Бедняцкие окраины уже почти остались позади. Внушительный отряд из двух дюжин всадников медленно поднимался вверх по извилистой улочке: бряцала конская упряжь, дворовые шавки заливались вослед хриплым лаем, а впереди, восторженно вопя и улюлюкая, неслась стайка чумазых мальчишек. Головные воины сурово покрикивали на сорванцов, то и дело сующихся под копыта, но больше для острастки. Кто из них не был ребенком?

– А ну, кыш, мелюзга! – услышала Нэрис нарочито грозный рык Жилы. – Вот я кого-то щас кнутом огрею!..

В ответ дружиннику донесся радостный визг. Норманн насупил брови и, легонько ткнув пятками в бока своего коня, выбился из строя, будто намереваясь сей же час броситься в погоню. Мальчишки, вереща, сыпанули в стороны. Только один смельчак лет шести от роду – румяный, в драном тулупчике – взлетел на чью-то изгородь и показал бойцу язык.

– Не заловишь! – весело крикнул он. – Нипочем не заловишь, бе-э-э!..

– Ах, не заловлю?! – Жила страшно завращал глазами и приподнялся в седле.

Сорванец, торжествующе хохоча, исчез за забором. Леди Мак-Лайон прыснула в воротник, глядя, как по уши довольный дружинник возвращается в строй. «Мужчины иногда совсем как дети. А уж корчат-то из себя сильных да важных!..» Улыбка ее стала шире – вспомнилось, как прошлой зимой первый советник кроля Шотландии был застукан собственной тещей за бодрыми скачками на четвереньках по сугробам в компании веселящихся отпрысков. Чопорная госпожа Максвелл зятю и слова не сказала, но, как потом признался Нэрис сконфуженный супруг, он «окончательно потерял в ее глазах всякое уважение». Это, конечно, было не так, но Нэрис отдала бы многое, чтобы увидеть ту уморительную сцену своими глазами. «А еще гончая, называется, – не без самодовольства подумала она. – Я вот ни разу не попадалась!»

– Шустер пострел, – поймав смеющийся взгляд леди, с притворным сожалением сказал Жила. – Но кабы не изгородь, уж мы бы еще посмотрели…

– Хватит ребячиться, – зевая, отозвался Тихоня. Детей он любил, с Жилой они тоже были старинные приятели, но бессонная ночь в карауле не очень-то располагала к веселью. – Вперед гляди. Лорд велел ухо востро держать.

– Так я чего? – стушевался дружинник. – Я смеху ради! Опять же, который день семьи не вижу. Сына обещал на лов подледный взять, а сам вот…

– Не ты один такой, – откликнулся сзади кто-то из бойцов. И добавил со смешком: – А ведь и правда не поймал бы. Верткий малец, как угорь!

Нэрис тихонько вздохнула. У нее таких «мальцов» было двое и оба – увы – за много миль отсюда. Как-то они там? Здоровы ли? Скучают? Все ли благополучно?.. «Плохая я мать, – с грустью подумалось ей. – Хорошая бы дома осталась. Ведь брауни прав – дети совсем без родителей растут… Ивара хоть понять можно, у него служба, а я?» Из груди леди Мак-Лайон снова вырвался покаянный вздох. Пустых обещаний вроде «Это точно в последний раз!» она уже давно себе не давала: опыт прежних лет показал, что все равно бесполезно. Ивар правильно говорит – горбатого могила исправит.

А раз так, то не стоит и мучиться, решила Нэрис. Дети под надежным присмотром любящей бабушки, муж прекрасно знает, где его жена и с кем, – больше того, именно по его просьбе она здесь и очутилась… И что с того, что все это ей действительно нравится?! Оно, в конце концов, не преступление! На лоб леди набежали морщины. Не преступление, да. В отличие от того, что полгода назад случилось в одном из домишек на окраине Бергена. С матерью умершей кормилицы Нэрис рассталась пару часов назад, выяснив все, что хотела, и прочно утвердившись в мысли, что гибель молодой женщины была пусть трагической, но отнюдь не случайностью. А что касалось сплетен…

«Не из таких была наша Ингрид, уж поверьте, – с жаром повторяла матушка покойной, устремив на леди Мак-Лайон бесхитростный взгляд, в котором читались волнение и возмущение одновременно. – Вовсе не из таких! Ее сызмальства учили сор из избы не выносить. Кого хочешь спросите – никто про нее дурного не скажет! Да и о чем было болтать, когда умерла невестка конунга в родах, у повитух на руках? Крови, бедняжка, потеряла много, да и младенец крупный был, в батюшку. Тяжело дело шло, больше двух суток она, несчастная, маялась, уж и не чаяли, что разродится… А как разрешилась наконец, только и успела разок на сына взглянуть. Ребеночка обмыли, отцу поднесли, чтоб имя дал, как заведено, вернулись к постели – ан госпожа уже и отошла. – Голос женщины дрогнул, в нем прорезались нотки искреннего гнева. – И когда бы, скажите на милость, господин Харальд к жене руку успел приложить?! Как же им, злыдням, не совестно? Да он в супруге души не чаял! Роды на лето пришлись – он из похода сорвался, и уж так-то трясся над ней, так-то баловал, дай боги каждой такого мужа!.. Ингрид моя рассказывала: госпожа Берит ведь слабенькая была, с трудом бремя носила, все лежала последний месяц, а лето же, тяжко в темноте да в четырех стенах. Так господин Харальд жену самолично на пригорок выносил, чтоб ей легче дышалось – прямо на руки брал да нес. И сидели они там часами, что твои голубки… Убил! Да накажи меня Один, если я в жизни что-то глупей слыхала!..

А про сплетни все эти я вам одно скажу – нету в них ничего, окромя злобы людской да зависти. И дочка моя уж точно здесь ни при чем – она, когда узнала, что о вдовце болтают, ужасть как расстроилась. Помню, заглянула я к ней вечерком (Ингрид тогда в дом портного Трюггви с Верхней улицы кормилицей взяли, к двойне), а на ней просто лица нет. Я давай пытать, что да как, не крикливые ли малыши, не обижает ли хозяйка? А она мне – нет, мол, матушка, госпожа добрая, и младенчики спокойные, знай себе едят да спят… Только, говорит, чую, откажут мне от места, как есть откажут! И в слезы. Еле-еле я от нее правды добилась. Одним словом, услыхала она случайно, как одна из заказчиц с хозяйкой между примерками в мастерской языки чесали. Вот та заказчица возьми и скажи – про Харальда-то да про его жену покойную. Дескать, слух прошел. Супруга портного, понятно, заахала, мол, быть того не может, врут люди, а заказчица ей, эдак с намеком – так ты у кормилицы своей спроси, уж ей ли не знать?.. Ну, Ингрид моя и обмерла. Не дурочкой родилась, дело ясное – кто-то чужой ляпнул, а на нее и свалил! С повитух-то какой спрос: лучших в большой дом звали, они имя свое берегут, где им сплетничать, да еще и так-то? Семейство покойницы, понятно, тоже напраслину на себя возводить не станет. Вот и вышло, что на дочку мою все кивать принялись – особливо после того, как она, бедняжка, навеки глаза закрыла. Языки бы им вырвать! Мало, что неповинную оболгали, мало, что дети ее и без того сиротами остались… так ведь по сю пору, псы брехливые, угомониться не могут! – Старушка промокнула глаза рукавом и, помолчав, заговорила снова: – А что до того, как дочка умерла… Ох, госпожа, знаю, что рассказать обещала, да только как вспомню – словно кто за горло берет да давит!.. Ингрид-то моя была младшенькая, любимица, до нее одни мальчишки. Была еще дочка, году не прожила. Не чаяла я на старости лет без утешения остаться… Но коль надо, я расскажу. Навек у меня та ночь в сердце ножом застряла. Было это, дай бог памяти, седмицы через две, как я тогда у портного Ингрид в слезах застала. Дочь все ходила печальная, думала, кто на нее обиду затаил, что такой злоязыкой перед всем городом выставил… Нет, из портновского дома ее не погнали, да и шума вроде как не было никакого насчет госпожи Берит, но Ингрид моя к дурному слову чуткая была, вот и не шел тот разговор хозяйский у нее из головы. Я-то уже и рукой махнула, а она, вишь, забыть все никак не могла. Я, говорит, матушка, доищусь, не позволю, говорит, чтобы в тебя на старости лет пальцами тыкали! И у простых людей, говорит, заступники найдутся, уж они-то помогут, узнают, что за сплетник на меня наговаривает!..

От портного Ингрид раз в неделю на ночь домой отпускали – я говорила, что младенцы были спокойные. Так и тем вечером было. Пришла она поздней, чем всегда, совсем по темноте, а сама такая довольная, румяная да веселая! Я уж возрадовалась – давненько дочкиной улыбки мы не видели. Зову ее за стол (вечерять как раз садились), да между делом спрашиваю: «Что за радость, Ингрид, душечка?» А она смеется – мол, скоро узнаете. Скоро, мол, все узнают! Глядит на меня, ласточка, улыбается, а глаза – что твои омуты черные… В жизни у дочери я такого взгляда не видела! Мне бы, дурище, смекнуть, что сами боги мне знак подают, а я вместо того давай гадать, уж не завелся ли кто у дочки? Так ведь и пора бы уже, думаю, ведь третий год вдовеет. Ингрид-то моя хорошенькая была, сватались к ней, как зять утонул, да она ни в какую… Ну вот я, клуша старая, о счастье ее возмечтала, а сама на стол собираю. Зову Ингрид, а она все смеется – не хочу, мол, матушка, я у хозяев поела, дайте мне лучше воды – так к вам торопилась, аж в горле пересохло. Еле уговорила ее хоть чуток похлебки попробовать. Ох, знать бы! Родное ж дитя своими руками!.. – Тут старушка, не сдержавшись, горько разрыдалась, и леди Мак-Лайон стоило немалых усилий ее успокоить. – Вы простите меня, госпожа. Тяжко мне. Думала, за столько-то времени отойду, ан нет… Дальше что было? Ну, пока мы ели, дочь со средненьким внуком возилась, смеялась, целовала его, сиротку. Потом встала, чтоб мне помочь со стола прибрать, тут ей и поплохело. Пошатнулась моя ласточка и говорит: «Что-то устала я нынче. Дай, – говорит, – матушка, мне еще воды, да я прилягу». Я кружку поднесла, гляжу – а Ингрид белее снега. Уж не прихворнула ли? Я ее давай скорей в постель укладывать, а она все смеется, дескать, как это ее так угораздило? Потом, конечно, уж всем не до веселья сделалось. Как ее полоскало, бедняжку мою, как ее корчило! И ведь еле дышит, вся дрожит, а меня же, дуру, успокаивает! Лепечет что-то, по рукам гладит… Послала я старшего внука на соседнюю улицу, к знахарке, та быстро прибежала, да только руками развела. Не поможешь, мол. Так и ушла моя Ингрид, оставила нас горевать одних-одинешенек… А как прознали об том наутро, так и понеслось по городу – мол, неспроста; мол, отравили; мол, дыма без огня не бывает! Сколько твердила я про похлебку, что грибы, видать, не те в котел попали, да только уж никто меня не слушал. Ты-то жива, говорят. И внуки малые живехоньки, и портного Трюггви семейство не почесалось даже… Да только уж вы небось знаете, госпожа, как легко не тот гриб срезать, да как просто его потом проглотить! Злым сплетникам только дай волю. Ингрид никому не делала плохого, зачем бы кто-то стал ее травить? Да и пришла она из хозяйского дома здоровой да веселой! Всё грибы проклятые, всё они – и я, ротозейка!..»

Нэрис, вспомнив последние слова безутешной матери, медленно покачала головой. Ни старушка, ни проклинаемая ею похлебка в смерти Ингрид были не виноваты. Нет, отравление-то было налицо, и крайне сходное с отравлением именно грибами… Однако ели похлебку – именно ели, а не «попробовали пару ложек» – и родители кормилицы, и ее дети. Овощи в суп (об этом Нэрис поинтересовалась особо) старушка всегда режет мелко. Маловероятно, чтобы один или два злокозненных гриба, невесть как собравшись в одной миске, достались именно Ингрид!

Опять же не сходилось по времени. Кое-какие тревожные признаки возникли еще до того, как семья села ужинать. По свидетельству матушки, кормилица явилась домой непривычно оживленная и мучимая жаждой, хотя запыхавшейся вроде не выглядела. Смеялась без причины, хотя склад характера имела отнюдь не истерический… Но самое главное – взгляд! Старушка обмолвилась о «черных омутах», а глаза у Ингрид, как у большинства северянок, были светло-голубые. Расширенные зрачки, так же как и сильно суженные, – один из первейших признаков отравления. И мать заметила это до того, как позвала дочь за стол.

Кормилица отказалась от ужина, добавив, что успела поесть у хозяев. Но и там отравиться ей было сомнительно – слуги доедали то, что осталось после господ, а сами господа по сей день пребывали в добром здравии. Равно как и прочая челядь: дом Трюггви Нэрис посетила сразу же, как распрощалась с матерью покойной Ингрид. И, помимо общего благополучия всех его обитателей, узнала, что кормилицу в день ее смерти отпустили пораньше. От Верхней улицы до родительского дома идти ей было недолго – не больше получаса. Где же она пропадала, если ушла от портного еще засветло, а к матери явилась по темноте?.. Куда она ходила, с кем встречалась – этого теперь, спустя столько времени, уже не дознаешься. Ясно одно: несчастную женщину отравили, и отравили намеренно. Не у портного, не дома, не очень понятно как да чем… Тут Нэрис задумчиво покачала головой. Яд был, очевидно, сильный. Тогда почему он не убил кормилицу раньше? Ведь, по словам ее матери, с момента возвращения Ингрид домой и до ее смерти прошел едва ли не час. Яд был принят на полный желудок? Но тогда его действие было бы ослаблено большим количеством пищи и – позднее – несколькими приступами рвоты. Обычно ведь при отравлениях первым делом очищение желудка и предписывают… Но здесь это не помогло. Никаких ран и подозрительных царапин на теле покойницы тоже не было, значит, яд не мог попасть напрямую в кровь. Но ведь как-то попал же!

Леди Мак-Лайон с досадой стукнула кулаком по луке седла. Очевидно, над этой загадкой еще придется поломать голову. Как и над тем, кого покойная Ингрид считала своими «заступниками». Она говорила об этом матери и, кажется, была твердо уверена в этих людях. Или в каком-то одном человеке. Кто же он был? И не с ним ли кормилица виделась перед тем, как отдать Богу душу?..

– Госпожа! – Бас Ульфа прервал мучительные раздумья хозяйки. – Торговая слобода показалась. Заезжать-то будем? Его сиятельство вроде упоминали…

Нэрис заторможенно кивнула. Торговая слобода. Да, Ивар просил заехать. Что-то купить? Из еды?.. А, нет! Чай же! Леди встряхнулась и посмотрела на норманна уже более осмысленным взглядом.

– Да-да, конечно, – торопливо кивнула она. – Сворачиваем… Ох, я и не заметила, что уже сумерки подступают!

– Скорей погода портится, – сказал едущий позади нее Орм. – Опять. Ну и зима нынче выдалась.

– Тогда поторопиться надо, – взглянув на потемневшее небо, забеспокоилась Нэрис. – Не дай бог, снова метель!..

– Это вряд ли. Ветра нет. Тихоня, лошадей-то у ворот оставим или верхами?

Ульф оглядел толкущийся близ слободы народ, прикинул, что внутри сейчас еще теснее, и качнул головой:

– Снаружи подождут. Вон коновязь, и человек при ней имеется. Пешком быстрее выйдет. Нам чего надо-то, госпожа?

– Чаю…

Один из бойцов Пустоглазого, что сопровождали леди Мак-Лайон, Ульфа и четверых дружинников сэконунга, повернул голову:

– Тогда вам в самый конец, госпожа. К восточным купцам. У них там и пряности, и другое разное. Мы проводим, чтоб не заблудились, всяко нам в одну сторону!

Нэрис благодарно улыбнулась, с помощью Тихони выбираясь из седла. Близость шумного торжища всегда действовала на нее ободряюще. «Про яд после подумаю, – решила она, в кольце своих охранителей направляясь к воротам. – Вечером. Рецепты полистаю, может, Ивар еще что подскажет… Он, конечно, не лекарь, зато покойников, непонятно чем травленных, на своем веку повидал уж точно больше моего!»

Снаружи заметно потемнело. Астрид, остановившись на пороге лавки, бросила озабоченный взгляд вверх.

– Надо было раньше, – пробормотала она, сгружая плотные свертки в руки служанке. – Вон какие облака набежали. Если так и дальше пойдет, скоро вся торговля свернется, а нам еще в рыбный ряд… Где Нанна?

– Они с Хальми к саням ушли, госпожа. Товар отнести.

– А-а-а, – задумчиво протянула невестка конунга. – Ну пусть. Это и ты унесешь, а рыбы нам много не надо. Пойдем!

Запахнув плащ, Астрид кивнула трем молчаливым бойцам, что ожидали ее снаружи вместе со служанкой, и быстрым шагом направилась в сторону широких крытых прилавков. Оттуда долетали звучные голоса рыбаков, на все лады расхваливающих свой товар.

– Не иначе одна селедка нам достанется, – с досадой в голосе проговорила Астрид. – Щуку еще с утра всю разбирают.

Рагнара ждали завтра, а его любимым лакомством была как раз нежная молодая щучка в особом маринаде. Блюдо должно было хорошенько настояться, лучше сутки, но никак не меньше ночи. А вдруг обоз уже к утру прибудет?.. Подумав об этом, Астрид покачала головой. Служанка, семенящая рядом, понимающе улыбнулась.

– Уж вас-то все знают, госпожа, – сказала она. – И про то, что гостя дорогого ждете, тоже. Хоть один рыбак да приберег пару щучек, я вам точно говорю!

Губы хозяйки тронула мягкая, чуть насмешливая улыбка. Ну само собой, уже по всему городу разнеслось…

– Астрид!

Знакомый запыхавшийся голос заставил ее обернуться. Сквозь плотную гомонящую толпу к ним пробивалась супруга ярла Гуннара. Лицо у нее было раскрасневшееся и воинственное.

– Не вози этот прощелыга лучшего шелку на все побережье, ноги бы моей у него в лавке не было! – подойдя, сердито заявила Тира, не успев перевести дух. – Обещал три штуки алого отложить, а сам едва на сторону не продал, чудом перехватить успела… Уф. Здравствуй, милая! Уж не думала тебя сегодня здесь встретить.

– Здравствуй, – снова улыбнулась Астрид. – Знаешь, стало быть?..

– Еще утром сменные прибежали с вестями, – понурившись, кивнула та. – Рагнар хоть цел?

– Гонец сказал, ранен, но не слишком серьезно. Зато других привезут целый обоз. Самых тяжелых в Ярене оставили, а остальные… Как бы похороны конунга отложить не пришлось.

– Да уж. Ты, если что, только скажи – мы с Дагмар приедем, поможем. И с ранеными, и с проводами. – Она, запнувшись, бессильно всплеснула руками. – Оставили нас боги! Что ни день, то новая напасть – одна другой страшнее!

Астрид утешительно погладила ее по плечу:

– Обойдется. Бывало и хуже. В конце концов… – Невестка конунга, не договорив, умолкла, наткнувшись взглядом на что-то за спиной подруги. Темные глаза, еще мгновение назад такие теплые и печальные, словно затянуло льдом.

Тира удивленно обернулась. В нескольких шагах от них, у входа в лавку, стоял человек в потрепанном черном плаще и заячьей шапке. Поняв, что его заметили, он улыбнулся женщинам какой-то неприятной улыбкой и, чуть склонив голову в приветственном поклоне, исчез в дверях.

– Глянь-ка, кто домой пожаловал!.. Живучий, шваль, – буркнул один из сопровождающих Астрид.

Второй кивнул. Третий выразительно сплюнул себе под ноги. Тира открыла было рот, но сказать ничего не успела – невестка конунга, словно очнувшись, вновь бросила взгляд на небо и сказала отрывисто:

– Нам пора. Еще темнее стало… Прости, дорогая, – взгляд ее, обращенный на сбитую с толку Тиру, вновь потеплел, – но иначе я точно останусь без щуки!

Она улыбнулась, сделала знак своей охране и заторопилась к рыбным рядам. Супруга ярла только руками развела. И, обернувшись на дружинников за спиной, сердито спросила:

– Вы-то чего ухмыляетесь?

– Так это ж тот самый, госпожа, – изогнул бровь дугой старший из пятерки. – Аль не признали?.. У Харальда служил когда-то.

– И что? – передернула плечами хозяйка. – Я даже вас всех наперечет не помню, а этого так первый раз вижу!

– Не первый, – встрял другой боец. – Вы ж тогда вместе со всеми невесту Рагнара встречали… Вот дурень! И как только смелости хватило вернуться?

– Ну так лет-то сколько прошло? – возразил ему кто-то из товарищей.

Тира задумалась. Когда Астрид еще была невестой?.. Действительно, они с Гуннаром встречали ее в числе прочих гостей. Был там какой-то скандал, но какой?..

– Ладно, – наконец отрезала она с явным раздражением в голосе. – Чего встали столбами? Эвон темень какая, а у меня еще и половины не куплено. Кончайте скалиться да за мной! Лучше бы за шелком смотрели, дурни, хоть клочок в толпе срежут – из жалованья вычту…

Бойцы Пустоглазого с честью выполнили возложенную на них миссию – они отстояли ночь в карауле у дома погибшей кормилицы, дождались отряда супруги шотландского лорда и после проводили оный до торговой слободы. К нужной лавке тоже дорогу указали, не соврали: едва ли не к самому прилавку Нэрис за руку отвели. За что, надо сказать, она была им очень благодарна. Чай да специи стоят немало, а уж торговаться восточные люди умеют как никто! Даже дочь лэрда Вильяма, плоть от плоти своего тороватого батюшки, ушла бы из лавки с пустым кошелем, не намекни глава Сигурдовой пятерки хозяину, что у его господина здесь свой интерес и драть три шкуры с приезжих лично он не советует. Купец проникся и осознал, чай был куплен, дружинники ярла вознаграждены за старание – одним словом, все устроилось к общему удовольствию.

Распрощавшись с людьми Пустоглазого, леди Мак-Лайон заторопилась назад. Ей не терпелось поделиться с мужем новостями, да и погода не радовала – с каждой минутой облака над головой сползались все теснее, на город легли плотные сумерки, а поднявшийся ветер, которого еще полчаса назад в помине не было, задувал не на шутку. Двумя руками придерживая капюшон, Нэрис семенила следом за Тихоней и дивилась норманнам, которые продолжали сновать вокруг как ни в чем не бывало. Купцы и не думали закрывать лавки, посетители оных от них не отставали – казалось, чем темнее становилось на улице, тем бодрее шел торг, громче звучали голоса зазывал, звонче сыпалась на прилавки медь… «Да и чему тут удивляться? – думала Нэрис. – Северянам холод да ветер не внове. А уж в полумраке покупателя обжулить – вообще святое дело!» Она вспомнила пару историй времен молодости собственного папеньки и смущенно потупилась. Что поделать, лэрд Вильям тоже был небезгрешен.

– Товар-то нам не завалящий подсунули? – словно угадав мысли леди, спросил идущий по правую руку Жила. – До того цену сбили, все равно что задаром. Ежели без обмана – так это ж хозяину сплошной убыток!

– Чай хороший, – улыбнулась Нэрис, – я проверила. Да и сыпали при нас! А про убытки ты даже не думай – небось ярл Сигурд купца после отблагодарит. Ивар говорил, вся слобода под ним.

– Тоже верно…

– Нашел, о чем беспокоиться, – сварливо откликнулся слева Орм. – У меня уж все ребра всмятку! Тихоня, далеко еще?

– Порядком, – отозвался могучий норманн, щурясь. Ворот впереди он пока что не видел – лавки восточных купцов находились в самом конце торговой слободы, а в такой толчее особо не разгонишься. Он сердито ругнулся и притормозил – путь преградили широкие сани со слетевшей оглоблей.

– Что такое, Ульф? – услышал Тихоня голос хозяйки. – Что встали?

– Да тут… эвон какая оказия. Обходить придется.

Нэрис выглянула из-за широкой спины своего телохранителя, увидела сани, суетящегося рядом возницу, бьющих копытами лошадей… «Сейчас все обходить примутся, – поняла она. – И нас вообще затопчут». Леди повертела головой по сторонам и, приметив чуть позади вывеску какого-то базарного трактирчика, решительно сказала:

– Лучше подождем, пока починятся да уедут! Я замерзла до ужаса, а к воротам мы и без всяких саней еще час пробиваться будем. Пойдемте, погреемся, сбитня горячего выпьем, что ли?..

– Его сиятельство велел никуда не заворачивать, – напомнил Ульф. Впрочем, не без колебания в голосе – замерз он не меньше леди, а уж устал и того больше.

Херд позади только подлил масла в огонь:

– Да нас же пятеро! И с бойцами Пустоглазого нас только что весь базар видел! Кто позарится?

– Ну…

– Ульф, миленький, я уже ног не чувствую. Пойдем, хоть немножко в тепле побудем. Херд ведь правильно говорит. Пожалуйста! А Ивару я про трактир и слова не скажу!

Тихоня еще раз посмотрел на сани, на обтекающую их с двух сторон плотную толпу народа – и сдался. Несколько минут спустя все шестеро уже сидели рядком на лавке и счастливо жмурились, грея руки о бока больших глиняных кружек. Трактир оказался маленьким, темноватым, но на удивление приличным. Чисто выметенный пол, добела отскобленные столы, солидная публика из приезжих купцов… Пожалуй, решил Ульф, с удовольствием обозревая заведение, тут и вправду опасаться некого. Да еще и средь бела дня! «Посидим маленечко, – подумал он, – отдохнем. Чего там за четверть часа случится? А уж оглоблю-то приладить – много времени не надо».

– Хорошо! – с чувством проговорил Орм, прикладываясь к своей кружке. – И сбитень отменный!

– Надо будет еще разок сюда заглянуть, как случай выйдет, – согласился Херд. Жила расслабленно кивнул. Немой Сван ограничился утвердительным мычанием.

Нэрис, крошечными глоточками потягивая сладкий обжигающий напиток, глазела по сторонам. Трактир, очевидно, был в слободе на хорошем счету – ни местечка свободного. «Повезло, успели мы последний стол занять, – с чувством глубокого удовлетворения подумала она. – Не то уж точно бы себе всё отморозили. Север, конечно, красив – и снег, и фьорды, но как же тут холодно!.. А трактирчик славный. Все бы такие были. Ведь у нас пока из Перта до Фрейха доберешься, все на свете проклянешь. Дыра на дыре, не то что сбитня – чистой воды иной раз в кружку не нальют. Интересно, а дорого ли выйдет пару-тройку таких вот мест по главной дороге открыть? Люди-то разные ездят, с разным достатком – за достойный ночлег они и заплатят достойно. Даже крестьянин зажиточный, так и тот скорее с лишней монетой расстанется, чем в клоповнике заночует, где могут если не отравить, так ограбить… Ну, конечно, на охрану тогда расход, так ведь все одно окупится?»

Далеко идущие планы дочери почетного члена Шотландской торговой гильдии были нарушены громким хлопком входной двери. Нэрис подняла голову – в трактир вошел еще один посетитель. Точнее, посетительница. Закутанная в видавший виды плащ, сгорбившаяся под тяжестью множества узелков и свертков женщина, кажется, едва стояла на ногах от усталости. Тяжело опираясь на узловатую палку, она сделала несколько неуверенных шагов вперед и остановилась. Зал был полон. И даже будь она одета не в обноски, присесть ей было бы просто некуда. Одна из подавальщиц, заметив посетительницу, заторопилась к двери. Очевидно, только затем, чтобы ее выпроводить… Леди Мак-Лайон, никогда не отличавшаяся особой стойкостью, вспомнила о гуляющем снаружи ледяном ветре, о том, как сама недавно мерзла до костей, и порывисто повернулась к Тихоне:

– Ульф, скажи, чтобы эту несчастную на мороз не выгоняли! Пусть за наш стол посадят, место ведь есть. Да и мы уже скоро пойдем!..

Норманн снисходительно улыбнулся.

– Не переживайте, госпожа, – сказал он, кинув взгляд на женщину у дверей. – Уж если кого и выставят, так не ее. Это же вёльва! Им принято уважение оказывать… Ну? Что я говорил?

– О, – растерянно булькнула Нэрис, глядя, как вошедшую едва ли не под руку проводят к огню и усаживают на лавку. – Вёльва? Ведунья то есть? Так у вас их привечают? Надо же! В Шотландии и на травниц-то иной раз косо смотрят. Иных даже гонят – ведьма, мол!

– Так то Шотландия, – с некоторой долей превосходства отозвался Жила. – Мы-то, чай, еще из ума не выжили. Хотя, конечно, боязно иной раз. С вёльвами шутки плохи.

– Да от них и без шуток оторопь берет, – понизив голос, высказался Орм. – Всё ж не от мира сего. Жрицы к тому же.

– Ага, – поддакнул Херд, придвигаясь поближе к товарищам. – Спаси Один, если чем оскорбишь… Как их бабы не боятся? Стоит только явиться такой, в варежках кошачьих, на порог – и понеслось!.. У нас провидица в прошлом году неделю гостила. Жена с дочками совсем одурели: скакали вокруг нее, в рот заглядывали, хоть совсем беги со двора!

– Точно, – скорчил гримасу Жила. – Моя вон, старшая, в соседнюю деревню к вёльве бегала. Ночью-то! Весь дом перебаламутила. Обратно утром явилась – глаза горят, бормочет чушь какую-то про растущую луну, да сладость меда, да «каплю крови – от самого сердца». Заговор какой, не иначе. Ух и задал же я ей трепку!.. Ну не вёльве, понятно, дочери. Горазды жрицы Фрейи молодым девчонкам головы дурить. Нет, предначертанное видеть умеют, наговаривать не стану. Только их как послушаешь, тех ведуний, – ум за разум зайдет.

– Ты тише, – с опаской шепнул Херд. – Трактир маленький… Хотя так-то я как есть согласен. Одни обряды чего стоят! Я один раз ихний сейд подглядел – еще день потом ходил, словно молотом по башке ушибленный!..

– Ну, хватит, – перебил болтунов Тихоня, отодвигая кружку. – Пошли языками мести, хуже баб. Допивайте уже, да на выход. Без того лорд осерчает, что противу приказа прохлаждаемся!.. Госпожа, вы как, согрелись хоть чуточку?

Нэрис молчала, уткнувшись взглядом в стол. Ульф с беспокойством тронул ее за плечо:

– Госпожа?

– А? – Леди Мак-Лайон, вздрогнув, подняла голову. – Что?

– Я говорю, может, пойдемте уже? Его сиятельство велел не задерживаться…

– Да, – заторможенно пробормотала она, – конечно, я помню… Ивар… Ох, Ульф! Я поняла! Теперь поняла!.. Домой, скорее!

Она вскочила. Тихоня, опешив, открыл было рот, но ничего спросить не успел: его подопечная стрелой вылетела из трактира, не оглядываясь и не прощаясь. Сидевшие с нею мужчины сорвались следом. На столе остались только кружки недопитого сбитня да одинокая серебрушка.

Ивар отодвинул в сторону чернильницу и, перечитав написанное, посыпал лист песком. Потом, вздохнув, откинулся спиной на стену. Эксперимент увенчался успехом, однако удовлетворения не принес. Лорд Мак-Лайон скосил глаза на лежащие подле перчатки.

Ларс, как и Йен, не проявил к ним ни малейшего интереса. Больше того, сморщил нос и высказался в том духе, что «на этакую рвань» даже глядеть противно. Его словам Ивар мог бы не поверить, но собственным глазам, увы, нет. Раздраженный настырностью лорда, сын Рыжего демонстративно натянул одну перчатку на руку, и выяснилось, что пальцы Ларса едва ли ни на треть длиннее, чем нужно. Советник извинился, подумал и пошел к ярлу Ингольфу. Врать не стал – выложил все как есть и прямо попросил примерить. Перчатки налезли, но с таким скрипом, что даже в кулак пальцы было не сжать… Ивар извинился во второй раз и отправился на гостевую половину. А когда не срослось и с Эйнаром, ухватился за последнюю соломинку в лице его старшего брата.

Но так уж вышло, что отдельно с Харальдом побеседовать не получилось. Он был не один. Астрид же, не успевшая как следует расспросить деверя о новостях из Ярена, соболезнования приняла, но намеки понимать отказалась… Тогда советник, не придумав ничего лучше, просто сунул Харальду перчатки, а на закономерный вопрос норманна – какого, собственно, лешего они ему нужны, сослался на Эйнара.

– Он сказал, что это вроде бы твои, – на голубом глазу соврал лорд. – Вот, просил отдать… Вы, кстати говоря, обоз встречать поедете?

– Сами доберутся. – Сбить сына конунга с толку оказалось не так-то просто. Он покрутил в пальцах перчатки и, помедлив, протянул их обратно Ивару. – Впервые вижу. Брат обознался.

– Странно. Мне казалось, сэконунг вполне уверен.

Харальд посмотрел на гончую исподлобья. Сказать, правда, ничего не сказал – вмешалась Астрид.

– Можно я посмотрю, лорд Мак-Лайон? – спросила она. И, взяв в руки перчатки, покачала головой. – Эйнар и правда ошибся. Они не Харальда.

– Простите, госпожа, однако вы вряд ли…

– Это перчатки моего мужа, – спокойно закончила Астрид. – Вот, видите – на правой руке указательный палец разлохмачен? Это работа Вихря. Рагнар постоянно бросает вещи где придется. Очевидно, перед отъездом он забыл перчатки на псарне, а кто-то из слуг или бойцов принес в дом.

Харальд чуть подался вперед, словно желая что-то сказать, но женщина бросила на него быстрый взгляд и как ни в чем не бывало улыбнулась Ивару:

– Спасибо. Вы еще что-то хотели?..

– Да, – помедлив, отозвался тот, испытующе глядя на северянку. – Верните мне перчатки, пожалуйста. Я сам отдам их вашему мужу.

– Простите, но…

Советник аккуратно забрал у Астрид находку, сунул ее за пазуху, отвесил вежливый поклон и удалился, ничего не объясняя. Хотя ему очень хотелось – и разъяснить все, и посмотреть, что будет дальше. Узнай любящая супруга Рагнара, кто последним надевал его перчатки, – как быстро бы она взяла свои слова обратно? «Или все равно не взяла бы?» – вдруг подумал Ивар. Ситуация отчего-то показалась ему знакомой. Да, точно – на допросе что-то такое было… Похоже, жена среднего весьма тепло относится к старшему.

– Уж не лжешь ли ты, милая? – пробормотал себе под нос лорд. – А если так, то ради кого?

Он задумчиво сощурился. Чтобы понять, принадлежит ли тебе какая-то вещь, достаточно один раз на нее взглянуть, однако старший сын конунга определенно замешкался. Это раз. Заявление Астрид о том, что перчатки принадлежат ее мужу, явно обеспокоило ее деверя, это два. И три – этот короткий, словно предупреждающий взгляд, что она бросила на Харальда… Ивар устало потер переносицу. Он готов был поспорить, что сын Длиннобородого разгадал его маневр. А перчатки если не узнал, то хотя бы понял, что они означают. Вопрос – поняла ли Астрид? «В любом случае, – подумал он, – ее мужу от этого будет не легче. А может, и не ему одному. Черт знает что! Если убийство Хейдрун – дело рук Рагнара, то уж Альвхильд он задушить не мог по определению. Так что вариантов два – либо у него был сообщник, либо он вообще ни при чем». Тихо чертыхнувшись, лорд Мак-Лайон сдул с листа песок и потянулся за ларцом. Ладно. Обоз из Ярена прибудет в Берген уже завтра.

– Тогда и поглядим, – сам себе сказал лорд, – кто кому врет и зачем!

Он сунул исписанный лист в ларец и, уже взявшись за крышку, услышал стук в дверь. Нэрис. И правда, пора бы уже…

– Творимир! – позвал он. – Спишь?

– Эх, – донеслось из сеней. Застонали тюфяки, скрипнул поднимаемый засов. Ивар с улыбкой поднялся, но вместо супруги увидел почему-то Тихоню. За спиной его навытяжку стояли дружинники Эйнара. Стояли молча, опустив глаза. Нэрис среди них не было.

– Ульф, – все еще на что-то надеясь, сказал лорд Мак-Лайон, – в чем дело? Где моя жена?

Молчание.

– Отвечай, черт бы тебя побрал!

Тихоня склонил голову еще ниже, но не проронил ни звука. Ивар выпустил из рук крышку ларца. И сквозь нарастающий гул в ушах услышал голос Херда:

– Наша вина, лорд, не его. Мы не уберегли…