Жизнь насекомых. Рассказы энтомолога

Фабр Жан-Анри

ИСТРЕБИТЕЛИ ТРУПОВ

 

 

ЖУКИ-МОГИЛЬЩИКИ

 

Могильщик и его добыча

Иной раз на краю тропинки видишь мертвого крота, землеройку, ящерицу. Что станется с ними? Долго ли они пролежат здесь? Об этом не приходится беспокоиться: множество насекомых следят за чистотой полей и лесов.

Трупоед черный (x 1,25).

Мертвоед красногрудый (x 1,5).

Могильщик-следопыт (x 1,25).

Муравьи прибегают первыми и начинают отрывать и утаскивать отдельные крошки. Вскоре на запах падали слетаются мухи, сюда же спешат мертвоеды-сильфы, блестящие жуки карапузики, стафилины, могильщики, а позже и жуки кожееды и многие иные. Они и их личинки грызут, поедая труп, разбирают его кость за костью; шерстинку за шерстинкой, пока последний остаток мертвечины не пойдет на пользу живым. Воздадим заслуженную честь всем этим санитарам.

Падальщики на мертвом кроте.

Самые крупные, самые сильные и самые знаменитые из санитаров — жуки-могильщики. Они выделяются среди прочей мелкоты, кормящейся около падали, и своим ростом, и окраской, и повадками. У большинства из них усики заканчиваются рыжими шишечками, а на черных надкрыльях две красно-рыжие перевязки. Эти жуки действительно могильщики, погребатели. Мертвоеды, сильфы, карапузики доотвала наедаются падалью, могильщики едва прикасаются к ней. Они зарывают ее почти целиком на месте. Там, в земле, падаль послужит пищей потомству могильщиков — их личинкам. Жуки эти медлительны и выглядят не очень ловкими, но они изумительно проворны при зарывании в землю своей добычи. Всего несколько часов работы, и мертвый крот зарыт. Там, где он лежал, виднеется лишь небольшое возвышение, можно сказать — могильная насыпь.

Рассказывают, что этот гробовщик весьма умен, что он чуть ли не разумен и далеко превосходит в этом отношении перепончатокрылых. Его прославили две историйки, приведенные в книге «Введение в энтомологию» Лакордэра. Вот они, в двух словах. Мертвая мышь лежала на очень твердом грунте. Могильщик нашел вблизи место, где земля была рыхлой, и выкопал там яму. Он не смог дотащить туда мышь, улетел, через некоторое время вернулся с четырьмя могильщиками, и они совместно перетащили мышь в вырытую «могилку». Другая история такова. Один натуралист хотел засушить жабу и положил ее на верхушку воткнутого в землю кола, чтобы ее не утащили могильщики. Жуки подкопали кол, уронили его и закопали жабу. «В подобных поступках, — добавляет Лакордэр, — нельзя не признать участия разума».

Признать, что насекомое способно понимать связь действия с причиной, соотношения цели и средств ее достижения — дело большой важности. Но достаточно ли правдоподобны эти два рассказа? Верны ли выведенные из них заключения? Не слишком ли наивно принимать их на веру? Некоторая наивность, может быть, и нужна при изучении насекомых. Но она не должна подменяться легковерием. Прежде чем заставить «рассуждать» насекомое, порассуждаем немного сами.

Я не собираюсь умалять ваши заслуги, славные могильщики, я далек от этой мысли. Наоборот, я знаю истории, которые прославят вас больше, чем жаба на палке. Мне только хочется допросить вас кое о чем. Обладаете ли вы той логикой, теми проблесками разума, которые вам приписывали? Вот в чем задача.

Случайные встречи с жуками мало помогут делу. Необходимы садки: только они позволят вести последовательные наблюдения и ставить разнообразные опыты. Как заселить эти садки? Сколько я знаю, в моей местности встречается всего один вид жуков-могильщиков — могильщик-следопыт. Разыскивать его в поле безнадежно. Пусть он сам придет ко мне. Приманить его нетрудно: нужно лишь запастись мертвыми зверьками, хотя бы кротами.

Я уговариваюсь с соседним садовником. Добряк смеется, удивляясь тому, что его злейшие враги кроты оказались чем-то крайне важным для меня. Он соглашается, и через несколько дней у меня около трех десятков мертвых кротов. Я раскладываю их в разные места. Теперь остается ждать, навещая по нескольку раз в день мои приманки.

Это не такая уж привлекательная работа — возиться с падалью. Из всех домашних только маленький Поль помогает мне. Недаром я говорил, что некоторая доля наивности нужна при занятиях с насекомыми. Кто помогает мне при изучении могильщиков? Ребенок и неграмотный человек.

Мне не пришлось долго ждать могильщиков. Ветер разнес запах падали, и гробокопатели не замедлили. Их поналетело к моим кротам достаточно.

Прежде чем говорить о наблюдениях в садке, скажу немного о тех условиях, в которых обычно работают могильщики в природе. Жук не выбирает добычи: он берет ту, которая перед ним окажется. Среди его находок бывают и маленькие, вроде землеройки, и покрупнее — полевая мышь, и еще крупнее — крот, уж. Перетащить куда-нибудь трупик жук не может: мертвый зверек слишком тяжел для него. Чуть передвинуть его — вот все, что в состоянии сделать могильщик. Ему приходится рыть яму на том самом месте, где лежит мертвое животное.

Труп может лежать и на каменистой почве, и на рыхлой земле, почва может быть покрыта густой травой, пронизана множеством корешков. Иной раз добыча лежит не на земле, а на слегка примятой траве или бурьяне, чуть возвышаясь над землей. Могильщику приходится работать в самых разнообразных условиях. Ему приходится не только копать, но разрывать, поднимать, сбрасывать, раскачивать, передвигать. Если бы жук не мог проделывать все это, он оказался бы непригодным для ремесла могильщика.

Из всего этого видно, как осторожно нужно делать выводы и заключения. Свое основание есть, понятно, у каждого инстинктивного действия, но обсуждает ли насекомое заранее пригодность своего поступка? Дадим себе раньше всего ясный отчет в последовательности действий жука, подкрепим каждое доказательство новыми доказательствами. Может быть, тогда мы и сможем ответить на интересующий нас вопрос.

Раньше всего несколько слов о съестных припасах. Могильщик не отказывается ни от какой падали. Для него хорошо все, была бы добыча не слишком велика. Одинаково усердно он зарывает птиц и зверьков, лягушек и змей, рыб. Он не побрезгует протухшей бараньей котлетой, сырой говядиной, кусками бифштекса. Поэтому содержать могильщиков в садке совсем нетрудно: всегда найдется, чем их прокормить. Мало хлопот и с устройством помещения: лоханка с песком и колпак из проволочной сетки.

Теперь — за дело.

Жуки-могильщики на кроте. (Нат. вел.)

На песке лежит мертвый крот, под ним — четыре могильщика. Жуки заползли под труп. Временами он слегка подрагивает: его подталкивают снизу жуки.

Время от времени одни из жуков вылезает наружу, роется в бархатистой шерстке крота и заползает снова под него. Крот слегка покачивается, а вокруг него растет и растет маленький песочный валик. Благодаря собственной тяжести и усилиям могильщиков крот постепенно опускается все глубже и глубже.

Песочный валик начинает вскоре осыпаться от толчков невидимых землекопов. Наконец ом обрушивается, и песок засыпает крота. Все это выглядит какими-то таинственными похоронами. Труп исчезает как бы сам собой, постепенно погружаясь в песок, словно тонет в нем. Теперь могильщики будут копать и под покровом песка, пока не зароют крота поглубже.

Закапывание трупа — очень простая в сущности работа. По мере того как жуки углубляют ямку, труп в нее опускается, а за ним осыпается песок. Для этого не нужно ничего, кроме хороших лопат на конце ног и сильных хребтов, чтобы слегка покачнуть мертвого крота. Очень важно почаще потряхивать труп. От этого он несколько сжимается и легче опускается в ямку. Вскоре мы увидим, как важно это потряхивание при закапывании трупа.

Пусть могильщики закончат свои дела — закопают труп. Подождем еще два-три дня, и тогда навестим покойника: откопаем его. Крот уже не выглядит теперь кротом — это какой-то безволосый, отвратительный комок. Жукам, по-видимому, пришлось немало поработать, чтобы выщипать всю шерсть. И так всегда. Вырытые зверьки — без шерсти, птицы — без перьев, если не считать длинных перьев крыльев и хвоста. Но чешуя у рыб. ящериц, змей остается нетронутой.

Голый комок, бывший еще так недавно кротом, покоится в подземной пещере — очень неплохом помещении. С крота удалена шерсть, но сам он не тронут: это провизия для личинок, а не корм для родителей.

Возле крота — два могильщика — самец и самка. Но ведь крота зарывали четыре жука: три самца и одна самка. Куда же девались еще два самца? Я нахожу их зарывшимися почти у самой поверхности. Это не единичный случай. Всякий раз, когда я вижу закапывающими труп несколько жуков, позже при нем оказывается лишь одна пара. Остальные удаляются, окончив работу.

Замечательные отцы эти могильщики! Ведь обычно у насекомых только матери заботятся о потомстве. У могильщиков самцы работают не только ради своего, но и для чужого потомства.

Родительская пара еще долго остается в подземной пещере. Жуки выщипывают из трупа волосы, уминают его, дают ему хорошенько размякнуть. Когда все проделано, пара выползает наружу и каждый отправляется в свою сторону. Теперь они начинают работу над новым трупом, хотя бы в качестве помощников.

Итак, уже дважды мне довелось наблюдать у насекомых отцов, принимающих участие в заботах о потомстве. Это некоторые навозники и могильщики, потребители падали.

Жизнь личинок могильщика и их превращения — второстепенные подробности. Когда недели через две после погребения я откапываю труп полевой мыши, то нахожу пятнадцать личинок, в большинстве уже вполне взрослых. Здесь же — несколько жуков. Провизии много, заботы о потомстве закончены, и жуки кормятся наравне с личинками.

Личинка могильщика (x 1,5).

Как и все обитатели потемок, личинка могильщика белая, голая и слепая. Формой тела она несколько напоминает личинку жужелицы. У нее сильные и крепкие челюсти, а короткие ножки достаточно проворны. Взрослая личинка покидает пещерку и зарывается в землю. Работая ножками и спиной, она выкапывает там себе небольшую ячейку, в которой дней через десять превращается в куколку.

 

Мои опыты

Проверим теперь те якобы разумные действия, которые принесли славу жукам-могильщикам. Я начинаю с проверки рассказа о слишком твердой почве и о призыве товарищей на подмогу.

В песок посередине садка я закопал кирпич: устроил мостовую, в которой ямку не выкопаешь. Сверху кирпич присыпан тонким слоем песка. Кладу сюда мертвую мышь. В садке — семь жуков, из них — три самки. Все они зарылись в песок. Вскоре могильщики узнают о появлении добычи. Приползают два самца и самка. Они подлезают под мышь, пробуют рыть песок, прикрывающий кирпич. Когда жуки дорылись до кирпича, работа остановилась. Жуки подталкивают мышь, но безуспешно: кирпич — непреодолимая преграда.

Обнаженный кирпич позволяет мне увидеть то, что от меня скрывал песок. Я пользуюсь случаем, чтобы узнать, как работают жуки. Если нужно двигать труп, то могильщик опрокидывается на спину, вцепляется всеми шестью ногами в шерсть мертвого зверька. Сгибаясь дугой, он толкает его лбом и концом брюшка. Понадобилось рыть — и жук принимает обычное положение, становится на ноги. Таким образом, могильщик действует попеременно: лежа на спине, когда нужно подталкивать или передвигать труп, стоя на ногах — во время копания.

Грунт непроницаем, и работа остановилась. Забравшись под мышь, жуки подталкивают ее, трупик колеблется, чуть передвигается то в одну, то в другую сторону. Около трех часов длится эта возня. Наконец один из самцов, отойдя в сторону от мыши, натолкнулся на чистый песок: мостовая окончилась. Жук пробует мягкий песок, роет в нем ямку, наполовину заползает в нее. Он возвращается к мыши, и снова жуки ложатся на спины и начинают толкать трупик. И опять — мышь только елозит по кирпичу. Из-под мыши выползают оба самца. Они ползают вокруг и всюду пробуют грунт.

Самцы вернулись к мыши. Опять начались толчки и вздрагивания. Мышь передвигается туда и сюда и наконец оказывается за пределами кирпичной мостовой. Теперь на чистом месте началось погребение по обычному способу. Для того чтобы ознакомиться с грунтом и перетащить мышь, могильщики истратили шесть часов.

Что показал этот опыт?

В хозяйственных делах самцы занимают первое место. Именно они выходили на разведку, искали место для ямки. Самка все время скрывалась под мышью. Следующие опыты подтвердят важную роль самцов. Это — во-первых.

Во-вторых, когда место, на котором лежала мышь, оказалось непригодным для рытья, жуки не рыли заранее никакой ямы. Грубой бессмыслицей было бы подобное предположение. Как они могли рыть яму? Ведь, чтобы делать это, жук должен ощущать на своей спине давление добычи. Он роет только под трупом. Два месяца наблюдений подтверждают это. Не выдерживает критики и все остальное в первой истории, приведенной Лакордэром.

Могильщик, оказавшийся в затруднительном положении, якобы отправляется за помощью и возвращается с жуками, помогающими ему закопать мышь. Это вариант рассказа о скарабее, навозный шар которого попал в канаву. Я не доверяю такому объяснению. Чем докажет наблюдатель, что могильщик действительно привел с собой четырех помощников? Как он сумел различить среди этих пяти жуков того, который отправился на поиски подмоги? Не были ли это просто пять жуков, привлеченных запахом падали? Это предположение самое вероятное из всех. Я стою за него.

Вероятное становится достоверностью, если оно подтверждено опытом. Только что описанный опыт с кирпичом учит нас. На протяжении шести часов мои жуки выбивались из сил, пока им удалось сдвинуть мышь на рыхлый песок. Для такой работы несколько помощников были бы очень нелишними. Под тем же колпаком находились еще четыре могильщика, зарывшихся в песок. Однако ни один из работавших жуков не позвал их на помощь. Работа была тяжелой, и все же ее до конца выполнили те три жука, которые ее начали. Они не искали помощи, а она была тут же, рядом.

Мне могут возразить, что жуков было трое и они считали себя достаточно сильными, чтобы обойтись без помощи. Я много раз видел могильщиков-одиночек, которые изнемогали от усилий преодолеть устроенные мною для них препятствия. И ни разу они не покинули работы, чтобы искать помощников. Правда, часто появлялись новые пришельцы. Но этих жуков никто не звал, они просто прибыли, привлеченные запахом падали. Их не отгоняли, но и только. По поводу воображаемых подвигов могильщиков я повторю уже сказанное мною о скарабеях: это сказки, основанные на плохих наблюдениях.

Могильщики не только землекопы. Они умеют еще и рвать корешки, побеги, корневища — все, что препятствует спусканию добычи в яму. К работе копальщика присоединяется и работа дровосека. Эго можно было предвидеть, но опыт — лучшее доказательство.

Крот в сетке. (Уменьш.)

Я уношу из кухни треножник и укрепляю на нем грубую сеть из растительных волокон — подражание сети корней в почве. Вдавливаю ножки треножника в землю, прикрываю сетку песком. Кладу посередине крота и впускаю в садок могильщиков. Крот был закопан без особых затруднений. Когда работа была закончена, я вынул треножник. Сеть была прогрызена как раз там, где лежал крот, и настолько, чтобы он мог быть протащен в эту дыру.

Отлично, мои могильщики! Я и не ожидал от вас меньшего. Волокна сетки вы перегрызли, как сделали бы это с корнями травы. Любое из насекомых-землекопов проделали бы это.

Крот привязан к земле. (Уменьш.)

Теперь я предлагаю жукам более трудную задачу: привязываю крота спереди и сзади теми же волокнами к горизонтальной перекладине. Всей своей длиной труп касается земли. Могильщики заползают под крота, начинают рыть. Яма растет, но крот не опускается: под ним образуется пустота. Рытье замедляется. Один из жуков выползает, взбирается на крота, ползает по нему, осматривает. Он замечает заднюю завязку и принимается грызть ее.

Крак! Завязка перегрызена. Крот опускается в яму, но косо: его голова остается снаружи, ее держит передняя завязка. Жуки принимаются за погребение опустившейся части крота, дергают и встряхивают ее. Все напрасно. Передняя часть не опускается. Снова появляется могильщик, снова ползает по кроту. Найдена и вторая завязка. Она перегрызена, и работа идет без препятствий.

Примите мои похвалы жуки, но хвастаться вам пока еще нечем. Крот был привязан растительными волокнами, а они вам хорошо знакомы по корням дернистых мест. Уметь перегрызать их необходимо при вашем ремесле. Вы способны на большее, но. прежде чем рассказывать об этом, приведу еще один опыт.

Иной раз труп оказывается слегка приподнятым над землей: лежит на кучке травы, зацепился за какую-нибудь колючку и повис наполовину в воздухе. Справятся ли с такой добычей могильщики? Должны справиться, но проверим.

Мышь на тимьяне. (Уменьш.)

Я втыкаю в песок моего садка жидкий пучок тимьяна, не выше тридцати сантиметров. Укладываю на него мышь, цепляя за его веточки ее хвост и ноги, чтобы жукам пришлось побольше повозиться с добычей. Вскоре подбегают два могильщика, взбираются на тимьян, начинают толкать мышь. Они работают и ногами, и спиной теми же способами, что и на земле. Мышь падает, и жуки принимаются ее закапывать. Ничего нового. Могильщики действовали так же, как на почве, непригодной для рытья ямы.

Настало время повторить опыт с жабой. Сама жаба необязательна: ее заменит крот. Я беру крота и привязываю его веревочкой за задние ноги к концу палки. Другим концом втыкаю палку неглубоко и отвесно в песок. Крот висит вдоль палки, касаясь головой и плечами песка. Могильщики принимаются за работу: роют ямку под головой крота. Заодно подкапывается и палка. Она начинает шататься и наконец падает. Я как будто действительно видел удивительное событие: могильщики проявили необычайную сообразительность. Однако не будем спешить с заключениями, а выясним раньше, как упала палка. Нечаянно или нарочно ее подрыли жуки? Узнать это нетрудно.

Крот привязан к палке. (Уменьш.)

Возобновляю опыт, но теперь палка стоит не отвесно, а наклонно. Голова крота касается земли, но не возле самой палки, а на небольшом расстоянии от нее. Жуки роют, но только под кротом. Ни малейшей попытки устроить подкоп, ни разу могильщик не царапнул песок у подножия палки. Они рыли ямку только под головой и плечами крота, ни на шаг не отступая в сторону.

Стоило чуть отодвинуть висящего крота, и от пресловутой басни ничего не осталось. Разберемся в этом еще немного.

Безразлично, как стоит палка — вертикально или наклонно. Важно, чтобы подвешенный крот не касался земли: пусть висит так, чтобы находящиеся на земле жуки не смогли дотянуться до него.

Что сделают могильщики? Подроют ли они палку, чтобы уронить ее и овладеть кротом? Нет. Никаких подкопов, даже намеков на них. Жуки овладевают добычей совсем иным способом.

Я укрепляю палку отвесно, но подвешенная на ней мышь не достигает основания палки. Она привязана к верхушке палки за задние ноги и висит вдоль палки, прикасаясь к ней. Могильщики полезли на палку. Они осмотрели добычу и стали пытаться переместить ее. Началась обычная возня с толчками: жуки протиснулись между мышью и палкой и принялись работать спинами. Мышь трясется, раскачивается, откачивается от палки и снова придвигается к ней. Все утро проходит в этих толчках вперемешку с осмотрами мыши.

Около полудня жуки напали на задние ноги мыши, несколько ниже завязки. Срывая шерсть, обдирая кожу, один из них натолкнулся на веревочку. Знакомая вещь! Ведь это то же, что и корешок. Жук принимается грызть. Мышь падает.

Если бы жуки начали с перегрызания завязки, то это было бы замечательно. Но они все утро провозились с другим: толкали и трясли мышь на все лады. Завязка была все время на виду, но могильщики ее не замечали. Они перегрызли ее, лишь случайно натолкнувшись на веревочку.

Я привязал мышь проволокой. Жуки перегрызли... ногу мыши. Это был мышонок, и его нога оказалась доступной челюстям жука. А если кость твердая? Тогда привязанная проволокой мышь, крот или птичка так и остаются висеть на палке. Жуки возятся с добычей больше недели. Они выдирают у нее перья, выщипывают волосы, приводят труп в самое жалкое состояние и покидают его, когда он начинает подсыхать. Способ овладеть добычей был: стоило лишь подкопать палку. Но могильщики не сделали этого.

Новые опыты. Теперь у меня палка с раздвоенной верхушкой. Я связываю пеньковой ниткой задние ноги мыши и подвешиваю ее на один из развилков. Достаточно легкого толчка снизу вверх, чтобы мышь свалилась.

За дело принимаются пять могильщиков. После толчков и потряхиваний мыши они начинают грызть ее ноги. Задача оказывается нелегкой: кость толстая и крепкая. Пролезая между связанными лапками мыши, жук почувствовал прикосновение к своей спине тела мыши. Этого было достаточно, чтобы он начал обычные толчки спиной. Несколько толчков — и мышь свалилась: завязка соскользнула с развилка.

Было ли это осмысленным действием? Сообразил ли жук, что нужно подлезть под завязку, чтобы столкнуть мышь с развилки? Для многих этот случай был бы великолепным подтверждением того, что могильщик «сообразил». Меня убедить не так легко, и я проделаю еще опыт: еще раз изменю способ подвешивания мыши.

Условия опыта с развилком были таковы, что сразу вывода из него не сделаешь. Жук попал в обычные условия: он касался мыши своей спиной, то есть почувствовал себя как бы под мышью. А тогда он всегда толкает спиной. Нужно лишить могильщика этой возможности, не дать ему прикоснуться к добыче спиной.

Мышь, подвешенная на развилке палки. (Уменьш.)

Я связываю проволокой лапки воробья или задние ножки мыши и сгибаю проволоку на четыре сантиметра выше ножек в маленькое колечко. Надеваю это колечко на очень короткий развилок палки. Он почти горизонтальный, этот развилок, и достаточно легкого толчка, чтобы столкнуть с него колечко. Эта хитрость очень наивна, но успех превзошел мои ожидания. Подвешенные по этому способу воробьи и мыши висят так долго, что засыхают. Добыча не прикасалась к палке, и жуки не могли толкать ее. Слишком твердые кости не поддавались челюстям. Столкнуть мышь было нетрудно: стоило лишь подтолкнуть кверху подвижное проволочное колечко. Но ни один могильщик не смог разрешить этой задачи.

Странно! Если в предыдущем опыте они «понимали» соотношения между связанными ножками и вешалкой, если тогда они «сознательно» сбросили мышь, то почему не сумели сделать этого теперь? Мне ни разу не удалось увидеть, чтобы хоть один из могильщиков тронул колечко лбом или ногой, а сдвинуть колечко с короткого развилка, толкнув его лбом, было совсем легко. Ограниченность действий могильщика здесь вполне ясна.

А вот и еще пример иного рода. Мои могильщики вовсе уж не так довольны своим помещением. Как только добыча зарыта, они принимаются беспокойно бегать по садку, пытаясь выбраться из-под колпака.

Могут ли они оказаться на свободе? Совсем легко, обладай эти жуки хотя бы малейшими проблесками разума. Сотни раз они закапывались в песок возле краев колпака, вдавленного в грунт не так уж глубоко. Сутками дремали там при перерывах в работе. Положу я под колпак новую добычу, и жуки выползут, закопают ее. После этого побегают по садку, поищут выхода наружу и снова зароются возле краев колпака. Два с половиной месяца провели могильщики под колпаком и из четырнадцати жуков убежал только один: подрылся под край колпака. Один из четырнадцати! Это была явная случайность, и нельзя поставить в заслугу могильщикам столь нечаянный успех одного из них.

Впрочем, не только могильщики не умели выбираться наружу из-под колпака. Скарабеи, геотрупы, гимноплевры, сизифы и другие землекопы-навозники — все они старались выбраться из садка. И никто из них не подкапывался под края колпака, а ведь именно там была дорога к свободе, яркому солнцу и простору полей. И как проста и доступна была эта дорога!

Нет, ничего не стоят все сказки о разумных действиях жуков-могильщиков. Их поведение — лишь проявления побуждений инстинкта.

 

ИЗГОТОВИТЕЛИ БУЛЬОНА

 

Зеленые мухи-люцилии

В апреле я расставляю у себя на огороде треножники, сделанные из трех связанных наверху палок. К каждому подвешиваю — на высоте человеческого роста — по мисочке с мелким песком и маленькой дырочкой в дне для стекания дождевой воды. В миски я кладу мертвых ужей, ящериц, жаб: на них удобнее следить за работой падальных насекомых. Есть у меня и трупы цыплят, котят, кроликов, кротов, землероек.

Мисочка для насекомых-падальников.

Апрель подходит к концу, и мои мисочки быстро заселяются. Раньше всех появляются муравьи. Настоящие трупные насекомые — могильщики, сильфы, мухи и стафилины — прилетают, когда от трупа сильно запахнет. Некоторые из них выделяют вещества, ускоряющие разложение трупа. О них и поговорим прежде всего.

Это различные виды мух. Слишком утомительно рассказывать о каждом из них в отдельности: повадки их всех в общем схожи. Ограничимся главными падальщицами — люцилиями и саркофагами.

Все знают люцилий — блестящих зеленых падальных мух. Их металлическая окраска, обычно золотисто-зеленая, соперничает с окраской таких красивых жуков, как бронзовки и златки. К моим мисочкам прилетают три вида люцилий: люцилия краснохвостая, люцилия трупная и люцилия медная. Две первые золотисто-зеленые, прилетают во множестве, третья, с медным блеском, немногочисленна. У всех трех глаза красные с серебряной каемкой.

Люцилия (x 2).

Люцилия краснохвостая самая крупная из них, и она же, как кажется, самая ранняя: 23 апреля я вижу ее откладывающей яйца. Пристроившись в спинном канале бараньей шейки, она откладывает яйца на спинной мозг. Я вижу ее красные глаза и серебристую мордочку: муха сидит в темноте спинного канала. Пробыв там больше часа, она, наконец, выходит. Я собираю все ее яйца, вынимая из канала мозг, на который они отложены. Сосчитать их невозможно: они образуют плотную массу. Самое лучшее — воспитать личинок, а потом подсчитать коконы-бочоночки.

Так я и сделал и насчитывал сто пятьдесят семь штук. Очевидно, это наименьшее количество: позже я узнал, что люцилия откладывает яйца в несколько приемов. Прелестная семейка, обещающая в будущем полчища мух.

Падальные мухи. (Нат. вел.)

Как и другие трупные мухи, люцилии не откладывают яиц на открытые места: солнце вредно нежным зародышам. Они предпочитают нижнюю сторону трупа, если смогут туда пробраться. Приподняв осторожно крота, я вижу самок, откладывающих яйца. Они так заняты своим делом, что не замечают перемены в освещении. Ощупывая крота концом яйцеклада, муха старается поместить яйцо поглубже, в какую-нибудь складку. Тут же ползают муравьи, хватающие яйца прямо из-под яйцеклада. Люцилии не обращают на это никакого внимания. Они словно знают, что им не страшно мелкое воровство: так много яиц они откладывают.

Через несколько дней я снова приподнимаю труп. Там среди гнили то высовываются, то снова прячутся тысячи острых головок. Отвратительное зрелище!

Свернутый кольцом труп большого ужа заполняет всю миску. Люцилий здесь много, и каждую минуту прилетают новые. Они занимают место между другими и принимаются откладывать яйца. Заселение, ужа идет так быстро, что в одно утро вся складка, образовавшаяся при сгибании змеи в кольцо, была уложена сплошной массой яиц. Сняв бумажкой эту белую полосу, я раскладываю яйца по стеклянным трубочкам с пищей для личинок.

Личинки вылупляются через сутки. Первый вопрос: как они кормятся? Я хорошо знаю, что им дать, но совершенно не понимаю, как они едят. У меня есть основания сомневаться в том, едят ли они, в точном смысле этого слова.

Личинка люцилии:

1 — личинка; 2 — передний конец личинки с ротовыми крючками; 3 — задний конец с дыхальцами и отростками вокруг них. (Увел.)

Рассмотрим подросшую личинку. Это обыкновенная мушиная личинка: удлиненный конус, приостренный спереди, усеченный на заднем конце, где видны дыхательные отверстия — две маленькие рыжие точки. Передний конец личинки называют головой, хотя ничего свойственного голове здесь нет. Только ротовое отверстие, вооруженное двумя черными крючками, скользящими в прозрачном чехле: они то немного выдаются наружу, то снова прячутся. Крючки эти не перекрещиваются, даже не соприкасаются, они действуют параллельно, и жевать ими нельзя. Они служат органами передвижения: упираясь ими во что-нибудь и скорчиваясь, личинка подтягивает вперед свое тело. Так она ползает.

Посадив личинку на кусочек мяса, последим за ней в лупу. Мы увидим, что личинка ползает, то поднимая, то опуская голову и каждый раз упираясь в мясо крючками. Если она остается на месте, то передняя часть ее тела постоянно изгибается и как бы исследует пространство. Острая голова то подается вперед, то отодвигается назад, крючки то выдвигаются, то прячутся. Я ни разу не видел, чтобы личинка отгрызла и съела хоть крошечку мяса. Каждую минуту при движении крючки ее опираются на мясо, но никогда не отрывают от него даже маленького кусочка.

Личинка между тем растет и толстеет. Как же питается этот странный едок? Если он не ест, то должен пить, и его пища тогда — бульон. Но твердая еда — говядина — сама собой в суп не превратится. Попытаемся узнать секрет этой кухарки.

Кусочек мяса величиной с орех я кладу в стеклянную трубочку, запаянную с одного конца. Предварительно я обсушил этот кусочек на пропускной бумаге. На этот запас провизии кладу около двухсот яиц люцилии, затыкаю трубку ватой и ставлю ее отвесно. Рядом — такая же трубка, но без яиц. Проходит два-три дня. Поразительные результаты! Обсушенная на пропускной бумаге говядина теперь так размокла, что личинки, ползая по стеклу, оставляют следы. Говядина в другой трубке остается сухой.

С каждым днем все заметнее сказывается работа личинок. Мясо словно тает, и вскоре трубка заполняется жидкостью — чем-то вроде бульона. Если бы я опрокинул трубку, то все вылилось бы до последней капли. Не приходится думать, что мясо разжижилось от разложения: ведь в соседней трубке оно осталось сухим. На мясо подействовали выделения личинок.

С крутым яичным белком результаты еще лучше. Положенные в трубку с личинками люцилии, кусочки белка растворяются и превращаются в бесцветную жидкость. Он делается так жидок, что личинки в нем тонут. А в соседней трубке такой белок остается твердым: в ней нет личинок.

Подобные же изменения происходят с клейковиной злаков, фибрином крови, казеином, легумином бобов. Выкармливаемые одним из этих белковых веществ личинки благоденствуют, если только не утонут в слишком жидком растворе. Это случается редко: обычно в трубочке образуется нечто вроде жидкой кашицы.

Во всяком случае несомненно, что личинки сначала растворяют свою пищу соком, выделяемым из рта. Постоянно двигаясь, ротовые крючки служат своеобразным поршнем. Всякая точка, к которой прикоснутся крючки, получает немного сока, растворяющего пищу в этой самой точке.

Грубо говоря, переваривать пищу означает превращать ее в жидкость. А потому можно сказать, что личинка переваривает прежде, чем съесть.

Вот еще одно из доказательств. Если труп, например, крота оставить лежать прикрытым колпаком из металлической сетки, то он высохнет на солнце. В процессе разложения в трупе, конечно, образуются жидкости, но они быстро испаряются, едва смочив песок, на котором лежит труп. Нет колпака, и через несколько дней под трупом появляется столько жидкости, что она пропитывает весь песок. Труп разжижен личинками люцилии.

Я закончу описанием поразившего меня зрелища. У меня был труп ужа длиной больше метра. Пришлось свернуть его в два кольца, иначе эта громадина не умещалась в миске. Когда работа личинок была в полном разгаре, то вся миска превратилась в лужу, в которой барахтались бесчисленные личинки. Песок пропитался жидкостью и превратился в грязь, словно после ливня. Из дырочки в дне капал сок... Это стоило посмотреть!

 

Серые мухи-саркофаги

Муха-саркофага заметно отличается от люцилий по одежде, но образ жизни у нее тот же. Это пепельно-серая муха с бурыми полосками на спине и серебристым отливом на брюшке, украшенном шашечным рисунком. Она крупнее люцилии, и глаза у нее кроваво-красные. Ее научное имя «саркофага» обозначает «пожирательница мяса». Обычно ее называют серой падальной мухой.

Серая падальная муха (x 2).

Запомните, что саркофаги вовсе не те любительницы падали, которые летят в наши дома и заселяют своими личинками оказавшееся незакрытым мясо. Те синие падальные мухи, более крупные и синего цвета. Серая же муха — саркофага — предпочитает открытый воздух и летает вместе с люцилиями. Все же она залетает и в дома, когда снаружи нет поживы или вблизи окна окажется соблазнительная добыча. Видно, однако, что здесь ей как-то не по себе: отложив яйца, саркофага спешит на волю.

Синяя падальная муха (x 2).

Я кладу на открытое окно кусок мяса. Прилетает серая муха и откладывает на него яйца. В моем кабинете — куча личинок ос, удушенных в их подземных гнездах: они нужны мне для моих исследований. Саркофага почуяла добычу, прилетела, нашла эту жирную кучу и отложила на нее яйца. Она завладела остатками крутого яйца, заготовленного для люцилий. Ей хорошо все, содержащее белок: от мертвого шелковичного червя до кашки из фасоли. Но все же она предпочитает трупы животных.

Вместе с люцилиями эта муха усердно навещает мои миски, осматривает трупы ужей, улетает и прилетает, откладывает яйца. Следить за ней на огороде не так удобно, как в комнатах. Я кладу кусок мяса на окно в кабинете: здесь легче вести наблюдения. Меня навещают два вида саркофаг: серая и краснозадая, с красным кончиком брюшка. Серых саркофаг гораздо больше. Удивительно быстро они проделывают свои дела. В два приема — «зз! зз!» — кончик брюшка прикасается к мясу, и все готово. Кучка крохотных личинок копошится и расползается так быстро, что я не успеваю взять лупу и пересчитать их. На первый взгляд, их было около дюжины, рожденных в один момент.

Они так быстро исчезли, словно вошли в мясо в той точке, где их отложила муха. Но такие нежные личинки не смогли погрузиться в плотное вещество. Я ищу и нахожу их расположившимися поодиночке в складочках мяса. Они уже питаются. Собрать их, чтобы пересчитать, — опасно: легко повредить такую мелюзгу. Считаю на глаз.

Эти личинки известны давно. Они вылупляются из яиц еще в теле матери, и муха как бы рождает личинок. В один прием появляется немного личинок, но саркофага рождает их много раз.

Говорят, что ее запас яиц достигает двадцати тысяч. Ошеломляющая цифра.

Сколько времени нужно саркофаге, чтобы пристроить такое потомство да еще маленькими партиями? Сколько трупов она посетит, пока израсходует весь свой запас яиц? Найдет ли она столько трупов? Для нее все хорошо, и она не отказывается и от мелкой добычи. На труп крупного животного саркофага прилетит много раз. Но если ей удастся пристроить все свое потомство, то сколько же мух появится? А ведь в течение лета бывает несколько поколений саркофаг. Заранее можно сказать, что большая часть этого потомства погибает.

Личинка серой падальной мухи:

1 — личинка; 2 — передний конец личинки с ротовыми крючками; 3 — задний конец с дыхальцами и отростками вокруг них. (Увел.)

Личинка саркофаги крупнее личинки люцилии. Назади ее брюшко срезано и имеет углубление в виде чашки, на дне которой расположены два дыхательных отверстия. Край углубления вырезан зубцами. Их десять, они мясистые, треугольные и расходятся звездой. Эта звезда может закрываться и раскрываться: зубцы сближаются и расходятся. Когда личинки погружаются в жидкую пищу, то звезда закрывается: зубцы сближаются и прикрывают дыхальца. Так личинка защищается от удушения: проникшая в «чашку» жидкость залила бы дыхательные отверстия.

Личинка, погрузившаяся в жидкость, высовывает на поверхность только конец брюшка. Тогда зубцы, окружающие дыхальца, раскрываются, и зад личинки принимает вид цветка: лепестки — белые зубцы, две ярко-рыжие точки в середине — тычинки. Когда личинки, тесно прижавшись одна к другой и погрузив головы в вонючую жидкость, образуют сплошной слой, то, глядя на них, забываешь об отвратительном запахе. «Звезды» то открываются, то закрываются, дыхальца то показываются, то исчезают. Перед глазами словно мерцающий коврик из крохотных морских полипов.

Строение личинки саркофаги показывает, что, питаясь трупами, она рискует утонуть. Как? Вспомним личинок люцилий, которых я кормил яичным белком. Белок так разжижался, что личинки тонули в нем и погибали: их дыхательные отверстия ничем не были защищены. Личинки саркофаги великолепно разжижают пищу, но им не грозит смерть утопленниц.

Я кладу личинок саркофаги на кусок сухого картона. Они бойко передвигаются, поднимая и опуская передний конец тела и открыв дыхальца. Картон лежит на столе, в трех шагах от окна. Личинки поспешно уползают подальше от окна, от света. Повертываю картон, и личинки поворачиваются, снова ползут от окна. Кусок картона невелик, по нему много не наползаешь. Я кладу личинок на пол, головами к окну. Они поворачиваются и уползают от света. Доползают до конца комнаты, ползут вдоль стен, кто направо, кто налево. И здесь для них слишком светло. Стоит загородить личинок от окна картонной перегородкой, и они не меняют направления, когда я повертываю кусок, по которому ползут. Как только я снимаю эту ширму, личинки спешат уйти от света.

Личинки, живущие под трупом, избегают света. Это вполне естественно. Личинка саркофаги слепа, очевидно, вся ее кожа служит аппаратом, воспринимающим световые раздражения. И она очень чувствительна, эта тонкая кожица; даже рассеянный свет комнаты обращает личинок в бегство.

Достигнув полного роста, личинка окукливается. Перед этим она зарывается в землю, обычно неглубоко: и на глубине десяти сантиметров достаточно темно и покойно.

А что если свет будет проходить с боков? Проделать такой опыт нетрудно. Заткнув один конец стеклянной трубки около метра длиной, я наполняю трубку мелким песком. Вешаю трубку отвесно и кладу на песок двадцать взрослых личинок саркофаги. Для проверки беру таз с песком, кладу личинок и сюда.

В тазу происходит то же, что и в природных условиях. Личинки зарылись на глубине пятнадцати сантиметров.

В трубке совсем другое дело. Личинки ушли на глубину не меньше пятидесяти сантиметров, некоторые еще глубже, а большинство добрались до самого дна трубки. Все личинки ушли гораздо глубже, чем обычно. Чего они избегали? Света. В узенькой трубке столбик песка был тонким, и личинки ощущали близость света. Очевидно, даже тот слабый свет, который пробивался через боковой слой песка, был неприятен личинкам.

Конечно, в природных условиях личинки саркофаги не окукливаются на такой глубине. С такой глубины муха не смогла бы выбраться на поверхность.

Как выбирается на поверхность только что вышедшая из кокона муха, еще слабая и мягкая, неокрепшая? В наполненной песком стеклянной трубке можно проследить за этим.

Ложнококон люцилии (x 4).

Личинка окукливается внутри крепкого бочоночка, который образуется из сброшенной при последней линьке шкурки личинки. Этот бочоночек называют ложнококоном в отличие от настоящего кокона.

При выходе из ложнококона муха раньше всего взламывает его крышечку. Для продвижения вперед у нее есть особое — временное — приспособление: пузырь на голове. Этот пузырь то вздувается, то опадает: кровь то приливает, то отливает. Выпячиваясь вперед при раздувании, он надавливает на крышечку ложнококона, и та отскакивает. Появляется голова с огромным пузырем впереди. Примерно через два часа из бочоночка выползает вся муха. Ее совсем мягкие крылья смяты в два маленьких комочка и едва достигают середины брюшка.

Пульсируя, головной пузырь вздувается и съеживается, снова вздувается и снова съеживается. От его толчков песок сыплется вдоль тела мухи, и она потихоньку продвигается вперед. Ноги играют второстепенную роль: они служат опорой при работе пузыря. Каждый толчок пузыря — крохотный шаг вперед. В сухой сыпучей почве муха продвигается быстро: за четверть часа она пробирается сквозь слой около двенадцати сантиметров толщиной.

Выбравшись на поверхность, муха отдыхает и принимается чиститься. Лобный пузырь вздувается в последний раз: муха чистит его передними ножками. Расправляются, растягиваются крылья, и муха чистит их. Почистившись, она сидит неподвижно. Пузырь втягивается внутрь головы... Наконец муха взлетает.

Реомюр писал о серой саркофаге, что она рождает до двадцати тысяч личинок. Двадцать тысяч! Уже о синей падальной мухе Линней сказал, что три синие мухи съедают труп лошади так же скоро, как лев. Что же написал бы он о саркофаге? Реомюр напугал нас, он же и успокаивает. Саркофага плодовита до ужаса, и все же она не встречается чаще других видов мух, у которых яиц совсем мало. Множество личинок саркофаги погибает: они служат пищей другим насекомым.

В моих мисках с трупами я могу последить и за истребителями личинок мух.

В разжиженном трупе ужа копошится множество личинок мух. Но здесь есть и другие участники пира. Первыми появляются жуки-саприны из семейства карапузиков. Прилетев еще до того, как труп разжижится, они заползают под него и ждут.

Жуки-карапузики (x 3).

Короткое тело карапузиков плоско, прикрыто плотной броней и блестит на солнце, словно стеклярус. Кое-где этот блеск смягчается небольшими участками, покрытыми матовыми точками. У некоторых видов черное платье украшено красными или оранжевыми пятнами. Карапузики — хорошенькие жучки, хотя место их обитания — зловонные трупы — и малопривлекательно.

Интересно видеть карапузиков за. охотой. Часть трупа уже разжижилась, и в зловонной жиже кишат личинки мух. Карапузики ползают по твердой части трупа и ищут добычу: они словно ловят рыбу, оставаясь на берегу. Вот у края лужи оказалась толстая мушиная личинка. Карапузик подползает к луже, хватает личинку челюстями, вытаскивает на сухое место и принимается за еду. Вскоре от личинки ничего не остается. Иной раз два жука тащат одну и ту же личинку и мирно вдвоем съедают ее. По всем окраинам — берегам лужи идет охота, хоть и не очень добычливая: большинство мушиных личинок находится вдали от берегов. Карапузик даже кончика лапки не опустит в лужу, и он может завладеть лишь теми личинками, которые окажутся у самых краев лужи.

Лужа понемножку всасывается в песок, подсыхает на солнце. Личинки заползают под труп. Карапузики отправляются туда же, и вот теперь-то начинается побоище. Проходит несколько дней, и под трупом не найдешь ни одной личинки: и здесь, и в почве они съедены. Карапузики так усердно истребляют мушиных личинок, что мне приходится защищать колпаками моих воспитанниц: иначе я не дождусь окукливания. Поначалу, когда я еще не знал повадок карапузиков, я только и делал, что удивлялся: куда девались личинки, которых еще вчера было так много. Теперь-то я знаю: их съедали карапузики.

Личинка карапузика черного (x 4).

Увидев, как хлопочут карапузики в падали, подумаешь, не зная, что они заняты семейными делами. Так я и думал, но ошибался. В моих мисках никогда не оказывалось ни яиц, ни личинок карапузиков. Их потомство, по-видимому, обитает в навозе. В марте, в курятнике, в почве, пропитанной выделениями птиц, я находил их куколок, которых легко узнать по характерной внешности. В мои миски карапузики прилетали лишь ради охоты за личинками. Позже, к осени, они отправлялись на поиски навоза: начинались заботы о потомстве.

 

РАБОТНИКИ ТЛЕНИЯ

Падальным мухам не под силу очистить наши поля и леса от всякой мертвечины. После того как сколько-то съели личинки, а сколько-то жидких продуктов всосалось в почву, остается еще многое, что не исчезнет от припека солнечных лучей. Нужны еще санитары, после работы которых от трупа останутся лишь чистенькие косточки.

Обрывки шерсти, перья, подсохшие клочки мускулов, сухожилия... Много сухих остатков у трупа зверька или птицы.

Кожеед волнистый и его брюшко снизу (x 3).

Уничтожение сухого — дело жуков-кожеедов. Мои миски с трупами навещают два вида кожеедов — кожеед волнистый и кожеед Фриша. Первый — черного цвета с волнистыми перевязками из нежных белых волосков на надкрыльях и с буро-крапчатой рыжей переднеспинкой; второй — покрупнее, черноватый, бока переднеспинки в белом налете. Снизу оба в густых белых волосках — странное платье при их мало опрятных занятиях.

Кожеед Фриша (x 3).

К моим мискам кожеедов привлекают подсохшие остатки трупов. Жуки и их личинки пируют вместе. Они грызут сухожилья и присохшие пленки до тех пор, пока на костях решительно ничего не остается. Так по крайней мере бывает у кожееда Фриша. Я не знаю, куда откладывает яйца кожеед волнистый: я не находил их в моих мисках. Кожеедов Фриша и их потомства всегда было достаточно.

Кожеед ветчинный, его личинка и куколка (x 3).

Всю весну и бо́льшую часть лета кормятся в моих мисках жуки и личинки фришевского кожееда. Личинок этих нельзя назвать красивыми, наоборот, это безобразные существа в жестких темных волосках. Спина у них горохового цвета с рыжей полосой вдоль середины, нижняя сторона туловища беловатая. На конце брюшка, сверху, два согнутых шипа, отталкиваясь которыми личинки проворно передвигаются во всяких щелях.

Миска с высохшими остатками трупа выглядит лишенной населения: снаружи все спокойно, никого не видно. Но стоит приподнять сухой трупик, как начинается суматоха. Испуганные внезапным освещением, личинки проворно шмыгают и скрываются между костями, не столь поворотливые жуки суетятся в поисках убежища. Оставьте их в покое, и они снова примутся за прерванное: за еду. Будет все хорошо, и в июле мы найдем под остатками трупа куколки кожееда.

Личинка кожееда не зарывается в почву перед окукливанием. Ей достаточно укрыться под обглоданными костями.

Сильфа остроплечая (x 1,77).

Сильфы, другие потребители подсохших трупов, ведут себя иначе. К моим мискам прилетают два вида сильф — небольших черных жуков с морщинистыми надкрыльями: сильфа морщинистая и сильфа остроплечая. Они часто встречались в моих мисках, но узнал я о них немного: очевидно, я слишком поздно занялся их изучением.

Сильфа морщинистая и ее личинка (x 2).

В конце зимы я нахожу под трупом жабы выводок морщинистой сильфы: три десятка черных, голых, блестящих, плоских личинок. Их брюшные кольца на каждой стороне с направленным назад зубцом, а на конце брюшка две волосатые короткие нити. Забившись внутрь опустошенного трупа жабы, эти личинки грызут подсохшие на солнце остатки. К началу мая они роют в песке круглые пещерки, в которых и окукливаются. Куколки довольно подвижные и при малейшей тревоге вертят своими заостренными «хвостами». В конце мая появляются жуки.

Хищник серый (x 1,75).

Но перейдем к другим. Вот еще один усердный посетитель трупов — хищник серый, жук из семейства стафилинов. Это крупный черный жук в пятнистом сером покрове. Прилетев, он садится, загибает кверху брюшко, раскрывает свои большие челюсти и погружает их в шерсть крота. Он жадно кормится сукровицей, и это все. Вскоре жук улетает так же стремительно, как и прилетел. В моих мисках этот стафилин только кормится, яйца он откладывает в навоз.

Странный жук, этот стафилин! Его короткие надкрылья прикрывают только небольшую часть брюшка, а его длинную прикрытую часть жук то и дело приподнимает, загибает кверху. Это придает ему не совсем приятный вид. Мне трудно изучить его повадки, и я обращаюсь к другому виду стафилинов.

Зимой под придорожными камнями я часто нахожу личинку хищника вонючего, тоже очень крупного вида стафилинов. Она некрасива и мало отличается по форме тела от взрослого жука; длина ее около двух сантиметров. Голова и туловище личинки блестяще-черные, брюшко бурое, в редких волосках. Самое интересное у нее — задний отдел кишки. Он одет хрупким роговым покровом, вытянут в трубку и направлен отвесно вниз. Передвигаясь, личинка упирается на этот выступ, словно на костыль. На приплюснутой голове торчат черные, очень острые челюсти. Они перекрещиваются, длинные, вдвое длиннее головы. Такие челюсти — плохая рекомендация.

Личинка вонючего хищника — опасный сосед даже для своих сестер. Очень редко я нахожу двух личинок под одним и тем же камнем. А если это и случается, то обычно одна из них занята пожиранием другой.

Я кладу в стакан с песком двух одинаково сильных личинок: мне хочется посмотреть на их битву. Они тотчас же настораживаются, приподнимают переднюю часть тела, откидываются назад и поднимают в воздух все шесть ног. Опираясь на костыль, они широко раскрывают челюсти. Вот теперь-то хорошо видна вся польза их костыля. Он единственная опора личинки, поднявшей все ножки и старающейся ухватить ими врага.

Противники стоят друг против друга. Кто кого одолеет, а значит, и съест? Они одинаково сильны, и победа — дело случая. После угроз начинается схватка. Борьба коротка: та, которой удается проделать это первой, хватает соперницу за затылок. Теперь сопротивление невозможно. Когда последние судорожные движения убитой прекращаются, победительница начинает обед. Она съедает жертву дочиста, оставив лишь твердый покров.

Чем вызвано подобное убийство? Голодом? Думаю, что нет. В моих садках снабженные самой роскошной пищей и наевшиеся до отвала личинки все же убивают своих сестер!

Вернемся к трупу.

После работы мушиных личинок, кожеедов, сильф, стафилинов и других трупоедов от трупа остаются только кости: белые, чистые, словно выскобленные. Но от трупа зверька, от трупа птицы остаются еще шерсть, перья. От трупа рыбы остается чешуя. Будут ли использованы и эти остатки? Конечно, Ничто не пропадает в природе. У этих остатков есть свои потребители.

Гусеницам молей — скромных маленьких бабочек — хороши любые покровы животных: волос и шерсть, перо и пух, чешуя и рог. Но, для того чтобы заняться ими, молям нужны покой и темнота. На солнце, на открытом воздухе, гусеницы отказываются от угощения, которого немало в моих мисках. Они ждут, пока ветер не занесет обрывки шерсти и перья в какой-нибудь темный закоулок. Тогда они истребят и шерсть, и перья, и чешую.

Если я хочу ускорить уничтожение всяких таких остатков, то нужно лишь подержать их в темноте: моли не замедлят. Я получил из Гвианы кожу гремучей змеи. Она была пропитана каким-то ядом, чтобы предохранить ее от порчи. И все же гусеницы моли изгрызли ее.

Трокс (x 3).

В числе истребителей трупов есть один, деятельность которого показывает, как полно используются в природе всякие отбросы. Я говорю о троксе перловом. Это небольшой жук, с вишневую косточку величиной. Он черный, с рядами округлых бугорочков на надкрыльях; за эти бугорки он и получил свое название. У жучка невзрачный вид, а потому его мало кто знает. В коллекциях его помещают по соседству с навозниками.

Скромное платье заставляет предполагать, что этот жук — землекоп. Но чем он занят в действительности? Я не знал этого, пока случай не привлек моего внимания к троксу. Оказалось, что он заслуживает внимания.

Февраль подходил к концу. Было тепло, солнечно, и я вышел с детьми позавтракать на открытом воздухе, под большим дубом. «Иди скорее, вот хорошенькие козявочки», — закричала моя маленькая дочь. Я подошел. В песке, почти на поверхности, лежал кусочек кожи, покрытый шерстью. На нем копошилось с дюжину троксов. Я взял их.

Что это за клочок, которым они питались? После тщательного осмотра и терпеливых поисков в окрестностях я решил, что это обрывок шкурки кролика, побывавшего в кишках лисицы.

Я всегда нахожу троксов под отбросами с шерстью и никогда в другом месте. Троксы не летают, и к добыче они сбегаются пешком, привлеченные запахом. Лисица не смогла переварить шерсть съеденного кролика, она смешалась с ее испражнениями и теперь оказалась пищей троксов. В нашей местности лисица очень обыкновенна, и совсем нетрудно находить ее шерстистые катышки.

Я кормлю моих троксов, посаженных под колпак, кроличьей шерстью из испражнений лисицы. Днем они держатся на куче пищи и подолгу едят. Когда я подхожу, то они тотчас же падают, а затем, «придя в себя», забиваются под кучу. Ничего замечательного нет в повадках этих мирных жуков.

В последних числах апреля я начинаю раскапывать песок под кучей пищи. Яйца разбросаны по одному на небольшой глубине как придется. Они белые, шаровидные, величиной с мелкую дробь: очень крупные для небольшого жука. Их немного, и, насколько я могу судить, самка откладывает их не больше десятка.

Личинки развиваются довольно быстро. Они голые, матово-белые, согнуты дугой, как личинки навозников, но без горба на спине. Нравы у троксов простые и грубые. Родители не заготовляют пищу для личинок: они сами находят себе и убежище, и еду.

Я беру несколько яиц трокса и помещаю их по одному в стеклянные трубки, на дне которых — слой песка, а на нем — кусок пищи. Так я смогу проследить за первыми же часами жизни личинки. Вылупившись, личинка раньше всего устраивает себе жилье. Она вырывает в песке короткий отвесный ход, в который утаскивает несколько кусочков пищи. Когда она съедает этот запас, то выползает на поверхность за новым. То же самое происходит и в общих садках. Здесь, под кучей пищи, каждая из личинок роет по отвесному ходу длиной в палец, толщиной в карандаш. Они не кладут запасов на дно своего жилья: личинка живет и кормится изо дня в день. По вечерам я застаю их выползающими на поверхность. Они наскребают комочки запасов волосистой пищи и сейчас же, пятясь, спускаются в свои норки.

Постоянное ползание вверх и вниз по отвесному ходу грозит разрушением его сыпучим стенкам. Личинки устилают их тем самым веществом, которым питаются. В три-четыре недели вся шерстистая часть положенных мной припасов была унесена личинками в норки и там съедена. К летнему равноденствию я получил первых куколок. Сквозь стекло моих трубок хорошо видно, как они лежат в своих простых яйцевидных пещерках.

Жуки появились к концу июля. Еще не испачкавшиеся в падали и всякой грязи, они великолепны. Их панцирь черен, а четки из крупных бугорочков на надкрыльях покрыты белыми волосками. Выбравшийся на поверхность жук отправляется — в природе — на розыски лисьих испражнений и, добравшись до такой кучки, становится грязным чистильщиком нечистот. Зиму он проведет в оцепенении, зарывшись под кучей найденного помета.

Мертвоед холева траурная (x 3).

В истории трокса интересно одно: его вкус к тому, от чего отказался желудок лисицы. Я знаю еще пример таких же странных повадок. Сова съедает мышь целиком, но через некоторое время она отрыгивает «погадку» — комок из плотно сбитой шерсти и костей. И на эти отбросы есть любители. Я только что видел одного из них, занятого поеданием столь странного обеда. Это был жучок-крошка из семейства мертвоедов — холева траурная.

Шерсть барана доставляет нам сукно. Она перерабатывается прядильщиком и ткачом, ее пропитывает краской красильщик. Пожалуй, она изменяется при этом больше, чем побывав в желудке совы или лисицы. Что же после всего этого шерсть перестает быть съедобной? Нет. Моль не отказывается и от такой шерсти.

Мое бедное, узкое суконное платье, товарищ моих трудов и свидетель моих бедствий! Я без сожаления заменил тебя крестьянской курткой. Ты лежишь в ящике комода между несколькими пучками лаванды, посыпанное нафталином. За тобой присматривает хозяйка: от времени до времени вынимает и вытряхает. Но это бесполезно. Ты погибнешь от моли, как крот от личинок мухи, как уж от кожеедов, как мы сами... Все должно вновь переработаться и обновиться в той плавильне, куда смерть постоянно доставляет материал для процветания жизни. Без смерти была бы невозможна и сама жизнь.

Привет вам, жуки-могильщики, падальные мухи и все другие мертвоеды и гробокопатели. Вы не только санитары наших полей и лесов. Уничтожая мертвое, вы творите новую жизнь.