– Я решила, – объявила Анна несколькими днями позже, сидя на палубе баржи и внимательно наблюдая за тем, как воспримет ее слова Джон, – отказаться от своего обета целомудрия, как и от своего ранга, чтобы мы могли пожениться.

Джон Гилберт молчал, избегая ее взгляда.

Воля Господня! Он что, оглох? Анна подвинулась ближе к нему и поспешила разъяснить свои мотивы:

– Есть убедительный прецедент. Вспомни Алиенору Плантагенет, сестру короля Генриха. Разве она не сделала того же ради Симона де Монфора?

Ее слова отозвались болью в сердце Джона. Когда-то он посмеялся бы над своей победой, подтверждавшей его мужское обаяние и способность обольстить женщину и относительную легкость, с какой Джентльмен Джонни мог преодолеть женское сопротивление. Но не теперь. Джон уцепился за поручень и глубоко вдохнул целительный речной воздух, впитавший утренний ливень. Все еще бледный и слабый, он быстро поправлялся и набирал силы. Джон отвел глаза от военного корабля, проходившего посреди канала и, вне всякого сомнения, направлявшегося к реке Медуэй, готового к морскому сражению с голландцами, и в глазах его вспыхнул веселый огонек.

– Если память мне не изменяет, – возразил он, – король Генрих в награду за это в конце концов изрубил Эвшеме.

Анна кивнула. Глаза ее ярко блестели. Это был он, прежний Джонни.

– Кажется, я что-то читала об этих неприятностях, сэр.

– Не думаешь ли ты, что этот прецедент четырехсотлетней давности и конфликт между королем и простым дворянином не совсем подходит к нашему случаю? Придворная дама и разбойник с большой дороги?

– Ты потешаешься надо мной, – сказала Анна, надув губки, – а я думала, ты будешь… ну…

Она чуть было не сказала «счастлив», но вовремя спохватилась и сказала «заинтересован».

– О, я заинтересован, очень заинтересован, – ответил Джон, нахмурившись, и продолжил: – Ты поспешно приняла обет целомудрия, основываясь на том, что тебя обманул один мужчина, и это заставило тебя похоронить себя и отказаться от своей природы, созданной для любви, без подлинного знания жизни. Теперь ты так же поспешно хочешь отказаться от того положения, которое могла бы занять в обществе. Когда-нибудь, Анна, ты захочешь иметь мужа, достойного этого положения и твоего имени, и детей от него. Захочешь быть леди, какой и была от рождения. Я не могу принять этого от тебя, ничего не предложив взамен.

Она вскинула подбородок. Ей не понравился его формальный, поучительный тон, которым он ее увещевал, и она ответила таким же тоном:

– Сэр, я приняла обет распоряжаться своим телом по своему усмотрению. Я дала клятву отдать себя мужчине, которого выберу сама. Я никогда не позволю вести себя на продажу, как призовую овцу.

Он ответил печальной улыбкой:

– По правде говоря, у меня есть все основания верить тебе, как верят Черный Бен и граф Уэверби, если память мне не изменяет.

– Она у тебя отличная, – ответила Анна, поглаживая сталь итальянского кинжала, который прятала под корсажем. – Она улыбнулась, внезапно ощутив себя кокеткой. – Ваше разбойничье величество, – произнесла она игриво, ударив его по руке воображаемым веером. – Право же, я изумлена вашим ответом. Кстати, я запомнила, что вы мне однажды сказали.

– И что же такого я сказал, что ты запомнила?

– Вставай, дева, и действуй. Что-то в этом роде.

– Ты просто наслушалась сплетен от слуг. Я бы непременно забрал твои драгоценности, но не стал бы обращаться так к прекрасной леди аристократического происхождения, сидевшей в карете, которую только что ограбил, особенно, как тебе известно, к леди, только что озвучившей столь удивительную декларацию о намерении расстаться со своей добродетелью и положением в жизни, когда такая перемена произошла всего за две недели. Вместо этого я бы убедительно посоветовал ей, как сделал бы неравнодушный друг, подумать о своем будущем и сохранить право вступить в брак.

Он снова отвернулся и обратил свой взгляд на проплывавший мимо военный корабль, направлявший в Дептфорд, где матросы работали веслами.

Анна вспыхнула, услышав такую отповедь. Она могла бы приписать отказ жениться на ней нежеланию лишать ее достойного положения, но думала, что, услышав о ее намерении, Джон все же откажется от своего решения не связывать с ней свою судьбу, схватит ее в объятия и предастся страсти в каюте, если не прямо здесь на палубе.

Он вполне способен на это. Неужели она неправильно оценила его чувства к ней и кольцо, которое теперь носит на безымянном пальце? Неужели он использовал это для обольщения женщин, чтобы заманить их в свою постель без намерения жениться? А как насчет того, что он следовал за ней по всей Англии и занимался с ней любовью до потери сознания? Неужто все это было всего лишь игрой?

– Забудьте, сэр, что я упомянула свой обет, раз мое предложение не представляется вам заманчивым.

Анна громко рассмеялась, но, как ни старалась выглядеть веселой, не могла скрыть горечи.

Казалось, прошла вечность, пока его темные глаза следили за ней в то время, как она говорила, и, когда заговорил он, ошибиться было невозможно.

– Не сердись, Анна. Ты во мне не ошиблась.

– Напротив, сэр. Я ошибалась на ваш счет. Не воображайте себя провидцем, способным читать в моей душе.

Зеленые глаза сверкали негодованием, не в силах скрыть разочарования. Анна стремительно повернулась с намерением убежать от него.

Но с такой же стремительностью две сильные руки повернули ее в обратном направлении, и он крепко прижал Анну к груди с едва заметными белыми отметинами там, где уже зажили нанесенные ею порезы, и она почувствовала, как бьется его сердце.

– Довольно, Анна! Ты рисковала жизнью, и я твой вечный должник.

– В таком случае радуйся, что избавился от долга.

Она молотила его руками по груди, потом вырвалась и бросилась к двери каюты, но там чуть задержалась, отчаянно желая, чтобы он окликнул ее.

Джон ее догнал.

– Анна, о, моя сладчайшая Анна! Говорил ли я тебе, что твои волосы цвета осенних листьев? – спросил Джон.

– Скажи теперь, – попросила она, опираясь спиной о его грудь.

Он толкнул ногой дверь каюты, они преодолели ее порог и шагнули к матрасу, не разжимая объятий.

В тусклом освещении каюты, где Анна выхаживала Джона, когда смерть подкрадывалась к ним обоим, он предстал перед ней тем самым любовником, которого она узнала до начала его болезни. Она кусала губы, чтобы не умолять его дотронуться до нее везде, в особенности до частей тела, обычно скрытых от мужских взоров. Ее девическая скромность осталась в спальне Нелл, чтобы никогда больше не вернуться.

Джон был возбужден до предела. Он не мог оставаться по эту сторону пламени, не мог сдержать своего учащенного дыхания, и все это только сильнее разжигало огонь в его чреслах.

В глубине души он знал, что ему следует оставить все, как есть, воздержаться от близости с этой женщиной, не идти на компромисс, но однажды, еще однажды, в последний раз она должна была принадлежать ему, как если бы он был рожден не от молочницы и на той стороне постели, где и положено рождаться. Анна Гаскойн и Джон Гилберт. Он испытывал странное и сильное удовлетворение, мысленно связывая два этих имени, и это бы было возможно, будь он законным сыном герцога Лейкленда.

Джон понимал; что Анна любит и желает его. И это сознание должно было поддерживать его всю остальную жизнь, которую ему суждено было прожить без нее.

Анна встала на колени на матрасе лицом к Джону. Она бы охотно вытянулась во всю длину, но он ей не позволил, хотя это стоило ему отчаянного усилия.

Он склонился к ней, ища губами ее дрожащие губы, и испытал отчаянно сильное желание, никоим образом не связанное с его сознанием, которое совсем недавно убеждало его устраниться. Он оторвался от нее и сел на матрасе, тяжело опираясь на пятки.

– Что-то не так? – спросила Анна. – Я еще недостаточно искусна?

– Нет, Анна, это я поступаю неправильно. Я думал, что смогу.

– Но ты можешь. Я хочу, чтобы ты делал со мной все то, что мы делали в спальне Нелл Гвин. Что ты делал с ней самой.

– Это совсем другое, – ответил он хрипло.

Это и в самом деле было нечто другое. Он не стал бы отрицать, что Нелли сластолюбива и что они наслаждались друг другом. Ее ротик, похожий на лук Купидона, стройные ножки с высоким подъемом могли ввести в искушение любого мужчину. Джон наслаждался благосклонностью величайшей актрисы века, но не любил ее. Он любил Анну. Беспокойная, упрямая, опасная и очаровательная, она завоевала его сердце.

Сэр Сэмюел буквально, вытащил его из петли, но он оказался в петле любви, более тесной, чем петля палача, и не хотел от нее освободиться.

– Это совсем другое, – сказал Джон.

– В чем же разница? – спросила Анна, сжав его руку. – Я не та женщина, какой была несколько дней назад? Ты больше не хочешь меня?

Он ответил стоном:

– Ты задаешь столько же вопросов, сколько задала бы любая другая женщина.

– Больше, – ответила Анна, пытаясь угнездиться возле него и вынуждая его обнять ее за плечи. – Когда ты впервые узнал, что ты, что ты, ну… – Она осеклась.

– Что я хочу тебя? – договорил за нее Джон. – Ты уже задавала мне этот вопрос.

– Но ответа не получила. Я хочу, чтобы мы, как в первый раз, когда занимались любовью, замерзшие и мокрые…

Воспоминание об этой первой ночи оказалось для него слишком сильным, чтобы побороть желание. Он закрыл ей рот поцелуем, и она раскрыла губы, чтобы он мог ощутить вкус ее жаркого быстрого дыхания языком. Не в силах совладать с собой, Джон уложил, ее на соломенный тюфяк и обхватил ладонями ее груди.

Анне казалось, что она вплывает в него, будто кто-то вливает восхитительный огонь в ее ставшие полыми кости. Ее язык проник в его рот и принялся искушать его.

– О Господи, Анна!

Его тяжелое дыхание напомнило ему о том, что Анна спасла ему жизнь, и честь не позволяла ему продолжать игру. Но его жезл был похож на раскаленный цилиндр и требовал действий, а всем известно, что мужское естество не знает, что такое честь. И кто мог его осудить его за то, что он в последний раз дал ему волю?

– Ты еще прекраснее, чем запомнилась мне, – пробормотал Джон. Он склонил голову и принялся ласкать губами ее сосок, в то время как его свободная рука блуждала по ее телу, поглаживая ногу, в поисках подола платья, который он наконец поднял, обнажив ее женские прелести. Ему хотелось показать ей, как он может доставить ей наслаждение, не прибегая к обычному способу, но желание на ранней стадии отношений слишком требовательно, и вместо этого Джон принялся расстегивать бриджи. И здесь, на соломенном тюфяке, еще одетый, Джон вошел в нее.

Анна хотела, чтобы эти объятия любви длились вечно, однако страсть вознесла ее так высоко, что она почувствовала нечто подобное смерти, потому что ей не хватало дыхания.

– Сейчас, Джонни! Сейчас!

И Джон излил в нее всю свою любовь в тот момент, когда она достигла экстаза.

Глаза Анны наполнились слезами. Джон почувствовал, как на его руку упала капля, и поднял голову с ее груди, на которой она лежала, как на подушке, чтобы посмотреть на нее еще затуманенным взглядом.

– Анна, любовь моя, я причинил тебе боль?

Она покачала головой.

– Тогда почему ты плачешь?

– От радости, – ответила Анна. – Никогда еще я не была так счастлива, мой Джонни. Не представляла себе, что всего за неделю смогу так полюбить мужчину. И с каждым днем люблю все сильнее. – Она вздохнула. – Мы поедем в Уиттлвуд. Я буду счастлива прожить с тобой в лесу всю жизнь.

Джон замер. Она произнесла те самые слова, которые он хранил в глубине сердца, мечтал, чтобы когда-нибудь она попросила его об этом, но ведь он причинил ей гораздо больший урон, чем просто воспользовался ее телом. Если бы он женился на Анне, ей пришлось бы разделить с ним его судьбу. Рано или поздно их поймают и повесят. Они будут болтаться в петле, потом веревку обрежут, пока они еще живы, и их разорвут на части четыре лошади, к которым их привяжут за ноги и за руки. Ни ее красота, ни пол не спасут ее, как не спасут и все его хитроумие и уловки. Даже его любовь к ней не спасет ни его, ни ее.

Уэверби не успокоится, пока не отомстит низкородному разбойнику, дерзнувшему обвести его вокруг пальца, и женщине, предавшей его.

Решивший принять образ жизни, которого надеялся избежать, Джон смотрел на нее, не отводя глаз, а ее сияющие глаза улыбались ему все еще робко и застенчиво. Это напомнило ему о тех редких днях, когда радуга, о нет, две радуги сопутствуют ласковому весеннему дождю.

– Посмотри на меня, Анна, – сказал Джонни.

Он смахнул слезинку, катившуюся по ее щеке, и приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть ей в лицо.

Ее рука скользнула под его камзол, и Анна почувствовала, как сильно бьется его сердце. Джон подавил вздох и попытался продолжить то, что собирался ей сказать ради ее же пользы.

– Анна, у тебя есть друзья при дворе, хоть кто-нибудь, способный изложить королю мое дело?

– Самый влиятельный там Эдвард. Король может удалить его от двора за то, что он не удовлетворил его королевских желаний. Но Эдвард, когда захочет, может быть настолько забавен, что невозможно изгнать его навсегда. – Она с грустью посмотрела на Джона, в голосе ее прозвучала горечь: – Его величество готов дорого заплатить за минутное удовольствие.

– Ну а Барбара Каслмейн?

– Подумай, Джонни, неужто королевская метресса отнесется благосклонно к моей просьбе, если я ее потенциальная соперница?

– Могла бы, если бы это было в ее интересах. Я слышал, у нее огромные долги. Что, если моя шайка из Уиттлвудского леса будет платить ей ту самую тысячу гиней в год, что я платил прежде лорду Уэверби? Она могла бы предложить мне защиту и королевскую гарантию, которую, как можно предположить с большой долей вероятности, король по его просьбе отменил? Я нахожу, что дороги графства Оксфордшир обеспечивают меня слишком доходным промыслом, чтобы легко его оставить, миледи.

Джон говорил подчеркнуто деловым тоном.

Анна медленно отняла руку, лежавшую у Джона на груди, и долго смотрела на него. Было ясно, что его слова скорее позабавили Анну, чем возмутили.

– К чему эти вопросы?

– Будь я проклят, женщина, если должен объяснять очевидное! Ты должна отправиться в Уайтхолл и сыграть роль королевской шлюхи, если хочешь меня спасти! – Джон отодвинулся на край тюфяка.

Анна улыбнулась и теперь выглядела намного старше и мудрее, чем пристало ее красоте и возрасту.

– Джонни, не пытайся ввести меня в заблуждение. Ты не стал бы заставлять меня становиться королевской шлюхой ради собственной безопасности. Почему ты хочешь, чтобы я этому поверила?

Теперь он рассердился по-настоящему, По правде говоря, он пытался использовать все возможные ухищрения и говорить такие гнусности, чтобы она отвергла его, но Анна ему не верила.

Он вскочил.

– Будь я проклят, если когда-нибудь снова полюблю такую, как ты!

Она восторженно улыбнулась ему. Эти жалобы звучали для нее всего лишь подтверждением его любви к ней и были сладкой музыкой для ее ушей.

– Уверяю тебя, Джон Гилберт, ты никогда никого не полюбишь так, как любишь меня. Уж я об этом позабочусь. А сейчас оставайся на этом столь сладостном месте, уготованном тебе. – Она понизила голос, стараясь, чтобы он звучал как можно обольстительнее: – Иди ко мне, Джентльмен Джонни!

Эти слова прозвучали невероятно бесстыдно даже для ее собственных ушей, но она почему-то испытала восторг оттого, что смогла их произнести.

Он повел рукой перед глазами, и Анна заметила, что рука его дрожит. Видимо, он еще не окреп после чумы или ослабел из-за их бурных объятий. Возможно, оказался не таким крепким, как думал. Анна вскочила на ноги, чтобы помочь ему.

– Оставайся на месте, – приказал он, держась за хирургический стол. – Если подойдешь ближе, я не смогу сказать того, что считаю своим долгом.

Однако ноги сами понесли Анну к нему.

– Умоляю, Джон, если эту задачу так легко решить, то особого значения она не имеет. Ты не согласен?

– Остановись! Не двигайся. У тебя есть замечательная особенность – ты можешь вести себя, как лукавая кокетка, что противоречит твоей признанной репутации смиренной девственницы. Может быть, ты все-таки зря отказалась от ремесла публичной девки? Ведь это твое призвание!

Анну лишь рассмешила его попытка оскорбить ее, и она приближалась к нему крошечными шажками. Анна знала, что Джон приперт к стенке, и не хотела его пугать.

– Не желаете ли проверить свою теорию, сэр, и решить раз и навсегда, кокетка я, смиренная девственница или распутница?

Ее грудной голос звучал весело и насмешливо. В иных обстоятельствах Джон бы капитулировал, сохраняя собственное достоинство. Но не сейчас.

Одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние, Джон заключил Анну в объятия.

– Черт бы побрал тебя и твои умные слова, Анна. Теперь послушай-ка меня. Мы никогда не сможем жить вместе в Уиттлвуде. Если бы нам удалось бежать из Лондона, что я мог бы тебе предложить, кроме жизни, полной опасностей и в конце ее смерти, которая не подкралась бы к тебе на ложе в положенное время, но смерти мучительной, когда твое тело будут кромсать на куски, отрывая одну за другой конечности на проклятом холме Тайберн, когда ты еще молода и прекрасна? Подумай, любовь моя, неужели я смог бы жить, зная это?

– Мне все равно! – закричала Анна. – Мы поженимся и проживем столько, сколько угодно Господу.

– Ты веришь в это сейчас, но едва ли поверишь, когда окажешься на виселице. Кончится тем, что ты проклянешь меня. Слишком большой риск жениться на тебе.

– Тогда к черту брак!

Она крепко обвила руками его шею.

– Подумай только, что будет, если я оставлю тебя без имени и обручального кольца! Ты будешь взрослеть и с горечью в сердце рожать безымянных бастардов, которые станут презирать тебя всю свою жизнь, потому что окажутся мишенью для грязных насмешек. Я все это испытал на себе.

– Все это не имеет для меня ни малейшего значения, – заявила Анна, прижимаясь лицом к его груди.

– Это имеет значение для меня, моя Анна. Я дорожу единственным, что у меня есть, – честью, которую потеряю, если потяну за собой на дно тебя, – ответил Джон.

– Эй там, на барже!

Они переглянулись.

– Не похоже на голос доктора или его сына, – сказала Анна. – Подожди здесь, Джон; не показывайся!

Анна подошла к двери каюты и приоткрыла ее.

– Кто там? – спросила она.

– Констебль прихода, – громко крикнул пришедший. – Печать на вашей двери взломана. Есть у вас трупы умерших от чумы, которые следует убрать?

– Нет, – ответила Анна, – больные выздоравливают.

– Слава Богу!

Мужчина снял шляпу, а Джон шагнул за спину Анны, чтобы скрыться в полумраке каюты. Анна почувствовала неладное.

– Не оборачивайся, Анна, – сказал Джон, надевая перевязь со шпагой. – Где пистолеты?

– Я оставила их в карете Эдварда. А в чем дело? Скажи!

– Это не констебль. Это лакей Уэверби, один из тех, кого я усыпил, когда похитил карету. Они нас нашли, но тебя не получат.

Ее мозг лихорадочно заработал. Джон еще слишком слаб, чтобы сражаться с несколькими мужчинами, а может быть, и со множеством.

На набережной появились несколько человек в синих с серебром ливреях Эдварда с обнаженными наголо шпагами и пистолетами. Косые лучи солнца осветили золоченую карету, когда та поворачивала к барже с Тауэр-стрит.

– Спрячься! – умоляюще попросила Анна. – Сделай это, Джонни.

Анна ступила на палубу, щурясь от яркого солнечного света, и быстро направилась к мосткам, соединявшим баржу с сушей. Люди Уэверби выстроились в два ряда, образуя почтительный эскорт.

Знакомая карета остановилась в нескольких футах от Анны и теперь она смотрела прямо в бледно-голубые глаза Эдварда Эшли Картера, лорда Уэверби.

– Милорд, – сказала она, – я готова подчиниться вашей воле. Поедемте поскорее.

Он открыл дверцу кареты и с поклоном помог ей войти. Когда Анна уселась, он уставился на нее таким ненавидящим взглядом, какого она еще не видела. Ей потребовалась вся ее воля, чтобы не унизиться до мольбы.

– Обыщите баржу, – крикнул он своим людям, продолжая с улыбкой смотреть ей в глаза.

– В этом нет необходимости, Эдвард, – запротестовала Анна. – Ты же видишь, что я одна.

Но его люди уже были на борту, и резкий звон стали о сталь убедил ее в том, что они захватили Джона Гилберта, и четверо из них вывели его, сопротивляющегося, на палубу.

– Отвезите его в конюшни на улице Сент-Джеймс, – крикнул Уэверби, – и в мою брачную ночь оскопите!

Крик Анны звенел в ушах Джона еще долго после того, как карета исчезла на узких городских улицах.