Одежда

До эпохи Мэйдзи японцы не были свободны в выборе одежды или ткани, из которой она шилась. Только богатые люди из числа придворной аристократии или лица принадлежащие к военному сословию, могли носить одежду из шелка или тонкого хлопка, которую шили для них простолюдины. Последним же было дано право выбирать только между домотканым полотном из хлопка или конопли, которое изготавливали женщины. Они могли носить одежду из шелка-сырца лишь в особых случаях, например на свадьбе, когда отправлялись в храм или на похороны. Но эту ткань еще надо было достать, ведь она почти полностью уходила на нужды высших классов.

В северных регионах страны, где хлопок не рос (к тому же его завезли в Японию только в XIV веке), крестьянам приходилось изготавливать ткань из конопли или из волокон глицинии (tilia japonica), которая в диком виде росла в лесах В дело шли и другие растительные материалы, такие как ивовая кора или рисовая клейковина. Все ткани, включая шелк, окрашивали с помощью природных красителей, которые в каждом регионе были свои. Чаще всего использовался индиго (аи).

Коноплю выращивали с давних времен, эта культура распространилась по всей стране с начала IX века. Даже после того как в Японии появился хлопок, коноплю продолжали культивировать в течение всей эпохи Мэйдзи, и ее популярности не помешало даже появление новых видов тканей. Более того, потребность в этом материале возросла из-за его прочности и долгой носки. Ежегодный урожай конопли составлял около десяти тысяч тонн. Ее использовали не только для изготовления ткани, но и для плетения веревок, бечевы, рыболовных сетей, снасти для кораблей. Спрос на снасти возрастал с увеличением роли рыболовного промысла и судоходства, и это компенсировало некоторое недовольство населения грубой тканью. Кроме того, изготовление ткани из конопли было гораздо более трудоемким, чем изготовление хлопковой ткани, что было принципиально важно для молодых жителей деревни, которые в основном и занимались этой работой во время вечерних собраний своих обществ. Одежда из конопли, которую все еще предпочитали рабочие и крестьяне, становилась все более дорогой по сравнению с изделиями из хлопка, особенно после 1890 года, когда цены на привозные ткани из хлопка упали в два раза по сравнению с тканями, изготовленными в самой Японии.

На севере Японии, где не выращивали хлопок, волокно привозили из Осаки или из южных регионов страны, пряли и ткали его, получая ткань, из которой затем изготовлялась одежда. В начале Реставрации Япония импортировала почти столько же хлопка, сколько производила. Благодаря появлению многочисленных прядильных фабрик цены на ткани вскоре стали приемлемыми для большинства крестьян. Хлопок-сырец импортировали из Китая, затем, начиная с 1893 года, — из Индии, Египта и Соединенных Штатов. Импортный хлопок стоил дешевле японского, и вскоре производство японского хлопка уменьшилось. В 1897 году площадь хлопковых полей равнялась половине площади, занимаемой этой культурой в 1883 году. В то же время ткани из хлопка, изготовленные вручную, были более прочными, чем те, которые люди покупали уже готовыми. Многие крестьянки из соображений экономии изготовляли сами как ткань, так и одежду для семьи. Но хотя в большинстве случаев крестьяне продолжали ежедневно носить одежду из хлопка, местные кустарные прядильные фабрики были заменены предприятиями по разведению шелковичных червей, и шелководство оказывалось весьма рентабельным. Отныне крестьяне могли сами пользоваться изготовленным шелком, из которого они стали шить праздничную одежду. Спрос на шелк был очень велик, и в Японии стали возникать все новые прядильные фабрики, большая часть продукции которых уходила за границу. Как следствие этого, обширные земли, на которых раньше произрастали различные культуры, теперь были засажены шелковицей, листьями которой питался шелкопряд.

Синтетические ткани, такие как искусственный шелк, появились в Японии только к 1890 году и первоначально предназначались для изготовления лент и веревок. Только после 1905 года из них стали делать некоторые детали одежды, например пояса (оби) для кимоно. Некоторые дешевые ткани экспортировались в Китай и Корею. Шерсть в Японии не знали до XV века, и она никогда не была особо распространена из-за того, что ее сложно было достать, ведь в стране не разводили ни овец, ни коз. Но возраставшая потребность одевать солдат в униформу (особенно это касалось шинелей) привела к тому, что шерстяные ткани, особенно драп и фетр, стали довольно популярны.

Способы ткачества были все еще архаичными и в начале эпохи Мэйдзи преимущественно кустарными. Но очень скоро японцы научились изготовлять ткани по западной технологии, и в 1871 году в стране появились фланель, коленкор и муслин, а около 1873 года — жаккардовая ткань и батан. Многие текстильные фабрики охотно взяли на вооружение новые приемы ткачества и технические новинки, позволявшие разнообразить продукцию и улучшить ее качество. Мало-помалу ремесленники-одиночки исчезли, хотя некоторые крестьяне все еще пытались самостоятельно изготовлять ткани. Но к концу века большинство японцев считали более практичным использовать готовую продукцию, а индивидуальное ткачество считалось чем-то вроде роскоши, и ему посвящали время только те ремесленники, которые не желали отказываться от традиционных местных тканей и которые имели устоявшуюся клиентуру.

Окрашивание тканей, которое производилось самими крестьянами или ремесленниками-специалистами с помощью растительных красителей, также подверглось индустриализации и стало применяться на заводах. Химические красители мало-помалу заменяли растительные (по-прежнему распространенным оставался индиго), особенно после 1890 года, когда в самой Японии стали выпускать необходимые для этого химикаты.

Огромное количество хлопчатобумажной ткани, импортировавшееся в страну по низкой цене, хотя и вызвало определенный кризис в японской текстильной промышленности, но зато позволило каждому одеваться сообразно со своими предпочтениями и средствами, привело к изменениям в традиционной японской одежде, принятию западного стиля и западной одежды.

Дольше всего сопротивлялась европеизации женская одежда. Кимоно, очень идущее японкам, считалось для них идеальным нарядом. Изменилась только ткань, из которой оно шилось, способ драпировки и закрепления. Раньше традиция требовала, чтобы оби завязывался спереди. Этот оби, обычно изготовленный из вышитой ткани, был относительно тонким, и элегантность ему придавало то, каким образом он был завязан и насколько длинными оставались свободные концы. Точно неизвестно, из-за чего возник обычай завязывать оби на спине, возможно, это было подражанием представительницам высших классов, возможно, огромный бант оби, завязанный на животе, мешал женщинам работать. Похоже, что этот обычай пришел из деревни, где женщинам приходилось часто нагибаться, а бант впереди им мешал. К концу описываемого периода почти все женщины завязывали оби новым способом. Этот оби не был еще ни таким большим, ни таким жестким, каким его обычно представляют. Возможно, материя стала жесткой для того, чтобы также имитировать моду высших классов. Бант оби можно было завязывать так, как того хотела его обладательница, или в зависимости от обычая региона.

Традиционное кимоно было очень длинным и волочилось по земле, что указывало на то, что женщина, носившая его, была либо аристократкой, либо гейшей. Женщины из народа носили кимоно длиной примерно до лодыжек. Именно эта длина стала наиболее предпочтительной, потому что на такое кимоно уходило меньше ткани и потому, что оно было более практичным в повседневной жизни. Мода закрепила способ, которым кимоно оборачивали вокруг тела, и ткань, из которой оно шилось. Украшения стали более заметными, а цвета — более яркими и подбирались в соответствии со временем года и возрастом женщины. С появлением новых причесок мода оставлять шею открытой постепенно исчезла, за исключением тех случаев, когда кимоно такого фасона надевалось на праздники или на свадьбу. Но гейши и майко (ученицы гейш) продолжали одеваться на прежний манер. Подобным образом ушла в прошлое мода надевать одновременно несколько кимоно разных цветов, как это делалось раньше в богатых семьях, и нижние кимоно (асэтори), закрепленные пояском (сита-дзимэ), стали более легкими и простыми. Обычай носить под кимоно широкие штаны красного, белого или зеленого цветов возник довольно поздно, только к 1890 году, и был подхвачен преимущественно горожанками.

В деревнях изменения в повседневной одежде были незначительными, и крестьяне до наших дней носят традиционные костюмы, удобные для работы в поле. Праздничное кимоно, в котором городские модницы щеголяли каждый день, крестьянки надевали редко. Они чаще ходили в халате с широкими рукавами, которые были подхвачены шнурком, тацуки, перетянутым крест-накрест на спине. Спереди халат запахивался на манер кимоно и заправлялся в широкие панталоны (сарубакама), прикрывающие лодыжки. Одежда деревенских жительниц менялась в зависимости от местности, и единственным нововведением в эпоху Мэйдзи стали узкие рукава халата, так что больше не требовалось подхватывать их лентой. Эти рукава часто переходили в подобие перчаток, прикрывающих тыльную сторону руки. Даже в наши дни можно увидеть этот традиционный рабочий костюм на горожанках или крестьянках. Фартук, как часть одежды, вскоре прочно вошел в обиход, так как помогал сохранять платье в чистоте. На заводах, в школах традиционная женская одежда оказалась не слишком удобной, и были разработаны разные виды униформы, немного напоминающей европейскую, покрой которой менялся в зависимости от заведения. Студентки и учительницы начальных школ первыми стали носить нечто наподобие униформы, многие из них находили практичным и удобным надевать мужские штаны, хакама, поверх легкого кимоно. Это вскоре стало отличительным костюмом работающих женщин в городах и деревнях и повсеместно распространилось в стране с 1880 года. В 1900 году появился новый вид хакама, шившийся специально для женщин. Штанины были такими широкими, что напоминали современную юбку-брюки. Новинка пришлась по душе жительницам городов и деревень, которые носили теперь хакама на учебу и на работу. Но этот стиль женской одежды был только чем-то вроде рабочей формы, и женщины, особенно в период отпусков, с удовольствием возвращались к своему традиционному кимоно, которое, как они считали, шло им больше.

Пальто представляло собой род длинной куртки (хаори) с длинными рукавами, плотно обхватывающими запястья, и очень пышной сзади, чтобы скрывать пояс оби. Первоначально это пальто предназначалось для защиты от холода и непогоды, а позднее стало лишь дополнением к костюму. Сначала его шили из крепа темных тонов, но потом постепенно материя становилась все более яркой, а само пальто — все более элегантным. Впрочем эти изменения были заметны только в Токио и других крупных городах в гардеробе женщин из высшего общества. Простолюдинки продолжали носить хаори из грубой ткани, да и остальная их одежда имела скорее практический, нежели элегантный характер. В деревнях, особенно на севере Японии, где зимы были свирепыми, а снегопады обильными, крестьяне, как и их предки, носили особую накидку из рисовой соломы (мино), которая надежно защищала их от снега и холода. Кроме того, из рисовой соломы делались и сапоги. К концу эпохи Мэйдзи эти накидки сменились чем-то вроде шерстяных шинелей, похожих на армейские.

Сам император в 1887 году опубликовал в женском журнале «Тоя симбун» статью, в которой выражал свое мнение о женской одежде. Он желал бы изменить ее на современный западный лад, хотя и рекомендовал использовать ткани, изготовленные в Японии. Эта статья была воспринята женщинами как прямое указание к действию, ведь приказы, исходящие от императора, не могли не выполняться. Так что женщины вскоре отказались от своего традиционного костюма, заменив его современным. По крайней мере так поступили богатые горожанки. Впрочем, дело не дошло до введения в обиход европейских платьев, так как они были довольно неудобными и не годились для работы. Но многие хорошо образованные японки перешли на более простую одежду и даже одевали дочерей на западный манер. Сама императрица, а вместе с ней и жены государственных деятелей появлялись на балах и официальных приемах в платьях, сшитых по последней парижской или лондонской моде. В 1886 году во время празднования дня рождения императора в Рокумэй-кан, ресторане, построенном на европейский манер, все приглашенные женщины, не только члены императорской семьи, щеголяли в платьях с кринолином и воланами.

Эти наряды стоили дорого, и шить их было трудно, поэтому обыкновенные люди не могли позволить себе такую роскошь. Женщины из народа по-прежнему носили привычные для них кимоно, но, в подражание высшим классам, переиначивали наряд, отдавая предпочтение хакама, комбинируя его с легким кимоно или с длинной блузкой с узкими рукавами.

Появление в Японии новых видов одежды во многом связано с распространением швейных машин, привезенных из Соединенных Штатов примерно в 1860 году. Они стали очень популярны к 1880 году благодаря женам резидентов, которые давали уроки швейного мастерства японкам. Вскоре появились школы шитья и кройки, и местные жительницы научились шить не только женскую одежду, но и европейские костюмы для своих мужей. Благодаря советам, содержавшимся в женских журналах, японки, принадлежавшие к среднему классу, научились современной технике шитья, мастерски владели иголкой и вязальным крючком. Так что те из них, кто не имел возможности заказывать наряды из Европы и Америки, теперь могли шить их для себя сами. В 1886 году «Магазин одежды Сирокия», находящийся в Токио, дал объявления в газетах о том, что отныне он будет пользоваться услугами англичанки мисс Вон Кертис и еще двух иностранок, шьющих в европейском стиле всю женскую одежду, вплоть до нижнего белья. В следующем году «Магазин одежды Мицуи» (позднее ставший крупным магазином «Мицукоси») нанял французского портного.

Умение работать спицами, вязальным крючком и иглой для вышивания, мало известное в Японии до начала эпохи Мэйдзи, было до поры до времени распространено только в узком кругу специалистов и только с 1886 года, когда государство наладило импорт австралийской шерсти, вязание стало привлекать больше народа. Этому в значительной степени способствовали христианские организации, старавшиеся заинтересовать деревенских женщин шитьем, вязанием и пр. Многие женщины с положением в обществе создавали что-то вроде клуба, где на досуге обучали своих соотечественниц основам рукоделия. В городах и деревнях сохранялся обычай изготавливать одежду на японский манер, и каждая женщина с детства умела обшивать всю семью. Фасон же одежды практически не изменился.

Дети носили те же вещи, что и взрослые, только цвета их были более яркими. Праздничное кимоно девушек отличалось от женского тем, что имело очень длинные рукава (нагасодэ). К детской одежде прикрепляли небольшую металлическую табличку (майго-фуда), на одной стороне которой был выгравированы год рождения ребенка или изображение животного, соответствующее этому году, а на другой — имя и адрес. Это делалось на тот случай, если ребенок вдруг потеряется в толпе.

Обычай требовал, чтобы японки не носили никаких украшений. Кольца, серьги, браслеты были им неизвестны, так что европейские женщины, носившие все эти вещи, вызывали у них большое удивление. Японки обходились только длинными шпильками для волос, часто очень тонкой работы, сделанными из драгоценного металла, черепахового панциря или слоновой кости, и небольшими брошками, украшенными лентой, напоминающей оби.

Что касается мужской европейской одежды, то сначала на нее перешли военнослужащие спустя два года после Реставрации. В это время европейские брюки и куртка в сочетании с хаори из грубой материи составляли униформу всех военнослужащих морских и наземных войск Некоторые аристократы из императорского дворца в Киото осмелились даже, выбрав подходящий момент, облачиться в костюмы, привезенные из Европы. Но одеждой всех государственных деятелей их сделал сам император Муцухито в 1872 году. Сначала те, кто не мог достать новую одежду (немногие японские портные умели ее шить), носили ту, к которой они привыкли. Прошло немного времени, и люди, занимающие более или менее официальную должность, не важно, в верхнем или в нижнем эшелоне власти, ввели в обиход нечто вроде униформы, немного напоминающей военную. В 1871 году у полицейских и почтальонов появилась своя форма, а затем и у железнодорожных рабочих, занятых строительством первой ветки Токио — Йокогама (1872). Эта униформа, состоящая из сюртука с целым рядом позолоченных пуговиц и воротником, как на кителе, и из брюк, была украшена знаками, сообщающими о профессии и ранге ее владельца. Эполеты носили люди, занимавшие самые высокие должности. Популярность униформы была так велика, что на нее перешли даже торговцы. Вскоре люди, принадлежавшие к одной группе, могли легко ориентироваться в среде «своих», что давало им ощущение принадлежности к определенному обществу. Правительство, руководящее этим процессом, выпустило несколько декретов, касающихся того, что должны были носить в повседневной жизни и по праздникам государственные деятели, придворная аристократия и даже священнослужители синтоизма. В 1877 году одежда для проведения церемоний состояла из черного кимоно, хакама и хаори одного цвета, украшенного мон (знаками отличия), обязательными для знати и простых чиновников. Этот костюм до сих пор остается нарядом для церемоний, который носят только в дни приемов, религиозных или семейных праздников, имеющих важное значение, или же в который облачаются люди, имеющие дело с искусством. Повседневная мужская одежда состояла из куртки (хаори) и брюк наподобие европейских. Даже крестьяне, которые обычно крепко держались за традиции, переняли этот костюм, не столько, правда, из соображений элегантности, сколько потому, что в нем было работать удобнее, чем в обычном кимоно. Высокопоставленные чиновники и военнослужащие высшего ранга предпочитали пышно украшенные униформы и треуголки с перьями. После 1876 года, когда ношение сабель было запрещено, даже наиболее ярые приверженцы традиционных кимоно и хакама перешли на европейский костюм, поскольку считали, что кимоно хорошо смотрится только с саблей и оби.

Но в то же время большинство мужчин и даже сам император предпочитали надевать кимоно, когда не были на службе, так как в этой одежде было гораздо удобнее, чем в европейской. Кроме того, о нем вспоминали во время какой-либо работы или путешествия. А легкое кимоно, называемое юката, носили летом дома или же когда собирались в общественную баню (сэнто). Зимой помимо обычного кимоно надевали вниз еще одно, на вате (ситаги илиуваги), а также что-то вроде носков и перчаток (тэкко).

Между тем некоторые представители образованных кругов, не состоящие на государственной службе, игнорировали новые веяния моды и по-прежнему носили традиционное кимоно поверх набедренной повязки (фундоси или ситаоби, которая делалась из крепона), избегая надевать европейский костюм (ёфу-ку). Эта тенденция усилилась во всех слоях общества после японско-китайской войны, когда народ обратился к исконно японским ценностям. Кроме того, многие жители, особенно студенты, не могли позволить себе купить европейскую одежду, стоившую дороже кимоно: «У меня была только хлопковая одежда, сшитая в деревне. Да и другие студенты в то время не носили шелковое кимоно». Лишь государственные служащие всех степеней продолжали, по крайней мере во время исполнения своих обязанностей, надевать ставшую привычной европейскую одежду. Образ жизни японцев, предполагавший различное поведение на работе («западное», публичное) и дома («японское», уединенное), также находил свое выражение в одежде. Даже сегодня многие японцы носят одежду двух стилей, в зависимости от обстоятельств и настроения.

Представители городских «низов» могли только мечтать о новых веяниях моды. Денег на современные наряды у простолюдинов не было. Один из писателей той эпохи, Имайдзуми Юсаку, так описывает в мемуарах токийскую улицу летним днем: «Мужчины были практически обнажены, если не считать чего-то вроде набедренной повязки (фундоси)». В 1871 году на это «неподобающее» поведение обратило внимание государство и запретило прогуливаться по улице в таком виде: «Простые горожане, вместо того чтобы носить нормальную одежду, занимаются своими делами или идут в баню практически обнаженными. И ведь это всеобщий обычай. Это вызывает критику со стороны других государств. На Западе считанот непристойным обнажать тело и прогуливаться в таком виде по улице. С некоторого времени наша страна находится в тесном контакте с другими государствами, и множество иностранцев приезжают в Японию. Если мы не избавимся от этого безобразного обычая, он бросит тень на наш народ. Совершенно необходимо, чтобы никто, даже самые бедные, не появлялся больше на улице в полуголом виде».

Но никакие указы и увещевания государства не производили впечатления на людей и по меньшей мере до 1900 года они, подобно своим предкам, продолжали расхаживать по улицам в одной набедренной повязке. В деревнях, если позволяла погода, женщины и мужчины и вовсе предпочитали не стеснять себя одеждой. Женщины носили только нечто вроде короткой юбки, и это был вполне нормальный обычай для летней жары. Кроме того, в деревнях голову обычно прикрывали, чтобы защитить ее от дождя, солнца, снега или пыли. Этот головной убор мог быть тщательно продуманным в соответствии с местным обычаем, а мог представлять собой обыкновенное полотенце, черное или цветное, обмотанное наподобие тюрбана или повязанное, как косынка. В 1900 году в городах вошли в моду шали, которые накидывали на плечи, а в холодную погоду — на голову. Во время работы, особенно в летнее время, мужчины обычно обматывали голову белой хлопковой тканью, чтобы пот со лба не попадал в глаза. Обычай носить этот хасимаки сохранился и до наших дней. Прическа, как и одежда, тоже претерпела изменения на западный манер, особенно в городах, где набирали популярность фуражки и шапки. С 1878 года панама стала непременным летним аксессуаром тех, кто стремился к элегантности, тогда как фуражка сделалась частью военной формы или гражданского костюма. И во время церемоний можно было видеть на японцах всех сословий шляпы-котелки в сочетании с традиционными кимоно и деревянными гэта. Стрижка на европейский манер (зангириатама) распространялась с той же быстротой, с какой прежние прически объявлялись признаком «консерватизма». Раньше самураи носили особую прическу, при которой передняя часть черепа выбривалась, а оставшиеся волосы собирались в небольшой «хвост» на макушке. Члены общин обычно носили длинные волосы, которые просто скручивали на затылке. С того времени, когда военных обязали носить короткие стрижки, а прически самураев запретили (1876), большинство мужчин также стали стричь волосы. Традиционные прически остались привилегией священнослужителей, гейш и борцов сумо. В некоторых областях главы городов даже накладывали штраф на обладателей слишком длинных волос, хотя длинные волосы и не находились под официальным запретом. Некоторые отдаленные провинции вроде Окинавы все же не покорились засилью модных причесок, и они появились там только в 1903 году.

Параллельно с этим открывались парикмахерские для мужчин, в которых к 1886 году стали использовать европейские бритвы и ножницы вместо традиционных. Государственные деятели, студенты, заканчивающие учебу, а также большое число влиятельных людей отращивали усы или даже бороду, в то время как в деревне только старики позволяли себе подобную фантазию. Все мужчины из народа брились.

Что касается женщин, то они не сразу променяли привычные прически (японки редко носили шляпки) на более простые варианты, но, вдохновленные картинками на страницах журналов, более или менее следовали западной моде. Большинство, как в городах, так и в деревне, носили традиционные прически, по которым можно было легко определить социальный статус женщины: тикомагэ носили маленькие девочки, момоварэ — молодые девушки от шестнадцати до двадцати лет, симада (или такасимада) показывала, что девушка уже готова для бракосочетания, кхтару-мадзэ была обычной прической молодых жен, а омару-мадзэ — женщин среднего возраста. Кроме того, стиль менялся в зависимости от региона страны, так что прическа, помимо всего прочего, указывала на происхождение ее обладательницы.

Прически всегда были очень сложными, и женщины тратили массу времени на уход за своими длинными волосами, которыми они так гордились: «На создание такой прически уходил, по меньшей мере, час или даже два, и японки занимались этим каждые три дня. Когда они занимались по утрам уборкой, то накидывали косынку, чтобы защитить волосы от пыли».

Ночью, чтобы не разрушить прическу, они использовали маленькую деревянную или плетеную подушечку (макура), которую подкладывали под шею. Для мужчин же существовало нечто вроде валика, набитого отрубями.

Пожилые женщины, вдовы, а также те, кто не собирался выходить замуж, стригли волосы очень коротко.

В 1872 году несколько женщин бросили вызов общественному мнению, сделав короткую стрижку, чем вызвали яростное негодование правительства, запретившего эту «отвратительную и непристойную» моду. К 1886 году городские щеголихи, для которых шляпка была непременной составляющей европейского туалета, стали прибегать к услугам модисток и выбирали шляпки с не меньшей тщательностью, чем парижанки. В крупных городах как грибы после дождя появлялись магазины модной одежды. Но шляпки шли только к европейскому платью, и поэтому популярность этого аксессуара была велика только у обеспеченных японок. Остальные женщины, подражая простым американкам, довольствовались косынками, прикрывая ими свои длинные волосы, собранные в шиньон.

Макияж, который никогда не был в большом почете у народа, но тщательно наносился женщинами из класса самураев и аристократками, также существенно изменился. В 1873 году императрица рискнула появиться на публике с белыми зубами и «своими» бровями, что вызвало настоящую сенсацию и волну подражания среди знатных дам. Это положило конец обычаю женщин из высшего общества красить зубы в черный цвет и сбривать брови, рисуя вместо них коротенькие черточки. Но все же в некоторых районах старая традиция сохранялась по меньшей мере до конца века.

В 1882 году автор «Комментариев к европейскому праву» Эдмон Котто так говорил о супруге одного юриста-японца: «Она, несмотря на свою молодость, красила зубы в черный цвет и сбривала брови, как того требовали от замужних женщин древние обычаи ее страны. Но, по крайней мере, сохранение этого обычая было продиктовано здравым смыслом».

Традиция открывать и припудривать шею, подчеркивая ее красоту, также отошла в прошлое, и воротники кимоно отныне прятали эту «эротическую» часть женского тела. Свинцовые белила заменили более легкой рисовой пудрой. Тут вновь сыграли свою роль модные журналы и пример, поданный императрицей. Лишь гейши, актрисы театра и светские львицы, надевающие после замужества национальный костюм, до сих придерживаются древних традиций. Небольшая книжка, изданная в Японии в 1872 году и описывающая различные стили европейских причесок, провозглашала: «Женщины из высшего общества должны забыть о тяжелых маслах для волос, гребнях и спицах. Но легкими маслами вполне можно пользоваться и, если голова не покрыта, украшать прическу цветами или шпильками в виде цветов».

Вскоре модницы переняли различные виды причесок, которые европейцы окрестили «стилем Маргарет», а японцы — «Холм 203» (нихякусан-кёти) по названию местности у Порт-Артура во время Русско-японской войны. Но все эти новые веяния в мире моды вызывали лишь насмешки со стороны женщин из простонародья и крестьянок, которые, постепенно отходя от разнообразия стилей, придерживались лишь двух: того, что был закреплен за молодыми девушками, и того, который подходил для замужних женщин.

Мыло появилось в Японии в XVII веке, но было мало распространено и считалось предметом роскоши. Обычно как мужчины, так и женщины пользовались для умывания и стирки золой и измельченными в пудру сухими растениями. Но с 1874 года в Японии началось собственное производство мыла, или, по-японски, сабун (от фр. savori), а также духов, которые сначала были просто ароматными маслами для волос. Первый салон красоты появился в Токио в 1906 году.

Древний обычай покрывать тело татуировками, ставший с течением времени искусством, все еще (несмотря на попытки правительства запретить его) привлекал многих мужчин, особенно тех, кто в силу специфики профессии или социального положения работал с обнаженным торсом: плотников, крестьян и т. д. Эти татуировки, выполненные черной краской и киноварью и искусно нанесенные, привлекали также и некоторых европейцев, которые не колеблясь проводили несколько мучительных часов у известного татуировщика, чтобы на их спине, груди или на руке появилась «японская картинка». Кстати, именно благодаря европейцам (и в особенности принцу Галльскому, который в 1881 году сделал себе на плече татуировку с изображением дракона) государство не стало принимать постановления, запрещающего этот обычай. Все же в городах, где жители носили куртки, эта традиция постепенно исчезла.

Большинство японцев предпочитали носить обувь только тогда, когда им приходилось работать в очень холодную погоду. Эта привычка была расценена государством как «странная» и запрещена в 1901 году, причем нарушителя ожидало бы наказание. Многие носили соломенные сандалии (дзори), которые могли быть самыми разными: гэта — легкие деревянные сандалии, изготовленные из кири (павлония), или же нечто вроде мягких тапочек Самой популярной обувью были сандалии из соломы (варадзи), которые носили как горожане, так и крестьяне. Но вскоре выяснилось, что обувь из кири более удобна, так что пришлось сажать множество этих деревьев. Гэта носили даже горожане в дождливые дни, не заботясь о том, насколько они сочетаются с европейским костюмом. Так что человек в кимоно, гэта, европейской шляпе и с зонтиком, или человек в костюме и гэта не был таким уж неожиданным зрелищем. Встречалось иногда сочетание кимоно и европейских кожаных туфель. Этот обычай смешивать два разных стиля жив по сей день, и многие японцы находят гэта самой удобной обувью в жару. Из подобных же соображений ботинки со шнурками довольно медленно завоевывали позиции среди народа и особенно среди тех, кто привык снимать обувь на пороге дома или храма. Расшнуровывать такие ботинки было долго и неудобно, так что их носили только военные. Первая обувь европейского типа стала производиться в Японии китайцами, а затем и сами японцы включились в эту индустрию. Сначала ботинки, привезенные из Европы и Америки, показались слишком узкими и неудобными для японцев, привыкших к свободной обуви: «Он купил пару ботинок самого большого размера в лучшем обувном магазине Фукуоки. Тем не менее они оказались не такими уж просторными, но жена объявила, что они еще растянутся в длину, и «что на Западе, если человек носит ботинки на каблуке, это означает, что он принадлежит к высшему классу». Синтаро, воодушевленный таким заявлением, целый день не снимал ботинок, хотя они основательно натирали ноги. Но, приехав в Токио, он обнаружил, что кожа у него на пятках разодрана в клочья, так что он даже не смог принять ванну…»

Кожаная обувь, когда она только начала появляться в Японии, была очень дорогой при крайне низком качестве. Кроме того, сапожников, чтобы чинить ее, не было. Кожу для изготовления обуви привозили из других стран. Но солдаты, вернувшиеся со службы, все поголовно носили кожаные ботинки, и многие японцы мечтали обладать ими из-за того, что эта обувь наглядно подтверждала «современность» ее владельца. Поскольку ходить приходилось много, счастливые обладатели кожаных ботинок берегли свое сокровище и надевали в дорогу гэта, дзори или варадзи, а ботинки вешали на шею на связанных вместе шнурках. К концу Русско-японской войны спрос на них сильно возрос. Число обувных заводов увеличивалось, а их оборудование становилось более современным. Цены упали, но большинство японцев все равно предпочитали традиционную обувь. В деревнях большим спросом пользовались резиновые сапоги, которые сначала импортировались в Японию, а позднее стали производиться в самой стране в необходимом количестве. И все же жители северных районов Японии, где зимой шли обильные снегопады, остались верны удобным сапогам, сплетенным из соломы.

Помимо дзори и гэта японцы всех сословий и возрастов с наступлением холодов надевали нечто вроде носков из хлопка белого или коричневого цветов (таби), у которых большой палец был отделен от остальных. На лодыжке эти носки перехватывались шнурком. Те, кто принадлежал к таким профессиям, как, например, плотник или строитель, предпочитали носить таби с толстой подошвой из конопли, заменяя, таким образом, привычную для нас обувь. Это оказалось настолько практичным, особенно если подошву делали резиновой, что изобретением воспользовались представители других профессий. По сей день многие рабочие ходят в таби.

В целом внешний вид японцев, особенно мужчин, постепенно менялся, в то время как женщины еще долго очаровывали мир шармом прошлого. В 1871 году Канагаки Рёбун сочинил сатиру в духе Лабрюйера на своих «европеизированных» соотечественников, описав молодого щеголя из Токио: «Это человек лет двадцати пяти, весь приглаженный и начищенный. Похоже, что он драит себя с мылом два раза в день, утром и вечером. Волосы зачесаны назад, но такое впечатление, что их не подстригали уже месяца три. Он благоухает одеколоном… он обладатель шелкового зонта и дешевых часов, приобретенных ценой невероятных лишений. Время от времени он поглядывает на них, засучив рукав, но его вовсе не интересует, который час; просто ему хочется продемонстрировать свое сокровище всем окружающим…»

Необходимые предметы, будь то одежда или аксессуары, служили знаком, говорящим о принадлежности человека к культуре нового типа. В отчете Янагиды Кунио о положении дел в деревне Канэда префектуры Канагава, что недалеко от Токио, сообщалось, что к 1900 году в каждом доме имелись национальный флаг, пара какамоно (картина, каллиграфия или гравюра), прибор для курения, печка на древесном угле, бокалы, часы (настенные или еще какие-нибудь), термометр. Три четверти из этих домов имели бадью для купания, и во всех имелся хаори, украшенный знаком семьи (мои). У большинства были зонтики в европейском стиле, и половина мужчин носила мягкую шляпу, в то время как лишь одна семья из тридцати могла похвастаться современным пальто. Ботинки были большой редкостью.

К этому времени появилась необходимость в платяных шкафах, куда можно было бы складывать западную одежду. Кимоно же хранились в традиционных сундуках с ящиками (тансу). Платяной шкаф, выглядевший неуместно в японском доме, оказался тем не менее таким незаменимым, что составил часть приданого невесты, до сих пор включавшего только мелочи вроде зеркала, коробочки для заколок и предметов туалета, а также тансу, чтобы было куда класть кимоно.

Перемены, вызванные новым типом цивилизации, приносили с собой и новые предметы, новую одежду, но в то же время приводили к исчезновению прежнего уклада жизни. Так, в деревне перестали пользоваться прялками из-за того, что дешевле оказалось покупать отрезы готовой ткани.

Некоторые вещи, например европейские зонтики, постепенно вытеснявшие японские аналоги, изготовленные из промасленной бумаги, вызывали живой интерес. Впервые зонтики на спицах, сделанные из ткани, были привезены в Японию из Англии в 1859 году, но в то время японцы были настроены на сопротивление и неприятие всего иностранного, так что британский купец вернулся на родину вместе со всем своим товаром. Все изменилось в эпоху Реставрации: в 1872 году Япония закупила более трехсот тысяч зонтиков, которые разлетелись с немыслимой скоростью, хотя цены на них были очень высоки (около десяти йен за штуку).

То же самое произошло с термометрами и особенно с часами. Последние стоили очень дорого, так как сами японцы еще не научились производить часы достаточно высокого качества. Они получили широкое распространение только после 1899 года, когда японскому часовщику Ёсинуме Матаэмону удалось собрать часы, не уступавшие по качеству европейским, и наладить их производство. Отныне большинство людей могли позволить себе приобрести часы, и к концу эпохи Мэйдзи редко у какой семьи их не было. Но не все новые предметы были доступны обыкновенным японцам. В своем романе «Мон» (Дверь), написанном около 1910 года, Нацумэ Сосэки показывает, какую привлекательность представляли все эти диковинки для простого токийского рабочего: «Сёсукэ с легкой улыбкой на лице быстро пересек оживленную улицу и на этот раз принялся исследовать витрину магазина, где продавали часы. Их там, как и золотых цепочек, было огромное множество.

Его ослепил блеск и благородные линии этих чудесных вещей, и в нем проснулось желание обладания… затем он на минуту задержался перед магазином с европейскими зонтиками. Еще в одном месте он заметил галстуки, лежащие рядом с шелковой шляпой. Они были куда лучше тех, которые он сам носил, и Сёсукэ так и Подмывало спросить цену. Но вдруг ему показалось смешным это желание, и, преисполнившись негодования, он продолжил свой путь…»

 

Еда

Несмотря на распространенное мнение европейцев о том, что рис составлял основную пищу крестьян феодальной Японии эпохи Токугавы, это было совсем не так, хотя рис и являлся главной статьей японского экспорта. Инвентаризация, проведенная в 1878 году, то есть Десятилетие спустя после Реставрации, показала, что едва ли половина обрабатываемых земель была засеяна Рисом. Рожь, ячмень и пшеница были самыми популярными злаками. Затем уже шел рис, а за ним — соя, просо и еще кое-какие культуры. Сладкий батат (имо) замыкал этот список.

Во времена власти сёгуната крестьяне отдавали около 30 % урожая феодалам, и этот налог распределялся между представителями военного сословия главных городов-замков. Излишек производства покупали горожане и те, кто сам не занимался сельскохозяйственными работами. В начале эпохи Мэйдзи ввели денежный налог, и крестьянам приходилось продавать большую часть урожая, чтобы добыть необходимую сумму. Ситуация для них практически не изменилась, но риса им самим уже не хватало, и люди вынуждены были употреблять в пищу другие злаки, так что иногда на одну часть риса приходилось пять частей ржи или ячменя. В деревне ежегодное потребление риса одним человеком составляло в среднем три четверти коку, то есть около ста тридцати пяти литров, в то время как в городе цифры были иными: коку с четвертью (примерно двести двадцать пять литров). Но это количество находилось в сильной зависимости от достатка семьи и того региона, где она проживала. В местностях, где выращивали рис (таких как Сидзуока, Сига, Хиросима, Хаката, Ниигата), крестьяне могли употреблять в пищу больше риса, чем те, кто жил в регионах, где преобладали пшеница, просо и ячмень (Тотоми, Миэ, Вакаяма, Кагава, Оита, Нагасаки). В некоторых горных районах рис был редким блюдом, а в ежедневное меню людей входили каштаны, орехи и просо.

В течение всей эпохи Мэйдзи крестьяне ели белый рис далеко не каждый день. Он считался роскошью, и его часто смешивали с овощами и другими злаками. Когда налог стал взиматься наличными, а не рисом, цены на него заметно выросли, что позволило крестьянам продавать его немного меньше, а потреблять в пищу немного больше. Отмечено, что в период с I860 по 1886 год общее потребление риса выросло примерно на 10 %, а потребление, к примеру, ржи осталось неизменным. Несмотря на то что злаков выращивалось достаточное количество, в эпоху сёгуната в стране нередко начинался голод, отчасти из-за налога рисом, отчасти из-за плохой организации резервных запасов продовольствия, отчасти из-за ограничения торговли между отдельными вотчинами. Таким образом, одно поместье могло снабжать другое, в котором по причине плохого климата ощущался недостаток в злаковых культурах. Так как в Японии огромное число микроклиматических зон, то губительные последствия землетрясений, морозов, избытка дождей могли нанести вред урожаю в какой-то одной части страны, не затрагивая при этом другой. С исчезновением феодальных владений исчезли также и пошлины, так что ситуация немного наладилась, хотя в неурожайные годы цены на рис и другие злаки поднимались настолько, что горожанам удавалось лишь ценой огромных усилий доставать необходимые продукты. 1867,18б8и 18б9годы оказались для Японии катастрофическими (урожай 1869 года составил только 37 % от нормы), и новому правительству, пришедшему к власти в 1868 году, пришлось закупать рис в Индокитае, чтобы не допустить голода. Это привело к тому, что цены в конце 1869 года вновь упали с 1,2 рё до 0,8 рё за коку (сто восемьдесят литров). Сначала импортом риса занимались по просьбе японского правительства иностранные торговцы, а затем — японские торговцы из Кобе. Цены на зерно стабилизировались, заниматься выращиванием риса стало очень выгодно, и многие крестьяне превращали свои земли в рисовые поля, забрасывая менее прибыльные культуры. Кроме того, богатые купцы покупали рисовые поля, на которых трудились те, кто был вынужден продать собственные земли для уплаты налогов или долгов. Производство риса стало расти в таких пропорциях, в каких Япония могла его экспортировать. Так, в 1878 году риса оказалось столько, что страна отправила на экспорт более восьмисот тысяч коку, прежде всего в Китай, где недостаток этого злака ощущался крайне остро. С другой стороны, правительство продолжало закупать по низким ценам рис (преимущественно из Кореи). Например, в 1880 году экспортируемый рис продавался за 7,73 иены, а импортируемый покупался всего за 5,50 иены. Но этот закупаемый рис был настолько низкого качества, что его приобретали только самые бедные слои населения. Торговцы придумали смешивать японский рис с импортным в пропорции семь к пяти, но покупатели вскоре раскусили мошенников, и те отказались от своей затеи. Благодаря балансу экспорта и импорта цены на рис установились достаточно стабильные, хотя в 1890 году средние горожане были вынуждены покупать рис низшего сорта и даже часто смешивать его с другими злаками. Но когда рис стали импортировать в огромных количествах, цены на него вновь понизились и пришли в норму в течение двух лет. Потребление риса быстро росло, и после 1900 года на каждого человека в среднем приходилось пять коку в год. В то же время увеличивалась площадь земель, отведенных под эту культуру. В 1878 году цифра была следующей: пятьсот тридцать пять тысяч четыреста тё. К концу эпохи Мэйдзи площадь рисовых полей составила три миллиона тё, а производство выросло от тридцати до пятидесяти миллионов коку. Несмотря на рост населения, риса вполне хватало, и все больше людей предпочитали именно этот продукт питания. Так что только после 1900 года японцы действительно стали такими любителями риса, какими их представляет себе европеец. Но в деревне, жители которой не могли расстаться с привычкой экономить рис, он смешивался с другими продуктами, например со свежей редькой (дайкон) или с соусом. Его также использовали в качестве подношения богам. Тогда его готовили на пару или же растирали и лепили что-то вроде небольших пирожных, которые затем варили. До сих пор в дни больших праздников рис, как того требует обычай, готовят в огромных деревянных ступках и, когда он превращается в клейкую массу, делают из него плотное густое тесто. Это блюдо, которое употребляют в пищу жареным или приготовленным на пару, называется моти — излюбленное лакомство детей и взрослых. По праздникам или к приему гостей крестьяне обычно смешивают недробленый рис с красным горохом (адзукй), получая кушанье, называемое сэкихан, считается, что это блюдо приносит удачу. Во время праздников кушанья из риса сначала предлагали богам, а затем разделяли между членами семьи или коллегами по работе. Эта совместная трапеза скрепляла узы дружбы между гостями, и выражение «есть рис из одного горшка» имеет в Японии примерно то же самое значение, что у нас «есть из одного котла».

Но рис не мог быть единственной пищей японцев, и к нему часто подавали немного вареных овощей или соус (цукамоно или кономоно), яйца, свежую или сушеную рыбу, водоросли, мясо, так что получалось полноценное блюдо.

Каждый крестьянин приберегал часть своего урожая риса, чтобы получить из него сакэ. Этот напиток с невысоким содержанием алкоголя (16–18 градусов) пили только по праздникам. Но к концу эпохи Мэйдзи риса было так много и специализирующиеся на изготовлении сакэ компании производили столько этого напитка, что его стали пить и в обычные дни. Но все же в большинстве деревень сохранилась традиция ежегодно предлагать немного лучшего сакэ коми в самом почитаемом святилище, так как считалось, что боги к нему неравнодушны.

Рыба считалась одним из лучших дополнений к основному блюду, но в начале эпохи Мэйдзи только жители прибрежных районов могли позволить себе роскошь часто подавать на стол свежую рыбу. Остальным же приходилось довольствоваться сушеной или соленой рыбой, так как свежую невозможно было доставить из места промысла в отдаленный район (за исключением зимнего периода), а перевозить рыбу во льду могли только очень богатые люди, для которых лед специально доставлялся с гор.

Хотя еще в 1874 году некоторые японские заводы начали заниматься консервированием рыбы, их продукция стала попадать в деревни гораздо позже, примерно к 1920 году, когда в Японии появились первые холодильники. Так что только жители крупных прибрежных городов, таких как Токио или Осака, имели возможность добавлять к обычной порции риса рыбу или моллюсков. Последние из-за своей дороговизны были по карману далеко не всем, и поэтому большинство японцев предпочитали покупать пикули или маринованные овощи, которые они очень любили. В каждом регионе страны имелись свои специалисты изготовления цукэмоно — подарка, который высоко ценится даже сегодня. Помимо различных соусов он состоял из большого количества самых разных овощей, дикорастущих или выращенных в огороде, которые крестьяне нарочно немного недоваривали: побегов бамбука (весной они показываются из земли и за ночь достигают высоты от 30 до 50 сантиметров), фасоли, баклажанов, разнообразных грибов, дыни, ревеня и т. д. Все эти овощи употреблялись в пищу сырыми, под соевым соусом или мисо, представляющим собой пастообразную приправу на основе забродившей сои или фасоли. Ее, так же как цукэмоно и кёномоно, тщательнейшим образом готовила хозяйка дома, следя за процессом брожения, ведь неправильно приготовленный мисо мог привести всех членов семьи к самым неприятным последствиям. В каждой семье имелся особый рецепт приготовления мисо, которым очень гордились. Обычно это блюдо употребляли в пищу как простую приправу либо в супе (мисосиру) спустя три года после того, как фасоль и соя начали бродить. Но если в деревне долгое время (иногда и сегодня) крестьяне готовили мисо собственноручно, то в городе этим занялись специальные фабрики. Среди прочих приправ и соусов соус из сои был изобретен сравнительно поздно. Японию с ним познакомили китайцы незадолго до эпохи Мэйдзи. Сначала его употребляли в пищу преимущественно монахи-буддисты, чтобы заменить им соусы на основе мисо, называемые по способу приготовления тамари и сумаси, а позже он стал популярным блюдом в каждой японской семье. Кроме того, в эпоху Мэйдзи распространился обычай есть сырую рыбу, что раньше могли позволить себе только рыбаки.

Мясо в Японии употребляли в пищу с давних времен, но только в эпоху Мэйдзи иностранцами в страну была привезена говядина. Крестьяне и те представители военного сословия, кто не слишком строго соблюдал буддийскую заповедь, запрещающую охоту и причинение какого-либо вреда любому из живых существ, даже для того, чтобы добыть себе пищу, обычно ставили ловушки и охотились на птиц, ланей и кроликов. Употребление в пищу говядины и свинины по праздникам началось в Нагасаки, где этот обычай ввели в употребление несколько японцев, вероятно — христиан, которые подражали европейцам. Но в целом в Японии говядину не ели, используя коров как тягловое животное. Фукудзава Юкити сообщает, что, например, в Осаке в 1855 году только несколько студентов ели говядину, смешивая ее с рисом. Говядину начали импортировать из Соединенных Штатов в Иокогаму с 186 5 года, но, как правило, для европейцев, проживающих в Японии. Ее также импортировали из Китая. Нелегко было открыть бойню или мясную лавку, потому что народ относился к этому неодобрительно и на подобные места накладывалось табу: их окружали оградой из натянутых веревок (сгшэнава), на которых висели гохэй (сложенные листы бумаги, расценивающиеся как счастливое предзнаменование), чтобы показать, что здесь происходит нечто запрещенное и нарушающее традиции. Несмотря на это, людей, употребляющих в пищу мясо, становилось все больше. В свете увлечения Западом это стало знаком «просвещенности». С 1870 года в крупных городах стали открываться мясные лавки, и их владельцы прилагали немало усилий, чтобы убедить население в том, что мясо — это здоровая и дающая энергию пища. Канагаки Рёбун писал в своей книге «Агуранабэ», вышедшей в свет в 1871 году: «Я повторяю еще раз, что тот, кто не ест говядины, будь то солдат или земледелец, художник или торговец, ученый или невежа, богач или бедняк, — тот самый настоящий мужлан».

В Японии пример народу необходимо подавать «сверху». Так что, когда в 1872 году сам император попробовал и оценил вкус говядины, всем захотелось сделать то же самое. Даже буддийские монахи получили разрешение есть мясо и, будучи, таким образом, приобщены к мирской жизни, — жениться. Вкушение мяса и вкушение мирской жизни сводилось, согласно буддийской морали, к одному и тому же.

К 1880 году есть говядину, свинину, птицу и даже конину стало признаком утонченности и элегантности. Но в то же время жарить мясо на вертеле на западный манер еще не умели. Его нарезали очень тонкими ломтиками, которые затем варили или поджаривали с овощами, так что получалось блюдо, ныне известное всем как скияки или гюнабэ. Позже, после победоносной войны с Кореей, когда многие корейцы переселились в Японию, они принесли с собой обычай жарить мясо, добавляя к нему затем соевый соус. Импортное мясо все еще было очень дорогим, и вплоть до конца эпохи Мэйдзи большинство крестьян так ни разу его и не попробовали. Кроме того, говядина или конина считались мясом нечистых животных. Все еще были сильны законы сёгуната, запрещавшие убивать домашний скот, да и крестьяне, использовавшие быков и лошадей для работы в поле и в качестве вьючных животных, были к ним искренне привязаны.

Но обычаи стремительно менялись, и вскоре крестьяне поняли выгоду от выращивания животных на убой и их продажи в городские мясные лавки. Так что к 1874 году в Японии помимо импортного мяса появилась своя говядина, предназначенная для продажи в крупных городах. В Йокогаме, Йокосуке и Нагасаки, где проживало наибольшее количество иностранцев, каждый день забивали не менее девяноста животных. Мясо стали различать по качеству, и лучших коров, выращиваемых в Хёго, продавали по пятьдесят йен за голову, в то время как немясные породы шли дешевле и иногда стоили всего около десяти йен. По мере увеличения спроса увеличивалось и число мясных лавок, и, например, в 1879 году было забито уже двенадцать тысяч четыреста девятнадцать голов скота. К 1900 году конина значительно подешевела по сравнению с говядиной, и ее стали подавать в школьных столовых и в столовых государственных учреждений и предприятий, что способствовало росту ее популярности среди народа. Кроме того, после того как японские китобойные суда смогли увеличить промысел, стало продаваться очень дешево китовое мясо.

Молоко никогда не ценилось в Японии высоко. Это не было вызвано теми же причинами, что в Китае, где молоко считали экскрементами коровы, просто японские коровы из-за плохой травы давали его очень мало. Поэтому молоко и масло использовали повсеместно как лекарство, а не как пищу. Во времена Токугавы сёгунат решил улучшить поголовье скота княжества Ава, для чего велел закупить индийских, голландских и португальских коров. Луга в Японии — редкость, а качество травы весьма посредственное, но правительство Мэйдзи выделило земли под пастбища в провинциях Ава и Тиба и закупило коров молочных пород (Гольштейна). В то же время оно поощряло производство масла и сыра, продуктов, не пользовавшихся благосклонным вниманием японцев, если не считать тех, кто стремился идти в ногу со временем. Но зато молоко широко распространилось как детское питание, особенно после 1880 года, когда в Японии появились детские бутылочки и соски.

В стране издревле употребляли в пищу курицу и куриные и перепелиные яйца, но этот обычай не был повсеместным. Японские куры были мелкими и тощими, их жесткое мясо не слишком ценилось. Яйца также были мелкими, но иногда японцы жарили их или готовили яйца в мешочек. Только после разработки американцами новых методов инкубации, выращивания цыплят и выведения новых пород кур распространился обычай готовить жареную курицу (примерно 1886 год) — якитори. Этот обычай возник в городах, а в деревнях появился гораздо позже.

В разные годы эпохи Мэйдзи появлялись разные виды овощей и других съедобных растений. Их сначала изучали в Mita Plant Industry в Токио, а затем начинали выращивать повсеместно в Японии, чтобы разнообразить меню населения. Так, крестьянам, живущим неподалеку от Токио, раздавали ростки и семена спаржи, лука, помидоров, капусты, снабжали людей письменными рекомендациями, как правильно сажать растения, как использовать их в кулинарных целях (тут помогали рецепты иностранцев из Йокогамы и Кобэ, которые уже выращивали их в своих садах).

Некоторые земледельцы, получившие образование в городе, пытались убедить своих соотечественников обратить внимание на новые виды овощей и на пользу свиноводства. Иногда им это удавалось, но чаще приходилось терпеть неудачу.

«…Он живо посоветовал каждому в деревне заняться разведением свиней или домашней птицы, и поскольку сам он привез кур иностранной породы, то раздал по две-три птицы в каждый уважаемый дом. Но прошло не так много времени, как крестьянин А. явился с рассказом о том, как кошка съела всех его цыплят, между тем как питомцы крестьянина Б. утонули в канаве, а крестьянину В пришлось прикончить петуха, потому что тот совершал опустошительные набеги на его поле, и т. д. Затем было решено заняться капустой. Дядя отпечатал на кана (слоговая азбука) рекламу о разведении капусты, которую он раздавал вместе с семенами. Но большую часть семян склевали прожорливые птицы, а рекламные проспекты служили носовыми платками фермерским детям…»

Картофель был завезен в Японию голландцами в XVI веке, но стал выращиваться только после того, как правительство выпустило в 1885 году постановление, посвященное этой культуре. Все же картофель распространялся медленно и вошел в японское меню довольно поздно. Новые виды овощей поначалу не вызывали у крестьян особого энтузиазма, и их выращивали не столько для своего собственного употребления, сколько на продажу в город. Но зато многие новые фруктовые деревья японцы приняли с интересом и вскоре начали высаживать их в большом количестве. Немцы привезли в Японию вишню (она имеет мало общего с сакурой, чьи плоды несъедобны), которую, по предложению американцев, стали сажать на Хоккайдо в 1872 году. Благодаря железной дороге на многих японских рынках после 1891 года появились вишни, до которых японцы оказались большими охотниками. То же самое произошло и со сливами, которые привез американский учитель и которые по приказу правительства были высажены в 1875 году на севере Хонсю в количестве тысячи трехсот деревьев. Яблони имели такой успех, что крестьяне, решившие устроить плантации этих деревьев на своих полях, очень быстро разбогатели. Но яблоки, как и разновидность японских груш, наси, было сложно перевозить, так что только после того, как все регионы Японии связала железная дорога, фруктовая индустрия развернулась в полном объеме.

Персики, миндаль, виноград и сорт мандаринов «микат были привезены из Китая в 1871 году. Эти фрукты очень понравились японцам и вскоре появились практически повсюду. Бананы были уже известны, но их употребляли в пищу только там, где выращивали, то есть на юге страны, на Кюсю и Окинаве.

Японцы обычно употребляли в пищу мало сахара, предпочитая солить блюда. Но во время праздников они готовили пирожные из рисовой муки и другие сладости — в каждом регионе свои. У высших классов были в почете и часто подавались на стол пирожки, рецепт приготовления которых был позаимствован у португальцев. Они назывались кацутера (от слова «Кастилия», так как считалось, что эти сладости — испанские по происхождению). Готовились они из очень тонкого теста. Жившие в Японии женщины из Европы пекли сладости по собственным рецептам, которые очень быстро переняли местные японки. Но большинство европейских кондитерских изделий готовилось на масле, что казалось японцам отвратительным, так что лишь некоторые крупные торговцы продавали их, да и то скорее как занятную вещицу. Более изобретательные придумывали новые блюда, подгоняя европейские рецепты под вкусы японцев. Так появились многочисленные пирожные с начинкой из фасолевой пасты (ёкан), которые и сегодня очень популярны. Сначала им придавали яркую окраску с помощью различных добавок, чтобы привлечь покупателей, но оказалось, что используемые красители вредны для здоровья, поэтому в 1871 году правительство выпустило постановление (дополненное в 1875 и 1877 годах), запрещающее их использование. Эти пирожные не были особо популярны среди народа из-за дороговизны кристаллизованного и рафинированного сахара, который привозили из Соединенных Штатов. Простые люди могли покупать только тростниковый сахар, получаемый из сахарного тростника, выращиваемого на островах Рюкю, но он был непригоден для изготовления кондитерских изделий. Несмотря на усилия правительства начать в 1879 году производство сахара из сахарной свеклы на острове Хоккайдо по европейской технологии, сахарная индустрия Японии в эпоху Мэйдзи развивалась очень медленно. Спрос на этот продукт был невелик, а рафинирование сахара было еще несовершенным в техническом плане.

Японцы употребляли в пищу довольно много сырого теста, секрет изготовления которого пришел из Китая. Среди его домашних разновидностей выделялись удон, приготовленное из пшеничной муки, и всевозможные сёмэн и соба [6]Собу готовят из гречневой либо пшеничной муки.
, также готовящиеся из муки, но с добавлением соды. Это тесто было известно уже в эпоху Токугавы, но популярность пришла к нему в эпоху Мэйдзи. Многие семьи стали заниматься его изготовлением, но не столько для своего стола, сколько на продажу, что являлось для них существенным подспорьем. Удон обычно употребляли в пищу зимой, сёмэн и собу — летом. В городах и деревнях появлялись многочисленные лавки, постоянные или временные, которые предлагали покупателям различные виды теста, сваренные в легком супе, и тофу — разновидность соевого сыра, очень богатого протеинами; причем все это по низкой цене, что немало способствовало популярности блюда. Японцы всех сословий в течение долгих времен употребляли в пищу тофу и считали это нежное кушанье (которое европейцам казалось пресным) настоящим деликатесом. Особенно охотно его ели будцийские монахи, так как он заменял запрещенное для них мясо. Только после того как началась поставка сои из Маньчжурии в 1895 году, Япония смогла производить большое количество тофу по довольно низкой цене, чтобы этот продукт стал доступен всем. Кроме того, кантэн, этот растительный желатин (Gelidium amansii), необходимый для приготовления фруктового желе, также стал доступен всем только после того, как был налажен его импорт в 1885 году.

Производство консервов должно было позволить японцам из всех регионов страны получать продукты из самых отдаленных провинций и сохранять на зиму овощи, собранные летом или весной. Оно было начато только после того, как появилось достаточное количество тары для консервов. Японско-китайская и Русско-японская войны требовали огромного количества консервов для снабжения армии. Технику консервирования японцы переняли у американцев в 1870-х годах в основном для того, чтобы закрывать сардины в масле, но вскоре, благодаря урокам американцев и французов и с помощью правительства, консервные заводы начали появляться повсюду, начиная с Нагасаки и Хоккайдо. После окончания двух войн оказалось, что заготовлено такое количество консервов, что их можно было пустить на продажу по всей стране, и с этих пор они стали очень популярны.

Хлеб в Японии не знали вплоть до прихода американцев (имеется в виду не хлеб европейского типа, который появился в стране после Второй мировой войны, а американский мякиш), когда его стали подавать в школьных и офицерских столовых. В народе он не имел особой популярности, но его считали эффективным лекарством против болезней, в частности бери-бери. Сначала к нему относились как к добавке к пище и пекли сдобные булки с начинкой из фасолевой пасты или варенья. Их продавали на вокзалах «про запас», «на всякий случай» — ампан. Бисквиты сначала закупали за границей для солдат, а позже стали производить в стране, и японцы охотно брали их для детей. Но в целом популярность хлебных изделий росла медленно, его продолжали считать скорее лакомством, чем основной пищей. В деревне положение изменилось только в конце эпохи Мэйдзи, когда в городе хлеб уже употребляли в пищу в разных видах высшие и средние классы.

Чай, который сейчас признан национальным напитком, в начале эпохи Мэйдзи пили редко. Его принесли в страну в Средние века монахи дзэн-буддизма и использовали как стимулирующее средство во время долгих часов медитации. Затем он пришелся по вкусу аристократии. Одновременно с этим возникала и разрабатывалась «чайная церемония» (XIV и XV века).

В деревне этот напиток употреблялся только по праздникам, но в то же время у многих земледельцев в саду росли одно-два чайных дерева. Сбором их молодых листьев занимались женщины. Неизвестно, по какой причине в эпоху Мэйдзи во всех слоях населения возник такой интерес к чаю. Обычно же крестьяне пили простую воду, холодную или горячую. Возможно, что с тех пор, как у них появилось больше свободного времени в эпоху Мэйдзи, они приучились утолять жажду именно чаем. Даже в наши дни вместе с остальными свадебными подарками молодоженам принято дарить листочки чайного дерева, которые считаются добрым предзнаменованием. Чай пили либо отдельно, сам по себе, либо с пикулями или пастой из фасоли. Этот напиток получил всеобщее признание, и в зависимости от времени дня пили разные его сорта. Сэнтя — во время завтрака, асатя — утром, нибантя, или второй чай — после полудня и т. д. Очень скоро возник и укрепился обычай пить чай по любому поводу, особенно этот напиток полюбили женщины, которые употребляли сакэ только в исключительных случаях. Чай стоил гораздо дешевле сакэ, и вскоре именно его стали предлагать во время дружеской трапезы. Поскольку черный чай был завезен европейцами, то считалось хорошим тоном подавать его гостям вместе с пирожными и сладкими или солеными смесями. Часто после черного чая (в который добавляли сахар) подавали зеленый. Этот черный, или китайский, чай производили на самом деле в Японии. «Я посетил в Кобэ фабрику, где пятьсот женщин и девушек перемешивали голыми ногами в нагретых котлах чайные листья, — пишет путешественник. — Чтобы придать им окраску черного китайского чая, в них добавляют смесь извести и индиго. Процессом руководят китайцы, и под их же присмотром готовый чай рассыпают по тюкам». К 1900 году чай стал так популярен, что его признали национальным напитком, каковым он остается и до сих пор.

В обычных чайных домах посетителям предлагали японский и китайский чай (в основном в городах), сакэ, разнообразные прохладительные напитки вроде лимонада и пирожные. Самые изысканные напитки в летнюю жару подавались с мелко наколотым льдом и фруктовыми соками. В то время лед приходилось привозить из гор и хранить в подвалах, но поскольку спрос на него возрастал, то в 1877 году начали работу несколько заводов по его производству. Но этот лед был довольно грязным, и правительству пришлось принять меры, чтобы свести к минимуму риск возникновения эпидемии брюшного тифа.

Пиво в Японию завезли англичане и немцы в 1868 и 1871 годах. Сначала его поставки были довольно крупными, но скорее из-за бутылок, чем из-за их содержимою, так как стеклянные бутылки привлекали внимание и интерес японцев. Первый пивоваренный завод в Японии был открыт в 1873 году в Кофу, но массовое производство этого напитка началось только с развитием стеклянной промышленности. Пиво употребляли в основном те, кто усвоил привычку питаться на западный манер, а также моряки и военные. Постепенно качество японского пива повышалось, и оно даже получило золотую медаль на Международной выставке в Париже в 1889 году. В 1887 году его подавали на нескольких официальных банкетах, но все же рядовые японцы не слишком ценили этот напиток, считая его чересчур горьким. Только после 1905 года в среде аристократии распространилась мода предлагать гостям пиво, а настоящую популярность оно получило после Второй мировой войны.

Виноградные плантации появились в Японии благодаря Китаю, но урожай они давали скудный, потому что земля была не слишком плодородной и к тому же ее не удобряли. Сказывалось и отсутствие опыта у первых японских виноградарей. Впервые вино японской марки, полученное из винограда провинции Ямагути, появилось в 1870 году. В 1876 году правительство, недовольное своими виноградными плантациями, решило закупить тридцать шесть тысяч американских и двадцать тысяч французских лоз. На следующий год в Яманаси появился завод, производящий вина по европейским рецептам. Но, как и в случае с молоком, которое считали лекарством, вино покупали только по предписанию врача в качестве укрепляющего и стимулирующего средства. По-прежнему любому другому алкогольному напитку предпочитали сакэ. В Японии, впрочем, производили и другие алкогольные напитки, менее дорогие и менее ценимые, чем сакэ. Например, сётю, сорт рисовой водки, не имеющей особых вкусовых качеств, или напитки, получаемые, как в Кагосиме, из картофеля. Но все они, несмотря на дешевизну, представляли собой опасность для здоровья, так что их покупали самые бедные слои населения, у которых не было возможности пить настоящее сакэ. Что касается импортных алкогольных напитков, появившихся в Японии около 1880 года, то они оставались чрезвычайно дорогими и завозились в очень небольшом количестве. Впрочем, предпринимались попытки изготовить местный виски, следуя советам нескольких британцев.

В то время как в крупных городах все больше распространялась мода питаться на западный манер и включать в меню иностранные продукты, в деревнях мало что изменилось. Впрочем, и здесь, не без влияния студентов, солдат, вернувшихся со службы, а также разнообразных статей в журналах и газетах, крестьяне стали проявлять интерес к новым продуктам питания. Все чаще в пищу употреблялись яйца, мясо и птица.

Крестьяне познакомились с кофе, хотя большинство терпеть его не могли и практически никогда не пили. Точно так же, благодаря газетам, они узнали о какао и о существовании завтрака, ланча и обеда на американский манер. Но, как правило, крестьяне, занимавшиеся выращиванием новых видов овощей, сами их не ели. В городах же европейский способ питания становился все более популярным, увеличивалось число ресторанов, предлагавших западные блюда. Правда, посещали их больше высокопоставленные государственные служащие и люди, принадлежавшие к избранным кругам. Простые люди предпочитали посещать суси-я (лавочки, в которых продавали шарики белого риса и сушеные водоросли, нори, а также рыбу разных сортов и мясо) или тэнпура-я, где прямо перед клиентом жарили рыбу с овощами и готовили крабов и омаров. Популярности европейской кухни среди служащих немало способствовала легкость приготовления ее блюд, которые, по сравнению с японскими, не требовали долгого времени и тщательного отбора ингредиентов.

Первые рестораны, специализирующиеся на европейской кухне (сэйё-рёри), появились в Йокогаме и Токио в 1873 году и предназначались для иностранцев. Помимо них в городах стали открываться рестораны китайской кухни. Первое заведение подобного рода появилось в 1883 году в Токио в квартале Нихомбаси. Рестораны, подававшие барбекю на корейский манер, появились только после 1900 года. Любопытно, что они пользовались гораздо меньшей популярностью, чем западные рестораны, и настоящий интерес к ним возник только после 1920 года.

К концу 1897 года в Токио насчитывалось уже четыреста шестьдесят семь ресторанов и сто сорок три чайных дома (или, как у нас говорят, кафе) на западный манер, и это не считая маленьких американских баров, в которых продавали сакэ и европейские алкогольные напитки, особенно виски. Кроме этого, существовало довольно много сироку-я, небольших таверн, где можно было заказать удон, сёмэн, жареного цыпленка (якитори), скияки и тзнпура. Некоторые сироку-я предлагали клиентам бифштекс из мяса кита или из лосося, который был приготовлен с большим мастерством.

К концу эпохи Мэйдзи считалось признаком хорошего тона и элегантности ходить в европейские чайные, где можно было не только попробовать разные сорта этого напитка, но и заказать кофе или шоколад.

Но самым заметным изменением в исконно японских привычках стало необычайно быстрое увеличение числа небольших кабачков, где можно было в любое время выпить сакэ и прохладительные напитки, а также перекусить. Скорость, с которой они появлялись, вызвана тем, что служащие, студенты и рабочие не имели возможности возвращаться к себе домой на обед или же стеснялись показывать, в какой бедности они живут, и после работы или учебы забегали сюда, чтобы поболтать за едой.

В целом питание японцев в эпоху Мэйдзи улучшилось. Этому способствовали рост производства таких продуктов питания, как пшеница и рис, и появление новых блюд, готовящихся на масле и со специями. Мало-помалу, с развитием транспортных средств определенные продукты перестали быть достоянием одного региона и отныне их можно было найти везде. Пища, ранее бывшая только средством выживания, становилась наслаждением, особенно если речь шла об обеде в семейном или дружеском кругу. Поход в ресторан, даже самый скромный, был для многих японцев редким удовольствием, и они тем более стремились получать как можно больше удовольствия. Обед вне дома был прежде всего развлечением для мужчин (женщины редко показывались в общественных местах). В нем видели возможность попробовать «что-то новенькое» помимо привычного меню. Но далеко не всем это было по карману, и часто все сводились к тому, что мужчина отправлялся «выпить горшочек сакэ» с друзьями в какой-нибудь лавочке. Еще меньше было тех, кто мог позволить себе посещение европейского ресторана. В сущности, основой всех блюд, как в городе, так и в деревне, стал рис, а все остальное рассматривалось как добавления к нему. К концу эпохи Мэйдзи, то есть к 1912 году, Япония действительно превратилась в страну риса и чая.

 

Покупки и магазины

До начала эпохи Мэйдзи в основном происходил обмен натуральными продуктами. Земледельцы обменивали овощи, рис и прочие злаки на рыбу и водоросли, добываемые рыбаками, или на продукцию местных ремесленников. Обмен услугами был обычным делом для жителей одной деревни или одного города или между соседними населенными пунктами. Красильщик или плотник мог выполнять работу для жителей нескольких городов. Но с введением новых законов и переделом земель эта практика постепенно исчезла. Хозяйке не нужно было далеко идти в поисках необходимых в быту вещей и продуктов, так как все это находилось поблизости, а ее желания были нехитрыми и немногочисленными и находились в гармонии с тем образом жизни, который вели крестьяне. Когда же безумие современной жизни достигло деревень, их жителей поразил вирус жажды обладания новыми, иногда совершенно бесполезными предметами, только для того, чтобы показать, что и они идут в ногу со временем. Исчезали старые профессии, но появлялись новые. Столяры, изготовлявшие шансу — разновидность комода с ящиками для хранения кимоно, — принялись работать над шкафами, гэта, столами и стульями; крестьяне стали сбивать масло; кое-кто — торговать рисовой соломой, которая требовалась для изготовления татами, и бумаги и шла на нужды армии; кроме того, ее жгли, чтобы пеплом удобрять почву в городских садах. В деревнях появились небольшие лавки, где продавали всего понемногу: таби для рабочих, свечи, масло и керосин для ламп, древесный уголь для хибати, мыло, спички и тысячи мелочей, которые крестьяне раньше делали сами и в которых еще несколько лет назад не испытывали потребности. С развитием текстильных фабрик отпала нужда в утомительном изготовлении домотканого полотна, и хозяйки отныне покупали в ближайших городках отрезы ткани, из которых шили кимоно для себя и для членов своих семей. В этих городках издавна проходили ярмарки, куда стекались ремесленники, желающие продать или обменять свои изделия, и местные крестьяне, приносящие с той же целью плоды своего труда. Некоторые из этих рынков (ити) выросли в города, чьим именем стало название дня, на который приходилась ярмарка: Миккаити («ярмарка третьего дня»), Ёккаити («ярмарка четвертого дня») и т. д. На главных рынках можно было приобрести всевозможные предметы, начиная с самых изысканных и до простейших вещей: табака, бумаги, стержней, заполненных тушью, кисточек, фарфоровых пиал для риса или чая, детских игрушек и книг. Поход на рынок был праздником. В городах ярмарки традиционно устраивали в определенных кварталах. Приток населения в город после Реставрации привел к увеличению спроса, так что число ремесленников значительно возросло. Постепенно в регулярных ярмарках отпала нужда, так как все чаще стали открываться разнообразные магазины, хозяевами которых были либо предприимчивые крестьяне, либо ремесленники, либо бывшие самураи, считавшие, что торговля — единственный для них способ вести достойное существование. К несчастью, большинство этих новых торговцев ничего не понимали в коммерции и не знали, как себя вести с покупателями-горожанами. Дела у многих из них с самого начала шли так скверно, что магазины пришлось закрывать. И напротив, те крестьяне или ремесленники, кто более или менее разбирался в торговле, быстро добивались успеха, особенно те, кто открывал маленькие предприятия, производящие мисо, тофу и другие продукты первой необходимости. Некоторые самураи из почтенных, но разорившихся семей становились антикварами или книготорговцами.

Впрочем, крестьяне умели покупать не лучше, чем торговцы продавать свой товар. Согласно старому обычаю, можно было оплатить счет в конце месяца или даже в конце года, так что сначала люди брали гораздо больше товара, чем требовалось на самом деле, поэтому к концу месяца многие семьи влезали в долги, ведь им приходилось платить значительные суммы. Но вскоре привычка к экономии, присущая японскому народу, возобладала над жадностью, и люди поняли, что необходимо как-то ограничивать свои покупки.

Магазины множились, везде появлялись торговцы тканями, скобяными изделиями, часами, нижним бельем. Часто продавали вещи, совершенно не сочетающиеся друг с другом. Любимым развлечением горожан стало созерцание витрин магазинов. Особенно быстро магазины заполонили Токио и Осаку, ставшие вскоре городами предпринимателей и мелких торговцев.

Благодаря посредничеству бродячих торговцев новые товары проникали в деревни. У представителей этой древней профессии, раньше продававших в деревнях преимущественно лекарства и разные безделушки, отныне появилась возможность предлагать целый ряд новых товаров. Обыкновенно торговец появлялся в деревне в определенное время и поочередно посещал все дома и хозяйства, предлагая взглянуть на свой ассортимент. Если это были лекарства, то часть их он оставлял семье. Во время своего следующего посещения, иногда год спустя, он определял, какое количество лекарств было использовано, получал плату за них, создавая, таким образом, маленький семейный склад. Но с появлением новых предметов, таких как градусники, часы, шапки и т. д., бродячие торговцы решили модернизировать метод оплаты и получать деньги сразу, не отпуская товар в кредит, как это было с лекарствами. Некоторые из бродячих торговцев предпочли осесть где-нибудь в городе или в деревне и открыть небольшой магазин; другие хранили верность традиционной форме торговли или специализировались на продаже определенных товаров, например книг, материи или шляп. К концу эпохи Мэйдзи магазинов, где можно было купить все эти вещи, стало в деревнях очень много и профессия бродячего торговца постепенно потеряла актуальность.

К 1877 году в крупных городах некоторые отрасли торговли так расширились, что приобрели широкую известность и привлекали постоянных клиентов, не только из тех кварталов, где находились их магазины, но и из других концов города. В таких магазинах продавалось всего понемногу и зачастую дешевле, чем в маленьких лавках. Разнообразие товаров обеспечивало разнообразие клиентуры, которая становилась все более многочисленной. Часто купцы, преуспевшие в торговле тканью и хлопком, становились хозяевами этих магазинов. В «Магазине одежды Мицукоси» помимо традиционных кимоно и отрезов ткани продавались западная одежда, обувь, галстуки, шляпы и разнообразные безделушки. Некоторые из таких магазинов после 1904 года стали крупными торговыми центрами. Чтобы избежать торга, обычного для маленьких магазинчиков, и чтобы продвигать свои товары, они стали объявлять их цену. Это увеличивало число покупателей. Отдельные крупные магазины даже организовывали специальные лотереи, где можно было выиграть более или менее ценные призы: «Войдя в магазин Хакуботан, он надеялся получить одни из тех золотых часов, которые рекламировались как подарок при покупке, но поскольку там не было никого, кто не сделал бы покупки, он решил приобрести тэдама (игрушка для девочек — набитая фасолью маленькая матерчатая сумка, которую подбрасывают в воздух и ловят), украшенную бубенчиками, и один из тех шариков, которые специальная машина надувает воздухом. Но в итоге он получил в качестве подарка вовсе не золотые часы, а «что-то вроде того», а именно пакет мыльного порошка с маркой «Клуб»». После «Мицукоси» в столице появились еще два больших магазина — «Мацуя» и «Мацу-дзакая», которые существуют и по сей день. Их филиалы открыты в других городах.

Табак обычно покупали на местном рынке или у бродячего торговца. Обычай курить трубку (кисеру) довольно древний, и соблюдался он как мужчинами, так и женщинами, так что набор для курения (тобако-бон) имелся почти в каждом доме и состоял из одной или нескольких трубок с маленьким металлическим мундштуком, щипцов для того, чтобы брать уголек, и ящичком для хранения табака. Табак рос на юге Японии в саду у большинства земледельцев, и крестьяне взяли в привычку набивать трубку в перерыве между работой, так что эти моменты отдыха получили название «час табака». Сигареты были мало известны в то время, хотя некоторые крестьяне предпочитали не набивать трубку листьями табака, а сворачивать их наподобие небольшой сигары. Первые сигареты европейского типа, когда в тонкую бумагу заворачивали мелко нарезанный табак, стали производиться в Японии с 1877 года. Они продавались упаковками по пять — десять штук в каждой, что было гораздо удобнее традиционных громоздких курительных приборов. Вскоре они стали очень популярны, и их начали продавать во всех магазинах по низкой цене. В 1876 году правительство воспользовалось этим увлечением, введя налог на табак, а в 1897 году монополизировало его производство. Чаще всего продавались сигареты «Star», «Cherry», «Lily», а позже, в угоду тем, кто презирал «иностранщину», — отчественные «Ямато», «Асахи», «Ямадзакура» и т. д. Эти сигареты делали из японского табака, но на американский манер. Вскоре всевозможные лавочки начали продавать помимо сигарет и заграничных сигар товары для курильщиков, среди которых были даже предметы роскоши. Но забавно то, что японцы вскоре потеряли всякий интерес к курению трубки, хотя из Европы привозили великолепные вересковые экземпляры. Редко можно было встретить курильщика на улице или в общественном месте. Это удовольствие приберегали для часов отдыха, и часто после работы муж и жена усаживались вместе у порога или на веранде, чтобы выкурить сигарету.

 

Развлечения

Японские дети, подобно всем детям в мире, играли с игрушками, которые лишь совсем немного отличались от привычных нам. Взрослые тоже любили развлекаться и отдыхать. Японцы всегда славились своей жизнерадостностью. Даже если не все у них шло гладко, каждую свободную минуту они использовали для того, чтобы отдаться одному из своих увлечений. Мы уже рассказывали о том, что в эпоху Мэйдзи спортом интересовалась только молодежь из школ и университетов, а у взрослых людей это увлечение считалось неприличным, если только они не были профессиональными спортсменами.

Традиционно японец предпочитает роль зрителя. Он не привязан к физическим ощущениям, и это отличает его от европейцев, которых считают «чувственными». Японец предпочитает эстетическое наслаждение зрелищу и выбирает игры, в которых значимая роль отводится головоломкам и размышлению. Но и от удовольствия провести время за хорошей едой и напитками он не откажется… хотя, по правде говоря, у японца в конце века было не так уж много поводов для радости. Трудностей в жизни было столько, что они преобладали и в повседневной жизни, и в учебе. В дни традиционных праздников японцы отдавались ритуалам, связанным с приготовлением пищи и приемом гостей. Но вот воскресенья, появившиеся с введением новой рабочей недели по западному образцу, казались им безнадежно пустыми. Японцы гуляли по улицам города, рассматривали витрины магазинов, шли в зоопарк со своими детьми или занимались работой в своем маленьком саду, если таковой у них имелся, потому что каждый японец становится садовником, если у него есть хотя бы несколько цубо земли. Мужчинам, работавшим в конторе, вечера казались иногда слишком долгими, и часто они не спешили после работы домой, особенно если были воспитаны на западный манер. Они шли с коллегами в кабачок выпить две-три порции сакэ или занимались любимым времяпрепровождением, например, карточной игрой вроде ханагарута, в которой было сорок восемь маленьких карточек (по четыре на каждый месяц года), дублирующихся черными квадратиками. Время от времени, когда в кармане водились деньги, мужчины посещали театр Кабуки, где можно было насладиться игрой любимых актеров. Они знали наизусть те истории или легенды, по мотивам которых исполнялись спектакли, представлявшие собой исторические драмы или зарисовки современной жизни. Публике особенно нравились пышные костюмы и грим актеров. Выступать на сцене имели право только мужчины, они же исполняли женские роли, оннагата. Некоторые актеры Кабуки так прославились при жизни (как, например, Дандзюро VIII, покончивший с собой в 1853 году), что их биография ложилась в основу сценария.

«Появляется один из этих знаменитых актеров, — писал Г. Буске, — и толпа приходит в неистовство. Крики, звучание которых нельзя передать на письме никаким сочетанием букв, разливаются по толпе, будто круги по воде от брошенного камня. Иногда это напоминает мгновенный взрыв… Актеры, хотя и принадлежат к низшим слоям общества, становятся предметом всеобщего увлечения. Часто любители их творчества поддерживают их кредитами, открывают для них свой кошелек и не считают слишком дорогим удовольствием за определенную плату навестить их в гримерной комнате, где они переодеваются для выступления. Некоторых актеров после смерти оплакивал весь народ и устраивал по подписке великолепные похороны».

Актеров всегда окружали всецело преданные им женщины и почитатели-мужчины, которые, как правило, были рабочими и торговцами. Но помимо Кабуки существовали еще маленькие народные театры Сибаи, где женщинам позволялось исполнять собственные роли. Эти театры вошли в моду, и каждый спектакль собирал аншлаг. Раньше женщинам не разрешалось появляться на сцене, но когда несколько из них (в основном гейши) осмелились сделать это, их ожидал громкий успех, и число посетителей Сибаи увеличивалось с каждым днем. Одна из самых знаменитых актрис конца эпохи Мэйдзи, гейша Сада Якко, и актер Каваками создали современные пьесы, более короткие, чем те, к которым привыкли в театре Кабуки. Представленная в Париже по случаю Всемирной выставки 1900 года пьеса «Гейша и рыцарь» имела такой успех, что японцы сразу же признали Саду Якко как актрису, хотя это был первый случай, чтобы женщина играла на сцене вместе с мужчинами. Другая актриса, уже пожилая, Кумэхати, также бывшая гейша, исполняла роли мужчин, переворачивая, таким образом, обычай с ног на голову, и на этом поприще приобрела огромную известность. В Киото довольно долгое время существовал театр иного рода, прославившийся на всю Японию. «Все роли, даже роли мужчин, исполняли здесь загримированные женщины. Они почти не говорят на сцене, но их мимика и жесты очень выразительны, а мужчина, сидящий в ложе, читает их слова. Это всегда один и тот же человек, и он читает текст в течение всего представления».

В глазах торговцев, ремесленников и служащих еще большую привлекательность по сравнению с театром играли ёсэ. Они представляли собой нечто вроде кабаре (но в них, в отличие от настоящих кабаре, не пили вино и никогда не устраивались концерты). Оратор произносил речи, затрагивая ту или иную тему, или рассказывал трагические или смешные истории. Слушатели, сидящие у печки со своим горшочком с чаем, внимательно слушали его. Чем значительнее была личность оратора, тем охотнее в ёсэ собирались люди. Помимо красноречивых рассказчиков были и те, кто «подгонял» свои истории под политический и социальный контекст времени. Хотя их речь была обильно пересыпана недомолвками, намеками, игрой слов и шутками, слушатели прекрасно понимали, о чем идет речь. «Когда стемнело, ёсэ был уже заполнен людьми, и те, кому не хватило места на подушке, садились на корточки… они обежали взглядом всех этих людей, расположившихся друг против друга в этом огромном зале. Головы тех, кто находился ближе к сцене, застилал табачный дым, и контуры теряли четкость…»

В Токио и в большинстве крупных городов ёсэ были весьма многочисленны, и всего за несколько сэн можно было отдохнуть, слушая разные истории и потягивая горячий чай. Иные рассказчики, не имеющие помещения для работы, в теплое время года располагались на углах улиц, где и вели свои монологи, к огромной радости детей и их родителей, собиравшихся целыми толпами. Если рассказ нравился, то никто не колебался, чтобы опустить в шляпу оратора одну-две мелкие монетки.

Эти выступления презирались высшими классами и теми, кто гордился своей принадлежностью к «культуре». Образованные круги первыми отвергли традиционные виды театра, но в то же время с энтузиазмом приняли (особенно после 1880 года) его новые типы. Надо сказать, что спектакли театра Но нисколько при этом не презирались, напротив, считалось хорошим тоном знать наизусть либретто (дзёрури) и даже иногда обучаться искусству Но у знаменитого преподавателя. И если актеров Кабуки и Сибаи считали людьми низкого звания (хотя в 1868 году их профессию официально признали равной другим), то актеры Но пользовались всеобщим уважением, и аристократы не считали ниже своего достоинства сыграть в постановках Но или Кёгэн (комические интермедии). Кроме того, в начале эпохи Мэйдзи приобрела необычайную популярность чайная церемония и, хотя простолюдины участвовали в ней только в особых случаях, аристократы с удовольствием проводили ее для себя и своих друзей. Богатые люди развлекались тем, что заказывали в ресторанах европейские блюда и пиво, вино или другие алкогольные напитки вместо традиционного сакэ. Поскольку гостей обычно не принимали у себя дома, то обеды в ресторанах являлись прекрасной возможностью появиться в обществе и встретиться с важными людьми. Иногда подобные вечеринки устраивали в чайных домиках. Почти всегда на таких дружеских встречах присутствовала гейша, которая развлекала гостей игрой на сямисэне, трехструнном музыкальном инструменте, напоминающем гитару и обтянутом кошачьей шкуркой, или на кото (род тринадцатиструнной цитры), или на тамбурине; она пела, декламировала стихотворения, загадывала загадки, танцевала или просто поддерживала разговор и подавала напитки. Гости любили смотреть, как танцует искусная гейша, но сами никогда не присоединялись к ней, если только не выпивали перед этим, что охотно прощалось. Европейский салонный танец считался неизящным и даже мало приличным. Но тем не менее некоторые представители высших классов иногда снисходили до него, причем мужчины были одеты в сюртуки, а женщины в платья, сшитые по последней парижской моде. Само мероприятие устраивалось в салоне какого-либо посла или в «Рокумэйкане», модном токийском ночном ресторане. Но японцам самим надоедали все эти приемы на западный манер, на которых они присутствовали только из солидарности с европейским этикетом. Между тем несколько японских «леди» решили заняться танцами под руководством супруги немецкого резидента по имени Янсон. Мужчины также обучались салонным танцам, но отдельно от женщин.

Самым большим удовольствием для японцев оставалась прогулка — прогулка без всякой цели или затеянная, чтобы полюбоваться на цветущие вишни, сливы, ирисы или хризантемы в зависимости от времени года. Фелисьен Шалле писал: «Гулять для японцев означает наблюдать вереницу меняющихся картин; ощущать сопричастность с тем, мимо чего ты проходишь, с толпой, с домами, с храмами, с лесами, с животными, с цветами, с камнями; ощущать сладость мимолетного наслаждения мигом, который никогда больше не вернется; находить радость в созерцании всего, что находится вокруг тебя, отпускать это, желать и любить».

Японцам нравилось гулять в одиночестве или всей семьей, когда жена следовала чуть позади мужа, принимающего картинные позы, а дети послушно семенили рядом. Время от времени процессия останавливалась, чтобы поглядеть на витрину магазина, и некоторое время поторговалась без всякого намерения что-либо купить. Хозяин лавки прекрасно это понимал, но с удовольствием включался в игру. Летом детям покупали измельченный лед, ароматизированный фруктовым соком, или, в исключительных случаях, айсукуриму — европейское мороженое.

В местах, где чаще всего гуляли люди, в парках стояли маленькие беседки с широкими скамьями, покрытыми циновками, на которые можно было присесть и, прищелкивая от удовольствия языком, выпить чашечку обжигающе горячего чая, восстанашшвающего силы. Если на пути попадались буддийский храм или синтоистское святилище, то в них полагалось зайти на несколько минут, чтобы позвонить в колокол или потрясти бубенчик, или вознести короткую молитву — считалось правильным и вежливым поприветствовать местное божество.

«Под высокими деревьями парка Асакусы зеваки Токио бродят почти с таким же видом, что и зеваки Парижа на ярмарке; на их лицах написано блаженное спокойствие добропорядочных людей, которых ничто не веселит и не развлекает, но именно развлечений они ищут в первую очередь. И они не упустят случая! Вот фокусники и акробаты, демонстрирующие свое искусство на открытом воздухе, а чуть подальше в шатре, что находится неподалеку, можно принята участие в битве на палках, посмотреть на фехтовальщиков или борцов (сумотори). Эти последние, настоящие колоссы, толстяки с намасленной кожей, кажутся иной расой по сравнению с остальными японцами — как правило, невысокими и худощавыми. Кроме того, к услугам посетителей зверинец, диорама и кукольный театр, музей естествознания и анатомии, где экспонаты сделаны из картона и публике объясняют назначение каждого из них; конференц-залы (есэ); и, наконец, помещения, где посетителям показывают манекены в натуральную величину, аналогичные нашим восковым фигурам, но сделанные из бамбука и из папье-маше и наряженные в роскошные шелковые одежды. Заплатив за вход, вы попадали в лабиринт, где можно увидеть изображения разных сцен группами персонажей. Обычно это эпизоды, взятые из старинных легенд и мифологии. Каждая сцена устраивается в отдельном помещении, где меняющееся освещение позволяет дополнить производимое впечатление. Целая аллея заполнена тирами, в которых можно пострелять из лука, а хорошенькие девушки приглашают прохожих проверить свою ловкость. Мастерские по изготовлению фотографий столь же многочисленны, как и чайные дома. Эти нарядные домики, обставленные по-европейски, где каждый может заказать свой портрет, руководствуясь только собственной фантазией, попадаются на каждом шагу».

Чаще всего представления на ярмарках устраивались бывшими самураями, которые, потеряв своих наставников и доходы после установления новых законов, изданных правительством, вынуждены были зарабатывать на жизнь, демонстрируя свои таланты в военном искусстве, которым они владели в совершенстве.

Искусство фотографии за короткий срок приобрело небывалую популярность в Японии. Многие даже уезжали в Европу, чтобы освоить эту науку, благодаря которой можно было с легкостью зарабатывать себе на жизнь, хотя цены на фотографии не были очень высокими. В 1900 году не осталось такой семьи, которая не желала бы иметь фотографии близких, да и многие студенты и военные хотели сделать свой портрет, так что профессия фотографа приносила хорошую прибыль. Для большинства рядовых японцев фотография оставалась европейской диковинкой и едва ли не «волшебством». Но во многих домах можно было уже увидеть одну или несколько фотографий, стоящих на то-кономе рядом с букетом цветов.

Сумо еще не было признано как вид спорта, поскольку само понятие спортивного соревнования не успело прижиться на японской почве. Сначала сумо было ритуальной, священной борьбой, и только с течением времени оно превратилось в нечто вроде спектакля с четко установленными правилами, который, однако, мог проходить где угодно. Только к концу эпохи Мэйдзи эта борьба стала организовываться по «государственному плану».

Когда позволяла работа, люди уходили в отпуск (хотя это слово было незнакомо японцам, в то время не имевшим понятия об этом западном обычае), то есть отправлялись в деревню навестить семью или в паломничество к какой-либо святыне вместе с детьми и стариками; жены, как правило, оставались дома. Путешествие по железной дороге также превратилось в одно из развлечений. Паломничества остаются популярны и по сей день. Ведь кто знает, может, божества, живущие в святилищах, посещаемых во время паломничеств, снизойдут до того, чтобы окинуть людей, пришедших к ним на поклон, своим милостивым взглядом и даруют им свое благословение?