Действующие лица

Г-Н БИДЕРМАН.

БАБЕТТА его жена.

АННА служанка.

ШМИЦ борец.

АЙЗЕНРИНГ официант.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ.

ДОКТОР ФИЛОСОФИИ.

ВДОВА КНЕХТЛИНГ.

ХОР ПОЖАРНИКОВ.

Действующие лица эпилога

Г-Н БИДЕРМАН.

БАБЕТТА.

АННА.

ВЕЛЬЗЕВУЛ.

ФИГУРА.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ.

МАРТЫШКА.

ВДОВА КНЕХТЛИНГ.

ХОР ПОЖАРНИКОВ.

 

Действие происходит в доме в на чердаке.

На сцене темно; потом загорается спичка и освещает лицо г-на Бидермана, закуривающего сигару. Когда на сцене становится светлее, г-н Бидерман оглядывается по сторонам. Вокруг него стоят пожарники в касках.

Бидерман. Уже до того дошло, что и сигару закурить нельзя, все думаешь о пожаре! Ужас, ужас… (Прячет дымящуюся сигару и уходит.)

Пожарная команда, подобно античному хору, выступает вперед. Часы на башне бьют четверть.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Часы на башне бьют половину.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифeй.

Часы на башне бьют три четверти.

Хор.

Корифей.

Хор.

Часы на башне бьют четыре четверти.

Корифей.

Хор с боем часов — девять — садится.

 

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Дом.

Бидерман сидит в своей комнате, курит сигару и читает газету.

Анна — служанка в белом переднике — вносит бутылку вина.

Анна. Господин Бидерман…

Ответа нет.

Господин Бидерман!

Бидерман (складывает газету). Нет, их просто надо вешать. Я давно говорил. Опять поджог! И опять та же самая история, точь-в-точь: опять какой-то разносчик приютился на чердаке — безобидный вроде бы разносчик… (Берет бутылку.) Нет, их просто надо вешать! (Берет штопор.)

Анна. Господин Бидерман…

Бидерман. Ну что там?

Анна. Он не уходит.

Бидерман. Кто?

Анна. Да этот разносчик. Хочет с вами поговорить.

Бидерман. Меня нет дома!

Анна. Я ему уже говорила, господин Бидерман, еще час назад. А он говорит, что он вас знает. Господин Бидерман, я не могу вышвырнуть этого человека за дверь. Просто не могу.

Бидерман. То есть как — не можете?

Анна. А он очень сильный…

Бидерман (вытаскивает пробку). Скажите, чтобы пришел завтра ко мне в контору.

Анна. Я уже три раза говорила, но его это не интересует.

Бидерман. То есть как — не интересует?

Анна. Ему не нужна туалетная вода.

Бидерман. А чего же он хочет?

Анна. Человечности.

Бидерман (нюхает пробку). Скажите ему, что, если он сию же минуту не уберется, я собственноручно вышвырну его за дверь. (Не спеша наполняет свой бокал бургундским.) Человечности! (Пробует вино.) Пускай подождет на лестничной площадке. Я сейчас выйду. Если он что-нибудь продает — трактаты там или бритвенные лезвия, — я не изверг, но — я не изверг, Анна, вы это прекрасно знаете! — но в дом я никого не впущу. Я уже тысячу раз вам это говорил! Пускай даже у нас три свободные кровати — об этом не может быть и речи, да-да, и речи быть не может. Мы все знаем, к чему это может привести в наше время…

Анна собирается идти и видит, что незнакомец уже вошел: он атлетического телосложения, костюм его вызывает ассоциации отчасти с тюрьмой, отчасти с ареной — на руке татуировка, на запястьях кожаные ремни. Анна выскальзывает за дверь. Незнакомец выжидает, пока Бидерман не отопьет вино и не обернется.

Шмиц. Здравствуйте.

Бидерман с испугу роняет сигару изо рта.

Ваша сигара, господин Бидерман… (Поднимает сигару и отдает ее Бидерману.)

Бидepман. Послушайте…

Шмиц. Здравствуйте.

Бидерман. Что это значит? Я совершенно ясно сказал горничной, чтобы вы подождали на лестничной площадке. Как же вы… Нет, что это такое? Без стука…

Шмиц. Меня зовут Шмиц.

Бидерман. Без стука.

Шмиц. Шмиц, Йозеф.

Молчание.

Здравствуйте!

Бидерман. И чего вы хотите?

Шмиц. Господин Бидерман, можете не бояться: я не разносчик.

Бидерман. А кто же вы?

Шмиц. По профессии — борец.

Бидерман. Борец?

Шмиц. В тяжелом весе.

Бидерман. Да, я вижу.

Шмиц. Я хочу сказать — был.

Бидерман. А теперь?

Шмиц. Безработный. (Пауза.) Вы не пугайтесь, господин Бидерман, работы я не ищу. Мне эта борьба осточертела… На улице такой дождь, вот я и заглянул сюда. (Пауза.) У вас тепло. (Пауза.) Надеюсь, я не помешал?

Пауза.

Бидерман. Вы курите? (Предлагает сигары.)

Шмиц. Благодарю вас! Это так неприятно, господин Бидерман, когда ты такой вымахал. Все тебя боятся…

Бидерман зажигает спичку.

Благодарю вас.

Стоят и курят.

Бидерман. Ну хорошо, короче. Чего вы хотите?

Шмиц. Меня зовут Шмиц.

Бидерман. Вы уже сказали, очень приятно.

Шмиц. Вот — остался без крова. (Подносит сигару к носу и наслаждается ее ароматом.) Остался без крова.

Бидерман. Может, вам — хлеба?

Шмиц. Если нет ничего другого…

Бидерман. Стаканчик вина?

IIIмиц. Хлеба и вина… Но только если я не помешал, господин Бидерман, только если я не помешал!

Бидерман (идет к двери). Анна! (Возвращается.)

Шмиц. Ваша прислуга мне сказала, что вы хотели собственноручно меня вышвырнуть, господин Бидерман, но я подумал: не может быть, чтобы господин Бидерман это серьезно…

Входит Анна.

Бидерман. Анна, принесите второй бокал.

Анна. Как угодно.

Бидерман. Да, и хлеба.

Шмиц. И если барышне не трудно — еще масла. Ну, там и сырку, кусочек ростбифа — чего-нибудь такого. Только чтобы не было лишнего беспокойства. Огурчиков, помидорчиков — чего-нибудь такого, горчицы немного — что там найдется, барышня.

Анна. Как угодно.

Шмиц. Только чтобы не было лишнего беспокойства.

Анна уходит.

Бидерман. Вы сказали горничной, что знаете меня?

Шмиц. Еще бы, господин Бидерман, еще бы.

Бидерман. Откуда же?

Шмиц. Только с лучшей стороны, господин Бидерман, только с лучшей стороны. Вчера в пивной господин Бидерман меня совсем не замечали — я понимаю, понимаю, я сидел в углу, — все посетители были в восторге, господин Бидерман, каждый раз, когда вы стучали кулаком по столу.

Бидерман. А что же я говорил?

Шмиц. Про единственный выход. (Затягивается сигарой.) Вешать их надо. Всех подряд. Чем скорее, тем лучше. Перевешать. Поджигателей этих…

Бидерман (предлагает Шмицу кресло). Прошу, садитесь, пожалуйста.

Шмиц (садится). Такие люди, как вы, господин Бидерман, — вот кто нам нужен!

Бидерман. Да-да, конечно, но…

Шмиц. Никаких «но», господин Бидерман, никаких «но»! Вы — человек старой закалки, у вас еще есть принципы. Это сразу видно.

Бидерман. Да, конечно…

Шмиц. У вас еще есть гражданское мужество.

Бидерман. Разумеется…

Шмиц. В том-то и дело.

Бидерман. В чем?

Шмиц. У вас еще сохранилась совесть, неподкупная совесть. Это вся пивная почувствовала.

Бидерман. Да-да, разумеется…

Шмиц. Господин Бидерман, это вовсе не разумеется. В наше-то время. Например, в цирке, где я выступал, — кстати, потому он и сгорел, весь этот цирк! Так вот, наш директор, к примеру, говорил: «А подите вы, Зепп! — Меня зовут Йозеф. — Подите вы туда-то и туда-то! На черта мне совесть?» Буквально! «Что мне нужно, чтобы управляться с моими тварями, так это плетка». Буквально! Вот какой был тип. «Совесть! — И прямо хохочет: — Если у кого и есть совесть, то, скорее всего, нечистая…» (С наслаждением затягивается.) Царствие ему небесное.

Бидерман. Он что же, умер?

Шмиц. Сгорел к черту со всем барахлом…

Настольные часы бьют девять.

Бидерман. Не понимаю, чего это горничная там замешкалась?

Шмиц. Я подожду.

Вдруг встречаются глазами.

Свободной кровати у вас нет, господин Бидерман, барышня мне уже сказала…

Бидерман. Почему вы смеетесь?

Шмиц. «К сожалению, кровати нет!» — все так говорят, стоит только бесприютному человеку… А мне ведь вовсе и не нужна кровать.

Бидерман. Не нужна?

Шмиц. Я, господин Бидерман, привык спать на полу. Мой отец был угольщиком. Я привычный… (Затягивается; пауза.) Никаких «но», господин Бидерман, прошу вас, никаких «но»! Вы ведь не из тех, кто орет в пивных просто потому, что у самого штаны полны от страха. Вам я верю. «К сожалению, кровати у нас нет!» — все так говорят, но вам, господин Бидерман, вам я верю на слово… Куда же мы придем, если перестанем верить друг другу? Я всегда говорил: братцы, куда же мы так придем? Каждый считает другого поджигателем, кругом сплошное недоверие. Скажете, я неправ? Вы первый в нашем городе, кто не относится к нашему брату как к поджигателю…

Бидерман. Вот пепельница.

Шмиц. Скажете, я неправ? (Вдумчиво стряхивает пепел с сигары.) Большинство людей нынче верит не в бога, а в пожарную команду.

Бидерман. Что вы этим хотите сказать?

Шмиц. Истинную правду.

Анна вносит поднос.

Анна. Ростбифа у нас нет.

Шмиц. Этого достаточно, барышня, вполне достаточно — вот только горчичку вы забыли.

Анна. Ах, простите! (Выходит.)

Бидерман. Кушайте! (Наполняет бокалы.)

Шмиц. Так принимают далеко не у каждого, господин Бидерман. Уж можете мне поверить! Мне довелось повидать такое! Стоит только нашему брату переступить через порог — без галстука, беспризорному, голодному, — сразу тебе: «садитесь, пожалуйста!» — а через черный ход зовут полицию. Что на это скажешь? Я прошу крова, ничего больше, — честный борец, который всю свою жизнь дрался; и вот такой господинчик, который в жизни никогда не дрался, хватает нашего брата за шиворот. Почему, я спрашиваю? И повернешься — просто так, посмотреть на него, — а глядь, у него плечо вывихнуто. (Берет бокал.) Ваше здоровье!

Пьют. Шмиц начинает подкрепляться.

Бидерман. Уж такие нынче времена, уважаемый, такие времена. Только раскроешь газету — опять поджог! И опять та же самая история, точь-в-точь: опять какой-то разносчик просит приютить его, а наутро весь дом полыхает… Я хочу сказать — уж если говорить начистоту — некоторое недоверие в таких случаях понятно. (Берет газету.) Вот — пожалуйста! (Кладет развернутую газету рядом с тарелкой Шмица.)

Шмиц. Видел, видел.

Бидерман. Целый квартал. (Встает, чтобы показать Шмицу.) Вот, читайте, читайте!

Шмиц (подкрепляется, читает, отпивает вино). «Божолэ»?

Бидерман. Да.

Шмиц. Самую капельку бы потеплее. (Читает поверх тарелки.) «…Создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз».

Встречаются глазами.

Бидерман. Это просто уму непостижимо!

Шмиц (откладывает газету в сторону). Потому я и не читаю газет.

Бидерман. Что вы хотите этим сказать?

Шмиц. Да что там всегда одно и то же пишут.

Бидерман. Да-да, уважаемый, конечно, но это же не выход, уважаемый, просто не читать газет; в конце концов, должен человек знать, что его ожидает.

Шмиц. Зачем?

Бидерман. Ну… просто так.

Шмиц. Ах, все равно он придет, господин Бидерман. Все равно придет. (Обнюхивает колбасу.) Суд божий. (Отрезает кусок.)

Бидерман. Вы думаете?

Входит Анна с горчицей.

Шмиц. Вот спасибо, голубушка, вот спасибо.

Анна. Еще что-нибудь?

Шмиц. Нет, на сегодня хватит.

Анна остается в дверях.

Уважаю горчицу! (Выдавливает горчицу из тюбика.)

Бидерман. Почему же суд божий?

Шмиц. А я почем знаю… (Ест и опять заглядывает в газету.) «…У властей создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз». (Издает смешок и снова наполняет свой бокал.)

Анна. Господин Бидерман…

Бидерман. Ну что еще?

Анна. Господин Кнехтлинг хочет с вами поговорить.

Бидерман. Кнехтлинг? Сейчас? Кнехтлинг?

Анна. Он говорит…

Бидерман. Не может быть и речи.

Анна. Он говорит, что совсем вас не понимает.

Бидерман. А чего ему понимать?

Анна. Он говорит, что у него больная жена и трое детей.

Бидерман. Я сказал — не может быть и речи. (Встает от раздражения.) Господин Кнехтлинг! Господин Кнехтлинг! Пусть господин Кнехтлинг оставит меня в покое, черт побери, или наймет себе адвоката. Да-да! Мой рабочий день кончился! Господин Кнехтлинг! Подумаешь, важность — уволили! Смешно! В наше время страхование поставлено так, как никогда еще в истории человечества… Да! Пускай берет адвоката. Я тоже возьму. Доля в изобретении! Пускай откроет газ или возьмет адвоката — ради бога! — если господин Кнехтлинг может себе позволить проиграть или выиграть судебный процесс. Пожалуйста! Ради бога! (Взглянув на Шмица, берет себя в руки.) Скажите господину Кнехтлингу, что у меня гости.

Анна выходит.

Извините, пожалуйста!

Шмиц. Вы здесь дома, господин Бидерман.

Бидерман. Угощайтесь, угощайтесь. (Садится и смотрит, как гость угощается.)

Шмиц. Ну кто бы мог подумать! Да-да, кто бы мог подумать, что такое еще бывает в наше время.

Бидерман. Горчица?

Шмиц. Человечность. (Закрывает тюбик.) Что я хочу сказать: вот вы меня не хватаете просто за шиворот, господин Бидерман, и не выгоняете нашего брата на улицу — в дождь! — понимаете, господин Бидерман, это и есть то, что нам так необходимо — человечность. (Берет бутылку и подливает себе.) Господь вам воздаст. (Пьет с явным удовольствием.)

Бидерман. Вы не подумайте, господин Шмиц, что я какой-нибудь изверг…

Шмиц. Господин Бидерман!

Бидерман. А вот фрау Кнехтлинг утверждает, что да!

Шмиц. Будь вы извергом, господин Бидерман, вы бы меня сегодня не приютили. Это яснее ясного.

Бидерман. Вот видите!

Шмиц. Пусть даже и на простом чердаке. (Ставит свой стакан.) Вот сейчас температурка что надо.

Звонок в прихожей.

Полиция?

Бидерман. Нет-нет, жена…

Шмиц. Гм…

Опять звонок.

Бидерман. Идемте скорей!.. Только прошу вас, уважаемый, чтобы никакого шума! У жены больное сердце…

За дверью слышны женские голоса; Бидерман делает Шмицу знак поторопиться и помогает ему забрать поднос со стаканом и бутылкой. Оба уходят на цыпочках направо, но натыкаются на хор.

Прошу прощения! (Перешагивает через скамью.)

Шмиц. Прошу прощения! (Перешагивает через скамью.)

Оба исчезают. Слева в комнату входит фрау Бидерман в сопровождении Анны, помогающей ей раздеваться.

Бабетта. Где муж? Вы знаете, Анна, что мы не какие-нибудь ханжи: вы можете заводить себе кавалеров, но я не хочу, Анна, чтобы вы прятали их у нас в доме.

Анна. Но у меня нет кавалера, фрау Бидерман.

Бабетта. А чей это ржавый велосипед стоит внизу у нашего парадного? Я перепугалась до смерти…

Чердак. Бидерман включает свет, и чердак освещается. Делает знак Шмицу, чтобы тот входил. Говорят только шепотом.

Бидерман. Вот здесь выключатель… Если замерзнете — где-то тут была, по-моему, старая овчинка… Да тише вы, черт побери!.. Снимите башмаки!

Шмиц ставит поднос и снимает один башмак.

Господин Шмиц!

Шмиц. Да, господин Бидерман?

Бидерман. Но вы мне обещаете, вы точно не поджигатель?

Шмиц прямо чуть не лопается от смеха.

Тссс!! (Кивает на прощание, выходит и прикрывает дверь.)

Шмиц снимает другой башмак.

Дом.

Бабетта, услышав шум, настораживается, в глазах ужас.

Бабетта (после паузы с внезапным облегчением, зрителям). Готлиб — мой муж — обещал мне каждый вечер лично подниматься на чердак и лично проверять, нет ли там поджигателей. Я так ему за это признательна. Иначе бы я просто ночей но спала…

Чердак.

Шмиц подходит к выключателю — он уже в одних носках — и гасит свет.

Хор.

Корифей.

Хор.

Часы на башне бьют три.

Корифей.

(Набивает трубки.)

Хор.

Появляется Бабетта в халате.

Бабетта. Ну, конечно, кашляли!

Слышен храп.

Готлиб! Ты что, не слышишь?

Слышен кашель.

Там кто-то есть!

Слышен храп.

Им-то что, мужчинам! Проглотят порошок и спят себе.

Часы на башне бьют четыре.

Корифей.

Четыре пробило.

Бабетта гасит свет.

А зова не слышно.

(Раскуривает трубку.)

В глубине сцены светает.

Хор.

(Садится.)

 

СЦЕНА ВТОРАЯ

Дом.

Бидерман, стоя в пальто и шляпе, с кожаной папкой под мышкой, пьет утренний кофе.

Бидерман (в дверь соседней комнаты)…в последний раз: никакой он не поджигатель.

Голос Бабетты. А ты-то откуда знаешь?

Бидерман. Я сам его спрашивал… И вообще: неужели в этом мире не о чем больше думать? С ума с вами можно сойти, только и слышишь — поджигатели, поджигатели…

Входит Бабетта; в руках у нее кувшин с молоком.

С ума можно сойти!

Бабетта. Не кричи на меня.

Бидерман. Я не на тебя кричу, Бабетта, я вообще кричу.

Она наливает ему молоко в чашку.

Мне уже пора! (Пьет свой кофе, явно слишком горячий.) Если каждого считать поджигателем, куда мы придем! Нужно хоть немного доверять людям, Бабетта, хоть немного… (Смотрит на свои часы.)

Бабетта. Ты слишком мягкосердечен. А я этого не допущу, Готлиб. Ты внемлешь голосу сердца, а я всю ночь должна не спать… Я подам ему завтрак, но после, Готлиб, сразу же его выпровожу.

Бидерман. Ну хорошо, хорошо.

Бабетта. Я его ничем не обижу, я ласково…

Бидерман. Ну хорошо, хорошо. (Ставит свою чашку.) Мне нужно к адвокату. (На ходу целует Бабетту.)

В это мгновение появляется Шмиц с овчиной на плечах; они его еще не видят.

Бабетта. Почему ты уволил Кнехтлинга?

Бидерман. Потому что он мне больше не нужен.

Бабетта. Ты всегда был им доволен.

Бидерман. Вот этим он теперь и пользуется. Доля в изобретении! Он же прекрасно знает, что такое наша туалетная вода; достижение фирмы, а никакое не изобретение. Смешно! Наши дорогие покупатели, поливающие лысины этой туалетной водой, с таким же успехом могли бы поливать их собственной мочой!..

Бабетта. Готлиб!

Бидерман. Но это же так! (Проверяет, все ли у него в папке.) Ты права, я слишком мягкосердечен. Но этому Кнехтлингу я таки сверну шею. (Собирается уходить и замечает Шмица.)

Шмиц. С добрым утром, господа!

Бидерман. Господин Шмиц…

Шмиц (протягивает ему руку). Ах, называйте меня просто Зепп!

Бидерман (не подает руки)…вот жена с вами обо всем поговорит, господин Шмиц. А мне пора. К сожалению. Но я желаю вам всего доброго… (Трясет Шмицу руку.) Всего доброго, Зепп, всего доброго! (Уходит.)

Шмиц. Всего доброго, Готлиб, всего доброго!

Бабетта смотрит на него онемев.

Ведь вашего мужа зовут Готлиб?

Бабетта. Как вам спалось?

Шмиц. Спасибо, холодновато. Но я позволил себе взять овчинку, мадам… Сразу вспомнил детство в отцовской избушке… Да… К холоду мы привычные…

Бабетта. Ваш завтрак готов.

Шмиц. Мадам!

Она жестом предлагает ему кресло.

Ах, нет-нет, что вы!

Бабетта (наливает ему кофе). Ешьте как следует, Зепп. Вам ведь, наверное, далеко идти.

Шмиц. То есть как?

Бабетта (еще раз предлагает ему сесть). Яичко всмятку?

Шмиц. Два.

Бабетта. Анна!

Шмиц. Вот видите, мадам, я уже чувствую себя как дома… Так приятно… (Садится.)

Входит Анна.

Бабетта. Два яйца всмятку.

Анна. Как вам угодно.

Шмиц. Три с половиной минуты.

Анна. Как угодно. (Собирается уходить.)

Шмиц. Барышня!

Анна останавливается в дверях.

Доброе утро!

Анна. Здравствуйте. (Уходит.)

Шмиц. Как эта особа на меня смотрит! Черт побери! Будь ее воля, наверное, я сейчас стоял бы за дверью под проливным дождем.

Бабетта (наливает ему кофе). Господин Шмиц…

Шмиц. Да?

Бабетта. Если говорить откровенно…

Шмиц. Вы дрожите, мадам?!

Бабетта. Господин Шмиц…

Шмиц. Вас что-нибудь беспокоит?

Бабетта. Сыр, пожалуйста.

Шмиц. Благодарю вас.

Бабeтта. И конфитюр.

Шмиц. Благодарю вас.

Бабетта. И мед еще.

Шмиц. Не все сразу, мадам, не все сразу! (Откидывается в кресле и начинает есть бутерброд, приготовившись слушать.) Так в чем дело?

Бабетта. Так вот, говоря попросту, господин Шмиц…

Шмиц. Да называйте меня просто Зепп.

Бабетта. Так вот, говоря попросту…

Шмиц. Вы хотели бы от меня отделаться?

Бабетта. Нет-нет, господин Шмиц! Я бы так не сказала…

Шмиц. А как бы вы сказали? (Берет сыр.) Тильзитский — вот уважаю! (Опять откидывается в кресле и ест, приготовившись слушать.) Мадам, стало быть, считает меня поджигателем…

Бабетта. Нет-нет, поймите меня правильно! Разве я что-нибудь сказала? Я далека от мысли обидеть вас, господин Шмиц. Честное слово! Вот видите, вы меня даже смутили. Ну кто говорит о поджигателях? Я вовсе не хотела жаловаться на ваше поведение, господин Шмиц…

Шмиц (отодвигает вилку и нож). Я знаю: манеры у меня никуда.

Бабетта. Да нет же, господин Шмиц, не в этом дело…

Шмиц. Когда человек чавкает…

Бабетта. Какие глупости!

Шмиц. Еще в сиротском доме мне все время говорили: Шмиц, не чавкай!

Бабетта (берет кофейник, чтобы налить кофе). Ах господи, вы совсем не так меня поняли.

Шмиц (закрывает чашку рукой). Я пойду.

Бабетта. Господин Шмиц!

Шмиц. Я пойду.

Бабетта. Еще чашечку?

Он качает головой.

Бабeтта. Полчашечки?

Он качает головой.

Так я вас не отпущу, любезный, я вас совсем не хотела обидеть, я же ни слова не сказала о том, что вы чавкаете!

Он встает.

Разве я вас обидела?

Шмиц (складывает салфетку). Мадам, конечно, ни при чем, что у меня такие манеры. Мой отец был угольщиком. Откуда нашему брату взять манеры! Голодать, мерзнуть, мадам, — это мы пожалуйста, а вот образования, мадам, нет, манер — нет, культуры — нет…

Бабетта. Я понимаю.

Шмиц. Я пойду.

Бабетта. Куда?

Шмиц. На улицу. В дождь…

Бабетта. О господи!

Шмиц. Ничего. Мы привычные…

Бабетта. Господин Шмиц… Не смотрите на меня так! Ваш отец был угольщиком, я же это понимаю, господин Шмиц; у вас, наверное, было тяжелое детство…

Шмиц. У меня не было детства, мадам. (Опускает глаза и, волнуясь, перебирает пальцы.) Детства у меня не было. Мне пошел восьмой год, когда умерла мама… (Отворачивается и утирает глаза.)

Бабетта. Зепп! Ради бога, Зепп…

Входит Анна с яйцами всмятку.

Анна. Еще что-нибудь? (Не получив ответа, уходит.)

Бабетта. Я же совсем вас не прогоняю, дорогой, я ничего такого не говорила. Ну что я такого сказала? Вы в самом деле меня не поняли, господин Шмиц, это ужасно. Ну что я должна сделать, чтобы вы мне поверили? (Трогает его, не без колебания, за рукав.) Садитесь, Зепп, и ешьте как следует!

Шмиц снова садится за стол.

За кого вы нас принимаете? Я вовсе не заметила, что вы чавкаете, честное слово! А если даже и чавкаете — мы не обращаем внимания на подобные мелочи, господин Шмиц, это все внешнее, вы же должны были почувствовать, господин Шмиц, что мы не из таких…

Шмиц (разбивает яйцо). Господь вам воздаст.

Бабетта. Соль возьмите.

Шмиц (ест яйцо ложечкой). Что верно то верно, мадам, меня вовсе не прогоняли, и ни слова не было, что верно то верно. Прошу прощения, что я не так понял мадам…

Бабeтта. Ну что яичко, всмятку?

Шмиц. Чуточку недоварено… Уж вы меня простите. (Съел яйцо.) Так что же вы хотели сказать, мадам? Вы сказали: говоря попросту…

Бабетта. Да, что же это я хотела сказать?

Шмиц (разбивает второе яйцо). Господь вам воздаст. (Ест второе яйцо.) Вот Вилли, так тот всегда говорит, что его давно уж и в помине нет, милосердия человеческого. И чуткости в людях нет. Все — через государство! Людей больше нет, говорит! Потому мир и катится к черту. (Солит яйцо.) Вот он удивится, когда такой завтрак получит! Вот удивится!.. Да-а, Вилли…

Звонок в прихожей.

Может, это уже он!

Звонок в прихожей.

Бабетта. Кто этот… Вилли?

Шмиц. Вот у кого манеры, мадам! Да вы сами увидите. Он ведь работал официантом в «Метрополе», пока он не сгорел, этот «Метрополь»…

Бабeтта. Сгорел?

Шмиц. Старшим официантом.

Входит Анна.

Бабетта. Кто там?

Анна. Какой-то господин.

Бабетта. И что он хочет?

Анна. Говорит, из страхового общества. Что ему надо осмотреть дом.

Бабетта встает.

Он во фраке…

Бабетта и Анна выходят.

Шмиц (наливает себе кофе). Это Вилли!

Хор.

Корифей.

Хор.

Бой часов на башне.

Хор.

Бой часов на башне.

Корифей.

Бой часов на башне.

Хор.

Бой часов на башне.

Горе!

(Садится.)

 

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Чердак.

Шмиц, все еще в костюме борца, и его компаньон, который снял фрак и остался в белой жилетке, заняты тем, что втаскивают на настил жестяные канистры, обычно применяющиеся для перевозки бензина; все совершается как можно тише; оба сняли ботинки.

Компаньон. Тихо! Тихо!

Шмиц. А если он сообразит и позовет полицию?

Компаньон. Давай, давай!

Шмиц. Что тогда?

Компаньон. Да не спеши ты! Не спеши! Стоп!

Они подтащили канистру к другим, уже виднеющимся в вечерней темноте.

(Берет ветошь и вытирает руки.) С чего это ему звать полицию?

Шмиц. А почему бы и нет?

Компаньон. Да он же сам нарушитель.

Слышно воркование голубей.

Вот жалость какая — уже утро. Давай спать! (Швыряет ветошь в угол.) Каждый человек, строго говоря, есть нарушитель — начиная с определенной суммы дохода. Не забивай себе голову!

Раздается стук в запертую дверь.

Голос Бидермана. Откройте! Сейчас же откройте!

Дверь сотрясается от грохота.

Компаньон. Что-то не похоже, чтобы нас звали к завтраку.

Голос Бидермана. Я сказал — откройте! Сию же минуту!

Шмиц. Такого с ним еще не бывало.

Стук все громче. Компаньон надевает свой фрак, не спеша, но проворно. Затягивает бабочку, смахивает пыль с фрака и потом открывает дверь. Появляется Бидерман, в халате. Нового постояльца он еще не замечает, потому что тот стоит за распахнутой дверью.

Бидерман. Господин Шмиц!

Шмиц. Доброе утро, господин Бидерман, доброе утро. Надеюсь, вас не разбудил этот жуткий грохот…

Бидерман. Господин Шмиц!

Шмиц. Больше не повторится.

Бидерман. Убирайтесь из моего дома.

Пауза.

Убирайтесь из моего дома!

Шмиц. Когда?

Бидерман. Сию секунду!

Шмиц. Как же это?

Бидерман. Или моя жена — а я не могу и не стану ей возражать — позовет полицию.

Шмиц. Гм…

Бидерман. Сию же секунду.

Пауза.

Чего же вы ждете?

Шмиц молча берет свои башмаки.

Я не желаю вступать ни в какие дискуссии!

Шмиц. А я ничего и не говорю.

Бидерман. Если вы думаете, господин Шмиц, что я все буду терпеть просто потому, что вы борец… такой грохот всю ночь… (Указывает простертой рукой на дверь.) Вон! Вон! Вы слышали? Вон!

Шмиц (компаньону, стоящему за дверью). Такого с ним еще не бывало.

Бидерман поворачивается и столбенеет.

Компаньон. Меня зовут Айзенринг.

Бидерман. Господа…

Айзенринг. Вильгельм Мария Айзенринг.

Бидерман. Каким образом, господа, почему вас вдруг двое?

Шмиц и Айзенринг смотрят друг на друга.

Без всякого спроса!

Айзенринг. Вот видишь!

Бидерман. Что все это значит?

Айзенринг. Я же тебе говорил. Так не делают, Зепп. Это просто неприлично! Без всякого спроса. Что это за манера — вдруг нас двое!

Бидерман. Я вне себя!

Айзeнринг. Вот видишь! (Бидерману.) Я ему говорил! (Шмицу.) Разве я не говорил тебе?

Шмиц стыдится.

Бидерман. Что вы, собственно говоря, себе думаете, господа? В конце концов, господа, я — владелец этого дома. Я вас спрашиваю: что вы, собственно говоря, себе думаете?

Пауза.

Айзенринг. Отвечай, когда господин тебя спрашивает!

Пауза.

Шмиц. Но ведь Вилли — мой друг…

Бидерман. И что дальше?

Шмиц. Мы же вместе в школу ходили, господин Бидерман, еще детишками…

Бидерман. Ну и что?

Шмиц. Вот я и подумал…

Бидерман. Что вы подумали?

Шмиц. Я и подумал…

Пауза.

Айзенринг. Ничего ты не подумал! (Бидерману.) Я совершенно с вами согласен, господин Бидерман. Вы человек добрый, но, в конце концов… (Орет на Шмица.) Ты что, думаешь, владелец дома должен все терпеть? (Бидерману.) Зепп вообще вас не спросил?

Бидерман. Ни слова!

Айзенринг. Зепп…

Бидерман. Ни звука!

Айзенринг. И ты еще потом удивляешься, что тебя вышвыривают на улицу? (Качает головой и смеется, как над круглым идиотом.)

Бидерман. Не вижу в этом ничего смешного, господа. Для меня это все в высшей степени серьезно. У моей жены больное сердце…

Айзенринг. Вот видишь!

Бидeрман. Моя жена всю ночь не может заснуть из-за этого грохота. И вообще, что вы тут, собственно говоря, делаете? (Оглядывается.) Что это, черт побери, за бочки?

Шмиц и Айзенринг смотрят в тот угол, где нет никаких бочек.

Вот! Пожалуйста! Что это такое? (Стучит по канистре.) Что это такое?

Шмиц. Канистры…

Бидeрман. Откуда они взялись?

Шмиц. Ты знаешь, Вилли? Откуда они?

Айзенринг. На них написано, что импортные.

Бидeрман. Господа…

Айзенринг. Где-то там было написано!

Айзенринг и Шмиц ищут этикетку.

Бидерман. У меня нет слов. Что вы, собственно говоря, себе думаете? Весь мой чердак забит канистрами — до потолка, буквально до потолка!

Айзенринг. Вот именно.

Бидерман. Что вы хотите этим сказать?

Айзенринг. Вечно этот Зепп обсчитается… Ты же сказал — двенадцать на пятнадцать, а в нем и ста квадратных метров нету, в этом чердаке… Вы должны понять, господин Бидерман, не мог же я оставить свои канистры на улице.

Бидерман. Я ничего не хочу понимать…

Шмиц (показывает этикетку). Вот она, господин Бидерман! Вот этикетка!

Бидерман. У меня нет слов…

Шмиц. Тут написано, откуда они. Вот.

Бидерман…просто нет слов. (Рассматривает этикетку.)

Дом.

Анна вводит в комнату полицейского.

Анна. Я сейчас его позову. (Уходит.)

Полицейский ждет.

Чердак.

Бидерман. Бензин?!

Дом.

Анна еще раз возвращается.

Анна. А что передать, господин вахмистр?

Полицейский. Скажите, что по служебным делам.

Анна уходит; полицейский ждет.

Чердак.

Бидерман. Это действительно так, господа? Это действительно так?

Айзeнринг. Что?

Бидерман. Что тут написано? (Показывает на этикетку.) За кого вы, собственно говоря, меня принимаете? Нет, такого со мной еще не бывало. Вы что, думаете, я не умею читать?

Они рассматривают этикетку.

Пожалуйста! (Хохочет, как над откровенной наглостью.) Бензин! (Тоном следователя.) Что в этих канистрах?

Айзенринг. Бензин.

Бидерман. Бросьте эти шуточки! Я в последний раз спрашиваю, что в этих канистрах. Вы знаете так же хорошо, как и я, что бензину на чердаке не место. (Проводит пальцем по канистре.) Пожалуйста! Вот! Понюхайте сами! (Сует им палец под нос.) Это что, бензин или не бензин?

Те нюхают и смотрят друг на друга.

Отвечайте!

Айзенринг. Бензин.

Шмиц. Бензин.

Оба. Ясное дело.

Бидерман. Вы что, с ума сошли? Весь чердак забит канистрами с бензином…

Шмиц. Потому, господин Бидерман, мы и не курим.

Бидерман. И это все в то время, господа, когда ни одна газета не обходится без предостережений. Что вы себе, собственно говоря, думаете? С женой просто удар будет, если она это увидит.

Айзенринг. Вот видишь!

Бидерман. Да перестаньте вы без конца твердить «вот видишь»!

Айзенринг. Зепп, нельзя так огорчать женщину, домашнюю хозяйку. Я знаю домашних хозяек…

Голос Анны (снизу). Господин Бидерман! Господин Бидерман!

Бидерман (закрывает дверь). Господин Шмиц, господин…

Айзенринг. Айзенринг.

Бидерман. Если вы сию же минуту не уберете из дому эти канистры — сию же минуту, слышите?..

Айзенринг. Вы позовете полицию.

Бидерман. Да.

Шмиц. Вот видишь!

Голос Анны (снизу). Господин Бидерман!

Бидерман (шепотом). Это мое последнее слово!

Айзенринг. Какое?

Бидерман. Я не потерплю бензина в верхнем помещении дома. Раз и навсегда! Не потерплю!

В дверь стучат.

Иду! (Открывает дверь, чтобы выйти, и сталкивается с входящим полицейским.)

Полицейский. Ах вот вы где, господин Бидерман. Не спускайтесь, не спускайтесь, я на секундочку.

Бидерман. Доброе утро!

Полицейский. Доброе утро!

Айзенринг. Здравствуйте…

Шмиц. Здравствуйте…

Шмиц и Айзенринг кланяются.

Полицейский. Речь идет об одном несчастном случае…

Бидерман. О господи!

Полицейский. Пожилой человек, жена которого утверждает, что он работал у вас — изобретателем! — сегодня ночью отравился газом. (Смотрит в записную книжечку.) Кнехтлинг, Иоганн, проживает Росгассе, одиннадцать. (Прячет книжечку.) Вы знали такого?

Бидерман. Я…

Полицейский. Может, вам будет удобнее с глазу на глаз, господин Бидерман…

Бидeрман. Да.

Полицейский. Служащим не обязательно…

Бидерман. Да-да. (Останавливается в дверях.) Если меня будут спрашивать, господа, я в полиции. Поняли? Я сейчас же вернусь.

Шмиц и Айзенринг кивают.

Полицейский. Господин Бидерман…

Бидерман. Ну что ж, пошли!

Полицейский. Что это у вас в этих канистрах?

Бидерман. Я…

Полицейский. Если можно спросить…

Бидерман. Туалетная вода… (Смотрит на Шмица и Айзенринга.)

Айзенринг. Гормофлор!

Шмиц. «Мужчины вздохнут спокойно».

Айзенринг. Гормофлор!

Шмиц. «Не медлите испробовать».

Айзенринг. «Жалеть не придется».

Оба. Гормофлор, гормофлор!

Полицейский смеется.

Бидерман. Он умер?

Бидерман и полицейский уходят.

Айзенринг. Душа-человек.

Шмиц. А я что говорил?

Айзенринг. Но о завтраке — ни слова!

Шмиц. Такого с ним еще не бывало…

Айзенринг (роется в карманах брюк). Послушай, капсюль у тебя?

Шмиц (роется в карманах брюк). Такого с ним еще не бывало…

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Слышен шум уличного движения — гудки автомобилей, лязг трамвая.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей (прерывает знаком руки).

Хор (перестраивается).

Входит Бидерман, в пальто и шляпе, с папкой под мышкой.

Бидерман. Такси!.. Свободны?.. Такси!

Хор преграждает ему путь.

В чем дело?

Хор.

Бидерман. Что вам угодно, господа?

Хор.

Бидерман. Это вы уже говорили.

Хор.

Бидерман. Что это вы?

Корифей.

Бидерман (кричит). Вас это не касается!

Молчание.

Бидерман. Пропустите меня. Мне нужно к адвокату… Чего вы от меня хотите?.. Я не виноват… (Явно напуган.) Это что, допрос? (Обретает самообладание; повелительным тоном.) А ну-ка, пропустите меня.

Хор (недвижим).

Корифей.

Хор.

Бидерман (смотрит на часы). Я спешу.

Хор.

Бидерман. Я не могу понять, чего вы хотите?

Корифeй.

Бидерман. Истолкую?

Корифей.

Бидерман. Думаю? (Смотрит поочередно на участников хора.) Господа, я свободный гражданин. Я могу думать что хочу. Что означает этот допрос? Я, господа, имею право вообще не думать — я уж не говорю о том, господа, что что бы ни происходило под моей крышей — ну, знаете ли, в конце концов, владелец дома я!

Хор.

Бидерман. Ну вот видите!

Молчание.

Бидерман. Так пропустите же меня!

Молчание.

Бидерман. Зачем обязательно подозревать что-то плохое? Куда мы так придем! Я хочу, чтобы меня оставили в покое, только и всего, а что касается обоих моих гостей, — не говоря уже о том, что у меня сейчас другие важные дела…

Входит Бабетта, в пальто и шляпе.

Что тебе здесь нужно?

Бабетта. Я помешала?

Бидерман. У меня деловой разговор с хором.

Бабетта кивает хору и шепчет что-то Бидерману на ухо.

Ну конечно, с лентой! Какое это имеет значение, сколько стоит? Главное, чтобы был венок.

Бабетта (кивает хору). Извините, господа. (Уходит.)

Бидерман. Короче говоря, господа, мне все это надоело — вы и ваши поджигатели! Я даже в пивную не хожу — так мне все надоело. Как будто нынче не о чем больше и поговорить! В конце концов, мы живем на свете только один раз. Если мы каждого человека, кроме себя самого, будем считать поджигателем, как же мы придем к лучшей жизни? Надо же, черт побери, иметь к людям хоть немножко доверия, хоть немножко доброжелательности. Я так считаю. Нельзя же во всем видеть только плохое, черт побери! Не каждый человек поджигатель. Я так считаю. Немножко доверия к людям, немножко… (Пауза.) Не могу же я только и делать, что дрожать от страха! (Пауза.) Вы что думаете, я сегодня хоть на секунду сомкнул глаза? Я не идиот. Бензин есть бензин! Я уж все передумал — на стол залезал, прислушивался, а потом даже на шкаф, чтобы приложить ухо к потолку. Да-да! Они храпели! Храпели! Я по меньшей мере четыре раза влезал на шкаф. Они мирно-премирно храпели!.. И все-таки… я уж совсем было вышел в прихожую, хотите верьте, хотите нет, в пижаме — да, со злости. У меня руки чесались разбудить обоих прощелыг и вышвырнуть их на улицу — вместе с ихними канистрами! — собственноручно, безо всяких, прямо ночью!

Хор.

Бидерман. Да.

Хор.

Бидерман. Да.

Хор.

Бидерман. У меня руки чесались, да-да! Если бы не пришла жена — она боялась, что я простужусь. Прямо руки чесались! (Волнуется и вынимает сигару.)

Корифей.

Бидерман закуривает.

Хор.

Корифей.

Хор.

Бидерман. Что вы хотите этим сказать?

Хор.

Бидерман (поводит носом). Ну, знаете, господа, я ничего не чувствую…

Хор.

Бидерман. Да ничего подобного!

Хор.

Корифей.

Хор.

Бидерман. И прекратите, пожалуйста, эти пораженческие настроения, господа! Что вы заладили: горе, горе!

Слышен гудок автомобиля.

Бидерман. Такси! Такси!

Автомобиль останавливается.

Бидерман. Извините, господа. (Поспешно уходит.)

Хор.

Слышен шум отъезжающею автомобиля.

Корифей.

Слышен гудок автомобиля.

Хор.

Хор отступает в глубину сцены, за исключением корифея, который вынимает трубку.

Корифей.

(Следует за хором.)

 

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Чердак.

Айзенринг за работой: разматывает шнур с катушки, насвистывая «Лили Марлен». Потом прерывает свист, чтобы послюнявить палец, и высовывает его в чердачное окно — проверяет направление ветра.

Дом.

Входит Бидeрман, за ним — Бабетта и Анна. Он снимает пальто и швыряет папку; во рту у него сигара.

Бидeрман. Делай, что я сказал.

Бабетта. Гуся?

Бидерман. Гуся. (Снимает галстук: сигара все еще во рту.)

Бабетта. Готлиб, почему ты снимаешь галстук?

Бидерман (отдает ей галстук). Если я заявлю на этих проходимцев, я уж точно наживу себе в них врагов. И что мы от этого будем иметь? Достаточно одной спички — и весь наш дом полетел к черту. Что мы от этого будем иметь? А вот если я поднимусь и приглашу их, — конечно, если они примут приглашение….

Бабетта. Ну, что тогда?

Бидерман. Ну мы и подружимся. (Снимает пиджак, отдает жене и выходит.)

Бабетта. Так вот, Анна: сегодня у вас, значит, выходного нет. У нас гости. Стол накроете на четыре персоны.

Чердак.

Айзенринг поет «Лили Марлен». Стук в дверь.

Айзенринг. Войдите! (Продолжает насвистывать дальше, но никто не входит.) Войдите!

Входит Бидерман, в сорочке с засученными рукавами, с сигарой в руках.

Привет, господин Бидерман!

Бидерман. К вам можно?

Айзенринг. Как спалось?

Бидерман. Благодарю вас, паршиво.

Айзенринг. И мне тоже. Фён… (Продолжает заниматься со шнуром и катушкой.)

Бидерман. Я, кажется, помешал…

Айзенринг. Ну что вы, господин Бидерман, вы же у себя дома.

Бидeрман. Я бы не хотел навязываться…

Слышно воркование голубей.

А где же наш друг?

Айзенринг. Зепп? Послал работать бездельника. Не хотел уходить без завтрака! Послал его за стружкой.

Бидерман. За стружкой?

Айзенринг. От стружки искры дальше летят.

Бидерман (вежливо хихикает, как над примитивной шуткой). Так что я хотел сказать, господин Айзенринг…

Айзенринг. Опять хотите нас вышвырнуть?

Бидерман. Сегодня ночью — у меня таблетки кончились — я вдруг подумал: у вас же здесь вообще нет туалета, господа.

Айзенринг. А мы по сточному желобу…

Бидерман. Ну как вам угодно, господа, как вам угодно. Я просто так почему-то подумал. Несколько раз даже. Может, вы хотели бы помыться, принять душ. Вы можете спокойно пользоваться моей ванной! Я велел Анне повесить полотенца.

Айзенринг качает головой.

Почему вы качаете головой?

Айзенринг. Опять куда-то его задевал!

Бидерман. Кого?

Айзенринг. Вы тут нигде не видали капсюля? (Ищет везде.) Не беспокойтесь, господин Бидерман, из-за ванны. Серьезно. В тюрьме, знаете ли, тоже не было ванны.

Бидерман. В тюрьме?

Айзенринг. Зепп разве не сказал, что я только что из тюрьмы?

Бидерман. Нет.

Айзенринг. Ни слова?

Бидерман. Нет.

Айзенринг. Ну конечно! Только о себе и рассказывает! Бывают такие люди. Но, в конце концов, что с него взять, если такое трагическое детство было у человека. У вас, господин Бидерман, было трагическое детство? У меня нет! Я бы мог учиться, папа хотел, чтобы я стал юристом. (Подходит к окошку и забавляется с голубями.) Гурр! Гурр! Гурр! Гуль-гуль-гуль!

Бидерман (снова зажигает сигару). Господин Айзенринг, честно говоря, я не спал целую ночь. Скажите, в этих канистрах действительно бензин?

Айзенринг. Вы нам не верите?

Бидерман. Я просто спрашиваю.

Айзенринг. За кого, собственно говоря, вы нас принимаете, господин Бидерман? Только откровенно — за кого?

Бидерман. Друг мой, не думайте, что у меня нет чувства юмора, но я должен сказать — у вас такие шуточки…

Айзенринг. Специально учились.

Бидерман. Учились?

Айзенринг. Шутка — прекрасный способ маскировки. Еще лучше сентиментальность. Вот как Зепп рассказывает: детство среди угольщиков в лесу, сиротский дом, цирк и все такое. Но самый лучший и самый надежный способ маскировки — это, я считаю, по-прежнему чистая, голая правда. Смешно, верно? Правде никто не верит.

Дом.

Анна входит с вдовой Кнехтлинг; та в трауре.

Анна. Присядьте!

Вдова садится.

Но если вы фрау Кнехтлинг, то это ни к чему. Господин Бидерман сказал, что он не хочет иметь с вами никакого дела…

Вдова встает.

Садитесь, садитесь!

Вдова садится.

Но только это ни к чему. (Уходит.)

Чердак.

Айзенринг стоя занимается своими делами, Бидерман стоя курит.

Айзенринг. И куда это наш Зепп пропал? Достать стружку — это же раз плюнуть. Вот будет номер, если его зацапают.

Бидерман. Зацапают?

Айзенринг. А чего вы веселитесь?

Бидерман. Знаете, господин Айзенринг, когда вы шутите, для меня это как будто другой мир. Зацапают! Просто восхитительно. Совершенно другой мир! В нашем кругу, знаете ли, редко кого зацапывают…

Айзенринг. Ну конечно, в вашем кругу ведь никто не ворует стружку. Классовые различия.

Бидерман. Чепуха!

Айзенринг. Не хотите же вы сказать, господин Бидерман…

Бидерман. Я не верю в классовые различия! Вы же должны были это почувствовать, Айзенринг, не настолько я старомоден. Напротив. Мне искренне жаль, что именно низшие классы все еще несут эту ерунду о классовых различиях. Разве мы не все нынче создания единого творца — что бедные, что богатые? И мелкая буржуазия тоже. Вот мы с вами — разве мы не люди из плоти и крови?.. Я не спросил вас, уважаемый, вы курите сигары? (Предлагает сигары.)

Но Айзенринг качает головой.

Я, разумеется, против уравниловки — слава богу, всегда будут люди прилежные и бездельники, — но почему бы нам попросту не протянуть друг другу руки? Черт побери, чуточку доброй воли, чуточку идеализма, чуточку — и все бы мы жили в мире и спокойствии, и богатые и бедные. Вы со мной не согласны?

Айзенринг. Если говорить откровенно, господин Бидерман…

Бидерман. Ради бога, я прошу вас!

Айзенринг. Не обидитесь?

Бидерман. Чем откровенней, тем лучше.

Айзенринг. Я хочу сказать — если уж говорить откровенно — не стоило бы вам здесь курить.

Бидерман пугается и гасит сигару.

Я не имею права тут приказывать, господин Бидерман, в конце концов, это ваш собственный дом, но понимаете…

Бидерман. Да, разумеется, конечно!

Айзенринг (нагибается). Да вот он! (Поднимает что-то с полу и обдувает, прежде чем соединить со шнуром; снова насвистывает «Лили Марлен».)

Бидерман. Скажите, господин Айзенринг, что это вы, собственно говоря, все время мастерите? Если можно спросить. Что это такое?

Айзенринг. Капсюль.

Бидерман.?

Айзенринг. А это шнур для запала.

Бидерман.??

Айзенринг. Вон Зепп говорит, что теперь еще лучше делают. Но на складах их пока нет, а покупать мы же не будем. Все, что связано с войной, жутко дорого — сплошь первый сорт.

Бидерман. Вы сказали — шнур для запала?

Айзенринг. Бикфордов шнур. (Дает Бидерману конец шнура.) Будьте любезны, господин Бидерман, подержите этот конец, я измерю.

Бидерман (держит шнур). А все-таки, друг мой, если шутки в сторону…

Айзенринг. Одну секундочку! (Насвистывает «Лили Марлен» и измеряет шнур.) Спасибо, господин Бидерман, благодарю вас!

Бидерман (не выдержав, хохочет). Нет, Вилли, меня вы на эту удочку не поймаете. Не на того напали! Но я должен сказать — вы очень уж полагаетесь на чувство юмора у других людей. Уж слишком! Когда вы так говорите, я могу себе представить, что вас время от времени арестовывают: друг мой, не у всех же так развито чувство юмора, как у меня!

Айзенринг. Да уж мы и ищем, кого надо.

Бидерман. В нашей пивной, например, стоит только заикнуться, что ты веришь в человека, так всем сразу чудится Содом и Гоморра.

Айзенринг. Ха.

Бидерман. А ведь я внес на содержание нашей пожарной команды сумму, которую даже не буду называть.

Айзенринг. Ха. (Раскладывает шнур.) Люди без чувства юмора точно так же полетят к черту, когда все начнется; уж будьте спокойны!

Бидерман опускается на одну из канистр — на лбу пот.

Что с вами? Господин Бидерман! Вы так побледнели! (Хлопает его по плечу.) Знаю-знаю — запах. Кто не привык к этому запаху… Бензин… сейчас я проветрю… (Открывает дверь.)

Бидерман. Благодарю вас…

Голос Анны (снизу). Господин Бидерман! Господин Бидерман!

Айзенринг. Что, опять полиция?

Голос Анны. Господин Бидерман!

Айзенринг. И еще говорят, что у нас не полицейское государство!

Голос Анны. Господин Бидерман!

Бидерман. Иду, иду!

Дальнейший разговор ведется шепотом.

Господин Айзенринг, вы любите гуся?..

Айзенринг. Гуся?

Бидерман. Гуся, да, гуся…

Айзенринг. Я? Люблю? Не понимаю.

Бидерман. С каштанами.

Айзенринг. И с красной капустой?

Бидерман. Да… Что я хотел сказать… моя супруга и я — прежде всего я — ну, я просто подумал: если вам будет приятно… Я не хочу навязываться! Если вам будет приятно, господин Айзенринг, то приходите к нам на ужин — вы и Зепп — проведем вечерок…

Айзенринг. Сегодня?

Бидерман. Может, вам удобней завтра?

Айзенринг. Завтра, я полагаю, нас тут уже не будет. А сегодня — с удовольствием, господин Бидерман, с удовольствием!

Бидерман. Скажем, в семь.

Голос Анны (снизу). Господин Бидерман!

Бидерман. Договорились?

Айзенринг. Договорились.

Бидерман идет к выходу и останавливается в дверях, любезно кивая Айзенрингу и косясь на канистры и шнур.

Договорились.

Бидерман уходит, а Айзенринг, насвистывая, продолжает работу.

Дом.

Появляется хор, как будто сцена уже кончилась; но в то мгновение, когда хор подходит к рампе, на чердаке раздается грохот — что-то упало.

Чердак.

Айзенринг. Можешь выходить, доктор.

Из-за канистр вылезает третий — в очках.

Слыхал?.. Мы пойдем на ужин — я и Зепп, — а ты тут дежурь. Чтобы никто не входил и не курил. Понятно? До положенного времени.

Третий протирает очки.

Я иногда себя спрашиваю, доктор: чего ты, собственно говоря, с нами возишься, если тебе неприятны пожары, искры, треск пламени, сирены, которые вечно воют с запозданием, лай собак, дым, вопли — и пепел.

Третий надевает очки, оставаясь безмолвным и серьезным.

(Смеется.) Идеалист! (Насвистывает несколько тактов, не глядя на доктора.) Не люблю я вас, академиков. Ну, ты это знаешь, доктор, я тебе сразу сказал: никакого у вас удовольствия в работе. (Продолжает работать и насвистывать.)

Дом.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Входят Бабетта с гусем и доктор философии.

Бабетта. Да-да, господин доктор, я знаю, но мой муж… да-да, срочно, господин доктор, срочно, хорошо, я передам. (Оставляет доктора и подходит к рампе.) Муж заказал гуся. Вот он, пожалуйста! И я должна жарить. Чтобы подружиться с этими там — наверху.

Слышен звон колоколов в церкви.

Нынче суббота, Кан вы слышите, и я не могу отделаться от дурацкого предчувствия: может, они в последний раз звонят, эти колокола…

Голос Бидeрмана. Бабетта!

Бабетта. Не знаю, сударыни, всегда ли прав Готлиб. Он ведь в свое время тоже говорил: конечно, они прохвосты, но если я с ними разругаюсь — тогда прощай наша туалетная вода, Бабетта! А стоило только ему вступить в их партию…

Голос Бидермана. Бабетта!

Бабетта. И всегда одно и то же! Я уж знаю моего Готлиба. Слишком он мягкосердечен, да-да, просто слишком мягкосердечен! (Уходит с гусем.)

Хор.

Доктор философии. Добрый вечер…

Корифей.

Пожарники мчатся на свои места.

(Публике, после того, как отзвучали возгласы «готов».)

 

СЦЕНА ПЯТАЯ

Дом.

Вдова Кнехтлинг все еще здесь — стоит. Звон колоколов становится громче. Анна накрывает на стол, Бидерман вносит два кресла.

Бидeрман…Потому что у меня нет времени, фрау Кнехтлинг, вы же видите — абсолютно нет времени, чтобы заниматься покойниками. В общем, я уже сказал: обратитесь к моему адвокату.

Вдова Кнехтлинг уходит.

Анна, закройте окно — собственного голоса не слышно!

Анна закрывает окно, и звон колоколов становится глуше.

Я же сказал: скромный, уютный ужин. На кой черт эти идиотские канделябры?

Анна. Но они всегда тут стояли, господин Бидерман!

Бидерман. Я сказал: уютно и скромно. Чтобы никаких излишеств! А эти вазы, черт бы их побрал! Подставочки для ножей, серебро, сплошь серебро и хрусталь. Что они подумают? (Собирает подставочки для ножей и сует в карман брюк.) Вы же видите, Анна, в чем я — в самом старом домашнем пиджаке, — а вы? Большой нож для дичи можете оставить, он понадобится. Остальное серебро прочь, прочь! Господа должны чувствовать себя как дома… Где штопор?

Анна. Вот он.

Бидерман. А попроще у нас ничего нет?

Анна. На кухне. Но он ржавый.

Бидерман. Тащите его сюда! (Берет со стола серебряный кувшин.) А это что такое?

Анна. Для вина…

Бидерман. Серебро! (Тупо смотрит на кувшин, потом на Анну.) Это что, всегда у нас было?

Анна. Но это же нужно, господин Бидерман.

Бидерман. Нужно! Что значит нужно! Что нам нужно — так это человечность, братство. Убирайте кувшин! А это что вы там принесли, черт побери!

Анна. Салфетки.

Бидерман. Дамаст!

Анна. Других нет.

Бидерман (собирает салфетки и сует в серебряный кувшин). Целые племена живут без салфеток, а такие же люди, как и мы…

Входит Бабетта с громадным венком.

(Еще не видит ее, стоя у стола.) Я уж думаю — нужна ли нам вообще скатерть…

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Чтобы никаких классовых различий! (Замечает Бабетту.) Что это за венок?

Бабетта. Который мы заказывали. Ну что ты скажешь, Готлиб, — прислали венок сюда. А ведь я сама написала им адрес — адрес Кнехтлингов, черным по белому. А тут и лента и все наоборот.

Бидерман. То есть как — лента наоборот?

Она показывает ленту.

НАШЕМУ НЕЗАБВЕННОМУ ГОТЛИБУ БИДЕРМАНУ. (Разглядывает ленту.) Не принимай. И речи быть не может! Пусть перепишут… (Возвращается к столу.) Ты меня не нервируй, Бабетта, я занят другими вещами, черт побери, не могу я быть и тут и там.

Бабетта с венком уходит.

Бидeрман. Стало быть, скатерть — долой! Да помогите же, Анна. И, как я уже сказал — никакой сервировки. Категорически! Вы входите без стука, просто входите и ставите гусятницу на стол…

Анна. Гусятницу?

Бидерман (снимает скатерть). Ну вот, сразу другая атмосфера. Видите? Деревянный стол, и ничего больше — как на тайной вечере. (Отдает Анне скатерть.)

Анна. Господин Бидерман изволят, чтобы я подала гуся просто в гусятнице? (Свертывает скатерть.) А вино, господин Бидерман, какое же теперь вино подавать?

Бидерман. Я сам принесу.

Анна. Господин Бидерман!

Бидерман. Ну что еще?

Анна. А у меня нет такого пуловера, как вы говорите, господин Бидерман, чтобы такой простой, как будто я член семьи.

Бидерман. Так возьмите у моей жены!

Анна. Желтый или красный?

Бидерман. Да любой! Только чтобы я не видел никаких чепчиков и никаких фартучков. Поняли? И, как я уже сказал, канделябры долой! И вообще: проследите, Анна, чтобы не было все так прилично! Если что — я в погребке. (Уходит.)

Анна. «Проследите, чтобы не было все так прилично!» (Швыряет свернутую скатерть в угол и топчет ее ногами.) Пожалуйста!

Входят Шмиц и Айзенринг; у каждого в руках по розе.

Оба. Добрый вечер, барышня!

Анна, не взглянув на них, выходит.

Айзенринг. Так почему же ты без стружки?

Шмиц. Вся конфискована. По распоряжению полиции. Мера предосторожности. Каждого, кто продает или держит у себя стружку без разрешения полиции, тут же арестовывают. Мера предосторожности по всей стране… (Причесывается.)

Айзенринг. А спички у тебя есть?

Шмиц. Нет.

Айзенринг. И у меня нет.

Шмиц (продувает расческу). Надо у него попросись.

Айзенринг. У Бидермана?

Шмиц. Только бы не забыть. (Засовывает расческу в карман и шумно поводит носом.) Ах, как уже благоухает!

Бидерман подходит к рампе с бутылками под мышкой.

Бидeрман. Вы можете думать об этом все что хотите, госиода. Но ответьте мне на один вопрос…

Слышен пьяный рев и смех.

Я скажу так: пока они орут и пьянствуют, они ничем другим не занимаются… Лучшие вина из моего погреба! Если бы мне кто-нибудь это сказал неделю назад… Руку на сердце, господа: в какой момент — только точно — вы поняли, что это поджигатели? Все это не так просто, как вы думаете, господа, — это назревает медленно, а происходит внезапно… Подозрение! Оно-то у меня сразу зародилось, господа, подозревать проще всего, но — руку на сердце, господа: что бы вы стали делать, черт побери, на моем месте? И в какой момент? (Прислушивается — все тихо.) Мне нужно идти! (Быстро уходит.)

 

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Дом.

Ужин с гусем в полном разгаре, все смеются, громче всех Бидерман (все еще с бутылками под мышкой) — он не может забыть шутки, которая ему понравилась. Бабетта же отнюдь не смеется.

Бидерман. Ветошь! Нет, ты слыхала? Ветошь, говорит, горит еще лучше!

Бабетта. Не понимаю, что тут смешного.

Бидepман. Да ведь ветошь! Ты знаешь, что такое ветошь?

Бабетта. Знаю.

Бидерман. У тебя нет чувства юмора, киска. (Ставит бутылки на стол.) Ну что делать, друзья, если у человека просто нет чувства юмора?

Бабетта. Так объясни мне тогда!

Бидерман. Ну слушай! Сегодня утром Вилли говорит, что он послал Зеппа украсть стружку. Стружку, понимаешь? А сейчас я спрашиваю Зеппа: ну как там со стружкой? А он мне и говорят: «Стружку не достал, зато достал ветошь». Понимаешь? А Вилли и говорит: «Ветошь горит еще лучше».

Бабетта. Это я поняла.

Бидерман. Ну вот! Поняла?

Бабетта. Так что же тут смешного?

Бидерман (сдается). Выпьем, господа! (Откупоривает бутылку.)

Бабетта. Это что, правда, что вы притащили на наш чердак ветошь, господин Шмиц?

Бидерман. Ты умрешь со смеху, Бабетта, — сегодня утром мы даже вместе измеряли запальный шнур — Вилли и я.

Бабетта. Запальный шнур?

Бидерман. Бикфордов шнур. (Наполняет бокалы.)

Бабетта. А теперь вполне серьезно, господа. Что все это значит?

Бидерман (хохочет). Серьезно, говорит! Серьезно — вы слышали? Серьезно!.. Не поддавайся на удочку, Бабетта, я же тебе говорил: наши друзья так забавно шутят… Я всегда говорил: другой круг — другой юмор… Теперь еще не хватало только, чтобы они попросили у меня спички!

Шмиц и Айзенринг переглядываются.

Ведь наши друзья все еще принимают меня за такого запуганного мещанина, знаешь, у которого нет никакого чувства юмора и которого застращать проще простого. (Поднимает бокал.) Ваше здоровье!

Айзенринг. Ваше здоровье!

Шмиц. Ваше здоровье!

Чокаются.

Бидерман. За нашу дружбу.

Выпивают и садятся.

У нас все по-домашнему, господа, просто угощайтесь, безо всяких.

Шмиц. Да я уж больше не могу.

Айзенринг. Не ломайся, Зепп. Ты не в сиротском доме, не ломайся. (Берет еще кусок гуся.) Ваш гусь, мадам, — мечта.

Бабетта. Я очень рада.

Айзенринг. Гусь с бургундским! Сюда бы еще только скатерть.

Бабетта. Ты слышишь, Готлиб?

Айзенринг. Но это вовсе не обязательно!.. Такую, знаете, белую скатерть, а на ней — набивные цветы и серебро.

Бидерман. Анна!

Айзенринг. Набивные цветы — белые такие, знаете, как морозные узоры, но это вовсе не обязательно, господин Бидерман, вовсе не обязательно. В тюрьме мы тоже ели без скатерти.

Бидерман. Анна!

Бабетта. В тюрьме?

Бидерман. Да куда она запропастилась?

Бабетта. Вы были в тюрьме?

Входит Анна, в ярко-красном пуловере.

Бидерман. Анна, сейчас же принесите скатерть!

Анна. Как угодно.

Айзенринг. И если у вас есть что-нибудь вроде вазочек — окунать пальцы…

Анна. Как угодно.

Айзенринг. Может, это вам покажется ребячеством, мадам, но уж такие они, эти люди из народа. Вот Зепп, например, вырос среди угольщиков и в жизни не видал подставочек для ножей, — так вот, Видите ли, такая уж мечта всей его загубленной жизни — чтобы стол с серебром и хрусталем!

Бабетта. Но ведь у нас все это есть, Готлиб.

Айзенринг. Да это вовсе не обязательно.

Анна. Пожалуйста.

Айзенринг. А если есть и салфетки, барышня, тащите сюда!

Анна. Господин Бидерман сказали…

Бидерман. Тащите!

Анна. Пожалуйста. (Приносит все назад.)

Айзенринг. Надеюсь, вы не сердитесь, мадам. Когда сидишь в тюрьме, знаете, — месяцами без всякой культуры… (Берет скатерть и показывает ее Шмицу.) Ты знаешь, что это такое? (Бабетте.) Он в жизни не видел! (Опять Шмицу.) Это дамаст.

Шмиц. Ну и что? Что с ним делать?

Айзенринг (повязывает ему скатерть вокруг шеи). Вот так.

Бидерман делает усилие и смеется, как над очередной шуткой.

Бабетта. А где наши подставочки для ножей, Анна, наши подставочки для ножей?

Анна. Господин Бидерман…

Бидерман. Тащите!

Анна. Вы же сказали: уберите!

Бидерман. Я говорю: тащите! Где они, черт побери?

Анна. У вас в брюках. В левом кармане.

Бидерман судорожно лезет в карман и обнаруживает подставочки.

Айзенринг. Да вы только не волнуйтесь.

Анна. Я же не виновата!

Айзенринг. Вы только не волнуйтесь, барышня!

Анна разражается рыданиями, поворачивается и, убегает.

Это все фён.

Пауза.

Бидерман. Пейте, друзья, пейте!

Пьют молча.

Айзенринг. Гуся я, знаете, ел каждый день, когда был официантом. Бегаешь по этим длинным коридорам, а на ладони поднос. Но потом, мадам, где нашему брату обтереть пальцы? В том-то и дело. Где же иначе, как не об собственные волосы? А у других людей для этого дела хрустальные вазочки! Вот чего я никогда не забуду. (Окунает пальцы в вазочку.) Вы знаете, что такое травма?

Бидeрман. Нет.

Айзенринг. Мне в тюрьме все объяснили. (Вытирает пальцы.)

Бабетта. А почему же вы попали в тюрьму, господин Айзенринг?

Бидерман. Бабетта!

Айзенринг. Почему я попал в тюрьму?

Бидерман. Об этом же не спрашивают!

Айзенринг. Я сам себя спрашиваю. Я уже сказал, что я был официантом всего лишь незаметный старший официант, и вдруг меня путают с матерым поджигателем.

Бидерман. Гм…

Айзенринг. Арестовали прямо на квартире.

Бидерман. Гм…

Айзенринг. Я был так потрясен, что послушался.

Бидерман. Гм…

Айзенринг. Мне повезло, мадам, — нарвался на семь исключительно милых полицейских. Когда я сказал, что мне нужно на работу и что у меня нет времени, они говорят: ваше заведение сгорело…

Бидерман. Сгорело?

Айзенринг. Кажется, в ту же ночь. Да-да.

Бабетта. Сгорело?

Айзeнринг. Ну хорошо, говорю. Тогда у меня есть время. А наше заведение — от него остались одни головешки — я видел, когда мы проезжали мимо; знаете, сквозь эти окошечки с решетками в тюремной машине. (Пьет со смаком.)

Бидерман. А потом?

Айзенринг (рассматривает этикетку). Такое у нас тоже было. Сорок девятый! «Кав дель Эшанон»… А потом? Это пускай вон Зепп расскажет. Сижу это я в предбаннике, поигрываю наручниками, и кого бы вы думали вводят? Вот этого шалопая!

Шмиц весь сияет.

Твое здоровье, Зепп!

Шмиц. Твое здоровье, Вилли!

Пьют.

Бидерман. А потом?

Шмиц. Они его спрашивают: «Вы подожгли?» — и сигаретки предлагают. А он им: «Извините, господин комиссар, к сожалению, спичек нет, хоть вы и считаете меня поджигателем».

Оба помирают от хохота и колотят друг друга по ляжкам.

Бидерман. Гм…

Входит Анна, снова в чепчике и фартучке, и передает визитную карточку; Бидерман ее разглядывает.

Анна. Говорит, очень срочно.

Бидерман. Но у меня гости…

Шмиц и Айзенринг снова чокаются.

Шмиц. Твое здоровье, Вилли!

Айзенринг. Твое здоровье, Зепп!

Пьют. Бидерман разглядывает визитную карточку.

Бабетта. Кто там, Готлиб?

Бидерман. Да этот доктор философии…

Анна хлопочет у буфета.

Айзенринг. А что это там такое, барышня, вон там, серебряное такое?

Анна. Канделябр.

Айзенринг. Отчего же вы его прячете?

Бидерман. Тащите сюда!

Анна. Господин Бидерман сами сказали…

Бидерман. Я сказал: тащите сюда!

Анна ставит канделябр на стол.

Айзенринг. Зепп, ну что ты на это скажешь? Имеют канделябр и прячут его! Чего еще твоей душе угодно? Серебро, а на нем свечки… Спички есть? (Шарит у себя в карманах.)

Шмиц. У меня? Нет. (Шарит у себя в карманах.)

Айзeнринг. К сожалению, у нас в самом деле нет спичек, господин Бидерман.

Бидерман. У меня есть.

Айзенринг. Давайте их сюда!

Бидерман. Да я сделаю, сделаю. Вы не беспокойтесь. Я сделаю. (Зажигает свечки.)

Бабетта. Так что этот господин хочет?

Анна. Я его не понимаю, мадам. Говорит, что он не может больше молчать, и ждет в прихожей.

Бабетта. Он что, хочет с глазу на глаз?

Анна. Да, и потом он все хочет что-то разоблачить.

Бабетта. Что?

Анна. Не могу понять, мадам, хоть он мне сто раз это говорил; говорит, он хочет отмежеваться…

Горит много свечей.

Айзенринг. Совсем другое впечатление, верно, мадам? Candlelight.

Бабетта. О да.

Айзенринг. Главное — создать атмосферу.

Бидерман. Вот видите, господин Айзенринг. Я очень рад…

Теперь горят все свечи.

Айзенринг. Шмиц, не чавкай!

Бабетта (наклоняется к Айзенрингу). Оставьте его!

Айзенринг. У него жуткие манеры, мадам, я прошу прощения: мне так неудобно. А откуда ему их было взять! Из угольщиковой избушки в сиротский дом…

Бабетта. Я знаю!

Айзенринг. Из сиротского дома в цирк…

Бабетта. Знаю!

Айзенринг. Из цирка в театр.

Бабетта. Ах, вот этого я не знала…

Айзенринг. Дороги жизни, мадам, дороги жизни!..

Бабетта (Шмицу). В театре вы тоже работали?

Шмиц грызет ножку гуся и кивает.

Где же?

Шмиц. Сзади.

Айзенринг. Притом он такой способный; вы уже видали, как Зепп изображает духа?

Шмиц. Только не сейчас!

Айзенринг. Почему же не сейчас?

Шмиц. Я всего одну неделю проработал в театре, мадам. Потом он сгорел…

Бабетта. Сгорел?

Айзенринг. Ну не ломайся!

Бидерман. Сгорел?

Айзенринг. Не ломайся! (Развязывает скатерть, служившую Шмицу салфеткой, и набрасывает ее ему на голову.)

Давай.

Шмиц, закутанный в белую скатерть, встает.

Пожалуйста. Ну что, скажете, не похож на духа?

Анна. Мне страшно.

Айзенринг. Лапочка! (Обнимает ее.)

Анна закрывает лицо руками.

Шмиц. Ну что, можем?

Айзенринг. Это театральный жаргон, мадам, это он на репетициях выучил за одну неделю, пока театр не сгорел к общему удивлению.

Бабeтта. Да что вы все время говорите про пожары?

Шмиц. Ну что, можем?

Айзенринг. Готов.

Все сидят, Айзенринг прижал Анну к груди.

Шмиц. ЛЮБОЙ ИЗ ВАС! ЛЮБОЙ ИЗ ВАС!

Бабетта. Готлиб?..

Бидeрман. Тише!

Бабетта. Мы же это в Зальцбурге видели!

Шмиц. БИДЕРМАН! БИДЕРМАН!

Айзенринг. Здорово у него получается, правда?

Шмиц. БИДЕРМАН! БИДЕРМАН!

Айзенринг. А вы должны спросить: кто ты?

Бидeрман. Я?

Айзенринг. Иначе он дальше текст не сможет сказать.

Шмиц. ЛЮБОЙ ИЗ ВАС! БИДЕРМАН!

Бидeрман. Хорошо. Кто я?

Бабeтта. Да нет же! Ты должен спросить его, кто он.

Бидерман. Ах вот как.

Шмиц. ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ?

Айзенринг. Нет, Зепп, давай сначала, еще раз.

Шмиц и Айзенринг принимают другую позу.

Шмиц. ЛЮБОЙ ИЗ ВАС! БИДЕРМАН!

Бабетта. Ну, например, ты смерть?

Бидeрман. Не неси чушь!

Бабетта. А чем же ему еще быть?

Бидерман. Надо спрашивать: кто ты? Он же может быть и духом Гамлета. Или Каменным гостем. Помнишь? Или этим еще… как там его… ну этим, знаешь — сотрудником Макбета…

Шмиц. КТО ЗВАЛ МЕНЯ?

Айзeнринг. Дальше!

Шмиц. БИДЕРМАН ГОТЛИБ!

Бабетта. Да спроси же его, он ведь к тебе обращается.

Шмиц. ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ?

Бидерман. Ну хорошо. Кто ты?

Шмиц. Я — ДУХ КНЕХТЛИНГА.

Бабетта с визгом вскакивает.

Айзенринг. Стоп. (Срывает со Шмица белую скатерть.) Идиот! Разве можно так делать! Кнехтлинг! Так нельзя. Кнехтлинга сегодня только похоронили.

Шмиц. Ну вот как раз!

Бабетта закрывает лицо руками.

Айзенринг. Мадам, он не Кнехтлинг. (Укоризненно смотрит на Шмица.) Ну как ты мог допустить такую безвкусицу?

Шмиц. А мне ничего больше в голову не пришло…

Айзенринг. Кнехтлинг! Как будто ничего другого не мог придумать. Ну представь себе: давний и верный сотрудник господина Бидермана, сегодня только похоронили, — он же совсем еще целехонький, бледный как скатерть, белесый и блестящий, как дамаст, твердый и холодный — прямо хоть ставь его на ноги… (Трогает Бабетту за плечо.) Честное слово, мадам, он не Кнехтлинг.

Шмиц (вытирает пот со лба). Прошу прощения.

Бидерман. Давайте сядем.

Анна. Теперь все?

Садятся; смущенная пауза.

Бидeрман. Может, сигарку, господа? (Предлагает коробку с сигарами.)

Айзeнринг. Идиот! Видишь, как господин Бидерман дрожит… Спасибо, господин Бидерман, спасибо!.. Тоже мне, сострил. Ты же прекрасно знаешь: Кнехтлинг отравился газом, после того как наш Готлиб сделал для этого Кнехтлинга все что мог. Четырнадцать лет давал ему работу, этому Кнехтлингу, и вот благодарность…

Бидерман. Не будем больше об этом говорить.

Айзeнринг. Вот благодарность за гуся!

Закуривают сигары.

Шмиц. Может, мне спеть что-нибудь?

Айзенринг. Что?

Шмиц.

(Поет во весь голос.)

Айзенринг. Эту не надо.

Шмиц.

Айзенринг. Он пьян.

Шмиц.

Айзенринг. Мадам, не слушайте.

Шмиц.

Бидерман. Даст тебе под зад — это хорошо.

Все мужчины.

Поют на несколько голосов, то очень громко, то очень тихо, с подголосками, смеются, шумно братаются; через некоторое время наступает пауза, но потом сам Бидерман начинает снова, заражая своей веселостью других, пока хор не затихает от изнеможения.

Бидерман. Ну. давайте еще выпьем. Ваше здоровье!

Поднимают бокалы, в это время вдали раздается вой сирены.

Бидерман. Что это?

Айзенринг. Сирена.

Бидерман. Нет, шутки в сторону!

Бабетта. Поджигатели, поджигатели!

Бидeрман. Не кричи.

Бабетта распахивает окно. Звук сирены приближается — воющий, пронизывающий до мозга костей, — потом удаляется, промчавшись мимо.

Бабетта. Хорошо хоть не у нас.

Бабетта. Интересно, где это?

Айзенринг. Откуда фён дует.

Бидерман. Хорошо хоть не у нас.

Айзенринг. Мы обычно всегда так делаем. Отвлекаем пожарную команду в какой-нибудь нищий квартал на окраине города, а потом, когда начинается по-настоящему, им уже назад не проехать.

Бидерман. Нет, господа, давайте без шуток…

Шмиц. Но мы правда так делаем, без всяких шуток.

Бидерман. Кончили, кончили, я прошу вас. Все хорошо в меру. Вы видите жена побледнела как полотно.

Бабeтта. А сам?!

Бидерман. И вообще сирена есть сирена, ничего в этом смешного нет, господа; где-то забава кончается, где-то горит — не станут же наши пожарники просто так выезжать.

Айзенринг (смотрит на часы). Нам нужно идти.

Бидepман. Сейчас?

Айзенринг. Да, к сожалению.

Шмиц.

Снова взвывает сирена.

Бидерман. Сделай кофе, Бабетта!

Бабетта выходит.

А вы. Анна, что уставились?

Анна выходит.

Между нами, господа: хватит так хватит. У жены больное сердце. Давайте прекратим эти шутки с поджогами.

Шмиц. Но мы же не шутим, господин Бидерман.

Айзeнринг. Мы поджигатели.

Бидерман. Нет-нет, господа, теперь я говорю совершенно серьезно…

Шмиц. И мы совершенно серьезно.

Айзенринг. Совершенно серьезно.

Шмиц. Почему вы нам не верите?

Айзенринг. Ваш дом очень удобно расположен, господин Бидерман, вы сами понимаете; пять таких очагов пожара вокруг газометров, которые, к сожалению, находятся под охраной, да еще если хороший фён…

Бидерман. Это неправда.

Шмиц. Господин Бидерман! Уж если вы считаете нас поджигателями, почему бы нам не поговорить в открытую?

Бидерман (съеживается, как побитая собака). Да я же не считаю вас поджигателями, господа, это неправда, вы ко мне несправедливы, я не считаю вас поджигателями.

Айзенринг. Давайте по-честному!

Бидерман. Нет, нет и нет!

Шмиц. Так кем же вы нас считаете?

Бидeрман. Своими… друзьями…

Они хлопают его по плечу и направляются к двери.

Куда же вы?

Айзенринг. Пора.

Бидeрман. Я клянусь вам, господа, бог свидетель!

Айзeнринг. Бог свидетель!

Бидeрмaн. Да! (Медленно поднимает палец в знак клятвы.)

Шмиц. Вилли-то в бога не верит, господин Бидерман, так же как и вы, клянитесь не клянитесь.

Продолжают идти к двери.

Бидерман. Ну что мне сделать, чтобы вы поверили? (Преграждает им путь.)

Айзенринг. Дайте нам спичечку.

Бидерман. Что… дать?

Айзенринг. У нас кончились.

Бидерман. Дать вам…

Айзенринг. Да. Если вы не считаете нас поджигателями.

Бидерман. Спичечку?

Шмиц. Он хочет сказать — в знак вашего доверия к нам.

Бидерман опускает руку в карман.

Айзенринг. Сомневается. Видишь? Сомневается.

Бидерман. Тише! Только не при жене…

Бабетта возвращается.

Бабетта. Сейчас будет кофе.

Пауза.

Вы уже собрались идти?

Бидерман. Да, друзья мои, как ни жаль, но… Главное, что вы почувствовали… Я не хочу иного говорить, друзья мои, но почему нам, собственно говоря, не называть друг друга на «ты»?

Бабетта. Гм…

Бидерман. Я предлагаю выпить на брудершафт! (Берет бутылку и штопор.)

Айзeнринг. Ах, скажите вашему милому супругу, что ни к чему из-за этого начинать бутылку, уже не имеет смысла.

Бидерман (откупоривает). Для вас мне ничего не жалко, друзья мои, ничего не жалко, и если у вас есть еще какое-нибудь желание… (Поспешно наполняет бокалы и раздает.) Чокнемся, друзья!

Чокаются.

Готлиб. (Целует Шмица в щеку.)

Шмиц. Зепп.

Бидeрман. Готлиб. (Целует Айзенринга в щеку.)

Айзeнринг. Вилли.

Пьют стоя.

Бидерман. И все-таки, Готлиб, нам пора.

Шмиц. К сожалению.

Айзенринг. Мадам…

Опять вой сирен.

Бабетта. Ах, это был такой милый вечер!

Слышен бой колокола.

Айзенринг. Еще только одно, Готлиб…

Бидерман. Что еще?

Айзенринг. Ну ты знаешь.

Бидерман. Если у вас есть какое-нибудь желание…

Айзенринг. Спичечки.

Входит Анна с кофе.

Бабетта. Анна, что случилось?

Анна. Кофе.

Бабетта. Вы же не в себе!

Анна. За домом… ах, фрау Бидерман, небо — если глядеть из кухни, все небо горит…

Отсветы пожара уже заполняют комнату, когда Шмиц и Айзенринг с поклоном выходят.

Бидерман (бледен и недвижим). К счастью, это не у нас… К счастью, это не у нас… К счастью…

Входит доктор философии.

Что вам угодно?

Доктор. Я не могу больше молчать. (Вынимает из кармана жилета лист бумаги и начинает читать.) «Я, нижеподписавшийся, будучи глубоко потрясен происходящими событиями, которые, как мне представляется, и с нашей точки зрения не могут быть квалифицированы иначе как преступление, делаю следующее заявление для всей общественности…».

Вой сирен становится все громче. Доктор продолжает читать подробное заявление, но понять уже ни слова невозможно: мешает лай собак, звон колоколов, крики, вой сирен вдали, треск пламени вблизи.

(Подходит к Бидерману и вручает ему заявление.) Я отмежевался.

Бидерман. Ну и что?

Доктор. Я все сказал. (Снимает очки и прячет в футляр.) Видите ли, господин Бидерман, я был идеалистом, я вполне искренне мечтал исправить мир, я знал все, что они там делали на чердаке, все, не знал только одного: они это делали просто из удовольствия!

Бидерман. Господин доктор…

Доктор удаляется.

Послушайте, господин доктор, зачем мне эта бумага?

Доктор перешагивает рампу и садится в партере.

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Ушел…

Бабетта. Что ты дал этим типам? Я ведь видела. Спички?

Бидерман. Ну почему бы и нет?

Бабетта. Спички?

Бидерман. Если бы они были настоящими поджигателями, думаешь, у них не было бы спичек? Ах, киска, киска!

Бьют часы. Тишина. Сцена озаряется красным светом, и, пока она темнеет, слышен звон колоколов, лай собак, сирены, грохот рушащихся балок, сигналы, треск пламени, вопли. Все это продолжается до тех пор, пока на авансцену не выходит хор.

Хор.

Первый взрыв.

Корифей.

Второй взрыв.

Хор.

Третий взрыв.

Корифей.

Следует серия взрывов ужасающей силы.

Хор.

Свет в зрительном зале гаснет.

 

ЭПИЛОГ

Сцена освобождена от реквизита и совершенно пуста. Бабетта и Бидерман стоят там же и в тех же позах, что и в конце пьесы.

Бабетта. Готлиб…

Бидeрман. Тише.

Бабетта. Мы сгорели?

Крик попугая.

Что это?

Опять крик попугая.

Бидeрман. Почему ты не вернулась, пока еще лестница не горела? Я же тебе говорил. Зачем ты еще раз пошла в спальню?

Бабетта. Там же были все мои драгоценности. За ними и пошла.

Бидерман. Конечно, мы сгорели.

Крик попугая.

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Да тише ты!

Бабетта. А где же мы теперь?

Бидeрман. На небесах. Где же еще?

Крик грудного младенца.

Бабетта. Что это?

Опять крик младенца.

Откровенно говоря, Готлиб, я представляла себе небеса совсем иначе…

Бидeрман. Главное сейчас — не терять веру!

Бабетта. Ты так представлял себе небеса?

Крик попугая.

Бидeрман. Это попугай.

Крик попугая.

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Главное — не терять веру!

Бабетта. Мы ждем тут уже целую вечность.

Крик младенца.

Опять этот младенец!

Крик попугая.

Готлиб…

Бидерман. Ну что?

Бабетта. А как же сюда попал попугай?

Звонит дверной звонок.

Бидерман. Ты меня только не нервируй, Бабетта, прошу тебя. Почему бы попугаю не попасть на небеса? Если он безгрешен…

Звонит дверной звонок.

Что это?

Бабетта. Наш дверной звонок.

Бидерман. Кто бы это мог быть?

Теперь слышно все вместе: младенец, звонок, попугай.

Бабетта. Если бы только не этот попугай! И еще младенец! Этого я не вынесу, Готлиб, — чтобы такой визг на веки вечные, как в рабочем поселке.

Бидерман. Тише!

Бабeтта. За кого они нас принимают?

Бидерман. Успокойся.

Бабетта. Мы к такому не привыкли.

Бидерман. Почему бы нам не попасть на небо? Все наши знакомые на небесах, даже мой адвокат. В последний раз тебе говорю: это могут быть только небеса. Что же еще? Конечно, это небеса. Что мы такого сделали?

Звонит дверной звонок.

Бабетта. Наверное, надо открыть?

Звонок звонит.

Откуда у них, собственно, наш звонок?

Звонок звонит.

Может, это какой-нибудь ангел…

Звонок звонит.

Бидерман. Я совершенно безгрешен! Я почитал отца и мать, ты это знаешь, — особенно маму, тебя это всегда раздражало. Я строго придерживался десяти заповедей. Бабетта, всю свою жизнь. Я никогда не сотворял себе кумира — уж точно никогда. Я не крал; у нас всегда было все необходимое. И не убивал. И по воскресеньям не работал. И дома ближнего своего не желал, а если желал, то покупал его. Покупать, я надеюсь, пока еще не возбраняется! И я ни разу не заметил, чтобы я обманывал. Я не прелюбодействовал, Бабетта, нет, в самом деле, — по сравнению о другими!.. Ты свидетельница, Бабетта, если ангел придет: у меня был один-единственный недостаток — я был слишком мягкосердечен, это возможно, просто слишком мягкосердечен.

Крик попугая.

Бабетта. Ты понимаешь, чего он кричит?

Крик попугая.

Бидeрман. Ты убивала? Я просто спрашиваю. Другим богам поклонялась? С йогами у тебя там был грешок. Ты прелюбодействовала, Бабетта?

Бабетта. С кем?

Бидeрман. Ну вот видишь.

Звонит дверной звонок.

Стало быть, мы на небесах.

Появляется Анна, в чепчике и фартучке.

Бабетта. А Анна что тут делает?

Анна проходит мимо; волосы у нее длинные и ядовито-зеленые.

Я надеюсь, она не видела, как ты давал спички, Готлиб. Она может заявить, с нее станется.

Бидeрман. Спички!

Бабетта. Я тебе говорила, Готлиб, это поджигатели. Я тебе с самой первой ночи говорила.

Появляются Анна и полицейский с белыми крылышками за спиной.

Анна. Сейчас я его позову. (Выходит.)

Ангел-полицейский ждет.

Бидерман. Вот видишь!

Бабетта. Что?

Бидерман. Ангел.

Полицейский прикладывает руку к козырьку.

Бабетта. Я себе ангелов совсем по-другому представляла.

Бидерман. Мы не в средневековье.

Бабетта. А ты разве не представлял себе ангелов по-другому?

Полицейский отворачивается и ждет.

Может, нам упасть на колени?

Бидерман. Спроси его, точно ли здесь небеса. (Подбадривает колеблющуюся Бабетту энергичными кивками.) Скажи, что мы ждем уже целую вечность.

Бабетта (приближается к полицейскому). Моя муж и я…

Бидерман. Скажи, что мы жертвы!

Бабетта. Мы с мужем — жертвы.

Бидерман. Наша вилла лежит в руинах.

Бабетта. Мы с мужем…

Бидерман. Скажи, скажи!

Бабетта…в руинах.

Бидерман. Что мы пережили — он даже представить себе не может. Скажи, скажи! Мы все потеряли. Скажи, скажи! И что мы совершено безгрешны.

Бабетта. Вы даже представить себе этого не можете.

Бидерман. Что мы пережили!

Бабетта. Все мои драгоценности расплавились!

Бидерман. Скажи ему, что мы безгрешны…

Бабетта. А мы совершенно безгрешны…

Бидерман…по сравнению с другими!

Бабетта…по сравнению с другими.

Полицейский (вынимает сигару). У вас есть спички?

Бидерман (бледнеет). Спички? У меня? То есть как?

Из-под земли взвивается язык пламени в человеческий рост.

Полицейский. Ах, вот и огонек. Спасибо, уже не нужно.

Бабетта и Бидерман, раскрыв глаза, смотрят на пламя.

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Тише!

Бабетта. Что это значит?

Появляется Мартышка.

Мартышка. Ну, что тут у вас?

Полицейский. Да вот, несколько грешников.

Мартышка надевает очки.

Бабетта. Готлиб! Мы же его знаем!

Бидeрман. Откуда?

Бабетта. Да это же наш доктор философии.

Мартышка (берет списки и перелистывает их). Ну как там у вас наверху дела?

Полицейский. Да не жалуемся. Где живет господь, никто не знает, но дела идут хорошо, не жалуемся, спасибо.

Мартышка. А почему этих к нам?

Полицейский (заглядывает в списки). Вольнодумцы.

У Мартышки десять штемпелей, и она каждый раз ставит соответствующую печать.

Мартышка. НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА!

Полицейский. Врач, вколовший не тот шприц.

Мартышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. Директор с семью секретаршами.

Maртышка. НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ.

Полицейский. Аборт.

Мартышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. Пьяный мотоциклист.

Мартышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. Беженцы.

Мартышка. А эти в чем согрешили?

Полицейский. Вот: пятьдесят две картофелины, один зонтик, два одеяла.

Мартышка. НЕ УКРАДИ.

Полицейский. Юрисконсульт по налогам.

Maртышка. НЕ ЛЖЕСВИДЕТЕЛЬСТВУЙ.

Полицейский. Еще один пьяный мотоциклист.

Мартышка молча ставит печать.

Еще вольнодумец.

Мартышка молча ставит печать.

Семь партизан. Они по ошибке попали на небеса, а потом выяснилось, что они грабили, пока их не поймали, не поставили к стенке и не расстреляли.

Мартышка. Гм…

Полицейский. Грабили без униформы.

Maртышка. НЕ УКРАДИ.

Полицейский. Еще аборт.

Maртышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. А вот это остальные.

Мартышка. НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ. (Ставит печать по меньшей мере на двенадцати донесениях.) Опять сплошь середняк! Да-а, порадуется черт… Сплошь малявки! Боюсь уж и докладывать. Опять ни одной известной личности! Ни одного министра, ни одного маршала…

Полицейский. Ха!

Мартышка. Проводите всех их вниз; по-моему, Вельзевул там уже кончает разводить огонь.

Полицейский прикладывает руку к козырьку и уходит.

Бабетта. Готлиб! Мы в аду!

Бидeрман. Не кричи!

Бабетта. Готлиб… (Разражается рыданиями.)

Бидерман. Господин доктор…

Мартышка. Чем могу служить?

Бидерман. Тут явно какая-то ошибка… Об этом не может быть и речи… Это надо изменить… Почему нас с женой направили в ад? (Бабетте.) Успокойся, Бабетта, тут явно какая-то ошибка… (Мартышке.) Могу я поговорить с чертом?

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Могу я поговорить с чертом?

Мартышка (указывает в пространство, как будто там есть кресла). Присядьте. Так в чем дело?

Бидерман предъявляет документы.

Что это такое?

Бидерман. Мои водительские права.

Мартышка. Это нам не нужно. (Возвращает документы не глядя.) Ваша фамилия Бидерман?

Бидерман. Да.

Мартышка. Бидерман Готлиб.

Бидерман. Торговец.

Мартышка. Миллионер.

Бидeрман. А вы откуда знаете?

Мартышка. Проживаете Розенвег, тридцать три.

Бидерман. Да.

Мартышка. Черт вас знает.

Бабетта и Бидерман переглядываются.

Присаживайтесь!

Сверху опускаются два обугленных кресла.

Пожалуйста.

Бабетта. Готлиб! Наши кресла!

Мартышка. Прошу вас.

Бидерман и Бабетта садятся.

Курите?

Бидерман. Нет, больше не курю.

Мартышка. Ваши собственные сигары, господин Бидерман…

(Берет себе сигару.) Вы сгорели?

Бидерман. Да.

Мартышка. Вас это удивляет?

Из-под земли вырываются семь языков пламени в человеческий рост.

Mартышка. Спасибо, у меня есть спички. (Прикуривает сигару и затягивается.) Одним словом — что вам угодно?

Бидерман. Мы остались без крова.

Мартышка. Кусочек хлеба?

Бидерман. Хлеба?

Мартышка. Или стаканчик вина?

Бидерман. Мы остались без крова!

Мартышка. Анна! (Курит.)

Бабетта. Нам не нужно хлеба и вина…

Мартышка. Нет?

Бабетта. Мы не нищие…

Бидерман. Мы жертвы.

Бабетта. Нам не нужно жалости!

Бидeрман. Мы к этому не привыкли.

Бабетта. Мы в этом не нуждаемся!

Входит Анна.

Анна. Что угодно?

Мартышка. Они не хотят жалости.

Анна. Как угодно. (Уходит.)

Бидерман. Мы хотим только того, что нам полагается по праву.

Бабетта. У нас был собственный дом.

Бидерман. Просто то, что нам полагается по праву.

Бабетта. Просто наш скромный собственный дом.

Бидерман. Мы требуем возмещения убытков!

Мартышка удаляется направо молча, как это обычно делают секретари.

Бабетта. Почему это он сказал, что черт тебя знает?

Бидeрман. А я откуда знаю…

Бой часов.

Бабетта. Готлиб! Наши часы!

Часы бьют девять.

Бидерман. Мы потребуем полного возврата всего, что сгорело. Мы были застрахованы. Поверь мне, я не успокоюсь, пока они не восстановят все, как было.

Мартышка возвращается с левой стороны.

Мартышка. Минуточку, минуточку. (Уходит направо.)

Бидерман. Разважничались, черти!

Бабетта. Тсс!

Бидeрман. Нет, в самом деле! Не хватало еще, чтобы с нас потребовали отпечатки пальцев. Как в консульстве каком! Все исключительно с целью внушить людям угрызения совести.

Бабетта гладит его по руке.

У меня совесть чиста, будь спокойна, я не волнуюсь, Бабетта, я буду говорить с ними строго по-деловому, строго по-деловому.

Крик попугая.

Строго по-деловому!

Бабетта. А если они спросят про спички?

Бидерман. Да, я дал их. Ну и что? Все давали спички. Почти все! Иначе не сгорел бы весь город — я же видел, как огонь полыхал из-под всех крыш. У Гофманов тоже! И у Карла! И у профессора Мара! Не говоря уже о том, что я просто пал жертвой собственной доверчивости.

Бабeтта. Не волнуйся.

Бидерман. Скажи, пожалуйста, если бы мы с тобой — ты и я — не дали спичек, ты что, думаешь, это что-нибудь изменило бы в катастрофе?

Бабeтта. Я спичек не давала.

Бидерман. И вообще — нельзя же всех швырнуть в ад, если все так делали?

Бабетта. Почему нельзя?

Бидерман. Есть же все-таки хоть какое-то милосердие…

Возвращается Мартышка.

Мартышка. Я очень сожалею, но владыка преисподней задерживается. Может быть, господа поговорят с Вельзевулом?

Бабетта. С Вельзевулом?

Мартышка. Этот принимает.

Бидeрман. Вельзевул?

Мартышка. Только уж очень он воняет. Знаете, это тот, что с лошадиным копытом, с козлиным хвостом и с рогами. Ну вы его знаете! Но этот вряд ли вам чем поможет, мадам, — он всего лишь мелкая сошка, этот Зепп.

Бидeрман. Зепп??

Бабетта вскакивает.

Сядь.

Бабетта. Что я тебе говорила, Готлиб? В первую же ночь!

Бидерман. Молчи! (Смотрит на нее так, что Бабетта садится.) У жены больное сердце.

Мартышка. Ах!

Бидeрман. Подолгу не может заснуть. Вот и чудятся всякие привидения. Но при свете дня, господин доктор, у нас не было ни малейшего основания для каких бы то ни было подозрений, клянусь вам — ни секунды…

Бабетта бросает на Бидермана возмущенный взгляд.

У меня, во всяком случае!

Бабетта. Почему же ты тогда хотел их вышвырнуть на улицу, Готлиб? Собственноручно и прямо ночью?

Бидeрман. Я же их не вышвырнул!

Бабетта. Вот именно.

Бидерман. А почему же, черт побери, ты его не вышвырнула?

Бабетта. Я?

Бидерман. Да, ты! Вместо того чтобы кормить его завтраком с конфитюром и сыром. И с яичками всмятку!

Мартышка курит сигару.

Короче говоря, господин доктор, мы тогда совершенно не подозревали, что у нас происходит в доме, совершенно не подозревали.

Слышен звук фанфар.

Мартышка. Может, это уже он?

Бабетта. Кто?

Мартышка. Владыка преисподней.

Снова звук фанфар.

Он поехал на небеса, и вполне возможно, что он в паршивом настроении. Мы ждали его уже вчера. Видимо, опять переговоры зашли в тупик.

Бидeрман. Из-за меня?

Мартышка. Из-за этой последней амнистии… (Шепчет Бидерману на ухо.)

Бидeрман. Это я читал.

Мартышка. Ну и что вы на это скажете? (Шепчет Бидерману на ухо.)

Бидeрман. Не может быть!

Мартышка шепчет ему на ухо.

То есть как?

Мартышка шепчет ему на ухо.

Вы думаете?

Мартышка. Если небеса не будут придерживаться десяти заповедей…

Бидeрман. Гм…

Мартышка. Без небес — никакой преисподней!

Бидерман. Гм…

Мартышка. Вот об этом и ведутся переговоры.

Бидерман. О десяти заповедях?

Мартышка. О принципе.

Бидерман. Гм…

Мартышка. Если небеса думают, что преисподняя все будет терпеть… (Шепчет Бидерману на ухо.)

Бидерман. Забастовка?

Мартышка шепчет ему на ухо.

Вы думаете?

Мартышка. Я точно не знаю, господин Бидерман, я просто говорю, что это возможно. Очень возможно. Все будет зависеть от результатов переговоров…

Слышен звук фанфар.

Это он! (Уходит.)

Бабетта. Что это он тебе говорил?

Бидерман. Он говорит, что возможно, очень возможно, что в ад больше никого впускать не будут. С сегодняшнего дня. Понимаешь? Вообще не будут.

Бабетта. Как же так?

Бидерман. Потому что в аду забастовка.

Звонит дверной звонок.

Черти, говорит, просто вне себя. Они чувствуют себя обманутыми: они рассчитывали на целый ряд видных личностей, а небеса, судя по всему, их помиловали. Вот он и говорит, что в таких условиях черти, по-видимому, откажутся содержать преисподнюю. В общем, поговаривают о кризисе преисподней.

Анна выходит слева и проходит направо за сцену.

Как, собственно, Анна попала в ад?

Бабетта. Она украла у меня пару чулок. Я уж не стала тебе говорить. Пару новых нейлоновых чулок.

Входит Анна и вводит вдову Кнехтлинг.

Анна. Присядьте. Но если вы вдова Кнехтлинга, то это ни к чему: ваш муж самоубийца. Присаживайтесь. Но это ни к чему. (Уходит.)

Вдова Кнехтлинг стоит — сесть не на что, кресел нет.

Бабетта. А этой что тут надо?

Бидерман приветствует вдову Кнехтлинг кислой улыбкой.

Готлиб… Она хочет на нас заявить. (Приветствует вдову Кнехтлинг кислой улыбкой.)

Бидерман. Пускай заявляет!

Снова звук фанфар — на этот раз ближе.

Это же чепуха! Что он, не мог переждать недельку, черт побери, и выбрать потом удобный момент, чтобы поговорить со мной? Я же не мог подумать, что Кнехтлинг на самом деле откроет газ из-за увольнения, черт побери!

Звук фанфар приближается.

В общем, я совершенно не боюсь.

Звук фанфар приближается.

Спички! Спички!

Бабетта. Может, этого никто и не видел?

Бидерман. Я не позволю создавать ажиотаж вокруг какой-то катастрофы! Катастрофы были, есть и будут! И вообще: ты только посмотри на наш город! Весь из стекла и бетона! Я тебе скажу, если уж говорить откровенно, — это просто благо, что он сгорел, просто благо — с архитектурной точки зрения…

Слышен звук фанфар, потом вступает орган, и появляется пышно разодетая Фигура в величественной и торжественной позе; облачение у нее примерно как у епископа, но только примерно. Бидерман и Бабетта опускаются на колени у рампы.

Фигура (стоит неподвижно посредине сцены). Анна! (Медленно снимает фиолетовые перчатки.) Я только что с небес.

Бидeрман. Слышишь?

Фигура. Толку никакого. (Швыряет первую перчатку.) Анна! (Медленно снимает вторую перчатку.) Я сомневаюсь, настоящие ли небеса они мне показали, — они-то уверяют, что настоящие, но я сомневаюсь… Так все торжественно, все при орденах, и из всех репродукторов несет фимиамом. Целый Млечный Путь из орденов — черт голову сломает. Встретил там всех своих клиентов — самых отъявленных убийц, — так вокруг лысин у них порхают ангелочки, все друг другу кланяются, прогуливаются, пьют вино, поют «Аллилуйя», хихикают, что их помиловали; святые демонстративно молчат они-то все каменные или деревянные, взяты напрокат; а князья церкви — я замешался в толпу князей церкви, чтобы разведать, где живет бог, — они тоже молчат, хотя они-то уж не каменные и не деревянные… (Швыряет вторую перчатку.) Анна! (Снимает головной убор и оказывается Айзенрингом.) Я переоделся! А те, кто там наверху стоят у власти и сами себе отпускают грехи, они меня даже не узнали. Я их благословлял!

Появляются Анна и Мартышка и склоняются перед Фигурой.

Разденьте меня! (Сохраняя по-прежнему величественную позу, простирает руки, чтобы можно было расстегнуть четыре шелковых облачения: первое серебристо-белое, второе позолоченное, третье фиолетовое и четвертое кроваво-красное.)

Орган смолкает. Бидерман и Бабетта продолжают оставаться на коленях у рампы.

Принесите фрак!

Анна. Как вам угодно.

Фигура. И парик старшего официанта.

Анна и Мартышка снимают первое облачение.

Я сомневаюсь, точно ли господь бог меня принимал, — все-то он знает, а когда повышает голос, то говорит точь-в-точь как пишут в газетах — слово в слово.

Крик попугая.

Где Вельзевул?

Мартышка. В котельной.

Фигура. Позовите его.

Сцена вдруг озаряется красным светом.

Что это за пламя?

Мартышка. Да это он разжигает. Только что прибыли несколько грешников ничего значительного, так, обычная серость…

Снимает второе облачение.

Фигура. Пускай погасит огонь.

Мартышка. Погасит?

Фигура. Погасит.

Крик попугая.

Как там мой попугайчик? (Замечает Бидермана и Бабетту.)

Спроси их, чего они молятся.

Мартышка. Они не молятся.

Фигура. Но они же на коленях…

Мартышка. Они хотят, чтобы им вернули их дом…

Фигура. Чего-чего?

Мартышка. Требуют компенсации.

Крик попугая.

Фигура. Люблю своего попугая! Единственное живое существо, не искажающее моих лозунгов! Я его нашел в одном горящем доме. До чего преданная тварь! Надо будет посадить его себе на правое плечо, когда опять отправлюсь на землю.

Анна и Мартышка снимают третье облачение.

А теперь, лапочка, мой фрак.

Анна. Как вам угодно.

Фигура. А вы, доктор, давайте сюда велосипеды. Помните? Два ржавых велосипеда.

Мартышка и Анна с поклоном выходят.

Бидерман. Вилли!.. Да это же Вилли!.. Я Готлиб, ваш друг. Вилли, ты что, забыл?

Фигура снимает с себя четвертое, и последнее одеяние.

Бабетта. Мы совершенно безгрешны, господин Айзенринг. Почему нас направили к вам, господин Айзенринг? Мы — жертвы, господин Айзенринг. Все мои драгоценности расплавились…

Фигура стоит в рубашке и носках.

Бидерман. Почему он делает вид, что не знает нас?

Бабетта. Ему неудобно, отвернись.

Анна вносит фрачные брюки.

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо.

Анна собирается уходить.

Анна!

Анна. Что вам угодно?

Фигура. Принесите две бархатные подушки.

Анна. Как вам угодно.

Фигура. Для господ, что стоят на коленях.

Анна. Как вам угодно. (Выходит.)

Фигура надевает фрачные брюки.

Бидерман. Вилли…

Бабетта. Вы же нас помните, господин Айзенринг, наверняка помните. Мой гусь — мечта, вы сами говорили.

Бидерман. Гусь в бургундском!

Бабетта. И с каштанами!

Бидерман. И с красной капустой!

Бабетта. И candlelight, господин Айзенринг, candlelight!

Бидерман. И как мы все вместе пели…

Бабетта. Ах да…

Бидерман. Ты что, в самом деле забыл?

Бабетта. Был такой милый вечер…

Бидерман. Сорок девятый, Вилли, «Кав дель Эшанон»! Лучшая бутылка в моем погребе! Вилли! Разве я не отдал все для того, чтобы мы стали друзьями?

Фигура отряхивает фрачные брюки.

Ты свидетель, Бабетта. Разве я не отдал все, что было у нас в доме?

Бабетта. Даже спички.

Анна вносит две красные бархатные подушечки.

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо!

Анна (дает подушечки Бидерману и Бабетте). Что-нибудь еще?

Фигура. Мой жилет, лапочка, мой белый жилет!

Анна. Как угодно.

Фигура. И парик!

Анна выходит.

(Повязывает галстук.) «Кав дель Эшанон»?..

Бидерман кивает, лицо его озаряется радостной улыбкой. Я все помню, Готлиб, отлично помню, как только черт умеет помнить. Ты чокался с нами, чтобы выпить на брудершафт, и дошел до того, что целовал черта в щеку — даже вспомнить стыдно, какая сцена!

Крик попугая.

Бидерман. Мы же не знали, Вилли, что вы черти. Честное слово! Если бы мы знали, что вы на самом деле черти…

Появляется Шмиц в обличье Вельзевула — с лошадиным копытом, козлиным хвостом и рогами; в руках у него большая лопата для угля.

Вельзевул. Ну в чем тут дело?!

Фигура. Не ори.

Вeльзeвул. Чего это ты переодеваешься?

Фигура. Нам нужно опять на землю, Зепп.

Анна вносит белый жилет.

Спасибо, лапочка, спасибо. (Надевает жилет.) Ты потушил котлы?

Вельзевул. Нет.

Фигура. Делай, что тебе говорят.

Пламя разгорается еще ярче.

Вельзевул. Угли-то уже там!..

Анна уходит, затем вносит фрак.

Фигура. Минуточку, лапочка, минуточку! (Застегивает жилет.) Я только что с небес…

Вельзевул. Ну и что?

Фигура. Уж с кем только я там не встречался, чего только не испробовал — никакого толку. Ни одного не отдают. Это безнадежно.

Вельзевул. Ни одного?

Фигура. Ни одного.

Анна держит фрак.

Доктор!

Мартышка. Слушаю вас.

Фигура. Зовите пожарников.

Мартышка с поклоном выходит.

Вельзевул. Ни одного не отдают?

Фигура. Каждый, кто в униформе или был в униформе, когда убивал, или обещает носить униформу, когда надо будет убивать или приказывать убивать, спасен.

Вельзевул. Спасен?!

Фигура. Не ори.

Вельзевул. Спасен?!

Слышно эхо с небес: «Спасен».

Фигура. Слыхал?

Эхо: «Спасен. Спасен. Спасен».

Вельзевул тупо смотрит наверх.

Надевай свои шмотки, Зепп, надо нам опять приниматься за работу.

Входит хор.

Хор.

Бабетта. Готлиб!

Бидeрман. Тише ты!

Бабетта. А этим что тут надо?

Хор.

Фигура. Господа, тушите преисподнюю!

Хор онемел.

Фигура. Ну что вы стоите?

Хор.

Корифей.

Хор.

Корифей.

Фигура (оправляет фрак). Ну, валяйте.

Отсветы пламени разгораются снова.

Корифей.

Пожарники мчатся по своим местам, возгласы: «Готов!»

Мы начеку.

Фигура. Прекрасно.

Слышно шипение пожарных кранов, отсветы пламени бледнеют.

Мартышка. Вот видите, господин Бидерман, так оно и есть, как я предполагал…

Фигура. Доктор!

Maртышка. Слушаюсь.

Фигура. Велосипеды!

Мартышка. Слушаюсь.

Фигура. И парик, парик!

Анна. Слушаюсь.

Фигура. И попугая!

Мартышка и Анна уходят.

Вельзевул. Мои детские мечты! Мои детские мечты! Не убий — ха-ха! И я в это верил. Во что они превратили мечты моего детства!

Фигура чистит себе ногти.

Я, сын угольщика и цыганки, не умевший читать, только и знавший, что десять заповедей, — я продался черту. Как так? Да просто послал к черту все заповеди. «Катись ты к черту, Зепп!» — все мне так говорили, я и покатился. Я стал лгать, потому что тогда сразу жить становилось легче, и продался черту. Я крал, где хотел, и продался черту. Спал с кем придется — с замужними и незамужними, — потому что это мне доставляло удовольствие, и прекрасно себя чувствовал, когда пересплю, и продался черту. И в моей деревне они передо мной дрожали — я был сильнее всех, потому что я продался черту. Я подставлял им ножку, когда они шли в церковь, потому что это доставляло мне удовольствие, и поджигал их конюшни, пока они там молились и пели, потому что это доставляло мне удовольствие, и смеялся над их господом богом, который ни разу не пришел мне на помощь. Кто свалил ель, которая убила моего отца — среди бела дня? А моя мать молилась за меня и умерла от горя, и я попал в сиротский дом, чтобы поджечь его, и в цирк, чтобы поджечь его, потому что мне это все больше и больше доставляло удовольствие, и я устраивал поджоги во всех городах — просто мне хотелось продаться черту. Делай то-то! Не делай того-то! Делай то-то! У нас ведь не было там в лесу ни газет, ни радио — одна Библия, вот я и решил, что человек продается черту, когда он убивает, насилует, плюет на все заповеди и уничтожает целые города. Вот как я решил!..

Фигура смеется.

Ничего смешного тут нет, Вилли!

Анна приносит парик.

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо.

Maртышка приводит два ржавых велосипеда.

Вельзевул. Ничего смешного тут нет, мне блевать хочется, когда я вижу, куда все идет. Что они сделали с мечтами моего детства! Я съесть столько не могу, сколько мне хочется выблевать.

Фигура (прилаживает парик). Собирайся. (Берет один из ржавых велосипедов.) Страсть как хочется повидать своих старых клиентов — знатных господ, которые никогда не попадают в ад, и снова их пообслуживать. Страсть как хочется!.. Снова искры, и треск пламени, и сирены, которые вечно воют с запозданием, лай собак, дым, вопли — и пепел!

Вельзевул отстегивает козлиный хвост.

Ты готов?

Вeльзевул. Минуточку.

Фигура садится на велосипед и звонит.

Иду, иду. (Отстегивает лошадиное копыто.)

Корифей.

Красные отсветы исчезают совсем.

Фигура. Ну, готов?

Вельзевул (берется за велосипед). Готов! (Садится на велосипед и звонит.)

Фигура. А рога?

Вельзевул спохватывается и снимает рога.

Анна!

Анна. Что вам угодно?

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо за все твои услуги. Чего это ты такая хмурая ходишь с утра до вечера? Только один раз и засмеялась. Помнишь? Когда мы пели песню про лисицу, про гуся и про охотника.

Анна смеется.

Мы еще ее споем!

Анна. Ой, пожалуйста!

Выступает хор.

Хор.

Фигура. Только покороче!

Хор.

Фигура. Благодарю вас. (Шарит по карманам.) Спички у тебя есть?

Вельзевул. Нет.

Фигура. И у меня нет.

Вeльзeвул. Вот каждый раз так!

Фигура. Подарят.

Мартышка приносит попугая.

Попугайчик! (Сажает попугая на правое плечо.) Пока я не забыл, доктор: больше никаких душ не принимать. Скажите голубчикам, что преисподняя забастовала. А если ангел будет спрашивать, скажите, что мы на земле.

Вельзевул звонит.

Фигура. Ну, тронулись!

Оба (уезжают и машут на прощание). Всего хорошего, Готлиб всего хорошего!

Выступает хор.

Хор.

Корифей.

Хор.

Вдали слышен крик попугая.

Бабетта. Готлиб…

Бидeрман. Да тихо ты!

Бабетта. Мы что, спасены?

Бидeрман. Главное сейчас — не терять веру.

Проходит вдова Кнехтлинг.

Хор.

Бабетта. Смотря, смотри, Кнехтлингша пошла…

Хор.

Бидeрман. Жизнь продолжается.

Хор.

Корифей.

Хор.

Вступает орган.

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Ну что тебе?

Бабетта. Как ты думаешь, мы спасены?

Бидерман. Да уж я думаю…

Орган нарастает, Бидерман и Бабетта стоят на коленях.

Занавес падает