Настоящее…

Я просыпаюсь от звука будильника. Он, похоже, сломался, потому что звуковой сигнал постоянно прерывается и похож на завывания сирены. Все как в густом тумане: такое ощущение, что мозг погружен в мед. Тянусь к будильнику, чтобы отключить его, а затем резко распахиваю глаза. Это не будильник. Порывисто сажусь на кровати и осматриваю тускло освещенную спальню. Одеяло соскальзывает до талии. Часы на мобильнике показывают три часа ночи. Кровать со стороны Калеба не тронута. Он, наверное, в комнате для гостей, но затем я снова слышу этот звук — плач ребенка. Я плетусь в сторону детской. Где же Калеб? Он должен быть с ней. Я вхожу в детскую и вижу, как он шагает по комнате с ней на руках. Сотовый зажат между плечом и ухом, и он быстро что-то говорит. Ребенок не просто плачет, малышка кричит, словно ей больно.

— Что…? — я замолкаю, когда он поднимает палец, призывая меня помолчать.

Закончив разговор, он отбрасывает телефон в сторону.

— Собери вещи, мы отвезем ее в больницу.

Онемев, я киваю и бегу собрать что-нибудь из одежды. Спортивные штаны, футболка с изображением Пинк Флойда… Сбегаю вниз по лестнице и встречаюсь с ним у двери. Он пристегивает ребенка к автомобильному креслу. С тех пор, как я вышла из детской, она не переставая плачет.

— Что происходит? — спрашиваю я. — Она заболела?

Он угрюмо кивает и выносит ее за дверь. Я следую за ним по пятам и запрыгиваю на пассажирское сиденье.

Пытаюсь вспомнить, что читала об иммунной системе ребенка: следует избегать незнакомых мест и контактов с другими детьми; не выходить с малышами из дома, чтобы у них выработались антитела к вирусам окружающей среды.

Черт. Он возненавидит меня еще больше.

— У нее температура под сорок градусов, — он запрыгивает на сиденье водителя и заводит двигатель.

— Ох.

Когда мы выезжаем на дорогу, он бросает на меня мимолетный взгляд. Что это было? Раздражение? Разочарование?

Я ерзаю на сидении все десять минут пути, периодически бросая взгляды на заднее сиденье, где сидит малышка, пристегнутая к своему креслу. Должна ли я была сесть сзади вместе с ней? Как, черт возьми, должна вести себя мать? Когда мы останавливаемся, он выпрыгивает из машины быстрее, чем я успеваю открыть свою дверь. Я только начинаю поправлять прическу, а Калеб уже успел отстегнуть автокресло и находится на полпути к дверям больницы. Следую за ним внутрь. Когда автоматические двери с шипением открываются передо мной, он уже стоит у поста медсестры.

Она подталкивает к нему стопку бумаг и просит заполнить их. Я протягиваю руку и успеваю забрать их со стойки до него. Он не в том состоянии, чтобы заполнять бумаги. Я направляюсь с ними к стулу и принимаюсь за работу.

Пока он разговаривает с медсестрой, я замечаю, каким обеспокоенным он выглядит. Прекратив заполнять бланки, разглядываю его. Как же редко можно увидеть его таким — уязвимым, обеспокоенным — уголки его пухлых губ опускаются вниз, когда он кивает в ответ на слова медсестры и смотрит на ребенка в автокресле. Он бросает взгляд на меня и вместе с медсестрой исчезает за дверью приемного покоя, не потрудившись спросить, хочу ли я тоже пойти. Не знаю, что мне делать, поэтому отдаю медсестре за стойкой заполненные бумаги и спрашиваю, могу ли я пройти следом за ними. Она смотрит на меня как на идиотку.

— Разве не вы мама?

Мама. Не ее мама или мама малышки — просто мама.

Я смотрю на ее вьющиеся волосы и брови, которые надо бы привести в порядок.

— Да, я утроба, которая выносила ребенка, — огрызаюсь я. Не дожидаясь ответа, захожу в двери приемного покоя.

Мне приходится заглянуть за несколько шторок, разделяющих пациентов, прежде чем я нахожу их. Калеб не замечает моего присутствия. Он наблюдает, как медсестра готовит капельницу для Эстеллы, одновременно объясняя опасность обезвоживания.

— Куда они собираются ставить иглу? — я спрашиваю, так как очевидно, что ее ручки слишком маленькие.

Она бросает на меня сочувствующий взгляд, и затем объясняет нам, что игла будет вставлена в вену на голове Эстеллы. С лица Калеба сходят все краски. Он не сможет смотреть на это, я его знаю. Я важно выпрямляю спину. По крайней мере, от меня может быть какая-то польза. Я могу остаться с ней, пока они будут делать эту процедуру, а Калеб будет ждать снаружи. Я не брезглива и не склонна к слезам, но, когда я предлагаю этот вариант, он холодно смотрит на меня и говорит:

— Я не собираюсь уходить и оставлять дочь в одиночестве только потому, что чувствую себя некомфортно.

Я плотно сжимаю губы. Не могу поверить, что он это сказал. Я не оставляла ее одну. Она была на попечении профессионалов.

Обиженно сгорбившись, я сижу на жестком дешевом стуле, пока Эстелла надрывается от плача в палате неотложной помощи. Грустно видеть, какой крошечной она кажется под пикающими аппаратами и трубками, которые присоединены к ее маленькой головке.

Калеб, кажется, с трудом сдерживает слезы, но осторожно держит ее в своих объятиях, чтобы не задеть трубки. Меня в очередной раз поражает, как естественно он выглядит. Я думала, у меня это будет также — в ту минуту, как я увижу своего ребенка, я буду знать, что нужно делать, и мгновенно почувствую связь с ним. Я закусываю губу и задумываюсь, должна ли я предложить взять ее на руки.

Она здесь частично по моей вине. Прежде, чем я успеваю встать, появляется доктор — лысеющий мужчина средних лет — и задергивает штору, тем самым отделяя нас от суматохи приемного покоя. Перед тем, как поздороваться с нами, он сверяется с планшетом в руке.

— Что тут у нас? — спрашивает он, слегка касаясь головы Эстеллы. Калеб перечисляет симптомы, а врач слушает, одновременно осматривая ее. Он упоминает, что она была в детском саду, и я стреляю в него неодобрительным взглядом.

— Ее иммунной системе нужно время, чтобы развиться, — говорит он, убирая стетоскоп с ее груди. — На мой взгляд, она слишком мала для детского сада, обычно, женщины берут декретный отпуск, прежде чем отдать своего ребенка в детский сад.

Калеб бросает на меня гневный взгляд. В ярости. Он в безумной ярости.

Я сосредотачиваю свое внимание на коробке латексных перчаток. Он будет орать на меня. Ненавижу, когда он на меня орет. Я совершенно уверена, что кожа уже покрылась пятнами — верный признак того, что я чертовски напугана.

— Мы оставим ее в больнице и понаблюдаем за ней пару дней. Иначе у нее может наступить обезвоживание. Кто-нибудь из персонала придет через несколько минут, чтобы перенести ее в педиатрию.

Как только доктор вышел, Калеб повернулся ко мне.

— Езжай домой.

Я в шоке смотрю на него.

— Не разговаривай со мной таким самоуверенным тоном, — шиплю я. — Пока ты таскался по всей стране, я торчала дома….

— Ты вынашивала эту маленькую девочку, Лия, она была внутри тебя, — он делает движение руками, как будто держит невидимый шар. Затем, так же внезапно опускает руки. — Как ты можешь быть такой черствой?

— Я… я не знаю, — хмурюсь я. Никогда не думала об этом с этой точки зрения. — Я думала, будет мальчик. Я бы чувствовала себя иначе, если….

— Ты получила кое-что… крошечную жизнь. Это гораздо важнее походов по магазинам и гулянок с твоими гребаными подружками.

Я вздрогнула, когда он выругался. Калеб почти никогда ругается матом.

— Я не такая, — говорю я. — Ты же знаешь это.

Его следующие слова копьем пронзают мою душу, заставляя испытывать самую сильную боль, которую я когда-либо испытывала.

— Думаю, я заблуждался, считая, что ты не такая.

Я вскакиваю, но колени начинают подгибаться. Мне приходится прислониться к стене, чтобы не упасть. Он никогда не разговаривал со мной так.

Мне потребовалось несколько минут, прежде чем я смогла произнести хоть слово.

— Ты обещал, что никогда не сделаешь мне больно.

У него безразличный взгляд.

— Это было до того, как ты облажалась с моей дочерью.

Я ухожу, чтобы не взорваться прямо там.

Спустя сорок восемь часов Калеб с ребенком вернулись из больницы. Я видела его лишь дважды за все это время — оба раза он приезжал, чтобы взять грудное молоко.

Я сижу за кухонным столом, читаю журнал и ем замороженную стручковую фасоль, когда он входит, неся ее в автокресле. Таким небритым я его еще никогда не видела, он выглядит уставшим, под глазами темные круги. Он относит ее наверх в ее комнату, не сказав мне ни слова. Я жду, что он сразу же спустится обратно и коротко расскажет, что сказал доктор. Но он не спускается, и я крадусь вверх по лестнице, чтобы посмотреть, где он находится. Слышу шум воды в душевой и решаю подождать его на кровати.

Когда он выходит из ванной, вокруг его талии обернуто полотенце. Моя первая мысль — как он великолепен. Я хочу запрыгнуть на него, несмотря на то, что он мне сказал. Он не стал бриться. Мне вроде как нравится это. Я смотрю, как он отбрасывает полотенце и надевает боксеры. Лучшее, что есть в Калебе — не его совершенное тело, полуулыбки или сексуальный голос… это его привычки. Меня так возбуждает то, как он проводит ногтем большого пальца по нижней губе, когда размышляет над чем-то, то, как прикусывает язык, когда возбужден. То, как он заставляет меня смотреть на него, когда я испытываю оргазм. Он может раздеть одним взглядом, заставить почувствовать себя обнаженной перед ним. По опыту знаю, как приятно стоять перед Калебом обнаженной. Я размышляю, с какой стороны к нему подступиться — извинение и секс… пощечина и жесткий секс. Я чрезвычайно искусна в его соблазнении. Но не похоже, что он верит моим извинениям. Придется придумать что-нибудь новое.

— Я буду стараться сильнее.

Он продолжает одеваться, не глядя на меня… джинсы, футболка. Не знаю, что делать, и впервые мне приходит в голову, что я зашла слишком далеко. Я надежно прячу свое истинное «я» от Калеба. Стараюсь оправдать его ожидания. Но в этот раз он застукал меня с поличным.

— Думаю, у меня послеродовая депрессия, — неожиданно говорю я.

Он смотрит на меня, и я вздыхаю с облегчением. Лучший способ манипулировать Калебом — лгать о состоянии здоровья. Он испытал стресс, и у него была амнезия, вызванная шоковым состоянием. Если кто-то и может понять не поддающееся контролю состояние здоровья, так это он.

— Я… я схожу к врачу насчет этого. Уверена, они могут прописать мне что-нибудь… — мой голос становится все тише и тише.

Я вижу его профиль в зеркале. Его адамово яблоко подпрыгивает, когда он сглатывает и прижимает ладонь ко лбу.

— У меня собеседование с няней, — говорит он. — Поговорим об этом позже.

Широкими шагами, он, не оглядываясь, выходит из комнаты.

Я не собираюсь прятаться, пока Калеб проводит собеседование с потенциальной няней Эстеллы. Надеваю розовый костюм от «Шанель» и сажусь в гостиной, выжидая. Кому бы ни звонил той ночью Калеб, он придет с кандидатом на место няни, и я хочу видеть, с кем он разговаривал настолько фамильярно. Интересно, был ли этот человек частью его жизни, когда у него была амнезия. Я до сих пор не знаю многого о том времени в его жизни, и постоянно задаюсь вопросом, какие фокусы он выкидывал, пока я не могла контролировать его.

Раздается звонок в дверь. Я встаю и разглаживаю юбку. Калеб с подозрением смотрит на меня, проходя через фойе. Я слышу, как он их тепло приветствует и несколько секунд спустя они появляются из-за угла. Первым я вижу мужчину. Он коренастый и гораздо ниже Калеба. Поразительно напоминает Дермонта Марлуни (Примеч. Дермонт Малруни — американский актёр), то есть, они были бы очень похожи, если бы Дермонт был лохмат, носил козлиную бородку и неряшливо одевался. Я разглядываю его джинсы и заправленную в них рубашку. Из-под манжеты рубашки выглядывает отвратительное тату. Я сразу же невзлюбила его. Он нисколько не похож на владельца агентства по найму нянь. Ему стоит, как минимум, погладить свою одежду.

Затем я злобно смотрю на девушку, следующую за ним. Миниатюрная блондинка с красивым овалом лица. Она выглядит довольно невинно, за исключением сильно подведенных близко посаженных глаз. В отличие от своего неряшливого работодателя, она одета в модный серовато-зеленый брючный костюм «Дольче» и в идеально подходящие к нему туфли из змеиной кожи от «Лабутена». Пара таких же стоит в моей гардеробной. Как может няня позволить себе покупать такую дорогую одежду? И тут я понимаю — у нее, вероятно, всего один хороший костюм, который она хранит специально для собеседований, чтобы произвести впечатление на потенциальных работодателей. Когда она будет с Эстеллой, я не позволю ей наносить такой сильный макияж. Не хочу, чтобы мои соседи думали, что наша няня из службы эскорта. И, кроме того, в своем доме я буду самой красивой женщиной. Я делаю мысленную пометку сказать ей, что ее униформа будет состоять из брюк цвета хаки и белого поло. Затем вежливо улыбаюсь гостям.

— Лия, — отрывисто говорит мне Калеб. — Это Кэмми Чейз, — няня улыбается, одной из тех самодовольных улыбок, и один уголок ее рта слегка приопускается. Я и ее сразу же невзлюбила. — А это Сэм Фостер.

Сэм протягивает мне руку.

— Здравствуйте, — говорит он медленно. Заметно, что ему некомфортно смотреть мне в глаза. Его руки, подмечаю я, грубые и мозолистые — я не привыкла к таким. У мужчин моего круга — предпринимателей — кожа гладкая, ведь их единственная работа заключается в том, чтобы быстро щелкать по клавишам клавиатуры. Он не отпускает мою руку и мне приходится первой выдернуть ее из его ладони.

Я спрашиваю, хотят ли они что-нибудь выпить. Сэм отказывается, но Кэмми смело улыбается и просит «Перье». (Примеч. Перье — французский бренд минеральной воды класса премиум. Выпускается в небольших зеленых бутылках.) Я перевожу взгляд с ее работодателя на нее и задаюсь вопросом, упрекнет ли он ее за такую наглую просьбу, но он разговаривает с Калебом и не замечает ее выходку. Окей, я решаю поиграть в милашку. Учитывая, что я в любом случае не собираюсь ее нанимать, так почему бы не вышвырнуть ее, позволив насладиться несколькими глотками «Перье».

Я извиняюсь и ухожу на кухню, откуда возвращаюсь с подносом, на котором стоит зеленая бутылка с минеральной водой, стакан и две бутылки холодного пива — одно для Калеба и одно для Сэма — хотя он и отказался от выпивки. Они посмотрели на меня, когда я поставила поднос на стол.

Как только я уселась, Кэмми нетерпеливо на меня посмотрела и спросила: «Не найдется ли, случайно, ломтика лайма?»

Понадобилось все мое самообладание, чтобы у меня не отвисла челюсть. На этот раз Сэм точно что-нибудь скажет. Но он вежливо мне улыбается и игнорирует нелепую просьбу этой маленькой ведьмы.

— У нас где-то есть лаймы в холодильнике, — говорит Калеб. Я свирепо смотрю на него, так как поощрение такого поведения не очень похоже на помощь с его стороны и встаю, чтобы принести лайм.

Когда я возвращаюсь с аккуратно нарезанными дольками лайма, Кэмми берет их у меня, даже не поблагодарив.

Я раздраженно сажусь, не потрудившись улыбнуться.

— Итак, — говорю я, отворачиваясь от Кэмми и направляя все свое внимание на Сэма, — где вы познакомились с моим мужем?

Сэм кажется смущенным. Он хмурится, и его взгляд бегает между Калебом и мной.

— Мы не знакомы, — отвечает он. — Сегодня мы встретились впервые.

Я озадаченно моргаю.

Калеб, свободно развалившийся на двухместном диванчике, как будто его навещают старые друзья, с пониманием улыбается мне. Знаю я эту его улыбку.

Развлекается за мой счет.

Я смотрю на лица всех присутствующих и медленно все факты становятся единым целым. Нахальство Кэмми, дорогая одежда…

Я стараюсь скрыть свои эмоции, когда все неожиданно приобретает смысл. Мы проводим собеседование на роль няни Эстеллы не с Кэмми, а с Сэмом.

По их лицам я понимаю, что они догадались о моей оплошности. Так стыдно. Маленькая блондинистая сучка, которую я теперь вижу в ином свете, когда узнала, что у нее есть своя небольшая компания, впервые широко улыбается, демонстрируя свои зубки. Конечно же, она наслаждается моим промахом. Сэм выглядит еще более смущенным. Он вежливо старается не смотреть в мою сторону. Я откашливаюсь.

— Ну что ж, полагаю, я все неправильно поняла, — честно признаюсь я, хотя внутри меня все кипит.

Они дружно смеются — громче всех смеется Кэмми — и затем Калеб поворачивается к Сэму.

— Расскажи мне, какой у тебя опыт в этом, — просит он.

Сэм принимает вызов и перечисляет свой опыт по уходу за детьми. Он закончил университет в Сиэтле и получил степень магистра по детской психологии. Два года практиковался, а затем решил, что ему не по душе быть психологом — его слова звучат так холодно и безразлично. Он решил переехать туда, где более солнечно — в Южную Флориду — и там получить степень по музыке. Он планирует воспользоваться ею, когда откроет реабилитационный центр для детей, подвергшихся жестокому обращению.

— Музыка исцеляет людей, — объясняет он. — Я видел, как она может помочь сломленной психике ребенка, и я хочу интенсивно использовать ее в центре, но сначала мне нужно получить образование, связанное с музыкой.

— Значит, — произношу я более скептичным тоном, нежели планировала, — ты семь лет учился и получил степень магистра, а теперь хочешь стать нянькой?

Калеб кашляет и садится прямо, убрав руки со спинки дивана.

— Лия имеет в виду, почему бы не попрактиковаться неполный рабочий день, пока ты заканчиваешь учебу? Почему именно няня, ведь финансовые преимущества будут не столь хороши?

Я опускаю голову и жду ответа.

Сэм нервно смеется и теребит челку.

— На самом деле, работая психологом особо не разбогатеешь, если вы, конечно, понимаете, что я имею ввиду. Я хочу эту работу не из-за денег. К тому же, мои услуги по уходу за ребенком недешево вам обойдутся, — честно признается он. — Заметьте, я сижу в вашей гостиной, которая значительно лучше многих гостиных среднего класса в Америке.

Я хмыкаю, когда он намекает на наше богатство. Мое воспитание не предполагает упоминать об этом вслух — это неприлично.

— У меня есть дочь, — добавляет он. — Мы с ее матерью разошлись два года назад, но могу уверить вас, что я очень хорошо осведомлен, как необходимо заботиться о малышах.

— Где твоя дочь сейчас? — задаю я вопрос.

Калеб посылает мне предупреждающий взгляд, но я делаю вид, что не замечаю его. Не хочу, чтобы какой-то буйный ребенок носился по моему дому в дни, когда она будет навещать его. Кроме того, ее может раздражать общение с малышкой. Я не могла не обратить на это внимание во время своей последней выходки.

— Она в Пуэрто-Рико со своей матерью, — отвечает он.

Я представляю себе красивую экзотичную испанку, с которой он жил вместе, но на которой не захотел жениться. Их дочь, наверное, унаследовала волосы от матери, а от отца — светлые глаза.

— Ее мать вернулась туда, после того, как мы разошлись. Это одна из причин, почему я решил переехать во Флориду — по выходным я смогу летать к ним и навещать ее, — я гадаю, что же за женщина увозит своего ребенка за сотни миль от отца, особенно, если есть возможность использовать его как няньку по выходным.

— Сэм, — наконец-то подает голос Кэмми, — мой кузен. Я обещала ему самую лучшую работу из тех, что у меня есть, и когда Калеб позвонил, я сразу поняла, что он прекрасно подойдет.

— А откуда ты знаешь Калеба? — спрашиваю я, наконец-то, получив возможность задать вопрос, который крутится у меня в голове.

Впервые за всю беседу, Кэмми выглядит неуверенно и не знает, что ответить. Она смотрит на Калеба, который снисходительно мне улыбается.

— Мы вместе учились в колледже, — объясняет он, — И честно, Сэм, если Кэмми рекомендует тебя — родственник ты ей или нет — я верю, что ты лучший, — он подмигивает Кэмми, которая игриво приподнимает бровь и улыбается.

В голове у меня звенит тревожный звоночек. В колледже Калеб был популярным членом баскетбольной команды. Он спал со всеми чирлидершами, а затем встретил эту чертову сучку Оливию, которая разрушила все. Прищурив глаза, я смотрю на Кэмми. Она знакома с Оливией? Они соревновались за моего мужа? Но мои вопросы так и остаются без ответа, так как главной темой разговора становятся деньги.

Я вполуха слушаю, как Калеб предлагает Сэму щедрую зарплату, на которую тот соглашается. Но прежде, чем я успеваю возразить, что хочу традиционную няню женского пола, желательно кого-нибудь с огромной задницей и большой бородавкой на лице, Калеб встает и они с Сэмом пожимают друг другу руки.

Решено. Сэм будет заботиться об Эстелле пять дней в неделю, а по вечерам он будет ходить на учебу. Он приступит к работе уже завтра, так как Калеб уезжает через два дня в очередную деловую поездку, и перед тем, как уедет, хочет убедиться, что Сэм устроился. Что иначе можно расшифровать как: «Моя жена понятия не имеет, что делать, и мне придется научить тебя, как заставить ее пользоваться молокоотсосом».

Я вздыхаю, потерпев поражение, и остаюсь сидеть, пока Калеб провожает их до дверей.

Ну что ж, я получила, что хотела — частично.