Пытаясь найти ответ на вопрос об отношении Николая II к Григорию Распутину, поэтесса З. Н. Гиппиус вынуждена была признать, что никто никогда об этом не узнает, поскольку царь «был завязан в молчание, точно в платок. Так, в молчании, и отошел к прошлому. Ни одного слова от него не осталось. Те, что читал он по бумажке на приемах, — забылись». Фраза о молчании — ключевая. Не только З. Н. Гиппиус, но и многие современники воспринимали последнего самодержца именно как «великого молчальника», скорее как «образ» власти, ее символ, чем реального человека со всеми его достоинствами и недостатками. И сегодня Николай II для его почитателей и критиков часто предстает олицетворением прошлого, старой императорской России, для одних — великой страны, «которую мы потеряли», для других — государства с архаической политической системой, реформировать которую царь «по недальновидности» или даже «ничтожеству» не мог и не хотел.

Политические установки предопределяют отношение к «Хозяину Земли Русской», обезличенному и превращенному в сказочного героя, неважно — положительного или отрицательного. Сказка же назидает, воспитывает и утверждает человека в истине о добре и зле. Советская «сказка» долгое время говорила о Николае II не только как о слабом правителе, лишенном политических талантов (тем более что здесь не все очевидно), но и как о ничтожном человеке, жестоком и злом. Подобная характеристика нашла свое выражение в «Истории Великого Октября» академика И. И. Минца, суммировавшей давний набор претензий к последнему самодержцу. Для советского историка царь — «коронованная бездарность», окруженная «такими же коронованными ничтожествами». «Николай Романов начал свое царствование с Ходынки, — писал И. И. Минц, — провел его в постоянном терроре против революции и кончил попыткой потопить ее в крови. Недаром народ прозвал его Николаем Кровавым».

Разумеется, эта характеристика активно использовалась в публицистической литературе и до упомянутой работы академика. О «кровавом» царе заговорили еще в 1905 году, после событий 9 января. Но то, что для оппозиционно настроенных критиков самодержавия в начале XX века было вполне естественно, для ученых и публицистов первого в мире рабоче-крестьянского государства стало своеобразным политическим «символом веры», ибо, как заметил Н. А. Бердяев, психический тип коммуниста определяется тем, что в его восприятии мир разделяется на два противоположных лагеря — царство света и царство тьмы (Ормузда и Аримана). Для истребления «темного царства» все дозволено. Ненависть является главным качеством строителей социалистического мира, и она всегда обращена к прошлому, всегда от него зависит. Ненависть преобладает над любовью.

Николай II, таким образом, оказывается жертвой идеологических построений и теоретических посылок новоявленных «строителей», а марксистско-ленинская «форма» определяет историческое «содержание» эпохи последнего царствования и анализ личности несчастного убитого в Екатеринбурге венценосца. И хотя в сталинскую эпоху о Николае II специальных работ практически не писали, это никак не влияло на отношение к нему официальной исторической науки. Установки «Краткого курса истории ВКП(б)» были руководством к действию для всех гуманитариев вплоть до разоблачения «культа личности». В «энциклопедии большевизма» (как называли «Краткий курс» советские идеологи) о Николае II почти ничего не сообщалось. Говорилось лишь, что 9 января 1905 года он встретил пришедших к нему рабочих «недружелюбно» и приказал в них стрелять. Схема требовала от исторической правды жертв, — и в книге появилось упоминание о том, что царь в тот день находился в столице, в Зимнем дворце. Соответственно, писалось и о «кровавом злодеянии царя», персонально ответственного за случившуюся трагедию (курсив мой. — С. Ф.). Читатели убеждались в том, что последний самодержец «опирался, главным образом, на крепостников-помещиков»; что накануне февраля 1917 года «буржуазия» боялась заключения им сепаратного мира с Германией (тем более что при дворе «хозяйничали пройдохи вроде Распутина»), почему-де и готовился дворцовый переворот. В результате накануне 1917 года царь оказался изолированным. О расстреле Николая II, его семьи и слуг в «Кратком курсе» вообще не говорилось ничего.

Как видим, личность последнего самодержца была полностью «смазана». Символ прошлого пытались деперсонифицировать, воспитав целые поколения в забвении относительно того, кто более двадцати лет стоял во главе Российской империи. Но желание выйти за пределы установленной схемы оказалось невозможно истребить. Этим, очевидно, можно объяснить успех книги М. К. Касвинова «Двадцать три ступени вниз», впервые увидевшей свет в начале 1970-х годов. И хотя автор использовал старые штампы (да и само название книги говорило за себя), она была обречена на читательский успех, ибо приоткрывала завесу над тайной жизни и смерти последнего самодержца. Пусть М. К. Касвинов писал о «ничтожном» и «кровавом» царе, но он все-таки писал о человеке, а не о социально-экономических и политических предпосылках пролетарской революции! Неслучайно его работа пользовалась популярностью, неоднократно переиздаваясь большими тиражами.

За границей, особенно в кругах почитателей последнего царя, отношение к нему было принципиально иным. В эмиграции впервые прозвучали и голоса о необходимости почитания памяти Николая II, о его будущей канонизации. Среди тех, кто громко заявил об этом, был и полковник В. И. Назанский, до революции 1917 года служивший помощником московского градоначальника. Для него царь — историческая личность, изначально призванная глубоко страдать за себя и за других. Памятуя, что Николай II появился на свет в день религиозного поминовения Иова Многострадального, В. И. Назанский в книге «Крушение великой России и Дома Романовых» упомянул о строившемся тогда (в конце 1920-х годов) брюссельском храме во имя святого праведного Иова — в память царя-мученика и всех русских людей, в смуте богоборческой властью убиенных. Полковник был убежден, что настанет время, когда подвиг венценосного страстотерпца будет осознан и в России. Народ очнется и отомстит за все своим обидчикам.

Одним из первых, кто заговорил о святости последнего самодержца, был товарищ (заместитель) обер-прокурора Святейшего синода Н. П. Раева — князь Н. Д. Жевахов, в 1920-е годы выпустивший два тома своих воспоминаний. Князь был убежден, что русские цари были глубоко религиозными людьми и обусловливали благо государства благом Церкви. Именно ему принадлежат слова о том, что царствование Николая II «даст православной церкви нового святого и в будущем будет оцениваться как „Житие Святаго Благовернаго Царя-Мученика императора Николая Александровича“». Жевахов воспринимал царя как одного «из величайших подвижников Церкви последнего времени, подвиги которого заслонялись лишь его высоким званием Монарха».

Этот тезис с течением лет становился все более и более популярным среди представителей русской монархической эмиграции. Убийство Николая II стали оценивать прежде всего в религиозных категориях — как убийство помазанника Божьего. Именно в среде этих людей идея канонизации царской семьи нашла активных сторонников и осуществилась в 1981 году, когда Русская зарубежная православная церковь приняла решение о сопричтении к лику святых Николая II, его семьи и слуг (среди которых, к слову сказать, были и неправославные: католик А. Е. Трупп и незадолго до екатеринбургской трагедии разлученная с царской семьей гофлектриса императрицы Александры Федоровны лютеранка Е. А. Шнейдер).

Вместе с тем были канонизированы и другие погибшие в 1918–1919 годах члены дома Романовых: великие князья — Михаил Александрович, Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Георгий Михайлович, Сергей Михайлович, великая княгиня Елизавета Федоровна, князья императорской крови Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи, а также князь Владимир Палей — сын Павла Александровича от морганатического брака с О. В. Карнович. Лишь великий князь Николай Михайлович, которого зарубежные монархисты считали оппозиционером и «фрондером», не был удостоен церковного прославления (хотя и погиб вместе с другими родственниками). Акт прославления Архиерейский синод РЗПЦ совершил 1 ноября 1981 года. Новым святым молились как новомуненикам и исповедникам Российским.

В советской идеологической системе это решение иерархов Зарубежной церкви восприняли как новую активизацию монархической пропаганды. При этом коммунистические агитаторы вспоминали о критике канонизации, исходившей от членов самой Зарубежной церкви, цитировали пассажи о «курении и блудодеянии» последнего самодержца, а также о том, что канонизация есть политический акт.

Со скепсисом восприняли известие о прославлении царской семьи и некоторые православные деятели, жившие на Западе и не испытывавшие особых симпатий к существовавшему в СССР режиму. Одним из них был протоиерей Александр Шмеман, в ноябре 1981 года прокомментировавший в дневнике реакцию американских газет на прославление новомучеников. «„Russian sect canonizes Nicolas II…“. Как не понять, не почувствовать, — писал отец Александр, — что „прославлять“ Государя в Нью-Йорке, да еще с банкетом в Hilton — нельзя?» Несколько дней спустя он продолжил «обзор» западной прессы, упомянув о «Time», где о канонизации писали как о каком-то чудачестве, с сарказмом и иронией. Очевидно, не сочувствуя решению архиереев РЗПЦ, отец Александр с горечью записал, что «иногда хочется куда-нибудь убежать от этого православия ряс и камилавок, бессмысленных церемоний, елейности и лукавства. Быть самим собой, а не играть вечно какую-то роль, искусственную, архаичную и скучную».

Отношение протоиерея А. Шмемана к Николаю II кардинальным образом отличалось от представлений о последнем самодержце большинства клириков Русской зарубежной православной церкви: он делал акцент не на подвиге веры Николая II, а на внутреннем распаде самодержавной России, которая потеряла свое единство задолго до рокового 1917 года. Монархия более не соединяла все сословия и народы империи, да и сама страна к началу XX века утратила, по его мнению, душу. Таким образом, Россия была обречена. Подобный подход к проблеме нельзя назвать типичным для представителей русской церковной эмиграции, пытавшейся определиться не столько с проблемой «обреченности» империи, сколько с вопросом о жертве императора. Назвать это подменой понятий, думается, не вполне корректно, — воспоминания о «золотой эпохе» самодержавной государственности закономерно приводили монархистов — почитателей памяти последнего самодержца к необходимости больше говорить о врагах и предателях императорской России, злонамеренно уничтоживших все «святое» и «чистое», чем, например, обращать внимание на вопрос о «кризисе самодержавия» и неслучайности 1917 года.

Так, вскоре после канонизации императора мирянином Русской зарубежной православной церкви Е. Е. Алферьевым (1908–1986) была подготовлена книга о Николае II как о человеке сильной воли. Ее автор по образованию являлся инженером, а по последнему месту служения — деканом Свято-Троицкой духовной семинарии. В своей книге Евгений Евлампиевич попытался доказать ошибочность мнения исследователей и современников о слабоволии Николая II. Пройти такой тяжелый жизненный путь с достоинством и смирением могла только сильная личность, обладавшая волей и крепким духом. После канонизации, полагал Е. Е. Алферьев, вопрос о мнимом слабоволии потерял смысл и заслуживает изучения лишь в интересах восстановления исторической истины — для правдивого изложения жития царя-мученика.

В интересах именно таким образом понимаемой правды Е. Е. Алферьев очень кратко изложил основные вехи жизни последнего самодержца. Все основные достижения царствования приписывались венценосцу, его воле, умению и талантам. Царь характеризовался как «Удерживающий» страну, да, пожалуй, и весь мир, от зла. Автор обращался с фактами так, как хотел, не слишком утруждая себя анализом сложных отношений последнего царя с министрами и сановниками. В частности, Е. Е. Алферьев заявлял, что только преждевременная смерть П. А. Столыпина («от руки террориста-еврея») помешала ему завершить земельную реформу, хотя исследователям давно было известно, что именно смерть не позволила царю отправить премьера в отставку. Получалось, что, решая вопросы внутренней и внешней политики, царь неизменно и безусловно был прав. Создавался образ не только праведного, но и мудрого правителя, достойно и умело на протяжении более чем двадцати лет управлявшего страной. В книге Е. Е. Алферьева упомянут и сибирский странник Г. Е. Распутин, «обладавший чудесным даром врачевания», «единственный человек, облегчавший страдания Наследника и умевший прекращать Его припадки гемофилии». Специально о его праведности не говорилось, но начало церковной «реабилитации» «старца» было положено.

Но главное, как мне кажется, заключалось в другом. Е. Е. Алферьев популяризировал мнение епископа Сеаттлийского (РЗПЦ) Нектария (Концевича), незадолго до канонизации Николая II заявлявшего, что убийство «Удерживающего» было ритуальным, а не политическим, и «подобно тому, как Христос был распят за грехи всего мира на Голгофе, всеми оставленный, так и Государь принесен в жертву за грехи всей России, также всеми оставленный». Владыка подчеркивал, что грех цареубийства тяготеет над всем русским народом и канонизация нужна для того, «чтобы иметь маленькую надежду на снятие греха с совести России». Государь, подчеркивал епископ Нектарий, принял смерть за Православную веру, Церковь и Отчизну.

Акценты были расставлены и задачи определены. Николай II воспринимался как глава всех новомучеников, как символ разрушенного и уничтоженного иноверными врагами православного мира. Его смерть уподоблялась крестной смерти Христа, а его убийство ставилось в вину прошлым, нынешним и грядущим поколениям, — вплоть до соборного покаяния. И хотя иерархи РЗПЦ не называли царя «Искупителем», их частные заявления и признания не могли не сыграть злой шутки с историей восприятия святости православными верующими, разумеется — в перспективе. Чем больше разлагалась коммунистическая идеология с ее обязательными атрибутами: декларируемым неприятием монархического строя и государственным атеизмом, тем больше граждан СССР, чьи предки некогда называли себя православными, обращали внимание на прошлое своей страны, в силу своего разумения пытаясь понять, что же «потеряла», а что «приобрела» страна после 1917 года. Горбачевская перестройка сделала этот процесс необратимым. На фоне антисталинских публикаций, довольно быстро сменившихся резкой критикой Ленина, его «гвардии» и большевизма в целом, восприятие царской России менялось буквально на глазах. Разговоры о «Николае Кровавом» и прежняя риторика советских пропагандистов всерьез восприниматься уже не могли. За период с апреля 1989-го по 17 марта 1998 года было опубликовано 1635 книг, статей, заметок и публикаций, где так или иначе затрагивались и освещались вопросы, связанные с последним русским самодержцем. Требовалось все переосмыслить и переоценить.

Одним из последствий такой переоценки можно считать возросший интерес к предреволюционной истории страны и к Николаю II, эту историю олицетворявшему. Неслучайно тогда и прозвучали голоса тех, кто разделял рассмотренные выше позиции епископа Нектария и Е. Е. Алферьева. Вопрос о святости, жизни и смерти царя становился для новых «советских» монархистов определяющим их мировоззрение. В конце 1980-х годов отечественные монархисты впервые заговорили и о «святом старце» Григории Распутине, праведнике, оболганном врагами последнего самодержца. Вопрос этот на Царском вечере 16 июля 1989 года, устроенном обществом «Радонеж», затронул московский журналист А. А. Щедрин. С тех пор Щедрин, взявший псевдоним Николай Козлов, стал одним из самых активных и неуемных проповедников святоети Николая II, якобы «ритуально» убитого врагами России, равно как и «оклеветанного» царского «Друга», также «ритуально» умерщвленного накануне революции 1917 года.

Православные маргиналы непременно связывали (и связывают поныне) «святость» Распутина и праведность царской семьи. Одним из первых по времени проявлений такого отношения к сибирскому страннику можно считать его «прославление» так называемыми истинными христианами Катакомбной Русской православной церкви. На своем «Освященном соборе епископов» 11 (24) февраля 1991 года они приняли несколько постановлений о причислении к лику святых. Среди новых святых значился и «мученик Григорий, наставник Царской Семьи Романовых». «Истинные христиане» заявляли, что он встал на пути разрушения царской власти и был убит в результате заговора масонской ложи, прославив Русскую церковь в апокалиптическое последнее время.

Логика «канонизаторов» проста и понятна: рядом с царской семьей не мог находиться «хлыст и развратник», ибо и Николай II, и Александра Федоровна почитали «отца Григория» как своего «Друга» вплоть до собственной кончины. Этой логики придерживался и упоминавшийся выше Щедрин (Н. Козлов), в начале 1990-х годов много потрудившийся на ниве популяризации самых экстравагантных идей о царе, Распутине и их убийстве. На протяжении ряда лет Козлов распространял «Опричный листок», в котором и нашли отражение его церковно-политические взгляды. Разумеется, Козлов — воинствующий юдофоб, для которого смерть царя и гибель монархии есть результат «жидовских козней». Все его убогое богословие и зиждется на этом основании. «До той поры будут блуждать русские люди во мраке жидовского наваждения в поисках Святой Руси, — поучал читателей Н. Козлов, — пока не воздадут должное почитание памяти русского Царя, умученного от жидов со всей Его Семьей, и царского Друга и человека Божия Григория, посланного Богом для спасения России от греха богоотступничества и клятвопреступления, хотя бы для этого пришлось поднять все те же клеветы и поношения, которые понесли ради Христа и России Царственные Мученики и их Друг. И тогда болезнь, которую наваждают жиды на Россию, „обратится на главу их“».

Итак, канонизация царя и его «Друга», по Козлову, — необходимое условие для духовного возрождения страны. Как говорили древние — sapienti sat! От придуманной однажды схемы Козлов более не отступал, говоря о святости последнего самодержца непременно в контексте его «ритуального» убийства. Козлов договаривается до того, что заявляет как о тайне — о сакральном имени «того еврея из колена Данова, который приказом об убийстве Царской Семьи таинственно взял на себя скипетродержание Царства Русского». Следовательно, заявляет Козлов, с тех пор Россия находится под властью врагов православной веры. С такой властью нельзя общаться, правды от нее быть не может, доверять ее заявлениям нельзя. Если власть говорит о екатеринбургских останках как об останках убитых в доме Ипатьева, она лжет. Мощи святых не принимают из вражеских рук. Останки обретут верные почитатели и духовные наследники царя-мученика, и обретение это проявится «в грозных знамениях и силе отмщающей Божественной благодати».

Н. Козлов, конечно, не является и никогда не являлся выразителем мнения церковной общественности современной России, но его взгляды в «разбавленном», так сказать, виде в 1990-е годы имели широкое распространение в православной и околоправославной среде. Случайностью назвать это невозможно: знание и понимание запутанного прошлого требует больших усилий воли и дисциплины ума, чем принятие «на веру» утверждений о «врагах», сознательно разрушающих все доброе и честное. 1990-е годы показали, что советскому человеку, выросшему в плену коммунистических мифов, было легче поменять «знаки» (с «минуса» на «плюс» или наоборот), чем признаться в принципиальной абсурдности дихотомического отношения к истории. Поэтому, думается, христианское восприятие прошлого часто оказывалось окрашено в политические цвета самых экзотических оттенков. Богословская некомпетентность большинства «новых православных» приводила (а зачастую и приводит) их к оценке последнего самодержца не только как «воплощения русской государственности» и символа национальной идентичности, но и как религиозного лидера Российской империи.

Неслучайно призывы к канонизации царя, наряду с другими жертвами большевизма, в 1990-е годы возбуждали страсти как «слева», так и «справа». Писавший об этом западный славист Доминик Ливен замечал, что важным пунктом здесь являлся факт еврейского происхождения основных участников подготовки убийства царской семьи — Юровского, Голощекина и Свердлова. «Обвинение в том, что именно евреи уничтожили носителя и символ русской национальности и государственности — мощное оружие в арсенале антисемитов», — подчеркивал Д. Ливен. Антисемитов не смущает, что Юровский был крещен, а большинство непосредственных убийц Романовых были русскими. К чему обращать внимание на это? Ведь «ритуал» многое объясняет и заставляет смотреть на екатеринбургское злодеяние как на религиозное преступление. Впрочем, и здесь не все оказывается гладко. Сторонники «еврейского следа», вопреки логике и здравому смыслу, вслед за епископом Нектарием пытаются утверждать, что грех цареубийства — наследственный для русского народа (вплоть до соборного покаяния в совершенном преступлении).

Одним из современных апологетов данной идеи является филолог Т. Л. Миронова, указывающая на то, что многие документы, касавшиеся жизни царской семьи и их «Друга», искажены и претенциозны, что подозрения в фальсификации могут быть сняты с тех источников (касающихся последнего самодержца и его близких), «которые опубликованы были при жизни их авторов и под их неусыпным контролем». Подобное заявление можно назвать «новым словом» в источниковедческой науке, ибо следование предложенному принципу изначально резко сужает круг материалов, которые следует считать «истинными». К счастью, призыв «новатора» не находит поддержки в среде серьезных исследователей, занимающихся изучением истории предреволюционной России и ее последнего самодержца.

Но вернемся к идеям госпожи Мироновой. Для нее очевидно, что отречение от царя — помазанника Божьего было отречением «от самого Господа и Христа Его». Тезис иллюстрируется примером «греха Богоубийства», лежащего «печатью богоотверженности» на всем еврейском народе! Наследный грех предков у русских, таким образом, переходит от поколения к поколению. Избыть его возможно, лишь утвердившись в святости христианского подвига Николая II и начав молиться ему, восклицая: «Святый Царю Николае, искупителю грехов наших, великомучине, моли Бога о нас!» Искать логику в приведенных выше фразах — дело неблагодарное, тем более что Т. Л. Миронова ничтоже сумняшеся пишет и о ритуальном характере екатеринбургской трагедии.

Все оказывается свалено в одну кучу: «вездесущие жиды», «предательство» царя православным народом, искупление грехов этого самого народа великим царем. Спрашивается, какие грехи русских людей искупил Николай И, если на них и на их предках продолжает пребывать проклятие отречения, совершенного всем народом в 1917 году?! Все, кроме греха отречения от него самого как помазанника? А ведь догмат об искуплении грехов всего мира крестной смертью Иисуса Христа является в православном вероучении одним из важнейших! Но даже если согласиться с тем, что царь «искупил» грехи русского народа, то остается вопрос о том, как быть с «ритуальной» версией. Следуя ей, необходимо признать «виновными» в убийстве Николая II «злобных иноверцев», а православных — жертвой собственного неведения, наивности, помрачения или чего-нибудь еще, что привело к «нарушению» (по логике «царебожников») клятвы 1613 года на верность династии Романовых! Наказывать грядущие «нераскаявшиеся» поколения за неведение и помрачение абсурдно (тем более что покаяние всегда индивидуально, человек спасает прежде всего свою собственную душу, даже полагая ее «за други своя»). Однако мифологическое мышление невосприимчиво к таким «нюансам».

Еще до официального прославления царской семьи (о чем речь впереди) в среде почитателей последнего самодержца получили распространение «Житие и акафист Святому Благоверному Царю и Великомученику Николаю Второму» — результат православного «народного творчества», — в которых были следующие слова: «Аггелов Творец посла Тя Земли Российстей, яко аггела незлобия и вразумления к народу Твоему, Тя бо избра по образу Сына Своего Единороднаго в жертву искупления за грехи людския. Мы же, дивишеся таковому о Тебе промышлению Вседержителя, покаянно зовем Tu: Радуйся, Христу уподобление. Радуйся, жертво всесожжения. Радуйся, российских царей украшение. <…> Радуйся, за Русскую Землю жертво умильная» и т. д. И хотя в среде неуемных почитателей царя подобные опусы пользовались признанием, вплоть до официального акта канонизации они широко распространяться не могли.

Вот в такой непростой обстановке священноначалие Русской православной церкви приступило к обсуждению вопроса о церковном почитании Николая II и его близких. В 1996 году Синодальной комиссией РПЦ по канонизации святых был подготовлен сборник материалов, связанных с вопросом о канонизации царской семьи. Сборник появился не случайно, — ведь еще весной 1992 года Архиерейский собор поручил Синодальной комиссии исследовать материалы об убийстве последнего самодержца. Тогда же решили приступить к исследованию исторического, нравственного и религиозного аспектов его царствования. В итоге церковные ученые и богословы подготовили необходимые справки — об отношении Церкви к страстотерпчеству, о православном взгляде на государственную деятельность Николая II и его церковную политику, о событиях 9 января 1905 года, отношениях царской семьи и Г. Распутина, о последних днях царя и его близких. Так как Николая II предполагалось канонизировать в чине страстотерпца, то последний раздел (о периоде его заключения под стражей) рассматривался более подробно, чем остальные.

Синодальная комиссия стремилась доказать, что Николай II в строгом смысле слова не являлся мучеником за Христа, а безвинно принял насильственную смерть от рук «противников», попавших «в сети диавола, который уловил их в свою волю» (2 Тим. 2:25–26). Составители справок, в отличие от Е. Е. Алферьева, не преследовали цель во что бы то ни стало представить царя «идеальным» правителем государства. Так, описывая события 9 января 1905 года, они признали, что определенная доля ответственности за пролитую кровь «может быть возложена на Государя как с исторической, так и с нравственной точек зрения», а по поводу сибирского «старца» отметили, что Николай II «оказался не в состоянии противостоять воле Императрицы, истерзанной отчаянием из-за болезни сына и находившейся в связи с этим под зловещим влиянием Распутина, — добавив с пафосом, — как дорого пришлось впоследствии заплатить всей семье за это!».

Честно рассмотрев основные вехи жизни и правления последнего самодержца, Синодальная комиссия акцентировала внимание на страданиях царской семьи в последние дни ее земного существования, подчеркнув, что за ними «мы видим всепобеждающий зло свет Христовой истины, который был явлен в их мученической кончине». Как видим, священноначалие Русской православной церкви при рассмотрении вопроса о канонизации царской семьи попыталось избежать тех крайностей, на которые ее толкали неуемные почитатели «царя-искупителя». Смерть Николая II назвали политическим убийством, тем самым избежав разговора о религиозной его «подкладке». Сама канонизация тогда проведена не была — ее планировали осуществить некоторое время спустя на церковном Соборе.

Подобный подход не умиротворил и не остановил как сторонников, так и противников причисления Николая II к лику святых. Почитатели «искупительного подвига» царя продолжали и далее говорить о нем в прежнем духе, подчеркивая «духоносность» Григория Распутина и популяризируя «ритуальную» версию екатеринбургского убийства. К примеру, за год до канонизации царской семьи уже упоминавшаяся Т. Л. Миронова утверждала, что Распутин духовно сопутствовал царю в его служении помазанника Божьего, что через поношение имени царского «Друга» предавалось поношению и имя венценосца, что «Друг» пал жертвой организованной клеветы, закончившейся его ритуальным убийством, и, наконец, что прогнать царя можно только вместе с Богом, благодатно на нем пребывающим.

Нельзя сказать, что подобные призывы игнорировались церковной публицистикой. О «царе-искупителе» и ереси «царебожия» неоднократно писал консервативный церковный журнал «Благодатный огонь». В мае 2000 года священник Петр Андриевский, разбирая богословские новаторства «царебожников», назвал Т. Л. Миронову самозваным историком Церкви, чьи мнения граничат с кощунством. Но ни госпожу Миронову, ни ее единомышленников это не остановило: у них были свое видение истины, своя шкала ценностей, свое объяснение идеи искупления.

Взгляд на царя как на первого в сонме христиан, «за Христа пострадавших» в период большевистских антирелигиозных гонений, был свойствен не только «царебожникам», но и тем православным, кто не говорил об «искуплении» и «наследственном грехе» народа. Известный московский священник — отец Александр Шаргунов в 1990-е годы активно выступал в поддержку идеи сопричисления царя к лику святых. По его мнению, свержение и убийство Николая II («первомученика в Церкви новомучеников») вызвало и другие убийства — православных священников и мирян. «Подвиг мученичества, святости, — указывал отец Александр в работе „О значении канонизации царственных мучеников“, — заключается в полном отвержении себя, в совершенном предании себя воле Божией. Вот тайна отречения от престола последнего святого Царя, которое постоянно ставят ему в вину: для него не было разницы между долгом христианина, исполняющего заповеди Божии, и долгом Государя».

Понятно, что при желании можно объяснить все, что угодно, но делать смелые заключения о причинах отречения Николая II от престола лишь на основании произвольно трактуемого долга государя, полагаю, исторически некорректно. Получалось, что последний самодержец понимал «волю Божью» лучше, чем кто бы то ни был в России. Может, так оно и есть, но доказательная база на сегодняшний день, увы, явно недостаточна. Мало того, апологеты последнего самодержца пытаются доказать, что о своем трагическом конце Николай II знал от старцев и стариц. В качестве примера можно привести материалы, помещенные в сборнике 2000 года, посвященном последнему царю и изданном «Обществом святителя Василия Великого». Каких только пророчеств и предсказаний там нет! Сообщается, например, о том, что со всеми серьезными вопросами государь обращался к дивеевской блаженной Паше (Параскеве Ивановне), посылал к ней великих князей, и что Паша заявила ему: «Государь, сойди с престола сам». Точно так же поступала, согласно помещенному в сборнике рассказу, и Александра Федоровна, в 1910 году ездившая узнать свое будущее к некоей юродивой Марфе — в Царицын. Юродивая якобы предсказала смерть и сожжение тел царских мучеников. «Предсказателем» будущего последнего самодержца делают и монаха Авеля, о котором уже говорилось в этой книге. Повторимся: главное в приводимых историях — показать, насколько «закономерным» был трагический исход, насколько царь выполнял волю Божью, безропотно принося себя в жертву.

Нельзя не сказать, что в церковной среде подобные настроения встречали противодействие и резкую критику. В частности, такой цели служила подготовленная православным публицистом И. В. Смысловым книга «Царский путь». Автор, высказав свое отрицательное отношение к только намечавшейся тогда канонизации, рассмотрел вопросы о симфонии властей, затронул тему семейных отношений в царской семье и проблему Распутина, рассказал о собственном видении отречения и даже о «чудесах царственных мучеников». На огромном фактическом материале И. В. Смыслов постарался доказать, что «нарисованный ныне образ святого Царя часто не соответствует историческим фактам», и привел в конце своего повествования рассказ из Отечника, где речь шла о подвижнике высокой духовной жизни, мыслившем себе Бога по образу человека. Собравшиеся вместе старцы и ученые-монахи доказали ему, что слова «руце» и «нозе» Божии в Священном Писании — не плоть и кровь, а слова в переносном значении. Подвижник упал на землю и зарыдал: «Отняли у меня Бога моего!..» «С иллюзиями расставаться очень сложно, — резюмировал И. В. Смыслов. — Но необходимо!»

Благое пожелание, как и следовало ожидать, не было услышано теми, к кому было обращено: сторонники канонизации царя (и писавшие о его страстотерпческом подвиге, и «царебожники») остались при своем мнении. А вскоре на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви 2000 года решение о канонизации царской семьи единогласно утвердили. За страданиями, перенесенными Николаем II и его близкими, заявил председатель Синодальной комиссии по канонизации святых митрополит Ювеналий (Поярков), «мы видим людей, искренне стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия». Постановлением Архиерейского собоpa Николай II, императрица Александра Федоровна и их дети: цесаревич Алексей и великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия были прославлены как страстотерпцы в Соборе новомучеников и исповедников российских, включающих 860 православных праведников. К лику святых не были причислены канонизированные за рубежом великие князья, князья императорской крови, придворные и слуги Романовых, убитые большевиками в 1918–1919 годах на Урале и в Петрограде. Исключение составили только великая княгиня Елизавета Федоровна и ее помощница Варвара, канонизированные Русской православной церковью ранее, — в первой половине 1990-х годов.

К 2000 году оказался открытым и вопрос о признании Церковью найденных в 1991 году «екатеринбургских останков» как останков убитых в Ипатьевском доме царя, царицы, их детей и слуг. Вплоть до сегодняшнего времени эта проблема не нашла своего окончательного решения. Разумеется, не признали (и не признают) «екатеринбургские останки» и те, кто почитает последнего самодержца как «искупителя» грехов русского народа. 26 февраля 1998 года, когда выяснились правительственная позиция и желание власти организовать в июле торжественные похороны этих останков в Петропавловской крепости Петербурга, Священный синод РПЦ принял определение, в котором заявил: «Решение Государственной комиссии об идентификации найденных под Екатеринбургом останков как принадлежащих семье Императора Николая II вызвало серьезные сомнения и даже противостояния в Церкви и обществе». Члены Синода высказались в пользу безотлагательного погребения останков в символической могиле-памятнике, посчитав, что они могут принадлежать жертвам богоборческой власти. О том, что это останки царской семьи, не говорилось: все ограничилось надеждой на то, что в будущем, «когда будут сняты все сомнения», к вопросу о захоронении можно вернуться. Решение о непризнании «екатеринбургских останков» царскими Синод принял в самый последний момент. Очевидно, здесь сыграла свою роль настойчивость «православной общественности», не верившей экспертизе, проведенной ненавидимым «оккупационным режимом».

Я вспоминаю, как в те дни в церковной лавке одного из патриархийных храмов Петербурга купил брошюру «Царь-мученик Николай II». На первой странице под изображением императорской короны и именем царя («Император всея Руси Николай Александрович») помещалось две надписи: «Родился 6 мая 1868 г.» и «4/17 июля 1918 г. царская семья была расстреляна иноверцами». Третья строка была замазана белилами. Однако расчистив надпись, удалось прочитать следующее: «7 июля 1998 г. — погребен в соборе Петра и Павла в Санкт-Петербурге». Православное издательство, готовившее брошюру к печати, очевидно, в последний момент узнало о решении Синода и, не желая перепечатывать заново первую страницу, ограничилось «технической правкой».

Правительство не приняло в расчет пожелания Синода, и 16 июля 1998 года в Петербурге прошли траурные церемонии, связанные с похоронами тех, кого государство объявило последним самодержцем, его супругой, детьми и слугами. Под звуки похоронного марша старшие офицеры Российской армии вынесли из самолета, прилетевшего утром из Екатеринбурга, гробы с останками Алоизия Труппа, Ивана Харитонова, Анны Демидовой, доктора Евгения Боткина и великих княжон Анастасии, Татьяны и Ольги. Когда настало время выноса покрытых императорскими штандартами гробов Александры Федоровны и Николая II, военный оркестр, ранее игравший не в полном составе, заиграл церковный гимн «Коль славен наш Господь в Сионе». В таком же порядке, как их вынесли из самолета, гробы установили на катафалки, и кортеж тронулся по улицам Петербурга — в крепость. Проехав мимо Зимнего дворца через Троицкий мост, процессия прибыла к месту похорон. При въезде кортежа на Троицкую площадь начался колокольный звон, прекратившийся в момент внесения в собор (на руках офицеров) гроба императора. Церемония прощания состоялась на следующий день, в пятницу 17 июля.

По благословению патриарха Алексия II прошла панихида, которую возглавил настоятель собора Петра и Павла протоиерей Борис Глебов. Во время ее совершения клирики молились «О упокоении душ усопших рабов Божиих: всех в годину лютых гонений за веру Христову умученных и убиенных, их же имена, Господи, Ты Сам веси». На церемонию прибыли около тридцати потомков дома Романовых — из США, Канады, Великобритании, Италии, Швейцарии, Дании, Австралии, Франции и Уругвая. Президент России Б. Н. Ельцин выступил с кратким словом, в котором оценил перезахоронение «невинно убиенных» как «символ единения народа, искупление общей вины». Траурное событие было явно государственного масштаба. О том, что хоронят именно Николая II и его близких, говорили практически все теле- и радиокомментаторы России и мира. Занимавший в то время пост губернатора города В. А. Яковлев за неделю до похорон выступил со специальным обращением к жителям Северной столицы, призвав всех сохранять национальную память. «Пусть наши грехи и ошибки останутся в прошлом, — говорил В. А. Яковлев. — А ныне воздадим последний долг усопшим и даруем долгожданное успокоение их останкам».

Как могло, Российское государство постаралось этот долг отдать: «екатеринбургские останки» нашли свое вечное упокоение в Екатерининском приделе собора Петра и Павла. «Акт, который совершался через 80 лет после расстрела царской семьи, не является актом простых похорон. Это акт покаяния, в каком-то смысле символический», — писал в те дни журналист «Аргументов и фактов», убежденный в том, что отказ Церкви признать подлинность «екатеринбургских останков» является огромной ошибкой: «Наши попы вдруг опустились до уровня простого, простейшего материализма. Это второе поражение Церкви в нашей истории после разоблачения ее связей со спецслужбами». Такое резкое замечание, по большому счету, не столько клеймило «попов», сколько дезавуировало заявление о покаянии, ведь верующие, и признающие и не признающие «екатеринбургские останки», были частью нового, постсоветского общества. И все-таки, думается, журналист не ошибался, когда заявлял, что после 17 июля 1998 года «коммунизм наконец перестал быть страшен. Его пригвоздили к позорному столбу…».

Преодоление страха, однако, не принесло в российское общество примирения. В статье «Нераскаявшаяся Россия», опубликованной «Санкт-Петербургскими ведомостями» 25 июля 1998 года, петербургский историк В. В. Калашников, разделяющий социалистические убеждения, заявил, что национальное примирение не достигается путем лукавства. «Примирение, построенное на обмане, — заявил он, — всегда оборачивается еще большей непримиримостью». В. В. Калашников был не одинок в своем восприятии похорон последнего самодержца как политической акции правительства Б. Н. Ельцина. Недоверие к первому президенту России, в 1977 году беспрекословно (что удивлять, конечно, не может) исполнившему решение Политбюро ЦК КПСС о сносе дома Ипатьева, испытывали не только «левые» критики тогдашнего российского «режима», в лучшем случае безразлично относившиеся к памяти последнего самодержца, но и «правые» — православные монархисты, люто ненавидевшие российских «демократов» и безосновательно подозревавшие их в фальсификации экспертизы «екатеринбургских останков». Их «принципиальность», скорее, психологического свойства, ибо поверить в то, что Николай II нашел упокоение в Петербурге, значит, признать останки «честными мощами», возвращенными православным «неправославной» властью. Психологически это тяжело и священноначалию, хотя вопрос о принадлежности «екатеринбургских останков» царской семье — после обнаружения в августе 2007 года останков цесаревича Алексея и великой княжны Марии, — несомненно, актуализировался. Но привело ли это к исчезновению оснований «для смущения и противостояния» в обществе? Очевидно, не привело.

Вплоть до сегодняшнего дня животрепещущим вопросом церковной жизни остается и вопрос о «царе-искупителе»: те, кто верил в особую миссию последнего русского самодержца, не изменили своего убеждения и отстаивают его как только возможно. Не будет преувеличением сказать, что в последнее время священноначалие Русской православной церкви стало воспринимать «царебожие» как серьезную болезнь, требующую срочного врачевания. Но объяснение «впавшим в прелесть» учения о «царе-искупителе» симптомов их «болезни» крайне редко приводит их к мысли о необходимости лечения. Наоборот, «врачи» могут услышать от своих «пациентов» сакраментальное: «Исцелися сам».

На сегодняшний день можно констатировать, что внутрицерковная критика «ереси царебожия» ни к чему не привела: все остается по-прежнему. Восприятие святости канонизированного царя у разных православных различно. Для одних он — «страстотерпец», для других — «искупитель», которого Собор 2000 года возвел в «неправильный чин святости». И хотя для большинства тех, кто считает себя чадами Русской православной церкви, это не имеет принципиального значения, вопрос о том, как с религиозной точки зрения относиться к последнему самодержцу, весьма показателен. Судя по всему, для Николая II «историческая давность» еще не наступила. Он не только историческая, но и политическая фигура. А это значит, что он принадлежит прошлому не меньше, чем будущему. Как это отзовется в новых работах о последнем русском царе — покажет время, которое, как считается, лучший врач. На это и будем уповать!