Пережив прошедшим днем много тревожных минут, мы к вечеру так измотали свои силы, что желали одного – спокойного сна. Даже ночной холод, постоянный наш спутник, сжалился над нами и не будил всю ночь.
Мы проснулись еще до солнца. Седой туман сползал с мертвенно-бледных склонов гор. Далеко за щербатым хребтом разгорелась багряная зорька. В посветлевшем холодном лесу проснулись птицы.
Левка неохотно покинул нагретое место. Он лениво потянулся, зевнул во всю свою огромную пасть и, осмотревшись, замахал хвостом. День обещал быть безоблачным.
В шесть часов наш маленький отряд уже шел вдоль крутого ключа, поднимаясь на верх пологого отрога. Как только мы оказались там, то в северо-западном направлении во всем своем величии увидели голец Чебулак. Его тупая снежная вершина господствует над всеми прилегающими горами.
С боков его сжимали синие ленты хребтов с серебрящимися на солнце откосами. А дальше за гольцом чернели гребни, убегавшие на запад в туманную дымку. Склоны Чебулака изрезаны круто спадающими ключами и снизу опоясаны темно-зеленой полосою густой хвойной тайги. Кое-где по крутым снежным скатам взбегали отдельные кедры, там же чернели пятна отогретых россыпей да обломки развалившихся скал. К нам голец обращал глубокий цирк, оконтуренный гигантскими стенами обнаженных пород. Подступ к вершине Чебулака охраняли бесчисленные скалы, они-то и придавали великану суровый вид.
До Чебулака оставалось не более двадцати километров. Наметив кратчайший путь, мы тронулись дальше. На широкой равнине, за перевалом, развернулись два озера, соединенные между собою узкой проточкой. Это Дикие озера. Они были покрыты льдом, и только вытекающий из западного водоема ручей местами освободился от зимних оков и, заполняя весенним шумом узкое ущелье, скатывался к реке Тумной.
А солнце высоко поднялось над нами и заливало ярким светом всю горную панораму. Позади, над хребтом Крыжина, появилось досадное серое облачко. Оно лезло на вершины и, увеличиваясь, расползалось по гребням.
– Опять к снегу… – сказал Павел Назарович, первым заметивший его.
За озером неожиданно попалась глубокая тропа, только что проложенная по снегу прошедшим впереди стадом сокжоев. Они, так же как и мы, направлялись к реке Тумной.
По-видимому, звери совершали переход к летним пастбищам, шли без кормежки, оставляя после себя взбитый до земли снег. Не оставалось сомнения, что вожак не в первый раз вел стадо этим путем. Тропа удачно обходила завалы, чащу, крутые распадки. Дойдя до Тумной, сокжои расположились на отдых вблизи кедра, у скалы, на единственной поляне, освободившейся от снега. Когда мы приблизились, раздался сильный треск. Стадо в беспорядке бросилось через реку, но выскочить на крутой берег не смогло и в смятении остановилось.
Их было всего одиннадцать сокжоев различных возрастов. У взрослых между ушей виднелись черные вздутия – будущие рога, взамен отпавших зимою. И только у одного, самого крупного сокжоя эти вздутия были большие и уже имели форму рогов.
Приподняв головы и насторожив уши, звери в недоумении смотрели на нас, не подозревая опасности. Но вот у одного из-под ног вырвался камень, и все разом сорвались с мест. Сокжои разбились на две группы: одна бросилась вниз по реке, вторая – вверх. Левка волновался. Казалось, вот-вот он кинется на Днепровского, который держал пса на своре. [4]
Река Тумная немного меньше Нички и до слияния с ней течет на юго-запад глубоким каньоном. Долина имеет мрачный колорит. Со всех сторон давят на нее нависшие обрывы, осыпи, жмет лес. Над руслом, заваленным округленными обломками скал, нависла ольховая чаща, берега забиты наносником. Небольшие плесы и заводи под крупными валунами изобиловали хариусом – любителем холодной и быстрой струи. В Тумной, пожалуй, чаще, чем в других реках Восточного Саяна, попадаются таймени. Мне удалось поймать к обеду несколько хариусов, и Павел Назарович приготовил из них вкусную уху. Если бы мы не потопили свое ружье, не исключено, что и медведь не ушел бы от нас.
Удивительная беспечность овладевает иногда этим зверем. На поляне, где мы остановились, дымился костер, вокруг была развешана мокрая одежда. Медведь спускался вниз по реке, медленно шагая между камней. Низко опущенная голова покачивалась из стороны в сторону: видно, ему лень было поднять ее и посмотреть вперед. Днепровский схватил Левку и, пока тот не видел зверя, прижал к себе. Павел Назарович только что снял с огня чайник, да так и застыл с ним. Ничего не подозревая, медведь подошел совсем близко, остановился, разгреб лапой мох, подобрал языком корешок, похрустел зубами. Заглянул в пустоту под камнем, но вдруг поднял голову, да так и замер от неожиданности.
– Чай пить с нами! – крикнул Павел Назарович.
Зверь рявкнул и привскочил. Увидев вблизи себя людей, он с перепугу метнулся назад, затем бросился через воду и сколько было сил стал удирать наверх по гребню.
– Ух! Ух! Ух! – еще долго доносился оттуда панический рев.
– Видимо, и медведя не обидел Чудо-зверь страхом, – сказал я, вспомнив эвенкийскую легенду.
Немного перекусив, мы благополучно переправились на правый берег Тумной. Во второй половине дня погода резко изменилась. Подул ветер, и небо затянулось тучами, медленно передвигавшимися к западу. Похолодало. Мы шли узким ключом, утопая в размякшем снегу. Одежда наша быстро вымокла, отяжелела. Усталые ноги с трудом передвигались.
Чем дальше от Тумной, тем теснее сжимались ущелья, тем круче становился ключ. Скоро нас встретил настоящий кедровый лес, спустившийся с Чебулака.
Какими необычайно красивыми показались старые, увенчанные белесоватым мхом кедры! Распластав по земле свои могучие корни, они будто приветствовали нас, покачивая вершинами.
– Вот под тем кедром и расположимся ночевать! – говорил уставший Павел Назарович, указывая на толстое дерево, нижние ветви которого почти лежали на снегу.
Кедров было много, каждый манил к себе, и мы переходили от дерева к дереву, выбирая лучшее среди лучших.
Где-то, за невидимым Чебулаком, потух отсвет короткой зари. Горы медленно растворялись в синей дымке вечерних сумерек. Сближался горизонт, сливаясь с еще более потемневшими тучами, и древняя тайга, приютившая нас, погружалась в молчание. Большой костер из кедрового сушника отбрасывал от стоянки наседавшую темноту весенней ночи. Развесив мокрую одежду, полуголые, мы уселись у огня и долго не могли отогреться. Ну как не помянешь добрым словом костер! Сколько приятных минут доставляет он промерзшему путнику! Он и согреет, и порадует, и обережет твой сон. Да и нет более глубоких раздумий, чем у костра, когда остаешься с ним наедине. Усядешься поближе к огню, обнимешь сцепленными руками согнутые в коленях ноги и смотришь, как огонь пожирает сушник, как в синих вспышках плавятся угли, а мысли бегут, бегут, напоминая о прожитом.
К ночи порывы ветра усилились, еще больше закачалась тайга, пошел снег.
На счастье, он продолжался недолго. Сквозь поредевшие облака к нам под старый кедр заглянула луна. Она появилась точно из глубины бездны и залила все вокруг серебристым светом.
Я встал. Тишина была полная. Будто зачарованные, боясь стряхнуть с себя покой, стояли прихотливо убранные снежными хлопьями кедры. Миллионы причудливых огоньков, словно алмазы, то вспыхивали, то гасли в снежных гирляндах, украсивших ветви деревьев. А луна, поднимаясь все выше и выше, заглянула, наконец, в самую чащу леса. Сквозь густую хвою лучи ложились светлыми полосами на белый снег. Туда же падали тени от деревьев. Полосы яркого света смешивались с темными тенями, и чудесный узор украшал тайгу.
Утром нам пришлось задержаться. Дальше подход к Чебулаку был прикрыт еще более глубоким снегом, под которым прятались рытвины, валежник, кусты. Нужно было сделать лыжи, хотя бы примитивные, иначе не пройти. Вчера последний километр до стоянки мы буквально брели по пояс в снегу.
Холодный утренний воздух был чист и прозрачен. Зубчатая линия Хайрюзового белка вырисовывалась на фоне голубого неба необычайно четко. В кронах старых кедров, усыпанных хлопьями ночного снегопада, вспыхивали и переливались блестки солнечных лучей. Но на дне ущелья длинной заплатой лежал затаившийся туман. Я предсказывал своим спутникам хороший теплый день.
– Не торопитесь угадывать, день большой, – отозвался Павел Назарович, отделывая ножом лыжу. – Туман, что на Тумной, скажет точнее…
Я еще раз посмотрел на кусочек неба между горами и на лес, освещенный ярким солнцем.
– Вот если туман с реки начнет подниматься вверх, то непременно быть дождю – это уж без ошибки, – пояснил старик.
В десять часов мы покинули нагретое место под кедром. Поднимались по ручью, пропилившему проход по дну глубокого и скалистого ущелья. Нависшие над ним отроги Чебулака имели вид разрушенных стен, с острыми утесами, будто нарочито выброшенными поверх волнистой глади леса. Дно же ручья завалено бесформенными обломками, как бы умышленно преграждавшими путь. Вода то мчалась, пробиваясь сквозь узкие щели скал, то терялась между каменных глыб и накипевшим за зиму льдом, то, оглашая воздух стоном, падала в бездну, образуя бесчисленные водопады. Картину дополнял нескончаемый рев потока, глухие отголоски береговых скал и мрак, пропитанный вечной сыростью. Единственный путь – правой стороной ущелья. Но что это за путь! Мы карабкались на стены, удерживаясь руками за кусты, перебирались сквозь щели и заросли, снова и снова спускались на дно ручья, чтобы обойти скалы. Но чем выше поднимались, тем меньше нагромождений, хотя крутизна все более увеличивалась, идти становилось легче.
С нами вместе по склону Чебулака взбиралась и густая тайга. Мы видели вокруг себя приземистые кедры, украшенные длинными прядями седых лишайников, молодую поросль, прикрытую густой тенью старых деревьев, да могилы умерших великанов, затянутые плотным покровом зеленого мха. Наконец-то мы попали в настоящую девственную тайгу. Было бы странным увидеть здесь следы топора или остатки костра. Только тропы сокжоев да следы соболей пересекали наш путь. И всегда, погружаясь в эту неприветливую атмосферу лесной чащи, переживаешь странное состояние подавленности, какую-то приниженность при виде столетних кедров, сомкнувших над тобою свои жесткие кроны.
Туман так и не поднялся от реки – он как бы растаял в лучах весеннего солнца. К вершине мы пробирались гуськом, поочередно прокладывая лыжню. Не выдерживая крутизны, лес стал редеть. Все чаще встречались толстые, уродливо-корявые кедры, полузасохшие, сгорбленные, дупляные. Деревья выглядели жалкими от перенесенных суровых зим. У кедров, растущих на небольшом прилавке, расположились биваком. Тут-то и заканчивалась верхняя граница леса, опоясывающая снизу голец. Времени до заката солнца оставалось еще много. После обеда мы с Прокопием решили идти на вершину, а Павел Назарович остался устраивать ночлег. Хотелось скорее добраться до цели. Мне думалось, что с Чебулака мы многое увидим и более точно определим наш дальнейший путь.
От стоянки направились к гребню и по уступам стали взбираться на хорошо видневшуюся вершину гольца. Лес остался позади. Слева показался крутой склон, покрытый рубцами надувного снега, а справа, сразу же от гребня, обрывались отвесными стенами скалы, образующие тот самый цирк, что видели мы с Диких озер. Теперь он лежал под нами, глубоко врезаясь в голец, мрачный, полусферической формы. Его стены снизу подбиты крупной осыпью – результат продолжающихся разрушений скал. На днище ступенчатого цирка темнели пятна замерзших озер, соединенных между собою извилистой полоской ручейка. Там же были заметны продолговатые бугры, заросшие кустарником, вероятно, морены. Тени скал оберегали от солнца плотный снег, покрывающий длительное время года дно цирка.
Гребень, по которому мы поднимались, был почти гол. Постоянные ветры сдули с него снег. Россыпи (из них сложен гребень) покрывал бледно-желтый ягель и различные лишайники. В расщелинах мы видели кашкару и другие рододендроновые растения [5] , характерные для гольцовой зоны. Кое-где, в заветерках, попадались на глаза одинокие кусты ольхи да на площадках, поверх выступающих скал, совсем крошечные ивки. Сгорбившись от непосильного холода, они не растут вверх, а стелются, прячась за камни.
Край скалы, по которому мы поднимались, у вершины гольца образует причудливо-зубчатый кант, четко вырезанный на фоне голубого неба. Трудно представить тишину, которая окружала нас среди гигантских выступов скал, застывших россыпей и ослепительно-белых снегов. Воздух замер, все млело в живительных лучах весеннего солнца. Ни единого звука не доносилось из цирка, и только учащенные удары сердца слышались в груди.
Чем ближе к макушке, тем величественнее открывалась нашему взору панорама Восточного Саяна.
Вершина Чебулака крепко скована почти заледеневшим снегом. Чтобы взобраться на нее, мы сняли лыжи. Ноги скользили по твердой поверхности. Мы падали, поднимались и снова упорно карабкались вверх. Наконец-то под нашими ногами был тот самый голец, который два дня тому назад издали поражал своей грандиозностью.