Глава 30

Если это рай

Мельничный мост находился в ста шагах от камер пыток и тюрем Большого Шатле. Тангейзер не заметил никакой активности у ворот крепости. Власти дистанцировались от массовой резни. Разумное решение. Если они не берут на себя ответственность, их не в чем обвинить – независимо от политического результата. Милиция захватила все мосты. Если городские власти увидят, что один мост не охраняется, то не станут вмешиваться. Возможно, они даже получили такой приказ. Некомпетентность соперников, наверное, даже доставит им удовольствие.

Мост был закрыт верхними этажами мельниц, построенных вдоль всей его длины. У входа Матиас увидел костер и очертания трех фигур. В свете висевшего на стене фонаря больше никого видно не было. Но Гуго говорил о пятерых. Ночная стража в городе – это их товарищи, осмелившиеся выйти за порог. Скучная обязанность, которая поручается скучным людям или, по крайней мере, тем, кто не имеет склонности к насилию. Дисциплина для них – редкое качество, которое с трудом приобретается, но легко теряется. Но при всем при этом граф де Ла Пенотье не мог дать охране шанс укрыться в Шатле. И убежать в туннель тоже.

Повозку госпитальер оставил на боковой улочке. Возвращаясь, он оглянулся на запад, на реку. Вдалеке, на уровне башни Лувра, виднелись две лодки.

Сена унесет их дальше от Парижа и быстрее, чем дорога на север. И Карле будет удобнее. По реке они могут доплыть до самого Ла-Манша. А еще лучше – за Эльбефом нанять гребцов, которые довезут их по реке Эр до Шартра. Пусть Карла восстановит силы. День или два верхом до Флеша, а дальше – могучая Луара, Сен-Назер, корабль до Бордо, а потом домой. Превосходно. Тангейзер окунулся в мечты.

Гарнье, Доминик и все остальные узнают, куда и как он ушел, в лучшем случае утром. А днем страсти остынут, и понимание политической обстановки – а также цены, которую, возможно, придется заплатить и которая написана кровью на стенах особняка Ле Телье, – заставит их вообще отказаться от преследования. За пределами Парижа у них уже не будет той власти и тех возможностей. Им придется обращаться за помощью, а значит, отвечать на неудобные или даже смертельно опасные вопросы. Сегодня город у них в руках, и Матиас будет просто еще одним трупом. Но просить короля преследовать рыцаря ордена святого Иоанна, не имея доказательств его вины, да еще в ситуации, когда страна балансирует на грани религиозной войны, – это глупость, непростительная даже для Доминика. Разумнее всего будет – хоть Тангейзер на это и не рассчитывал – просто забыть о нем.

Сам иоаннит о них не забудет. Но он может вернуться позже.

Рыцарь вспомнил о баржах, пришвартованных за домом Ирен. Можно будет спрятать Карлу и детей на борту. Они с Гримандом изобразят капитана и его слепого слугу. Лица Инфанта Кокейна будет достаточно, чтобы отпугнуть любопытных. Если же нет, то госпитальеру приходилось участвовать в морских сражениях, а у тех, кто мог оказаться на баржах, вряд ли есть такой опыт.

– Гуго, вон те лодки, они сопровождают баржи? – спросил Матиас.

– Нет, – ответил за мальчика Гриманд. – Это заграждение.

– Заграждение… – Картина, которую представлял себе Тангейзер, рассеялась, как дым.

– Лодки связаны цепями и перегораживают реку от Нельской башни до Лувра. Они сделали это еще до полудня. – Король воров усмехнулся. – Нам остаются ворота, крыши или комната, пропахшая мочой.

Тангейзер зарядил арбалет, из которого он застрелил Баро.

– Гуго, стой на этом углу и жди моего сигнала. Грегуар, поведешь повозку так, словно у тебя дело на мельницах. Остальные ложитесь, – распорядился он.

Он вытащил меч и пошел к мосту.

Госпитальер больше не был похож на разыскиваемого человека, о котором могли слышать ополченцы. Такого рыцаря они никогда не видели. Пусть думают, что он один из них, обезумевших от крови. Луна светила ему в спину, к тому же фонарь притупил их зрение, а день безраздельного господства – мозги. Шум водяных колес заглушал его шаги. Можно избавиться от них прежде, чем они что-то заподозрят, но ему нужны все пятеро. Матиас почувствовал запах жареного мяса. Махнув в знак приветствия мечом, он подошел к фонарю:

– Какие новости, друзья? Какие новости?

Теперь он видел четверых. Их первой реакцией стал страх. Двое схватились за алебарды.

– Вы не видели сбежавших еретиков? – поинтересовался иоаннит.

Копья часовых опустились. Теперь волк оказался среди овец. Тангейзер определил, в каком порядке он их убьет. Появился пятый стражник – его голова показалась из-за плеча четвертого, и рыцарь изменил порядок. Он улыбнулся, и пятый незнакомец ответил на его улыбку.

А в следующий миг госпитальер бросился вперед, приблизившись на расстояние, где копья противников были бесполезны. Вложив в удар вес всего тела, он проткнул насквозь живот четвертого стражника, так что острие меча вошло дюймов на шесть в пятого. Наставив на остальных арбалет, он ударом ноги столкнул двух смертельно раненных мужчин с клинка. Один из часовых бросился бежать. Тангейзер выстрелил ему в спину с близкого расстояния, спустив тетиву правым предплечьем. Лезвие алебарды метнулось к его коленям, но он отбил удар прикладом арбалета и проткнул мечом горло второго стражника, обратным движением перерезав артерии и вены на его шее справа. Остался первый – тот, который пытался ударить его алебардой. Матиас выронил арбалет, схватил древко копья, дернул противника на себя и, проткнув его живот, повернул меч. Потом он отпустил древко, чтобы усилить обратное движение левой рукой, и распорол живот до самой лобковой кости. Стражник упал.

Рыцарь махнул Гуго.

Пятый стражник все еще полз по земле, а тот, в кого попала стрела, стоял на коленях, харкая кровью. Тангейзер перерезал им горло, после чего, стряхнув и вытерев меч, вложил его в ножны. Потом он натянул тетиву арбалета, вставил стрелу и прислонил оружие к стене.

Мертвых иоаннит оттащил в проход, по двое за раз. Их тела скользили по смеси из грязи, воды и муки, покрывавшей мост. Фонари висели через равные промежутки, но конца моста Матиас не видел. Сверху послышался шум водяных колес. Он был уже у первой мельницы. В просвете между зданиями виднелась река. Ворот с цепью позволял опускать или поднимать колесо в зависимости от уровня реки. Лестницы вели к шестерням, которые передавали движение реки на жернова. Шестерни не были зацеплены – в противном случае шум был бы гораздо сильнее. Внизу госпитальер увидел вращающиеся лопатки водяных колес. Он сбросил трупы в воду. Некоторое время тела швыряло и подбрасывало среди пены, словно окровавленные тряпичные куклы, а затем они исчезли.

Сбросив последнего стражника, Тангейзер остановился и прислонился к вороту. Струйки пота стекали по его лицу и по корке крови, запекшейся на волосах груди и живота, словно какая-то кожная болезнь. Как ни горько было это признавать, но силы его заканчивались. Ступни, колени, спина – все болело. Пальцы не гнулись. Иоаннит подумал о Карле. Ей, наверное, еще хуже. Он размял шею.

Повернувшись, Матиас увидел мельника в обсыпанном мукой фартуке. Испуганный мужчина стоял на пороге распахнутых двойных дверей. Тангейзер посмотрел на него, и двери закрылись.

Повозка загрохотала по мосту.

Рыцарь остановил ее так, чтобы его и спутников не было видно с улицы. Он погрузил в повозку пики, древками вперед, и фонарь, висевший над караульным помещением. Другого конца моста Гуго не видел. Тангейзер предполагал, что его должны охранять не меньше четырех ополченцев. До сих пор он не заметил ни у одного из них лука, арбалета или огнестрельного оружия. Благодаря фонарям они увидят его раньше, чем он их. И у них будет больше времени, чтобы задаться вопросом, кто он и что ему нужно, и испугаться. Повозка не вызовет такого переполоха, как вооруженный мужчина, но госпитальеру не хотелось подвергать детей опасности без крайней необходимости.

– Гриманд, я возьму пистолет. Грегуар, это мясо уже никому не понадобится. Клади его в мешок. Хлеб и вино тоже. Жди сигнала. Двигайся быстро, но помни о грязи, – сказал он своим спутникам.

Затем Тангейзер проверил пороховые полки и зарядил оба ствола пистолета. Водяные колеса заглушат звуки выстрелов. Левой рукой он сунул оружие за пояс сзади, взял у Грегуара бурдюк, влил себе в горло полпинты вина и отдал обратно.

– Гуго, ты идешь со мной, – решил он, после чего, взяв арбалет и вытащив меч, пошел через мост.

В следующем просвете между зданиями Матиас окинул взглядом реку и увидел часть заграждения. Грузовые плашкоуты и рыбацкие лодки. На пристанях по обоим берегам продолжалась резня. Банды насильников и убийц. Жаль, что не они охраняют мост. И насчет заграждения тоже жаль. Какой бы бурной ни казалась река, это самая безопасная дорога в Париже. Освещенные желтыми фонарями участки чередовались с темными. Мост дрожал под ногами Тангейзера.

– Сколько здесь колес, Гуго? – спросил рыцарь.

– Двенадцать, – отозвался мальчик. – Два пролета оставлены пустыми, для лодок.

– Стой здесь. Отсюда тебе видна повозка. Жди моего сигнала.

Оставив Гуго, госпитальер стал размышлять об охране на той стороне моста. Один стражник будет с ним говорить. По меньшей мере двое опустят копья. Если так поведут себя больше двух человек, это будет значить, что они испугались. Возможно, испугается и меньше народу – это зависит от количества выпитого ими вина. Если их двое, то первого Матиас снимет стрелой, а копье второго отобьет. Кроме того, если понадобится, с такого расстояния еще двух достанет пистолетная пуля. Затем он прикончит мечом второго копейщика, а дальше будет действовать по обстановке.

Вот и последний темный участок. Впереди над выходом висел зажженный фонарь, а у самой земли горел установленный в ведре факел. Показалась фигура охранника, вооруженного короткой пикой.

– Какие новости? – крикнул Тангейзер, разыгрывая точно такую же сцену, как с предыдущей группой стражников. – Какие новости?

– Новости могут быть только от вас. – Голос, который иоаннит едва различил сквозь шум, прозвучал очень молодо. – Они ушли несколько часов назад – по крайней мере, мне так кажется. Ничего не просили передать?

Рыцарь увидел охранника: восторженный юноша, не старше Орланду, и точно так же, как Орланду, уверенный в том, что его дело правое. На лбу у него была белая лента, удерживавшая непослушные волосы и обозначавшая его принадлежность к католической партии. Сзади него никого не было. Значит, три охранника с каждой стороны. Отсюда двое ушли, чтобы поесть и выпить с остальными. При виде госпитальера парень скорее обрадовался, чем испугался.

– Эти мерзавцы оставили тебя одного. Кто у вас главный? – спросил Матиас.

– Уден.

– Уден? Кажется, я его знаю. С этой стороны все тихо?

– Если не считать мельника, то вы первый, кого я увидел за всю ночь.

Парень улыбнулся. Меч Тангейзера пронзил ему сердце.

Потом рыцарь окинул взглядом узкую улицу. Пуста в обоих направлениях, если не считать нагруженной трупами телеги без лошади. Склады на берегу реки. Консьержери, башня с часами. Отсюда видна часовая стрелка. Половина одиннадцатого. Время. Время. Иоаннит опустил курки пистолета и оттащил тело юноши вместе с пикой к ближайшему водяному колесу. Бросил пику, сдернул со лба мертвеца белую ленту и столкнул тело в Сену.

Потом он бегом вернулся назад и махнул Гуго.

Белую ленту Тангейзер повязал себе на лоб, чтобы пот не заливал глаза. Подождав остальных, он взял из ведра факел и вставил его в железное кольцо, прикрученное к повозке специально для этой цели. Госпитальер не предполагал, что будет скучать по Виллю, но теперь радовался, оказавшись по эту сторону моста, на острове. Левый берег представлял собой стену тюрьмы. Если повезет, то ко времени возвращения Матиаса вместе с Карлой охрану Мельничного моста еще не успеют усилить.

С Карлой и с Паскаль.

Чтобы забрать девочку, потребуется время, которого у него нет. Время и расстояние – вот что нужно экономить Карле, Ампаро и остальным. Склады у реки не были освещены. Там найдется укромное место. Можно отвезти повозку назад, спрятать, а затем отправиться за Паскаль. Карла будет с дочерью. А сражаться лучше без повозки.

– Разве так нас не увидят солдаты? – Эстель указала рыцарю на факел.

– Верно. Только они все равно нас увидят, а освещенная повозка вызовет меньше подозрений, – объяснил тот. – Гуго, куда нам теперь?

– Налево. – Мальчик указал на башенку. – Мимо Дворца правосудия.

Дворец правосудия. Здесь ему встретились Гузман и Рец. Иоаннит посмотрел на Грегуара:

– Неужели это было только вчера, тот каприз судьбы?

Его юный слуга похлопал по своим красным штанам. Губы у него раздвинулись, обнажив десны до самых ноздрей. Матиас улыбнулся в ответ: улыбка Грегуара больше не вызывала у него отвращения. Тогда рыцарь считал этот каприз судьбы милостью. Но каприз обошелся ему в восемь часов в тюремной камере – за это время можно было найти Карлу. Каприз обездвижил его – позволил выковаться цепям, которыми Тангейзер сам себя связал – чувством вины за те зверства, которые происходят вокруг. А сам по себе этот каприз был не более чем безумно сложным и запутанным переплетением капризов других людей, от помощников конюха до королей. Нет смысла спорить с судьбой, особенно когда нуждаешься в ее благосклонности. Карты уже в игре.

Еще один круг замкнулся.

Но не тот, о котором думал Матиас.

Тот приведет его домой, вместе с Карлой.

Вместе с детьми.

Госпитальеру захотелось увидеть лицо дочери. Он разрядил арбалет, положил его в повозку и посмотрел на Эстель. Ампаро спала в своей колыбельке из шкуры. Он любит ее. Странное чувство, такое же реальное, как дерево под его рукой. Тангейзер отвернулся, а затем снова заглянул в повозку:

– Где Орланду?

– Спрыгнул. Вон там. – Ля Росса указала на темный участок дальше фонаря. – Он сказал: «Матиас поймет».

Рыцарь сунул руку в повозку, вытащил кошелек Ле Телье, набитый золотыми экю, и побежал назад по мосту. Чередование желтого и черного. Вращающиеся водяные колеса. Снова свет. Тангейзер остановился. Если пасынок ушел, значит, ушел. Если нет, то ждет и наблюдает.

– Орланду! Я понимаю. Идем со мной.

Из темноты появилась фигура молодого человека.

– Я выживу в Париже! – Он с трудом перекрикивал рев воды.

– Знаю!

Тангейзер научил юношу охотиться, но по просьбе Карлы не обучал его фехтованию. Владеющие мечом склонны задираться и устраивать глупые дуэли. Однако ножи убили больше людей, чем чума, и защититься от них невозможно. В большинстве ситуаций – за исключением поля битвы – это оружие лучше всех остальных, и искусству владеть им иоаннит обучал молодого Людовичи на протяжении пяти лет.

– Идем со мной, – сказал он пасынку.

– Я не могу смотреть ей в глаза. Пока. И тебе тоже. Скажи ей… – Голос парня дрогнул. – Я обещаю, что вернусь домой. Скоро. Скажи ей, что я люблю Ампаро. До свидания, брат.

Матиас сглотнул. Спорить не было смысла. Орланду прав. Мужчина должен идти своим путем. В любом случае, возможно, к утру он один останется жив.

Рыцарь протянул ему кошелек:

– Здесь золотые экю. Хватит на целый год, если будешь держаться подальше от борделей.

– Мне не нужно, – возразил юноша. – А тебе пригодится.

Тангейзер бросил кошелек, так что тот заскользил по грязи и остановился у ног Орланду.

Людовичи нагнулся, поднял кошелек и тем же путем отправил его назад:

– Мне не нужна помощь. Я хочу отдать кое-какие долги.

Госпитальер взял кошелек с золотом:

– Я горжусь тобой.

Орланду покачал головой:

– Мне очень жаль, Матиас. Очень жаль.

– Мы с тобой встретились в еще более мрачные времена, брат.

– Эти гораздо мрачнее.

Тангейзер вспомнил Гуву, ужасную темницу на Мальте. И голову Саббато Сви. И Борса.

И тяжесть безжизненного тела Ампаро.

– Для меня они были мрачнее, – сказал он. – А это значит, что мы снова встретимся под ясным небом.

Рыцарь улыбнулся. Пасынок честно постарался ответить ему такой же улыбкой.

Матиасу хотелось повернуться и уйти – это был самый подходящий момент. Но первый шаг должен был сделать Орланду, и Тангейзер ждал. Фонари замигали от порыва влажного ветра.

Людовичи вытер глаза рукавом и махнул рукой.

Тангейзер махнул ему в ответ.

– Завтра покажи свою руку месье Паре, – напомнил он юноше.

Тот повернулся и исчез во тьме, из которой вышел.

Мальтийский рыцарь вернулся к повозке.

Малыш Кристьен кашлял и отдувался между передних колес. Ноги его были босыми и кровоточили. Штаны спустились до самых щиколоток. Он с ног до головы – включая глаза, ноздри и уши – был покрыт грязно-белой пастой.

– Гуго, веди нас к дому Гарнье, – скомандовал Матиас.

– Нам придется ехать мимо поста милиции у моста Менял, – заметил мальчик.

– Грегуар, мы можем их обойти? – обратился госпитальер к своему лакею.

– Дворец правосудия закрыт, – отозвался тот. – Значит, вокруг Консьержери, Сент-Шапель, Королевских садов, потом по Сен-Мишель. Думаю, там милиции еще больше.

Вдоль всего моста Менял тянулись мастерские и лавки, торгующие золотом и драгоценными камнями. Нанятая охрана. Свободные от дежурства сержанты. Но милиция охраняет мост, а не перпендикулярную улицу.

– Мы не похожи на гугенотов, – сказал Гуго.

– На милицию тоже. Скорее на бандитов. Опустите этот борт, возьмите копья и бросьте их в реку, – начал раздавать указания иоаннит. – Мое оставьте. Бочонок передвиньте назад. Гриманд!

– Что? Мне положен еще один камень бессмертия? – оживился гигант.

– Он может понадобиться нам обоим. Иди сюда.

Тангейзер взял Инфанта Кокейна за плечо и подвел к телеге с трупами. Над ней гудел рой мух. Рыцарь задержал дыхание, пытаясь защититься от ужасающего зловония, нащупал пару мужских щиколоток, освободил тело и вложил ноги трупа в ладони Гриманда. Сам он взял запястья убитого.

– Следуй за мной.

– Наверное, они из Консьержери. Я слышал, целую толпу еретиков арестовали, а затем зарезали в камерах, будто овец, – рассказал слепой великан, пока они шли.

Они положили тело в повозку, лицом вниз и головой назад.

– Вы хотите обмануть охрану, – догадалась Эстель.

– Молодец, – улыбнулся ей Матиас. – Это противно, но ненадолго.

Они с Младенцем взяли второй труп и положили рядом с первым, и Тангейзер решил, что этого достаточно. Он опустил левый борт повозки и посадил Гриманда рядом с Грегуаром. Подходящая парочка. Затем рыцарь зарядил пистолет.

– Если начнется драка, вы, трое детей, спрыгивайте и бегите, – объявил он. – Гуго, возьмешь оба кошелька. Когда отойдешь на безопасное расстояние, оглянись. Если дело плохо, возвращайся домой, во Дворы. Гриманд, спрячь ножи и опусти голову. Они могут тебя узнать.

– Надеюсь, что узнают, – проворчал предводитель воров. – А мои ножи всегда спрятаны.

– Грегуар, возьми ту цепь. Оберни вокруг его запястий один или два раза. И улыбайся всем, кто нам встретится. Эстель и Гуго, наденьте шлемы.

– Он мне велик, – сказала девочка.

– Тем лучше. Мой Инфант, возможно, я заставлю тебя смеяться, так что держи себя в руках.

– Смеяться? – удивился Гриманд. – Над чем?

Главный проход на мост Менял был широким. Тангейзер уже проезжал через него вместе с Рецем. Цепь, три ополченца… Матиас уже не мог на них смотреть. Он шел рядом с повозкой. Один из охранников моста подбежал к нему и взмахом руки приказал остановиться:

– Стойте, стойте. Где вы были?

– Обращение «месье» поможет вам получить ответ, – отозвался рыцарь.

Наверное, лавочник, подумал он про себя. Привык кричать на ломовых извозчиков, за которого он, должно быть, и принял госпитальера. Тангейзер остановился так, чтобы горящий факел находился примерно в ярде позади его правого плеча. Лавочник увидел кровь и оружие.

– Откуда вы едете, месье? – спросил он уже более вежливым тоном.

– Из Ле-Аля, месье, где гораздо больше работы, чем тут.

Лавочник посмотрел на детей в слишком больших шлемах, на сгорбившегося гиганта и на устрашающую улыбку возницы. На трупы и на лысую собаку. На покрытое мукой и экскрементами существо, которого выворачивало наизнанку под повозкой. Кучка сумасшедших, которые ищут ближайший корабль дураков. Он понятия не имел, как понимать эту сцену, но сознание собственной значимости удерживало его от того, чтобы поднять тревогу.

– Вы проехали по Мельничному мосту, – заметил ополченец. – Это необычно…

– Поговорите с Уденом и остальными. Они считают это обычным делом. И капитан Гарнье, который послал меня туда, чтобы объехать ваши цепи. Они задерживают экспедицию – вы же понимаете.

Лавочник понимающе кивнул.

– Капитан скоро вернется, – сообщил ему Матиас. – Я тоже – через Мельничный мост.

– Теперь комендантский час. На улице находиться опасно. Что у вас за дело?

– Это дело Гарнье. Я подожду, если вы прикажете. Но вам придется самому его спросить.

Охранник посмотрел в глаза Тангейзеру и тут же об этом пожалел.

– Капитан сегодня не в духе. – Иоаннит улыбнулся, чтобы удержать внимание собеседника. – Я тоже. Только он может себе это позволить – он же капитан. Позовите сюда остальную охрану. Эй, друзья! Идите сюда!

Лавочнику это не понравилось – он лучше своих товарищей чувствовал опасность. Ополченцы прислонили пики к цепи и поспешили к повозке. Крепкие парни. Ремесленники. Судя по рукам, один из них был красильщиком.

Рыцарь кивнул им, и они кивнули в ответ.

– Попробуем это вино, – предложил он. – У меня на него большие надежды.

С этими словами госпитальер присел на корточки, вытащил пробку из бочонка и сделал несколько глотков. Потом он встал и улыбнулся:

– Я пробовал и лучше. По крайней мере один раз в жизни.

Ремесленники не стали ждать разрешения лавочника и тоже попробовали вино.

– Знаете, почему у Гарнье такое настроение? – спросил Тангейзер.

Манеры лавочника изменились – его заинтересовали свежие сплетни.

– Сегодня вечером он потерял несколько «пилигримов», – рассказал Матиас. – Из братства.

– И что? До нас дошли слухи, что он вошел во Дворы, – ответил один из ополченцев.

– Да, мы это сделали. Такой выгребной ямы нет даже в аду. Но вы знаете Гарнье. Он получил то, что хотел, и эти попрошайки не скоро его забудут. Вы слышали об Инфанте?

Задав этот вопрос, иоаннит услышал, как Гриманд заерзал в повозке.

Лавочник покачал головой. К его досаде, красильщик, второй раз приложившийся к бочонку с вином, выпрямился. Его место тут же занял другой ремесленник.

– Инфант Кокейна? – переспросил охранник моста. – Гриманд? Кто же о нем не слышал?

До Тангейзера донесся вздох гиганта.

– Он перережет тебе горло за несколько су, а потом еще оставит сдачу, – продолжал лавочник. – Я не спрашиваю, друг мой, где вы пробовали лучшее вино, но точно не в Париже. Это мягкое, как коровье молоко.

– Мы всю жизнь пили кислятину, сами того не зная, – поддакнул красильщик.

– Берите бочонок, друзья, – предложил Матиас. – Он ваш.

У ремесленников отвисли челюсти. Лавочник покачал головой:

– Мы здесь на службе у короля и Христа, а не для того, чтобы пьянствовать.

– В Лувре и в монастырях не пьют кислятину. Кстати, лучшее вино я пробовал как раз в монастыре. Разве мы кальвинисты? – рыцарь рассмеялся.

Два ремесленника присоединились к нему. Они пожирали глазами бочонок.

Засмеялся и Гриманд. Тихо. Но госпитальер чувствовал, что это ненадолго.

– Там, где я его взял, есть еще, и я не заплатил за него ни су, – сказал он стражнику. – Так что пейте и веселитесь. А если это против местных обычаев, отнесите домой, женам.

Не дожидаясь возражений своего товарища, ремесленники схватили бочонок. Лавочник промолчал, понимая, что его все равно проигнорируют. Утешение он решил найти в сплетнях.

– Месье, расскажите мне, кто такой Инфант Кокейна, – попросил он Матиаса.

Его голос заглушил взрыв безумного смеха.

– Смотрите сами, – сказал Тангейзер. – Вот он сидит.

Ремесленники поспешно отступили, поставили бочонок и схватили свои пики. Лавочник спрятался за их спинами, и они обошли повозку на почтительном расстоянии, чтобы посмотреть на Гриманда. Рыцарь тоже считал, что это зрелище заслуживает внимания.

Король воров трясся от смеха. В неверном желтом свете факела его пустые белые глазницы бесстрастно поблескивали над громадными оскаленными зубами и деформированным лицом, словно шахты, доходящие до самого преддверия ада.

Эстель и Грегуар тоже смеялись, заразившись его весельем.

Матиас и сам с трудом сдерживался.

– Дайте мне камень бессмертия. Негодяи! – крикнул великан.

– Как видите, он лишился разума, – пояснил иоаннит охранникам моста.

Гриманд загремел цепями. Ополченцы попятились.

– Движение повозки, похоже, успокаивает его. Но если вы считаете, что следует подождать капитана, мы можем дать Инфанту пинту-другую вина.

– Гуго! Чашу вина! – тут же воскликнул Гриманд.

– Продолжайте свой путь, друг, – сказал красильщик. – И большое спасибо за бочонок.

Лавочник не стал возражать.

– Вероятно, я рассказал вам больше, чем следовало, – заметил Тангейзер. – Так что если Гарнье спросит, скажите, что Малыш Кристьен обо всем позаботится. Этого достаточно.

Гриманд зашелся в приступе хохота, и лавочник снова попятился.

– А если не спросит, решать вам – будить спящую собаку или нет.

– Кристьен, – повторил красильщик и, заглянув под телегу, посмотрел на Пикара. – А это кто? И что он говорит?

Малыш Кристьен хрипел, снова и снова повторяя одно слово, будто заклинание. Навоз стекал с его губ и ноздрей, словно эту субстанцию выделяли его внутренние органы. Когда он моргал, белков глаз не было видно – их тоже покрывал слой экскрементов.

– Навоз! – завывал Пикар. – Навоз!

– Наверное, это название его следующей пьесы, – пожал плечами рыцарь.

Смех Гриманда разнесся подобно грому, способному воскресить мертвецов.

– Что он сделал? – спросил лавочник.

– Изнасиловал ребенка, – ответил Тангейзер.

– Боже милостивый. – Второй ремесленник взял пику и вопросительно посмотрел на рыцаря. – Вы не возражаете?

– Пожалуйста, но только не до смерти.

Ополченец присел на корточки. От удара ноги Пикара хрустнули. Лавочник взял алебарду красильщика и рубанул пленника по пальцам. Вероятно, это их первая кровь – будет чем хвастаться потом. Причитания Кристьена сменились криком. Охрана принялась глумиться над ним.

– Ладно, друзья, мне пора, – сказал Матиас. – Да благословит Господь короля и Папу!

Повторив благословение, ополченцы проводили мальтийского рыцаря одобрительными возгласами.

Повозка, заскрипев, двинулась за ним.

– Кристьен! – крикнул лавочник вслед госпитальеру. – А кто эти малыши?

– Это мои дети, – отозвался тот.

Они ехали на юг. Бернар Гарнье жил на первой улице, отходящей на восток. На тот случай, если их новые друзья наблюдали, Тангейзер свернул только на второй улице. В Сите было тихо. Его очищали от гугенотов весь день. Иоаннит разрядил пистолет и сбросил трупы с повозки в кучу мусора за таверной. Потом он посмотрел на Ампаро. Девочка спала. Рыцарь улыбнулся Эстель.

– Гриманд был такой смешной, – сказала она.

– Я мог сам убить всех троих, причем дважды, – заявил Инфант.

– Если бы их нашли, дорога на Мельничный мост для нас была бы закрыта. А так они пьют вино и будут приветствовать нас, когда мы снова проедем мимо. Ты спрячешься под парусиной вместе с Карлой, – сказал ему Матиас.

Они свернули на север, к реке и дому Гарнье.

Если отвезти Карлу и повозку к складам и спрятать там, то можно вернуться пешком и незамеченным проскользнуть мимо лавочника и его товарищей, размышлял госпитальер. Луна взошла на западе. Тени были черными, словно смертный грех. Отсюда он доберется до дома Ирен за десять минут. Это значит, что придется оставить Карлу одну как минимум на полчаса.

Эта мысль вызывала у мальтийского рыцаря дурноту. Но чем дольше Мельничный мост остается без охраны, тем выше вероятность, что к их возвращению пост милиции восстановят. Если пуститься в обратный путь прямо сейчас, они доберутся до Вилля за двадцать минут вместо пятидесяти. Карлу все равно придется оставить одну, причем на более долгое время, но ее можно отвезти в Кокейн. Сегодня туда больше никто не сунется. Если возвращаться за Паскаль, то придется еще дважды пересекать реку, и они не успеют до полуночи попасть к воротам. И «пилигримы» будут их ждать.

Чтобы привести Паскаль в Кокейн, потребуется еще час. Этот час может стоить жизни его жене и ребенку. Рассчитывать на волю случая было бы безумием. Тангейзер мог бы заставить себя бросить Паскаль. И не потому, что они были знакомы всего лишь день: некоторые привязанности выкованы из металла, более прочного и более загадочного, чем само время. Он просто знал, что у него хватит безжалостности переступить эту границу, что его воля способна подавить движения разума и сердца. Хотя разве не разум и сердце управляют волей?

Его воля ждала приказа.

Жаль, что нельзя посоветоваться с Карлой, хотя Матиас заранее знал, что она скажет. Но у нее не будет возможности ответить на вопрос, потому что у него не будет возможности спросить. Если он посадит жену в повозку, то не вернется за Паскаль. Когда он увидит лицо Карлы, возьмет ее за руки, когда увидит, как она держит Ампаро, то не сможет расстаться с ней. Все эти планы – пустые мечты.

Ни Карла, ни остальные не знали Паскаль. Девочка затеряется среди безымянных жертв, и помнить о ней будет только он.

Это несправедливо. Младшая дочь печатника обладала чем-то таким, что госпитальер редко встречал у людей. Чем-то имевшим отношением к смерти. Чистотой. Ясностью.

Тангейзер это видел.

Сначала он пойдет за Паскаль.

Раньше, чем за Карлой.

В доме Гарнье его жене ничего не угрожает. Повозку и остальных можно спрятать прямо здесь. Потом забрать Паскаль. А на обратном пути захватить Карлу и остальных. В Вилле они будут через полчаса – все вместе. Но из этого следует, что нужно будет оставить Ампаро, и хотя Эстель защитит малышку лучше его, он поклялся не расставаться с дочерью.

Значит, не расстанется.

Кости брошены, карты в игре, хотя результат еще не определен: их судьба еще не решена. Матиас слишком часто танцевал с судьбой на ее самых сумасбродных балах, чтобы отвергать такое приглашение. В противном случае она станцует с кем-нибудь другим. Нет, он не выйдет из игры в самом конце. Такой танец потребует от Эстель верности и храбрости – но как раз в этом он не сомневался.

– Грегуар, найди поблизости место, где можно спрятать повозку, – велел он своему слуге.

Мальчик кивнул, словно уже знал это место.

– Если можно, не туши факел, но главное – спрятаться, – сказал рыцарь. – Я возьму фонарь. Если через час я не вернусь, вы с Гуго берите кошельки и можете быть свободными. Могучего Инфанта оставьте.

– Почему? – удивился Гуго.

– Он примет такую смерть, какую пожелает, потому что он уже мертв.

– Может, и мертв, но я прослежу, чтобы они ушли, – подал голос слепой великан.

Лицо его при этом дергалось, словно его жалили злые пчелы.

– Возьми еще один камень бессмертия, – предложил Тангейзер.

– Он мне не нужен.

Иоаннит перевел взгляд на Эстель. Девочка стояла на повозке, укачивая его новорожденную дочь.

– Ты летала на спине дракона, – сказал ей Матиас. – А на дьяволе полетишь?

– С Ампаро?

– Дьявол не может летать без своих сестер.

– А мы возьмем с собой арбалет?

Госпитальер видел, что это значит для нее. Кивнув, он улыбнулся Эстель, а потом повесил на плечо турецкий лук и колчан со стрелами, которые Алтан сам изготовил, заточил и снабдил оперением. Ремешок булавы он надел на запястье Гриманда.

– И как я ею воспользуюсь? – поинтересовался тот.

– Достаточно будет одного ее вида, – заверил его Матиас.

Король Кокейна поднял булаву и состроил гримасу.

Многие художники продали бы свою душу дьяволу, чтобы запечатлеть результат. Тангейзер попросил Эстель повернуться спиной к борту повозки, взял девочку за талию и посадил себе на плечи.

– Куда же мы полетим? – спросила она.

– К пристаням, чуть севернее Нотр-Дама.

– Это недалеко, – сказала Ля Росса.

– Зачем? – спросил Гриманд.

– Забрать еще одного моего друга. Девочку по имени Паскаль. Ее захватили сержанты Ле Телье, – объяснил иоаннит.

Он вспомнил, что берет с собой не только свою дочь, но и дочь Гриманда. То, что Младенец – отец этой девочки, он понял еще во Дворах, хотя сама она явно этого не знала. Рыцарь не понимал, почему король воров не признался ей в этом, но спрашивать не стал.

– Я получу благословение Инфанта? – спросил он гиганта.

– Ля Росса – вот твое благословение, – буркнул тот в ответ. – Инфант мертв. Но если это рай, то мне такой рай подходит.

– Гуго, покажи мне дом, – обратился госпитальер к своему юному проводнику.

Особняк Гарнье выделялся среди других. На ступеньках крыльца спали два охранника. Тангейзер мог убить их, прежде чем они проснутся. Но его планы в любом случае не изменятся, а устранить охрану он всегда успеет – это не составит труда. Может быть, на него так действовала близость Карлы.

– Гуго, когда Грегуар спрячет повозку, вернись сюда и наблюдай для меня за домом, – велел Матиас и похлопал подростка по плечу. Он еще не встречал мужчину или мальчишку, которому бы это не понравилось. Но Гуго остался недоволен: он повел плечом, словно обидевшись.

– Я буду наблюдать за домом для себя. И для Карлы, – ответил мальчик.

– Еще лучше, – не стал спорить рыцарь. – И жди нашего возвращения.

Тангейзеру показалось, что он затылком чувствует, как бьется сердце его дочери. Вряд ли это было возможно – через козлиную шкуру, – но настроение у него поднялось. Он двинулся на юг по боковой улочке, а затем свернул на восток, к дому Ирен, и оказался в полной темноте.

– Вам нравится имя Паскаль? – прошептала Эстель.

– Почти так же, как Эстель.

– А Паскаль подходящее имя для сестры?

– Да. Конечно.

– Значит, она одна из нас.

– Пожалуй.

Матиас обнаружил, что, несмотря на ехавших на нем «пассажиров», скорость у него была довольно приличной. При слабом свете фонаря он и один не мог бы идти быстрее.

– А что означает «Паскаль»? – снова подала голос Ля Росса.

Госпитальер задумался.

Это слово означало «бегство евреев из Египта».

– Оно значит «Дорога к свободе», – ответил он.

 

Глава 31

Суд

Усталость пропитала каждую клеточку тела Карлы, добралась до самых костей, проникла в душу. Даже в госпитале на Мальте в самые тяжелые дни осады графиня де Ла Пенотье не чувствовала себя такой истощенной. Тем не менее спать она не могла.

Она лежала на приличной кровати в гостевой комнате на втором этаже дома Бернара Гарнье на острове Сите. Через окно в помещение проникали жуткие звуки, доносившиеся с обоих берегов реки – избиение гугенотов продолжалось. Крики женщин и детей, отчаяние тех, кто пел псалмы, – все это не давало сомкнуть глаз. Хотя Карла сомневалась, что смогла бы заснуть и в другой обстановке. Разве сможет она спать, пока снова не возьмет на руки Ампаро?

Нельзя было отдавать ребенка. Как она вообще решилась на такое? Фигурка Эстель, уходящей по крышам домов, стояла у нее перед глазами. Но итальянка никак не могла предвидеть, что капитан Гарнье станет ее защитником. Карла не сомневалась, что при первой же возможности Ле Телье убьет и ее, и Ампаро. У нее не было выбора. Нет, скорее, ее выбор был очень важен. С Эстель ребенок в большей безопасности. Тем не менее женщину грызло раскаяние. Самые сильные родовые схватки казались пустяком по сравнению с муками, которые она испытывала теперь.

Ее тело, внутри которого так долго развивалась новая жизнь, еще не привыкло к пустоте. Пока Ампаро была с ней, Карла не замечала этой пустоты – ребенок заполнял не только ее, но и всю вселенную. Без дочери же сама вселенная казалась заполненной лишь отчаянием.

Даже мысли о Матиасе не утешали графиню. Она потерялась, и ему ее не найти. Зло, пропитавшее Париж до самой сердцевины, оказалось слишком могущественным. Карла видела это зло в изуродованных телах, усеявших улицы, в резне на пристанях. Она уже видела ужасы войны раньше, но происходившее в городе было настолько кошмарно, что не имело названия. И посреди этого огромного зла прятался Марсель Ле Телье, жаждавший ее смерти. Как ни странно, он ее совсем не интересовал. Никогда в жизни итальянка еще не чувствовала себя такой одинокой и напуганной. Ей нужна была Ампаро.

Антуанетта заснула, лежа на кровати рядом с Карлой. Приятное чувство от ее присутствия смешивалось с тревогой. Девочка носила фамилию д’Обре и была обречена на гибель вместе со своими братьями и сестрами. Теперь смерть для нее стала связана с Карлой. Скоро здесь тоже станет опасно. Когда Гарнье обещал взять ее к себе домой, он возглавлял отряд. Власть принадлежала ему. Но Ле Телье обладает полномочиями судьи, и его власть, хоть и не такая явная, неотвратима. Он упорно шел к своей цели весь день и вряд ли отступит завтра.

Когда Карла с Антуанеттой прибыли сюда, мадам Гарнье прервала свои приготовления ко сну и выслушала – с удивлением, но без возражений – указания мужа, после чего капитан ушел к Ле Телье. И Карла, и Антуанетта отказались от еды. Последние силы графиня потратила на то, чтобы как можно скорее и при этом вежливо выпроводить хозяйку и закрыть дверь отведенной им комнаты.

Антуанетта заплакала. Итальянка обняла девочку, но никак не могла успокоить ее и сама принялась всхлипывать. Так они могли проплакать всю ночь, но внезапно девочка – руководствуясь детской логикой – нашла карты в кармане платья Карлы, и проснувшееся в ней любопытство пересилило горе и страх.

– Что это? – спросила малышка.

– Карты.

Карла взяла колоду, просмотрела, вытащила из нее карты «Смерть» и «Дьявол» и положила в карман. Остальные она протянула Антуанетте.

– Можно мне с ними поиграть? – уточнила ее подопечная.

– Конечно.

– А как с ними играют?

– Сочиняют разные истории.

– Как?

– Выкладываешь карты друг за другом. Вот так. Смотри, этот рыцарь влюбляется в эту даму, и они женятся.

Она выложила «Императора», «Императрицу» и «Любовников».

– А что дальше?

– Смотри на картинки. Тебе решать.

Антуанетта разложила карты на кровати.

– Мне здесь не нравится, – сказала она. – Я хочу обратно, во Дворы.

– Поспи, и тебе станет легче.

– Смотрите, у этой дамы есть собака, чтобы защищать ее и рыцаря.

Антуанетта положила карту «Сила» рядом с остальными.

– Чудесно. Бери даму, собаку, и вы все трое можете поспать.

Теперь карты лежали на прикроватном столике рядом со свечой. Карла вспомнила об Алис. Они были знакомы всего день, но итальянка скучала по ней так, словно знала ее всю жизнь. Еще ни одна женщина не вызывала у нее такого уважения. Мать Гриманда заставила ее снова стать собой. Теперь Алис в ней. И, как надеялась Карла, с ней. Она взяла карту «Сила», лежавшую на подушке Антуанетты. Может, в выборе маленькой девочки заложен глубокий смысл? Она выбрала карту, увидев на ней льва, укрощенного дамой. Но Алис сказала бы, что карту нужно воспринимать не как предсказание, а как приглашение использовать то, что заложено у тебя в душе. Карты указывали, что ей нужно понять – в первую очередь о себе. Сила. Карла никогда еще не чувствовала себя такой слабой. Вызов, брошенный картой, заставил ее еще лучше осознать это.

Да, она слаба. Но признать свою слабость, смириться с ней и не бояться ее – разве это не сила? Она слаба и находится в доме человека, который заодно с ее злейшими врагами. Со злейшими врагами ее ребенка. Но неужели она настолько слаба, что может лишь ждать, лежа в постели и обливаясь слезами, пока за ней не придут? Женщина спустила ноги с кровати и села. Движение вызвало очередной приступ послеродовых схваток, но Карла проигнорировала их и поднялась на ноги.

Она подошла к окну. Так, передвигаться она может, если захочет. Комната располагалась в задней части дома, на втором этаже, а окна выходили на реку. Слева тянулись дома на мосту Менял, из-за которых доносились звуки массовой резни. Под зданиями правого берега рукав реки был заполнен пустыми лодками. В отражавшемся от воды лунном свете казалось, что лодки соединены цепями, но Карла не была в этом уверена. На берегу лодок не было вообще. Справа виднелись задние фасады домов на мосту Нотр-Дам. Она на острове.

Куда же ей идти?

Она видела цепи на мосту. Милиция. Капитан Гарнье оставил двух человек у парадной двери, чтобы успокоить ее. Один уже дежурил здесь и раньше, ради спокойствия его жены. Вторым охранником стал помощник Гарнье, лейтенант Бонне, который остался недоволен, в том числе и потому, что таким способом капитан хвастался своей галантностью. Бонне был одним из тех, кто держал шампур, ослепивший Гриманда.

Карла поморщилась, вспоминая эту сцену. Король Кокейна был чудовищем. Она никогда не забывала об этом, даже в тот момент, когда в его огромных ладонях впервые увидела свою дочь. Тем не менее что-то в нем привлекало ее, нечто большее, чем его любовь к ней, – графиня знала о его чувствах, хотя сам Гриманд не произнес о них ни слова.

Сцена ослепления гиганта едва не сломила ее волю. Карла видела, как издевается над ним рыжеволосая красотка – скорее всего, это была мать Эстель. Видела ухмылку Малыша Кристьена. Веселье солдат. Видела первую дымящуюся дыру на изуродованном лице Гриманда.

Ярость итальянки едва не прорвалась наружу, когда один оставшийся глаз великана посмотрел на нее с пронзительной нежностью и любовью. Гриманд покачал своей кудрявой головой, несмотря на то что два человека крепко держали ее сзади. Этот жест предназначался Карле. И она поняла, что король воров прав. Она не спасет его глаз, а лишь унизит себя перед милицией, защищая известного преступника, который похитил ее и для пленения которого пришлось положить столько жизней. Графиня молчала, не издав ни звука и не проронив ни слезинки, и в этом молчании развернулась битва со стыдом и жалостью, едва не лишившая ее воли.

Выколов второй глаз, они отпустили Гриманда, связанного, стоящего на коленях, и Малыш Кристьен объяснил Доминику, почему для таких, как Инфант, это наказание хуже смерти. Рыжеволосая женщина спровоцировала яростный спор из-за денег, и Доминик утолил свою жажду крови, заколов женщину мечом и бросив ее тело головой в костер. Когда Карлу увозили из Кокейна на тележке – той же самой, на которой ее туда привезли, – она бросила взгляд на Кристьена. Всего один. Внутри у нее не осталось ни чувств, ни мыслей, но выражение ее лица стерло улыбку Пикара и наполнило его сердце страхом.

Теперь итальянка переводила взгляд с одного моста на другой. Они не могут вернуться в Кокейн, хотя Карла, как и Антуанетта, считала его самым безопасным местом в Париже. Пойти в монастырь Филь-Дье и забрать Ампаро тоже невозможно. В этот час улицы кишат не просто убийцами, а теми, кто дал волю своим самым темным инстинктам.

Женщина отвернулась от окна и достала из кармана две карты. В тусклом свете свечи «Дьявол» был почти неразличим. Крылатый зверь, пожирающий тела. Она спрятала его под карту «Смерть». Вид яростного жнеца и его безумного коня, топчущего сильных мира сего, успокоил Карлу. Алис выбрала «Смерть» в качестве карты спрашивающего, и теперь Карла поняла почему. В раскладе Смерть неслась навстречу Огню. Старуха не сомневалась, что бледный всадник придет. Но как Матиас найдет ее здесь? У Гарнье внушительный дом, но это явно не Башня.

Графиня взяла со стола остальные карты, перебрала их и нашла «Суд». Первую карту из тех, что она вытянула. Неоправданные надежды. Даниил во рву со львами. Львы не съели его, потому что чувствовали силу его духа. А Смерть мчится не только навстречу Огню, но и Суду. Карла посмотрела на карту. Ангелы с трубами поднимают мертвых из могил.

Нотр-Дам де Пари.

Эта сцена вырезана над его главным входом: Страшный суд.

Собор находится всего в нескольких сотнях шагов отсюда. Ублюдки, наводнившие улицы, не посмеют нарушить его святость – не из набожности, а из страха политических последствий, которые для них будут означать виселицу. Даже Марселю Ле Телье, искушенному в политических интригах, потребуется время и все его влияние, чтобы решиться на такой шаг. К тому времени Карла докажет – всем священникам в соборе, – что является верной дочерью церкви. Какой она действительно была, пока не встретила мать Гриманда. Она будет молиться и слушать мессу. И несмотря на все, во что она поверила, несмотря на убедительность философии Алис, Карла не сомневалась, что Мать Природа примет свое дитя, которое нашло в разложившемся теле церкви сердце, сотканное из любви, а в Христе – философа, с которым у Нее не так уж много расхождений.

И самое главное – монахини из Филь-Дье подчиняются настоятелям Нотр-Дам. Итальянка была уверена, что сумеет добиться сочувствия и поддержки этих настоятелей, во власти которых устроить ее скорейшее воссоединение с Ампаро.

Карла спрятала карты в карман. Она больше не чувствовала себя слабой. Да, ее тело истощено, но все же повинуется ей. Внезапно появившаяся сила породила сомнения. Может, она тоже сошла с ума? Действовать по подсказке картинок, нарисованных на картах? Бывает, что после родов женщины повреждаются умом. Но даже если так, даже если она безумна, то тем лучше – ведь ее окружает безумный мир. Еще раз обдумав свой план, графиня нашла его не лишенным смысла.

Она разбудила Антуанетту.

На комоде стоял кувшин воды и чаша. Карла смочила кусок ткани и протерла лицо девочки. Та не сопротивлялась и после умывания явно оживилась. Ее взгляд упал на подушку:

– А где моя собака?

– У меня в кармане, цела и невредима. Ты была права. Это неподходящее место. Мы уходим.

– Возвращаемся во Дворы?

– Сегодня нам не перейти реку. Ты не испугаешься выполнить одну мою просьбу?

– Какую?

– Спуститься по лестнице, очень тихо. И посмотреть, есть ли кто-нибудь внизу, у входной двери.

Антуанетта пожала плечами и кивнула, словно это был пустяк для девочки, недавно покорившей Кокейн. Карла обняла ее и открыла дверь. Малышка вышла.

Итальянка умылась сама. Волосы ее были по-прежнему заплетены в косу, и она лишь убрала выбившиеся пряди. Ее платье покрывали многочисленные пятна, но мужчины обычно не замечают таких вещей.

– Там никого нет, – сообщила вернувшаяся Антуанетта.

В вестибюле стоял футляр с виолой де гамба. Карла взяла его. Вес инструмента помогал ей чувствовать свою силу. Если потребуется, она будет толкать его перед собой по улице, дюйм за дюймом. С этой мыслью графиня открыла входную дверь.

Оба охранника дремали на ступеньках крыльца, сложив на землю оружие и фонари. Они не проснулись. Карла толкнула Бонне футляром. Он вскочил, а за ним и его товарищ.

– Лейтенант Бонне, – сказала итальянка. – Вне всякого сомнения, капитан Гарнье будет рад узнать, что его жена и гости находятся под надежной охраной.

– Прошу прощения, миледи, – виновато пробормотал тот. – День был таким длинным, а я встал очень рано…

– Понимаю. Я тоже. Мы идем в Нотр-Дам на полунощницу.

– Полунощницу?

– Это ночная служба. Псалмы, отрывки из Писания и жития святых.

– Да, миледи. Ночная служба. Но она заканчивается примерно в одиннадцать.

– Для того, кто спит на посту, ты неплохо ориентируешься во времени. Должен ли капитан знать, что ты отказался проводить в церковь его гостей? Или ты боишься ходить по городу в темноте? В таком случае мы пойдем одни.

Бонне увидел футляр виолы. Он посмотрел на Карлу, и она не отвела взгляда.

– Разве во время ночной службы играют музыку, миледи? – удивился охранник.

Второй раз за вечер графиня промолчала. Но теперь ее воля не подвергалась испытанию.

– Позвольте мне понести ваши вещи, миледи? – предложил не дождавшийся ответа Бонне.

Карла была рада оказаться на улице. Передвигалась она мелкими шагами, внутри у нее все болело, но ходьба все равно доставляла ей удовольствие. Антуанетта взяла ее за руку, и они повернули на восток, к мосту Нотр-Дам, перегороженному цепями и охраняемому четырьмя ополченцами, которые жарили на костре каштаны. Потом итальянка и ее спутники повернули на юг, мимо Сент-Кристофер, а затем снова на восток, к башням собора.

Некоторые дома и мастерские охранялись наемной стражей – эти люди кивали Бонне. Карла презирала его, но была рада, что ее сопровождает известный в округе человек. В отличие от Вилля здесь на улицах не было трупов, но графиня не сомневалась, что их просто успели убрать. Лужи, оставшиеся на земле после ливня, уже высохли – за исключением самых глубоких, – но дождь не смыл темные пятна на некоторых стенах и дверях. Остров был гиблым местом.

Они прошли мимо Отель-Дье. Оцепенение, которое Карла почувствовала утром, усилилось с наступлением темноты. Оно окутывало все вокруг, словно невидимый черный туман, сгущавшийся не только от страха, но и от стыда – хотя этого чувства не наблюдалось ни у солдат, ни у Бонне.

Они вышли на Паперть, и по характерному чавканью под ногами женщина поняла, что это застывшая кровь. Знакомое ощущение. Мерзавцы осквернили даже площадь перед собором. Луна за их спинами постепенно поднималась, приближаясь к зениту, и каменная резьба на фасаде собора казалась огромной мозаикой из серебристых и черных плиток. Сцена Страшного суда, скрытая в тени, была на месте. Как и Карла. Перед ней было убежище – если это понятие еще не утратило смысла. Громадные двери под фризом были открыты. Внутри десятки невидимых свечей отбрасывали тусклый, мерцающий свет. У входа слонялись три ополченца. Вероятно, чтобы отгонять гугенотов, которые придут искать тут спасения, подумала итальянка и еще раз оценила пользу от присутствия Бонне.

– Антуанетта! – позвала она девочку. – Здесь мы будем в безопасности, пока не найдем себе другого убежища. По крайней мере до утра. И я хочу тебя поблагодарить – сюда нас привела твоя история.

– Моя история?

– Ту, что ты придумала, раскладывая карты. Дама и собака.

Внезапно Бонне попятился – Карла не могла не заметить, что он оставил ее в опасности, откуда бы та ни исходила, – и вытащил меч. С северной стороны площади к ним метнулась хрупкая фигурка девочки. Одной рукой девочка приподнимала платье, придерживая его на бедрах, а в другой держала мешок. Остановившись в нескольких шагах от графини, она отпустила подол, взяла мешок обеими руками и замерла в напряженной позе. Потом незнакомка посмотрела на ее охранника, и у Карлы возникло странное чувство, что опасность грозит ему, а не девочке.

– Что тебе нужно, шлюха? – прорычал Бонне, пытаясь скрыть свою растерянность.

Девочка не обратила на него внимания. Она смотрела на Карлу. Ей было лет четырнадцать. При свете луны ее коротко постриженные, без оглядки на моду, черные волосы отливали синевой. Лицо было испачкано чем-то черным, похожим на порох, хотя это маловероятно. Глаза смотрели мрачно, но решительно. Итальянка почувствовала, что эта девочка сегодня видела вещи пострашнее, чем она сама. Кажется, она что-то прятала в складках мешка.

– Вы не проведете нас внутрь, мадам? – обратилась к Карле эта странная парижанка. – Если вы откажетесь, они нас убьют.

– Еретики, да? – спросил Бонне.

– Молчи, – шикнула на него графиня. – Конечно, проведу. Сколько вас?

– Четверо. Ему можно доверять? – девочка с сомнением посмотрела на Бонне.

– Я доверяю его страху перед капитаном, под покровительством которого нахожусь. И проведу вас внутрь, – заверила ее графиня.

Девочка повернулась и махнула рукой. Из темноты появились и поспешили к ним с Карлой еще три фигуры. В центре бежал мальчик примерно того же возраста, что и девочка. На его плече висели две большие седельные сумки. Явно тяжелые, они хлопали его по бедру.

За руки мальчик держал двух маленьких девочек, похожих друг на друга, как две капли воды.

– Я не желаю в этом участвовать, миледи, – сказал Бонне.

– Я надеялась избавить капитана от унижения и не говорить ему, что люди, призванные защищать его жену, уснули на пороге их дома. Проводите этих детей в собор, и я ничего не скажу, – ответила итальянка.

– Вы хотите креститься в лоне истинной церкви? – спросил Бонне девочку.

Та переступила с ноги на ногу. Карла не сомневалась – хотя ее спутник, опустивший меч, ни о чем не догадывался, – что девочка готова броситься на него.

– Нет, – ответила незнакомка.

– Хватит этих глупостей, – объявила графиня. – Веди нас в собор. Вперед.

Бонне вложил меч в ножны и выпрямился в полный рост – он был на несколько дюймов ниже Карлы. Потом он расправил грудь и, не отвечая на небрежные приветствия охраны, зашагал к дверям. Итальянка махнула рукой детям, чтобы они встали впереди нее. Все послушались, кроме черноволосой девочки. Она шла рядом, настороженная, словно кошка.

Вот и двери.

Собор, который Карла ожидала увидеть пустым, был наполовину заполнен беженцами – женщинами и детьми, насколько она могла судить. Их горе наполняло огромное помещение, как дым ладана. Женщина повернулась к Бонне и забрала у него виолу.

– Если хочешь остаться и молить о прощении – пожалуйста, – сказала она ему. – Если нет, я освобождаю тебя от твоих обязанностей. Так и доложи капитану. Можешь сказать, что я здесь в безопасности и со мной все в порядке.

Утратив к нему интерес, Карла повернулась к девочке, чтобы спросить, как ее зовут, но обнаружила, что четверо беспризорных детей куда-то исчезли.

Графиня не стала размышлять над тем, куда они могли деться. Услуга, которую она оказала этим юным парижанам, была невелика: таких, как они, в соборе было очень много. Карла взяла Антуанетту за руку и пошла к нефу. Там она почему-то чувствовала себя в большей безопасности. Нужно найти священника и объяснить, кто она такая. Говорить нужно на итальянском. Большинство святых отцов хотя бы немного знают этот язык. Так Карла сразу отделит себя от гугенотов.

У нее кружилась голова. Снова начались послеродовые схватки. Ноги отказывались повиноваться. Женщина была уже в глубине нефа. Если она упадет без чувств, никто не обратит на это внимания. Она поставила виолу на пол, опустилась на ближайшую скамью и посадила Антуанетту рядом с собой. Перед глазами у нее все плыло, и Карла уткнулась головой в колени. Внутри была одна пустота. И эта пустота пожирала ее. Нужно вернуть себе дочь. Перед глазами итальянки стояло ее лицо. Ее вдруг охватила паника. Сколько времени должно пройти, прежде чем она поймет, что больше никогда не увидит Ампаро? Сколько времени она будет искать ребенка, прежде чем поверит в это? Монахини могут дать девочке другое имя. Жанна, Мари, Анна… Малышка кому-нибудь приглянется, и ее удочерят. Как быстро это может произойти? Ей найдут кормилицу. Это ведь сделают уже сегодня? Она голодна. Одинока. Воспоминания о нежности и любви, в окружении которых родилась Ампаро, заставили сердце Карлы сжаться. Алис, Эстель, она сама… Разве мог ребенок не чувствовать их любви?

Что она наделала? Священник. Карла попыталась встать, но не смогла.

Она должна найти священника.

В этом ее спасение.

Она сделала глубокий вдох.

Потом зарылась лицом в юбки и заплакала, слишком несчастная, чтобы уповать на Бога.

 

Глава 32

Очень разборчивый Бог

Тангейзер незамеченным добрался до рынка у моста Сен-Ландри. По дороге он заметил четырех ополченцев, цепь и костер которых перегораживали проход к мосту Нотр-Дам. Больше милиции видно не было. В конюшне, где он оставлял повозку днем, Матиас повесил фонарь у ворот и снял с плеч Эстель. Потом он взял ее за руку и повел темным проулком к дому сестры Фроже. На мусорной куче лежал труп. Голова его была почти отделена от тела. Не доходя несколько домов до постоялого двора Ирен, госпитальер остановился.

Никаких признаков, что за ними наблюдают. Ле Телье должен был отправить как минимум одного надежного головореза, чтобы убить трех детей, и еще двух выродков, которые бы их держали и смотрели. Они его ждут. Им приказано взять его живым. Они произвели сотни арестов и думали, что это будет еще один, похожий на остальные. Дверь откроет Ирен. Вероятно, скажет что-то правдоподобное. Сколько убийц прячется внизу, один или двое? Один точно должен остаться, чтобы охранять Паскаль. Тангейзер взвел курки пистолета и зарядил арбалет.

– Эстель, ты подождешь меня здесь и постережешь лук? – спросил он свою спутницу.

Девочка кивнула.

– Что ты будешь делать, если я не вернусь? – на всякий случай уточнил рыцарь.

– Убегу и буду жить своей жизнью.

– Ты умная девочка.

– Но вы вернетесь.

– Конечно, вернусь.

Он отделился от стены. В окнах дома Ирен горел свет. Иоаннит подошел к дому и прижался носом к стеклу. Тусклый свет шел из кухни. Он три раза громко постучал в дверь, вернулся к окну и стал смотреть через мутное стекло на приближающийся огонек свечи. Женская фигура.

– Мадам Ирен? – крикнул он в дверь. – Это сержант Баро!

Дверь шевельнулась. Матиас, опустив арбалет, распахнул ее и ринулся в дом мимо хозяйки. Запах пороха. У подножия лестницы лицом вниз лежит мертвый мужчина.

– Никого нет, – сказал Ирен. – Кроме мертвецов.

Скорее всего, она не лгала – ее костлявое лицо было искажено страхом.

Тангейзер взял у женщины подсвечник и подошел к лестнице. Ноги его заскользили по липкой луже, и он посмотрел вниз, на убитого. Нижняя половина его лица практически отсутствовала. У самого основания черепа зияла дыра. Выстрел был сделан с близкого расстояния, опалив волосы и рубашку. Ружейная пуля.

Матиас поднял голову и посмотрел на лестницу. Темнота. Он быстро поднялся. Запекшаяся кровь покрывала верхние ступеньки и темно-красным желе блестела на лестничной площадке. Второе тело лежало на спине, поджав колени: бедра и живот мертвеца были залиты кровью.

Паскаль. Она убила двух сержантов. Возможно, второго застрелил Юсти, но рыцарь в это не верил. Скорее всего, это была младшая Малан, искавшая у него не дружбы, а знаний.

Впрочем, дружбу она уже имела.

Первая спальня была пуста. Во второй при свете луны под простыней виднелись контуры тела. Тангейзер сдернул простыню. Флер. Она ему нравилась. Юсти любил ее. И Паскаль очень любила сестру. Больше тел не было. Значит, Юсти и Мышки живы. Паскаль… Она убила людей Ле Телье раньше, чем у них появился шанс выполнить приказ, и похоже, раньше, чем они успели произнести хоть слово.

Госпитальер поставил свечу на пустую кровать и подошел к окну.

На подоконнике крови не было. Он увидел две баржи. На противоположном берегу на Гревской площади мелькали факелы и горели костры. С наступлением темноты количество ополченцев уменьшилось, но там все равно оставалось еще человек шестьдесят – наверное, резерв. Другие рассредоточились по соседним улицам.

Куда могли пойти дети?

Вспомнив об Эстель, иоаннит повернулся, собираясь пойти за ней, и замер.

На стене над свечой кровью было написано одно слово:

«МЫШКИ».

Мальтийский рыцарь привел Эстель и Ампаро в дом. Ирен поморщилась.

– Идем на кухню, – сказал ей Матиас. – Принеси Эстель воды. Быстро.

Похоже, хозяйке это не понравилось. Но она промолчала и принесла воды. Тангейзер поставил арбалет у двери и стал пить. Скоро Ампаро проголодается.

– Мышки, – пробормотал госпитальер.

– Мыши и есть. Маленькие свиньи. Испортили мне все полы, – проворчала Ирен.

– Купи себе швабру, – пожал плечами ее незваный гость. – Что случилось с третьим сержантом?

– Анна побежала за ним по улице. Когда вернулась, сказала, что он мертв.

Тело на мусорной куче. Иоаннит восхищенно покачал головой:

– Она убила всех троих!

– И чуть не убила меня.

Тангейзер задумался почему. Ирен словно прочла его мысли:

– Я тоже удивилась. Она сказала, что не знает, как поступили бы вы.

– Значит, ты у меня в долгу, так?

– Девчонка сказала, что вы убьете меня, если я вас не дождусь. Я тут сидела весь вечер, с этим трупом. Немыслимо. В своем собственном доме.

– Когда они ушли?

– Как только стемнело.

Почти три часа назад. Достаточно времени, чтобы спрятаться. Чтобы добраться куда угодно.

Сутенер Тибо. Надпись «МЫШКИ» означает, что они пошли домой к Тибо. Но где он находится, этот дом? Время поджимало.

Преподобный Пьер из Нотр-Дам.

Тангейзер посмотрел на Ирен.

– Что вы собираетесь со мной сделать? – испугалась та.

– Сиди дома. Я оттащу тела на улицу. До полудня они не будут сильно вонять.

– Очень разумно. А что я скажу, когда ко мне придут?

– Скажешь, что девчонка убила трех их лучших сержантов. Но сегодня из Шатле никто не придет.

– Фроже вернется.

– Он мертв.

Ирен потрясла эта новость:

– Как умер мой брат?

Матиас вылил в горло остатки воды и поставил пустой кувшин.

– Медленно, в муках и страхе. Я отдал его мальчишкам из Дворов, – сообщил он невозмутимо.

– Ублюдок с черной, как сажа, душой!

– Твой брат привел нас сюда, обещая безопасность. А ты взяла мое золото. Твой брат предал нас. Тебе следовало получше его воспитывать.

– Я еще увижу вас на виселице.

– Свали все на Фроже. Забудь обо мне. Или пеняй на себя.

– Вы все одинаковые. Проклятые ублюдки! Меня от вас тошнит.

Рыцарь почувствовал тянущую боль в спине и подумал, стоит ли перетаскивать тела.

– Я позабочусь, чтобы вас повесили. Вас и ваших проклятых детей. Я пойду к Ле Телье, – пригрозила ему хозяйка и вдруг сложилась пополам, ударилась о буфет, повернулась и сползла на пол. Ее смерть – по всей видимости, мгновенную – сопровождал щелчок спущенной тетивы.

– Думаю, я попала ей в сердце, – сказала Эстель, опуская лук.

Скорее в аорту, судя по обильному кровотечению, подумал Тангейзер, но уточнять не стал. У Ля Россы был такой вид, словно она прихлопнула осу. Она не ждала, что ее будут ругать. Госпитальер и не собирался. В смерти Ирен он видел одни преимущества, и не только для своей спины.

– Я проверила, что вы с ней стоите не на одной линии, – добавила его юная подопечная.

– Хорошо. Это первое правило при стрельбе.

Тангейзер взял арбалет и снова натянул тетиву.

– Она сказала, что повесит детей, – продолжала девочка.

– Мы же не могли этого допустить, правда?

Эстель вышла вслед за ним из кухни. Матиас снял с трупа сержанта запасной колчан.

– Мы снова будем летать? – спросила вдруг Эстель.

– Летать? Мы просто обязаны это сделать.

По предложению Эстель они пошли к Нотр-Дам через крытую галерею, которая оказалась безлюдной. Ампаро заплакала, на удивление громко для такой крохи. Тангейзер был очарован. Какая упорная! Он улыбнулся, а Ля Росса ласково что-то зашептала, пытаясь успокоить младенца.

Когда они добрались до фасада собора, новорожденная по-прежнему плакала. Матиас поставил на землю свечу, арбалет и снял Эстель с плеч.

– Я думаю, она хочет повернуться ко мне, – сказала девочка.

Она расстегнула пуговицы на платье и перевернула Ампаро, после чего присела на корточки к стене, заговорила с малышкой, и та успокоилась. Иоаннит взял арбалет и окинул взглядом Паперть.

Все было тихо, и только двое ополченцев охраняли главный вход, под сценой Страшного суда. Их пики были прислонены к арке, а фонарь стоял на земле.

Граф де Ла Пенотье вернулся к Эстель и взял ее за руку.

– Ты пойдешь в собор, – сказал он. – Будешь ждать меня возле купели. Но сначала иди впереди меня со свечой.

Госпитальер держался в двух шагах позади Ля Россы, чтобы крошечное пламя свечи ослепляло охрану, скрывая его присутствие. Увидев девочку, ополченцы выпрямились, скорее удивленные, чем встревоженные. Еще одна парочка доблестных горожан, не ведающих, что творят.

Тангейзер поравнялся с Эстель, появившись справа от нее, и поднял арбалет.

– Первый, кто прикоснется к оружию, получит стрелу. И первый, кто заговорит, – предупредил он охранников.

Оба ополченца замерли и, словно зачарованные, уставились на арбалет.

– Вам не обязательно умирать сегодня, – продолжал Матиас. – Вспомните о своих женах в мягкой постели. Ты возьми фонарь, – велел он одному из стражников. – Оба поворачиваетесь ко мне спиной и беретесь за руки.

Мужчины подчинились и сплели пальцы, словно ища друг у друга поддержки.

– Эстель, иди внутрь, – скомандовал мальтийский рыцарь.

Проводив взглядом девочку, исчезнувшую за дверями, Тангейзер взял пику:

– А теперь идите вокруг собора.

Он приказал ополченцам остановиться за южным нефом, в непроглядной тьме.

– Снимите шлемы, – продолжил он отдавать приказания, когда они пришли туда. – Фонарь на землю. Повернитесь лицом к стене.

Стражники выполнили приказ, не разъединяя рук. Тангейзер опустил арбалет и ударил первого ополченца пикой в основание черепа. Второй не посмел повернуться. Он по-прежнему держал руку товарища, тело которого сползало по стене.

– Ради всего святого, – забормотал он, – мне очень жаль, если я как-то оскорбил вас, и…

Матиас убил и его. Потом он вытер оружие о траву, взял фонарь и арбалет и вернулся на Паперть. Пику он вернул на место, рядом со второй, повесил фонарь в проходе и вошел в Нотр-Дам.

Окинув взглядом внутреннее пространство собора в поисках вооруженных мужчин, госпитальер не увидел ни единого мужчины. Оба прохода между скамьями в этой части поперечного нефа были заполнены женщинами и детьми – группы из нескольких человек, пары или застывшие в безмолвном горе одинокие фигуры. Некоторые – в основном дети – спали на скамьях или на полу. Отовсюду доносился плач или причитания. Отдельные голоса складывались в странную гармонию, словно это был скорбный хор, поющий бесконечные гимны.

Эстель рыцарь нашел возле купели. Ампаро сосала ее плоскую, узкую грудь. Это зрелище поразило Тангейзера. Но обе девочки выглядели довольными, и он не стал ничего говорить.

Отступив в темную нишу, Матиас разрядил арбалет и положил на пол вместе с двумя запасными стрелами. Для лука Алтана он выбрал место потемнее. Потом иоаннит опустил взведенные курки пистолета и спрятал его за колчаном. Развязав рукава рубашки, обернутые вокруг бедер, и обнаружив, что они пропитались кровью, Тангейзер очистил их от застывших сгустков и выжал.

Эстель и Ампаро он возьмет с собой. Не самое разумное сопровождение, когда просишь найти сутенера, и особенно Тибо, но отец Пьер привык к неподобающей компании.

Остальная часть рубахи была влажной, но не слишком сильно испачканной кровью. Матиас хорошенько встряхнул ее. Белый крест на груди покрывали темно-красные и черные пятна, но преподобный Стукач сумеет сделать правильные выводы. Госпитальер натянул рубаху, которая сморщилась от засохшей крови и игнорировала все попытки разгладить ее. Более презентабельного вида ему все равно уже не добиться.

Хотя нет. Иоаннит подошел к купели, перекрестился и вымыл лицо святой водой. Судя по ее изменившемуся цвету, сделал он это не зря.

Кровь и святая вода. Карла захочет крестить Ампаро. В вопросах крещения церковь была непреклонна, даже жестока. Из-за горсти воды и нескольких слов душа младенца могла быть мгновенно унесена в чистилище и навеки лишена возможности предстать перед Богом. Очень разборчивый Бог. Но кто он, Матиас, такой, чтобы спорить?

– Эстель, дай мне Ампаро, – попросил он Ля Россу.

– Хотите ее подержать? – откликнулась девочка.

– Нет, я собираюсь ее крестить.

Он взял у Эстель колыбельку из козлиной шкуры. Казалось, его крошечная дочка ничего не весит. И в то же время у рыцаря никогда еще не было так тяжело на душе. Он обеими руками высоко поднял ребенка и заглянул ему в лицо. Сотни свечей, горевшие в церкви, заполняли пространство оранжевым дымом. Какая красавица! Только чистая любовь могла весить так много и наполнять сердце госпитальера таким восторгом. Он был прав. Ампаро усмирила бурю. Тангейзер мог стоять так несколько часов. Но его дочь не обладала подобным терпением. Она захныкала.

Матиас почему-то вспомнил о львах, рык которых слышал перед рассветом, и засмеялся. Голос Ампаро был сильнее львиного рыка. Он опустил дочь чуть ниже и поцеловал в нос, стараясь не оцарапать ее нежную кожу своей щетиной.

– Маленькая Ампаро не хочет мокнуть. Она хочет грудь, – сказала Эстель.

Новорожденная и правда не успокаивалась. Тангейзер наклонил ее над краем купели, зачерпнул пригоршню воды и вылил на головку девочки:

– Ego te baptizo Amparo in nomine Patris, et Filii, et Spirtus Sancti. Amen.

Затем, прижав к груди плачущую Ампаро, рыцарь улыбнулся:

– Мы спасли ее от ада. Теперь должны спасти от Парижа.

– Танзер? А меня вы окрестите? – подошла к нему вплотную Ля Росса.

Улыбка его стала шире. Эстель просияла.

– С удовольствием. Наклонись над купелью, – сказал ей госпитальер.

Он плеснул водой на спутанные локоны девочки, удивляясь их чистоте:

– Ego te baptizo Estelle in nomine Patris, et Filii, et Spirtus Sancti. Amen.

После этого он взял Эстель за руку. Личико Ампаро покраснело от крика, но отец не собирался так быстро расставаться с дочерью. Шепча ей ласковые слова, словно норовистой лошади, он зашагал по проходу.

Нужно было сосредоточиться на практических делах. Если берлога Тибо находится не на острове, то скорее на левом берегу, чем на правом, и пробраться туда будет легче. Можно взять с собой священника. Для него милиция опустит цепи. А священника, который дружит с сутенерами, уговорить будет нетрудно.

– Матиас? – окликнул рыцаря сзади знакомый голос.

Тангейзер остановился, но не обернулся.

Его разум сомневался в реальности этого звука, этого голоса – иоаннит так жаждал его услышать, что ему могло просто показаться. Но к глазам подступили совсем не мужские слезы, и слезам он поверил.

– Карла! – Эстель отпустила его руку. – Что вы здесь делаете?

Тангейзер не шевелился. Он оплакивал ее, а она родила ему ребенка. Между ними стояли тюрьма, огонь и меч, но они оба пребывали в горниле Гермеса Трисмегиста. Теперь их разделяла только его вина.

– Мы вас везде искали и наконец нашли. Танзер, смотрите! – кричала Ля Росса.

Рыцарь почувствовал, что сердце его бьется так же часто, как у младенца. И вдруг застеснялся своего вида. Хотя Карла видела всякое. По крайней мере, он умылся. Правда, если бы он знал, что его жена здесь, то прополоскал бы рот.

Наконец Тангейзер повернулся.

Взгляд стоящей перед ним женщины проник ему прямо в сердце.

Карла.

Карла.

Он долго смотрел на нее. Карла всегда понимала его лучше, чем он ее. В нем было меньше тайн. Ее глаза были подобны ранам. И Матиас был одним из тех, кто нанес их. Нечто вроде искры, не имевшей ни определения, ни названия, проскочило между ними – квинтэссенция того, что навечно скрепляло их безрассудный и невозможный союз, даже в смерти. Госпитальер чувствовал, как тает сердце Карлы, словно видел это воочию. Значит, все в порядке. Она по-прежнему любит его. Его же собственная любовь еще никогда не была такой нежной и такой яростной.

Тангейзер увидел ее лицо, ее тело.

Сердце его наполнилось жалостью. Его любимая стояла посреди нефа в испачканном кровью платье, стараясь держаться прямо. Она не была обессилена. Матиас видел, как эта женщина умеет терпеть физические тяготы. Она была хрупкой – состояние, которое ему казалось невозможным. На платье ее виднелась кровь, пролитая ради их ребенка. Волосы были заплетены в золотистую косу, перекинутую на грудь.

Иоаннит шагнул вперед, раскинув руки, обнял ее и прижал к себе. Карла смотрела на него стиснув зубы – ее старая привычка. Потом он почувствовал, как ее ногти впиваются ему в руку: это был их тайный знак обладания. Нет, она вовсе не хрупкая! Он протянул ей дочь. Ампаро уже не плакала – у малышки дрожала губа.

Тангейзер улыбнулся:

– Карла, любимая, наш соловей голоден и еще не готов к моим шипам.

 

Глава 33

Просто еще один ребенок

Карла вдруг поняла, что впервые слышит плач Ампаро.

Несмотря на стенания, наполнявшие пространство собора, среди которых можно было различить и плач младенцев, она сразу же узнала голос дочери. Этот звук пробил стену ее отчаяния. Но как только исполнилось ее заветное желание, итальянка испугалась ошибки. Логика подсказывала, что это невозможно. Это не уши ее услышали голос Ампаро, это было ее отчаяние.

Плач доносился из глубины церкви. Ее дочери не могло там быть. Никто, за исключением двух охранников, не знает, что Карла здесь. Кто и зачем мог принести сюда девочку? Графиня попыталась встать, но движение было слишком резким: в глазах у нее потемнело, и она снова опустилась на скамью. Нет, обморок она себе позволить не может. К тому времени, как она придет в себя, Ампаро, возможно, здесь уже не будет. Карла уткнулась головой в колени и сделала насколько глубоких вдохов. В голове у нее прояснилось. Дочь по-прежнему плакала – явно громче и сердитее, но не ближе.

Тогда итальянка медленно выпрямилась и взяла Антуанетту за руку:

– Милая, сядь слева от меня.

Девочка протиснулась между скамьей и коленями Карлы и села рядом. Графиня сдвинулась вдоль скамьи и перебросила ноги через футляр с виолой, чтобы оказаться с краю. Двигалась она с трудом – боль в животе была довольно сильной. По ногам потекли струйки крови. Повернувшись, Карла посмотрела в глубину нефа. И забыла о боли.

Из темных глубин Нотр-Дама показалась громадная фигура.

Сердце итальянки замерло, едва не разорвавшись на части. Она хотела моргнуть, но не осмеливалась.

По проходу к ней шел Матиас, а на сгибе локтя у него лежала плачущая Ампаро. Он что-то шептал дочери и поджимал губы, не видя ничего вокруг. Его шея и мальтийский крест на рубахе были в пятнах крови, а кровь в складках его сапог и вовсе еще не высохла, но выглядел он сильнее, чем когда-либо, и Карла еще ни разу не видела его таким счастливым. Как же она его любит! Матиас нашел ее. Нашел их обеих. Графиня заметила белую ленту у него на лбу. Бледный всадник Апокалипсиса пришел. И принес с собой сияющую звезду.

Рядом с ним шла Эстель. Она обеими руками держалась за его ладонь и время от времени отрывала ноги от пола, чтобы Матиас мог покачать ее в воздухе. Рыжие кудри развевались за спиной девочки. Карла улыбнулась. Будь у нее силы, она рассмеялась бы. По сравнению с этой картиной королевская свадьба, участники которой шли по тому же проходу неделю назад, выглядела жалким зрелищем. Тем временем муж графини и рыжая девочка приблизились. Карле не хотелось разрушать это чудесное видение. У нее защекотало в горле, и к глазам подступили слезы – слезы счастья. Она решила не окликать Матиаса. Ей не хотелось, чтобы он увидел ее такую, в слезах.

Упираясь руками в скамью, женщина поднялась и чудом не упала. Она машинально разгладила платье и только потом поняла, что оно почти такое же окровавленное, как рубашка ее супруга, – только кровь эта была ее собственной. Потом Карла пригладила волосы.

Матиас, поглощенный дочерью, прошел мимо.

Эстель, смеявшаяся в полете, тоже ее не видела.

Итальянке тоже хотелось смеяться, но ей нужны были силы для того, чтобы пройти в неф. Спина Матиаса закрыла высокий алтарь. Его окружило золотистое сияние многочисленных свечей.

– Матиас! – позвала его измученная женщина.

Он остановился. Эстель отпустила его руку и радостно оглянулась. Девочка что-то говорила, но Карла почти не слышала слов. Они ее искали. Они ее нашли.

Ее любимый склонил голову, но потом снова поднял ее.

Наконец он повернулся и посмотрел на Карлу. От него ей больше всего были нужны две вещи: Ампаро и его любовь, в которой она не сомневалась даже во время их долгой разлуки. Если бы она усомнилась в этом, то просто не выжила бы. Но Матиас подарил ей нечто большее: свои слезы. Он не позволил им пролиться, но глаза его блестели, и Карла буквально утонула в них, забыв обо всем. Торопиться было некуда. Алис была права. Тангейзер всегда готов к смерти, как любая вспышка огня, даже самая яркая. Такой же была Ампаро, его дочь, которую он держал у залитой кровью груди. Конечно, она была и дочерью Карлы тоже, но в это мгновение принадлежала именно ему, и это еще больше растрогало итальянку.

Карла тоже была готова умереть. Вместе с любимым она была готова ко всему.

Ее пламя устремилось навстречу пламени Матиаса и Ампаро, пока они не слились в одно.

Рыцарь окинул супругу взглядом и, похоже, очень расстроился. Наверное, выглядела она хуже, чем он представлял, но, может быть, всему виной платье? Меньше всего Карле хотелось, чтобы Матиас считал ее слабой. Она мысленно просила мужа обнять ее – тогда она докажет, что это не так. И в ту же секунду госпитальер шагнул вперед и обнял жену так крепко, что у нее перехватило дыхание, а она вонзила ногти ему в руку, пока ей самой не стало больно. Он здесь, и он принадлежит ей. Он дал ей кое-что еще, в чем она нуждалась, сама того не подозревая. Матиас улыбнулся, обнажив сломанные зубы, – именно эта улыбка при первой встрече испугала и заворожила ее.

– Карла, любимая, наш соловей голоден и еще не готов к моим шипам, – услышала женщина его голос.

Ампаро уютно устроилась в колыбельке из шкуры. Губа у нее дрожала. Какие бы приключения ни выпали на ее долю, малышка выглядела здоровой и бодрой. Улыбнувшись, графиня покачала головой.

Матиас был доволен. Он поцеловал ее в губы.

Через секунду Карла открыла глаза, не отрываясь от его губ, и ее супруг, почувствовав это, последовал ее примеру. Она заглянула в ледяные озера его глаз. Его любовь была странного свойства. Она лилась, свободно и бесстрашно, происходя из тех мест, где любви не бывает. Как, впрочем, и многого другого. Карла хорошо знала этого мужчину, знала его инстинкты и реакции, но доходя до таких глубин, всегда чувствовала, что вообще не представляет, что за человек скрывается внутри.

Матиас отстранился, и выражение его лица изменилось. Пора было действовать. Он явно был встревожен.

– Я хотел покинуть Париж, прямо сейчас, но это опасно, – сказал иоаннит. – Здесь самое надежное убежище в городе, особенно для тебя. У меня мешок золота, и его хватит, чтобы ты целый месяц жила, как гостья кардинала. Разумно было бы остаться здесь. Думаю, именно так ты и должна поступить.

– Но ты не можешь остаться со мной? – спросила Карла.

– Чем дольше я в Париже, тем ближе к петле.

– Неужели Гарнье посмеет нарушить святость Нотр-Дама?

– Когда он меня вызовет, я не буду прятаться за сутаной священника.

– Я бы никогда не попросила тебя об этом.

– Если бы я спрятался, Гарнье узнал бы, что ты моя жена, и это не пошло бы тебе на пользу. Они будут просто ждать меня. Париж – их город, а не мой. Если я все еще буду здесь, когда закончится этот кровавый пир, то преступления, в которых меня обвинят и в которых я действительно виновен, будут выглядеть более тяжкими – даже для тех, кто предпочел бы их игнорировать. Я стану дьяволом, притаившимся в их соборе. Но если меня не будет, останутся лишь несколько трупов среди многих тысяч, и их смерть превратится в легенду, которую лучше не рассказывать.

– Тогда я тоже не буду прятаться здесь. И Ампаро. Я не позволю тебе уйти без нас, – заявила его супруга.

Матиас пристально посмотрел на нее. У него хватило уважения или мудрости не спорить.

– Ворота Сен-Дени открываются в полночь, – сказал он. – У нас еще есть время, но мне нужно забрать повозку. Жди меня у купели. Кстати, я крестил ее. Ампаро. Обряд считается действительным – in extremis, принцип крайней необходимости, Тридентский собор и так далее. Я не знал, что ты здесь, иначе подождал бы.

– Ты все сделал правильно. Что тебя беспокоит?

– Долго перечислять.

Мальтийский рыцарь обнял жену за талию и повел в глубь собора. Заметив отдельно стоящий стул, он захватил его с собой. Карла прижалась к мужу и не отрывала взгляда от лица Ампаро. Когда они укрылись в темной нише, Матиас усадил супругу на стул. Она расстегнула верхние пуговицы платья и поднесла ребенка к груди. Девочка сразу же принялась сосать. Почувствовав, как ее охватывает счастливая истома, Карла тряхнула головой. Оранжевый дым, клубившийся под сводами собора, казалось, предсказывал гигантский пожар.

– Вперед, навстречу Огню, – пробормотала женщина.

– Все в порядке, Карла? – не понял ее муж.

– Да. Все хорошо. Иди.

Карла увидела, что Эстель наблюдает за ней.

– Я не отнесла Ампаро в монастырь, – призналась девочка.

– Спасибо, родная, я так тебе благодарна!

– Теперь нам осталось найти Паскаль, – напомнила Ля Росса госпитальеру.

Матиас обернулся. Именно это его и беспокоило.

– Нет, – ответил он, – не сегодня.

– А когда же? – спросила Эстель.

– Кто такая Паскаль? – удивилась Карла.

– Одна из нас, – сказала девочка.

– У нас нет времени, – покачал головой иоаннит.

– Но у тебя было время, пока ты не нашел меня, – заметила его супруга.

– Я принял решение.

Карла видела, как он страдает, и этого было достаточно.

– Иди и найди Паскаль, – сказала она. – А мы подождем здесь.

Рыцарь молча отступил от нее, но не к алтарю, а к дверям.

– Матиас? – окликнула его итальянка.

Он остановился, но не оглянулся.

– Она просто еще один ребенок. У нас их много, – донесся до Карлы его ответ.

– Я тебе не верю, – покачала она головой.

– Без нас у них столько же шансов, а может, и больше.

С этими словами Тангейзер снова пошел к выходу и остановился лишь в тот момент, когда в собор вбежал нескладный мальчишка. Он что-то возбужденно говорил, но Карла ничего не понимала. У этого ребенка была заячья губа. У его ног терлась маленькая уродливая собака. Мальчик жестикулировал, показывая, как надевает на шею цепь.

Матиас повернулся и побежал в глубь собора – его жена не видела куда.

Вернувшись, он в еще большей спешке вместе с мальчиком выбежал наружу.

Карла погрузилась в дремоту, но не заснула. По мере того как ее молоко насыщало дочь, та заполняла все ее существо. Торопиться было некуда.

Потом женщина открыла глаза и увидела Гриманда.

Он приближался к ней, поддерживаемый под руки Матиасом и мальчиком. Лицо его было испачкано чем-то белым, а со щек свисала кожа от лопнувших волдырей. Голова его дергалась, словно в поисках утраченного зрения. В поисках глаз. Его карих глаз.

Алис. Она тоже была рядом. Карла почувствовала, как она отпрянула, охнув от боли.

Итальянка повернулась к дочери и снова заплакала.

 

Глава 34

Тигель

Он оставил бы Паскаль, если бы не Грегуар. Он оставил бы всех. Возможно, так и следовало поступить. Слишком много чувств терзали его сердце. Тангейзер опустил фонарь на пол, нашел сумочку с инструментами в торбе Гриманда, открыл ее и извлек горсть плоских железных стержней с наконечниками разной формы.

– Если это пустое бахвальство, лучше скажи сразу, и я найду священника, – сказал он Инфанту.

– Дай мне отмычку, заточенную в форме ятагана. И покажи замочную скважину, – отозвался тот.

Рыцарь выполнил его просьбу. Гриманд опустился на колени и левой ладонью обхватил замок, чтобы оценить его размеры, просунул внутрь отмычку и сплюнул, словно злясь на кузнеца. Потом он извлек отмычку и снова обратился к Матиасу:

– Дай мне остальные.

Выбрав одну из отмычек с загнутым концом, слепой гигант снова исследовал ею внутренность замка.

– Еще одну, такую же.

Гриманд вставил в отверстие второй стержень. Он пытался обойти бородки, чтобы зацепить рычаг и язычок замка. Тангейзер видел, как его отец ковал детали подобных механизмов, но сам он умел открывать лишь висячие замки. Нужно будет попрактиковаться в этом искусстве.

Послышался глухой щелчок.

Гриманд встал и потянул носом:

– Ржавчины нет. Ты еще не нашел священника?

Госпитальер вложил отмычки ему в руку.

– Грегуар, приведи повозку к дверям, – велел он своему лакею.

После этого Тангейзер стал подниматься по винтовой лестнице. Казалось, что за время, прошедшее с тех пор, как он был здесь в первый раз, количество ступенек удвоилось, а проход стал уже. Рыцарь подгонял себя. Поднявшись до внешней галереи, он перешел к калитке у подножия северной башни и остановился, скорее чтобы собраться духом, чем чтобы отдышаться. Лампу он поставил на пол. Пот давно уже пропитал повязку у него на лбу, и иоаннит снял ее, чтобы вытереть глаза ее сухими концами. Потом он покрутил головой, разминая шею, открыл калитку и крикнул в темноту лестницы:

– Паскаль! Это Матиас!

Он ждал. За маленьким кругом света, который отбрасывал фонарь, ведущая к колоколам деревянная лестница тонула в абсолютной темноте. Придется ли ему подниматься на эту проклятую колокольню? Тангейзер сомневался, что после подъема у него хватит сил для того, что его там ждет. Он наклонился, чтобы размять напряженные мышцы спины, а когда выпрямился, в глаза ему смотрело дуло пистолета.

Пот, покрывавший спину рыцаря, мгновенно стал холодным.

Паскаль опустила пистолет и вышла на свет.

– Ты первая, у кого был шанс меня прикончить, – сказал ей Матиас.

– Шанс? – не поняла дочь печатника.

– Иди ко мне, девочка.

Малан перепрыгнула через несколько последних ступенек и прижалась к его груди. Тангейзер тоже обнял ее. Какая маленькая! Почему-то он запомнил ее не такой, более высокой и крепкой. Он подумал о том, что ей пришлось пережить. Отец. Сестра. Ужас. Нужно было дать ей несколько секунд, чтобы она пришла в себя. Но больше и не потребовалось. Паскаль отстранилась. Ее глаза и волосы сверкали, словно отполированный обсидиан.

– Я видел Флер, – сказал госпитальер. – Мне очень жаль.

Девушка кивнула.

– Остальные готовы к путешествию?

– Да. А куда мы едем?

– Домой.

Она улыбнулась. В первый раз после «Красного быка».

– Риск не меньший, чем оставаться здесь, а может, и больший, зато награда несравнима, – предупредил ее Матиас.

– Плевать мне на риск.

Она была полна страсти. Она была жива. Ее энергия передалась уставшему рыцарю.

– Я нашел свою жену Карлу и нашего новорожденного ребенка. Они ждут внизу, – рассказал иоаннит девушке.

Паскаль заморгала, и на ее лице проступило разочарование, через секунду уступившее место вежливой улыбке. Тангейзер все понял и очень удивился. Для него она была просто девочкой, по крайней мере, до сих пор. Но сама Паскаль думала иначе.

– Когда я сказал Эстель, что иду за тобой, она предположила, что ты одна из нас. Я не совсем понял, что она имела в виду, но ответил утвердительно. Я имел в виду, что мы с тобой похожи, – добавил рыцарь.

– Надеюсь.

– Не стоило бы.

– От этого я не откажусь ни за что на свете.

Паскаль очертила руками круг, охватывающий их обоих, и Тангейзер увидел пятна разного цвета на ее ладонях. Теперь эта девушка печатает самой черной из красок. Он почувствовал, что открыл дверь в самые темные уголки ее души, дверь, которую следовало бы держать запертой, но свет, вырвавшийся оттуда и осветивший обсидиан ее глаз, поразил его.

– Мы помечены судьбой, чтобы она могла узнать нас и сделать своими любимыми игрушками. Несколько минут назад, до того, как я узнал, что ты здесь, я решил бросить тебя, – признался Матиас.

Паскаль, услышав это, даже не поморщилась, и только черное пламя в ее глазах затрепетало.

– Ради жены и ребенка. Понимаю. Я поступила бы так же, – ответила она.

– Карла просила найти тебя, несмотря на опасность, грозящую нашей дочери.

Девушка задумалась.

– Карла верит в лучшее, что есть во мне. В отличие от меня, – добавил госпитальер.

– Она любит вас лучше, чем я.

– Сегодня у меня появились две дочери. А теперь еще и сестра, и я горжусь этим.

– Я вас люблю.

– И я тебя. Зови остальных.

Паскаль протянула руку к грязной белой ленте, которую сжимали пальцы Тангейзера. Этот сувенир мог напоминать только о кровавой работе. Наверное, именно поэтому он был нужен девушке. Рыцарь отдал ей ленту, а она опустила курки пистолета, заслужив его одобрительный взгляд. Потом она запрыгнула на лестницу.

– Паскаль! – позвал ее Матиас.

Девушка оглянулась. Тангейзер видел, что причинил ей боль, но она не хочет этого показывать.

– Я не верю, что ты бросила бы меня, даже ради спасения Флер, – сказал он тихо.

– Я бы нырнула в огненное озеро, чтобы схватить вас за пятки. Но я научусь.

– Меня не очень удивило, когда я нашел двух сержантов, валявшихся в луже собственной крови… – начал было иоаннит, но замолчал.

Паскаль ждала, пока он заговорит снова.

– Я помнил силу твоего духа, – продолжил он наконец.

Девочка явно повеселела.

– Но догнать третьего на улице – это выше всяких похвал, – закончил рыцарь.

Малан просияла и, повернувшись, исчезла в темноте. Матиас услышал, как она зовет Юсти.

Он стоял на носу звездного корабля в сотне футов над соборной площадью, Папертью, осью мира, пробкой в горлышке ада. Дальше раскинулся океан Времени и Судьбы, поверхность которого казалась обманчиво спокойной под покровом ночи и в свете луны. Прислонившись к горгулье, Тангейзер окинул взглядом город, который он скоро должен был покинуть, но который успел полюбить.

Крыши домов складывались в фантастический узор из черных и сверкающих серых пятен. На сторожевых башнях огромной городской стены горели лампы, но внутри лишь за несколькими окнами обитатели домов осмелились зажечь свет. Сотни тысяч людей притаились в темноте, размышляя о том, куда делся знакомый им мир.

Мальтийский рыцарь видел редкие пятна желтого света, разбросанные по Виллю и университету. Факелы банд грабителей и убийц. Такие же пятна, но более яркие и близкие, приближались к собору – кажется, по мосту Норт-Дам. С Паперти донеслись гулкие удары копыт. Клементина. Грегуар. Матиас поднял с пола фонарь.

Появились Мышки, все такие же невозмутимые. За ними шла Паскаль.

– Я спрятала ваше ружье на барже с древесным углем, – сказала она. – Простите.

– Мудрое решение.

– И оставила вам неправильное сообщение. У Тибо дом на левом берегу. Я не знала о ключе, пока Агнес и Мари не сказали, что он у Юсти.

– Я тоже забыл о ключе. – Тангейзер подумал, что в противном случае ему не пришлось бы принимать решение, о котором он пожалел. – Хотя сам повесил его Юсти на шею.

Появился и молодой поляк с седельными сумками. Юноша посмотрел на госпитальера, пытаясь скрыть, что творится у него в душе, но этого ему не удалось. Сумки он не отдал, и Матиас сжал его плечо:

– Клементина и Люцифер ждут нас. А еще человек без глаз и другие друзья.

– Грегуар там? – спросил Юсти.

– А как мы выберемся из города без Грегуара?

– Вряд ли у нас получится, – согласился молодой человек.

– Без него я бы не нашел вас. А также мою жену и ребенка.

– Так Карла жива? – Эта новость глубоко растрогала Юсти. Он сжал руку Тангейзера. –  Я рассказал Флер о том, что произошло сегодня утром, – сказал он рыцарю. – Там, в том доме, я не видел ребенка. Наверное, я догадывался, что это не ваша жена. Но ее так изуродовали…

– Это моя вина, – вздохнул иоаннит. – Ты тут ни при чем. И если бы не этот поворот судьбы, мы не застали бы Флер и Паскаль в живых.

Юсти кивнул и опустил голову. Раны в его сердце снова открылись.

– Несмотря на страдания, которые принесла тебе эта встреча, я уверен, что ты, если бы мог, снова сделал бы тот же выбор, – сказал ему Матиас.

– И готов заплатить за это любую цену, – заверил его юноша.

– Значит, забудем о скорби. Пока не сделаем дело.

– А что мы будем делать?

– То, что потребуется, – сказала Паскаль.

Тангейзер повел их перед собой по галерее.

– А как вам удалось пройти мимо охраны у дверей собора? – поинтересовался он.

В ответ на благодарность детей, которых она привела в безопасное место, Карла смогла лишь рассеянно кивнуть. Когда муж помог ей подняться со стула, она буквально повисла у него на руке, и причиной этого была не просто любовь. Кормление Ампаро, похоже, истощило силы женщины, хотя при взгляде на ребенка она мечтательно улыбалась, словно пребывала в состоянии, близком к блаженству.

Такое состояние тревожило Тангейзера. Он наблюдал подобную эйфорию у умирающих. Сколько крови Карла потеряла? Рыцаря терзали сомнения – неизвестный ему доселе и поэтому самый опасный враг. Повозка. Улицы. Дорога. Он может устроить так, что через десять минут его жена окажется в кровати в доме священника, а рядом будет стоять хирург. Хотя, скорее всего, ей пропишут кровопускание.

– Скажи, любовь моя, у тебя кровотечение? – спросил Матиас жену.

Та молча покачала головой.

– У тебя не хватит сил на путешествие. Мы остаемся. Все, – заявил госпитальер решительно.

– Нет, мы должны уходить, пока Смерть на нашей стороне! – запротестовала Карла.

– Смерть ни на чьей стороне. Она сама за себя.

– Если мы ее боимся, она повернет против нас – ты это знаешь лучше, чем кто-либо, – и Суд решит не в нашу пользу. Алис говорит, мы должны идти. В направлении Огня.

Снова карты. Алис говорит? Тангейзер потрогал лоб супруги тыльной стороной ладони. Он был прохладным и влажным. Лихорадки не было. В логике Карлы проступала его собственная философия, только в формулировке той безумной женщины, которая приняла у нее роды. В ситуации, когда требуется храбрость, осторожность равносильна смерти. Тем не менее моральная сторона дела давила на рыцаря тяжелым грузом. Он готов был подвергнуть опасности жену и ребенка, чтобы спасти свою шею от петли, и в то же время без колебаний умер бы ради того, чтобы продлить их жизнь хотя бы на мгновение. Загадка… Но, похоже, сидящая перед ним женщина ее решила. В отличие от него.

– Карла, если ты останешься здесь, то вы с Ампаро выживете, – попытался все-таки уговорить жену Матиас.

– Знаю, – кивнула она. – Но все, что ты сделал, было не ради того, чтобы мы остались живы. Для этого ты был нам не нужен. Мы сами справлялись. Ты сделал это, чтобы быть со мной. С нами.

Тангейзер окинул взглядом огромное пространство собора, этого корабля, который построили люди, обладавшие знанием. Сокровенные тайны, вплетенные в его ткань и соединившиеся с таинственным дымом и колеблющимся пламенем сотен свечей, наполнили его первобытным знанием, воплощением которого и являлся этот собор. Знанием чистого хаоса, во всем его ужасе и красоте. Бытие и есть хаос. Влажный путь и Сухой путь одновременно. Кровь и вода, камень и стекло, красное и белое, знание и невежество, правда и ложь. Христос и Сатана, месса и Великое делание – всё это соединяется здесь, в Нотр-Дам де Пари, сверкая и переливаясь в его священном тигле.

Тем не менее металл, который может выплавиться из руды их душ, можно проверить только в процессе литья. Вещество, рожденное в тигле, всегда является предметом сомнений, и хаос – это его суть. Уверенным можно быть только в одном: личность превратится в бесполезный шлак, если ее не испытать. В сплаве могут присутствовать и скорбные песни, и жертвы, и грехи, которым нет числа, но кто мог предсказать, что древесный уголь превращает железо в сталь? Сомнения и загадки можно разрешить лишь с помощью тигля – опустошив его. Хаос вечен и включает в себя всё.

– Я оставила Ампаро на крыше с нищей девчонкой, – сказала Карла. – Девчонкой, которая утром угрожала убить моего ребенка, тогда еще находившегося у меня в утробе. И вот мы здесь. И ты здесь, с нами. Ты нас не оставишь, потому что мы не оставим тебя.

– Я люблю тебя, – сказал Тангейзер.

Итальянка погладила его заросшую щетиной щеку.

– Юсти, проводи Мышек к повозке. Опусти один борт и положи матрас, – сказал Матиас поляку.

Потом он увидел Гуго, который прижимал к груди виолу Карлы.

– Гуго, а ты проводи Инфанта, – попросил рыцарь.

– Я ни за что не лягу, – заявил Гриманд. – Не надейся.

– Эстель, покажи Паскаль, где мое оружие. Принесите его. И лампу тоже, – не отвечая ему, распорядился госпитальер.

Проходя мимо, король Кокейна повернул безглазое лицо к Тангейзеру:

– Кажется, ты хвастался, что приведешь нас к воротам Сент-Дени. – Его улыбка вселяла ужас. – Или мне найти священника?

Его смех эхом отразился под сводами собора.

– Карла, держи крепче нашего соловья, – сказал Матиас жене.

Левой рукой он обхватил бедра Карлы и взял ее на руки. Она прижалась головой к его груди. Ребенок у нее на руках спал.

– Значит, к Огню, – сказала женщина.

– Хороший муж знает, когда делать то, что ему говорят, – усмехнулся рыцарь.

Карла засмеялась, но тут же поморщилась от боли.

– Тебе удобно? – забеспокоился ее супруг.

– Будет удобно, если ты перестанешь меня смешить и будешь делать то, что тебе говорят.

– Постараюсь.

– Отвези нас домой.

Матиас понес жену к дверям.

– Грегуар сказал, что Гуго проследил за тобой до собора. Что случилось с твоим сопровождающим? – спросил он у нее.

– Лейтенантом Бонне?

Это имя тут же вызвало в памяти Тангейзера мерзкого коротышку, упавшего с бочки.

– Не знаю, – ответила итальянка. – Я сказала ему, что больше в нем не нуждаюсь.

Бонне сразу узнает его. Один из немногих. Если он бросил свой пост, чтобы проводить Карлу, то ему придется сразу же доложить капитану Гарнье и объясниться. У Гарнье есть заботы поважнее, чем молящаяся в соборе малознакомая женщина. Однако Бонне мог видеть Матиаса. Уходя, он мог изнутри заметить рыцаря в дверном проеме – до или после того, как он убил охрану. Матиас не обыскивал все укромные уголки собора. А Бонне отказался пропустить его через Малый мост, несмотря на присутствие Фроже. Прежде чем отправиться к Гарнье на Гревскую площадь, Бонне мог отдать распоряжения милиции на мостах.

В дверях Тангейзер догнал Гуго, который вел Гриманда.

– Гуго, ты видел, как уходил человек, сопровождавший Карлу? – спросил он.

– Нет. Я же пошел за повозкой, ведь так?

Площадь перед собором была пуста.

Тангейзер посадил жену на матрас в повозке.

– Ложись у борта и лежи так. По крайней мере, пока мы не проедем Мельничный мост, – сказал он, и графиня легла на бок, спиной к борту. – Паскаль, Мышки и Юсти, вы тоже должны лечь. Юсти, положи стальную кирасу между Карлой и бортом.

Когда все устроились в повозке, Тангейзер закрепил борт.

– А мне вперед или назад? – спросил Гриманд.

Иоаннит положил лук Алтана и взял тот, что раньше принадлежал Фроже.

– Назад, – ответил он. – На этот раз я поеду верхом. Эстель, дай мне арбалет и три стрелы.

Со вздохом Тангейзер окинул взглядом свой отряд. Женщина, семеро детей и два младенца.

Малыша Кристьена под повозкой вырвало.

– Наш драматург остается. Кто хочет его убить? – поинтересовался Матиас.

Гриманд соскочил с повозки.

– Скажи, что ты видишь. Опиши мне его, – попросил он рыцаря.

Тот отступил на шаг, чтобы лучше видеть.

Кристьен висел между передними колесами на веревке, обвязанной вокруг его груди.

– Он голый от подмышек и ниже, – стал рассказывать иоаннит. – Камни проделали рваные раны на его ногах и животе. Кровь сочится сквозь уличную грязь, которой он покрыт с головы до ног. В паху у него торчит кость какого-то животного. Лицо тоже ободрано. Нос, губы, зубы…

Тангейзер поднял голову и встретился взглядом с Карлой. Он не знал, что она увидела в его глазах.

И не мог понять ее взгляда.

Он повернулся к Инфанту, лицо которого было таким же загадочным.

Тренькнула тетива арбалета.

Пикар дернулся. Его последний крик разнесся по Паперти вместе с содержимым желудка. Он повис на веревке, словно кусок кровяной колбасы, которую собирались поджарить.

– Думаю, я попала ему прямо в зад! – послышался голос Ля Россы.

Гриманд рассмеялся – в этом звуке отцовская гордость соединялась с откровенной жестокостью.

Эстель, сидевшая на корточках между задних колес, встала.

– Стрелы даже не видно, – будничным голосом сообщила она.

Смех короля воров стал громче. Он махнул рукой Гуго, чтобы тот посадил его в повозку:

– Быстрее, парень, – пока я еще держусь на ногах!

– Я принесла вам четыре запасные стрелы вместо трех, – сообщила Эстель Матиасу.

– Видишь, шевалье, – выдохнул Гриманд. – Ля Росса – еще и математик.

Тангейзера заворожила эта картина: громадное лицо без глаз, век и бровей, сотрясавшееся от смеха. Эстель протянула ему арбалет и стрелы. Он взял оружие и едва не сказал, чтобы она не превращала это в привычку, но решил, что момент не совсем подходящий. Карла обучит ее хорошим манерам и другим хитростям. Девочка очень быстро превратится в настоящую даму. Он улыбнулся:

– Это справедливо.

Эстель расценила его слова как разрешение присоединиться к веселью Гриманда.

Гуго тоже. Один за другим они начали смеяться. Мышки. Грегуар. Паскаль.

Все, кроме Юсти.

Госпитальер перевел взгляд на Карлу. Она смотрела на двойняшек. Похоже, смех пошел ей на пользу – как и всем остальным. Тангейзер наклонился, перерезал веревку и забыл о Кристьене. Когда он выпрямился, его жена тоже смеялась, прижав ладонь к животу.

Тангейзер натянул тетиву арбалета, прислонил его к переднему колесу, а потом снял с плеча лук с колчаном и обогнул повозку.

– Юсти! – позвал он.

Мальчик повернулся к Матиасу, и тот вручил ему оружие:

– Тетива тут тугая, фунтов шестьдесят. Не сможешь натянуть до конца – не старайся, усилия хватит и так. Если дело дойдет до стрельбы, стреляй с близкого расстояния. Целишься в пах, а потом поднимаешь лук и натягиваешь тетиву. Отпускай быстро, пока не задрожит рука. И следи, чтобы все мы были позади тебя.

Потом рыцарь взял лук и колчан Алтана и присоединился к общему веселью, которое все не утихало. Карла смотрела на него, прижимая к груди дочь.

– У нас не так много поводов для смеха, – вздохнул он.

– А я и не знала, – улыбнулась его жена.

Иоаннит поцеловал ее.

– А теперь, любимая, ложись, – велел он. – Подай пример детям. Эстель, Гуго, наденьте шлемы. Остальные ложитесь. Оружие разрядить. Не стрелять без моего приказа. Да, и где этот дьявол?

– А у нас есть дьявол? – спросила Паскаль.

– Причем настоящий, – ответил Юсти. – Его зовут Люцифер.

– Он приносит удачу, – пояснил Грегуар, но никто его не понял.

– Удачу, и не только, – добавил Тангейзер.

Из-за трупа Кристьена появился обожженный пес.

– Кажется, – сказал Гуго, – я знаю эту собаку.

– Теперь он наш, – заявил Юсти. – Этот негодяй его поджег, – кивнул он на Гриманда.

Тот снова расхохотался. На этот раз к нему присоединился и молодой поляк.

Люцифер занял свое место между копыт Клементины.

Тангейзер взял арбалет и сел на скамью рядом с Грегуаром. Он увидел, что большая серая кобыла не только впряжена в повозку, но и оседлана. На открытой дороге это и в самом деле могло пригодиться.

– Молодец, братишка, – сказал он своему лакею.

Радость Грегуара глубоко тронула его. Мальчик был неустрашим. Впрочем, как и всегда. Сам же Матиас еще никогда в жизни так не боялся.

Он оглянулся на тесно прижавшиеся друг к другу тела своих спутников. Из повозки по-прежнему доносилось хихиканье.

Брать с собой то, что может отвлечь во время боя, – ошибка. Брать с собой этих десятерых – безумие.

Карла как будто прочла мысли мужа. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Потом кивнула.

Госпитальер отбросил жалость к самому себе.

Он положил руку на плечо Грегуара и кивнул, указывая на реку:

– Посмотрим, что за металл у нас получился.

 

Глава 35

Обвешивать слепого

Граф де Ла Пенотье попросил Грегуара проехать мимо Малого моста. Цепь там никто не охранял, и их компания углубилась в лабиринт улиц старого города.

На южном конце Малого моста находился Малый Шатле. Охранять крепость не было нужды, но милиция обязательно должна была там быть. Ее отряды захватили реку не для того, чтобы защитить город от несуществующей угрозы мятежных гугенотов, а ради престижа Гарнье и Крюса. Это был ближайший к собору мост. На месте Бонне Тангейзер отправил бы оттуда гонцов к другим мостам, а возможно, и к убийцам, резавшим гугенотов на берегу. Вероятно, Бонне думает, что Матиас останется вместе с Карлой в соборе, и приведет туда Гарнье. С Гревской площади по мосту Нотр-Дам.

Грегуар повернул на север к мосту Менял.

Бонне не ждет повозку. В отличие от ополченца-лавочника, которого рыцарь угостил вином.

Тангейзер прислонил арбалет к левому бедру. На мосту по-прежнему дежурили трое охранников. Если бы они не улыбнулись и не помахали руками, госпитальер убил бы их. Но когда повозка проезжала мимо, лавочник и его товарищи махнули ему и заулыбались. Хотя рыцарь все равно им не поверил. Повозка миновала Дворец правосудия, и впереди показались склады. Поворот к реке, потом еще один на запад – и они у цели.

– Остановись, Грегуар. Тут хватит места, чтобы развернуть повозку? – спросил Матиас.

Мальчик оценил ширину перекрестка и кивнул. Его господин соскочил на землю.

– Жди здесь, у стены склада, чтобы мы могли поехать в любом направлении, – велел он.

После этого Тангейзер побежал к реке.

На углу он остановился и посмотрел в сторону Мельничного моста.

Улицу перегораживала телега с мертвецами. По обе стороны от нее несколько человек складывали мешки с мукой параллельно берегу реки. Из-за их спин доносился какой-то шум. Рыцарь решился на два шага по освещенному луной месту, чтобы взглянуть на часовую башню Консьержери.

Без двадцати пяти двенадцать.

Еще есть время добраться до ворот.

Матиас повернул назад, к спрятанной в тени склада повозке.

Сразиться с ополченцами – неважно, сколько их, – прямо здесь, уничтожить всех.

Переехать на ту сторону охраняемого моста.

Но там схватки не будет – только стена, а в ней пещера без выхода и охранники.

В полосе света на перекрестке появился лавочник. Он был в шести футах от наконечника стрелы, когда госпитальер выстрелил из темноты ему в пах. В серебристом свете луны показалась вторая фигура с луком в руках, и Тангейзер положил на землю арбалет и вытащил меч. Лучник вглядывался в темноту: стрела была вставлена в паз, но тетива не натянута.

Матиас воткнул ему меч в левую нижнюю часть живота, но не слишком глубоко, а затем, на обратном движении, вспорол ему живот. Рядом мелькнул желтый свет. Иоаннит выглянул из-за угла и тут же отпрянул. К нему спешили еще четыре человека. Нет, даже пять. Эстель окликнула его, предупреждая. Лезвие алебарды вонзилось в землю. Один из ремесленников оперся на древко, чтобы сохранить равновесие, и Тангейзер взмахом меча перерезал ему горло. Потом, даже не взглянув на поверженного противника, он ринулся на остальных.

Фонарь Тангейзера остался на повозке рядом с факелом, а фонарь милиции уже удалялся в направлении Дворца правосудия. В его тусклом свете виднелись силуэты трех человек. Ближайшим оказался красильщик. Матиас высоко поднял меч, имитируя удар сверху. Две испачканные краской руки повернули древко алебарды горизонтально, чтобы отразить удар – как и предполагалось. Повернувшись всем корпусом, госпитальер опустил клинок, который описал косую дугу и вонзился в левую ногу красильщика на ладонь выше колена. Меч перегубил кость в самом узком месте и на обратном движении отделил отрубленную ногу от бедра.

Рыцарь шагнул в сторону, чтобы красильщик оказался между ним и следующим ополченцем, достаточно молодым и сильным, чтобы оказать сопротивление. Тот на секунду перевел взгляд на отрубленную ногу, и Тангейзер левой рукой ударил алебардой его по туловищу, а правой вонзил меч ему под ребра, пробив селезенку и легкое. Выдергивая меч, он увидел, как третий ополченец попятился и сел на землю.

В полосе света появился Юсти и вставил в лук новую стрелу.

Матиас подскочил к нему, выхватил у юноши лук со стрелой и вложил в его руки меч. Стрела была вставлена слева, и он ухватил тетиву пальцами, после чего прицелился в силуэт, освещенный раскачивающимся фонарем.

– Из подходящего лука ты бы не промахнулся, но мы не можем рисковать, – быстро объяснил иоаннит своему юному помощнику.

С этими словами он натянул тетиву и выстрелил, целясь противнику в поясницу. Потом рыцарь отдал лук Юсти, снова взял меч, вложил его в ножны и кивнул на лучника, который стоял на коленях и смотрел на свои вывалившиеся внутренности:

– Взгляни, не подойдет ли тебе его лук. Этому парню он уже не понадобится. Стрелы тоже.

Тангейзер наклонился, чтобы забрать стрелу, выпущенную поляком. Раненый держался за торчащее из живота древко обеими руками, словно не хотел отдавать ее.

– Этот еще жив, – сказал Юсти.

– Хорошо. Возьми оружие. Посмотри, есть ли у него щиток для руки.

Матиас отбросил руки ополченца и выдернул стрелу.

– Они еще живы. Все шестеро, – Юсти смотрел на поверженных ополченцев, каждый из которых начал оплакивать свои ужасные раны или просто стонал. На ногах устоял только красильщик. Он опирался на алебарду вместо отрубленной ноги и взывал к Богу, не получая ответа.

Иоаннит забрал у них арбалет и две алебарды.

– Паскаль сказала, что на баржах древесный уголь. Это правда? – спросил он, возвращая окровавленную стрелу в колчан Юсти.

Юноша кивнул.

Они вернулись к повозке. Тангейзер положил алебарды рядом с Гримандом и натянул тетиву арбалета. Потом он окинул взглядом свой «корабль дураков». Все спутники смотрели на него. Их смех превратился в далекое воспоминание. При свете фонаря их глаза блестели, наполненные страхом и надеждой. Матиас увидел, что они собой представляют: случайные люди, брошенные на произвол судьбы в океане безумия.

Он посмотрел на Карлу, черпая силу в ее взгляде.

Детей тоже нужно было подбодрить, и рыцарь старался держаться уверенно.

– Мы не можем пересечь реку, – сообщил он сидящим в повозке людям.

Гриманд поджал свои громадные губы. Обожженные мышцы его лица дернулись.

– Вместо этого мы поплывем по ней, – пояснил госпитальер.

– Ты забыл о заграждении? – спросил король воров.

– Мы прорвем его.

– Как?

– Ты умеешь управляться с багром?

– Разве это сложнее, чем вскрыть замок?

– Возможно, замком тоже придется заняться.

– Ты повредился умом.

– Нет, не повредился. Мы пустим перед собой горящую баржу.

Тангейзер помолчал, дав Гриманду время обдумать его слова.

– Нам нужны два кормчих, – заговорил он снова после паузы. – Юсти? Гуго? Вы умеете управлять лодкой?

Гуго покачал головой, а Юсти натянул тетиву своего нового лука до самого уха.

– Я никогда не пробовал, но попытаюсь, – сказал он решительно.

– Пройти три моста – эта работа не для новичка.

– Я справлюсь с лодкой, – сказала Паскаль. – И с мостами.

– И я, – подхватила Карла.

В юности она часто сбегала в море из мрачного дома отца. Как-то она рассказала мужу, что могла потягаться с самым терпеливым рыбаком. Тангейзер кивнул.

Он сел рядом с Грегуаром и положил рядом с собой арбалет.

Невезучий красильщик потерял равновесие и упал навзничь.

– Всем лечь, – велел Матиас и кивнул Грегуару.

Мальчик тряхнул поводьями, и повозка двинулась вперед, прямо по жертвам устроенной Тангейзером бойни.

– Вон человек без ноги, – указал иоаннит своему слуге. – Переедешь колесом оставшуюся ногу.

Снизу послышался жалобный крик боли и растерянности. Повозка была слишком тяжелой, чтобы передать удар. Заднее колесо породило новый протестующий крик, который вызвал не больше жалости, чем первый.

– Теперь у их начальника нет ног, – сказал Гуго. – Попробуй нас догнать, ублюдок!

Рыцарь оглянулся. Гуго смотрел на лавочника, ступни которого отделялись от лодыжек двумя полосами мокрых чулок, плавающих в луже крови.

– Ложись, – сказал Матиас мальчику.

Красильщик издал ужасающий крик – колесо размозжило ему мышцы и кость.

– Мой Инфант, улыбнись этому человеку, – предложил госпитальер.

– Почему вы не убили их, как остальных? – спросил у него Гуго.

– Нужно, чтобы они умирали медленно, – объяснила Паскаль. – Когда с той стороны реки придет милиция и найдет раненых, это их задержит. Они обделаются от страха.

Красильщик снова закричал. Тангейзер не мог точно сказать, что стало причиной этого крика: заднее колесо или улыбка Гриманда.

– Горящая баржа? – усмехнулся король Кокейна. – Дурацкая затея.

– Значит, как раз для нас, – отозвался рыцарь.

– Мы будем прямо под пушками Лувра.

– Рец не хочет превращать столицу в скотобойню, и король тоже. Милиция вышла из повиновения, и это ее заграждение, а не королевское. Дворцовая гвардия не станет вмешиваться без приказа, и если мы не выберемся из Парижа раньше, чем они получат этот приказ, нам конец.

Тангейзер ухватился на опору под скамьей и поставил ногу на вагу. Когда они проезжали мимо упавшего фонаря, он наклонился и поднял его.

– Чтобы спалить заграждение, потребуется уйма времени, – продолжал спорить Гриманд.

– Знаю, – ответил Матиас.

– Но ты хочешь посадить глупого Инфанта на борт адского судна, дав ему только багор.

– Не беспокойся. Мы оба будем на борту адского судна.

– А камень бессмертия входит в условия сделки?

Госпитальер вытащил шарик опиума и раскусил его пополам. Половину он спрятал, а из второй половины снова скатал шарик. Во рту чувствовалась горечь. Приятное ощущение… Он передал шарик Гуго.

Гриманд пустыми глазницами наблюдал за передвижением опиума.

– Ля Росса, милая, не урони его, пожалуйста, – попросил он, думая, что опиум ему дает Эстель.

Камень бессмертия наконец попал ему в рот. Великан поморщился:

– Обвешивать слепого, да? Быстро же ты освоился в Париже!

Тангейзер увидел цепь на мосту Менял. Никто не заменил лавочника и его товарищей. Может, милиция усилила охрану северного конца? И насколько? Еще остается время доехать до ворот Сен-Дени. Нужно все выяснить.

– Грегуар, остановись. Юсти, дай мне лук и возьми свой, – распорядился Матиас.

Он стянул с себя рубаху с мальтийским крестом. Засохшая кровь натерла подмышки, но его окровавленное тело по степени устрашения уступало только оружию. А может, и не уступало. Иоаннит бросил рубаху в повозку. Сегодня печать дьявола сильнее символа Христа.

Спрыгнув на землю, рыцарь взял у Юсти лук.

В левом кулаке он зажал три стрелы, а еще одну вставил в лук, пока шел к цепи. Фактически мост представлял собой улицу – улицу денег. Вероятно, это была самая освещенная улица Парижа. По обе стороны примерно у каждой шестой лавки горел фонарь и стоял нанятый хозяином охранник. Придется пройти мимо пятерых или шестерых, оставив их у себя за спиной, прежде чем покажется другой конец моста. Тангейзер посмотрел в глаза Юсти. Парню можно доверять. Он уже глотнул эликсира войны.

– Держись в тени, – сказал Матиас. – Если кто-нибудь пошевелится, когда я пройду мимо, стреляй ему в спину.

Он снял цепь с крюка и бросил ее на землю. Странная мысль пришла ему в голову: выстрелил бы он на месте Юсти ему в спину, чтобы отомстить за братьев? Наверное, нет. По крайней мере, в том возрасте.

Госпитальер пошел по самой середине улицы, между охранниками. Они могли без труда достать его своими пиками, но Тангейзер хотел, чтобы эти люди увидели засохшую кровь тех, кто уже пытался преградить ему путь. Головы он не поворачивал, чтобы взглядом не спровоцировать тех, кто мог пребывать в дурном настроении. Стражники выглядели достаточно опытными людьми, чтобы не делать того, за что им не платят. Но если они посчитают его легкой добычей, то могут вмешаться.

Рыцарь дошел до самой высокой точки пологой дуги моста. Противоположный конец перегораживали две повозки, оглобли которых были перекрещены и обмотаны цепями. Либо купцы с богатого моста с самого начала наняли надежную охрану, либо Бонне и милиция кое-чему научились. Увидев вспышку фитиля, иоаннит метнулся в сторону, одновременно захватывая пальцами тетиву лука. Грохнул мушкетный выстрел.

Два ружья, по одному на повозку. Тангейзер услышал свист пули, но не почувствовал ее. Он натянул тетиву и прицелился во вторую повозку сквозь дым, поднимавшийся от первой. Зажегся фитиль, и ствол мушкета дернулся в его сторону. Матиас выстрелил в голову человека, освещенную вспышкой. Пуля просвистела мимо. Мушкет упал на мостовую по эту сторону баррикады. Следующей стрелой рыцарь пробил борт первой повозки и, вставляя новую, увидел, как стрелявший в панике бросился бежать, оставив ружье.

Они разбегутся прежде, чем он успеет убить всех. А пока он будет убирать повозки, подоспеет подкрепление. Тангейзер повернул назад.

Второй стражник слева опустился на колени, опираясь на древко пики, а затем опрокинулся назад. Ближайший к цепи охранник бросился к нему. Юсти выстрелил ему в спину, стрела попала в подмышку. С расстояния пятнадцати футов Тангейзер всадил стрелу в грудь третьему. Тот охранник не двинулся с места, но его устранение делало безопасной восточную сторону моста.

После этого госпитальер вставил в лук новую стрелу и повернулся к тем, кто сторожил дома с западной стороны. Эти люди жались теперь к дверям. Один из них бросил пику на землю, а потом и остальные последовали его примеру.

Юсти двумя руками ухватился за древко стрелы и раскачивал ее взад-вперед, пытаясь выдернуть из тела трепыхавшейся жертвы. Раненый кричал и захлебывался кровью. Матиас похлопал Юсти по плечу:

– Молодец. Оставь ее. Пойдем, мы еще не добрались до Польши.

Они вернулись к повозке, и Тангейзер вскарабкался на сиденье.

– Разве мы едем в Польшу? – удивился юноша.

– Не сегодня, – ответил иоаннит. – Грегуар, нужно обогнуть следующий мост.

– Мы будем пересекать улицу, которая проходит через весь остров. Нас могут увидеть, – предупредил его мальчик.

– Пускай, – махнул рукой рыцарь. – Вези нас к причалу Сен-Ландри. Вперед!

Если они минуют мост Нотр-Дам до прибытия подкрепления, охрана не станет их преследовать. Повозка свернула на юг, а затем на восток, на улицу, которой они уже проезжали. Впереди, на перекрестке, Тангейзер увидел факелы, двигавшиеся на юг. И темные силуэты людей, в колонне по два. И еще факелы.

«Пилигримы». Значит, погоня будет.

– Грегуар, между улицей и причалами есть узкий проход? – спросил Матиас.

Мальчик задумался, сверяясь с картой у себя в голове. Его господин взял арбалет.

– Нет, – сказал наконец Грегуар.

– А наша старушка прорвется сквозь них?

– Клементина? Если я попрошу.

«Пилигримам» потребуется несколько минут, чтобы организовать погоню. Эта фора и их сильная лошадь позволят выиграть необходимое время, чтобы добраться до причала. Тангейзер вставил стрелу в арбалет:

– Тогда попроси.

Грегуар приподнялся и издал нечто вроде рычания, хорошо знакомого тем, кто ухаживает за лошадьми. Благодаря деформированному нёбу мальчика звук получился таким устрашающим, что даже мальтийский рыцарь поежился. А в следующий миг он откинулся на сиденье – повозка рванулась вперед вслед за гигантским серым лошадиным крупом.

Темные фигуры впереди услышали стук огромных копыт. Раздались крики. Люди отпрыгнули в сторону.

Клементина пролетела через перекресток.

Тангейзер посмотрел налево. Колонна тянулась к мосту Нотр-Дам, насколько хватало глаз, и среди идущих в ней людей был один всадник. Справа шло еще около дюжины ополченцев. Потом повозка миновала церковь на углу. Матиас повернулся на скамье и поднял арбалет. Мелькнул факел. На улицу неожиданно выбежала толпа зевак. Рыцарь выстрелил в человека с факелом, и улица опустела быстрее, чем до этого заполнилась людьми. Госпитальер выпрямился и нащупал ногой стремя арбалета. Клементина споткнулась.

– Быстрее, Грегуар. На пристань! – крикнул Матиас.

Мальчик зарычал и щелкнул вожжами. Натягивая тетиву, Тангейзер заметил, что с бока Клементины свисает копье, прямо над коленным суставом задней ноги. Отвечая на призыв Грегуара, кобыла налегла на хомут, и внутри нее словно что-то взорвалось. Ее повело вправо, и маленький возница натянул вожжи, пытаясь удержать ее. Лошадь выпрямилась. Правое колесо задело за угол следующего дома, и иоаннит, выронив арбалет, уцепился в скамью, а другой рукой обхватил Грегуара, удерживая мальчика.

Задник повозки описал опасную дугу, и вся она накренилась, встав на два колеса. Из-за спины рыцаря послышались испуганные крики. Рывок могучей груди Клементины выровнял их ненадежный транспорт, и кобыла продолжила бег, пытаясь набрать скорость, но теперь повозка двигалась быстрее лошади, и валек бил ее по ногам. Тангейзер выхватил у Грегуара вожжи и натянул их изо всех сил. Громадное животное, подгоняемое то ли паникой, то ли храбростью, продолжало нестись вперед. Было ясно, что если лошадь будет бежать, пока не упадет, она перевернет повозку. Госпитальер нащупал ногой тормоз и надавил на него своим весом. Во все стороны полетела грязь, колесо задымилось, и повозка замедлила ход.

Клементина споткнулась и со стоном повалилась набок.

Матиас отпустил вожжи и Грегуара, соскочил на землю и опустил борт повозки. Карла свесила ноги и соскочила на землю, прижимая к груди дочь. Паскаль подняла Мышек, одну за другой, и толкнула их к рыцарю. Он снял девочек с повозки. Эстель спрыгнула сама и сразу же схватила свой арбалет.

– Оставь его и возьми лампу, – велел ей иоаннит. – Гуго, а ты бери мешки и сумки.

Паскаль повесила седельные пистолеты на плечо, взяла в руки двуствольный пистолет и более тяжелый из мешков с провизией и села на матрасе, приготовившись соскользнуть на землю.

Сзади с повозки спрыгнул Юсти и бросился бежать.

Гриманда не было.

На матрасе Тангейзер заметил влажное темное пятно.

Он обнял Карлу за плечи:

– Любимая, ты можешь идти?

– Да.

До пристани было около трехсот ярдов. Тангейзер сомневался, что его жена дойдет туда. Карла тоже не знала, удастся ли ей это. Ее тело сегодня подверглось суровым испытаниям – более страшные муки выпали только на долю мертвых.

– Паскаль, за мной, – позвал Матиас. – Оставь мешок!

Они побежали к массивной фигуре, которая стояла на залитом лунным светом перекрестке, погубившем повозку. Грозно рыча, Инфант Кокейна размахивал булавой. От стены рядом с ним отскочила стрела. Перед Гримандом, в том же пятне лунного света и в опасной близости от булавы, стоял Юсти, целясь из лука в скопление факелов. Тангейзер хлопнул короля воров по спине, схватил его руку с булавой и крикнул ему в ухо:

– Мой Инфант, ты еще крепок?

Булава опустилась, не причинив никому вреда. Белые дыры глазниц повернулись к рыцарю:

– Мы добрались до адского корабля?

– Еще нет. Дай мне булаву и иди с Паскаль к повозке.

– Вы научите меня стрелять из лука? – спросила вдруг Малан.

– Научу, – пообещал госпитальер. – Проверь, готовы ли остальные. И держитесь в тени, оба!

Матиас опустил булаву на землю. Просвистела еще одна стрела. Уже точнее. Тангейзер схватил Юсти и оттащил от полосы света к дому, за угол которого задело колесо. Сняв с плеча лук, он выхватил из колчана четыре стрелы и вставил одну в паз. Люди с факелами отступили, но большой перекресток тоже освещался луной. Выбрав один темный силуэт, рыцарь всадил в него стрелу. Раненый повернулся вокруг своей оси и рухнул на землю. Остальные разбежались.

– Не выходи на свет, – сказал иоаннит поляку. – Выбери цель. Они попытаются обойти нас по этой улице, слева от тебя. Нагони на них страху и дай знать, когда увидишь их.

Над ними пролетела еще одна стрела. Похоже, лучник их врагов тоже прятался в тени.

– Не подстрели меня, – предупредил Матиас юношу.

Пригнувшись, он нырнул в темноту. По лабиринту улиц разносились крики и проклятия. Расстояние до тех, кто кричал, и их точное местоположение определить было трудно – в отличие от страха, пропитавшего их голоса. Никто из этих людей не хотел умирать сегодня ночью. Между выстроившимися в ряд домами и церковью было открытое пространство. В нем появился лучник, натягивающий тетиву – цель он уже выбрал. Тангейзер выпрямился и выпустил стрелу ему в грудь. Лучник опрокинулся на спину. До него было около двадцати футов. Неплохо.

Подбегая к лучнику, Матиас вставил в паз новую стрелу, а нагнувшись к колчану, выхватил целую горсть стрел. Лучник попытался дотянуться до его горла, но дюжина широких наконечников вонзилась ему в лицо. Повернувшись, госпитальер увидел ополченца, который бежал к нему от церкви, подняв меч. Позволив ему приблизиться, Тангейзер увернулся от клинка, отбил меч луком и воткнул пучок стрел в шею врага. Увидев, что на него ринулся третий ополченец, он отступил в сторону и натянул тетиву. Его противник с разбегу ударил головой в грудь четвертого «пилигрима», который вышел из-за угла церкви с факелом в руке. Тот, который бежал, обнял мужчину с факелом за талию, чтобы удержать равновесие, и стрела иоаннита пробила обе его щеки, накрепко – словно подкову – пригвоздив к груди товарища. Пошатываясь, они скрылись из глаз, словно два неумелых танцора в балете безумцев. Рыцарь же повернулся к ополченцу с мечом, который стоял на коленях, захлебываясь кровью, и выдернул стрелы из его шеи, словно сорняки из болотистой почвы.

Затем, скрываясь в тени стен, Тангейзер побежал к повозке.

– Это Матиас! – крикнул он своим спутникам.

Юсти спустил тетиву. Стрела пролетела мимо, и госпитальер услышал за своей спиной сдавленный крик.

– Отличный выстрел, парень, – похвалил он поляка. – Легче, чем в уток, а?

Мальчик часто дышал. Глаза его были широко раскрыты. Он кивнул, но без особой уверенности. Тангейзер разделил окровавленные стрелы: часть добавил в колчан Юсти, а остальные взял себе. Потом он заметил выпавший из повозки арбалет, который разрядился от удара о землю. Прижав ногой стремя, рыцарь натянул тетиву, поставил арбалет рядом со своим юным товарищем и сжал плечо парня, чтобы успокоить его:

– Ты – наша защита. Следи за теми, кто попытается обойти с фланга. Если они бросятся на тебя, отступай.

Потом Матиас вернулся к повозке. Гуго взял все, что ему было приказано, и еще виолу Карлы. Парень был спокойнее, чем предводитель их маленького отряда. Мышки держались за руки, бесстрастные, как две одинаковые жемчужины. Паскаль снова взяла мешок, Эстель поставила фонарь на землю и обняла жену рыцаря за талию – похоже, не просто так.

Карла опиралась на повозку, и казалось, только это и удерживало женщину от падения. Ее лицо было искажено мукой.

– Я оставила Антуанетту, – сказала итальянка. – Забыла о ней.

Муж посмотрел на нее с изумлением. Антуанетту? Кто такая Антуанетта? Впрочем, неважно.

– Где оставила? – спросил он.

– В соборе.

– Там гораздо безопаснее, чем здесь, так что не волнуйся. Мой Инфант? – госпитальер стал искать глазами гиганта.

– Матиас! – окликнула его Паскаль.

Тангейзер повернулся к ней:

– Инфант крепок, так что у тебя тоже нет причин волноваться.

Но девушка указала ему на Гриманда. Великан держался за скамью повозки. Из его бока торчало оперение стрелы, поднимавшееся и опускавшееся в такт его осторожному дыханию. Если бы наконечник перебил крупные сосуды, то даже этот здоровяк был бы уже мертв. Но смерть и теперь могла настигнуть его уже через несколько шагов. Сталь стрелы разрезала его внутренности при каждом движении.

Матиас посмотрел на Карлу:

– Что скажешь?

– Если стрела останется, ему конец, – вздохнула женщина.

– Я смогу ее извлечь?

– Найди наконечник. Попробуй его нащупать.

– Мой Инфант, повернись ко мне, только очень медленно.

Гриманд выполнил просьбу, и Тангейзер снял с него рубаху через голову. Обнажились сильные мышцы живота.

– Держись крепче. Паскаль, положи пистолет и принеси фонарь. Будешь смотреть, – скомандовал иоаннит.

Оценив угол и глубину проникновения стрелы, рыцарь прижал правую ладонь к животу раненого, а левой взялся за конец стрелы и толкнул. Стрела не поддалась.

– Наконечник застрял в мышце живота, – сообщил он супруге.

– Это хорошо, – кивнула она.

– Превосходно, – откликнулся Гриманд.

– Молчи, – приказал Тангейзер.

Он надавил сильнее, и кожа вспучилась под его ладонью. Пальцем отметив это место, госпитальер отпустил стрелу и потянулся к кинжалу на левом бедре.

– Паскаль, проталкивай стрелу, как это делал я. Почувствовав сопротивление, остановись и держи в таком положении.

Девушка, не колеблясь, выполнила его указание. Кожа на животе Гриманда снова натянулась, и Матиас сделал крестообразный надрез, по два дюйма с каждой стороны. Лепестки кожи завернулись, как спелый инжир, и из надрезов хлынула кровь.

– Почему бы просто не протолкнуть ее насквозь? – спросила Паскаль.

– Сопротивление. Древко может просто сломаться, – объяснил рыцарь.

Он вставил палец в рану, нащупал наконечник стрелы по ту сторону мышцы и сделал надрез вдоль пальца. Показался стальной наконечник. Тангейзер протянул кинжал Паскаль:

– Возьми его двумя руками и прижми лезвие к концу стрелы, плашмя, у самой рукоятки. По моей команде сильно надавишь. Два дюйма. Только не сломай древко. Или мне сделать это самому?

– Нет, я сделаю, – решительно заявила девушка.

Иоаннит прижал ладони по обе стороны от раны, поддерживая живот Гриманда.

– Мой Инфант, обопрись на руки и наклонись, чтобы живот провис. Как будто ты хочешь помочиться, – сказал он раненому.

– А мне и правда хочется.

– Превосходно.

– Но не на сапоги же!

Гриманд опустил руку, расстегнул штаны и принялся мочиться.

– Паскаль, подтолкни стрелу, только осторожно, как раньше, – велел Матиас своей помощнице.

Он опасался пораниться – стальное острие наконечника показалось между его ладоней.

– Еще, – сказал рыцарь.

Наконечник стрелы вышел наружу на три дюйма, и госпитальер немного расслабился:

– Достаточно. Дай мне кинжал. Мой Инфант, прекращай мочиться.

– Я что, собака? – огрызнулся великан.

– Разве королю Кокейна это не под силу? Попытайся.

Гриманд, до сих пор ни звуком не давший понять, что ему больно, застонал от усилия.

Струя прервалась.

– Напряги живот и держись крепче, – скомандовал Матиас.

– Что теперь? Хочешь, чтобы я обделался?

– Только по необходимости. Кстати, лучник, который выпустил эту стрелу, остался без лица.

Стрела, торчащая из тела гиганта, была зажата, словно в тисках. Тангейзер ухватил наконечник большим и указательным пальцем, сделал надрезы на его креплении, вверху и внизу, а затем снял наконечник.

– Заканчивай свое дело, – сказал он и обошел Гриманда со спины.

– С удовольствием, – обрадовался тот. – Все, что ли?

Рыцарь вытер руки о его спину, уперся ладонью ему в ребра, а второй рукой ухватил древко перед оперением. Дождавшись возобновившегося журчания, он дернул стрелу. Древко вышло на добрых восемь дюймов, прежде чем мышцы раненого сократились. После этого стрела выскользнула из руки Матиаса, и оперение обожгло ему пальцы.

– А вот это быстро остановило мою струю, – усмехнулся Гриманд.

– Еще раз, – Тангейзер отступил на шаг, уперся ногой и ухватил древко обеими руками. Мышцы гиганта уже не расслаблялись, но рыцарю все же удалось выдернуть стрелу. Он бросил ее на землю. Гриманд вздохнул и подтянул штаны. Иоаннит зачерпнул немного колесной мази из ведерка, висевшего под скамьей, и смазал его раны спереди и сзади, а потом снова вытер руки рубахой великана.

– Это были песня и танец человека, нагруженного тремя камнями бессмертия, – усмехнулся он.

– Двумя и какой-то крохой, у которой такой вкус, будто ты выковырял ее из носа, – отозвался раненый.

– У тебя в кишках полдюжины дыр. Так что скажи мне честно… – начал госпитальер.

– Да я смогу дойти до твоего адского корабля даже на руках, черт возьми! – перебил вор.

– А Карлу нести сможешь?

Тангейзер внезапно почувствовал ладонь жены на своем плече, но не обернулся.

– Я отнесу ее к вратам рая, если она захочет, – заверил его Инфант.

– Пока хватит и адского корабля.

– Но мне нужны мои глаза. Мои крылья. Ля Росса.

Матиас посмотрел на Эстель. Девочка подняла руки, и он взял ее за талию и посадил на плечи Гриманда. Его улыбка была ужасна.

– А можно Ампаро полетает со мной? – наклонилась вниз Ля Росса.

– Не в этот раз, – покачал головой иоаннит.

Затем он повернулся и протянул руки Карле. Она колебалась.

– Если ты упадешь, любимая, упадем мы все, – предупредил ее рыцарь.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Карла кивнула. Тангейзер подхватил ее на руки.

– Мой Инфант! – повернулся он к гиганту.

Гриманд протянул Матиасу свои громадные ладони.

Тот передал ему ослабевшую женщину с новорожденной девочкой на руках и усмехнулся:

– Похоже, у него тебе, дорогая, будет удобнее, чем у меня.

Карла покачала головой и улыбнулась:

– Похоже.

– Паскаль, – теперь госпитальер посмотрел на свою ученицу, – отведи их к причалу. И на борт баржи.

– А почему вы не идете с нами? – спросила Эстель.

– За нами будет погоня – их слишком много, и они слишком близко, – объяснил рыцарь.

Он отвернулся, чтобы не задерживать спутников, и окинул взглядом вещи, оставшиеся в повозке. Лук и колчан Алтана. Заряженный арбалет. Доспехи. Бурдюк с вином. Три алебарды. Матиас взял две алебарды и вино и снова оглянулся на уходящего прочь Гриманда.

Король воров шагал во тьму вместе с детьми и женщиной, которую любил.

Тангейзер понимал, что он чувствует. Карла смотрела на него из-за плеча гиганта. Она знала, что ему это нужно. Потом итальянка отвернулась, и ее муж поискал взглядом Грегуара.

Мальчик выдернул копье из бока лошади, обрезал постромки и смазал рану колесной мазью. Теперь он пытался снять хомут с шеи Клементины. Иоаннит подошел, положил на землю оружие и помог слуге. Кобыла со вздохом опустила голову. Мышцы сокращались под ее шкурой, а из живота текла кровь. Грегуар начал всхлипывать, и Тангейзер отстранил его:

– Иди с остальными. Возьми эти алебарды. Они нам еще понадобятся. Но больше всего мне нужен ты.

– Она будет мучиться? – спросил мальчик, глядя на лошадь.

– Нет. Иди.

Тангейзер повернулся и увидел, что к нему бежит Юсти. Его преследовал «пилигрим» с копьем. Рыцарь метнулся к повозке и схватил заряженный арбалет. Когда «пилигрим» поднял руку с копьем для броска, стрела пронзила его подмышку. Копье покачнулось, но все равно полетело вперед.

«Пилигрим» и мальчик упали одновременно. Матиас бросил арбалет и побежал за повозку. Из боковой улицы выскочили еще несколько человек и замахали руками тем, кто ждал на перекрестке за церковью.

Юсти, которому копье попало в спину, пытался встать на колени. Тяжелое древко заставляло копье раскачиваться, и боль снова уложила мальчика на землю.

Госпитальер вытащил меч, положил его на повозку и взял спонтон.

Грохнул мушкетный выстрел. Ни вспышки, ни дыма – слишком далеко. Послышались крики.

Это кричал Грегуар.

Тангейзер увидел, как мальчик корчится в луже крови, своей и Клементины.

Из одной штанины его новых красных штанов торчали обломки кости.

Копье, пронзившее Юсти, имело длинный и тонкий наконечник. Он вошел над левой лопаткой и вышел в верхней части груди, возможно задев легкое. Это выяснится потом.

Матиас наклонился, ухватил древко, поставил ногу на спину юноши и выдернул копье. Потом он поднял оружие, перехватил поудобнее, повернулся и швырнул в сторону противников, выбрав жертву среди троих «пилигримов», слишком неповоротливых или тупых, чтобы броситься врассыпную. Копье попало в грудь самому массивному из них, пронзив его насквозь.

После этого Тангейзер поднял Юсти на ноги. Глаза мальчика остекленели.

Наклонившись к нему, иоаннит взял его за подбородок:

– Грегуар умирает. Отрежь кусок ремня от упряжи и туго перетяни ему ногу.

Он вложил в руку мальчика кинжал и хлопнул его по спине. Юсти заковылял к другу. Приблизившись, он поскользнулся в луже крови и упал рядом с Грегуаром. Потом поляк перекатился на бок, встал на колени и левой рукой схватил ремень перерезанной сбруи. Боль в раненом плече заставила его вскрикнуть, но этот крик сразу же сменился воплем ярости. Зажав конец ремня зубами, Юсти принялся резать кинжалом толстую кожу.

Тангейзер замер, завороженный этой картиной.

Его парни выведены из строя. Возможно, навсегда.

В груди Матиаса словно что-то оборвалось. Он позволил чувствам заполнить себя, чтобы не взорваться самому.

Еще один мушкетный выстрел. Рыцарь повернулся боком к «пилигримам». Большинство выстрелов не попадают в такую узкую мишень – опаснее пригибаться навстречу пуле. Два ружья. С перекрестка поднимался пороховой дым. Неужели это гвардейцы Доминика?

Тангейзер приветствовал охватившую его ярость. Она прогнала усталость из тела и печаль из сердца. Теперь ее огонь горел ровно и был холоден, как сердце дьявола.

Из боковой улочки высыпали «пилигримы» – с решимостью испуганных людей, намеренных проявить храбрость. Чуть меньше дюжины. Три ряда. Впереди четыре копья.

Госпитальер подпустил их поближе, чтобы они заслонили мушкеты на перекрестке.

Грегуар умолк.

Матиас посмотрел в глаза крайнему слева.

Потом он перехватил спонтон, как косу, и ринулся на врага.

 

Глава 36

Повешенный

Карла чувствовала боль Гриманда по ударам громадного сердца, передававшимся ей через его рубаху. Она видела, как люди умирали от ранений в живот. В госпитале на Мальте медики и их помощники отделяли этих несчастных от остальных, не предпринимая попыток спасти их, поскольку эти усилия все равно были бы тщетными. Содержимое кишечника разъедало Инфанта изнутри. Его желудок уже стал твердым, как дубовая доска. Король воров не жаловался. Он был полон решимости не причинить ей ни малейшего неудобства, словно получил наконец работу, которой мог гордиться, и не собирался тратить время зря. По сравнению с повозкой его руки казались пуховой периной, чему графиня была очень рада. Но что бы ни говорили эти два безумца, сам Гриманд и ее муж, она знала, что тяжесть ее тела усиливает мучения раненого и приближает его конец. И чувствовала себя виноватой.

Сзади, из города, донесся звук выстрела.

Итальянка оглянулась, но ничего не увидела. Они повернули на север. Впереди Гуго согнулся под тяжестью груза. В одной его руке гремели оба фонаря, а в другой была ее виола. Карла понимала – и Матиас тоже, – что следовало бы бросить инструмент, но инстинкт подсказывал ей, почему Гуго несет его. Мальчик не хотел расставаться со своей мечтой. За ним шли девочки-близнецы, которых называли Мышками. Паскаль же куда-то исчезла.

– Гриманд, пожалуйста, отпустите меня. Я могу идти, – попыталась облегчить страдания Младенца графиня.

– Карла, прошу вас. Если я вас отпущу, то встану на колени и буду ждать, пока ваш муж меня убьет. – Король Кокейна вздохнул. – Этого позора мне хотелось бы избежать.

– Он поможет вам добраться до пристани.

– Не будь я ему нужен для замены той старой кобылы, он перерезал бы мне горло не задумываясь – как и ей.

Итальянка не стала спорить.

– Вам нельзя разговаривать, – заметила она только.

– Это мой последний в жизни разговор, – возразил Гриманд. – Последний и самый важный. Хотя если учесть, что все остальные разговоры были обыкновенными, это ни о чем не говорит.

– Я не верю в эти глупости. По крайней мере, произнесенные человеком, которого вырастила Алис, – заявила женщина.

– А разве у нас не было важных разговоров? – спросила Эстель.

– Зачем отказывать умирающему в мрачной риторике? – вздохнул в ответ вор.

Карла невольно посмотрела в его лицо. От него волнами исходил странный, кисловатый запах. Пот стекал по лбу гиганта и собирался в его пустых глазницах. При каждом шаге капельки пота выплескивались через край и катились по щекам. Итальянка вспомнила яростные карие глаза этого человека, одного взгляда которых хватило, чтобы сохранить ей жизнь. А эти руки, руки убийцы, приняли ее ребенка… Теперь карих глаз больше нет, а руки убийцы несут ее саму сквозь ночь, темнее которой мир еще не знал. Карла не понимала, что все это значит – тайный смысл происходящего был скрыт от нее. Но когда-нибудь она поймет. Потому что это останется с ней навсегда.

– Что он говорит? – раздался голос Эстель над головой Гриманда.

– Он имеет в виду, что немного преувеличивает, а также то, что не послушает нашего совета, – объяснила графиня.

– Ладно, я сдаюсь. Вы обе правы, – сдался Инфант. – Я слушал слова матери, но не слышал их. А что касается твоих слов, Ля Росса, то они были бриллиантами в короне моего королевства.

– Правда? – обрадовалась девочка.

Карла посмотрела на ее решительное маленькое лицо, испачканное порохом и кровью.

– Я помню каждое твое слово, потому что много раз мысленно повторял их, словно музыку, темной ночью и ясным днем, и от них и день, и ночь становились светлее.

– Я тоже их помню, – сказала Эстель. – Но готова поспорить, что ты не помнишь каждое.

Гриманд оскалился – Карла предположила, что это улыбка.

– В точности как бабушка, – усмехнулся он.

– Значит, вы по-прежнему не хотите рассказать то, что знаете, – заметила итальянка.

– Я знаю то, что у нас с ней есть теперь. И не хочу, чтобы крылья превратились в руки. Возможно, когда-нибудь позже ей расскажете вы – но это я оставляю на ваше усмотрение. Если вы согласны оказать мне эту любезность, – ответил слепой великан.

Графиня сглотнула, сдерживая внезапно подступившие слезы. Потом она кивнула. Гриманд не видел этого, но чувствовал.

– Почему он не объясняет, что это значит? – обиделась Ля Росса.

– Он объясняет. Я расскажу тебе позже, когда мы будем дома. Когда ты станешь старше, – пообещала ей итальянка.

Эстель задумалась.

– Это значит, что дом очень-очень далеко? – спросила она через некоторое время.

Гриманд и Карла рассмеялись, но боль быстро заставила их обоих умолкнуть.

– Далеко, но не очень, – ответила графиня. – И я рада, что ты едешь туда с нами.

– Тангейзер сказал, что я могу отнести Ампаро домой, – вспомнила девочка.

– Ты уже ее отнесла, – подтвердила итальянка. – И можешь нести дальше.

– Если подумать, то воробышек спас нас всех, – заметил Гриманд.

Карла задумалась. Это было правдой, во многих отношениях. Наверное, Инфант убил бы ее, не будь она беременна. Может быть, именно это он имел в виду. Переспрашивать женщина не стала.

– Не воробышек, а соловей, – поправила гиганта Эстель.

– Я никогда не видел соловья, и ты тоже, но воробышка я могу узнать. – Король Кокейна усмехнулся. – А ты?

– Нет, но я могу видеть Ампаро, а ты не можешь, – отозвалась Ля Росса.

– Совершенно верно, милая, и именно поэтому я мысленно вижу воробышка. Пока девчушка жива, мы побеждаем.

Гриманд остановился и напрягся, словно сражаясь с каким-то внутренним катаклизмом. Щеки и брови у него дрогнули, как будто он крепко зажмурился, но края глазниц остались неподвижными. Их неестественная, зияющая пустота обнажала боль и одновременно скрывала ее от остальных. Потом приступ боли прошел. Инфант фыркнул и пошел дальше.

– Вам следовало бы попробовать камни бессмертия, – сказал он Карле. – За это стоит отдать глаза и получить стрелу в живот, хотя, к сожалению, за последнее я ничего не получил. Вы должны поговорить насчет этого со своим мужем.

Из темноты появилась Паскаль. С пистолетами и свежей кровью – чужой – на лице. Лоб девушки перевязан белой лентой, которую дал ей Матиас.

– Милиция прошла сквозь дома на этой стороне моста, мимо Тангейзера, – сказала она. – Мы должны пересечь рынок.

Карла посмотрела на открытое, вымощенное булыжником пространство. Они будут там как на ладони.

– Так ближе, – настаивала Паскаль. – Вон фонарь у конюшни, и мы почти на месте.

Он махнула Гуго, чтобы тот шел на освещенное луной пространство, и мальчик, похоже, посчитал эту идею разумной. Эстель каким-то образом повернула Гриманда, и они зашагали по стертым камням.

Паскаль кралась рядом, вглядываясь в темноту, словно дикая кошка: совершенно бесстрашная, живая и полная решимости прорваться сквозь ночь.

– Я весь горю, снаружи и внутри, – задумчиво произнес король Кокейна, словно удивляясь. – Это всё карты. Моя мать сказала, что нельзя смотреть в чужие карты – это приносит несчастье. Ведь ты не знаешь, на что смотришь, и видишь только свою гибель. Как она была права! Но я бы не сказал, что приговор слишком суров, поскольку я заслужил худшего. – Он оскалился. – На самом деле я бы сказал, что приговор слишком великодушен.

– Как можно не проявить великодушие к королю Земли Изобилия? – подбодрила его итальянка

– Бывший король, бывшее изобилие, хотя…

Голова Гриманда поворачивалась из стороны в сторону, словно он сравнивал две картины в воображаемой галерее. Карла подумала, что его познание себя шло параллельно познанию мира Алис и они никак не пересекались. Сын никогда не слушал мать. Потому что единственное, о чем он знал больше ее, – это он сам. Своим знанием он пытался ее защитить.

Остатки бровей Гриманда взлетели вверх:

– Это не та смерть, которой я желал. Я никого не убил и едва ли теперь успею.

– Ты убил Роде, – сказала Эстель.

– Но сначала ты его подстрелила, так что эту смерть нельзя записать на мой счет.

– Я подстрелила и того бандита, помнишь? Но его убил Танзер. На чей счет его записать?

– Твой Танзер не будет претендовать. – Гриманд усмехнулся. – Он может себе это позволить.

– Да, но я сама убила Пепина. И Ирен.

Паскаль удивленно вскинула голову. Похоже, она была удивлена услышанным не меньше Карлы, хотя и совсем не напугана.

– Ты убила Ирен? – переспросила дочь печатника.

– А кто это такая? – поинтересовался вор.

– Прямо в сердце, – ответила Ля Росса своей новой подруге. – Можешь спросить Танзера. Он сказал: «Хорошо».

– Думаю, тебе этого достаточно, – решил Гриманд.

– А еще то существо под повозкой, – вспомнила Паскаль.

– Да, конечно! – кивнула Эстель. – Я забыла про Малыша Кристьена. Он это заслужил.

– Они все заслужили, – уверенно заявила Малан.

Карла почувствовала страх, который эта девочка, по всей видимости, испытывала почти всю жизнь и который теперь сменился жестокостью. Матиас превратил этих детей в убийц. Наверное, у него была на то веская причина. А ведь он всегда старался оградить Орланду от насилия… Уже несколько часов графиня не вспоминала о своем сыне, о том, где он может быть. Но и теперь она не успела о нем подумать – Паскаль вдруг метнулась в сторону и исчезла.

– Именем короля, стойте!

Итальянка оглянулась через плечо Гриманда. Два человека с мечами появились на западной части рыночной площади. Один из них держал в руке факел.

Ни Карла, ни Младенец бежать не могли – любая попытка спровоцировала бы нападение. Женщина поняла, что выход у них один: нужно было сделать так, чтобы ополченцы отвели ее – и пошли сами – к Матиасу.

– Гриманд, остановитесь, – сказала графиня. – И не поворачивайтесь, пока я не подам сигнал. Вот так.

Она сжала ногой руку слепого гиганта. Тот кивнул.

– По следующему сигналу можете дать выход своим страданиям, – продолжила итальянка.

– А воробышек? – засомневался Младенец.

– Ей ваша боль не причинит вреда, – ответила Карла и крикнула в темноту: – Стража! Сюда, скорее!

Два ополченца перешли на бег. Хорошее начало. Приблизившись, они притормозили. Женщина не узнала их, хотя они тоже могли участвовать в набеге на Кокейн.

– Я графиня де Ла Пенотье, – сказала она им. – Немедленно отведите меня к капитану Гарнье!

Она согнула колено, и Гриманд повернулся. Ополченцы замерли на месте.

– Господи Иисусе! – Голос одного из них дрожал.

– Это он. Инфант Кокейна! Или его призрак, – охнул второй.

– А нищее отродье – тоже призрак?

– Или ведьма, которая его заколдовала…

– Месье, у нас мало времени, – прервала их разговор графиня. – Может, он и призрак, но пока он меня несет, то выглядит послушным. Я боюсь, он разозлится, если его заставят опустить меня на землю.

Она снова согнула ногу, и Гриманд издал вой, такой жуткий, что сердце Карлы было готово разорваться от жалости. Она посмотрела на дочь и увидела, что Ампаро открыла глаза. Малышка смотрела на звездное небо, словно источник такого ужасного и прекрасного звука мог находиться только среди этих бесконечно далеких огоньков. Она не проявляла никакого беспокойства, только удивление. Ополченцы с мечами попятились. В круге света, отбрасываемого их факелом, появилась Паскаль. Безрассудность девочки поразила Карлу, но остановить ее женщина не могла. Оставалось только отвлекать их внимание.

– Эстель – если это к ней относятся ваши гнусные измышления – моя дочь, – сказала итальянка, кивая на сидящую над ней девочку. – Но извинения могут подождать. Если благородного капитана Гарьнье нет поблизости, я прошу отвести нас в Нотр-Дам.

Грохнувший после этого выстрел испугал Ампаро, и она задрожала. Ополченец с фонарем сложился, словно мокрая тряпка – из его окутанного дымом затылка взметнулся фонтан черной жидкости. Не успел он упасть, как Паскаль отскочила назад и в сторону. Второй мужчина развернулся, и его меч описал широкую дугу, но довольно далеко от девочки. Паскаль нырнула под руку ополченца, держа пистолет двумя руками, и выстрелила ему в живот с такого близкого расстояния, что его рубашка вздулась пузырем и едва не загорелась. И снова девочка отпрыгнула в сторону, словно молодая гарпия, которую отправили потренироваться на неуклюжих гоблинах. Меч звякнул о камни мостовой, а его хозяин повернулся на месте и рухнул на землю, изрыгая проклятия.

Графиня окинула взглядом площадь, но больше никого не увидела. Девочка тоже осмотрелась. В мерцающем свете упавшего на землю факела их взгляды встретились.

Паскаль надеялась на темную сторону души Матиаса, Карла – на светлую.

Лицо дочери печатника расплылось в просительной, детской улыбке. Она жаждала похвалы.

Ампаро заплакала. Карла отвернулась, чтобы успокоить ее.

Паскаль подбежала ближе, задыхаясь от радости, и протянула итальянке дымящийся пистолет:

– Большое спасибо, мадам. Ваш план был лучше моего и облегчил мне работу. А теперь мне нужно освободить руки. Подержите?

– Я подержу, – сказала Эстель. – Это Питер Пек, и он все равно мой. Танзер обещал.

Скрыв колючий взгляд под опущенными ресницами, Малан отдала ей пистолет.

– Девчонки расправляются со злодеями, а я кривляюсь, как клоун, – хмыкнул Младенец. – Это было в картах?

– Алис очень надеялась на Дурака, – ответила Карла.

– Благодарю вас обеих за это, – с горечью произнес он.

– Пойдем, Гриманд, – сказала Паскаль. – Гуго ждет.

– Пообещайте не давать ему оружие, потому что если он тоже… – недовольно заворчал великан.

– Пошли, – перебила его Эстель.

Она ударила пяткой в подмышку Гриманда и положила пистолет ему на голову. Он усмехнулся какой-то своей мысли и тронулся с места. Ампаро успокоилась в своей колыбельке из шкуры, и Карла оглянулась на Паскаль.

Девочка подняла с земли меч. Ополченец с факелом стоял на коленях, откинувшись назад. Затылок его по-прежнему дымился, как будто в голове, кроме дыма, больше ничего не было. Малан вонзила меч ему в грудь и налегла всем телом, словно хотела вогнать клинок поглубже, чтобы он торчал из раны. Потом она прошла мимо упавшего факела ко второму «пилигриму».

Девочка хотела, чтобы их нашли убитыми собственным оружием. Она делала то, что, по ее мнению, сделал бы Матиас. И она права. Муж Карлы поступил бы точно так же.

Итальянка встревожилась. Ей казалось, что она может прочесть мысли Паскаль, которая взяла меч обеими руками и стояла над его владельцем, который пытался приподняться на локтях. Вывернув шею, «пилигрим» смотрел на девочку. Две фигуры мерцали в отраженном от булыжника свете. Они казались актерами, разыгрывающими сценку из самых древних книг Библии. Малан подняла меч обеими руками, и Карла подумала, что девочка собирается обезглавить врага. Но Паскаль шагнула вперед и перерезала ему ахилловы сухожилия. Ноги раненого дернулись, и послышался крик. Затем ученица Тангейзера снова подняла меч, перехватив его как кинжал, и встала над жертвой.

Карла отвернулась. Снова крик, еще более отчаянный, чем предыдущий. Графиня почувствовала растерянность и даже раздражение. Ей не было жалко солдата. Но услышав этот крик, она поняла, что у Паскаль есть с Матиасом нечто общее, чего нет у нее самой.

Запахло конюшней, и Мышки повели Гуго в переулок.

– Подождите. – Паскаль догнала их с факелом в руках. – Я первая.

Она скользнула в переулок, и Карла увидела, что они с огромным Инфантом там не пройдут.

– Гриманд, я должна идти сама, – сказала она. – Перед нами переулок, слишком узкий для нас двоих. И я чувствую запах реки. Вы справились.

Король воров опустил женщину на землю. Ноги у нее не задрожали – итальянка была так измучена, что отдых на руках гиганта придал ей больше сил, чем она смела надеяться. Гриманд, стиснув зубы, поднял руки и снял с плеч Эстель. Девочка взлетела в воздух – лицо ее сияло. На полпути Младенец замер, словно боясь уронить ее, а потом бережно опустил на землю и согнулся пополам, уперев ладони в колени. Он тяжело дышал, но не потому, что ему не хватало воздуха. Плечи его напряглись и задрожали. Он тряхнул головой и застонал:

– Идите.

– Мы не можем, – сказала Карла.

– Ты не видишь, – объяснила Эстель. – Поэтому мы не можем тебя бросить.

– Возьмите меня за руку, – предложила графиня. – Мы пойдем по переулку боком.

Ладони Гриманда скользнули вверх по бедрам, и он с усилием выпрямился.

Карла устроила Ампаро у себя на груди и взяла вора за руку. Его огромные пальцы сомкнулись вокруг ее ладони. Он сжимал руку женщины сильнее, чем сознавал это, но не так сильно, как мог бы. Теперь этот мужчина сражался не со слепотой или болью. Он боролся за то, чтобы быть таким человеком, каким хотел. Карле стало грустно. Он вел эту битву всю жизнь и тысячи раз одерживал в ней победу. Сжимая его руку, женщина представляла того, кем он мог бы быть. Король Кокейна повернулся к ней. Казалось, влажные дыры его глазниц видят больше, чем глаза. Он тоже заметил того, другого Гриманда, говорили глазницы, но произошло это слишком поздно.

– Повешенный улыбается потому, что не знает, что повешен, – пробормотал гигант. – И уж точно не знает, что повесил себя сам. Дурак улыбается потому, что знает.

– Эстель, отдай пистолет Гриманду и держись за его мизинец, – велела Карла и повела своих спутников по переулку вслед за Мышками на свет горевших впереди ламп.

Спина и грудь Гриманда задевали стены, а затылок и подбородок едва не касались их. Гуго изнемогал под тяжестью своей ноши, и его бросало от стены к стене. Тем не менее он нес перед собой футляр виолы, сопровождая каждый шаг глухим бормотанием – приблизившись, Карла услышала, что это изощренные ругательства. Где же Матиас? Ей казалось, что с учетом их задержки он уже должен был их догнать. Выживет ли она без него? Да. Но если им обоим суждено умереть, она бы хотела умереть вместе с ним.

Женщина обругала себя.

– Гриманд, подбодрите меня, – попросила она. – Мне нужно услышать мрачную риторику.

– Мы ее услышим из моих кишок, если я не выберусь из этого проулка, – буркнул ее огромный спутник.

В узкой щели перед Мышками и Гуго показался факел Паскаль.

– Все назад! – донесся до Карлы ее голос. – Они переправляются через реку на лодках.

 

Глава 37

Лошади и мальчики

Чем тяжелее оружие, тем сложнее им правильно пользоваться. Тангейзер научил Орланду обращаться только с ножом, даже не мечом, потому что лучше в совершенстве владеть одним видом оружия, чем несколькими, но посредственно. Алебарда, пика, спонтон… Красота и опасность заключалась в их весе. Удар такой силы трудно отразить, но по той же причине очень трудно изменить его направление. При неправильной стойке или хвате это практически невозможно, по крайней мере за те мгновения, которые остаются, чтобы избежать смерти. Алебарда оставляет слишком много времени, чтобы ускользнуть от смертельных объятий. Работа ног, стойка, естественная геометрия, дуга и прямая линия. Спонтон – это настоящая музыка. Тот, кто вооружен пикой или копьем, похож на осла, пытающегося петь.

Матиас направил спонтон влево, и четыре наконечника копья в первом ряду качнулись в ту же сторону. Если бы противники следили за его телом, то ждали бы удара справа. Пригнувшись, мальтийский рыцарь размашистым движением, словно косой, полоснул пикой по ногам двух ближайших «пилигримов» и почувствовал три удара. Когда окованное железом древко, описав круг, оказалось у его бедра, он перехватил оружие снизу, поближе к лезвию, и оттолкнул плечом ближайшего противника, который прыгал на одной здоровой ноге. Тот упал на своего изувеченного товарища, и граф де Ла Пенотье проткнул щитовидную железу следующего за ним, распоров трахею и пищевод. Удар был не слишком сильным, и Матиас повернул острие и выдернул пику из раны. Щитовидная железа взорвалась, словно гнилой фрукт, заполняя легкие раненого едкой жидкостью, и тот взмахнул факелом, заставив товарищей попятиться. Уклонившись от размашистого удара мечом, Тангейзер метнулся в сторону и обогнул фланг первого ряда. Перекрестный хват, оружие на грудь, потом удар, в котором участвуют плечо, рука, бедро и инерция бега. Противника из заднего ряда буквально подбросило в воздух – лезвие спонтона с такой силой вошло ему под нижнюю челюсть, что иоаннит почувствовал, как оно уперлось в основание черепа. Из носа и рта противника хлынула кровь. Остановка, шаг назад, поворот и еще один выпад.

Следующему «пилигриму» из заднего ряда спонтон вспорол бок до самого позвоночника. Уклоняясь от меча последнего мужчины в заднем ряду, рыцарь обратным движением разрезал ему щеку до самой ноздри, но рана была не смертельной, и он провернул древко обеими руками, словно набирая воду из колодца. Послышался хруст – лезвие пики отделило верхнюю челюсть от остального лица, как тугую створку устрицы. Отступив, Тангейзер освободил спонтон, воткнул его острие под грудину противника, приподнял его и бросил под ноги остальным.

Теперь наконец можно сделать необходимую передышку.

Отряд должен тренироваться, чтобы действовать как одно целое. Кроме того, ему требуется командир и согласованность с другими отрядами. В противном случае люди полностью беззащитны. Для Матиаса был бы опаснее один человек, хорошо владеющий мечом. Пока раненые с перебитыми ногами кричали, а тот, у кого было вспорото горло, исходил кровью и ужасом, остальные выкрикивали команды, стараясь не задеть мечами друг друга. Они были достаточно молоды и воинственны, но не знали, что за время, требующееся для одного вдоха, исход их противостояния с мальтийским рыцарем был уже решен.

Тангейзер перехватил спонтон в левую руку, чтобы использовать угол атаки и стену дома, и продолжил свой кровавый путь с такой уверенностью, словно раскидывал навоз. Каждый раз он намечал цель и следовал за движением пики, отмечая любое отклонение от намеченного результата – такое отклонение могло впоследствии стоить ему раны. «Пилигримов» ждали удары снизу вверх под грудную клетку. Сначала в ближайшего к стене мужчину – в бок над левым бедром до самого позвоночника, чтобы разорвать аорту. Теперь назад и снова снизу верх, в живот второго, который успел повернуться. Потом присесть и повернуть лезвие, чтобы оно зацепило внутренности и на обратном движении вытащило их через рану. Еще один удар снизу вверх, сзади под ребра, так что острие пробило почки и желудок и вышло спереди, а затем рывок назад с поворотом от бедра, чтобы алая рана раскрылась до самой поясницы.

После этого Матиас сделал второй вдох. Воздух был зловонным от содержимого кишечников убитых и раненых. Весь этот хаос расцвечивали красные и белые ленты. Тангейзер удивился бы, продлись схватка больше чем полминуты. Двое его врагов еще стояли. Третий прислонился к стене и кричал, вдыхая остатки своей щитовидной железы.

Дальний из уцелевших ополченцев бросился к мальчикам. Иоаннит повернулся к его товарищу, который стоял ближе с факелом и мечом, и рявкнул ему в лицо:

– Бросай меч!

Юноша – он был совсем молод – отпрянул и подчинился. Рыцарь отступил на полшага назад и взял спонтон, как копье, оценивая расстояние до беглеца и его скорость. Потом он бросил пику, целясь чуть дальше. Спонтон не предназначен для метания, но расстояние было невелико, поэтому наконечник настиг беглеца, пробив его левую лопатку, словно это был пергамент, и не остановился, пока боковые выступы глубоко не вонзились в тело. «Пилигрим» рухнул в лужу крови – мальчиков и лошади – рядом с повозкой.

Тангейзер выхватил украшенный ляпис-лазурью кинжал, отодвинул факел, который держал перед собой юноша, и вонзил ему клинок в основание шеи. Потом поднял с земли меч. Тот оказался неважного качества. Лезвие было покрыто засохшей кровью, пролитой скорее во время убийства, а не в бою. Тангейзер перешагнул через первого «пилигрима», раненного в ногу, и отрубил ему голову. Вернее, он отрубил бы ее, будь меч остро наточен, а так ему пришлось потом резать им оставшиеся волокна мышц. Второй раненый лежал в грязи, свернувшись клубком и прикрыв голову руками. Матиас воткнул меч ему в подмышку и оставил там.

Оба упавших факела были свежее того, что горел на повозке. Госпитальер взял один из них и оставил раненого с перерезанным горлом и тех, у кого были вспороты животы, молить о смерти.

Подняв с земли свой меч, Тангейзер вложил его в ножны. Более яркий факел он вставил в кольцо повозки, а другой воткнул между спиц. Потом стал на колени рядом с Грегуаром и убрал в ножны кинжал, которым пользовался Юсти. Поляк обернул кусок постромка вокруг бедра мальчика и пытался зубами затянуть узел. Рыцарь взял у него кожаный ремешок. Кровь выплескивалась из раны толчками – была перебита артерия. Рыцарь перетянул бедро.

– Молодец, Юсти. Отличная работа, – похвалил он поляка. – Заткни свои раны колесной мазью.

Потом он осмотрел ногу Грегуара более внимательно. Пуля попала под правое колено, сбоку, и раздробила большую кость, словно брусок мела. Выходное отверстие было в ямке под коленом, откуда кровь текла сильнее всего.

Тангейзер почувствовал приступ тошноты, словно его желудок раньше мозга понял, что ему предстоит сделать. Странно: какие разные чувства может вызывать одно и то же действие… Госпитальер встал.

Ухватив древко спонтона, он оттащил убитого «пилигрима» в сторону. Потом, помогая себе ногой, Матиас выдернул наконечник, глубоко застрявший в мертвом теле, прислонил пику к повозке, вытащил из нее матрас и отбросил его в сторону. Взяв лишившегося чувств мальчика, рыцарь положил его на дно повозки, раненой ногой к самому краю. Грегуар тяжело дышал. Тангейзер прижал ладонь к его лбу.

Влажный и холодный. Он откинул с лица своего слуги волосы и посмотрел на его уродливый, широко раскрытый рот.

Иоаннита захлестнула волна чувств. Мужество оставило его.

Может, стоит ослабить жгут? Позволить парню тихо уйти?

– Помоги мне, Юсти, братишка, – подозвал Матиас поляка. – Или мы позволим ему умереть?

– Что? Грегуару? Разве мы можем позволить ему умереть? – испугался юноша.

– Хорошо сказано. Иди сюда. Стань спиной ко мне, подними его ногу и крепко держи.

Матиас поднял левую ногу Грегуара вертикально и велел Юсти удерживать ее в таком положении. Мушкетная пуля ударила в скамью повозки, но рыцарь и его помощник почти не обратили на это внимания. Тангейзер нагнулся к алебардам и провел пальцем по лезвию каждой, выбирая самую острую. Он собирался использовать их совсем для другой цели. Когда его пальцы обхватили древко, накатил новый приступ тошноты, и рыцаря вырвало прямо в лужу крови. Он сплюнул и вытер губы рукой.

Выпрямившись, он отступил назад, перехватил древко и оценил угол удара.

А потом отрубил Грегуару ногу.

Мальчик за плечом Юсти сел и отчаянно закричал.

Тангейзер посмотрел ему в глаза. Он ожидал увидеть в них боль, но полная растерянность и непроизнесенный вопрос – «Ты?» – камнем легли на его сердце. Госпитальер отвернулся.

Все произошло так, как хотел Тангейзер: алебарда вонзилась в доски. Он освободил лезвие. Грегуар повалился на Юсти, не зная о ранах друга. Тот выпустил его здоровую ногу, прижал его к груди одной рукой, и оба заплакали. В воздухе просвистела еще одна мушкетная пуля. Матиас достал половинку шарика опиума, склонился к меху с вином и зубами выдернул пробку. Просунув опиум между деформированными губами Грегуара, он зажал мальчику нос и влил ему в горло вино, после чего опустил мех и зажал ему ладонью рот:

– Глотай, парень, глотай. Мы с тобой. Ты нам нужен.

Грегуар глотнул, и Тангейзер отпустил его. Мальчик поперхнулся, но камень бессмертия остался в желудке. Рыцарь вернул на место пробку. Положив ладонь на голову поляку, он почувствовал, что тот всхлипывает.

– Ты нам тоже нужен, Юсти, – шепнул он. – Держи его крепче.

Потом он взял ампутированную ногу и бросил ее под повозку, чтобы убрать с глаз долой, и снял с кольца факел. Заметив под скамьей свою рубаху, Матиас дважды обмотал ее вокруг левого предплечья, повернулся спиной к Грегуару и поднял культю его ноги. Вторая кость была перерублена чисто, вровень с осколком первой. Остатки мышц голени сократились, пережав сосуды, которые теперь нужно было прижечь. Тангейзер поднял коленный сустав повыше и приложил к культе факел.

Он принялся монотонно читать «Аве Мария», чтобы вести счет времени, но крики Грегуара заглушал его голос.

– Радуйся, Мария, Благодати полная, Господь с Тобою.

Ребенок отчаянно дергался. Иоаннит молился, чтобы он лишился чувств.

– Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, Иисус.

Он провел волокнами факела по краям раны.

– Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…

Потом сильно прижал его к сократившимся мышцам, чтобы прижечь сосуды.

– …ныне и в час смерти нашей.

Руке, обмотанной рубашкой, стало горячо.

– Аминь.

Грегуар обмяк в объятиях Юсти.

Тангейзер убрал факел, и в нос ему ударил запах обожженной плоти. Смола вспыхнула и погасла на ветру. Обожженная рубашка дымилась. Рыцарь отбросил факел и ослабил жгут. На поверхности раны выступила и тут же свернулась сукровица. Среди кожи и мышц торчала тонкая почерневшая кость. Жуткое зрелище. Госпитальер обмотал культю рубахой и завязал рукава на бедре мальчика. С севера послышался пистолетный выстрел.

Еще один.

Паскаль.

Ампаро. Эстель.

Карла.

Что бы там ни произошло, все закончится раньше, чем он подоспеет на помощь.

Услышав частый перестук копыт, Тангейзер поднял голову: со стороны перекрестка к ним приближался всадник. Схватив алебарду, Матиас двинулся ему навстречу.

Если это не боевой конь, то животное, скорее всего, заартачится при виде трупов, которыми завалена улица. А еще раньше оно почувствует – сам иоаннит его уже не ощущал – запах крови, который нервирует этих животных. Боятся лошади и острия пики, если заметят его. Дойдя до последнего трупа, безголового, рыцарь уперся древком алебарды в землю и поднял отрубленную голову за пропитанные кровью волосы. Наклонив лезвие в сторону приближающейся лошади, он повернул лежащий на земле факел, чтобы свет отражался от сверкающей стали.

В худшем случае бедное животное само напорется на алебарду, а если повезет, у него будет конь, который может очень пригодиться.

Матиас пригляделся к всаднику. Это не Гарнье. Слишком маленький. Кираса. Шлем. Слишком сильно размахивает мечом. Посадка выдает человека, непривычного к седлу. Тангейзер попытался сымитировать крик, который слышал от Грегуара, и швырнул отрубленную голову во всадника, как бросают боевой топор:

– Хей!

Крик, запах крови, вид трупов, лезвие алебарды и летящий снаряд – все это сразу обрушилось на бедное животное, и лошадь затормозила, пытаясь свернуть в боковую улицу. Ее копыта заскользили по земле, и отрубленная голова ударила в нагрудник седока. Рыцарь бросил алебарду и побежал к нему. Всадник откинулся назад, потом подался вперед, пытаясь сохранить равновесие, и при этом наклонился набок. Возможно, ему и удалось бы удержаться в седле, однако непривычно тяжелые доспехи сделали свое дело. Мужчина упал среди стонущих раненых со вспоротыми животами, и Тангейзер перепрыгнул через его ноги, чтобы схватить лошадь, но животное, подгоняемое страхом, оказалось слишком проворным. В боковом переулке мелькнул лишь его развевающийся хвост.

Повернувшись, госпитальер увидел первого «пилигрима», который следовал за своим командиром и теперь должен был сам решить, жить ему или умереть.

Матиас взял арбалет, оставленный на углу, возле Юсти.

Первому бойцу он выстрелил в живот, чтобы у остальных мозги заработали быстрее.

После этого рыцарь, положив на землю арбалет, сдернул с плеча короткий лук, схватил пригоршню стрел с окровавленными наконечниками, вставил одну из них в паз и снова спустил тетиву. Стрелы вполне подходили для такого тугого лука. Он вставлял стрелу в лук, натягивал тетиву и отпускал, целясь в промежность каждой новой жертве. Первые две стрелы ушли немного выше, и Тангейзер скорректировал прицел. Из толпы выскочил один смельчак. Вдохновленный его примером, за ним последовал еще один. Первому иоаннит попал в грудь, и тот успел сделать еще три шага, пока стальной наконечник не разорвал внутренние органы в его грудной клетке. Второй притормозил – от страха и от осознания того, что остался один. Он оглянулся, чтобы убедиться в трусости товарищей, и Тангейзер всадил дюйм стали в его поясницу. Пришла пора показать этим людям, как идут в атаку янычары. Он выхватил из колчана последнюю горсть стрел.

Вставляя очередную стрелу в паз, Матиас оглянулся и увидел, что всадник поднялся на колени, опираясь руками о стену дома. Стрела пробила его ягодицы, и рыцарь услышал глухой удар – пущенная с близкого расстояния, она глубоко вонзилась в дерево. Держа наготове следующую стрелу, госпитальер повернулся и пошел прямо на колеблющееся пламя факелов.

Он вставил стрелу в паз, натянул тетиву и отпустил. «Пилигримы», стоявшие впереди, стали кричать на задних. Улица перед ним наполнилась страхом и паникой. Не замедляя шага, Тангейзер выстрелом в спину убил второго смельчака и вставил в арбалет следующую стрелу. Факелы попадали на землю – самые сообразительные из толпы негодяев поняли его план. Ленты на «пилигримах» служили хорошей мишенью, и Матиас стрелял в охваченных паникой людей, пуская стрелы на уровне груди. Толпа разделилась надвое и начала рассеиваться. В образовавшемся просвете показался ополченец с мушкетом. Несмотря на толчки бегущих товарищей, он пытался выровнять мушкет на деревянной раздвоенной подставке. Госпитальер натянул лук, прицелился чуть ниже дула и выпустил последнюю стрелу. Ружье упало вместе с подставкой, так и не выстрелив.

Выхватив меч, Тангейзер побежал к мушкету. Второй стрелок, брошенный отступившими товарищами, целился в него. Рыцарь не останавливался, следя за маленьким красным огоньком фитиля. Он бросил на землю лук, а потом и колчан. Огонек погас, и Матиас притворился, что отклоняется влево, а сам метнулся вправо – дуло мушкета тоже дернулось влево, и прозвучал выстрел. Иоаннита обдало жаром. Но ему оставалось пробежать всего два шага. Он воткнул меч в живот мушкетера, провернул клинок и выдернул, выпустив кишки своей жертвы наружу.

Затем, поставив аркебузу на приклад, Тангейзер тупьем меча сбил курок с замка, вернулся к невыстрелившему ружью, поднял его, выдернул фитиль и побежал среди разбросанных по земле тел и факелов. У всадника, пригвожденного к стене дома, он остановился. Кровь стекала по задней поверхности бедер раненого и собиралась вокруг его колен. Матиас увидел его лицо. Это был не Доминик. Рыцарь ударил стволом ружья по древку стрелы – так, что она завибрировала. Всадник вскрикнул, и его пальцы заскребли по стене дома.

– Где Бернар Гарнье и Доминик Ле Телье? – спросил иоаннит.

– На Мельничном мосту. Нам сказали, что вас видели там. Они пошли.

– Должно быть, ты Крюс. Убийца свиней и других беспомощных существ.

Раненый заерзал, но каждое его движение лишь усиливало боль, которую он надеялся ослабить. Скосив глаза, он умоляюще посмотрел на Тангейзера. Трясясь от страха, он наблюдал, как его противник погружает острие меча в экскременты.

– Да, – прохрипел он. – Я Крюс.

Госпитальер приставил острие меча к его подбородку:

– Таким тебя и запомнят. Распятым на заднице.

Он проткнул Крюсу корень языка. Сопротивление ослабло, когда острие меча вошло ему в рот и пронзило небо. «Пилигрим» захлебнулся ужасом и кровью. Тангейзер повернул рукоятку почти на три четверти и пошел к повозке, оставив очередную жертву задыхаться от крови и отека.

Поставив аркебузу рядом со спонтоном, рыцарь бросил фитиль в повозку. Потом он повернул к себе Юсти и ощупал его раны, просунув руку за воротник его рубашки. Они были смазаны колесной мазью и кровоточили не очень сильно. Правда, они могли убить парня позже – самыми разнообразными и мучительными способами, – но не теперь. Пока эти раны лишь причиняли ему боль и мешали двигаться. Тангейзер прижал руку Юсти к животу и подвязал ее подолом рубахи.

– Значит, мы не сдаемся, – сказал юный поляк.

От этой мысли у него кружилась голова – не меньше, чем от боли и потери крови.

– Разве мы можем сдаться? – ухмыльнулся Матиас. – Враги церкви и короля? Убийцы? Мы с тобой еще большие преступники, чем были сегодня утром.

Ответом ему стала слабая улыбка. Присев на корточки возле Клементины, он оттянул ее губу вниз. Ни крови, ни пены вокруг ноздрей или зубов не видно. Легкие целы. Раны, похожие на раны Гриманда. Любое движение причиняет мучительную боль. Тангейзер посмотрел на голову кобылы. Большой глаз косил в его сторону.

– Я тебе не верю, старушка, – сказал рыцарь лошади. – Ты сможешь встать ради нас. Давай!

Тангейзер просунул левую руку под громадную челюсть животного, а правой ухватился за его гриву. Он поднял голову кобылы и повернул ее вокруг оси, а потом зарычал ей на ухо и дернул вверх, одновременно распрямляясь сам. Клементина подобрала под себя передние ноги, и приступ боли заставил ее вскочить – так резко, что она едва не подбросила своего хозяина в воздух. Госпитальер поблагодарил ее, похлопав по спине, и провел рукой под подпругой. Держит крепче, чем створка устрицы.

Потом он опустил стремена и скомандовал:

– Юсти, подай мне мех и спонтон.

Мальчик выполнил его просьбу, морщась от боли. Силы у него еще остались.

– Заберешься в седло или поднять тебя? – спросил иоаннит.

– Я сам.

Молодой поляк вставил ногу в стремя и взялся за луку седла. Тангейзер подтолкнул его снизу, и мальчик взлетел вверх и опустился на спину Клементины. Кобыла не шевельнулась.

– Сдвинься вперед, – сказал ему Матиас. – Еще.

Затем он вручил подростку поводья и пристроил рядом с его ногой спонтон, лезвием вниз.

– Грегуар поедет за тобой, – решил он. – Пусть обнимет тебя за пояс.

– А он будет кричать? – испугался Юсти.

– Пока он кричит, мы знаем, что он жив.

Тангейзер подвесил мех к седлу, подошел к повозке и вскинул на плечо лук и колчан Алтана. Потом он взял фитиль, раздул его, поднял аркебузу и направил ее в скрывавшую перекресток темноту. Цели рыцарь не видел, но если там кто-то и оставался, это будет для них предостережением. Между ним и перекрестком валялось несколько факелов. Темные холмики, устилавшие улицу на протяжении пятидесяти ярдов, казались пометом какого-то крылатого чудовища. Матиас подумал, что достиг своей цели, не стреляя из ружья. Нет, вообще он не был против огнестрельного оружия – просто считал, что без него мир был бы благороднее.

Выдернув запал, Тангейзер бросил его в лужу крови, разбил замок об обод колеса и уронил ружье на землю. Потом он перерезал тетиву лука Юсти. Причин для задержки больше не было. Криков Грегуара он боялся еще больше, чем поляк.

Матиас взял своего лакея за плечи и посадил на край повозки. Голова мальчика безвольно опустилась, и иоаннит приложил ладонь к его груди. Ребра ребенка выпирали под рубашкой, а сердце билось часто, как у птицы. Тангейзер одной рукой обнял мальчика, другой подхватил под бедра, примерился и осторожно поднял на руки, после чего отнес к Клементине и посадил верхом. Обрубок ноги ударился о бок лошади, и Грегуар дернулся и вскрикнул. Опиум еще не начал действовать на мальчика, но сил у него было мало, поэтому и движение, и крик получились слабыми. Грегуар прижался к спине Юсти.

Вскочив в седло, Тангейзер взял спонтон и поводья левой рукой. Древко он держал перед поляком, чтобы тот не упал, а Грегуар был надежно зажат между ними. Матиас выхватил факел из железного кольца.

– Люцифер! – воскликнул вдруг Юсти. – Смотри, Грегуар, он вернулся!

Лысый пес окинул взглядом улицу, словно хотел убедиться, что там все спокойно. Потом он посмотрел на лошадь, как будто оценивал ее состояние, и занял привычное место между ее передних копыт.

– Видишь, Грегуар? – сказал госпитальер. – Лысый и жалкий, Люцифер верен своим храбрым и стойким друзьям.

– Люцифер не жалкий, – возразил Юсти.

Тангейзер ударил пятками в бока лошади. Она не пошевелилась.

– Клементина, – тихо произнес Грегуар.

Кобыла неуверенной походкой двинулась вперед. Рыцарь ударил ее факелом по крупу, и она перешла на рысь. Страдания Грегуара были под стать страданиям Клементины. Опускаясь на спину лошади, мальчик каждый раз стонал. И каждый раз Матиас чувствовал, как культя бьет его по ноге.

Они проехали мимо двух трупов на рыночной площади, и госпитальер заметил и раны на них, и демонстративную жестокость, с которой эти люди были убиты. Паскаль больше не нуждалась в его уроках. Лампа, оставленная возле конюшни, все еще горела, но Тангейзер продолжал двигаться на север. За рынком находилась пристань, на которой обычно выгружали товар. Достигнув реки, они повернули на восток и поскакали по берегу вдоль излучины. Иоаннит видел огни и людей на краю Гревской площади, где раньше разгружали телеги с трупами. Внимание толпы было приковано к этому берегу, но не к нему.

Тангейзер выбросил факел в огород.

За поворотом реки показались баржи. На пристани не было ни Карлы, ни кого-либо из ее сопровождающих. В воде отражались огни. Весла взметнулись вверх, и к берегу у дальнего конца баржи с углем причалила лодка. За ней следовало судно побольше, рыбацкий ялик. Он был опасно перегружен, но ему оставалось преодолеть не больше пятидесяти ярдов.

Матиас остановил Клементину, и кобыла раздула ноздри, словно благодарила его. Соскочив на землю, рыцарь отвел лошадь в тень у домов и отдал поводья Юсти. Он больше не мог дать мальчикам никакого совета – они все равно были не в состоянии воспользоваться чужими советами.

Госпитальер стал огородами пробираться к воде.

Паскаль тоже не нуждалась в его совете. Видимо, она спрятала Карлу и остальных в доме Ирен. Разумно. Милиция ничего не найдет на пристани. Пусть идут дальше, наткнутся на помет дьявола на улице и задумаются о своей судьбе.

Тангейзеру понравился ялик. Если на дне обнаружится мачта с парусом – а судя по всему, они там есть, – судно сможет довезти их всех до самого Бордо. Хорошо бы.

Рыцарь замедлил шаг. Первую лодку привязали, и милиция выбралась на берег, а ялик скользнул дальше, чтобы причалить за баржей с углем. «Пилигримы» находились в тридцати ярдах от него, ослепленные фонарями и занятые разговором. Похоже, они не подозревали об опасности. Матиас остановился. Пусть сначала привяжут ялик, соберутся вместе и отойдут. Он увидел руки, продевавшие веревку в железное кольцо на пристани. Нужно увести мальчишек от реки и спрятать. Иоаннит оглянулся.

Какой-то тихий звук. Шепот. Совсем близко.

– Тангейзер!

Он повернулся на голос. Прямо перед ним из темноты показалась громадная голова.

Эстель на плечах Гриманда не было. Но госпитальер почувствовал, как девочка взяла его за руку.

В руках короля Кокейна он увидел ножи.

– Мой Инфант. Умение оставаться невидимым делает тебе честь, но вы с Эстель должны быть в доме, – упрекнул его рыцарь.

– Возможно, но как ты заметил, меня там нет, – отозвался слепой гигант.

– Жди здесь и оставайся невидимым.

– Если в твоем плане для меня нет роли, то я придумал собственный.

– Эстель, – повернулся Матиас к девочке, – расскажи мне, что это за план.

– Я толкаю его прямо на солдат, а потом бегу и прячусь в доме Ирен, – объяснила та.

– Планами, составленными под воздействием опиума, лучше наслаждаться в мирное время. Жди здесь, – приказал Матиас.

– Тогда тебе придется меня убить, – предупредил его великан.

– Мой Инфант, у тебя нет глаз.

– Разве для того, чтобы сокрушить филистимлян, нужны глаза?

Гриманд говорил в полный голос, и головы людей на пристани повернулись в их сторону. Фонари. Мечи. Грозные окрики. Огни на второй лодке сбились в кучу.

Тангейзер по-прежнему хотел заполучить этот ялик.

В окне ближайшего дома вспыхнуло пламя. Грохнул выстрел, и мальтийский рыцарь узнал свое ружье.

– Эстель, беги и прячься, – велел он Ля Россе. – Я сам его отведу.

 

Глава 38

Кое-что из теории

– Тангейзер здесь. Я знала, что он придет. Он всегда приходит в самом конце. – Паскаль стояла у открытого окна кухни. – Милиция выгрузилась из первой лодки. Он нашел Гриманда.

Карла смотрела, как девочка поднимает ружье Матиаса и кладет его на подоконник. Итальянке приходилось видеть, что может сделать такое ружье с плечом неопытного человека. Кроме того, ей не хотелось, чтобы девочка подстрелила Матиаса. Тем не менее она не собиралась вторгаться в сферу ответственности Паскаль, и не в последнюю очередь потому, что та отвергла бы ее совет с той же решительностью, что и Гриманд. Графиня не имела права спорить с ними. Ее собственные решения были не менее безрассудными. Сумасбродство, общее для каждого из них, стало той силой, которая помогала им оставаться в живых.

Сумасбродство и Матиас, который вовсе не считал себя безрассудным.

Задача Карлы – сохранять спокойствие в самом центре бури.

Гриманд прав: этим центром являлась Ампаро.

На кухне было довольно темно – только слабый свет доходил туда из гостиной, где на решетке камина лежал факел. Там же остались фонари, Гуго и Мышки. Карла протянула руку к холодной печке позади себя и нащупала грубое полотенце. Свернув этот кусок ткани, она протянула его девочке:

– Паскаль? Подложи это под приклад. И напряги плечо, когда будешь стрелять.

Дочь печатника боялась. Карла тоже. Но итальянка по собственному опыту знала, что страх отнимает слишком много сил и поэтому долго терпеть его нельзя. Она научилась запирать его в дальнем углу сознания, чтобы он бесновался там в одиночестве. Но ей никогда еще не встречался человек, который, как Паскаль, превращал страх в сосредоточенность и радость. Природа подарила девушке слегка выпуклые глаза – эта особенность и щербатые зубы мешали назвать ее хорошенькой, – и теперь в этих глазах читалась пугающая графиню целеустремленность. Карла впервые заметила это, когда они вошли в дом с улицы и Паскаль, с неправдоподобной для нее силой подтащив убитого сержанта к люку погреба, сбросила его по ступенькам вниз. Вслед за ним отправилась и мертвая женщина.

Малан взяла полотенце:

– Спасибо, мадам. Вы когда-нибудь стреляли из ружья?

– Нет, но я знаю кое-что из теории. Ты стоишь слишком прямо и ноги ставишь очень близко друг к другу. Если отставить правую ногу назад и согнуть левое колено, то при отдаче ты повернешься, вместо того чтобы сопротивляться.

Паскаль последовала совету и кивнула.

– Преврати прямую линию в дугу. Тогда тебя не опрокинет назад, – добавила графиня.

– Превратить прямую линию в дугу? – Паскаль сымитировала нужное движение.

– Это я процитировала Матиаса, – пояснила итальянка. – А вот тебе еще одна его цитата: «Но ты должна быть чертовски быстрой».

– Я быстрая, – заверила ее девочка.

Карла хотела улыбнуться, но сдержалась и серьезно кивнула.

Услышав крик со стороны реки, они обе повернулись к окну.

– Их заметили, – сказала Паскаль. – Идите в гостиную. Ради ребенка.

Женщина уже уходила, чтобы уберечь Ампаро от дыма и грохота – хотя бы отчасти, – когда Паскаль склонилась к ружью.

– Целься ниже, – дала ей графиня еще один совет.

– Да, в яйца. Когда вернетесь, принесите, пожалуйста, фонари.

Карла вышла в гостиную и прислонилась к стене. Гуго сидел на корточках перед раскрытым футляром виолы, словно там были сложены сокровища. Впрочем, там и было сокровище. Мальчик поднял на хозяйку виолы взгляд, в котором не было ни страха, ни вины. Невероятные события, в которые он оказался вовлеченным, похоже, не произвели на него никакого впечатления. Он опустил крышку, накинул медные крючки и взялся за ремень.

– Я видел, как вы дергаете за струны, но как вы их растягиваете? – поинтересовался Гуго.

– Ты, наверное, хочешь сказать, настраиваю, – уточнила итальянка.

В кухне выстрелило ружье, и в комнату вползло облако дыма.

– Гуго, открой окно, – попросила графиня. – А потом отнеси на кухню фонарь и этот мешок. Сложи в него всю еду, какую только найдешь.

Сама Карла взяла второй фонарь и посмотрела на Мышек. Они сидели за столом и играли в какую-то игру с помощью рук. У этих девочек был дар полностью отделять внешний мир от внутреннего. Вне всякого сомнения, этот дар был нужен им раньше. Карла не обменялась с близнецами ни единым словом, но уже чувствовала к ним симпатию. Она заглянула на кухню. Паскаль чистила дуло ружья шомполом. На столе лежали фляжка с порохом, мешочек с пулями и три больших пистолета. Женщина принесла в кухню фонарь.

– Спасибо, мадам, – кивнула ей дочь печатника. – Полотенце и дуга очень мне помогли. Я прикончила одного и напугала остальных. Поставьте, пожалуйста, лампу на стол.

– На столе порох, – Карла поставила лампу на плиту и подошла к окну. Она должна была видеть, что там происходит.

Две массивные фигуры бежали навстречу растерянному отряду милиции. В другое время эта картина могла бы показаться комичной. Матиас, похоже, держался за пояс Гриманда сзади, толкая его к дому, а сам Гриманд неестественно высоко поднимал колени, продвигаясь вперед большими, неуверенными прыжками. Каждый такой прыжок, вероятно, причинял ему больше страданий, чем еще одна стрела. Из его горла вырывался устрашающий рык, но в этом звуке уже не было боли – была одна только ярость, такая мощная, что граничила с радостью.

Ампаро пискнула. Карла посмотрела на дочь. Ее веки были полуоткрыты, и в глазах светились два крошечных огонька. Между зубами показался кончик языка.

– Моя красавица еще не должна проголодаться… – с сомнением пробормотала итальянка.

Она не знала, пора кормить дочку или нет, но устоять перед искушением не могла. Мысль, пришедшая графине в голову, вовсе не показалась ей странной. Все так: возможно, у них уже не будет шанса разделить это наслаждение, несомненно, самое сильное из чувств, которые им обеим приходилось испытывать. Ей показалось, что она услышала смех Алис. Карла высвободила левую грудь.

В дом вбежала Эстель. И в то же мгновение итальянка услышала еще один звук, совершенно отчетливо. Она сомневалась, что кто-то, кроме нее, мог разобрать хоть слово в этом реве или понять его смысл. Такого звука мир еще не слышал. Но никто из живых людей не знал Гриманда лучше Карлы. Стыд, гордость, раскаяние – все было в его вопле. Выкрикивая имя матери, Гриманд бросился в Огонь.

 

Глава 39

Причал Сен-Ландри

По крайней мере, причал был вымощен камнем.

Граф де Ла Пенотье держал спонтон левой рукой. Еще ни один рыцарь не предпринимал такую атаку и не обуздывал такого дикого зверя. Слепой Инфант тащил его за собой, и единственное, что он мог сделать, это удерживать Гриманда подальше от воды. Матиас все время ждал, что еще один шаг – и Гриманд упадет, но тот несся вперед, похожий даже не на разъяренного быка, а на Минотавра, обезумевшего и наконец вырвавшегося из темницы, которая так долго раздражала его.

Когда они пробегали мимо ялика, первый из пассажиров уперся руками в камни пристани, собираясь выбраться на берег. Тангейзер, не останавливаясь, взмахнул спонтоном, так что левый выступ лезвия задел переносицу «пилигрима». Удар пришелся по касательной, но хватило и этого. Обливаясь кровью, раненый упал на своих товарищей, и ялик закачался. Матиас и Гриманд побежали дальше.

Выстрел Паскаль сбросил в реку одного из тех, кто высадился из лодки. Осталось пятеро. Один смещался на левый фланг, к краю пристани, видимо задумываясь о том, чтобы вернуться в лодку. Остальные четверо, несмотря на страх, решили бросить вызов монстру. Они построились в нечто вроде фаланги – два меча подняты, два опущены. Лобовая атака – не лучший вариант, но приходилось идти на риск.

– Четверо в ряд, – сказал иоаннит своему слепому спутнику.

– И всё?

– За Кокейн! – крикнул Тангейзер в ухо Гриманду и отпустил его.

Король воров издал какой-то первобытный вопль, исступленный восторг которого был сравним лишь с ревом янычаров, идущих в последний бой. Он бросился на выставленные против них с Матиасом мечи.

Мальтийский рыцарь рванулся в сторону и пронзил живот «пилигрима», который обходил их слева. Лезвие вошло так глубоко, что правый выступ спонтона уперся в позвоночник его противника. Сбросив тело в лодку, госпитальер повернулся к остальным.

Двое крайних «пилигримов» фаланги распростерлись на земле в нескольких шагах от того места, где стояли. Они пытались подняться, у обоих в груди зияли раны. Двое других тоже были отброшены назад, но не упали – потому что не могли. Гриманд обнял их обеими руками и вонзил в спину каждого нож. Он поворачивал рукоятки – вместе с внутренними органами, – словно повар, обеими руками взбивающий яйца.

Тангейзер прикончил обоих раненых ударом заостренного стального противовеса на конце древка. Повернувшись к реке, он увидел то, чего меньше всего ожидал. Люди в ялике решили не высаживаться на причал Сен-Ландри. Никто не сошел на берег. Один из них лихорадочно пытался отцепить веревку, которой лодка была привязана к кольцу на причале. Если рыцарь упустит ялик, судно будет угрожать баржам.

Пробегая мимо Гриманда, он увидел острия двух мечей, торчавших из его спины над каждым бедром, но не остановился. Перехватив спонтон, как косу, иоаннит взмахнул им вдоль края причала, над головами людей в перегруженном ялике.

Ополченцы, девять или десять человек, отпрянули или присели, спасаясь от стального лезвия, и ялик стал раскачиваться. Тангейзер подпрыгнул, уклоняясь от меча, направленного ему в ноги. Кто-то поднял весло, чтобы отразить удар спонтона. Матиас резко остановился и вонзил острие пики под челюсть того, кто держал весло. Плоть ополченца порвалась, как лист салата. Госпитальер повернул древко и выдернул лезвие, а раненый упал на растерянных товарищей. Перепрыгнув через весло, Тангейзер перехватил спонтон у правого бедра и ударил противовесом по голове «пилигрима», пытавшегося развязать веревку. Голова дернулась. Наконечник вошел в шею под правым ухом и расщепил позвоночник. Тангейзер высвободил спонтон, оглянулся и ударом наотмашь вонзил лезвие под грудину ополченца, который размахивал руками, пытаясь удержать равновесие.

Веревка по-прежнему удерживала ялик.

Матиас перехватил основание противовеса правой рукой и направил острие спонтона вниз, в шею еще одного ополченца.

– Каждый, кто останется в этой лодке, умрет, – объявил он.

Трое мужчин прыгнули в воду, и один мгновенно исчез, словно к его ногам был привязан якорь. Двое других барахтались, сражаясь с тяжелыми доспехами. Из трех человек, оставшихся в ялике и не получивших смертельных ран, один стоял на коленях на дне, харкая кровью, а двое прижимались к раскачивающемуся борту.

– Вы двое. Живей. Выбросьте трупы за борт, – скомандовал рыцарь.

Он наклонился и ударил спонтоном того, что стоял на коленях, пробив ему почку.

– Начните с него, – велел он, указывая на этого несчастного. – И не опрокиньте лодку!

Повернувшись к берегу, иоаннит махнул рукой, но потом оглянулся, услышав всплеск. Река приняла еще одного покойника. И, похоже, тех, кто только что прыгнул в воду. Что ж, сегодня Сена превратилась в большое кладбище.

Тангейзер побежал к Гриманду. Инфант стоял, наклонившись, упираясь руками в колени. Из его живота торчали рукоятки мечей, по одному с каждой стороны, в тех местах, которые сам Матиас выбрал бы для медленной смерти. Он ухватился за одну рукоятку и уперся древком спонтона в плечо гиганта у самой шеи. Из раны на огромной мышце второго плеча толчками выплескивалась кровь.

– Хочешь, чтобы я опять помочился? – усмехнулся Младенец.

Тангейзер выдернул меч и бросил на землю.

– Я прикончил их всех? – уточнил великан.

– Всех четверых.

– Тогда мне положен еще один камень бессмертия.

– У меня нет лишних, чтобы тратить их впустую.

– Впустую? Хочешь, я перечислю свои раны?

– Что значит несколько лишних царапин для могучего Инфанта?

Рыцарь выдернул второй меч. Потом он нагнулся, срезал белую повязку с рукава ближайшего трупа и бросил меч на землю. Оглянувшись на дом Ирен, госпитальер увидел в окне машущую рукой Карлу. Паскаль стояла у черного хода с его ружьем в руках. Подав им знак подождать, Тангейзер заткнул повязкой рану на плече Гриманда, чего тот даже не заметил.

– Ладно, можешь шутить, – вздохнул слепой гигант. – Извини, что не смеюсь.

– Ты умрешь до того, как подействует опиум.

– Смерть, смерть – ты обещаешь мне ее уже несколько часов.

Тангейзер вернулся к ялику. Клементина шла к нему вдоль причала с баржами. Ее копыта уже не высекали искры из мостовой: они касались земли так, словно жизнь с каждым шагом уходила из сердца кобылы. Две маленькие фигурки, почти слившиеся в одну, сидели на ее спине.

– Юный мошенник еще жив, сударь. У него из глаз идет кровь, – раздался вдруг за спиной Матиаса голос одного из оставшихся в лодке ополченцев.

Иоаннит повернулся к нему.

– Это слишком жестоко, сударь, – продолжил тот. – Некоторые даже сказали бы, что не по-христиански.

– Ты хочешь сойти с этой лодки? – спросил рыцарь.

– Конечно, хочу, сударь. Меня уже тошнит.

Гребец, лицо которого было рассечено надвое, кричал и вырывался, но его все равно перекинули через борт. На дне ялика Тангейзер увидел мачту, рею и свернутый парус.

– Бросьте ножи в воду, – сказал он двум оставшимся в ялике мужчинам. – И лезьте сюда, пока я добрый.

– Большое спасибо, сударь. Ваша доброта всем известна.

Они вскарабкались на причал. Тангейзер приказал им отойти на несколько шагов ниже по течению. Разговорчивый ополченец бросил к его ногам три маленьких кошелька – так собака приносит хозяину убитую крысу. Судя по звуку, с каким кошельки ударились о камни причала, ценность их была немногим больше.

– Мотовство до добра не доведет, сударь, – добавил разговорчивый ополченец.

Матиас проткнул спонтоном его молчаливого товарища, и любитель поговорить рванулся вперед. Тангейзер выдернул наконечник пики из очередного трупа и шагнул назад, чтобы проткнуть последнего оставшегося в живых врага, но тот внезапно подскочил к умирающему товарищу и подвел к краю причала. Послышался еще один всплеск.

Разговорчивый ополченец повернулся к рыцарю и отряхнул руки:

– Вот и все, сударь. Дело сделано.

Он говорил деловито, но без подобострастия и как будто бы совсем не боялся, словно и мысли не допускал, что может умереть. Похоже, это был просто недоумок.

– Ты знаешь, где капитан Гарнье? – спросил его иоаннит.

– Боюсь, нет, сударь. Нас послал лейтенант Бонне.

Тангейзер опустил спонтон. Было бы справедливо прикончить этого человека ударом в сердце.

– Это Эрви, штукатур, – напомнил ему Юсти.

– Совершенно верно, юный господин, – тут же отозвался разговорчивый.

Матиас хорошо запоминал лица, но этот мужчина, кажется, не оставил никакого следа в его мозгу. Госпитальер положил на землю спонтон, а рядом с ним – лук и колчан Алтана, взял Грегуара за талию и приподнял с седла. Тело мальчика обмякло, но сознания он не потерял. Лицо маленького слуги исказилось от боли, но сил на крик у него не осталось, а опиум еще не начал действовать. Его стоны глубоко ранили душу Тангейзера – а теперь еще и помогли ему передумать.

– Эрви, возьми парня, – сказал рыцарь штукатуру, – только осторожно, как будто это младенец Иисус.

Ополченец принял Грегуара на руки.

– Бедный мальчик, – вздохнул он. – Я предупреждал его насчет той собаки.

– Люцифер не откусывал ему ногу, – запротестовал Юсти.

– Конечно, юный господин, но у пса дурной глаз.

Тангейзер тем временем снял с лошади поляка.

– Люцифер привел нас в Кокейн, – сказал вдруг Грегуар. – Он нашел ребенка.

– Он бредит, сударь, – прокомментировал штукатур и эти слова. – Я бы сказал, вид у него неважный.

– Эрви, парню нужен покой. Умолкни, – шикнул на него госпитальер.

Сам Тангейзер нагнулся к подпруге. Брюхо Клементины раздулось, и просунуть палец под ремень ему уже не удалось. Матиас расстегнул подпругу, и кобыла облегченно переступила ногами. Он снял с нее седло и попону и положил их на причал, а затем взял у Эрви Грегуара и положил его на чепрак, подсунув ему под бедро и колено седло. Юсти сел рядом, поджав ноги, и взял товарища за руку. Иоаннит протянул ему мех с вином:

– Пусть глотнет как следует. Ты тоже.

Скрестив руки на груди, Тангейзер принялся изучать баржу с древесным углем. Она была нагружена до самого планшира рваными мешками с кусками угля, слой которых заканчивался в четырех футах от румпеля. Снизу мешки были сырыми – после дождя. Идея поджечь эту баржу вполне могла прийти Гриманду в голову под воздействием опиума. Рыцарь взял кусок угля. Он оказался не очень хорошего качества. Для плавильной печи не подходит, но воспламеняться будет быстро. Проблема в том, чтобы поджечь все…

– Этот товар может стоить неплохих денег, сударь, – заметил Эрви.

Матиас смерил штукатура взглядом и покачал головой:

– Эрви, я хочу поручить тебе работу.

– С превеликим удовольствием, сударь.

Иоаннит принялся объяснять ему, помогая себе жестами:

– Возьми два мешка с заднего ряда и высыпь на носу баржи и посередине. Распредели уголь ровным рыхлым слоем толщиной с ладонь. Этого хватит, чтобы покрыть верх примерно шести мешков вдоль всей баржи. Понимаешь?

– Я бы лучше справился, если бы знал, что вы собираетесь делать, сударь.

– Я собираюсь поджечь баржу.

– Всё, можете больше не объяснять, сударь. Испортить чужой товар, чтобы твой поднялся в цене. Она будет гореть весь день!

– За труды возьми один из тех кошельков.

– Вы очень щедры, сударь, но прошу прощения, какой?

Госпитальер подумал, что явно переоценил его умственные способности.

– Самый тяжелый, – решил он.

Подхватив спонтон, рыцарь повел Клементину в ближайший сад. Мальчики были слишком измучены болью и обессилены, чтобы заметить его уход. Остановив лошадь, Тангейзер отступил и взял пику коротким хватом, через плечо. Старая серая кобыла скосила на него свой большой глаз.

– Ты заслужила лучшую жизнь и лучшую смерть, но в этом ты не одинока, – сказал ей иоаннит.

Клементину, похоже, удовлетворила эта прощальная речь. Она отвернулась.

Матиас проткнул ей верхнюю часть шеи под челюстью и почувствовал, как лезвие скользнуло по позвоночнику. Потом он резко опустил древко под руку и налег на него всем телом, рассекая горло. Кобыла покачнулась, ее передние ноги подогнулись, и она упала набок. Госпитальер успел отскочить назад. Кровь собралась у его сапог. Глаза лошади закатились, грудь стала лихорадочно вздыматься в попытке набрать воздух в легкие. Звуки, которые она издавала, были почти не слышны. Тангейзер вытер спонтон о ее покрытую шрамами, подергивающуюся шкуру, отвернулся и пошел прочь, оставив животное умирать.

Вернувшись к причалу, он прыгнул в ялик, пропахший рыбой и дегтем. Кто-то из ополченцев знал, как выбирать надежное судно. Это был превосходный ялик пятнадцати футов в длину и четырех с половиной в ширину, с плавными обводами. Длинная нок-рея с мачтой и треугольный парус, с которым Матиас умел управляться. Весь такелаж легко ставится и снимается для прохода под мостами. Багор. Два фонаря. Иоаннит подобрал три меча и бросил их на причал, а четвертый и ножи сунул под скамью рулевого. Сундучок он открывать не стал. Проверил руль. Надежное судно на реке и на море.

Затем Тангейзер выбрался на причал и заглянул в маленькую лодку. Там нашлись два весла и фонарь. Он задул фонарь и бросил всё к мечам на причале.

Гриманд стоял в той же позе, нагнувшись и стиснув пальцами бедра. Если бы не кровь, стекавшая по его рубашке и переливавшаяся через края сапог, гиганта можно было бы принять за каменного идола из какого-то древнего мифа.

Иоаннит пробежал мимо него к дому Ирен. Паскаль встретила его у двери. Ружье стояло у стены, а на плечах девочки висели седельные сумки и пистолеты в кобуре. Двуствольный пистолет был заткнут за пояс. Гордость заставляла Малан стоять прямо. Тангейзер заставил себя улыбнуться. Было бы у него второе сердце, он отдал бы его Паскаль. Улыбка далась ему довольно легко, а девушка улыбнулась ему в ответ, и он увидел щербинку в ее зубах, которая при первой же встрече указала на ее непростой нрав. Матиас ткнул пальцем в пистолет Питера Пека у нее за поясом:

– Орудие дьявола перезаряжено?

– Это легче, чем набирать шрифт, – отозвалась дочь печатника.

– Паскаль, я боюсь, что сельская жизнь тебя разочарует. Жди здесь.

Рыцарь взял девочку за руку, отодвинул ее в сторону и вошел в дверь.

Карла держала Ампаро на руках, Эстель и Мышки стояли впереди нее – все были готовы. Гуго с двумя сумками на бедрах и мешком в каждой руке держался за спиной Карлы.

Тангейзер махнул рукой, и все вышли из дома вслед за ним. Он взял сумки и пистолеты у Паскаль и повесил их на Гуго. Тот пошатнулся.

– Почему она не может их нести? – возмутился мальчик, кивая на Малан.

– Положи это в ялик. Не намочи порох, – игнорируя его недовольство, велел иоаннит.

– Это? Больше у нас ничего нет. Я тащу всё!

– Если тебе слишком тяжело, я забираю золотую цепь.

Гуго, пошатываясь, побрел к лодке. Матиас прошел на кухню и заметил плетеную корзину, доверху наполненную хворостом. Перевернув кухонный стол набок, он вытащил его на улицу и положил крышкой вниз. Ножки стола были скреплены перекладинами спереди и сзади.

– Паскаль, мне нужна растопка, – позвал госпитальер свою главную помощницу. – Хворост, свечи, ламповое масло. Складывай все сюда.

Потом он обнял Карлу и повел ее к ялику. Эстель и Мышки пошли за ними.

– На реке напротив Лувра заграждение, – начал объяснять им рыцарь. – Лодки, скованные цепями, от одного берега до другого. Опасность грозит нам с правого берега, от Гарнье. На левом берегу лишь символическая охрана, и подкрепление к ним вряд ли прибудет. Я собираюсь прорвать заграждение в самом центре. Баржу подведу боком, носом направо. Огонь не позволит им перебежать пешком с правого берега. Я высажусь на заграждение и разорву его.

– Как? – удивилась его жена.

– Цепь меня не остановит. Что скажешь?

Итальянка отвела взгляд, чтобы обдумать план мужа, а потом снова посмотрела ему в глаза.

– Цепь нас не остановит, – согласилась она тихо.

Тангейзер с облегчением вздохнул и улыбнулся:

– Я хочу, чтобы вы ждали сигнала, а потом забрали меня. В меня будут стрелять, но если вы сможете обогнуть остров, после того как мы разделимся, мне будет спокойнее. У Отель-Дье есть пристань, а Нотр-Дам вряд ли охраняют. Если у меня ничего не выйдет…

– У дальней оконечности Сите есть два маленьких острова. Мы можем ждать там.

– Хорошо. Если я не ошибся, от последнего моста до заграждения примерно три фарлонга. У милиции мало лучников и ружей, но я не знаю, кого они позвали на подмогу. Если мы попадем под огонь, стрелять будут с причалов на той протоке. Когда минуем мосты, держитесь слева от меня, пока не доберетесь до островов.

– Берегись песчаных отмелей.

– Ага. Буду ориентироваться по стокам дождевой воды. Если увидите, что заграждение прорвано, но не увидите меня…

– Значит, держись на виду.

Они остановились у ялика. Матиас притянул супругу к себе и посмотрел на Ампаро. Малышка спала. Он чувствовал, как поворачивается колесо судьбы, но не мог понять, как именно оно теперь движется: то ли несется с такой огромной скоростью, что невозможно и представить себе, то ли кружится так неспешно, что почти остается на месте. Тангейзер вновь посмотрел на Карлу. Такая бледная! Сердце у него сжалось. Он не знал, что сказать.

Графиня привстала на цыпочки и поцеловала его.

– Встретимся у заграждения, – сказала она и отстранилась. Он испачкал ее платье кровью.

– Не волнуйся. Это не моя, – попытался успокоить ее муж.

Она улыбнулась ему своей особой улыбкой:

– Мне нравятся твои старые шутки.

– Кстати, вспомнил! – добавил рыцарь. – Орланду любит свою новую сестру и силен духом.

– Ты говорил, он ранен.

– Орланду – уличный мальчишка с Мальты, в котором течет сицилийская и римская кровь. Он почти так же крепок, как Инфант. Боль лишь закаляет его.

Тангейзер прочел в глазах Карлы множество невысказанных вопросов. Она сжала его руку и, опираясь на нее, сошла в ялик. Там женщина уверенным шагом прошла к румпелю и окинула взглядом лодку.

Матиас повернулся к мальчикам и посмотрел на культю Грегуара. Потом он взял парня на руки. Тот морщился и что-то бормотал. Опиум уже начал действовать.

– Гуго, возьми седло и чепрак и подготовь место для Грегурара, рядом с Карлой, – велел госпитальер.

Его лакей открыл глаза и посмотрел на Тангейзера. Взгляд у мальчика был сонным.

– Клементина умерла? – пробормотал он.

– Душа Клементины свободна, как никогда не было свободно ее тело, – ответил рыцарь.

– Она помогла спасти ребенка, правда?

– Это ты спас ребенка, брат мой. Спас его и меня.

– Хозяин? Можно вас кое о чем попросить?

– Можно. Ты никогда ни о чем не просил.

– Не убивайте Эрви.

Глаза Грегуара были ясными, как серебряное зеркало.

Матиас заморгал. Потом он кивнул, и его слуга закрыл глаза.

– Гуго, ты у нас самый крепкий. Прыгай на берег и держи лодку, – приказал иоаннит.

Он шагнул в ялик и устроил Грегуара на дне, между ребрами обшивки. После этого рыцарь махнул Мышкам, по очереди посадил сестер в лодку и позвал Юсти. Гуго потянул поляка за здоровую руку, и тот поморщился от боли, но не стал протестовать. Тангейзер помог ему спуститься и усадил рядом с остальными. Скамьи для гребцов остались пустыми. Госпитальер выбрался на причал.

– Ты умеешь грести, Гуго? – спросил он.

– Нет, – развел руками мальчик.

– Тогда помоги Паскаль принести растопку. Тащите сюда весь стол.

– Скорее это Паскаль будет помогать мне, – фыркнул Гуго.

– У тебя на шее жалованье за сорок лет службы, – напомнил ему Матиас. – Давай.

Подобрав весла и мечи, Тангейзер прыгнул на баржу с углем. Костер был разложен идеально – даже Эрви, с кормы осматривавший дело своих рук, не нашел ни единого изъяна. Между верхними мешками он оставил щели шириной в ладонь, чтобы усилить тягу. Рыцарь уловил слабый ветерок, дувший поперек реки.

– Эрви, когда я куплю Лувр и превращу его в бордель, то найму тебя штукатурить стены, – пообещал он своему помощнику.

– Достойнее работника вы не найдете, сударь, особенно для такой большой работы, хотя, судя по слухам, особой переделки там не потребуется, – ответил штукатур.

– А теперь я хочу, чтобы ты построил редут вот здесь, справа от румпеля, – вернулся к делу иоаннит.

– Что-то вроде стены, сударь?

– Совершенно верно.

Эрви указал на собранные на причале предметы:

– Я нашел их на второй барже, сударь. Может, это и не совсем честно, но они хорошо горят. Ведерко со смолой, какие-то палки, не знаю, зачем они нужны, бухта просмоленной веревки и парусиновый навес от дождя. Если его положить наверх, он вспыхнет.

– Можешь взять два оставшихся кошелька. А теперь строй стену!

Тангейзер положил мечи и весла рядом с добычей своего помощника. Повернувшись, он увидел, что Паскаль и Гуго остановились и отпустили импровизированную тачку из перевернутого стола, который тащили за ножки. Стол был доверху нагружен горючим материалом. Уголь мог и не понадобиться.

– Превосходно, – похвалил Матиас детей. – Теперь мне нужно, чтобы вы разожгли огонь в этой яме. На дно вылейте смолу. Потом хворост, но не слишком плотно. Сзади оставьте мне просвет для факела. Потом…

– Мы знаем, как разводить костер, – перебил его Гуго.

– Мы? – усмехнулся госпитальер. – Я думал, ты не любишь девчонок.

– Не люблю.

– Ладно, Гуго, ты за главного. Паскаль, спорить будешь потом.

Тангейзер увидел, что Гриманд разговаривает с Эстель, и подошел к ним. Он вспомнил Ле Маса, привязанного к креслу на руинах бастиона Святого Эльма и ждущего последней атаки. Инфант по-прежнему не сдвинулся с места – боль была такой сильной, что после каждого слова он переводил дыхание.

– Ля Росса, на этом самом причале ты однажды спросила меня… – начал Гриманд, но умолк. Потом он собрался с силами и улыбнулся, показав редкие зубы. – Ты спросила меня, можем ли мы уплыть.

Эстель едва не пустилась в пляс:

– Ты помнишь каждое слово!

– Теперь мы уплываем. Мы будем на разных лодках, и моя поплывет дальше твоей. Если мне повезет – а везение передается по наследству, – то и быстрее. А теперь запомни мои слова. Куда бы ты ни отправилась, дракон будет с тобой. Всегда.

– Эстель, – позвал девочку рыцарь. – Садись в лодку. И осторожней с ранеными.

– Танзер, Паскаль взяла моего Питера Пека и не отдает, – пожаловалась Ля Росса.

– Я прослежу, чтобы тебе его вернули, – пообещал Матиас. – А теперь помоги Карле и своей сестричке.

Девочка посмотрела на Гриманда. Он кивнул, и его дочь убежала, а Тангейзер поднял два меча, которые выдернул из живота великана.

– Меня не так-то легко разжалобить, – сказал он.

Король воров хохотнул и скрипнул зубами:

– Эй, полегче!

– Только скажи, и я тебя убью.

Гриманд оттолкнулся ладонями от бедер и выпрямился. Пустые глазницы повернулись к госпитальеру.

– Потрать редчайшую монету на того, кому это нужно. Веди меня на свой адский корабль, – улыбнулся он своей страшной улыбкой.

Потом гигант покачнулся. Тангейзер уже понял, что он не сможет работать шестом.

– На адском корабле нет мест. Справишься с парой весел?

– Я родился на этой реке.

– Я спрашиваю, хватит ли у тебя сил?

Гриманд нащупал предплечье Матиаса и сжал.

– Мой Инфант, у меня ладонь уже чернеет, – поморщился госпитальер.

– Значит, она станет такой, как твое сердце.

– Карла у румпеля. Слушай ее указания.

– Я слушаю указания твоей жены с того момента, как встретил ее.

– Значит, и в этом мы похожи.

– И в этом?

Тангейзер повел Гриманда к лодке. Гигант шел с трудом.

– Вторую пару весел возьмет Паскаль, – сказал ему Матиас.

– Значит, девчонка превзойдет меня и за веслами?

– Мы на месте. Стой. Мне нужно, чтобы ты сел на причал и спустил ноги. Я возьму тебя сзади, под мышками, и спущу в лодку.

Иоаннит усадил Инфанта на каменные плиты и развернул его ноги к гребной скамье на корме. Потом он положил правую ладонь великана на планшир и обеими руками стал удерживать ялик.

– Твоя левая нога над скамьей. Упирайся левой рукой в скамью и садись, – велел рыцарь.

Гриманд наклонился, перенес вес тела на руки, повернулся и со стоном опустился на скамью. Ялик закачался. Эстель захлопала в ладоши. К ней присоединились и Мышки. Тангейзер вставил весла в уключины и положил их вору на колени.

Гигант согнулся пополам от боли и застонал, не в силах больше сдерживаться.

– Мой Инфант, если ты соберешься умереть, падай на спину, – предупредил его Матиас.

– В один из черных дней, друг мой, ты услышишь за спиной мрачный смех и оглянешься. Но никого не увидишь. Можешь не сомневаться – это буду я, – не остался в долгу король Кокейна.

Тангейзер собрал все пять мечей, выбрал из этого хлама лучшее оружие и сложил его рядом с румпелем баржи. Эрви возвел трехступенчатый редут, верхняя часть которого была толщиной в два мешка и на целый ярд возвышалась над бортом. Такое сооружение защитило бы рулевого от любых снарядов, за исключением пушечного ядра. Штукатур показал на свернутую парусину, которую держал под мышкой:

– С вашего позволения, сударь. Я подумал, что это нужно растянуть над огнем. Спалит весь город, когда загорится.

Но Матиас решил придержать просмоленную парусину до того момента, когда они достигнут заграждения, где это даст максимальный эффект.

– Нет, оставь ее здесь, – сказал он. – Возьми стол и брось его наверх.

Гуго и Паскаль к тому времени уже заполнили все углубление горючим материалом, от края до края.

– Превосходно, – снова похвалил их мальтийский рыцарь. – Гуго, садись в ялик. Паскаль…

– Виола! Я забыл виолу! – охнул мальчик и бросился к дому Ирен.

– Паскаль, видишь тот факел? – Тангейзер указал на пристань.

– Да, но на печке у Ирен есть другой, и там ваше ружье, – девочка тоже приготовилась бежать в дом.

Кивнув ей, Тангейзер положил мечи на решетку над мешками. Туда же он пристроил весла. Потом иоаннит притащил три мешка угля и положил их вплотную друг к другу поверх решетки. Фонарь остыл. Матиас вылил на мешки китовый жир из бочонка, тоже найденного где-то болтливым штукатуром. Сверху он положил тяжелый моток просмоленной веревки. Эрви помог ему отломать ножки стола и бросить их на веревку. Если все это не загорится, то в мешках не древесный уголь.

– Сударь, мне кажется, это капитан. Там, на площади, – сказал вдруг штукатур.

Госпитальер прыгнул на причал и бросился к луку и колчану, не отрывая взгляда от Гревской площади. Темные перекладины виселиц нависали над всадником, который неподвижно сидел в седле и смотрел на него. Крупный мужчина. Кираса. Шлем. До него около шестидесяти ярдов. Матиасу приходилось стрелять и с более дальнего расстояния, но шансы убить из лука человека в доспехах крайне малы, а Тангейзер не любил расходовать стрелы, если не был уверен в результате. Выстрелить, когда капитан повернется? Он вспомнил, как Бернар Гарнье выходил из дома Ле Телье. На спине у него были защитные пластины.

Повесив на плечо колчан, рыцарь подошел к краю пристани, позади Карлы. Гарнье уже начал поворачивать лошадь. Иоаннит поднял лук Алтана над головой. Капитан остановился. Тангейзер достал стрелу и помахал ею, приставив к промежности. По рядам «пилигримов» на Гревской площади прокатился смех. Бернар удалился, прокладывая себе дорогу через толпу ополченцев.

Интересно, где Доминик, подумал Матиас. По крайней мере, можно быть уверенным, что милиция будет его ждать. Он вернул стрелу в колчан, повесил лук на грудь и отстегнул от пояса ножны с мечом. От дома Ирен бежала Паскаль. В одной руке она держала факел, в другой – ружье. За спиной у нее были лук и колчан.

– Я забрала их у одного из сержантов. Можно взять их домой? – попросила дочь печатника.

Стрелы. Матиас забрал у девочки оружие и повесил себе на плечо.

– Где Гуго? – спросил он.

– Исчез.

– Исчез?

– Вместе с виолой.

– Гуго не вернется, – подал вдруг голос Гриманд, вертевший головой в попытках определить, где Карла. – Я понял это еще в родильной комнате. Нельзя винить вора за то, что он крадет. Удивляюсь, что парень ждал так долго. Но Гуго всегда был странным.

– Если бы он попросил, я бы отдала ему виолу, – вздохнула итальянка.

– Гуго знает, что вы любите свой инструмент, – возразил Инфант. – Он слышал вашу игру.

Тангейзер взял у Паскаль факел и отдал гиганту меч.

– А тебе он не нужен? – удивился тот.

– Я не хочу, чтобы он стеснял мои движения, а на барже у меня есть другой, который не жалко потерять. – Рыцарь взял Малан за руку. – Садись в ялик. Перезаряди свое оружие и направь стволы в сторону воды. Возьмешь вторую пару весел, если потребуется. Слушайся Карлу. Ты единственный боеспособный пассажир в лодке.

С этими словами иоаннит отвязал веревку от причального кольца, свернул ее и бросил позади Гриманда.

– Я тоже боеспособный пассажир, – сказала Эстель. – Правда, Карла?

– Значит, мы закончили, сударь? – выскочил на пристань штукатур.

– Да, – кивнул Матиас. – И вот что, Эрви, ради справедливости я должен тебе сказать, что ты обязан жизнью Грегуару.

– Тогда я ему очень благодарен, сударь.

– Держись подальше от милиции. Возвращайся домой, к жене, – посоветовал госпитальер.

– К жене, сударь?

Их разговор прервал крик Грегуара, а затем резкий возглас Карлы:

– Агнес, Мари, садитесь немедленно!

Тангейзер повернулся, удивленный внезапной суматохой в лодке. Мышки стояли, держась за руки и откинувшись назад, на край обращенного к реке борта. Будь девочки повыше ростом, они свалились бы в воду. Обе смотрели на Эрви, и их лица были напряжены. Матиас похолодел. Двойняшки смотрели на штукатура, и в их глазах Матиас увидел страх. Этот страх потряс рыцаря. Девочки боялись не боли и не смерти – они боялись предательства. Наверное, ничего другого они не знали. А госпитальер любил их. Этим малышкам столько пришлось вынести! Если они не выживут, значит, не выживет никто. Матиас перевел взгляд на Эрви. Этот человек не осознавал свою низость.

– Танзер? – с удивлением посмотрела на рыцаря Эстель.

Она взяла Ампаро у Карлы и качала малышку, устроив ее под платьем.

– Знаете, что я думаю?.. – вновь повернулся иоаннит к Мари и Агнес, а потом вдруг ударил Эрви по горлу и одновременно по ногам. Затылок штукатура глухо стукнулся о камни пристани. Тангейзер опять посмотрел на Мышек. Страх с лиц девочек исчез, и они снова стали бесстрастными.

Потом близнецы сели.

– С Карлой вам ничего не угрожает. С ней вы всегда будете в безопасности, – закончил рыцарь.

Он повернулся к Грегуару. Несмотря на ужасные мучения, мальчик понял, что произошло. Он кивнул, и Тангейзер оттолкнул ялик от берега.

– Все слушаются Карлу, – объявил он. – Единственное, что от вас требуется, – пройти через разрыв в заграждении.

Затем он взял Эрви за воротник рубахи, положил на землю факел и спонтон и втиснул тело штукатура между носом баржи и мешками, так что его ноги оказались по обе стороны форштевня. Отвязав причальный конец, Матиас обмотал им щиколотки Эрви, притянув их к носу баржи. Штукатур закашлялся и моргнул. Его голова и плечи находились всего в ярде от разложенного сверху костра.

Иоаннит оттолкнул нос судна от причала, погрузил оружие, отвязал веревку и прыгнул на палубу. Потом он проверил руль, верхнюю часть которого украшала вырезанная из дерева, довольно потертая полногрудая русалка. Ахтерштевень был окован железом. Нагнувшись за шестом, Тангейзер почувствовал боль в спине. Он прислонил шест к редуту и посмотрел поверх мешков на Карлу, которая повернула румпель к правому борту, удерживая ялик на месте.

– Ля Росса, – окликнул девочку сидевший на веслах Гриманд. – У тебя моя сумка?

– Да, она здесь.

– Открой ее и загляни внутрь.

Матиас взобрался на мешки и пошел вперед с факелом в руке. Эрви, лежащий на дне лодки, вывернул шею и посмотрел наверх:

– Прошу прощения, сударь, но если я останусь здесь, то сгорю живьем!

Рыцарь сунул факел в растопку и подул на него. Вверх поднялся дым, и госпитальер отпрянул. Огонь вспыхнул со всех сторон разложенного костра. Жир, разлитый на мешках под столом, занялся, и в небо взметнулись ярко-желтые языки пламени.

Тангейзер вернулся на нос баржи, где отчаянно молил о пощаде Эрви, голос которого заглушал треск пламени. Тысяча ярдов до заграждения. Скорость течения не больше трех узлов. С помощью шеста и руля он преодолеет это расстояние меньше чем за десять минут. Любопытно, продержится ли столько времени штукатур. Горящий человек на носу адского корабля – лучше не придумаешь. Матиас покрутил головой, разминая шею, уперся шестом в причал и оттолкнулся. Баржа скользнула мимо ялика и вышла на глубину.

Пустые глазницы Гриманда смотрели на него через расширяющуюся полоску воды. Они казались туннелями, ведущими в абсолютную тьму. Улыбка его была ужасна. Он размахивал свертком коричневой бумаги.

– Мой друг, ты услышишь этот смех и под водой. У нас есть сорочка новорожденного! – услышал иоаннит его голос.

 

Глава 40

Призраки нераскаявшихся грешников

Карла следовала за Огнем, за яростным и окровавленным паромщиком, силуэт которого просвечивал сквозь пламя, пожиравшее дерево и человеческую плоть. Баржа прошла под мостом Нотр-Дам, и огонь заполнил всю каменную арку. Итальянка уже ничего не видела, словно огонь был единственным, что ждало ее мужа впереди, и единственным, что он мог предложить тем, кто следовал за ним.

На Мальте Матиас последовал за ней в огонь за одно лишь обещание музыки. И вот теперь опять, в Париже. Карла поняла, что огонь – это она. Она его пламя.

От нахлынувших чувств спазмы сжали ее горло. Женщина сглотнула.

– Гриманд, весла на воду, – с трудом проговорила она. – Вперед!

Слепой гигант настаивал, что будет грести один, и Карла не стала с ним спорить. Гребки его были редкими, но после каждого из них нос лодки устремлялся вперед. Инфант Кокейна тянул к себе весла, затем наклонялся к коленям и бормотал что-то неразборчивое.

Лодка была переполнена страданием – просто удивительно, как она еще не пошла ко дну. Два раненых мальчика лежали рядом, прижимаясь друг к другу, словно близость могла облегчить их боль. Паскаль потеряла сестру и отца, и в ее душе были другие, невидимые раны, о которых она сама еще не подозревала. Карла почти ничего не знала о жизни Агнес и Мари, но и той малости, что была ей известна, было достаточно. У ног графини сидела Эстель, прижимая к себе Ампаро. Обе, казалось, были счастливы, очарованы друг другом. Однако и Ля Россе пришлось повидать много жутких зверств и даже участвовать в них. А Ампаро, дочь Карлы? Что она чувствовала и видела? Малышка сделала больше всех, чтобы соединить ее со всеми этими детьми, связать их вместе.

У итальянки перехватило дыхание – так велика была ее любовь к дочери. И ко всем остальным плывшим с нею детям.

Послушный ее руке, ялик нырнул в арку моста. Несмотря на стоки дождевой воды, скорость течения оставалась постоянной. Матиас на своей огненной барже проходил под мостом Менял.

– Гриманд, три гребка, а потом втяните весла, – скомандовала графиня.

Когда они проплывали под следующим мостом, Карла увидела застрявшее между свай тело женщины – обнаженное, истерзанное, с открытым ртом и выражением непередаваемого разочарования на лице.

Лопасти водяных колес вращались на расстоянии трех корпусов лодки, ближе, чем думала итальянка, но несмотря на их устрашающий вид, опасность была невелика. Баржа проскользнула между двумя южными колесами. Карла направила ялик вслед за ней. Он проскочил через полоску пены, и перед его пассажирами открылась сверкающая серебром поверхность реки, тянувшаяся до самого заграждения, почти целиком скрытого островами. По низкой темной полоске, перегораживавшей реку, с правого берега двигалась цепочка факелов и фонарей.

– Гриманд, вперед, – скомандовала графиня и направила ялик параллельно барже. Матиас зажал румпель коленями и, не торопясь, отталкивался шестом. Оглянувшись, он подмигнул супруге. Нос баржи напоминал подводный вулкан: ревущее пламя взлетало вверх над краем светящихся углей. На дальнем склоне вулкана Карла заметила извивающуюся фигуру, почерневшую и безволосую, с обгоревшими руками, высовывавшимися из тлеющих рукавов рубахи. Ее потрясла невероятная жестокость Матиаса. Хотя и сама она не протестовала против этого, когда могла, – значит, это и ее жестокость.

Женщина отвернулась.

Берег Сите ниже Консьержери был усеян мертвыми телами. Среди них стояли убийцы, по колено испачканные кровью и грязью. Они выкрикивали проклятия и размахивали ножами, похожие на призраки нераскаявшихся грешников. Часы на башне над ними показывали половину первого. В тени тюрьмы Карла заметила группу гугенотов, человек двадцать, обвязанных одной веревкой, которую держал ополченец. Когда ялик проплывал мимо, толпа обреченных всколыхнулась. Десятки рук протянулись к управлявшей им женщине, послышались мольбы и плач…

Итальянка отвернулась и от них.

– Смотрите, – указала вдруг на берег Паскаль.

Там одна молодая женщина нырнула под веревку, освободилась и побежала к берегу. Одной рукой она махнула в сторону отмели чуть ниже по течению, а другой прижимала к себе младенца. Два призрака с криками бросились за ней.

Карла повернула румпель вправо, направив ялик к берегу.

– Гриманд, постарайтесь, – попросила она гребца.

Слепой великан взмахнул веслами, и лодка понеслась вперед. К преследователям присоединились еще три призрака, словно убийство неизвестной женщины и ее ребенка было для них лучшей наградой в мире. Отмель была завалена трупами. Карла подумала, что совершает ошибку. Ее награда здесь, в ялике, и она подвергает ее опасности. На смену курса у нее оставалось лишь несколько секунд. Пальцы сжали румпель, чтобы отвернуть лодку, но в ответ низ живота скрутили спазмы.

Если не попытаешься, ты тоже будешь проклята.

Графиня не стала поворачивать.

– Гриманд, левое весло в воду, – сказала она.

Лопасть весла погрузилась в воду среди трупов и замерла.

Беглянка выбежала на мелководье. Гнавшийся за ней призрак взмахнул мечом и пронзил ей спину. Она покачнулась и повернулась боком, освободившись от меча, а преследователь споткнулся и опустился на одно колено. Отчаяние придало женщине сил: она продолжала идти вперед, хватая ртом воздух. Увидев Карлу, она протянула ей ребенка.

– Паскаль, возьми малыша, – попросила итальянка, направив лодку к умирающей женщине. Корпус ялика заскрежетал по песку. Паскаль села верхом на скамью, перегнулась через борт и окликнула молодую мать. Женщина, бежавшая уже по колено в воде, споткнулась и прижала ребенка к груди, пытаясь удержать равновесие. Призрак догнал ее и занес меч, но стрела со свистом рассекла воздух и вонзилась ему в грудь. Он повернулся вокруг своей оси и упал.

Ялик был уже близко, и Карла видела лицо беглянки. Та пыталась протянуть ребенка Паскаль, но тут внутри нее словно что-то сломалось. Глаза женщины закрылись, волна от ялика ударила ее в грудь, и она опустилась в реку, всего в футе от рук Малан, крепко прижимая ребенка к груди.

Паскаль перегнулась через борт, обхватив ногами скамью, и ее голова и плечи исчезли под водой. Она так долго не выныривала, что Карла уже собралась вытащить ее. Наконец девочка выпрямилась, вскинула вверх сжатые кулаки и закричала. В этом нечеловеческом звуке выражалась вся ее боль, вся ярость, пробивавшаяся сквозь струи воды, стекавшие по ее лицу.

Но Карла не могла позволить себе жалость.

Вторая стрела просвистела мимо. Послышался глухой удар и хриплый вздох.

Призраки брели по воде позади них.

– Гриманд, за весла, – сказала графиня и повернула ялик к охваченной огнем барже.

Паскаль посмотрела ей за спину и, оскалившись, соскочила со скамьи, наступив на Юсти и Грегуара. Румпель дернулся в руке Карлы – призрак ухватился за руль. Малан с размаху опустилась на колени на скамью по другую сторону румпеля, ее рука взметнулась вверх, потом вниз, блеснула сталь, и итальянка услышала крики – Паскаль и призрака, – но не оглянулась. Румпель освободился. Карла увидела, как Матиас поднял лук и выстрелил. Еще одно тело плюхнулось в воду у нее за спиной. Ее муж снова поднял лук, натянул тетиву, но тут же отпустил оружие, не выстрелив. Графиня поняла, что опасность миновала.

Она оглянулась на корму ялика.

Призраки вытаскивали своих убитых и раненых из реки.

Женщина и ребенок исчезли.

Паскаль вытерла кинжал о юбку и вложила его в ножны. Кровь забрызгала ей губы и горло. Не глядя на Карлу, она вернулась на свою скамью, закрыла лицо руками и заплакала. Юсти и Грегуар плакали вместе с ней, хотя итальянка сомневалась, что они понимают почему. Эстель смотрела на нее, и губа у девочки тоже дрожала. Они создали Матиасу дополнительные трудности, но разве могла Карла поступить иначе? Она чувствовала себя виноватой, и гнев пылал в ее груди – хотя никто из ее спутников этого не заслужил, – словно внутри высвободилась какая-то скрытая сила.

– Паскаль, эта храбрая женщина умерла с надеждой, – сказала итальянка своей помощнице. – Она погибла, сражаясь за своего ребенка. Это лучше, чем умереть на коленях.

Малан не отняла ладоней от лица, но плакать перестала.

Карла, как наяву, услышала голос Алис:

«Теперь они все твои сыновья и дочери, любовь моя. Ты мать».

Я мать.

Графиня никогда не испытывала подобного чувства. Она так и не стала матерью Орланду, хотя вы́носила его, как вы́носила Ампаро. Она не заслужила этой роли, она сама предала ее. И вот оно пришло, осознание материнства. Алис исцелила рану, которую невозможно было вылечить. Все окружающие ее дети – ее сыновья и дочери. Груз этого понимания был просто фантастическим, но Карла чувствовала в нем красоту и силу.

– Паскаль, – позвала она тихо.

Девочка опустила руки и посмотрела на нее. У итальянки перехватило дыхание. Она уже привыкла к неукротимому нраву этой девочки, и отчаяние на ее лице испугало Карлу. Ведь она еще совсем ребенок! Неудачная попытка спасти неизвестного младенца могла всколыхнуть в ее душе другие ужасные воспоминания.

– Паскаль, я никогда не была такой храброй, как ты, – добавила графиня.

Девочка молчала. Но ее глаза говорили: «Я знаю».

– Значит, надо быть больше чем храбрым, – продолжила итальянка. – Проплыви мы пять рек Аида от истока до устья, мы не встретили бы столько ненависти и отчаяния, как на берегах этой реки. И все равно посреди всего этого… ты дала той женщине надежду. И она приняла эту надежду вместе с последним вдохом. Сегодня нет дара ценнее этого. Включая саму жизнь.

– Сегодня жизнь ничего не стоит, – возразила Малан.

– Слушай Карлу, девочка, – внезапно вмешался в разговор Гриманд.

Он выносил весла из воды, держа их плашмя, наклонялся, снова погружал их в воду и рывком тянул к себе. Должно быть, этот человек ужасно страдал. Его пустые глазницы наполнял лунный свет, и они казались странно спокойными.

– Не оставляй надежду, иначе ты быстро нас покинешь, и в этих темных водах мы не найдем тебе замены, – сказал Инфант девушке. – А что касается жизни, то это всего лишь вспышка пламени. Так что пусть горит ярко.

Паскаль вытерла лицо и повернулась к нему:

– Как Эрви?

От смеха король воров согнулся пополам, к самым веслам. Агнес и Мари тоже захихикали.

– Обожаю женщин с острым языком! – заявил гигант, отсмеявшись.

– Я хочу грести, – сменила тему дочь печатника.

Гриманд положил весла себе на колени. Паскаль посмотрела на Карлу, и та кивнула. Девочка вставила весла в уключины. Ее руки были тонкими, почти жалкими, но при этом жилистыми. Гребки у Малан получались короче и слабее, чем у Младенца, но зато гораздо чаще. Ялик быстро нагнал баржу.

Песок на правом берегу был залит кровью и усеян трупами, но похожих на призраки ополченцев Карла не видела. У кромки воды было много лодок, однако никто не осмеливался столкнуть их в воду и броситься вдогонку за пылающей баржей. Опоздавшие, карабкавшиеся по ступеням пристани, отряды милиции на причале… Всадник. Крики. Толпа двинулась в сторону заграждения.

До скованных цепями лодок оставалось не больше фарлонга. Чем ближе ялик подплывал к ним, тем внушительнее выглядело это заграждение. Большую его часть составляли плашкоуты. Их плоское дно меньше сопротивлялось течению, и по нему было легче ходить. В каждой лодке стоял ополченец с копьем, а в некоторых их было два или три. Еще ближе. Нет, в руках людей на плашкоутах были не копья, а шесты. Они собирались сдерживать горящую баржу.

Матиас продвигался вперед. Его покрытая потом кожа блестела при свете пламени. Он извлек из воды шест и положил его рядом с собой, повернулся к Карле и указал на приближающийся просвет между Сите и крошечным островком у его оконечности. Женщина кивнула. Матиас послал ей воздушный поцелуй, но Карла была слишком растрогана, чтобы ответить. Она была готова поклясться, что видит его улыбку. Затем госпитальер отвернулся и взялся за румпель, направляя охваченный огнем нос баржи в центр заграждения.

Его жена повела ялик в узкую полоску воды. Западную оконечность Сите окружала стена, правда, не такая высокая, как вокруг всего Парижа. Над развилкой реки возвышалась сторожевая башня, и на ее верхушке блеснул чей-то шлем. Крошечный остров был низким, плоским и необитаемым – его регулярно затапливало. За ним располагался второй островок, чуть шире, а разделяла их короткая протока.

– Паскаль, хватит, – сказала графиня девочке.

Та подняла весла над водой.

– Карла, смотрите! – ахнула вдруг Эстель.

Она указывала на горящую баржу, которая теперь находилась прямо перед ними и пересекала реку наискосок, нацелившись в самый центр заграждения. Матиас выстрелил, и один из людей с шестами в левой части заграждения опрокинулся навзничь. Остальные пригнулись. Итальянка отвернулась и снова направила ялик в просвет между Сите и маленьким островом.

– Нет, – сказала Эстель. – Смотрите туда, на воду. Танзер!

Карла проигнорировала ее и снова повернула, теперь в протоку. Потом она потянула румпель на себя, и ялик остановился около устья протоки, где сливались два рукава Сены. Перед ними на расстоянии сотни ярдов открылось заграждение, тоже ярдов сто длиной. Оно тянулось от Нельской башни на левом берегу до Угловой башни на правом.

За островом показался пылающий вулкан.

Однако баржа внезапно изменила курс.

Карла увидела Матиаса. Он свесился за корму и тянулся к рулю. Вероятно, поломка. Горящий нос баржи смещался влево. Если Тангейзер не сможет повернуть руль, огонь перегородит левую половину заграждения, а не правую. Придется разрывать заграждение и одновременно отражать атаку тех, кого Гарнье собрал на правом берегу. С учетом скорости течения до столкновения оставалась минута или около того, а для того, чтобы исправить ситуацию, – полминуты.

От пристани вверх взметнулось пламя и облако порохового дыма.

Графиня закрыла глаза. Потом снова открыла.

По воде плыли щепки, отколотые залпом от кормы баржи.

Матиаса Карла не видела.

Юсти встал на колени. Грегуар обеими руками вцепился в его здоровую руку, приподнялся и перекинул локти через правый борт ялика.

Эстель взяла за руку итальянку.

Дети смотрели. Молча.

Карла же не могла туда смотреть. Она перевела взгляд на свою дочь, прижатую к подбородку Эстель.

Глаза Ампаро двигались, словно что-то искали, а потом остановились на лице матери. Девочка оставалась безмятежной. И она была права. Женщина постаралась не обращать внимания на усиливающуюся тяжесть в груди.

Они могут вернуться в собор. Они выживут. И она еще увидит, как Бернар Гарнье и Доминик Ле Телье умрут у ее ног, моля о пощаде. Карла поклялась себе в этом. А потом протянула руку и коснулась губ Ампаро:

– Клянусь твоей жизнью.

Самая страшная клятва, которую только можно представить.

Язык отказывался произносить эти слова.

И тем не менее она их произнесла.

Внезапно итальянка почувствовала чьи-то ладони на своих плечах, хотя за спиной у нее была только вода.

Старые руки, ласковые, но сильные.

Тяжесть в груди исчезла.

Карла кивнула:

– Спасибо, Алис.

– У нас на борту слепой, – напомнил остальным пассажирам ялика Гриманд. – Может, кто-нибудь расскажет ему, что происходит?

– Паскаль, – спросила графиня, не отрывая взгляда от дочери, – Матиас жив?

– Жив и печатает красной краской, – сообщила девочка.

Карла подняла голову.

Баржа повернулась боком к заграждению и кормой к правому берегу и находилась теперь достаточно близко от обоих берегов, чтобы до нее можно было добраться вброд.

Мальтийский рыцарь выпустил стрелу в сторону пристани.

Итальянка попыталась понять ход его мыслей.

Сначала ее муж будет стрелять в ополченцев с мушкетами, пока те их перезаряжают.

Он разгонит сброд на заграждении, потому что они боятся смерти, а он – нет.

Получив передышку, он попытается разорвать заграждение.

Потом появится капитан Гарнье с «пилигримами» – у этого негодяя кишка тонка прийти одному.

Если к тому времени прорвать заграждение не удастся, то отразить атаку с трех сторон будет трудно даже Матиасу.

– Что нам делать, Карла? – спросила Паскаль.

Девочка была готова действовать – ее весла уже зависли над водой.

Остальные дети тоже повернулись к графине. Все ждали.

Карла снова опустила взгляд на Ампаро. Дочь принялась агукать.

– Твой папа не одобрит, но мы идем ему на помощь, – сказала женщина.

 

Глава 41

Переправа дьявола

Судьбу изображают с повязкой на глазах, но Тангейзер в это не верил. Его судьба, когда ей этого хотелось, передвигала свои фигуры очень энергично и ловко. Он это одобрял, хотя и сомневался, что ей нужно его одобрение.

Нос баржи был немного повернут влево. Через пятьдесят ярдов Матиас сменит курс, чтобы ударить в заграждение под углом сорок пять градусов в то место, где соединяются две правые четверти плоской дуги. Если цепи порвутся, тем лучше. Если же нет, то корма уйдет влево, и баржа прижмется к заграждению бортом. Пламя на носу сделает рыцаря невидимым с пристани правого берега, а построенный редут защитит его от выстрелов, позволив заняться людьми с шестами.

Уголь загорелся еще до первого моста, и, судя по оттенку пламени, жар был такой сильный, что мог расплавить железо и воспламенить другие мешки, лежавшие дальше. Яркий свет не позволял рассмотреть центральную треть заграждения, но Тангейзер выбрал судно по правому борту, на которое можно было высадиться, и послал стрелу в грудь единственного находившегося на нем человека. Потом он посмотрел поверх левого борта, увидел четырех человек на плашкоуте и начал палить в них. К тому времени, как он снял третьего, стрелять было уже не в кого. Часть ополченцев убежала по понтонам к левому берегу, а остальные залегли на дно лодок.

Граф де Ла Пенотье использовал лук, который нашла Паскаль, и оставил румпель не больше чем на пять секунд, чтобы положить оружие на ступеньку редута и вернуть две стрелы в колчан.

Почувствовав, что нос баржи повело влево, Матиас оглянулся. Румпель за его спиной был повернут. Тангейзер налег на рукоятку. Руль двигался с трудом, словно сквозь грязь, а затем и вовсе остановился. Послышался тихий крик. Из воды появилась маленькая белая рука и ухватилась за вырезанную на руле русалку.

Отпустив румпель, который тут же вернулся в прежнее положение, Тангейзер бросился на корму и перегнулся через борт. За правую сторону руля держался мальчик. Вероятно, баржа догнала его, и он использовал свой шанс. Ребенок, похоже, был голым и из последних сил дрыгал ногами, пытаясь выбраться из воды. В результате руль еще сильнее прижимался к левому борту, поворачивая баржу.

Иоаннит опустился на колени и протянул руку, чтобы вытащить мальчика.

Мушкетеры заняли удобную позицию и проявили должное терпение. По собственному опыту рыцарь знал, что пуля из гладкоствольного мушкета с расстояния больше тридцати ярдов не представляет особой опасности. Мушкеты использовались – если не считать устрашения – для залпового огня по большим скоплениям противника. Внезапный поворот баржи открыл корму, которую раньше защищал редут из мешков, а мушкетов на берегу было много.

Тангейзер ухватил мальчика за левую руку и под правую подмышку. Поднимая его из воды, он увидел вспышки фитилей, прижал ребенка к груди и повалился боком на палубу. Что-то ударило его в живот. Матиас перевернулся на спину. По его бокам текла кровь – но чужая. Мальчик в его руках обмяк и не шевелился. Госпитальер приподнял его и увидел у себя на животе лужу крови, а в ней – мушкетную пулю. Сдвинув тело ребенка в сторону, он привстал на одно колено. Пуля скатилась на палубу.

Румпель.

Тангейзер приподнялся, а затем снова опустился на одно колено.

На шее мальчика, под скулой, было ярко-розовое родимое пятно.

Матиас вспомнил, как рука матери поспешно прикрыла это пятно, словно боялась, что мальтийский рыцарь примет его за отметину дьявола. Мальчик улыбнулся ему у ворот Парижа – самое яркое впечатление за много дней.

Тангейзер взял ребенка за плечи. Голова его безвольно болталась.

– Вы же ушли. Выбрались из Парижа. Зачем вы вернулись? – с досадой прошептал иоаннит.

Матиас сам не понимал, почему так расстроился. Мертвых мальчиков в реке было больше, чем рыбы. Он собственными руками, не поморщившись, убирал их трупы, расчищая дорогу Гриманду.

– Я тебя не знаю, парень. Откуда ты знаешь меня? – спросил он едва слышно.

Выгребная яма отвращения, на дне которой лежали его давние воспоминания и в существовании которой он редко осмеливался признаваться даже самому себе, переполнилась, выплескиваясь через горло. Тангейзер знал этого мальчика. Он завидовал ему. Потому что для того все уже закончилось.

Рыцарь осторожно положил убитого ребенка на палубу.

Потом он встал и потянул за румпель. Ничего не произошло.

Госпитальер подергал румпель, но тот все равно не сдвинулся с места. Свесившись за корму, Тангейзер провел рукой между ахтерштевнем и рулем. Мушкетная пуля толщиной с его большой палец застряла между ушком верхней оси и деревянным рулем – ее верхняя часть расплющилась о металлическую ось. Пуля была еще теплой. Матиас попытался выковырять ее, но сломал ноготь. Горячий свинец попал в щель и расплющился о железо – и в результате руль заклинило в повернутом состоянии. Рыцарь двумя руками ухватился за заднюю часть руля и дернул. Дерево заскрипело. Он снова нащупал пулю. Та деформировалась еще сильнее, но не сдвинулась с места.

Перед глазами Матиаса появился правый берег реки. Многочисленные лодки на берегу. Церковь Сен-Жермен-л’Осеруа. Лувр. Баржу несло на заграждение боком, и огонь у нее на носу развернуло влево, а не вправо, как рассчитывал Тангейзер.

Значит, так тому и быть.

Иоаннит бросил руль, взял пригоршню стрел из лежавшего на мешках колчана, взглянул на заграждение, поднял лук и вставил в него стрелу. Корма баржи должна была ударить в четвертую лодку от берега или, если повезет, в пятую.

Всё это были плашкоуты длиной около двадцати пяти футов, между которыми ополченцы протянули цепи в один или два фута. Вдоль края спускающегося к воде причала выстроились шесть человек с мушкетами. Это был тот же самый причал, с которого меньше двадцати часов назад другие люди стреляли в других жертв.

Тангейзер натянул тетиву и выстрелил в крайнего человека справа.

Потом он вставил новую стрелу и пронзил ею крайнего слева.

Все мушкетеры яростно работали шомполами. Когда второй их товарищ упал, двое в центре шеренги осознали меткость лучника и обратились в бегство. Одному из них стрела пронзила спину, а другой скрылся из виду. Пятый ополченец бросил мушкет, что значительно увеличило его скорость, и тоже успел сбежать. Шестого Тангейзер подстрелил, когда тот повернулся, решив последовать примеру товарища. Стрела пробила ему обе ноги, пришпилив их друг к другу, и он с криком упал навзничь – могилой ему стала река.

К тому времени Матиас уже вставил в лук новую стрелу. Между этой пристанью и следующей к воде спускалась широкая лестница. Наверху виднелись факелы и отряд милиции: разноцветное знамя, красные и белые повязки на рукавах… Госпитальер назвал бы это паломничеством к смерти, если бы кого-то интересовало его мнение. Он пустил стрелу в скопление людей, чтобы напомнить о себе. Послышались испуганные крики.

Корма продолжала медленно поворачивать вправо.

На втором причале собрались зеваки, особый интерес у которых вызывал обугленный штукатур. Рыцарь выстрелил одному из них в живот, чтобы дать им другую тему для разговоров. В колчане осталось шесть стрел, и он повесил его на плечо. Еще у него была дюжина стрел для лука Алтана. Бросив взгляд поверх редута, Тангейзер обнаружил, что на заграждении никого нет – по крайней мере, насколько хватало глаз. Сотни трупов бились о корпуса лодок и – словно заграждение было предназначено именно для этой цели – собирались в центре в омерзительный косяк. Ближняя к берегу плоскодонка соединялась цепью с внешней стенкой деревянной пристани. Создавалось впечатление, что скорость течения реки удвоилась.

Еще тридцать секунд – и баржа столкнется с заграждением.

Наклонившись за спонтоном, иоаннит увидел сверток парусины и схватил его, а потом бросил шест на мешки, вскочил на уголь и сделал три шага к огню, пока его не остановил жар. Развернув парусину, он бросил просмоленную ткань на верхнюю треть шеста и раскаленные докрасна угли. Когда она вспыхнула, он отвернулся, спрыгнул с мешков и поднял вверх шест.

Пылающая парусина ревела у него над головой, как знамя Прометея. Матиас пронес его над кормой и бросил в третий от берега плашкоут, с которым как раз поравнялся. Сверху посыпались капли расплавленной смолы, на мгновение его руки и грудь осветили десятки крошечных огоньков, которые погасли в засохшей крови, не успев причинить боль. Он схватил спонтон, меч одного из «пилигримов» и лук. По судну пробежала дрожь, и рыцарь расслабился, приготовившись к столкновению.

Баржа ударилась бортом о заграждение, и он упал на мешки редута.

Цепи заскрипели, но не порвались. Нос баржи сдвинулся еще на несколько ярдов и тоже остановился. Все заграждение закачалось, но цепи все-таки выдержали. Тангейзер взобрался на планшир кормы. Борт четвертого по счету плашкоута был почти на фут выше. Госпитальер шагнул вперед, оттолкнулся спонтоном, прыгнул и приземлился посередине лодки. В четырех футах от него на корточках сидел человек, закрывая лицо ладонями. Он опустил руки, и Матиас, перерезая ему горло, успел увидеть страх в его глазах.

Он стоял на заграждении.

Подобрав лампу, лежавшую у трупа, Тангейзер зашагал к корме по крови, заливавшей днище лодки. До причала было около семидесяти футов – три плоскодонки. В следующем плашкоуте две охваченные пламенем фигуры перевалились через борт и бросились в воду. Пламя на пылающей парусине стало уменьшаться. Посреди огня поднялась третья фигура – лицо этого человека покрывали волдыри, а горящая ткань свисала с плеч, словно облачение для какого-то самоубийственного обряда.

Рыцарь посмотрел, как соединены между собой лодки. Фрагмент цепи толщиной в полдюйма был обмотан вокруг крепительной утки на корме по левому борту, а рога утки продеты сквозь два звена цепи. Концы цепи были скручены на протяжении фута, а затем снова разделялись и цеплялись за рога крепительной утки на носу второй лодки. Позади утки звенья цепи скреплял навесной замок. Обе утки были железными и крепились болтами по обе стороны от центральной части.

Матиас отложил лук и меч, поставил фонарь и вонзил заостренный противовес спонтона в дерево палубы в двух дюймах от болта. Действуя спонтоном, как рычагом, он отколол кусок от доски палубы. Две или три минуты – и болт можно будет выдернуть. Иоаннит посмотрел на реку. Ялик выскользнул из пролива между островами и направлялся к нему.

Он продолжал работать спонтоном, как долотом – короткие, быстрые удары довольно легко отщепляли тонкие полоски дерева, – пока острие противовеса не пробило доску, а затем приподнял основание утки. Передний болт освободился. Тангейзер вогнал острие поглубже и налег на древко, надеясь, что у него хватит сил выдернуть второй болт. Доска заскрипела, но древко спонтона прогнулось слишком сильно. Матиас ослабил нажим и выдернул пику.

Добраться до второго болта мешала скрученная цепь. Рыцарь перешел на нос следующей лодки, откуда было удобнее доставать до крепежной утки. Огонь вокруг лежащего на дне тела сменился густым дымом: гореть продолжали только остатки парусины. Тангейзер вонзил противовес спонтона под задний конец утки, отколол довольно большой кусок доски, а потом откинул щепки. Шаги по дну лодки он почувствовал раньше, чем услышал.

Повернувшись, госпитальер увидел острый конец алебарды, вынырнувший из дыма. Он перехватил древко изогнутым выступом спонтона и отбросил в сторону. Алебарда вонзилась в нос лодки, и Матиас, выпустив из рук спонтон, прыгнул вперед, выхватывая кинжал. Он ударил алебардщика слева под ребра, а затем в шею, перерезав ему горло. Теплая кровь брызнула ему на грудь, и труп упал на дно лодки. Тангейзер выдернул кинжал, убрал его в ножны и схватил алебарду, оставив спонтон, который был нужен ему в качестве долота.

По второй лодке на него наступали трое, а за ними, по первой плоскодонке и по пристани, следовали другие. Остальные брели по мелководью по обе стороны заграждения – у носа ближайшей к берегу лодки вода доходила им до бедер.

Матиас наступил на обожженного ополченца, и тело дернулось под его ногой. Он восстановил равновесие, упираясь алебардой в дно лодки, и наступил на покрытое волдырями лицо – пятка его сапога содрала плоть с костей черепа. Затем рыцарь наступил на грудь убитого, и ребра прогнулись под его ногой. Остатки воздуха из легких воспламенили обрывки парусины, и ноги Тангейзера окутал дым. Следующий «пилигрим» остановился, успев поставить одну ногу на корму лодки: челюсть у него отвисла от развернувшейся перед ним картины.

Иоаннит прыгнул вперед, вонзил острие алебарды ему под грудину и отбросил его назад, на других противников. Когда ноги Матиаса коснулись дна лодки, лезвие алебарды освободилось от груза, и он повернулся всем корпусом, ударив наотмашь следующего ополченца. Лезвие вошло в его череп сбоку, через глазницу и переносицу, и глазное яблоко выпало из глазницы. Тангейзер вскрыл его череп легко, словно колол дрова.

Он злился на этих идиотов: их бестолковость оскорбляла его, а их жизни не стоили и одной секунды его времени, потраченного на то, чтобы их убить.

Уклонившись от пики, направленной в него со стороны воды, госпитальер подождал, пока острие пройдет мимо его груди, и ударил алебардой через борт по голове ополченца, над ухом. Удар был не очень точным, но тяжелое лезвие разрубило голову, словно картофелину, и через основание шеи вонзилось в верхние ребра.

Эти псы – не враги, а жертвы.

Переступив через мертвеца, Матиас повернулся к третьему «пилигриму». На корму тем временем прыгнул четвертый – он, вероятно, был еще глупее остальных, потому что его копье украшал цветистый флаг. Третий попытался достать рыцаря полупикой, но Тангейзер отклонился, шагнул вперед и, перехватив алебарду коротким хватом, ударил его в основание шеи. Лезвие отсекло три верхних ребра от грудины и раздробило средостение. Иоаннит выдернул лезвие, и из раны забил фонтан крови. Четвертый «пилигрим» обратился в бегство и теперь взбирался на корму – флаг облепил его голову и плечи. Матиас взмахнул алебардой и отрубил ему правую ступню.

Раненый «пилигрим» выронил древко и опустился на колени на дно лодки, протянув руки к корме ближайшего к берегу плашкоута. Он кричал, умоляя товарищей вытащить его.

Рыцарь посмотрел на «пилигримов», и они остановились. Их было шестеро. Воспользовавшись бортом лодки как колодой для рубки мяса, госпитальер отрубил правую руку знаменосца выше локтя. Остальные ополченцы в ужасе смотрели, как рука падает в реку. Тангейзер отрубил своей жертве и левую руку. «Пилигрим» захлебнулся криком и сполз вниз, после чего Матиас наступил сапогом на флаг, покрывавший его плечи, и прижал его грудь ко дну лодки.

Потом снова посмотрел на шестерых «пилигримов»:

– Это переправа дьявола. Выбирайте другую дорогу.

Первый ополченец развернулся и пошел назад, обходя товарищей.

Рыцарь оглянулся.

Ялик держался рядом с третьим плашкоутом, готовый проскользнуть сквозь заграждение, как только откроется проход. Гриманд крепко держал борт лодки поднятой рукой. Карла смотрела на Паскаль, которая перепрыгнула на заграждение. Девочка заменила Тангейзера и поднимала спонтон, как рычаг, пытаясь вырвать из палубы крепительную утку. Но она использовала лезвие, а не противовес, и иоаннит поморщился, представив, как изгибается сталь, хотя и не мог этого видеть. Сломавшееся лезвие могло причинить Малан серьезные неприятности.

– Паскаль! Стой! – закричал Матиас.

Девушка повернулась и посмотрела на него сквозь дым.

Тангейзер описал рукой круг, показывая, что нужно перевернуть спонтон:

– Другим концом! Противовесом! Лезвие может сломаться, как меч!

Он еще раз взмахнул рукой, повторяя свой жест. Впрочем, это было не так уж важно. С помощью алебарды он вытащит утку за две минуты, а побоище, которое он устроил на сорока футах лодочных палуб, позволило ему выиграть гораздо больше времени. Рыцарь опустил руку:

– Стой! Оставь это мне.

Паскаль отошла от утки и встала, опираясь на спонтон.

Сзади послышался голос, перекрывавший истошные крики знаменосца с отрубленными руками:

– Ради Христа, позвольте нам забрать бедного Жана!

Тангейзер повернулся.

Причал, берег и площадь за спиной шестерых ополченцев были заполнены «пилигримами». Наконечники пик сверкали в свете факелов и луны. С десяток человек спускались по лестнице на берег. На верхних ступеньках, в восьмидесяти футах от Матиаса, появилась массивная фигура в блестящей кирасе. Капитан Гарнье смотрел на мальтийского рыцаря. И все остальные, несколько десятков человек, тоже смотрели на него.

Он снял ногу с раненого Жана и повернулся к заговорившему с ним мужчине:

– Скажи, это не священное ли знамя святого Иакова?

– Да, и мы сражаемся за него. Мы не отдадим его ни вам, ни дьяволу.

– Если бы ты хотел сражаться, друг мой, то сражался бы.

Госпитальер нагнулся за полупикой, и все шестеро его противников попятились к причалу.

– Бедный Жан остается здесь, со мной и дьяволом. Знамя тоже, – заявил Матиас.

Он пронзил флаг на спине Жана, пригвоздив его к днищу лодки. Потом рыцарь поднял взгляд на шестерых «пилигримов». Никто из них не осмелился посмотреть ему в глаза, и он повернулся к крепительной утке.

Юсти перебрался на плашкоут и, миновав Паскаль, двинулся к нему сквозь дым.

Тангейзер удивленно моргнул. Что задумал этот мальчишка?

– Юсти! Стой там! Я иду! – закричал иоаннит своему юному другу.

Он шагнул вперед, вытянув руку, чтобы остановить поляка. Но парень приближался, бледный от потери крови, решимости и страха, словно охваченный желанием погасить злобу, в которой тонул весь мир, – погасить своим телом, как гасят огонь песком. Казалось, что для него в этом заключается искупление грехов. Юноша был прекрасен – в отличие от мира. В руке он сжимал меч Матиаса.

Рыцарь бросился к нему:

– Юсти! Стой! Иди назад! Назад!!!

Поляк встал на кормовую банку, чтобы переступить на нос следующего плашкоута и взмахнул здоровой рукой, пытаясь сохранить равновесие. По эту сторону цепи край борта блестел от свежей крови. Башмаки мальчика тоже были в крови, и его правая нога, коснувшаяся носа лодки, скользнула вперед. Вторая рука, которой мешало нормально действовать пробитое плечо, дернулась. Если бы не рана, молодой гугенот удержался бы на ногах, но боль сделала его тело непослушным. Неловко повернувшись, Юсти упал в реку, ниже по течению, и исчез под водой.

Тангейзер в два прыжка преодолел расстояние до носа лодки, бросил алебарду и перегнулся через борт. Лук Алтана врезался ему в грудь. Над водой появилась рукоять меча, и госпитальер, протянув руку, схватил ножны и потянул их на себя. Показалась рука Юсти, затем голова и плечи. Он хватал ртом воздух. Рука мальчика заскользила по ножнам – течение пыталось унести его. Охваченный отчаянием, Матиас закричал ему в лицо:

– Хватайся, парень! Держись крепче!

Потом он почувствовал, как задрожал корпус лодки – в нее прыгнули «пилигримы». Послышался звук приближающихся шагов. Тангейзер схватил рукоять меча и снова крикнул:

– Я вытащу меч! Держись за ножны, как за веревку!

Им обоим будет легче удерживать мягкую кожу ножен. Иоаннит вытащил меч и, убедившись, что Юсти держится за него, оглянулся. Оружия рыцарь не показывал – во время схватки инстинкт у него всегда опережал разум.

Первый «пилигрим» занес меч над головой и пробирался среди тел на дне лодки. За ним шел ополченец с пикой, острие которой торчало в двух футах впереди первого, справа от него. Разумный боевой порядок, оценил Матиас, а по сравнению с его собственной позицией просто превосходный. Но если с силой отбить пику второго «пилигрима», ее древко прижмется к боку первого и заставит его отклониться в сторону, хотя и совсем немного.

Тангейзер взмахнул мечом слева направо, над острием пики, направленной ему в ребра, и одновременно вскинул ногу, ударив ребром ступни по древку снизу вверх. Пика прошла в нескольких дюймах от его головы, а меч вонзился в подмышку первого «пилигрима», разрубив его ключицу. Мышцы груди и спины отделились от руки, и раненый повалился набок, выпустив меч из разжавшихся пальцев. Госпитальер по инерции развернулся и широко раскинул руки, и ополченец с пикой упал на него, прижав своим весом к борту.

Первый «пилигрим» перехватил пику и попытался прижать древко плашмя к шее рыцаря. Тот нырнул под древко и получил удар по макушке. Чувствуя вес все еще державшегося за ножны Юсти, он выпрямился, просунул голову между рук противника и вонзил зубы в его нижнюю губу. Ополченец закричал, и Тангейзер закрыл глаза – по его щеке потекла слизь. Кровь, борода, несвежее дыхание… Он ударил мечом снизу и почувствовал, как острие вспороло бедро врага. Древко пики, прижимавшееся к лопаткам Матиаса, упало, и пальцы «пилигрима» вцепились ему в горло. Иоаннит сильнее сжал зубы и замотал головой, как собака. Губа порвалась, и «пилигрим», освободившись, отпрянул и убрал руки с горла Тангейзера. Острие меча добралось до его бедренной кости, и он с криком рванулся вдоль борта. Рыцарь сплюнул и пронзил мечом его сердце. Все это произошло за долю секунды, и левой рукой он по-прежнему чувствовал вес Юсти, вцепившегося в ножны. Третий «пилигрим» приближался, подняв меч.

Пока Матиас готовился к отражению атаки, спонтон вошел в живот еще одного его противника до самых боковых выступов. Паскаль с криком «Умри!» перепрыгнула просвет, разделявший лодки. «Пилигрим» испустил дух.

На плашкоутах больше не осталось ополченцев. Тангейзер посмотрел на Малан и кивком указал на изувеченного врага. Тот заметил его жест и повернулся, пытаясь спастись бегством, но девушка воткнула кинжал ему в спину, под ребра.

Госпитальер опустил меч и перегнулся через борт.

У Юсти почти закончились силы, причем не только от потери крови и усталости. В темноте лица его не было видно. Казалось, он смотрит на Лувр, где началось его нисхождение в ад. Ладонь вытянутой руки юноши находилась на два фута дальше, чем мог достать Матиас, и его тело покачивалось на воде, хрупкое, как ниточка, на которой подвешена человеческая жизнь.

– Юсти! – позвал иоаннит.

Мальчик посмотрел на него, выплюнув воду. Взгляд его был ясен.

– Я подтяну тебя ближе и схвачу твое запястье. Ты просто держись, – попросил рыцарь. – Все остальное я сделаю сам.

– Мои братья тоже здесь, да? – неожиданно спросил поляк.

– Хватайся крепче. Теперь потихоньку.

– Я как будто возвращаюсь домой. В Польшу.

Тангейзер принялся медленно тянуть на себя ножны, перехватывая их руками. Он не торопился, опасаясь, что мокрая кожа выскользнет из слабых пальцев парня.

– Мы отвезем тебя домой. Не волнуйся, – пообещал он.

– Я не волнуюсь. Но я очень устал.

Колени Юсти прижались к корпусу лодки, и он улыбнулся загадочной улыбкой:

– Я видел Флер. Она меня ждет.

Матиас потянулся к нему изо всех сил.

Но юноша отпустил ножны, оттолкнулся ногами и отдернул руку:

– Скажите Грегуару, что я буду по нему скучать.

У Паскаль вырвался отчаянный крик.

Тангейзер стиснул зубы, сражаясь с захлестнувшей его волной горя.

Юсти плыл вниз по течению, на спине, лицом к ним.

Малан бросила спонтон, села на борт лодки и свесила ноги. Рыцарь обхватил ее одной рукой за талию и прижал к груди. Она всхлипывала:

– Если вы не прыгнете за ним, это сделаю я!

На Мальте Матиас едва не утонул. Орланду спас его, а потом научил держаться на воде. Тем не менее Тангейзер был недостаточно хорошим пловцом, чтобы, обвешавшись оружием, доплыть до Юсти и спасти его. Остальным он тоже не позволит рисковать.

– Его время пришло, Паскаль, – сказал он плачущей девочке. – И он это принял. Отпустим его домой.

Парень еще держался на поверхности воды, футах в тридцати от них, удаляясь со скоростью ярда в секунду.

– Зачем он нес мне меч? – спросил госпитальер, не надеясь на ответ.

– Я спросила, куда он. Юсти ответил, что идет на ваш зов, – ответила Малан.

Она повернула голову и посмотрела на рыцаря. Он понял, что девочка считает себя виноватой.

– Вы сказали, что копье может сломаться, как лезвие меча. Он неправильно вас понял, – объяснила Паскаль.

Тангейзер кивнул. Вот, значит, как. Он убил всех четырех братьев. Оставалось одно – выразить юному другу свою благодарность. Он отсалютовал поднятым мечом.

В ответ над водой поднялась рука мальчика.

– Юсти! – закричала Малан.

Голова поляка скрылась под черными водами Сены.

Матиас отложил меч и взял Паскаль на руки.

– Юсти любил нас, – сказала она. – Очень любил.

– Знаю.

Иоаннит отнес Малан на нос лодки, наклонился над цепью и аккуратно посадил девочку на корму третьего плашкоута. Потом он услышал стон и обернулся. Гриманд перебросил ногу через борт, неимоверным усилием встал и повалился на дно лодки. Тангейзер услышал рев раненого зверя и увидел дым от горящей сосновой смолы.

Рыцарь обрадовался, увидев этого человека здесь. В ялике умирающий гигант был лишним, и Инфант, по-видимому, пришел к тому же выводу. Тангейзер подобрал спонтон и передал его Паскаль, а потом вложил меч в ножны, пристегнул его к поясу, взял в руки алебарду и окинул взглядом пристань. Ничего не изменилось. На заграждении остались только мертвые. Матиас вернулся на третий плашкоут. Прошло всего десять минут, но казалось, что гораздо больше. Больше на целую жизнь. Он заставил себя не думать о Юсти.

Госпитальер перевернул – среди обгорелой плоти и парусины – Гриманда на живот и поставил его сначала на колени, а затем на ноги. Прошло уже около часа после того, как стрела пробила живот вора, и полчаса после ран, нанесенных ему мечами. Кровотечение не смертельное, но внутренности великана буквально разъедали сами себя. Он стиснул зубы, сражаясь с болью.

– Значит, ты не покинешь Париж, – вздохнул Матиас.

Пустые глазницы повернулись к нему.

– Я никогда в жизни не покидал Париж. С чего бы мне этого захотелось теперь?

Тангейзер взял у Паскаль спонтон и вложил его в руку Гриманда:

– Хорошо. Будешь охранять переправу дьявола.

Король Кокейна оперся на древко:

– Может, Богу будет угодно, чтобы они попытались пройти по ней, пока я еще жив.

Госпитальер обошел его и посмотрел на ялик. Судно надежно зацепилось за борт плашкоута багром, который держали Агнес и Мари. Грегуар был без сознания. Эстель прижимала к себе Ампаро. Карла повернула румпель вправо и удерживала его в таком положении. Она знала, что Юсти больше нет, и Тангейзер чувствовал, что она винит в этом себя. Ему удалось улыбнуться:

– Осталось немного, любимая. Приготовься, что заграждение сдвинется. Паскаль, садись в ялик.

Рыцарь окинул взглядом железную утку и шагнул в сторону, приготовившись пустить в ход алебарду. Цепь сдвинулась примерно на дюйм, открыв утку. Матиас вонзил алебарду в дерево и почувствовал, что лезвие уперлось в болт. Потом он медленно опустил древко, действуя как рычагом, и отколол щепку. Болт зашевелился. Подсунув наконечник алебарды под железное основание утки, иоаннит медленно потянул древко вверх. Теперь оба болта были свободны. Вся утка приподнялась на полдюйма: ее удерживал лишь вес цепи. Тангейзер остановился и оставил алебарду на месте, зажатую между палубой и уткой.

Повернувшись, он помог Паскаль взобраться на борт и перейти в ялик.

И увидел лицо Карлы. Она смотрела на берег. С испугом.

Рыцарь проследил за ее взглядом.

По берегу реки к ним приближался человек. Он шел с востока, из-за вытащенных на берег лодок. Походка его была уверенной: он направлялся к лестнице причала, где стоял Бернар Гарнье.

– Матиас? Это Орланду, – узнала своего сына Карла.

В здоровой руке молодой человек держал ведро.

– Да. Это он, – подтвердил госпитальер.

Он покрутил головой, разминая шею. Черт. Пришлось вернуть Паскаль в плашкоут.

– Матиас, что он делает? – непонимающе охнула Карла.

Тангейзер знал, что задумал его пасынок. Вероятно, он и сам поступил бы так же. Возможно, он оставил бы Орланду здесь, но страх и растерянность в голосе супруги исключали этот вариант. Карла повернулась и посмотрела на него. Губы у нее дрожали, как у ребенка.

За все время их знакомства – наполненное страданиями и ужасом – мальтийский рыцарь ни разу не видел даже намека на то, что дух этой женщины может быть сломлен. Однажды он был сломлен, задолго до их встречи, но Карла выковала его снова, из металла, неведомого даже Тангейзеру. Тогда причиной этого был Орланду, который даже не подозревал об этом – как не подозревал и теперь.

– Матиас? – настойчиво повторила итальянка.

– Орланду пытается выиграть время, которое нам больше не нужно, – уклончиво ответил ее муж.

Делиться с ней своими догадками он не стал. Карла кивнула. Госпитальер наклонился, и супруга сжала его руку. Ее ладонь была холодной и мокрой, и это прикосновение на секунду лишило его дара речи. Он улыбнулся:

– У нас у всех кончаются силы, а цель уже близка. Это самый опасный момент. Держись. Позаботься о дочери, а я позабочусь о сыне.

Тангейзер показал Паскаль на утку и алебарду и объяснил, что делать:

– Четыре или пять рывков, не очень сильных, и река свободна. Покажи Гриманду, как действовать. Если милиция пойдет на приступ, прикажи ему разорвать заграждение и прыгай в ялик. Я оставляю жену и дочь на твое попечение – и остальные сокровища тоже. Поэтому действуй так, как действовал бы я. Помни о Юсти. Будь безжалостна. Решения принимаешь ты, а не Карла. Поняла?

Девочка кивнула. Но смерть Юсти изменила ее. Она схватила Матиаса за руку:

– Почему вы возвращаетесь?

– Я не могу отпустить всех мальчиков, – усмехнулся рыцарь. – Чтобы не остаться одному.

Он положил руку на плечо Гриманда и склонился к его уху:

– Мой Инфант, у меня дело на берегу. Мальчик с ведром.

– Ты упрямый человек, – отозвался гигант.

– Сегодня подходящий день для упрямства. Слушайся Паскаль.

Гриманд кивнул. Тангейзер сжал его плечо:

– Если возникнут сомнения, разрывай дамбу. Ради Эстель, ради нашего соловья.

Он пошел к берегу.

– А что в ведре? – спросил король Кокейна.

Иоаннит не ответил. Нет смысла расстраивать Карлу.

Последний круг вот-вот замкнется.

Рядом с мертвыми обезьянами.

 

Глава 42

Мертвые обезьяны

Мальтийский рыцарь снял с плеча лук Алтана и вытащил четыре стрелы. Тетива была покрыта кровью, но турки плели ее, учитывая такую возможность. Чистый шелк, прямо из кокона, укрепленный рыбьим клеем и смолой. Приблизившись к укрытому знаменем трупу, Матиас вставил стрелу. Последний плашкоут был пуст. Тангейзер остановился.

От столпившихся на причале «пилигримов» его отделяло футов тридцать. Они смеялись, выкрикивали оскорбления, а один даже показал ему голый зад, но эти приглашения к битве не могли скрыть надежду, что госпитальер откажется от нее. Вид у некоторых ополченцев был свирепый, но начать боевые действия никто не решался. В большинстве своем они хотели, чтобы этот опасный противник ушел.

Гарнье, стоявший в сотне футов к востоку от причала, напоминал военачальника, удивленного тем, что дела идут относительно неплохо, однако у него не было опыта, который делает человека полководцем, плохим или хорошим: ему не приходилось посылать неисчислимое количество своих людей на верную смерть и смотреть, как они умирают.

Доминик справился бы лучше. Но если интуиция не обманывает Тангейзера, в ведре у Орланду лежит отрезанная голова Доминика.

Он не мог придумать, зачем еще его пасынку могло понадобиться ведро, разве что он решил принести войскам молока. Если же там голова, то никакой другой головы, кроме той, что раньше принадлежала младшему Ле Телье, Тангейзер тоже не мог представить. Орланду отправился с моста в особняк Марселя и ждал за дверью, рядом с мертвецами. Когда Доминик вернулся за Малышом Кристьеном, то увидел люстру, украшенную головой отца. А потом Орланду убил его и тоже обезглавил.

Не у каждого хватит духу отрезать человеку голову.

Глаза всех людей на берегу были прикованы к Матиасу, а не к Орланду. «Пилигримы» и не подозревали, что смотрят не туда, куда надо.

Матиас окинул взглядом берег.

Его пасынок проходил мимо разбредшихся по берегу ополченцев. Они не обращали на него внимания. Это свой, ученик Марселя Ле Телье, никак не меньше. А еще он повязал на руку белую и красную ленту. Лицо юноши оставалось в тени, но госпитальер чувствовал, что глаза у него горят. Черные глаза, как у его отца Людовико, и огонь в них был тоже черным. Вероятно, Орланду видел и Тангейзера, и Гриманда, и свою мать в ялике. Он умен, и он следил за происходящим, а ситуация складывалась необычная, и этого нельзя было не заметить. Обе стороны склонялись к тому, чтобы разойтись без дальнейшего кровопролития. Даже мальтийский рыцарь – в противном случае он уже атаковал бы врага.

Людовичи нельзя было отказать в хладнокровии.

Он собирался искупить вину за развязывание войны, развязав другую.

Так поступали тысячи правителей.

Орланду даст Гарнье взглянуть на голову Доминика, а потом убьет его. Красивый жест на огромной сцене. Вслед за чем, по всей видимости, последует героическая смерть, а возможно, и бессмертие.

Иоаннит понимал юношу. Понимал не только его потребность исправить содеянное, но и мучительное напряжение, чары которого перевешивали все остальное. Он понимал, почему за это стоило умереть, и не испытывал никакого желания лишать другого человека такой радости. Но цена, которую в этом случае пришлось бы заплатить Карле, была слишком велика.

Если Тангейзер позовет его к себе, Орланду пройдет сорок ярдов по берегу, и никто не попытается его остановить. Если парень откажется, то с этого расстояния Матиас сможет пронзить стрелой бедра Гарнье, а если повезет, то и мочевой пузырь. А потом уже не будет иметь значения, что у Людовичи в ведре – хоть молоко. Большая сцена погрузится в хаос, момент будет упущен, и Орланду сможет прислушаться к зову жизни, хотя шансы на это и невелики.

Между тем Орланду был уже у подножия широкой деревянной лестницы. Гарнье посмотрел на него и отвел взгляд, словно юноша не имел отношения к его неприятностям. Людовичи находился всего в восьми шагах от причала и от еще одной безрассудной попытки искупить вину. Иоаннит боялся подвергнуть его опасности, обратившись к нему, и в то же время ему была нужна «мертвая зона» вокруг пасынка, смертельная для каждого, кто попытается туда проникнуть. Дождавшись, когда Орланду поднимется на третью ступеньку, рыцарь окликнул его:

– Мы готовы уйти!

Своим тоном он давал всем понять, что возражения не приветствуются.

Людовичи остановился и посмотрел на него.

Гарнье, самомнение которого ничуть не уменьшилось, неправильно истолковал намерение Тангейзера.

– Тогда, ради всего святого, уходите! – крикнул он. – У меня нет полномочий вас преследовать.

Луна светила прямо в лицо Бернара. Капли пота падали на его стальной нагрудник. Ярость и злоба капитана не могли скрыть его жалость к себе и страх. Его знамя было осквернено, а личная армия – разгромлена. Однако он был богат и имел роскошный дом. Слава, купленная собственной кровью, привлекала его меньше той, за которую уплачено кровью других.

Орланду не двигался, хотя варианты его действий были очевидны.

Но госпитальер на всякий случай заявил о своих претензиях на приз:

– Дьяволу сегодня нужна твоя душа! И ему не принято отказывать.

Гарнье прижал кулак к сердцу, словно пытался имитировать хорошие манеры:

– Я никогда не служил Ле Телье. Я восхищался вами! Во всем этом не было необходимости.

Матиас обвел рукой огромный, мрачный некрополь, в который превратился усеянный трупами берег:

– О необходимости можешь рассказывать не мне, а им.

– Вы меня слышите, шевалье? Я уступаю. Вы победили, – повторил Бернар.

Орланду отвернулся, словно его схватка с совестью завершилась.

Он поставил ведро на землю, собираясь прислушаться к голосу разума.

Если Тангейзеру удастся продлить этот фарс еще на минуту, юноша незамеченным доберется до заграждения – никому не будет до него дела.

На помощь пришел Гарнье, обеспокоенный его молчанием.

– Вы получили все. Что вам еще нужно? – спросил он.

Неожиданно иоаннит заметил синюю ткань на шее капитана. Он узнал шарф Карлы, еще когда капитан покидал дом Ле Телье, и догадался, какое она нашла применение этому куску шелка.

– Это у тебя шарф моей жены? – крикнул рыцарь.

Кто-то загоготал. По рядам милиции пробежал нервный смех.

Тангейзер улыбнулся. Пусть пожалеют своего предводителя, если они способны на это чувство.

Гарнье сдернул с шеи шарф, словно это была петля.

Орланду снял тряпку, прикрывавшую ведро.

Матиас напрягся.

Сын фанатика собирается показать Бернару голову. Он не покидал сцену, а снова завоевывал ее. Госпитальер понимал и это, речь уже шла не о совести его пасынка. Этот долг был уплачен, когда он убил Доминика.

– Эй, ты! – крикнул рыцарь, кивая на Людовичи. – Парень с рукой на перевязи и с ведром! Принеси мне шарф Карлы!

Орланду уронил тряпку, но не повернулся и не выпрямился.

– Живее! – поторопил его отчим. – Она устала. И она долго ждала.

Юноша колебался. Наконец он сунул руку в ведро.

Парень хочет доказать, что он мужчина, понял Матиас. Пора выяснить, какой ценой…

Орланду поднял голову Доминика за волосы, и в эту секунду Тангейзер выстрелил.

Усилие, которое развивал лук, было громадным. Турецкая тетива запела, словно струна арфы.

Людовичи бросил голову на верхние ступени лестницы, но никто этого не заметил.

Стрела вонзилась в живот Гарнье чуть ниже кирасы. Вероятно, наконечник попал в толстую кость, потому что капитан повернулся вокруг своей оси, словно гигантская марионетка. Он рухнул на бревна с таким воплем, что его отряд застонал вместе с ним. Голова Доминика покатилась к Бернару и остановилась в нескольких дюймах от его лица, но страдания капитана были сильнее, чем эта ужасная картина.

Госпитальер вставил в лук новую стрелу. Пока «пилигримы» завороженно смотрели на упавшего капитана и прежде чем это зрелище спровоцировало бунт, рыцарь постарался переключить их внимание.

– Бери шарф, приятель. Быстро! – приказал он пасынку. – Или я прикончу тебя и найду кого-нибудь другого!

Орланду посмотрел на него. Он не верил, что отчим будет в него стрелять, и догадался, о чем идет речь. Кивнув, юноша поднялся по лестнице.

– И оставь свой трофей там, где он лежит. Твои товарищи насладятся им позже, – велел ему Матиас.

Эта угроза, а также предположение, что голова принадлежит несчастному гугеноту, должны были завершить маскарад. Тангейзеру оставалось только наблюдать за зрителями.

Людовичи нагнулся и выдернул шарф из-под тела капитана. Если Гарнье и понял, что этот молодой человек – не «пилигрим», то сообщал об этом лишь глухими стонами. Орланду двинулся по краю площади к причалу. Несколько ополченцев крикнули ему что-то ободряющее. Ступив на плашкоут, парень посмотрел на отчима.

Тот махнул ему рукой, не отрывая взгляда от толпы.

Орланду прошел одну лодку, и Матиас отступил. Юноша перебрался через цепь на корму и протянул ему шарф. Он был испуган. Он был болен и слаб. Он отлично прятал это. Но Тангейзер всё видел.

– Отдай матери, – сказал он пасынку.

– Она не возьмет его от меня, – замотал тот головой.

– Карла возьмет от тебя шарф, даже если он заражен чумой. Я сказал ей, что ты выигрываешь для нас время, которое нам уже не нужно. И поскольку ты действительно долго тянул время, нет никакого смысла опровергать мои слова.

– А истина?

– Истина служит лишь твоему тщеславию. У Карлы уже есть один ребенок, с которым нужно нянчиться.

Орланду поморщился.

– Мне ты уже всё доказал, – продолжал мальтийский рыцарь. – Если ты не доказал это себе, значит, вся твоя затея провалилась и ты еще ребенок. Тебе решать. Все, что нужно твоей матери, – знать, что ты жив. Поэтому я прошу тебя, как мужчина мужчину, избавь ее от твоей вины, твоей истины, твоих метафизических терзаний и прочих помоев, которыми ты питался последнее время.

Кивнув, молодой человек сунул шарф под повязку на руке.

– Я выиграл время, которое вам не нужно, – повторил он слова отчима.

– Нам не было нужно время, чтобы уйти. Но я благодарен тебе за каждую минуту, – заверил его Матиас.

Орланду не понял. Он не представлял, что его возвращение значит для Карлы. Но подобное невежество – врожденное право сыновей, а некоторая глупость – привилегия юности.

– И за Доминика тоже, если это его голова, – добавил госпитальер.

Людовичи достал из повязки нож и срезал с рукава обе ленты, красную и белую.

– Это было самое мерзкое из всего, что я когда-либо делал, – пробормотал он.

– Рад слышать.

– Карла этого не услышит.

Тангейзер похлопал его по спине и отступил. Орланду проскользнул мимо него.

– Скажи Гриманду, чтобы рвал заграждение, – сказал ему вслед иоаннит.

Он хотел предупредить пасынка, чтобы тот не упал в воду, но вовремя прикусил язык – для мальтийца, даже серьезно раненного, это было бы оскорблением. Так что рыцарь просто смотрел, как юноша пробирается между трупами и прыгает в третий плашкоут. Внезапно госпитальер с удивлением обнаружил, что сам измотан до предела и раздражен, хотя считал последнее привилегией возраста. Он повернулся к причалу.

«Пилигримы» не могли слышать их разговор, однако Тангейзер заметил растущее удивление в их рядах. Теперь, когда исход дела был решен и к их унижению могли прибавиться измена, обман и издевательства, ополченцы пришли в ярость. Поток проклятий и оскорблений звучал более искренне, чем прежде, но иоаннит не видел ни одного, кто хотел бы умереть, когда приближалось время отправляться в теплую постель.

Он спросил себя, почему жизнь заставила его иметь дело с такими свиньями, но не успел найти ответа. По берегу разнесся вопль. Этот душераздирающий крик тронул бы даже Матиаса, если бы не вырвался из глотки Гарнье. Значит, стрела попала ему в кишки, а не в мышцы с костями. Ее наконечник, наточенный Алтаном, резал внутренности капитана при каждом его движении или вдохе. Спустя мгновение Бернар снова закричал.

– Ради крови святого Иакова! – воскликнул кто-то рядом с ним.

Тангейзер подумал, что кто-то молится о чуде. Но, увидев склонившуюся к Гарнье фигуру, понял, что ошибся. Человек выпрямился. Это был лейтенант Бонне. После того как Матиас покинул Нотр-Дам, этот рьяный маленький поганец доставлял ему больше всего неприятностей. Первым побуждением рыцаря было прикончить его, но провоцировать милицию показалось ему неразумным. Госпитальер заколебался и тут же получил подтверждение, что нерешительность до добра не доводит.

– Ради крови святого Иакова! – снова крикнул Бонне. – За Бога и короля!

Толпа взревела, поначалу нестройно. Но призыв был подхвачен.

Мальтийский рыцарь подстрелил лейтенанта, и тот упал на своего командира, умножив его мучения.

Тангейзер отвернулся.

Орланду к тому времени уже перебрался через борт ялика.

Гриманд обеими руками держал алебарду. Малан что-то кричала ему.

– Паскаль! – позвал ее Матиас.

Девушка умолкла и посмотрела на своего учителя. Тот указал ей на ялик.

Потом он снова повернулся к толпе.

Задние ряды напирали, вытолкнув двух «пилигримов» на плашкоут. За ними прыгнул третий, уже по собственной воле, а затем и четвертый. Иоаннит подождал, пока враги собьются в кучу, и выпустил стрелу в первого. Оперение исчезло в животе его жертвы, и она упала, а следующий за этим человеком ополченец опустился на колени – окровавленная стрела торчала у него в паху. Тангейзер вставил в лук последнюю из зажатых в кулаке стрел и выстрелил в двух следующих «пилигримов», пригвоздив их друг к другу и сделав похожими на двух собак во время случки. Все мышцы у него уже болели от усилий, которые требовались, чтобы натянуть лук Алтана. Поведя плечами, рыцарь оглянулся.

Гриманд алебардой приподнимал утку. После каждого движения он останавливался – приступы боли то захлестывали его тело, то отступали. Только Париж мог породить этого силача, и только Парижу под силу было его сокрушить. Все, что осталось у Инфанта Кокейна – почти ничего, не будь его сердце таким большим, – он вложил в это последнее усилие. Освободить детей, которые освободили его.

Госпитальеру было жаль оставлять Гриманда. И он был рад, что не видит Паскаль. Все, кто должен был плыть в ялике, уже сидели на своих местах. Все, кроме него. Матиас снова повернулся к берегу.

Энтузиазм «пилигримов» на причале несколько остыл, и никто больше не решался прыгнуть в плашкоут.

На берегу, на пристани и на площади, все еще звучали насмешки и воинственные крики, но никто не проявлял желания подкреплять слова действием. Все только кричали, призывая сражаться во имя Бога и короля. Бог. Король. Святой Иаков.

Святой Иаков. Ради его святой крови.

Кровь, кровь, кровь…

Эти слова не оскорбляли бы так сильно мальтийского рыцаря, знай выкрикивавшие их люди, о чем говорят. Тело Тангейзера было покрыто густой, чернеющей слизью, местами до половины дюйма толщиной. Это была кровь людей, которых он презирал. И невероятная, невиданная прежде усталость. В желудке у него было пусто. Хотелось пить, и болели ноги. И во всем этом не было никакой необходимости.

Госпитальер повернулся к ополченцам спиной и обнаружил, что не желает делать следующий шаг. Никаких благородных аргументов за то, чтобы сделать это, у него не было, были только самые низкие, да еще много убедительных доводов против. Нет, так не должно быть! Эти собаки всю ночь преследовали его, и ему приходилось бежать. Конечно, он как следует проредил их стаю, но остальные вернутся домой и будут рассказывать свою версию случившегося, в которую совсем скоро сами поверят. Но Тангейзера волновали не их чувства, а его собственные. Он ругал Орланду за подобные порывы – и знал, что это тоже привилегия юного возраста. Но что ему делать с воспоминаниями о том, как эти трусы и убийцы детей осыпают насмешками его удаляющуюся спину?

– Мой Инфант, – позвал он слепого великана.

Гриманд остановился. С такого расстояния казалось, что он смотрит прямо на рыцаря.

Матиас снял колчан и положил его рядом с луком Алтана.

– Дашь мне минутку? – попросил он Гриманда.

– А я могу пойти с тобой? – поинтересовался тот.

– Ты уже со мной.

– Ты упрямый человек.

Тангейзер переступил через оскверненное знамя и прыгнул в последнюю лодку.

Подняв копье, он посмотрел на «пилигримов», и насмешки смолкли. Все с любопытством смотрели на него.

– Дайте мне ту клетку, – велел им иоаннит.

– Какую клетку? – удивился кто-то из его противников.

Рыцарь указал наконечником копья на клетку с мертвыми обезьянами:

– Погрузите ее в этот плашкоут, и я позволю вам поцеловать своих жен на ночь.

Те, кто стоял ближе к клетке, принялись рассматривать ее.

– Дохлые кошки. Или крысы, – донеслись до Матиаса их голоса.

– Это обезьяны. Наверное, из Африки. Жуть.

– Может, они заразные?

– Скажи ему, пусть сам возьмет.

– Идите и возьмите их сами!

Двое из тех, кого госпитальер подстрелил, были еще живы. Первому он перерезал горло, и ближний из «пилигримов» попятился. Остальные последовали его примеру. Тангейзер прикончил второго раненого и шагнул на корму лодки.

Один шаг на кормовую банку, следующий – на причал.

Гордость заставила первого «пилигрима» вернуться на место, и он опустил свою полупику. Матиас уклонился от его неуверенного удара и, поднимаясь со скамьи на причал, вонзил копье в пах противника, а затем отбросил его в сторону.

Остальные сделали еще шаг назад. На него были направлены штук шесть копий. Ополченцы сбились в плотную кучу, и наконечники их пик смотрели вверх. Рыцарь понимал, что Карла может его видеть. И из уважения к ней дал им еще один шанс.

– Я сказал, принесите клетку, – велел он.

– Зачем она вам? – спросил еще кто-то из его врагов.

– Мне она нужна, и этого достаточно.

Никто не пошевелился. Ни у кого не хватило ума выполнить его приказ.

Тангейзер поднял копье, словно собирался бросить его, и нацелил в середину первого ряда. Двое или трое «пилигримов» инстинктивно повернулись друг к другу, и их копья пересеклись.

Иоаннит метнулся вправо и отбил два крайних древка к центру, затем нырнул под копья, схватил крайнего «пилигрима» за ремень и сбросил его в воду, после чего вытащил кинжал, ударил следующего противника и бросил копье. Потом он выхватил второй кинжал. Действуя обеими руками, Матиас вспорол животы двум крайним «пилигримам» в следующем ряду, пока те размышляли, что делать. Скользнув в просвет между первым и вторым рядом, Тангейзер одновременно ударил двух следующих мужчин с каждой стороны.

Десятидюймовые клинки. Основание шеи, сердце… Пригнуться, отпрянуть. Чувства и инстинкты мальтийского рыцаря работали быстрее мозга, и смертельные удары настигли уже четверых, прежде чем остальные его враги успели что-то предпринять. В ближнем бою их копья были не просто бесполезны – они мешали. Чувства и инстинкты «пилигримов», и без того вялые, теперь окончательно онемели от фонтанов крови, от скручивающего внутренности страха, а также от скорости и ярости, с которыми смерть присоединяла к своим владениям Сену.

Движение и цели. Правый кинжал налево, левый – направо. Переступить через древко, уклониться от кулака и ударить его хозяина в печень. Выпад, а затем дальше, пока мертвые еще не успели упасть. Сердце, шея, шея, живот. Нож – ударить в плечо, а затем в грудь. Он убил пятерых, нет, семерых за несколько секунд. Кожа блестит от крови. Позади боль и муки, впереди откровенная паника. От строя уже ничего не осталось – просто толпа, которая еще не поняла, что бежит, – те, кто был готов сражаться, пробивались сквозь тех, кто спасался бегством, и все они были беззащитны перед яростью Матиаса. Он убил одиннадцатого. Толпа начала рассеиваться, и Тангейзер оставил оба кинжала в груди двенадцатого, вырвав из его рук алебарду.

Проткнув ею наступавшего «пилигрима» с мечом, он бросил его тело под ноги другого ополченца, которому раскроил челюсть лезвием алебарды. Следующему противнику он пробил грудину и уже оценивал расстояние до еще одного, но тот повернулся, намереваясь спастись бегством. Госпитальер воткнул острие алебарды ему между лопаток, перехватив древко за самый конец.

Потом рыцарь перевел дух и окинул взглядом поле боя.

Он очистил от врага причал и продвигался к площади. Небольшие штабеля строительных материалов могли служить укрытием, но за ними никто не прятался. Восточное крыло Лувра было темным, если не считать фонаря над караульным помещением и одинокого огонька в башне. Осталось еще довольно много «пилигримов», около двух десятков, не считая дюжины на берегу, но ближайший из них держался на приличном расстоянии, которое, по всей видимости, считал безопасным. Половина ополченцев и вовсе спешила прочь, не оглядываясь. Остальных удерживало на месте волнение, шок или присущее зевакам желание узнать, что будет дальше.

Несколько человек наблюдали за Матиасом – вероятно, ветераны, – но даже самый тупой из них понимал, что госпитальер зарежет его, как поросенка, а самый лучший не знал, что противопоставить Тангейзеру. Да и что умеют ветераны, кроме как держать строй?

Капитан Гарнье лежал в десяти шагах от него и стонал под весом лейтенанта Бонне. Иоаннит подошел, поставил ногу Бонне на грудь, выдернул из его тела стрелу и сунул себе за пояс. Отбросив лейтенанта ногой, рыцарь посмотрел на стрелу в паху Бернара. Древко торчало из его тела не больше чем на фут. Стрела отскочила от тазовой кости и пронзила кишечник. Рана смертельная, смерть капитана будет мучительной и станет уроком для всех остальных. Матиас посмотрел Гарнье в глаза, но тот не видел и не чувствовал ничего, кроме боли. Тангейзер поднял алебарду вертикально, обеими руками, и вонзил ее острие в рот Бернара, пригвоздив его затылок к бревнам настила.

После этого госпитальер посмотрел на тех, кто еще не обратился в бегство, и вытащил меч. Остальные ополченцы повернулись и поспешили к узким переулкам Вилля. «Пилигримы» на берегу тоже побежали: они торопливо удалялись на восток, мимо вытащенных на берег лодок.

Тангейзер вернулся к пристани и прикончил четверых недобитых раненых, которые ползали по алой крови, словно кающиеся грешники у алтаря какого-нибудь мексиканского храма. Он подобрал два своих кинжала, стряхнул с них кровь и убрал в ножны. Потом рыцарь поднял с земли шапку, вытер брови и глаза, снова бросил ее и подошел к клетке с мертвыми обезьянами.

Она по-прежнему лежала на боку, и крошечные, изящные существа сбились в кучу. После жаркого и влажного дня их тела превратились в сплошную массу с множеством голов и конечностей, похожую на шкуру сказочного чудовища.

Матиас подтащил клетку к дальнему краю причала. Ее дверца занимала всю стенку, и он, перерубив петли, наклонил клетку и вывернул ее содержимое в реку.

Площадь была пуста. Причал, берег и заграждение тоже.

Если все считали его сумасшедшим, у него не было оснований спорить с этим.

Он вложил меч в ножны.

С другой стороны причала, выше по течению, на берег спускалась лестница. Тангейзер сошел по ней и забрел в реку, пока вода не дошла до колен его высоких сапог. Наклонившись, он прополоскал руки, а потом соскреб засохшую кровь с волос на руках, плечах и груди. Плеснув несколько пригоршней воды в лицо, он погрузил голову в воду, вычесал сгустки крови из волос, и течение унесло их. В конце концов рыцарь сжал себе шею ладонью и выпрямился.

Теперь он готов присоединиться к маленькой компании настоящих людей в ялике. Если его примут.

Поднявшись на причал, Матиас посмотрел на них.

Его жена стояла на корме, повернувшись к нему. Горящее дерево и древесный уголь создавали оранжево-красную стену у нее за спиной, а река выглядела как расплавленное золото с серебром. Карла была похожа на сказочный дух, поднявшийся из глубин реки. Над ней висела полная луна, и госпитальер не видел ее лица. Она высоко подняла Ампаро.

Он пришел в Париж, чтобы найти жену, а увозит с собой еще и дочь.

Тангейзер вдохнул полной грудью.

Несколько дочерей. Почему бы и нет?

И он прощен.

Рыцарь пересек причал и ступил на окровавленное заграждение из лодок. В первом плашкоуте он выдернул из трупа стрелу, во втором нагнулся, чтобы вернуть окровавленные стрелы в колчан и взять лук Алтана.

За его спиной послышалась размеренная поступь солдат, привыкших ходить строем.

Шесть швейцарских гвардейцев направлялись от Лувра к пристани.

Иоаннит не мог понять, что чувствует. То ли он слишком устал, чтобы бежать, то ли слишком устал, чтобы драться…

Гвардейцев было не шестеро, а пятеро. Округлая фигура отделилась от них и склонила голову. Арнольд де Торси. Он махнул гвардейцам. Стефано, командовавший отрядом, указал на разбросанные по причалу трупы. Его подчиненные составили алебарды пирамидой, разбились на пары и принялись сбрасывать убитых в реку.

– Тангейзер, – сказал Арнольд, – когда-нибудь вы доиграетесь.

– Король уже в постели? – поинтересовался в ответ мальтийский рыцарь.

– У его величества был трудный день. Нет нужды и дальше испытывать его терпение.

Матиас посмотрел на гвардейцев, ноги которых скользили по залитым кровью доскам.

– Могила предателей, – сказал де Торси. – Они не защищали интересы его величества.

– Я тоже.

– Но вы и не клялись.

– Наш юный подопечный, Юсти, мертв.

– Я видел всё с башни.

– Завтра будет хуже.

Арнольд не ответил.

– Удачи, друг мой, – сказал госпитальер. – И прощай.

Ему пришлось напрячь мышцы ног – лодка под ним закачалось.

Заграждение было прорвано.

Повернувшись, Тангейзер увидел, что в третьей лодке Гриманд перебросил ноги через борт. Позади него плыла горящая баржа – течение сносило остаток заграждения к левому берегу. Матиас побежал к нему.

– Мой Инфант! – крикнул он на бегу.

Плечи Гриманда дернулись, и он швырнул свое непослушное тело в реку.

 

Глава 43

По ком выплаканы глаза

Матиас собрался было вернуться к ялику, но вдруг остановился. Карла поняла, что он намерен пойти назад. Необходимости в этом не было, но он все равно повернул. Итальянка взяла свою дочь у Эстель и прижала ее к себе. Ребенок, которого они с Тангейзером зачали, давал ей силы смотреть, как в пятидесяти ярдах от нее ее любимый человек купается в крови.

Охвативший его приступ безумия и жажды убийства потряс детей, даже Паскаль. Все они думали, что знают его, были уверены, что им уже известно, насколько он кровожаден. На мгновение Карлу тоже охватил ужас. Ей было плевать на убитых, окровавленные груды которых оставлял за собой ее муж – Карла верила, что они попадут в ад, – но Матиас убивал их не ради справедливости или веры и не для того, чтобы защитить заграждение. Он убивал их потому, что они были там и потому, что он мог это сделать. Таково его призвание. И это внушало страх.

Повернув назад, мальтийский рыцарь заставил ее страдать. Карла не могла не бояться за него, но у нее уже не было сил для страха. Атака длилась всего минуту, а от врагов поле боя очистилось минуты через три, но это были невероятно долгие минуты. Матиас шел среди окровавленных тел – его влажная, черная от чужой крови кожа блестела в лунном свете – и добивал раненых, словно его оскорблял сам факт, что они еще живы. Карла понятия не имела, что он выбросил из клетки и почему так важно было предать ее содержимое реке, и когда Эстель произнесла эти вопросы вслух, ответить на них не смог никто из сидевших в лодке.

Потом графиня смотрела, как ее супруг моется в реке. Она пыталась сдержать свою любовь к нему, такую глубокую, что боль от нее была сильнее родовых схваток. Плечи ее затряслись, и по щекам покатились слезы. Мужчина, которого она любила, был повенчан с кровопролитием. И никакие ее чувства не изменят этого факта. Он произнес эту клятву верности задолго до того, как осознал ее смысл, когда люди, подобные тем, что теперь лежали мертвыми на берегу, отняли у него ту жизнь, для которой он родился. Возможно, Карла плакала именно поэтому – в той, другой жизни, у нее не было бы ни Матиаса, ни Орланду с Ампаро, ни счастья, которое она не променяла бы ни на что на свете. Даже на покой для мятущейся души Матиаса.

И у нее не было никакого права осуждать его ярость, потому что без этой ярости он никогда бы не принадлежал ей, а она ему, и если она не может любить его таким, какой он есть, значит, она вовсе не заслужила любви.

Дети тоже плакали, и у них были на то свои причины. Все лили слезы вместе с ней, кроме бедного Грегуара, который стонал на своем чепраке, погруженный в наркотический сон. Орланду не плакал, но он уже не был ребенком. Он поцеловал Карлу, вернул ей шарф, выслушал ее благодарность, сел на среднюю скамью рядом с Паскаль, и больше графиня с сыном не сказали друг другу ни слова.

Ампаро тоже не плакала. Она не спала, но, похоже, ничуть не удивлялась и не расстраивалась из-за окружавшего ее горя. Малышка не отрывала взгляда от матери. Карла улыбнулась ей.

Она увидела, как Матиас выходит из реки и поднимается на причал. Он посмотрел на нее, и хотя итальянка не могла видеть лицо мужа, его поза выражала притворное раскаяние. Карла встала и подняла Ампаро над головой. Над рекой. К луне.

Груз притворства словно свалился с плеч ее мужа. Он шагнул на плашкоут.

Графиня опустила ребенка. Послеродовые схватки заставили ее сесть и подождать, пока утихнет боль. Вместе с болью ушли и остатки слез. Карла чувствовала, как на нее наваливается невероятная усталость, но старалась не поддаваться ей. Она увидела швейцарских гвардейцев. Тангейзер повернулся к ним, и страх вспыхнул в ее душе с новой силой.

Пятеро швейцарцев были опаснее нескольких десятков ополченцев, и Карла не исключала, что муж может вернуться и вступить в схватку еще и с ними. Но гвардейцы принялись сбрасывать трупы в воду, и госпитальер пожелал их командиру удачи. Послышался скрип, словно железо скользило по дереву.

Течение реки раздвигало заграждение.

Наполовину приподнятая утка вырвалась из крепления, и Гриманд, бросив алебарду, ринулся на нос лодки. Должно быть, он хотел схватить уплывающую корму и удерживать заграждение одной лишь силой воли, потому что физических сил у него уже не осталось. Пальцы Младенца схватили воздух. Карла хотела окликнуть его, когда течение стало уносить ялик от борта плашкоута.

Крюк соскользнул с борта, и багор вырвался из рук Агнес и Мари, которые, как и все остальные, были обессилены слезами. В испуге и отчаянии девочки сцепили руки. Паскаль потянулась за багром, Орланду тоже, но они опоздали, и багор упал в воду. Лодку сносило, и дети запаниковали.

Карла поняла, что они боятся потерять Матиаса.

– Паскаль, возьми причальный конец, – указала она на моток веревки под скамьей на носу.

Девушка перепрыгнула через скамью и схватила веревку.

– Бросай Гриманду, – продолжила итальянка и позвала гиганта: – Гриманд!

Король Кокейна сидел на носу плашкоута, спустив ноги в воду. Вокруг запястья у него была намотана цепь, все еще прикрепленная к лодке. Оттолкнувшись от борта, великан прыгнул в воду. В первую секунду Карла не поняла его замысла. Две части заграждения разошлись, и течение понесло ялик в образовавшийся просвет.

– Паскаль, Орланду, за весла! – скомандовала графиня.

Гриманд успел раньше их. С ревом, вобравшим всю его ярость и бушевавшую внутри боль, он подтянулся на цепи, схватил ялик за корму и держал его, сопротивляясь быстрому течению реки.

Карла ничем не могла ему помочь. Она могла сказать, чтобы Инфант отпустил их, что в его мучениях нет необходимости, но это лишило бы умирающего единственной драгоценности, которая у него осталась.

Орланду вставил весло в уключину левого борта. Паскаль села рядом с ним и взяла второе весло. Они не бросят Матиаса.

Но бросят Гриманда.

Его всё равно пришлось бы оставить. Разумеется. Но до сих пор Карла гнала от себя эту мысль. Осознание неизбежного всколыхнуло в ее душе бурю чувств, самым сильным из которых была печаль. Огромная рука короля воров находилась в нескольких дюймах от ее руки – толстые, как древко копья, пальцы стискивали борт с такой силой, словно хотели раздавить его. Вес нагруженного ялика заставил Гриманда вытянуть руки, словно на распятии. Течение медленно относило их к берегу. Он сплевывал воду, а дыры глазниц на его обожженном и деформированном лице никак не отражали его мучений. Они просто смотрели и видели все.

– Гриманд… – начала было Карла и замолчала, не зная, что сказать.

– Меня ослепили не слезы, так что не стоит их проливать, – отозвался вор.

– Гриманд! – Эстель вскочила, и Карла обняла ее, чтобы девочка не упала в воду.

– Ля Росса, моя дорогая. Будь верна своей сестре и ее матери, – попросил ее в ответ слепой великан.

– Да, – кивнула девочка.

– Дракон не может умереть, и он будет охранять тебя. Всегда.

– Как ангел?

Гриманд втянул воздух сквозь сжатые зубы.

– Черный ангел? – Эстель подняла голову. – Как у Танзера?

Матиас перегнулся через борт на носу плашкоута над Гримандом, протянул алебарду, зацепил выступ за борт ялика и подтянул его к себе. Король воров погрузился в воду, но не разжал пальцы.

– Мой Инфант, со всем уважением, но ты стоишь у меня на пути, – предупредил его рыцарь.

– Значит, обойди меня – так делали все.

Иоаннит переместил крюк по другую сторону от Карлы, и она подвинулась на скамье. Ее муж перекинул через борт ялика одну ногу, затем другую, после чего встал на скамью и бросил алебарду в реку, держась за борт плашкоута свободной рукой.

Тишину ночи разорвал звук, подобного которому никто из сидящих в лодке еще не слышал.

Карла повернулась. Остальные тоже.

Освобожденная расходящимися половинками заграждения, охваченная огнем баржа медленно поворачивалась – ее уносило течением. Казалось, она движется по ковру из мертвых тел, а из ее носа вверх бил фонтан пара. Звук был такой, словно тысячи горящих углей одновременно отдавали свой жар реке.

– Мой Инфант, мы все на борту, и все уплатили за переправу, – сказал Тангейзер своему слепому помощнику.

– Тогда идите. И будь готов услышать мой смех! – крикнул тот в ответ.

Госпитальер отпустил борт, и ялик отнесло на расстояние вытянутых рук Гриманда. Эстель вскрикнула, схватила Ампаро и прижалась к груди Карлы.

Инфант Кокейна держал ялик, оскалив зубы и подняв пустые глазницы к звездам.

Матиас прошел к передней гребной банке и положил оружие на дно. Махнув Орланду и Паскаль, чтобы они передали ему вторую пару весел, он сел и вставил их в уключины. Потом рыцарь наклонился вперед, положил лопасти весел на воду плашмя и улыбнулся жене из-за заслонявших ее юных, печальных лиц. Он ждал команды. Карла взяла румпель и кивнула. Иоаннит погрузил весла в воду и принялся грести.

Почувствовав движение, Гриманд отпустил борт и перевернул ладонь, так что его пальцы скользнули по пальцам Карлы. Ялик устремился вперед, и огромная рука упала в воду. Графиня посмотрела на Ампаро. Малышка по-прежнему не спала и по-прежнему не обращала внимания на окружающий мир.

Повернувшись, Карла увидела, как подбородок Гриманда опустился на грудь. Голова его исчезла под водой. Над поверхностью оставалась лишь рука с растопыренными пальцами: обмотанная вокруг запястья цепь намертво соединила ее с разорванным заграждением.

Матиас продолжал равномерно грести, и ялик набрал скорость. Они миновали баржу, которая, кружась и изрыгая клубы дыма, приближалась к берегу. Шпиль Сент-Шапель, башни Нотр-Дама, Сен-Жак и Лувр – их силуэты чернели на фоне звездного неба, становясь все меньше и меньше. Карла увидела факелы на высокой стене.

Они покидали Париж.

Итальянка отвернулась.

Эстель же продолжала смотреть назад.

– Он пошевелился. Глядите, Карла! – воскликнула она. – Он не умер.

Графиня оглянулась на обмотанную цепью руку. Возможно, это была иллюзия, порожденная игрой лунного света, дыма и воды, но ей показалось, что пальцы Инфанта сжались в кулак.

– Видишь, Эстель? – окликнул девочку мальтийский рыцарь. – Гриманд тебя не обманывал.

Ля Росса вытерла лицо рукавом и повернулась к нему:

– Драконы похожи на ангелов. Они могут летать под водой так же легко, как в небе.

 

Глава 44

Безымянные переулки

Гуго ждал в переулке возле конюшни, пока не услышал крики. Минут через пять всё стихло, и он стал пробираться к мосту Нотр-Дам по самым густым теням, какие только мог найти.

Рядом с ним трусила лысая собака.

– Прошлой ночью я говорил тебе не ходить с ними, а ты не послушался, да? Не мог оторваться от стаи. Видишь, к чему это привело? – ворчал на дворняжку мальчик.

Но пес, казалось, был доволен результатом своих приключений.

Нужно будет придумать ему кличку, когда появится время, решил Гуго. Мальчишки Тангейзера назвали его Люцифером. А как еще назвать лысого пса?

На мосту никого не было, кроме какой-то маленькой девочки.

Девочка его не интересовала, и Гуго даже не знал ее имени. Она выглядела потерянной – не потому, что не знала, где находится, а потому, что была совершенно одна.

Сострадание до добра не доводит. Гуго всегда это знал, а сегодняшний день стал еще одним тому подтверждением. И завтрашний станет. Странно… А вот Карла никогда этого не узнает. Наверное, она считает его законченным негодяем, укравшим ее виолу, но Гуго почему-то чувствовал себя в долгу перед ней.

Он подошел к девочке. Та повернулась, и выяснилось, что она ему знакома.

– Как тебя зовут? – спросил мальчик. – Я Гуго.

– Антуанетта, – ответила малышка. – А где Карла?

– Уплыла по реке. Туда, куда собиралась.

– Почему она оставила меня в соборе?

«Может, ты им не нужна», – хотел сказать Гуго, и это, скорее всего, было правдой.

– Не знаю. Наверное, просто забыла, – ответил он вслух.

– Ты видел меня в соборе.

– Да, но я тут ни при чем, правда?

Девочка признала справедливость его слов. Но она все еще была растеряна и, возможно, обижена.

– Танзер сказал, что это самое безопасное место в городе. Что тебе лучше в соборе, чем с ними, и если бы ты видела их, то не стала бы спорить, – добавил мальчик.

Такое объяснение, похоже, несколько утешило Антуанетту.

– Кто такой Танзер? – заинтересовалась она.

Гуго растерялся – он не знал, с чего начать рассказ об этом страшном рыцаре. Возможно, Матиаса следовало приковать к тележке с дерьмом и дать в руки лопату, потому что он сумасшедший, но мальчик не стал этого говорить.

– Он просто человек, – ответил он наконец.

– А ты отведешь меня домой? – попросила его Антуанетта.

– Я не знаю, где ты живешь.

– А разве ты не возвращаешься во Дворы?

– А куда же еще? Я получил то, что хотел.

Гуго почувствовал вес толстой золотой цепи на шее.

– И даже гораздо больше, – прибавил он с улыбкой.

– Я хотела сказать, возьми меня домой, во Дворы. Можно я пойду с тобой? – спросила его новая знакомая.

– Наверное, но я не буду с тобой нянчиться.

Гуго не знал, хочет этого девочка или нет.

Антуанетта взяла его за руку, и он не стал возражать.

Он пошел через мост, держась в тени, где чувствовал себя уютнее всего.

Девочка посмотрела на футляр с виолой:

– Это тебе дала Карла?

– Она сказала, что мне нужно учиться играть. Что у меня есть отвага.

– Я умею читать ноты.

– Ты? – Гуго посмотрел на свою спутницу сверху вниз. – Ты же ребенок!

– Меня мама научила. Это легче, чем читать книги.

– Научишь меня? Я имею в виду, читать музыку.

– Попробую, – согласилась Антуанетта. Потом она на некоторое время умолкла, но вскоре снова продолжила расспросы: – А почему они тебя не оставили в соборе?

– Я был им нужен, чтобы нести вещи.

– Тогда почему ты не уплыл с ними?

Гуго наморщил лоб. Эта мысль никогда не приходила ему в голову. Он прекрасно понимал, что может присоединиться к Карле и ее спутникам и что именно этого все и ждали. Они принимали это как должное, хотя никто не спрашивал его мнения. Но их заблуждение лишь помогло ему правильно выбрать время, чтобы сбежать с виолой. Гуго не сомневался, что девочка постарше, Паскаль, пристрелила бы его просто ради удовольствия видеть, как он падает.

– Я сделал свое дело, – объяснил мальчик новой приятельнице. – И даже больше. Ты тоже свое сделала.

– Не знаю… – Антуанетта задумалась. – Я ведь ничего не делала.

– Но ты составила Карле компанию, правда? Ей это было очень нужно, можешь мне поверить. Я шел за вами от самого Кокейна, по крышам. Я видел тебя. Ты все время держала ее за руку.

– Наверное… Да, я держала ее за руку.

– Так же, как держишь теперь меня. Ты здорово это умеешь.

– Правда?

– Я хочу есть. Нужно найти какую-нибудь еду.

Они остановились у края моста, рядом с лежащей на дороге цепью, и Гуго стал вглядываться в улицы, тянувшиеся вдоль реки. Они были темными и пустыми. У стен Шатле горели фонари, но людей не было. Мальчик перебежал через дорогу, таща Антуанетту за собой, обогнул мыловарню и нырнул в безымянные проходы и переулки к востоку от Сен-Дени.

Здесь он чувствовал себя в безопасности. Отсюда можно было, не привлекая внимания, добраться до самых Дворов.

– Теперь всё будет по-другому, – мечтал он вслух. – Больше никаких «принеси вина и набери воды». Все станут спрашивать: «Гуго, ты был с Инфантом и Танзером. Что произошло? Что они сделали? И как?»

– А что произошло? – заинтересовалась его спутница.

Гуго не считал нужным отвечать на этот вопрос.

Но другой, тот, который девочка задала на мосту, все еще не давал ему покоя.

– Неважно, – сказал он тихо. – Зачем мне уезжать из Парижа?

Ночь задрожала от рева тысяч животных, которых гнали на бойни. Гуго не видел лица Антуанетты, которая крепче сжала его руку.

– Как сказал Инфант, это величайший город мира, – объявил мальчик.