Первый исполненный осознанной мудрости коренной поворот в политике Партии здравого смысла заключался в отказе от плановых заданий, сводных таблиц и попыток перевести сложные человеческие проблемы в цифры на графике, с которыми можно быстро и легко разобраться путем «инициатив». Заявляя, что важные конторы типа Министерства здравоохранения должны сосредоточиваться на «заботе», а не на «администрировании», Партия здравого смысла продавила закон, суть которого звучала так: «Если нам потребовалось десять лет, чтобы залезть в дерьмо, то, чтобы выбраться оттуда, нам потребуется двадцать лет — и этот путь начинается сейчас».

Мы остались у мамы на ужин, хотя под «ужином» в данном контексте подразумевался случайный набор пищевых продуктов, побросанных в произвольном порядке в большую кастрюлю и варившихся ровно столько, сколько нужно, чтобы вкус ушел и не вернулся. Из-за этого мы пропустили «Обращение» Редмонда Почтаара, но не особенно обеспокоились этим, поскольку предыдущее обращение, подобно всем прочим, было невероятно скучное, но умное и жизненно важное. Как же здорово было снова разговаривать с Пятницей на равных! Я и забыла, какой он на самом деле славный. Не теряя времени, он объяснил мне, что ему придется оставаться под прикрытием ленивого олуха, пока Хроностража не прекратит операции, — это означало, что мне не стоит даже пытаться будить его до полудня, а то и до двух пополудни в выходные.

— Как удобно, — заметила я.

Вторник, уже некоторое время предававшаяся размышлениям, наконец спросила:

— А разве Хроностража не может отправиться назад в тот промежуток времени, когда дедушка Майкрофт уже написал рецепт, но еще не оставил его на «Геспере»?

— Не волнуйся, — подмигнул Пятница, — это всего двадцать восемь минут, и старший я прикрыл их на том конце. От нас требуется только позаботиться, чтобы рецепт оставался в «Крушении „Геспера“». Мы можем выиграть эту битву исключительно за счет бездействия, что меня как подростка вполне устраивает.

Только по пути домой я внезапно вспомнила о Дженни.

— О боже! — в панике воскликнула я. — Мы оставили Дженни дома одну!

Лондэн взял меня за руку, сжал ее, и я почувствовала, как мне на плечо легла рука Пятницы.

— Все в порядке, милая, успокойся. Мы оставили ее с миссис Боллуан-Котл.

Я нахмурилась.

— Нет, не оставили. Ты сказал, что она строила палаточный лагерь на чердаке. Вышли мы сразу же. Как мы могли забыть?

— Любимая, — глубоко вздохнул Лондэн, — Дженни не существует.

— Что ты говоришь?! — Я даже подавилась от подобной глупости. — Разумеется, Дженни существует!

— Папа прав, — успокаивающе произнес Пятница. — Дженни никогда не было.

— Но я же помню ее…

— Это Аорнида, мам, — внесла свою лепту Вторник. — Она наградила тебя этой навязчивой идеей семь лет назад, и нам не удается от нее избавиться.

Меня охватила паника.

— Не понимаю… Я же помню про нее все! Ее смех, каникулы, тот раз, когда она свалилась с велосипеда и сломала руку, ее рождение — вообще все!

— Это Аорнида так тебе отомстила, — сказал Лондэн. — Когда она не сумела стереть из твоей памяти меня, она оставила тебе Дженни, за что и мотает свой тридцатилетний срок.

— Сука! — взревела я. — Я убью ее за это!

— Выбирай выражения, мам, — подала голос Вторник, — мне же всего двенадцать. Кроме того, даже если ты ее убьешь, мы подозреваем, Дженни останется при тебе.

— О ч-черт! — Соображение постепенно вытесняло смятение и ярость. — Так вот почему она никогда не появляется за столом!

— Мы делаем вид, что Дженни существует, дабы минимизировать вероятность приступа, — пояснил Лондэн. — Вот почему мы сохраняем ее комнату как есть, и вот почему ты натыкаешься на ее вещи по всему дому — это чтобы, оставшись одна, ты не впадала в панику, что потеряла дочь.

— Злобная маленькая корова! — пробормотала я, потирая лицо. — Но теперь, когда я знаю, мы можем что-то с этим поделать.

— Все не так просто, любимая, — отозвался Лондэн с печалью в голосе. — Аорнида поистине злопамятна. Через несколько минут ты все начисто забудешь и снова будешь уверена, что у тебя есть дочь по имени Дженни.

— То есть, — медленно проговорила я, — я уже так делала?

Мы припарковались у нашего дома, и Лондэн заглушил двигатель. В машине повисло молчание.

— Иногда приступов не бывает по нескольку недель, — негромко произнес Лондэн, — в иные времена случаются по два-три в час.

— Так ты поэтому работаешь дома?

— Да. Мы же не можем допустить, чтобы ты каждый день ходила в школу, рассчитывая забрать дочку, которой нет.

— Значит… ты объяснял мне все это и раньше?

— Много раз, милая.

Я тяжело вздохнула.

— Я чувствую себя законченной кретинкой, — тихо сказала я. — Это первый приступ за сегодня?

— Третий, — ответил Лондэн. — Это была трудная неделя.

Я оглядела своих родных — все они смотрели на меня с такой нежностью и беспокойством о моем благополучии, что я разрыдалась.

— Все в порядке, мам, — сказала Вторник, держа меня за руку, — мы позаботимся о тебе.

— Вы самая лучшая, самая любящая, самая заботливая семья, какая только есть на свете, — произнесла я между всхлипами. — Простите, если я в тягость.

Они дружно велели мне не быть такой дурой. Я велела им не выражаться, и Лондэн выдал мне свой платок промокнуть слезы.

— Итак, — сказала я, вытирая глаза, — как же это работает? Как я перестаю помнить тот факт, что Дженни не существует?

— У нас свои способы. Дженни ночует у Ингрид, годится?

— Годится.

Он наклонился ко мне и поцеловал, потом улыбнулся и обратился к ребятам:

— Давайте, команда, ваш выход.

Пятница сильно ткнул Вторник под ребра. Она взвизгнула.

— Это еще за что?!

— За вредность!

— Я лучше буду врединой, чем тупицей. И более того, «Урановая коза» — фуфло, а Уэйн Скунс не смог бы сыграть на гитаре даже ради спасения собственной жизни!

— Ну-ка повтори!

— А ну прекратите, оба! — раздраженно прикрикнула я. — По-моему, Пятница сегодня доказал, что он не тупица, в этой истории с коротким Настоящим, поэтому просто прекратите. Вот так. Я знаю, бабушка чем-то нас кормила, но не хочет ли кто-нибудь нормальной еды?

— В холодильнике есть пицца, — сказал Лондэн, — можем ее съесть.

Мы вылезли из машины и двинулись к дому под перебранку Пятницы со Вторник.

— Вредина.

— Тупица.

— Вредина.

— Тупица.

— Я сказала прекратить.

Внезапно я кое-что вспомнила.

— Лонд, а где Дженни?

— Ночует у Ингрид.

— Ах да. Опять?

— Эти двое не разлей корыто.

— Да уж, — нахмурилась я, — не разлей корыто.

Безотказэн позвонил за ужином. Это было необычно для него, но не совсем неожиданно. Мы с Колом слиняли из «Акме», будто нашкодившие пятиклассники, так как не хотели, чтобы нам попало за стоимость ковра для майора Оззорнейка, не говоря уже о том, что это заняло у нас обоих весь день и больше мы ничего не сделали.

— Плохо дело, — начал Безотказэн чрезмерно серьезным тоном, к которому прибегал, когда бывал раздражен, расстроен или рассержен.

Вообще-то контрольный пакет в «Акме» принадлежал мне, но исполнительным директором был он, поэтому повседневные операции лежали на нем.

— Мне не кажется, что все настолько плохо, — сказала я, переходя в оборону.

— Ты спятила? — отозвался Безотказэн. — Это катастрофа!

— У нас случались проблемы и пострашнее, — начала раздражаться я. — По-моему, главное — сохранять чувство меры, тебе не кажется?

— Ну да, — ответил он, — но если мы позволим подобным вещам войти в норму, неизвестно, к чему это приведет.

Тут уж я разозлилась.

— Безотказэн, — сказала я, — уймись. Раум пришил Кола к потолку, и если бы Оззорнейк не угостил младшего демона холодной сталью, мы бы оба уже червей кормили.

На том конце провода повисло молчание, потом Безотказэн тихо произнес:

— Я говорю об «Обращении» Почтаара, а ты о чем?

— Ой… неважно. Что он сказал?

— Включи телик и увидишь.

Я попросила Вторник пробежаться по каналам. В эфире СОВА-ТВ шло популярное новостное шоу «Свежий воздух с Тюдором Плеттенложем», и Тюдор, может, не лучший, но определенно самый высокий репортер на телевидении, брал интервью у министра культуры от Партии здравого смысла Вишнавии Йогард.

— …классическое произведение первым превратится в книжное реалити-шоу?

— «Гордость и предубеждение», — торжественно объявила Йогард. — Оно будет переименовано в «Беннеты» и пойдет как сериал в прямом эфире в ваших домашних экземплярах книги уже послезавтра. Действие происходит в чопорной Англии начала девятнадцатого века, в нем участвуют мистер и миссис Беннет и пятеро их дочерей, которым будут даваться задания, а потом голосованием будет решаться, кто должен покинуть дом, один за другим, а победитель получит роль в «Нортенгерском аббатстве», которое в свою очередь подвергнется множеству «интерактивных» изменений.

— То есть Почтаар санкционирует, — медленно проговорил Плеттенлож, — массовое разграбление всего, что дорого литературному миру.

— Не всего, — поправила мисс Йогард, — только книг, принадлежащих перу английских авторов. У нас нет права делать глупости с книгами других народов — они сами могут этим заняться. Но, — продолжала она, — по-моему, «разграбление» слишком сильное слово — мы бы предпочли затуманить вопрос путем использования бессмысленного жаргона, как то «диктуемые рынком изменения» или «улучшения по выбору пользователя». Слишком долго классика оставалась скучной, затянутой и непонятной для людей без университетского образования. Книжные реалити-шоу — шаг вперед, и делают это для нас люди из Интерактивного книжного совета!

— Я правильно расслышала?

— К сожалению, — шепнул Лондэн, стоявший рядом со мной.

— Слишком долго мы страдали под игом сталинистского принципа «единоавторства», — продолжала мисс Йогард, — и в современном мире мы должны стремиться привнести демократию в писательскую работу.

— Мне не кажется, что авторы рассматривают процесс писания как творческий тоталитаризм, — настороженно произнес Плеттенлож. — Но едем дальше. Насколько я понимаю, технология, которая позволит вам изменить сюжет книги, изменит ее навсегда, в каждом существующем экземпляре. Вам не кажется, что было бы разумно оставить оригиналы как есть и написать альтернативные версии?

Йогард покровительственно улыбнулась.

— Если бы мы так поступили, это едва ли сошло бы за глупость, а Партия здравого смысла относится к проблеме Запаса глупости крайне серьезно. Премьер-министр Почтаар поклялся не только сократить текущую прибавку до нуля в течение года, но и сократить всю эмиссию идиотизма на семьдесят процентов к две тысячи двадцатому году. Это требует непопулярных решений, и он сравнил интересы немногочисленных твердолобых элитарных очкастых книжных фанатов с интересами широкой массы избирателей. К тому же идея настолько дурацкая, что потеря одного классического произведения — скажем, «Джен Эйр» — компенсирует глупость всего населения за год. Поскольку можно переписать всю английскую классику по выбору читателя, мы можем безнаказанно делать по-настоящему глупые вещи. Кто знает, возможно, мы дойдем даже до дефицита глупости и тогда сумеем позволить себе брать глупость других народов с огромной выгодой для страны. Мы видим Англию в качестве ведущей державы в дурокомпенсаторной промышленности, и идиотизм этой идеи с легкостью перевесит уничтожение «Ярмарки тщеславия». Все просто.

Я осознала, что так и стою с телефоном в руке.

— Безотказэн, ты здесь?

— Здесь.

— Это ни в какие ворота не лезет. Не мог бы ты узнать что-нибудь об этом так называемом Интерактивном книжном совете? Никогда не слышала о таком. Перезвони мне.

Я снова переключила внимание на телевизор.

— А когда мы лишимся всей классики и Запас глупости снова распухнет, что тогда? — спросил Плеттенлож.

— Ну, — пожала плечами мисс Йогард, — будем переживать неприятности по мере их поступления.

— Прошу прощения за такие слова, — Плеттенлож взглянул поверх очков, — но это самый идиотский кусок неподдельной глупости, когда-либо предпринятый каким-либо правительством где бы то ни было.

— Благодарю вас, — вежливо ответила мисс Йогард. — Я прослежу, чтобы ваш комплимент передали мистеру Почтаару.

Программа была продолжена рассказом о том, как устроена «интерактивная книга». Что-то про «новые технологии» и «дружелюбный сюжет». Это все было фуфло — я поняла, что происходит. За этим стоит сенатор Жлобсворт. Он протолкнул бакстеровский проект интерактивной книги. Хуже того, он планировал это с самого начала — взять хоть громадные вымыслопередающие трубопроводы в «Гордости и предубеждении» и ведущийся в последнее время апгрейд всего творчества Остин. Меня не столько заботило, как им удалось преодолеть мое вето или даже открыть офис в реальном мире, — меня тревожила необходимость попасть в Книгомирье, чтобы остановить принесение всего литературного наследия страны в жертву на алтарь популизма.

Зазвонил телефон. Это был Безотказэн. Я сочинила жалкий и совершенно неубедительный предлог насчет поисков молотка и выскочила в гараж, чтобы Лондэн не слышал разговора.

— Интерактивный книжный совет работает из офиса в Западном Лондоне, — доложил Прост, когда я благополучно угнездилась на газонокосилке. — Он образован месяц назад и способен принимать тысячу звонков одновременно. Однако сама контора немногим больше нашей в «Акме».

— Наверное, они придумали способ переводить звонки единым потоком в Книгомирье, — ответила я. — Уверена, что тысяча миссис Дэнверс будут только счастливы работать в центре обработки звонков, вместо того чтобы шпынять персонажей или разбираться со свирепствующими опечатками.

Я пообещала Безотказэну что-нибудь придумать и повесила трубку. Потом вышла из гаража и с колотящимся сердцем направилась обратно в гостиную. Вот для чего мне требовалось вето — чтобы защищать Книгомирье от поразительно недальновидных решений Совета жанров. Однако все по порядку. Надо связаться с Брэдшоу и выяснить отношение беллетриции к массовому уничтожению литературных сокровищ… Но как? У литтеха так и не дошли руки наладить двустороннюю связь между Книгомирьем и Той Стороной, ведь понадобиться она могла только мне.

— С тобой все в порядке, мам? — спросила Вторник.

— Да, куколка, все в порядке, — ответила я, взъерошивая ей волосы. — Мне просто надо немножко подумать.

Я поднялась в свой кабинет, переделанный из старой кладовки, и села думать. Чем больше я думала, тем хуже казалось положение. Если Совет жанров отменил мое вето и пробил интерактивный вопрос, значит, совершенно не исключено, что они также решат атаковать Торопыгу Глушака и Бульварный роман. Единственная организация, способная управиться с подобными делами, — это беллетриция, но они действуют согласно приказам Главного текстораспределительного управления, каковое, в свою очередь, подконтрольно Совету жанров, поэтому в конечном итоге Жлобсворт командует беллетрицией и может делать с ней все, что захочет.

Я вздохнула, наклонилась вперед, машинально стянула резинку с волос и принялась массировать голову кончиками пальцев. Командор Брэдшоу в жизни не согласится на этот интерактивный мусор и из принципа подаст в отставку, как проделывал уже сотни раз до того. А будь я там, я бы подтвердила свое вето. Это право даровала мне Большая Шишка, а даже Жлобсворт не пойдет против ее воли. Все это было хорошо, за исключением одного: я никогда даже не рассматривала возможность утраты Путеводителя, поэтому так и не выработала аварийной стратегии попадания в Книгомирье без него.

Единственным известным мне человеком, способным проникать туда без книги, была миссис Накадзима, проживавшая на покое в Торнфильд-холле. Бывший агент беллетриции Харрис Твид был навеки сослан На Ту Сторону и без Путеводителя был заперт здесь так же, как я. От бывшего канцлера Хоули Гана, ныне реального и в данный момент зализывающего раны в камере в Пакхерсте, помощи ждать не приходилось, равно как и от единственного из ныне живущих книгошественников Виссена Накрайя. Я снова подумала о командоре Брэдшоу. Он определенно захочет связаться со мной, и человек он весьма изобретательный. Окажись я на его месте, как бы я попробовала связаться с кем-то в реальном мире? Я проверила электронную почту, но ничего не обнаружила, затем проверила, нет ли сообщений на сотовом — нет. Мобильный комментофон, естественно, молчал.

Я откинулась на спинку стула, чтобы лучше соображать, и позволила взгляду бездумно скользить по комнате. За долгую карьеру литтектива я собрала неплохую библиотеку. Основная и второстепенная классика, но сколь-нибудь ценных изданий мало. Я замерла, подумала и принялась рыться на полке, пока не извлекла то, что искала, — один из романов командора Брэдшоу. Разумеется, сочиненный не им, а про него. Их было двадцать три, написанных между 1888 и 1922 годом, и во всех командор Брэдшоу либо охотился на гигантских животных, либо находил затерянные цивилизации, либо заставлял «Джонни-иностранца» прекратить бесчинства в Британской Восточной Африке. Его не переиздавали уже шестьдесят с лишним лет и вовсе не читали больше десяти. Поскольку никто его не читал, он мог в своих собственных книгах говорить все, что угодно, а я смогла бы прочесть то, что он скажет. Но было несколько проблем: во-первых, двадцать три книги читать долго, во-вторых, Главное текстораспределительное управление узнает, если его книги кто-то прочтет, и, в-третьих, это просто односторонняя связь и если он даже оставил сообщение, то никогда не узнает, что прочла его именно я.

Я открыла «Два года среди Умпопо» и пролистала страницы, дабы посмотреть, не зацепится ли глаз за что-нибудь, например за двойной интервал между строками. Пусто. Следующей стала «Тиларпия», потом «Рыба-дьявол из озера Рудольф», а затем «Людоеды Накуру». И только когда я лениво перелистывала «Брэдшоу против кайзера», метод сработал. Текст книги остался прежним — изменилось посвящение. Брэдшоу был хитер: в Главном текстораспределительном управлении заметили бы только отклонения в самом повествовании. Они вообще не узнают, что я читала. Я переложила книгу на стол и прочла:

Четверг, дорогая!

Если ты можешь это прочесть, значит, ты сообразила, что в Книгомирье очень неладно. Планы реализовывались уже несколько недель, а ни один из нас ничего не замечал. Четверг-1–4 (да, это правда) заняла твое место в качестве ПБЗС СЖ и механически визирует все идиотские затеи Жлобсворта. Идея интерактивности развивается полным ходом, и уже сейчас дэнверклоны массово стекаются к границам Бульварного романа, готовые к вторжению. Злая Четверг заполнила Главное текстораспределительное управление своими приспешниками, чтобы внимательно следить за любыми текстовыми аномалиями, способными дать им — и ей — ключ к тому, не вернулась ли ты. Ибо именно этого Злая Четверг боится больше всего на свете: что ты вернешься, разоблачишь ее самозванство и займешь ее место. Она отстранила беллетрицию и заперла всех агентов в их книгах, а теперь командует легионом дэнверклонов, готовых поймать тебя, как только ты появишься в Книгомирье. Мы утащили у нее твой Путеводитель и оставили его для тебя у капитана Карвера в «То была темная и бурная ночь», если тебе удастся каким-то образом туда попасть. Это посвящение сотрется само собой после двух прочтений. Удачи, старушка. Мелани передает тебе привет.

Я прочла посвящение еще раз и проследила за тем, как слова медленно растворяются на странице. Старый добрый Брэдшоу. Я пару раз бывала в «То была темная и бурная ночь», в основном для практики. В этой повести о морских приключениях действие происходило на борту грузового парохода в Тасманийском море в 1924 году. Выбор был удачен, поскольку книга числилась в нерегулируемой зоне Библиотеки, известной как Зряшные книжки, где помещались произведения, изданные за счет автора. Главное текстораспределительное даже не узнает, что я здесь. Я поставила «Брэдшоу против кайзера» обратно на полку, затем отперла нижний ящик и достала пистолет и ластиковые патроны. Попихала все в сумку, отметила, что уже почти десять, и постучала к Пятнице.

— Милый!

Он выглянул из-за «Ураномании», которую читал.

— Ау?

— Извини, Душистый Горошек, но мне надо обратно в Книгомирье. Это может поставить рецепт возвратного омлета под угрозу.

Он вздохнул и уставился на меня.

— Я знал, что так будет.

— Откуда?

Он поманил меня к окну и указал на три фигуры, сидящие на стене напротив нашего дома.

— Тот, что посередине, — это другой я. Это показывает, что их шанс завладеть рецептом сохраняется. Если бы мы победили, их бы давно не было.

— Не волнуйся. — Я накрыла его ладонь своей. — Я знаю, как важна продолжительность Настоящего для всех нас. Я и близко не подойду к «Крушению „Геспера“».

— Мам, — тихо сказал он, — если ты вернешься домой, а я вежливый, воспитанный и коротко стриженный, не суди меня слишком строго, ладно?

Он боялся, что его заменят.

— До этого не дойдет, солнышко. Я буду защищать твое право быть вонючим и необщительным… ценой собственной жизни.

Мы обнялись и попрощались, потом я проделала то же самое со Вторник, которая читала в постели, хихикая над смехотворными несовершенствами теории относительности. Она поняла, что я отправляюсь в какое-то опасное место, поэтому вылезла из кровати и на всякий случай обняла меня еще раз. Я тоже ее обняла, подоткнула ей одеяло и велела не выставлять Эйнштейна таким уж тупицей, чтобы не казаться самоуверенной нахалкой. Затем я отправилась сказать «до свидания» Дженни и помню, что сделала это, хотя по какой-то причине Пятница и Вторник выбрали именно этот момент, чтобы заспорить о яркости света в холле. Разняв их, я спустилась к Лондэну.

— Лонд, — сказала я, не зная, что еще сказать, поскольку у меня редко случались аварийные вызовы на ковроукладку и изображать, что такой вызов поступил именно сейчас, значило бы откровенно лгать, — ты знаешь, что я тебя люблю?

— Лучше, чем ты думаешь, солнышко.

— И ты мне веришь?

— Конечно.

— Хорошо. Мне надо идти…

— …на срочную укладку коврового покрытия?

Я улыбнулась.

— Ага. Пожелай мне удачи.

Мы обнялись, я надела пиджак и, выйдя из дома, поймала такси до гравипорта Клэри-Ламар. Благополучно успев на капсулу до Сакнуссума, я вынула мобильник и набрала номер, глядя на темные уэссекские пейзажи, пролетавшие мимо с такой скоростью, что редкие уличные фонари сливались в одну оранжевую полосу. На звонок ответили, я помолчала, унимая сердцебиение, и произнесла:

— Это Четверг Нонетот. Я хочу поговорить с Джоном Генри Голиафом. Вам придется его разбудить. Это важно.