Глава 1
ЮСУФ АЛЬ-ХАФИЗ
Филипп д'Юбиньи скакал на хорошей породистой лошадке, на несколько ярдов опережая двух своих слуг.
Солнце уже начало опускаться за горизонт, и три лошади с седоками отбрасывали длинные темные тени на красноватую землю. Но жара и не думала спадать. Пыль, поднимаемая двенадцатью ровно переступающими копытами, неподвижно висела в сухом и горячем воздухе, легким облачком отмечая путь всадников.
Филиппу было жарко. Кожа юноши стала влажной и липкой от пота, губы растрескались, во рту пересохло; лицо и руки так же, как и всю его одежду, покрывал толстый слой этой самой красноватой пыли. Но его не смущало такое неудобство. Он родился в Святой земле и привык к летнему зною, хотя эта жара была ему не по душе. И сейчас он думал о приятной неделе, проведенной им только что в замке Монгиссард со своими кузенами Грандмеснилами.
Сир Фульк, его дядя, был, как всегда, приветлив и мил; кузен, Джосселин, поразил всех своим новым нарядом, поскольку привык считать себя одним из самых модных рыцарей молодого поколения, и даже едкие шуточки, исходящие от сира Фулька, не могли помешать Джосселину обрядиться в плащ нового покроя или заказать себе туфли последней модели.
Время проходило весело. Они выезжали на соколиную охоту на холмы в окрестностях Моигиссарда или упражнялись на мечах и в верховой эквилибристике в огромном дворе замка.
А вечером на высоком помосте в зале сир Фульк излагал свои пессимистические взгляды о вероятности начала новой войны против иноверцев и об опасности положения, в котором оказалось Латинское королевство Иерусалим.
Новый предводитель мусульман, эмир Саладин, как догадывался Филипп, готовился к войне. Если его дядя прав, думал юноша, ему не придется долго ждать того момента, когда он сможет принять участие в своем первом настоящем сражении.
Дорога, по которой двигалась кавалькада из трех всадников, стала уже, и Филипп, отвлекшись от приятных воспоминаний, натянул поводья, переводя лошадь на шаг. Весь день они скакали по неровной избитой тропе, то змейкой вьющейся по голым раскаленным холмам, то петлявшей в скалистых и узких долинах. В одну из таких долин они сейчас въезжали. Впереди, на расстоянии нескольких миль, уже виднелась странной круглой формы вершина скалы, у подножия которой располагался замок его отца, Бланш-Гарде. Они будут дома через пару часов, и как раз к ужину. Устраиваясь поудобнее в высоком седле, Филипп мечтал о том, с каким наслаждением он примет ванну и наденет чистое белье.
– Впереди два всадника, мой господин, – сказал скачущий сзади Льювеллин.
Льювеллин, опытный воин, хоть и двигался сзади, всегда держался настороже, что и позволило ему разглядеть две взлетающие над дорогой фигурки. Кроме того, в его прямые обязанности входила охрана молодого оруженосца.
– Где? Да, теперь вижу.
Впереди них, на расстоянии около мили, за поворотом дороги медленно скрылись две черные точки. Вероятно, всадники не слишком торопятся, решил Филипп. Они нагонят их в короткое время.
– По-моему, это венецианские купцы, – беспечно сказал он.
– Или грабители, – мрачно предположил Льювеллин. – Ходят слухи, что недавно видели нескольких на этом отрезке дороги.
– Да, теперь я вспоминаю, что отец предупреждал меня, – отозвался Филипп. – Лучше нам съехаться вместе. Микаэль, проверь свой лук.
Микаэль, сирийский стрелок, с улыбкой кивнул, обнажив ряд белых зубов на смуглом лице. Взглянув на своего второго слугу, Филипп понял, что в отношении Льювеллина всякие советы и распоряжения совершенно излишни. Льювеллин был старый солдат, выносливый, надежный и невозмутимый, и все его оружие, начищенное до блеска, всегда содержалось в идеальном порядке.
Как и его господин, он родился в Святой земле. В его жилах текла кровь валлийцев, норманнов и саксов. Кожа его лица, загорелая дочерна, стала почти такой же темной, как у Микаэля, а его левую щеку пересекал светло-серый рубец – след меча, идущий почти до уголка рта, придающий его улыбке странное выражение.
К Филиппу он испытывал особую любовь, относясь к своему юному господину с причудливой смесью уважения и укоризны. Иногда он вежливо обращался к нему «мой господин», а в следующее мгновение, почти на одном дыхании, мог накричать на него тоном, каким только старый вояка распекает неоперившегося новобранца: он знал Филиппа очень давно, учил его ездить верхом и орудовать мечом и сопровождал во всех поездках.
Теперь, не видя больше впереди незнакомых всадников, Филипп инстинктивно дотронулся до рукояти меча, ощутив пальцами холодок металла. Длинное лезвие легко скользило в натертых жиром кожаных ножнах. Это слегка успокоило юношу. На нем было простое платье для верховой езды, без доспехов, хотя Льювеллин и Микаэль позаботились надеть шлемы и толстые кожаные панцири. Филипп решил, что ему нужно быть очень осторожным и продумать все детали будущей встречи с грабителями – если только всадники впереди и вправду окажутся грабителями. «Конечно, то же самое сделал бы и отец», – подумал Филипп и вздохнул. Ему никогда не удастся стать столь доблестным рыцарем, как сир Хьюго, подумал он с сожалением, а потом усмехнулся, вспомнив последний строгий выговор, полученный от отца. Слова: «Легко возбудимый, импульсивный, легкомысленный молодой шалопай, недостойный чести быть оруженосцем» – явились лишь частью уничижительных эпитетов, обрушенных на его несчастную голову. Что ж, на этот раз он постарается быть более осторожным. Но Филипп сильно подозревал, что при первых признаках опасности он сразу же бросится вперед, как стрела, выпущенная из лука Микаэля, и Бог знает, в какую расставленную западню может завести его подобная горячность.
В этом месте дорога еще больше сужалась, а потом резко сворачивала влево, извиваясь, насколько знал Филипп, как змея, на протяжении следующей полумили среди огромных груд камней, высокими стенами поднимающихся по обе стороны. На всем пути не могло быть лучшего места для засады грабителей.
Филипп услышал приглушенный звон металла – это Льювеллин обнажил свой меч.
Они ехали очень медленно, напряженно вглядываясь в скалистые дебри.
– Слушайте! – воскликнул Филипп, останавливая коня. Все трое, вытянув шеи, начали прислушиваться.
Через несколько мгновений слабый крик, услышанный Филиппом, повторился.
Потом крик усилился – так мог кричать человек, смертельно раненный или сильно испуганный. Не успело стихнуть эхо, как Филипп уже выхватил меч и направил лошадь вперед, вонзив ей в бока острые шпоры.
– Подождите, мой господин! – закричал ему вслед Льювеллин. – Может быть, это ловушка!
Предупреждение запоздало. Филипп уже скрылся за поворотом. Льювеллин в отчаянии выругался и пробормотал про себя что-то о глупости и тупоголовости юных вояк и тотчас же, не теряя времени, крикнув Микаэлю, чтобы тот следовал за ним, бросился вдогонку за Филиппом.
Филипп летел вперед, и душа его ликовала: резкий переход коня с шага на галоп привел его в состояние приятного возбуждения. Встречный ветер обвевал его щеки; низко пригнувшись в седле, одной рукой крепко сжимая поводья, другой рукой он на скаку поигрывал мечом, ощущая его приятную тяжесть, и длинным лезвием рассекал воздух.
Потом вдруг тропинка резко оборвалась, и Филипп, прежде чем успел понять, что произошло, оказался на небольшой полянке.
Навстречу ему скакали две лошади. Одна была без седока – Филипп заметил распростертую чуть впереди на земле фигуру человека. Второй всадник пытался на скаку вытащить меч из ножен, привязанных к седлу лошади поверженного спутника, а в это время с обеих сторон на него наседали два человека в белом, размахивающие длинными кривыми саблями.
Филиппу уже случалось раньше попадать в такие переделки, и приемы разбойников ему были не внове. Обычно один из грабителей наседал спереди, а другой обходил жертву сзади, чтобы подрезать сухожилия на ногах у лошади. И как только седок оказывался на земле, грабители перерезали ему горло, а труп обыскивали с ног до головы, забирая все ценное.
Филипп пришпорил коня. Один из разбойников, заслышав стук копыт, обернулся и увидел летящего прямо на него Филиппа с угрожающе поблескивающим мечом в руках. Он поспешил отскочить в сторону, чтобы увернуться от удара, – омерзительное существо с рябым лицом, в хоть и белых, но забрызганных грязью одеждах, в сбившемся набок засаленном тюрбане.
Филипп избрал тюрбан в качестве мишени. Лошадь летела во весь опор, и на полном скаку было совсем не легко попасть в такую маленькую, да еще и дергающуюся цель, как человеческая голова. Необходимо было точно рассчитать удар.
Но Филипп недаром провел много изнурительных часов во дворе Бланш-Гарде, упражняясь во владении мечом. Теперь он положился на опытность своего великолепно натренированного коня. Легко подняв меч над головой, он не сводил глаз с верхушки тюрбана. Потом, повинуясь инстинктивному чутью, которое невозможно приобрести даже долгими годами обучения технике сражений, он резко опустил меч на голову разбойника.
Грабитель беспомощно вытянул вперед руки, заслоняясь от удара, – Филипп увидел его лицо, перекошенное от ужаса и животного страха. Но уже ничто не могло защитить его от внезапной смерти. Удар Филиппа пришелся прямо посередине тюрбана, и разбойник упал на землю, испустив последний, пронзительный вопль. Его череп раскололся со странным хлюпающим звуком, тюрбан слетел, обнажив разваленную напополам голову.
Филипп изо всех сил натянул поводья, осаживая коня. Лошадь вздыбилась и, протанцевав задними ногами, развернулась, повинуясь всаднику. В несколько секунд, прошедших с того момента, как Филипп вылетел на поляну, ситуация изменилась. Другой грабитель скользящим ударом сабли перерезал сухожилие у лошади второго всадника, и тот оказался на земле.
Разбойник огляделся по сторонам. Но тут увидел прямо перед собой скачущего к нему Филиппа и бросился к скалам в надежде укрыться там, хорошо понимая, что ни одна лошадь не сможет взобраться на груды камней. Он уже был на полпути к спасению, как вдруг воздух разрезал тонкий поющий звук, и, словно по волшебству, в спине бегущего вора оказалась стрела, торча наружу сероватым оперением. Взмахнув руками, грабитель дико вскрикнул и, упав лицом вниз, так и остался лежать на земле, напоминая кучу грязного белья.
– Отличный выстрел, Микаэль! – прокричал Филипп, спрыгивая с лошади.
Вставив меч в ножны, он наклонился над незнакомым всадником, первым выбитым из седла.
Одного взгляда на неподвижное тело Филиппу оказалось достаточно, чтобы понять – перед ним труп. За свою короткую жизнь Филиппу уже не раз приходилось видеть мертвых людей. Пожав плечами, он направился ко второй жертве разбойников.
– Жив, – пробормотал Филипп, нагибаясь над незадачливым путешественником.
Потом он выпрямился и стал рассматривать распростертого на земле человека с большим интересом: тот явно не был ни христианином, ни венецианским купцом. Так же верно можно было бы сказать, что он и не сириец или один из многочисленных полукровок, которых много народилось со времен пришествия Христова воинства в Святую землю.
Определенно, лежащий перед Филиппом человек был турком-сельджуком и, судя по богатству его одежд, из благородного рода – один из предводителей народа, с которым крестоносцы вели жестокую войну вот уже почти столетие.
– Льювеллин! – громко позвал Филипп.
Не получив ответа, Филипп оглянулся: Льювеллин и Микаэль, нагнувшись над мертвыми разбойниками, со знанием дела шарили руками по грязным обноскам в поисках денег и драгоценностей.
– Оставь их, Льювеллин, – строго сказал Филипп. – И принеси мне мех с вином – нет, с водой – с моей лошади. Этот парень еще жив.
Льювеллин неохотно оторвался от своего занятия и поплелся к лошади юноши, а в это время Филипп оттащил человека, находящегося все еще без сознания, к скалам и положил его голову на подходящий камень.
Филипп подумал, что разумнее будет напоить человека простой водой. Конечно, он знал, что далеко не все иноверцы, следуя запретам своей религии, отказывались от вина, но этот был из благородных.
Пока не пришел Льювеллин, Филипп отер со лба турка сочащуюся струйку крови, раздумывая над тем, что могло привести этого человека так близко к побережью. Еще несколько лет назад в появлении иноверца в этих краях не было ничего необычного: во время перемирия христиане и турки свободно разъезжали по территории друг друга, и многие сельджуки даже нередко гостили в Бланш-Гарде по приглашению сира Хьюго. Но с тех пор, как Саладин, начав с завоевания Египта, в основном объединил разобщенные государства турок в одно, иноверцев на христианской территории можно было встретить очень редко, а в юго-западном Иерусалиме, где расплывчатая и неопределенная граница Святой земли отделяла королевство от бескрайних просторов пустыни, тянущейся до дельты Нила, – еще реже.
Льювеллин принес мех с водой, и Филипп плеснул прохладной влагой в лицо турка, а потом, кончиком кинжала раздвинув зубы, попробовал влить несколько капель ему в рот. Кажется, это средство новоиспеченного лекаря произвело некоторый эффект: веки слегка дрогнули, человек открыл глаза.
– Вы в безопасности, – сказал Филипп на хорошем арабском языке. – Мы друзья. Вам лучше выпить это. У вас на голове большая рана.
Турок кивнул. Уцепившись рукой за плечо Филиппа, он сел и сделал глоток воды. Филипп в это время с интересом рассматривал его: высокий изгиб бровей под линией шелкового тюрбана, тонкий нос с горбинкой, аккуратная бородка, подстриженная клином, длинные красивые и холеные пальцы, сжимающие мех с водой.
Турок вздохнул и поднял веки. Щеки его снова порозовели, в глазах появился блеск. Он улыбнулся.
– Я отплачу тебе добром за это питье, если будет на то воля Аллаха, – заговорил иноверец, в то время как его темно-карие глаза все еще настороженно осматривали поляну: трупы двух воров и неподвижное тело слуги. – Моей жизнью я обязан тебе, франк, – продолжил он. – Я – Юсуф аль-Хафиз. Мой отец – эмир Усамах ибн-Менкидж, друг великого султана Саладина.
Филипп, никогда особенно не сдерживавший своих чувств, протянул руку: ему определенно нравился этот турок.
– О, не стоит меня благодарить, князь Юсуф, – воскликнул Филипп, как всегда быстро выговаривая иноязычные слова, будто боясь, что ему не удастся закончить фразу. – Я Филипп д'Юбиньи. Отец мой – доблестный рыцарь, барон Хьюго д'Юбиньи, владелец замка Бланш-Гарде, имеет честь состоять при дворе его величества короля Иерусалимского. Лучше позвольте полюбопытствовать: вам уже лучше?
Юсуф аль-Хафиз поднялся, слегка покачиваясь и одной рукой держась за свой лоб.
– Вам стоит отправиться с нами в Бланш-Гарде, – предложил Филипп. – Это всего в нескольких милях отсюда, и мой отец с радостью окажет вам прием до тех пор, пока вы не будете в состоянии продолжать свой путь.
Несмотря на сильную боль в голове, турок учтиво поклонился.
– Почту за честь, мессир Филипп, – ответил он, раздвигая в дружеской улыбке полные яркие губы.
– О, я пока еще не рыцарь! – воскликнул в смущении Филипп. – Только оруженосец.
– Уверен, что вы достойны посвящения в рыцари и скоро станете им, – учтиво сказал турок, усаживаясь на коня.
– Спасибо! Действительно я надеюсь, что через два или три года мой отец будет просить короля о посвящении меня в рыцари. К тому времени мне будет двадцать лет.
Филипп возбужденно болтал без умолку все время, пока они ехали до Бланш-Гарде. Юсуф аль-Хафиз почти ничего не говорил, зато внимательно слушал и смотрел на восторженное лицо Филиппа, улыбаясь и время от времени кивая, длинными смуглыми пальцами поглаживая бородку или смахивая пыль, оседающую на одежду, с чистоплотностью лоснящегося кота.
Сам того не замечая, Филипп оказался предметом наблюдения опытного физиономиста. Возможно, даже если бы он знал об этом, все равно не смог бы вести себя по-другому, поскольку не имел никаких иллюзий на счет своей внешности. «Не красавец» – так отзывался о нем кузен Джосселин Грандмеснил, хотя, надо заметить, нашлось бы немного людей, которых этот молодой элегантный щеголь согласился поставить в один ряд со своей особой.
Итак, рисуя портрет Филиппа, скажем, что рядом с турком ехал коренастый юноша, широкий в плечах, с непропорционально длинными руками, с упрямым, выдающимся вперед подбородком, с парой решительных серых глаз и большим кривым носом, сразу же бросающимся в глаза при первом же взгляде на молодое лицо. И проницательный, образованный турецкий аристократ чувствовал, что однажды этот юный оруженосец может превратиться в достойного человека, стать настоящим лидером.
– Бланш-Гарде! – крикнул Филипп.
Перед ними простиралась широкая долина – зеленая полоса, скованная цепью однообразных коричневатых холмов. Вдоль равнины лениво бежал широкий ручей, по берегам которого оказались рассеяны скромные домики небольшого городка с белеными стенами и плоскими крышами, а в середине – церковь, с виду похожая на мечеть.
Через этот городок проходила главная дорога, соединяющая Иерусалим с прибрежными территориями юго-западной части королевства. Отец Филиппа построил свой замок в этих местах, чтобы защитить излюбленный маршрут купцов и пилигримов, движущихся в глубь материка из находящегося поблизости шумного порта Аскалон, от частенько нарушавших границу турок, и, надо сказать, очень тщательно подобрал местоположение будущей крепости. С одной стороны высокие стены вырастали прямо из вод ручья, другой фланг прикрывали гряды скал естественного происхождения, затрудняющие доступ в долину, поскольку в этом месте водный поток разрастался, превращаясь в настоящую бурную реку. Лишь узкой тропой можно было пройти мимо замка.
С самого начала стены Бланш-Гарде строились из ослепительно белого камня, но минувшее с той поры столетие придало им сероватый оттенок. С точки, где в тот момент находились Филипп и Юсуф аль-Хафиз, на фоне скатывающегося за горизонт солнца, замок вырисовывался черным силуэтом с четкими прямоугольными очертаниями.
Часовые у огромных ворот заиграли в трубы, пропуская молодого оруженосца и шествующего рядом с ним турка через подъемный мост в большой внутренний двор к подножию старой башни. Донжон представлял собой не только наиболее укрепленную, но и главную жилую часть замка. Навстречу им выбежали слуги-сирийцы, чтобы принять лошадей и разгрузить кладь.
В огромном полутемном зале веяло прохладой, особенно приятной после зноя солнечного летнего дня. Слуги расставляли столы для вечерней трапезы, и Филипп приказал приготовить еще одно место за высоким столом для Юсуфа аль-Хафиза.
– Мы опаздываем, князь Юсуф, – с беспокойством проговорил Филипп. – Отец всегда очень пунктуален в том, что касается времени трапез. Вы не возражаете, если мы побыстрее переоденемся?
Юсуф улыбнулся при виде озабоченного выражения, мелькнувшего на подвижном лице Филиппа, и улыбка наверняка превратилась бы в усмешку, если бы только этот тактичный человек позволил себе такую слабость.
– Конечно, не возражаю, Филипп, – ответил он. – Если вы покажете мне мою комнату…
Филипп, прокричав что-то Льювеллину, провел Юсуфа через зал, а потом вверх по винтовой лестнице – в комнату для гостей, находящуюся в башне.
Затем, войдя в собственную комнату, Филипп быстро сбросил с себя запыленную одежду, в беспорядке разбросав ее по кровати и стульям, тем временем Льювеллин наливал горячую воду в металлическую купальню.
– Сколько вы нашли у грабителей? – спросил его Филипп, с наслаждением обливаясь теплой водой.
Льювеллин брезгливо поморщился.
– Всего два бизанта, мой господин. Они сейчас у Микаэля.
– Почему? А как же твоя доля?
– Мы сыграли на монеты в кости, мой господин. – Щека Льювеллина, изуродованная шрамом, дернулась вверх, придав всему лицу раздраженное выражение. – И Микаэль выиграл. Он всегда выигрывает.
Филипп ухмыльнулся и, расплескивая воду на пол, вылез из купальни.
Наскоро растеревшись грубым полотенцем, он натянул на ноги чулки, поданные ему Льювеллином, и, просунув голову в горловину шелкового котта – свободной одежды, доходившей почти до самых щиколоток, продел руки в огромные рукава широкого верхнего платья. Пока Льювеллин застегивал тонкий пояс вокруг его талии, Филипп пригладил волосы гребнем, стараясь придать неуправляемым темным вихрам приличный вид, иначе достопочтенный барон – его отец – в очередной раз произнесет речь о неряшливых юных оруженосцах.
В комнате для гостей его уже ждал Юсуф аль-Хафиз, также успевший выкупаться и переодеться; одет он был с безупречной аккуратностью, будто провел несколько часов за своим туалетом, и даже бородка оказалась приглажена гребнем.
– Отец будет в соларе, – сказал ему Филипп и начал спускаться вниз по узким лестницам.
Соларом назывались личные апартаменты владельца замка, и в Бланш-Гарде ему было отведено место прямо за стенами главного зала. Дверь, ведущая из зала в солар, выходила на возвышение, где уже был приготовлен для трапезы роскошный стол. Должно быть, европейцу солар мессира Хьюго показался бы сказочным дворцом, так как он обставил его со всей возможной роскошью, созданной древней цивилизацией Востока.
Комната пестрела росписью шелковых занавесок, узорами ковров на полу и разноцветными подушечками, брошенными на стулья. Расписной потолок создавал в комнате ощущения простора и прохлады, и поскольку замок Бланш-Гарде больше не принадлежал к числу пограничных крепостей Святой земли, окна были расширены, и в них проникали последние лучи заката и врывался легкий ночной бриз.
Как только Филипп ввел своего гостя в комнату, несколько мужчин, расположившиеся у большого не топящегося сейчас камина, прервали свой разговор и повернули головы к вошедшим. Это были обычные в замке гости – совершающие путешествие рыцари и бароны, среди которых особо выделялись два рыцаря монашествующего военно-духовного ордена госпитальеров, сир Майлс де Пленси и сир Амори де Бетсан, одетые в черные плащи с белыми крестами на плечах.
Филипп при виде их не мог сдержать своей неприязни. Как и рыцари другого ордена Святой земли – тамплиеров, госпитальеры были воинствующими монахами, пожизненно призванными на войну с иноверцами. Они не разделяли дружеского расположения многих баронов Святой земли к туркам; их отличала фанатичная ненависть к мусульманам. Ни Пленси, ни Бетсан, как было отлично известно Филиппу, не потерпят присутствия за одним с ними трапезным столом турка-сельджука.
Юсуф медленно проследовал позади Филиппа через комнату к камину. Должно быть, он сознавал, что его появление у некоторых из присутствующих вызывает острую неприязнь, но ничем не выдал своих чувств и учтиво поклонился стоящим у камина людям.
Филипп испытывал к своему отцу большую любовь и уважение, не уставая восхищаться им, возможно, потому, что доблестный барон Хьюго д'Юбиньи владел всеми теми качествами, которые так хотел перенять у него и сын. Владелец Бланш-Гарде представлял собой довольно яркую личность, остающуюся в памяти надолго, стоило только взглянуть на его богатые восточные одежды и туфли с изогнутыми носами, на лицо, загорелое дочерна под знойными лучами солнца земель Леванта, в которых он провел всю свою жизнь. И даже если бы он не имел столь звучного имени, любой мог бы сказать, что перед ним – чистокровный нормандский дворянин. Казалось, прожив столько времени на Востоке, он впитал в себя и восточную невозмутимость: теперь он учтиво приветствовал Юсуфа на чистейшем арабском языке, оказав достойный прием новому гостю. У Филиппа, никогда не сомневавшегося в уме и прочих достоинствах отца, отлегло от сердца.
Он тут же принялся восторженно и сбивчиво пересказывать события, произошедшие с ними по дороге из Монгиссарда. Отец слушал его в гробовом молчании. Он всегда был немногословен, хотя при необходимости мог говорить очень убеждающе.
– Ты совершил похвальный поступок, – сказал, наконец, достопочтенный барон. – Но ты бросился навстречу опасности очертя голову, как всегда необдуманно, насколько я могу судить. – Сир Хьюго неодобрительно покачал головой и тут же сменил тему беседы. – А вот и трубы зовут нас к обеду. Князь Юсуф? – Он приглашающе махнул рукой и прошел в зал.
Госпитальеры брезгливо посторонились, когда Юсуф аль-Хафиз вслед за владельцем замка проходил мимо, их багровые лица налились гневом. Но турок был в замке таким же гостем, как и они сами, и им пришлось, сделав над собой усилие, проглотить свое негодование. Филипп довольно усмехнулся и присоединился к маленькой процессии, направляющейся к столу.
Мессир Хьюго д'Юбиньи давал обеды в соответствии с высоким статусом своего положения барона и владельца Бланш-Гарде.
Над его стулом висел шелковый балдахин, на столе сверкало начищенное до блеска серебро и тонкая стеклянная посуда – все самое лучшее, когда-либо создававшееся ремесленниками Востока. Каждая смена изысканных блюд предвещалась звуками трубы, и каждый раз в зал чинно входила целая вереница слуг с подносами, доставленными прямо из кухни, находящейся в нижнем этаже другого крыла замка.
Филипп, пока еще не ставший рыцарем, не принимал участия в общем разговоре за столом. Должно быть, гостям особенно не терпелось обсудить изменение военных позиций, поскольку вести с рубежей королевства приходили крайне неутешительные. Но едва ли это было возможно в присутствии Юсуфа аль-Хафиза. К счастью, у христиан с турком оказалось много общего, и разговор заметно оживился, едва речь зашла об охоте, соколах, лошадях и оружии, а Юсуф, в свою очередь, рассказал всем остальным о своем пребывании в Египте. В конце трапезы он, сославшись на головную боль, извинился и вышел. Слуга проводил его в комнату, и за высоким столом повисла гробовая тишина.
Наконец заговорил Майлс де Пленси. Это был тучный человек с багровым лицом, на котором застыло выражение упрямой глупости. Наклонившись вперед – рыцарь сидел как раз напротив хозяина, – он злобно прорычал:
– С чего бы этому турку, который явно не похож на торговца, вздумалось прогуляться по побережью? Как вы думаете, барон? Не к добру это, не к добру!
Амори де Бетсан склонил свою седеющую голову в знак согласия с его словами. Сир Хьюго, не поднимая глаз, старательно резал на тарелке экзотический фрукт.
– Это его дело, – неожиданно спокойно ответил он.
– Да, но что он делает здесь? – не унимался сэр Майлс.
Барон, отложив в сторону нож, вытер пальцы о полотенце, поданное ему Льювеллином.
– Шпионит, наверное, – сказал он все так же спокойно.
Госпитальеры дружно затрясли подбородками, ни дать ни взять два индюка, лица их налились гневом. Филипп в изумлении смотрел на своего отца.
– Шпионит? – воскликнул он. – Но почему, отец? У нас в Бланш-Гарде и до этого останавливались турки.
– Так-то оно так, Филипп, но то было раньше. Тогда у них хватало других забот – они сражались вместе с Саладином за объединение всех турок вокруг знамени ислама. А теперь они готовы к иным битвам.
– Конечно, готовы! – прошипел сир Майлс. – А мы сидим здесь сложа руки и ждем их. – Одним глотком осушив бокал вина, он со всей силы стукнул им по столу, так что хрупкое стекло разлетелось на куски.
На лице барона промелькнуло недовольное выражение, когда он увидел, какая судьба постигла его бесценный бокал, шедевр работы дамасских мастеров, и он снова принялся за еду. Поставив перед собой блюдо с инжиром и финиками, достойный владелец Бланш-Гарде продолжал обед как ни в чем не бывало, не обращая внимания на разгоравшиеся вокруг него страсти. У Филиппа возникло сильное подозрение, что у его отца сложилось свое, довольно определенное мнение на этот счет, но он не желает высказывать его, дабы не утруждать себя спором с гостями. Уж Филиппу-то было известно, что сир Хьюго на дух не переносил глупцов.
– И что же он ищет, сир? – учтиво спросил Филипп, желая утвердиться в возникшей у него мысли. – Я хочу сказать, какие сведения он хочет получить? – волнуясь, спросил он, боясь, как бы отец не унизил его своим пренебрежительным молчанием, оставив без ответа вырвавшийся у него вопрос.
Но сир Хьюго никогда не унижал своего сына невниманием к его словам: он мог выговаривать Филиппу за его глупую непредусмотрительность, за его болтливость; сказать сыну, что он еще слишком молод и ему еще многому нужно научиться, но всегда отвечал на все его вопросы очень серьезно.
– О-о! Наверное, он хочет узнать о защите замков, о численности их гарнизонов, о состоянии дорог, в общем, найти ответы на тысячи вопросов, интересующих всякого хорошего полководца, а их Саладин – из лучших.
Остальные гости теперь, когда их перестало стеснять присутствие турка, начали бурно обсуждать последние новости. Один из сидящих за столом держал свой путь к побережью из Иерусалима, и ему было что порассказать о положении дел в столице.
– Плохие новости, – мрачно сказал он.
– Плохие! – прорычал сир Майлс. – Пришло время снова взяться за оружие и поставить проклятых турок на место. Перемирие слишком затянулось. Мы прибыли в Святую землю не для того, чтобы жить в мире с погаными осквернителями Гроба Господня.
– Но они выставят против нас мощную армию, сир Майлс, – возразил другой рыцарь.
– Пуф-ф! – одним щелчком заплывших жиром пальцев разозлившийся иоаннит словно смел со стола войска турок. – Что нам за дело? Мы так часто колотили этих иноверцев, что разобьем Саладина наголову. Как всегда!
Сир Хьюго смотрел на своего гостя с едва сдерживаемым раздражением.
– И как же мы их разобьем, Майлс? – спросил он. Амори де Бетсан удивленно повернулся к барону, хлопая голубыми глазами.
– Что за вопрос? У нас же есть рыцари, мессир Хьюго.
– Сколько рыцарей у вас в Аскалонском гарнизоне? – спросил снова барон.
– О! Около двадцати.
– А в Ибелине? – достойный барон обратил свой взор на другого госпитальера.
– Пятьдесят. Не все в строю, конечно, – признал сир Майлс.
– Вот именно. И такая же ситуация во всех крепостях Леванта. И какие же силы мы выставим против их войска? – настойчиво продолжал спрашивать сир Хьюго, отодвигая от себя вазу с фруктами. – Тысячу рыцарей? Уж конечно, не больше.
Гости мрачно кивнули. Барон затронул наболевшие вопросы: слабая боеспособность Латинского королевства Иерусалим, постоянная пугающая нехватка людей. Приток рыцарей с Запада иссякал, даже в рядах военно-монашеских орденов на берег сходили единицы профессиональных рубак.
– Нам приходится выбирать, – продолжил сир Хьюго. – Или мы будем защищать наши крепости, и тогда не сможем собрать войско, или бросим замки на произвол судьбы, отправив гарнизоны на поле боя.
Спор продолжался, а в это время Филипп, уставший после долгого пути, начал клевать носом. Все это он уже слышал раньше, и ему казалось, что из этого тупика нет выхода. Вооруженные рыцари составляли главную силу любой армии тех времен, хотя, конечно, нельзя было преуменьшать в сражении и роль пехоты и лучников. В простых солдатах королевство Иерусалимское недостатка не испытывало – при необходимости можно было собрать довольно большое войско в очень короткий срок. Но что это были за вояки! Слабым местом христиан – если не сказать постоянным кошмаром – стало отсутствие достаточного количества рыцарей, этих профессиональных воинов, учившихся владеть оружием с детства и обладавших знаниями ведения боя.
– Что мне делать завтра с Юсуфом, отец? – спросил Филипп после трапезы.
– Поезжайте на соколиную охоту. Может быть, я присоединюсь к вам.
Филипп кивнул, но, наверное, на его лице появилось выражение замешательства, и барон улыбнулся.
– Боишься, что он увидит? Нам нечего беспокоиться. Нам нечего скрывать, а если бы даже и было, то, я думаю, Юсуф вскоре все равно все узнал бы. Кажется, он умный человек.
Все гости уже покинули замок, когда на следующий день сир Хьюго, Филипп и Юсуф аль-Хафиз с соколами на перчатках и в сопровождении сокольничих выехали на охоту.
На большой дороге было людно: казалось, яблоку негде упасть от повозок, лошадей и мулов, движущихся в обоих направлениях – торговля между Востоком и Западом шла полным ходом. Среди торговцев и простолюдинов шествовало много пилигримов, поскольку через город лежал кратчайший путь от побережья в Святой город. Желающих побывать в Иерусалиме не убывало. Паломники побогаче ехали верхом, но большинство передвигались пешком. У Филиппа вызывали искреннее восхищение эти люди всех национальностей и возрастов, упорно идущие вперед со своими мешками и сумами среди постоянной жары, в серых одеждах и в шляпах с широкими полями. Филипп любил смотреть на пилигримов, и, надо сказать, особый интерес, по его мнению, представляли именно шляпы – он уже научился по знакам на них определять, каким святыням успел поклониться тот или иной обладатель незамысловатого головного убора.
Филиппа остановил какой-то человек преклонного возраста. Из-под широких полей его шляпы свисали длинные седые волосы: паломники часто давали обет не брить бороды или не стричься, пока не завершат свой путь по святым местам.
– Не могли бы вы указать мне место, где я бы мог найти пристанище на ближайшую ночь, мой господин? – спросил старик. – Мои ноги стерты до крови, и я не могу сегодня продолжать путь.
– Можете остановиться в замке моего отца, в Бланш-Гарде, – ответил Филипп. – Это прямо за холмом. Управляющий накормит вас и даст вам целебной мази для ног.
Бросив взгляд на шляпу старца, Филипп решил про себя, что перед ним необычный пилигрим: почти вся шляпа была покрыта знаками известных святых мест, которым поклонился этот человек. На шляпе был повязан чудотворный платок с изображением лика Христа, который давали тем, кто посетил Рим; поля украшали необычные эмблемы устричных раковин Компостеллы, где находилась могила Святого Иакова; голова Иоанна Крестителя из Амьена и всякие другие диковины.
Но один символ оказался незнаком Филиппу.
– А это что такое? – спросил он, указывая на странный знак. – Это фигурка какого-то святого?
– Это мощи Святого Давида, мой господин.
– Святого Давида? – переспросил удивленно Филипп. – Где это?
– Его гробница находится в Уэльсе, мой господин. Но я догадываюсь, что вы никогда не слышали об этой земле. Это маленькая страна в дальнем краю Англии.
Филипп порывисто наклонился к старику.
– Уэльс! – воскликнул он в волнении. – Но я слышал о нем! Мой дед отправился оттуда в Первый крестовый поход! Ты знаешь замок под названием Лланстефан?
Старый паломник взглянул на молодое лицо, склонившееся к нему из-за крутой шеи арабского скакуна.
Он улыбнулся, и по его щекам пробежали лучики тоненьких морщинок.
– Я провел ночь в Лланстефане по дороге к мощам Святого Давида, мой господин, – ответил он. – Это дом семейства д'Юбиньи.
Филипп был очень взволнован. Он уже собрался засыпать старика вопросами, как вдруг услышал, что его окликнули. Сильно раздосадованный, он оглянулся через плечо: ему махал рукой сир Хьюго, успевший отъехать уже довольно далеко.
– О, мне пора! – с сожалением сказал Филипп. – Но мы поговорим с тобой еще сегодня. Спроси в Бланш-Гарде главного управляющего Иво. Скажи ему, что тебя послал я. Я, Филипп д'Юбиньи.
Развернув коня, Филипп поскакал к поджидающим его отцу и Юсуфу аль-Хафизу.
– Отец! – крикнул он. – Этот пилигрим побывал в Уэльсе! Он ночевал в Лланстефане! Я попросил его дождаться меня в Бланш-Гарде. Подумать только! Он был в Лланстефане, и я вдруг встречаю его здесь, на этой дороге!
– В самом деле, – проговорил барон довольно безразлично. – Должно быть, он проделал длинный путь. Я сделаю ему подарок.
Филипп не был особенно ни удивлен, ни разочарован, обнаружив, что отец не проявляет ровно никакого интереса к сообщенной им новости. В конце концов, почему сир Хьюго должен интересоваться судьбой Уэльса или Лланстефана? Он никогда там не был и, вероятнее всего, уже никогда туда не попадет. Вся его жизнь прошла в Святой земле; он был владельцем богатого феодального поместья и неприступной крепости. И будущность свою он связывал с Востоком, а отнюдь не с далекой страной, где провел свое детство его отец.
Барон подал сигнал Филиппу и Юсуфу, и они свернули с главной дороги на тропинку, ведущую к болотам. Сокольничие с нетерпеливо впивающимися когтями в охотничьи перчатки птицами устремились вперед, а сир Хьюго остановился на вершине холма.
– Отсюда виден Аскалон, дорогой князь, – сказал он. – Красивый вид.
Вдалеке темнел силуэт города-порта. С этого места казалось, словно город находится на некоей линии побережья, резкой чертой отделяющей древний Левант от морского пространства Медитерраниума. Холмы, чередующиеся с оврагами, тускло-коричневые, без единого деревца – однообразный дикий ландшафт, – тянулись по всей линии горизонта, плавясь в ослепительных лучах знойного солнца.
– Со стен Бланш-Гарде мы можем подавать сигналы в Аскалон, – продолжал сир Хьюго. – А также в Монгиссард и Ибелин. Но, конечно, в этом нет ничего необычного. Замок Крэк де Шевалье в Ливане, – нет, нет, я оговорился, – в графстве Триполийском может обмениваться сигналами с Сафитой и Касл-Ружем. Город Тивериада, замки Сафт, Субейба и Торон тоже находятся в пределах видимости друг друга.
Длинные пальцы турка играли с бородой; на мгновение его черные глаза остановились на лице барона, и тот ответил ему ровным, спокойным взглядом. Оба слегка улыбнулись.
– Очень интересно, – сказал Юсуф. – Но тогда, я полагаю, мессир Рено де Шатильон может сигнализировать огнями из своего замка Керак башне короля Давида в Иерусалиме?
– О да! – ответил сир Хьюго. – Видите ли, это необходимо в случае опасности.
– Необходимо, – согласился Юсуф аль-Хафиз.
Тронув поводья, он поскакал вслед за бароном догонять отъехавших уже на довольно большое расстояние сокольничих. Эти двое прекрасно поняли друг друга, решил про себя Филипп, но от его внимания не ускользнуло, что таким образом отец хотел дать понять сельджуку, насколько большую роль играла мощная цепь крепостей в обороне границ королевства Иерусалимского.
По возвращении в Бланш-Гарде Филипп послал за старым пилигримом. Управляющий доложил о приходе старика и сообщил, что с ним обошлись хорошо и ноги его почти зажили.
Льювеллин провел паломника в круглую комнату в башне, и Филипп, нетерпеливо поджидающий там своего нового знакомого, предложил ему стул.
– Как твое имя? – спросил Филипп.
– Уолтер, мой господин. Иногда еще меня называют Уолтер-мельник или Уолтер из Йорка.
– Йорк? Где это?
– На севере Англии, мой господин. Это очень важный город, там есть большой собор.
Филипп протянул старику грифельную доску.
– Нарисуй мне карту Англии, Уолтер, – попросил он. – Если сможешь, конечно. И отметь на ней Йорк, а потом Лланстефан.
Уолтер нарисовал на доске очертания Англии, и Филипп склонился над ней, горя нетерпением получить первый урок по географии своей родной страны.
– А Уэльс? – напомнил он, когда старик отметил на карте местоположение Йорка и некоторых других крупных городов Англии. – Расскажи мне об этой стране. Она очень непохожа на эту землю, ведь так?
Лицо Уолтера засветилось ласковыми лучиками морщинок.
– Да, мой господин, разница огромная.
Паломник замолчал, собираясь с мыслями. Как рассказать этому приятному молодому человеку об Англии в нескольких словах так, чтобы у него сложилось хотя бы смутное представление о нравах и обычаях этой страны? Он бросил взгляд в узкое окно-бойницу, прорубленное в толстой стене величественной башни.
С этой высоты из окна открывался вид на всю долину Бланш-Гарде: цепь домиков с плоскими крышами, тусклая зелень болот, голые склоны коричневатых холмов, купающихся в беспощадных лучах солнца, сияющего в голубом, стального оттенка, небе.
Филипп смотрел на погрузившегося в задумчивое молчание старика, на затуманенные тихой печалью голубые глаза, и от всей фигуры пилигрима на него повеяло умиротворенным спокойствием. Наверное, Уолтер прожил нелегкую, полную опасностей жизнь, путешествуя по всему христианскому миру, кочуя из одной страны в другую, лишенный дома, семьи, дружеских привязанностей. Но, казалось, ничто не омрачало воспоминаний старика, и в душе его царили мир и гармония.
Уолтер отвернулся от окна.
– Англия – зеленая страна, мой господин, – начал он. – Там царят серые туманы и моросящие дожди, даже летом. Повсюду деревья с пышными кронами, а в долинах прохладно и влажно. И холмы не такие, как здесь, – все зеленые. Хотел бы я, чтобы тебе, мой господин, как и мне, довелось побывать в английском лесу летним днем, когда распускаются дикие цветы и слышно звенящее гудение работяг пчел.
Филипп рассеянно кивнул – воображение уже унесло его в далекие зеленые леса, столь красочно и необычно описанные Уолтером.
– А зимой? – спросил он. – Это правда, что там очень холодно? Я не представляю, как могут люди жить в таком климате.
– О, они очень выносливы, мой господин, – ответил Уолтер. – Ты когда-нибудь видел, как рисует свои узоры мороз?
Филипп помотал головой и внезапно смутился.
– Много раз во время моего пути, изнывая от зноя, – сказал Уолтер, – я мечтал о зимнем родном английском утре, когда щеки стынут от легкого морозца и под ногами хрустит снежный наст. Мороз рисует узоры, мой господин, на окнах, на листьях деревьев, на каждой травинке. Я много повидал прекрасных зданий и городов, но скажу тебе, мой господин, что самый крошечный узор инея прекраснее любой резьбы по камню во всем христианском мире.
Филипп сидел в своем кресле, боясь пошевелиться или произнести хоть слово, иначе, казалось ему, старик замолчит.
– А еще там идет снег, – продолжал Уолтер. – И так часто, что все становится таким спокойным, мой господин, и белым, белым, без единого пятнышка. Покрывая землю снегом, великий Бог будто показывает нам, в какой чистоте нам должно содержать ее.
– Да, наверно, это очень красиво, – пробормотал Филипп.
– Тебе бы хотелось поехать в Англию? – с любопытством спросил Уолтер.
Филипп рассмеялся.
– Когда ты так говоришь об Англии, Уолтер, – ответил он, – я начинаю ловить себя на мысли, что мне бы очень хотелось отправиться туда. Но дом мой здесь. А теперь расскажи мне о Лланстефане. Это большой замок?
– Нет, скорее маленький. Намного меньше, чем эта крепость, мой господин. – Уолтер обвел рукой комнату. – Замок находится на побережье, возле устья реки. Помню, когда я старался заснуть той ночью, до меня доносился приглушенный рев моря.
– А хозяин замка? – поспешно спросил Филипп. – Ты разговаривал с ним, Уолтер?
– Хозяина звали сир Генри д'Юбиньи, но это было много лет назад, и, мне думается, он сейчас уже в могиле, мой господин.
Старик поднялся, собираясь уходить. Филипп был заметно разочарован. Он надеялся услышать подробный рассказ о своих незнакомых кузенах.
– Сегодня мне нужно хорошо выспаться, – объяснил Уолтер из Йорка. – Через два дня я смогу увидеть Святой город и Храм, где находится гробница Спасителя.
– А куда ты отправишься потом? – спросил Филипп.
Уолтер пожал сутулыми плечами.
– Кто знает, мой господин? Это самое главное из всех моих путешествий по святым местам и самое долгое. Я могу не вернуться.
– Вернуться куда? Значит, у тебя есть дом?
Уолтер с сомнением покачал головой.
– Наверное, в Йорк. Но прошло уже много лет с тех пор, как я был там в последний раз. И все-таки думаю, я вернусь в Йорк. Это мое последнее путешествие.
Старик учтиво, с достоинством поклонился Филиппу и вышел из комнаты.
