Месье Клошерон не из тех, кто потеет. Потеть могут люди, не принадлежащие к высшему обществу, миллиарды же месье Клошерона обеспечивают ему и весьма высокое положение в обществе, и право не потеть.

Но сегодня швейцарец уже третий раз нервно вытирает лоб платком, заметно утратившим свою свежесть. И все из-за этого проклятого Проккьо, думает он. Надо же ему было впутаться в такое дело. Как сказал американец, некрасиво получается. А то я без него не понимаю.

Американец оказался самым упорным. Прямой, подтянутый, седовласый, розовощекий, с прекрасными манерами и тихим голосом. Не курит, не пьет. Представился консультантом. Прибыл из Парижа. Никогда раньше швейцарец его не видел, ничего о нем не слышал. Клошерон предпочел бы иметь дело с кем-нибудь из этих неуклюжих, грубых, горластых американских атташе, которые глушат виски литрами и курят сигары.

— Некрасиво… — повторяет американец. По его голубым глазам ничего не угадаешь. Когда американец вошел, элегантный, в строгом костюме из серого твида, Клошерон заметил, что он хромает. И еще подумал, что он наверняка еврей.

Немец — тот совсем из другого теста. Баварец. Американца ненавидит. Толст и явно нервничает. В сущности, положение немца не менее щекотливо, чем у тех, кого представляет Клошерон.

И немец, и американец явились не одни. Чтобы устроить эту встречу, пришлось прибегнуть к тонким дипломатическим уловкам и помощи специалистов-посредников. Они тоже присутствуют на встрече — этакие третейские судьи. Оба они сидят в сторонке с папками на коленях, с виду безучастные, на самом деле очень внимательные и настороженные. Скажи, что посредники представляют здесь одну из самых крупных и известных бельгийских юридических контор, они решительно это опровергнут. Естественно. Сегодняшняя встреча — не тот случай, когда можно болтать направо и налево.

Толстый немец нервно ерзает в кресле. Он говорит, что должен проконсультироваться со своим правительством. Американец понимающе кивает: фирма, которую представляет немец, чрезвычайно влиятельна.

— Никто вас не торопит. Главное — прийти к взаимному согласию. Естественно, многое, я бы даже сказал, очень многое зависит от хозяина дома.

Американский джентльмен одаряет улыбкой месье Клошерона. Когда американец улыбается, вокруг глаз у него набегает множество морщин. Но глаза остаются холодными.

Платок в руке швейцарца превратился во влажный комочек. Он бросает его под кресло и нервно поддергивает штанину. Ему, а не Проккьо и его хозяевам приходится иметь дело с этими людьми. «Нашим» хозяевам, мысленно поправляет себя он.

— Ну разумеется, к взаимному согласию. Для этого мы и собрались. — С этими словами Клошерон берет бутылку виски. Немец протягивает свой стакан, из которого уже отпил половицу. Американец с вежливой, ничего не выражающей улыбкой на изборожденном морщинами лице отрицательно качает головой.

Гости прибыли в Пюйи, на виллу Жан-Ива Клошерона одновременно, словно сговорились. Но американец приехал из Парижа, а немец — из Бонна.

Уже несколько часов сидят они, запершись в большом кабинете с двумя огромными, во всю стену, окнами. Каждый прихватил с собой пачку документов, которые переходят из рук в руки. Американец то и дело что-то в них зачеркивает и подчеркивает тоненьким серебряным карандашиком. И всякий раз у швейцарца выступают на лбу капли пота. По его приказанию лакей приносит бутерброды. Американец лишь надкусывает один и просит глоток минеральной воды.

Подождав, когда остальные набьют себе рты, он делает первый выпад:

— Мы не заинтересованы в том, чтобы итальянцы и немцы заключили контракт на производство новых «гепардов». Даже сам факт, что нам об этом ничего не известно, в конце концов не так уж важен. Он свидетельствует лишь о бездарной работе некоторых наших служб, не более. Нас интересует другое: что вы намерены дать нам взамен.

У Клошерона кусок застревает в горле. Немец едва не захлебывается огромным глотком пива.

Американец поднимается и подходит к окну.

— Я не намерен вас торопить, — продолжает американец, направляясь прихрамывающей походкой к столу и усаживаясь напротив швейцарца. — Но не исключено, что в скорейшем достижении соглашения — соглашения, как вы выразились, взаимного — заинтересованы и ваши друзья. Всем понятно, надеюсь, что время очень дорого. Мы уже приняли кое-какие контрмеры, и вашим друзьям, конечно, они придутся не по вкусу.

Чтобы попасть на площадь дель Джезу с площади Венеции, нужно проехать по улице Боттеге Оскуре, где стоит здание ЦК компартии; если ехать по ней дальше, никуда не сворачивая, она приведет на площадь Святого Петра, где резиденция лапы римского. На площади дель Джезу, в высоком здании с двумя колоннами у входа, штаб-квартира христианско-демократической партии. Посетителей встречает один оплачиваемый партией дежурный. Зато на площади постоянно стоит огромный бронированный фургон с дюжиной полицейских в полной боевой готовности. Если хорошенько посчитать, полицейских здесь даже больше, чем перед зданием правительства — Палаццо Киджи.

Министры прибывают сюда по одному, их бронированные лимузины с крепкими ребятами за рулем стоят у подъезда. Это, пожалуй, единственный признак, по которому наблюдательный человек может догадаться, что в здании с двумя колоннами происходит нечто важное.

О совещании официально не сообщалось. Кого нужно обзвонил один из помощников председателя совета министров.

Участники встречи собрались в просторном зале, примыкающем к кабинету генерального секретаря партия. За длинным столом рядом с министрами расселись лидеры фракций, члены секретариата, несколько персон, не занимающих никаких постов, но весьма влиятельных, группа экспертов. Встреча проводится в самом узком кругу. На почетном месте — национальный председатель партии, которого предупредили о совещании за несколько часов до его начала.

Все, кто собрался сейчас за столом, подсознательно сгруппировались: «американофилы» сели по одну сторону стола, «германофилы» — по другую. В зале царит предгрозовая атмосфера; у одних лица нахмуренные, у других — растерянные.

Председатель совета министров слегка постукивает пальцем по сводке, которую, как обычно, рано утром по газетным материалам подготовило его пресс-бюро.

Этот человек редко выходит из себя. Вот и сейчас он говорит спокойно, будто с ленцой.

— Да простит меня коллега из министерства обороны, но сегодня утром я сам связался со штабами. В ВМС и ВВС весьма обеспокоены, как бы модернизация «гепардов» не отразилась негативно на их бюджетах, и требуют созвать Верховный совет обороны. Они хотят пересмотреть распределение ассигнований. Не стану скрывать, что я тоже удивлен. При всем моем уважении к самостоятельным решениям, я бы не хотел, чтобы меня ставили перед свершившимися фактами. — Председатель совета министров поднимает глаза, ожидая, что кто-нибудь выскажется, но поскольку все молчат, он, вздохнув, продолжает: — Друзья и коллеги, возможно, вы не вполне отдаете себе отчет в сложившейся ситуации. Мы не можем заявить общественности, будто нам ничего не было известно о контракте между «Эндасом» и немцами. Это затронуло бы честь правительства и вынудило бы нас назначить весьма неприятное расследование. Вы, я думаю, прекрасно понимаете, сколь опасно расследование подобного рода; в нынешней политической обстановке оно может расползтись, как масляное пятно.

Последовавшая за сим многозначительная пауза заставляет высказываться.

— Этого нельзя допустить! — взрывается министр иностранных дел. — На нас и так уже со всех сторон нападают из-за военных заказов. Нашим противникам только это и нужно.

— Однако чтобы выработать линию поведения, — твердо говорит председатель совета министров, — следует кое-что прояснить. Для того я и созвал наше… неофициальное совещание.

Оба «фронта» бдительно следят друг за другом. До сих пор никто не касался вопроса об отношениях с немцами или с американцами: в этом не было необходимости. Эксперт, которого вызвал министр государственных участий, не отрывает глаз от стола. Уж кто как не он может дать необходимые разъяснения, но своей блестящей карьерой он обязан тому, что всегда умел вовремя промолчать.

Снова воцаряется молчание.

А потом вдруг все начинают говорить разом.

Американец с седыми волосами и голубыми глазами говорил так долго, что у месье Клошерона пересохло в горле. Толстый немец попросил разрешения сделать пару звонков и заперся на целый час в соседней комнате: вел переговоры с Бонном. Было слышно, как один раз он даже сорвался на крик. В кабинет он возвратился весь взмокший, но лицо его утратило прежнюю напряженность. Пожав плечами и ни на кого не глядя, он произнес «Jа».

Месье Клошерону звонить некуда. Его облекли полномочиями и тем самым переложили на его плечи весь груз ответственности. Переговоры он ведет со свойственной ему ловкостью, ухитряясь урывать понемногу отовсюду, и надеется, что его доверители будут удовлетворены, поскольку все могло обернуться значительно хуже. В сущности, в результате «дружественного» соглашения они потеряют меньше миллиардов, чем уже вложено. Так он, по крайней мере, думает. Но при всем том месье Клошерон испытывает страх, от которого у него громко урчит в животе.

Ровный голос американца отрывает месье Клошерона от невеселых дум.

— Естественно, мои друзья должны быть уверены в доброй воле лиц, которых вы представляете. Речь идет не об отсутствии доверия. Просто доказательства доброй воли с вашей стороны смягчили бы многие проблемы, которые могут возникнуть в будущем. Вы меня понимаете. Нам нужно хотя бы одно доказательство. Любое. Но надежное.

Буря в животе месье Клошерона несколько утихает, когда он наблюдает, как машины гостей отъезжают от виллы: одна — в Париж, другая — в Бонн.

Подайте им доказательство доброй воли! Крови они жаждут — вот чего. Вендетта, иначе это не назовешь.

Пока он набирает номер, к урчанию в животе добавляется сильная изжога от бутербродов и слишком большого количества спиртного.

— Надо, чтобы кто-то занялся этим делом всерьез, не то все мы потонем в дерьме, — говорит он, обращаясь к стенам, к сверкающим витражам, к зеленому холму, как бы раздвигающему горизонт, отчего парк кажется огромным.

Совещание на площади дель Джезу заканчивается. На этот раз спокойный тон и дипломатические маневры были действенны лишь первые двадцать минут, пока их не смял яростный шквал взаимных обвинений. В довершение всего перед самым концом заседания рассыльный принес вечерние газеты, которые непомерно раздули историю с закрытием двух заводов в Калабрии, забастовкой и рабочей демонстрацией в Реджо.

Ни к какому соглашению они так и не пришли. И ничего такого, чего бы они не знали раньше, не услышали.

— Кто-нибудь должен заняться этим делом всерьез, не то все мы потонем в дерьме, — произносит председатель партии, обращаясь ко всем и ни к кому.

Он человек мягкий, прекрасно воспитанный, набожный. Никто и никогда еще не слышал от него столь вульгарных выражений.