Изначально кукла не была детской игрушкой.
Во времена, называемые «детством человечества», кукла была чем угодно, только не ребячьей забавой. Кукла была заместителем человека. Кукла была духом предков. Кукла была богом. Кукла могла обозначать врага.
Её мазали мёдом и жиром, чтобы умилостивить предков и выпросить у них удачу. Её пороли в случае или недорода, или провальной охоты. Её прокалывали иглами и прижигали углями, чтобы причинить вред врагу.
Если тело заведомо погибшего человека не могли найти (утонул, сгорел дотла, съеден каннибалами), то в могилу опускали куклу.
От дикарской куклы ведут своё происхождение и статуя Венеры Милосской, и «Мыслитель» Родена, и памятник Булату Окуджаве на Арбате.
Но ещё предполагалось, что священные фигурки, стоит только человеку отвернуться, начинают двигаться… А если их подчинить людской воле?
Нам даже не понять и не представить, какой голодной, тяжкой и мучительной была жизнь наших отдалённых и не очень предков. Поэтому они и мечтали о рукотворных помощниках (как, впрочем, и об искусственном золоте, скатерти-самобранке и прочей халяве)…
Греческий бог-кузнец Гефест изготовил медного великана Талоса по заказу жителей острова Крит. Великан обходил Крит по периметру и швырял обломки скал во вражеские корабли. Этот первый робот (а робот ведь тоже потомок куклы!) был даже снабжён «защитой от дурака»: в пятке гиганта имелась ма-аленькая втулочка. Вытащи её – и Талос рухнет, истекая волшебной влагой, которая приводила его в движение. Это так, на всякий случай.
По той же схеме придуман и Голем.
«Голем» на иврите – «комок глины», «сырьё», «нечто неоформленное, незавершённое». О древних големах мы знаем очень мало. Разве что о праотце Адаме: Творец создал его из красной (цвет жизни!) глины и вдохнул в неё душу живую…
Рабби Лёв бен Бецалель действительно жил в Праге времён императора Рудольфа II. Это факт. Но вот создание им Голема – уже легенда, причём, как все хорошие легенды, весьма плодотворная.
Рабби Лёв был каббалист. А Каббала – это учение о слове, знаке, букве, числе. Познай законы Каббалы – и природа станет подвластна тебе. Поэтому Лёв сперва вылепил из глины подобие человека. Потом попробовал его оживить. Написал на свитке пергамента слово «жизнь» и вложил свиток в открытый рот глиняного болвана…
Оживший пражский Голем должен был охранять гетто от несознательных (или слишком сознательных) горожан. От ночных налётчиков и грабителей. Использовался Голем также для выполнения всяких тяжёлых или запретных для иудея работ. Благодать – кормить не надо, платить не надо, вытащил из пасти бумажку-активатор, прислонил к стенке – и пусть стоит, пока вновь не понадобится…
Но пришлось однажды рабби Лёву отлучиться – и не справились его нерадивые ученики с великаном-слугой! Много беды натворил неуправляемый монстр, пока не вернулся великий каббалист. Разгневавшись, он начертал на пергаменте слово «смерть», изловчился, засунул глиняному разрушителю в рот – и рассыпался Голем в прах!
Мораль тут простая, но до сих пор толком не усвоенная: прежде чем включить что-либо, подумай, сможешь ли ты это выключить.
Пражскому Голему посвящено некоторое количество литературных текстов, кинофильмов, прочих сочинений. Самые известные из них, пожалуй, роман австрийского писателя Густава Майринка «Голем» (чтиво довольно тяжёлое для любителя стандартных триллеров) и фильм чешского режиссёра Мартина Фрича «Пекарь императора» (1951 г.). Вот фильм получился что надо! Его можно без труда найти в Сети.
А вообще големы размножились в литературе чрезвычайно.
Это и ожившая статуя Командора в легенде о Дон-Жуане («О, как тяжело пожатье каменной твоей десницы!» – воскликнул пушкинский Дон Гуан), и ревнивая «Венера Илльская» в новелле Проспера Мериме, и марширующие батальоны памятников Сталину в песне Александра Галича…
А уж про записных фантастов и говорить нечего.
У всех бессчётных взбунтовавшихся роботов один предок – Голем. Тут сто раз подумаешь, прежде чем обычный пылесос-то включить!
В Плоском Мире сэра Терри Пратчетта големы стали наёмными рабочими города Анк-Морпорка и даже объединились в профсоюз.
В «Граде обреченном» братьев Стругацких существует целый Город Оживших Статуй.
В романе «Деревянный ключ» израильский писатель Тони Барлам (пишущий, впрочем, по-русски) описывает деревянного голема. Знайте, что истории про Пиноккио и Буратино сочинены неспроста!
У неистового левака и великого придумщика Чайны Мьевиля големов делают вообще из чего угодно – из земли, из воды, из хвороста, из мусора на свалке…
А от свалки недалеко и до модных ныне трансформеров…
…Кстати будет сказать несколько слов и об императоре Священной Римской империи германской нации (это её полное название) Рудольфе II Габсбурге.
Удивительный государь, поразительный человек, восхитительный дилетант. Переложил все государственные дела на брата, а сам перенёс столицу в любимую им мистическую Прагу и стал там жить в своё удовольствие. Собрал вокруг себя множество деятелей науки и искусства – достаточно назвать имена астронома Тихо Браге и художника Джузеппе Арчимбольдо (найди репродукции его картин – не пожалеешь). Стремился раскрыть все тайны Вселенной, не имея систематического образования. Легко увлекался самыми вздорными проектами и так же легко их бросал. Был по-детски доверчив и не по-детски жесток…
Именно он завёл среди венценосных коллег моду на собирательство уникальных предметов – природных феноменов, мутантов, раритетов, древних рукописей, легендарных артефактов. В ту эпоху у каждого мелкого германского князька был свой кабинет диковин.
И Пётр Великий не только из чистой любознательности учредил Кунсткамеру на берегу Невы, но и чтобы показать всему миру – я тоже самый настоящий европейский государь!
…Костя деликатно постучал в дверь, над которой висел похожий на фонарь стеклянный ящичек со свитком.
– О горе мне! – послышался из-за двери надтреснутый голос. – О, Суббота, будь она трижды, хм, того… благословенна! Я в этот день не вправе открыть свою дверь даже преследуемому беглецу! Впрочем, она ведь и не заперта…
– Понял, не дебил, – сказал Костя и толкнул рукой дубовые доски, испещрённые загадочными знаками.
Больше всего жилище мудрого рабби напоминало школьную химическую лабораторию – только стекло многочисленных сосудов было какое-то мутное.
Хозяин сидел в резном кресле с высокой спинкой и поглаживал немалую седую бороду. Он поразительно походил на директора школы Семёна Ароныча.
Джульверн чуть было не назвал его так, когда здоровался.
– Шалом вам, молодые люди, – сказал рабби Лёв. – Что привело вас ко мне в этот… хм… священный, но совершенно бесполезный день?
– Так это… Где он? Куда он подевался?
– Кто подевался? – спросил старец.
– Мистер Келли, – пояснил Филимонов. – Нас направил к вам Эдуард Келли. Только он в последний момент как бы испарился…
– Это похоже на него, мерзавца, – сказал рабби и сурово насупил брови. – Удивительно только, как он вообще решился вернуться в Прагу? Ведь ему лично мной предсказана смерть в императорской тюрьме! Помнится, он так перепугался… Хе! Знать, большой куш почуял шарлатан! Но зачем он вас притащил с собой? Небось наобещал золотые горы? Да вы садитесь, садитесь, снимайте свой меч…
– Где-то так, – сказал Джульверн. – Но золото не главное. Дело в том, что наш друг и наставник… Одним словом, он разочарован…
– Я не целитель душевных ран, – сказал Лёв бен Бецалель. – А доктор Зигмунд родится ещё не скоро…
– Да я просто неудачно выразился, – сказал Филимонов. – Он был заколдован, а потом его по ошибке расколдовали… Костя, доставай Виссариона!
Жихарев извлёк из-за пазухи завёрнутого в шарф Колобка. Странное дело – на груди вожатый был плоский, как блин, а теперь снова стал пышный и шаровидный…
– Это… он? – спросил старец.
– Он самый, – вздохнул Костя. – Но он не умер – просто перестал быть самим собой…
– Это тяжёлый диагноз, – заметил рабби. – Конечно, если речь идёт о человеке… Но я сегодня не могу вкушать хлеб, испечённый из заквашенного теста…
«Да тебе, дедуля, никто и не даст его вкушать», – хотел сказать Костя, но воздержался.
– Это не хлеб, – сказал Филимонов. – Это хлебный голем. Так нам сказала одна девушка – с понтом ученица Мерлина… У него были и глазки, и ручки, и ножки, и всё остальное!
– Мерлин – это серьёзно, – вздохнул старец. – Одно то, что вам ведомо его имя, говорит о многом… Но я сегодня не могу заниматься никакими делами, а уж тем более каббалистикой! Соседи живо настучат в Синедрион!
– Да, я знаю, что в субботу вам нельзя, – сказал Джульверн. – У Марика Фишмана дед такой – на него в субботу муха как сядет, так до воскресенья и ползает… Но… посмотреть-то вы можете?
– Посмотреть могу, – кивнул старец. – Только закройте за собой дверь…
– Простите, – сказал ботан, вернулся к выходу и задвинул щеколду.
Рабби Лёв принял Колобка из рук внезапно оробевшего богатыря. Костя всегда побаивался Семёна Ароныча. Потому что уважал…
– А вы, как вас…
– Меня Нил, а его Константин, – поспешно представился ботан.
– Вот вы, Нил, заварите чаю из трав, – сказал старец. – Я не командую, ибо команда – тоже действие. Я информирую. Травы я обычно храню в том шкафчике…
Великий каббалист умудрялся одновременно осматривать Колобка, давать инструкции Джульверну и рассказывать о своих невесёлых делах.
– …И я, старый дурак, создал Голема. Надеялся, что он будет за меня в субботу проводить опыты и хлопотать по хозяйству. Время, молодые люди, это самый дорогой товар! Да, две ложечки, не больше… Поначалу всё шло хорошо, но потом меня вызвали в Синедрион. Говорят: а какие буквы проставлены на свитке, оживляющем твоего глиняного шабес-гоя? Ах, наши, еврейские? Стало быть, это уже не шабес-гой, а самый настоящий иудей, и в субботу ему тоже положено отдыхать… Столько трудов насмарку! Да, плиту можно раздуть… Но нет худа без добра: теперь я отдаю Голема напрокат, когда не хватает двенадцатого еврея для поминальной молитвы…
– Так вы тогда всех двенадцать поминальщиков и слепите, – откликнулся от плиты Филимонов. – И вообще – пустите концепт в серию!
Рабби Лёв грустно улыбнулся:
– Это богатая мысль, молодой Нил. Если бы я мог, я бы весь свой народ заменил големами, которые не чувствуют ни обиды, ни боли, не страшатся самой смерти, равнодушны к изгнанию, лишениям и пыткам, а в огне только крепчают… Да, чайничек непременно китайский… Подарок императора, между прочим! И виной всему происки завистников да интриги союза шабес-гоев…
Костя кашлянул и сказал:
– Шабес-гои – они кто такие? Может, с ними надо побазарить по-мужски?
Рабби рассмеялся.
– Шабес-гой буквально значит «субботний иноверец». От слова «шабад» – суббота… Мы нанимаем этих ребят на один день в неделю. Ясно?
– Да, – обрадованно сказал Костя. – И ещё мне ясно, почему Агапыч в конце тренировки командует: «Шабаш!»
– А итальянцы говорят: «Баста!» – тот же корень! – подхватил старик. – Молодой человек, если не трудно, подкатите моё кресло к столу, будем пить чай с яблочным пирогом… Сами его и порежьте…
Всё было очень мирно и по-домашнему, от чего друзья уже успели отвыкнуть.
Когда крепкий травяной чай был выпит, а вкуснейший пирог съеден, рабби Лёв сказал:
– А теперь займёмся вашим… хлебом. Нил, возьмите письменные принадлежности в верхнем ящике вон того бюро. Так. Несите сюда. Оторвите кусочек пергамента… Не получается?
– Дай-ка я, – сказал Костя. – Я уже работал с пергаментом…
Но его опыт писаря на богатырской заставе, увы, не пригодился – ведь надпись следовало сделать на иврите, а этого языка не знал даже ботан. Зато ботан был сообразительный: он попросил у рабби еврейскую наоборотную азбуку и вскоре выполнил задание.
– Теперь сверните пергамент в трубочку, – сказал рабби. – И попробуйте воткнуть её, что ли…
Костя охнул, заметив, что каравай содрогнулся. Потом из него стали расти маленькие лапки и ножки, прорезался ротик и даже возникли глазки – но не весёлые изюминки Виссариона Глобального, а какие-то мутные, мертвенные буркальца.
Колобок-голем встал на ножки и свистящим змеиным шёпотом произнёс:
– С-слуш-шаюс-сь, хоз-зяин…
И вдруг в уютной келье всем сделалось так страшно и тошно, что Жихарев быстро схватил бывшего Колобка, вытащил из него бумажную трубочку – и хлеб снова стал хлебом…
– Это не наш Виссарион, – сказал богатырь. – Это просто нежить какая-то…
– Недотыкомка, – уточнил побледневший Филимонов.
Рабби Лёв беспомощно развёл руками:
– Это всё, что в моих силах. Жизнь вдохнуть я ещё могу, а вот вернуть душу…
Тут раздался мелкий дробный стук в дверь, и глубокий бас проворковал:
– Нештатная ситуация!
Потом послышался чей-то визг, удар – и дверь дома влетела внутрь, сорванная с крепких стальных петель.
Операция захвата была продумана до мелочей. Должно быть, нападавшие прекрасно знали расклад сил.
Двое стражников сразу устремились к рабби Лёву и встали по обе стороны кресла, скрестив алебарды.
Костя остался в стороне и успел ухватить с лавки Меч Спецназначения – этим воякам вполне хватило бы и ножен…
Но старший группы, усач в парадной кирасе с гравировкой, уже стоял за спиной Филимонова и держал ботана за шею, угрожая кинжалом.
Костя плюнул и бросил меч. Ему споро скрутили руки верёвкой, да ещё каким-то хитрым узлом. Юный богатырь уже знал по былинному опыту, что вырываться и выкрикивать свободолюбивые лозунги при задержании стыдно и бессмысленно. Один бы он мог попытаться уйти. И даже не попытаться, а просто уйти. Но рисковать жизнью ботана не мог… За здешними ребятами перехватить глотку не заржавеет!
– Позвольте! – запоздало вскричал рабби Лёв. – Это мои гости! Вы не имеете права! У меня охранная грамота самого императора! Это произвол!
Старший передал Джульверна своему помощнику и подошёл к креслу. Алебарды встали по стойке смирно.
– Рабби, – поклонился он и прижал руку к сердцу. – Его императорское величество велел передать вам глубочайшие извинения за беспокойство. Только что мы избавили вас, а может быть и наш христианский мир, от страшной опасности…
– Извольте объясниться, полковник фон Бюлов!
Начальник стражи прокашлялся.
– Эти мерзавцы, – заревел он страшным голосом, – эти ваши так называемые гости, с которыми вы тут распивали чаи, на самом деле посланцы нечестивого турецкого султана! Они хотели выкрасть вас и доставить в Стамбул, чтобы вы изготовили для басурман целую глиняную армию! Нехристи пользуются тем, что нынешний Папа Римский какой-то чудной…
Филимонов поймал себя на том, что про чудного Папу он уже где-то слышал, но думать об этом сейчас было некогда.
– Такого не может быть, – сказал поражённый каббалист. – Зачем султану глиняная армия, у него и живых-то некуда девать…
– У нас зря не хватают, – сказал полковник. – Говорю честно, по-солдатски. Видите, как притихли заговорщики? Возразить-то злодеям нечего…
– Зато мне есть что сказать этим юношам. Увы, друзья, до исхода субботы я не могу пойти во дворец, чтобы ходатайствовать за вас. Но суббота, к счастью, не длится вечно. Я уверен, что недоразумение разрешится…
– Можете и не успеть, рабби, – осклабился фон Бюлов.
– Это почему?
– Потому что мне предписано доставить преступников в Подземелье Высокой Науки для опытов. На них наши светила будут проверять эликсиры бессмертия и прочую гадость. Я считаю – это лучше, чем травить несчастных собачек, кошечек, кроликов и даже крыс. Крысы, в отличие от вражеских наймитов, достойны честной солдатской смерти от удара сапогом, а не от подлой отравы. Недаром наши придворные мудрецы называют себя гуманистами…
Бен Бецалель бессильно уронил руки.
Круглый каравай по-прежнему лежал посреди стола, потому что страже было строго указано – в доме каббалиста нельзя ничего трогать, а тем более тырить оттуда! Себе дороже выйдет!