Поиски четвертого Дьявола Левин начал на следующий день после похорон Шнобеля. Не успел я и часа провести на работе, как феррет уже забросал меня сообщениями: такой-то актер и такое-то агентство хотят прояснить детали; имярек NN интересуется, будет ли проводиться широкий открытый кастинг; профсоюз волнуется, соблюдены ли все необходимые правила.

Я понятия не имел, как отвечать на все эти звонки, но знал: Левин ждет, что я на них отвечу. Ведь я числился официальным представителем Дьяволов, а значит, должен был расхлебывать кашу, которую на этот раз заварил не я. И плюс к тому — понемногу разгребать стол от еще оставшихся рекламных заказов.

Мы с моей группой добрых два дня обсуждали алгоритм подбора кандидатов. Сперва я упирался, как мог, и вообще выступал против идеи просмотров, потому что предпочитал просто-напросто распустить банду — хоть тишком, хоть со скандалом. Но Дансигер объяснила, что, кажется, мы выбрали не тот подход.

— Могло быть и хуже, — сказала она. — Мы могли бы заменять бандита бандитом, а заменяем актером — и, надеюсь, у актеров побольше моральных принципов, чем у Дьяволов. Значит, мы будем иметь дело с человеком, который занимается всей этой гадостью за деньги, но, в идеале, остановится, если Ферман велит переломать кому-нибудь кости.

— Если только он не актер, работающий по системе Станиславского, — мрачно вставил я.

— Таких мы будем отсеивать, — пообещала Дансигер.

— То-то Ферман огорчится, — заметил я.

— Тем лучше. Может, сам завяжет. А тогда мы заменим его новым актером. То же с Джетом и Ровером.

Чудесная идея! Очередная беспроигрышная ситуация. И я согласился на просмотры.

Мне казалось, просмотры на «участие» в рекламе Пембрук-Холла должны включать в себя монолог на демонстрацию актерских способностей. Дансигер же считала, поскольку Дьяволы — уличная банда, претенденты должны показать и уровень физической подготовки. Мортонсен предложила запирать кандидатов в ловушки, чтобы проверить, как они ведут себя в стрессовой ситуации. А Харбисон твердила, что необходимо отбирать самых симпатичных — дабы заручиться «фактором Джимми Джаза», уход которого еще оплакивали кое-какие журналы, вроде «Прыгги-Скока».

Мы передали отделу подбора кадров список требований и попросили подобрать нам двенадцать подходящих кандидатов. Отдел проинтервьюировал более сотни актеров, а в сере-, дине следующей недели мы начали просматривать лучших из лучших. К нашему удивлению, кадры прислали нам девять молодых людей и трех девушек. «Вы же не уточняли пол, — пояснили кадровики. — Вы только сказали — нужны Дьяволы. Кроме того, нельзя забывать о законах против дискриминации».

В результате мы сузили список до трех кандидатур: двоих юношей (гимнаст, пытающийся пробиться на Бродвей через кордебалет, и знаток боевых искусств, снимавшийся в популярной «мыльной опере» «Страх мой») и девушки (танцовщица и начинающая певица, работающая на подпевках у «Голых Барби»). Решающее интервью должно было состояться в присутствии Фермана и «стариков». Засим мне предстояла самая трудная часть: сообщить мистеру Мак-Класки, что ему надо выбрать замену Шнобелю.

Я вызвал Фермана к себе в офис, потом заставил ждать, чтобы он успел как следует напсихотропиться, и впустил, предусмотрительно оставив дверь в коридор приоткрытой. На похоронах он вел себя вполне мирно, но мне все равно хотелось иметь путь к отступлению — на случай, если он решит сквитаться за старое.

— Ну, Боддеккер, чего надо? — спросил Ферман, разглядывая свои ногти.

— Как дела? — поинтересовался я.

— Голос вернулся, — сообщил он, оглядывая мой офис. — Что, Боддеккер, боишься? Ты не закрыл дверь в коридор.

— Это неформальная встреча, — сказал я.

— Ты — гребаный лжец! — заявил Ферман. — Боишься, потому что думаешь — надо было прикончить меня там, когда у тебя был шанс. Боишься, как бы теперь я не устроил тебе уличное барбекю в твоем же собственном кабинете.

— Думай, что хочешь, Ферман.

Он попытался откинуться на спинку мягкого кресла и закинул ноги на край стола.

— Позволь тебе кое-что сказать. Помнишь, я уже говорил — мы связаны вместе, летим в одном цеппелине, и ни для кого из нас нет выхода? Может, я и глуп, но все же поумнее тебя. Видишь ли, я отлично понимаю то, чего не понимаешь ты — лететь можно в две стороны. Ты у нас сейчас «золотой мальчик» этой компании — и будешь им, пока мы продаем мыло. А продаем мы его благодаря твоим сценариям. Вот когда мы сможем продавать его и без твоей писанины, вот тогда-то начинай следить, что у тебя за спиной. Усек?

— Я здесь не для того, чтобы выслушивать пустые угрозы, — произнес я. — Я вызвал тебя поговорить о деле.

Ферман снова уставился на ногти. Видно было, ему трудно не грызть их.

— Если ты не в состоянии переварить горькую правду, это уж не мои проблемы. Отлично. Валяй, переходи к делу.

– «Старики» — в смысле, полноправные партнеры агентства — считают, что пора подыскать Шнобелю замену. Они хотят приступить к съемкам новой рекламы, но там должно быть четверо из Дьяволов.

— Хватит и троих, — возразил он.

– «Старикам» так не кажется.

— Ну, я вам не эти «старики», правда? Ты же знаешь — ведь сам видел, как Шнобель заработал свой значок. Тут нельзя вот так просто прийти с улицы, написать заявление — и готово! Мы же Дьяволы! Каждый должен показать себя.

Я молча глядел на него. Через пару секунд он это заметил.

— Ну что еще? В чем проблема?

— Да так. Думаю, какими же мы, люди, бываем сообразительными в одних вещах и глупыми — в других. Знаешь, мы ведь еще не сообщали публике, что Дьяволы остались без Шнобеля.

— Ну и что? — Он пожал плечами. — Так сообщите.

— Помнишь, что произошло, когда ушел Джимми Джаз? «Прыгги-Скок» до сих пор называет его самым любимым Дьяволом американцев.

— Тьфу! — Ферман сплюнул. — Много они понимают!

— Тогда ты пойми. Когда мы объявим о смерти Шнобеля, все будет в миллион раз хуже. И совершенно не важно, что на самом деле он был никчемным жалким червяком, который даже тебе не нравился. Факт его смерти безошибочно сыграет на чувствах миллионов молоденьких девушек — вроде той, что ты видел на вечеринке. Той, что читала стихи.

Он дернулся. Тут я его поймал.

— Если тебе надоел бум вокруг Джимми Джаза — погоди полгодика. А то к тебе люди на улицах будут кидаться с вопросом, почему ты так плохо заботился о Шнобеле. И со всех экранов будут кричать, что после смерти Шнобеля Дьяволы никогда не будут такими, как прежде. Что, мол, именно Шнобель придавал банде неповторимость и индивидуальность своей ранимостью и чувствительностью.

— А нельзя сказать, что он в отпуске или еще что-нибудь в том же роде?

— А что будет, когда он не появится и в следующем ролике? Когда станет ясно, что он уже никогда не вернется? Вопросов не избежать — и тогда известие о его смерти все равно просочится в массы.

— Нууу… — Ферман вытащил из кармана костяную рукоятку, вытряхнул лезвие и принялся ковырять под ногтями. — Тогда я попробую понавести справки, нет ли кого достойного. Знаешь ли, не собираюсь хватать первого попавшегося «Теч-боя».

— Ферман, говоря начистоту, «стариков» этот процесс слегка тревожит. Они боятся, что тот, кого ты подберешь — прошу прощения, кого ты сочтешь достойным, — не впишется в группу.

Он вскочил. Зажатый в правой руке нож был направлен прямо на меня.

— К чему ты ведешь? До сих пор Дьяволами командовал я, и только я! Они — мое детище. Тебе не кажется, что мне надо бы знать, чем они дышат?

— На улице — безусловно, — ответил я. — Но в качестве коммерчески успешной единицы? Нет, не кажется.

Он уставился на меня, молча шевеля губами, повторяя «коммерчески успешная единица», а потом медленно сел.

— Успех Дьяволов объясняется тем, что у них были все качества, которыми девушки наделяют идеального героя своей мечты, совершенного парня. Ты — мозг, лидер. Джет — физическая сила, мускулы. Ровер — неизвестность, элемент опасности. Джимми Джаз олицетворял художественное начало, артистичность. А Шнобель — ранимость, несовершенство…

— Постой-ка, — прервал меня Ферман. — Ты же сам сказал, что группа была как бы Совершенным Парнем. Так почему же Шнобель вдруг стал несовершенством?

— Потому что Совершенный Парень не может быть совершенен без девушки. Понимаешь, девушки такой народ — думают, будто именно они и делают парня совершенным. Такая психологическая тонкость. Если ты девушка, то считаешь, что Совершенный Парень не будет совершенством, пока ты ему не поможешь им стать.

Ферман откинулся на спинку кресла, переваривая услышанное. Я гадал, попадется ли он на удочку, и наконец Ферман снова подался вперед:

— Иными словами, без Шнобеля Дьяволы совершенны? Я кивнул.

— Слишком совершенны.

— Иначе говоря, если мы хотим нравиться девушкам…

— Которые и являются основными потребителями моющих средств, — вставил я.

— Тогда нам надо быть… — Он умолк, ожидая, что я закончу за него, но я молчал, предоставляя возможность самому Ферману сделать вывод. — Несовершенными.

— Именно, — подтвердил я. Он грязно выругался.

— Ох ты, вот теперь мне и правда жалко, что Шнобель помер. Тьфу ты! Прямо-таки даже хочется вернуть Джимми Джаза!

Я попытался нацепить на лицо благосклонную левинскую улыбочку. Конечно, уж лучше бы всем этим занимался он, а не я. Но коли я собираюсь стать полноправным партнером, пора и самому учиться орудовать ножом.

— Собственно, если ты только не станешь устраивать паники, кажется, мы уже нашли решение. Надо взять нового Дьявола, который сочетал бы качества Джимми Джаза и Шнобеля.

— О! — воскликнул Ферман. — О! Да! Я все понял! Чтобы он был чувствительным нытиком вроде Шнобеля и артистичным придурком вроде Джимми Джаза.

— Примерно так, — согласился я, поражаясь тому, как легко и плавно скользнуло лезвие меж ребер жертвы.

К несчастью, в ходе просмотра нож все-таки выскользнул. Мы встретились в малом конференц-зале и проверили всех кандидатов разом. Каждый отличался умением импровизировать, а также блистал физической подготовкой. А чтобы еще сильнее убедить Фермана в том, что нашему кандидату потребуется «артистическая жилка», мы велели актерам подготовить что-нибудь, подающее в самом выгодном свете их творческие таланты. Специалист по боевым искусствам прочел монолог из Шекспира. Танцор-гимнаст принес картину «Рыбачья лодка в океане». А девушка продемонстрировала балетную композицию в собственной постановке. Ничто из этого Фермана не впечатлило, а уж перспектива принять кого-нибудь из них в Дьяволы настолько его не обрадовала, что в какой-то момент он даже плюнул на пол и заявил:

— Да из любого из этих гребаных Милашек — и то выйдет лучший Дьявол, чем из этих придурков.

— Помнится, — заметил я, — один из Милашек в свое время стал-таки Дьяволом.

Ферман скрестил руки на груди и надулся.

— Кажется, пора голосовать, — вмешался Левин. — Ферман, помни, как у официального представителя Дьяволов и лидера группы, у тебя два голоса.

— Ну ладно… — Он закрыл глаза и ненадолго задумался. — Тогда я обоими за девчонку.

Я того и ждал. За все время просмотра Ферман оживился лишь во время балета. Всем в комнате было яснее ясного: интересуют его не столько артистические способности девушки, сколько ее пластические данные. И их он явно примеривает на несколько иную область самовыражения.

Впрочем, это никакой роли не играло. Мы начали голосовать по очереди. А когда процедура завершилась, большинством голосов избрали новым Дьяволом Грега Замзу — специалиста по боевым искусствам и шекспировским монологам.

— Чудесно, — осклабился Ферман. — Так и представляю, как нас снова приглашают в «Еженощное шоу», а он вдруг говорит, что выходит из дела, потому как получил более выгодное предложение от какой-нибудь «мыльной оперы».

— Во-первых, не думаю, что тебя еще когда-нибудь пригласят в «Еженощное шоу», — возразил я.

— Почему это?

— А во-вторых, мистер Замза твердо дал понять, что если Пембрук-Холл предложит ему работу на долгосрочной основе, он отклонит любую «мыльную оперу».

— В самом деле?

— Хотя мы даже не говорили ему, что он пробуется в Дьяволы, Замза считает, что Пембрук-Холл может предложить куда больше, чем «мыльные оперы».

— Как мило, — заржал Ферман. — А если в один прекрасный денек мы снова столкнемся с Остроголовыми — что же, этот малый так и будет стоять посреди улицы, болтая с каким-нибудь гребаным черепом? Или сдрейфит и не станет драться, опасаясь, как бы ему прическу не помяли или личико не попортили?

— Не думаю, чтобы вам еще пришлось с кем-нибудь… гм-гм… сталкиваться, — заметил Левин. — Едва ли вам это потребуется.

— Ну да, — фыркнул Ферман. — Я-то знаю, как бывает в шоу-бизнесе. Мы с Боддеккером как раз недавно об этом толковали.

Все глаза в комнате устремились на меня.

— Говорить, будто нам с ребятами не придется больше разбираться ни с какой шайкой — все равно что сказать, будто Ранчу Ле Рою не надо было сниматься в нашем ролике, потому что он уже снимался в других фильмах.

— Так к чему ты клонишь? — спросил Финней.

— К тому, что когда мое время выйдет и мы с ребятами снова окажемся на улице, я хочу быть с парнями, которых хорошо знаю. Мне ни к чему хлюпик, который станет переживать из-за свежей царапины на физии, так как у него, мол, завтра съемки в «Прыгги-Скок».

— Ферман, — произнес я, — неужели ты и вправду считаешь, что после окончания «наноклиновской» кампании тебя выбросят на улицу?

— Мне кажется, мальчик рассуждает вполне логично, — сказал Левин. — Поэтому нам надлежит позаботиться, чтобы он не испытывал неуверенности в завтрашнем дне.

— Мы же дали ему все, что только душе угодно, — начал Спеннер.

— Так всем куда лучше, — подхватил Финней. — И ему, и нам, и «Наноклину»…

— А я не согласен… — заявил было я.

— Дайте мальчику высказаться, — прервал всех Левин. — Так что ты думаешь о мистере Замзе, сынок?

— Да вы что, сами не видите? — презрительно фыркнул Ферман. — Допустим, Джимми Джаз был самым смазливым из нас — но не настолько же. Этот парень, которого вы выбрали… Я, конечно, понимаю, по каким именно причинам вы его выбрали, Боддеккер мне объяснял. Но ведь кроме смазливой физиономии, у него ничего нет. Его лучший друг — это зеркало. По моим меркам, так он куда хуже нас всех.

Левин кивнул и обвел остальных собравшихся взглядом.

— Если мы можем пойти на какие-то уступки, чтобы облегчить утверждение кандидатуры мистера Замзы, давайте же уступим. — Он повернулся к Ферману. — Что скажешь?

— Если он хочет стать Дьяволом, пусть сделает то, что должен сделать каждый, кто становится настоящим членом банды. — Он чуть-чуть помолчал, внимательно ожидая, как я прореагирую. — Надо устроить для него уличное барбекю.

— О нет! — Я немало порадовал Фермана, видимо, не обманув его ожиданий.

— Звучит вполне безобидно, — пожал плечами Левин.

— Нет! — воскликнул я. — Вы просто не представляете…

— Он должен одолеть заклятого врага Дьяволов в честном поединке, — сказал Ферман. — А потом мы это отпразднуем.

— Под «одолеть» подразумевается «убить»? — уточнила Харрис.

Ферман расхохотался.

— Нет! Одно из правил уличного барбекю — чтобы жертва осталась жива.

— Жертва? — переспросила Дансигер.

— Он имеет в виду «противник», — поспешил ответить Финней.

— Вы считаете, нам надо посетить это мероприятие? — спросил Спеннер.

— Нууу, — начал увиливать Ферман, — вообще-то это дело сугубо закрытое…

— Боддеккер же один раз на нем присутствовал, — напомнил Финней.

Ферман притворился, будто обдумывает эти слова.

— Ну ладно! Почему бы и нет? Тогда скажите этому Замзе, что он принят, а мы с ребятами все подготовим.

— Постойте… — начал я.

— У меня родилась чудесная идея, — вдруг произнес Левин. — Почему бы нам не захватить с собой Фредди Маранца, чтобы он заснял этот очаровательный ритуал? Мы могли бы использовать запись для следующего «наноклиновского» ролика.

Раздался общий вздох.

— Гениально!

И комната потонула в аплодисментах, напрочь заглушивших мои протесты.

— Значит, я сообщу мистеру Замзе, что он выбран на роль нового Дьявола, — подытожил Финней.

— Постойте! — закричал я, размахивая руками. Безрезультатно. Мне казалось, я вдруг сделался невидимым.

— Наша находка — потеря «Страха моего», — ухмыльнулся Спеннер.

— Люди! — воззвал я. — Неужели никому не хочется узнать, в чем именно состоит это уличное барбекю?

Судя по всему, никому не хотелось. Мак-Фили из бухгалтерии уже увлекал за собой Дансигер, Харбисон и Мортонсен. Финней и Спеннер оживленно поздравляли друг друга с тем, что считали несомненной удачей, а «старики» вышли вместе с Ферманом. В конференц-зале осталась лишь Хонникер из Расчетного отдела.

— Что ты там говорил насчет уличного барбекю? — спросила она.

Увидев ее улыбку, я понял, что терпение мое иссякло. Сейчас я просто физически не мог с ней общаться.

— Скоро вернусь, — бросил я и выбежал из комнаты. Надо найти Левина. Он прислушается к доводам разума.

Когда я скажу ему, что смысл уличного барбекю вовсе не в том, чтобы созвать соседей на хот-доги из мясозаменителя и тофу-бургеры, он избавит Грега Замзу от жестокого ритуала. Только так можно спасти жизнь парню — ведь Ферман наверняка убьет его на месте, если он откажется кастрировать поверженного врага — а трюк с копчеными устрицами на сей раз никак не пройдет.

Я отыскал «старика» возле лифтов. Левин как раз прощался с Ферманом. Я выждал, пока он не двинется к своему офису, а потом выскочил наперехват из бокового коридора.

— Мистер Левин! У вас найдется минуточка свободного времени?

Он улыбнулся мне, глаза у него лукаво сверкали.

— Молодой Боддеккер! Ну конечно, сынок!

— Спасибо. Это ненадолго.

— Сколько понадобится, сынок, можешь не стесняться. Захватывающие времена настали, а?

— Во всяком случае, занятные, это точно.

Мы вместе свернули за угол и вошли в кабинет секретарши. Левин махнул ей.

— Парнишка со мной. — Когда мы вошли в его кабинет, он повернулся ко мне. — Ближе к вершине легче не становится. Помни это, сынок, — потому что ты поднимаешься со скоростью ракеты.

— Спасибо, — произнес я, когда за нами закрылась дверь. Левин подошел к столу и уселся, жестом пригласив меня тоже сесть.

— Спасибо, постою. Я совсем ненадолго.

— Я весь внимание. Я глубоко вдохнул.

— Сэр, я слегка беспокоюсь: вдруг Грег Замза окажется не в состоянии пройти уличное барбекю?

— Почему это?

— Из-за того, что на этом самом барбекю требуется…

— Ну, в конце концов его выбрали потому, что он лучше всех годится на эту роль. Верно?

— Да, сэр, но…

— Тогда в чем проблема?

Я понял, что чересчур деликатничаю. Пора говорить открыто и напрямик.

— Сэр, дело вовсе не в талантах или квалификации мистера Замзы. Дело в самом уличном барбекю. Он может не пройти его потому, что…

— Думаешь, он не сможет одолеть противника в поединке? А мне казалось, он дока в боевых искусствах…

— Дело не в поединке, — упрямо повторил я. — Дело в барбекю. Мистер Левин, чтобы пройти официальное посвящение, Грегу Замзе придется взять нож и отрезать у своего избитого до потери сознания противника яйца. А потом поджарить их на костре и съесть. Я видел, как это происходило, видел, как это проделывал Шнобель. Только он не одолел своего противника в драке — хотя и успел подготовиться заранее. Просто Ферман вырубил того бедолагу и напустил на него Шнобеля. И вы бы и глазом моргнуть не успели, как…

Левин махнул рукой.

— Сынок, по-моему, ты распереживался из-за сущих пустяков.

— Пустяков?

— Ну конечно же. Поедание яичек входит в обряд инициации во многих культурах. В том числе и у некоторых народностей нашей страны. Веришь ли? Как-то я был на западе — то ли в Вайоминге, то ли в Монтане. А может, в Айдахо. Словом, в одном из этих Богом забытых обезлюдевших районов. У друга семьи там ранчо. Так они провели целый день, холостя баранов. А вечером зажарили все на гриле и устроили яичковый пир. — Он засмеялся. — Помнится, когда перестаешь думать, что это ты жуешь, то на вкус очень даже недурственно…

— Так то бараны. — Горло у меня затвердело, я весь взмок. Как будто мне самому сунули под нос полную тарелку подобного лакомства. Будь то от человека, или от животного — перспектива не вдохновляла. — А здесь ведь человек.

— Уверен — никакой разницы.

— А что, если мистер Замза откажется это выполнять? Не станет брать нож, отрезать… Ну, вы понимаете…

До сих пор Левин глядел мне прямо в глаза, но тут отвел взгляд к окну.

— Понимаю, к чему ты это, Боддеккер. Да, тут может возникнуть проблема. В смысле, съесть-то легко, но вдруг он дойдет до решающего момента и не сможет выполнить ритуал оскопления?

— Именно.

Ладони у меня были мокры от пота. Я попытался словно невзначай вытереть их о брюки.

— Это может обернуться катастрофой. — Да.

— Угрохать столько денег на раскрутку нового Дьявола, чтобы потом его отбросили за непригодность. В самом деле! Такого нельзя допускать!

— Никак нельзя.

Я облегченно выдохнул. Кажется, сейчас все уладится.

— Так. Пускай мистер Замза сначала пройдет это уличное барбекю, а потом мы объявим, что он заменяет мистера Сви-шера на посту четвертого Дьявола.

— ЧТО?

— Ну да, понимаю, для компании это представляет определенные неудобства. К тому же потребуются лишние расходы на то, чтобы сохранить тайну, пока все не образуется. Зато по большому счету избавит нас от пятен на репутации. А если окажется, что мистер Замза не в состоянии осуществить требуемую операцию, быстренько выдвинем одного из запасных кандидатов. Например, ту даровитую барышню. Ничуть не сомневаюсь, она-то и глазом не моргнет. Отчикает, зажарит и дело с концом. Может, это и впрямь неплохая идея — чтобы четвертым Дьяволом была девушка. По-моему, мальчикам требуется толика женской заботы.

Меня снова бросило в пот, да с такой силой, что я начал дрожать. Колени подкашивались. Из меня словно вытянули все силы.

— Мистер Левин, не думаю…

— Нет-нет. Конечно, ты прав. Мы уже заключили договор с мистером Замзой, вот его и будем придерживаться. И я рад, что тебе хватает уверенности, чтобы свободно высказывать свое мнение. Понимаешь, Боддеккер, с творческими личностями в этом плане просто беда. Идеи, идеи, идеи — здесь им равных нет. А вот как доходит до практической стороны вопроса: как что делается, да откуда что берется, тут-то они и пасуют. Как будто живут в другом мире, мире собственной фантазии. И при этом хотят, чтобы все делалось только как они скажут. А попробуешь противоречить — пропускают мимо ушей.

— Мистер Левин…

— Но ты не такой, Боддеккер. И за это я тебе глубоко благодарен. Благодарен, потому что порой так и вижу вывеску на нашем здании: «Пембрук, Холл, Пэнгборн, Левин, Харрис, Финней, Спеннер и Боддеккер». И это меня утешает. Утешает потому, что я вижу в тебе человека проницательного и дальновидного, который встречает будущее с ясной головой и распростертыми объятиями. Я глубоко ценю в людях подобное качество и, видя его в тебе, льщу себя надеждой, что компания попадет в хорошие руки.

— Не думаю…

— Ты нужен нам, Боддеккер. Нужен здесь. Предстоят нелегкие времена. Теперь не то, что в дни, когда я начинал — тогда надо было всего лишь придерживаться стандарта. Правда, Пембрук и Холл переворачивали стандарты, когда это могло привести к лучшим результатам. И все же они имели дело с разрозненным, разделенным миром. С миром, который не знал, как тратить деньги. С миром, который сам не понимал, чего хочет, пока ему не попадалось это на глаза. И мы — под «мы» я имею в виду Пембрук-Холл — оказались теми, кто смог как следует встряхнуть этот мир. Мы вышли из тех сумасшедших времен. Это мы, наше поколение, отказалось от завтрака и научило весь мир отказываться от него — или заменять готовым товаром. Это мы заменили яичницу с беконом специальными батончиками с повышенным содержанием белка, молочными смесями и едой, которую готовили для космонавтов, но не ели на Земле.

Плечи у меня поникли, руки бессильно упали вдоль боков. Интересно, вяло размышлял я, что могло бы сбить старика с наезженной колеи — крики «Пожар!», «Снайпер!» или «Джихад!»?

— А потом мы научили людей хотеть. Но не просто хотеть то, что мы продавали — этого было недостаточно. За многие годы мы научили их хотеть то, чего у нас нет — и так сумели продержаться на плаву в черные времена, наставшие в начале века. Мы научили их хотеть вещи, которых не существует — научили просить о вещах, которых обычными путями не получить, — так что нам пришлось их выдумывать. Мы создали бум для инвесторов и предпринимателей — и, силы небесные, нашлись тысячи и тысячи тех, кто не смог выдержать новые требования. Но это сделали мы, Пембрук-Холл, и все рекламное сообщество. Мы научили мир мечтать о вещах, которых в нем нет и которые ему абсолютно не нужны. Мы научили мир мечтать о розовато-лиловом Пикассо. И тем самым мы поддержали мировую экономику, помогли ей продержаться на плаву и достичь нынешнего процветания. Это было чудо, Боддеккер, самое настоящее чудо, но никто не осознает этого и не восхваляет нас. Никто не ценит нас по заслугам.

Левин покачал головой и поднялся.

— Вот это и плохо в современном мире. Он не ценит того, что получил, те чудеса, которые мы ему подарили. Всегда находится какое-нибудь усовершенствование, что может работать лучше или быстрее того, что есть. Ничто не вечно, все появляется и через несколько секунд исчезает.

Я уже не думал, как прервать этот поток сознания. Повинуясь шальному импульсу, я обшаривал глазами стол Левина, подыскивая, чем бы размозжить ему голову.

— Мир прогнил насквозь, Боддеккер. А ты не знал? Он прогнил, потому что теперь ему ничем не угодишь. Все ему недостаточно хорошо. Ему всего недостаточно. Даже сама жизнь — и та нехороша, потому что могла бы идти быстрее и лучше. А уж коли твой сосед обзавелся новой печенью, ты должен из кожи вылезти, но и сам ее раздобыть. Потому что нельзя же, чтобы сосед пережил тебя… А если кто-то явно будет жить дольше и лучше — ну, тебе ничего не остается, кроме как впасть в ярость и написать какую-нибудь гадость, чтоб и ему хреново стало. Только поосторожнее — потому что этот счастливчик тогда может в следующий раз пересадить себе твою печень.

И что стало с чувством локтя? Что стало с инстинктом, который сплачивает соседей, а не озлобляет их друг против друга? Почему мы поклоняемся не богам, а наркотикам или эстрадным певцам? Почему никто не хочет быть самим собой, а все стремятся стать певцами или еще кем-то, кем они вовсе не являются?

На глаза мне попался ноутбук Левина, после чего рука дернулась сама собой. Я сжал кулак, чтобы сдержаться. Пот разъедал глаза. Переобщался я с Дьяволами, вот в чем беда.

— Мы утратили умение сопереживать, соучаствовать в чужой судьбе. У нас теперь полно специальных спреев для интимных мест — чтобы избежать каких бы то ни было обязательств и не дать адвокатам в залах суда сожрать наши яйца. И у нас есть механические заменители секса, которые превратили мастурбацию, освященную веками традицию, в нелепый пережиток. Когда все это кончится? Мы учим наших детей смеяться над слабостями и боготворим тех, для кого слава — лишь мимолетный эпизод. Когда все это кончится, Боддеккер? Когда все это кончится?

Он раскинул руки, глядя на мир за окном, точь-в-точь как Пембрук на голограмме.

— Я могу сказать обо всем этом только одно. Хвала небесам за то, что на свете есть Пембрук-Холл! Именно он поддерживал меня в ходе этих терзаний и мук. Именно от него на мою жизнь снисходили умиротворение и покой. Когда казалось, что мир вот-вот сорвется с цепи, я всегда мог прийти сюда, работать и получать заслуженную похвалу. Я мог бежать от безумия и повального психоза, царящего за этими вот дверями.

Мы не просто продаем разные вещи. Понимаешь ли ты это, сынок? Вещи — не единственный наш товар, равно как и общественно-полезные ролики, которые мы выпускаем из чистой благотворительности, чтобы вытащить мир из безумия. Знаешь ли ты, каков наш главный товар? Это надежда. — Он зашевелил пальцами, словно писал в воздухе. — Да-да, Н-А-Д-Е-Ж-Д-А. Простенькое слово из семи букв.

А знаешь ли, как мы продаем надежду? Это так просто! Зайди в любой магазин и оглядись по сторонам. Не важно, что это за магазин, чем там торгуют. Пойди и погляди на забитые товарами полки. Люди трудятся, чтобы наполнять их. И за этим стоим мы, Боддеккер, это работа Пембрук-Холла. Мы поддерживаем оборот товаров, мы заставляем людей изобретать их, продавать и чинить. Когда тебе станет грустно на душе, когда покажется, будто жизнь не имеет смысла, зайди в любой магазин, погляди на забитые товарами полки и подумай — что бы ты испытал, будь эти полки пусты? Ты бы решил, что настал конец света, верно? Ну разумеется!

Он хлопнул в ладоши. Я даже подпрыгнул, орошая пол каплями пота.

— Но полки забиты товарами. И люди приходят в магазины, видят полные прилавки и это дает им надежду. Они знают: раз на полках еще стоят макросковородки, целая куча, которой хватит на всех, — значит, завтра настанет, потому что кто-то еще производит эти сковородки. Люди знают: как только им что-то потребуется, в любое время дня и ночи — им надо только зайти в магазин и купить. И это знание помогает им спокойно спать по ночам, помогает держаться, помогает считать, что мы живем в лучшем из миров. Вот она, Боддеккер, надежда! Это она заставляет мир вертеться, это ее мы продаем.

Левин опустил руки на стол и медленно сел.

— Так что прими от меня этот секрет, сынок, и храни его в укромном месте, но так, чтобы никогда не забыть. Он поможет тебе в самые тяжелые дни и даст силы встретить будущее, ибо, когда твое имя украсит название нашей компании, настанут тяжелые времена. И тем самым ты подаришь и мне крохотную толику надежды. Потому что я буду знать: я передал будущему хоть частицу того, что знаю сам. По-моему, я прошу не слишком много. А ты как считаешь?

Я выждал пару секунд, сомневаясь, закончил он или нет. Но, увидев на его лице улыбку предвкушения, сказал:

— Нет, сэр. Я тоже так думаю.

— Что ж. — Левин начал перебирать всякий хлам у себя на столе. — Так что мы обсуждали, Боддеккер?

Я покачал головой.

— Ничего, сэр. Решительно ничего.

Из кабинета Левина я вышел, как никогда твердо осознавая горькую истину: вся эта история с Дьяволами слишком запуталась, одному мне ее не распутать. Одному не справиться. Все, что я ни делал, пытаясь их погубить, лишь возводило Дьяволов все выше и выше, утягивая меня вслед за ними и подтверждая мою репутацию бунтаря и неслуха, с которым трудно ладить, но который что ни сделает, все правильно и все вовремя.

Да, так оно и было, хотя все шло наперекосяк. Возможно, основная беда заключалась в том, что я настолько вжился в корпоративную культуру Пембрук-Холла, что любое мое действие таило подсознательное стремление продвинуть Дьяволов — и себя вместе с ними. Теперь стало ясно: чтобы остановить эту дьявольскую колесницу Джаггернаута, мне требуется помощь.

Требуется взгляд со стороны.

Кто-нибудь, кто мог бы выйти за пределы обманчивого мира Пембрук-Холла и рассказать мне, как обстоят дела в Настоящем Мире. Причем скорее, пока я не наделал очередных глупостей. Мне нужен был кто-то, кто знал бы ситуацию изнутри, знал бы жизнь Пембрук-Холла, но теперь уже не варился в этом соку и потому мог мыслить рационально.

Я велел феррету сообщить Хонникер из Расчетного отдела, будто меня срочно вызвали по делу, и умудрился выскользнуть из здания незаметно. Я не стал ждать, пока охранники отконвоируют меня к стоянке велорикш. В Нью-Йорке прочно воцарилась осень и промозглый ветер остудил пыл всех, кроме самых упертых дьяволоманов. Большинство же вернулось к обычной жизни — будь то школа, работа, супруг или дети, — унося с собой чуть смущающие воспоминании о времени, которое они потратили понапрасну, простаивая на Мэдисон-авеню в ожидании отсвета чужой славы.

В велорикше я вызвал на циферблат номер Деппа и позвонил. Гудок, второй, и наконец:

— Алло.

— Депп? Это Боддеккер. Послушай, старина, мне нужно…

— Сейчас я в студии, так что если вы назовете себя и ваш номер, я с радостью перезвоню вам, когда вернусь.

Я попробовал дозвониться до Гризволда. Номер был отключен.

Выругавшись, я велел водителю велорикши ездить по кругу, а сам принялся обдумывать ситуацию.

Что ж, оставалась только одна кандидатура.

На то, чтобы отыскать ее, у меня ушла уйма времени. В справочнике номера не нашлось, поэтому я позвонил в Колумбийский университет и узнал номер ее родителей. Потом выжидал пару часов, пока ее мать не ответила на мой звонок. На всякий случай (вдруг мое имя стоит в черном списке) я соврал и назвался Гризволдом. А потом соврал снова и сказал, будто должен вернуть ей кое-какие личные вещи, которые она забыла в агентстве. Мамаша Бэйнбридж не дала мне адреса, но я добыл хотя бы номер телефона.

Я думал, не позвонить ли, хотя и догадывался, что Бэйнбридж повесит трубку в ту же секунду, как услышит мой голос. Поэтому я переслал номер своему феррету и велел выяснить адрес. Узнав, что регистрационный номер скрыт, чертова программа вздумала спорить со мной, этично ли так поступать. Я сказал, что иногда не вредно и ручки замарать, но феррет парировал моим же собственным изречением о необходимости блюсти чистоту. Я прикинул, не поставить ли электронный мозг перед моральным парадоксом — выполнение буквы закона грозит смертью невинным людям, — но в конце концов пригрозил перейти на другую марку программного обеспечения. Вопрос был решен и феррет приступил к поискам.

Пару часов спустя я обедал в маленьком индийском ресторанчике на Бродвее, когда часы наконец задребезжали и феррет сообщил мне адрес. Я занес его в память и, торопливо доев, отправился на велорикше в Квинс, чтобы завершить начатое.

Очень скоро я звонил в дверь, стоя перед самым порогом, чтобы меня было лучше видно и пытаясь выглядеть как можно невиннее — или обаятельнее, — словом, как угодно, лишь бы это побудило Бэйнбридж впустить меня.

Она долго не отвечала. Я знал, что она дома, потому что до меня доносились звуки телевизора, но она, надо думать, растерянно глядела на жидкокристаллический экран с моим изображением, гадая, что сказать и как отреагировать. Я молчал, боясь неверным словом загубить хрупкую гармонию, что струилась по оптическому волокну через дверь Бэйнбридж. Наконец моя бывшая подружка сжалилась и приоткрыла дверь, настороженно глядя через защитную электроцепочку.

— Что ты здесь делаешь?

Судя по голосу, она могла в любой момент вызвать полицию.

— Спасибо, что открыла. — Эту линию поведения было бы куда легче проводить, если бы я попал в квартиру, а не обивал порог. Но я решил! что предварительная благодарность ускорит дело или, на худой конец, заронит в голову Бэйнбридж идею, что меня можно пригласить внутрь. Потом я облизал пересохшие губы и сделал то, чего так старательно избегал весь год: назвал ее по имени:

— Бэйнбридж, мне нужна помощь.

— Тебе следовало воспользоваться «Любовным туманом», — хмуро отозвалась она. — А теперь придется пить псилоциллин, как простым смертным.

— Я здесь не поэтому…

— Я не хочу, чтобы ты возвращался. Слишком поздно, Боддеккер. Обжегшийся на молоке, дует на воду, а я не хочу, чтобы ты снова обжег меня. Уходи.

— Бэйнбридж, все дело в Дьяволах. Они вышли из-под контроля…

— Так до тебя вдруг дошло? Что ж, не хочется тебе говорить, но ты далеко не первый, кто это понял.

— Ты не понимаешь.

— Нет, это ты не понимаешь. Ты позволял им идти вперед, и вперед, и вперед. Все позволял и позволял. А теперь, смею предположить, они сделали что-то, что задело лично тебя, и ты вопиешь о справедливости. Что они такого вытворили? Развлеклись вчетвером с той черноглазой баньши, с которой ты спишь?

— …Я уже столько месяцев пытаюсь от них избавиться. Но что бы ни делал — они лишь становятся известнее, сильнее, отвратительнее. Надо как-то разорвать порочный круг, а для этого мне требуется взгляд со стороны.

Бэйнбридж покачала головой.

— Что ж, от меня ты помощи не дождешься. Я сделала крупное эмоциональное вложение в тебя, а оно совсем не окупилось.

— Послушай, Бэйнбридж, мы говорим о разных вещах. Я не виню тебя за то, что ты меня ненавидишь. Я это вполне заслужил. Но я говорю о Дьяволах. Ты не слышала, но они убили Чарли Анджелеса и изнасиловали Сильвестр, когда та была женщиной. А Сильвестр не выдержала и покончила с собой при помощи «Этических решений».

— Что? — Бэйнбридж приблизила лицо к щели.

— Я должен уничтожить их, пока они не убили кого-нибудь еще. Но все, что я делаю, лишь придает им больше цены в глазах Пембрук-Холла. У меня больше нет идей, мне нужна помощь человека со стороны.

Она внимательно посмотрела на мое лицо.

— И ты пришел ко мне?

— Когда все закончится, можешь снова ненавидеть меня, сколько душе угодно, я возражать не стану. Ведь это моя вина. Только я виноват в том, что произошло между нами. Но умоляю тебя помочь. Теперь ты уже не член компании. Поговори со мной. Скажи что-нибудь здравое, расскажи о том, что я не вижу сам, к чему я слеп. А самое главное — подай идею, как избавиться от этих убийц…

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе избавиться от Дьяволов?

— Клянусь, всего пара идей. Сейчас мне нужен слушатель, объективное мнение, свежий взгляд. Никто даже не узнает, что я обращался к тебе. — Она попятилась и закрыла дверь. Я услышал щелчок отстегиваемой цепочки. — Спасибо, — прошептал я. — Спасибо.

Дверь рывком отворилась и что-то с силой ударило меня по лицу. Я отшатнулся, едва не потеряв равновесие.

— Ах ты свинья! Гребаная свинья! — Бэйнбридж швырнула в меня второй туфлей, попав прямо по лбу. Я завопил и дернулся. — А я-то думала, ты пришел сюда из-за меня! Из-за меня! Думала, ты готов сказать то, что я до смерти хотела услышать! Но нет! Ты хочешь использовать меня, а потом выбросить, как всегда!

Она на миг скрылась в прихожей и вынырнула с запасом всевозможных метательных снарядов: зонтик, еще пара туфель, сумочка, стопка музыкальных чипов и несколько банок «И-Зи-Бри».

— Свинья! — вопила она. — Убирайся! Убирайся из моей квартиры, из этого дома! Убирайся из моей гребаной жизни!

Я повернулся и бросился вниз по лестнице, осыпаемый пакетиками «Бостон Харбор», бутылочками «Любовного тумана», новой порцией чипов, пакетиками кускусных хрустиков, сливами Джалука и «чуть живыми» куклами, еще не вытащенными из пластиковых коробок. Я еле успевал уворачиваться от всего этого хлама и через пару секунд уже вылетел на улицу. Вдогонку мне неслись вопли «Свинья!».

Я хотел поймать велорикшу, но побоялся, что Бэйнбридж застукает меня возле своего дома, так что прошел пару кварталов пешком до оживленного перекрестка и сел уже там. «Ну ладно, — думал я. — Хватит валять дурака. Наверняка должен найтись кто-то еще, кто сумеет помочь ничуть не хуже любого постороннего».

И вдруг меня озарило. Я готов был дать себе хорошего тумака — и как только не подумал об этом раньше?

Через сорок пять минут я уже вернулся на Манхэттен и стучал в дверь Дансигер, гадая, назовет ли она меня Тигром.

Сперва никто не отвечал. Я заискивающе улыбнулся оптическому фиброволокну и постучал снова. Конечно, было уже поздно, но мне казалось, обстоятельства оправдывают подобную бесцеремонность. Изнутри послышались приглушенные шаги. Я повернулся, чуть ли не прижимаясь лицом к идентификационной системе, и через миг услышал щелканье отпираемого замка и электроцепочек.

В дверях, запахивая на себе халат, показалась Дансигер.

— Боддеккер? — удивилась она. — Уже поздно. Почему ты не позвонил?

— Все из-за Дьяволов, — проговорил я. — У меня кончились идеи, как от них избавиться. Мне нужен мозговой штурм, причем с человеком, который знает ситуацию, но может взглянуть на нее со стороны.

— Как я. — Она кивнула.

Я заглянул ей через плечо в квартиру.

— Не хочу навязываться, но у тебя не найдется пары минут?

Дансигер устало поглядела на меня и пробежала пальцами по волосам.

— Прости, Боддеккер. Мы взяли за правило не приносить работу с собой. Оставлять все рабочие вопросы за порогом.

— Мы. — Против воли это короткое слово сорвалось у меня с губ недовольным вздохом.

В прихожей появилась фигура в футболке и теннисных шортах.

— Что стряслось, солнышко?

— Ничего, — покачала головой Дансигер. — Это Боддеккер.

— Привет, Боддеккер. — Депп тоже подошел к двери и кивнул мне. — Как дела?

— Ничего. — Точнее, были ничего еще десять секунд назад.

— Если это действительно важно, — сказала Дансигер, — я могу быстренько одеться. Тут за углом есть «Тофу-хэйвен», работает допоздна.

Я покачал головой.

— Нет. Все в порядке. Дело терпит.

— Тогда до встречи, Боддеккер, — бросил Депп, исчезая.

— Ты уверен? — спросила Дансигер.

— Да. — Я двинулся прочь.

— Боддеккер?

Я снова посмотрел на нее. Она прикрыла дверь на лестничную площадку и сделала три быстрых шага вслед за мной.

— Прости.

— За что? — спросил я.

— Я не могла ждать всю жизнь. Все это с Деппом… это случилось… вот так…

Она щелкнула пальцами, показывая, как неожиданно получилось.

— Да все нормально, — заверил я. — Я рад, что ты счастлива.

Я спустился по лестнице и медленно побрел к «Тофу-хэй-вен», где меня попробовал заловить какой-то предприимчивый велорикша. Но я лишь отмахнулся. Ходьба как нельзя более соответствовала владевшему мной унынию.

«Ладно, — думал я на ходу. — Ты нашел Дьяволов, ты явил их миру. И сделал все это абсолютно один. А значит, сможешь и уничтожить их. Тебе только и надо, что хорошенько подумать».

Но думать было нечем и не, о чем. Пустое пространство у меня за глазами было начисто лишено идей. Влачась нога за ногу домой и помаленьку замерзая, я пришел к выводу, что не могу ничего сделать. В этом безумном хаотическом полете я неразрывно связан с Дьяволами — оставалось только держаться что есть сил и надеяться пережить неминуемое крушение.

И никаких перспектив. Летное поле уже усеивали тела тех, кто не сумел выжить: Джимми Джаз, Шнобель, Чарли Анджелес, Ранч Ле Рой, Депп, Гризволд…

— Минуточку, — сказал я холодным сумеркам.

Депп, Гризволд и Джимми Джаз все-таки выжили! Но лишь благодаря тому, что не стали ждать сокрушительного конца — благодаря тому, что вовремя выпрыгнули за борт.

И если иного выбора нет, я должен последовать их примеру. Раз я бессилен остановить Дьяволов, то могу хотя бы сам спастись, пока вся эта безумная афера не взорвалась к чертовой матери.

Уволиться.

Что ж, значит, так. Покинуть Пембрук-Холл. Я даже остановился и несколько секунд простоял на месте, не в силах поверить, что мне и в самом деле придется пойти на это. Не хотелось до жути — я завел там столько друзей, предо мной открывалась такая чудесная карьера. Но раз надо пересидеть в безопасном месте, пока Дьяволы сами себя не уничтожат, сойдет и любое другое рекламное агентство. Не важно, какое именно. Я вполне могу выйти сухим из воды и даже не подпортить карьеру.

Я остановил велорикшу и по дороге домой мысленно подвел итоги. Единственное, что меня всерьез огорчало, — это люди, которых я оставляю: Дансигер, Харбисон и Мортонсен, Хотчкисс, Бродбент (так храбро сражавшаяся за «Их было десять») и Хонникер из Расчетного отдела (которая запросто может бросить меня после того, как я объявлю о своем решении).

И тут меня пронзило острое чувство вины. А как насчет Грега Замзы? Он пойдет на предстоящее ему испытание невинной жертвой, даже не подозревая, что от него потребуется.

Но, с другой стороны, у него будут все возможности отказаться. А если он настолько глуп, что не видит ничего, кроме обещанных денег и славы, — что ж, его проблема. И если это действительно так, из актера он превратится в настоящего Дьявола. Весьма неприятная метаморфоза.

Пембрук, Холл, Пэнгборн, Левин и Харрис.

«Мы продаем Вас всему миру с 1969 года»

Офисы в крупнейших городах: Нью-Йорк, Монреаль, Торонто, Сидней, Лондон, Токио, Москва, Пекин, Чикаго, Осло, Филадельфия, Амарилло.

ЗАКАЗЧИК: «Операция „Чистая тарелка“»

ТОВАР: «Накормить голодных»

АВТОР: Боддеккер

ВРЕМЯ: 60

ТИП КЛИПА: Видео

НАЗВАНИЕ: Ваш маленький уголок мира

РЕКОМЕНДАЦИИ И ПОЯСНЕНИЯ: Примечание: Если лицо Гарольда Болла еще не зажило окончательно, применить оцифровку.

АУДИО

ГАРОЛЬД БОЛЛ: Привет, я Гарольд Болл, ведущий «Ежевечернего шоу». Знаете, в нашем мире столько бед, что справиться со всеми просто немыслимо.

ВИДЕО

Крупный план ГАРОЛЬДА БОЛЛА. Камера постепенно отъезжает.

АУДИО

КОРИ ЛОВИШ МИЛЛЕР: А я Кори Ловиш Миллер из «Года наших дней». Но если вы попытаетесь, быть может, вам и удастся справиться с одной проблемой и спасти маленький уголок нашего мира.

ВИДЕО

Камера продолжает отъезжать, показывая БОЛЛА с МИЛЛЕРОМ. Они сидят на стульях на пустой сцене.

АУДИО

БОЛЛ: И «Операция „Чистая тарелка“» дает вам возможность легко и просто спасти ваш уголок земного шара! Верно, Кори?

МИЛЛЕР: Верно, Гарольд…

ВИДЕО

БОЛЛ глядит на МИЛЛЕРА. Оба улыбаются.

АУДИО

МИЛЛЕР: Все, что от вас требуется, — это пообедать в каком-нибудь ресторане, на вывеске которого вы увидите знак «Операции „Чистая тарелка“».

ВИДЕО

Переход: камера смотрит через окно на нескольких БИЗНЕСМЕНОВ, обедающих в ресторане.

Крупный план логотипа ОЧТ.

АУДИО

БОЛЛ: Наслаждаясь трапезой, вспомните о бедняках в тех странах мира — Пакистане, Крыму и так далее, — где людям нечего есть!

ВИДЕО

Лицо одного из обедающих. Он жует, челюсти его двигаются все медленнее, лицо приобретает задумчивое выражение.

АУДИО

МИЛЛЕР: И тогда… НЕ ОЧИЩАЙТЕ СВОЮ ТАРЕЛКУ ДОЧИСТА!

БОЛЛ: Только и всего!

БОЛЛ: Недоеденное вами блюдо отнесут на кухню, где сперва как следует облучат…

ВИДЕО

Крупным планом руки обедающего: он отодвигает тарелку с доброй половиной второго блюда.

ОФИЦИАНТ уносит тарелку на кухню и ставит на ленту конвейера.

АУДИО

МИЛЛЕР: Это помогает сохранить еду — и убивает микробов! у голодающих сильно ослаблена иммунная система, и мы, разумеется, не хотим заражать их еще сильнее!

ВИДЕО

Тарелка заезжает в какую-то машину. Лента останавливается. Тарелку омывает зловещий лиловый свет.

АУДИО

БОЛЛ: Затем вашу еду кладут в крепкую стерильную упаковку из полимерного материала и герметически запечатывают…

ВИДЕО

Тарелка выезжает из другого конца машины, ее тотчас подхватывает новая РАБОТНИЦА. Она лопаточкой сгребает содержимое тарелки в чистый пластиковый пакет и кладет в очередное приспособление, которое высасывает из пакета воздух и запечатывает его.

АУДИО

МИЛЛЕР: Сохраненная после вас еда передается представителю «Операции „Чистая тарелка“», а он отвозит ее в международный передаточный центр, где пищу маркируют и классифицируют.

ВИДЕО

Запечатанный пакет бросают в большую коробку с логотипом ОЧТ. Новый кадр: ЧЕЛОВЕК в униформе ОЧТ выносит коробку и кладет в кузов грузовика, а потом пожимает руки ПЕРСОНАЛУ РЕСТОРАНА.

АУДИО

МИЛЛЕР: (Смеется) Правильно, Гарольд! Ведь вы же не захотите оскорбить правоверных мусульман, предложив им свиные отбивные!

БОЛЛ: Хотя если эти мусульмане и вправду так изголодались, то, сдается мне, не откажутся и от свининки! (Оба смеются)

ВИДЕО

Коробку разгружают. Содержимое ее выкладывают на гигантскую конвейерную ленту, где РАБОЧИЕ разбирают и сортируют пакетики по другим ящикам, на каждом из которых написано название той или иной голодающей страны.

АУДИО

МИЛЛЕР: Не пройдет и шести часов с тех пор, как вы отодвинули свою тарелку, а еда уже будет на пути туда, где больше всего нужна!

ВИДЕО

Цеппелин ОЧТ отрывается от земли. Смена кадра: тот же самый цеппелин парит в небесах.

АУДИО

БОЛЛ: Ее отвезут в один из множества международных распределительных центров «Операции „Чистая тарелка“»…

ВИДЕО

Грузовичок с эмблемой ОЧТ подъезжает к зданию распределительного центра, явно находящемуся в одной из стран Четвертого Мира. Вокруг здания толпятся оборванные люди.

АУДИО

МИЛЛЕР: Где она попадет в руки умирающих с голода людей!

БОЛЛ: А вы? Вам остается радость от сознания того, что вы помогли накормить своего брата-человека на другом краю земли!

ВИДЕО

Пакетик из начала ролика попадает в руки большеглазой и чумазой ФРАНЦУЗСКОЙ ДЕВОЧКИ. Она боязливо убегает. Смелость на кадра: девочка сидит за углом той же улицы и зубами разрывает пакет. Засовывает в него руку и достает отбивную из молодого барашка, на которой еще сохранилась хрустящая корочка. Девочка благоговейно осеняет себя крестом и жадно впивается в отбивную зубами.

АУДИО

МИЛЛЕР: А если этого мало — официант даст вам специальный значок, и вы сможете поделиться вашим достижением со всем миром.

ВИДЕО

Смена кадра. Обедавший БИЗНЕСМЕН, улыбаясь, выходит из ресторана. Крупным планом зна- чок у него на груди: нынешняя версия девиза ОЧТ: «Я не очистил свою тарелку».

АУДИО

БОЛЛ: Так что в следующий раз, как окажетесь в ресторане, вспомните. Помогите вашим голодающим братьям и…

ВИДЕО

Переход кадра обратно в съемочный павильон.

АУДИО

БОЛЛ и МИЛЛЕР: Не очищайте свою тарелку!

МИЛЛЕР: Так должен поступать каждый! Это по-человечески!

ДИКТОР: «Операция „Чистая тарелка“» проводится под эгидой Федеральной торговой комиссии, получила статус официально зарегистрированной благотворительной акции. Все финансовые отчеты и данные об эффективности доступны по первому требованию. ОЧТ не обещает спасти жизнь всем обездоленным людям на земном шаре или положить конец всем человеческим страданиям — но мы можем хотя бы бороться с голодом в некоторых районах Земли.

ВИДЕО

Откат камеры. Становится видно, что и у Болла, и у Миллера на груди значок ОЧТ. Оба они улыбаются.