В зале погас свет; под панегирик наркомании I Wanna Get High группы Cypress Hill на подиум неверной походкой вышла тоненькая девушка в серебристых брюках с шокирующе заниженной линией талии и в безупречно скроенном сюртуке. Было 20 октября 1993 года; действие происходило в центре «Блуберд гараж» на лондонской Кингз-Роуд. По ходу показа коллекции, которая называлась Nihilism («Нигилизм»), воплощение «героинового шика» становилось все мрачнее и тревожнее. Одна из моделей приветствовала зрителей, выставив средний палец. Другая девушка, в длинном белом хлопчатобумажном платье без рукавов, запачканном красной краской, выглядела недавней жертвой насилия. Затем зрители увидели бледную молодую особу в мини-платье из пищевой пленки, заляпанной, на первый взгляд, грязью и кровью. Она напоминала Кэрри, героиню Стивена Кинга, которая очутилась в доме высокой моды.

«Дебютом Александра Маккуина стало шоу ужасов, – писала Мэрион Хьюм из Independent. Газета отвела «Нигилизму» целую полосу. Рецензию на шоу молодого дизайнера назвали «Театр жестокости Маккуина». – Между взрывами жесткой музыки хаус наступала странная тишина, было слышно, как жужжат моторы и щелкают затворы камер. Почти все фотографы, многим из которых довелось освещать не только модные показы, но и боевые действия, перестали снимать». Хьюм признавалась в том, что образный ряд вызвал у нее и у многих ее коллег тошноту. Она привыкла к обнаженной плоти, которой на показе тоже хватало, но на сей раз все увидели и нечто другое. «…модели, которые выглядят так, словно только что побывали в тяжелой автокатастрофе, в прозрачных трусиках из пищевой пленки, с окровавленными, гноящимися послеоперационными рубцами на грудях, просвечивающих сквозь муслиновые футболки, – это уже не модный показ».

Вполне понятно, что никто из журналистов, пишущих о моде, понятия не имел об истинных истоках образного ряда. Они не знали, что зять Ли, тот самый, что надругался над ним в детстве, часто избивал его сестру Джанет на глазах мальчика. Многие критики объявили коллекцию безвкусной и женоненавистнической. Обозреватель отраслевого журнала Draper’s Record даже нашел коллекцию «унылой». «Если не считать одного яркого костюма в духе семидесятых из двухцветной набивной ткани с ромбовидным узором и рубашек с высоким воротом в мужскую клетку, остальное не стоило часа ожидания».

Однако Хьюм заметила, что, несмотря на «извращенное представление о женщинах», Маккуин в своей коллекции попытался выразить новые современные веяния. Его костюмы рассказывали об «избитых женщинах, о насилии, о повседневном жалком существовании, которое компенсируется необузданной, насыщенной наркотиками ночной жизнью, походами в клубы, куда принято являться полураздетыми. В таком ракурсе его вещи, возможно, точнее отражают действительность, чем шикарные вечерние платья от Валентино». Она признавала, что Маккуин, как Рей Кавакубо и Вивьен Вествуд, способен сказать что-то новое. Когда Кавакубо впервые показала в Европе свою женскую коллекцию под маркой Comme des Garçons («Как мальчики»), многие зрители выходили из зала, не дождавшись окончания. И когда Вествуд украсила легинсы цвета сырого мяса изображениями пенисов, сама Хьюм призналась, что испытала ужас и отвращение. Однако Хьюм подчеркивала, что важно позволять молодым дизайнерам экспериментировать. «Все новое как раз и должно шокировать, – резюмирует она. – И если что-то вызывает у нас, модных критиков, неодобрительные восклицания… или мы считаем это безвкусным, значит, так тому и быть».

В то время лондонская Неделя моды еще считалась бедной родственницей своих роскошных кузин в Париже и Милане. Как подчеркнул Эдвард Эннинфул во введении к статье в октябрьском номере журнала i-D, посвященной шести новым талантам – в их числе были названы Маккуин, Николас Найтли, Джон Роша, Эйб Хэмилтон, Флайт Остелл и Copperwheat Blundell, – в то время как британской креативностью восхищаются во всем мире, на родине молодые дизайнеры находятся в невыгодном положении в силу своей неопытности в бизнесе и не всегда идеально отточенных навыков. «Мы как никто другой любим похвастать инновационными зрелыми талантами, но лишь разводим руками, когда их сманивают европейские дома высокой моды…» – писал он. Однако молодые кутюрье доказали, что способны создавать одежду, которую хочется носить; кроме того, их отличала деловая хватка. Такое сочетание «предвещало возрождение оклеветанной британской индустрии моды». В интервью Аврил Мэр, которая написала о нем небольшую статью, сопровождавшую репортаж Эннинфула, сказано, что, хотя он «совершенно не шикует», он стремится «вплести традиционные техники ручной работы, свойственные высокой моде, в довольно простые вещи». В основе его творчества лежал известный эротизм – «Секс составляет большую часть того, что я делаю», – говорил Маккуин. По словам Аврил Мэр, дизайнер показался ей больше похожим «на футбольного фаната-хулигана, чем на творца нежной и безупречной одежды, призванной льстить женской фигуре».

При создании тканей Ли обратился за помощью к Флиту Бигвуду, преподававшему в магистратуре колледжа Святого Мартина дизайн текстиля. Флит вспоминает, как через два дня после показа выпускной коллекции Ли появился в колледже в дубленом жилете, плиссированной юбке и джинсах; он злобно пояснил, что хочет делать свою коллекцию. «Достало меня все, – говорил он. – Всем на меня плевать, кроме этой чокнутой богачки [Изабеллы Блоу. – Э. У.]». «Мне понравилась его злость, – вспоминает Флит. – Его вдохновляло желание всех послать, и модную индустрию, и журналистов, и покупателей. Он был разочарован, ему казалось, что никто не отдает ему должное, не понимает, что он может предложить». Бигвуд в то время жил в Стритеме, всего в полумиле от Тутинга, и часто заходил к Ли домой, где наблюдал, как Маккуин «прожигает, рвет» материю или по-другому «издевается» над ней. «Все было так наивно, – вспоминает Флит. – Он рисовал эскизы, кроил и разрабатывал собственные принты. Ему недоставало общей подготовки, потому что он был закройщиком, но это не мешало ему получать удовольствие от всех этапов производственного процесса». Когда Флит увидел коллекцию «Нигилизм», он, по его словам, не пришел от нее в восторг. «Я родился в 1962 году, и, конечно, увлечение панком не обошло меня стороной, но Ли был для панка слишком молод. Меня это слегка покоробило; показалось, что он просто хочет шокировать публику, а ведь мы-то видели и не такое! Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что он оказал на стиль такое же большое влияние, как панк, и оно оказалось таким же долговечным».

Марин Хоппер, заведующая разделом моды в американском издании ELLE и дочь актера Денниса Хоппера, пришла от «Нигилизма» в восторг. Весной того же года Ли и Марин познакомились, и он рассказал, как работал на Савил-Роу, где царапал тайные «послания» на подкладке пиджаков. «Я подумала, что это так по-панковски», – сказала Марин, которая позже писала о его творчестве на страницах своего журнала. Позже Маккуин рассказал Изабелле и Детмару Блоу, что спал с Марин в парижском отеле «Кост». «Я была бы первой, кто признал это, будь это правдой, – заметила Марин. – Он всегда держался игриво, но мы никогда с ним не спали. Мы говорили о сексуальной ориентации, он рассказывал, как влюблялся в разных парней. Он был абсолютным, стопроцентным гомосексуалистом. Может быть, он думал, что сама мысль о том, как мы переспали, шокирует его знакомых – они поразятся новизне, точнее, старине». В день показа в зрительном зале была и Бобби Хиллсон. Наблюдая за тем, как модели ходят по обшарпанному залу «Блуберд», оформленному в стиле ар-деко, – дело было еще до того, как центр превратили в модный ресторан, – бывшая наставница Маккуина испытала глубокое чувство удовлетворения. Она поняла, что ее риск оказался оправданным. «У меня мурашки побежали по коже», – сказала она о показе, сравнив его с замечательным театральным спектаклем.

В коллекции «Нигилизм» Маккуин впервые выпустил на подиум моделей в ставших знаменитыми брюках-«бамстерах», или «попках». Талия у них была так занижена, что, по словам одного критика, «виднелась ложбинка между ягодицами». По мнению историка моды Джудит Уотт, что своим происхождением бамстеры, после которых не одно поколение мужчин и женщин носило джинсы или брюки с заниженной талией, обязаны книге Хуана де Алсеги 1589 года «Книга шаблонов портного», которую читал Маккуин (перевод с испанского на английский был сделан в 1978 году). В XVI веке мужчины носили бриджи с заниженной талией, которые сидели на бедрах или ниже. «Добавив современную технику кроя, он открыл целую область эротического интереса, он создал нечто новое», – написала она.

По Маккуину, в основе всего лежал подчеркнутый эротизм. Введя в обиход бамстеры, Маккуин познакомил представителей обоих полов с достоинствами S-образного изгиба, который художник У. Хогарт называл «линией красоты» и по которому тосковал герой одноименного романа Алана Холлингхёрста 2004 года. «Я хотел удлинить фигуру, а не просто выставить напоказ зад, – говорил Маккуин о своих бамстерах в 1996 году. – Для меня это – не столько ягодицы, сколько нижняя часть спины – самая эротическая часть тела, как мужского, так и женского».

Для Сеты Ниланд, его новой подруги, работавшей стилистом в таких журналах, как The Face, бамстеры стали естественным продолжением революционных решений французских кутюрье, например женского смокинга Ива Сен-Лорана. «Ли называл бамстеры «строительными штанами», – вспоминает Сета, которая помогала Маккуину в организации показа коллекции «Нигилизм». – Он обращал внимание на рабочих-строителей с оттопыренными задами; возможно, это казалось ему красивым. Но одевать в такое женщин? Модели боялись выходить в бамстерах на подиум; мне пришлось их уговаривать. У меня ничего не получалось, но потом одна девушка все-таки рискнула, и все пришли в восторг».

Ли нравились рассказы Сеты о ее мрачном прошлом. Так, она рассказала ему, что ее сестру убили. В свою очередь, ее привлекало к Маккуину его положение «аутсайдера». «Я тоже казалась себе аутсайдером, не того цвета, хотя, наверное, к тому времени у меня уже появился правильный акцент», – признается она. Они познакомились после того, как Ли окончил колледж Святого Мартина; они часто заходили в кондитерскую Maison Bertaux и несколько часов сидели за столиком, растягивая чашку кофе или чая с пирожным. За угощение обычно платила Сета, которая, как и Ли, была тогда «никакой в смысле денег». «Он все твердил, что хочет сделать коллекцию, и я спросила: «Как мы это осилим?» Я ведь бывала на модных показах и знала, во сколько они обходятся. А он ответил: «Давай попробуем». Для начала мне предстояло уговорить знакомых дать нам кое-что бесплатно. Я пошла в «Блуберд гараж» и наврала, что мы показываем внеплановую коллекцию. Попросила знакомых ребят, осветителей из Гластонбери, поставить свет для показа. Стулья позаимствовали из соседних учреждений; уговорили прийти знакомых журналистов, нам бесплатно напечатали приглашения. Я задействовала все свои связи, чтобы нам помогли бесплатно пригласить моделей. Несколько хороших девушек достались нам даром».

В процессе подготовки над ними постоянно нависала угроза, что все развалится из-за недостатка средств. Ли по-прежнему сидел на пособии по безработице, а Сета, которая жила в муниципальной квартире в Кенсингтоне, получала за свою работу стилистом в глянцевых журналах совсем немного. В день показа Ли и Сета вдруг сообразили, что им не на что купить моделям нижнее белье. Сете на глаза попался рулон пищевой пленки; она отрывала куски пленки и обматывала ими моделей. «Нужда рождает гениальность и креативность», – сказала она, смеясь. Однако не обошлось без эксцессов. «Никому ничего не заплатили, и в конце показа модели просто швыряли костюмы в мешки», – вспоминает Крис Берд.

Помимо прочего, Сете пришлось заниматься и музыкальным сопровождением. В числе выбранных ею треков был сингл группы Radiohead 1992 года Creep («Дурак»), посвященный «саморазрушающей ярости безответной любви». За кулисами, когда показ закончился, Ли повернулся к Сете и сказал, что ненавидит ее за то, что она выбрала эту песню. «Он был ужасно зол и не понимал, почему я выбрала именно ту песню, – вспоминает Сета. – А мне хотелось, чтобы зрители говорили: «Да, возможно, он выглядит как дурак, но посмотрите, что он умеет!»… Модной индустрии он казался странным, невоспитанным, пока его вещи не начали говорить за себя; тогда его критикам пришлось признать свое поражение. Песня применительно к его коллекции звучала иронически, потому что он не был дураком. Теперь, оглядываясь назад, можно признать, что все делалось наспех, не вылизано, но в том-то и заключалась красота Ли. Крой был изумительным, ткани – инновационными. И во всем проглядывало зверское изящество, по-моему, это выражение прекрасно описывает суть Ли».

На коллекции «Нигилизм» Маккуин впервые продемонстрировал еще один свой фирменный знак: логотип, образованный строчной буквой с внутри прописной Q. Его придумала Элис Смит, а эскиз нарисовал ее тогдашний бойфренд, художник-график. «Ли, конечно, ничего нам не заплатил, – говорит Элис. – Но я его прощаю. Его первые коллекции не были похожи ни на что виденное раньше. Конечно, зрители на показах испытывали шок, тем они и ценны, но замысел и исполнение были замечательными. Мы с Крессидой буквально плакали, потому что очень волновались за него. Мы не знали, справится ли он, так что потом все больше поражались. Он показывал одну коллекцию за другой, и каждая оказывалась обширнее и лучше предыдущей. Но нам всегда казалось, что все может в любую минуту рухнуть».

Ближе к концу 1993 года Саймон Англесс сказал Ли, что переезжает к своему бойфренду. Это означало, что Маккуину придется искать жилье в другом месте. Денег на то, чтобы снять отдельную квартиру, у него по-прежнему не хватало. Сестра Ли Джеки, которая тогда работала в Будапеште, предложила Ли временно пожить в ее квартире на Чедуэлл-Хит, а братья Тони и Майкл обещали помочь с переездом. Как-то в субботу Майкл пригнал в Тутинг грузовик через весь Лондон, но застал брата еще в постели. «Ничего не уложено, ничего не сделано, – вспоминает Майкл. – Я сказал: «А ну давай вставай, мы в такую даль приехали, собирайся!» Вот такой он был».

Ли очень обрадовался предложению сестры, но жизнь в пригородном Эссексе казалась скучной после бурных похождений в Южном Лондоне. Сета Ниланд вспоминает, как приехала с Маккуином в Эссекс на метро со станции «Ливерпуль-стрит» – они обычно перескакивали через ограждения, чтобы не платить за билеты, – и ее изумила пустота в квартире. По мнению Сеты, квартира напоминала чистый холст. Возможно, такая обстановка оказывалась стимулирующей для творчества. «С самого начала он много ссылался на произведения искусства. Он многому меня научил, – говорит она. – Он не был «нормальным» представителем мира моды, он не прогрессировал от среднего к высшему уровню и так далее, к докторской степени, но именно поэтому он действовал еще энергичнее. Однажды я встретила его в обществе Изабеллы Блоу. Не думаю, что он стеснялся классовых различий; по-моему, они его, наоборот, увлекали».

Весь 1993 год Изабелла пыталась убедить Стивена Мейзела сделать фотографии к статье для британского издания Vogue. Мейзелу, который с 1988 года работал в итальянской редакции Vogue под руководством Франки Соццани, не очень хотелось уступать. «В моей работе присутствует совершенно нездоровая впечатлительность, – сказал он, – но в ней, помимо серьезной красоты, находится место и чувству юмора… и сарказму, и стремлению послать всех куда подальше». Тогда он очень высоко ценился; он только что закончил совместный проект с Мадонной, работу над ее книгой «Секс» 1992 года. В «Нью-йоркере» его назвали самым высокооплачиваемым модным фотографом в мире. «Его считают одной из суперзвезд в сфере фотографии моды», – говорила в то время Анна Винтур. После того как Мейзел наконец согласился – черно-белые фотографии появились в 1993 году в декабрьском номере британского Vogue под заголовком «Англосаксонские тенденции», – по слухам, он выставил счет на 80 тысяч фунтов, и это стала самая дорогая фотосъемка в истории журнала. К фотосессии, которую в народе называли «Лондонские красотки», требовалось найти самых красивых британских девушек с «голубой кровью», вспоминает Плам Сайкс. В те годы Сайкс работала помощницей Изабеллы. Она позировала для Мейзела вместе со Стеллой Теннант, Беллой Фрейд, леди Луизой Кэмпбелл и Онор Фрейзер. Блоу пригласила Маккуина в штаб-квартиру Vogue, чтобы обсудить, какие его костюмы можно представить на фотосессии. «Но некоторые сотрудники редакции совершенно не ценили его, – вспоминает Плам. – В то время все еще очень интересовались парижскими модными домами Christian Lacroix и Chanel, а Лондон ни во что не ставили. Некоторые сотрудники Vogue считали Александра, как я его называла, обыкновенным неряхой. Помню, он пришел в редакцию с разодранным кружевным платьем – кажется, в конце концов его надела Стелла Теннант – и действительно представлял собой очень странную фигуру. В редакции работали люди, причислявшие себя к верхушке среднего класса, а он казался таким вульгарным. На нем была старая фланелевая рубашка в клетку, джинсы сползали с зада так, что виднелась ложбинка между ягодицами, а еще у него из кармана торчала цепочка для часов. От него всегда плохо пахло, он потел и был неопрятен. Помню, меня он слегка пугал. Я была довольно чопорной девицей, которая училась в Оксфорде, и его костюмы меня не привлекали. Иззи говорила: «Этот парень такой талантливый, он суперзвезда, посмотри на его крой!» Но я к тому времени проработала в Vogue всего год и не понимала, что такое замечательный крой. Теперь я, конечно, понимаю, что он создал силуэт, не похожий на все, что было до него».

В конце 1993 года Плам Сайкс попросила Маккуина сшить ей платье в стиле панк из черных кружев и шифона к рождественской вечеринке в редакции Vogue. Она дала ему 20 фунтов на материю и еще 50 фунтов за работу. «Он сшил платье, принес его в редакцию, в женском туалете порезал его ножницами, разрезал сзади и сказал: «Ну вот, теперь готово». Жил он очень скудно, ведь официально считался безработным, и у него не было банковского счета. Я быстро поняла, что он очень сообразителен, умен и остроумен – как Ловкий Плут у Диккенса. Помню, я еще подумала: «Этот парень гораздо умнее меня и моих [оксфордских. – Э. У.] друзей».

Ли и Изабелла, которая тоже согласилась позировать, убедили Плам выйти на подиум на показе следующей коллекции, Bheansidhe (Banshee, «Банши»), который состоялся в лондонском «Кафе де Пари» 26 февраля 1994 года. За два дня до показа Маккуин дал интервью Кэтрин Семьюэл, заведующей отделом мод газеты Daily Telegraph, в котором впервые публично признался в своем гомосексуализме. Прочитав интервью, его мать очень огорчилась. «Зачем тебе нужно афишировать свою личную жизнь?» – спросила она. «Но это не моя личная жизнь, – ответил он. – Я просто такой, и все». Кроме того, он сказал Семьюэлу, что, хотя перед последним показом он ставил цель «задать Лондону жару», он хотел, чтобы вещи из его новой коллекции покупали. «Моя цель – объединить Савил-Роу с одеждой массового производства». Приглашением на показ служила черно-белая фотография работы Рэнкина. На снимке изображалась старая обнаженная женщина, закинувшая руки за голову, а вдохновение для коллекции «пришло из ирландского фольклора о банши, которые выли, когда тонул корабль», – сказал Маккуин. – Ее героини – женщины, стоящие у штурвала, сильные женщины».

Когда Ребекка Лоуторп, теперь помощник редактора в британской версии журнала ELLE, в тот день пришла за кулисы – она тоже участвовала в показе как модель, – она понятия не имела, что Маккуин потребует от нее облачиться в тесное подобие корсета из проволочной сетки и гипса. Она говорит, что ей пришлось нелегко: она не могла наклоняться и, когда хотела отдохнуть, приходилось ложиться на пол, а другие модели поили ее кока-колой через соломинку. Обстановка за кулисами, по ее словам, была «наэлектризованной», а сам показ запомнился своим бунтарским духом. Ребекка назвала его «мощным плевком в лицо индустрии моды». Раньше Ребекке уже приходилось исполнять роль модели для Маккуина и других студентов Центрального колледжа Святого Мартина. «Ему хватило опрометчивости выставить на подиум брюки, которые назывались «бамстеры», или «попки», и заставить моделей ходить с оголенными задами. Получилась своего рода мини-революция. То был чистейшей воды панк». Кинорежиссер Джон Мейбери, который родился в 1958 году, жил в эпоху панка; он считает, что Ли воплотил дух анархического движения. «Ли был панком от природы, это было присуще его натуре, – говорит он. – Панк – совсем не то, что позже выродилось в волну бранящихся и плюющихся хамов. Движение начали студенты-искусствоведы и фанаты Боуи. Агрессия больше была связана с визуальным рядом, она бросала вызов сложившемуся положению дел, что и выразил в своем творчестве Ли».

Изабелла Блоу пригласила на показ Майкла Робертса, Джозефа Эттеджви, Маноло Бланика и Сьюзи Менкес, но Маккуина громкие имена совсем не пугали. Наоборот, он держался подчеркнуто провокационно. В интервью, данному Марку О’Флаэрти из The Pink Paper, он назвал видного журналиста и историка моды Колина Макдауэлла, автора книги «Афера дизайнера», «настоящим п…ром», а затем напал на верхушку модного истеблишмента. «Я всегда пытаюсь ударить идеями людям в лицо, – сказал Ли. – Если у меня в первом ряду будет сидеть кто-нибудь вроде Сьюзи Менкес в долбаном костюме Кристиана Лакруа, я попрошу какую-нибудь модель плюнуть в нее. Понимаете, о чем я? Такие люди способны прославить тебя или сломать, а любят тебя всего миг. Возможно, сейчас мое имя у всех на устах, но они способны убить». Эдриен Кларк, тогда журналист Fashion Weekly, присудил коллекции 9 баллов из 10 за креативность и только 7 из 10 за коммерческую ценность. «Одна из лучших коллекций в городе; с ее помощью Лондон снова обретет почву под ногами и станет креативной столицей Европы», – написал он. Эттеджви, уважаемый дизайнер и владелец нескольких магазинов в Лондоне, считал, что Маккуин представляет «новую энергию британского дизайна», и назвал его новым Джоном Гальяно или Вивьен Вествуд. Бланику очень нравилась его отделка. «Вот современная одежда от-кутюр: такой отделки не найти в вещах массового спроса, – сказал он. – Если у него и есть проблема, то это обилие идей».

Маккуин говорил журналистам, что к созданию коллекции его подтолкнул фильм Луиса Бунюэля 1967 года «Дневная красавица» с Катрин Денев в главной роли домохозяйки, которая днем, пока ее муж-врач на службе, работает проституткой. Как он сказал О’Флаэрти, «я взял темы из фильма Бунюэля и сделал нечто неземное, с длинными платьями, для тех, кто живет уединенно и сдержанно, но вдруг понимает, что какая-то часть их жизни закрыта. В этом много сексуальности».

Плам Сайкс считала, что Маккуин черпал вдохновение и в творчестве Эдварда Мунка, норвежского художника, чьи картины Маккуин видел в номере Vogue за ноябрь 1992 года. Возможно также, что Ли побывал на выставке Мунка «Фриз жизни», которая проходила в Национальной галерее с ноября 1992 по февраль 1993 года. «Александр велел гримеру наложить нам на лица коричневый тон, и мы выглядели так, словно недоедали года три – три с половиной, – вспоминает Плам. – Я не могла понять, что он делает, почему намеренно уродует нас и зачем мне быть похожей на скелет или персонаж картины «Крик». На головах у женщин – в том числе и одной модели на последних месяцах беременности – серебром по трафарету было выведено «McQueen». «Он делал все. Он не сидел на месте. Он надевал на девушек платья, продумывал макияж, прически. Помню его за кулисами, он заливисто хохотал, как настоящий кокни».

Своеобразное чувство юмора Ли – вот что с самого начала привлекло к нему дизайнера Эндрю Гроувза. Они познакомились летом 1994 года в «Комптонс», гей-баре на Олд-Комптон-стрит. «Помню, как он истерически хохотал над какой-то своей шуткой», – говорит Эндрю, который был на год моложе Ли. Их познакомил общий друг Дэвид Каппо, студент факультета моды. Он на время бросил учебу и работал в магазине париков в Сохо, но Луиза Уилсон убедила его вернуться в колледж. После одной бурной ночи, когда все изрядно перебрали, группа друзей курила по кругу косяк. Бармен заметил, чем они занимаются, и пригрозил, что вышвырнет их из клуба. Ли спросил Эндрю, хочет ли тот пойти к нему на Чедуэлл-Хит. «Помню, он жил страшно далеко, надо было ехать на поезде, а в том возрасте все кажется забавным приключением, – говорит Эндрю. – Работы не было, так что на следующий день не нужно было рано вставать. Я подумал: «Была не была, поеду, а там видно будет». Их роман продолжался, выражаясь терминами из мира моды, «четыре сезона», до 1996 года, когда пара распалась. «Он был потрясающий, – говорит Эндрю. – Роман с Ли стал для меня первым опытом серьезных отношений, хотя я понятия не имел, что нормально, а что – нет. Наши отношения напоминали взлеты и падения Элизабет Тейлор и Ричарда Бартона; мне казалось, что бесконечные выяснения отношений, драки и ссоры – естественная составляющая любой совместной жизни».

В их жизни было место и радости, и нежности. Они ездили отдыхать в Южный Уэльс, где надевали гидрокостюмы и занимались серфингом. Эндрю и Ли часто навещали Джойс Маккуин на Биггерстафф-Роуд. Однажды в разговоре Эндрю, не подумав, назвал что-то «дерьмом». Ли возмутился: «Блин, не выражайся при моей матери, так ее и растак». Эндрю расхохотался и попытался объяснить ему всю иронию ситуации, но Ли не видел в произошедшем ничего смешного.

Эндрю, который творил под псевдонимом Джимми Джамбл, хотел, чтобы Ли научил его всему, что знал сам. Маккуин, который в то время договорился о продаже шифоновых платьев в «Пелликано» на Саус-Молтон-стрит – «клиентками были женщины, которые одевались в Miyake и любили закрытые руки и плечи», – вспоминает Эндрю. Ли поручал ему подшивать подолы шифоновых платьев. «При всей театральности он создавал очень красивые вещи, которые многие с удовольствием носили, – говорит Гроувз. – Он не ограничивался шокирующими показами».

Однажды, вскоре после знакомства с Ли, Эндрю вернулся в квартиру, которую снимал еще с пятью соседями, и понял, что его ограбили. Кроме того, оказалось, что сосед сверху – наркодилер, у которого имелся запас в 200 таблеток экстази. После происшествия он решил поискать себе другое жилье. В то же время Изабелла предложила Маккуину переехать в цокольный этаж дома 67 по Элизабет-стрит, который принадлежал матери Детмара. Бесплатное жилье в Белгрейвии? Возможно, такое предложение покажется многим необычайно щедрым, но дом пустовал не без причины. Дома 69 и 71, которыми занималось управление «Гроувнор Истейт», начали разрушаться и нуждались в капитальном ремонте. Стена дома 67 треснула, и супругов Блоу предупредили, что жить там небезопасно. Несмотря на плохие условия – не было горячей воды, голые половицы были покрыты слоем грязи и пыли, а из мебели там имелся только грязный матрас, – Ли и Эндрю очень радовались, что поселятся вместе в центре Лондона. «В прихожей стоял целый штабель шляпных картонок со шляпами Филипа Трейси, сделанными для Versace, и мы все их примеряли, – вспоминает Эндрю. – Нас ужасно смешило, что шляпы, которые побывали на миланском подиуме, запихнули в картонные коробки и сослали в одно из самых грязных мест на свете».

Вскоре после знакомства с Эндрю Ли выбрил голову налысо и кардинально изменил внешность. Саймон Англесс, привыкший видеть его почти каждый день, вспоминает, что в то время Ли как будто исчезал из его жизни, и он не видел его недели по три. Однажды Саймон спускался на эскалаторе на станции метро «Тотнем-Корт-Роуд», когда мимо него, толкаясь, прошли два скинхеда; он не сразу узнал в одном из них своего друга Ли, а в другом – его нового бойфренда Джимми Джамбла.

Парочка вела бурную жизнь. Управляющий Ad Hoc Эрик Роуз вспоминает, как они вместе пошли на вечеринку в верхнем этаже одного паба в Ислингтон-Грин. Они выпили по нескольку бесплатных коктейлей, а потом Ли и Эндрю «начали толкаться и пихаться». Роуз огляделся по сторонам, обратил внимание на ошеломленные лица других гостей и вдруг сообразил, что они вломились на чью-то чужую вечеринку. «Я так хохотал, что чуть не описался, – говорит Эрик. – Они смотрели на нас с таким видом, как будто спрашивали: «Откуда взялись эти гиены?»

Как-то в «Комптонс» Эрик познакомил Ли с Дэем Рисом, который изучал керамику в колледже Святого Мартина и Королевском колледже искусств. Рис, художник и директор курса в Лондонском колледже моды, вспоминает, как они собирались небольшой компанией в задней комнате «Комптонс» на пятачке, который они назвали «ступенью Святого Мартина»; посторонние не отваживались приближаться к ним. «Мы были странной, довольно агрессивной группировкой, – сказал он. – Когда я познакомился с Ли, у меня сложилось впечатление, что он сохранил прочную связь со своим классом, своим прошлым. Между нами было много общего. Мы оба творили, оба вышли из рабочих семей. Мы не стремились выделиться, сделать что-то напоказ, мы просто что-то делали». Когда Дэй приезжал в Королевский колледж, он приглашал своего друга по четвергам в «Арт Бар». «Если мы сидели на мели, то просто пили на халяву, – вспоминает он. – Часто прибегали к такой уловке: ждали, пока в баре не набьется побольше народу, а затем, около половины одиннадцатого, врубали пожарную тревогу. Все выбегали на улицу, а мы спокойно наливали себе все, что хотели, и прятали в туалете до возвращения».

Кроме того, Эрик познакомил Ли с Николасом Таунсендом, которого друзья называли Трикси. Тогда он работал в Ad Hoc. Вначале Трикси решил, что Ли застенчив и невинен. Хотя их разница в возрасте составляла всего два года – Таунсенд родился в 1967 году, – Трикси решил, что Ли гораздо моложе. «В нем было что-то детское, – вспоминает он. – Душа у него была молодая, не изломанная и не наполненная горечью». Трикси вспоминает один случай, когда они с Ли сидели в студии Эндрю Гроувза и знали, что туда должна зайти Изабелла. «Откуда-то мы раздобыли муслиновый мешок для перевозки трупов; мы в шутку прорезали в нем две дыры для рук. Изабелла вошла и воскликнула: «Какая прелесть! Мне нравится, ужасно нравится». Когда она вышла, мы расхохотались. Они с Ли были как брат с сестрой, оба были одинаково сумасшедшими».

Ли заходил в квартиру Трикси в Ковент-Гарден. Под саундтрек Майкла Наймана к фильму «Пианино» он слушал рассказы нового друга о том, как в восьмидесятые тот ходил в «Табу» и клуб «Психушка». «Я тогда называл восьмидесятые «безумными», и он находил это смешным, – вспоминает Трикси. – Помню, как рассказывал ему, что я встретил Оззи Кларка, который сказал: «Ты напоминаешь мне Бьянку Джаггер в Монте-Карло в семьдесят шестом», – и с Ли чуть истерика не приключилась». Ли относился к Трикси как к «мамочке» или «старшей сестре», к гею, к которому он мог обратиться за советом. «Его интересовало, как мы жили в разгар эпидемии СПИДа… Он задавал массу вопросов о безопасном сексе и о разных ситуациях, например спрашивал, когда удобно говорить партнеру о презервативе». Хотя о себе Ли рассказывал мало, он с интересом слушал о том, как Трикси рос в детском доме и как, приехав в Лондон, он стал проституткой. Кроме того, Ли нравилось, как Трикси одевался, как смешивал в своем гардеробе предметы мужской и женской одежды. Некоторые его вещи подвергались особенно пристальному осмотру, например копия костюма от Тьерри Мюглера. «Ему нравился покрой Мюглера, но никогда не нравилась Вивьен Вествуд, которую он считал по-настоящему вульгарной», – вспоминает Трикси. Он любил носить сшитые Маккуином вещи; по словам Эрика, Трикси «стал своего рода музой Маккуина». На день его рождения Ли сшил ему пару бамстеров. В день примерки Трикси пришлось раздеться до трусов-стрингов и встать на стул. Когда он появлялся в этих брюках, то привлекал к себе всеобщее внимание. «Даже геи считали их шокирующими, – говорит Трикси. – Одни хихикали, другие злились. «Что, не можешь себе позволить совсем их снять?» – кричали мне геи. Не знаю, что такого особенного было в его брюках; ведь в них не весь зад был напоказ. Наверное, все дело в том, что у кого-то хватило смелости их надеть. В его вещах я чувствовал себя довольно мужественным. Бамстеры зрительно удлиняли фигуру, приходилось держаться очень прямо».

Через Эрика Роуза и Трикси Маккуин познакомился с актрисой и режиссером Паулитой Седжвик, потомком «самых аристократических американских семей» и двоюродной сестрой Эди Седжвик, актрисы и музы Энди Уорхола. Паулита, в черных джинсах от Вивьен Вествуд, обычно приглашала к себе самых разных гостей – в число ее друзей входили «трансвеститы, мастера тату и целая россыпь бывших «мальчиков по найму» – в свою квартиру на Уайтхолл-Корт, на Набережной. В Ли ее привлекала грубая, простецкая внешность и «подлинный» жизненный опыт. Она даже сняла его в двух своих короткометражках, On the Loose («В разгул») и Fit to Be («В самый раз»). «Она искала кого-то на роль хулигана, бандита из Ист-Энда, и в нем она нашла то, что ей было нужно», – вспоминает друг Паулиты Фрэнк Франка. «Один фильм снимался на улице Уайтхолл, а второй – в студийном складе на задах Тотнем-Корт-Роуд, – говорит Трикси, также принимавший участие в съемках. – По сценарию, Ли должен был насиловать одного моего друга, который исполнял роль модели». Позже Паулита расскажет друзьям, что разочаровалась в Маккуине после того, как тот похудел и сделал зубы. Фрэнк заметил: «Ей казалось, что раньше он был гораздо интереснее».

Трикси часто развлекался в ночных клубах с Ли и Эндрю Гроувзом. Однажды, готовясь к походу в клуб на Лестер-сквер, друзья решили, что явятся туда голышом и обмотавшись клейкой лентой. Ли и Эндрю разделись догола. Они быстро соорудили «ящик» для Ли и платье для Эндрю. «Помню, как на обратном пути Ли содрал пленку с Джимми [Эндрю Гроувза. – Э. У.], и тот шел голышом по улице, – говорит Трикси. – Когда мы вернулись, Ли пришлось отдирать пленку со своей груди, что было очень больно, но Джимми досталось еще хуже, потому что у него было больше волос».

Парочка особенно любила ночной клуб «Бьютифул бэнд» в районе Кингс-Кросс. Им нравился сюрреалистический интерьер, созданный художником Доналдом Эркартом, трансвеститом по имени Шила Текила и DJ Харви. «Нам все надоело; хотелось уйти от рутины, которая способствовала застою в клубной жизни, – вспоминает Эркарт. – Мы задумали такой клуб, который в корне менялся каждый раз, как вы туда приходили. Мы собрали идеи для разных тематических вечеринок, и дело пошло».

Доналд впервые увидел работу Ли на показе в «Кафе де Пари», который он посетил со своей подругой Фионой Картледж, владелицей бутика Sign of the Times, и Шилой Текилой. «Ничего подобного на подиуме я раньше не видел, – вспоминает он. – Все было довольно мрачно и не сексуально в общепринятом смысле слова. Некоторые номера показались мне старомодными, но «ледяные» модели меня буквально заворожили – настоящая голография, такого еще не было. После показа мы пошли за кулисы. Ли очень устал; он закатил глаза, а Изабелла Блоу раздавала интервью и фотографировалась; она была похожа на боксера-профессионала».

Доналд, родившийся в Шотландии в 1963 году, переехал в Лондон в 1984-м и стал другом и компаньоном художника-акциониста Ли Боуэри. «В начале девяностых я повсюду появлялся в женской одежде, днем и ночью – в Tasty Tim’s Beyond, Powder Room at Heaven, Tudor Lodge Рона Сторма, «Кинки Герлинки», «Пушке». Конечно, когда я говорю «в женской одежде», я не имею в виду традиционный наряд с монистами и перьями; на мне всегда было нечто более утонченное». Доналд вспоминает, что Ли и Эндрю Гроувз любили участвовать в пантомиме в костюме коровы. Однажды в 1994 году Эркарт устроил костюмированное шоу под названием «Рисуйте вместе с Нэнси». Они придумали несколько шуточных инсталляций и «перформанс», созданный под впечатлением от выставки художника Ива Кляйна. Сам Доналд и Шила Текила выходили в купальных костюмах и покрывали друг друга краской. Ли и Эндрю – в костюме коровы – изображали молчаливый протест против творчества художника Дэмьена Херста. «Конечно, все начали поскальзываться на скользкой краске, падать и хохотать. Но мне стало не до смеха, когда на нас повалилась корова и я никак не мог встать, – говорит Доналд. – Я лежал под их мертвецки пьяными телами, извиваясь и пытаясь выползти, но они не шевелились. Мне даже пришло в голову, что они нарочно пытаются меня задушить». Может быть, Доналду пришло в голову подставить спину двум друзьям, когда он пригласил их на передачу в прямом эфире в баре Freedom на Уордор-стрит, открытом Роланом Муре, теперь знаменитым дизайнером одежды. Эркарт регулярно ставил короткие пьесы и скетчи – «по мотивам пародийного шоу шестидесятых годов «Вокруг Горна», только более смелым и резким» – на радиостанции для геев Freedom FM. Одной из самых популярных стала сценка «Вечеринка у Памелы», «в которой кто-то звонит в агентство и просит прислать на званую вечеринку трансвеститов и «кого-нибудь понаряднее». Героиня скетча, Памела, отличалась острым языком; она регулярно проходилась по звездам лондонского андеграунда. В число ее жертв входили Ли Боуэри, Никола Бейтмен, исполнительница Принцесса Джулия (Джулия Фодор), «Трансформер» и Мэтью Гламорре. В ту ночь в сентябре 1994 года, разглядев в зале Ли и Джимми, Памела решила выбрать их в качестве мишени для насмешек:

«Памела: Кто тут у нас еще? Ага… наверное, вам понравятся те двое. Они всегда пьяны в стельку, зубы у них как надгробные плиты, от них плохо пахнет, у них кариес, и они с чего-то взяли, что одеты как уличные торговцы из Ист-Энда, но на самом деле они похожи на парочку грязных шлюх, которые вышли из Хэмпстед-Хит. Если вам повезет, ваши гости что-нибудь у них подцепят».

Сценка отражала определенный стиль поведения, принятый в лондонском гей-сообществе. «Такими были веяния времени, – говорит художник БиллиБой*. – Ли бывал по-настоящему остроумным, а иногда жестоким. Когда он только взбирался вверх по лестнице пьянства, он был замечательный. Рассуждал о чувствах и об искусстве, и я им восхищался. К сожалению, эта фаза была преходящей».

По словам БиллиБоя*, внутри Маккуина прятались не меньше трех разных личностей. «В трезвом состоянии он был неуверенным и несчастным… В легком подпитии становился блестящим гением, но потом спиртное и наркотики превращали его в пьяного придурка. Он доходил до состояния психоза, и тогда я переставал его понимать. Он становился буйным, ненормальным, чрезмерно возбужденным и сексуально озабоченным, что было очень неприятно. И еще он вечно твердил о самоубийстве. Бывало, он говорил по-настоящему страшные вещи; иногда я за него беспокоился. Самоубийство для меня – не пустой звук из-за того, что случилось в моей семье, но, когда Ли напивался, он без конца твердил, как покончит с собой, хотя и знал, как сильно такие разговоры меня задевают». Дизайнер Мигель Адровер часто наблюдал за своим другом, когда тот находился в идеалистическом настроении. Он вспоминает Ли одновременно как застенчивого и не уверенного в себе и «самого забавного человека, которого я встречал на нашей долбаной планете». Маккуин бывал то «замечательным шутником», то «по-настоящему мрачным типом», который в конце концов больше «не получал удовольствия от своей темной стороны». Они познакомились в Лондоне в 1993 году через Ли Копперуита. Мигель, родившийся на Майорке и живший в Нью-Йорке, сразу признал в Ли родственную душу. Подобно Маккуину, он вырос в бедной семье – до четырнадцати лет у него не было телевизора, – «и между нами сразу протянулась ниточка, мы оба вышли из той же среды, и нам обоим очень нужно было сразиться с миром».

Адровер рассказал Маккуину о Нью-Йорке, и весной 1994 года у Ли появилась возможность впервые посетить Манхэттен. После успеха коллекций «Нигилизм» и «Банши» с Ли связался Дерек Андерсон, тогда агент Мартина Маргиелы, и пригласил его в Америку. Он устроил показ в одной мансарде в центре города. Коллекции показались Ингрид Сиши, тогда сотруднице журнала «Нью-йоркер», «скопищем тел, мужских и женских, которые стремительно надевают и снимают ужасно сложные конструкции, выставляющие напоказ поразительно много плоти». В своей статье Сиши коснулась влияния СПИДа на культуру – «не секрет, что из-за траура [по умершим друзьям. – Э. У.] и боязни секса многим казалось, что они должны вырваться. Некоторые дизайнеры, очевидно, ощущали то же самое». Она мечтала о том времени, когда «широкий спектр желаний, живущих в людях, наконец прорвется наружу», но сомневалась, обладает ли мода возможностью и властью выразить такие желания. Образы, рождавшиеся в голове Маккуина в течение следующих пятнадцати лет, были направлены именно на это.

В Нью-Йорке Маккуин получил несколько положительных рецензий; его вещи начали хорошо продаваться. Но сам город не произвел на него особого впечатления. Он никогда не мечтал жить там, как он признался Саманте Мюррей Гринвей из журнала Dazed & Confused, которая взяла у него интервью для сентябрьского номера 1994 года. «Город совершенно придурочный, – сказал он. – Денежная система, классовая система, все очень откровенно: власть благодаря богатству. Есть бездомные и богачи, а в промежутке никого. За деньги можно купить все. За деньги можно купить положение».

Он мечтал взять отпуск и съездить в Испанию – «в какое-нибудь уединенное место, где нет часов», – потому что ему показалось, что он начал терять власть над своей жизнью. Он не мог думать ни о чем, кроме подготовки к показу новой коллекции, The Birds («Птицы»), назначенному на 9 октября 1994 года. «Это меня доканывает, – признавался он. – Доходит до того, что я занимаюсь своим делом не потому, что получаю от этого удовольствие, но потому, что этого от меня ждут. У меня возникло чувство, что я могу совсем потерять хватку, но именно поэтому я держусь за Джима [Эндрю Гроувза. – Э. У.]. Надеюсь, он меня вытащит».

Маккуин привлек Эндрю к помощи в работе над новой коллекцией – «после того, как узнал, что я умею шить», – сказал Гроувз. Он всегда с огромным интересом следил за тем, как Ли шьет одежду. Однажды Эндрю рассказал Ли о том, как несколько лет назад он познакомился с одним американцем, дав объявление в журнале для геев. На свидании американец завернул его в пищевую пленку. Через несколько дней после рассказа Эндрю они с Ли шли по Элизабет-стрит, когда Маккуин вдруг увидел рулон прозрачной пленки. «Давай сделаем из нее платье!» – предложил Ли. Тогда же Маккуин понял: если он хочет продвигать свое имя и найти спонсоров для своих проектов – он только что подписал контракт о распространении своих вещей с Эо Боччи, одним из первых спонсоров Анн Демельмейстер и Жана Поля Готье, – ему нужно привлечь в помощь других профессионалов в области стиля.

Однажды в том же году Ли вошел в магазин в Сохо, где торговали бусами и бисером, и встретил там стилиста Кэти Ингланд. Впервые он увидел ее в 1991 году, когда с друзьями по колледжу Святого Мартина ездил в Париж на модные показы. «Она стояла в своем скромном пальто, купленном в магазине подержанных вещей, очень суровая, прямо воплощение времени, – сказал он. – Мне показалось, что она потрясающе выглядит. Правда, мне не хватило смелости подойти к ней. Она показалась мне чересчур элитарной». Во время второй встречи через несколько секунд беседы с ней он понял, что почти не знает таких естественных людей, как она. «Вы Кэти Ингланд?» – спросил он. «Да», – ответила она. «Поработаете над моей следующей коллекцией?» – «Да», – ответила она, слегка смутившись; наверное, больше всего ее поразило то, что она согласилась поработать на него даром. «Сначала родители решили, что я сошла с ума, потому что работаю без денег», – признавалась она позже.

Кэти Ингланд, которую позже будут называть «третейской судьей» Маккуина и «самой модной женщиной в Великобритании», вначале считала себя в каком-то смысле аутсайдером в мире моды. Она родилась в Уоррингтоне, в Чешире, в 1966 году. Ее отец служил управляющим в банке, а мать работала в частной клинике. С десяти лет она заинтересовалась модной одеждой. Она любила наряжаться в платья сестер; вспоминает, как девочкой вырывала страницы из журнала Vogue. «Меня привлекали власть и уверенность, которую она [одежда. – Э. У.] дает, – признавалась Кэти. – Меня поистине завораживала возможность ощущать себя каждый раз совершенно по-другому в зависимости от того, что на мне надето». В 1988 году, после окончания магистратуры по курсу «модный дизайн» в Манчестерском политехническом университете, она приехала в Лондон и начала работать в журнале ELLE, куда ее взяли стажером без жалованья. «Я приехала в Лондон, я интересовалась журналами, но ничего не понимала в мире моды, – говорит она. – Я даже не знала о колледже Святого Мартина и о том, как трудно куда-то попасть». Из ELLE Ингланд перешла в журнал You, женское приложение к газете Mail on Sunday, где она четыре года проработала заместителем редактора раздела моды. Выражаясь модными терминами, Ингланд попала в самое сердце британского мейнстрима; журнал You был необычайно популярен, однако находился далеко не на переднем крае. Впрочем, Ингланд считала, что и у такого положения есть свои преимущества. «Для меня это было очень хорошо, потому что меня довольно официально ввели в курс дела, – говорит она. – По-моему, это очень полезно. Кроме того, из-за того, что журнал выходил раз в неделю, я, что называется, нырнула в омут с головой». После You Ингланд начала работать в газете «Ивнинг стандард», где рискнула разрабатывать свой, более экспериментальный, стиль. Журналист Ник Фоукс, который в то время редактировал раздел этой лондонской вечерней газеты, вспоминает, что «фотографии, которые она обычно делала, были отдаленно фетишистскими и, по-моему, немного зловещими. Сама Ингланд, правда, никогда не «задирала нос», что свойственно для так называемых жриц моды».

Призвав на помощь свое острое чутье, Маккуин начал подбирать команду для коллекции «Птицы». С некоторыми из тех, кого он тогда выбрал, он продолжал сотрудничать всю свою жизнь. Флит Бигвуд, Саймон Англесс и Эндрю (Джимми) помогали с подбором тканей; Саймону Костину он поручил изготовить декорации и достать «украшения» (в том числе ошейники из гагата и эмали и петушиные перья); Вэл Гарленд, которая в то время только приехала из Австралии, занималась гримом; Алистер Мэкки, недавний выпускник колледжа Святого Мартина, помогал Кэти Ингланд со стилем; а Сэм Гейнсбери, тогда студентку факультета моды Бирмингемского политехнического университета, привлекли в качестве внештатной помощницы агента по кастингу.

«В подготовке показа, за несколько недель до него, все было весело, забавно, интересно, но за две недели до [события. – Э. У.] стало по-другому: «Все очень серьезно, я должен успеть, я не могу говорить», – вспоминает Трикси. – В то время многие дизайнеры худели с помощью слабительных и рвотных. По-моему, так же поступал и Ли, потому что он сбросил вес очень быстро. Наверное, он и спиды тоже принимал. Эндрю наверняка тоже сидел на колесах, потому что за неделю до показа работал по двадцать четыре часа в сутки. Когда я их видел, то говорил: «Милый, ты замечательно выглядишь, ты так похудел», – но они злились, потому что спали всего по часу в день».

6 октября Ли узнал, что не стал «лучшим молодым дизайнером года» по версии Lloyds Bank British Fashion Awards, что не улучшило его настроения. Маккуин уже давал интервью, в которых обрушился на отборочный комитет, поэтому неудача едва ли стала для него сюрпризом. «Лондон показал мне фигу с маслом, – сказал он. – Если бы мне предложили звание «лучшего молодого дизайнера года», со мной бы припадок случился, – а они ни хрена мне не дали».

Вдохновленный творчеством нидерландского художника-графика М. К. Эшера, особенно его изображениями птиц, которые перетекают в геометрические узоры, Ли поделился своими идеями с Саймоном Англессом, которому поручил разработать принты для новой коллекции. Англесс, тогда работавший в студии дизайна ткани в колледже Святого Мартина, брал материю на складе колледжа. Однако при подготовке показа многое Маккуин держал в секрете. Например, Эндрю Гроувз ничего не знал о его намерении пригласить в качестве модели известного дизайнера корсетов, обладателя «осиной талии», который выступал под псевдонимом «Мистер Перл». «Он любил удивлять, – вспоминает Эндрю. – И не просто шокировать, а ниспровергать ожидания. В Ли это было – он бы сказал, что дело не в одежде, а в постановке, в театральности, в драматургии». Мистер Перл познакомился с Маккуином в клубе «Бьютифул Бенд» в Кингс-Кросс и нашел его «забавным». «Он уговорил меня выступить моделью на его следующем показе за 100 фунтов, которые я в результате так и не получил, – вспоминает корсетных дел мастер. – Показ был сумбурным и сильно задержался, все мерзли, а мне происходящее наскучило. Сейчас вспоминаю, что я с удовольствием познакомился с ним – он воодушевлял многих, и его вклад в красоту составляет часть его легенды, но он платил за все своей жизнью. По-моему, он не был счастливым человеком».

Постепенно Маккуину все лучше удавалось накалять атмосферу в преддверии своих показов. Он научился ловко манипулировать СМИ. Иногда он получал удовольствие, рассказывая журналистам выдумки собственного сочинения. Однажды, вспоминает Эндрю Гроувз, он рассказал одному репортеру, как поступил в труппу бродячего цирка, но попал в неприятности из-за того, что побрил бородатую женщину; со свежевыбритым лицом она не могла работать три месяца. «Он отлично делал себе рекламу, – говорит Элис Смит. – Как-то распустил слух, что на его показ придут Майкл Джексон и Карл Лагерфельд. В то время мы ему верили, но многое оказалось выдумкой». В результате возбуждение, окружавшее «Птиц», достигло такого уровня, что, когда его друзья приехали к месту показа, к заброшенному складу в районе Кингс-Кросс, очередь желающих выстроилась на весь квартал. К счастью, Доналд Эркарт жил совсем недалеко; они с Шилой Текилой зашли к нему домой, выпили и отправились назад, надев коровий костюм для пантомимы. «Нам все равно пришлось ждать начала показа целую вечность, но мы хотя бы не мерзли в толстой шкуре», – вспоминает он. Джойс Маккуин горделиво сидела в первом ряду; отец Ли, Рон, смотрел показ из-за кулис, так как он опоздал. Маккуин говорил, что черпал вдохновение из фильма Хичкока «Птицы» 1963 года, – где на героиню, которую играла Типпи Хедрен, нападают стаи разных птиц, – но на подиуме его модели не походили на пассивных жертв. Они расхаживали по грязному полу, на котором белой краской была нанесена дорожная разметка, как властные амазонки. На одних надели белые контактные линзы, из-за чего они казались существами из другого мира, на других были такие тесные юбки, что они с трудом переставляли ноги. Ткани были украшены принтами с птицами и следами автомобильных шин, что символизировало свободу, а также животных, сбитых автомобилями. Эффект принта в виде отпечатков протекторов достигался с помощью технически несложного приема: перед выходом на подиум по платьям, уже надетым на моделей, прокатывали шину, вымазанную черной краской. «Он велел нам всем завить волосы, он называл это «ангельскими волосами», – вспоминает Плам Сайкс, которая также участвовала в показе. – В то время мне казалось, что это эксцентрично, а не красиво. Но он пытался создать новый жанр, новый имидж».

Хэмиш Боулз, который в 1993 году брал у Маккуина интервью для американского Vogue и узнал, что журнал Маккуину «до лампочки», назвал коллекцию «откровением». Позже Боулз написал: «Положа руку на сердце, это было поразительно. Как будто ударила молния и ты понял: появился дизайнер, обладающий явным даром предвидения, страстью и талантом, который способен бросить вызов сложившемуся положению вещей. Даже тогда казалось, что мода уже никогда не будет прежней, и удлиненный силуэт Маккуина и его необузданное воображение станут определяющими в новом десятилетии».

Эми Спиндлер из New York Times написала, что «жакеты в коллекции были просто-напросто идеальными». Правда, влиятельный критик моды сделала одно ограничение: хотя Маккуин, возможно, «самый известный дизайнер» в Лондоне, о котором все говорят, его юбки, сковывающие движение, и брюки-бамстеры она считала совершенно непригодными к носке. Маккуин очень не любил, когда на него пытались повлиять модные критики. «Я не хочу, чтобы пресса, да и кто бы то ни было, делали из меня того, кем я не являюсь, – говорил он. – Кто-то сказал, что Джон Гальяно шьет одежду только для прессы, но они сами так хотели, а теперь клюют его за это. Не представляю, чтобы со мной произошло то же самое. Я в ответе за все, что делаю. Я получаю массу рецензий именно потому, что мои коллекции отличаются от остальных. Но я хочу, чтобы в моих вещах ходили люди, а не кучка редакторов модных журналов». В идеале, говорил Маккуин, он хотел бы создавать всего по одному красивому жакету в неделю, но рынок требует, чтобы он создавал их пять. «Мне все больше кажется, что когда-нибудь я стану отшельником», – сказал он.

Стилист Сета Ниланд задавалась вопросом, почему ее друг пользуется все большим успехом. По мере того как Маккуин поднимался все выше – ходили слухи, что жакет из коллекции «Птицы», который демонстрировал Мистер Перл, купила Мадонна, – ей казалось, что новые члены его команды все больше отодвигают ее в сторону. «Мне пришлось выдержать настоящий бой за право остаться с ним, и я, наверное, сражалась не в полную силу, – сказала она. – Но Ли необходимо было стоять на возвышении, так сказать, на платформе с оркестром. Рядом с ним оказывалось все больше народу, и я невольно задавалась вопросом: «Где же Ли?»