиение участилось до миллиона ударов в минуту. Я-то думала, что на кладбище меня ждет менее… оживленная компания. Та-дам! Моя первая официальная шутка про кладбище. И я впервые официально закатываю глаза из-за своей же гробовой шутки.

Я толкнула дверь, и женщина отодвинулась на пару дюймов:

– Прости, милая. Я тебя напугала? У тебя глаза чуть из орбит не выскочили.

К ее рубашке был прикреплен беджик с надписью: «Привет, меня зовут Глория».

– Я не ожидала, что вы будете… заглядывать внутрь. – Я покачала головой. – Мне жаль, но Говарда нет дома. Он упоминал, что у него есть офис. Почему бы вам не поискать его там?

– Ага, – кивнула Глория. – Конечно. Вот в чем загвоздка, куколка. Через три часа за нами приедет туристический автобус, а мы хотим осмотреть все. Боюсь, у нас нет времени на поиски мистера Мерсера.

– Вы не заходили в туристический центр? Женщина, которая там работает, должна знать, где он.

– Я же говорил, что надо искать центр, – заметил мужчина. – А это жилой дом.

– И где здесь туристический центр? – спросила Глория. – То здание у самого входа?

– Извините, я правда не знаю. – Может, дело в том, что вчера вечером у меня от страха помутнело перед глазами и я видела перед собой только армию надгробий?

Туристка приподняла бровь:

– Знаешь, не хочется тебя утруждать, сладенькая, но я уверена, что ты тут ориентируешься лучше парочки туристов из Алабамы.

– Вообще-то нет.

– Что?

Я вздохнула, бросила еще один полный надежды взгляд вглубь дома, но в нем было тихо, как в могиле. (Ой! Вторая шутка про кладбище.) Похоже, придется с головой окунуться в «жизнь у мемориала». Я вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь:

– Я совсем не знаю, где тут что, но постараюсь вам помочь.

Глория блаженно улыбнулась:

– Гра-цье-ее.

Я спустилась вниз по ступенькам, и оба туриста последовали за мной.

– А они хорошо следят за этим местом, – заметила Глория. – Очень хорошо.

И правда. Лужайки зеленели так ярко, словно их недавно покрасили, и почти на каждом углу стояли американский и итальянский флаги, окруженные цветами, достойными расти в Стране Оз. Надгробья сияли белизной, и под дневным солнцем казались далеко не такими жуткими, как в темноте.

Но не поймите меня неправильно. Жуть никуда не исчезла.

– Идите за мной. – Я зашагала по дороге, по которой мы с Говардом сюда приехали.

Глория толкнула меня локтем:

– Мы с мужем познакомились в круизе.

О нет. Она собирается рассказать мне историю своей жизни? Я мельком взглянула на Глорию, и она заговорщически мне улыбнулась. Разумеется.

– Он тогда потерял жену, Анну-Марию. Она была чудесной дамой, но с необычными взглядами на домашнее хозяйство… Знаешь, одна из тех, кто оборачивает всю мебель полиэтиленом. Так вот, мой муж, Клинт, умер за пару лет до этого. Так мы с Хэнком оба отправились в морское путешествие для одиночек. У них подавали отличные блюда! Горы креветок и мороженого, сколько влезет! Помнишь те креветки, Хэнк?

Хэнк, похоже, ее не слушал. Я ускорила шаг, но Глория не отставала.

– На том корабле была пара-тройка озабоченных старых кобелей, мерзких типов. Но мне повезло, нас с Хэнком посадили за один столик за ужином! Он сделал мне предложение еще во время плавания, настолько был уверен в своем решении. Мы поженились всего через два месяца. Конечно, переехала я к нему раньше, но мы торопились со свадьбой, потому что не хотели, ну, знаешь… – Она умолкла и многозначительно на меня посмотрела.

– Что? – рискнула спросить я.

Глория понизила голос:

– Жить в грехе.

Я в отчаянии огляделась. Надо срочно найти Говарда или кусты, в которые можно блевать. А лучше и то и другое.

– Первым делом мы сорвали с мебели этот ужасный полиэтилен. Нельзя же сидеть на диване, прилипая к нему пятой точкой? Да, Хэнк?

Хэнк издал гортанный звук.

– У нас второй медовый месяц. Я всю жизнь мечтала побывать в Италии и наконец приехала! А тебе, рыбонька, так повезло здесь жить!

Буль-буль.

Дорожка изогнулась, и перед нами возникло небольшое строение. Оно находилось прямо у главного входа, и на нем красовался огромный знак: «РЕГИСТРАЦИЯ ТУРИСТОВ». Легко спутать с «ТУРИСТЫ, ИДИТЕ К БЛИЖАЙШЕМУ ДОМУ И КРИЧИТЕ В ОКНА».

– Думаю, это он и есть.

– Я же говорил, – сказал Хэнк, нарушив свое молчание.

– Ничего ты не говорил, – хмыкнула Глория. – Только бродил за мной, как потерявшийся щенок.

Я чуть ли не бегом подошла к туристическому центру, но не успела я дотянуться до ручки, как дверь широко распахнулась и к нам вышел Говард. Он был одет в шорты и шлепанцы, как будто собирался лететь на Таити.

– Лина? Я думал, ты еще спишь.

– Они пришли искать вас к дому. – Я указала головой на туристов.

– Мистер Мерсер? – выступила вперед Глория. – Мы Йоргенсены из Мобила, штат Алабама. Помните, я посылала вам письмо? Это мы заказали частную, уникальную экскурсию по кладбищу. Видите ли, мой муж Хэнк обожает историю Второй мировой. Да, Хэнк?

– Обожаю.

Говард задумчиво кивнул, но уголки его губ дрогнули.

– Что ж, экскурсия у нас всегда одна, и я уверен, что Соня вам ее проведет. Проходите, она вам все расскажет.

Глория хлопнула в ладоши:

– Мистер Мерсер, я слышала, вы тоже с юга! Откуда? Из Теннесси?

– Южная Каролина.

– Да, я так и хотела сказать – Южная Каролина. А кто эта милая леди, которая пришла к нам на помощь? Ваша дочь?

Он задумался на миллисекунду – достаточно для того, чтобы я это заметила.

– Да. Лина.

И познакомились мы вчера.

Глория покачала головой:

– Бог ты мой! Впервые вижу папу с дочкой, которые так друг на друга не похожи! Но это часто случается. Эти волосы мне достались от двоюродной бабушки по маминой линии. Порой гены пропускают парочку поколений.

Красные волосы могли достаться ей только от коробочки с краской, но ее уверенность заслуживает уважения.

Глория поглядела на меня, сощурившись, и повернулась к Говарду:

– Ваша жена – итальянка? – Последнее слово звучало скорее как «Эта-Льянка».

– Мама Лины тоже из Америки. И они очень похожи. Я благодарно посмотрела на Говарда. Скажи он это в прошедшем времени, и Глория напала бы на нас с расспросами. Но тут мне вспомнился его разговор с Соней на крыльце, и я отвернулась, втянув свой благодарный взгляд обратно в глазные яблоки.

Глория уперлась руками в бедра:

– Что ж, Лина, ты прекрасно сюда вписываешься, а? Темные глаза, роскошные волосы. Наверняка все думают, что ты местная.

– Я не итальянка. Я здесь в гостях.

Наконец Хэнк подал голос:

– Глория, давай поторопимся. Если мы потратим все время на болтовню, то не успеем осмотреть это чертово кладбище.

– Ладно-ладно, поняла. Ругаться не обязательно. Пойдем, Хэнк. – Она бросила на нас такой взгляд, словно Хэнк был ее младшим братиком, за которым нам всем приходилось присматривать, и открыла дверь. – Хорошего вам дня! Арре-ведер-че-е!

– М-да, – охнул Говард, когда дверь за туристами закрылась.

– Да. – Я сложила руки на груди.

– Прости. Обычно к дому никто не подходит. И обычно туристы менее… – Он умолк, пытаясь придумать, как бы вежливо описать Йоргенсенов. Очевидно, попытка не увенчалась успехом, и Говард покачал головой. – А ты собралась на пробежку?

Я оглядела свою одежду. Спортивные шорты и майка по утрам настолько вошли в привычку, что я даже не задумалась над тем, что надеваю.

– Я всегда выхожу сразу, как проснусь.

– Можешь свободно бегать по кладбищу. А если захочешь исследовать окрестности, выходи через те большие ворота. Дорога здесь одна, так что ты не заблудишься.

Дверь туристического центра снова открылась, и из нее высунулась Глория:

– Мистер Мерсер? Эта дама утверждает, что экскурсия длится всего полчаса. А я специально в письме указала, что мы хотим двухчасовую.

– Сейчас подойду. – Говард повернулся ко мне. – Удачной пробежки.

Когда он уходил, я рванулась вперед, чтобы разглядеть оба наши отражения в стеклянной двери. Пусть Глория и чокнутая, но отметить очевидное она не постеснялась. Говард – великан под два метра с волосами цвета пшеницы и голубыми глазами. Я – темноволосая и темноглазая, покупаю одежду в детском отделе. Но порой гены пропускают парочку поколений.

Ведь так?

Я выбежала из главных ворот и пересекла парковку. Направо или налево? Без разницы, наверное. Главное – убежать подальше от кладбища. Налево. Нет, направо.

За мемориалом пролегала двухполосная дорога, и я побежала вдоль нее по обочине, все быстрее и быстрее, пока не заметила, что мчусь на всех парах. Обычно во время пробежки мне удавалось отогнать назойливые мысли, но эту было просто так не стряхнуть. Почему я совсем не похожа на Говарда?

Возможно, особой причины здесь нет. Многие дети не похожи на матерей и отцов. Эдди – единственная блондинка в семье, а один мой друг детства перерос своих родителей еще в шестом классе. Но все же. Разве мы с Говардом не должны хоть чуть-чуть походить друг на друга?

Я уперла взгляд в землю. «Ты быстро там освоишься. Он замечательный человек», – сказала моя бабушка, которая Говарда и в глаза не видела. Лицом к лицу они точно не встречались.

Мимо пронесся огромный синий автобус и обдал меня горячим воздухом. Я подняла взгляд и ахнула. Что за… Я бегу по обложке меню из ресторана «Олив Гарден»? Какая идиллия! Деревья обрамляют дорогу, которая изящно огибает деревенские жилые и нежилые дома. Вдали растянулись разномастные холмы, а за доброй половиной домов скрываются настоящие виноградники. Так вот что это за Италия, о которой все говорят. Неудивительно, что по ней сходят с ума.

За мной снова послышался шум мотора, и кто-то громко засигналил, отрывая меня от любования Италией. Я отпрыгнула от дороги и оглянулась. Это оказался маленький красный автомобиль, который явно хотел казаться дороже, чем он есть на самом деле. Возле меня он замедлился, и я разглядела парней, сидящих в машине, – оба темноволосые, обоим лет по двадцать с небольшим. Когда я встретилась глазами с водителем, он улыбнулся и засигналил.

– Успокойтесь, я же вам проехать не мешаю, – пробормотала я. Парень, словно услышав мои слова, перестал сигналить, а потом нажал на тормоза и остановился посреди дороги. Его пассажир, который выглядел на год-другой постарше водителя, открыл окно и ухмыльнулся:

– Ciao, bella! Cosafai stasera?

Я помотала головой и побежала дальше, но водитель снова завел мотор и перегородил мне дорогу.

Прекрасно. Я бегаю уже четыре года и знаю подобных парней насквозь. Не знаю, откуда они взяли, что «я вышла одна на пробежку» переводится как «подкатите ко мне, пожалуйста». И отказать им недостаточно. Они решают, что ты только строишь из себя недотрогу.

Я перешла на другую сторону дороги, повернулась к кладбищу и затянула шнурки покрепче, чтобы не мешали. Глубоко вдохнула, нарисовала в своем воображении стартовый пистолет и… Марш!

Из автомобиля послышался изумленный крик:

– Dove vai?

Я даже не оглянулась. Я знала, что могу обогнать кого угодно, если сильно захочу. Даже итальянцев с их дешевой красной машиной. Я и забор перепрыгну, если понадобится.

Пока я добиралась до кладбища, они успели еще дважды меня нагнать. Наконец они сдались, а у меня, кажется, вспотели даже веки. У ворот спиной ко мне стояли Говард с Соней, но они обернулись, заслышав мои шаги. Или дыхание больного астмой оборотня.

– Ты быстро, – заметил Говард. – Все в порядке?

– За… мной… гнались…

– Кто?

– Парни… на машине…

– Наверное, потеряли голову, когда тебя увидели, – улыбнулась Соня.

– Минуточку. За тобой гнались парни на машине? Как они выглядели? – Говард сжал челюсти и бросил на дорогу взгляд «а не погнаться ли за ними с бейсбольной битой?», и я даже простила его за «Она очень тихая».

– Ничего страшного, – ответила я, отдышавшись. – Просто в следующий раз побегаю по кладбищу.

– Или за ним, – предложила Соня. – Там есть ворота, которые ведут на высокий холм. По нему бегать сложнее, виды там чудесные и машины не ездят.

Говард все еще пыхтел, как разъяренный бык, и я решила сменить тему:

– А где Йоргенсены?

– У нас возникли… разногласия, – ухмыльнулась Соня. – Они решили сами устроить себе экскурсию. – Она махнула рукой на кладбище. Глория бодро шагала между могилами и тащила за собой Хэнка. – А твой папа как раз говорил о том, что хочет отвезти тебя поужинать во Флоренцию.

Говард кивнул, и его лицо смягчилось.

– Можем прогуляться мимо Дуомо и зайти поесть пиццу.

Мне полагается знать, что это такое? Я переступила с ноги на ногу. Скажу «да», и мне обеспечен ужин наедине с Говардом. Скажу «нет» – и меня, скорее всего, ждет то же самое. Что ж, по крайней мере, посмотрю на город. И Дуомо, чем бы оно ни было.

– Ладно.

– Отлично! – обрадовался Говард, как будто я сказала, что мне очень хочется пойти. – Сможем поговорить. О всяком.

У меня тут же душа ушла в пятки. Разве мне не полагается неделька-другая милости перед тем, как Говард огорошит меня заготовленным оправданием? То, что я сюда прилетела, для меня уже слишком.

– Пойду домой, – сказала я и вытерла пот со лба, чтобы никто не заметил, как я расстроена.

Соня поспешила за мной.

– Не зайдешь ко мне по пути? У меня есть одна вещь твоей матери, и я с радостью тебе ее отдам.

Я посторонилась, отойдя на лишние шесть дюймов:

– Простите, мне надо в душ. Давайте в другой раз?

– О… – Она нахмурилась. – Конечно. Но ты заходи, когда будет минутка. Вообще-то я могла бы…

– Спасибо большое. До встречи.

Я побежала вперед, чувствуя на себе тяжелый взгляд Сони. Мне не хотелось ей грубить, но у меня не было совсем никакого желания забирать эту загадочную вещь. Мне постоянно отдавали то, что принадлежало моей матери – в основном фотографии, – а я не знала, что делать с этими сувенирами из моей прежней жизни.

Я окинула взглядом кладбище и вздохнула. Мне больше не приходилось напоминать о том, что все изменилось.

 

Глава четвертая

Я зашла в дом и тут же направилась на кухню. Уверена, если бы я спросила разрешения у Говарда, он толкнул бы типичную «mi casa, su casa» речь (возможно, с итальянским произношением), так что я решила даже не спрашивать и совершила набег на холодильник.

Верхние две полки были забиты оливками, горчицей и прочими продуктами, которые делали еду вкусной, но сами едой не являлись. Я принялась открывать стеклянные отсеки, пока не обнаружила баночку с кокосовым йогуртом и большую буханку хлеба. Я сильно расстроилась, не найдя остатков лазаньи.

Сожрав половину буханки и дочиста вылизав баночку из-под йогурта (без сомнений, это был лучший йогурт из всех, что я пробовала), я стала шарить по шкафчикам, пока не отыскала коробку гранолы с надписью «CIOCCOLATO». Джекпот! Шоколад я пойму на любом языке.

Я уничтожила огромную миску гранолы и прибралась на кухне, как убийца на месте преступления. Что теперь? Будь я сейчас в Сиэтле, я бы уже собиралась в бассейн с Эдди или выкатывала велосипед из гаража, убеждая лучшую подругу зайти за молочными коктейлями «тройной шоколад» – только ими я там и питалась. А здесь что? Даже Интернета нормального нет.

– Душ, – сказала я вслух. Займусь хоть чем-то. Да мне и правда надо бы помыться.

Я поднялась к себе в комнату, схватила с комода стопку полотенец и пошла в ванную. Там было невероятно чисто, как будто Говард каждую неделю отскребал ее с отбеливателем. Может, как раз поэтому у них с мамой не срослось. Она была невозможной неряхой. Однажды я нашла у нее на столе контейнер с лапшой, которая стояла там так долго, что успела посинеть. Посинеть.

Я задернула занавеску и задумалась, что делать дальше. Под крошечной, хлипкой на вид душевой лейкой блестели два вентиля с буквами «С» и «R».

– Согревающая и расплавляющая? Сжигающая и раскаленная?

Я включила «R», немного подождала и сунула руку в поток воды – она как была, так и осталась ледяной. Ладно, попробуем «С».

То же самое. Может, на градус-другой потеплее. Я застонала. Выходит, когда Говард упоминал «не такие уж современные технологии», он имел в виду морозный душ? И разве у меня есть выбор? Вчера я провела весь день в перелетах, а сегодня утром пробежалась со скоростью света, порядком вспотев. Мне нужен душ.

– В чужой монастырь, – пробормотала я, скрипя зубами, и запрыгнула в ванну. – Ай! Холодно! Холодно!

Я схватила с угла ванны первую попавшуюся бутылку и втерла содержимое в кожу и волосы, а потом в несколько заходов смывала пену под ледяным душем. Закончив эту пытку, я взяла сразу всю стопку полотенец и завернулась в них, как мумия.

Тут раздался стук в дверь. Я замерла. Еще один.

– Кто там?

– Это я, Соня. У тебя… все в порядке?

– Мм… – Я скорчила рожу. – Да. Небольшие проблемы с водой. У вас что, горячей не бывает?

– Она есть, просто надо подождать. Иногда минут по десять проходит, прежде чем она нагревается. «С» значит «caldo», горячая, a «R» – «raffreddato», холодная.

Я покачала головой:

– Приму к сведению.

– Извини, не хочу тебе надоедать, просто хотела предупредить, что оставила записки твоей мамы у тебя на кровати.

Я застыла. Записки? Нет, наверное, мне послышалось, и она сказала «крыску». Крыса – вполне подходящий подарок. И если бы я дарила крысу, я бы положила ее…

– Лина, ты слышишь? Я принесла тебе записки…

– Минутку! – крикнула я.

В этот раз она точно сказала «записки». Но не факт, что Соня говорит именно про дневник. Это могут быть обычные записи. Я быстро вытерлась, оделась и открыла дверь. Соня стояла в коридоре с цветочным горшком в руках.

– Вы принесли новые записки?

– Нет, ее старую записную книжку.

Я прислонилась к косяку:

– Большую, кожаную, с кучей текста и фотографий?

– Да. Так она и выглядит. – Соня нахмурилась. – Ты ее уже видела?

Я пропустила ее вопрос мимо ушей.

– Я думала, вы просто отдадите мне старые фотографии.

– У меня есть фотография твоей мамы, но она висит на стене в гостевой комнате, и я не планирую с ней расставаться. Это портрет у Стены без вести пропавших. Отличный кадр. Зайдешь как-нибудь, посмотришь.

Видимо, эта стена тут очень много значит.

– Откуда у вас ее дневник?

Вопрос прозвучал, как слова плохого полицейского на допросе. Соня покачала головой:

– Он пришел к нам в сентябре, без записки, без адресата. Я вскрыла пакет и сразу его узнала. Хедли всегда ходила с этой книжкой, когда жила на кладбище.

Жила на кладбище?

– Я хотела отдать дневник Говарду, но разговоры о твоей матери были чуть ли не под запретом. Стоило о ней заговорить, и он…

– Что?

Соня вздохнула:

– Он тяжело пережил расставание с Хедли. Очень тяжело. Прошло много лет, но я все еще боялась говорить о ней. Я не знала, как быть, пока Говард не рассказал мне о твоем приезде. Тогда я поняла, зачем Хедли отправила сюда дневник.

Я поймала на себе странный взгляд Сони и внезапно осознала, что потихоньку приближаюсь к ней, как к магниту. Между нами осталась всего пара дюймов. Упс! Я отпрыгнула и засыпала ее градом вопросов:

– Мама жила на кладбище? И долго?

– Не очень. Примерно месяц после того, как твой отец получил эту работу. Они только-только успели переехать.

– То есть они жили вместе? Не то что она приехала к нему по-дружески, на одну ночь? – Это было предположение Эдди.

Соня скривилась:

– Э… Нет. Я не думаю, что все было… так. Они выглядели по уши влюбленными. Говард ее обожал.

– Почему же она уехала? Потому что забеременела? Говард не был готов стать отцом?

– Нет. Из Говарда вышел бы прекрасный отец… По крайней мере, я так думала. – Тут Соня осеклась. – Минуточку. Разве они не рассказывали тебе, что произошло? Мама ничего не объяснила?

– Я ничегошеньки не знаю, – грустно ответила я. – До маминой смерти я даже не подозревала, что Говард – мой отец. – Отлично. Я сейчас заплачу. За последние месяцы я превратилась в водопроводный кран. Обычный, не с итальянскими буквами.

– О, прости, Лина, я не знала. Я думала, что вы об этом говорили. Честно говоря, даже я не знаю, что именно тогда пошло не так. Они внезапно расстались, и твой отец не хотел со мной это обсуждать.

– Он когда-нибудь говорил обо мне?

Соня покачала головой, и ее длинные серьги слабо зазвенели.

– Нет. И я очень удивилась, когда Говард сказал, что ты скоро приедешь. Вам надо поговорить. У него ты найдешь ответы на все вопросы. Или можешь поискать их в мамином дневнике. – Соня протянула мне цветочный горшок. – Сегодня утром я ездила в город, и Говард попросил меня купить фиалки. Он сказал, что в твоей комнате не хватает растений, а это любимые цветы твоей матери.

Я забрала горшок и внимательно изучила насыщенно-фиолетовые лепестки. Я была на девяносто девять процентов уверена, что мама не испытывала особого пристрастия к фиалкам.

– Хочешь пока оставить дневник у меня? Похоже, тебе предстоит переварить гору информации. Поговоришь сначала с отцом.

Я помотала головой. Сначала медленно, потом более яро.

– Нет! Я хочу его забрать.

На самом деле я солгала. Несколько месяцев назад я убрала старые мамины записные книжки в коробки, потому что поняла – я их не осилю. Моя душа не выдержит. Но я должна прочесть хотя бы эту. Ведь она сама мне ее прислала.

Я моргнула пару раз и натянула на себя свою лучшую «я успокоилась» улыбку – Соня смотрела на меня, как неудачливый прохожий, который застрял в коридоре вместе с эмоционально нестабильным подростком. Впрочем, так оно и было.

Я прокашлялась.

– Я бы с радостью почитала о том, как она проводила время в Италии.

– Конечно, – смягчилась Соня. – Наверное, для этого она его и отправила. Чтобы ты смогла пережить то же самое. Может, ты почувствуешь связь с матерью, гуляя по тем же местечкам во Флоренции.

– Возможно.

Если я не разрыдаюсь на первой же странице и не отброшу книжку.

– Лина, я очень рада, что ты к нам приехала. Обязательно заходи ко мне посмотреть на фотографию Хедли. – Соня подошла к лестнице и обернулась: – Чуть не забыла. Фиалки лучше поить снизу. Наполни поддон водой и поставь в него горшок. Так они не получат слишком много жидкости. Уверена, они уже хотят пить.

– Спасибо. И… эм… простите за все эти вопросы.

– Ерунда. И твоя мама мне очень нравилась. Она была особенной.

– Это правда. – Я замялась. – Можете не рассказывать о нашем разговоре Говарду? Не хочу, чтобы он думал, будто я… ну… на него сержусь. – Или завязываю беседы, которых стоило бы избежать.

– Я – могила, – кивнула Соня. – Но пообещай, что поговоришь с отцом. Он замечательный человек и наверняка ответит на все твои вопросы.

– Хорошо. – Я отвела взгляд, и на пару секунд над нами повисла тишина.

– Пока, Лина.

Она спустилась на первый этаж и вышла из дома, а я так и осталась стоять, уставившись на дверь своей комнаты. Она буквально светилась срочностью. И паникой.

Это всего лишь один из ее дневников. Ты сможешь. Ты сможешь. Я пошла вдоль по коридору, приближаясь к двери, но в последний момент резко обернулась, и фиалки опасно задрожали.

У меня в руках умирающие от жажды цветы. По крайней мере, по словам Сони. Сначала позабочусь о них. Я протопала вниз по ступенькам. Пришлось дважды заглянуть во все шкафы, чтобы отыскать большое неглубокое блюдо, которое могло сойти за поддон для цветка.

– Пей, приятель, – сказала я, наполнив блюдо водой (R) и поставив в него горшок. Не похоже, чтобы мои фиалки нуждались в компании, но я все равно уселась за кухонный стол и принялась их разглядывать.

Я не оттягиваю время. Правда.

 

Глава пятая

Мама увлекалась дневниками. Вообще-то она много чем увлекалась: бикрам-йогой, фургончиками с едой, ужасными реалити-шоу… А однажды ей в голову ударила блестящая идея готовить домашние маски для лица, и мы целый месяц ходили измазанные в кокосовом масле и пюре из авокадо.

Но дневники… Они никогда ей не надоедали. Пару раз в год она заходила в наш любимый книжный магазин в центре Сиэтла и тратилась на пухлую кожаную записную книжку, а потом месяцами заполняла ее своей жизнью: фотографиями, записями, списками покупок, идеями для фотосессий, старыми пакетиками из-под кетчупа… всем, чем только можно.

И вот что странно: она давала их читать. Даже незнакомцам. И людям нравилось. Может, потому, что ее дневники были оригинальными и смешными и прочитавшему их казалось, что он только что побывал в Стране чудес или вроде того.

Я зашла в свою комнату и встала у кровати. Дневник лежал на подушке, ровно по центру, и придавливал ее, как стопка кирпичей. Видимо, Соня боялась, что иначе я его не замечу.

– Готова? – спросила я вслух. Конечно, я была не готова, но все же взяла его в руки. На мягкой кожаной обложке красовалась большая золотая геральдическая лилия. Этот дневник совсем не походил на те, что я видела.

Я глубоко вдохнула и открыла книжку, отчасти ожидая, что на меня посыпется конфетти, но из страниц вылетела только парочка брошюр и обрывков билетов, а еще пахнуло плесенью. Я подобрала с пола выпавшие бумажки и принялась листать дневник, не обращая внимания на записи и разглядывая фотографии.

Вот мама перед старинной церковью, камера висит на плече. А вот она улыбается, сидя за громадной миской лапши. А вот… Говард. Я чуть не выронила книжку. Конечно, он есть в ее дневнике. Я ведь не образовалась из воздуха. Но все же… Мой мозг отказывался представлять их вместе.

Я внимательно изучила фотографию. Да, это именно Говард. Молодой, с длинными волосами (и это что, татуировка у него на плече?), но точно он. Они с мамой сидят на каменных ступеньках, у нее короткая стрижка, яркая помада в стиле старого Голливуда и увлеченное выражение лица.

Я рухнула на кровать. Почему она сама не рассказала мне про отношения с Говардом? Неужели решила, что дневник справится лучше нее? Или волновалась, что я не готова?

На секунду я задумалась, а потом все же бросила дневник в ящик прикроватной тумбочки и резко его задвинула. Я и правда была не готова.

Пока что.

Где-то в глубине кладбища заорала сигнализация автомобиля, и этот шум обрушился на меня тысячей крошечных Глорий. Головную боль вам предоставили «Смена часового пояса и стресс». Спасибо, Италия. Я перекатилась на другой бок и подняла взгляд на часы на стене. Три часа дня. А значит, оставалось убить еще до смешного много времени.

Я лениво вылезла из кровати, открыла чемодан и неохотно в нем прибралась: рубашки задвинула в правый угол, штаны в левый, посередине пижамы… Я не особо старательно паковала вещи, и валялись они как попало. Покончив с уборкой, я вставила в рамки с тумбочки пару фотографий моей мамы, обулась и вышла на улицу.

Я не знала, куда идти, и какое-то время просто сидела на крыльце и раскачивалась из стороны в сторону. Отсюда открывался отличный вид на мемориал – длинное, невысокое здание с нитью гравировок. Бьюсь об заклад, это и есть Стена без вести пропавших. Перед ней возвышался столб, увенчанный статуей ангела с оливковыми ветвями в руке. Его фотографировали двое мужчин, один из которых заметил меня и приветливо мне помахал.

Я помахала в ответ, спрыгнула с крыльца и пошла в противоположную сторону. Меня не хватит на очередных Йоргенсенов.

Я быстро нашла ворота, ведущие на холм за кладбищем. Соня не шутила – он и правда был крутым. Уже второй раз за день я вспотела до ниточки, но все равно заставила себя бежать дальше. Я одолею тебя, холм! Когда я добралась до вершины, у меня горели ноги и легкие. Я готова была упасть на колени, но тут мое внимание привлек глухой звук. На холме я была не одна.

Незнакомый мне парень пинал футбольный мяч. Мой ровесник, может, чуть постарше, и ему следовало бы постричься еще месяца три назад. Одет он был в шорты и спортивную футболку. Мальчик катал мяч по ноге и напевал себе под нос итальянскую песенку (или что там играло у него в наушниках?) Я задумалась. Смогу ли я ускользнуть, пока он меня не заметил? Может, скатиться с холма?

Поздно. Мы встретились взглядами. Надо бы идти своей дорогой, а то покажусь ему чокнутой. Я кивнула и поспешила прочь, как будто опаздывая на встречу. Ничего особенного: наверное, итальянцы постоянно бегают на важные встречи по верхушкам холмов.

Парень снял наушники, и до меня донеслась громкая музыка.

– Эй, ты потерялась? Отель «Белла Вита» совсем недалеко отсюда.

Я замерла:

– Ты говоришь по-английски?

– Немножко-а, – ответил он с деланым итальянским акцентом.

– Ты американец?

– Вроде того.

Я внимательно его рассмотрела. Речь вполне американская, а вот выглядит он по-итальянски, как тарелка фрикаделек. Среднего роста, стройный, смуглый, с большим носом. Что он здесь делает? Хотя что я сама здесь делаю? Может, все окрестности Тосканы кишат внезапно оказавшимися там американскими подростками?

Парень сложил руки на груди и нахмурился. Повторяет за мной! Как грубо.

Я выпрямилась:

– Как это – «вроде того»?

– Моя мама из Америки, но я всю жизнь здесь прожил. А ты откуда?

– Из Сиэтла. Но я приехала сюда на лето.

– Правда? И где ты живешь?

Я показала на дом Говарда.

– На кладбище?

– Да. Говард… Мой папа – смотритель мемориала. Я только вчера приехала.

Он поднял бровь:

– Жуть.

– Да нет, не так уж и страшно. Все могилы времен Второй мировой, сейчас больше никого не хоронят. – Зачем я защищаю кладбище? Оно и правда жуткое.

Парень кивнул и снова надел наушники. Видимо, опять моя очередь говорить.

– Приятно было познакомиться, загадочный итальяно-американец. До встречи, наверное.

– Меня зовут Лоренцо.

Я покраснела. Видимо, у него очень чуткий слух.

– Приятно было познакомиться, Ло…рен… – Я попыталась повторить его имя, но споткнулась на втором слоге. Мой язык отказывался издавать это раскатистое «р». – Извини, не получается выговорить.

– Ерунда, все равно я предпочитаю «Рен». – Он широко улыбнулся. – Или «загадочный итальяно-американец», так тоже покатит.

Грр.

– Прости.

– А ты так и зовешься «Каролайна», или у тебя тоже есть прозвище?

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – испуганно спросила я. Полным именем меня называли только мама и учителя в первый учебный день. Да кто он такой?

– Я хожу в АМШФ. Твой отец приходил узнавать, можно ли тебя туда зачислить. Ну слухи и разнеслись.

– Что за АМШФ?

– Американская Международная Школа Флоренции. Я выдохнула:

– А, точно. Старшая школа. – Школа, в которую я в теории пошла бы, останься я в Италии не только на лето. Только в теории. Даже не в пределах возможного.

– Скорее детский сад, а не школа. И классы совсем маленькие. В прошлом году нас было всего восемнадцать, так что новый ученик – всегда событие. Мы о тебе с января говорим. Ты уже почти легенда. А один парень, Марко, даже утверждал, что делал с тобой работу по биологии. Он ее запорол и пытался все свалить на тебя.

– Звучит странно.

– Ты выглядишь совсем не так, как я думал.

– Почему?

– Ты невысокая, выглядишь как итальянка.

– Тогда почему ты заговорил со мной по-английски?

– Из-за одежды.

Я опустила взгляд. Шорты и желтая футболка. Не то чтобы на мне был костюм Статуи Свободы.

– Что в ней такого американского?

– Яркие цвета. Шорты. Кроссовки для бега… – Он махнул рукой. – Поймешь через месяц-другой. Большинство местных жителей шагу из дома не ступят, не надев костюм от Гуччи.

– Но ты же одет не в Гуччи, а в футбольную форму.

– Это другое, – покачал головой Рен. – Самая итальянская одежда на свете. К тому же я и есть итальянец. Так что на мне все выглядит стильно.

Он это всерьез сказал?

– А разве ты не должна была перейти к нам в феврале?

– Я решила этот год доучиться в Сиэтле.

Рен достал из кармана телефон:

– Можно тебя сфотографировать?

– Зачем?

– Доказать, что ты существуешь.

Я ответила «нет» в тот же самый момент, как щелкнул затвор.

– Прости, Каролайна, – сказал он совсем не виноватым голосом. – Надо было раньше говорить.

– Мое имя произносится не так. Оно только выглядит как «Каролайна», а звучит как «Каролина». И все зовут меня Лина.

– Каролайна Каролина. Здорово. Очень по-итальянски.

Рен снова надел наушники, подбросил мяч и вернулся к игре. Ему бы не помешали уроки этикета. Я отвернулась, но он снова меня окликнул:

– Эй, не хочешь познакомиться с моей мамой? Она буквально изголодалась по американской компании.

– Нет, спасибо. И мне надо вернуться к Говарду. Он обещал отвезти меня во Флоренцию на ужин.

– Когда?

– Не знаю.

– Большинство ресторанов открываются после семи. Это не займет много времени, обещаю.

Я оглянулась на кладбище и вздрогнула от мысли о встрече с Говардом или маминым дневником.

– Далеко идти?

– Нет, тут совсем рядом. – Он махнул рукой на деревья. – Не волнуйся. Честное слово, я не серийный убийца.

Я скорчила рожу:

– Я так и не думала. Пока ты не сказал.

– Я слишком тощий для маньяка. И вид крови на дух не переношу.

– Фу. – Я снова посмотрела на кладбище и взвесила свои возможности. Эмоциональный вызов дневника? Встреча с матерью социально неадаптированного серийного убийцы? Довольно мрачные перспективы. – Ладно, пойдем, – смягчилась я.

– Отлично. – Рен взял мяч под мышку, и мы пошли к другой стороне холма. Парень был всего на голову выше меня и ходил так же быстро, как я.

– Так когда ты прилетела?

– Вчера вечером.

– Значит, еще страдаешь от разницы во времени?

– На самом деле я неплохо выспалась. Хотя да. Такое чувство, будто я под водой. И голова раскалывается.

– Подожди до вечера. Вторая ночь – худшая из всех. В три часа утра ты распахнешь глаза и будешь думать о всяких странностях, лишь бы было чем занять мысли. Я однажды залез на дерево.

– Зачем?

– У меня сломался ноутбук, и я не знал, чем себя занять, разве что сложить пасьянс, а в этом я не мастер.

– Я хороша в пасьянсах.

– А я отлично лазаю по деревьям. Вот только я тебе не верю. В пасьянсе хороши только те, кто жульничает.

– Нет, правда. Со мной больше никто не играет со второго класса, и я научилась складывать пасьянс, чтобы самой себя развлекать. Я могу с ним управиться минут за шесть, если настрой подходящий.

– Почему с тобой перестали играть?

– Я всегда побеждаю.

Рен остановился и ухмыльнулся:

– То есть любишь побеждать?

– Нет. Просто всегда побеждаю.

– Ну да! И ты ни во что не играла лет так с семи?

– Только в пасьянс.

– Квартет? Уно? Покер?

– Ни во что.

– Любопытно. Смотри, вон мой дом! Наперегонки до ворот? – Он бросился бежать.

– Эй! – Я помчалась за ним, быстро его обогнала и, не замедляясь, ударила ладонью по воротам. И гордо развернулась. – Продул!

Он стоял в паре ярдов от меня, все с той же глупой ухмылкой на лице.

– Ты права. Совсем не любишь побеждать.

Я бросила на него сердитый взгляд:

– Заткнись.

– Давай поиграем в квартет.

– Нет.

– Маджонг? Бридж?

– Ты что, старушка?

– Как скажешь, Каролина, – засмеялся Рен. – Кстати, это не мой дом. Мой дом вон там. – Он показал на въездную дорожку чуть подальше от нас. – Но наперегонки мы бежать не будем. Я уже знаю, что ты победишь.

– Вот видишь!

Мы пошли дальше. Только теперь я чувствовала себя глупо.

– Так что там с твоим папой? – спросил Рен. – Разве он не вечность уже присматривает за кладбищем?

– Да, он сказал, что семнадцать лет. Моя мама умерла, вот почему я приехала сюда жить. – Ой! Я мысленно захлопнула рот рукой. Лина, молчи! Упомянуть маму – отличный способ поставить собеседника в неудобное положение. Взрослые начинают меня жалеть. Подросткам становится неуютно.

Рен повернулся ко мне, и прядь волос упала ему на глаз.

– От чего она умерла?

– Рак поджелудочной железы.

– Она долго прожила?

– Нет. Четыре месяца, после того как его обнаружили.

– Ничего себе… Мне жаль.

– Спасибо.

Мы умолкли, а потом Рен снова заговорил:

– Странно мы об этом говорим. Я извиняюсь, ты благодаришь.

Мне сотни раз приходила в голову эта мысль.

– Согласна. Но так принято. Люди ожидают именно таких слов.

– И каково это?

– Что?

– Потерять маму.

Я остановилась. Мало того что меня впервые об этом спрашивают, да еще и вид у него искренне заинтересованный. Я уже собиралась сказать, что чувствую себя островом – даже в большой толпе я одинока, а океан горя бросает на меня волны со всех сторон. Но я поскорее проглотила эти слова. Да, он сам спросил, но вряд ли ему захочется выслушивать мои чудные горькие метафоры. В конце концов я пожала плечами:

– Полный отстой.

– Так я и думал. Прости.

– Спасибо. – Я улыбнулась. – Эй, вот опять!

– Прости.

– Спасибо.

Рен остановился у ворот с причудливым орнаментом. Мы вместе толкнули их, и они открылись с громким скрипом.

– Ты не шутил, твой дом и правда недалеко от мемориала.

– Знаю. Я всегда думал, что странно жить так близко к кладбищу. А сегодня встретил человека, который живет на кладбище.

– Не могла же я позволить тебе победить. Это все мой дух соперничества.

Он засмеялся:

– Пойдем.

Мы поднялись по узкой, обрамленной деревьями дорожке, и Рен вытянул руки в сторону дома:

– Та-да! Casa mia.

Я замерла:

– Здесь ты живешь?

Рен печально покачал головой:

– К сожалению. Смейся, если хочешь. Я не обижусь.

– Я и не собиралась. Просто он довольно… любопытный.

Он хрюкнул и бросил на меня взгляд, разбивший вдребезги мое самообладание.

– Да не стесняйся, говори все, что думаешь! Хотя жителям кладбища не следовало бы забрасывать других камнями… или как там говорится.

Я громко засмеялась и долго не могла успокоиться.

– Извини, мне не стоило смеяться. Просто это так неожиданно.

Мы оба подняли взгляд на дом, и Рен тяжело вздохнул. Я еле сдерживалась, чтобы не съязвить. Сегодня утром я думала, что живу в самом странном месте на свете. А сейчас встретила жителя пряничного домика. И нет, я говорю не про дом, при строительстве которого вдохновлялись пряничным. Я имею в виду дом, от которого хочется отломить кусочек и обмакнуть в стакан молока. Высотой он был в два этажа, снаружи каменный, тростниковая крыша словно покрыта замысловатыми узорами из глазури. В саду пестрели цветы, похожие на конфеты, а по бокам от дома в ярко-синих горшках росли маленькие лимонные деревья. Большинство окон первого этажа были витражными, с закрученными мятными узорами, а во входной двери была вырезана огромная карамельная тросточка. Другими словами, представьте самый смешной дом, какой только можете, и добавьте в него леденцов.

– Откуда он такой?

– Должна же быть причина, да? – покачал головой Рен. – Эксцентричный американец из Нью-Йорка сколотил состояние на рецепте помадки своей бабушки. Он назвался Сладким Бароном.

– И решил построить себе настоящий пряничный дом?

– Точно. В подарок своей новой жене. Кажется, она была лет на тридцать его моложе и в итоге влюбилась в парня, которого встретила на фестивале трюфелей в Пьемонте. Когда жена ушла, Барон продал дом. Как раз тогда моя семья искала себе жилище. Конечно, необычный пряничный дом пришелся им по душе.

– Вам пришлось выгнать ведьму-каннибала? – Он посмотрел на меня с недоумением. – Ну, как в сказке про Гензеля и Гретель?

– А-а. – Рен засмеялся. – Нет, она все еще приезжает на праздники. Ты ведь про мою бабушку?

– Обязательно ей это передам.

– Удачи! Бабушка и слова не поймет по-английски. И мама всегда забывает итальянский как раз к ее приезду.

– Откуда твоя мама родом?

– Из Техаса. Обычно мы проводим лето в Штатах с ее семьей, но в этом году у папы слишком много работы.

– Так вот почему ты говоришь как американец?

– Да. Каждое лето им притворяюсь.

– И верят?

– Обычно да, – улыбнулся Рен. – Ты же поверила?

– Только когда ты заговорил.

– Но это же главное, разве нет?

– Наверное.

Он провел меня к двери, и мы вошли в дом.

– Добро пожаловать на «Villa Caramella». «Caramella» значит «конфета».

– Ох ты… книги!

Я увидела перед собой кошмар библиотекаря. Вся комната была укрыта книгами, от пола до потолка, и сотни, а может, тысячи книг были небрежно разбросаны по полкам.

– Мои родители обожают читать, – объяснил Рен. – К тому же хотят быть готовыми к нашествию роботов. Здесь мы сможем прятаться и топить камин книгами.

– Я это запомню.

– Пойдем, она должна быть в мастерской.

Мы пробрались через горы книг к двойным дверям, которые вели на застекленную террасу. На полу валялись холсты, а на винтажном столе лежали тюбики с краской и разномастные керамические плитки.

– Мам?

Женская копия Рена лежала, свернувшись на тахте, на волосах налипла желтая краска. На вид ей было лет двадцать. В крайнем случае тридцать.

– Мам. – Рен потряс ее за плечо. – Mamma. Она крепко спит, но ты смотри. – Он прошептал ей в самое ухо: – Я только что видел Боно в Таварнуцце.

Женщина распахнула глаза и резко села. Рен засмеялся.

– Лоренцо Феррара! Не смей так делать!

– Каролина, это моя мама, Одетта. Она была фанаткой группы U2. Когда в начале девяностых они устроили тур по Европе, она ездила на каждый их концерт. Очевидно, она сильно к ним привязана.

– Я тебе покажу «сильно привязана»! – Она потянулась за очками, надвинула их на нос и оглядела меня: – Ох, Лоренцо, где ты ее нашел?

– Мы только что встретились на холме за кладбищем. Она приехала туда к отцу на лето.

– Ты одна из нас!

– Американка? – уточнила я.

– Эмигрантка.

Скорее «заложница». Но об этом лучше не говорить первому встречному.

– Погоди-ка. – Одетта придвинулась поближе. – Я слышала, что ты приедешь. Ты дочка Говарда Мерсера?

– Да, Лина.

– Ее полное имя – Каролина, – добавил Рен.

– Зовите меня просто Лина.

– Слава богу, что ты приехала! Нам тут не хватает американцев. Особенно живых, – добавила она, махнув рукой в сторону кладбища. – Я так рада тебя видеть. Ты уже знаешь итальянский?

– Выучила фраз пять.

– Каких? – поинтересовался Рен.

– При тебе говорить не буду. Не хочу показаться идиоткой.

– Che peccato. – Он пожал плечами. Одетта поморщилась:

– Обещай мне не использовать ни одну из них в этом доме. Я хочу провести лето, представляя, что я не в Италии.

– И как, получается? – ухмыльнулся Рен. – Знаешь, учитывая итальянского мужа и итальянских детей…

– Я принесу нам что-нибудь попить, – сказала она, не обращая внимания на слова сына. – Устраивайтесь поудобнее. – Одетта сжала мое плечо и вышла из комнаты.

– Я же говорил, что она будет счастлива, – сказал Рен.

– Она правда ненавидит Италию?

– Ничего подобного. Мама рассердилась, что этим летом мы не поехали в Техас. Но обычно, когда мы туда приезжаем, она три месяца кряду жалуется на ужасную еду и людей, которые ходят в пижамах по улице.

– Кто так делает?

– Много кто, поверь мне. Это как эпидемия.

– Твоя мама художница? – Я указала на стол.

– Да. Она расписывает керамические плитки, в основном рисует на них виды Тосканы. Их продает один парень в своем магазинчике во Флоренции, и туристы выкладывают за эти плитки чуть ли не миллиарды долларов. Их бы удар хватил, узнай они, что пейзажи рисует американка.

Рен протянул мне плитку. На ней был изображен желтый домик посреди двух холмов.

– Очень красиво.

– Тебе надо сходить наверх. Там целая стена раскрашенных мамой плиток.

Я отложила картину:

– Ты тоже творческий человек?

– Я? Нет. Не особо.

– Я тоже. А вот моя мама тоже была своего рода художником. Она работала фотографом.

– Круто! Делала семейные портреты?

– Нет, ее больше привлекало искусство. Мамины работы висели в галереях и на выставках. И она преподавала фотографию в колледжах.

– Здорово. Как ее звали?

– Хедли Эмерсон.

В комнату вернулась Одетта с двумя банками апельсиновой фанты и открытым пакетом печенья:

– Держи. Рен съедает такой пакет за день. Тебе оно понравится.

Я взяла штучку. Два склеенных ванильным и шоколадным кремом кружочка. «Орео» по-итальянски. Я надкусила печенье, и во рту запел хор ангелов. В итальянскую еду что, добавляют пыльцу фей, чтобы она казалась в тысячу раз лучше американской?

– Дай ей еще, – ухмыльнулся Рен. – А то она откусит себе пальцы.

– Эй! – возмутилась я, но тут Одетта передала мне оставшееся печенье, и мне было уже не до того, чтобы защищаться от нападок – я принялась с удовольствием его уминать.

Одетта улыбнулась:

– Мне нравятся девочки, которые любят покушать. Так о чем мы говорили? Ах, я же еще не представилась! Клянусь, эта страна когда-нибудь превратит меня в дикарку! Я Одетта Феррара. Как «Феррари», только через «а». Рада знакомству. – Она протянула мне руку. Я стряхнула крошки со своей ладони, и мы пожали друг другу руки. – Ты не против обсудить кондиционеры? И автокафе? Все, чего мне больше всего не хватает этим летом!

– Ты никогда не позволяешь нам есть фастфуд в Штатах, – покачал головой Рен.

– А кто сказал, что я его не ем? И на чьей ты стороне? Моей или Синьоре?

– Без комментариев.

– Кто такой Синьоре? – спросила я.

– Мой папа. Понятия не имею, как они с мамой сошлись. Ты смотрела смешные видео, в которых утка с медведем становятся лучшими друзьями? Вот тут что-то вроде этого.

Одетта фыркнула:

– Ну, перестань. Не такие уж мы и разные. Зато теперь мне любопытно. Ты сравниваешь меня с уткой или с медведем?

– Нет уж, этого я говорить не буду.

Одетта повернулась ко мне:

– Как тебе мой сынок?

Я сглотнула и протянула остатки печенья Рену, который смотрел на него как на свою прелес-сть.

– Он очень… приветливый.

– И привлекательный, да?

– Мам!

Я слегка покраснела.

Рен и правда симпатичный, но этого сразу не замечаешь. У него темные карие глаза, которые обрамляют невероятно длинные ресницы, а когда он улыбается, можно заметить узкую щербинку между передними зубами. Но опять же, в таких вещах первым встречным не признаются.

Одетта махнула мне рукой:

– Что ж, мы очень рады, что ты приехала. Это лето, пожалуй, самое скучное в жизни Рена. Я как раз сегодня утром советовала ему почаще выходить из дому.

– Брось, мам. Я же не сижу взаперти все время.

– Я просто заметила, что, как только из города уехала одна ragazza, ты внезапно потерял всякий интерес к прогулкам.

– Я гуляю, когда хочу. И Мими тут ни при чем.

– Что за Мими?

– Его возлюбленная, – театральным шепотом объявила Одетта.

– Ма-ам! – простонал Рен. – Мне же не девять лет! На столе зазвонил телефон, и Одетта бросилась разбирать бумаги, кисточки и краски.

– Да где же?.. Pronto?

В дверном проеме возникла маленькая девочка в трусах с рюшечками и черных туфлях.

– Я покакала!

Одетта подняла вверх большие пальцы обеих рук и ушла в глубь дома, что-то бегло говоря по-итальянски в телефонную трубку.

Рен простонал:

– Габриэлла, тебе не стыдно? Возвращайся в уборную. У нас гости.

Девочка пропустила его слова мимо ушей и повернулась ко мне:

– Ти chi sei?

– Она не говорит по-итальянски, – сказал Рен. – Она из Америки.

– Anch’io! Ты подружка Лоренцо?

– Нет, я встретила его на прогулке. Меня зовут Лина. Девочка внимательно меня рассмотрела.

– Ты похожа на principessa. Наверное, больше на Рапунцель, из-за твоих безумных волосьев.

– Волос, а не волосьев, Габриэлла, – поправил ее Рен. – И называть их безумными не очень-то вежливо.

– Вообще-то она права, – признала я.

– Хочешь посмотреть на моего criceto? – Габриэлла подбежала ко мне и схватила меня за руку. – Пойдем, principessal Тебе он понравится. У него такая мягкая шерстка!

– Хорошо.

Рен положил руку ей на плечо:

– Не надо, Каролина. Габриэлла, она не хочет. Ей скоро уходить.

– Я не против. Я люблю детей.

– Нет, уж поверь мне. Войти в ее комнату – это как ступить в волшебный портал. И оглянуться не успеешь, как будешь играть с Барби пять часов кряду и откликаться на «Принцесса Искорка».

– Nonè vero? Лоренцо! Какой ты гадкий!

Рен сказал ей что-то по-итальянски, и Габриэлла взглянула на меня так, будто ее предали, выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь.

– Что такое criceto?

– На английском это… хомяк вроде бы? Маленький надоедливый зверек, бегает в колесе?

– Да. Хомяк. Она милая.

– Иногда. У тебя есть братья или сестры?

– Нет. Но я часто присматривала за детьми наших соседей в Сиэтле. У них были тройняшки, всем мальчишкам по пять лет.

– Ух ты!

– Когда их мама оставляла ребят на меня, она говорила: «Главное, чтобы они выжили, а остальное уже не так важно».

– И ты их связывала?

– Нет, но в первый раз мы с ними по-дружески подрались, и они меня полюбили. К тому же я всегда приходила с полными карманами фруктовых вкусняшек. – На маминых похоронах один из мальчиков спросил меня, почему я больше к ним не прихожу. А его брат сказал: «Ее мама очень долго спит, и она больше не может с нами играть».

От воспоминаний у меня защемило сердце.

– Мне пора идти. Говард, наверное, уже меня ищет.

– Да, конечно. – Мы прошли через гостиную, и Рен остановился у входной двери:

– Слушай, не хочешь пойти со мной завтра на вечеринку?

– Э… – Я отвернулась и тут же потянулась завязать шнурки.

Всего лишь вечеринка. Обычное дело для подростков. После маминой смерти все мероприятия, связанные с толпами народа, стали походить на быстрое восхождение на гору Эверест. К тому же последнее время я пугающе часто говорю сама с собой.

– Я спрошу у Говарда, – наконец ответила я и выпрямилась.

– Ладно. Я могу забрать тебя на своем скутере. Около восьми?

– Наверное. Я тебе позвоню, если решу пойти. – Я потянулась к дверной ручке.

– Погоди, у тебя нет моего номера. – Рен схватил со стола ручку, взял мою руку и быстро нацарапал номер.

Я почувствовала его теплое дыхание, и он еще мгновение держал меня за руку. Ох. Рен посмотрел на меня и улыбнулся:

– Ciao, Каролина. До завтра.

– Возможно. – Я вышла из дома, не оглянувшись. Я боялась, что он заметит яркую улыбку, появившуюся у меня на лице.

 

Глава шестая

Из-за этого «Рен-держал-меня-за-руку» происшествия у меня в животе запорхали бабочки, но они быстро исчезли после того, как мы сели в машину с Говардом. Атмосфера была, мягко скажем, неуютной.

Было заметно, что он недавно помыл и причесал волосы, а еще переоделся в брюки и рубашку поприличнее. Я, видимо, пропустила объявление о том, что надо приодеться, и осталась в шортах и кроссовках.

– Готова? – спросил Говард. – Да.

– Что ж, тогда вперед, во Флоренцию! Тебе она очень понравится.

Он вставил диск в CD-плеер (ими что, еще пользуются?), и машину заполнила песня AC/DC «You Shook Me All Night Long». Официальный саундтрек к «Не обращайте внимание на то, как вам неуютно на первой вылазке в город с отцом/дочерью».

Говард утверждал, что до города ехать всего семь миль, но мы добирались туда добрых полчаса. По дороге мчались сотни скутеров и миниатюрных автомобилей, и все здания, которые мы проезжали, казались древними. Во мне нарастало предвкушение. Может, обстоятельства и не самые лучшие, но все же я во Флоренции. Разве это не круто?

Когда мы в нее въехали, Говард свернул на узкую улочку с односторонним движением и продемонстрировал самое удивительное умение параллельной парковки из всех, что я видела. Как будто, не будь его сердце отдано кладбищу, он стал бы превосходным инструктором по вождению.

– Прости, что так долго ехали, – извинился Говард. – Я не ожидал, что будут пробки.

– Ты не виноват.

Я прижалась носом к окну.

По обеим сторонам мостовой из серых булыжников, уложенных елочкой, тянулись узкие пешеходные дорожки. Высокие здания пастельных цветов тесно прижимались друг к другу, и на всех окнах красовались очаровательные зеленые ставни. По тротуару пролетел велосипед, чуть не задев боковое зеркало заднего вида.

– Хочешь оглядеть окрестности? – спросил Говард. – Познакомиться с городом?

– Да! – Я отстегнула ремень и выпрыгнула из машины. На улице все еще стояла жара и попахивало теплым мусором, но меня это не расстроило, потому что вокруг было столько всего интересного! Говард зашагал по тротуару, и я поспешила за ним.

Я словно оказалась в итальянском фильме. Вокруг теснились магазинчики одежды, кофейни и ресторанчики, и жители окликали друг друга из окон квартир и машин. Посреди улицы кто-то вежливо засигналил, и все освободили путь для целой семьи, ехавшей на одном скутере. Между двумя домами висела бельевая веревка, в самом центре которой развевалось на ветру красное домашнее платье. Я была готова к тому, что в любую секунду из-за угла выпрыгнет режиссер и крикнет: «Снято!»

– Вот он, – объявил Говард, когда мы свернули за угол, и указал на видневшееся вдали высокое здание.

– Кто «он»?

– Дуомо. Собор Флоренции.

Дуомо. Все стекались к нему, как к единственному в море кораблю, и чем ближе мы подбирались к собору, тем медленнее нам приходилось идти. Наконец мы достигли центра большой площади, и я подняла взгляд на громадное здание, залитое закатным солнцем.

– Ух ты! Какой он… – Большой? Красивый? Впечатляющий? Все сразу и нечто большее. В этом соборе поместилось бы несколько высоток, а его стены украшали узоры из розового, зеленого и белого мрамора. Я никогда не видела настолько красивого, представительного и величественного здания. Да я впервые в жизни употребила слово «величественный»! Раньше оно мне не требовалось.

– На самом деле собор называется Санта-Мария-дель-Фьоре, но все зовут его просто Дуомо.

– От «domo» — купол?

Часть здания покрывала невероятно огромная красно-оранжевая купольная крыша.

– Неплохая попытка, но нет. «Duomo» по-итальянски значит «собор». Просто так вышло, что это слово созвучно с куполом, и это частенько вводит людей в заблуждение. Это здание строилось почти сто пятьдесят лет, и его купол оставался самым большим на свете до появления современных технологий. Как выдастся свободный денек, – заберемся с тобой на вершину.

– А это что? – Я показала на восьмиугольное здание возле собора с высокими золотыми дверьми с узорами, которые фотографировала группа туристов.

– Баптистерий. Эти двери зовутся Вратами Рая. Чуть ли не главная достопримечательность в городе. Работа архитектора Лоренцо Гиберти. На это произведение искусства у него ушло двадцать семь лет. Туда я тебя тоже свожу. – Говард указал на улицу за баптистерием. – А вон там находится ресторан.

Мы с ним пересекли площадь (которую он назвал «пьяцца»), и Говард придержал для меня дверь ресторана. Хост в галстуке, заправленном за фартук, поглядел на нас из-за стойки и выпрямился. Говард был фута на два его выше.

– Сколько вас будет? – гнусаво спросил он.

– Possiamo avere una tavolo per due? – ответил вопросом на вопрос Говард.

Хост кивнул и подозвал официанта.

– Виопа sera, – улыбнулся официант.

– Виопа sera. Possiamo stare seduti vicino alia cucina?

– Certo.

Итак… очевидно, мой отец говорит по-итальянски. Бегло. Даже «эр» произносит, как Рен. Я постаралась не таращиться на него, пока официант проводил нас к столу. Я совершенно ничего о нем не знала. И это ужасно странно.

– Знаешь, почему мне здесь нравится? – спросил Говард, усаживаясь на стул.

Я осмотрелась. Столы были покрыты дешевой бумажной скатертью, а на открытой кухне стояла дровяная печь для пиццы, и в ней пылал огонь. Сверху доносилась «She’s Got a Ticket to Ride». Говард указал на потолок:

– У них каждый день с утра до вечера играет «Битлз». Здесь есть все, что я обожаю: пицца и Пол Маккартни!

– Точно, я же видела пластинки Битлов у тебя в кабинете. – Я сглотнула. Теперь ему может показаться, будто я сую нос в чужие дела. Хотя по факту это, наверное, правда.

Говард улыбнулся:

– Сестра прислала их в подарок пару лет назад. У нее два сына, одному десять, другому двенадцать. Они живут в Денвере, приезжают к нам на лето раз в пару лет.

А они знали обо мне?

Наверное, Говард подумал о том же, и мы оба умолкли и с интересом принялись разглядывать меню.

– Что хочешь заказать? Я обычно беру пиццу с грибами, но они все здесь вкусные. Можно взять парочку закусок или…

– Как насчет обычной пиццы? С сыром. – Быстро и просто. Хочу вернуться на улочки Флоренции. И не растягивать этот ужин.

– Тогда возьми «Маргариту». Это самая простая пицца. Томатный соус, моцарелла и базилик.

– Отлично.

– Тебе обязательно понравится. Эта пицца совсем не похожа на ту, что подают у нас на родине.

Я отложила меню:

– Почему?

– Она очень тонкая, и каждый получит по своей личной огромной пицце. А свежая моцарелла… – Он вздохнул. – С ней ничто не сравнится.

Он и правда замечтался, вспомнив о моцарелле. Неужели моя «больше, чем дружеская» любовь к пицце – от него? Хм. Наверное, было бы неплохо узнать его получше. Все-таки он мой отец.

– А родина… Это где?

– Не поверишь, но я родился в небольшом городке Дью-Вест в Южной Каролине. Где-то в ста пятидесяти милях от Адриенны.

– Ты там переставил все дорожные заграждения и создал пробку?

– Тебе мама рассказала?

– Да. Она часто про тебя рассказывала.

– Там было особо нечем заняться, – хмыкнул Говард. – К моему стыду, я наказал за это весь город. А что еще она тебе рассказывала?

– Что ты играл в хоккей и, несмотря на спокойный нрав, часто ввязывался в драки на льду.

– Вот доказательство. – Говард повернул голову и пробежался пальцем по шраму на подбородке. – Одна из последних игр. У меня не получалось держать себя в руках. А что еще?

– Когда вы приехали в Рим, хозяин ресторана принял тебя за знаменитого баскетболиста и не стал брать деньги за ужин.

– А про это я забыл! Восхитительная была ягнятина. А я всего лишь сфотографировался с поварами.

К нам подошел официант и принял наш заказ, а потом наполнил бокалы газированной водой. Я отпила большой глоток, и меня передернуло. Это только мне газированная вода кажется жидким бенгальским огнем?

Говард скрестил руки на груди:

– Прости, что так прямо это говорю, но я не могу поверить, насколько ты похожа на Хедли! Тебе это постоянно говорят?

– Да. Иногда нас принимали за сестер.

– Неудивительно. У тебя даже ее руки.

Я сидела, поставив локти на стол и положив одну руку на другую. Говард резко дернулся вперед, как будто его поймали на крючок.

Он не отрывал взгляда от моего кольца.

Мне стало неуютно.

– С тобой все в порядке?

– Ее кольцо. – Говард потянулся к нему и почти дотронулся – его пальцы застыли в паре дюймов от моей руки. Это было винтажное узкое золотое колечко с замысловатым узором. Мама носила его, пока совсем не исхудала и оно не стало ей велико. С тех пор ношу его я.

– Она говорила, что это я его подарил?

– Нет. – Я спрятала руки под стол, лицо у меня горело. Разве она хоть что-нибудь мне рассказывала? – Это было обручальное кольцо или?..

– Нет. Обычный подарок.

Вновь повисла тишина, и я заняла ее неподдельным интересом к убранству ресторана. На стенах висели подписанные фотографии итальянских знаменитостей – наверное, очень известных – и несколько фартуков. Играла «We All Live in a Yellow Submarine». Мои щеки пылали, как соус маринара.

Говард покачал головой:

– У тебя есть парень в Америке, который по тебе скучает?

– Нет.

– Хорошо. Еще успеешь разбить парочку сердец, когда вырастешь. – Он замялся. – Утром я подумывал позвонить в международную школу и спросить, остался ли кто-нибудь из твоих одногодок здесь на лето. Ты могла бы пообщаться с ними и решить, хочется ли тебе идти в эту школу.

Я неопределенно промычала и с особым усилием принялась разглядывать фотографию женщины в диадеме и с широким пояском на платье. Мисс Равиоли 2015?

– Я все собирался сказать, что, если тебе хочется с кем-то поговорить, кроме меня и Сони, разумеется, знай, что в городе живет одна моя подруга, социальный работник. Прекрасно говорит по-английски. Она с удовольствием бы с тобой встретилась, если нужно…

Замечательно. Очередной психолог. Та, к которой я ходила дома, в основном говорила «хм-хм» и все твердила: «Как ты себя чувствуешь?», так часто, что у меня чуть уши не растаяли. Я всегда отвечала: «Ужасно». Жить без мамы – ужасно. Психолог обещала, что потихоньку мне станет лучше, но, судя по тому, каково мне сейчас, она ошибалась.

Я принялась мять края скатерти, пытаясь не глядеть на кольцо.

– Тебе здесь… уютно? – спросил Говард.

– Да, – не сразу ответила я.

– Если тебе чего-то не хватает, можешь просто спросить.

– Все нормально, – ответила я сиплым голосом. Говард кивнул.

Прошло, казалось бы, уже часов десять, и официант наконец вышел к нам с двумя дымящимися пиццами, каждая из них – размером с огромную тарелку. Аромат шел невероятный. Я отрезала себе кусочек и попробовала.

Неуютная атмосфера тут же улетучилась. Вот она – мощь пиццы!

– У меня рот взорвался, – попыталась сказать я. На самом деле у меня вышло что-то вроде «муменярофофася».

– Что? – переспросил Говард.

Я откусила еще кусочек.

– Это. Лучшая. Пицца. На свете. – Он был прав. Эта пицца была словно из другой вселенной, в отличие от той, что я ела дома.

– Я же говорил. Италия – страна мечты голодных бегунов. – Говард улыбнулся, и мы оба набросились на пиццу. Тишину заполнила «Lucy in the Sky with Diamonds».

Я как раз зажевала приличный кусок, когда Говард сказал:

– Наверное, ты гадаешь, где я был все это время.

Я застыла, зажав в руке корку от пиццы. Он спрашивает, что я о нем думаю? Я не думала, что этот важный момент признания настанет именно сейчас. Кто объясняет своим детям, почему не мог быть с ними рядом, уминая пиццу?

Я подняла взгляд на Говарда. Он отложил нож и вилку, наклонился и принял серьезный вид, опустив уголки рта. О нет.

– Да нет, я особо об этом не думала. – Ложь с большой буквы Л. Я закинула в рот корку, но вкуса не почувствовала.

– Хедли рассказывала тебе о нас?

– Нет. – Я покачала головой. – Только забавные истории.

– Ясно. Что ж, честно говоря, я даже о тебе не знал.

На секунду мне показалось, что все в ресторане умолкло. Только Битлы надрывались: «Девушка, от которой я потерял голову, уезжа-ает…»

Я нервно сглотнула. Такого я и предположить не могла.

– Почему?

– У нас были… напряженные отношения.

Напряженные. Мама говорила то же самое.

– Хедли связалась со мной тогда, когда ей начали делать анализы. Она уже знала, что больна, но еще не знала чем. Хотя, наверное, догадывалась. Честное слово, если бы я знал, я был бы рядом. Если бы я знал. Я… – Он положил руки на стол ладонями вверх. – Я прошу тебя дать мне шанс. Я не жду чудес. Да, это тяжело. Твоя бабушка сказала, что ты была против переезда в Италию. Я все понимаю, только хочу, чтобы ты знала – для меня очень много значит то, что ты ко мне приехала и я могу узнать тебя получше.

Мы встретились взглядами, и мне всем сердцем захотелось исчезнуть, как пар, который поднимался от пиццы.

Я встала из-за стола:

– Мне… мне надо в уборную. – Я пробежала по ресторану и еле успела ворваться в туалет до того, как из глаз покатились слезы.

Здесь просто отвратительно. Еще вчера я знала, что за человек моя мать. И она точно не была той женщиной, которая любила фиалки, посылала загадочные дневники своей дочери и забывала рассказать ее отцу, что она существует… «Ой, кстати, у тебя есть дочка!»

У меня ушли все три минуты «Here Comes the Sun» на то, чтобы взять себя в руки. Я глубоко дышала, пытаясь успокоиться. Открыв дверь, я увидела за столом Говарда. Он сидел опустив плечи. Какое-то время я смотрела на него, и в душе, как пышная пицца в духовке, нарастала злоба.

Мама держала нас вдали друг от друга шестнадцать лет. Почему сейчас мы вместе?

 

Глава седьмая

Ночью я не могла уснуть.

Спальня Говарда тоже находилась на втором этаже, и из-за скрипа половиц я слышала, как он ходит по коридору. Я даже о тебе не знал. Почему?

Настенные часы раздражающе тикали. Прошлой ночью я их не замечала, но этой «тик-тик-тик» терпеть было невозможно. Я накрыла голову подушкой – не помогло, и дышать стало нечем. Из окна дул легкий ветерок, и фиалки трясли головками, как фанаты на рок-концерте.

Хорошо. Ладно. Я включила лампу, сняла с пальца кольцо и поднесла его к свету. Мама не виделась с Говардом шестнадцать лет, но все эти годы носила его подарок. Каждый день.

Почему?!. Они правда были влюблены друг в друга, как сказала Соня? И если да, то что заставило их расстаться?

Боясь отчаяться, я наконец достала из прикроватной тумбочки мамин дневник.

На форзаце темнела надпись:

Я совершила ошибку.

По спине пробежал холодок. Мама записала эти слова черным маркером, и буквы расползались по бумаге, как мохнатые пауки. Это обращение ко мне? Какое-то объяснение того, что я сейчас прочитаю?

Я собрала волю в кулак и перевернула страницу. Сейчас или никогда.

22 мая

Вопрос. Сразу после встречи с приемной комиссией Вашингтонского университета, которая выдала вам официальное уведомление о том, что осенью вы не поступите в колледж для медсестер, вы:

A. Идете домой и обо всем рассказываете родителям.

Б. Паникуете, врываетесь обратно и утверждаете, что были не в своем уме.

B. Покупаете новый дневник.

Ответ: В.

Да, рано или поздно вы признаетесь в этом родителям. Да, вы специально приходили к комиссии прямо перед закрытием. Но стоит вам немного успокоиться, и вы вспомните, почему поступили именно так. А пока лучше зайти в ближайший книжный магазин и раскошелиться на хорошенький новый дневник. Как бы страшно вам ни было, это все же начало вашей жизни – настоящей жизни.

Покупая дневник, вы это признаете. Всего час и двадцать шесть минут назад я перестала быть будущей студенткой медицинского отделения. Зато через три недели я соберу вещи (те их остатки, которые мама не сломает в порыве гнева) и полечу в Италию (Италию!), где смогу заниматься тем, о чем давно мечтала (фотографией!), в Академии изящных искусств Флоренции (АИИФ!)

Осталось поломать голову над тем, как поставить перед фактом родителей. Большая часть моих гениальных планов заканчивалась анонимным звонком из Антарктиды.

23 мая

Что ж, я поговорила с родителями. И наш разговор прошел даже хуже, чем я ожидала. Сторонний наблюдатель мог стать свидетелем примерно такой Великой Ссоры с Родителями.

Я. Мам, пап, я хочу вам кое в чем признаться.

Мама. Господи! Хедли, ты беременна?

Папа. Рашель, у нее и парня-то нет.

Я. Спасибо за замечание, пап. Не понимаю, мам, откуда такие предположения? (Прочищает горло.) Я хочу рассказать вам о своем решении, которое я приняла недавно. (Последняя фраза – точная цитата из книги «Плодотворное общение. Как говорить, чтобы с вами соглашались».)

Мама. Господи! Хедли, ты лесбиянка?

Папа. Рашель, у нее и девушки-то нет.

Я (бросает попытки цивилизованного общения). НЕТ. Я пытаюсь рассказать вам о том, что не буду учиться на медсестру. Меня приняли в Академию искусств во Флоренции. Я буду полгода изучать фотографию в Италии. И… семестр начнется через три недели.

Мама с папой (молчат, раскрыв рты, как рыбы на суше).

Я. Так что…

Мама с папой (все также таращатся на меня).

Я. Может, скажете что-нибудь?

Папа (еле слышно). Но Хедли, у тебя и приличной камеры-то нет…

Мама, (окрепшим голосом) ЧТОЗНАЧИТНЕБУДЕШЬУЧИТЬСЯНАМЕДСЕСТРУ-У?!

(Соседские собаки воют.)

Пропустим лекцию, которая за этим последовала. В целом она сводилась к тому, что я «ломаю себе жизнь». Я зря трачу время, лишаю себя образования, а родителей – их потом и кровью заработанных денег, которые они потратят на мое беспечное проживание в стране, где женщины даже не бреют подмышки. (Последнее замечание принадлежит маме. Правда это или нет, я не знаю.)

Я объяснила, что за все заплачу сама. Поблагодарила за участие в моем образовании. Убедила, что все так же буду следить за собой и брить подмышки. А затем поднялась в свою комнату и выплакала все глаза, потому что мне было ТАК СТРАШНО! Но разве у меня был выбор? Как только я получила письмо о том, что меня принимают в Академию искусств, я поняла, что хочу этого больше всего на свете. И не поехать было бы еще страшнее!

В окрестностях моего лица начинался сезон дождей, и все слова слились в большую, расплывчатую массу. Вот почему я не могла читать мамины дневники. Мне казалось, будто я подслушиваю ее разговор с подругой по телефону, но стоило отвести взгляд от страницы, как я тут же вспоминала, что мамы здесь нет…

Соберись. Я отчаянно протерла глаза. Она не просто так отправила мне свой дневник, и я должна узнать зачем.

13 июня

Казалось бы, уезжать тринадцатого числа – к беде, но меня это не остановило. Мама холодно со мной попрощалась, а папа отвез меня в аэропорт. Вперед, в неизвестность!

20 июня

Я ЗДЕСЬ. Я могла исписать пятьдесят страниц, рассказывая о своей первой неделе во Флоренции. Но этих двух слов достаточно. Я здесь. АИИФ выглядит ровно так, как я ее представляла: крошечная, суматошная, кишащая талантами. Я живу над шумной пекарней и сплю на картонке, но разве это важно, когда из окна открывается вид на самый красивый город на свете?

Мою соседку зовут Франческа, она приехала с севера Италии учиться на модного фотографа. Она ходит во всем черном, с легкостью перескакивает с итальянского на французский, с французского на английский и наоборот и не вынимает сигареты изо рта со времени своего приезда. Я ее обожаю.

23 июня

Мой первый выходной в Италии. Я хотела провести тихое утро с банкой нутеллы и свежей булкой из пекарни, но у Франчески были иные планы. Стоило мне выйти из комнаты, как она сказала: «Одевайся», а потом полчаса самозабвенно ругалась с кем-то по телефону, пока я сидела и ждала ее. Наконец она повесила трубку и настояла на том, чтобы я переодела обувь. «Никаких сандалий. Уже одиннадцать часов!» Но и второй мой выбор ей не понравился. «Темную джинсовую ткань после апреля не носят!» И третий. «Туфли не должны сочетаться с сумочкой!» Она меня страшно вымотала.

Не прошло и года, как мы вышли на улицу, и Франческа принялась рассказывать мне краткую историю Флоренции.

– Флоренция – родина Ренессанса. Ты ведь знаешь, что такое Ренессанс, правда?

Я успокоила ее, сказав, что все знают о Ренессансе, но она все равно объяснила, что это такое.

– В тысяча трехсотом году треть населения умерла от бубонной чумы, а потом Европа пережила культурную революцию. Внезапно расцвело искусство. И зародилось оно здесь, а только потом распространилось на другие страны. Картины, скульптуры, архитектура… Это была культурная столица мира! Флоренция стала одним из богатейших городов в истории… – И так далее, и так далее, и так далее.

Она бродила по улицам, даже не замечая, иду я за ней или нет. И тут я увидела его. ДУОМО. Замысловатый, яркий, готический собор. Я и так выбилась из сил, но и без этого от вида Дуомо у меня перехватило бы дыхание.

Франческа затушила сигарету, отвела меня ко входу в собор и предложила взобраться наверх. Так мы и поступили. Четыреста шестьдесят три каменные ступеньки, и Франческа бодро прыгала с одной на другую, словно в ее каблуках скрывались пружины. Наверху я без конца фотографировала. Флоренция раскинулась передо мной оранжевым лабиринтом, в котором выделялись башни и дома, но выше всех стоял Дуомо. Вдали виднелись зеленые холмы, а над ними возвышалось безупречно-синее небо. Франческа умолкла, заметив мое восхищение. Она даже не рассердилась, когда я вытянула руки навстречу ветру и новому чувству свободы. Перед тем как уйти, я крепко обняла Франческу, но она отцепила меня от себя и сказала:

– Тихо, тихо. Ты сама сюда приехала, я всего лишь отвела тебя к Дуомо. А теперь пойдем на шопинг. Никогда не видела джинсы в таком плачевном состоянии. Мне от взгляда на них плакать хочется.

«Не может быть», – прошептала я. А если бы я прочитала этот отрывок в тот день, когда сама увидела Дуомо? Я пробежалась пальцами по строчкам, представляя примерно двадцатилетнюю маму, которая еле поспевает за властной и быстрой Франческой. Может, поэтому мама прислала мне этот дневник? Чтобы я вместе с ней гуляла по Флоренции?

Я пометила место, на котором остановилась, и выключила свет. На душе было тяжело. Услышать мамин голос – все равно что на поломанном корабле выйти в море. Эмоции те же. Но и приятное что-то есть. Она обожала Флоренцию. И благодаря этому дневнику я исследую этот город вместе с ней.

Но буду делать это постепенно.

 

Глава восьмая

Надо срочно рассказать Эдди про дневник. Утром я уже мчалась вниз по ступенькам, даже не переодев пижаму. Рен оказался не прав насчет дурного сна из-за смены часового пояса. Почитав дневник, я легла вместе с ним под одеяло и уснула часов на тринадцать, а сейчас чувствовала себя как прекрасно отдохнувший жаворонок.

Я как раз собиралась ускользнуть обратно в комнату, как Говард предложил мне поговорить по его телефону, и я была невероятно благодарна ему за то, что не пришлось самой об этом спрашивать. Будь вчерашнее возвращение домой книгой, она бы называлась «Самая длинная, тихая и жалкая поездка на свете». И я надеялась, что вторая часть не выйдет. Чем меньше мы общаемся – тем лучше.

Я поднялась к себе, заперла дверь и подзарядила телефон. Что набирать сначала – код страны? Код города? Где моя инструкция? После третьей попытки в трубке пошли гудки. Мне ответил Уайатт:

– Алло?

– Привет, Уайатт. Это Лина. – С той стороны провода доносились звуки из компьютерной игры. – Ну… та, что жила у вас пять месяцев.

– А, да. Привет, Лина. Напомни, ты где? Во Франции?

– В Италии. Эдди рядом?

– Нет. Вообще не знаю, где она.

– Разве у вас не два часа ночи?

– Два. Кажется, она ушла ночевать к подруге. У нас один телефон на двоих.

– Знаю. Скажешь ей, что я звонила?

– Конечно. Не ешь улиток.

Щелк.

Я простонала. Учитывая то, насколько «хорошо» Уайатт прислушивался к моим словам, вероятность того, что они достигнут ушей Эдди, нулевая. А мне необходимо с ней поговорить – о дневнике, о признании Говарда… обо всем. Я заходила по комнате, как бабушкин кот с обсессивно-компульсивным расстройством. Я пока была морально не готова продолжить чтение, но и сидеть без дела у меня совершенно не получалось. Я быстро переоделась в шорты и майку и вышла на улицу.

– Привет, Лина. Как спалось?

Я подпрыгнула от неожиданности. На садовых качелях раскачивался Говард со стопкой бумаг в руках и темными кругами под глазами. Попалась.

– Нормально. Я только что проснулась. – Я поставила ногу на перила и сосредоточилась на шнурках.

– Эх, хорошо быть подростком! Вполне возможно, что я впервые увидел рассвет, когда мне было уже далеко за двадцать. – Говард замер и судорожно добавил: – Ты в порядке после вчерашнего разговора? Если бы я только мог подобрать другие слова…

– Я не расстроена, – быстро успокоила его я.

– Мне очень хотелось бы рассказать тебе о нас с Хедли. Она не рассказывала тебе то, что…

Я резко убрала ногу с перил, задрав ее, словно какая-нибудь танцовщица из «Рокетт».

– В другой раз, ладно? Я тороплюсь на пробежку. – А еще хочу сначала услышать мамину версию истории.

Говард помедлил, а затем ответил:

– Да, конечно. – И попытался поймать мой взгляд. – Я не буду тебя торопить. Скажи, когда будешь готова.

Я сбежала вниз по ступенькам, но обернулась, услышав слова Говарда:

– Сегодня тебе звонили в туристический центр.

– Кто? Эдди? – Пожалуйста, пусть это будет Эдди!

– Нет, звонок был местный. А назвался он странно… Ред? Рем? Американец. Сказал, что встретил тебя вчера на пробежке.

Меня словно осыпали конфетти. Он мне звонил?

– Рен. Сокращенное от Лоренцо.

– Понятно. Ты идешь с ним сегодня на вечеринку?

– А, да. Наверное. – Говард с дневником успешно вытеснили из моей головы все лишнее. Хватит ли мне смелости пойти?

Говард нахмурился:

– Ну и кто он?

– Рен живет неподалеку. Его мама из Америки, и он ходит в международную школу. Вроде бы мой ровесник.

Говард просиял:

– Прекрасно! Вот только… о нет.

– Что такое?

– Я напал на него с вопросами, потому что думал, что это один из тех парней, которые тебя вчера преследовали, и, наверное, напугал.

– Мы познакомились за кладбищем. Он играл в футбол на холме.

– Что ж, я должен перед ним извиниться. Не знаешь, какая у него фамилия?

– Феррари, кажется? Они живут в пряничном домике. Говард рассмеялся:

– Можешь не продолжать. Семья Феррара. Здорово, что ты его встретила. Я и не знал, что их сын – твой ровесник, иначе попытался бы вас познакомить. На вечеринке будут твои будущие одноклассники?

– Возможные одноклассники, – уточнила я. – И я не уверена, что хочу туда идти.

Но он меня словно не слышал, и улыбка только расплылась по его лицу.

– Рен просил тебе передать, что подъедет в половине девятого. Я приготовлю ужин пораньше, чтобы ты успела спокойно поесть. А еще надо бы купить тебе мобильный, чтобы твоим друзьям не приходилось названивать в туристический центр.

– Спасибо, но это уже лишнее. У меня всего один знакомый.

– А сегодня их станет больше. Пока говори ребятам мой номер, чтобы они не звонили на кладбище. Кстати, хорошая новость! Нам наконец наладили Интернет, и «Фейстайм» должен отлично работать. – Говард отложил бумаги. – Мне пора в центр, увидимся позже. Удачной пробежки! – Он развернулся и вошел в дом, насвистывая себе под нос.

Я проводила его косым взглядом. Неужели Говард — это и есть ошибка моей мамы? И что насчет вечеринки? Хочу ли я встречаться с кучкой незнакомцев?

– А как тебе эта? – Я покрутилась перед ноутбуком, чтобы Эдди разглядела мою рубашку.

Она наклонилась и заполнила собой весь экран. Эдди недавно проснулась и напоминала вампира из-за размазанной подводки для глаз.

– Хм. Как тебе ответить – вежливо или честно?

– А совместить нельзя?

– Нет. Ее как будто три дня держали на самом дне чемодана.

– Так и есть.

– Конечно. Я за черно-белую юбку. У тебя роскошные ноги, и из всей твоей одежды она одна прилично выглядит.

– Разве я виновата? Ты уговорила меня наплевать на стирку и посмотреть сразу несколько выпусков «Топ-модели по-американски».

– Главное – верно расставить приоритеты. Рано или поздно я вырасту дюймов на девяносто и отправлюсь на это шоу. – Она театрально вздохнула и попыталась стереть макияж с глаз. – Поверить не могу, что ты идешь на вечеринку. В Италии. А я, скорее всего, опять буду торчать у Дилана.

– Тебе там нравится.

– Нет! Мы без конца обсуждаем, чем можно было бы заняться, а в итоге ничего не решаем и всю ночь играем в настольный футбол.

– Посмотри на это с хорошей стороны. У него вся морозилка забита буррито и чурросом. А они довольно вкусные.

– Ты абсолютно права. Объедаться магазинным чурросом – это намного лучше, чем пойти на вечеринку в Италии.

Я подняла ноутбук, плюхнулась на кровать и положила его на живот.

– Вот только я не люблю вечеринки, забыла?

– Не говори так. Раньше любила.

– А потом мама заболела, и никто не знал, о чем со мной разговаривать.

Эдди поджала губы.

– Честное слово, ты сама себе что-то надумала. Они просто боялись тебя задеть, понимаешь? К тому же ты сама от них отдалялась.

– Ты о чем? Не было такого.

– А как же Джек?

– Какой Джек?

– Джек Харрисон, красавчик старшеклассник, который играет в лак росс. Он месяца два пытался пригласить тебя на свидание.

– Он меня не приглашал.

– Потому что ты его избегала.

– Эдди, я и получаса не могла продержаться без слез и разговоров о маме. Думаешь, ему было бы со мной интересно?

Она нахмурилась:

– Прости. Я знаю, тебе пришлось нелегко. Но ты уже немного отошла. Я даже не постесняюсь предсказать, что сегодня ты встретишь самого жаркого парня во всей Италии и влюбишься в него по уши. Только сильно к нему не привязывайся, а то вдруг передумаешь возвращаться домой? Тебя нет всего три дня, а мне уже кажется, что прошла вечность.

– Мне тоже. Так что, черно-белая юбка?

– Да. Потом мне спасибо скажешь. И позвони, когда вернешься домой. Поговорим с тобой о дневнике. Я планирую нанять съемочную группу, которая будет ходить за тобой по пятам. Из твоей жизни получится отличное шоу.

– Лина! Ужин готов!

Я оглядела себя в зеркале. Я не послушалась Эдди и надела свои любимые джинсы. И от волнения у меня пропал аппетит.

Все бывает в первый раз.

– Слышишь? – крикнул Говард.

– Иду!

Я намазалась блеском для губ и еще раз поправила волосы. Пришлось целых сорок пять минут промучиться с утюжком, но зато теперь у меня была нормальная человеческая прическа. Но радоваться рано. Стоит кому-нибудь бросить на мои волосы косой взгляд, как они тут же вернутся к своему безумному состоянию. «Ты чем-то похожа на горгону Медузу», – как-то раз «обнадежила» меня Эдди.

Внизу лестницы меня встретил Говард с огромной миской спагетти. Он явно старался развеять напряженную обстановку, и пока что у него получалось.

– Отлично выглядишь.

– Спасибо.

– Прости, что запоздал с ужином. У нас возникли проблемы с техникой, и я уж было подумал, что придется работать до ночи.

– Ничего страшного. – Я отставила миску. – Спасибо за ужин, но я совсем не голодная.

– Не голодная? – вскинул брови Говард. – Сколько миль ты сегодня пробежала?

– Семь.

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Просто немножко нервничаю.

– Понимаю. Бывает страшновато знакомиться с новыми людьми, но я уверен, что они тебя полюбят.

БИП!!! Мы выглянули в окно и увидели Рена, который подъехал к дому на блестящем красном скутере. У меня живот свело от волнения. И зачем я согласилась? Еще не поздно отказаться?

– Это Феррара?

– Да.

– Он рано. Надеюсь, вы поедете не на скутере?

– Думаю, что на нем. – Я с надеждой посмотрела на Говарда. Вдруг он запретит мне ехать? Было бы замечательно! Вот только не знаю, позволено ли недавно возникшим из ниоткуда отцам указывать дочери?

Говард за три шага пересек гостиную и открыл дверь.

– Лоренцо?

Я поспешила за ним.

– Привет, Говард! Привет, Лина! – На Рене были джинсы и дорогие на вид кроссовки. Он поставил скутер на подножку, поднялся на крыльцо и протянул Говарду руку: – Приятно познакомиться.

– Мне тоже. Извини за эти нападки по телефону. Я спутал тебя с другим парнем.

– Ерунда. Главное, что вы не собираетесь охотиться на меня с бензопилой.

Ой-ой. Говард серьезно отнесся к роли отца.

– Готова, Лина? – спросил Рен.

– Мм, наверное. Говард? – Я с надеждой взглянула на него: он мрачно разглядывал скутер.

– Давно на нем ездишь?

– Лет с четырнадцати. И я осторожный водитель.

– Запасной шлем есть?

– Конечно.

Говард неторопливо кивнул:

– Ладно. Следи за дорогой. Особенно на обратном пути. – Он кивнул в мою сторону: – È nervosa. Stalle vicin.

– Si, certo.

– Извините, это вы о чем?

– Мужской разговор. Поехали, а то опоздаем на вечеринку.

Говард вручил мне свой телефон и двадцать евро.

– На всякий случай. В контактах есть номер кладбища. Если я не подойду, ответит Соня. Когда ты вернешься?

– Не знаю.

– Когда ее привезти? – спросил Рен.

– Скажем, к часу.

У меня округлились глаза. К часу? Как же сильно ему хочется, чтобы я нашла друзей.

Говард уселся на садовые качели, а я пошла за Реном к его скутеру и взяла у него шлем, который он достал из-под сиденья.

– Готова?

– Да, – ответила я и неуклюже забралась на скутер. Не прошло и секунды, а мы уже мчались по дороге, и нас обдувал холодный ветер. Я крепко обняла Рена за талию, улыбаясь как идиотка. Я как будто ехала в мегабыстром и мегаудобном механическом кресле. Я оглянулась и увидела Говарда, который наблюдал за нами с качелей.

– Почему ты зовешь его «Говард»? – громко поинтересовался Рен, перекрикивая шум мотора.

– А как еще?

– «Папа»?

– Ни за что! Я совсем мало его знаю.

– Почему?

– Это… долгая история. – Я поторопилась сменить тему: – Куда мы едем?

Рен посигналил и свернул с главной дороги прочь от Флоренции.

– К моей подруге Елене. У нее самый большой дом, так что мы всегда там собираемся. Ее мама – потомок Медичи, и вилла у них огромная. По Елене сразу понятно, когда она перебирает – она принимается утверждать, что пару сотен лет назад все мы были бы ее слугами.

– Кто такие Медичи?

– Очень влиятельная флорентийская семья. Грубо говоря, основатели Ренессанса.

Я тут же представила девушку в струящемся платье.

– Я уместно оделась?

– Что?

Я повторила вопрос.

Рен затормозил у светофора и обернулся:

– Ты отлично выглядишь. Мы одеты почти одинаково.

– Но ты кажешься…

– Да?

– Круче.

Он слегка откинул голову назад, и наши шлемы слабо звякнули.

– Спасибо.

 

Глава девятая

Мы ехали целую вечность. Вечность. Когда Рен съехал с магистрали, у меня уже онемели ноги.

– Почти приехали.

– Наконец-то. Я уж думала, мы собрались во Францию.

– Направление не то. Держись крепче.

Он ускорился, и мы понеслись по длинной подъездной аллее, обрамленной деревьями. Где это мы? За последние десять минут мы не проехали ни одного здания.

– Потерпи немного. Три… два… Рен завернул за угол, и я ахнула.

– Что?

– Да, знаю. С ума сойти, правда?

– И это дом? У вас тут в нормальных домах кто-нибудь живет?

– А что, в Америке не встречаются пряничные домики?

Это была не вилла, а настоящий дворец. Громадный, как музей, в несколько этажей, с башенками по краям больших арочных ворот. Я попробовала сосчитать окна, но быстро сдалась. Настолько огромным был этот дом.

Рен сбросил скорость, обогнул широкий круглый фонтан, который возвышался в центре подъездной аллеи размером с теннисный корт, и припарковался возле других скутеров. Во рту у меня пересохло, как в пустыне Сахара. Я бы и правда предпочла есть чуррос в подвале Дилана.

– Ты в порядке? – спросил Рен.

Я кивнула, и выглядело это максимально неубедительно. Мы пошли вдоль стены подстриженных кустов к двери вроде тех, в которые разозленные деревенские жители из мультиков и фильмов ломятся с факелами и таранами. Еще три секунды, и меня стошнит.

Рен легонько толкнул меня локтем:

– Ты уверена, что все нормально?

– Да. – Я глубоко вдохнула. – Так… сколько человек здесь живет?

– Трое. Елена, ее мама и старшая сестра, когда та возвращается домой из интерната. Елена признавалась, что в некоторые комнаты она никогда не заглядывала, и порой они с мамой не встречаются сутками. У них есть система внутренней связи, так что им не приходится ходить по дому, чтобы пообщаться друг с другом.

– Ты не шутишь?

– Нет, честное слово, я даже не знаю, как ее мама выглядит. Говорят, что она вовсе не существует. К тому же дом полон призраков. Елена каждый день их встречает.

Рен изо всех сил надавил на медный дверной звонок, и мы услышали громкий звон.

– Ты в них веришь?

Он пожал плечами:

– Елена верит. Она каждый вечер сталкивается на лестнице с призраком своей прапрапрабабушки Алессандры.

Я никогда не понимала, как можно верить в привидения. Когда мамы не стало, ее просто не стало. Я бы все отдала за то, чтобы это изменить.

В доме раздался громкий стук. Я вздрогнула и оступилась. Рен поймал меня за плечи и сказал:

– Расслабься. Это дверь. Она долго открывается.

Минут десять ворота со скрипом открывались, и я отступила назад, почти уверенная в том, что на пороге нас встретит прапрапрабабушка Алессандра. Но на аллею вышла фигуристая девушка-подросток в повседневной одежде с густыми черными волосами и алмазным пирсингом в носу.

– Ciao, Лоренцо! – Она бросилась на Рена и звонко чмокнула его в щеку. – Dove sei stato? Mi sei mancato.

– Ciao, Елена. Mi sei mancata anche tu. – Рен отошел от девушки и жестом указал на меня: – Угадай, кто это?

Елена, как и Рен, быстро перешла на английский:

– Кто? Говори скорее!

– Каролина.

Рот девушки раскрылся в ровную «о».

– Ты Каролина!

– Да. Зови меня Лина.

– Non è possibile! Заходи! – Она схватила меня за руку и затащила внутрь, захлопнув за собой дверь.

Я словно очутилась в мультике «Скуби-Ду». Слабо освещенный холл, пара-тройка электрических канделябров, вся стена увешана гобеленами и старыми картинами… минуточку, это что, доспехи?

– У тебя очень…

– Да-да. Страшно жуткий дом. Знаю. А теперь идем. – Елена взяла меня под руку и повела в глубь холла. – Как же они удивятся! Вот увидишь.

Мы дошли до двойных дверей, и она затолкнула меня во вполне современную комнату с кожаным угловым диваном громадных размеров, широкоэкранным телевизором и настольным футболом. Ах да, и двадцатью гостями. Или около того. Все они смотрели на меня, как на животное, сбежавшее из зоопарка.

Я сглотнула:

– Мм… Привет!

Елена торжественно подняла мою руку:

– Vipresento, Каролина. Ragazzi, она существует!

По комнате разлетелись крики восторга, и меня окружили люди.

– Ты приехала! На самом деле приехала! – Высокий парень с французским акцентом с энтузиазмом пожал мою руку. – Я Оливье. Добро пожаловать.

– Я выиграл спор! Никто не верил, что ты появишься.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Che bella sorpresa!

– Меня зовут Валентина.

– Ливи.

– Марсело.

Почти все из них хлопали меня по плечу. Они думали, что я могла оказаться голограммой?

Я сделала шаг назад:

– Приятно… со всеми вами познакомиться.

– Хватит дышать ей в лицо! – Рен загородил меня от особо любопытных. – Как будто впервые новенькую видите.

– Впервые, – оправдался парень с брекетами.

На меня посыпались вопросы.

– Ты давно приехала?

– Пойдешь в школу осенью?

– Почему тебя не было в прошлом году?

– Тот великан правда твой папа?

Я сделала еще один шаг назад:

– Э… Кому ответить первому?

Все рассмеялись.

– Где ты живешь? Во Флоренции. – спросила рыжая девочка, которая стояла по левую руку от меня и усиленно жевала жвачку. По голосу я предположила, что она из Нью-Джерси или вроде того.

– Недалеко от Рена.

– На американском кладбище, – уточнил Рен.

Я покосилась на него. Спасибо, что выставил меня ненормальной.

Рен погладил меня по руке:

– Не волнуйся. Тут у всех странные дома.

Все тут же загалдели.

– Мы снимаем средневековый замок в Кьянти.

– У нас фермерский дом.

– Уильям живет в американском посольстве. Помните, как его сестра на скутере переехала ногу иностранному почетному гостю.

Вперед выступил мальчик-итальянец с волосами до плеч:

– Хватит, а то она подумает, что тут одни чудики. Каролина, извини за эти расспросы.

– Ничего, – ответила я.

– Но мы и правда странные. У нас почти не бывает новых знакомых. А друг от друга уже тошнит, – сказала девушка, стоявшая слева от меня, на вид испанка.

Внезапно сзади меня обхватили сильные руки и оторвали от земли.

– Эй!

– Марко! Нельзя! – рявкнул Рен.

– К ноге! – крикнула Любительница Жвачки.

Это что, ротвейлер? Я вырвалась на свободу, оглянулась и увидела мускулистого парня с короткими черными волосами.

– Рен, представь меня, – прогремел он. – Сейчас же.

– Лина, это Марко. А теперь забудь, что ты его видела. Поверь, так будет лучше.

Марко расплылся в улыбке:

– Ты и правда здесь! Я был уверен, что ты приедешь. С самого начала.

– Погоди-ка, это с тобой мы якобы делали работу по биологии?

– Да! – Он тряхнул кулаками и снова заключил меня в свои крепкие, как у питона, объятия.

– Не могу… Дышать… – выдохнула я.

– Отпусти ее, – приказал Рен.

Марко ослабил хватку и смущенно покачал головой:

– Прости. Обычно я не такой.

– Такой, – возразила темноволосая девушка.

– Это все пиво. – Марко протянул мне банку. – Не знаю, кто его купил, но на вкус оно мерзкое. Почти как моча, представляешь?

– Не очень.

– Ну и ладно. Я бы предложил тебе выпить, но ты уже знаешь, что оно похоже на мочу. Кстати, ты хорошенькая. Намного симпатичнее, чем я тебя представлял.

– Спасибо.

Марко резко развернулся и убежал, крикнув:

– Эй, Марго! Кто твой папочка?

– Ух ты, – только и сказала я.

Рен покачал головой:

– Ты уж извини, хотел бы я сказать: «Дело в том, что он пьян», но трезвым Марко еще хуже.

– Намного! – заметил невысокий парень в очках.

– Вот ты где. – Шум разрезал холодный голос. Я повернулась и столкнулась лицом к лицу с невероятно привлекательной девушкой, высокой и стройной, с большими голубыми глазами и светлыми, чуть ли не белыми волосами, которая смотрела сквозь меня.

– Привет, Мими. Рад снова тебя видеть. – Голос Рена внезапно упал на три октавы.

– Я волновалась, что ты не придешь, – с акцентом ответила девушка. Она из Швеции? Норвегии? Или другой страны, где все рождаются с хорошей кожей и шелковистыми, послушными волосами? – Говорят, ты в последнее время редко показываешься.

– Но сейчас я здесь.

– Хорошо. Мне тебя не хватало. – Она указала на меня подбородком, не отрывая взгляда от Рена: – Кто это?

– Каролина. Недавно сюда переехала.

– Привет. Меня зовут Лина.

Мими смотрела на меня одну сотую секунды, а потом наклонилась к Рену и что-то ему зашептала.

– Si, certo. – Рен взглянул на меня. – Только… позже. Через пару минут.

Девушка отошла, и все вокруг словно разом выдохнули.

– Снежная королева, – прошептал кто-то.

– Она красавица, – сказала я Рену.

– Правда? А я и не заметил. – Он улыбался так, будто ему предложили неиссякаемый запас розовых жевательных конфет «Старберстс». Очевидно, я не так поняла тот случай в пряничном домике, когда он держал меня за руку. Если Рен привык к таким девушкам, как Мими, мне ничего не светит.

– Эй, пойдем, покажу тебе кое-что. – Рен потянул меня за собой.

– Ладно. Тогда… увидимся? – сказала я гостям.

– Ciao, ciao, – попрощался один из них.

Рен уже стремился к выходу.

– Куда мы идем?

– Это сюрприз. Проходи. – Он придержал мне дверь. – После тебя.

Я вышла в темный коридор. Мы очутились у громадной лестницы.

– О нет. Здесь мы увидим прапрапрабабушку Елены?

– Нет, она в другом крыле. Пойдем, я покажу тебе сад. Он пошел вверх по ступенькам, но я не двинулась с места.

– Э, Рен? Она выглядит страшновато.

– Конечно. Пойдем.

Я оглянулась на закрытую дверь. Жуткая лестница или чересчур приветливые подростки из разных стран? Пожалуй, рискну и выберу лестницу. Я поспешила за Реном. Из-за высокого потолка мои шаги эхом разносились по зданию. Мы поднялись наверх, и Рен толкнул высокую, узкую дверь и зашел в нее. Я неуверенно шагнула за ним.

– Невероятно… – пробормотала я. Помещение было завалено хламом, словно в него высыпали содержимое десяти комнат, и все покрывали плотные пыльные тряпки. Под портретом сурового на вид мужчины в шляпе с перьями даже располагался камин небывалых размеров. – Он настоящий? – спросила я, указывая на портрет.

– Наверняка.

– Я как будто зашла в дом с привидениями. Кажется, стоит на секунду отвернуться, и все вещи поменяются местами.

Рен ухмыльнулся:

– И это говорит человек, который живет на кладбище.

– Два дня за «живет» не считаются.

– Сюда. – Он подошел к стеклянным дверям, отпер их, и мы вышли на балкон. – Я хотел, чтобы ты посмотрела на сад, а еще – отдохнула от восторженной толпы.

– Да уж, их как-то слишком взбудоражила встреча со мной.

– Почти все из нас знают друг друга еще с начальной школы, так что мы адски рады новичкам. Наверное, нам стоит поработать над «наигранной недоступностью».

– Да тут настоящий лабиринт! – Я перегнулась через перила. Живая изгородь у входа оказалась частью продуманного зеленого узора с древними статуями и скамейками.

– Круто, да? У них даже есть дряхлый садовник, который чуть ли не всю жизнь подстригает эти кусты.

– Здесь и правда можно потеряться.

– Да. Однажды Марко туда зашел. Мы его искали часа три. Пришлось подняться на балкон с прожектором. Он спал в лабиринте, положив под голову свои ботинки.

– Ботинки? Зачем?

– Понятия не имею. Рассказать по-настоящему жуткую историю?

Я покачала головой:

– Лучше не надо.

– Старшая сестра Елены отказывается жить в этом доме, потому что здесь с самого детства Мануэле регулярно является ее предок. Самое страшное в том, что призраку всегда столько же лет, сколько ей.

– Неудивительно, что она уехала в интернат. – Я оперлась на перила. – Теперь мне не так обидно, что я живу на кладбище.

– Рассказываете страшилки?

Я подпрыгнула и чуть не свалилась с балкона.

– Лина! Ты прямо Суперпугливая Девушка, – воскликнул Рен.

– Простите, не хотел вас напугать. – С одного из диванчиков встал незнакомый мне парень и потянулся.

– Привет, Томас. Шпионишь?

– У меня голова заболела. Хотел спрятаться ненадолго от шума. С кем это ты? – Он встал и лениво подошел к нам.

Боже мо… Последняя буква выпала у меня из памяти, потому что разве бывает такая внешность?

Высокий, худой, с темно-каштановыми волосами и густыми бровями, а еще квадратной челюстью, о существовании которой я только слышала, и впервые увидела своими глазами. А его губы! Из-за них я окончательно потеряла дар речи.

– Лина? – Рен приподнял бровь. Черт. Они меня о чем-то спросили?

– Извини, можешь повторить?

– Я сказал, что меня зовут Томас, – улыбнулся парень. – А ты, я так понимаю, загадочная Каролина?

У него был британский акцент. Британский. Акцент.

– Да, приятно познакомиться. Зови меня Лина. – Я пожала ему руку, стараясь не упасть. Похоже, ноги и правда могут подкашиваться.

– Ты из Америки?

– Да, из Сиэтла. А ты?

– Я много где жил. Последние два года – здесь, в Италии.

Дверь распахнулась, и на балкон вышли Елена и Мими.

– Ragazzi, dai, — нахмурилась Елена. – Мама придет в бешенство, если узнает, что вы сюда поднялись. В прошлый раз она сорок пять минут читала мне нравоучения. Какой-то idiota оставил кусок пиццы в двухсотлетнем буфете. Спускайтесь, per favore!

– Прости, Эл, – хором ответили парни.

– Я всего лишь хотел показать Лине сад. А Томас дремал тут.

– Ну кто дремлет на вечеринке, Томас? Тебе повезло, что ты похож на бога, хоть и veramente strano.

Похож на бога. Я украдкой на него взглянула. Ага. Вполне могу себе представить, как он прогуливается по Олимпу.

Мими взяла Рена за руку, и все, кроме нас с Томасом, вышли с балкона. Мне это только кажется или он тоже на меня смотрит?

Парень скрестил руки на груди:

– Многие делали ставки на то, явишься ты или нет. Видимо, я проиграл двадцать евро.

– Я собиралась переехать в начале года, но передумала.

– Ну и что? Все равно ты мне должна.

– С чего бы это? Впредь будешь больше в меня верить.

Томас ухмыльнулся и вскинул бровь:

– На этот раз я тебя прощаю.

Ноги стали мягкими, как клубничное желе. Он так явно со мной заигрывал.

– Слышал, ты живешь на кладбище?

– Мой папа – смотритель американского кладбища Флоренции. Я приехала к нему на лето.

– На все лето? – Да.

По его лицу расползлась улыбка. Я улыбнулась в ответ.

– Томас! – крикнула Елена, высунувшись из двери.

– Прости. – Мы оба выбежали вслед за ней.

Так вот что значит быть нормальной. Ну, или вроде того.

– Твой первый концерт?

Почти все гости вышли к бассейну, и мы с Томасом сидели на краю, свесив ноги. Ярко-синяя вода сияла так, словно над ней повисли звезды или роились стаи светлячков.

– Джимми Баффет.

– Да ладно? Который написал «Margaritaville»?

– Надо же, ты о нем слышал? И да, в зале все были в гавайских рубашках. Я ходила туда с мамой.

В нас полетели брызги, и мы нагнулись. Многие ребята в пьяном угаре играли в Марко Поло, и Марко все время выбирали на роль – да, Марко. И им явно было слишком весело.

– Хорошо, любимый фильм.

– Ты будешь надо мной смеяться.

– Не буду. Обещаю.

– Ладно. «Грязные танцы».

– «Грязные танцы»… – Он откинул назад голову. – А, точно! Этот ужасный фильм из восьмидесятых, в котором Патрик Суэйзи играл учителя танцев.

Я плеснула в него водой:

– Он не ужасный! И откуда ты о нем так много знаешь?

– Две старшие сестры.

Он придвинулся ко мне, и наши плечи и бедра соприкоснулись. Наверняка, лизни я батарейку в девять вольт, ощущения были бы те же самые.

– Значит, ты бегунья, родом из чуть ли не самого классного города Америки, любишь отстойные фильмы, однажды потеряла сознание, когда каталась на сноуборде, и никогда не пробовала суши.

– И скалолазание.

– И скалолазание.

Эдди, ты оказалась совершенно права! Я взглянула на Томаса. Наверняка она еще долго будет повторять: «Я же говорила!» Кто бы мог подумать, что такие красавчики существуют? К тому же он только что обнял меня за талию. Как бы невзначай.

– Почему ты сюда переехала? – спросил Томас.

– Чтобы пожить с отцом. Он, эм… недавно появился в моей жизни.

– Понял.

Послышался грохот, и из темноты к нам выбежал Рен:

– Половина первого!

– Уже? – Я вытащила ноги из воды, а Томас убрал руку. Я нехотя поднялась.

– Пойдем скорее. Он меня убьет! Убьет! – Рен ударил себя по груди и упал в траву.

– Не убьет, – возразила я.

– Кто? – поинтересовался Томас.

– Ее папа. Когда я в первый раз с ним разговаривал, он сказал, что у него есть пуля, на которой выцарапано мое имя.

– Быть не может. – Я подняла взгляд на Рена. – Или может?

– Я бы не удивился. – Он встал на колени, а затем поднялся на ноги. – Поехали. Нам пора.

– У тебя травинки в волосах.

Он потряс головой, как собака, и трава разлетелась во все стороны.

– Я катался по холму.

– Шведскому? – усмехнулся Томас.

– Я не спрашивал, откуда он.

– Неужели правда половина первого? – простонала я. – Может, останемся еще минут на двадцать?

Рен всплеснул руками:

– Лина! Ты хочешь, чтобы я выжил?

– Хочу, конечно. Просто не хочу уезжать.

Томас тоже встал, притянул меня к себе и уткнулся подбородком мне в плечо:

– Лина, ты уходишь слишком рано. Мне будет без тебя скучно. Ты не можешь отпроситься еще ненадолго?

Рен поднял бровь:

– Похоже, вы далеко продвинулись за последние несколько часов.

С моего лица не сходила улыбка. Я отвернулась, чтобы Рен ее не заметил:

– Прости, Томас. Мне правда пора. Он выдохнул:

– Ладно. Что ж, тогда еще встретимся.

– Ciao, tutti! – крикнул Рен остальным. – Я отвезу Лину домой. Ее ждут к часу.

Они загалдели в ответ: «Ciao, Linas»!

– Ciao! – попрощалась я.

– Стойте! – Марко вылез из бассейна. – А как же обряд посвящения? Она его не выполнила.

– Какой обряд? – спросила я.

– Прогулка по доске.

– Что за глупости, Марко, – простонал Рен. – Мы в седьмом классе это забросили.

– Эй, а меня в прошлом году заставили! – возмутился Оливье. – Причем в ноябре. Я себе яйца отморозил!

– Да, пусть прыгает, – добавила одна из девушек. – Это традиция.

– Она в джинсах, – покачала головой Елена. – Ètroppo жестоко.

– Какая разница? Правила есть правила!

Томас встал подле меня:

– Если ты прыгнешь, я прыгну за тобой.

В мозгу всплыл образ промокшего до нитки Томаса.

Я повернулась к Рену:

– Ты сильно меня возненавидишь, если я сяду на скутер в мокрой одежде?

– Не больше, чем ты себя.

Я сбросила босоножки и подошла к трамплину.

– Новенькая идет по доске! – завопил Марко. Толпа разразилась аплодисментами, а я взобралась на трамплин и поклонилась. Неужели это я? Размышлять уже поздно. Я высоко подпрыгнула и ухнула в воду самой безупречной бомбочкой на свете.

Я почувствовала, что живу. Впервые за год. А может, и за всю жизнь.

 

Глава десятая

Что ж, возможно, ехать на скутере насквозь промокшей было не лучшей идеей. Когда мы подъезжали к дому, я дрожала, как лист на ветру. Мало того, бассейн вернул моим волосам их естественное безумие. Я сняла шлем, и они окружили меня пушистым облаком.

– Ты дрожишь от страха или от холода?

– Холода. Брось, мы опоздали всего на час. Что он нам сделает?

Входная дверь распахнулась, и на порог вышел Говард. Его громадную фигуру осветила луна.

Теперь мы оба дрожали.

– Хочешь, я пойду с тобой? – прошептал Рен.

Я покачала головой:

– Спасибо, что подвез. И на вечеринке было очень весело.

– Мне тоже. До завтра. Удачи!

Я побрела к двери. Джинсы прилипли к ногам.

– Прости, что поздно вернулась. Мы потеряли счет времени.

Говард сощурился:

– У тебя мокрые волосы?

– Меня заставили прогуляться по доске.

– Доске?

– Это их обряд посвящения. Я прыгнула в бассейн. В строгом лице Говарда промелькнула улыбка.

– Значит, вечер прошел успешно?

– Да.

– Замечательно. – Он перевел взгляд на Рена: – Доброй ночи!

– Доброй ночи, мистер… папа Каролины. – Он развернулся и умчался прочь по усыпанной гравием дорожке.

– Привет-привет! – поздоровались со мной, когда мы с Говардом зашли в дом.

Соня и четверо незнакомых мне людей сидели на диванах с бокалами вина. В гостиной тихо играл джаз, и компания выглядела слегка подвыпившей. Похоже, что у Говарда тут тоже вечеринка. По-кладбищенски. Может, чуть позже все они будут нырять в небольшие бассейны у мемориала.

– Все, знакомьтесь, это Лина, – представила меня Соня. – Лина, это все.

– Привет.

– Che bella. Ты красавица, – промурлыкала пожилая дама в очках формы «кошачий глаз».

– Точно, – широко улыбнулся Говард.

– Мы с твоим отцом давние друзья, – произнес один из гостей на хорошем английском. – Знаем его еще с дикой молодости. Ох, ну и истории мы можем рассказать!

– Да, – согласился его сосед. – Он тебя не отругал за опоздание? А то я мог бы рассказать о том, как он путешествовал на своих двоих по Венгрии и…

– Хватит, – прервал его Говард. – Лина недавно искупалась, и ей наверняка хочется подняться в свою комнату и переодеться.

– Жалко, – покачала головой Кошачий Глаз.

– Доброй ночи, – сказала я.

– Доброй ночи, – ответили все разом.

Я взобралась вверх по ступенькам. Как же я замерзла*.

– Она дочка той девушки-фотографа? – послышался голос мисс Кошачий Глаз. Я застыла.

– Да, Хедли.

Молчание.

И… твоя, да? Я ожидала, что его об этом спросят, но они тут же сменили тему.

К чему это было?

Я переоделась в сухое и позвонила Эдди по «Фейстайм».

– Приготовься восклицать «я же говорила»!

– Всегда готова. Боже мой! Ну и как все прошло? Отлично? – Она принялась подпрыгивать на кровати.

Я уменьшила громкость на ноутбуке:

– Да. Отлично.

– Пожалуйста, скажи, что познакомилась с самым жарким итальянским парнем!

– Да, только он не итальянец, а британец.

– Даже лучше! – завизжала Эдди. – Он есть в соцсетях? Я буду за ним следить.

– Не знаю, не спрашивала.

– Я поищу. Как его зовут?

– Томас Хит.

– Даже имя привлекательное. – Эдди затихла, печатая его имя. – Томас… Хит… Флоренция… – Она ахнула. – ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ, КАКОЙ КРАСАВЧИК! Никогда не видела таких роскошных волос! Он похож на модель. Нижнего белья.

– Видишь?

– Ты видела его без рубашки? Обязательно посмотри его фотографии в Интернете. Черт. Теперь ты ни за что не вернешься в Сиэтл. Зачем, когда у тебя есть Томас Хит…

– Эдди, успокойся! Какая разница, насколько он горяч? Я здесь не останусь.

– Как так какая разница? Закрутишь с ним интрижку на лето. Вот это да. Серьезно, вот это да. Какой же он хорошенький. А как зовут второго твоего друга?

– Рен. Его полное имя – Лоренцо Феррара.

– Это тебе придется диктовать по буквам.

– Его мама сказала, что оно пишется как «Феррари», только через «а».

– Феррари через а… – Эдди закусила губу и застучала по клавиатуре. – Кудрявый? Играет в футбол?

– Это он.

Эдди расплылась в улыбке:

– Что ж, Лина, поздравляю с двумя красавчиками. Рен – очаровашка. Если с Моделью нижнего белья не склеится, еще не все потеряно.

– Нет, с Реном шансов нет. Вчера я встретила его подружку. Она как Сэди Дэйнс, только шведка. И отфотошопленная.

– Молчи. Ты спаслась от нее?

– Вроде того. Она явно не обрадовалась тому, что Рен привел какую-то новенькую.

Эдди вздохнула и откинулась на подушку:

– Я до конца лета буду жить твоей жизнью. На расстоянии. Конечно, дом на кладбище – это странно, но теперь я обеими руками «за». Останься там хотя бы на время. Ради меня. Умоляю!

– Посмотрим. Как там Мэтт?

– Все еще не понял, что он мне нравится. Да какая разница? По шкале от одного до десяти насколько ненормальной ты меня посчитаешь, если я распечатаю фотографию Томаса и вставлю в рамку?

– Это ненормально даже для тебя, – рассмеялась я.

– А как насчет календаря с Томасом? «Двенадцать месяцев британской красоты». Сможешь добыть еще фотографий Томаса без рубашки? Пролей на него лимонад при следующей встрече.

– Нет уж, я воздержусь.

– Ты права, – вздохнула Эдди. – Вышло бы странно. Как успехи с дневником?

– Как раз собиралась его почитать. – Я нерешительно добавила: – Вчера мне было немного неуютно, но все же весело. И маме очень нравилась Флоренция.

– И тебе понравится. И мне. Посредством тебя.

Я покачала головой:

– Посмотрим.

– Ладно, скорей читай дневник. Я хочу знать, в чем твоя мама ошиблась. Умираю от любопытства.

– Спокойной ночи, Эдди.

– С добрый утром, Лина.

2 июля

Флоренция именно такая, какой я ее представляла, и в то же время совершенно другая. Она, безусловно, волшебная – мощенные булыжником дороги, древние здания, мосты. Но еще и грязная. Бывает, гуляешь по самой очаровательной улочке из всех, что тебе встречались, а тут внезапно потянет чем-то вонючим из канализации или наступишь в какую-нибудь гадость. Этот город способен околдовать вас, а затем резко выбросить в реальность. Впервые я оказалась там, где мне хочется запечатлеть столь многое. Я снимала все, что, кажется, можно найти только в Италии: белье, вывешенное в переулке, красные герани в импровизированных горшках из старых банок из-под томатной пасты; но чаще всего меня тянет фотографировать людей. Итальянцы невероятно экспрессивны, и никому не приходится гадать, что у них на уме.

Сегодня я наблюдала закат с Понте-Веккьо. Не совру, если скажу: я наконец отыскала свое место. Правда, сложно поверить в то, что оно нашлось на другом краю света.

9 июля

Франческа официально ввела меня в свой круг друзей. В прошлом семестре все они учились в АИИФ, а еще они умные и веселые, и я втайне гадаю, не преследует ли их съемочная команда реалити-шоу. Как столько интересных людей собралось в одном месте? Вот список всех персонажей.

Говард. Безупречный южный джентльмен (Франческа зовет его южным гигантом), красивый, добрый. Такой, не задумываясь, бросился бы за вас в бой. Участник научного исследования, которое изучает историю Флоренции. В свободное от преподавания время сидит на наших уроках.

Финн. Будущий Эрнест Хемингуэй с острова Мартас-Винъярд. Делает вид, что пышная борода и страсть к высоким воротникам – это случайное совпадение, но мы-то знаем, что он почти все свободное время читает «И восходит солнце».

Адриенна. Француженка. Пожалуй, самая симпатичная девушка из всех, что я встречала. Очень тихая и неимоверно талантливая.

Симоне и Алессио. Упоминаю их вместе, потому что они ВСЕГДА вместе. Оба выросли на окраине Рима и постоянно дерутся на кулаках, в основном из-за того, что стоит одному из них найти себе девушку, как второй тут же в нее влюбляется.

И наконец…

Я. Довольно скучная американка, которая мечтает стать фотографом. Флоренция вскружила ей голову с той самой минуты, как приземлился ее самолет.

Теперь все собираются у нас с Франческой. Мы толпимся на крошечном балконе и подолгу обсуждаем выдержку, экспозицию и все тому подобное. Наверное, я в раю.

20 июля

Похоже, что во сне итальянский не выучить, сколько бы ты ни засыпал с раскрытой книгой «Итальянский для чайников» на лице. Франческа утверждает, что нет ничего проще, чем выучить иностранный язык. Но я видела, как она одновременно и курит, и читает про диафрагму, и готовит домашнее песто. Не думаю, что у нее правильные понятия о простоте. Я записалась на курсы итальянского для начинающих в нашей академии. Занятия проходят по вечерам в мультимедийном кабинете три раза в неделю. Их посещают Финн и Говард, которые уже знают язык намного лучше меня, но я рада, что они составят мне компанию.

23 августа

Я не писала сюда уже месяц, но у меня есть уважительная причина. И нет ничего удивительного в том, что я влюбилась. Вот это клише! Хотя правда, вы попробуйте приехать во Флоренцию, полакомиться пастой, прогуляться в вечерних сумерках и НЕ влюбиться в парня, на которого положили глаз с самого начала. Вряд ли у вас получится. Мне нравится, что я влюблена в Италию. Но, честно говоря, я бы полюбила мистера Икс и в другой стране. Он красивый, умный, харизматичный. В нем есть все, о чем я мечтала. Мы держим наши отношения в секрете, а это, не буду кривить душой, делает их еще притягательнее. (Да-да, мистер Икс. Вряд ли кто-нибудь прочтет мой дневник, но на всякий случай я назову его так.)

ЧТО?! Я уронила книжку на колени. Всего за три страницы Говард превратился из безупречного «южного джентльмена» в тайного любовника мистера Икс. Очевидно, я его недооценивала.

Я взяла ноутбук и снова позвонила Эдди. Она ответила почти сразу. Ее волосы были завернуты в полотенце, а в руке она держала недоеденную вафлю из морозилки.

– Что вычитала?

– Они встречались втайне от всех. – Я понизила голос. Судя по шуму внизу, наши гости как раз уходили, но с крыльца все еще доносились хлопки по спине и фразы «Давайте еще как-нибудь повторим».

– Говард с твоей мамой?

– Да. Она пишет про него как одного из друзей, а потом внезапно дает ему прозвище, потому что беспокоится, что кто-нибудь прочтет ее журнал и узнает про их отношения.

– Возмутительно! – радостно воскликнула Эдди. – А зачем они скрывались? Он состоял в мафии?

– Пока не знаю.

– Позвони, когда узнаешь. Черт! Меня же не будет дома. Мы с Уайаттом поедем в автосалон. Мне наконец вернут мою машину.

– Отличная новость!

– Это точно. Вчера Уайатт заставил меня складывать всю его мерзкую одежду в стопки и только потом отвез к Дилану. Позвонишь мне завтра?

– Обязательно.

9 сентября

Раз уж я начала рассказывать о своей storia d’amore, опишу ее с самого начала. Мистера Икс я встретила во Флоренции одним из первых. Он провел вступительную лекцию в начале семестра и после этого не выходил у меня из головы. Он однозначно талантлив, довольно красив, и, когда смотришь на него, невольно заикаешься на словах вроде «привет» и «пока». Но есть в нем нечто большее, какая-то глубина. И мне захотелось его разгадать.

К счастью, мы много времени проводили вместе – и в классе, и вне академии. Зато никогда не оставались одни. Никогда. Либо в углу комнаты болтала по телефону Франческа, либо Симоне и Алессио просили нас разрешить очередной дурацкий спор, и наш разговор всегда оставался поверхностным. Я долго ломала голову: НРАВЛЮСЬ Я ЕМУ ИЛИ НЕТ? Порой мне казалось, что да, порой я сомневалась. Наверное, стоило меньше над этим задумываться.

Однако я замечала, как он смотрит на меня во время уроков, а когда мы разговаривали, между нами витало нечто особенное, что невозможно было не заметить. Это продолжалось неделями. В конце концов, когда я почти убедилась в том, что все себе выдумала, мы с ним встретились в «Космосе». Франческа утверждает, что это официальный ночной клуб АИИФ, но Икс появился там впервые. Помню, я вышла подышать свежим воздухом, а вернувшись, обнаружила его в клубе. Он стоял, прислонившись к стене, один-одинешенек.

Я решила, что вот он – мой шанс, но внезапно осознала, что мне совершенно нечего ему сказать. «Привет, надеюсь, это звучит не совсем безумно, но не заметил ли ты эту странную искру между нами?» К счастью, я промолчала. Стоило мне подойти к нему, как он схватил меня за запястье. «Хедли», – сказал он. Сказал таким голосом, что я тут же поняла: ничего я не выдумала.

15 сентября

Встретилась с мистером Икс в Садах Боболи, чтобы побыть с ним наедине. Этот парк создали в шестнадцатом веке, и он походит на оазис в центре Флоренции. В нем много скульптур и фонтанов, и он такой большой, что в нем легко забыть, где ты – в городе или все-таки на природе. Мы оба захватили фотоаппараты и, когда сняли все, что нам понравилось, присели отдохнуть под деревом.

Он очень много знает об искусстве. И истории. И литературе. (Да вообще обо всем.) В половине восьмого, когда парк уже закрывался, я встала со скамьи, но Икс потянул меня за руку, и я рухнула обратно. Мы целовались, пока нас не выгнал охранник.

20 сентября

В моей любви мне не нравится только то, что о ней нельзя рассказывать. Я понимаю, что директор академии не одобрил бы наши отношения, но как же сложно держать их в секрете! Это настоящая пытка – быть совсем рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, и не иметь возможности дотронуться. И так большую часть времени.

Я не умею хранить секреты, и все замечают, что я влюблена. Тут важна организация. Чаще всего мы встречаемся поздним вечером, и я возвращаюсь домой только к трем или четырем часам ночи. Пытаюсь уверить Франческу в том, что занималась ночной фотографией, а она закатывает глаза и отвечает, что все знает о моей «ночной фотографии». Порой я думаю – а не притворяются ли наши друзья, что ничего знают? Или они правда такие глупые? Мы встречаемся прямо у них под носом!

9 октября

Мы с мистером Икс выдумываем все более оригинальные места для встреч. Мы знали, что все остальные сегодня будут сидеть по домам и учиться, так что поехали в «Космос» (тот самый клуб) и танцевали, пока не начали валиться с ног. Тогда мы отправились гулять по городу. Икс сказал, что у него есть для меня сюрприз. Мы побрели вперед по темным улочкам, и через какое-то время я почуяла волшебный аромат сахара, масла и чего-то еще. Блаженства?

Мы завернули за угол, и я увидела толпу, собравшуюся у ярко освещенного входа в тайную пекарню – такую, о которой знает только горстка посвященных. На самом деле промышленные пекарни работают всю ночь и готовят выпечку для ресторанов. Хоть это и противозаконно, они могут продать вам свежую булочку за пару евро. Знают об этом далеко не все, а те, кто знает… ну, скажем, развивают в себе любовь к ночному образу жизни.

Все посетители стояли молча и заметно нервничали. Когда подошла наша очередь, мистер Икс купил нам одну cornetta с шоколадом, круассан в глазури и две cannoli с кремом, а потом мы сели на поребрик и умяли все эти лакомства. Вернувшись домой, я застала Франческу, Финна и Симоне сидящими на наших крошечных диванах. Они принялись дразнить меня и спрашивать, удались ли мои ночные снимки. Жалко, что я не могу им ни о чем рассказать.

Ух ты.

Теперь я хочу побывать в тайной пекарне. Понятия не имею, что такое «cornetta» и «cannoli», но это не мешает мне пускать слюни на страницы. Но больше всего меня волнует вот что: к чему эта скрытность?

Я проглядела уже прочитанные записи. В академиях правда запрещают студентам встречаться с ассистентами преподавателей? Я знаю, что отношения между профессорами и учениками запрещены, но вот участники исследований?.. К тому же моя мама по уши в него влюбилась. Как могла девушка, которая с ума сходит по своему парню, вот так взять и бросить его, а еще шестнадцать лет скрывать от него ребенка?

Я пометила, где я остановилась, и подошла к окну. Ночь стояла чудесная. Облака проплывали мимо луны, как корабли-призраки, и после того, как друзья Говарда ушли, в доме воцарились тишина и спокойствие.

Внезапно за окном промелькнула какая-то тень. Я замерла. Это что такое? Я высунулась наружу, сердце бешено стучало в груди. К дому приближалась белая фигура. Вроде человек, но слишком быстро мчится, словно… Я прищурилась. Это Говард? На лонгборде?

– Что же ты делаешь? – прошептала я.

Он резко оттолкнулся и плавно покатился вперед по дорожке, словно тюлень, уплывающий в море. Как будто для него это привычно.

Я обязана в нем разобраться.

 

Глава одиннадцатая

– Лина, ты проснулась? Тебя к телефону. – Говард постучал в открытую дверь моей спальни, и я засунула дневник под кровать.

Я просматривала прочитанные вчера записи. Тянула время. Конечно, мне было интересно узнать, что произошло. Но я хотела продлить счастливые минуты. Как в тот раз, когда я поставила «Титаник» на паузу в середине фильма и заставила Эдди пересматривать всю первую половину.

– Кто?

– Рен. Надо завести тебе собственный телефон. А пока бери мой. Мне хватит и домашнего.

– Спасибо. – Я встала и подошла к Говарду. Он выглядел бодрым и совсем не мистер-иксовым. Не было похоже, чтобы вчера ночью он катался на доске, как призрак. Или тайно встречался со студенткой в молодые годы.

Говард протянул мне мобильник:

– Объясни ему, пожалуйста, что меня не стоит бояться. Он только что поставил мировой рекорд по частоте использования слова «сэр» за одну беседу.

– Постараюсь, но вряд ли у меня получится. Ты сильно его напугал в тот раз.

– По уважительной причине, – улыбнулся Говард. – Увидимся позже. Я уйду на работу часиков в пять.

– Ладно. – Я приложила телефон к уху, и Говард вышел в коридор. Ciao, загадочный мистер Икс!

– Привет, Рен.

– Ciao, Лина. Я так рад, что ты жива.

Я незаметно высунулась за дверь и проводила взглядом Говарда, который спускался вниз по лестнице. Они с мамой целовались в общественном парке? Без этих знаний о своих родителях я бы точно прожила. И как он так по-особенному позвал ее по имени в тот вечер в «Космосе», что они стали вместе? Этот эпизод напоминал мне слащавые сцены из мыльных опер, которые тайно смотрела мама Эдди.

– Ты тут? – спросил Рен.

– Да, прости. Слегка отвлеклась. – Я закрыла дверь и села на кровать.

– Ну так что, он не рассердился?

– Нет. У него тоже была вечеринка. Наверное, даже не заметил, что мы опоздали.

– Fortunate. Ты уже ходила на пробежку?

– Нет, как раз собиралась. Хочешь со мной?

– Уже бегу. Встретимся у ворот кладбища.

Я переоделась и вышла на улицу. Там я увидела Рена в ярко-оранжевой футболке, который бежал на месте, прямо как старик. Пряди волос, как обычно, свисали на глаза, и он выглядел теплым и мерцающим от пота после пробежки.

– Хочешь сказать, это не по-американски?

– На итальянце – нет.

– Наполовину итальянце.

– Половины достаточно. Уж поверь мне.

Мы побежали вдоль дороги.

– Значит, твоя мама получила премию журнала «Lensculture».

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– Есть такая штука, называется Интернет. Очень удобная.

– Ах да, помню. У меня было что-то такое, когда я жила не в Италии. – Я раз десять пыталась дозвониться до Эдди сегодня утром – рассказать, о чем я прочла в дневнике, – но мне без конца вылезало сообщение «NO SERVIZIO», и это жутко меня бесило. По крайней мере, теперь я могу звонить по телефону Говарда когда угодно.

– Я нашел про нее пару статей. Ты не говорила, что она известный фотограф.

– Мамина карьера началась как раз с «Lensculture». Именно тогда фотография стала ее основной профессией.

– Мне понравилось то фото из журнала. Впервые увидел нечто подобное. Как оно называлось? Удаленная? – Рен резко дернулся вперед, а затем остановился, обхватил себя руками и обернулся через плечо.

На той фотографии была изображена женщина, которой только что удалили с плеча татуировку.

– Неплохая попытка, – засмеялась я.

Он вернулся ко мне, и мы снова побежали вместе.

– Еще я видел ее автопортреты, которые она сделала во время болезни. Остался под впечатлением. Ты там тоже была, на некоторых фотографиях.

Я направила свой лазерный взгляд на дорогу:

– Не люблю на них смотреть.

– Понимаю.

Дорога скользнула вниз, и я по привычке побежала быстрее. Рен тоже.

– Так… когда ты снова встретишься со своими друзьями? – спросила я.

– Ты про Томаса?

Я зарделась:

– И… остальных.

Моя первостепенная задача – выяснить, что произошло между Говардом и мамой, но это не значит, что я упущу шанс сблизиться с Томасом.

– Марко, да? Хочешь снова его увидеть?

– Возможно, – улыбнулась я.

– Томас не взял твой номер?

– У меня его и нет. Забыл, что сам звонишь мне на кладбище?

К тому же он и не спрашивал. Наверное, потому, что вспомнил о своих дорогущих часах только после того, как нырнул в бассейн.

– Сегодня я позвонил на мобильный твоего отца. Хоть у меня и тряслись поджилки.

– Откуда он у тебя вообще?

– Соня дала.

Я вздохнула:

– Рен, пора тебе забыть тот ужасный разговор с Говардом. Он приятный парень и не обидит тебя за то, что мы с тобой хорошо общаемся.

– На тебя когда-нибудь кричал огр? Причем за то, чего ты не совершал. Это не так-то просто забыть.

– Огр? – засмеялась я.

– В Италии нет таких великанов. Наверняка все на него пялятся.

– Наверное.

Мимо пронесся до неприличного крошечный грузовик и отрывисто прогудел. Рен помахал ему.

– Не хочешь съездить со мной в город сегодня вечером? Можем поесть мороженое или просто погулять. В половину девятого подойдет?

– А шведская модель не будет против?

Я думала, что это шутка, но Рен серьезно ответил:

– Думаю, все будет в порядке.

Когда Рен за мной приехал, мы с Говардом заканчивали ужинать. Он сварил огромную миску лапши со свежими помидорами и моцареллой. Пока мы ели, я смотрела на него, не отрываясь, как ненормальная. Икс красивый, умный, харизматичный. Но не когда ты от него беременна? Тогда он превращается в такое чудовище, что ты решаешь улететь на край света, а потом избегать его шестнадцать лет? Я три раза за день подступалась к журналу, но так и не прочла ни строчки. Меня переполняли эмоции.

– Все нормально? – спросил Говард.

– Да. Просто… размышляю.

С тех пор как мы договорились не упоминать маму, дела заметно улучшились. Говард стал приятным собеседником. Этакий беспечный парень с пляжа, который увлекается историей.

Я подцепила вилкой лапшу:

– Очень вкусно.

– Несмотря на то что повар неважный. Хорошие ингредиенты трудно испортить. Так как насчет завтра? Я могу взять выходной, и мы осмотрим все достопримечательности города.

– Договорились.

– Куда вы с Реном сегодня едете?

– Он сказал – «в город».

– Лина? – В дверь заглянул Рен.

– Помяни черта… – сказала я.

– Прости, что опоздал. – Тут он заметил Говарда, и его лицо исказил ужас. – Извините, что не постучал, сэр.

– Привет, Рен, – улыбнулся Говард. – Хочешь с нами поужинать? Я приготовил pasta con pomodori e mozzarella.

– Buonissimo. Спасибо, но я уже поел. Мама решила приготовить нечто вроде того, что подают в KFC, но вся ее жареная картошка превратилась в липкую кашу. Я все еще стараюсь это пережить.

– Фу-у!

Говард рассмеялся:

– Понимаю. Порой скучаешь по KFC. – Он взял свою миску и ушел на кухню.

Рен сел рядом со мной и украл немного лапши с моей тарелки.

– Куда поедем?

– А я откуда знаю? Ты же из Флоренции.

– Да, но я так понял, что ты особо не гуляла по городу. Хочешь где-нибудь побывать?

– Там есть что-то вроде падающей башни?

– Лина-а! Это в Пизе!

– Не парься, я шучу. А вообще есть кое-что, на что я хотела бы посмотреть. Сходим наверх ненадолго?

Я отнесла тарелку на кухню, и мы с Реном поднялись ко мне в спальню.

– Это правда твоя комната? – спросил он.

– Да, а что?

– Ты не разобрала чемодан? Тут как-то пусто. – Он открыл ящик комода, в котором ничего не лежало, и медленно закрыл.

– У меня все здесь. – Я указала на чемодан. На нем валялись все мои вещи, словно раскиданные внезапным взрывом.

– Разве ты здесь не надолго?

– Только на лето.

– То есть на целых два месяца.

– Надеюсь, я уеду раньше. – Я бросила взгляд на открытую дверь. Ой. Мне показалось или мой голос правда разнесся по всему кладбищу?

– Вряд ли он нас слышит, – успокоил меня Рен.

– Надеюсь. – Я подошла к кровати, достала из-под нее дневник и пролистала его. – Я недавно прочитала об этом… Понт Ве-ке-о?

– Понте-Веккьо? – Он посмотрел на меня с недоверием. – Ты шутишь, правда?

– Я знаю, я неправильно произнесла.

– Это понятно, ты буквально расчленила его название. Но ты что, не была там? Ты давно во Флоренции?

– С вечера вторника.

– Значит, должна была посмотреть на Понте-Веккьо еще в среду утром. Одевайся и поехали.

Я опустила взгляд:

– Я уже одета.

– Прости, это я образно. Возьми сумочку или что там у тебя. Выезжаем прямо сейчас. Ты обязана его увидеть. Для меня он в десятке лучших мест на Земле.

– Он открыт? Уже почти девять.

Рен застонал:

– Да, открыт! Давай скорее!

Я схватила деньги, которые мне вчера выдал Говард, и запихнула в сумку мамин дневник. Рен уже спускался вниз по лестнице, но остановился на последней ступеньке, и я в него врезалась.

На диване сидел Говард, положив ноутбук на колени:

– Куда это вы так торопитесь?

– Лина никогда не бывала на Понте-Веккьо. Я ее отвезу. – Рен прокашлялся. – С вашего разрешения, сэр.

– Разрешаю. Идея прекрасная. Лине там очень понравится.

– Спасибо. Надеюсь, что так, – ответила я.

Мы уже открыли дверь и вышли на крыльцо, как Говард добавил:

– Я слежу за тобой, Рен.

Рен не обернулся, но резко выпрямился, как будто ему по позвоночнику пустили электричество. Говард встретился со мной взглядом и подмигнул.

Прекрасно. Теперь он всегда будет его бояться.

Ночь была жаркая, и Флоренция казалась еще более людной, чем в нашу первую прогулку с Говардом. На скутере мы доехали быстрее, потому что могли объезжать машины, но все равно путь занял много времени. Впрочем, я была совсем не против. Кататься на скутере очень весело, и в лицо дует холодный воздух – награда за пережитый жаркий длинный день. Когда Рен припарковался, луна уже взошла – круглая и тяжелая, как спелый помидор. У меня было такое чувство, будто я вышла из прохладной воды после долгого заплыва.

– Почему здесь так много людей? – спросила я, протягивая Рену свой шлем, чтобы он спрятал его под сиденье.

– Сейчас лето, все выходят гулять. Да и туристы слетаются стаями. Стаями, отвечаю!

Я покачала головой:

– Ты немножко странный.

– Это мне уже говорили.

– Так на что мы идем смотреть?

– На мост. Понте-Веккьо переводится как «Старый мост». Он стоит на реке Арно. Пойдем, нам сюда.

Я изо всех сил старалась не потерять Рена в толпе, через которую он пробивался, расталкивая прохожих локтями. Не прошло и года, а мы уже стояли на широком тротуаре у реки. Темная и загадочная Арно, освещенная мерцающими лампочками, словно красная дорожка, исчезала в обоих направлениях.

Я застыла, впитывая в себя это зрелище.

– Рен… Здесь очень красиво. Поверить не могу, что тут живут люди.

– Вроде тебя?

Я взглянула на Рена. Он улыбался. Пф.

– Нуда, пожалуй.

– Не спеши удивляться: скоро ты увидишь то, что заставит тебя навсегда остаться во Флоренции.

Толпа все стремилась разделить нас, так что мы взялись за руки и пошли вверх по реке, перешагнув через патлатого парня, который сидел спиной к воде, играл на видавшей виды гитаре «Imagine» и пел с сильным акцентом.

– Ваабрази-и фсех люде-ей, – передразнил его Рен. – У папы есть книжка, в которой итальянцев якобы учат петь английские песни. Ему не помешало бы ее почитать.

– Эй! Главное, что он вкладывает в это душу. Навевает ностальгию.

У меня вспотела ладонь, но не успела я сказать об этом Рену, как он ослабил хватку и положил обе руки мне на плечи:

– Готова проглотить жвачку?

– Что?

– Готова увидеть Понте-Веккьо?

– Конечно. За этим мы сюда и пришли.

Рен развернулся:

– Нам туда.

Тротуар привел нас к небольшому пешеходному мосту, покрытому асфальтом. На нем расположились лавочки с поддельными дизайнерскими сумками и солнечными очками, у которых роились туристы.

– Это он? – спросила я, стараясь не выдать свое разочарование. Может, на закате он выглядит круче?

Рен захохотал:

– Нет! Это не тот мост. Уж поверь мне, ты поймешь, что это он, когда его увидишь.

Когда мы шли по мосту, нам перегородил путь темнокожий продавец:

– Юнец, возьмешь красивую сумочку от «Прада» для своей девушки? Она стоит пятьсот евро, а тебе я отдам за десять. И тебя по-настоящему полюбят!

– Нет, спасибо.

Я толкнула его локтем:

– Даже не знаю, Рен, предложение-то неплохое. Десять евро за настоящую любовь!

Он улыбнулся и остановился посреди моста:

– Ты не заметила, да?

– Не заметила чт… О!

Я подбежала к перилам. В четверти мили от нас простирался мост, который словно был построен феями. Три каменные арки изящно вытягивались из воды, и весь он состоял из разноцветных домиков, нависших над рекой. В центре моста виднелись три маленькие арки. Все это великолепие освещало ночь золотом, а его отражение в глади воды нежно мерцало.

Жвачка официально проглочена.

Рен расплылся в улыбке.

– Ух ты. Даже не знаю, что сказать.

– Вот видишь? Пойдем. – Он посмотрел направо, потом налево и бросился с моста, как прыгун с шестом.

– Рен!

Я наклонилась, честно ожидая увидеть, как он по-собачьи плывет к Понте-Веккьо, но вместо этого столкнулась с ним нос к носу. Он ютился на крошечном, размером с небольшой стол, выступе на пару футов ниже самого моста и выглядел крайне довольным собой.

– Я ожидала всплеска.

– Знаю. Спускайся ко мне. Только смотри, чтобы тебя никто не видел.

Я оглянулась через плечо. Прохожие были слишком заняты всеми этими поддельными сумочками от «Прада» и не обращали на меня внимания. Я перелезла через перила и спрыгнула к Рену:

– Это разрешено?

– Нет, конечно. Но вид открывается потрясающий.

– Невероятно.

Мы оказались ниже всего на несколько футов, но людской шум до нас почти не доносился, и – клянусь – Понте-Веккьо светился еще ярче и казался еще величественнее. Меня накрыло ощущение торжественности и благоговения. Словно я пришла в церковь. Вот только мне хотелось остаться здесь на всю жизнь.

– Что скажешь? – спросил Рен.

– Напоминает мне о том, как мы с мамой поехали на поле маков в Калифорнии, причем в самое подходящее время: все они цвели. Это было волшебно.

– Как Понте-Веккьо?

– Да.

Рен подобрался ко мне поближе, и мы оба оперлись на стену, молча глядя на Понте-Веккьо. Я наконец отыскала свое место. Мама словно машет мне с моста. Ее почти можно разглядеть, если прищуриться. Глаза заволокло туманом, и яркие огни Понте-Веккьо превратились в расплывчатые золотые нимбы. Я вытерла слезы, притворяясь, что мне в глаза попала некая загадочная пыль Арно.

Рен непривычно затих. Когда мой наплыв эмоций прошел, я спросила его:

– Почему он называется «Старый мост»? Здесь же все старое?

– Это единственный мост, переживший Вторую мировую, и невероятно древний, даже по итальянским меркам. Чуть ли не средневековый. Эти цветные домики были мясными лавками. Мясники открывали окна и выбрасывали кровь с кишками в реку.

– Не может быть. – Я посмотрела на окна – почти все с зелеными ставнями, закрытыми на ночь. – Они для этого слишком хорошенькие. А теперь там что?

– Элитные ювелирные магазинчики. Видишь окошечки на самом верху моста?

– Да, – кивнула я.

– Они ведут в крытую галерею – Коридор Вазари. Благодаря ей Медичи передвигались по Флоренции, не выходя на улицы города.

– Предки Елены.

– Esattamente. Чтобы не смешиваться с толпой простого люда. А мясников оттуда выгнал Козимо Медичи. Он хотел сделать мост престижным местом. – Рен перевел взгляд на меня: – А что за книжку ты читала? Я про ту, которую ты хранишь под кроватью.

Я ему доверяю. Не успела я задуматься над ответом, как эти слова вспыхнули в моем мозгу. Что с того, что мы с Реном знакомы всего два дня? Я и правда ему доверяю.

Я достала книжку из сумочки.

– Это мамин дневник. Она жила во Флоренции, когда забеременела мной. Тут описана ее жизнь в Италии. Мама отправила его на кладбище перед смертью.

Рен посмотрел на дневник:

– Ничего себе. Выглядит тяжелым.

Тяжелым. Так и есть. Я открыла книжку и вгляделась в те зловещие слова на форзаце.

– Я принялась его читать на следующий день после приезда, чтобы разобраться, что произошло между Говардом и моей мамой.

– В смысле?

Я замялась. Как поведать эту запутанную историю в двух словах?

– Моя мама училась во Флоренции и в академии встретила Говарда. Потом она забеременела и улетела обратно в Америку и никогда ему обо мне не рассказывала.

– Ты не шутишь?

– Когда мама заболела, она стала говорить о нем без умолку, а потом взяла с меня обещание, что я поживу у него какое-то время. Мама никогда не признавалась, почему они расстались. Наверное, она отправила мне свой дневник, чтобы я сама смогла об этом узнать.

Я повернулась и встретилась взглядом с Реном. Похоже, он проглотил свою жвачку.

– Так вчера, когда ты сказала, что мало его знаешь, это, считай, ничего не сказала?

– Ага. Мы с ним знакомы… – я загнула пальцы, – четыре дня.

– Быть не может. – Он недоверчиво покачал головой, разметав по лицу волосы. – Давай-ка подытожим. Ты из Америки, живешь во Флоренции – не просто во Флоренции, а на кладбище, с отцом, с которым ты недавно познакомилась? Ты еще чуднее меня.

– Эй!

Рен толкнул меня плечом:

– Да я не это имел в виду. Просто мы оба не такие, как все.

– А чем ты особенный?

– Вроде бы американец, а вроде бы итальянец. В Италии я чересчур американский, в Штатах – чересчур итальянский. И старше всех в классе.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать. Когда я был совсем маленьким, мы пару лет прожили в Техасе, а когда вернулись во Флоренцию, оказалось, что я неважно говорю по-итальянски. Я и так был старше других ребят, да еще и не ходил лишний год в школу, чтобы подтянуть язык. В итоге меня записали в американскую школу, но руководство не позволило отдать меня в класс, подходящий мне по возрасту.

– Когда тебе исполнится восемнадцать?

– В марте. – Он посмотрел на меня. – Ты и правда останешься только на лето?

– Да. Говард с бабушкой хотят, чтобы я пожила тут дольше, но слишком уж странные здесь обстоятельства. Я его почти не знаю.

– Так узнаешь. Если не считать бензопилы, он человек приятный.

Я пожала плечами:

– Просто все так странно. Если бы мама не заболела, я бы, наверное, никогда не узнала о Говарде. Раньше она говорила, что забеременела в молодости и решила, что нам будет лучше без моего отца.

– До сих пор.

– До сих пор, – повторила я.

– Где ты будешь жить, когда вернешься в Америку?

– Надеюсь, что с моей подругой Эдди. Я жила у них остаток учебного года, и она собирается спросить родителей, можно ли мне остаться у них и на будущий год.

Рен взглянул на дневник:

– И о чем ты уже прочла?

– Ну, пока я знаю только то, что они держали свои отношения в секрете. Он работал ассистентом преподавателя в академии, в которой мама училась, и руководству школы их роман не пришелся бы по душе. Она отчаянно хранила его в тайне. Когда они начали встречаться, мама перестала называть его по имени в своих записях – вдруг кто-нибудь случайно возьмет дневник в руки и все узнает? И Говард превратился в «мистера Икс».

– Возмутительно. – Рен покачал головой. – Что ж, наверное, в этом вся суть. Обычно тайные отношения заканчиваются ничем.

– Возможно. Однако Соня говорила, что мама жила вместе с Говардом на кладбище. Не особо секретно, да? И однажды мама взяла и уехала. Даже не попрощавшись с Соней.

– Ух ты. Наверное, произошло что-то значительное.

– Например… мама забеременела?

– О. Да, это значительное событие. – Рен погрыз ноготь. – Теперь мне тоже любопытно. Держи меня в курсе, ладно?

– Конечно.

– Так ей понравился Понте-Веккьо. О чем еще она писала?

Я забрала у Рена дневник и полистала страницы:

– Пару раз упоминала этот клуб… «Космос».

– «Электронный космос»? – засмеялся Рен. – Да ладно! Я был там недели две назад. Елена его обожает. Она знает одного из диджеев, и мы проходим туда бесплатно. Что еще?

– Дуомо, Сады Боболи… А еще Говард показал ей тайную пекарню. Ты про нее слышал?

– Тайная пекарня?

Я протянула ему дневник:

– Читай.

Рен проглядел отрывок.

– Нет, никогда не слышал, но звучит здорово. Жалко, что она не указала адрес. Я бы не отказался от свежей соrnetta.

У него зазвонил телефон. Рен достал его из кармана, пару секунд смотрел на экран и нажал «ОТМЕНА». Телефон тут же зазвонил снова, и Рен опять сбросил звонок.

– Кто это?

– Никто.

Он засунул мобильник обратно в карман, но я успела заметить имя на экране. Мими.

– Слушай, как насчет поесть джелато?

Я наморщила лоб:

– Что? Рен охнул:

– Джелато! Итальянское мороженое. Лучшее, что с тобой произойдет в этой жизни. Чем ты вообще занималась во Флоренции?

– Гуляла с тобой.

– И у нас всего одно лето? – Рен покачал головой и выпрямился. – Пойдем, Лина. Нас ждут великие дела.

 

Глава двенадцатая

Итак… Джелато. Возьмите обычное мороженое, улучшите его вкус в миллион раз и посыпьте крошеным рогом единорога. Рен остановил меня, когда я потянулась за пятой порцией. Если бы не он, я ела бы его вечно.

Когда я пришла домой, Говард смотрел старый фильм про Джеймса Бонда, положив босые ноги на кофейный столик. Под рукой у него стояло огроменное ведро попкорна.

– Я только начал, хочешь, посмотрим вместе?

Я взглянула на экран. Ретро-Джеймс-Бонд плыл к зданию в камуфляже из плюшевой утки, приделанной к шлему. Вообще я обожаю старые глупые фильмы, но сегодня голова была занята другим.

– Нет, спасибо. Я пойду отдохну. – И, надеюсь, получу ответы на свои вопросы.

9 ноября

Сегодня был лучший день в моей жизни, и все благодаря статуе.

Мы с мистером Икс гуляли по площади Синьории и любовались «Изнасилованием сабинянок» работы Джамболоньи. Название показалось мне странным – оно плохо описывало происходящее. Статуя состояла из трех фигур: мужчины, который поднимал на руках женщину, и еще одного мужчины, который припал к земле и глядел вверх. Очевидно, происходило что-то ужасное, но эти трое так изящно и гармонично смотрелись вместе.

Я заметила вслух, что сабинянку скорее поднимают в воздух, а не похищают. Как всегда, оказалось, что Икс знает эту историю. Когда был основан Рим, его жители внезапно поняли, что римской цивилизации не хватает кое-чего крайне важного: женщин. Где же их взять? Вблизи от них нашлись только одни женщины – те, что принадлежали соседнему племени, сабинянам. Римляне попросили у сабинян разрешения жениться на их дочерях, но в ответ получили громкое единогласное «нет». В своей типичной римской манере они пригласили сабинян на праздник, где внезапно набросились на гостей и отобрали у них женщин; те сопротивлялись и кричали, но римлянам удалось утащить их в свой город. Через какое-то время сабинянам удалось ворваться в Рим, но было слишком поздно. Дамы уже не хотели, чтобы их спасали. Они влюбились в завоевателей и осознали, что в Риме живется довольно неплохо. Почему меня смутило название статуи? На английский оно переведено неправильно. Латинское «raptio» напоминает «изнасилование» по-английски, но на самом деле означает «похищение». А значит, скульптура называется «Похищение сабинянок», а вовсе не «Изнасилование».

Было уже поздно, и я сказала мистеру Икс, что мне пора домой. Он резко повернулся ко мне и внезапно признался в любви. Он произнес это спокойным голосом, словно не в первый раз, и я не сразу осознала, что именно он сказал. И попросила повторить. Он меня ЛЮБИТ! Теперь я была бы не прочь, чтобы меня похитили.

10 ноября

Я спала всего два часа и пришла в академию совершенно не выспавшаяся. Икс опоздал, и я знала, что ему удалось поспать еще меньше, чем мне, но выглядел он потрясающе. Он нарушил правило «вести себя, как друзья в академии» и одарил меня яркой улыбкой, которую нельзя было не заметить. Вот бы поставить этот момент на паузу и жить в нем вечно.

17 ноября

Порой мне кажется, что время делится надвое: когда я с Икс и когда я жду встречи с ним. С той ночи на площади Синьории наши отношения стали похожи на американские горки. То у нас полная гармония, то он ведет себя так, как будто мы и правда всего лишь друзья. В последнее время я замечаю, что он особо яростно обороняет наш секрет. Неужели остальным и правда не стоит о нас знать? Они наверняка бы за нас порадовались.

21 ноября

Когда я улетала из Америки в июне, мне казалось, что полгода – это целая вечность. Теперь время словно ускользает сквозь пальцы. Мне остался всего месяц! Директор академии, синьор Петруччини, готов принять меня на второй семестр, а я бы все отдала за продолжение учебы и возможность побыть чуть дольше с мистером Икс, но откуда взять на это деньги? И не рухнут ли мои родители с сердечным приступом? Каждый раз, когда я с ними разговариваю, мама с папой напоминают мне о карьере медсестры, и я понимаю, что они во мне разочарованы.

Сегодня, когда я вернулась в свою комнатку после уроков, меня ждало письмо от родителей. Они вложили в конверт два извещения от университета о том, что, если я не вернусь к началу весны, я не смогу претендовать на стипендию. Я бегло проглядела письма и засунула их в шкаф. Честно говоря, я втайне надеюсь, что мне не придется туда возвращаться.

Ой-ой. Первый звоночек проблем. Как легкая тряска перед сильным землетрясением. Как это называется? Сейсмический тремор? В последних записях ощущаются эти мелкие землетрясения. Говард признался ей в любви, но не позволяет рассказывать об этом лучшей подруге? Зачем он так старался сохранить их отношения в секрете? Похоже, маму эта скрытность не особо волновала.

Я рухнула на кровать и прикрыла глаза рукой. Юный Говард казался мне жарким снаружи и холодным внутри. Неужели он пользовался этой секретностью, чтобы избежать обязательств? И мама влюбилась в него сильнее, чем он в нее? Это безумно грустно. Бедная мама! Но как насчет слов Сони о том, что Говард сходил по маме с ума?

Я покосилась на фотографию, стоявшую на тумбочке. Меня все еще обуревали чувства, возникшие у Понте-Веккьо. После ее смерти многие говорили мне, что мама всегда будет рядом, но я не ощущала ничего подобного. До вчерашнего вечера.

Я скатилась с кровати и потянулась за мобильником Говарда.

– Pronto? – вяло ответил Рен.

– Прости, ты спишь?

– Уже нет. Я увидел, что мне звонит Говард, и у меня чуть не случился сердечный приступ.

– Я приватизировала его телефон. Он сказал, что я пока могу им пользоваться. И у меня к тебе вопрос.

– Хочешь, чтобы я отвел тебя в «Космос»?

– Э… – Я заморгала. – Да, а откуда ты знаешь, что я собиралась спросить?

– Догадался. И я тебя опередил. Написал Елене сразу, как вернулся домой. Вроде бы ее приятель-диджей работает на этой неделе, и мы сможем пройти бесплатно. Как насчет завтра? Я приглашу и других ребят из школы.

Да!

– Замечательно. Спасибо еще раз, что показал мне Понте-Веккьо.

– И познакомил тебя с новым лучшим другом? Ты вчера поставила новый мировой рекорд по количеству съеденных порций джелато за один присест!

– Хочу завтра поставить новый. Как называлось то, последнее? С кусочками шоколада?

– Страчиателла.

– Назову в честь него свою первую дочь.

– Повезет же ей!

6 декабря

Мне пришло письмо из колледжа для медсестер. Они официально вычеркнули меня из стипендиальной программы. Когда я получила те извещения от родителей, я пыталась добиться продления, но, честно говоря, не особо старалась. Мама с папой страшно расстроились, а я испытала невероятное облегчение. Теперь меня ничто не остановит. Я рассказала об этом мистеру Икс. Он удивился. Видимо, не думал, что я так серьезно настроена остаться в Италии.

8 декабря

Потрясающая новость! Мне предложили остаться на второй семестр всего за половину стоимости. Петруччини сказал, что я – одна из лучших учениц на его памяти (!!!) и все преподаватели считают, что еще один семестр пойдет во благо моей будущей карьере. БУДУЩЕЙ КАРЬЕРЕ. Как будто это само собой разумеется! Скорей бы рассказать об этом мистеру Икс. Я чуть было не проговорилась ему по телефону, но решила, что лучше поделиться новостью при личной встрече. Мы сможем повидаться только завтра вечером. Надеюсь, что я доживу!

9 декабря

Рассказала обо всем мистеру Икс. Похоже, новость застала его врасплох – какое-то время он тупо смотрел на меня. А потом схватил за талию и закрутил! Я так счастлива!

27 декабря

Икс уехал домой на каникулы, и Франческа избавила меня от бесконечного и печального Рождества, пригласив в Париж, на пустую квартиру своей подруги.

Париж – мечта фотографа. В свободное от съемок время мы с Франческой сидели на балконе, завернувшись в одеяла, и объедались шоколадом из огромных коробок – продавцов мы уверяли в том, что покупаем их для своих семей. В канун Рождества я уговорила Франческу пойти со мной на каток на первом этаже Эйфелевой башни. Она только и делала, что сидела на скамье и жаловалась на холод, а я восторженно каталась больше часа, и это было ВОЛШЕБНО!

Вот только мне очень не хватало мистера Икс. Франческа пару раз его упоминала, и мне пришлось собрать волю в кулак, чтобы не проговориться ей о нас. Мы словно ведем двойную жизнь: друзья на людях, любовники наедине. Мне претит Рождество без мистера Икс. А еще я волнуюсь. Как наши отношения смогут развиваться, если никому даже нельзя рассказать о том, что мы вместе? Смогу ли я пережить еще полгода скрытности?

20 января

Учеба снова в самом разгаре, и мой восторг оттого, что я остаюсь на второй семестр, улегся. Я столкнулась лицом к лицу с реальностью: подсчетами и пересчетами. Каждую ночь я записываю в блокноте разные варианты развития событий. Сколько я смогу позволить себе оставаться в Италии, если буду посещать меньше уроков? А если питаться только спагетти и томатной пастой? Если мне выдадут кредит на обучение? (На что я надеюсь.) Но мои выводы не радуют. Я проживу, но с трудом.

4 февраля

Сегодня мне наконец выдали кредит. Уф. Устроила в честь этого вечеринку. Погода была прекрасная (морозно и солнечно), еда – божественная. Даже Симоне и Алессио отлично себя вели – поругались всего один раз (это рекорд), и то из-за ерунды – последнего кусочка капрезе.

Финн не вернулся на второй семестр. Он бил себя в грудь, что продолжит учебу, но в последнюю минуту согласился на должность учителя в Университете Мэна. Франческа положила на его стул «Старика и море», так что дух Финна оставался с нами. Мне все еще неуютно оттого, что мои друзья не знают о нас с мистером Икс, но я уже с этим смирилась. Его это не волнует, вот и все. Я тут бессильна.

15 марта

Сегодня произошло нечто странное. В этом семестре Адриенна от нас отдалилась. Она редко выходит гулять по вечерам и, похоже, избегает нас во время занятий. Вчера мы нагрянули к ней домой и вытащили в город поужинать, а потом все вместе направились к нам с Франческой. Там Адриенна незаметно ушла, и ее не было довольно долго. Я выглянула и обнаружила ее на лестнице. Она разговаривала по телефону и рыдала, как будто ее сердце разорвали пополам. Я хотела тихонько ускользнуть, но половица заскрипела, и Адриенна обернулась и бросила на меня такой взгляд, что внутри у меня все похолодело. Она ушла, не попрощавшись.

20 марта

Что за ужасное невезение: мы с Адриенной в паре должны подготовить проект «На улицах Флоренции». Ужасное потому, что нам неуютно друг с другом после того случая.

Я хотела спуститься к Арно и пофотографировать рыбаков, но оказалось, что у Адриенны уже была своя превосходная идея, которая не подлежала обсуждению. Я взяла камеру, и мы вышли на улицу. Я хотела спросить, все ли у нее в порядке, но она ясно дала понять, что не намерена обсуждать тот вечер. Да и вообще со мной разговаривать. Я бросила попытки завязать разговор и последовала за ней.

Минут десять мы молча шагали по городу, а затем свернули в переулок и зашли в небольшую сувенирную лавку. В углу сидели двое мужчин, игравших в карты, они кивнули Адриенне, и она спокойно зашла в подсобку. За кассой скрывался проход, прикрытый шторой из бисера. Он вел в маленькое помещение с кухонькой и двуспальной кроватью. Перед черно-белым телевизором сидела женщина в домашнем платье с цветами. Заметив нас, она подняла руку и сказала:

– Aspetta. Cinque minuti.

(Перевод: «Подождите. Пять минут». Видите, я не зря учу итальянский!)

Пока я пыталась понять, зачем мы сюда пришли, Адриенна достала камеру и принялась снимать женщину, которая даже не обратила на это внимания, и ее комнату. Наконец Адриенна повернулась ко мне и заговорила на чистом английском:

– Это Анна, ясновидящая. Ее сын заведует магазинчиком, а она читает судьбу по картам. Кто еще сфотографирует ясновидящую? Это уникальная профессия.

В этом ей не откажешь, тему она выбрала оригинальную. И обстановка любопытная: обшарпанная комната, штора из бисера, и на потолке собирается дым от Анниной сигареты. Я взяла камеру и тоже принялась фотографировать. Когда мы закончили, Анна поднялась, выключила телевизор, подошла к столу, придвинутому к стене, и жестом пригласила нас сесть. Мы скучились у столика, и Анна достала колоду карт. Она выкладывала их перед собой, одну за другой, и что-то шептала по-итальянски. Адриенна отставила камеру и притихла. Прошло несколько минут, и Анна подняла на нас взгляд и сказала с сильным акцентом:

– Одну из вас ждет любовь. Обеих ждет боль в сердце.

Это меня слегка ошеломило. Я не ожидала, что нам будут предсказывать судьбу. Но моя реакция не шла ни в какое сравнение с реакцией Адриенны. Она выглядела подавленной. Взяв себя в руки, Адриенна принялась закидывать ясновидящую вопросами на итальянском. Той это быстро надоело, и она ее перебила. Адриенна заплатила ей, и мы ушли. Она не сказала мне ни слова за всю дорогу.

23 марта

Сегодня мы слушали лекцию в галерее Уффици. Говард предложил проводить меня домой, и так вышло, что я рассказала ему про Адриенну и ясновидящую. Он молчал несколько минут, а потом зашагал быстрее и сказал, что хочет кое-что мне показать. Он привел меня на площадь Дуомо, подошел к левой части собора и попросил посмотреть наверх. Солнце только начало садиться, и тень Дуомо покрывала почти всю площадь. Я понятия не имела, что искать глазами – передо мной возвышались только изящно украшенные стены, – но он убеждал меня искать дальше. Наконец он взял мой палец и указал им на небольшой выступ. «Вот», – сказал он. И тут я заметила среди всех этих красивых камней и статуй святых бычью голову с открытым ртом и опущенным взглядом, словно бык разглядывал что-то внизу.

Оказалось, что про эту скульптуру есть две легенды. Первая – о том, что животные скептически отнеслись к постройке собора и голову быка добавили для того, чтобы почтить их. Вторая – чуть более итальянская.

Во время строительства здесь стояла пекарня. Пекарь и его жена продавали хлеб каменщикам и другим рабочим. Так вышло, что жена полюбила одного из старших каменщиков, и, когда пекарь узнал о романе, он потащил их в суд, где бедняг унизили и приговорили к жизни вдали друг от друга. Мстительный каменщик высек голову быка и установил ее над пекарней, чтобы она служила напоминанием обманутому мужу о том, что его жена любила другого.

Я в восторге от того, как много он знает о Флоренции, и его история помогла мне отвлечься от Адриенны. Но из головы не выходит один вопрос: почему он поведал ее мне именно сейчас? Может, он пытался что-то этим сказать?..

Говард. Его имя буквально светилось. Почему мама не записала его как мистера Икс? Случайность? Или они собирались обнародовать свои отношения? И есть ли связь между Адриенной и рассказом Говарда о пекаре?

Я встала и подошла к окну. На улице было тепло, почти жарко, и луна, словно прожектор, заливала светом кладбище. Я отставила фиалки и оперлась локтями на подоконник. Забавно, но меньше чем за неделю я перестала волноваться о надгробиях. Это как прохожие – они рядом, но в то же время нет. Как фон.

За деревьями загорелись фары, и я проводила глазами машину, ускользающую вдаль по дороге сквозь ветер. Зачем Адриенна отвела маму к ясновидящей и попросила ее погадать им на любовь? Неужели ей тоже нравился Говард? И это с ним она говорила на лестнице?

Я вздохнула. Пока что дневник ничего не прояснял – только еще больше запутывал.

 

Глава тринадцатая

– Я столько всего хочу показать тебе во Флоренции, что даже не знаю, с чего начать.

Я покосилась на Говарда. Мы ехали в город, и я пыталась решить, как мне к нему относиться. Я не могла воспринимать его как загадочного разбивателя сердец мистера Икс. Может, потому, что в машине были открыты все окна, ревела «Sweeeeeeeet Emooooootion» группы «Аэросмит» и Говард время от времени стучал пальцами по рулю в такт музыке. Да, и пел он ужасно.

Я прислонилась к двери и прикрыла глаза. Я долго не ложилась, размышляя о маме и Говарде, а на рассвете на кладбище зашла группа невероятно жизнерадостных ребят, похожих на итальянских бойскаутов. Я спала не дольше четырех минут.

– Не против снова начать с Дуомо? Взберемся наверх, и ты сразу увидишь весь город.

– Конечно. – Я открыла глаза. Интересно, он вспомнит, если я упомяну пекаря и быка?

– Честно говоря, я думал, что ты пригласишь Рена поехать с нами.

– Я не знала, что так можно.

– Я всегда ему рад.

– Вот только он тебя боится до смерти.

И это смешно. Я окинула взглядом Говарда. Несмотря на свое темное прошлое, он выглядел как образец идеального отца из пятидесятых. Свежевыбритое лицо, чистая белая футболка, улыбка во все тридцать два.

Есть, есть, есть.

Он увеличил скорость и обогнал автомобиль с прицепом.

– Зря я вчера его напугал. Я вижу, что парень он хороший, и, когда ты с ним, я могу за тебя не беспокоиться.

– Да. – Я поерзала на сиденье, вспомнив наш вчерашний разговор с Реном. – Кстати, сегодня вечером он снова меня кое-куда пригласил.

– Куда?

– Это, эм… – Я замялась. – Клуб. Там будут его друзья с вечеринки.

– Ты прилетела меньше недели назад, а уже столько встреч. Похоже, нам с тобой придется гулять только днем. – Он улыбнулся. – Вообще-то я рад, что ты так быстро сошлась с другими учениками. Я позвонил директору за пару дней до твоего приезда – она с радостью устроит нам экскурсию по школе. Можем взять с собой Рена. Он наверняка ответит тебе на все вопросы.

– Не стоит, – быстро сказала я.

– Ну, может, в другой раз. Не обязательно прямо сейчас.

Мы проехали по круговому перекрестку, и Говард затормозил у ряда магазинчиков.

– Где это мы?

– У магазина сотовых телефонов. Тебе нужен свой собственный.

– Точно?

– Точно, – улыбнулся Говард. – Я скучаю по общению. Пойдем.

Мы зашли в магазин с покрытыми пылью окнами. Крошечный старик – очевидно, потомок Румпельштицхена – поднял взгляд от книги.

– Синьор Мерсер? – спросил он.

– Si.

Он проворно спрыгнул с табурета, порылся в полках за стойкой и протянул Говарду коробку:

– Prego.

– Grazie.

Говард расплатился кредиткой и отдал мне коробку.

– Я попросил их все подготовить, так что телефон готов к использованию.

– Спасибо. – Я вынула мобильник и радостно на него уставилась. Теперь я смогу дать Томасу свой номер! Ну, если он вдруг спросит. Пожалуйста, пусть он придет сегодня в «Космос»!. И пусть спросит!. В конце концов, даже несмотря на трагическую историю моих родителей, Томас не выходил у меня из головы.

Говард припарковался там же, где и в прошлый раз, когда мы ходили в пиццерию. Мы вышли к Дуомо, и он тяжело вздохнул:

– Очередь еще длиннее обычного. Как будто им там раздают бесплатные «феррари».

Я посмотрела на очередь в собор. В ней стояло, пожалуй, тысяч десять вспотевших туристов, и половина из них явно была на грани нервного срыва. Я покосилась влево, но не смогла разглядеть на стене быка. Наверное, самой мне его найти не удастся.

Говард повернулся ко мне:

– Может, пока поедим джелато? Авось и очередь поменьше станет. Порой по утрам тут особенно много людей.

– Ты знаешь, где продают страчиателлу?

– В любой уважающей себя джелатерии есть страчиателла. Когда ты успела ее попробовать?

– Вчера, с Реном.

– То-то мне показалось, что ты слегка изменилась. Роковой вкус, а? Знаешь что, давай возьмем по рожку. Начнем день с хорошей ноты, а потом выстоим очередь.

– Отлично.

– Моя любимая джелатерия неблизко. Не против пройтись?

– Нет.

Путь занял минут пятнадцать. Магазинчик оказался размером с машину Говарда, и, несмотря на то что наступило время завтрака, он был до краев забит людьми, радостно поедающими, как мне уже известно, самый вкусный десерт на планете. Вид у них был восторженный.

– Популярное местечко.

– Лучшее! Я не шучу, – ответил Говард.

– Виоп giorno! – Из-за стойки нам помахала колоколовидная женщина. Я подошла к витрине – выбор предлагался огромный. В металлических емкостях лежали горы разноцветного джелато с кусочками фруктов и шоколадной стружкой. Каждое из них обещало поднять мне настроение процентов на девятьсот. Шоколадное, фруктовое, ореховое, фисташковое… Как тут можно выбрать?

– Хочешь, я выберу за тебя? – предложил Говард. – Обещаю, если тебе не понравится, я куплю другое.

Так намного проще.

– Ладно. Разве бывает невкусное джелато?

– Вряд ли. Наверное, даже со вкусом грязи вышло бы замечательно.

– Фу!

Он повернулся к продавщице:

– Un сопо con bacio, per favore.

– Certo.

Она потянулась к пирамиде из рожков, взяла один из них и наполнила шоколадным на вид мороженым, протянула Говарду, а он передал мне.

– Оно же не со вкусом грязи?

– Нет. Попробуй.

Я лизнула джелато. Очень нежное и насыщенное. Как шелк, только из мороженого.

– Вкусно! Шоколад… с орехами?

– Шоколад с фундуком. Это bacio, любимый вкус твоей мамы. Мы, наверное, сотню раз с ней сюда заходили.

Не успела я оглянуться, как сердце у меня оборвалось. Потрясающе, как долго я с этим справлялась, все было хорошо, и вдруг бац — я скучаю по ней так, что все тело ноет от боли, даже кончики пальцев.

Я опустила взгляд. Глаза щипало.

– Спасибо, Говард.

– Не за что.

Говард заказал себе рожок, и мы вышли на улицу. Я глубоко вдохнула. Упоминание о маме подпортило мне настроение, но все же стояло лето, я во Флоренции, с рожком джелато bacio. И маме не хотелось бы, чтобы я грустила.

Говард задумчиво посмотрел на меня:

– Я хочу тебе кое-что показать в Mercato Nuovo. Ты слышала о фонтане «Porcellino»?

– Нет. Погоди, мама в нем плавала?

– Нет, – засмеялся Говард. – Она ныряла в другой. Хедли рассказывала тебе про немецких туристов?

– Да.

– Никогда в жизни так долго не смеялся. Отведу тебя туда как-нибудь. Только нырять не разрешу.

Мы пошли вдоль по улице. Mercato Nuovo состоял из рядов туристических палаток, многие из которых продавали сувениры, вроде футболок с надписями:

Я ИТАЛЬЯНЕЦ, Я НЕ БЫВАЮ СПОКОЙНЫМ.

Я НЕ КРИЧУ – Я ИЗ ИТАЛИИ.

И моя любимая:

ФРИКАДЕЛЬКАМИ КЛЯНУСЬ – Я ИТАЛЬЯНЕЦ.

Я хотела остановиться и выбрать что-нибудь смешное для Эдди, но Говард потянул меня дальше сквозь рынок и подвел к бронзовой статуе кабана, плюющегося водой, вокруг которого собралась толпа людей. У него был длинный пятачок и клыки, а нос сиял золотом, как будто его стерли.

– «Porcellino» значит кабан?

– Да. Это фонтан «Кабанчик». Правда, всего лишь копия, но он стоит тут с семнадцатого века. По легенде, если потрешь ему нос, то обязательно вернешься во Флоренцию. Попробуешь?

– Конечно.

Я подождала, пока ребенок с мамой не отошли от фонтана, протянула руку, не занятую джелато, к пятачку кабана и как следует его потерла, а потом замерла, разглядывая статую. Кабанчик смотрел на меня глазами-бусинками, а его маленькие клыки пугающе блестели. Я точно знала, что когда-то мама стояла перед ним и фонтан обрызгивал ей ноги, а она всей душой надеялась, что навсегда останется во Флоренции. И что потом? Она даже ни разу сюда не приехала… и уже не приедет.

Я оглянулась на Говарда. Он смотрел на меня счастливо-грустным взглядом, как будто в его голове зародились те же мысли и он тоже перестал чувствовать вкус джелато.

Спросить его?

Нет. Я хочу узнать все от мамы.

Ситуация у Дуомо никак не улучшилась. Наоборот, очередь удлинилась, и кругом бегали дети. К тому же Флоренция решила, что мы выдержим жару и посильнее, и с лиц стекали макияж, солнцезащитный крем и последняя надежда на прохладу.

– Лучше бы мы остались до-о-ома, – ныл мальчик позади нас.

– Fa CALDO! – пожаловалась дама перед нами. Caldo. Знакомое итальянское слово!

Я встретилась взглядом с Говардом. После фонтана мы оба затихли, но молчание было грустное, а не странное.

– Обещаю, оно того стоит. Еще минут десять максимум.

Я кивнула и продолжила с трудом игнорировать печаль, плескавшуюся у меня на душе. Почему у маминой с Говардом истории не было счастливого конца? Она точно его заслужила! И он, по правде говоря, тоже.

Наконец мы подобрались к входу. Каменные стены Дуомо волшебным образом источали прохладу, и, когда я вошла внутрь, меня так и подмывало плюхнуться на пол и заплакать от счастья. Тут я заметила каменную лестницу, которую наводнили туристы, и плакать захотелось уже по другой причине. Помню, мама писала, что ступенек тут много, вот только упустила одну незначительную деталь: насколько они узкие! Как кротовая нора. Я переступила с ноги на ногу.

– Все хорошо? – спросил Говард.

Нет. Я кивнула.

Очередь потихоньку уплывала вдаль по лестнице, а мои ноги застыли. Буквально застыли. Они отказывались подниматься.

Говард оглянулся на меня. Он пригибался, чтобы не пробить головой потолок.

– У тебя же нет клаустрофобии?

Я покачала головой. Мне впервые светила перспектива оказаться зажатой в каменном тоннеле толпой потных туристов.

Из-за меня течение очереди застопорилось, и кто-то из туристов забурчал себе под нос. Мама писала, что вид открывается потрясающий. Я через силу поставила ногу на первую ступеньку. Разве настолько узкое пространство не пожароопасно? А что, если начнется землетрясение? И кстати, дама, втягивающая сопли позади меня, не слишком ли близко вы ко мне стоите?

– Лина, я еще не рассказал тебе историю «Кабанчика». – Говард спустился ко мне и ободряюще на меня смотрел. Он пытался меня отвлечь.

Отличная стратегия, Говард. Отличная.

– Расскажи. – Я опустила взгляд на ступеньки, сконцентрировалась на своем дыхании и наконец зашагала вперед. Сзади послышались слабые аплодисменты.

– Давным-давно жила одна пара, у которой не было детей. Они годами пытались зачать малыша, но тщетно. Муж обвинял жену в этой неудаче. Однажды после ссоры девушка ушла плакать к окну, а мимо дома как раз пробегало стадо диких кабанов. У них недавно родились поросята, и несчастная вслух посетовала, что ей хотелось бы ребеночка, как у кабанов. Ее услышала одна фея и решила осуществить желание девушки. Пару дней спустя та забеременела, но родился у нее малыш, больше похожий на кабана. Муж был сбит с толку, но все же пара обрадовалась ребенку и полюбила его.

– Какая-то неправдоподобная история, – заметила женщина позади меня.

Я поморщилась. Еще четыреста ступенек?

 

Глава четырнадцатая

Однозначно оно того стоило. Как мама и писала, мне открылся восхитительный вид на Флоренцию – море красных крыш, чистое голубое небо и гладкие зеленые холмы, словно обнимающие весь город. Мы жарились на обзорной площадке больше получаса, и Говард рассказывал мне про самые интересные здания Флоренции, чтобы подготовить меня к спуску по лестнице – он, кстати, оказался намного проще. Потом мы перекусили в кафе и поехали домой. По пути я осознала тревожный факт: несмотря на мамины записи в дневнике, мне нравился Говард. Это значит, что я предательница?

Рен подкатил на скутере около девяти.

– Рен приехал! – крикнул Говард.

– Скажи ему, что я еще собираюсь. И не пугай его!

– Постараюсь.

Я посмотрела в зеркало. Когда мы вернулись домой, я разобралась, как пользоваться стиральной машиной-развалюхой, и вывесила одежду на крыльце. К счастью, солнце все еще пекло, и она мгновенно высохла. Больше никаких мятых футболок! Ради Томаса я должна выглядеть сногсшибательно. И неважно, о чем там думают мои волосы. Я попыталась усмирить их утюжком, но сегодня кудри оказались особенно воинственными и буквально плюнули утюжку в лицо! Что ж, по крайней мере, они не торчат во все стороны.

Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть он придет! Я покрутилась у зеркала. На мне было надето короткое трикотажное платье, которое мама добыла больше года назад в секонд-хенде. Чудесное платье, вот только мне некуда было его надеть. До сих пор.

– Отлично выглядишь, Рен, – донесся голос Говарда с первого этажа.

Я вздохнула. Рен что-то ответил, но я не разобрала ни слова, кроме парочки «да, сэр».

Через пару минут в дверь постучали.

– Лина?

– Секунду.

Я наконец покончила с макияжем и в последний раз оглядела себя в зеркале. Никогда я не собиралась так долго. Только попробуй не прийти, Томас Хит.

Я распахнула дверь. У Рена были влажные, как после душа, волосы. Оливково-зеленая рубашка поло оттеняла его карие глаза.

– Привет, ты уже… – Он замер. – Ух ты!

– Что «ух ты»? – зарделась я.

– Ты сегодня такая…

– Какая?

– Belissima. Симпатичное платье.

– Спасибо.

– Носи их чаще. Твои ноги очень… Мои щеки запылали.

– Ну ладно, хватит про мои ноги. И не пялься на меня!

– Прости. – Он еще раз взглянул на меня и неуклюже развернулся на сорок пять градусов, как пингвин, которого поставили в угол. – Кудри тебе идут больше.

– Да?

– Да. С прямыми волосами ты сама на себя не похожа.

– Вот как. – У меня на лице полыхал пожар.

Рен прокашлялся:

– Так… что там с дневником? Трагедия уже произошла?

– Тсс!

– Говард ушел по делам в туристический центр. Он нас не слышит.

– А, хорошо. – Я затащила его в комнату и заперла дверь. – И нет, они все еще держат свои отношения в секрете. Говард кажется одновременно и жарким, и холодным, но пока почти все записи о приятном, любовь в самом разгаре.

– Не против, если я его почитаю?

– Дневник?

– Да. Может, я смогу понять, что пошло не так. И подыскать для тебя интересные места во Флоренции.

Я колебалась примерно четверть секунды. Предложение чересчур хорошее, чтобы от него отказываться.

– Ладно. Только обещай, обещай, что не скажешь Говарду. Я хочу сначала дочитать дневник, а потом поговорить с ним.

– Обещаю. «Космос» открывается в десять. Я почитаю прямо сейчас?

– Отличная идея. – Я выудила дневник из тумбочки. – Там и записи, и фотографии, пятьдесят на пятьдесят, и читаться должно быстро. Я пометила место, на котором остановилась, читай только до него! – Я обернулась и заметила, что он снова таращится на мои ноги. – Рен!

– Извини.

Я подошла к нему и открыла записную книжку:

– Видишь, что она написала на форзаце? Рен присвистнул:

– Я совершила ошибку?

– Да.

– Звучит пугающе.

– Наверное, это послание мне.

Он пролистал страницы:

– У меня на это уйдет полчаса от силы. Я быстро читаю.

– Отлично. Так… ты знаешь, кто еще сегодня будет в «Космосе»?

– Ты хотела сказать, придет ли Томас?

– Ну, и… другие.

– Не знаю. Знаю только, что Елена разослала всем эсэмэски. – Он поднял взгляд. – И что Мими, скорее всего, там будет.

– Здорово.

Повисла пауза, и мы одновременно посмотрели в сторону.

– Ну… Я буду ждать снаружи. – Я схватила ноутбук и выбежала из комнаты. Почему-то я тоже не могла отвести от Рена взгляда.

Странно.

Рен встретил меня на крыльце. Я надеялась, что итальянские боги Интернета улыбнутся мне и я смогу проверить почту или посмотреть милое видео с котятами, но удача отвернулась от меня. Я развалилась на качелях и лениво покачивалась, время от времени отталкиваясь от земли.

– Твоя мама напоминает мне тебя, – сказал Рен.

Я выпрямилась:

– Чем?

– Она веселая. И храбрая. Круто, что она пошла на большой риск – бросила колледж для медсестер, оставила все позади. И у нее прекрасные фотографии. Конечно, тогда она была еще новичком, но по ним уже видно, какой у нее талант.

– Ты посмотрел на портреты итальянок?

– Да. Классные. А ты очень похожа на маму.

– Спасибо.

Рен присел рядом со мной:

– Уже половина десятого. Поехали в «Космос»?

– Поехали.

– Я обещал Говарду посигналить, когда будем уезжать. Мы с ним неплохо поговорили. Кажется, наши отношения налаживаются.

– Я попросила его быть с тобой помягче.

– Так вот почему он непрерывно улыбался. Меня это напугало.

Правила езды на скутере от Лины

1. Никогда не садитесь на скутер, промокнув до нитки.

2. Никогда не садитесь на скутер в короткой юбке.

3. Следите за светофорами. Иначе вас ждет неловкая и запутанная ситуация, когда водитель резко дернет вперед, а вы уткнетесь лицом ему в спину – и так каждый раз, а потом будете волноваться: не подумал ли он, что вы это специально?

4. Если так вышло, что второе правило не соблюдено, постарайтесь не встречаться глазами с водителями-мужчинами, а то они будут активно сигналить, заметив взлетевшую от ветра юбку.

Рен свернул на улицу с односторонним движением и подъехал к двухэтажному зданию, возле которого собралась огромная толпа людей:

– Вот он.

Из окон вырывалась музыка. Душа ушла в пятки.

– Это совсем клубный клуб.

– Да.

– Мне придется там танцевать?

– Рен! – Елена пыталась подбежать к нам, но высокие каблуки мешали ей это сделать. Выглядело это пугающе, как чудовище Франкенштейна. – Пьетро добавил нас в список. Ciao, Лина! Рада снова тебя видеть. – Она прижалась губами к моей щеке и звонко меня чмокнула. – Какое красивое платье!

– Спасибо. И спасибо, что проведешь нас в клуб. Мне очень хотелось здесь побывать.

– А, да. Рен говорил, что здесь тусовались твои родители? Сегодня их здесь нет, а?

Я засмеялась:

– Нет. Однозначно.

– Кто еще придет? – спросил Рен.

– Обещали все. Посмотрим, кто и правда явится. Не волнуйся, Лоренцо. Я уверена, что твоя ненаглядная там будет. Vieni, Лина.

Она взяла меня за руку и потащила к началу очереди. Видимо, ей нравилось таскать меня за собой.

– Dove vai? – возмутился мужчина, когда мы вклинились перед ним в очередь.

Елена тряхнула волосами:

– Не обращай на него внимания. Мы намного важнее. Ciao, Франко!

Франко был одет в черную футболку, под которой очерчивался чересчур могучий по сравнению с ногами торс – похоже, о тренировках для ног парень не задумывался. Он отцепил бархатную веревку, преграждающую вход, и пропустил нас внутрь.

Мы попали в слабо освещенный коридор, заполненный вешалками с одеждой. Гардероб?

– Пойдем, – сказала Елена. – Все веселье там.

Я последовала за ней, вытянув руки перед собой, слепая, как летучая мышь. Меня окружали кромешная тьма и громкая музыка.

Наконец мы выбрались в прямоугольную комнату с длинной барной стойкой. В ней играли сразу две песни – одна на английском, другая на итальянском, а в углу веселая компания пела караоке под третью. Тусовщики либо молчали, либо орали на ухо собеседнику, чтобы он хоть что-то услышал.

– Лина, хочешь выпить? – спросила Елена, махнув рукой на бар.

Я помотала головой.

– Подождем остальных здесь. В самом клубе мы друг друга не отыщем.

– А это не клуб?

– Нет, – засмеялась Елена, как будто я сказала что-то милое. – Увидишь.

Я огляделась. В этой комнате Говард вымолвил свое знаменитое «Хедли»?.. Отчасти я ожидала увидеть его у стены, возвышающегося надо всеми головы на две. Вот только эта обстановка ему совсем не подходила. Он больше напоминал беспечного лентяя с пляжа, а сидящие здесь парни словно шептали: «Угадай-сколько-стоили-мои-дорогущие-рваные-джинсы».

Рен легонько толкнул меня локтем:

– Споешь со мной караоке? Можно выбрать песню на итальянском, и я сделаю вид, что тоже его не знаю. Обхохочемся! Например…

Он умолк, заметив Мими и Марко. Мими надела ультракороткую юбку, а волосы убрала в длинную, пушистую косу. И никаких кудряшек Медузы.

Я бросила взгляд на Рена. Ее ноги ему тоже нравятся?

Ясно, нравятся.

Надо бы научить его искусству тактичности.

– Привет! – крикнул Марко. Похоже, спокойно и тихо он говорить не умел. – Лина! – Марко распахнул свои объятия, но я увернулась. – Слишком ты быстрая.

– Ты каждый раз планируешь меня поднимать?

– Да. – Он развернулся и оторвал Елену от пола. – Спроси ее.

– Марко, basta! Опусти меня, или я скормлю тебя диким псам!

– Это что-то новенькое, – улыбнулся Марко. – У нее всегда оригинальные угрозы.

– Рен, почему ты мне не перезвонил? – спросила Мими, перекрикивая музыку. – Я не знала, придешь ты сюда или нет.

Я не расслышала, что он ответил, но Мими улыбнулась и принялась играть пуговицами его рубашки. Меня это не должно было волновать, но почему-то волновало. Не обязательно так явно всем демонстрировать, как сильно он ей нравится.

– Лина?

Я неторопливо обернулась. Пожалуйста, пусть это будет…

Томас!

Он был одет в ярко-синюю футболку с надписью «МЕНЯ ВЫГНАЛИ ИЗ АМСТЕРДАМА» и выглядел еще привлекательнее, чем раньше. Если такое возможно. Я тут же позабыла о Мими и пуговицах.

– Елена сказала, что ты придешь. Я звонил Рену, чтобы…

– Привет, сталкер. – Рен внезапно толкнул его, и Томас отшатнулся.

– Чего это ты? – спросил он.

– У меня от тебя чуть ли не десять пропущенных.

– Ответил бы хоть на один звонок.

– Прости, чувак, – пожал плечами Рен. – Я был занят.

Мими прижалась к Рену и посмотрела на меня круглыми глазами, словно видела в первый раз.

– Привет, Мими.

– Привет. – Она прищурилась.

– Я Лина. Мы встречались на вечеринке у Елены, помнишь?

– Помню.

Елена ворвалась в наш неожиданно напряженный кружок:

– Ragazzi, хватит болтать! Я хочу в клуб!

– Ты танцуешь? – спросил меня Томас.

– Не особо.

– Я тоже. Может, прогуляемся? Пойдем к Арно или еще куда-нибудь. Я знаю отличное место…

– Нет уж! – Рен схватил меня за руку. – Томас, не лишай ее новых ощущений. Она впервые пришла в «Космос» и хочет натанцеваться.

– Я и танцевать почти не умею, – возразила я.

– Глупости, – отрезал Рен и прошептал: – К тому же здесь все началось, да?

Я кивнула и оглянулась на Томаса:

– Лучше я останусь. Не хочу упустить шанс опозориться.

– В худшем случае припомнишь любимые движения из «Грязных танцев». «Никто не загонит Бэби в угол», а?

– Все-таки ты чересчур хорошо помнишь этот фильм.

– Ragazzi! – отчаялась Елена. – Серьезно, пойдем! Мы последовали за ней в узкий дверной проем, и Томас обнял меня за талию, отчего я чуть не впала в экстаз.

Мы вышли в огромный зал, и первое мгновение я не могла ничего разобрать – все мелькало перед глазами. А потом на нас пролился свет прожектора, и БОЖЕ МОЙ!

Громадная комната с высоким, футов в двадцать пять, потолком, кишащая людьми, словно муравейник, только муравьи в дизайнерской одежде. Над полом возвышалось несколько платформ, и многие тусовщики танцевали на высоте в пять футов. А танцевали все. И я говорю не про популярные в Америке движения вроде «катания тележки» и «разбрызгивателя», а настоящие танцы, похожие на занятие любовью на танцполе.

Мама, во что я из-за тебя ввязалась?

– Добро пожаловать в «Космос», – проорал Рен мне в ухо. – Впервые вижу здесь такую толпу. Наверное, потому, что сейчас сезон отпусков.

– Ребята, за мной! – Марко сложил руки перед собой, как пловец, и стал прорезаться через толпу, ведя нас за собой.

– Ciao, bella, – прошипел мне в ухо какой-то парень. Я отшатнулась. Все, кто встречался мне по пути, воняли потом. Жутковатое местечко.

Наконец мы отыскали свободный пятачок где-то посреди зала, и все бросились танцевать. Сразу же. Видимо, им не нужно морально готовиться к тому, чтобы бешено отрываться.

У меня вспотели ладони. Самое время для ободряющего внутреннего монолога. Лина, ты – уверенная в себе девушка, и у тебя все получится. Почему бы не изобразить сексуального бегуна? Или шаманский танец хоки-поки? Только не стой столбом. Ты выглядишь глупо. Тут я нечаянно взглянула на Мими, и ситуация ухудшилась раз так в миллион. Она махала руками над головой и выглядела потрясающе. Круто, сексуально и по-европейски. Мне захотелось спрятаться в норку.

– Ты справишься! – крикнул Рен и показал мне большой палец.

Я съежилась. Нет, надо танцевать. Может, копировать движения Елены? Покачиваться вперед-назад, вилять бедрами. Делать вид, что не чувствуешь себя идиоткой. Я покосилась на Томаса. Он чудаковато переступал ногами, и я чуть не растаяла от умиления – разве он не прелесть! Тоже не умеет танцевать! Наверное, стоило принять его предложение погулять по Флоренции.

Внезапно случилось невероятное. Музыка гремела, отдаваясь у меня в костях и зубах, все вокруг отлично проводили время, и я сама не заметила, как принялась танцевать. Да, именно танцевать. И веселиться. Может, не так бурно, как Рен, который грязно танцевал с Мими, но все же. Диджей поднес микрофон ко рту и проорал что-то на итальянском. В ответ послышались громкие одобрительные возгласы, и все подняли свои бокалы.

– Это мой друг! È mio amico! – закричала Елена.

– Лина, у тебя отлично выходит! – крикнул Рен.

Мими как раз проделывала безумное кручение бедрами, для которого наверняка требовалась нечеловеческая концентрация. Услышав голос Рена, она подняла глаза и бросила на меня холодный, как полярный вихрь, взгляд.

Кажется, я ей не нравлюсь.

Томас подтолкнул меня плечом:

– Бывала когда-нибудь в подобном месте?

– Нет.

– Странно, что в Штатах в такие клубы пускают только после двадцати одного.

Он стоял совсем близко ко мне, и я заметила капельки пота в его волосах. Даже пот у него сексуальный. Я мерзкая, это факт.

Рен высвободился из цепких рук Мими, подошел ко мне и спросил, задыхаясь:

– Веселишься?

– Да.

– Отлично. Я скоро вернусь. – Мими потянула его за руку, и они растворились в толпе.

Томас поморщился:

– Рен очень пристально за тобой следит.

– Это из-за моего папы, который все время его запугивает. Рен боится, что со мной что-нибудь произойдет, а ответственность ляжет на него.

– Что с тобой может произойти? Ты же со мной. Звучит пошло, но я все равно улыбаюсь как идиотка.

Перед Томасом я совершенно не контролирую свои лицевые мышцы.

Он задрал голову и оглядел толпу:

– Вот он где. Общается с Мими.

Я привстала на цыпочки и воспользовалась возможностью положить руку Томасу на плечо. Рен с Мими стояли, прислонившись к стене. Она скрестила руки на груди и выглядела рассерженной. А может, у нее всегда такой взгляд.

– Так они вместе?

– Да. Он сох по ней года два. Похоже, настойчивость окупается.

– Да, – кивнула я.

– Слушай, мне надо позвонить отцу, а потом я возьму что-нибудь попить. Ты будешь?

– Да, спасибо.

Лицо Томаса озарила улыбка, от которой у меня подкашивались ноги, и он тут же исчез в толпе.

– Лина, потанцуй со мной! – Елена схватила меня за руки и закружила. – Что там у вас с Томасом? Атоrе?

– Не знаю, – засмеялась я. – Мы с ним только второй раз видимся.

– Да, но ты ему нравишься. Это заметно. Обычно его никто не интересует, а вчера он спросил у меня, знаю ли я твой номер.

– О-ля-ля! – воскликнул Марко. – Новенькая и Томас! Елена закатила глаза:

– Что ты как ребенок?

– Да ладно, разве дети так умеют? – Он согнул руки в локтях и изобразил танец робота.

– Марко, basta! У тебя ужасно выходит!

– Станцевать червя?

– Нет!

Заиграла быстрая музыка, и не успела я глазом моргнуть, а мы с Еленой и Марко уже держались за руки и прыгали, как дети. Неудивительно, что маме тут понравилось. Здесь довольно весело. Вот только с каждой секундой становится все жарче. У них что, кондиционера нет?

– Где Томас? – спросила Елена. Челка прилипла к ее влажному лбу.

– Ушел за напитками.

– Долго его нет. – Елена обмахнула себя рукой. – Fa trappo caldo. Я вспотела, как свинья.

Внезапно комната закружилась, и я чуть не упала. Елена подхватила меня:

– Ты в порядке?

– Голова кружится. Слишком жарко. – Что?

– Жарко!

– Я тоже жаркий! – закричал Марко.

– Мне надо присесть.

– Вон там есть диваны. – Елена показала пальцем в том направлении, где стояли Рен и Мими. – Отвести тебя?

– Нет, спасибо.

– Я скажу Томасу, что ты там.

– Хорошо.

Я направилась к диванам.

Они напоминали рассадники инфекционных заболеваний, но выхода у меня не было. Я была на грани обморока.

На первом диванчике развалился худой парень с золотыми цепями и огромными солнцезащитными очками. Он дергался каждые две секунды, как будто на него беспрестанно садилась муха. Там же с краю сидел и курил пожилой мужчина. Заметив меня, он улыбнулся и что-то сказал по-итальянски.

– Извините, я вас не понимаю, – ответила я и прошла мимо. Голова пульсировала от громкой музыки. Надеюсь, я найду свободный диван, а то придется скорешиться с вырубившимся парнем, косящим под рэпера.

Вот он! Я поспешила занять место, но у самого дивана замерла – кто-то схватил меня за попу. И не случайно. Я резко обернулась. Тот самый пожилой мужчина! С длинными жирными волосами, и воняет, он, как заспиртованная дохлая ондатра. По крайней мере, мне кажется, что она пахнет именно так.

– Dove vai, bella?

– Оставьте меня в покое.

Он дотронулся пальцем до моего оголенного плеча, и я отпрыгнула:

– Не трогайте меня!

– Perche? Non ti piaccio?

Один из передних зубов у него был серым. И выглядел он еще старше, чем я сначала подумала. Лет на десять старше любого из местных тусовщиков.

К черту диван. Я ринулась бежать, но подлец схватил меня за руку. Крепко.

– Прекратите!

Я попыталась выдернуть руку, но он только усилил хватку.

– Елена! Марко! – Их нигде не было видно. А где Рен?

Я снова постаралась вырваться, и мужчина сгреб меня за талию и прижал к себе со всей силы.

– Пустите. Немедленно. – Ударить его головой? Или коленкой между ног? Как быть, когда на тебя напали? Он широко улыбался и пресекал все мои отчаянные попытки сбежать. Как мне спастись? Кругом полно людей, но никто не обращает на меня внимания.

– Помогите!

Внезапно кто-то схватил меня за плечи, отдернул назад, и мерзавец ослабил хватку, так что мне удалось вырваться. Меня спасла Мими, похожая на прекрасную, рассерженную воительницу.

– Vai via, fai schifo! – закричала она на мужчину. – Vai.

Он вскинул руки, улыбнулся и ушел.

– Лина, почему ты просто не сказала ему уйти?

– Я старалась, а он схватил меня.

– Плохо старалась. Обзывай их stronzo, а потом отталкивай. Мне всегда приходится так делать.

– Stronzo? – Меня трясло. Я словно попала на свалку. Отвратительно.

Мими скрестила руки на груди:

– Что происходит между тобой и Реном? Я напрягла извилины.

– Прости, что? – переспросила я и потерла руки, стараясь избавиться от неприятного ощущения грубой хватки Серого Зуба.

– Что происходит между тобой и Ло-рен-цо? – протянула Мими, выделяя каждое слово, как будто думала, что я плохо знаю английский.

– Я не понимаю, о чем ты. И где он?

Она задержала на мне взгляд:

– Ты же в курсе, что мы с ним вместе? Он гуляет с тобой только потому, что жалеет тебя из-за смерти матери.

Возможно, во мне еще оставался адреналин после встречи с Жутким Макжутконом, и я выпалила первое, что пришло на ум:

– Вот почему он не отвечал на твои звонки?

Ее глаза расширились, и она шагнула ко мне, как убийца к жертве.

– Он сидел дома с младшей сестрой.

– Нет, он был со мной на Понте-Веккьо. – Боже, надеюсь, я правильно произнесла название.

– Вот ты где! – Между нами возник Томас, в каждой руке – по газировке. Он взглянул на Мими, и его улыбка потухла. – Ух ты, я что-то пропустил?

– Заткнись, Томас, – бросила Мими и кинулась прочь.

– Что у вас произошло?

– Сама не знаю.

– Лина! – К нам пробивался Рен. – Я тебя нашел! Не хочешь выйти? Здесь уже градусов тысяча жары. Наверное, кондиционер сломался.

На меня накатило облегчение, и я еле сдержала нарастающий поток горячих слез.

– Где же ты был?

– Искал тебя. – Он наклонился ко мне. – Ты в порядке?

– Я хочу уйти. Сейчас.

– Мне тоже надо на воздух, – сказал Томас. – Я пойду с вами.

Мы выбирались из клуба целую вечность, а когда наконец оказались на улице, отчаянно вдохнули прохладный воздух, как будто только что всплыли со дна океана.

– Свобода! – воскликнул Томас. – Меня как будто тушили на медленном огне.

Я прислонилась к стене и закрыла глаза. Больше никогда туда не вернусь. Никогда.

Рен дотронулся до моей руки:

– Лина, все хорошо?

Я легонько дернулась и слабо кивнула. Хорошо? Мне все еще чудился запах заспиртованной ондатры.

– Ну, как тебе «Космос»? Отличное место для начала отношений?

– Чьих? – спросил Томас. – Моих с Линой? – И многозначительно посмотрел на меня, но я даже этого не заметила.

– Он про моих родителей. – Я глубоко вдохнула. – Ко мне пристал какой-то старик. Схватил меня и не отпускал.

– Где? В «Космосе»? – Рен резко обернулся на клуб, словно мог видеть сквозь стены. – Когда?

– Незадолго до того, как ты пришел. Меня спасла Мими.

– Так вот что там произошло, – сказал Томас. – Ты в порядке? Вот мерзавец.

– Он сделал тебе больно?

– Нет, но это было отвратительно.

Рен выглядел взбешенным.

– Почему ты меня не позвала? Я бы его с землей сровнял.

– Я не знала, где ты.

У Томаса зазвонил телефон. Он посмотрел на экран и тяжело вздохнул:

– Отец все названивает. К нам приехали родственники, и я ему пообещал, что надолго не задержусь. – Томас оглянулся на меня: – Но я не уйду без твоего номера.

– А, конечно. – Я готовилась к этому моменту, но вдруг номер вылетел у меня из головы, и мне пришлось зачитать его с бумажки.

– Супер, завтра тебе позвоню. – Он крепко обнял меня и похлопал Рена по плечу: – Увидимся.

– До встречи. – Рен проводил Томаса взглядом, а я воспользовалась моментом и вытерла глаза – макияж растекся по всему лицу.

– Дурацкая у него футболка, да?

– Что?

– «Меня выгнали из Амстердама». Никого оттуда не выгоняют, вот в чем прикол.

– Я не знала.

– Мне очень жаль, что все так получилось. Если б я знал, я бы не оставил тебя одну… – Рен прищурился: – Постой-ка, ты плачешь?

– Нет. – По щеке скатилась громадная слеза. И еще одна.

– О нет. – Рен положил руки мне на плечи и посмотрел прямо в глаза: – Прости. Больше мы сюда не пойдем.

– Извини, я такая глупая. А он был ужасно мерзкий. – Но я плакала не только поэтому. – Рен, – спросила я, глубоко вдохнув, – зачем ты рассказал Мими, что у меня умерла мама?

У него расширились глаза.

– Не знаю, просто к слову пришлось. Она спрашивала, почему ты переехала, ну я и объяснил. Она тебе что-то сказала?

– Знаешь, не обязательно меня жалеть. Я не заставляю тебя читать мой дневник и возить меня в город. Я сама могу со всем справиться. Я понимаю, что у тебя своя жизнь.

– Погоди, что? Я тебя не жалею. То есть, конечно, это грустно, что ты потеряла маму и все такое, но я с тобой гуляю, потому что мне это нравится. Ты… особенная.

– Особенная?

– Помнишь, мы говорили об этом вчера вечером? О том, что мы похожи.

Я пробежалась рукой по лицу. Ведь это однозначно решит проблему с макияжем.

– Честно?

– Да, честно. Чего это ты вдруг?

– Мими… – Я осеклась.

Какая разница? Она всего лишь ревнует. А когда Рен ее видит, у него такое лицо, будто он выиграл в лотерею. – Что?

– Неважно. Не отвезешь меня на площадь Синьории? Хочу взглянуть на ту статую.

 

Глава пятнадцатая

До площади мы ехали молча. После одиннадцати вечера город казался другим. Опустевшим. Прямо как я после постыдных рыданий у клуба. Рен затормозил у обочины, и мы слезли со скутера.

– Это она?

– Она. Площадь Синьории. – Рен смотрел на меня, как на коробку с хрупкой бьющейся посудой, но я все еще была в слезах и соплях, так что, думаю, это оправдано.

Я вышла на площадь. С одной стороны она была обрамлена длинным, похожим на крепость зданием с часовой башней, а перед ним стоял фонтан со статуей мужчины, окруженного небольшими фигурами. Вокруг прогуливалась горстка людей, но в целом площадь пустовала.

– Что это? – спросила я, указав на здание.

– Палаццо Веккьо.

– Что-то старое… Старый дворец?

– Esattamente. Растешь.

– Ага, узнала слово «старый». Да я уже почти свободно болтаю!

Мы обменялись улыбками. Мои глаза напоминали мне воздушные шарики, наполненные водой, но, по крайней мере, сопли я больше не распускала. Уф. Повезло, что Рен не бросил меня у какого-нибудь такси.

– Напомни, что здесь произошло?

– Он признался ей в любви. Возле статуи. Что-то там про изнасилование.

– А, точно. «Изнасилование сабинянок». Кажется, она стоит под крышей.

Мы прошли по площади мимо парочки других статуй, зашли под арку и оказались на большой крытой террасе, уставленной скульптурами.

Я сразу же ее узнала:

– Вот она.

«Изнасилование сабинянок» была высечена из белого мрамора и стояла на большом пьедестале. Три фигуры сливались в высокую колонну. Я неторопливо обошла статую. Мама была права. Да, они не выглядели счастливыми, но все трое были тесно связаны и дополняли друг друга. А еще они были голыми, и повсюду выпирали мышцы и жилы. Джамболонья не работал спустя рукава.

– Смотри, какой взгляд у женщины. Ей явно не хотелось уходить. А тот, что внизу, выглядит до смерти напуганным.

– Да. – Я сложила руки на груди и оглядела скульптуру. – Тебе не кажется, что это странное место для признания?

– Может, так вышло случайно. Вырвалось под лунным светом или вроде того.

– Но Говард изучал историю искусства и рассказал ей весь сюжет про сабинянок. Я бы удивилась, если бы для него эта скульптура не имела какого-то особенного значения.

– Кстати о Говарде… – Рен замялся. – Надо тебе кое в чем признаться.

– В чем?

Рен перевел дыхание:

– В общем, я спросил его про тайную пекарню. Я резко повернулась к нему:

– Рен! Ты рассказал ему о дневнике?

– Нет, конечно нет! – Он убрал прядь с лица и отвел взгляд. – Пока ты собиралась, я наплел ему, что моя мама набрела на тайную пекарню, когда только сюда переехали, и спросил, не знает ли он, где ее найти. Я хотел сделать тебе сюрприз и отвести тебя в пекарню сегодня после «Космоса». – Рен посмотрел на меня жалобным, проникновенным взглядом, и я вздохнула. Он похож на детеныша тюленя – невозможно на него сердиться!

– И он сказал, где она?

– Нет, вот что странно. Он ответил, что ни разу не бывал в тайной пекарне.

Я прищурилась:

– Да ладно? Ты ее описал?

– Да, не вдаваясь в детали, чтобы Говард не догадался, что я говорю о его свидании с твоей мамой. А он сделал вид, что ничего не знает.

– Видимо, забыл, что водил ее туда?

– Дело не в этом, – покачал головой Рен. – Похоже, он даже не слышал о том, что во Флоренции есть тайные пекарни.

– Что?! Уж это забыть нельзя.

– То-то и оно.

– Он соврал?

– Возможно. Только зачем ему это? – Рен опять покачал головой. – Я несколько часов гадал, по какой причине он мог забыть или соврать, но пока ничего не надумал. Не обижайся, но история твоих родителей довольно подозрительная.

– И не говори. – Я прислонилась к колонне и сползла на землю с громким бум. – А ты как думаешь, зачем я читаю мамин дневник?

Рен присел возле меня и придвинулся поближе, нечаянно коснувшись моей руки:

– Мне правда жаль.

– Ничего страшного, – вздохнула я. – Ты прав. Что-то тут не так. Я давно об этом думаю.

– Может, спросишь его о чем-нибудь еще из дневника? Проведешь что-то вроде теста.

– Например, про «Изнасилование сабинянок»?

Мы подняли взгляд на статую.

– Да. Посмотришь, что он скажет.

– Неплохая идея. – Я уставилась на землю. Моя очередь кое в чем признаться. – Знаешь, мне надо перед тобой извиниться.

– За что?

– В «Космосе» у нас с Мими завязался… спор. Я рассказала ей, что вчера ты был со мной на Понте-Веккьо и поэтому не отвечал на ее звонки.

Рен поднял брови:

– Cavolo. Вот почему она назвала меня cretino и ушла?

– Да. То есть я не знаю, что значит cretino, но все равно прости. Томас сказал, что она давно тебе нравится. Надеюсь, я не испортила ваши отношения.

– Я позвоню ей, когда вернусь домой. Все будет в порядке, – сказал он, убеждая скорее не меня, а самого себя.

Я глубоко вздохнула.

– Знаешь, я пойму, если ты больше не сможешь со мной гулять. Кажется, это все усложняет.

– В хорошем смысле. Так что не волнуйся. – Он достал мобильник. – Уже почти половина двенадцатого. Поехали на кладбище?

– Да. Надо вернуться к дневнику.

– И человеку-загадке.

Когда я вернулась домой, Человек-Загадка совершал нечто мистическое: доставал из духовки противень с маффинами.

– Выпекаешь?

– Да.

– Но уже почти полночь.

– Полуночные разгромы кухни – моя специальность. А еще я подумал, что ты вернешься голодной. Я готовлю невероятные черничные маффины. И под «невероятными» я имею в виду «съедобные». Садись.

Это был приказ. Я выдвинула стул и села.

– Куда вы сегодня ходили?

Я ответила не сразу:

– «Космос». Клуб возле Арно.

– Он до сих пор открыт?

Уф. Хотя бы «Космос» он помнит.

– Да. Ты там был?

– И не раз. Твоя мама тоже.

Я подалась вперед:

– И вы ходили туда… вместе?

– Да, частенько. Обычно в те вечера, когда нам следовало бы учиться. Не знаю, как там сейчас, но в мое время это был клуб для иностранных студентов. Сплошные американцы. – Он переложил часть маффинов на тарелку, поставил на стол и тоже уселся.

– Как по мне, «Космос» пошлый. Мне там не очень понравилось.

– Мне он тоже был не по душе. И танцор я неважный.

Так вот кого надо благодарить за мой талант к танцам.

Я разломала маффин, и от него поднялся пар. Сейчас или никогда.

– Слушай, я хочу кое о чем спросить. Ты же хорошо разбираешься в истории искусства?

– Да, – улыбнулся Говард. – Уж в этом-то я разбираюсь. Ты же знаешь, что я ее преподавал, когда мы с твоей мамой встретились?

– Да. – Я взглянула на маффин и глубоко вздохнула. – Ну, мы с Реном поехали кататься после «Космоса» и остановились на площади… Кажется, Синьории. В общем, там была любопытная скульптура, и мы не знали, какая за ней стоит история.

– Хм. – Говард поднялся, взял масленку и снова сел. – Там их много. Ты знаешь, кто скульптор?

– Нет. Мы зашли под крышу, там что-то вроде крытой террасы. Никаких дверей.

– А, ясно. Лоджия Ланци. Посмотрим… Львы Медичи, «Персей» Челлини… Как она выглядела?

– Двое мужчин и одна женщина. – Я затаила дыхание.

– И женщину уносят?

Я кивнула.

– «Изнасилование сабинянок», – улыбнулся Говард. – Работа интересная, особенно потому, что ее автор – Джамболонья – не задумывался над смыслом скульптуры. Ему всего лишь хотелось доказать, что в одной статуе может быть три персонажа. Он даже поленился назвать свою работу, а в итоге оказался знаменит в первую очередь благодаря ей.

Ага. Любопытно, но маме он рассказывал другую историю. Ладно, еще попытка.

– А мама видела эту скульптуру?

Говард склонил голову набок:

– Не знаю. Даже не припомню, чтобы мы обсуждали с ней Джамболонью. А что? Она тебе о ней рассказывала?

Даже не припомню. Лицо у него было гладкое, как плитка шоколада. Без сомнений, Говард мне не врал. Но возможно ли это забыть? Он пережил травму и получил частичную амнезию или поставил себе ментальный блок, не позволяющий вспоминать об отношениях с моей мамой?

Внезапно в голову закралась новая догадка. Что, если он не забыл? И не врет? Что, если… Я вскочила из-за стола, раскрошив в руке маффин.

– Мне надо в комнату. – И выбежала, прежде чем Говард успел спросить, в чем дело.

Я поднималась по лестнице, и в мозгу крутились записи мамы: Да-да, мистер Икс. Вряд ли кто-нибудь прочтет мой дневник, но на всякий случай я назову его так.

Я забежала в комнату, заперла дверь и нашарила дневник.

Включив лампу, я принялась листать страницы.

Говард. Безупречный южный джентльмен (Франческа зовет его южным гигантом), красивый, добрый. Такой, не задумываясь, бросился бы за вас в бой.

Мне нравится, что я влюблена в Италию. Но честно говоря, я бы полюбила мистера Икс и в другой стране.

Говард предложил проводить меня домой, и так вышло, что я рассказала ему про Адриенну и ясновидящую.

– Быть не может, – ахнула я.

Вот почему Говард не подозревает о тайной пекарне и не знает историю сабинянок. Вот почему мама «случайно» назвала его по имени.

Он не был мистером Икс.

– Эдди, возьми трубку! Ну же! – шептала я.

– Привет, вы позвонили Эдди! Оставьте сообщение, и я…

– Черт!

Я бросила мобильник на кровать и заходила кругами по комнате. Куда она пропала? Я встала у окна. Мама влюбилась не в Говарда. Она сходила с ума по мистеру Икс, страстно его любила, а в итоге забеременела от кого-то другого. От Говарда. Это и было ее ошибкой? Ребенок от Говарда, при том, что любила она мистера Икс? Вот почему мама сбежала из Италии?

Я плюхнулась на стул и тут же вскочила. Рен точно мне ответит! Я нырнула в кровать, вытащила телефон из складок на одеяле и набрала его номер.

Он ответил после второго гудка:

– Лина?

– Привет. Я последовала твоему совету и спросила Говарда про статую.

– И что он ответил?

– Он все знает – ее историю и так далее. Но на вопрос о том, бывал ли он там с мамой, ответил, что не помнит.

– Да что это с ним? То ли у него худшая память на свете, то ли…

– …то ли он там с ней не бывал, – нетерпеливо перебила я.

– Что?!

– Сам подумай. Возможно, он не знает ни о пекарне, ни о признании в любви у статуи Джамболоньи, потому что он – не Икс.

– О.

– Что скажешь?

– О-ох. Ну… да. Давай поподробнее.

– Я думаю, что дело было так: мама переехала в Италию и нашла друзей, в том числе Говарда, а через несколько месяцев влюбилась в мистера Икс. Затем что-то пошло не так, может, они часто ссорились или на них давило школьное правило, которое не позволяет встречаться с ученицами, и они расстались. Тогда мама ушла к милому южному джентльмену, которому наверняка нравилась все это время. Она решила попытать с ним счастья, но из головы все не выходил мистер Икс. Однажды мама обнаружила, что беременна, и запаниковала – она ждет ребенка от того, кого не любит!

– Звучит логично!

– Знаю. И если это правда, тогда понятно, почему мы не виделись с ним все эти годы. Говард – замечательный человек и, судя по маминым историям, хороший друг. Но нельзя же сделать вид, что ты влюблен. Она бы сделала ему больно.

– Бедный, жуткий Говард.

– Вот почему мама написала: «Я совершила ошибку». Возможно, она сожалела о том, что выносила ребенка от нелюбимого мужчины.

– Вот только ты и есть этот ребенок. Думаешь, она стала бы писать тебе такое послание?

– О. Нет, наверное. – Я села на кровать. – Все это так грустно! Когда Говард упоминает о маме, по нему видно, как сильно он ее любил. А она рассказала мне не одну забавную историю о том, как им было весело вместе. И все же этого было недостаточно – мама любила кого-то другого!

– Прямо как в старой песне, «Love Stinks».

– Ни разу не слышала.

– Да? Она звучит во многих фильмах. Суть такая: стоит тебе влюбиться, как ты узнаешь, что твой предмет обожания без ума от кого-то другого. Получается замкнутый круг, в котором никто не остается с любимым человеком.

– Ох. Как печально.

– И не говори. – Рен замялся. – Ты расскажешь об этом Говарду? О мистере Икс?

– Нет. То есть рано или поздно я с ним поговорю, но только после того, как дочитаю дневник. Надо убедиться в том, что моя теория верна.

5 апреля

Очередной вечер не прошел без сцены. Симоне достал билеты в клуб, который недавно открылся неподалеку от пьяцца Санта-Мария-Новелла, и мы вместе с парочкой других учеников встретились там в одиннадцать. Я допоздна трудилась в студии и приехала на место встречи одна. Первыми, кого я увидела, были Адриенна и Говард. Они стояли сбоку от здания, Адриенна – спиной к стене, а Говард склонялся над ней и что-то тихо шептал. Выглядело это так интимно, что я не поверила своим глазам. Никогда раньше не видела, чтобы они разговаривали наедине. В чем дело?

Они не заметили меня, а я зашла в клуб и отыскала остальных. Потом Адриенна с Говардом явились по отдельности и сделали вид, будто ничего и не было. На этом странности не закончились. Ночь была в самом разгаре, когда Адриенна обозвала Алессио лжецом – якобы он нарушил обещание сводить ее на выставку. Почему-то Говарда это жутко разозлило. Он заявил, что Адриенна не имеет правда называть других лжецами, и будь в ней хоть капля достоинства, она раскрыла бы всем правду. Адриенна взъелась на Говарда, крикнула, что это не его дело, и тогда Симоне заставил их обоих угомониться.

Похоже, не у одной меня есть секреты.

19 апреля

Мистера Икс не было в городе целую неделю. Он вернется завтра. ЗАВТРА. Я не могу думать ни о чем другом. После учебы я сказала Франческе, что мне надо найти То Самое Платье. Я говорю про незабываемое платье, в котором вы способны очаровать кого угодно. (В моем случае: выглядеть сногсшибательно, когда я поделюсь с ним радостной новостью.)

Я обратилась за помощью к Франческе, потому что на шопинге она проявляет терпение, достойное святой. Мы потратили пять часов, но все-таки нашли платье. Кремовое, без рукавов, очень женственное, с вырезом в форме сердечка и юбкой до колен. Франческа даже уговорила меня постричься.

Кто бы мог подумать, что остриженные кончики подчеркнут мои скулы?

Вам интересно, что за радостная новость? В начале недели Петруччини предложил мне остаться на август и помочь учителям подготовиться к осеннему семестру. Мне выдадут зарплату и продлят студенческую визу, а значит, я могу остаться в Италии до конца лета!!!

20 апреля

Сегодня я проснулась пораньше, взволнованная предстоящей встречей с мистером Икс. Правда, на телефон мне пришло сообщение от него – он решил еще побыть на конференции и вернуться в понедельник. Тогда мне в голову пришла блестящая идея – устроить ему сюрприз в Риме! Конечно, весь день он будет занят семинарами, но все же мы будем в одном городе. И я смогу погулять по Риму! На экспрессе я доеду всего за полтора часа. Как раз сяду на четырехчасовой поезд и уже сегодня вечером буду ждать мистера Икс в отеле. Не терпится увидеть выражение его лица!

21 апреля

Я уже в третий раз пытаюсь успокоиться и написать, что произошло в Риме.

Поверить не могу, что пишу это, но все КОНЧЕНО.

Я не нашла ничего про его конференцию в Интернете, так что позвонила мистеру Икс по приезде, сказала, что у меня для него отличная новость и я только что вышла из поезда в Риме. В ту же минуту на вокзале зазвучало громкое объявление, а когда шум стих, я осознала: что-то пошло не так. Икс сказал, чтобы я никуда не уходила.

Через полчаса он ворвался на вокзал, и я поняла: что-то явно не в порядке. Я предложила ему зайти в кафе, а там выслушала его монолог минут на двадцать. Вкратце: ему кажется, что его работа застопорилась, ему нужно вдохновение, смена обстановки, и он решил уйти из академии и устроиться на другую работу в Риме. Ах да, и мы расстаемся.

Расстаемся.

Я сидела напротив, в мозгу крутились его слова. Мой разум был не в состоянии их переварить. А потом резко пришло жестокое осознание.

Это конец. Он меня бросает.

Внезапно я перестала слышать его оправдания – вместо них в голове звучала суровая правда. Я девять месяцев врала своим друзьям.

Я испортила отношения с семьей. Я изменила свою жизнь ради того, чтобы быть с ним, и наши отношения никогда не значили для него так же много, как для меня. На секунду возникла мысль, что я сумею его переубедить, рассказав о том, что смогу остаться во Флоренции подольше, но в то же мгновение блаженного отрицания я понимала, что это бессмысленно. Если человек хочет от тебя уйти, его не удержать.

Я встала, не дослушав мистера Икс. Спокойным голосом сказала «прощай», как будто мое сердце не разбилось на миллионы осколков, подошла к кассе и купила обратный билет на следующий поезд.

Я не провела в Риме и часа. Я даже не успела надеть то самое платье.

22 апреля

Когда я проснулась, мне казалось, что я все еще сплю и вижу кошмарный сон. Но последние дни реальность неизменно позволяет мне собраться с силами, чтобы потом ударить прямо в лицо. Вчера я прорыдала весь вечер, и глаза покраснели и опухли. Я приложила к ним холодное полотенце и долго так сидела, пока не стала выглядеть достаточно прилично, чтобы пойти на уроки. Во мне теплилась слабая надежда, что утром Икс придет в академию. Разумеется, она не оправдалась. Неужели между нами и правда все кончено?

Впервые меня так сильно ранили. Впервые.

25 апреля

Оказывается, Франческа все знала с самого начала. Вчера после ужина она приобняла меня и сказала, что Икс того не стоит, да и никогда не стоил.

Я страшно удивилась.

Неужели все о нас знали?

2 мая

Сегодня утром Петруччини объявил, что Икс оставил свое место ассистента преподавателя. У меня словно камень с души упал. Не потому, что он точно ушел навсегда, а потому, что я услышала его имя.

Раньше я держала свою любовь в секрете, а теперь могу со всеми поделиться сердечной болью. Я так одинока. Разговор с Франческой мне не помог. Когда я упоминаю мистера Икс, она начинает о нем злословить, и мне становится только хуже. Флоренция – лучший город для того, чтобы влюбиться, и худший для того, чтобы расстаться.

Порой мне хочется вернуться домой. Стоит ли оставаться на лето?

– Мама, – прошептала я. Ее печаль сочилась из страниц дневника, словно краска, не сумевшая засохнуть. Как так вышло, что она ни разу не упомянула о том, что ее сердце было разбито вдребезги на вокзале в Риме? Могу ли я сказать, что знала ее?

Я бегло перечитала последние записи. Сомнений нет, мистер Икс – конченый подлец. Особенно меня бесила его фраза о «вдохновении и смене обстановки». Что за ерунда? Самое отвратительное — это то, что мама даже не подозревала о грядущем расставании, а со стороны было заметно, что их отношения ни к чему не приведут. Читать эти строки – все равно что смотреть замедленную съемку крушения поезда.

А еще Говард. Я ткнула пальцем в запись о нем и Адриенне. Между ними явно происходило что-то загадочное. Может, они тоже расстались незадолго до того, как Икс порвал с мамой? Неужели мои родители были влюблены в других людей, а друг в друге оказались заинтересованы только на какое-то время? И поэтому у них не сложилось? И что такого особенного в этом мистере Икс?

Мне хотелось читать дальше, но веки потяжелели и упорно опускались вниз. В конце концов я сдалась, запихнула дневник в тумбочку и выключила свет.

 

Глава шестнадцатая

– У меня к тебе просьба.

С утра мне в голову пришла блестящая идея. Несмотря на то что я терпеливо дождалась приемлемого для дружеских визитов времени, Рена пришлось буквально вытаскивать из кровати. Вскоре мы уже сидели на крыльце его дома, а он выглядел проснувшимся только процентов на тридцать.

– Она не могла подождать? – Рен был одет в черные спортивные штаны и выцветшую футболку, а на лицо все так же падали волосы. В утреннем свете он казался привлекательным. Слишком привлекательным для человека, который только что поднял голову с подушки.

Рен поймал мой взгляд:

– Что такое?

– Ничего. – Я резко отвернулась. – Мне нужна твоя помощь. В последний раз!

– Знаешь, я не спорю, мне очень интересно, что там за тайна у твоих родителей, но обязательно надо было меня будить?

– Да! Почему ты не выспался?

– Висел на телефоне с Мими часов до трех ночи.

Внезапно солнце засияло слишком ярко.

– Она рассердилась из-за того, что я вчера сказала?

– Да. Неприятный был разговор. – Он вздохнул. – Давай не будем об этом. С чем тебе помочь?

– Отвезешь меня в АИИФ?

– Академию, в которой училась твоя мама?

– Да. Я позвонила им сегодня утром. Пару лет назад академия переехала на новое место, но я все равно хочу зайти туда и разузнать хоть что-нибудь о Франческе.

– Той защитнице моды?

– Это самый верный способ отыскать мистера Икс. Оказывается, Франческа знала про него с самого начала.

– Ого, погоди-ка секунду! Ты ищешь мистера Икс? Зачем?

– Затем, что это важный период маминой жизни, о котором я ничегошеньки не знаю, и я хочу понять, чем так хорош этот Икс, что она не смогла его позабыть и разбила Говарду сердце.

– Но это же только теория? Может, она сбежала из Италии по другой причине?

– Брось, Рен, – простонала я. – Ты что, не хочешь узнать, кто такой загадочный мистер Икс? Он повел себя как свинья, когда бросил мою маму. Она была раздавлена. Я должна узнать, что в нем особенного. Может, тогда я пойму мамины чувства.

– Хм. – Рен зевнул и уронил голову мне на плечо.

– Так ты поможешь?

– Конечно. Когда поедем?

– Как можно скорее. – У Рена была теплая кожа, и пах он, как сонный щенок.

– Ты хорошо пахнешь, – сказал Рен, повторив мои мысли.

– Вовсе нет. Я пробежала шесть миль с утра и еще не приняла душ.

– Все равно приятно.

Оказывается, бабочки в животе никуда не делись – они очнулись и снова запорхали. Я резко отодвинулась.

Не. Думать. О. Рене.

Я мчалась обратно на кладбище. У меня и так много забот, не хватает еще втрескаться в одного из своих лучших друзей. К тому же его девушка – шведская супермодель, которая страдает от неуправляемого гнева. И нельзя забывать о том, что вчера я дала свой номер самому красивому парню из всех, что видела.

Когда я подбежала к дому, сердце буквально выпрыгивало у меня из груди. Говард сидел на качелях с чашкой кофе и выглядел как отличный парень. То, что замкнутый круг «злой любви» оставил его на кладбище в одиночестве, в компании отвратных маффинов и старой музыки, просто космическая несправедливость. Меня так и подмывало купить ему воздушные шарики или что-то подобное.

– Доброе утро, Лина.

– Доброе.

Он бросил на меня странный взгляд. И неудивительно: я смотрела на него так, словно он был раненым утенком.

– Я ходила к Рену.

– Есть на сегодня планы?

– Да, он попозже за мной приедет.

– Куда направитесь?

– Э… Наверное, пообедаем где-нибудь в городе. – Пригласить Говарда? Стоп. Мы же на самом деле вовсе не обедать едем.

– Здорово. А я хотел вам предложить сходить всем вместе в кино сегодня вечером. В соседнем городке есть театр под открытым небом. Там показывают фильмы на языке оригинала, и на этой неделе крутят один из моих любимых.

– Отличная мысль! – Приторно ответила я. Не хватало только помпонов и мегафона. Успокойся. Ему не вчера сердце разбили.

Говард прищурился:

– Рад, что тебе идея понравилась. Я приглашу Соню.

– Хорошо.

Я поспешила в дом, но, перед тем как войти, украдкой оглянулась на Говарда. Меня бурным потоком наполнила жалость и чуть не полилась из глаз. Он любил мою маму. Неужели ей так сложно было полюбить его в ответ?

– Площадь Микеланджело, да? – крикнул Рен.

– Да! Мне посоветовали там припарковаться и пойти на юг.

– Отлично, она уже близко.

Мы ехали очень быстро. Я сидела чуть подальше от Рена и внимательно следила за тем, чтобы мои ноги не касались его. Хотя бы не слишком часто.

– Нас там встретят? – спросил Рен.

– Да. Я не сказала, что мне нужно, но они все равно пообещали, что кто-нибудь из приемной комиссии будет сидеть в кабинете.

Рен пристроился в ряд за туристическими автобусами. Один из них был таким огромным, что мог бы подрабатывать круизным судном. На площади Микеланджело нас встретил целый водоворот туристов, одержимых тем, чтобы отработать потраченные на путешествие деньги.

– Откуда здесь столько народа?

– Это самое красивое место в городе. Сама увидишь, когда автобус отъедет.

Автобус замедлил ход, и Рен решил его объехать. Внезапно нам открылась громадная панорама Флоренции, великолепный вид и на Понте-Веккьо, и Палаццо Веккьо, и Дуомо. Я мысленно похвалила себя. Прошло всего пять дней, а половина города мне уже знакома.

Рен свернул с дороги и остановился на парковочном месте размером с мой чемодан. Мы еле туда втиснулись.

– Куда теперь? – спросил он.

Я отдала ему бумажку с адресом:

– Мне сказали, что ее легко найти.

После этих слов мы целых полчаса бродили по одним и тем же улицам, потому что все прохожие посылали нас в самые разные стороны.

– Первое правило общения с итальянцами: они обожают указывать дорогу. – Рен вздохнул. – Особенно когда понятия не имеют, о чем вы их спрашиваете.

Похоже, Рен считает себя итальянцем только тогда, когда ему это удобно.

– И они часто жестикулируют, – добавила я. – У меня возникло ощущение, что тот парень направлял самолеты или дирижировал оркестром.

– Знаешь, как заставить замолчать итальянца?

– Как?

– Связать ему руки за спиной.

– Вот она! – Я резко остановилась, и Рен врезался в меня. Мы проходили мимо этого здания уже пятый раз, но я только сейчас заметила микроскопический позолоченный знак над дверью. АИИФ.

– Они что, хотят, чтобы мы высматривали знак из бинокля?

– Ты ворчишь.

– Извини.

Я позвонила в дверь. Раздался громкий звонок и женский голос:

– Pronto?

– Buon giorno. Abbiamo un appuntamento, — ответил Рен.

– Prego. Terzo piano.

Дверь открылась. Рен повернулся ко мне и сказал:

– Второй этаж. Наперегонки?

Толкаясь плечами, мы помчались вверх по ступенькам и ворвались в большую, ярко освещенную приемную. Сидевшая за столом дама в узком лавандовом платье ахнула и поднялась:

– Buon giorno.

– Buon giorno, – поздоровалась я.

Она взглянула на мои кроссовки и перешла на английский:

– Это вы хотели увидеться с председателем приемной комиссии?

– Я победил, – шепнул мне Рен.

– Ничего подобного. – Я отдышалась и шагнула вперед. – Здравствуйте. Да, я вам звонила. На самом деле я собиралась спросить про одну из учениц.

– Простите?

– Моя мама училась здесь лет семнадцать назад, и я хочу отыскать ее бывшую однокурсницу.

Дама вскинула брови.

– Что ж, я не могу делиться личной информацией учеников.

– Мне нужна только фамилия.

– Я уже сказала, что ничем не могу вам помочь.

Черт.

– А как насчет синьора Петруччини? Он нам поможет?

– Синьор Петруччини? – Она сложила руки на груди. – Вы его знаете?

Я кивнула:

– Он был директором, когда мама здесь училась.

Дама смерила нас взглядом, развернулась и быстро вышла из комнаты.

– Ух ты. Да она просто солнышко, – съязвил Рен. – Как думаешь, вернется?

– Надеюсь.

Вскоре дама и правда вернулась, приведя за собой энергичного на вид старика с тонкими седыми волосами. На нем были стильный костюм и галстук. Дважды оглядев меня с головы до ног, он воскликнул:

– Non è possibile!

Я переглянулась с Реном.

– Здравствуйте. Вы синьор Петруччини?

– Да. – Он моргнул. – А ты…

– Лина. Здесь училась моя мама и…

– Ты дочка Хедли.

– Да.

– А я уж было подумал, что глаза меня подводят. – Он подошел ко мне и протянул руку. – Вот это сюрприз! Виолетта, знаешь, кто мать этой девочки?

– Кто? – Дама сурово посмотрела на меня, явно не собираясь удивляться.

– Хедли Эмерсон.

– О! – Дама разинула рот.

– Пойдем, Лина. – Синьор Петруччини взглянул на Рена и добавил: – И друга своего захвати.

Мы последовали за ним по коридору в небольшой кабинет, заваленный фотографиями. Синьор Петруччини уселся и жестом предложил последовать его примеру. Я убрала со стула коробку с негативами и села.

– Лина, я был страшно расстроен, узнав о том, что случилось с твоей матерью. Это печально. И я говорю не только о ее вкладе в мир искусства. Она была потрясающим человеком.

– Спасибо, – кивнула я.

– Кто этот молодой человек? – Он указал на Рена.

– Мой друг, Лоренцо.

– Приятно познакомиться, Лоренцо.

– Мне тоже.

Синьор Петруччини оперся локтями о стол:

– Чудесно, что ты прилетела погостить во Флоренцию. И я так рад, что ты зашла к нам в академию. Виолетта упомянула, что ты ищешь информацию о бывших однокурсниках своей мамы?

Я глубоко вздохнула:

– Да. Точнее, я хотела побольше узнать о тех временах, когда она здесь училась, и связаться с одной из ее старых подруг.

– Разумеется. Какой?

– Ее зовут Франческа. Она изучала мо…

– Франческа Бернарди. Она тоже сделала себе имя. Ее фотографии заняли целый разворот в итальянском журнале «Vogue» прошлой весной. – Он постучал пальцами по голове. – Я не забываю имен. Сейчас попрошу Виолетту заглянуть в архив и проглядеть папки выпускников. Скоро вернусь. – Синьор Петруччини поднялся и вылетел из кабинета, не закрыв до конца дверь.

– Сколько ему лет? – прошептал Рен. – Разве твоя мама не писала, что синьору Петруччини уже за двести? А это было давно!

– Писала. А значит, сейчас ему двести семнадцать?

– Как минимум. И он такой подвижный! Я бы посоветовал ему пить меньше эспрессо.

– Как думаешь, спросить его про мистера Икс? Никто не знал, что они с мамой встречались, но я могу поинтересоваться, кто бросил работу во время второго маминого семестра.

– Да, спроси.

Я оглядела стены, и взгляд зацепился за фотографию пожилой дамы, смотревшей прямо в объектив. Я встала и подошла к ней:

– Это сняла моя мама.

– Правда? Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Тут в кабинет вернулся Петруччини:

– А, вижу, ты нашла работу своей матери.

– Я почти всегда узнаю ее фотографии. – И, кстати, от них у меня ноет сердце.

– Ну, у нее уникальный стиль. У Хедли был особый дар к портретам. – Он протянул мне бумажку, и мы оба сели. – Я записал полное имя Франчески и номер ее компании. Я уверен, что она будет рада с тобой повидаться.

– Спасибо. Вы мне очень помогли.

– Не за что! Рад был помочь, – просиял старик.

Я собиралась выведать информацию и уйти, но теперь уходить не хотелось.

– А какой была моя мама? Когда училась у вас.

– Как живой восклицательный знак, – улыбнулся Петруччини. – Я никогда не видел человека, которого так захватывало его дело. У нас очень строгий отбор, но порой к нам поступают «поплавки» – так мы зовем не очень способных учеников, которым все же хватило таланта на то, чтобы попасть сюда. Твоя мама была совершенно не такой. У нее было столько таланта, что она буквально в нем тонула. Но этого не достаточно. Кроме таланта нужна еще и тяга к фотографии. И я уверен, что Хедли достигла бы успеха на одной только тяге. – Он опять улыбнулся. – Все ее любили, и она была очень популярна. А однажды даже подшутила надо мной. Она сдала мне абстрактное фото части Понте-Веккьо. А я нагляделся фотографий Понте-Веккьо на всю жизнь вперед и предупредил класс, что выгоню из академии любого, кто принесет фотографию этого моста. Так вот, Хедли отдала мне это фото. Конечно, оно мне понравилось, и только потом она сказала, что это Понте-Веккьо… – Петруччини усмехнулся и покачал головой.

Меня переполнило приятное, сладкое чувство. Как же приятно слушать рассказы о маме людей, которые хорошо ее знали. Словно я на мгновение беру ее за руку.

Рен посмотрел на меня и беззвучно прошептал: Икс.

– Точно. – Я вздохнула. – Синьор Петруччини, у меня есть еще один вопрос.

– Prego.

– Мама упоминала одного… преподавателя или вроде того, который уволился, когда она училась второй семестр. Вы не знаете, кто он?

Радостная атмосфера резко испарилась. Лицо Петруччини исказилось от омерзения, словно перед ним поставили тарелку с собачьими какашками.

– Нет. Не знаю.

Мы с Реном переглянулись.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Я поерзала на стуле:

– Ладно. Наверное, он не так долго у вас пробыл. Вроде бы ему предложили другую работу в Риме и…

Петруччини встал из-за стола, поднял руку и перебил меня:

– Мне жаль, но у нас часто менялись преподаватели. Всех не запомнишь. – Он кивнул. – Я был рад с тобой повидаться. Если будешь в городе, обязательно заходи. – Петруччини говорил все так же ласково, но жестко. Это было его последнее слово.

Он ничего не расскажет о мистере Икс.

– Спасибо за помощь, – поблагодарила я.

Когда мы с Реном проходили мимо Виолетты, она вскочила и одарила нас широкой, как Арно, улыбкой:

– Для меня было честью повстречаться с вами, и я рада, что мы оказались вам полезны! Прекрасного дня!

– Спасибо.

Как только за нами закрылась стеклянная дверь, Рен удивленно поднял бровь:

– Чего это она?

 

Глава семнадцатая

– Петруччини сразу понял, о ком я спрашиваю. Видел, как он скривился?

Рен кивнул:

– Сложно было не заметить. А за пять секунд до этого хвастался, что не забывает имен. Просто не хотел ничего рассказывать.

– Надеюсь, с Франческой нам повезет больше. – Я набрала номер ее компании и приложила телефон к уху. – Идут гудки.

– Pronto? – раздался мужской голос.

– Э, Франческа Бернарди?

Он быстро ответил мне по-итальянски.

– Э, Франческа? – повторила я.

Послышалось «тц-тц», снова гудки, а затем трубку взяла женщина с низким, выразительным голосом:

– Pronto?

– Алло, Франческа?

– Si?

– Меня зовут Каролина. Вы меня не знаете, но вы дружили с моей мамой. Хедли Эмерсон, помните?

Тишина. Я скорчила рожу.

– Что такое? – спросил Рен.

– Каролина, – медленно повторила женщина. – Вот так сюрприз. Да, я знала твою маму. Мы были близкими подругами.

Мое сердце забилось быстрее.

– Я хочу узнать побольше о том… времени, которое она провела во Флоренции. Вы жили вместе, да?

– Да. Мир не видал такой неряхи! Я боялась, что окажусь погребена заживо под всем этим беспорядком.

– Да… с этим у нее всегда были проблемы. Вы ответите мне на пару вопросов о маминой жизни во Флоренции?

– Конечно, но зачем спрашивать меня? Мы с Хедли не общались целую вечность.

– Ну… – Я замялась. Никогда не умела рассказывать другим плохие новости. Это как убрать плотину. Никогда не знаешь, какой будет их реакция. – Она умерла. Чуть меньше полугода назад.

Франческа ахнула:

– Non ci posso credere. От чего?

– Рак поджелудочной железы. Это произошло внезапно.

– О, бедняжка! Era troppo giovane, veramente. Я с радостью поговорю о твоей матери. Доучившись, она сбежала на край света, и никому из нас не удалось с ней связаться.

– А вы… – Я поморщилась. – Вопрос странный, но не помните ли вы, с кем она встречалась?

– О, личная жизнь Хедли Эмерсон! Она походила на любовный роман. Да, твоя мама была влюблена, а ее любила половина Firenze!Я всегда знала, кто ей нужен. Мы все знали. Но этот негодяй Маттео все портил.

– Маттео? – выдохнула я. Мне не пришлось вытягивать имя мистера Икс из Франчески: она сама бросила его мне в руки.

Рен поднял взгляд.

– Да. Наш профессор.

– Профессор, – шепнула я Рену. Что ж, это объясняет их скрытность.

– Он сбил ее с толку, а я была в бешенстве, что он ранил мою подругу… – Франческа умолкла. – Кажется, я разбалтываю старые секреты.

– Какая у него фамилия?

Она ответила не сразу:

– Кажется, Росси. Да, вроде так. Но его лучше не упоминать. Он только зря тратил время других людей, особенно твоей матери. – Франческа вздохнула. – Мы все хотели спасти ее от него. Маттео был харизматичным и красивым, но властным. Он считал, что может прибрать к рукам чужой талант. Когда его уволили, разразился настоящий скандал.

– Уволили? – Вот вам и «смена обстановки».

– Да. Но это все в прошлом. – Она повысила голос. – Знаешь, с кем тебе хорошо бы поговорить? С Говардом Мерсером. Тоже наш бывший студент, работает на кладбище недалеко от Флоренции. Они с Хедли были очень близки. Дать его номер?

– Нет, спасибо, – быстро отказалась я. – Значит, Маттео Росси. Не знаете, где он сейчас?

– Понятия не имею. И слава богу. Кстати, сколько тебе лет? У меня тоже есть дочка.

– Шестнадцать.

– Шестнадцать? Хедли была совсем молодой, и у нее дочь такого возраста? Посмотрим, ты родилась в… – Франческа умолкла. —Aspetta. Тебе шестнадцать?

– Ну… да.

– Лина, – заговорила она резким голосом, – ты звонишь, потому что…

– Мне пора! – торопливо перебила ее я. – Рада была поговорить. – Я тут же нажала «отбой».

Рен стоял, прислонившись ко мне и держа ухо в паре дюймов от динамика. Когда я повесила трубку, он отошел:

– Что случилось?

– Она почти догадалась, кто мой отец. Похоже, они все еще общаются, и я не хочу, чтобы она рассказала обо всем Говарду.

– Так как зовут мистера Икс?

– Профессор Маттео Росси. – Я победно улыбнулась. – Мы обязательно его отыщем.

Мы с Реном поспешили в ближайшее интернет-кафе, и я ожидала увидеть, знаете, кафе – с модными капучино или хотя бы витриной с огромными маффинами, посыпанными сахарной пудрой. Но все «кафе» состояло из пары-тройки древних настольных компьютеров и небольшой толпы сердитых посетителей, которые ждали своей очереди зайти на почту и удалить спам. Я была адски разочарована.

Рен переступил с ноги на ногу:

– Точно не хочешь вернуться домой и попытать счастья с моим компьютером?

– Нет. Я должна немедленно найти Маттео.

У меня зазвонил телефон, и я выудила его из сумочки.

Пойдешь со мной завтра на вечеринку в честь девчонки, которая выпустилась в прошлом году? Музыка, бар, фейерверки…

Томас.

Я морально приготовилась к буре из бабочек в животе, но – ничего. Скорее мимо нас пролетело перекати-поле. Я украдкой взглянула на Рена. Соберись, Лина. Почему сегодня он кажется мне привлекательнее обычного? Потому что это единственный друг, который готов вместе со мной сумасбродно охотиться на бывшего парня моей мамы?

– Кто это? – спросил Рен.

– Никто.

– Ну, Лина… – Его лицо приняло милое обеспокоенное выражение. Нет, не милое! – Петруччини даже говорить не хотел о Маттео, Франческа тоже не фанат. Может, не стоит его искать? Что, если он подонок?

– Конечно подонок. Но я все равно хочу с ним встретиться. Он сыграл важную роль в маминой жизни, а она наверняка хотела, чтобы я о нем знала – иначе зачем отправила мне дневник?

Рен кивнул, но, похоже, мои слова его не очень убедили.

– Ладно. Только «Маттео Росси» – имя распространенное. Это как искать Стива Смита в Штатах.

– Мы его найдем, – уверенно заявила я. – Сам подумай: нам сегодня везет. Во-первых, мы отыскали академию…

– Это настоящее чудо.

– …а во-вторых, ты догадался упомянуть Петруччини. Если бы не ты, Виолетта вышвырнула бы нас на улицу. – В другом конце комнаты из-за компьютера встала женщина. – Эй, смотри! Там освободился!

Я побежала к компьютеру, за мной – Рен, и мы оба втиснулись в один стул.

– Искать итальянские сайты? – спросил он.

– Да. Мы знаем, что Маттео переехал в Рим, а значит, должен быть еще в Италии.

– Что вбивать?

Я достала из сумочки дневник и полистала.

– Маттео Росси из Академии изящных искусств Флоренции? Маттео Росси, римский фотограф? Смешай в одну кучу все, что мы о нем знаем.

Рен вбил все это в поиск и прокрутил результаты, задерживаясь на пару секунд на каждом из них. Я тоже пыталась читать, но не нашла ни одну из пяти знакомых мне итальянских фраз.

– Ничего. Ничего. Ничего… Что-то? Как тебе это? – Где?

Он навел курсор на один из сайтов.

– Похоже на рекламу. На английском.

Любовь к путешествию и страсть к фотографии в одном флаконе.

Присоединитесь к известному фотографу и владельцу галереи Маттео Росси в прогулках по Риму, которые изменят ваш взгляд на мир! Росси проводит несколько семинаров по фотографии в год, и он поможет вам выйти на новый уровень. Приветствуются как любители, так и профессионалы.

– Рен, ты его нашел! Наверняка это он!

– Давай зайдем на сайт. – Рен щелкнул по ссылке под рекламой, и сайт начал потихоньку загружаться с рекордно низкой скоростью.

– Ох. Мы ждем уже целую вечность! – простонала я. Мы как будто просматриваем весь ледниковый период в замедленной съемке.

– Pazienza, — ответил Рен.

Наконец сайт соизволил заполнить собой экран. Он был черно-белым, за исключением крупной золотой надписи в самом верху: «ИТАЛИЯ ЧЕРЕЗ ОБЪЕКТИВ».

Я выхватила у Рена мышку и пролистала длиннющий текст. Каждый параграф был написан и на английском, и на итальянском. Вся суть этой белиберды сводилась к тому, как вас осчастливит и какой успех вам принесет возможность стать учеником Маттео (за кучу денег). Какой же он мерзкий.

Рен указал на ссылку внизу:

– Смотри, биография.

Я щелкнула. И мы ждали. И ждали. Начался и закончился очередной ледниковый период. Наконец на экране возник черно-белый портрет Маттео. Я наклонилась поближе, чтобы рассмотреть его как следует.

И тут мое сердце остановилось.

 

Глава восемнадцатая

Внезапно кафе превратилось в один из шерстяных свитеров, которые двоюродная бабушка дарит мне каждое Рождество. Стало жарким. Колючим. Удушающим.

Трясущимися руками я щелкнула по фотографии, чтобы увеличить ее. Смуглая кожа. Темные глаза. Короткие волосы, щедро намазанные гелем для укладки, потому что иначе их пришлось бы без конца приглаживать.

Уж я-то знаю.

– Боже мой. Божебожебожебожемой. Меня сейчас вырвет. – Я попыталась встать. Комната закружилась.

Рен схватил меня руку и усадил обратно на стул:

– Все хорошо, Лина. Все в порядке. – Он говорил словно из-под воды. – Наверняка это всего лишь совпадение. Ты же еще очень похожа на свою маму. Все так считают.

– Рен, она ни разу не сказала, что он мой отец. – Что?

Я развернулась к нему:

– Мама ни разу не сказала, что Говард – мой отец. Она всегда говорила о нем как о лучшем друге.

Его глаза расширились.

– Davvero? Тогда почему ты решила, что это так?

– Из-за бабушки. Это она сказала, что он мой папа, а мама никогда не упоминала об этом, чтобы я дала ему шанс и не злилась на него. – Я положила руку на сердце. Оно пыталось выбить мне ребра. – И слепой заметит, что я ни капли не похожа на Говарда. Ты посмотри. – Мы оба уставились на экран.

– Должно быть какое-то объяснение. Возможно… – Рен осекся.

«Возможностей» тут не было.

– И стоило мне приехать, как все тут же начали твердить, что я похожа на итальянку. И ты мне так сказал там, на холме. Боже мой! Я итальянка! Итальянка!

– Только наполовину. Успокойся, пожалуйста. Это еще не конец све…

– Рен, как думаешь, он знает? Говард знает?

Он замялся и снова поглядел на фотографию:

– Не знаю. Должен же?

– Тогда почему он всем говорит, что я его дочь? О нет. – Я уронила голову на колени. – Той ночью, когда я вернулась от Елены, у него были гости, и я слышала, как одна из них спросила: «Она дочка той девушки-фотографа»? Говард ответил «да», но не добавил, что я еще и его дочь.

– Мне он представился как твой папа. Когда мы в первый раз с ним говорили. И Соня считает так же, разве нет?

– Значит, они либо врут, либо сами в это верят. – Я обхватила голову руками. – Рен, а что, если об этом знала только мама? И она отправила мне дневник, чтобы я выяснила правду, о которой не подозревают другие?

Рен поморщился:

– Зачем ей так поступать? Это как-то…

Подло? Бестактно? Выбирай любое.

Я покачала головой:

– Даже не знаю. С тех пор, как я начала читать дневник, я постоянно гадаю, знала ли я ее на самом деле. – Я перевела взгляд на экран. – Еще вчера я думала, что они быстро сошлись с Говардом, потому что мой день рождения в январе. Оказывается, торопиться некуда. Наверное, мама переехала к нему уже беременной.

– И что теперь?

Я глубоко вздохнула:

– Позвоним Маттео. Мне надо с ним встретиться.

– Постой, это плохая идея. Может, сначала поговорим с Говардом? Или хотя бы дочитаем дневник.

– Пожалуйста, Рен! Мне кажется, мама хотела, чтобы я так поступила. К тому же сейчас я не смогу посмотреть Говарду в глаза. Не смогу. Это номер Маттео внизу страницы? – Я схватила телефон и попыталась набрать номер, но руки слишком сильно тряслись.

– Я позвоню. – Рен забрал телефон. – Нам нужна его галерея?

– Да. Узнай, когда она открыта. И где находится. Как мы туда доберемся? На скутере можно доехать до Рима?

– Нет, поедем на поезде. Они ходят круглые сутки. – Он приложил телефон к уху. Пошли гудки.

Скутер мчался на всех порах к вокзалу. Я сидела за Реном, прицепившись к нему, как обезьянка-лунатик. Мы проверили расписание в Интернете и обнаружили, что экспресс отбывает через двадцать шесть минут. Мы доехали за двадцать четыре.

– Успели, – задыхаясь, сказала я. – Успели.

Рен плюхнулся на пустое сиденье:

– Никогда… не… бегал… так… быстро…

Я прижала руку к ребрам. У меня кошмарно резало в боку.

– Какова… вероятность… того, что поезд… мог уже отъехать?

Рен отдышался.

– Они ходят круглые сутки, но этот – самый скоростной. А нам нужна скорость. Если мои родители обнаружат, что я отвез тебя в Рим на встречу с каким-то левым мужиком, они меня зарежут. А Говард сварит в кипящем масле.

– Маттео – не левый мужик. А Говард… – Я тяжело вздохнула. – Это ужасно. Мама и так разбила ему сердце, а скоро он узнает, что у него и дочки-то нет.

В эту же секунду раздался разрывающий барабанные перепонки шум, и мы зажали уши руками, пока водитель поезда что-то громко передавал на итальянском. Наконец объявление завершилось, послышался скрежет, и поезд медленно отъехал от станции. Мы уезжаем. В самом деле уезжаем.

– Дневник у тебя? – спросил Рен.

– Да. – Я достала его из сумочки. – Я буду читать всю поездку. Сколько нам туда добираться?

– Полтора часа. Читай быстрее. – Он поставил ноги на переднее сиденье, откинулся назад и закрыл глаза.

– Рен? – позвала я.

Он посмотрел на меня:

– Что?

– Честное слово, обычно со мной скучно.

– Сомневаюсь.

9 мая

Семестр заканчивается. Симоне с Алессио уже уехали. Они оба нашли работу в музее в Неаполе, и мы рады, что им не придется разлучаться. Иначе с кем они будут ссориться? Адриенна тоже не стала дожидаться конца учебы и уехала, не попрощавшись.

Теперь нас осталось трое, и мы с Франческой и Говардом стали больше времени проводить вместе и частенько шутим, что Говарду пора переехать к нам и сэкономить на жилье. Уроков больше нет, но до сдачи выпускных проектов осталась пара недель, а я уже стала ассистентом Петруччини.

Такое чувство, будто прошла эпоха. За этот год я пережила как лучшие, так и худшие моменты в своей жизни. С того дня на вокзале Икс не писал и не звонил, и острые края того воспоминания уже сгладились. Я без конца задаю себе вопрос: почему наша любовь так много значила для меня и так мало для него?

12 мая

Последние пару недель мы с Говардом каждые выходные арендуем машину и тащим Франческу с нами в путешествия по городкам на холмах Тосканы. Каждому отведена своя роль: Говард ведет машину и ставит музыку, я зачитываю отрывки из книги для туристов, а Франческа сидит сзади и ворчит. Мы так весело проводим время! И я рада, что благодаря им могу отвлечься от грустных воспоминаний. Не буду же я расстраиваться вечно?

13 мая

Франческе только что предложили работу ассистента известного модного фотографа в Риме. Если она согласится (а она согласится), ей придется уехать меньше чем через месяц. Говард тоже ходит на интервью. Он сказал, что на все готов, лишь бы остаться в Италии. Кому-нибудь нужен уборщик, защитивший диссертацию по истории искусств? Нас всегда связывала любовь к Флоренции. Все наши друзья жаловались на туристов и высокие цены, а мы с Говардом любовались каждым витражным окном и пробовали все вкусы джелато подряд.

Честно говоря, хоть я и люблю Флоренцию всем сердцем, теперь она еще и навевает на меня грусть. Куда бы я ни пошла, мне встречаются улочки, по которым мы гуляли с мистером Икс, и до меня доносятся обрывки наших разговоров. Я часами размышляю над тем, почему он порвал со мной так внезапно. О нас узнали в академии? Он полюбил другую девушку? Но мои догадки ни к чему не приведут. Я могу думать об этом вечно.

14 мая

Осталась неделя до сдачи проекта. Петруччини посоветовал мне пару художественных школ, ориентированных на портретную фотосъемку, и сказал, что с моим портфолио меня возьмут на любой курс. Я стараюсь этому радоваться. Отчасти я готова к переменам, отчасти надеюсь, что смогу остаться во Флоренции навсегда.

15 мая

Похоже, Говарду надоело, что я не уделяю ему времени из-за работы над портфолио, и он захватил меня врасплох у выхода из студии и заявил, что мы едем на Американское кладбище и мемориал во Флоренции. Последние несколько месяцев он работал там волонтером (история Второй мировой дополняет огромный список его интересов), а недавно попробовал устроиться на должность смотрителя с проживанием по месту работы. В начале месяца бывший смотритель умер от приступа, и ему срочно ищут замену. Говард идеально подходит для этой работы, а работа идеально подходит ему. Он сказал, что шансы невелики, и делает вид, будто его это не волнует, но я-то знаю, как ему хочется попасть на эту должность.

18 мая

Что со мной не так? То я спокойна и все нормально, то становлюсь плаксивой и чересчур эмоциональной, как будто все еще стою на том вокзале в Риме. Я работаю допоздна почти каждый вечер, а в свободные вечера не могу уснуть. Закрывая глаза, я думаю о мистере Икс. Я знаю, что мне давно пора его забыть, но хочу еще раз поговорить с ним. Порой я давала слабину и набирала его номер, но его телефон был выключен. Я знаю, что это к лучшему, но все равно страшно разочарована.

20 мая

Говарда взяли на работу! В честь этого мы с Франческой отвели его в его любимую пиццерию. Потом, когда мы вернулись к дому, Франческа убежала вверх по лестнице, и мы с Говардом остались наедине. Я собиралась пожелать ему доброй ночи, а он несколько раз прокашлялся, что-то забормотал и внезапно предложил мне остаться с ним на кладбище до конца лета. В его устах это звучало так просто: готовься к магистратуре, оставайся у меня в свободной спальне и проведи еще немного времени во Флоренции. Вот это предложение! Я согласилась, не дав ему договорить.

22 мая

Завтра я уже не буду ученицей АИИФ. Я собираюсь отдохнуть в выходные, а с понедельника начать ассистировать Петруччини. Мы с Франческой весь день паковали вещи. Не думала, что скажу это, но я буду скучать по своему картонному матрасу и шумным посетителям пекарни. Здесь произошло столько всего хорошего!

Франческа уехала час назад. Ее стажировка начнется через две недели, а пока она решила навестить родителей. Я помогла ей вытащить на улицу все девять сумок, а потом мы обнялись. Франческа утверждала, что никогда не плачет, но я заметила, что ее подводка для глаз слегка смазалась. Надеюсь, она сдержит обещание и приедет навестить нас с Говардом.

24 мая

Что ж, теперь я законный житель Американского кладбища и мемориала во Флоренции. Вчера я внезапно и разом ощутила все напряжение от окончания учебного года и еле вылезла из постели, настолько уставшей я себя чувствовала. В доме осталась мебель от прошлого смотрителя, и Говард смог тут же приступить к работе. Я в восторге от своей комнаты, и Говард разрешил мне завесить стены фотографиями.

26 мая

Кладбище потрясающее! В свободное время мне следовало бы готовиться к поступлению в магистратуру, но я постоянно делаю перерывы и брожу вдоль надгробий. Особенно меня заинтересовала Стена без вести пропавших. Как так вышло, что они жили, дышали, а потом раз – и их нет? Сегодня утром, когда я фотографировала Стену, ко мне подошла ассистент смотрителя, Соня, и мы долго с ней разговаривали. Она очень приятная, умная, как Говард и сильно любит свою работу.

30 мая

Неделя прошла прекрасно. После работы мы с Говардом готовим ужин, смотрим старые фильмы и подолгу гуляем. Все это кажется идеальным. Порой к нам присоединяется Соня – тогда мы играем в карты, смотрим фильмы или болтаем. Не знаю, как это объяснить, но я годами чего-то искала, как будто находилась не на своем месте. Но здесь, с Говардом, это ощущение исчезло. Может, дело в городе, или в мирной тишине кладбища, или в тоннах свободного времени на фотосъемки. Впервые мне так спокойно. В этом месте есть нечто целебное.

31 мая

Сегодня утром показала Петруччини фотографии, которые сняла на кладбище. На северо-западе есть один уголок, из которого открывается чудесный вид, и я делала оттуда фотографии в разное время дня, наблюдая за удивительной сменой цвета и света.

Наверное, это неудивительно, но жизнь на кладбище заставила меня задуматься о смерти. В ней есть порядок, которого нет в жизни, и меня это, как ни странно, успокаивает. Может, в этом красота смерти? Никакой суеты. Она бесповоротна и окончательна.

Бесповоротна и окончательна.

Я вздохнула. Как же она ошибалась! Что тут окончательного, когда ты оставляешь в одиночестве своих близких, даже не поделившись с ними своими секретами?

– Что там? – спросил Рен. – Что-нибудь новенькое?

– Мама переехала с Говардом на кладбище. Но они только друзья. И она уже беременна. – Я покачала головой. – Наверняка от Маттео.

– Можно я почитаю?

Я передала ему дневник и откинулась на сиденье, наблюдая за пролетающим за окном пейзажем. Мы проезжали мимо зеленых полей и гладких холмов, словно сошедших с открытки, и таких красивых, что мне хотелось кричать.

Почему она сама не рассказала мне об этом?

 

Глава девятнадцатая

К тому времени как поезд остановился, энергии во мне хватало на то, чтобы электрифицировать целый остров. Правда, других пассажиров это не волновало. Они неторопливо убирали в сумки журналы и ноутбуки, а я стояла в проходе и нервно тряслась.

Рен толкнул меня плечом:

– Уверена, что хочешь с ним встретиться?

– Я должна. Он кивнул.

– Как выйдем из поезда, давай поспешим к дороге и поймаем такси. Тогда доедем минут за десять.

Десять минут.

Наконец очередь зашевелилась, мы с Реном выбежали на платформу и оказались под высоченным потолком, среди толпы еще большей, чем во Флоренции.

– Куда теперь?

Рен обернулся вокруг своей оси и ответил:

– Туда… наверное. Да.

– Готов пробежаться?

– Конечно.

Он схватил меня за руку, и мы помчались к выходу, лавируя между людей, как между ловушек в видеоигре. Десять минут. Десять минут. Моя жизнь изменится. Снова. Мне вообще светит хоть один скучный, обычный день?

Мы выбежали на стоянку такси и запрыгнули в первую попавшуюся свободную машину. У водителя были густые усы и проблемы с одеколоном.

Рен зачитал ему адрес.

– Died minuti, – сказал водитель.

– Десять минут, – перевел мне Рен.

Дыши. Дыши. Дыши. Он все еще держал меня за руку.

Мудрый совет: если у вас есть выбор, и за вами не гонится стая голодных динозавров, и вы не приехали в незнакомый город в поисках своего загадочного отца, ни за что и никогда не садитесь в такси в Риме. Никогда.

– Рен, мне кажется, он пытается нас убить, – прошептала я.

– Почему? Потому, что мы дважды чуть не врезались в бампер другой машины? Или потому, что он на всех наезжает?

– Dove hai imparato a guidare? – крикнул наш таксист другому водителю, высунулся в окно и показал жест, который я увидела впервые, но сразу уловила смысл.

– Жизнь проносится у меня перед глазами, – вздохнула я.

– И как она?

– Увлекательная.

– Моя тоже. Хотя признаюсь, последние дней пять с тех пор, как ты подбежала ко мне на холме, она стала заметно веселее.

– Я к тебе не подбегала. Вообще-то я пыталась избежать разговора.

– Да? Почему?

– Мне казалось, что он будет странным. Так и вышло.

– Но смотри, к чему это привело? – улыбнулся Рен. – Мы проводим вместе последние минуты жизни!

Водитель подъехал к тротуару, рванул на парковочное место и резко остановился. Нас с Реном тряхнуло, и мы врезались в передние сиденья.

– Ай! – Я потерла лицо рукой. – У меня нос остался?

– Плоский, – ответил Рен. Он скорчился на полу и напоминал комок бумаги.

– Siamo arrivati, — приятным голосом оповестил нас водитель, а затем взглянул на нас в зеркало заднего вида и указал на счетчик: – Diciassette euro.

Я наскребла мелочь из кошелька и передала водителю, а потом выбралась на тротуар. Стоило мне закрыть за собой дверь, как такси тут же ринулось обратно на дорогу, и четырем другим машинам пришлось нажать на тормоза и сыграть целый оркестр, сигналя водителю.

– У него стоило бы отобрать права, – покачала головой я.

– Обычный водитель. Мне попадались и хуже. Смотри, вот галерея.

Я обернулась. Мы стояли напротив серого каменного здания с позолоченной надписью на двери:

ROSSI GALLERIA E SCUOLA DI FOTOGRAFIA

ГАЛЕРЕЯ И ШКОЛА ФОТОГРАФИИ РОССИ

Россы. Лина Росси. Это мое настоящее имя? Черт. С итальянской «р». Я даже произнести его не смогу.

– Пойдем. – Я поспешила к двери и нажала на звонок, опасаясь, что у меня сдадут нервы.

– Prego, — раздался мужской голос. Маттео? Дверь открылась с громким щелчком.

Я посмотрела на Рена:

– Ты готов?

– А что я? Ты-то готова?

– Нет.

Не дав себе времени на размышления, я толкнула дверь и вошла в огромный холл круглой формы. Пол был выложен блестящими плитками, а под потолком висела громадная люстра с десятью лампочками, которые свешивались с нее, словно щупальца медузы.

За изогнутым серебристым столом сидел блондин в белой рубашке и галстуке. Молодой, на вид американец. Точно не Маттео.

– Виоп giorno. Англоязычные? – со скукой в голосе спросил он.

– Да. – Мой ответ эхом разнесся по холлу.

– Боюсь, вы опоздали на урок. Он идет уже полчаса. Рен сделал шаг вперед:

– Мы не за этим пришли. Я звонил вам пару часов назад, чтобы договориться о встрече с Маттео, помните? Меня зовут Лоренцо.

– Лоренцо Феррара? – Блондин внимательно оглядел нас. – Что ж, я не ожидал, что вы такой юный. К сожалению, мистер Росси сейчас наверху, ведет урок. Расписание у него всегда разное, и я не могу обещать, что он найдет время встретиться с вами после урока.

– Все же мы подождем, – быстро сказала я. Мистер Россы. Возможно, он стоит прямо надо мной.

– А вас как зовут?

– Лина… – Я замялась. Узнает ли Маттео мою фамилию? – Лина Эмерсон.

Рен нахмурился, а я пожала плечами. За этим ведь и пришли, рассказать ему, кто я есть.

– Ладно. Не буду ничего обещать, но я передам, что вы его ждете.

Раздался громкий телефонный звонок, и блондин поднял трубку:

– Виоп giorno. Rossi Galleria е Scuola di Fotografia. Добрый день. Галерея и школа фотографии Росси.

– Давай осмотримся, – предложила я. Руки тряслись от волнения. Может, прогулка по галерее поможет отвлечься от грядущего разговора с Маттео.

– Хорошо.

Мы прошли под аркой в первую комнату. Все четыре кирпичные стены были увешаны фотографиями в рамках. Я заприметила одну из них, большую, и подошла к ней. Это был снимок старого здания, покрытого граффити. Похоже, оно находилось в крупном городе вроде Нью-Йорка. На нем было написано: «Времени нет, часы есть». В правом нижнем углу фотографии стояла подпись, сделанная от руки: «М. Росси».

– Выглядит круто, – заметил Рен.

– Да, маме бы понравился его стиль. – Поправочка. Ей нравился его стиль. Мои потовые железы тут же начали активно работать.

Мы разошлись в разные стороны, разглядывая фотографии.

Большинство работ принадлежало Маттео, и все они были удачными. Очень даже удачными.

– Лина, подойди на минутку, – позвал Рен нарочито спокойным голосом, которым обычно окликают человека с огромным пауком на спине, чтобы тот не запаниковал.

– Что? – Я поспешила к нему. – Что там?

– Смотри.

Я не сразу поняла, на что смотрю, а потом у меня душа чуть не вышла из тела. На снимке была я. По крайней мере, моя спина. Я даже помню, когда это было снято. Мне было пять лет, и я положила стопку книг у окна, чтобы выглянуть из него на соседского пса размером с пони, с которым нас связывали сложные отношения – любовь и страх. На мне было надето мое любимое платье. Я посмотрела на ярлык. «Каролина», Хедли Эмерсон.

– Откуда она у него? – У меня помутнело перед глазами. – Он все знает. Я его не удивлю.

– Ты уверена, что не хочешь уйти?

– Не знаю. Как думаешь, он меня ждал?

– Простите. – К нам подошел блондин из холла. Взгляд у него был такой, словно он подозревал, что я собираюсь запихнуть какую-нибудь из работ Маттео себе в сумочку, притом что фотографии тут довольно большие. – Есть вопросы?

Да, около миллиона.

– Да, эм… – Я отчаянно огляделась. – Это все… продается?

– Не все. Некоторые фотографии принадлежат частной коллекции мистера Росси.

– У него есть еще работы Хедли Эмерсон? – Я указала на снимок.

– Хм… – Блондин подошел и взглянул на «Каролину». – Могу проверить, но вроде только эта. Вы знакомы с творчеством Хедли Эмерсон?

– А… да. Вроде того.

– Я посмотрю в компьютере и сообщу вам.

Он вышел из комнаты, и Рен поднял брови:

– А он не особо наблюдательный.

– Что я скажу Маттео? Признаюсь прямо, кто я есть?

– Может, стоит проверить, узнает ли он тебя.

Внезапно на втором этаже открылась дверь, послышался громкий топот и гром голосов. Урок закончился. Мое дыхание участилось. Я ошиблась. Я не готова. Что, если он не захочет стать частью моей жизни? А если наоборот? Окажется ли он таким же гадким, как в мамином дневнике?

Я схватила Рена за руку:

– Я передумала. Не хочу его видеть. Ты прав, сначала надо поговорить с Говардом. По крайней мере, я знаю, что ему мама доверяла.

– Уверена?

– Да. Уходим.

Мы выбежали из комнаты. Холл заполнила толпа народа, но мы быстро протиснулись через нее, и я потянулась к дверной ручке.

– Стойте, вы двое!

Мы застыли. О нет. С одной стороны, я стремилась выйти на улицу, с другой – и это желание перевешивало – обернуться. Так я и сделала. Медленно.

На лестнице стоял мужчина средних лет в дорогой на вид рубашке и брюках, с аккуратной бородкой и усами. Он был ниже, чем я его представляла. Темные глаза смотрели прямо на меня.

– Пойдем, Лина, – позвал меня Рен.

– Каролина? Пожалуйста, поднимись ко мне в кабинет.

– Ты не обязана, – прошептал Рен. – Мы можем уйти. Прямо сейчас.

Удары сердца отдавались в ушах. Он не только назвал меня «Каролина», но еще и произнес мое имя правильно. Я сжала руку Рена:

– Пожалуйста, пойдем со мной!

Он кивнул, и мы неторопливо зашагали к лестнице.

 

Глава двадцатая

– Присаживайтесь. – У Маттео было чистое английское произношение с еле заметным акцентом. Он зашел за округлый стол и указал нам на два стула, которые выглядели точь-в-точь, как вареные вкрутую яйца. Вообще, если присмотреться, весь интерьер кабинета казался необычным. В углу нервно тикали большие часы в форме шестеренки, а ковер походил на генетическую карту хромосом. Вся комната излучала чрезмерно яркую современную атмосферу, которая не сочеталась со стоящим перед нами человеком. Я неуверенно села в одно из вареных яиц.

– Чем могу вам помочь?

Что ж. Рассказать ему? С чего начать?

– Я… – Я взглянула на Рена. Это было ошибкой. Мое горло закрылось, как молния на сумке.

Он бросил на меня обеспокоенный взгляд.

Маттео склонил голову набок:

– Вы оба говорите по-английски, верно? Бенджамин передал, что вы хотели со мной встретиться. Я так понимаю, у вас есть вопросы о моих курсах?

Рен заметил мое застывшее выражение лица и вмешался в разговор:

– Э… да. О ваших курсах. Так… вы проводите уроки для начинающих?

– Разумеется. В течение года я веду несколько курсов для фотографов без опыта, и следующий начинается в сентябре. Боюсь, все места уже заняты. Вся информация доступна на моем сайте. – Он откинулся назад. – Поставить вас в очередь?

– Да, было бы неплохо.

– Конечно. Обратитесь к Бенджамину.

Маттео скользнул по мне взглядом, и я ощутила, как разом умирают все мои нервные клетки. Он только притворяется или правда ничего не заметил? Я словно сижу напротив своего отражения. Взрослого, другого пола, но все же отражения. На мгновение его взгляд задержался на моих волосах.

– Какую камеру вы бы посоветовали новичку?

– Что ж, я предпочитаю «Никон». В Риме много отличных магазинов фототехники, и я с удовольствием сообщу вам телефоны владельцев.

– Спасибо.

Маттео кивнул, и наступила долгая тишина.

Рен прокашлялся.

– Ну… Они, должно быть, очень дорогие.

– Нет, там большой разброс цен. – Маттео скрестил руки на груди и взглянул на часы-шестеренку: – А теперь, если вы меня извините…

– У вас много работ других фотографов? – выпалила я, и они оба перевели взгляд на меня.

– Не особо. Но я часто путешествую и обязательно посещаю все студии и галереи, которые встречаются мне по пути. И если в них попадается особенно вдохновенный снимок, я покупаю его и вешаю у себя в галерее вместе со своими работами и фотографиями учеников.

– А где вы купили работу Хедли Эмерсон?

– Это подарок.

– От кого?

– От Хедли. – Он посмотрел мне прямо в глаза, словно бросая вызов.

Я сдулась, как воздушный шарик.

Маттео поднялся:

– Лоренцо, почему бы нам не спуститься в холл и не попросить Бенджамина поставить вас в очередь. Каролина, я с радостью покажу вам другую фотографию Эмерсон, которая есть в моей коллекции.

Я неуклюже встала со стула, и Рен взял меня за руку.

– Почему он тебя не узнал? – прошептал он.

– Узнал. Он назвал меня по имени и произнес его правильно. – Никто не произносит его правильно, если не слышал раньше.

Мы спустились вниз по лестнице. Сердце пульсировало, отдаваясь в горле.

– Бенджамин, поможешь Лоренцо записаться на следующий курс для начинающих?

– Конечно.

– Каролина, фотография в той комнате. Лоренцо, увидимся с вами позже.

Мы переглянулись. «Ладно?» – неуверенно прошептал Лоренцо.

Ладно.

Ладно-ладно.

– Сюда, пожалуйста. – Маттео быстрым шагом направился к соседней комнате, а я последовала за ним. В голове шли помехи, как по телевизору. Что происходит? Он решил поговорить с глазу на глаз?

Маттео подошел к дальней стене и указал пальцем на фотографию девушки, часть лица которой находилась в тени. Однозначно мамина работа.

– Видите?

– Да. – Я глубоко вздохнула и уставилась на фотографию, чтобы набраться храбрости. – Маттео, я пришла, потому что…

– Я знаю, кто вы.

Я вскинула голову. Я была всего на фут его ниже, а он смотрел на меня, как на жвачку, прилипшую к его ботинку.

– Вы – вылитая мать, только в зауженных джинсах и кедах. Что вы здесь делаете? – вот в чем вопрос.

– Что я… здесь делаю? – Я отшатнулась и дрожащими руками выудила из сумки дневник. – Я прочитала про вас в дневнике моей мамы.

– И?

– Она была… влюблена в вас.

Маттео горько усмехнулся:

– Влюблена! Хедли была глупым ребенком, потерявшим голову от преподавателя. Она мира не видела, кроме своего родного городка, а приехав во Флоренцию, решила, что ее жизнь превратится в сказку по мановению волшебной палочки. Но о чем бы она ни мечтала, я был всего лишь ее учителем. И если у вас в голове зародились какие-либо надежды, Каролина, – он выплюнул мое имя, как гнилой кусок яблока, – советую о них позабыть.

Во мне нарастал гнев.

– Вы не были всего лишь учителем. Вы встречались! И держали это в секрете от остальных. А потом вы ее бросили, когда она приехала к вам в Рим.

Маттео медленно покачал головой:

– Нет, это все ложь. Хедли придумала себе, будто бы мы встречаемся. Это был плод изощренной фантазии, в который она поверила. – Его губы скривились в уродливой улыбке. – Ваша мать была неуравновешенной лгуньей.

– Неправда. – Мой голос эхом разнесся по комнате. – Она не бредила и не выдумывала ваши отношения.

– Да вы что? – Маттео повысил голос. – Спросите любого, с кем мы тогда общались. Нас хоть раз видели вместе? Кто может подтвердить ее историю?

– Франческа Бернарди.

– Франческа! – Он закатил глаза. – Лучшая подруга вашей матери? Конечно, она ей верила! А вот видела ли она нас вместе? Есть ли у нее доказательства, кроме глупой сказочки вашей матери?

Есть ли? В моей голове завертелась карусель тревожных мыслей. Голос у нее был уверенный…

– Сомневаюсь. Но раз уж вы потрудились прийти ко мне, я расскажу, как все было на самом деле. У вашей матери были трудности с курсовой работой, и она попросила меня о дополнительных занятиях вне школы. Сперва я был рад помочь, но вскоре Хедли начала звать меня на прогулки в вечерние часы. Смотрела на меня, не отрываясь, во время уроков, оставляла подарки на моем столе. То стихотворения, то свои автопортреты. – Маттео покачал головой. – Я решил, что это невинная детская влюбленность. Но она становилась все настойчивее. Однажды ночью она пришла ко мне в квартиру и сказала, что любит меня и что в жизни нет смысла, если мы не вместе. Я старался ласково ей объяснить, что не могу встречаться с ней из-за работы учителя, что она будет счастливее, если сойдется с кем-то примерно своего возраста, например с Говардом Мерсером.

Говардом. Я вздрогнула, но Маттео даже не заметил. Он смотрел сквозь меня, словно наблюдал за сценой на большом экране.

– Тогда она сорвалась. Принялась кричать, угрожала рассказать директору, будто бы я ее использовал. Я предупредил, что никто ей не поверит. И Хедли достала дневник – именно этот, как я полагаю, – и сказала, что в нем все описано. Она заполнила страницы мечтами и видениями о том, что могло бы произойти между нами, и пригрозила дописать плохой конец, а потом отдать дневник как вещественное доказательство. На следующее утро я встретился с директором школы, и мы договорились до того, что мне лучше уволиться, хоть я ни в чем и не был виноват. Я слышал, что после этого она стала спать со всеми подряд. Видимо, от кого-то из них вы и родились. – Он посмотрел мне в глаза, и меня обдало холодом. – Я не хотел связываться с вашей матерью и с вами связываться не хочу.

– Лжец, – дрожащим голосом произнесла я. – И отвратительный трус. Взгляните на меня. Мы похожи как две капли воды!

Маттео неторопливо покачал головой, и его лицо исказила болезненная улыбка.

– Нет, Каролина. Как две капли воды вы похожи на мать. И некого несчастного мужчину, которого засосало в ее жалкие фантазии. – Он придвинулся ко мне и выхватил дневник.

– Эй! – Я попыталась отнять его, но Маттео повернулся и загородился от меня плечом:

– Ах да. Тот самый дневник. – Он пролистал страницы. – Она звала меня мистером Икс? Умно, не так ли? «В моей любви мне не нравится только то, что о ней нельзя рассказывать…» «Порой мне кажется, что время делится надвое: когда я с Икс и когда я жду встречи с ним…» – Маттео развернулся ко мне, лениво переворачивая страницы. – Каролина, вы, кажется, умная девушка. Считаете, это похоже на правду? Что ваша мать состояла в отношениях, которые ей удавалось хранить в секрете?

– Она ничего не выдумала.

Он опустил взгляд на дневник, который открылся на первой странице. Маттео протянул его мне:

– Видите? «Я совершила ошибку». Даже в плену сумасшествия она поняла, что поступила неправильно, написав этот неправдоподобный дневник. Хедли была очень талантливой, но folle. Мне жаль говорить вам об этом, Каролина, но наука доказала, что за творчество и безумие отвечают одни и те же отделы мозга. Ваша мать родилась гением, но разум ее был слаб.

Внезапно мир залила пылающая, бурлящая красная краска. Не дав себе времени на размышления, я бросилась к Маттео, выхватила дневнику него из рук и пулей выскочила в холл.

– Лина? – Рен стоял у стола, перед ним лежала папка с зажимом. – Ты в порядке?

Я распахнула дверь и вырвалась на тротуар. Рен выбежал за мной. Я развернулась и помчалась вдоль по улице. Ноги потяжелели, став как мешки с песком. Разум ее был слаб.

Наконец Рен догнал меня и схватил за руку:

– Лина, что стряслось? О чем вы говорили?

К горлу подступила тошнота. Я подбежала к обочине и прокашлялась, но меня не вырвало. Наконец неприятное ощущение прошло, и я упала на землю, ударившись коленями о тротуар.

Рен встал на колени подле меня:

– Скажи наконец, что случилось?

Я повернулась и прижалась к его груди. Я не плакала, а рыдала. Прерывисто, разрываясь на миллионы кусков, разваливаясь на части. Внезапно я ощутила на себе тяжесть прошедших двух лет и ничего не могла с этим поделать.

Я плакала, и плакала, и плакала. Горячие, быстрые слезы не волновались о том, кто на них смотрит. Я ни перед кем так не рыдала.

– Все в порядке, Лина, – повторял Рен, обнимая меня. – Все будет хорошо.

Но я знала, что не будет. Никогда. Мамы больше нет. И мне так сильно ее не хватает, что порой я удивляюсь, как мне удается дышать. Говард мне не отец. А Маттео… Не знаю, как долго я плакала, но в конце концов я ощутила под собой твердую землю, и из меня вырвались последние рваные всхлипы.

Я открыла глаза. Мы оба стояли на коленях, я вжималась в Рена, уткнувшись носом ему в шею; его кожа была липкой и горячей. Я отстранилась. На футболке Рена осталось огромное влажное пятно, и выглядел он подавленно.

На это он уж точно не подписывался.

– Прости, – хрипло проговорила я.

– Что произошло?

Я вытерла слезы и подняла Рена с земли:

– Он сказал, что мама все себе придумала. Что она была им одержима и в ее дневнике все неправда. И написала она его затем, чтобы втянуть Маттео в неприятности.

– Che bastardo. Даже хорошей истории не выдумал. – Рен пригляделся ко мне. – Только не говори мне, что ты поверила?

Первую секунду я не знала, что ответить, и энергично помотала головой. Волосы прилипли к мокрым щекам.

– Нет. Сначала я испугалась. Но это на нее не похоже. Мама никогда бы не ранила того, кого любила.

Рен выдохнул с облегчением:

– А я уж испугался.

– Просто не могу поверить, что она любила его. Он же мерзавец! А Говард такой… – Я подняла взгляд.

Лицо Рена оказалось в паре дюймов от моего. Наши глаза встретились, и я уже не думала про Говарда и Маттео.

 

Глава двадцать первая

Это был не легкий поцелуй, не клевок в губы за кинотеатром с парнем из средней школы. Это был обхвати-его-руками-за шею, запусти-пальцы-ему-в-волосы и-почему-мы-раньше-этого-не-делали, соленый от моих слез поцелуй. Рен обнял меня за талию, и блаженство длилось секунд пять, пока он…

Не оттолкнул меня.

Оттолкнул.

Меня.

Мне хотелось сквозь землю провалиться.

Рен отвернулся.

Нет, честно, почему я еще не провалилась сквозь тротуар?

– Рен… Я не знаю, как так вышло…

Он же целовал меня в ответ? Целовал же?

– Нет-нет, все в порядке, – ответил Рен, опустив взгляд. – Просто время было не самое подходящее.

ВРЕМЯ. Мое лицо запылало. Мало того что ему пришлось отлеплять меня от себя, он еще и не сердился. Лина, сделай что-нибудь! Из меня полился поток слов:

– Ты прав. Абсолютно прав. На меня подействовал разговор с Маттео – слишком много эмоций, и я перенаправила их на тебя и… – Я зажмурилась. – Мы же друзья.

Я это помню. И я никогда, никогда-никогда не думала о тебе в другом ключе.

Считается ли ложью отрицание того, в чем только что сам себе признался? К тому же я переборщила с «никогда». Но должно было выйти правдоподобно.

Рен вскинул голову, и наши взгляды встретились. На его лице застыло выражение лучшего игрока в покер на свете.

– Ерунда, – сказал он, снова уставившись себе под ноги. – Не беспокойся.

Зачем, зачем, зачем я это сделала? Я привалилась к двери такси. Рен сидел от меня так далеко, как только возможно, и так пристально смотрел в окно, словно старался запечатлеть в памяти каждую улочку.

Могу я взять повтор? Вернуться на двадцать минут назад, в то время, когда еще не потеряла голову и не поцеловала своего лучшего друга, у которого, между прочим, есть девушка и я ему явно не нужна? Когда я еще не осознала, как сильно мне нравятся его лохматые волосы, чувство юмора и то, что мы знакомы меньше недели, а я уже спокойно делюсь с ним своей безумной жизнью?

Боже мой. Я так безнадежно влюблена, что у меня ноет сердце.

Я прижала ладонь к груди. Вы знакомы всего пять дней. Ты не могла в него влюбиться. Разумное рассуждение.

И в корне неверное.

Конечно, я влюблена в Рена! Со мной он остается собой, и я с ним – ровно такая, какая есть. И все бы хорошо, вот только Рен не чувствует того же, что и я. Ни капельки. Я оглянулась на него, и меня пронзила боль. Неужели он даже больше со мной не заговорит?

Водитель взглянул на нас в зеркало заднего вида:

– Tutto bene?

– Si, – ответил Рен.

Наконец водитель свернул и остановился у вокзала. Рен протянул ему деньги и буквально выпрыгнул из машины, а я печально поплелась за ним.

Нам еще предстояло вернуться во Флоренцию. Поездка на поезде, а потом на скутере, а потом… О нет. Потом я вернусь на кладбище. К Говарду. Мне не хотелось об этом думать. От этих мыслей у меня сбивалось дыхание.

Рен сбавил шаг, и я его нагнала.

– Наш поезд отходит через сорок пять минут, – сообщил он.

Сорок пять минут. То есть спустя вечность.

– Хочешь присесть?

Он покачал головой:

– Я пойду чего-нибудь поем. – Один.

Последнего он не сказал, но я это почувствовала.

Я механически кивнула, отошла к скамье и рухнула на нее.

Что со мной не так? Во-первых, нельзя рыдать и тут же лезть целоваться. Во-вторых, нельзя целовать парня, у которого есть девушка. Роскошная девушка! Даже если вы решили, что – возможно — симпатичны ему.

Неужели я совсем не так его поняла? И Рен проводил со мной время только потому, что он хороший друг? А как насчет того раза, когда он взял меня за руку? Или когда сказал, что я особенная и ему это нравится? Разве это ничего не значит?

А Маттео? Мой отец оказался человеком, хуже которого свет не видал. Не сомневаюсь, что мама не просто так держала меня от него подальше. Вот только зачем она дала мне зацепки, по которым можно его найти?

Надо отвлечься.

Я вытащила из сумки дневник, но буквы расползались по странице, как жуки. У меня не получалось сосредоточиться – слишком уж погано было на душе.

Через десять мучительных минут подошел Рен с большой бутылкой воды и полиэтиленовым пакетом:

– Держи, бутерброд. Он с прошутто.

– С чем?

– С тонко нарезанной ветчиной. Тебе понравится.

Он сел рядом, а я достала бутерброд из пакета и надкусила. Разумеется, он мне понравился. Но далеко не так сильно, как Рен.

Да, вы не ослышались. Я впервые по уши влюбилась в парня и уже умудрилась сравнить его с бутербродом с ветчиной.

Рен откинулся на сиденье, вытянул ноги и скрестил руки на груди. Я попробовала поймать его взгляд, но он смотрел в пол.

Наконец я заговорила:

– Рен, я не знаю, что сказать. Мне очень жаль, что так вышло. Я поступила нечестно.

– Ничего страшного.

– В смысле, у тебя же есть девушка и…

– Серьезно, Лина. Не волнуйся. Все в порядке.

Но все явно было не в порядке, и у меня в груди бушевал ураган.

Я тоже откинулась на сиденье, закрыла глаза и попыталась передать ему телепатически: Прости, что притащила тебя в Рим. Прости, что поцеловала. Прости, что все испортила.

Тридцать пять минут в молчании.

Хотя нет, тридцать одна. После нашего короткого и ужасного диалога я ушла в уборную и минуты две пялилась на себя в зеркало. У меня распухли веки, и выглядела я раздавленной. Я и была раздавлена. Я потеряла Рена и скоро потеряю Говарда. Выбора нет. Я обязана признаться ему в том, что он не мой отец, и неважно, как сильно мне хочется, чтобы он им был.

– А вот и поезд. – Рен поднялся и пошел на платформу, а я последовала за ним. Еще полтора часа! Я ведь справлюсь?

Вагон оказался забит людьми, и мы долго искали свободные места. В конце концов нашлось два места напротив полной пожилой дамы, в ногах у которой лежало несколько пакетов. К ней подсел мужчина, и Рен кивнул им, плюхнулся у окна и закрыл глаза.

Я вынула из сумки дневник и вытерла его об джинсы, чтобы очистить от грязных рук Маттео. Пора вернуться к маминой истории. И отвлечься от мыслей о Рене.

3 июня

Сегодня Говард осторожно, как только он умеет, намекнул мне о том, что знал о нас с Икс. Какая же я глупая! Думала, что мы удачно скрываемся, а о нас знали почти все. И я рассказала Говарду обо всем, даже о самом плохом, что между нами было. А плохого было много. Беда в том, что, когда мы ладили, я была на седьмом небе от счастья и забывала об этом. Я выговорилась, и мне стало намного легче, а потом мы с Говардом вышли на крыльцо и болтали обо всем на свете, пока на небе не загорелись звезды. Давно я не ощущала такого умиротворения.

5 июня

Мне исполнилось двадцать два года. Проснувшись с утра, я совершенно ничего не ожидала, но Говард припас мне подарок – тонкое золотое колечко, которое он взял в секонд-хенде во Флоренции около года назад. Он сам не знал, зачем его купил, просто оно ему понравилось.

Больше всего мне нравится история, которая стоит за кольцом. Продавец сказал Говарду, что оно принадлежало его тете, которая нашла свою любовь, но семья заставила ее уйти в монастырь. Ее возлюбленный подарил ей это кольцо, и она тайно носила его до конца жизни. Говард считает, что история выдуманная и продавец хотел набить цену. Но кольцо чудесное и мне как раз. Я чувствовала себя очень уставшей, и мы решили не идти в кафе, как собирались, а остаться дома и посмотреть старые фильмы. Я уснула где-то в конце первого.

6 июня

Сегодня я сидела с Говардом на качелях, положив ноги ему на колени, и он спросил меня:

– Если бы ты могла сфотографировать что угодно, что бы ты сняла?

Я ответила, не подумав:

– Надежду.

Звучит пошло, не так ли? Но я имею в виду надежду как безмятежность, те минуты, когда вы уверены, что у вас все получится. Идеальное описание последних дней, проведенных здесь. Меня словно ввели в спящий режим, и я отдыхаю перед наступающей бурей. Я понимаю, что отведенный мне срок потихоньку подходит к концу, но я не хочу отсюда уезжать.

7 июня

Я хочу запечатлеть каждое мгновение этого дня.

Говард разбудил меня чуть раньше пяти утра и сказал, что хочет мне кое-что показать.

Я пошла с ним за кладбище, сонная и в пижаме. Солнце еще не встало, и шли мы целую вечность. И тут я увидела, куда мы направляемся. Вдали виднелась круглая башенка. Древняя и ничем не окруженная, как дикий гриб.

Говард проводил меня ко входу. Небольшая деревянная дверь, которая должна была сдерживать незваных гостей, сгнила от времени и непогоды. Мы пригнулись, проходя через нее, и взобрались по спиральной лестнице на самый верх башни. Мы оказались так высоко, что нам было видно все вокруг, даже верхушки деревьев на кладбище и дорогу во Флоренцию. Я спросила, зачем мы здесь, и Говард попросил меня подождать. И мы ждали. Молча стояли и смотрели, как солнце выплывает из-за горизонта, заливая мир изумительными розовыми и золотыми красками. У меня защемило в груди. Я так долго находилась во тьме и холоде, и вот внезапно, они постепенно начали исчезать.

Когда солнце уже сияло вовсю, я повернулась к Говарду. Он встретил мой взгляд, и я посмотрела на него иными глазами. Я шагнула к нему – и вот мы уже целуемся, как будто в тысячный раз. Как будто иначе быть не может. После этого мы ничего друг другу не сказали. Я молча взяла его за руку, и мы пошли домой.

8 июня

Я все вспоминаю о том, каково было с мистером Икс. Когда он смотрел на меня, я словно попадала в свет прожектора и все на свете казалось правильным. Но стоило ему отвернуться, как я оказывалась в холоде и одиночестве. Я пыталась найти синоним к слову «переменчивый» на итальянском, и единственное более или менее близкое по значению слово, которое мне удалось отыскать, это «volubile». Оно значит «непостоянный, вихревой, ветреный». Меня привлек вихрь чувств к мистеру Икс, но этот смерч сбил меня с ног. Я думала, что мечтаю о переменах и страсти, а на самом деле мне нужен человек, который разбудит меня с утра, чтобы показать рассвет. Мне нужен Говард. И теперь он у меня есть.

10 июня

Вчера к нам в гости приехала Франческа. Вероятно, я от нее отвыкла – за три недели она превратилась в гротескную версию себя самой. Ее каблуки были на пол-дюйма выше, наряд моднее (хотя, казалось бы, куда еще?), и она побила все рекорды по выкуренным за день сигаретам.

После ужина мы сидели и болтали. Я полагала, что мы с Говардом удачно скрываем наши чувства, но стоило ему уйти к себе в комнату, как Франческа заявила:

– Вижу, у вас все получилось.

Я сделала вид, что не понимаю, о чем она, и Франческа сказала:

– Брось, Хедли, не надо меня недооценивать. Не знаю, с чего ты решила, что все твои отношения надо держать в секрете. Я поняла, что между вами что-то произошло, как только зашла в дом. А теперь расскажи обо всем подробно! Subito!

Я поделилась с ней событиями прошедших недель, которые исцелили меня и подарили покой, рассказала о рассвете на башне, о том, что последние дни я словно в раю…

Дослушав меня, Франческа мечтательно вздохнула:

– Это как favola, Хедли. Сказка. Ты влюбилась по-настоящему. И что теперь? Ты не вернешься в Америку?

Конечно, я не знала, что ответить. Я отправила свое портфолио нескольким школам, и большинство из них ответит мне в конце лета. Вчера меня дернуло спросить у Петруччини, не хочет ли он нанять меня в качестве ассистента, и в ответ я получила суровый взгляд и «ты слишком талантлива, чтобы тратить время впустую».

И тут Франческа сообщила мне эту новость. Сперва она коротко бросила:

– Он со мной связался.

Я спросила, о ком она, но сердце подсказывало, что я сама знаю ответ.

– Он нашел меня в студии в Риме. Якобы хотел поздравить с началом стажировки, но я-то знала, чего он хочет. Отыскать тебя.

У меня пропал дар речи. Он искал меня!

– Он посетовал, что у тебя сменился номер телефона и твоя учебная почта больше не работает, потому что ты выпустилась.

Кто бы мог подумать, что меня так сложно найти? В голове кружились тысячи мыслей, и Франческа внимательно за мной наблюдала.

– Я не дала ему твой номер, зато взяла его. Мне кажется, что тебе не стоит с ним общаться, но я не господь бог, чтобы решать за тебя. Хочешь с ним созвониться – пожалуйста. Он говорит, что сожалеет о своем решении и хочет сказать тебе что-то важное. – Франческа протянула мне визитку, на которой красовалось его имя большими буквами, а новый номер и почта рассыпались по бумаге мелкими символами, как хлебные крошки.

Этой ночью я не могла уснуть, но меня не раздирали сомнения. Я была уверена в своем выборе. Даже если Икс объявится на белом скакуне с букетом роз и безупречным оправданием, я и не подумаю к нему возвращаться. Я хочу быть с Говардом.

– Как дневник?

Я оторвалась от чтения. Рен выглядел более расслабленным, чем на вокзале, и у моего сердца отросли крылышки. Прощена? Я попыталась поймать его взгляд, но он отвернулся.

– Нормально. И я ошибалась.

– В чем?

– Говард был не просто отдушиной. Она в него влюбилась. – Я повернула к нему дневник и спросила: – Как это переводится?

Вся страница после записи от десятого июня была исписана одной фразой: «Sono incinta».

– Sono incinta. Это значит: «Я беременна».

– Так я и думала.

Я с грустью посмотрела на страницу. Я понимаю, что это означает самоуничтожение, но мне отчасти хотелось, чтобы этого не произошло. Ее сказка рассыпалась, как карточный домик.

 

Глава двадцать вторая

11 июня

Sono incinta. Sono incinta. Sono incinta. Что, если я напишу это по-английски? Я БЕРЕМЕННА. Вот. Мысли путаются. Сегодня меня опять вырвало после завтрака – это длится уже неделю. Смывая унитаз, я внезапно подумала о том, какой ужасной может быть причина. Я пыталась отогнать эту мысль, но… надо было удостовериться. Я эмоциональный человек, но не слишком ли переменчивое у меня настроение в последнее время? Я пошла в аптеку, но забыла взять с собой англо-итальянский словарь, и пришлось жестами объяснять, что мне нужно. Прибежав домой, я тут же сделала тест. Положительный. Я купила еще два. Положительный. Положительный.

Они все положительные.

13 июня

Я почти не выхожу из комнаты. Вчера уехала Франческа, и, когда Говард стучится ко мне, я притворяюсь, что сплю. Я понимаю, что должна уйти. Говард любит меня, а я люблю его. Но какая разница? Во мне не его ребенок. Надо рассказать обо всем мистеру Икс, но даже думать об этом нет сил. Что он скажет? Судя по словам Франчески, Икс меня ищет, но я знаю наверняка, что такого поворота он не ожидает. И в какое время это открылось! Неужели мы с Маттео суждены друг другу? Но как же Говард? Еще три дня назад я написала, что он для меня единственный. А теперь это.

Страшно хочется признаться во всем Говарду, но что я ему скажу? Я дважды позвонила матери и бросила трубку. Все пытаюсь набрать номер Маттео, но мужества хватает только на первую пару цифр. К концу завтрашнего дня я решу, как мне быть, но в голове у меня каша.

14 июня

Позвонила Маттео. Он работает в Венеции, и я поеду с ним встретиться. Не говорить же ему по телефону.

15 июня

Я еду в поезде. Говард настоял на том, чтобы отвезти меня на вокзал. Я не призналась, зачем еду в Венецию, но он и так все понял. По моему лицу бежали слезы, а он сказал мне на прощание: «Все в порядке. Будь счастлива».

Как только поезд отошел от станции, я принялась горько рыдать, и на меня косились все пассажиры. Я обдумывала свою беременность снова и снова, и все указывало на Маттео. Это его ребенок. Мне придется выкинуть Говарда из головы. Я выбрала Маттео. Судьба выбрала Маттео. Наш ребенок выбрал Маттео. Я должна быть с ним.

15 июня – позже

Венеция – худшее место на свете для беременной женщины. Да, она прекрасна. Сто семнадцать островков, между которыми ходят лодки и водные такси, и гондольеры в полосатых футболках возят туристов за бешеные деньги.

Плавающий город. Но в нем стоит жуткая вонь и повсюду плещется вода, и мне то и дело кажется, что я вот-вот в нее упаду. Выйдя из поезда, я утерла слезы и насильно заставила себя съесть соленую лепешку фокачча. Через час мы встретимся с Маттео.

Через час он все узнает. Где-то я прочла, что Венеция медленно утопает в океане, каждое столетие опускаясь в него на полтора дюйма. Что, если я утону вместе с ней?..

16 июня

Мы встретились на площади Святого Марка. Собравшись с духом, я покинула вокзал и отправилась прямиком на площадь и оказалась там раньше назначенного времени. Я прогулялась по пьяцце и полюбовалась собором Святого Марка. Он разительно отличается от Дуомо. Византийская архитектура, множество арок, эффектная мозаика на фасаде. Часть площади была затоплена, и туристы шлепали по воде, закатав штаны.

И вот пробило пять часов вечера. Я внезапно осознала, что мы не обговорили точное место встречи, и вышла на середину площади. Площадь наводняли голуби и дети. Мимо меня пробежал, что-то громко крича, мальчик с черными волосами. Я тут же подумала: «Ничего себе, как хорошо он говорит по-итальянски»! Неужели мой ребенок будет говорить на языке, который я с трудом понимаю?

Тут показался Маттео. (Больше не вижу смысла звать его мистером Икс.) Он шагал ко мне, одетый в костюм, в одной руке – пиджак, в другой – букет желтых роз. Я молча смотрела на него, впитывая важность этого момента. Не успела я ничего сказать, как он схватил меня обеими руками и прижался лицом к моим волосам. «Мне тебя не хватало», – повторял он снова и снова. Ощущая на себе его крепкие, теплые руки, я закрыла глаза и впервые с тех пор, как узнала о своей беременности, умиротворенно вздохнула. Да, он не идеален. Но он мой.

17 июня

Я пока ничего ему не говорила. Жду, пока нам снова будет комфортно вместе. Маттео необычно ласково и по-доброму ко мне относится и почти все свободное время гуляет со мной по Венеции. Он снимает небольшую квартирку с видом на канал, и каждые полчаса или около того под окнами проплывает гондольер, поющий для своих пассажиров. Маттео признался, что осознал свою ошибку, как только мой поезд в Риме тронулся. Я виделась ему повсюду – однажды он пытался догнать девушку, которую принял за меня, и только через полквартала сообразил, что это невозможно. Он утверждает, что не мог ни на чем сконцентрироваться и часами рассматривал фотографии, которые снимал вместе со мной, и что лучшие его работы вдохновлены мной.

Он пригласил меня остановиться в его квартирке, но я отказалась и забронировала комнату в недорогом отеле. Его держит пожилая дама, и там всего три спальни и одна ванная. Вся мебель покрыта кружевными салфетками, и у меня создается ощущение, что я поселилась в доме своей престарелой родственницы. За три дня я не сделала ни одной фотографии, и для меня это рекорд. Мысли заняты другим. Завтра я расскажу ему о ребенке. Завтра.

18 июня

Я должна это записать. Это мерзкая и суровая правда, но все же я не могу ее опустить. Я пригласила Маттео на ужин в чудесном ресторанчике возле моего отеля. Ужин прошел тихо и спокойно, при свечах, и все было идеально, вот только нужные слова не сходили у меня с языка. Когда нам принесли счет, я предложила ему пойти в мой номер.

У меня в комнате был бардак, повсюду валялась одежда и фототехника, но это было укромное местечко без лишних глаз и ушей. Я предложила Маттео присесть. Он опустился на кровать и притянул меня к себе. Сказал, что долго думал о нас и решил, что надо вывести наши отношения на новый уровень.

Сердце бешено застучало в груди. Он сделает мне предложение? Я взглянула на свою руку, и меня охватила паника. На пальце все еще блестело кольцо от Говарда. Мне придется его снять? И можно ли сказать «да», когда на тебе надето чужое кольцо? Но вместо бриллианта Маттео протянул мне что-то вроде бизнес-плана. Он устал получать крошечные зарплаты за работу в школах и решил начать свой бизнес с выездными семинарами для англоговорящих фотографов, которые хотят побывать в Италии. Ему уже заказали два тура, и я стану прекрасным дополнением. Помогу организовать перелет и обеспечить проживание, а как наберусь опыта – тоже стану обучать туристов фотографии. Высказавшись, Маттео приобнял меня за талию и уверил, что поступил как идиот, когда выпустил меня из виду, и пришло время соединить наши судьбы.

Впервые за эти несколько дней я позволила ему поцеловать себя, но когда его губы накрыли мои, – я думала только о Говарде. Тогда я поняла, что с Маттео ничего не выйдет. Беременна, не беременна – неважно, я все равно люблю Говарда. Нельзя вступить в отношения, когда сердце отдано другому человеку. Я выскользнула из объятий Маттео и выпалила те самые два слова, ради которых приехала.

Они тяжело повисли в воздухе. Маттео вскочил так резко, словно кровать его обожгла.

– Что значит «беременна»? Как так вышло? Мы расстались месяца два назад!

Я объяснила, что сама узнала о ребенке в начале этой недели и, должно быть, забеременела как раз в конце наших отношений.

Тут Маттео окончательно взбесился. Принялся орать, обзывать меня лгуньей, кричать, что это не его ребенок, что он от кого-то другого – скорее всего, от Говарда, – а я пытаюсь переложить на него ответственность. В порыве гнева он хватал мои вещи и разбрасывал их по комнате – камеру, фотографии, одежду. Я пыталась его успокоить, но он кинул в стену стеклянную бутылку, обернулся на меня, и я страшно испугалась.

И соврала. Сказала, что он прав, что ребенок не его, а Говарда, а самого Маттео я и видеть больше не хочу. Мне казалось, я говорю то, что он хочет услышать, но только подлила масла в огонь. Маттео пригрозил, что уничтожит нас обоих, а Говард еще пожалеет, что положил на меня глаз. Выплюнув эти угрозы, Маттео оттолкнул меня плечом, распахнул дверь ногой и унесся прочь.

Кольцо. Отрицание. Ложь.

Передо мной рисовалась отчетливая картина жизни моей матери, словно раньше я смотрела на нее через мутную призму, сама об этом не подозревая. Я и подумать не могла, что она пережила столько боли. И как ей удавалось оставаться такой чертовски веселой? Помню, как-то раз соседи сверху забыли выключить кран в ванной. Нас затопило, и некоторые вещи было уже не спасти. Тогда мама достала швабру и заметила, что это замечательная возможность очистить комнату и начать все с чистого листа.

Неужели ее задорный, оптимистичный настрой был лишь частью тщательно продуманной пиар-кампании – не дай бог я узнаю о том, что ее беременность испортила ей жизнь?

Я захлопнула дневник. Если продолжу читать, у меня случится еще один нервный срыв, и даже Рен меня не успокоит. Да и какой смысл? Чтобы мама ни сделала – вернулась во Флоренцию на воздушном шаре, написала «ХЕДЛИ ЛЮБИТ ГОВАРДА» громадными буквами на площади Дуомо, выслала Говарду стопку любовных писем с голубями из Венеции, – все бессмысленно. Они не будут вместе, и точка. Всю оставшуюся жизнь она проведет в шести тысячах миль от него, и лишь тонкое золотое колечко будет служить ей напоминанием о потерянной любви.

Ах да, и я. Также известная как самый несвоевременный сюрприз на свете.

Я откинулась на сиденье и закрыла глаза. В теле отдавалось легкое покачивание поезда на рельсах. Я в сотне миль от человека, чей мир собираюсь перевернуть с ног на голову, и в шести дюймах от того, кто не хочет иметь со мной ничего общего.

Я готова оказаться где угодно, только не здесь.

Около четырех наш поезд прибыл во Флоренцию. Рен опять задремал, и его телефон судорожно вибрировал на сиденье, похожий на огромного жука. Я не выдержала и взглянула на экран. Сообщение от Мими. Упс. Он расскажет ей, что я его поцеловала? Тогда мне лучше вспомнить свои боевые приемы. Они мне точно пригодятся.

Рен разлепил веки:

– Приехали?

– Да. Твой телефон звонил.

– Спасибо.

Он наклонился прочитать сообщения, и волосы упали ему на глаза. Другие пассажиры собирали свои вещи, а я прижала к груди мамин дневник. Это был один из самых длинных дней в моей жизни, и меня словно завернули в большой, печальный кокон. Поверить не могу, что мне предстоит еще и рассказать Говарду о том, что я узнала.

* * *

На кладбище мы ехали в тишине. Убийственной тишине. Все, кто проезжал мимо, оживленно болтали, и от этого пропасть между мной и Реном казалась только шире. Я была совершенно разбита, но все равно зла. Да, я напортачила, но что же, это значит, что мы больше не друзья? И как мне удалось повстречать Маттео и потерять Рена в один и тот же день? Разве другим не выпадает роскошь растянуть страдания на пару лет?

У кладбища мы застали на парковке большой автобус, из которого выходили туристы. Они посмотрели на нас с Реном как на дополнение к мемориалу. Из туристического центра вышел Говард и помахал нам.

Стоило мне его увидеть, как внутри у меня все замерзло и тут же раскололось, но я взяла себя в руки, помахала ему в ответ и даже улыбнулась. Что он скажет, когда узнает?..

– Домой? – спросил Рен.

– Да.

Он подъехал к дому, затормозил и выключил двигатель. Я слезла с сиденья и протянула Рену свой шлем:

– Спасибо тебе за помощь. Ничего хорошего из этого не вышло, но зато я нашла ответы.

– Не за что, – коротко ответил он, и мы встретились взглядами. Рен опустил глаза и завел скутер. – Удачи тебе с Говардом. Уверен, все обойдется. Он тебя очень любит.

У меня защемило сердце.

– Выйдешь со мной завтра на пробежку?

Он не ответил. Молча обошел скутер, чтобы оказаться ко мне спиной, и слабо кивнул:

– Ciao, Лина.

И уехал.

 

Глава двадцать третья

– Я правильно поняла – Говард не твой отец, он только так думает?

– Да. По крайней мере, я думаю, что он так думает.

– Ты думаешь, что он думает, что он твой отец?

– Да. Или притворяется. Но скорее первое. Кто добровольно поселил бы у себя чужого подростка? И неважно, любил ты его или ее мать или нет.

– И твой отец не Говард, а Маттео?

– Да. – Я плюхнулась на кровать, прижимая телефон к уху. Мы обсуждали одно и то же минут двадцать. – Эдди, я не знаю, как тебе еще объяснить.

– Дай мне время. Все не настолько запутано.

– Конечно. Извини. – Я закрыла глаза рукой. – И я еще не поделилась с тобой самым худшим.

– Хуже, чем встреча с отвратительным отцом-кретином?

– Да. – Я перевела дыхание. – Я поцеловала Рена.

– Рена? Своего друга?

– Да.

– Ладно… И что же в этом плохого?

– Он был против.

– Не может быть. Почему?

– У него есть девушка. А после разговора с Маттео у меня случился нервный срыв, и в этот самый неподходящий момент я внезапно осознала, что чувствую к Рену. Я буквально напрыгнула на него, а он… – Я поморщилась. – Оттолкнул меня.

– Оттолкнул?

– Да. И это случилось в Риме! Нам еще предстояло вернуться на поезде во Флоренцию. Он молчал всю дорогу. В итоге я осталась в одиночестве. Скоро я открою Говарду, что он не мой отец, и друга у меня больше нет.

– Боже, Лина. Подумать только, минут десять назад я тебе завидовала! – Эдди вздохнула. – А как насчет того, как там его? Модели нижнего белья?

– Ты про Томаса? – Черт. Его сообщение. – Он мне написал, предложил встретиться на какой-то крупной вечеринке в честь девушки, которая выпустилась из школы.

– И ты пойдешь?

– Сомневаюсь. Кто знает, что произойдет, когда я поговорю с Говардом? Он вполне может выгнать меня отсюда.

– Что за глупости? Конечно, он тебя не выгонит.

– Знаю, – вздохнула я. – Но вряд ли обрадуется. Странная это история. Честное слово, лучше бы он был моим отцом.

Не думала, что когда-нибудь это скажу.

После короткой паузы Эдди спросила:

– Когда ты ему расскажешь?

– Не знаю. Говард пока на работе, но вечером мы собираемся в кино. Если я наберусь мужества, то поговорю с ним, как только он вернется домой.

– Ладно, – выдохнула Эдди. – План такой. Сейчас я поднимусь к родителям и спрошу, можно ли тебе снова к нам въехать. Нет, даже так – скажу, что тебе необходимо вернуться. И ты не волнуйся, они точно согласятся.

* * *

После разговора с Эдди я около часа бродила по комнате, время от времени поднимая с кровати мамин дневник и прикидывая, сколько осталось страниц, но стоило мне открыть книжку, как я тут же отбрасывала ее, как раскаленную головешку. Для меня все закончилось на последней записи, которую я прочла. Ничего нового я уже не найду. И я представляю, как больно ей было, когда ее сердце разбилось вдребезги.

Я выглядывала Говарда в окно, но они с туристами ползали по кладбищу, как садовые слизни. Им что, обязательно останавливаться у каждой статуи? И чем эти надгробия интереснее вон тех? Пока они изучают Вторую мировую, третья успеет начаться и закончиться. Когда я уже с ума сходила от нетерпения, Говард наконец проводил туристов на парковку и посадил в автобус.

– Готова? – шепнула я сама себе.

Конечно нет.

Говард зашел в туристический центр, вышел оттуда с Соней, и они направились к дому.

О нет. Я не осмелюсь ничего сказать при Соне. Неужели придется терзаться всю ночь? Когда они подошли к дорожке у дома, я выбежала из комнаты, спустилась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и встретила их на крыльце.

– А вот и ты, – сказал Говард. – Как прошел день? Кошмарно.

– Ну… нормально.

Он был одет в голубую рубашку с закатанными рукавами, а его нос обгорел на солнце. Со мной такого никогда не было. Потому что я, знаете ли, итальянка.

– Я звонил тебе по телефону, но ты не ответила. Если мы хотим успеть в кино, надо выдвигаться прямо сейчас.

– Сейчас?

– Да. Рен поедет?

– Нет. У него… не получится. – Не могу же я ему сказать…

Соня улыбнулась:

– Сегодня показывают старый фильм с Одри Хепберн. Классика. Слышала о «Римских каникулах»?

– Нет.

И пожалуйста, хватит упоминать Рим!

В других обстоятельствах мне бы понравились «Римские каникулы». Это черно-белый фильм о европейской принцессе, которая отправилась в дипломатический тур, но у нее очень жесткое расписание и строгие слуги, и однажды в Риме она ночью вылезает из окна спальни и убегает развеяться. Вот только перед сном ей дали успокоительное, и принцесса засыпает на скамейке в парке. Ее спасает американский репортер. Они вместе гуляют по городу и влюбляются друг в друга, но им приходится расстаться, потому что у принцессы слишком много обязанностей.

Да. Печально.

Я смотрела его краем глаза, потому что мое внимание отвлекал Говард. У него был громкий, раскатистый смех, и он постоянно шептал мне на ухо названия мест, по которым проходили Одри и ее возлюбленный. Он даже купил мне огромное ведро попкорна. Я все съела, но вкуса не почувствовала. Это были самые длинные два часа в моей жизни.

Когда мы уезжали, Соня уступила мне переднее сиденье.

– Ну, как тебе фильм? – спросила она.

– Милый, только грустный.

– Ты все-таки встречаешься сегодня с Альберто? – обратился к ней Говард.

– Черт. Да.

– Почему черт?

– Сам знаешь. Я давно поклялась себе, что больше не соглашусь ни на одно свидание вслепую.

– Мне кажется, это совсем другое. Думай об этом так: ты отправляешься выпить с человеком, которым я восхищаюсь.

– Посоветуй его кто другой, и я бы отказалась, – вздохнула Соня. – С другой стороны, что плохого может случиться? Неудачное свидание во Флоренции все-таки лучше удачного свидания где бы то ни было.

Тут меня осенило, что я ничегошеньки о ней не знаю.

– Соня, как вы оказались во Флоренции?

– Приехала на летний отдых после магистратуры и влюбилась. Встречались мы недолго, но я успела прикипеть к городу.

Я беззвучно простонала. Видимо, это тоже неотъемлемая часть путешествий по Италии. Приезжаешь. Влюбляешься. И смотришь, как все рушится у тебя на глазах. Наверное, об этом даже пишут на сайтах туристических агентств.

– За чем только не приезжают люди в Италию, но, когда они остаются, причины у всех одинаковые, – сказала Соня.

– Какие?

– Любовь и мороженое.

– Аминь, – добавил Говард.

Я отвернулась к окну и попыталась удержать в глазах слезы, которые так и норовили скатиться вниз по щекам. Мне не хватит одного мороженого. Я хочу и любовь тоже.

Когда мы вернулись на кладбище, Говард высадил Соню у ее дома и подъехал к нашему. Фары освещали жуткие надгробия, и меня подташнивало от нервов и попкорна.

Мы остались наедине. Самое время обо всем ему рассказать. Я набрала воздуха в легкие. Заговорю через три… две… две… две…

Молчание нарушил Говард:

– Для меня правда очень много значит то, что ты приехала. Знаю, тебе нелегко, но ты дала мне шанс, и я это ценю. И ничего, что это только на лето. Ты чудесный человек, Лина. Я говорю это искренне. Я горжусь тем, что ты с ходу начала исследовать Флоренцию. Ты, как и Хедли, любишь приключения. – Он широко улыбнулся, словно всегда мечтал о такой дочери, как я, и остатки моей уверенности растаяли, как кубик льда под летним солнцем.

Я не смогу ему признаться. Не сегодня.

А может, вообще никогда.

В доме я снова воспользовалась жалкой уловкой с головной болью, спряталась в комнате и рухнула на кровать. Частенько я на нее кидаюсь. А что мне остается? Мужества поговорить с Говардом не хватает, но и не рассказывать ему нельзя.

Я поступлю ужасно, если останусь здесь до конца лета и вернусь домой, так ничего и не сказав? А вот наступит День отца, и он будет ждать от меня открытку, что тогда? А на моей свадьбе Говард решит, что это его обязанность – вести меня к алтарю, и что я ему скажу?

У меня зазвонил телефон, я вскочила с кровати и за два прыжка пересекла комнату. Пожалуйста, пусть это будет Рен, Рен, пожалуйста…

Томас.

– Алло?

– Привет, Лина. Это Томас.

– Привет. – Я взглянула на себя в зеркало. Вылитая рыба-шар. Пережившая нервный срыв.

– Получила мое сообщение?

– Да. Прости, что не ответила. День выдался… сумасшедший.

– Ерунда. Так что насчет вечеринки? Пойдешь со мной?

У него было невероятно чистое британское произношение, и говорил он о вечеринке. Как будто это что-то важное. Я запустила пальцы в волосы:

– А что там будет?

– Девчонке, которая недавно выпустилась, исполняется восемнадцать. Она живет в крутом доме, почти таком же большом, как у Елены. Там все соберутся.

«Все», то есть Рен и Мими? Я зажмурилась:

– Спасибо за приглашение, но вряд ли у меня получится.

– Да брось, ты обязана отпраздновать это со мной. Вчера я сдал на права, и папа разрешил заехать за тобой на его «BMW». И эту вечеринку лучше не пропускать. Ее родители пригласили инди-группу, которую я слушаю уже больше года.

Я прижала телефон к уху плечом и протерла глаза. После всего, что сегодня со мной случилось, вечеринка казалась до смешного обычным делом. Да и было бы странно идти на свидание с парнем, если ясно как день, что тебе нравится другой. Но что, если «другой» видеть тебя больше не хочет? По крайней мере, Томас со мной разговаривает.

– Я подумаю.

– Хорошо, – вздохнул Томас. – Подумай. Я заеду за тобой в девять. И вечеринка официальная, так что лучше нарядиться. Обещаю, мы хорошо проведем время.

– Официальная. Поняла. Завтра созвонимся.

Мы попрощались, и я бросила телефон на кровать, подошла к окну и выглянула наружу. Ночь была ясная, а месяц подмигивал мне, словно огромный глаз, который наблюдал за всей моей запутанной историей и оставил за собой право смеяться последним.

Глупый месяц. Я схватилась руками за оконную раму и надавила на нее всем своим весом, но она не поддалась.

Ну и ладно.

 

Глава двадцать четвертая

На следующее утро я проснулась до рассвета. Я уснула на кровати в одежде, а на краю комода балансировала тарелка спагетти с застывшим жирными комочками томатным соусом. Очевидно, Говард пытался принести мне ужин.

В окно струился тусклый свет. Я неслышно приблизилась к чемодану и отрыла чистую одежду для бега, взяла в руки дневник, прокралась к задней двери и вышла на улицу. Я знала, куда пойду.

Я направилась к воротам. Даже птицы еще не пели, и роса покрывала все вокруг бесконечной тонкой паутиной. Мама была права. Кладбище выглядит совсем по-разному в разное время дня. До рассвета оно казалось приглушенным, и серый смешивался с другими цветами.

Выйдя за ворота, я перешла на бег и пробежала мимо места, где впервые увидела Рена. Не. Думай. О. Рене. Моя новая мантра. Может, наклеить ее на телефон?

Я вытряхнула навязчивую мысль из головы, глубоко вздохнула и выровняла скорость. Воздух был свежий и чистый – наверное, когда на стиральных порошках пишут «горный воздух», подразумевают именно такой. Я испытывала невероятное облегчение от пробежки. По крайней мере, теперь я на пределе не только морально, но и физически.

Миля. Вторая. Я бежала по узкой тропинке, вытоптанной в траве неизвестным мне прохожим, полюбившим этот путь, но я не знала, туда ли он ведет, куда я стремлюсь. Вполне возможно, что я двигаюсь в неверном направлении. А может, ее и вовсе снесли… БАЦ! Та самая башня. Выпирает из холма, как дикий гриб. Я остановилась. У меня создалось впечатление, будто я наткнулась на нечто волшебное, вроде горшка золота или пряничного домика посреди Тосканы.

Не думай об пряничных домиках!

Я снова пустилась бежать, и с каждой секундой мое сердце билось все чаще. Я приближалась к темному силуэту башни – безупречному цилиндру, серому и древнему, всего тридцать футов высотой. Она походила на место, где влюбляются уже не первый десяток лет.

Я бросилась к башне, приложила ладонь к стене и стала оббегать ее, скользя рукой по камням. Деревянной двери, которую Говард открыл для мамы, здесь и в помине не было, осталась лишь пустая арка, такая низкая, что мне пришлось нагнуться, проходя через нее. Внутри ничего не нашлось, кроме парочки мохнатых паутин и кучки листьев, которые, скорее всего, пережили свое дерево. В центре башни убегала ввысь хрупкая спиральная лестница, и сверху на меня падал бледный круг света.

Я глубоко вздохнула и направилась к лестнице. Надеюсь, что наверху я найду все ответы.

Шла я не спеша – добрая половина ступенек только и ждала подходящего момента, чтобы развалиться, а там, где когда-то находилась последняя, мне пришлось изобразить акробатический трюк, но в итоге я достигла вершины. Это была открытая площадка, которую окружал каменный бортик фута три высотой. Небо все еще оставалось серым и темным, но вид был сногсшибательным. Как на открытке. По левую руку от меня рос виноградник, и ряды виноградных лоз обвивали тонкие серебристые проволоки, а спереди и справа простиралась пышная долина Тосканы с редкими домиками – кораблями, заплывшими в океан холмов.

Я ахнула. Неудивительно, что именно здесь мама наконец обратила внимание на Говарда. Если бы ее еще не пленили его чувство юмора и вкуснейшее джелато, которое он выбирал, то, увидев этот пейзаж, она однозначно потеряла бы от него голову. На этой башне даже бегущие на тебя буйволы покажутся романтичными.

Я положила дневнику лестницы и медленно прошлась по площадке, разглядывая каждый дюйм. Мне страшно хотелось найти какой-нибудь знак, оставленный мамой, вроде надписи «Г+Х», выцарапанной на камне, или страниц дневника, случайно ею потерянных, но на глаза мне попались только два паука, которых я интересовала так же, как стоящего на часах английского гвардейца – случайный прохожий.

Я бросила свою охоту за сокровищами, вернулась к центру площадки и обхватила себя руками. Я нуждалась в ответах, и мне казалось, что это самое подходящее место для вопросов.

– Мама, зачем ты отправила меня в Италию?! – Мой крик разрезал тихое спокойствие долины, и я зажмурилась в ожидании ответа.

Тишина.

Я повторила попытку:

– Зачем ты отправила меня к Говарду?!

Все та же тишина. Тут поднялся ветер, прошелся по траве и деревьям, и все мое одиночество, вся пустота, которую я держала в себе, раздулись и поглотили меня целиком. Я зажала глаза руками, боль пронзала тело. Что, если мама, бабушка и психолог ошибались? Что, если эта рана не зарастет до конца жизни? И каждый день, каждое мгновение я буду думать не о том, что имею, а о том, что потеряла?

Я опустилась на колени, и боль накатывала на меня высокими, рваными волнами. Мама раз за разом повторяла, что меня ждет прекрасная жизнь, что она мной гордится и как ей хочется быть рядом со мной в важные и даже незначительные для меня моменты. Что она постарается найти способ остаться со мной. Но пока что я оставалась одна. Она была дальше от меня, чем когда бы то ни было. И это одиночество простиралось надо мной, как бесконечные, жуткие, пустые небеса. Да, я носилась по Италии в попытке разгадать тайну дневника, понять, почему мама поступила именно так, но на самом деле я искала только ее. И не нашла. Никогда не найду.

– Я так не могу, – громко произнесла я, закрыв лицо руками. – Я не могу без тебя.

В эту секунду мне словно влепили пощечину. Ну, не совсем пощечину, скорее легкий шлепок. Я подскочила на ноги, потому что в мое сознание влетело одно короткое слово.

Смотри.

Я прикрыла глаза от слепящего солнца, которое поднималось над холмами, нагревая облака у горизонта и зажигая их небывалыми оттенками розового и золотого. Внезапно окружающий мир стал ярким, красивым и ясным.

Конечно, мне будет не хватать мамы. Всегда. Этот камень мне протянула судьба, и, каким бы тяжелым он ни был, я никогда не смогу опустить его на землю. Но это не значит, что я не могу жить. И радоваться. Мне сложно это вообразить, но однажды, возможно, эта дыра в сердце перестанет так сильно болеть, и я смогу думать о маме, вспоминать ее и не рыдать от горя. Этот мифический день казался невероятно далеким, а сейчас я стояла на башне посреди Тосканы и смотрела на рассвет – прекрасный до боли.

И это было невероятно.

Я подняла дневник. Пора дочитать его до конца.

19 июня

Любое начало проистекает из конца другого начала. Строки этой песни красовались на бумажке, которая чуть меньше года висела над моим столом, и только сейчас я начала их понимать. Весь день я бродила по улицам Венеции и думала, как мне быть. В конце концов ответ стал очевиден.

Во-первых, надо покинуть Италию. Помню, в сентябре прошлого года я повстречалась с американкой, которая оказалась в плену кошмарного брака из-за того, что итальянский закон велит оставлять детей с отцом, а не с матерью. Сомневаюсь, что Маттео когда-либо решит забрать нашего ребенка, но лучше не рисковать.

Во-вторых, Говарду нельзя рассказывать о моих чувствах. Он решил, что я уже выбрала другого, и лучше ему остаться при том же мнении. Иначе ему придется бросить жизнь, которой он добивался, и начать все заново вместе со мной. Мне бы очень этого хотелось, но я не позволю разбиться его мечте жить и работать посреди этой красоты. Он этого заслуживает.

Вот и все. Я люблю Говарда, поэтому должна его оставить. А чтобы защитить малышку, я увезу ее как можно дальше от отца (да, мне кажется, что это девочка).

Если бы только я могла вернуться в один момент своей жизни – только один, – я бы выбрала те минуты на башне, когда передо мной лежал целый мир возможностей. И пусть мое сердце болит так сильно, как никогда в жизни, я бы ни за что не отказалась от того рассвета и этого ребенка. Это новая глава моей жизни. И я побегу ей навстречу с распростертыми объятиями. Все остальное было бы ошибкой.

Конец. Оставшиеся страницы были пустыми. Я вернулась к форзацу и перечитала первое предложение.

Я совершила ошибку.

Соня ошибалась. Мама отправила журнал не мне, а Говарду. Она хотела рассказать ему о том, что произошло на самом деле, о том, что все это время она его любила. Мама не могла вернуться назад во времени и все поменять, так что она пошла по другому пути.

Отправила меня.

 

Глава двадцать пятая

Я буквально влетела обратно на кладбище. Я страшно нервничала, но в душе чувствовалась какая-то легкость. Неважно, как отреагирует Говард, все будет хорошо. И он заслуживает того, чтобы прочесть ее историю. Прямо сейчас.

Дневной свет преобразил кладбище, и блеклые цвета сменились сочными. Я бежала зигзагами между надгробиями, не обращая внимания на покалывание в боку. Надо перехватить Говарда, пока он не ушел на работу!

Говард нашелся на крыльце с чашкой кофе. Увидев меня, он тут же подскочил:

– Неужели за тобой опять кто-то гонится?

Я затормозила, помотала головой и с трудом перевела дыхание.

– Хорошо. – Говард опустился на крыльцо. – Ты всегда предпочитаешь короткие забеги? Я думал, тебе больше по душе длинные дистанции.

Я снова помотала головой и тяжело вздохнула:

– Говард, мне надо тебя кое о чем спросить.

– О чем?

– Ты знал, что ты – не мой отец?

Несколько секунд мои слова висели в воздухе, как блестящие мыльные пузыри, а затем он улыбнулся:

– Что для тебя значит «отец»?

У меня подкосились ноги, и я чуть не рухнула на крыльцо.

– Бог ты мой! Все в порядке? – Он удержал меня от падения.

– Да, только надо присесть. – Я опустилась на ступеньку подле Говарда. – И ты знаешь, что я имею в виду под отцом. Это человек, который обеспечил половину моей ДНК.

Говард вытянул ноги:

– В таком случае нет, я не твой отец. Но если говорить о другом значении, о человеке, который хочет принимать участие в твоей жизни и растить тебя, то да, я твой отец.

Я тяжело вздохнула:

– Говард, это очень мило и все такое, но ничего не объясняет. Я целые сутки не знала, что делать, и боялась тебя расстроить, а ты всегда это знал?

– Прости. Я не подозревал, что ты догадываешься. – Он посмотрел на меня и тоже вздохнул. – Ладно. Готова меня выслушать?

– Да.

Говард устроился поудобнее, как будто собирался в тысячный раз повторить всем знакомую историю:

– В двадцать пять лет я повстречал женщину, которая изменила мою жизнь. Она была яркой, веселой, и с ней я чувствовал себя способным на все.

– Ты про мою маму, да?

– Дай мне закончить! Так вот, я повстречал ее и влюбился по уши. Со мной такое случилось впервые. Она словно отпечаталась у меня в душе. Я готов был сделать все, что в моих силах, чтобы вызвать в ней ответные чувства. Я подружился с ней. Пошел учить итальянский, который отлично знал, чтобы проводить с ней больше времени…

– Итальянский для начинающих?

– Тсс, Лина, слушай дальше. Мы вместе ходили на итальянский, я посещал другие ее занятия и даже пробрался в круг ее друзей. Но я не мог набраться смелости и признаться ей в любви. Стоило мне попытаться, как я превращался в кубик «Джелл-О».

– Кубик «Джелл-О»? – скептически переспросила я.

– Да, знаешь, такая марка желе…

– Я знаю, что такое «Джелл-О»! – Видимо, «отличный парень» не обязательно «отличный рассказчик».

– Я хотел сказать, что она так сильно мне нравилась, что я терял дар речи. А потом оказалось, что уже поздно. Пока я неуклюже пытался вызвать ее интерес, помогал носить учебники и делал вид, что мне нравится танцевать в клубе, другой мужчина увел мою пассию у меня из-под носа.

– Маттео Росси.

Говард вздрогнул:

– Откуда ты знаешь?

– Потом расскажу.

Пару секунд он колебался, но вскоре продолжил рассказ:

– Ну, ладно. Я решил, что, если этот мужчина – прекрасный человек, который заботится о ней и сделает ее счастливой, я оставлю их в покое. Но я знал Маттео, знал, какой он на самом деле. К сожалению, твоя мама была ослеплена любовью, и, даже когда мне удалось ее завоевать, она вскоре вернулась к нему. Отсюда появилась ты – из отношений с Маттео. Но когда твоя мама заболела, она попросила позаботиться о тебе именно меня. Так я и сделал. Потому что любил ее. – Он подтолкнул меня локтем. – И к тебе я тоже все больше привязываюсь.

Я вздохнула:

– Что ж, хорошая история. Вот только не все ты правильно понял. И почему вы с бабушкой соврали мне, что ты – мой отец?

– Теперь я понимаю, что был не прав. Мне жаль. Я не собирался тебя обманывать, но после смерти Хедли мы с твоей бабушкой начали часто созваниваться. Не прошло и пары недель, как я осознал: она предположила, что я – твой отец. Я знал, что это не так, но боялся ей в этом признаться. Вдруг она передумает отправлять тебя в Италию? А я пообещал твоей маме, что ты прилетишь ко мне. Еще я решил, что так будет лучше для тебя. Если ты поверишь, что я – твой отец, скорее всего, ты все-таки согласишься приехать и дать мне шанс.

– Вот только я вела себя как испорченный ребенок.

– Нет. Ты замечательно держалась, учитывая обстоятельства.

– Лжец.

Говард улыбнулся:

– Я не знал, как мне поступить. Твоему дедушке было нелегко, неизвестно, как обстояли дела с семьей Эдди. Я волновался, что тебе будет некуда идти. И когда твоя бабушка спросила, рассказать ли тебе, что я – твой отец, я ответил «да». – Он покачал головой. – Я хотел рано или поздно открыть правду, но после того вечера в пиццерии решил сначала дать тебе время обжиться. Оказывается, тебе это было не нужно. Надо было раньше догадаться, что ты все поймешь.

– Ты в два раза меня выше и блондин. Мы ни капельки не похожи.

– И то верно. – Он умолк. – Твоя очередь. Давно ты об этом знаешь?

– Около суток.

– Откуда?

Я подняла с крыльца дневник и протянула Говарду:

– Отсюда.

– Твой дневник?

– Нет, мамин. Она вела его, когда жила в Италии.

– Это ее дневник? Он показался мне знакомым, но я подумал, что это совпадение. – Говард перевернул книжку.

– Мама записала все, что произошло между ней и Маттео. Только сначала она звала его мистером Икс, и я решила, что это ты. А потом оказалось, что ты не знаешь о тайной пекарне.

– Погоди-ка, тайная пекарня? О ней Рен меня спрашивал?

– Да. Он хотел сделать мне сюрприз и отвести меня туда.

– Так Рен тоже обо всем знает?

– Да. Он помог мне найти Маттео. – Я отвела взгляд. – И мы… э… встретились.

Говард аж подскочил:

– Встретились?

– Угу, – ответила я, не отрывая глаз от земли.

– Где?

– В Риме.

Говард посмотрел на меня так, будто я сказала, что я – наполовину страус.

– Когда ты успела там побывать?

– Вчера…

– Вчера?!

– Да, на экспрессе. Вчера Рен за мной заехал, мы отправились в АИИФ, я позвонила Франческе…

– Франческе Бернарди? Откуда ты вообще о ней знаешь?

– Из дневника. Она сказала мне фамилию Маттео, мы с Реном нашли его сайт в Интернете и приехали в галерею, и это была… ну, катастрофа.

У Говарда отвисла челюсть.

– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

– Извини, – я помотала головой, – но нет.

Он потер щеку ладонью:

– Ладно, вы двое нашли Маттео. Что дальше? Он тебя узнал?

– Он выдумал сказочку о том, что моя мама сошла с ума и написала дневник, полный лжи. Звучало ужасно глупо. Мы с ним похожи как две капли воды, а он смотрит мне в глаза и уверяет, что никогда не состоял с ней в отношениях. Мы с Реном ушли прочь.

Говард выдохнул:

– Твоя мама меня с ума сведет. Я-то думал, что вы с Реном едите джелато и танцуете, а вы, оказывается, выслеживали твоего отца в другом городе?

– Да. Но этого больше не повторится, – поспешила добавить я. – Это была последняя вылазка. Конечно, если ты ничего не скрываешь…

– Ничего. Я все тебе выложил как на духу.

– Отлично.

– Вот только откуда у тебя дневник? Ты сама его нашла?

– Нет, Соня дала.

– Какая Соня? Наша Соня?

– Да. Мама отправила его на кладбище прошлой зимой. Соня получила дневник и решила, что ты и так расстроен и лучше придержать его пару дней. А потом ты рассказал ей о том, что я приеду, и Соня решила, что мама послала этот дневник мне. Но это не так. Он для тебя.

Говард осторожно держал книжку в руках, как птицу, которая могла улететь в любой момент.

– Прочитай его.

– Ты не против, если я начну прямо сейчас?

– Пожалуйста.

Он медленно открыл дневник и замер, увидев первое предложение:

– Ох.

– Да. Я оставлю вас наедине.

 

Глава двадцать шестая

Два часа спустя Говард пришел ко мне в комнату с книжкой в руке:

– Я закончил.

– Так быстро?

– Пойдем, посидим на крыльце? – предложил он.

– Пойдем.

Я спустилась вслед за ним по лестнице, и мы устроились на качелях. Я заметила, что у Говарда покраснели глаза.

– Мне было тяжело это читать, – признался он. – Хедли что-то мне рассказывала, но всей истории я не знал. Сколько было недопониманий, недомолвок! – Говард окинул взглядом кладбище. – Много в чем она ошиблась. К примеру, с Адриенной я не встречался.

– Да?

– Да. Это был Маттео.

Я непонимающе посмотрела на Говарда.

– Маттео пудрил мозги не только твоей маме.

– А-а… – Очередная деталь головоломки встала на место. – Так вот зачем ты рассказал ей о быке и пекаре? Чтобы она пригляделась и поняла, что Маттео ей изменяет?

Говард поморщился:

– Да. Очевидно, мне это не удалось. Она не поняла, что я имел в виду.

– Да уж, вышло довольно загадочно. Ты выдумал эту историю?

– Нет, она настоящая. Вряд ли правдивая, но эта легенда бытует в городе уже не первый век. Я обожаю подобные истории. – Говард выдержал паузу. – Так или иначе, я был в курсе, что твоя мама связалась с Маттео. Она держала это в секрете, потому что не хотела, чтобы у него возникли проблемы с руководством, а он хранил их отношения в тайне, потому что был подлецом. Мне было известно, что он не раз заводил интрижки со студентками, и я понимал, что от Маттео ничего хорошего ждать нельзя. Я подозревал, что он неверен Хедли, а однажды застал его с Адриенной в проявочной. Когда твоя мама увидела нас возле клуба, мы разговаривали именно об этом. Я требовал, чтобы Адриенна во всем призналась твоей матери.

– Почему ты сам ей не рассказал?

Говард покачал головой:

– Все знали, что я влюблен в Хедли, кроме нее самой. Со стороны это выглядело бы так, словно я хочу рассорить ее с Маттео. К тому же я был уверен, что он будет все отрицать и я потеряю доверие твоей матери. А когда они порвали, уже не было смысла об этом вспоминать. К тому же я слегка трусил. Ведь они расстались из-за меня.

– Как это?

– Твоя мама стала замкнутой, начала плохо отзываться о себе и своих родителях. Я дождался, когда Маттео уедет на неделю из города, чтобы принять участие в конференции, позвонил ему и потребовал держаться подальше от Хедли, а то я все расскажу руководству.

– Так вот почему он ее бросил?

– Да. А я все равно его сдал, и Маттео уволили. Хедли была так огорчена, что казалось, будто из нее высосали все краски. Я долго думал о том, правильно ли я поступил. – Говард оттолкнулся ногой от земли, и качели плавно взмыли вверх. – А потом Хедли полегчало, и я убедил ее остаться у меня на лето. Какое-то время мы были вместе, а затем я снова ее потерял…

– Из-за меня.

Говард покачал головой и жестом указал на кладбище:

– Если бы только она мне сказала! Я бы бросил это место и глазом не моргнув!

– Именно поэтому мама так не поступила.

– Знаю, – вздохнул он. – Вот только я бы предпочел сам принять решение. Всего день с Хедли уже ценнее долгой жизни в Италии.

– И не говори. – Я посмотрела на Говарда. Он ее любил. Любил по-настоящему. И потерял намного раньше, чем я. Мне невыносимо захотелось его обнять.

Я отвернулась и сморгнула слезы. Надеюсь, скоро в моих глазах наконец начнется засуха. А то мне того и гляди предложат работу в рекламе бумажных салфеток.

– Ты не пытался ее вернуть?

– Нет. Я думал, что она выбрала Маттео. Знал бы я, в чем дело, и все закончилось бы иначе. Только спустя годы я обнаружил, что Хедли не осталась с Маттео, а о тебе она рассказала совсем недавно. Я сильно за нее волновался, но при каждой попытке связаться с ней что-то меня останавливало. Возможно, моя гордость.

– Или страх снова остаться с разбитым сердцем? Она же разбила его вдребезги.

Говард хмыкнул:

– Это точно. Разумеется, со временем я оправился. Но когда ты приехала… скажем так, я пережил это заново.

Повисла тишина. Солнце уже взошло над холмами, большое и горячее, и мои волосы чуть не шипели от жары.

Говард в очередной раз покачал головой:

– Я совсем по-другому представлял себе этот разговор, но рад, что все вышло именно так. Теперь не надо волноваться о Маттео. Твоя мама изо всех сил старалась оградить тебя от него, и ей это удалось. Она мечтала съездить с тобой в Италию, но не решалась. И вот ты здесь. Тебе уже скоро восемнадцать, и она, видимо, перестала так сильно бояться Маттео.

– Наверное, мама и подумать не могла, что я отправлюсь искать Маттео.

– И мысли не допускала. Похоже, она тебя недооценивала. – Он усмехнулся. – Как и я. Поверить не могу, что ты съездила в Рим.

– Я поступила глупо.

– Это само собой. Но все же храбро.

– Со мной был Рен. Он мне очень помог. – Я помрачнела. Рен.

– Что такое?

– Рен… больше со мной не разговаривает. Я его обидела.

Говард нахмурился:

– Вы поссорились?

– Вроде того.

– Что бы ни случилось, я уверен, что вы помиритесь. Ты для него важна, это видно.

– Возможно.

С минуту мы молча раскачивались вперед-назад, а потом меня осенило.

– Ты же не просто так рассказал мне ту странную историю про женщину, родившую поросенка?

– Porcellino, – засмеялся Говард. – Надо бы мне бросать это дело. Ничего не выходит.

– Да уж.

– Ну ладно, ты права. Я пытался тебе кое-что объяснить. Когда мы подошли к статуе, я осознал, что это прекрасный символ. Обстоятельства странные, мы с тобой не похожи друг на друга, но я хочу быть частью твоей жизни. Да, это не привычная семья, но, если ты согласна, я готов стать твоей семьей.

Я взглянула на него, и во мне поднялась буря чувств – они нарастали, пока я не раздулась от них, будто воздушный шар. Мама была абсолютно права. Никто не может ее заменить, но раз уж приходится выбирать – никто не подойдет лучше, чем Говард. В этом она меня опередила.

– Что скажешь, Каролина?

Я замялась. Не хочется торопиться, но сегодня я чувствовала себя на своем месте. И пока что этого достаточно.

– Ладно, – кивнула я. – Если ты согласен, то и я тоже. Говард одарил меня своей чуть заметной улыбкой и откинулся на качели:

– Отлично. А теперь, когда с этим мы разобрались, скажи-ка, что у вас не так с Реном.

 

Глава двадцать седьмая

Говард убедил меня не сдаваться. Чтобы прояснить ситуацию, я должна убедиться, что между мной и Реном нет фатальных недопониманий.

Он так и сказал. Фатальных недопониманий.

Я спрятала остатки достоинства в дальний уголок и позвонила Рену на мобильный. Дважды. Оба звонка напоролись на автоответчик.

Тогда Говард помог мне добыть домашний номер семьи Феррара, и я позвонила на него.

– Ciao, Лина! – бодро ответила Одетта. Очевидно, ее не посвятили в положение дел.

– Здравствуйте, Одетта. Рен дома?

– Да, минутку. – Она отложила телефон, и до меня донеслись приглушенные голоса. – Лина?

– Да?

– Рен сейчас занят.

Я скорчила рожу:

– Передадите ему один вопрос?

– Какой?

– Можно мне зайти в гости? Нам надо поговорить. Повисла пауза.

– Рен? Почему ты трясе… – Тут Одетта, видимо, накрыла рукой динамик, потому что больше я ничего не услышала.

Это было немыслимо унизительно. Сгорали последние ошметки моей гордости.

Одетта снова заговорила, и голос у нее был озадаченный.

– Извини, Лина. Он говорит, что целиком поглощен подготовкой к вечеринке у Валентины.

Я оживилась:

– Он точно пойдет? Это в честь девочки, которая выпустилась в прошлом году?

– Да. Кажется, будут отмечать ее восемнадцатилетие. Хотя бы там я его увижу. Я перевела дыхание. Это лучше, чем ничего.

– Спасибо, Одетта.

– Не за что.

Я повесила трубку, отправила Томасу короткое сообщение и пошла в туристический центр, чтобы попросить об услуге.

Когда я ворвалась туда, Говард и Соня испуганно на меня посмотрели. Они перебирали стопку бумаг, и у Говарда на носу сидели крошечные стариковские очки для чтения, из-за чего он походил на близорукого дровосека. Я захихикала.

Он прижал руку к груди:

– Лина! Однажды ты доведешь меня до нервного срыва.

– Твои очки такие…

– Какие? – Он встал во весь рост, и я рассмеялась:

– Ну… Не обращай внимания. Слушай, мне срочно нужна помощь. Сегодня я иду на вечеринку и хочу выглядеть сногсшибательно. Это будет моя самая отчаянная попытка вернуть Рена. Я должна найти То Самое Платье.

Говард снял очки:

– В котором ты способна очаровать кого угодно?

– Да! Именно это. Как у моей мамы. Я надеюсь, что мне удастся его надеть и оно поможет.

– То Самое Платье? – спросила Соня, переводя взгляд с меня на Говарда. – Извините, но я не понимаю, о чем вы.

– Соня, – повернулся к ней Говард, – придется закрыть мемориал пораньше. Найти обычное платье легко, а вот То Самое… Нам потребуется время. – Он подмигнул мне. – Кстати, мне посчастливилось увидеть твою маму в ее Том Самом Платье. Я чуть не вошел в стену.

Соня покачала головой:

– Я все еще не улавливаю, о чем вы говорите, но нельзя же закрыть мемориал? Это против правил.

– Ладно, закрывать не будем. Просто бросим на пару часов, чтобы съездить на экстренный шопинг во Флоренцию.

Я радостно запрыгала на месте:

– Спасибо! Было бы здорово!

Соня все еще сомневалась:

– Говард, я останусь здесь на случай, если зайдут туристы.

Он покачал головой:

– Нет, ты нам нужна. Я совершенный профан в шопинге, ты же знаешь. В моем шкафу – загробный мир одежды. Нам потребуется женская точка зрения.

Соня поежилась:

– Да уж, вкус у тебя хуже некуда. Помнишь, как я заставила тебя выкинуть те жуткие вельветовые брюки?

Я сложила руки у груди в молитвенном жесте:

– Пожалуйста, Соня! Я даже не знаю, где находятся магазины одежды, и мне позарез нужна помощь! Сегодня я должна выглядеть восхитительно. Вы мне поможете?

Она посмотрела на нас с Говардом и покачала головой:

– Полагаю, вы сошли с ума. Но хорошо. Я буду дома, зайдете за мной.

– Ура! – Мы с Говардом дали друг другу пять, я вышла наружу и подождала, пока он закроет центр, после чего мы побежали к дому.

В машине мы с Говардом оповестили Соню о наших родственных, но не кровных отношениях. Она была поражена:

– Так вы на самом деле не отец с дочерью?

– Биологически – нет.

– И ты, Говард, все знал?

– Да.

Соня покачала головой и принялась обмахивать себя кошельком:

– Только в Италии так бывает!

– Кстати, – обратился к ней Говард, – впредь отдавай мои посылки мне. Хотя в этот раз ничего плохого не случилось.

– Вот те крест! Больше никогда так не сделаю. – Соня повернулась ко мне: – Во сколько Рен за тобой заедет?

– В девять. Только приедет не Рен, а Томас.

– О. А я думала, что вы с Реном… – Она замялась.

– Что вы думали?

Говард переглянулся с Соней и посмотрел на меня в зеркало заднего вида:

– У нас есть выражение о людях, у которых душа нараспашку, а в Италии говорят «avere il more in mano» — держит сердце в руке. Всякий раз, когда я вижу, как Рен на тебя смотрит, мне приходит в голову это выражение. По нему видно, что он по тебе с ума сходит.

– Ничего подобного, – возразила я.

– Сходит, конечно, – вмешалась Соня. – И я его не виню. Ты такая красавица! Бедный парень ничего не может с собой поделать.

– У него есть девушка.

– Да? – удивился Говард.

Я кивнула.

– А ты что к нему чувствуешь?

Соня с Говардом впились в меня взглядами, и секунды через три я разразилась лавой слов:

– Ну хорошо. Я в него влюблена. Я по уши влюблена в Рена. Это единственный человек помимо Эдди, с которым я чувствую себя собой, и он смешной и странный, и у него щербинка между передними зубами, которую я обожаю. Но все это неважно, потому что у него есть девушка, а вчера я, очевидно, временно потеряла разум, потому что поцеловала Рена, чем страшно его шокировала. К тому же его девушка словно сошла со страниц модного журнала, а меня Рен всегда видит либо потной, либо рыдающей. Так что я хочу нарядиться на вечеринку и завладеть его вниманием хотя бы ненадолго, чтобы он поговорил со мной и я смогла признаться ему в своих чувствах и сделать отчаянную попытку спасти нашу дружбу. Вот и все. Это я чувствую по отношению к Рену. – Говард с Соней раскрыли рты, а я откинулась на сиденье. – Вот зачем я ищу идеальное платье.

С минуту в машине царила тишина. Соня повернулась к Говарду:

– Мы ограничены в средствах?

– Нет.

– Тогда сверни налево. Я знаю, куда зайти.

Говард отвез нас к бутику недалеко от центра. Мы припарковались, вышли из машины и пробежали три дома от парковки до магазина. Когда мы ворвались в магазин, дама за стойкой подняла на нас обеспокоенный взгляд:

– Cos’è successo?

– Stiamo cercando il vestito piu bello nel mondo, — ответил Говард и указал на меня: – Ей нужно То Самое Платье.

Дама оглядела нас и хлопнула в ладоши:

– Адалин! Сара! Venite qui.

Из задней комнаты выскользнули две девушки. Говард сказал им все то же самое, они достали сантиметровые ленты и начали измерять мою талию, попу, грудь и… Да, я была очень смущена.

Вскоре они натащили платьев со всего бутика и запихнули меня вместе с нарядами в примерочную. Я вылезла из одежды для бега и натянула на себя первое попавшееся платье. Оно было цвета сахарной ваты и напоминало мне о том, как меня вырвало на колесе обозрения. Второе – желтое и с перьями, в нем я подозрительно напоминала чучело Большой Птицы из «Улицы Сезам». Третье оказалось вполне приличное, но огромные лямки возвышались на целый дюйм над плечами, а вечеринка уже сегодня – у меня нет времени подшить их у портного. Я строго взглянула на себя в зеркало. Не паникуй. Но волосы уже паниковали. А может, они всегда так выглядели.

– Как успехи? – крикнула Соня.

– Пока никак.

– Примерь вот это. – Она кинула мне еще одно платье, и я тут же в него переоделась. Белое и пышное. Я похожа на маршмеллоу. В день свадьбы.

– Не-е-ет! – взвыла я. – Ни одно не подходит! Что, если я его не найду?

– Я не просто так тебя сюда привела, – ответила Соня. – Сейчас проверю, на месте ли старшая дочь хозяйки бутика. У нее талант. Подожди минутку.

Я подошла к зеркалу и снова себя оглядела. Я вызывала не желание простить, а в лучшем случае смех. Я ни за что не верну дружбу Рена в костюме лакомства, которое жарят на костре в детском лагере.

– Лина? – Соня постучала в дверь примерочной. Дверь отворилась, и она зашла ко мне в компании другой женщины.

Даме было далеко за тридцать, волосы убраны в пучок, из которого торчал карандаш. Вид у нее был серьезный. Она жестом попросила меня покружиться.

– Нет. Tutto sbagliato.

– D’accordo, — сказала Соня. – Она говорит, что это тебе совершенно не идет.

– Попросите ее найти подходящее?

– Не волнуйся, в этом она мастер. Доверься ей. Дама выступила вперед, взяла меня за подбородок и стала вертеть его влево-вправо, изучая черты лица, а потом отступила и махнула мне, чтобы я еще раз покружилась. Наконец она кивнула и подняла руку:

– Но il vestito perfetto. Ждите.

Она вернулась с телесно-розовым платьем с украшенным кружевом верхом и короткой струящейся юбкой. Я забрала его и вытянула перед собой:

– Это оно?

– Да. Это оно, – твердо ответила дама и вышла из примерочной, закрыв за собой дверь.

Я сняла с себя наряд маршмеллоу и скользнула в розовое платье, надев его через голову. Ткань была нежная, на ощупь, как шелк, и легко облегала грудь и бедра в нужных местах.

Можно было не смотреть в зеркало: я уже поняла, что это оно.

К тому времени, когда Томас подъехал к дому на машине своего отца – серебряном кабриолете «BMW» – я успела полностью преобразиться. Соня помогла мне уложить волосы, и они ниспадали на плечи нежными немедузовыми кудрями. Еще она одолжила мне туфли на каблуках и бриллиантовые гвоздики. Я накрасилась, надушилась и раз десять повторила заготовленную для Рена речь: Рен, нам надо поговорить. Взглянув в зеркало, я не поверила своим глазам: настолько по-итальянски я выглядела.

– Он здесь! – крикнул Говард с первого этажа.

– Иду! – Я глубоко вздохнула, успокаивая нервы, и неровным шагом спустилась вниз по ступенькам. Туфли были великолепными, но с очень уж высокими каблуками. Я чудом преодолела лестницу, не выполнив ни одного невольного сальто, и заметила на себе сентиментальный взгляд Говарда.

– Ты прекрасно выглядишь, и неважно, какая у Рена девушка – у нее нет шансов.

– Было бы здорово, но я буду счастлива, если он хотя бы со мной поговорит.

– А я все-таки думаю, что я прав.

В дверь постучали, и Говард поспешил ко входу:

– Добрый вечер. Томас?

– Да, приятно познакомиться.

Я подошла ко входу, стуча каблуками по полу.

– Ух ты! Лина, ты… – Томас разинул рот от удивления, но тут же заметил, что Говард смотрит на него, как на оленя в сезон охоты, и прокашлялся. – Извините. Чудесное платье. Ты в нем очень хорошенькая.

– Ты тоже отлично выглядишь, – ответила я. Серый облегающий костюм. Намеренно-небрежная прическа. Эдди бы уже самовозгорелась на моем месте.

– Готова? – спросил Томас.

– Да. – Я обняла Говарда. – Когда мне вернуться?

– Когда угодно. Ну, в разумных пределах. – Он подмигнул: – Все получится.

– Спасибо.

Мы с Томасом подошли к его машине, и он открыл мне дверь:

– Ты и правда потрясающе выглядишь.

– Спасибо.

– Что твой отец имел в виду под этим «все получится»?

– Э… Сама не знаю. – Я в тысячный раз проверила телефон. Весь день я ждала, что Рен мне позвонит. И весь день он не звонил.

Томас занял переднее сиденье и вставил ключ в замок зажигания:

– Хорошая машина, а?

– Очень.

– Еще у папы есть «ламборджини», и он обещал разрешить мне на ней ездить, если я год откатаю без происшествий.

– Жалко, что год еще не прошел.

– Это точно! – Он осторожно выехал на дорогу и помчался вперед. – Ты знаешь, что в Италии разрешают водить только с восемнадцати? Кажется, в школе я единственный, у кого есть права.

– Рен их получит в следующем году.

– Он же не в старших классах.

– В марте ему исполнится восемнадцать.

– Вот как. – Томас ускорился и включил музыку, слишком громкую, чтобы под нее разговаривать.

Наверняка поездка по окраинам Италии в роскошном кабриолете с юным Джеймсом Бондом – событие волшебное, но на меня оно впечатления не произвело. Я была целиком поглощена мысленной репетицией того, что я скажу Рену, и тем, чтобы заставить агента 007 держать свои руки при себе.

– Отец Валентины работает там же, где и мой, только на еще более высокой должности. Я не раз бывал на вечеринках в ее доме, и каждый раз они выдумывали что-то сногсшибательное. Однажды нам подали ужин по-японски, и на столе лежали голые женщины. Надо было есть с них суши.

– Фу. Ты не врешь?

– Нет. Это было круто. – Томас в очередной раз положил руку мне на колено, а я в очередной раз демонстративно отодвинулась, чтобы он ее убрал.

Я взглянула на Томаса и вздохнула. Любая другая девчонка отдала бы все джелато во Флоренции за возможность оказаться на моем месте. Но я – не одна из них. И они не знают Рена.

Когда мы прибыли на вечеринку, я ахнула.

Меня удивил не дом, походивший на замок графа Дракулы – это было ожидаемо, – а количество народа.

Машины и такси выстроились в ряд на подъездной дорожке, а в двери протискивалась толпа веселых тусовщиков.

Нам понадобилось десять минут и три перестановки ног, чтобы добраться до входа.

Томас бросил ключи лакею и показным жестом помог мне выйти из машины. Каменные ступеньки устилал красный ковер, и по нему струился поток людей. Я боялась, что оделась не к месту, но все гости нарядились как будто на вручение «Оскара». Идеальный вечер для Того Самого Платья.

– Я не ожидала, что все будет настолько грандиозно, – сказала я и схватила Томаса за руку, чтобы не рухнуть с лестницы.

– Я же говорил, будет весело!

– У тебя все друзья живут в таких домах?

– Только те, которые закатывают вечеринки.

В холле нас встретили длинная винтовая лестница, экстравагантная стеклянная люстра и мужчина со стопкой бумаг.

– Имя, пожалуйста. – Акцент у него был таким же крепким, как бицепсы.

– Томас Хит, – ответил Томас и одарил меня улыбкой. – И моя спутница.

Мужчина покопался в своих бумажках и пометил в списке имя Томаса.

– Benvenuti.

– Можно на минутку заглянуть в ваш список? – спросила я. – Хочу узнать, пришел ли мой друг.

– Нет. – Он прикрыл бумажки рукой. – Это private. Мне пришлось не по душе, что я иду на вечеринку как будто в Пентагон.

– Я только на секундочку…

– Пойдем. – Томас взял меня за руку и увел прочь. Народ втискивался в большую, вычурную комнату с высокими потолками и пятью люстрами, как сельди в бочку. Мы еле протолкнулись внутрь, спотыкаясь о подолы роскошных платьев и натыкаясь на вспотевших в костюмах парней. Вся мебель оказалась сдвинута в углы комнаты, а в одном из них стояла импровизированная сцена. На ней валялась парочка инструментов, а из колонок ревела громкая музыка, способная, пожалуй, убивать крошечных птиц. Людей было невероятно много. И как мне найти Рена?

– Лина! Томас! – Из толпы вынырнула Елена и схватила меня за руку. На ней было короткое серое платье, а волосы завязаны в конский хвост. – Ого! Лина, ты просто bella. Этот цвет просто создан для тебя.

– Спасибо. Ты видела Рена?

– Рена? Нет. Даже не знаю, придет ли он. Мими, наверное, его удавит.

– За что?

Тут Томас рассмеялся:

– Эй, смотрите. Это Сельма. – Он указал на высокую даму средних лет, которая возилась с проводами на сцене. На ней была диадема и сексапильное розовое платьице, которое выглядело так, словно у него больше нет сил скрывать ее бюст.

– Ох, – вздохнула Елена. – Это мама Валентины. В девяностых она была супермоделью, и по всему дому висят ее откровенные фотографии. По мне, так лучше умереть, чем ежедневно наблюдать глубокий вырез своей мамы.

– С искусственной грудью, – добавил Томас. – Надо занять место у сцены. Валентина сказала, что концерт начнется в десять.

Елена покачала головой:

– Я дождусь Марко.

– Вот как?

– Dai, — рассердилась Елена. – Я просто обещала его подождать. Это еще ничего не значит.

– Ага.

– Елена, если увидишь Рена, пожалуйста, передай ему, что мне надо с ним поговорить, – попросила я.

– Конечно, не вопрос. – Она взглянула на Томаса и наклонилась ко мне: – Ух ты, Томас выглядит incredibile. Отличный выбор, Лина. Он troppo горяч. Я уверена, что все девчонки, которых он встречал, пытались к нему подкатить. А счастливый билет достался тебе. Жалко, конечно, что Рен ради тебя порвал с Мими, но я прекрасно понимаю, почему ты с Томасом.

У меня в голове загорелись сотни восклицательных знаков.

– Рен порвал с Мими? Когда? Сегодня? Елена нахмурилась:

– Не знаю. Вчера, наверное. Но Мими даже обрадовалась. Без обид, но Рен бывает каким-то странным. Вечно говорит все, что ему в голову приходит.

– Да, и это его достоинство, – возразила я. Елена оглянулась на Томаса:

– Пожалуй. Ну, до встречи. Я пойду в холл.

– Пока. Не забудь сказать Рену, где я, если его встретишь, ладно?

– Ты в порядке? – спросил Томас, когда Елена ушла.

– Да, конечно. – А может, лучше, чем в порядке. Рен бросил Мими из-за меня? Тогда к чему была эта сцена в Риме? Важность миссии «Найти Рена» резко выросла чуть ли не до потолка.

– Давай возьмем чего-нибудь выпить и пойдем к сцене, – предложил Томас.

– Хорошо.

Следующие несколько часов тянулись вечность. Группа оказалась испанская, и в конце каждой песни барабанщик чересчур увлекался и бросал палочки в толпу, после чего их приходилось оттуда выуживать, чтобы сыграть следующую композицию.

Томас приносил все новые и новые напитки, а Рен так и не появлялся. Где он? Что, если он все-таки не пришел? Неужели на Том Самом Платье на самом деле лежит проклятие? Если да, мне следовало прийти в одежде для бега.

В конце концов я решила отойти:

– Томас, я в уборную. Скоро вернусь.

Он, совсем не смутясь, показал мне большой палец, и я протиснулась сквозь толпу, оглядывая танцующих. Судя по всему, здесь Рена нет. В холле и на крыльце тоже. Где же он? Я решила все-таки посетить уборную, но в нее оказалась такая длинная очередь, что я еще долго стояла там и высматривала Рена.

Когда подошла моя очередь, я заперлась, посмотрела на себя в зеркало и вздохнула. Платье выглядело чудесно, а вот я вспотела, и волосы замышляли бунт. Я убрала их в высокий хвост и проверила телефон. Ничего. Да где он?

Томас ждал меня у двери:

– Вот ты где! Давай поторопимся, все уже снаружи. Нас ждет сюрприз.

Я плюнула на туфли – сняла их и взяла в руку, – и мы потянулись к двери вместе с толпой. На улице я глубоко вдохнула свежий воздух. Задний двор оказался размером с футбольное поле, и на траве лежали десятки широких белых пледов, а возле них горели маленькие свечки. Это было романтично до тошноты. Большая часть гостей потеряет голову и начнет объясняться в вечной любви.

– Томас, ты не видел Рена, пока меня не было?

– Нет-нет-нет. – Он остановился внизу крыльца, обернулся и положил руки мне на плечи. – Давай договоримся. Больше ни слова о Рене. Я хочу говорить только о тебе. – Томас улыбнулся. – И обо мне. Пойдем.

Он потянул меня вперед, и я чуть не споткнулась, спеша за ним по траве.

– Куда мы идем?

– Я же сказал: это сюрприз.

Мы подошли к незанятому пледу на краю двора, и Томас уселся на него, ослабил галстук и снял пиджак. У него были взъерошенные волосы и мятая рубашка, и я в сотый раз пожалела, что здесь нет Эдди, которая могла бы насладиться его красотой. На меня она тратилась впустую.

– Ложись, – сказал Томас.

– Что?

– Ложись. – Он похлопал рукой по пледу.

– Томас…

– Расслабься, я ничего тебе не сделаю. Просто приляг ненадолго. Обещаю, что не уйду.

Я с подозрением взглянула на него, улеглась и пригладила платье:

– Что теперь?

– Закрой глаза. Я скажу, когда открывать.

Я вздохнула и прикрыла глаза. И зачем он такой роскошный? Это сильно все усложняет. Томас принялся неторопливо считать:

– Двадцать… девятнадцать… восемнадцать… – Пока он добирался до одного, прошло, пожалуй, целое столетие. Я открыла глаза, и по двору разнеслись восторженные возгласы.

В небо поднимались сотни бумажных фонариков с зажженными в них свечами. Они были повсюду.

Томас улыбнулся, заметив мой пораженный взгляд:

– Валентина мне об этом рассказала. Круто, да?

– Очень!

Мы молча наблюдали за тем, как фонарики уплывают к звездам, словно грациозные медузы. Ночь выдалась прекрасная и волшебная, и… ох. Я чувствовала себя настолько несчастной, что на глаза наворачивались слезы. Вот я в Италии, передо мной сцена будто из сказки, а мысли все о Рене. Неужели я повторю судьбу Говарда? И останусь с разбитым сердцем до конца жизни? И мне придется купить собственный лонгборд и выпекать черничные маффины глубокой ночью?

– Говорил же, что тебе понравится. Позже еще запустят фейерверки. – Томас облокотился о плед, и его лицо приблизилось к моему. В его глазах отражались бумажные фонарики, и на мгновение я забыла, почему не влюблена в него. Но тут же вспомнила.

– Томас, мне надо тебе кое-что сказать.

– Тсс. Скажешь позже.

Не успела я оглянуться, как он завалился на меня и прижал свои губы к моим, а мое тело – к земле. Сначала меня накрыло ощущение, будто все праздники: Рождество, день рождения и летние каникулы – слились в один, а потом я осознала, что это бесконечно неправильно. Я выбралась из-под Томаса и села:

– Я не могу.

– Почему? – Он тоже сел, на лице его было написано недоумение.

Наверное, ему впервые отказали. Бедняга.

Я покачала головой:

– Ты замечательный. И очень красивый. Но я не могу.

– Из-за Рена?

– Да.

– Зачем ты пошла со мной, если он тебе так нравится?

– Извини, я гадко поступила. Надо было раньше тебе сказать.

Он поднялся, схватил пиджак и отряхнул брюки от травы:

– Что ж, тебе повезло. Твой донжуан здесь.

– Где?! – Я развернулась.

Рен стоял в нескольких ярдах от нас, спиной ко мне. Я подскочила.

– Увидимся, – бросил Томас.

– Мне очень жаль! – крикнула я ему, но он уже направился к дому.

Я выпрямилась, схватила туфли и подбежала к Рену. На нем был темно-синий костюм, и его как будто насильно постригли.

Я дотронулась до его плеча:

– Рен?

Он развернулся, и осколки моего разбитого сердца рассыпались в пыль. Какой же он красивый! Безумно красивый!

– Привет, – коротко и без тени удивления ответил Рен.

– Я надеялась тебя здесь найти. Мы можем поговорить?

Внезапно из толпы девчонок материализовалась Мими. Она была одета в обтягивающее черное платье с вырезами на ребрах, глаза подведены черным карандашом и похожи на тигриные. Никогда не видела ничего настолько пугающего.

Она взяла Рена под руку:

– Привет, Лина. Как дела у Томаса?

– Нормально, – тихо сказала я.

– Рен, давай вернемся в дом. Думаю, скоро начнется продолжение концерта.

– Рен, можно тебя на минуту? – спросила я. Он смотрел мимо меня:

– Я немного занят.

– Пожалуйста! Всего на минутку. Я хочу кое-что тебе сказать.

– Он занят, – отрезала Мими и крепче сжала его руку.

Рен перевел взгляд с нее на меня:

– Ладно. Только на минуту.

– Серьезно? – возмутилась Мими.

– Я ненадолго. Скоро вернусь.

Она отвернулась и кинулась прочь. Это она умела.

– Что такое? – негромко спросил Рен.

– Пройдешься со мной?

Пока мы шли к дальнему углу двора, бумажные фонарики превратились в крошечные пятнышки в темном небе. Я была на сто процентов уверена, что Рен еще не простил меня за тот случай в Риме. Он тащился за мной, как со вкусом одетый робот, и я совсем поникла головой. Вряд ли из этого что-то получится.

Двор был террасированный, и мы сошли вниз по каменным ступенькам, прошли мимо парочки, которая целовалась у дерева, и компании парней – они ездили на молотках для крокета, как жакеи на лошадях.

Мы бы над ними посмеялись… Если бы разговаривали, конечно.

Наконец мы обнаружили белую каменную скамейку. Рен сел на нее, и я опустилась рядом с ним.

– Потрясающая вечеринка, – сказала я.

Он пожал плечами.

Ясно. Это будет непросто.

– Ладно, перейду сразу к делу. – Мой голос дрожал. – Я впервые встретила такого человека, как ты. Умного, веселого, с которым легко находиться вместе. Из всех, с кем я познакомилась после смерти матери, ты единственный, при ком я не вынуждена надевать маску. И мне очень, очень стыдно за то, что случилось в Риме. Поцелуй был подлостью с моей стороны, ведь у тебя есть девушка… Или была… – Я надеялась, что он прояснит ситуацию, но Рен молчал. – Неважно. До того момента я не понимала, что я к тебе испытываю, но все равно надо было признаться, а не напрыгивать на тебя. В общем, я пытаюсь сказать, что ты мне нравишься. Очень. И если ты не разделяешь мои чувства, ничего страшного. Ты очень важен для меня, и я не хочу терять близкого друга.

Внезапно по лужайкам разнеслась очередная волна восторженных возгласов; раздалось шипение, и в небе разорвался красный фейерверк.

Самый подходящий момент для того, чтобы Рен заключил меня в объятия и признался в вечной любви.

Вот только он этого не сделал.

Я поерзала на скамейке. Над нами загорались фейерверки, но Рен даже не поднимал взгляда.

– Будет здорово, если ты хоть что-нибудь скажешь.

– Не знаю, что тут сказать, – покачал головой Рен. – Почему ты не призналась мне раньше? А тогда, в Риме, зачем утверждала, что я для тебя не больше, чем друг?

Черт. И кто меня за язык тянул?

– Наверное, я старалась сохранить лицо. Очевидно, что ты не хотел меня целовать, и мне стало ужасно стыдно. Я пыталась исправить ситуацию.

Он взглянул на меня:

– Что ж, ты ошиблась. Я был не против, но остановился из-за страха, что ты сделала это не намеренно, а под наплывом эмоций после встречи с Маттео. Я не хотел, чтобы ты целовала меня только из-за перепадов настроения. А потом ты сказала, что это и правда было не намеренно.

– Нет! Это я и…

Он перебил меня:

– Я долго страдал по Мими. Около года. Думал о ней все время, а когда у нас завязались романтические отношения, мне казалось, что я самый везучий парень на свете. А потом появилась ты, и я стал избегать ее звонков и искать повод чаще гулять с тобой. В тот вечер в «Космосе» я позвонил ей и сказал, что все кончено. Я не знал, сойдемся мы с тобой или нет, но хотел, чтобы ты дала мне шанс. – Он покачал головой. – Мы поехали в Рим, и ты сама знаешь, что случилось. А сегодня… – Рен встал. – С чего ты взяла, что можешь виться вокруг Томаса, а потом признаваться мне в симпатии?

У меня перед глазами взорвались уже другие фейерверки.

– С чего ты взял, что можешь виться вокруг Мими, а потом утверждать, будто я все это время тебе нравилась? У тебя же была девушка!

– Вот именно. Была. И я с ней расстался. К тому же разве я сейчас катался по земле с кем-то другим? Кто я для тебя? Запасной вариант?

Я вскочила со скамьи:

– Смотрел бы ты внимательнее, так заметил бы, что я оттолкнула Томаса и сказала ему, что мне нравишься ты, но какая теперь разница! Мне уже наплевать.

– Да и мне тоже. Я возвращаюсь на вечеринку. И тебе лучше бы вернуться к своему спутнику. – Рен развернулся и пошел прочь.

– Stronzo! – крикнула я ему вдогонку.

Над его головой вспыхнул фейерверк в форме сердца.

 

Глава двадцать восьмая

Говард искал дом Валентины почти час. Во-первых, я вообще не знала, кто она такая, во-вторых, не могла отыскать никого, кто сказал бы мне адрес. Сельмы с ее искусственным бюстом нигде не было, и я не видела ни Елены, ни Марко – никого из знакомых. Наконец я выяснила, где я, у вышибалы, но он плохо говорил по-английски и прикрывал от меня свой планшет, опасаясь, что я хочу хитростью его заполучить. В итоге я сунула ему свой телефон, и он дал Говарду адрес.

К тому времени, как подъехал Говард, вся злость во мне улеглась, и я стала вялой, как вареная лапша. Меня словно скомкали… Нет, измызгали. Я села в машину, и Говард не спросил, как все прошло: он прочел у меня по лицу.

Дома я бросила платье на пол, накинула рубашку, натянула пижамные штаны и спустилась вниз. Я чуть не плакала, но у меня не хватило бы сил рыдать в одиночестве в своей комнате. Снова. Всему есть предел, даже моему отчаянию.

– У нас есть чай и джелато, – сказал Говард, когда я зашла в кухню. – Чего тебе хочется?

– Джелато.

– Отличный выбор. Почему бы тебе не присесть в гостиной? Я тебе все принесу.

– Спасибо. – Я последовала его совету и уселась на диван, скрестив ноги и откинувшись головой на стену.

Я искала Рена весь вечер, а он заметил нас с Томасом ровно в тот момент, когда тот на меня навалился. Какова была вероятность? Или судьба настроена против нас? И неужели я правда обозвала его stronzo? Я даже не знаю, что это значит.

Говард вошел в комнату с двумя ведерками мороженого.

– Я принес два вкуса: fragola e coco. Земляника и кокос. Извини, что у нас нет страчиателлы. Очевидно, сейчас она была бы к месту.

– Ничего. – Я забрала одно из ведерок и поставила себе на колени.

– Тяжелый выдался вечер?

– Боюсь, что с Реном у нас ничего не выйдет. – У меня на глаза навернулись слезы. – Даже в плане дружбы.

– Разговор не задался?

– Нет. Зато у нас завязалось чудесное состязание «кто кого перекричит», и я обозвала его по-итальянски. То есть думаю, что обозвала.

– Как?

– Stronzo.

Говард сел на стул напротив меня и мрачно кивнул:

– «Stronzo» мы переживем. Не забывай – это не конец, пока все еще не кончилось. Я годами считал, что мы с твоей мамой расстались навсегда, а после рокового диагноза она снова начала со мной общаться.

– Да?

– Да. Она отправила мне письмо по электронной почте, и мы переписывались почти год. Как будто и не было этих долгих лет порознь. Мы не говорили о плохом, только подшучивали друг над другом и писали ни о чем.

– Вы встретились?

– Нет. Думаю, она догадывалась, что я украду ее, когда увижу. Без вопросов.

– Как сабинянку. – Я попробовала полакомиться джелато, но мороженое сползло у меня с языка, и я уронила ложку обратно в ведерко. – Ваша история – самая печальная из всех, что я знаю.

– Я бы так не сказал. В ней было много хорошего.

Я вздохнула:

– Так как мне забыть Рена?

– Ты нашла, у кого спрашивать. Я как влюбился в Хедли, так ее и не разлюбил. Но знаешь, оно того стоит. «Жизнь без любви – как год без лета».

– Глубоко. Но я уже готова к концу лета.

– Подожди немного, – улыбнулся Говард. – Все наладится.

Мы с Говардом засиделись допоздна. Я проверила телефон и обнаружила сообщение от Эдди из двух слов: «ОНИ РАЗРЕШИЛИ!!!», так что мы с Говардом около часа обсуждали плюсы и минусы жизни во Флоренции и вне Флоренции. Он даже притащил блокнот со страницами в полоску, и мы начертили табличку из двух колонок: «Причины остаться» и «Причины уехать». Рена я в список не добавила, потому что не решила, в какую колонку его поместить. Страдать от разбитого сердца и видеть Рена ежедневно? Или страдать от разбитого сердца и больше никогда его не увидеть? И то и другое звучит до безумия жалко. В конце концов я ушла спать, но всю ночь ворочалась, не смыкая глаз. Очевидно, не просто так появилось слово «влюбляться», потому что, когда это происходит – по-настоящему, – ты буквально тонешь в любви. Нет смысла бултыхаться, остается лишь отдаться течению и надеяться, что кто-нибудь тебя выловит. А иначе ты не выйдешь из воды невредимым. Поверьте, уж я-то знаю. Видимо, я все-таки задремала, потому что в четыре утра меня ждало неприятное пробуждение. Мне кажется, или меня что-то ударило? Я подскочила с кровати, сердце бешено стучало в груди. Окно, как всегда, было широко открыто, и верхушки кладбищенских деревьев освещала россыпь звезд. Ночь была тихая и спокойная, как озеро. Ни единого всплеска.

– Наверное, приснилось, – сказала я удивительно невозмутимым и уверенным голосом. Наружу вышла та малая часть меня, которая умудрилась не испугаться до чертиков из-за того, что мне в ногу прилетело что-то твердое и холодное.

Хотя звучит это бессмысленно.

Я покачала головой, откинула одеяло, чтобы залезть под него, как разумный человек, и тут же взвизгнула и подпрыгнула на полфута, увидев монетки. Они были повсюду. И я не преувеличиваю.

Монетки были разбросаны по кровати, ковру, несколько даже оказалось на Том Самом Платье, которое все еще лежало на полу самой грустной кучкой на свете. Я нащупала в темноте лампу, включила ее и наклонилась разглядеть монетки, стараясь до них не дотрагиваться. В основном это оказались монетки стоимостью в один и два цента бронзового цвета, но нашлись и по двадцать, и по пятьдесят центов. Даже одна монета в два евро.

В моей спальне шел денежный дождь.

– Что происходит?! – спросила я вслух.

Тут в окно влетела очередная монетка, ударила меня прямо в лоб и вынудила меня эпично рухнуть вниз и накрыть голову, как во время учебной тревоги при землетрясении в начальной школе. Но к тому моменту, как я упала на пол, страх прошел. Я поняла, что происходит.

Кто-то бросал деньги в мою спальню. А значит, это либо чиновник пришел известить меня о том, что я выиграла в итальянскую лотерею, либо Рен пытается меня разбудить. Так или иначе, это сильно подняло мне настроение.

Я подбежала к окну.

Рен стоял футах в шести от дома. Он уже занес руку, чтобы бросить еще одну монету.

– Осторожнее! – Я снова плюхнулась на пол.

– Извини.

Я медленно поднялась на ноги. Пиджак и галстук Рена валялись на земле, и в руке, не занятой монетами, он держал белый бумажный пакет. Я была так рада его видеть, что хотелось его ударить.

Да, знаю. Противоречивые побуждения.

– Привет, – сказал Рен.

– Привет.

Мы уставились друг на друга. С одной стороны, мне хотелось кинуть в него То Самое Платье, с другой – спустить свои медузовы косы, чтобы он забрался по ним в комнату. Все зависело от того, зачем он явился.

Похоже, в нем тоже шла внутренняя борьба. Рен переступил с ногу на ногу:

– Не спустишься ко мне?

Я держалась ровно девять десятых секунды, прежде чем перекинуть ногу через подоконник и осторожно спуститься. Некоторые кирпичи выпирали из стены, и я опиралась на них, карабкаясь вниз.

– Не сорвись, – шептал Рен, вытянув руки на случай, если придется меня ловить.

Я спрыгнула, когда до земли оставалось всего несколько футов, и врезалась в Рена. Он неуклюже упал на траву, и мы оказались друг на друге. Мы тут же подпрыгнули, и Рен отошел, глядя на меня с необъяснимым выражением на лице.

– Ты могла сойти по лестнице, – сказал он.

– Лестницы для stronzos.

Рен улыбнулся:

– Ты ушла с вечеринки.

– Да.

Вдруг в окне Говарда загорелся свет.

– Говард! – прошептал Рен. Вид у него был такой, словно он напоролся на йети в дикой природе. Наверное, его всегда будет преследовать их первый разговор.

– Пойдем. – Я схватила Рена за руку, и мы побежали к забору в глубине кладбища, пытаясь – безуспешно – не спотыкаться о каждую оградку, попадающуюся нам по пути. Надеюсь, мы никогда не станем преступниками, потому что из нас выйдут худшие беглецы на планете, в этом я не сомневаюсь.

– Ни за что не поверю, что он нас не слышал, – запыхавшись, сказал Рен, когда мы добрались до задней стены.

– Все в порядке, смотри. Он погасил свет.

Скорее всего, Говард догадался, что происходит, и решил простить мне эту полуночную вылазку. Он и правда замечательный. Я повернулась к Рену, но из-за волнения мой взгляд соскальзывал с его лица. Рен, очевидно, страдал тем же.

– Так о чем ты хотел поговорить?

Он пнул кочку:

– Я, эм, еще не сказал тебе, что ты сегодня потрясающе выглядела. Это была твоя версия Того Самого Платья, да?

– Да. – Я опустила глаза. – Но, кажется, не сработало.

– Нет, наоборот! Поверь мне. Так там… на вечеринке. – Он шумно выдохнул. – Я очень расстроился, когда увидел тебя с Томасом.

Я кивнула, изо всех сил не обращая внимания на огонек надежды, загоревшийся в груди. И…

– Я должен извиниться. Тогда, в Риме, я тоже очень расстроился, когда ты сказала, что никогда-никогда-никогда-никогда не думала обо мне как о парне…

– Там было всего три «никогда»! – возразила я.

– Ладно. Никогда, никогда-никогда. Это был удар ниже пояса. А что касается Томаса, тут я полный идиот. Он же на вид как британская поп-звезда. И как с таким соперничать?

– Британская поп-звезда? – простонала я.

– Да. С наигранным акцентом. На самом деле он вырос под Бостоном, и, когда напивается, весь британский акцент улетучивается, и его голос напоминает крики фанатов на матчах по американскому футболу – ребят, которые еще рисуют буквы на своих пивных животах.

– Кошмар. – Я глубоко вздохнула. – И прости за мои слова о том, что я никогда, никогда-никогда…

– Никогда, – добавил Рен.

– …никогда не думала о тебе, как о парне. Это неправда. – Я прокашлялась. – Никогда не было правдой. А еще ты не stronzo.

На его лице загорелась легкая, многообещающая улыбка и тут же переползла и на мое лицо.

– Кстати, откуда ты узнала это слово?

– От Мими.

Рен покачал головой:

– Ты не шутила, когда сказала, что вы с Томасом не вместе?

– Нет, не шутила. А ты правда расстался с Мими?

– Да. Я свободен на все сто процентов.

– Вот как? – Моя улыбка потеплела еще градусов на десять.

Мы еще целую минуту молча смотрели друг на друга, я могу поклясться, что все четыре тысячи надгробий застыли в ожидании, что будет дальше.

Так… мы будем просто стоять и переглядываться? А как же безумная итальянская страсть, которая в нас, по идее, есть?

Рен сделал маленький шаг вперед:

– Ты дочитала дневник?

– Да.

– И?

– Они идеально подходили друг другу, – вздохнула я. – Обстоятельства помешали им быть вместе. А Говард всегда знал, что он мне не отец, но хотел быть частью моей жизни.

– Умный, жуткий Говард. – Рен протянул мне пакет, который принес с собой.

– Что это?

– Официальное извинение. После вечеринки я поехал во Флоренцию, а там спрашивал всех прохожих, где находится тайная пекарня. В конце концов мне повезло, и девушки, которые возвращались домой с вечеринки, подсказали, куда идти. Кстати, стоит она на улице Канто Риволто. И выпечка там потрясающая.

Я открыла пакет, и в нос ударил теплый, масляный аромат рая. Там лежала завернутая в белую салфетку слоеная булочка в форме полумесяца.

– Что это?

– Cornetta con Nutella. Я купил две, но одну съел по дороге. А разбудил тебя как раз мелочью со сдачи.

Я с трепетом достала булочку из пакета и надкусила. Она оказалась теплая, таяла во рту и по вкусу напоминала все самое хорошее, что бывает в жизни. Итальянское лето. Первую любовь. Шоколад. Я откусила еще немного:

– Рен?

– Да?

– В следующий раз, будь добр, не съедай вторую.

Он рассмеялся:

– Я не знал, будешь ли ты вообще со мной разговаривать, но понимал, что еда увеличит мои шансы. Если я еще когда-нибудь поведу себя как полный идиот и брошу тебя одну в темноте, куплю десяток таких.

– Как минимум! – поправила я. Теперь в моих венах текла шоколадная паста, и я чувствовала себя неуязвимой. – И чтобы ты знал, я не врала тогда, у Валентины. Мне нравишься ты. Может, я даже тебя люблю.

– Даже любишь? – На лице Рена засияла широченная улыбка. – Что ж, отличная новость. Потому что я тебя тоже, может, люблю.

Горячее, острое чувство пронзило меня насквозь, и я заметила, что Рен ощущает то же самое: внезапно мы оказались так близко друг к другу, что я могла разглядеть каждую его ресничку.

«Поцелуй меня, поцелуй, поцелуй!» – вопила каждая моя клеточка.

Он прищурился:

– Кажется, у тебя на щеке нутелла.

Я застонала:

– Рен, да поцелуй ты меня уж…

Договорить я не успела, потому что он схватил меня и крепко поцеловал.

Это был настоящий страстный поцелуй. Оказывается, я всю жизнь ждала того, чтобы меня поцеловал Лоренцо Феррара на американском кладбище посреди Италии.

Придется вам в это поверить.

Наконец мы отстранились друг от друга. Не знаю, как мы оказались на траве; я перекатилась на спину и взглянула на Рена. На наших лицах сияли широкие улыбки, как под Рождество, и это выглядело бы ужасно слащаво, не будь мы так счастливы.

– Давай будем считать это нашим первым поцелуем?

– Первым из многих, – согласился Рен. – Но и тот, римский, я не забуду, если ты не против. Пока я грубо его не прервал, он был лучшим, что случалось со мной в жизни.

– Со мной тоже.

Он лег на бок и оперся на локоть:

– Знаешь… Я давно хочу тебя кое о чем спросить.

– О чем?

Он убрал волосы со лба:

– Ты думала над тем, чтобы остаться в Италии? Навсегда? Тем более что теперь у тебя есть парень.

Парень. Звезды сладостно мне подмигнули.

Я тоже приподнялась:

– Вообще я недавно об этом думала. Эдди написала, что ее семья не против взять меня к себе, и мы с Говардом долго обсуждали, как мне быть.

– И?

– И я остаюсь, Лоренцо.

Он ахнул:

– Мне показалось или я услышал раскатистое «р»? Готов поклясться, ты его произнесла. Повтори-ка!

Я улыбнулась:

– Ло-рен-цо. Я же наполовину итальянка, забыл? У меня в крови итальянское произношение. И ты что, серьезно? Я остаюсь во Флоренции, а ты восхищен тем, что я правильно сказала твое имя?

– Никогда в жизни не был так восхищен.

Мы обменялись улыбками, и я еще раз его поцеловала. Теперь это было в порядке вещей.

– Значит, я не только тебе нравлюсь, а может, ты даже меня любишь, но ты еще и остаешься в Италии?

– Все верно.

– Это однозначно la notte più bella della mia vita.

– Наверняка я бы согласилась, знай я, что это значит.

– Ты и оглянуться не успеешь, как заговоришь по-итальянски. – Он переплел свои пальцы с моими. – Чем теперь будем заниматься, когда сезон охоты за бывшим парнем твоей мамы закрыт?

Я пожала плечами:

– Влюбляться?

– В этом я тебя опередил. – Он дотронулся до моего указательного пальца своим. – Знаешь, о чем я подумал?

– Ну?

– Когда мы вместе, из нас получается один целый итальянец.

Я улыбнулась, взглянула на наши руки, и сердце во мне начало расти так быстро, что я зажмурилась, чтобы оно не выскочило наружу.

Рен наклонился ко мне:

– Эй, что случилось? О чем ты плачешь?

Я покачала головой, медленно открыла глаза и улыбнулась:

– Да так, ни о чем.

Я слукавила. Я понимала, что не смогу описать свои ощущения: я внезапно особенно сильно прочувствовала этот момент, и мне хотелось, чтобы он никогда-никогда (никогда) не кончался. Я измазалась в шоколадной пасте, рядом со мной на траве развалилась моя первая настоящая любовь, и звезды вот-вот утонут в небе, чтобы освободить место для нового дня, и впервые за долгое время я с нетерпением его жду.

А это что-то да значит.

Ссылки

[1] Приятного аппетита! (итал.).

[2] Привет, красавица! Свободна сегодня вечером? (итал.).

[3] Ты куда? (итал.).

[4] Этим термином называют итальянские соборы.

[5] Мой дом – твой дом (итал.).

[6] Мой дом (итал.).

[7] Мама (итал.).

[8] Жалко! (итал.).

[9] Девчушка (итал.).

[10] Алло? (итал.).

[11] Ты кто? (итал.).

[12] Как и я! (итал.).

[13] Принцесса (итал.).

[14] Хомяк (итал.).

[15] Неправда (итал.).

[16] Можно нам столик на двоих? (итал.).

[17] Добрый вечер (итал.).

[18] У вас остались столики возле кухни? (итал.).

[19] Конечно (итал.).

[20] Она нервничает. Не оставляй ее одну (итал.).

[21] Да, разумеется (итал.).

[22] Где ты ходишь? Я по тебе скучала! (итал.).

[23] Я по тебе тоже (итал.).

[24] Быть не может! (итал.).

[25] Знакомьтесь (итал.).

[26] Ребята (итал.).

[27] Какой приятный сюрприз! (итал.).

[28] Да, конечно (итал.).

[29] Идите-ка вы отсюда (итал.).

[30] Дурак (итал.).

[31] Пожалуйста (итал.).

[32] Очень странный (итал.).

[33] «Маргаритавилль» – самая известная песня Джимми Баффета.

[34] Всем пока! (итал.).

[35] Пока, Лина! (итал.).

[36] Чересчур (итал.).

[37] Какая красавица (итал.).

[38] История любви (итал.).

[39] Сладкая слоеная булочка (итал.).

[40] Вафельная хрустящая трубочка (итал.).

[41] Повезло (итал.).

[42] Нет связи (итал.).

[43] Лапша с помидорами и моцареллой (итал.).

[44] Прекрасно (итал.).

[45] «Вообрази» (англ.) – песня группы «Beatles».

[46] Точно (итал.).

[47] Алло? (итал.).

[48] Да (итал.).

[49] Прошу (итал.).

[50] Спасибо (итал.).

[51] Добрый день! (итал.).

[52] «Бачи» – вкус джелато, названный в честь итальянских шоколадных конфет (итал.).

[53] Рожок «Бачи», пожалуйста (итал.).

[54] Сейчас (итал.).

[55] Новый рынок (итал.).

[56] Кабанчик (итал.).

[57] Жара! (итал.).

[58] Красивая (итал.).

[59] Пойдем (итал.).

[60] Куда это вы? (итал.).

[61] Хватит! (итал.).

[62] Ребята (итал.).

[63] Любовь (итал.).

[64] Ну и жара (итал.).

[65] Куда идешь, красавица? (итал.).

[66] Почему? Тебе не нравится? (итал.).

[67] Отвяжись от нее, мерзкий придурок (итал.).

[68] Вали отсюда (итал.).

[69] Вонючими козлами (итал.).

[70] Точно (итал.).

[71] Черт (итал.).

[72] Кретином (итал.).

[73] Любовь зла (англ.).

[74] Слушаю (итал.).

[75] Добрый день! У нас назначено (итал.).

[76] Заходите. Второй этаж (итал.).

[77] Быть не может! (итал.).

[78] Здесь: «слушаю» (итал.).

[79] Алло (итал.).

[80] Да? (итал.).

[81] Быть не может! (итал.).

[82] Ведь она была еще так молода! (итал.).

[83] Флоренции (итал.).

[84] Погоди-ка (итал.).

[85] Терпение (итал.).

[86] Правда? (итал.).

[87] Где тебя учили водить?! (итал.).

[88] Приехали (итал.).

[89] Семнадцать евро (итал.).

[90] Проходите (итал.).

[91] Добрый день (итал.).

[92] Безумной (итал.).

[93] Вот ублюдок (итал.).

[94] Все в порядке? (итал.).

[95] Сейчас же! (итал.).

[96] «Every new beginning comes from some other beginning’s end» – строка из песни «Closing Time» группы «Semisonic».

[97] Что стряслось? (итал.).

[98] Мы ищем самое красивое платье на свете (итал.).

[99] Идите сюда (итал.).

[100] Совсем не то (итал.).

[101] Согласна (итал.)

[102] У нас есть идеальное платье (итал.).

[103] Добро пожаловать (итал.)

[104] Конфиденциально (итал.)

[105] Красавица (итал.)

[106] Здесь: перестань (итал.)

[107] Сногсшибательно (итал.)

[108] Невероятно (итал.)

[109] Козел (итал.)

[110] Шведская пословица.

[111] Лучшая ночь в моей жизни (итал.)

Содержание