Епископ Илийский мерил шагами приемную не спуская недоверчивого взгляда с графа Уэверби.

– Анна отказывается обсуждать вопрос о браке, милорд. – Епископ умиротворяюще поднял руки ладонями вверх.

– Сто лет назад я бросил бы ее в каземат, в донжон, посадил на хлеб и воду, но нынче не те времена.

Епископ обнадеживающе улыбнулся:

– Вы должны предоставить мне время привести ее в чувство.

– Об этом не может быть и речи, – возразил граф, и от его резкого тона в комнате повеяло холодом. – Уже неделя прошла после дня, назначенного для свадьбы, о чем было объявлено официально. Я не могу больше терпеть публичное унижение и не потребовать удовлетворения от ее ближайшего родственника плюс немедленная выплата ее приданого в двойном размере, как записано в нашем брачном контракте.

На лице епископа отразился неподдельный ужас.

– Милорд, вы, наверное, шутите. Епископы не дерутся на дуэлях. Что же касается денег, тоя располагаю только доходами, положенными мне согласно моему статусу.

Он натянуто рассмеялся и подбоченился. Это была жалкая попытка бравады, что не удавалось ему даже в юные годы, когда студенты Оксфорда дразнили и запугивали его. Он добился высокого положения в церковной иерархии не отвагой, а покорностью, исполнительностью и склонностью к компромиссам, и это умение до сих пор еще служило ему верой и правдой.

Лорд Уэверби сидел совершенно спокойно на стуле с высокой спинкой и смотрел на епископа, как сокол смотрел бы на мышь, парализованную страхом, ожидая малейшего движения зверька, чтобы броситься на него.

– Мой дорогой епископ, – произнес Уэверби тоном, не терпящим возражений. – Я бы вызвал драться на шпагах в Эпсоме самого Иисуса Христа, чтобы получить то, что мне причитается. Но есть более легкий путь удовлетворить требование моей чести.

Богохульственное высказывание осталось без должного ответа. В тяжелом, чреватом бурей, удушливом воздухе несказанное слово повисло между двумя мужчинами, как невысказанная угроза, и епископ, памятуя о безвременной кончине своего брата, жевал верхнюю губу, отчаянно пытаясь придумать способ урезонить разъяренного графа.

Дядя Анны чувствовал и с трудом мог подавить приближение приступа лихорадки, грозившего потрясти все его тело. Этот красивый необузданный мужчина, сидевший напротив, казался жестким, и никакие мольбы не были способны умилостивить его, но любящему дяде трудно было бросить на растерзание свою племянницу, не испытав последнего средства, не воззвав к лучшему, что было в природе этого человека. Разумеется, он собирался произнести свою речь в лучших традициях произнесения проповедей с церковной кафедры.

– Анна молода, милорд, и своенравна больше, чем свойственно ее полу. Но если проявить чуточку терпения, то со временем вы будете вознаграждены, если вам удастся вернуть ее любовь и страсть к себе постоянными изъявлениями внимания. Женщина с ее темпераментом, если позволите мне так выразиться, милорд, нуждается в мягком обращении, даже если вы и собираетесь запереть ее в четырех стенах.

– Я не допущу, чтобы что-то нарушило мои планы, – заявил Узверби ледяным тоном. – Сначала ваш брат, теперь вы. Неужели у всех членов вашей семьи не хватает ума понять, как обстоят дела?

Плечи епископа поникли под тяжестью его долга опекуна.

– Я бы не хотел видеть ее блудницей, милорд.

– Королевской блудницей! Любимой королем блудницей! – В голосе графа звенела неприкрытая ярость. – Целомудрие леди Анны имеет такую притягательность для короля, что герцогство и богатые плантации в колониях станут моими, а Кентерберийское епископство вашим, если вам удастся завоевать мою дружбу. Неужто вы полагаете, что этот королевский зуд будет длиться вечно? Я слышал, король уже благосклонно поглядывает на актрису Нелл Гвин. Апельсиново-рыжая Нелл, когда-то продававшая эти фрукты в кулуарах Королевского театра, вполне может согревать королевскую постель, к величайшему моему огорчению, да и к вашему тоже.

У епископа был озадаченный вид. Он вперил неподвижный взгляд в потолок.

– Я архиепископ Кентерберийский, примас всей Англии! – сказал он, и в голосе его прозвучало непомерное изумление и отчаянное томление.

Лорд Уэверби встал и оглядел епископа с едва сдерживаемым презрением:

– На всякий случай я сегодня же ночью заберу вашу племянницу в свой дом в Сент-Джеймсе. Вы и не поверите, насколько горяча наша Анна, а завтра вечером в соборе Святого Павла вы нас повенчаете.

Епископ Илийский испустил вздох:

– Конечно. Я всегда считал, что ее брак с вами выгоден для нее.

Он позвал слугу и извлек громадный ключ из-под своей епископской одежды.

– Я попрошу ее выйти к нам как можно скорее.

– Я должен ее видеть немедленно, – сказал Уэверби, шагнув к огромной резной двери.

– Она сейчас принимает ванну, – возразил епископ.

– Тем лучше, – сказал лорд Уэверби с улыбкой, внезапно появившейся на тонких губах, схватил ключ, вышел из комнаты и направился к лестнице.

Анна лежала, наполовину погруженная в теплую воду, источавшую густой аромат сирени и розовых лепестков. Вода действовала на девушку умиротворяюще. Цветочные ароматы напоминали лесной пруд в Уиттлвуде.

Она решила не думать о своем заточении и глубоко вздохнула, пытаясь вспомнить свой сон, повторявшийся почти каждую ночь. Ей снилось, что она обнаженная купается в проточной воде, а Джон Гилберт крепко сжимает ее в объятиях.

Ключ повернулся в замке, и дверь отворилась.

Анна резко повернулась, чтобы заговорить со служанкой, и в тусклом свете свечи увидела мужскую фигуру. Она тотчас же поняла, что это не ее дядя. Потребовалось еще мгновение, чтобы узнать направлявшегося к ней человека. Анна скрестила на груди руки, чтобы скрыть свою наготу.

Уэверби взял табуретку, поставил рядом с огромной медной ванной возле камина, сел и вытянул свои длинные стройные ноги, приняв расслабленную позу. Его насмешливый взгляд, казалось, проникал сквозь молочно-белую воду.

Ее итальянский кинжал лежал под ее одеждой на кровати в противоположном конце комнаты, и Анна поняла, что ей до него не добраться.

– Немедленно уходите, Эдвард, или я позову дядю.

Это был жалкий блеф, но ничего другого она придумать не могла.

Эдвард налил себе чашку чаю из чайника, стоявшего на соседнем столике, и Анна, как зачарованная, смотрела на его длинные белые пальцы, сжимавшие тонкий фарфор. Когда-то она находила их такими красивыми и жаждала их прикосновения к своему телу. Но теперь презирала себя за это, сознавая, что их отношения были основаны на низком обмане.

– Вижу, вы следуете примеру нашей португальской королевы, – сказал Эдвард, отпив маленький глоток чаю. – Лично я предпочитаю добрый английский эль, а еще лучше испанское вино. Уберите руки от груди. Ваш будущий муж имеет право видеть прелести, которые достались ему так дорою.

– Никогда! – воскликнула она. – Я никогда не стану женой трусливого убийцы моего отца.

Он подался назад, будто в притворном ужасе, и изящная рука описала полукруг в воздухе.

– Вы неподобающе жестоки, дорогая Анна. Что бы я ни сделал, все это ради вашего же блага. Как это по-женски – осуждать мужчину за те усилия, которые он вынужден предпринимать, когда женщина не оставила ему выбора.

Он улыбнулся, и Анну передернуло от его улыбки.

– Может быть, – сказал он и окунул свои длинные изящные пальцы в воду в ванне, – вам было бы лучше оставаться чумазым маленьким грумом в Беруэлл-Холле. Вам это подходит больше? Да?

Анна задохнулась:

– Если вы знали…

– Сначала я не понял. Меня сбил с толку ваш блестящий маскарад, сделавший бы честь самой лучшей актрисе. – На лице его промелькнула улыбка. – Но когда мой слуга нашел в парке парик и шляпу, а страж в Рединге послал узнать о рыжем парнишке, сказавшем, что он у меня в услужении, я сразу разгадал вашу хитрость.

Эдвард немного помолчал и продолжил:

– Должен признать, дорогая Анна, рыскать по вашим следам оказалось довольно занятно. – Он покачал головой: – Я удивлен, право же, удивлен. Где бы вы ни появились, возникали неприятности. Но ненадолго, моя прелесть. Скоро вы станете моей обожающей и послушной женушкой.

Анна, словно зачарованная, смотрела на него, видя, как его пальцы под водой приближаются к ней. Когда они коснулись ее живота и лениво двинулись к прикрытым руками грудям, она сжалась, стараясь подавить отвращение, но решила не доставлять ему удовольствия криками и призывами на помощь. Ее мольбы и крики лишь раззадорили бы его.

Лорд Уэверби почувствовал разочарование. Леди Анна Гаскойн не дрожала и не плакала. Эта потаскушка лишила его удовольствия видеть, как из мороженой трески она превращается в нечто совсем иное. В ней не было страсти. Королю это наверняка не понравилось бы. Уэверби поцеловал ее жадно, жестоко, водя языком по ее губам, и отпрянул, чтобы оценить результат.

Она смотрела на него, не отводя глаз, но взгляд ее оставался мертвым и холодным, как зеленый агат.

– Даже тысяча ваших поцелуев не заставит меня любить вас или по доброй воле стать шлюхой короля.

– В таком случае вы это сделаете, чтобы спасти своего дядю, потому что вы выйдете за меня и станете королевской шлюхой. Обещаю, что вы это сделаете, клянусь небесами.

– Вы не посмеете убить епископа.

– С такой же легкостью, с какой буду наблюдать, как Джон Гилберт болтается в петле.

Анна с шумом втянула воздух и попыталась скрыть волнение, отвернувшись от него, но он успел заметить выражение отчаяния в ее глазах.

– Итак, – сказал Эдвард. – разбойник растопил сердце девы и нарушил наши планы, сделав этот торг бессмысленным.

– Нет! – выкрикнула Анна. – Он никогда… мы никогда. Для него клятва не пустой звук, и он не смог бы ее легко нарушить. Вам этого не понять.

– Если вы ему не достались, значит, этот незаконный отпрыск Лейкленда больший болван, чем я думал. – В голосе Уэверби звучала досада: – Пусть он хоть сто раз окончит свою жизнь на виселице, но мне гораздо приятнее видеть, что его повесят за преступление, которого он не совершал. Я назначу такую награду за его голову, что родная мать выдаст его первому же констеблю.

Внезапно Уэверби сжал запястья Анны и заставил ее развести руки, обнажив грудь. Он был не вполне подготовлен к этому зрелищу: две совершенно округлые сферы бледной плоти, быстро поднимавшиеся и опускавшиеся, оттого что сердце билось учащенно, и два винно-красных соска как бы пронзали воздух над ними, а он жадно смотрел на них и видел, что они приподнялись, обнаруживая ее желание и опровергая его мнение о ее холодности.

Ей было мерзко видеть, что он не спускает с нее глаз, и ее охватил страх, что ее грудь выдала ее, но голос Анны был размеренным и спокойным:

– Если вы возьмете меня силой, удовольствия не получите. Только позор падет на вашу голову.

Уэверби рассмеялся и отпустил ее запястья.

– Вы маленькая пуританка, такая же, как ваша мать. А мне доставляет удовольствие брать женщину силой. Стыд меня не коснется, миледи. Скоро вам предстоит познакомиться с этими истинами.

Он снова рассмеялся, и Анна осознала, что впервые за все время, что она его знала, его смех прозвучал искренне. Девушка содрогнулась. Эдвард поднялся, прошествовал к окну, раздвинул ставни и крикнул своему кучеру:

– Эй ты! Через полчаса мы уезжаем.

Эдвард вернулся к ванне, и Анна больше не сделала попытки прикрыться.

– Хорошо, – сказал он, принимая это за знак покорности, хотя, если бы знал ее так хорошо, как воображал, заметил бы в ней новую и еще большую решимость. – Одевайтесь. Я собираюсь забрать вас в Уэверби-Хаус в Сент-Джеймсе. Завтра ваш дядя совершит брачный обряд.

Он вышел, закрыв за собой дверь. Она слышала, как ключ повернулся в замке, и мокрая, со струящейся по телу водой подбежала к постели, где оставила итальянский кинжал под ворохом одежды. Изо всей силы она метнула его на то место, где только что был Эдвард, и он вонзился в самую середину двери на уровне человеческого сердца и застрял в ней, дрожа и покачиваясь.

Она понимала, что попытка эта была бесплодной. В определенном смысле Эдвард одержал победу. Анна знала, что никогда не будет ему принадлежать и он не сумеет отдать ее королю. Прежде она умрет от собственной руки, но в известном смысле проиграет, потому что никогда не сможет быть свободной и выбрать любовь или жизнь по своему вкусу. Она горько усмехнулась. В отличие от скотницы Бет у Анны не было выбора.

Анна медленно надела чистое белье и чулки. Мозг ее лихорадочно работал. Девушка тщетно пыталась найти способ улизнуть.

Внизу на улице веселились и пели пьяные гуляки, и на мгновение песня показалась ей знакомой, очень похожей на ту, что пела Бет в лагере разбойников, аккомпанируя себе на лютне. В памяти ее возникло смуглое лицо Джона на фоне зелени, его брови и щегольские усики, восторженно топорщившиеся, когда она удачно парировала его выпад с ловкостью, обретенной благодаря ему.

Анна невольно сжала кулаки. В самые черные минуты жизни приходят воспоминания о самых светлых мгновениях утраченного навеки счастья.

Анна снова подошла к окну, выглянула, но не увидела ничего, кроме экипажа Эдварда, и закрыла ставни, чтобы не слышать пения.

Снова начался дождь. Эдвард, крепко обнимая Анну, вывел ее на улицу и усадил в экипаж.

Граф постучал в закрытое оконце, тотчас же распахнутое кучером.

– Домой в Сент-Джеймс. – крикнул он, перекрывая шум дождя, барабанившего по крыше кареты.

– Слушаюсь, милорд.

– Вы промокли, Анна. – Уэверби устроился напротив и улыбнулся. – Когда вы окажетесь в безопасности в моем доме, мы получим возможность высушить перед камином свои нагие тела.

Она молчала и не чувствовала прикосновения острой стали, соприкасавшейся с икрой ее ноги, к которой лентой прикрутила кинжал, чтобы в случае надобности быстро им воспользоваться.

Уэверби пожал плечами.

– Вижу, что вы не удостоите меня вашей остроумной беседой. По правде говоря, мне все равно. В последние несколько дней я только и делал, что вел на вас охоту, поэтому нахожусь в полном изнеможении. – Он не спускал с нее лукавых глаз. – Завтра свадьба, и я должен отдохнуть. Покончить с вашим девством и представить вас королю оказалось гораздо труднее, чем я мог предположить.

Уэверби закутался в плащ и закрыл глаза, но Анна была уверена, что он наблюдает за ней в то время как их карета неслась вперед, скрипя и покачиваясь.

Анна пыталась рассчитать, когда ей представится возможность рывком распахнуть дверцу и выпрыгнуть на ходу. Если бы ей удалось приземлиться, не сломав при этом ноги, могла бы она укрыться в темных закоулках пораженного чумой Лондона? И как долго сумела бы скрываться? Ведь у нее не было денег, а ее дядя, хоть и был сражен бесчестьем, не обладал достаточной твердостью, чтобы противостоять как своим собственным амбициям, так и планам Эдварда.

Был еще ее друг доктор на своей барже ниже Тауэра по течению Темзы, но она не посмела бы отплатить ему за его великую доброту неприятностями, которые, несомненно, навлекла бы на него, обратившись к нему за помощью.

Человек, который мог бы помочь ей, единственный, кто не боялся графа, епископа и даже короля, далеко. Она прогнала его, и он не придет ей на помощь в минуту отчаяния.

– Моя дорогая Анна, – сказал Эдвард, – у вас такой встревоженный вид, что я просто обязан утешить вас.

– Не стоит затруднять вас и испытывать вашу чувствительность, милорд граф, – ответила Анна с иронией. – Позвольте мне вздремнуть.

Эдвард все же сел рядом с ней.

– Когда я смотрю на вас, – сказал он, – на память мне приходит прекрасная купающаяся нимфа. – Анна ощутила на щеке его горячее дыхание. – Я вспоминаю также то время, – продолжал он, – когда вы любили меня и желали. Клянусь слезами Господними, я хочу сохранить вас целиком и полностью для себя!

Он пригвоздил руки Анны к бокам и принялся яростно целовать ее. Граф даже не заметил, что карета остановилась, дверцу открыли и появилась рука с пистолетом, а потом и ее обладатель Джон Гилберт.

– Джонни, – выдохнула Анна вне себя от счастья.