Верстальщик Луиджи устало мотает головой. Шум такой, что ему приходится напрягать голос:

— Здесь на пятой полосе у меня не хватает места для рекламы: размер три на двадцать четыре. Ума не приложу, что делать, и никто не хочет подсказать.

Алесси сейчас ненавидит его всей душой. Не так уж часто забывают вовремя дать верстальщику рекламу, но уж если такое случается, он устраивает целую трагедию. Алесси понимает, что надо потянуть время.

— Посмотрим-ка, что на следующей полосе, — говорит он.

Луиджи, продолжая мотать головой, тянется к нему через стол с газетной полосой в руке.

— На. Что хочешь, то и делай.

Вот черт, это же он назло. Еще небось и злорадствует, думает Паоло и кричит в ответ:

— А я что могу? Все уже сверстано, не ломать же полосу.

Верстальщик ищет сочувствия у наборщика, покуривающего сигарету в ожидании, когда ему наконец скажут, что все-таки делать:

— Он у нас человек ученый, пусть подумает, мне-то что, я — рабочий класс.

А, да ладно, черт побери. Тем более что завтра в это время газета все равно уже будет в вокзальных сортирах. Одно утешение.

Духота невыносимая. Из-за непрерывного грохота машин приходится кричать. Настоящий сумасшедший дом.

— Убери заметку Де Сены, на ее место как раз и встанет твоя реклама.

Де Сена, корреспондент из Таранто, прислал свою заметку на прошлой неделе и уже трижды звонил, возмущался, что ее не ставят. Заметка дерьмовая, да и платят ему сущие гроши, но должен же человек получить хоть какое-то удовлетворение. Значит, жди завтра четвертого звонка, с жалостью к самому себе думает Алесси, глядя, как наборщик ломает уже сверстанную и подписанную полосу.

— Алесси! — кричит главный механик, протягивая ему через стол свернутые в трубку листки с последними телеграммами, присланными в наборный цех по пневмопочте.

Пока верстальщик возится с рекламой, Паоло пробегает глазами сообщения. Просто по привычке, на всякий случай. Все равно уже поздно, номер подписан. Исключение можно сделать разве что для телеграммы о смерти самого папы. Но тут взгляд журналиста задерживается на заголовке: «В воскресенье генерал Армандо Фульви покончил с собой».

— Подожди! — взволнованно кричит он наборщику, который уже водит типографским валиком по новой верстке. Телеграмма короткая, строк двадцать, не больше. Он торопливо читает:

«Как сообщает министерство обороны, генерал Армандо фульви был найден мертвым в своей квартире тринадцатого августа во второй половине дня. Пуля попала в сердце. Труп генерала лежал на полу, рядом валялся его личный пистолет, в обойме которого не хватало двух патронов. Одна из пуль застряла в дверном косяке, вторая, пройдя через грудную клетку, засела в сердце, в левом желудочке. Труп обнаружил шофер генерала, а вскоре на место происшествия прибыла его восемнадцатилетняя дочь Франка. Установлено, что смерть наступила несколькими часами раньше. Акт о смерти подписан врачом военного госпиталя «Челио». Первые данные вскрытия, произведенного по приказу заместителя прокурора Антонио Виллы, подтверждают гипотезу о самоубийстве. Доктор Вилла обнаружил в квартире генерала три письма, проливающих свет на причины этого непоправимого шага…» Похороны, сообщалось далее в коммюнике министерства обороны (телеграфное агентство передало его полный текст), состоятся завтра. Сбор — у здания госпиталя «Челио», где в данный момент находится тело генерала.

— Ну так что мне делать? — Наборщик, не выпуская из рук валика, украдкой поглядывает на часы. Еще десять минут — и прощайте спагетти в столовой.

Алесси так подавлен и физически, и морально, что ему даже думать не хочется. И всего-то одно сообщение. В конце концов, главный редактор рядом. Пусть решает сам.

— Тут коммюнике об одном корпусном генерале, убитом в собственной квартире.

Главный редактор Бьонди прошел полный курс журналистской науки: он наделен острым чутьем и не любит лишних слов.

— Самоубийство?

— Похоже, — уклоняется от точного ответа Алесси.

— В сообщении что говорится?

— Самоубийство, — выдавливает из себя журналист.

— А ты как думаешь?

— Похоже… — Времени на объяснения у него нет, потом, возможно, они это обсудят.

— Место на полосе есть?

— Найду.

— Тогда давай поскорее.

Работать над текстом некогда. Он исправляет несколько слов, добавляет, что генерал ждал назначения на очень высокий пост, что факт его смерти непонятно почему скры-

вали два дня, что никаких других версий, кроме выдвинутой министерством обороны, пока нет и что все это напоминает нашумевшие случаи смерти при загадочных обстоятельствах других офицеров высокого ранга. Взять хотя бы историю с полковником Гуараши из Катании. Алесси передает исчерканный — он очень старался писать как можно разборчивее — лист телеграфного сообщения наборщику. Тот, мысленно попрощавшись со спагетти, шепотом чертыхается. Ничего не поделаешь, не то, чего доброго, заставят работать сверхурочно.

Единственное подходящее место — в центре полосы, занятое какой-то мурой о туризме.

— Убери это. Что все наши бухты загажены, каждый и так знает.

Он пытается с ходу придумать заголовок. «Самоубийство» здесь це пройдет, черт возьми. «Загадочная смерть генерала» звучит спокойнее. Ужасно, тривиально до отвращения, но в данном случае подходит. Ответственность за версию самоубийства в конечном счете несет министерство обороны. Бегом догнав уже собравшегося уходить художника по заголовкам, он упрашивает его на минуточку задержаться: в порядке личного одолжения, старина.

Бьонди, с которым они спускаются в лифте, погружен в мрачные раздумья.

— Что это за генерал? — спрашивает он наконец.

— Большая шишка. Два дня назад я разговаривал с ним по телефону…

— В воскресенье? — спрашнват Бьонди, сдвигая брови. Алесси утвердительно кивает.

— А когда он умер, говоришь?

— В воскресенье же.

— Вот как!

Пока лифт не останавливается на первом этаже, оба молчат.

— Выходит, в воскресенье он тебе звонил, а потом застрелился, — снова начинает Бьонди.

— Да уж не наоборот.

Они заходят в кабинет Бьонди. В небольшой комнате стоят четыре стола, заваленные бумагами, газетами, телетайпными лентами.

Главный редактор садится в кресло и выжидательно смотрит на Алесси. А тот пытается изложить суть дела в общих чертах.

Мы познакомились с ним на одном официальном приеме… Видишь ли…

— Что ему нужно было от тебя в воскресенье? — перебивает его Бьонди.

— Он хотел узнать…

Но Бьонди вокруг пальца не обведешь. .

— Генерал навел тебя на какой-то след, — говорит он уверенно.

— Пока не знаю. Скажем так: под видом, что ему нужно что-то узнать, он сам мне кое-что сообщил. Несомненно одно — в воскресенье, примерно в два часа дня, он дал мне понять, что ему крайне необходима моя помощь в одном деле. А через час или два после этого, как явствует из официального сообщения, покончил с собой.

— В каком деле?

На это раз вопрос поставлен в лоб и увильнуть от ответа не удастся.

— Понимаешь… Туг замешан еще один покойник.

Бьонди откидывается на спинку кресла и складывает руки на своем необъятном животе.

— Еще один генерал?

— Полковник.

— Тоже самоубийца?

— По-видимому, да.

— Чего же хотел генерал?

— Он в эту версию не верил.

— А тебе что-нибудь известно?

— Нет, конечно.

Бьонди задумывается, переваривая услышанное и наконец спрашивает:

— За неделю справишься?

— От дежурств освободите?

— Будешь приходить, когда захочешь. Даю неделю.

— Не знаю…

— Попробуй.

Пикапы карабинеров, которые не распознает разве тот, кто не хочет, понатыканы чуть не за каждым углом вдоль всей виа Марк Аурелио, на виа Сант Эразмо, у въезда на площадь Сан-Джованни. Квартал, где находится госпиталь «Челио», патрулируют легковые автомашины с полицейскими агентами в штатском.

Синяя «альфа» генерала Фаиса останавливается перед воротами Б, шофер показывает вахтеру пропуск. Генерал оглядывется по сторонам. Вон впереди машина с генералом Страмбслли и первым помощником министра обороны адмиралом Ренгой уже свернула на узкую аллею, ведущую к главному входу. На площадке перед зданием много нашин с военными и гражданскими номерными знаками — на последних трафарет «государственная служба». В стороне от входа несколько офицеров держат венки.

Тучный, облаченный в парадную форму генерал Фаис с трудом выбирается из машины, какой-то подполковник из молодых, вытянувшись, отдает ему честь. Сардинские гренадеры, отмечает про себя генерал, отвечая на приветствие. Страмбелли и Ренга, подождав Фаиса, обмениваются с ним дружеским рукопожатием. В вестибюле и перед входом тихо переговариваются крупные военные чины в парадной форме и важные господа в строгих синих костюмах. То и дело кто-нибудь отходит от одной группы и присоединяется к другой. Можно различить отдельные фразы.

Жестом Фаис приветствует председателя парламентской комиссии по вопросам обороны Рудольфо Маринетти — бывшего морского офицера, которому нравится, когда его называют адмиралом. Он оживленно беседует с двумя сенаторами от независимых левых, которые уже много лет интересуются военными проблемами, и с начальником генерального штаба министерства обороны Тинти. Генерал Тинти собирается выйти на пенсию, так что скорее всего они обсуждают с ним кандидатуру его возможного преемника. Интересно, они уже сговорились или нет? — думает Фаис. Назначение на этот пост нового человека стало поводом для неоднократных стычек между министром обороны, министром внутренних дел и главой правительства.

Ни министра, ни его заместителя нет, отмечает про себя Фаис, рассеянно прислушиваясь к тихому голосу Страмбелли. Страмбелли и Фульви были такими друзьями. Перед глазами Фаиса так и стоит Страмбелли в тот вечер — седовласый, с круглым невыразительным лицом; с видом доброго дядюшки он гладил по волосам Франку Фульви и прижимал ее голову к своему плечу, чтобы она не смотрела на лежавший ничком на полу и еще не остывший труп своего отца.

Сейчас он, придерживая за острый локоть Ренгу, в чем-то настойчиво его убеждает. Фаису, непонятно почему, это не по душе. И он, перебив Страмбелли, спрашивает:

— А где же семья?

Тот резко оборачивается, словно вопрос этот застал его врасплох.

— Семья? Ах да, здесь его брат. — Он показывает на пожилого, слегка сутулящегося господина с усталым лицом, который без всякого интереса слушает, что ему говорит какой-то генерал. — Жена и дочь сюда не придут, они ждут нас у часовни, на кладбище. — И, заметив удивление, промелькнувшее в глазах Фаиса, добавляет: — Они сами так захотели.

Ответив, Страмбелли возобновляет беседу с Ренгой.

Эльвино Фаис какое-то мгновение стоит, опустив голову и наморщив лоб. Потом отходит от беседующих в поисках тени. Солнце палит немилосердно, и тени нигде нет. Уже половина второго. Странное время для похорон государственного масштаба. У Фаиса под фуражкой ужасно чешется голова. Струйка пота стекает по шее, рубашку хоть выжимай. Генерал неторопливо отходит все дальше. На противоположной стороне площадки под деревом стоят офицеры с венками, и он направляется к ним. Под широкой кроной пинии немного прохладнее. Отойдя в сторонку, он снимает фуражку и вытирает голову носовым платком.

От голоса, внезапно раздавшегося за его спиной, генерал вздрагивает и резко оборачивается. Стоящий перед ним человек с улыбкой протягивает ему руку. Должно быть, он с самого начала укрылся в тени, потому что его гладкое загорелое лицо выглядит свежим и на костюме ни складочки, словно он и не сидел в машине. Фаис пожимает своей вспотевшей ладонью его сухую руку. Мауро Данелли де Мария, президент крупнейшего государственного объединения заводов черной металлургии.

— Какой печальный повод для встречи, не правда ли, генерал? — говорит он, подкрепляя свои слова сдержанным кивком.

Фаис, прежде чем сунуть платок в карман, вытирает им вспотевшие ладони.

Данелли, выходец из аристократической семьи, очень рано с блеском защитил диссертацию и, продемонстрировав незаурядные администраторские способности, вывел захудалую фирму по производству электронного оборудования (большую часть акций которой он приобрел в результате отчаянно смелой операции) в число ведущих. Сразу же после этого он женился на дочери другого предпринимателя, который не мог похвастать знатным происхождением, зато владел солидными пакетами акций. Свое восхождение по ступенькам власти Данелли начал с того, что уступил государству тридцать процентов акций своего предприятия, обеспечив себе главенствующую роль благодаря контролю над мелкими швейцарскими и панамскими компаниями, входившими в состав некоего подставного акционерного общества. Операция эта, как поговаривали, принесла ему семь миллиардов прибыли, причем два из них, если верить слухам, были переведены на текущий счет тогдашнего министра государственных участий. Через каких-нибудь три года Мауро Данелли был уже президентом государственной компании, контролировавшей не только всю итальянскую черную металлургию, но также авиастроение и электронную промышленность.

Инженер Данелли едва заметно улыбается, рассматривая офицеров, которые томятся на солнце перед входом в госпиталь. Наконец выносят гроб.

— А знаете, я ведь приехал сюда ради вас. Мне не хотелось, чтобы наша встреча носила слишком официальный характер.

Фаис настораживается. Вялость и расслабленность сразу проходят — срабатывает инстинкт самосохранения.

— Сорок пять минут тому назад, — продолжает Данелли, — мой самолет приземлился в аэропорту Чампино. Пилот ждет меня: через час он должен доставить меня обратно в Неаполь. Сегодня вечером я жду очень важных гостей, так что мне обязательно надо вернуться вовремя.

На слове «важных» Данелли делает особый упор: собеседник должен понять и то, что встреча с этими гостями имеет для него действительно большое значение, и то, что существуют еще какие-то другие обязательства и, следовательно, другие лица, к которым даже он относится с почтением.

Фаис встречался с этим человеком только по официальным поводам, и дело ограничивалось обычно приличествующими случаю фразами и рукопожатием. Сейчас он смотрит на него с любопытством. Данелли, должно быть, уже за сорок, но благодаря атлетическому сложению и здоровому цвету лица он выглядит моложе — этакий мужчина без возраста. Подобные люди и в шестьдесят не очень меняются. А вот Фаису не удалось справиться со своим дряхлеющим телом — в глаза сразу бросаются и животик, и дряблая кожа. К таким типам, как Данелли, он испытывает безотчетную тайную зависть: небось обходится без диеты.

…Понятно, что административный совет сможет окончательно утвердить вашу кандидатуру лишь после официального сообщения о вашем выходе на пенсию… — продолжает развивать свою мысль Данелли. — Но это не помешает установить предварительные контакты, так сказать. Вы знакомы с деятельностью компаний, выпускающих самую разнообразную продукцию — от танков до ракет. Последние недели мы как раз ведем переговоры относительно одного очень важного заказа, который может открыть перед нами новые международные рынки, прежде всего — в Иране и на Ближнем Востоке. Мы уже проторили туда дорогу, поставив кой-какую металлургическую продукцию. В качестве поставщиков к этой операции будут привлечены и предприятия других важных отраслей производства: я имею в виду, главным образом, производство электронной аппаратуры и вооружения.

Фаис поражен. Он, командующий корпусом карабинеров, имеет свои источники информации» позволяющие ему быть в курсе всех или почти всех дел такого рода. Но ни о чем подобном он еще не слышал.

Данелли доволен.

— Сведения эти пока совершенно секретны — соглашения еще не окончательно оформлены, так как право первого хода принадлежит ФРГ, а американцы выходят из себя. Но мы и о них не забываем.

Вдруг на его лицо ложится тень, он как бы всматривается в белые стены госпиталя и в его зарешеченные окна. Потом встряхивает головой, словно отгоняя от себя неприятную мысль, и продолжает:

— Вы слышали про историю с «гепардами»?

Вопрос настолько неожидан, что Фаис в первый момент даже теряется.

— Вы имеете в виду зенитные самоходные установки «гепард»? А что за история?

Данелли пристально смотрит на него и с улыбкой говорит:

— Неважно. Фирма «Эндас» уже несколько лет производит «гепарды» по западногерманской лицензии. Но мы готовы к следующему шагу, то есть к выпуску машины нового поколения — того же типа, но со скоростью уже не семьдесят, а девяносто километров в час, а главное, с мощнейшим зенитным вооружением. Мы даже подумываем о том, чтобы скопировать для наземного применения кое-что из оснастки истребителей и соединить системы наведения с компьютером.

Фаису все это не нравится. Данелли твердо и неотвратимо навязывает ему свою волю. Ведь знание — это почти соучастие. Взять на свои плечи груз подобной доверительной информации, значит позволить вовлечь себя в опасную игру, в которой можно запутаться. И, пока не поздно, он пытается отразить атаку.

— Не понимаю, почему вы обсуждаете со мной столь деликатный вопрос, ведь мое нынешнее положение еще…

— Для нас вы уже свой человек, — говорит Данелли, глядя на него испытующе.

— Но формально я еще на государственной службе. Данелли снисходительно кивает:

— Да, нам известно, что ваш министр занимает в этом вопросе определенную позицию… — И, не дождавшись ответа Фаиса, продолжает: — Ваш опыт координатора нам будет в высшей степени полезен. Кроме того, нам хотелось бы, чтобы вы взяли на себя вопросы безопасности. Что касается подбора кадров, то тут вам будет предоставлена полная свобода действий. С некоторых пор у нас возникли кое-какие проблемы. После реформы секретных служб контроль над этим сектором несколько ослаблен, по крайней мере в отношении предприятий, подобных нашему. Учтите, нам ведь тоже приходится иметь дело с активизацией профсоюзов и политизацией персонала. Надеюсь, вы меня понимаете? Работать над нашим проектом — все равно что ходить по лезвию ножа, и главное здесь — соблюдение секретности.

«Мне надо подумать», — хочется сказать Фаису. Но из осторожности он медлит с ответом. Данелли ведет игру, ничего не опасаясь, и раскрывает свои карты. Проявить сейчас осторожность, значит поставить себя в неловкое положение.

— Вы, конечно, понимаете, генерал, — Данелли бросает взгляд на часы, — что наш разговор носит совершенно конфиденциальный характер. Никаких исключений, ни для кого, ни на каком уровне. Вы человек военный, и с меня достаточно вашего слова.

Возле часовни наметилось какое-то движение, напоминающее прилив и отлив: одни офицеры выходят оттуда, другие входят.

— Хотелось бы, чтобы вы уже сейчас начали налаживать контакты с надежными офицерами, которые смогут сразу приступить к созданию крепкой службы безопасности, способной оградить наши предприятия от любых неприятностей. Для вас это труда не составит, а ваша должность открывает перед вами большие возможности и может служить своего рода ширмой. Многие после недавней перетряски секретных служб оказались, мягко говоря, не у дел, кое-кого отстранили от оперативной работы.

Несмотря на жару генерала Фаиса начинает вдруг познабливать — то ли от легкого ветерка в тени пинии, то ли от мрачной картины, рисующейся его воображению: оказывается, ему предлагают не синекуру, чтобы убрать его в сторонку, заткнуть рот, как он думал, узнав о предложении министра. Нет, ему предлагают организовать заново и возглавить ту самую игру, против которой он до сих пор боролся и которую ему удалось в какой-то мере расстроить.

Чтобы выиграть время и собраться с мыслями, генерал бормочет:

— Я должен подумать.

Данелли не воспринимает этот ответ как отказ. В подобных делах молчание никогда не расценивается как несогласие. Да и с чего бы? Такое предложение сулит богатство, престиж, причастность к высоким деловым сферам, которые решают все; любой бизнесмен по самой своей природе аполитичен и стоит над партиями. Исключений из этого правила Данелли еще не встречал.

Внезапно перед ними возникает какой-то толстый и неопрятный человек. У него длинные сальные, густо усыпанные перхотью волосы, лицо землистого цвета, липкие губы и едва пробивающиеся жидкие черные усики. На нем черный костюм, по-видимому, новый, но какой-то жеваный и несвежий. Да и весь человек неуклюжий и передвигается боком, словно краб, сильно при этом сутулясь. Фаису не удается разглядеть его глаз, спрятанных за темными очками с толстыми линзами. Прежде чем произнести слово, незнакомец напряженно кривит губы. Даже его голос кажется тягучим, липким.

— Синьор инженер, машина ждет вас. Генерал…

Фаис непроизвольно подается назад, опасаясь, как бы тот не протянул ему руку. Но, слава Богу, обходится без этого. Данелли направляется вместе с ним к автомобилю. Стройный, безупречно одетый, могущественный человек по-свойски положил руку на усыпанное перхотью плечо своего секретаря, словно еще больше сгорбившегося. Открывая перед Данелли дверцу машины, тот шепчет что-то патрону, едва не касаясь своими липкими губами его уха. Данелли хохочет. Потом человек в черном садится рядом с шофером, и сверкающий «мерседес» выезжает за ворота госпиталя. Прежде чем машина исчезает из вида, генерал успевает заметить, что Данелли все еще чему-то смеется.

Украшенный венками гроб водружен наконец на катафалк. Все присутствующие, военные и гражданские, направляются к своим машинам, где их уже заждались шоферы.

Фаис, еще не пришедший в себя после разговора с Данелли, рассеянным взглядом ищет свою машину, но тут его кто-то окликает.

Из открытого окна синего лимузина высовывается голова первого помощника министра обороны адмирала Ренги, он делает знак рукой. Фаис подходит.

— Садитесь ко мне, генерал, — говорит Ренга.

Поскольку Фаис продолжает озираться по сторонам, Ренга добавляет:

— Вашу машину я разрешил взять генералу Страмбелли. После похорон вам ее вернут. Садитесь.

Фаис втискивается на заднее сиденье, стараясь не побеспокоить адмирала. Ренга подает знак водителю, и машина, сразу же обогнав всю процессию, выезжает за ворота. Но прежде чем они сворачивают на шоссе, генерал успевает заметить стоящую у проходной редакционную машину римской газеты «Стасера» и узнает в лицо сидящего рядом с шофером журналиста. Это он звонил в воскресенье Моидзо, чтобы навести справки о смерти полковника Гуараши.

Адмирал Ренга молчит, а Фаис не в том настроении, чтобы задавать лишние вопросы. Лишь заметив, что они выезжают на виа Венти Сеттембре, он спохватывается:

— Разве мы едем не на кладбище Верано?

— Я взял на себя смелость попросить вашего начальника генштаба представить на похоронах корпус карабинеров. А с вами хочет говорить министр. Он сам попросил меня привезти вас прямо к нему, — отвечает Ренга и вновь замолкает.

Уже половина третьего. В это время в палаццо Бараккини обычно пустовато. Постовой при их появлении вытягивается в струнку, а дежурный офицер забегает вперед, чтобы открыть дверь лифта. В приемной их уже ждет секретарь министра — молодой коренастый южанин, который ухитряется подбирать безобразные галстуки к своим прекрасным, сшитым по последней моде костюмам. Адмирал, коротко кивнув, оставляет их одних.

— Мое почтение, генерал, — говорит секретарь, потирая руки, — какая пунктуальность… Впрочем, все наслышаны о ваших безупречных манерах… Вот ужас, правда? Я о Фульви. Ужасно, ужасно. И еще такая жарища. Министр приносит вам свои извинения за то, что пришлось побеспокоить вас в столь неподходящее время. Да… А он весь в работе, просто поразительный человек наш министр. Какая энергия! Знаете, я даже завидую ему. На пятнадцать лет моложе, а все равно завидую. Вот принес ему бутерброд и стакан чая. Ему все равно что есть. Я же, увы! Ем все только отварное. Ничего не поделаешь, язва. А вы, как всегда, в отличной форме. Можно позавидовать. Минуточку, одну минуточку.

С этими словами секретарь исчезает за дверью кабинета.

Фаис пробует разгладить руками свою измятую форму, но в этот момент дверь открывается.

— Прошу вас, генерал, проходите. Видите, как быстро.

Кабинет министра похож на контору старого «домашнего» адвоката. Большая продолговатая комната, тяжелые шторы на окнах. Широкий письменный стол с барочными резными украшениями. Перед столом два стула с высокими спинками, за столом — кресло того же стиля. Вся мебель обита коричневой кожей. Две-три картины, портрет президента, старинная гравюра, изображающая битву при Кустоце.

Министр, широколицый человек с обширной лысиной и маленьким пенсне, ждет его у окна в углу комнаты, отведенной под «гостиную» — с креслами и диванами, обитыми плотным темно-коричневым рубчатым бархатом. На министре светло-серый костюм в едва заметную белую полоску. Руки у него заложены за спину, на лице — любезная улыбка. Прежде чем вступить на стезю политического деятеля, он был врачом. Свои дипломатические ухватки, осторожность, которой отмечен каждый его шаг, умение безболезненно переходить внутри своей партии из одной группировки в другую — все это он унаследовал еще с тех пор, когда с улыбкой лгал своим безнадежно больным пациентам. Лгал с самыми благими намерениями. До назначения на пост министра — четыре года тому назад — он был на вторых ролях, но слыл человеком, на которого можно положиться. Приглядываясь к ошибкам признанных лидеров, он успешно усваивал полученные уроки.

За последние годы генералу Фаису приходилось встречаться с ним довольно часто. А познакомились они много раньше: генерал командовал гарнизоном города, где министр был председателем местного административного совета.

Фаис останавливается в дверях, чувствуя себя несколько неловко в своей парадной форме.

— Господин министр…

Министр любезным жестом указывает ему на одно из кресел.

— Проходите, Фаис, проходите. Какие могут быть церемонии… между нами. Садитесь.

Пока генерал направляется к креслу, министр открывает маленький холодильник, встроенный в нижнюю часть массивного книжного шкафа орехового дерева.

— «Регалеали». Выдержанное и охлаждено в меру. Как раз то, что надо при этакой жарище. Устраивайтесь поудобнее. И фуражку снимите. Давайте-ка ее сюда. И ради Бога, оставьте все эти церемонии. Давненько мы с вами не разговаривали по душам.

Фаис предпочитает не вспоминать о том, что министр дважды за последнее время отказывался его принять.

Несколько минут они говорят о похоронах, потом о каких-то маловажных вещах. Фаис понимает, что министру хочется снять излишнюю напряженность. В кабинете тихо, прохладно. В одном из окон установлен кондиционер, но его жужжание едва слышно. Фаис не спрашивает о причине столь странного вызова — ждет, когда о ней заговорит сам министр.

Но вот министр подается слегка в своем кресле вперед, снимает пенсне, протирает, подышав на стекла, носовым платком и снова водружает на нос.

— Вы человек, с которым всегда можно говорить без околичностей. Постараюсь быть с вами предельно искренним, но и от вас я жду понимания, ведь мы же друзья. Я попросил бы вас взвесить мои слова, не задавая никаких вопросов. Имеются основания… политического порядка, в силу которых я не смогу дать вам исчерпывающих ответов. Вы меня понимаете, не так ли?

Он смотрит Фаису прямо в глаза настойчивым, многозначительным взглядом, Фаис догадывается, что слова министра связаны с тем, что совсем недавно он услышал от Данелли. Но зачем раскрывать свои карты и лишать министра удовольствия сообщить новость? Впрочем, он знает, что за добродушным видом и вкрадчивыми манерами собеседника скрываются сильная воля и если не острый ум, то, во всяком случае, изощренное лукавство и хитрость, позволяющие ему достигать своей цели обходными путями. Один из политических противников министра назвал его пауком: и верно, этот человек с тучным телом и маленькой розовой головкой всех опутывает паучьей сетью интриг.

Генерал догадывается, что сейчас роль мухи отведена ему, и все же вежливо кивает головой: да-да, разумеется, он все понял.

Министр слегка расслабляется и, оторвав взгляд от собеседника, переводит его на ту часть кабинета, где главенствует письменный стол, но тут же вновь сосредоточивает свое внимание на Фаисе. Генерал ждет. Еще входя в кабинет, он заметил на столе свой рапорт об отставке.

Министр, проследив за его взглядом, кивает головой.

— Да, речь идет именно о вашем рапорте. Прошу прощения за то, что я несколько задержался с ответом, но тут возникли кое-какие обстоятельства. Недели три назад я, вероятно, хотя и не без сожаления, принял бы вашу отставку. И совершил бы ошибку. Весьма сожалею, дорогой Фаис, но я вынужден просить вас взять свой рапорт обратно. Нет, подождите, — он останавливает возможные возражения коротким жестом руки, — сначала вы должны меня выслушать. И вы все поймете.

Генерал растерян. Что-то здесь не так. Он мог ждать чего угодно, только не этого. Да, здесь что-то не так. Это особенно ясно теперь, после разговора с Данелли.

— Вы знаете, как высоко ценит правительство вашу работу… — Министр замялся, подыскивая подходящее слово. — По оздоровлению корпуса карабинеров. Какая тонкая, трудная, но необходимая операция! Вы сумели провести ее умно и тактично. Но вы, конечно, понимаете, что наши противники не отказались от своего намерения дать нам бой. Больше того, именно сейчас некоторые их маневры приобрели особенно опасный характер. Не. ждите от меня больших подробностей. Речь идет о том, что делается не только в корпусе карабинеров, но и в секретных службах, и в полиции. Вам известно, каких трудов нам стоило разрешить проблему реорганизации государственных служб. Сейчас настал самый щекотливый момент. И одна из главных мишеней, поразив которую, нас хотят отбросить назад, — именно вы.

Министр говорит, как бы взвешивая каждое слово и стараясь не смотреть на генерала, который не сводит с него глаз. Так вот оно что!

— Да, именно вы, генерал. Для вас это, разумеется, не новость. Давление оказывается изнутри, оно исходит от самого корпуса карабинеров. Вам ставят в вину, что вы, чужак, армейский офицер, не в состоянии до конца понять их требования. Но это просто предлог. В действительности вам не прощают чистки, которую вы провели, невзирая на внутренние интриги и групповые интересы.

Фаис, неповоротливый в своей парадной форме, застыв в кресле, молча слушает. Министр поднимается. Теперь заметно, что он нервничает. Пытаясь занять чем-нибудь руки, он берет со стола бутылку и ставит ее обратно в холодильник.

— И потом, — продолжает он, — эта последняя история. Самоубийство генерала Фульви. Нет нужды скрывать, что, когда мы рассматривали вопрос о вашем потенциальном преемнике, именно он был одним из кандидатов на ваше место. Ну, да Бог с ним. Ваша отставка в данной ситуации сопряжена с рядом рискованных моментов. И не последний из них состоит в том, что два эти факта будут связывать. Сейчас такое время, когда на скандалах можно нажить капитал, и нам надо продемонстрировать перед другими странами свою силу и уверенность. Мы не имеем права допустить повторения чего-либо такого, что могло бы подорвать авторитет наших государственных служб, и без того уже достаточно пошатнувшийся.

Он замолкает и снова садится. Эта тирада стоила министру усилий: лицо у него напряженное, осунувшееся. Теперь слово за генералом. Когда он, основательно подумав, начинает говорить, в его словах звучит косвенный вопрос:

— Вы, господин министр, понимаете: чтобы продолжать работу в корпусе карабинеров — если я, конечно, возьму назад свой рапорт об отставке, — мне понадобится полная поддержка со стороны исполнительной власти.

Министр вновь принимается протирать стекла пенсне:

— Конечно, само собой разумеется. Можете рассчитывать на наше полное доверие.

Но генерал замечает, что министр раздражен. Ну и черт с ним, его дело. Он перебирает в памяти события последних недель. Стыд, ярость, горечь. И страх. Да, страх. К чему скрывать? Еще час назад он чувствовал себя никому не нужной рухлядью. А теперь этот толстый и неповоротливый, как и он сам, человек явно злится и начинает украдкой поглядывать на часы. Фаис нужен ему. Как, впрочем, он нужен и Данелли. «Из политических соображений», — сказал Данелли. А у генерала ведь есть и свои собственные политические соображения. Лебединая песнь. Генерал, обретая уверенность, улыбается. Ничего себе сравнение: грузный генерал и изящная белая птица. К нему вернулось чувство юмора. Но мысли его вновь занимает министр. Наверное, он тоже устал. Вполне возможно, что оба они вкладывают в слово «государство» один и тот же смысл. Но какое это имеет значение? Министр дал ему карты в руки — придется играть. И он будет играть, не снижая ставки.

— Я согласен, господин министр.

Фаис видит, как от этих слов министр расслабляется и с улыбкой подается вперед. Но он еще не все сказал и потому не встает с кресла. Наоборот, он даже устраивается в нем поудобнее: теперь он — впервые за все время разговора — действительно чувствует себя вольготно и прикидывается, будто не видит, что министр хотел было подняться.

— Вероятно, — продолжает генерал, глядя в сторону окна, — придется провести кое-какую внутреннюю реорганизацию. Ничего радикального. Так, несколько перестановок, которые избавят меня на определенный срок от нежелательных помех и противодействия.

Министр напрягается. Он в замешательстве.

— Мне придется обсудить этот вопрос с военным руководством, — тянет он, стараясь выиграть время.

— Уверен, что вы сумеете убедить их. — Фаиса все это начинает забавлять. Теперь роли переменились. — Я, естественно, беру на себя детальную разработку плана действий. И еще…

Министр начинает ерзать в своем кресле, лицо его хмурится.

— …И еще, господин министр, за последнее время произошло несколько не совсем понятных случаев, и мне хотелось бы, с вашего разрешения, провести внутреннее расследование.

— Что за непонятные случаи? — Министр явно встревожен.

— Например, смерть одного моего офицера в Катании. Возможно, вы его знали: полковник Гуараши… — Генерала интересует, как прореагирует министр на это имя, но тот лишь морщит лоб. — Самоубийство… Несколько дней тому назад… Мне почему-то ничего не сообщили. Я узнал об этом в воскресенье по телефону от одного журналиста и запросил личное дело Гуараши, но пока мне его не передали. Полковник был переведен в Катанию, а его личное дело осталось на прежнем месте службы. Я сам связался с катанийским легионом, и мне сказали, что полковник покончил с собой. И опять женщины и карточные долги.

На этот раз министр все-таки встает: он не намерен продолжать разговор, принимающий такой оборот.

— Конечно, генерал. Скорее всего, вам не сообщили об этом вовремя из-за вечной нашей бюрократической волокиты. А может, они пеклись о репутации своего офицера. Что ж, разберитесь. Но постарайтесь избежать шума: все-таки это был офицер корпуса карабинеров.

Пока министр провожает Фаиса к двери и сдает его с рук на руки своему разговорчивому секретарю, у генерала возникает неприятное ощущение, что последняя фраза министра прозвучала как своего рода предостережение.

Машина генерала уже стоит в просторном дворе министерства. Фаис спрашивает у шофера, кончилась ли траурная церемония.

— Да, господин генерал. Полчаса назад, — отвечает шофер.

Фамсу хотелось бы заехать домой переодеться, но есть неотложные дела.

— В штаб, — приказывает он шоферу.

Войдя в кабинет, генерал тут же вызывает адьютанта и поручает ему немедленно заняться расследованием обстоятельств смерти полковника Гуараши. Он должен раздобыть записи всех внутренних телефонных разговоров в катанийском полицейском управлении после смерти полковника и всех телефонограмм, которые передавали по инстанциям. Официальный повод — установить, почему и по чьей вине его, генерала, своевременно не проинформировали об этом случае. Ему также требуется заключение медицинского эксперта, производившего вскрытие, результаты паталогоанатомического исследования и протокол, подписанный следователем. Сделать все нужно без особого шума.

Затем генерал вызывает начальника штаба дивизии «Подгора» и просит его подобрать в Катании двух подходящих человек: пусть разузнают о карточных долгах полковника и о женщине, из-за которой он покончил с собой. Когда начальник штаба уходит, генерал позволяет себе наконец сесть и какое-то время спокойно поразмыслить.

Он сделал не больше и не меньше того, что должен был сделать по закону. Получил разрешение министра, пусть и негласное, на официальное расследование и отдал соответствующие распоряжения.

Если министру доложат об этом, заподозрить генерала ни в чем не смогут. А если кто-нибудь и выразит недоумение, он всегда сможет сослаться па распоряжение министра.

Но все это лишь внешняя сторона дела, а ему хотелось бы добраться до самой сути. Тут уже игра становится опасной.

Генерал поднимает трубку и набирает номер.

— Десять минут, — произносит он и вешает трубку.

Ровно через десять минут ему звонят по прямому проводу. Эту линию его люди тщательнейшим образом проверяют каждые два дня, чтобы убедиться, что ее никто не прослушивает.

— Капитан… — ласково начинает Фаис.

С этим собеседником генерал говорит долго. Расследование, которое он поручает ему провести, совсем иного рода, чем то, официальное.

Поговорив, он удовлетворенно кладет трубку. Человека, с которым генерал только что беседовал, он сам готовил в военной школе. Никто не подозревает, что они как-то связаны друг с другом. То обстоятельство, что человек этот занимает один из ключевых постов в министерстве, весьма полезно для расследования. Но оба должны соблюдать осторожность. Цена, которой придется расплачиваться за провал, может оказаться слишком высокой.