Из современной немецкой поэзии

Фельс Людвиг

Крюгер Михаэль

Хаан Улла

Цшорш Геральд

Пошманн Марион

Штриттматтер Эва

Гомрингер Oйген

Грюнбайн Дурс

 

Из современной немецкой поэзии

 

Лирика «внучатых племянников»

Недавно мне попалась в интернете статья совсем юного поэта Дирка Хакка о немецкой лирике XXI века, под названием «Нации поэтов и мыслителей больше не существует». Автор опирается на данные опроса, проведенного в рамках Дня мировой поэзии, отмечавшегося Юнеско в 2005 году. Оказывается, половина опрошенных немцев уже давно не читает стихов, а среди 20—30-летних — две трети не читали их никогда.

Кто из нынешних поэтов, спрашивает Хакк, известен и необходим своим современникам, как некогда — великий Гёте? Кто может растрогать их, как трогали Гейне или Айхендорф?

На смену таланту пришла в лучшем случае мастеровитость, а вместо глубоких чувств — невнятная скороговорка или социальная злободневность. Поэты освободили себя от своей главной обязанности — рассказывать о внутреннем мире человека. И особенно, по мнению Хакка, этим грешит так называемая постмодернистская поэзия, утерявшая как содержание, так и традиционную форму.

Заметим, что сам Хакк пишет в подчеркнуто классической манере, не чураясь даже некоторой архаичности и вычурности:

РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ ДНЯ

Тепло и свет взрывают ночь. А утро — тьму и свет вмещает: как сливки в кофе размешает и выплеснет осадок прочь. Вот солнце красным колесом прошло, скрипя, по небосводу, окрасив винным цветом воду и черным — тень в луче косом. Казалось, тьме настать невмочь, не смыть ей краски дня пурпурной, но ждет уж с траурною урной за дверью — в черном платье ночь.

Так что же, природа и впрямь отдыхает на детях? Придут ли когда-нибудь на смену великим отцам не менее великие внуки?

И как относиться к творчеству «внучатых племянников», заполонивших сейчас все поэтические антологии? И можно ли их всех стричь под одну гребенку? Предлагаемая подборка не решит, конечно, этих вопросов, но даст, может быть, какой-то материал для размышлений и сопоставлений.

 

Людвиг Фельс

Дорогая мама

Дорогая мама, я тебя ненавидел, я тебя любил до отчаяния. Ну вот, сказал. Хоть это никого не касается. Ты храбро умирала. Правда, храбро. Мне не найти более теплых слов. Ты никого не мучила, не была близким в тягость — в отличие от меня. Теперь мы оба свободны. Обошлось без стонов, без неприятных запахов. Холод в морге — вполне терпимый. Красивое платье. К машине тебя чинно несли в гробу. Уже поздно желать другого прощания. Я так тебя и не понял, я так тебя и не узнал. Где ты была после моего рождения? С другими детьми — с братом и сестрой. Я любил одну женщину. И у тебя был кто-то. Дорогая мама, посмейся надо мной, порадуй меня. До свидания. По-другому и не попрощаться. Я хочу сейчас быть как ты — спокойным и холодным. И знать чуть больше о жизни и о смерти. Стоит ли демонстрировать фальшивые чувства, что вразумительного можно сказать о вечности —  все это болтовня и патетические завывания. Быть бы как ты. Повторить твою жизнь и твою смерть… Не получилось стихотворение.

 

Михаэль Крюгер

Рассказ почтальона

У меня есть отличная коллекция из недоставленных открыток. Я разложил их по алфавиту — приветы из отпуска с отпечатками жирных пальцев; доносы на неверных мужей, печатными буквами, для конспирации; бытовуха типа: не забудь выключить газ. В общем, все, что связывает людей. Такие разные строчки — вычурно кудрявые или пуританские, в стиле минимализма. А марки со знакомыми лицами в штемпельной краске: и Аденауэр там, и Франко, и грустный греческий король, уж его-то незаслуженно стукнули колотушкой — ведь он давным-давно жил в изгнании. И зверушки с цветочками — всё есть в моей коллекции. Одна открытка мне особенно нравится. Ее бросили в Нью-Йорке, она облетела весь мир, так и не передав своего сообщения. Текст такой, без запятых: ПРОСТИТЬ НЕЛЬЗЯ РАЗВОДИТЬСЯ.

 

Улла Хаан

Начало октября

Ты даришь мне розы, а куст оставляешь себе. Ты даришь мне упавшие яблоки из своего сада, но… не деревья, не дом, не ребенка. И слова твои легки, как далекий птичий гомон. Я говорю тебе: побудь со мной подольше, а потом исчезни. Вот так и птицы — склевывают созревшие ягоды рябины и уносят их куда-то вдаль.

Заблуждение

Он сказал однажды: любовь как снег, падает легко и на всех без разбору, но быстро тает. Она ответила: нет, это костер, и его затаптывают, чтобы не случилось пожара. Они помолчали. Рванулись друг к другу и долго лежали рядом. Он таял от нежности, ее сжигала страсть. И оба, конечно же, не верили в вечную любовь до гробовой доски.

 

Геральд Цшорш

Элегия

Ангелы появляются, чтобы исчезнуть. Посыльными — от света к тьме — служат. При свете заметны, а в темноте — похуже. Ангелы отродясь не носили короны. Смущаясь, рюкзаком прикрывают крылья. Танцев не знают, но прилагают усилья. С пением лучше, в раю это ценится. Поют, правда, попросту, без кантат и прелюдий. Так что же, люди — немного ангелы? Или ангелы — немного люди?

 

Марион Пошманн

ГДР — во сне и наяву

Теперь нам уже не так больно фотографировать знакомые дома, идущие под снос. Для меня родина — это место, откуда приходит большинство автобусов. Для тебя родина — это пространство, целиком заполненное делами.

 

Эва Штриттматтер

Напрасное путешествие

Цвело белым, цвело красным. На юг я ехала за этим цветеньем. Олеандр красный, олеандр белый. Был ли мой путь напрасным? Что я ищу? Не компромиссы. Что нахожу? Чего совсем не искала. Я много теряла, а обретала — вот разве что южные кипарисы. Вы, кипарисы, — в ночных наваждениях, вас создали тени — из лунного света. Не те вы деревья, чужое все это. Береза шумит в моих сновидениях.

 

Ойген Гомрингер

Сонет

Вот говорят, мы целого частицы. Вы не согласны? Но, по крайней мере, в нас живы и растения, и звери, черт знает, что в нас может затаиться. Вот говорят, нас сделали небрежно. Природа не особенно трудилась, слепым страстям мы отданы на милость и шишки набиваем неизбежно. Вот говорят, не надо нам сонетов, в них не решить практических вопросов. Но — не мудрец поэт и не философ, в четырнадцати строчках — для поэтов — всех вечных тем чуть слышный отголосок, хоть точных не содержится ответов.

 

Дурс Грюнбайн

Ноябрь 89-го

В тот вечер чья-то жалкая оговорка [2]  перевернула людям всю жизнь. Кто-то переврал текст — и в момент рухнули священные запреты. Простым и будничным выглядело это невероятное сообщение Перед кучей микрофонов и камер. Таким же было и крушение призраков, Порожденных больным разумом власти. Впервые Мы увидели робкие улыбки коммунистических авгуров — Как у проигравшихся картежников, вдруг осознавших, Что они натворили, чувствуя свою безопасность и безнаказанность. Заикаясь от страха, но еще с привычной угрожающей интонацией Эти старые хрычи объявили, что «сейчас» освобождают нас — своих заложников. В ту же ночь открылись все шлюзы, И человеческий поток хлынул на призывный свет той части города, Которая тридцать лет жила, как осажденная крепость. И этот поток подхлестнуло лишь одно неправильно прочитанное слово: «сейчас». Пока железные ворота не успели снова захлопнуться, Люди ринулись, чтобы смести проклятие, душившее целый народ. С открытым ртом, на обочине, застыл потрясенный пограничник: Как теперь жить? Ведь нет больше команд и приказов. Власть молчала — впервые за много лет. Под утро, после фейерверка и беспорядочной езды по городу, Когда закончилось бесплатное пиво и были выплаканы все слезы, Счастье водворилось на улицах Западного Берлина. Где-то на перекрестке стоял забытый, До колес обгоревший «трабант», и его владельцы С облегчением повесили ключ на ближайшем дереве. Приведенные своими детьми, целые семейные кланы Бродили по центру — бесцельно и умиротворенно. А некоторые уже блаженно спали, привалившись к стене, — Около больших магазинов, у витрин, На обретенных наконец-то камнях свободной земли.

Самка гепарда в московском зоопарке

Такие дорогие меха носят разве что Подруги бандитов — по вечерам, в казино. Скользящая походка, как у юных бесполых моделей на подиуме, Сверкание глаз, как от вспышек фотоаппаратов. Грациозная кошка, это ее запечатлел восторженный Пизанелло (Пятнистая шкура, кончики шерстинок блестят, как Золотое руно). Мечется по вольеру взад и вперед, припадая к земле, И спина ее подрагивает при каждом движении. За миллиметр До глубокого рва отточенным движением поворачивается И, не взглянув, уходит. Что ей там делать — с ее слухом и обонянием? За рвом и колючей проволокой — только шум и запах тел Этих особей, суетящихся, как обезьяны, И притаскивающих своих детенышей — поглазеть на нее. Задыхаясь в тяжелом воздухе большого города, Она вспоминает, как пахнет саванна… А белые банты У какой-то девочки кажутся кусочками нежного мяса газели. Голова хищницы напрягается, в глазах рябит, ей чудится Стадо зебр, бегущих по московским улицам. И она еще долго потягивается, забыв о каменном плене.

Ссылки

[1] Дирк Хакк (р. 1989) — автор пока что одного поэтического сборника: «Насквозь бессонные заиндевелые ночи» (Dirk Hack. Reifkalte Nächte durchwacht. Neubiberg: Mischwesen, 2010).

[2] Рассказывая в телепередаче о новом порядке выезда на Запад, секретарь ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовски случайно оговорился, что граница будет открыта «сейчас». В результате жители Восточного Берлина толпами устремились в западную часть города, что и привело к падению Берлинской стены. (Прим. перев.)