Фальшивомонетчики Третьего рейха. Операция «Бернхард»

Хаген Вальтер

Настоящие имя и фамилия Вальтера Хагена — Вильгельм Хеттль. Австриец по происхождению, уроженец Вены, Хеттль попал в нацистскую внешнюю (политическую) разведку после присоединения Австрии в 1938 году. К маю 1945 года Хеттль возглавлял направление в одном из управлений внешней разведки РСХА (Главном управлении имперской безопасности) и подчинялся непосредственно Вальтеру Шелленбергу. Войну Хеттль закончил в звании оберштурмбанфюрера, что соответствовало званию армейского подполковника. Он поселяется в небольшом городке Бад-Аусзее, неподалеку от Мертвых гор.

В своей книге Хеттль раскрывает малоизученную и практически неизвестную широкому читателю секретную операцию РСХА — изготовление и сбыт немцами фальшивых английских фунтов стерлингов.

Книга Хеттля интересна не только рассказом о технических аспектах изготовления и сбыта фальшивой валюты нацистами, но и личными наблюдениями и впечатлениями автора о его работе в Главном управлении имперской безопасности Третьего рейха.

 

Предисловие переводчиков

Настоящие имя и фамилия Вальтера Хагена — Вильгельм Хёттль. Австриец по происхождению, уроженец Вены, Хёттль попал в нацистскую внешнюю (политическую) разведку после присоединения Австрии к Германии в 1938 году. По окончании венского университета молодому специалисту по странам Юго-Восточной Европы последовало предложение от немецкой секретной службы. Решающую роль в его решении о работе в разведке сыграли два фактора — поездки в те самые страны, которые он изучал в университете, и хорошее жалование.

К маю 45-го Хёттль возглавлял направление в одном из управлений внешней разведки РСХА (Главном управлении имперской безопасности) и подчинялся непосредственно Вальтеру Шелленбергу.

Войну Хёттль закончил в звании оберштурмбаннфюрера, что соответствовало званию армейского подполковника, а через некоторое время осел в небольшом городке Бад-Аусзее, неподалёку от Мёртвых гор. В то время этот район Австрии входил в американскую оккупационную зону.

В 1950 году написал книгу «Секретный фронт» о действиях разведки Третьего рейха в Чехословакии, Югославии, Румынии, Венгрии, Италии.

В книге «Операция «Бернхард», написанной в 1955 году, Хёттль раскрывает мало изученную и практически неизвестную широкому читателю секретную операцию РСХА — изготовление и сбыт немцами фальшивых английских фунтов стерлингов.

Идея дезорганизации экономики и денежной системы Великобритании пришла в голову начальнику технического отдела РСХА (отдел наряду с техническими вопросами занимался изготовлением высококачественных фальшивых паспортов, удостоверений личности и прочих документов прикрытия, нужных в шпионском ремесле) Альфреда Науйокса, когда ему стало известно о случаях сброса англичанами фальшивых продовольственных карточек над городами Германии. Идея эта понравилась Райнхарду Гейдриху и была одобрена самим Гитлером. Осуществление ее было возложено на Науйокса, и операция получила название «операция «Андреас». Однако в 1941 году он был смещен со своего поста и заменен сотрудником того же отдела Крюгером, а операция переименована в «операцию «Бернхард» (по имени Крюгера).

Немецкие специалисты внимательно изучили имевшийся к тому времени во Франции, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Веймарской республике опыт изготовления фальшивой валюты и способы ее реализации на финансовых рынках этих стран. Путем проведения многочисленных опытов была изготовлена необходимая по качеству бумага, скопированы водяные знаки, вскрыты методы защиты банкнот, в результате чего фальшивые фунты практически невозможно было отличить от настоящих. Цеха по изготовлению бумаги и печатанию купюр располагались вначале в одном из зданий технического отдела на окраине Берлина, затем переведены на бумажную фабрику в Шпехтхаузен под Берлином, потом в концлагерь Ораниенбург, где был выстроен специальный барак, а в конце войны в район Зальцбурга в Австрийские Альпы. И если в первое время к работам привлекались только сотрудники РСХА, то уже с 1942 года — заключенные-фальшивомонетчики и валютчики, отобранные из всех тюрем и концлагерей Германии.

«Станок» работал с 1940 по 1945 год, и среднемесячный объем «производства» составлял 200–250 тысяч банкнот достоинством 5, 10, 20, 50 и 100 фунтов. Всего было изготовлено фальшивок на 150 миллионов фунтов стерлингов. Реализовано же их было путем различных торговых и финансовых махинаций в Швеции, Швейцарии, Португалии, Франции, Голландии, Турции и некоторых ближневосточных странах на общую сумму свыше 200 миллионов рейхсмарок, которые были получены настоящей валютой, золотом и драгоценностями.

Деньги эти по тем временам были немалые, и шли они на финансирование секретных операций самого РСХА. Такое решение было принято Гейдрихом после ухода Науйокса.

В январе 1945 года также было начато изготовление высококачественных фальшивых американских долларов, но война подходила к концу и их изготовление не достигло масштабов производства английских фунтов.

Поскольку англичане сами были не без греха, они расценили изготовление фальшивых фунтов стерлингов как военную хитрость и претензий немцам предъявлять не стали. Поэтому на Нюрнбергском процессе вопрос этот вообще не поднимался.

Штурмбаннфюрер Науйокс в 1946 году бежал из лагеря военнопленных и скрылся. Дальнейшая его судьба неизвестна. Штурмбаннфюрер Крюгер поселился в небольшом городке под Ганновером в английской зоне оккупации Германии, где спокойно жил 10–15 послевоенных лет. Коммерсант Фридрих Швенд, создавший в Европе целую сеть по реализации фальшивых фунтов и имевший даже собственные корабли, устроивший штаб-квартиру под Ме-раном в Южном Тироле, скрывался после войны в Австрии, затем перебрался в Мюнхен, а оттуда — в Южную Америку, где основал свою фирму.

Книга Хёттля интересна не только рассказом о технических аспектах изготовления и сбыта фальшивой валюты нацистами, но и личными наблюдениями и впечатлениями автора о его работе в главном управлении имперской безопасности Третьего рейха.

 

Предисловие автора

Рейхсминистр Шпеер обратился 3 мая 1945 года с обращением к нации, которое было подхвачено датским радио. В нем, в частности, говорилось:

«Жизнь наша не зависит более от нас. Ни одна страна не была столь разрушена и опустошена неистовой войной как Германия. У всех вас потеряна последняя вера. Ваши сердца наполнены отчаянием. Разорение, нанесенное Германии, сравнимо лишь с последствиями Тридцатилетней войны. Однако потери нашего народа от нужды и голода не должны достичь уровня того периода времени. Поэтому и только поэтому адмирал Дениц — наш новый фюрер — принял решение не бросать оружие».

В конце своего обращения Шпеер дал следующие указания:

«1. Самой неотложной задачей должен стать ремонт системы немецких железных дорог. Насколько это разрешит противник, а в отдельных случаях и по его приказу, восстановительные работы на железной дороге надлежит ускорить всеми средствами, чтобы обеспечить перевозку продуктов питания в районы, где народ страдает от голода.

2. Промышленные предприятия и ремесленные мастерские обязываются выполнять все приказы, связанные с ремонтом железных дорог, столь быстро, насколько это возможно.

3. Немецкие крестьяне, осознавая свою ответственность перед всей немецкой нацией, должны максимально увеличить поставки сельхозпродукции.

4. Продукты питания в транспортных перевозках должны иметь приоритет перед всеми другими товарами. Необходимо обеспечить доставку в первую очередь продовольствия, электроэнергии и газа, а также угля и дров. Если мы будем работать с той же настойчивостью и упорством как в прошлые годы, немецкая нация может сохранить свою жизнеспособность, не понеся тяжелых потерь. Разрешат ли это нам наши враги, оказать сейчас трудно. Тем не менее я обязан приложить все свои силы для сохранения жизнеспособности немецкой нации. Наша судьба сейчас находится не в наших руках. И только божественное провидение может изменить наше будущее. Однако и мы можем внести в это свою лепту, выполняя каждый порученную ему работу с полной ответственностью и энергией, встречая своих врагов с достоинством и самоуверенностью и сохраняя в сердце надежду на лучшее будущее. В этом заключается главное. И пусть господь Бог защитит Германию».

3 мая 1945 года. Всю ночь я провел за рулем своей автомашины, выбравшись в район между Инсбруком и Зальцбургом и уйдя от передовых частей наступавшей американской армии. Перед этим я провел последнюю беседу на территории Лихтенштейна с шефом полиции швейцарского кантона Санкт-Галлена, моим доверенным лицом, осуществлявшим связь с американскими и английскими дипломатами, заинтересованными в немедленном окончании бессмысленной войны не менее группы некоторых высших функционеров и политиков Германии, которых я как раз представлял.

В Меране совершенно ни к чему я оказался в гуще событий, связанных с партизанским восстанием. Там я решил сделать непродолжительную остановку, чтобы помочь одному из своих сотрудников, которого я особенно ценил, ликвидировать свое представительство вопреки поступившим распоряжениям. Вместе с ним, имевшим, к счастью, хорошие связи с командованием партизан Северной Италии, нам удалось прекратить начавшиеся военные действия. И вот после этих бурных дней я оказался в небольшом населенном пункте Альтаусзее в горах Зальцкаммергута, излюбленном месте летнего отдыха, получившем вскоре неожиданную широкую известность. Я ждал приезда Кальтенбруннера, шефа полиции безопасности и СД, являвшегося личным представителем Гиммлера, ответственным за так называвшийся «южный район». С американскими и английскими партнерами по переговорам я договорился, что с помощью Кальтенбруннера будут предприняты все необходимые меры для передачи власти в регионе новым людям еще до вступления англо-американских войск в западные районы Австрии и недопущения разрушения на последней фазе войны жизненно важных предприятий. Кроме того, в некоторых местах коммунистические группы Сопротивления начали по согласованию с командованием Красной армии, с которым они поддерживали курьерскую связь, брать при отходе немецких войск власть в свои руки. Подобные акции, готовившие советизацию Австрии и могущие поставить мир перед совершившимися фактами, надо было предотвратить.

Кальтенбруннер однако задерживался. Он предположительно застрял в одной из колонн вермахта, отходившей в Германию и запрудившей на многие километры местные дороги. В небольшом срубе, бывшем ранее хлевом, для него было подготовлено на скорую руку помещение для работы. В этом помещении я и расположился, принимая телефонные звонки, предназначавшиеся ему. Линии связи вермахта продолжали функционировать, и иногда отзывались даже населенные пункты, в которые уже вошли войска союзников. Командиры подразделений и начальники служб обращались к Кальтенбруннеру с единственной, за редким исключением, просьбой — получить от него руководящее указание.

Никогда до этого я не осознавал исключительную слабость авторитарной системы, точнее говоря принципа фюрерства, как в те последние дни и часы. Ни один офицер, ни один чиновник, невзирая на высокие должности, не осмеливался принять самостоятельное решение, желая «прикрыться» приказом сверху. Я не стал долго раздумывать над подобной зависимостью от «центра» и принялся отдавать распоряжения и приказы, скоро убедившись к собственному удовлетворению, что они принимаются без какого-либо протеста, хотя и исходили не от Кальтенбруннера. На этом примере отчетливо видно, что в определенных ситуациях, когда господствовали неразбериха и неуверенность, наличие необходимого телефона придавало чрезвычайную силу. В результате этого в целом ряде случаев мне удалось облегчить мирную передачу власти. При этом я употреблял одну и ту же формулировку:

— Шеф, — подразумевая Кальтенбруннера, — приказывает немедленно привлекать к исполнению соответствующих обязанностей всех известных австрийских деятелей, которые занимали до 1938 года руководящие должности, для обеспечения беспрепятственной передачи дел.

Вместе с тем я отдавал распоряжения об освобождении политических заключенных. И ни разу никто меня не ослушался, даже пользовавшийся дурной славой начальник полиции Линца, который, казалось, почувствовал облегчение, что ответственность за принятие решения с него была снята.

Неожиданно однообразие и схематичность звонков были нарушены. У телефона был некий обер-лейтенант (фамилии которого я уже не помню), начальник транспортной колонны, попросивший прислать ему немедленно два грузовика. Сразу же по выходу из Редл-Ципфа, небольшого населенного пункта между Зальцбургом и Линцем, известного лишь своим пивоваренным заводом, у него вышел из строя один грузовик из-за поломки оси, а неподалеку от Эбензее в реку Траун сорвался еще один грузовик, вытащить откуда его не удается. Я категорически отказался предпринимать что-либо, поскольку транспортные заботы оберлейтенанта в часы, когда речь шла о более важных делах, казались мне гротескными. К тому же у меня мелькнула мысль, что речь-то в действительности скорее всего идет о личном имуществе какого-нибудь партийного или эсэсовского функционера, поскольку офицер не хотел доложить о характере груза, сославшись на данное им клятвенное обещание. Не получив, однако, заверения в присылке грузовиков, офицер попросил разрешение передать под расписку подразделению вермахта в Редл-Ципфе находящийся неподалеку неисправный грузовик, а ящики с автомашины, свалившейся в реку Траун, попытаться перегрузить в свою легковую автомашину. Такая его педантность вывела меня, наконец, из терпения, и я крикнул в трубку:

— Побросайте свой груз в реку и распустите людей по домам!

По сути дела, это являлось приказом, хотя и необдуманным. Оберлейтенанта, привыкшего выполнять приказы безоговорочно и не подвергая сомнению, это нисколько не обескуражило, и он выполнил мое распоряжение дословно. Поломавшуюся около Редл-Ципфа автомашину он передал армейскому капитану, не посвятив его в характер находившегося на ней груза. Ящики с застрявшей в Трауне грузовой автомашины он приказал побросать в реку, ставшую в то время полноводной из-за таявшего снега. С оставшимися автомашинами он двинулся в сторону Аус-зее. Здесь он встретился с прибывшим Кальтенбруннером, который отдал ему приказ передать весь оставшийся груз подполковнику СС Скорцени — руководителю отдела VI управления ГУИБ, ставшему широко известным благодаря освобождению Муссолини, Скорцени к тому времени расположился неподалеку от Радштадта в земле Зальцбург очага для организации обороны против союзных войск в горах.

Однако оберлейтенант до Скорцени так и не добрался, поскольку его грузовые автомашины не смогли преодолеть узкие горные дороги Гримминга, имевшего высоту порядка 2500 метров над уровнем моря. Новых указаний оберлейтенант получить уже не смог и был вынужден действовать самостоятельно. У озера Топлицзее, неподалеку от Аусзее, он обнаружил спецподразделение военно-морского флота, командование которого проявило понимание к грузу имперского значения. Озеро с нависавшими со всех сторон скалами, не имевшее даже пешеходной тропинки вокруг, было не случайно избрано для проведения испытаний нового оружия — так называемых думающих торпед (более точные сведения неизвестны до сих пор), разработку которых вели и другие государства уже после войны.

Обо всем этом я узнал значительно позже, но судьба транспорта так и осталась мне неизвестной. Достоверных сведений нет до сих пор, и я могу только предположить, что же произошло в действительности. Долину, ведущую к Топлицзее, автомашины покинуть не могли, так как дорога к тому времени была полностью забита и освобождена только после подхода американских войск 9 мая. Автомашины испытательной станции с морскими номерами, грузовик и три легковые автомашины с эсэсовскими номерами, обнаруженные у озера, были отправлены американскими службами на общий сборный пункт в Верхней Австрии. Предварительно их внимательно осмотрели. Американское разведывательное подразделение, расположившееся в Альтаусзее, узнало от местного населения о существовании таинственной испытательной станции на труднодоступном озере в Альпах. Если бы в эсэсовских автомашинах находились остатки перевозимого груза, это не укрылось бы от внимательного взгляда американцев. Следовательно, весь груз, документация и прочие материалы военно-морской испытательной станции были либо уничтожены, либо хорошо спрятаны.

На оставленный около Редл-Ципфа грузовик в первое время никто не обращал внимания. Армейский капитан, получивший под расписку груз от обер-лейтенанта, передал его подошедшей американской воинской части, даже не полюбопытствовав о его содержимом. У американского лейтенанта, представлявшего военную администрацию в районе, хватало и других забот. К тому же во всей округе на дорогах стояло значительное число поломанных и брошенных автомашин вермахта. Но вот произошло событие, заставившее обратить на брошенный грузовик самое пристальное внимание.

Ящики, брошенные по моему «приказу» в Траун, долго не выдержали: примерно дней через десять под напором течения реки и из-за того, что внутрь их попала вода и содержимое сильно распухло, доски полопались. В результате на поверхности воды появились тысячи английских банкнот в фунтах стерлингов, которые река вынесла в озеро Траунзее неподалеку от населенного пункта Эбензее. Местные жители, да и американские солдаты стали их вылавливать, о чем стало известно оккупационным властям. Таким образом, история эта получила огласку, и дело дошло до брошенного около Редл-Ципфа сломанного грузовика. Одновременно была проведена облава по сбору банкнот, в результате которой было обнаружено значительнее число разложенных для просушки на воздухе купюр. Тем не менее значительно позже на европейских черных рынках появились банкноты стоимостью в сотни тысяч фунтов стерлингов. Как это произошло, сказать трудно. Однако из рассказов жителей Эбензее следует, что это было, скорее всего, делом рук некоего американского сержанта и местного рыбака, которые предусмотрительно занимались просушкой купюр в надежных местах и во благо времени. Основным действующим лицом был, конечно же, американский сержант, рыбак являлся лишь его подручным.

В 23 больших ящиках на грузовике около Редл-Ципфа были обнаружены банкноты на общую сумму около 21 миллиона фунтов стерлингов в купюрах по пять, десять и двадцать фунтов. Можно было предположить, что и в ящиках, брошенных в Траун, находилась не меньшая сумма, не считая той части груза, которая была доставлена к озеру Топлицзее и там исчезла.

Находка под Редл-Ципфом произвела настоящую сенсацию, хотя и тщательно скрывавшуюся от общественности. Из американской штаб-квартиры во Франкфурте-на-Майне сюда был немедленно послан специалист по фальшивомонетчикам Джордж Мак-Нелли, в помощь которому британская администрация направила Гарри Ривза и трех криминалистов отдела по фальшивой валюте Скотланд-Ярда.

Только в сентябре 1952 года общественности стало кое-что известно о произошедшем из статьи, опубликованной в американском журнале «Ридерс дайджест» и обошедшей весь мир. Оказалось, что обнаруженные банкноты были фальшивыми, изготовленными узниками концентрационного лагеря Эбензее и вывезенными из подземных хранилищ, находившихся около Редл-Ципфа. Мастерская по изготовлению фальшивой валюты проработала там всего несколько месяцев, будучи вывезенной вследствие приближавшихся военных действий из концентрационного лагеря Ораниенбурга. В Ораниенбурге целая фабрика находилась в полностью изолированном блоке и выпускала фальшивые банкноты в течение ряда лет. Деятельность же в общем получила название Операция «Бернхард».

Расследование англо-американской комиссии протекало довольно сложно, так как допрошенные заключенные держались замкнуто, видимо, опасаясь возможных притеснений со стороны союзников за участие в процессе, хотя и были на то принуждены. Только чешский заключенный по имени Скала, которого Мак-Нелли обнаружил неподалеку от Брюнна, поведал кое-какие подробности. По его словам, начиная с 1942 года и до конца войны были изготовлены фальшивые банкноты на общую сумму 150 миллионов фунтов стерлингов, значительная часть которых была переправлена за рубеж. Ему даже было известно, что фальшивые фунты стерлингов в пересчете на рейхсмарки попали в следующих объемах в такие страны как: Швецию, Швейцарию и Португалию — 130 миллионов, Францию и Голландию — 50 миллионов и в Турцию и некоторые ближневосточные страны — 28 миллионов.

Сведения англичан и американцев по этой акции по подделке валюты, явившейся самой крупнейшей во все времена и не имевшей аналогов в истории, исходили из данных, представленных Мак-Нелли в 1945 году. Когда же в 1949 году допросу военным трибуналом в Нюрнберге был подвергнут последний шеф немецкой внешней разведки генерал-майор СС Вальтер Шелленберг, ему было предъявлено обвинение в участии в «операции Бернхард». В частности, на него была возложена ответственность за ликвидацию целого ряда заключенных, привлеченных к работам и знавших слишком много, при приближении американских войск к концлагерю Эбензее. Однако, как оказалось, из 160 заключенных, задействованных в операции, не был убит никто, а по сравнению с другими узниками концлагерей обращение с ними было вполне сносное. Вследствие этого они, являясь заключенными особого блока номер 19, испытывали к себе зависть и недружелюбное отношение со стороны своих товарищей по ораниенбургскому концлагерю.

В результате этих данных, а также вследствие того, что англичане рассматривали «операцию Бернхард» как военную хитрость, а не уголовное деяние, обвинение по операции было с Шелленберга снято. Уголовное преследование за торговлю фальшивыми банкнотами англичане стали применять лишь после капитуляции Германии. В связи с этими обстоятельствами вопрос об «операции Бернхард» ни на одном из заседаний Нюрнбергского военного трибунала официально не возникал.

В 1953 году один из журналистов «Ридерс дайджеста» посетил Германию в целях сбора материалов для еще одной статьи об изготовлении упомянутых фальшивых фунтов стерлингов. Дело в том, что после появления первой статьи, о которой я упоминал, в сентябре 1952 года, оказалось, что информация, отраженная в ней, имела ряд существенных пробелов. Такие свидетели, как Скала и заключенные концлагеря, не были в курсе всех дел и не могли ничего знать о целях операции, поэтому их данных было явно недостаточно. Исходя из этого, редакция «Ридерс дайджеста» и вознамерилась выяснить историю возникновения «операции Бернхард», ее истинные цели и предназначение. Однако журналист этот, несмотря на наличие у него весьма приличных сумм денег, успеха не имел. Ошибка его, скорее всего, заключалась в том, что он ограничил свои поиски эсэсовским майором Бернхардом Крюгером, по имени которого была названа операция. Во-первых, ему вообще не удалось разыскать Крюгера, а во-вторых, тот не мог бы дать ему исчерпывающих данных, так как сам был проинформирован обо всем лишь отчасти.

Однако время раскрытия завесы тайны над «операцией Бернхард» действительно настало, и не в последнюю очередь потому, что Советы, по имеющимся сведениям, уже готовили собственную «операцию Бернхард» на случай возникновения третьей мировой войны.

Как стало известно из надежных источников, они продвинулись в этом вопросе уже достаточно далеко, использовав пленных немцев, принимавших непосредственное участие в осуществлении операции, а также захваченную документацию и различные материалы.

Именно поэтому я и решил довести до сведения общественности все, что знаю об этой своеобразной акции, дабы вскрыть ее закулисную сторону и цели…

Летом 1938 года, когда я принимал участие в семинаре по вопросам истории в Венском университете, готовясь к защите докторской диссертации (тему я выбрал по истории Балкан), я получил письмо от некоего господина Наумана, который просил меня встретиться с ним для разговора. В своем письме он упомянул, что является «фюрером территориального региона СД «Дунай» — организации мне совсем неизвестной, как и сам Науман. Впрочем, я знал, что, начиная с марта 1938 года, в Вене появились службы военной разведки — абвера и внешней разведки, которые стали проявлять повышенный интерес к специалистам по Юго-Востоку Европы. Они, в частности, вышли на некоторых моих университетских коллег, от которых узнали и мое имя, имя молодого ученого, уже давно занимавшегося историей Балкан.

Господин Науман, одетый в безукоризненно сидевший на нем гражданский костюм, принял меня в бывшем рабочем кабинете барона Ротшильда в его дворце, занятом к тому времени службой СД. Помещение это было мне хорошо знакомо, поскольку всего год тому назад у меня здесь состоялась беседа с самим владельцем замка. Я тогда только что возвратился из продолжительной поездки по Румынии и Венгрии и рассказал одному из своих друзей, обладавшему связями с высшим венским обществом, о своих впечатлениях. И тот решил свести меня с Ротшильдом, имевшим значительные экономические интересы в этих странах. Вскоре последовало приглашение, на которое я с удовольствием откликнулся. Барон Ротшильд оказался очень внимательным слушателем. Прощаясь, он попросил меня навещать его, если мне будет что рассказать о новых подобных поездках. Дело до этого, однако, больше не дошло. Тем не менее я уже во второй раз оказался в этом кабинете, и моим собеседником был ближайший сотрудник Гиммлера, расположившийся в нем явно без всякого согласия истинного владельца.

Поскольку Ротшильд не имел никакого отношения к тем событиям, о которых пойдет далее мой рассказ, я просто упомяну один эпизод, хорошо характеризующий своеобразные настроения в венском обществе до марта 1938 года.

Во время упомянутой мною с ним беседы, когда я с беспокойством отмечал возрастание агрессивности пронемецкой политики в Венгрии и Румынии, Ротшильд несколько раз довольно грубо прерывал меня, заявляя, что речь идет всего-навсего о некой экстравагантности, которую не следует принимать всерьез. Мой друг, пришедший на встречу вместе со мной и присутствовавший при нашей беседе, слывший в кругах венской аристократии сторонником национал-социализма, но бывший на самом деле противником нацистской государственной системы, вступил в беседу и развязал дискуссию, в которой Ротшильд проявил себя как защитник политики Третьего рейха. Такое его поведение вывело моего друга из терпения, и он задал полемический вопрос:

— Что же это такое получается? Выходит, ты — нацист, а я — еврей?

На этом наша дискуссия прервалась. Ротшильд же продолжал симпатизировать Третьему рейху, и эти симпатии не были даже поколеблены событиями марта 1938 года. Однако когда вместе с немецкими войсками в Вену прибыли оперативные группы гестапо, Ротшильд был арестован в числе первых.

Затем был арестован целый ряд общественных деятелей, среди которых были и такие, кто разделял его мнение. Но они были помещены в полицейскую тюрьму, а затем отправлены в концентрационный лагерь. Барон же Ротшильд в качестве «почетного арестанта» содержался в помещении гестапо на Морцин-платц. В таком же положении оказался еще один человек — смещенный федеральный канцлер Курт фон Шушнигг. Отношение к обоим было исключительно вежливым, им разрешалось даже заказывать себе пищу из ресторана. Такое обращение с федеральным канцлером было обусловлено личным распоряжением Гитлера, барон же являлся своеобразным частным заключенным шефа СД Гейдриха. Тот навестил Ротшильда и заключил с ним своеобразный договор, по которому тот «подарил» все свое имущество на территории рейха государству, получив за это право беспрепятственного выезда из страны с сохранением имущества за рубежом.

По сравнению с судьбой многих зажиточных евреев эта договоренность оказалась для Ротшильда благоприятной, и прежде всего в финансовом плане, так как некоторые страны, не желая ухудшения своих отношений с Германией, наложили запрет на имущество эмигрировавших австрийцев впредь «до выяснения», которого, однако, не произошло в связи с начавшейся войной, в результате чего эти люди все потеряли. Гейдрих для скрепления договора подарил барону Ротшильду новенький десятиламповый радиоприемник, совсем недавно сконструированный и предназначавшийся для экспорта. Ротшильд был страстным радиолюбителем, о чем Гейдрих получил соответствующую информацию (перед встречей с незнакомыми людьми он обычно собирал сведения о их личностях и наклонностях). Этот хорошо продуманный жест барон воспринял как проявление гуманности. Позже в Париже он рассказывал всем, кто желал его слушать, каким чудесным человеком является на самом деле «шеф тайной полиции Гейдрих, пользующийся почему-то дурной славой». Следовательно, даже венские события не повлияли на изменение его отношения к Третьему рейху. Неудивительно, что он в эмиграции вел уединенный образ жизни, приобретя виллу на Ривьере и изолировавшись от общества. Однако дальнейшее развитие событий раскрыло и ему глаза.

Что в действительности побудило Гейдриха сразу же по приезде в Вену распорядиться об особом отношении к Ротшильду, до сих пор остается неясным. Вполне возможно, что это в какой-то степени связано с событиями 30 июня и устранением Рема. Мне в руки случайно попал документ, из которого следовало, что Рем за несколько недель до своего убийства был в гостях у Ротшильда вместе с группой иностранцев. Об этом узнал Гейдрих, получивший козырную карту в свои руки: теперь он мог доказать вечно недоверчивому Гитлеру, что руководство СА вело тайные переговоры с заграницей. Это дополняло имевшуюся информацию о встречах Рема с французским послом Франсуа Понсе…

Первый наш разговор с господином Науманом во дворце Ротшильда, расположенном в городском районе Виден, был мало интересным. По всей видимости, Науман хотел сначала меня «прощупать», чтобы найти зацепку для использования в своих целях. После этого у нас состоялось еще несколько встреч, из разговоров в которых картина стала для меня проясняться.

2

Обе разведки — и военная и политическая — вели поиски специалистов по европейскому Востоку. О моей разведывательной работе разговор поначалу не шел. На вычурном чиновничьем языке говорилось, однако, о необходимости «предоставления научных и экономических знаний по юго-восточному региону для нужд государства». На удивление к политическому прошлому таких «экспертов», обе разведки, в отличие от партийных служб, подходили весьма лояльно: австрийцы, ставшие сотрудниками разведок, в большинстве своем не были приверженцами нацизма. Задача, которая передо мной ставилась, заинтересовала меня не в последнюю очередь, что я и не собираюсь отрицать, обещанием хорошего денежного содержания: в Венском университете мне приходилось вести буквально полуголодную жизнь. Таким образом, осенью 1938 года я стал вспомогательным научным работником политической разведки, преобразованной впоследствии в VI управление главного управления имперской безопасности. Сотрудники, привлеченные в разведывательные службы в Вене, были назначены на штатные должности и получили эсэсовские звания только после начала войны. Они считались привлеченными к выполнению «особых заданий» и были освобождены от несения регулярной воинской службы.

Несмотря на возникшие вскоре противоречия с берлинским центром по вопросам оценки проводившейся тогда немецкой внешней политики в Юго-Восточной Европе, моя новая деятельность приносила мне определенное удовлетворение, тем более что я в течение длительного времени находился в этих странах. Поскольку моя работа была вполне успешной, я довольно скоро был назначен руководителем реферата VI управления в Вене, а летом 1940 года даже «особо уполномоченным этого управления по Югу». В этом качестве мне были подчинены все службы и подразделения VI управления ГУ И Б в Австрии, Баварии и протекторате Богемии и Моравии.

 

Глава 1

Венгерская афера

В сентябре 1940 года меня вызвал к себе тогдашний инспектор полиции безопасности и СД в Вене генерал-майор СС Раш, преемник Наумана, который передал мне личное поручение шефа полиции безопасности и СД Райнхарда Гейдриха. Поскольку задание носило строго секретный характер, он принял у меня клятвенное обещание хранить все в тайне, прежде чем изложил суть дела. Я был весьма заинтригован, не находя объяснения, почему Гейдрих вышел именно на меня, считая, что должен скорее находиться у него в немилости из-за ряда критических замечаний в своих донесениях. В то же время я полагал, что буду привлечен к какой-то секретной операции. Представьте себе мое разочарование, когда после такого загадочного вступления мне было сказано:

— Вам необходимо провести тщательное расследование венгерской аферы по изготовлению фальшивых франков и выяснить все подробности и закулисные дела.

Мне был установлен срок в четыре недели и дано разрешение провести расследование, если я сочту это необходимым, в самой Венгрии. Коли бы это поручение не было обставлено столь церемониально, я не счел бы его каким то особенным. Уголовная полиция, вошедшая в состав главного управления имперской безопасности в качестве V управления, и в особенности ее криминалистический институт — специальное научно-исследовательское учреждение, неоднократно обращались к нам с различными вопросами. Это происходило потому, что в то время, кроме Италии и Испании, ни в одной стране не было еще полицейских атташе, введенных впоследствии в немецкие дипломатические миссии. Поэтому, если требовались сведения, которые нельзя было получить через международную уголовно-полицейскую организацию, называемую ныне Интерполом, запросы шли в секретную службу. Взятие же клятвенного обязательства заставило меня на этот раз задуматься. Однако обосновать смысл и цель своего задания в то время я не мог.

Поначалу я думал, что работа не будет слишком сложной. А начал я ее с изучения в Национальной и Университетской библиотеках Вены всех материалов, имевшихся там по сенсационному процессу, состоявшемуся в 1925 году в Будапеште по делу изготовления венгерскими фальшивомонетчиками франков. В выпуске фальшивых франков принял участие ряд видных венгерских деятелей, так как они предназначались для финансирования движения ирредента. Однако при первых же попытках сбыта фальшивок за рубежом они были обнаружены, а французский национальный банк по поручению правительства заявил протест. В результате судебного разбирательства многие участники операции получили длительные сроки тюремного заключения. Техническая сторона изготовления фальшивой валюты в публикациях о процессе практически не упоминалась, так как все внимание было уделено политической проблеме. После изучения имевшихся материалов у меня создалось впечатление, что в ходе умелого судебного процесса были умело приняты все меры, чтобы не допустить вскрытия связей обвиняемых с правительственными учреждениями. Тем не менее из венгерских оппозиционных изданий и французской прессы было ясно, что такие связи в действительности существовали, ибо в них утверждалось: тогдашний премьер-министр Бетлен и его правительство были в курсе дела.

Через три недели у меня было вполне достаточно материалов прессы, чтобы начать исследование хода событий. Но я полагал, что такой доклад не удовлетворит лиц, давших мне это поручение. Разговор с Рашем подтвердил мое предположение. Он, в частности, сказал мне, что Гейдриху требуются детали не только самого изготовления фальшивых купюр, но и их сбыта, а также раскрытие политических и личностных связей. Такие запросы потребовали продления сроков моей работы, на что я получил без особых сложностей соответствующее разрешение. Недостающую информацию в прессе и литературе я получить уже не мог, поэтому перенес свои дальнейшие действия в Будапешт, чтобы продолжить свои исследования на месте. В венгерской столице у меня имелись обширные связи, а в то время, по всей видимости, и ныне тоже, связи решали все, и я надеялся все же выполнить свое задание. Однако на первых порах оказалось, что и в Будапеште я не смог нисколько продвинуться вперед. Ответов на свои вопросы я не получал, хотя отказ всегда подслащался венгерской обходительностью и учтивостью. Именно это обстоятельство убедило меня, что с упомянутой аферой было связано значительно больше того, о чем знали за рубежом. Поэтому я настойчиво продолжил свои изыскания, и, в конце концов, мне удалось вскрыть определенные взаимосвязи и проникнуть в суть проблемы. Мой «прорыв» в этом направлении произошел после встреч и бесед с одним из главных действующих лиц аферы — принцем Виндишгретцем, хотя мне не советовали с ним встречаться, да у меня и самого были сомнения на этот счет. В действительности же оказалось, что принц не держался столь замкнуто и холодно, как это можно было предположить. Совсем наоборот, все, о чем далее пойдет речь, — данные, полученные от него. Никто лучше его не знал подробности операции с фальшивыми франками, из-за которой он потерял свое место в высшем венгерском обществе и даже собственное состояние. Свои рассказы он подкрепил документально, показав мне оригиналы писем ведущих политиков тогдашней Венгрии и другие письменные материалы. Я смог вникнуть во все детали, естественно, дав слово, что эти данные не станут достоянием общественности, по крайней мере до тех пор, пока личности, имевшие отношение к операции с фальшивыми франками, и прежде всего Миклош Хорти — регент Венгрии, будут находиться у власти. Строго говоря, это мое обязательство истекло 15 октября 1944 года, когда Хорти лишился своего поста, а вместе с ним от общественных дел отошел и его тайный советник Бетлен, бывший в течение ряда лет венгерским премьер-министром. С тех пор прошло еще десять лет, вследствие чего дистанция к тому периоду времени после Первой мировой войны, когда вызревали зародыши новой мировой бойни, увеличилась еще более. Так что теперь можно было, с одной стороны, судить объективно о событиях тех лет, учитывая, с другой стороны, что симптоматические проявления того неспокойного времени не потеряли до сих пор своего захватывающего характера. Что же касается аферы с фальшивыми франками, то она раскрывает истинную суть фанатичного национализма, приведшего Европу к катастрофе и ответственного за это в большей степени, чем даже теоретические труды того времени.

По Трианонскому мирному договору Венгрия потеряла почти две трети территории тысячелетней стефанской империи. Каждый здравомыслящий человек понимает ныне, что раздел австро-венгерской монархии с ее гармонично сложившимся экономическим пространством на несколько честолюбивых национальных государств являлся не только европейским, но и несчастьем общемирового характера. Раздоры этих государств между собой привнесли немало отрицательного в развитие событий 1919–1939 годов, да и нетерпеливый национализм венгерского народа внес свой зловещий вклад в общую катастрофу. В венгерской части империи, которая с 1867 года обладала внутренней автономией, национальность, даже не составлявшая большинство населения страны, но имевшая в своих руках власть, проводила систематическую политику мадьяризации страны. Благодаря этому обстоятельству дунайская монархия получила прозвище «тюрьмы народов».

Трианонский мирный договор нисколько не образумил националистов, а оказал даже обратное действие, поскольку в Венгрии возникло так называемое ревизионистское движение шовинистического толка, не признававшее никаких компромиссов, преследовавшее цель возрождения стефанской империи, движение это не получило мощную поддержку в результате непродуманных действий трианонских миротворцев и руководства вновь образованных национальных государств, выступавших в качестве наследников развалившейся монархии, в которые (за исключением Австрии) вошло такое число национальных меньшинств, что они реально превратились в многонациональные государства. К тому же значительная часть венгерского народа попала в состав чужих государств, чего мадьярские националисты не могли терпеть — ведь была затронута их национальная гордость! На венгерском национальном памятнике в Будапеште появились надписи: «Нет, нет, никогда!», которые выражали по сути политические взгляды всего народа, включая богатых земельных магнатов и последних сельскохозяйственных рабочих, многие из которых не имели даже обуви. «Никогда!» — таковым было восприятие венгерского народа потери Трансильвании, Словакии, украинских Карпат и отошедшего к Югославии Баната. Под большим вопросом, смирилась ли Венгрия с этим ныне.

Вследствие этого восстановление стефанской империи стало главнейшей целью своенравной Венгрии. Во время Второй мировой войны, когда казалось, что фортуна начинает поворачиваться к венгерскому руководству лицом, лучшие венгерские части были уничтожены под Сталинградом. Несмотря на это, венгерское военное командование продолжало держать свои резервы на границе с Румынией на тот случай, что, возможно, все же сложится обстановка, когда венгры смогуг силой возвратить часть Трансильвании, которую Румыния продолжала удерживать по венскому третейскому соглашению от 1940 года. Когда же в 1945 году Красная армия оставила от Венгрии территорию, равную по площади земельным угодиям князя Эстерхази, венгерский «фюрер» Салаши написал книгу, в которой изложил планы «нового устройства» Юго-Восточной Европы, исходя из «венгерского мировоззрения». Более того, даже Ласло Райк, идол венгерских коммунистов, пользовавшийся известной популярностью и бывший министром внутренних дел и шефом всесильной политической полиции, приказал усилить так называемую пограничную полицию на румынском направлении, хотя долгие годы обучался в Москве вместе с товарищами по идеологии, находившимися уже в Бухаресте, и международная солидарность коммунистов должна бы быть для него выше национальных интересов. Советам с мадьярами не удалось добиться, как это было с другими народами, — подавления национальных чувств. Когда же Райк вместе с другими венгерскими «титоистами» был ликвидирован по указанию Москвы, венгерский шовинизм даже в коммунистическом руководстве не был вырван с корнем. Советам это было хорошо известно, поэтому в венгерской армии даже за низшими командными должностями были установлены наблюдение и контроль, тогда как в вооруженных силах других стран-сателлитов считалось вполне достаточным занятие лишь некоторых важнейших позиций. Если когда-либо дело действительно дойдет до освобождения стран-сателлитов и установления новых порядков в Юго-Восточной Европе, с венгерскими националистами придется основательно повозиться.

В 1919 году в городе Сегед собралась группа венгерских офицеров и политиков, решившая сбросить коммунистический режим Бела Куна. В их число входил и адмирал Хорти, не относившийся к руководству. Если он затем был выдвинут на передний план национальной контрреволюцией, то это случилось благодаря той популярности, которую ему принесла морская победа под Отранто. Именно благодаря этому обстоятельству, а не заслугам перед контрреволюцией, он был избран после ее победы регентом. И только оказавшись на этом посту, Хорти продемонстрировал удивительную способность стоять на своем, что было связано у него с хитростью и бесцеремонностью. Ему удалось перечеркнуть все планы своих противников снять его с должности и удержаться у власти в течение целой четверти столетия. Казалось, что ему даже удается основать свою собственную королевскую династию венгерской нации.

Какие же общественные силы и группы стояли за национальной контрреволюцией (добившейся победы средствами, весьма напоминавшими террор противной стороны и недостойными Запада) и как они были организованы? Еще в Сегеде узкий круг контрреволюционеров образовал тайное общество, названное «Этелькёци сцёветсег» — сокращенно «Экзц». Этелькеци — мифическое название той области к северу от Черного моря, из которой кочевой венгерский народ предпринял свой поход на Запад. Венгры испытывают слабость к своей ранней истории, поэтому контрреволюционеры использовали эту мифическую традицию для «объединения». Экзц был задуман как тайный союз, в котором первоначально состояло всего несколько офицеров и политиков, однако через несколько лет он охватил всю Венгрию. В результате большинство государственных деятелей, вся министерская бюрократия и высшие офицеры вплоть до 1944 года являлись выходцами из этого союза. Несмотря на некоторые политические и идеологические разногласия, которые приобретали все более резкие формы, члены союза отличались чувством общности. Чувство это проявляется до сих пор в среде венгерских эмигрантов за рубежом.

Лидирующее положение в Экзце на стадии становления союза занимали крупные трансильванские землевладельцы граф Иштван Стефан Бетлен и граф Пал Телеки. Хорти, как всегда, благоразумно держался на заднем плане. В последующие годы Бетлен и Телеки оказали значительное влияние на историю Венгрии в общественном и государственном планах. Оба принимали активное участие в движении ирреденты (не будучи членом этого движения и его филиалов, в «новой Венгрии» Хорти нельзя было занять никакую должность).

В первое время движение ирредента финансировалось в основном за счет частных пожертвований, причем следует отметить, что многие магнаты средств на это не жалели. Виндишгретц тоже вложил в это движение значительную часть своего состояния. Однако постепенно возник целый организационный аппарат, на содержание которого частных пожертвований уже не хватало. Кроме того, движение имело собственные вооруженные формирования — такие как, например, «левенте», в задачу которых входила организация беспорядков и даже восстаний в областях Венгрии, отошедших к другим странам, которые назывались не иначе как «оккупированные районы». Тем самым лидеры движения пытались доказать мировому сообществу, что только Венгрия в состоянии поддерживать там надлежащий порядок. В большинстве случаев до настоящих восстаний дело не доходило, ограничиваясь бесчинствами и покушениями на неугодных лиц, носившими часто антисемитский характер. Руководимые Экзцем террористические группы учиняли дебош и строили козни и в самой Венгрии. Поскольку нападки касались лиц, мало известных за рубежом, там им не придавалось никакого значения. Только подлое убийство социалистических журналистов Сомоги и Басцо вызвало протесты мировой общественности, да и то не в той степени, как убийство социалиста Маттеотти в Италии. Но если даже в фашистской Италии покушение на Маттеотти было официально признано убийством и повлекло за собой судебное разбирательство, руководство Экзца не постеснялось заявить, что журналисты Сомоги и Басцо «приговорены к смерти и казнены» за свою статью, направленную против Экэца и опубликованную в органе венгерских социал-демократов «Непсцава». Когда же представители Антанты в Будапеште обратились за разъяснениями к регенту, премьер-министр Симони-Семадан был вынужден начать расследование. Экзц тут же предъявил ему ультиматум с требованием уйти в отставку в течение 24 часов. Экзц был настолько могуществен, что глава правительства был вынужден выполнить это требование, а на его место был выдвинут один из лидеров Экзца граф Телеки. И хотя в определенней степени это был выпад и против главы государства, Хорти тут же назначил Телеки премьер-министром. Как политик тот был достаточно умен, понимая, что Венгрии придется капитулировать, и рекомендовал парламенту подписать Трианонский договор, положив одновременно на стол обвинение в свой собственный адрес по поводу такого действия. Естестветто, это был просто широкий театральный жест, которыми изобиловала политика Венгрии того периода времени, не имевший никаких последствий. Втайне же именно Телеки предпринимал все возможное, чтобы возвратить потерянные области. Он был не слишком разборчив в средствах. Показательно, что в акциях Экзца как внутри страны, так и за рубежом, ведущую роль играл такой человек как Иштван Хей-яс, являвшийся фюрером «люмпенской гвардии» — формации, отличившейся своими бесчинствами во время вторжения в австрийскую землю Бургенланд.

Назначение Телеки премьер-министром означало улучшение финансового положения движения ирредента, которое стало получать средства из государственного бюджета. Но и этих денег было недостаточно для осуществления целей, которые стояли перед ним. К тому же значительные суммы расходовались на проведение абсолютно бессмысленных акций.

В 1922 году Телеки отошел на задний план, а премьер- министром стал граф Бетлен, победивший на выборах. Но Телеки оставался одним из могущественных лиц в Венгрии, являясь фюрером движения ирредента. Новое правительство взяло, нисколько не задумываясь, иностранные кредиты и стало осуществлять хозяйственную деятельность как неплатежеспособный субъект, в результате чего страна вскоре оказалась в тяжелом финансовом положении. Большие потери были вызваны, в частности, тем, что лидеры Экзца получили значительные синекуры, но поскольку не имели ни способностей, ни понимания в экономике, не соответствовали занимаемым должностям. Да и многочисленные беженцы из отошедших от Венгрии районов, нуждавшиеся в обеспечении, легли тяжелым бременем на государственные финансы.

Еще в начальном периоде создания движения ир-редента у Бетлена, бывшего в ту пору комиссаром по вопросам беженцев, появилась идея получения средств за счет изготовления фальшивой валюты. Дело в том, что в Румынии старые австро-венгерские банкноты остались в хождении, получив лишь соответствующую надпечатку. Ее-то было легко подделать, и Бетлен воспользовался представившимся шансом. Несколько сотен тысяч банкнот достоинством в пятьсот и тысячу крон были снабжены в Будапеште румынской отметкой и через агентов переправлены в Румынию. Таким образом был обеспечен выпуск новых денежных единиц лей. Вначале операция производилась без ведома соответствующих правительственных органов: тогдашний министр внутренних дел Беницки узнал об этом из донесений полиции, но не решился вмешаться. А его преемник на посту министра внутренних дел Раковски несколько позже даже сам предложил графу Телеки провести подобную же операцию, что было равносильно государственной санкции. (Спустя 25 лет Хорти вновь назначил Раковского министром внутренних дел, когда шло формирование нового правительства во главе с генералом Лакатосом, — с целью вывода Венгрии из войны.)

Телеки взялся за дело, но ему пришлось значительно труднее, чем Бетлену. Он принялся за изготовление чешских банкнот типа сокол, а их пришлось печатать на плохой бумаге да еще с техническими дефектами. К тому же операция потребовала сложных приготовлений. В самой Венгрии Телеки не чувствовал себя в достаточной безопасности, так как комиссия Антанты по вопросам перемирия везде обладала определенным весом. Поэтому он перенес весь производственный процесс в Австрию, где у него нашелся влиятельный союзник в лице правителя земли Штайермарк Антона Ринтелена.

Этот «некоронованный король Штайермарка», как его часто называли, относился к числу необычных фигур смутного времени периода первых лет после окончания Первой мировой войны. У него были чрезвычайно амбициозные планы, в числе которых — замысел стать диктатором Австрии. К демократии этот жесткий, властолюбивый, хитрый и обладавший сильной волей человек не имел никакого отношения, будучи прирожденным фашистом. Но у него был существенный недостаток: он не мог устанавливать контакт с народными массами, и в первую очередь за пределами своей земли, не относясь к типу «вождей» подобно Гитлеру или Муссолини и даже Рузвельту. Поэтому он не мог надеяться добиться своей цели путем плебисцита, используя созданное им самим «народное движение». Тогда он стал интриганом крупного формата, пытаясь использовать посторонние силы и идя на хорошо продуманное пактирова-ние с целью создания видимости, будто бы «само развитие событий» выдвигает его на передний план. Вначале он стал опираться на ополченческое движение, превратившееся благодаря его поддержке в заметный фактор силы в Штайермарке, позже вознамерился использовать проявления национал-социализма в личных целях. В связи с этим он приложил руку к июльскому восстанию австрийских нацистов в 1934 году, заявив о своей готовности взять бразды правления страной в свои руки после смещения федерального канцлера Дольфуса.

«Королю Антону» удалось практически сделать свою землю автотомной, управляя ею авторитарно лишь с видимым соблюдением конституционных законов, нисколько не заботясь о реакции Вены. Его положение было настолько прочным, что он благополучно пережил неудачу ополченческого путча в 1931 году, хотя все знали, что именно он его инспирировал. Когда путч был сорван генеральной забастовкой рабочего класса, организованной социал-демократами, «петушиные закоперщики» попрятали оружие и спокойно возвратились по домам, будто бы речь шла об отмененных маневрах. Правитель Штай-ермарка позаботился о том, чтобы на этом все и закончилось. В конце концов Дольфусу удалось от него избавиться, направив в качестве посланника в Рим, получив за это в его лице своего смертельного врага. Не в последнюю очередь именно по этой причине Ринтелен принял участие в национал-социалистском заговоре 1934 года.

Ринтелен очень скоро понял, насколько важно для него самого и ополченческого движения приобретение контактов с подобными же движениями в соседних странах. И он установил связи с фашистами в Италии и движением ирредента в Венгрии. Ведь авторитарный режим, который он намеревался установить в Австрии, чувствовал бы себя прочнее, если в соседних странах имелись бы подобные же системы правления. В связи с этим он поддерживал все мероприятия венгерской ирреденты, где только мог.

В Вене тогдашний президент полиции, ставший позднее федеральным канцлером, Шобер творил нечто подобное. Он, несмотря на внешнюю чиновничью солидность, был в действительности двойственным человеком, полным внутренних противоречий. Шобер являлся членом великогерманской партии и во времена монархии входил в состав национальной немецкой оппозиции, хотя в глубине души и был сторонником Габсбургов. Не как Ринтелен понимал он и смысл демократии, защищая ее силой полиции — временами единственно стабильного явления в Австрии периода Сен-Жермена от леворадикальных потрясений и правых путчистов. В то же время он поддерживал контакты с национально-революционными группами в Германии, преследовавшими цель свержения Веймарской республики. Наружного проявления эти его внутренние противоречия не имели, в результате чего он даже пришел к власти, которая импонировала ему не менее, чем Ринтелену, разочаровав надежды многих людей. На этой должности он не показал себя сильным человеком, которым должен бы быть по своей профессии. Из него получился слишком добродушный канцлер.

Будучи еще президентом полиции Вены, он также поддерживал венгерскую ирреденту всеми возможными способами. С главным действующим лицом в афере с фальшивыми франками, принцем Виндиш-гретцем, он имел долгое время дружеские отношения. Во время нашей беседы Виндишгретц показал мне с гордостью свой австрийский заграничный паспорт на чужое имя, который ему выдал в Вене Шобер. Подобную же услугу венский президент полиции оказал и другим эмиссарам венгерской ирреденты. К изготовлению фальшивых франков Шобер отношения не имел, зато принял участие вместе с Рин-теленом в другой операции принца. Виндишгретц закупил на личные средства большую партию оружия для оснащения подразделений ирреденты и прятал его на территории Австрии от комиссии Антанты по перемирию, затем оно с помощью Шобера было переправлено из Вены в Будапешт.

Как только были изготовлены первые фальшивые банкноты типа сокол, они были переправлены из Штайермарка в Будапешт и складированы на вилле принца Виндишгретца. Венгерская полиция была об этом оповещена и стала охранять сокровища, выставив своих сотрудников в гражданской одежде. Акция, однако, закончилась провалом. Хотя подделка и была осуществлена довольно неплохо, банкноты с присущим венграм легкомыслием были направлены за рубеж, как говорится, тепленькими: даже типографская краска еще не просохла. Когда некий Юлиус фон Месцарос, член Экзца, попытался обменять их на венской финансовой бирже, то был тут же арестован. Дело, однако, было не только в попытке сбыта новеньких фальшивок, но и в том, что кто-то успел сообщить об этом чешской секретной службе. Чешский посланник в Вене тут же предпринял официальный демарш, предъявив неопровержимое доказательство. Однако Шобер и на этот раз поспешил венгерской ирреденте на помощь. Он постарался, чтобы расследование ушло, как говорится, в песок, так что до публичного скандала дело не дошло. Как раз в это время премьер-министром Венгрии стал Бетлен, который внес за Месцароса значительный залог, и тот был немедленно освобожден из-под ареста.

Виндишгретц, наблюдавший за происходившим в непосредственной близости, не сделал из этого события надлежащего вывода о том, что игра с изготовлением фальшивых банкнот является весьма опасным делом. Наоборот, он посчитал, что все обойдется благополучно, если удастся избежать самых маленьких ошибок. И именно он явился тем человеком, который уже вскоре приступил к акции по изготовлению фальшивых франков.

Принц не входил во внутренний круг Экзца, но принадлежал к группе руководства. Он осуществлял контроль за зарубежными связями движения ирредента, являясь как бы неофициальным министром иностранных дел. Не говоря уже о том, что он частенько навещал короля Карла в Швейцарии (Виндишгретц был убежденным сторонником восстановления прав короля) и широко использовал свои многочисленные контакты прежних времен с Западной Европой. Речь шла не только о его связях с зарубежными аристократическими семьями, у него были хорошие отношения с французским государственным деятелем Аристудом Брианом, у которого часто гостил, а также политиками демократического толка. Так что заявление Бриана о том, что разрушение австро-венгерской монархии было ошибкой, было сделано им не без влияния Виндишгретца. Еще большим успехом пользовался Виндишгретц у польского диктатора маршала Иосифа Пилсудского. Тесные политические связи между Польшей и Венгрией в годы между обеими мировыми войнами, дружба, которую испытывала Венгрия по отношению к Польше в последующем, вплоть до 1945 года, были, вне всякого сомнения, заложены еще Виндишгретцем.

Не обрывал он и нити, ведшие в Германию, несмотря на напряженные отношения между нею и Францией, а затем и Польшей. Он был хорошо знаком с генералом Людендорфом через которого вышел на некоторых немецких высокопоставленных лиц, сыгравших впоследствии решающую роль в афере с фальшивыми франками. В феврале 1923 года Виндишгретц предпринял продолжительную поездку по Германии, в подготовке которой самое деятельное участие принял бывший полковник Макс Бауэр, один из главных организаторов так называемого «капповского путча», бежавший после его провала за границу. Попав в Австрию, он получил поддержку венского полицай-президента Шобера, с помощью которого спокойно жил в венском монастыре, не прекращая своей политической деятельности. Через непродолжительное время рискнул возвратиться в Германию, где к тому времени бывшие участники путча, в числе которых был капитан Эрхард, вновь возвратились к активной политической жизни, поддерживая тесные связи с венгерской ирредентой.

Что касается Гитлера, партия которого мало чем отличалась от многих других праворадикальных и националистических группировок и только что начала поднимать свою голову в Баварии, то он относился к Венгрии сдержанно, видимо, потому, что будучи австрийцем, не испытывал симпатий к мадьярам, не доверяя им и политически. К тому же, являясь в душе якобинцем, он рассматривал магнатов типа Виндишгретца как мерзких типов. Лично Виндишгретц, находясь в Мюнхене и проводя там длительные переговоры с такими лидерами национального направления, как Людендорф и генерал Эпп, ни там, ни позднее в Берлине с Гитлером не встречался. Поэтому нельзя сказать, знали ли Гитлер и его сподвижники о планах изготовления фальшивых франков. Сам Виндишгретц думает, что да, но никаких доказательств на этот счет не имеет. Нет доказательств и того, что Людендорф был в курсе дел, тем более что этот вопрос в их беседах не возникал. Но это могло быть связано с осторожностью, так как при тех доверительных отношениях, которые существовали между Людендорфом и Максом Бауэром, тот, будучи хорошо осведомленным об этом, вряд ли не проинформировал своего бывшего шефа. Во всяком случае полковник Бауэр, как уверен Виндишгретц, посвятил капитана Эрхарда в суть дела. У Эрхарда, профессионального революционера и заговорщика, естественно, никаких сомнений в отношении этого плана не возникло. Примечательно, что Гейдрих, симпатизировавший Эрхарду, на первых порах, как свидетельствовал Раш, намеревался поручить именно Эрхарду собственную операцию по изготовлению фальшивых банкнот, с которым даже имел разговор на эту тему. И хотя капитан отнесся отрицательно к этому плану, это не повлияло на расположение к нему Гейдриха, который прикрывал Эрхарда, все более тяготевшего в ходе войны к движению Сопротивления, вплоть до своей смерти в Праге. Эрхард ныне проживает в Австрии, в советской зоне оккупации, причем русские его даже не беспокоят.

В Берлине князь Лёвенштайн, президент нацио-нального праворадикального клуба, посодействовал встрече Виндишгретца с министром иностранных дел Штреземаном. Подобно Бриану и Пилсудскому принц попытался заинтересовать того в установлении и укреплении хороших отношений между немцами и венграми. Но Штреземан большой готовности к этому не проявил. Будучи реалистом, он не видел большой пользы от такой затеи, поэтому ответил поговоркой, что, мол, слепой мало чем может помочь хромому. Однако возможность обмена мнениями с руководством венгерской внешней политики он не отверг, рассматривая контакт с Виндишгретцем как положительный момент. Он попросил даже венгерского гостя рассказать ему подробно о деятельности мадьярского движения ирредента, предложив вместе с тем обсудить возможные дальнейшие шаги с князем Лёвенштайном.

О намерениях приступить к изготовлению фальшивой валюты Виндишгретц Штреземану ничего не сказал. Однако уже вскоре он узнал от Лёвенштай-на, что Штреземан сам вынашивал план изготовления фальшивых франков и фунтов стерлингов. Еще до встречи с Виндишгретцем он дал задание своему статс-секретарю Мальтцану и советнику посольства Гриммерту изучить совместно со специалистами возможности изготовления фальшивых банкнот в Германии, а также вопрос, какой ущерб может нанести их распространение соответствующим иностранным банкам. От идеи изготовления фунтов стерлингов Штреземан позднее отказался. По мнению Виндишгретца, это было связано с моральными соображениями. Что же касалось Франции, то он вынашивал своеобразный план мести, так как та во время оккупации Рейнской области пустила в оборот большое количество фальшивых рейхсмарок, нанеся тем самым ощутимый удар по и без того слабым немецким финансам. Англия такой практикой не занималась. Возможно, однако, что Штреземан учел и то обстоятельство, что попытки изготовить необходимую бумагу для печатания фунтов стерлингов окончились неудачей. Как позднее показала операция Гейдриха, в техническом плане это было наиболее трудным делом.

К переговорам Виндишгретца е Левенштайном по операции с банкнотами был скоро привлечен полковник Бауэр, который, как оказалось, был уже задействован в шедших полным ходом подготовительных работах. Бауэр, являясь националистом, был отрицательно настроен по отношению демократическому немецкому правительству, полностью не доверяя, как он потом пооткровенничал, даже Штреземану. И Бауэр предложил перенести операцию в Венгрию, поскольку не надеялся на обеспечение ее прикрытия со стороны немецких властей. Виндишгретц выразил согласие доложить этот план своему правительству и стал собираться в обратный путь. Полковник Бауэр, на которого быстрое согласие Виндишгретца произвело положительное впечатление, пригласил его осмотреть уже приступившие к изготовлению фальшивой валюты немецкие производственные мастерские.

Мастерские эти находились неподалеку от Кёльна, то есть в оккупированной союзниками Рейнской области. Виндишгретцу потребовались необходимые для поездки туда документы, и он получил настоящий немецкий заграничный паспорт на чужое имя, оформленный в министерстве иностранных дел.

Принц показал этот документ автору настоящих строк с почти детской гордостью, так как с давних пор испытывал слабость к конспиративной деятельности и ко всему, что ей сопутствовало, тем более что во время войны, да и после нее довольно часто выполнял секретные задания. Поскольку, однако, он был заметной фигурой, маскироваться ему было трудно. Чешская секретная полиция не раз доказывала это, с удовольствием предоставляя ему свои тюремные камеры.

В Кёльне оба путешественника предприняли все мыслимые меры безопасности. Они не останавливались в одной и той же гостинице, а все встречи, которые назначал Бауэр, проводили в нейтральных местах. Во время той поездки Виндишгретц познакомился с инженером Шультце, который принимал активное участие в афере по изготовлению фальшивой валюты. Он был выходцем из Прибалтики, занимал руководящую должность в одной из русских государственных типографий, а бежав от большевиков, прихватил печатные пластины для выпуска червонцев — десятирублевых купюр, вошедших в обращение в России после 1922 года. Шультце был социалистом и не имел никаких связей с немецкими националистическими кругами, однако волею судьбы познакомился в первые же годы своей эмиграции с полковником Максом Бауэром, с которым сблизился.

При осмотре мастерской фальшивомонетчиков Бауэр принимал такие меры предосторожности, что Виндишгретц, незнакомый с местностью, не мог впоследствии даже определить, где она находилась. Темной ночью они выехали из Кельна, предварительно покружив по городу, так что принц не знал, в каком вообще направлении они ехали. Остановка была сделана в открытом поле. После продолжительного марша пешком они вышли к крестьянскому подворью довольно больших размеров, обнесенному забором. Дверь была открыта только после произнесения пароля. Сама мастерская находилась в подвальном переоборудованном, либо вновь отстроенном помещении с бетонированными стенами и массивными стальными дверями.

Там Шультце показал венгерскому гостю образцы бумаги, на которой должны были печататься фальшивые франки, и рассказал, что ему удалось найти искусственный заменитель тропических растений из Индокитая, используемых французским национальным банком для изготовления бумаги для банкнот. С помощью микроскопа он продемонстрировал идентичность своей бумаги настоящей. Бумага была изготовлена ручным способом, что было довольно затруднительно, зато не требовало применения специального оборудования. Шультце, бывший специалистом в этой области, считал, что фальшивку можно изготовить таким образом, что даже французские банки не отличат ее от настоящих банкнот. Увиденное произвело на Виндишгретца огромное впечатление, и, как он мне признался, именно в том таинственном подвале под Кельном у него окрепло решение использовать изготовление фальшивых франков в интересах Венгрии.

Персонал мастерской состоял из тщательно подобранных людей, основная часть которых были бывшие офицеры. Они должны были принести специальную клятву о молчании, которую никто из них не нарушил. Когда была вскрыта афера по изготовлению фальшивых червонцев, никто из сотрудников Шуль-тца не связал ее с изготовлением фальшивых франков, тем более что бумага для печати червонцев бралась на фабрике по производству специальной бумаги, выполнявшей и зарубежные заказы.

В марте 1923 года Виндишгретц возвратился в Будапешт. С собой он привез меморандум Бауэра по изготовлению фальшивых франков, который представил необходимым лицам. Документ этот датирован 7 марта 1923 года и неопровержимо доказывает, что идея изготовления фальшивых франков исходит от националистически настроенных немцев, а не от Виндишгретца. Когда впоследствии афера была раскрыта, публикация меморандума и других документов значительно облегчила бы судьбу принца, но нанесла бы значительный ущерб националистическим группам в Германии. По этой причине от их публикации Виндишгретц отказался, умолчав о них и в дальнейшем. Тем самым он принес самого себя в жертву, что показывает его личность и характер совершенно с другой стороны, чем можно было судить по самому процессу.

Виндишгретц посвятил в курс дела в первую очередь своих друзей. Духовным лидером в группе был последний министр иностранных дел австро-венгерской монархии граф Юлиус Андрасси, приобретший известность на Западе в результате своих усилий по достижению мира в 1918 году. Андрасси предупредил о необходимости соблюдения величайшей осторожности, но оказался в этом плане в одиночестве. Другие же загорелись идеей и высказались за немедленное представление плана в соответствующую правительственную инстанцию. Первым, кто узнал о плане, был граф Телеки, предводитель ирреденты. Он пришел в восторг от плана, тем более что, как мы упоминали выше, сам принимал участие в изготовлении фальшивых банкнот типа сокол. Он лишь потребовал, чтобы были выполнены два условия: во-первых, необходимо получить официальное согласие премьер-министра Бетлена и, во-вторых, печатание банкнот осуществлять в государственных помещениях под надзором официального представителя.

Граф сам же взялся за претворение в жизнь этих предпосылок. Уже через несколько дней у него состоялась решающая беседа с Бетленом. Глава правительства одобрил акцию и определил помещение, где следовало расположить мастерскую фальшивомонетчиков — военно-географический институт в Будапеште — Реттек утка. И руководителя всей операции он назначил также сам — начальника венгерской полиции генерала Эммериха Надосси. Тем самым мероприятие было оправдано от вмешательства полиции. В качестве непосредственного руководителя производственного процесса в институт был направлен майор Ладислав Гере. В результате требования Телеки были выполнены, и граф в конце марта, собрав у себя дома основных участников операции — Виндишгретца, Надосси и Гере, официально объявил о ее начале.

Возникает вопрос, знал ли в то время о намечающейся операции регент Хорти? Тот утверждал, что вплоть до провала этого тайного мероприятия никакой информации о нем не имел и что не допустил бы его проведения. Однако Телеки и Виндишгретц сумели впоследствии доказать, что на самом деле премьер-министр граф Бетлен докладывал Хорти об этом плане во всех подробностях и дал свое согласие Телеки, поскольку регент если и не уполномочил его на его осуществление, то и не запретил. И в тот раз произошло, что и обычно: Хорти обо всем знал и не возражал, заявляя официально, что был не в курсе дела. Хотя все знали правду, никто из участников операции, соблюдая дисциплину, не разгласил общественности косвенного участия регента в афере с фальшивыми франками.

После того как соответствующие помещения в военно-географическом институте были освобождены и переоборудованы, Шультце был приглашен в Будапешт, чтобы на месте проинструктировать персонал, набранный из венгров. Шультце прибыл в венгерскую столицу с двумя специалистами, где был встречен представителем генерала Надосси. Инструктора из Германии были немедленно снабжены соответствующими удостоверениями личности, чтобы избежать возможных осложнений. Был даже заключен договор о разделе ожидавшейся прибыли. Соотношение между Германией и Венгрией было, по первоначальному предложению Бауэра, установлено как 2 к 1, и это было им обосновано тем, что немецкая сторона подготовила все необходимое для осуществления операции и передала в распоряжение Венгрии. Теперь же уполномоченные венгерского правительства потребовали сделать это соотношение наоборот: две трети барыша должна была получить Венгрия и одну треть — Германия, поскольку всю ответственность вынуждена была взять на себя Венгрия. После запроса своих хозяев Шультце в конце концов согласился на это.

Подготовка к началу выпуска банкнот заняла больше времени, чем было предусмотрено. Технический руководитель Гере несколько раз побывал в Германии, чтобы пополнить свои знания, исходя из первых опытов. Новые трудности возникли, когда настало время перевезти из Германии необходимое оборудование и машины. Сделать это надо было окольным путем в целях соблюдения секретности, а при этом не все шло так, как было запланировано. Дополнительные затруднения вызвало то обстоятельство, что касса ирреденты снова оказалась пустой, а Бетлен не хотел давать деньги из государственной казны. Из-за финансовой проблемы все было близко к срыву. Тогда в дело вмешался Виндишгретц, предоставивший вместе с друзьями личные средства. По его данным, подтвержденным документально, он вложил в операцию не менее 130 000 долларов.

В производственном процессе также возникли осложнения. В течение довольно продолжительного времени венграм не удавалось сделать бумагу необходимого качества для печати тысячефранковых купюр. Бумага эта имела небольшие, но нетрудно проверяемые отклонения от оригинала, поэтому предпринимались новые и новые попытки. Когда, в конце концов, была получена бумага необходимой консистенции и практически не отличающаяся от настоящей, возникли трудности с нанесением водяных знаков. Наконец, и эта проблема была решена за счет применения специальных тончайших сит, сделанных из бронзы. Но на поиски подходящих материалов опять ушло много времени. Только спустя целый год после официального начала операции — в марте 1924 года — была получена, наконец, безукоризненная бумага с водяными знаками. Клише были также готовы, так что можно было приступать к печати. Но и тут возникли неожиданные трудности, в связи с чем первые банкноты были получены только в начале 1925 года. Никаких существенных недостатков у них уже не было.

Непосредственно к изготовлению фальшивых франков Виндишгретц отношения не имел. В мастерской фальшивомонетчиков он был всего один раз по приглашению майора Гере с целью ознакомления с ее размещением. Все занятые в процессе изготовления фальшивых банкнот люди были либо офиперы, либо военные чиновники в офицерском ранге, официально «откомандированные» в институт. Они не получали никакой специальной оплаты своего труда и никаких льгот, и были вынуждены обходиться своими весьма небольшими окладами денежного содержания.

Все они дали клятву о своем молчании даже в отношении своих непосредственных начальников в частях и учреждениях, откуда поступили в военно-географический институт. Судебный процесс показал, насколько серьезно они воспринимали эту клятву, так как никто из них не заговорил. Такая предосторожность была необходима в связи с тем, что в Будапеште все еще находилась комиссия Антанты по перемирию, которая располагала большим числом агентов и хорошей секретной службой. Чтобы не допустить обнаружения мастерской, были приняты все меры предосторожности и маскировки. В крайнем случае она должна была быть взорвана, дабы нельзя было определить ее предназначение.

Хотя операция и стала вполне самостоятельной, Будапешт не прерывал связей с дружескими группировками и отдельными личностями в Германии. Наряду с другими причинами, это было необходимо для получения оттуда сырья для изготовления бумаги, специального тряпья и экзотической древесной коры. Была установлена специальная курьерско-транспортная линия, шедшая через Австрию, где в качестве ангела-хранителя выступал венский полицай-президент Шобер. Необходимые материалы поступали в основном по Дунаю в специальных контейнерах, которые прятались в угольных отсеках венгерских буксиров.

Генерал Надосси получил от Бетлена указание изготовить миллион штук тысячефранковых банкнот.

Цифра эта, однако, достигнута никогда не была в связи со сложностью производственного процесса. Один человек в день мог изготовить около двухсот листов бумаги, хватавших на четыреста таких купюр. Хотя работа шла в две смены и было увеличено число сотрудников, до миллионного рубежа было далеко. К концу акции у фальшивомонетчиков оставался еще «материал», которого хватило бы не менее как на сто миллиардов франков. В наличии была и чистая бумага, так как процесс печатания был довольно несложным.

Когда, наконец, производственный процесс наладился и банкноты стали получаться вполне удовлетворительными, встал вопрос, каким образом следовало организовать их сбыт. Вначале это дело хотели поручить тому самому Месцаросу, который в свое время попытался безуспешно реализовать изготовленные в Венгрии фальшивые чешские банкноты типа сокол на венской финансовой бирже, не принимая во внимание, что он был тогда арестован и, следовательно, себя скомпрометировал. Позже был сделан вывод, что тем самым была допущена грубая ошибка. Месцарос же предпринял к тому времени несколько поездок за границу, чтобы выяснить возможности сбыта изготовленных банкнот. От его услуг, правда, руководители операции отказались довольно скоро, и Месцарос, бывший хорошим другом турецкого главы государства Кемаль-паши, отправился в Анкару, где намеревался организовать национальный музей.

Проблема введения в оборот фальшивых купюр оказалась довольно сложной и ею ответственные лица занимались серьезно. Самым простым выходом из положения было бы решение озадачить этим вопросом венгерские банки, но из политических сообра-хсений это было невозможно. Ведь в случае неудачи источник появления фальшивых франков следовало сохранить в тайне. Тем более что к этому времени Венгрия была принята в международное сообщество, что обязывало ее вести себя надлежащим образом, не нарушая цивилизованных норм. К тому же у нее появилась возможность получения иностранных кредитов в больших размерах. Бетлен немедленно воспользовался этим шансом, и в страну широким потоком потек иностранный капитал, в результате чего начался несколько искусственный экономический подъем. Вместе с тем венгерское правительство не хотело отказываться и от получения прибыли за счет операции с фальшивыми банкнотами и всячески содействовало ее дальнейшему развитию. Осторожный Бетлен не хотел, чтобы в случае провала акции были нарушены установленные тесные финансовые отношения с заграницей, и запретил неосторожные и непродуманные действия. Следовало считаться с тем, что при возможном «проколе» Бетлен сдаст всех участников операции и с возмущением отмежуется от нее. Видимо, эти соображения и явились первопричиной того, что граф Телеки стал все более отдаляться от операции. Бывший премьер-министр был географом, известным во всем мире ученым, и умело возвращался на научную стезю, когда в политике возникала напряженность или когда складывающаяся ситуация говорила о необходимости отхода от активных дел. К тому же он испытывал отвращение к коррупции, складывающейся в ближайшем окружении Бетлена, и не собирался делать ничего, что могло бы бросить даже косвенную тень на его доброе имя в результате каких-либо махинаций.

Вследствие этого ответственность за осуществление операции перекладывалась во все большей степени на генерала Надосси. Виндишгретц, после того как венгерское правительство хотя и скрытно, но фактически взяло ведение операции на себя, оказался на заднем плане. После многих непредвиденных задержек, в числе которых был выход из строя одной из машин (замену ей пришлось доставлять из Англии), Надосси летом 1925 года смог, наконец, доложить премьер-министру Бетлену о готовности первой серии тысячефранковых банкнот. Одновременно генерал попросил Бетлена назначить лицо, ответственное за организацию сбыта фальшивок, обратив его внимание на сложность задачи и необходимость взвешенного подхода к ее решению. Желательно, чтобы такой человек был специалистом в банковских делах, чтобы избежать опасности нового прокола (в виду имелся Месцарос). Бетлен решил назначить на роль организатора и руководителя ввода в обращение фальшивой валюты президента венгерской сберегательной кассы при почтовом ведомстве Габриэля Баросса.

Примерно в это же время среди фальшивомонетчиков появился армейский епископ Цадравец, которому, казалось, нечего вообще там было делать. Но нужно отметить, что он входил в число руководителей ирреденты, будучи, как и многие венгерские священники, националистом (почти все католические клерикалы в Венгрии были пламенными патриотами). В присутствии этого епископа Виндишгретц передал Бароссу первую серию изготовленных тысяче-франковых купюр в количестве ста штук для реализации. А произошло это в доме последнего, так как не его жилище, а вилла епископа была определена как место для хранения фальшивых банкнот (она представлялась наиболее надежным местом). Тем не менее Надосси выделил группу полицейских, которые должны были охранять виллу, переодевшись в гражданское. В производстве банкнот было решено сделать перерыв, пока не будет приобретен опыт сбыта фальшивых купюр.

Получив банкноты, Баросс определил их как вполне удачные. Однако банковские специалисты, которые должны были составить группу сбыта, были настроена критически. Тем не менее было решено попытаться сбыть эту серию. Банковский директор Лоранд Хорват был официально послан за рубеж по заданию сберегательной кассы для проверки методов введения фальшивок в обращение, продуманных в Будапеште. В некоторых странах в различных банках предполагалось арендовать определенное число сейфов. В каждый из них будет заложена крупная сумма фальшивых франков. Суммы эти должны и быть подтверждены и заверены соответствующими банковскими организациями, после чего вброшены на биржу. Таким образом Баросс полагал получить реальные деньги за сбыт нескольких миллионов фальшивых франков «за один прием».

Решающая ошибка этого метода должна была бы броситься в глаза его изобретателям. А ошибка эта заключалась в том, что лица, арендующие сейфы, должны были предъявить соответствующие документы, а если они и будут подставными, то все равно останутся какие-то следы, которыми может воспользоваться следствие. Этого надлежало опасаться, ибо из соображений надежности в качестве таких лиц должны были быть использованы офицеры, внешний вид и поведение которых даже в гражданской одежде привлекли бы к себе внимание, не говоря уже о том, что у них не было никакого опыта в подобных делах. Таким образом, для выполнения специального задания отбирались люди, которые менее всего для этого подходили. Правда, для изучения банковских порядков и техники перечислений валюты в нескольких европейских странах был послан полковник генерального штаба Мориц фон Фляйшман. Как ни странно, ответственным лицам даже не пришло в голову, что подключение банков надо было бы избежать категорически. Было настоящим абсурдом, что фальшивые банкноты попали бы сразу в руки людей, которые могли тут же определить их подлинность — банковских служащих. Мысль о продаже фальшивых франков на черных рынках, которых вообще в Европе было предостаточно, либо не появлялась вообще, либо считалась недостойной в глазах венгерских дон кихотов.

Рекогносцировочная поездка банковского директора Хорвата привела к выводу, что изготовленные франки, из-за имеющихся хоть и небольших недостатков, сбывать в самой Франции нецелесообразно и что план депозитария сейфов в большинстве стран неосуществим. Поэтому не оставалось ничего другого, как попытаться наладить сбыт фальшивок через агентов. Баросс понимал опасность такого метода: избежать при этом «проколов» наверняка не удалось бы. И он предложил отказаться от проведения акции с фальшивыми банкнотами, а вместо них приступить к печатанию фальшивых акций и чеков, организовать сбыт которых было бы значительно проще и легче.

Между тем наступила осень 1925 года. Время для поддержки венгерской партии на парламентских выборах в Словакии, для чего собственно и предназначались деньги, вырученные от сбыта фальшивых франков, уже ушло. Видимо, поэтому премьер-министр Бетлен изменил свое решение в отношении мероприятия с фальшивыми купюрами. Часть изготовленных фальшивок была размещена в помещениях «Тесца» — крышевой организации общественных национальных союзов и объединений, являвшейся своеобразным официальным фасадом Экзца. Бетлен направил президенту этой лиги, некоему барону Пе-рени, письмо, в котором запретил использование передаваемых ему на хранение банкнот. Письмо это носит довольно странный характер, так как в нем речь идет лишь о части изготовленной продукции и притом меньшей. Большая ее часть по-прежнему находилась на вилле армейского епископа Цадравеца, о чем премьер-министр не мог не знать. Может быть, Бетлен хотел создать себе этим письмом алиби, продолжив в то же время саму акцию? Надосси и Виндишгретц были не удовлетворены этим загадочным указанием и потребовали, чтобы барон Перени уточнил позицию премьера. Ответ пришел только по прошествии некоторого времени и вызвал у Надосси и Виндишгретца недоумение: Бетлен все же хотел, чтобы акция была продолжена. А вскоре было назначено новое ответственное лицо для организации сбыта фальшивок, несмотря на негативное отношение к проекту специалистов. Им оказался опять офицер — полковник генерального штаба Янкович. Новые сотрудники были также все без исключения офицерами.

Янкович выехал в Париж, чтобы установить, как французский национальный банк укладывает пачки банкнот и упаковывает их. При этом он обзавелся необходимыми бумагами и письмами, которые должны были подтвердить деловые поездки его агентов за рубеж (в виду имелись отобранные офицеры с липовыми паспортами).

И вот в конце октября 1925 года первые агенты выехали за границу. Перед поездкой у каждого из них принял присягу епископ Цадравец, что ни в одной из европейских армий было бы невозможно. Фальшивую валюту офицеры с собой не брали, она пересылалась по линии министерства иностранных дел в соответствующие дипломатические представительства спецкурьерами и находилась там в полной сохранности по законам экстерриториальности. Начало акции должно было начаться по сигналу Надосси, когда он получит разрешение Бетлена.

Премьер-министр же выехал в Женеву на международные переговоры, так и не приняв окончательного решения, несмотря на настойчивые просьбы Надосси. Но все же он дал личное указание министерству иностранных дел изготовить паспорта на чужие имена офицерам, которые должны были выехать за рубеж в качестве продавцов фальшивой валюты, и начать ее отправку с дипломатическим багажом. В то же время он сообщил Надосси из Швейцарии через своего статс-секретаря Пронэ, что акцию можно будет начинать только после его возвращения в Будапешт. Надосси пришлось передать соответствующие указания уже выехавшим за границу агентам, что было не совсем безопасно для операции, да и связано с трудностями. Националистические организации, потеряв терпение, стали требовать выполнения обещания, данного правительством на скорую выдачу им денег за счет проведения акции с фальшивыми банкнотами. От имени нескольких националистических групп с таким требованием к Вин-дишгретцу обратился некий полковник Симонфал-ви: кассы ирреденты были абсолютно пусты. И вину за это он возложил на Виндишгретца и Надосси, а также на правительство. Ожидая поступления денег, руководство ирреденты пошло на некоторые дополнительные расходы и даже влезло в долги. Однако Виндишгретц вынужден был разочаровать полковника, ибо тактика промедления Бетлена связывала ему руки.

Полковник Янкович выехал сам в качестве дипломатического курьера с внушительной суммой фальшивых купюр в Голландию. Он должен был сдать свою курьезную дипломатическую почту в венгерскую дипломатическую миссию в Гааге, где фальшивки должны были находиться на хранении вплоть до сигнала о начале акции, когда находившиеся уже давно в стране офицеры получили бы предназначенные для них суммы для сбыта. Однако Янкович по непонятной причине вместо Гааги направился в Роттердам, где на вокзале встретил двоих офицеров — своих агентов. Несмотря на строгие указания, он показал им в своем номере гостиницы привезенные банкноты. Для этой цели он вскрыл курьерскую сумку, а потом снова ее завязал. При этом он не заметил, как из нее выпали три тысячефранковые купюры. Только приведя багаж в надлежащий порядок, он увидел их на полу. Чтобы снова не возиться с багажом, он сунул эти банкноты в бумажник, где, по его словам, находились настоящие деньги. На следующий день он прибыл в Гаагу, сдал дипломатический багаж и отправился в банк, чтобы поменять имевшиеся у него деньги на местную валюту. И непонятно, спутал ли он одну из фальшивых банкнот с настоящей и вручил ее банковскому служащему, или же решил начать действовать на свой собственный страх и риск, чтобы убедиться в легкости сбыта фальшивок, а может, поступил просто необдуманно (что никак не красит офицера генерального штаба). Во всяком случае, опытный кассир сразу же определил, что купюра фальшивая, и вызвал полицию. Янкович совсем растерялся и в ожидании прибытия полиции попытался спрятать оставшиеся две фальшивые банкноты себе в носок. Банковский служащий заметил его действия и доложил полиции. Когда полицейский потребовал предъявить ему документы, выяснилось, что речь идет о дипломатическом курьере. Арестовать его полицейский не мог и направился вместе с ним в дипломатическую миссию. Там Янкович сломался, впал в истерику и, не вдаваясь в подробности, рассказал обо всем как было.

Венгерский посланник в Гааге, естественно, сразу же доложил о происшедшем правительству. Будапешт принял решение приостановить акцию. Это было собственно все, что можно было сделать. Надосси дал по радио указание находившимся за границей офицерам немедленно уничтожить все имевшиеся у них фальшивые банкноты. Было решено применить даже единый метод уничтожения: банкноты необходимо было облить в ванне бензином и сжечь. Таким образом были уничтожены почти все вывезенные купюры. Однако в Голландии был арестован венгерский офицер, засланный туда в качестве агента по сбыту фальшивок, да в Копенгагене был задержан еще один. Правда, ему удалось бежать, но, был все равно арестован в Гамбурге. Этого было вполне достаточно для провала акции.

Несмотря на катастрофу, Бетлен сохранил полное хладнокровие. Он приказал Надосси принять все меры, чтобы скрыть связь группы фальшивомонетчиков с официальными правительственными кругами. А для проформы он поставил перед полицией задачу провести расследование и найти виновных. У Надосси не оставалось никаких сомнений, что вина за провал акции будет возложена на него, и обратился с прошением об отставке по окончании расследования, которое, как он полагал, закончится ничем.

Бетлен и министр внутренних дел Раковски собственно и намеревались провести расследование таким образом, чтобы оно закончилось безрезультатно, дабы избежать скандала. Но французы перечеркнули этот план. Французский национальный банк послал в Будапешт детективов, которые провели собственное расследование. Имея в своем распоряжении достаточные средства, они за короткое время нашли несколько полицейских чиновников, а также политиков из ирреденты, которые были в курсе дел, и смогли реконструировать весь процесс.

Об этом узнало венгерское правительство. Было ясно, что приостановить, а тем более вообще прекратить следствие не удастся. И оно предприняло попытку увести расследование в ложном направлении и тем самым отвести от себя. Идею эту подал министр внутренних дел Раковски. Надежные члены движения ирредента, которых необходимо было как следует подготовить, должны были дать «показания», что фальшивые франки получены от русских агентов. Раковски сочинил чуть ли не целый роман и даже нашел людей, которые готовы были пересказать этот роман следственным органам. Но и этот план не нашел воплощения, так как в дело вмешалась французская дипломатическая миссия в Будапеште, и венграм пришлось искать новую версию, которая была бы ближе к истине и вызвала бы больше доверия. Правительство обратилось к Виндишгретцу, Надосси и другим непосредственным участникам акции и, апеллируя к их национальным чувствам и патриотизму, предложило принести себя в жертву и взять всю вину на себя. Никто из них не выступил против, отчасти из чувства реального патриотизма, а отчасти полагая, что если дело вообще дойдет до судебного процесса, он будет проведен только для видимости. И они дали соответствующие показания.

Однако, вопреки их ожиданиям, дело скоро приняло серьезный характер. 1 января 1926 года был арестован секретарь Виндишгретца — Раба. Еще за несколько часов до этого шеф правительственной прессы по поручению Бетлена обратился к принцу с просьбой использовать все свое влияние, чтобы либеральная венгерская пресса отнеслась сдержанно к рассмотрению данного случая. Закоперщик либералов, спикер венгерского еврейства, Васцони был в очень хороших дружеских отношениях с Виндишгретцем и не раз оказывал ему огромные услуги, в особенности в области политики. Виндишгретц дал свое согласие, но через два дня был арестован сам. 3 января были арестованы Надосси и другие непосредственные участники акции. Верные данному ими слову, они взяли всю ответственность за организацию и осуществление операции по изготовлению фальшивых банкнот на себя, якобы без ведома правительства, в целях поддержки ирреденты. Государственный прокурор Сцтрахе, ведший допрос обвиняемых, стремился не допустить, чтобы в протокол попали хоть какие сведения, указывающие на связь с правительством. Да никто из них и не пытался этого делать, кроме Раба, который первым понял гнусную игру правительства, стремившегося выйти из аферы в белых одеждах невинности, принеся в жертву Виндишгретца, Надосси и других. Секретарь Виндишгретца дал такие показания, которые без всякого сомнения вскрывали ответственность правительства за всю аферу. Для правительства это означало катастрофу, и на Виндишгретца было оказано давление, чтобы он уговорил своего секретаря, который по-прежнему оставался ему верен, отказаться от своих показаний. Виндишгретц дал свое согласие. В конце концов, ему удалось уговорить Раба, и тот заявил о надуманности своих высказываний.

Но едва правительство ускользнуло от этой опасности, как надвинулась новая. Граф Аппони, известный государственный деятель, представитель Венгрии в Лиге Наций, потребовал, чтобы расследованием аферы с фальшивыми франками занялась парламентская комиссия. При этом следовало ожидать, что Виндишгретц, оказавшись перед таким форумом, представлявшим интересы нации на более высоком уровне, чем правительство, и призванный говорить только истинную правду, отойдет от роли, указанной ему Бетленом, и сочтет себя обязанным изложить истинный ход событий. А это неминуемо приведет к падению правительства и дипломатическому скандалу. Однако Виндишгретц, будучи благородным человеком, решил сдержать слово, данное правительству, и с достоинством выдержал и это испытание. Его выступление перед парламентской комиссией явилось сенсацией первостепенной важности для будапештского общества. Появившись в сопровождении трех солдат с винтовками с примкнутыми штыками, он в самом начале заседания твердо заявил, что не намерен давать какие-либо показания, и продолжал так держаться, несмотря на настоятельные вопросы оппозиционных парламентариев.

Васцони, являвшийся представителем оппозиционной правительству партии и намеревавшийся доказать ответственность правительства, предложил Виндишгретцу стать его защитником на суде. Но тот от его помощи отказался, несмотря на свою с ним Дружбу, справедливо полагая, что способный адвокат будет выступать прежде всего как политик: процесс предоставит ему возможность лучше вникнуть в суть дела, чем даже участие в работе парламентской комиссии. Вместе с тем Васцони посчитал бы долгом друга вытащить Виндишгретца из неприятного и щекотливого дела. Поскольку политическая и дружеская цели были неотделимы, а принц все еще намеревался прикрыть правительство, он вынужден был отказаться от помощи Васцони. Его секретарь Раба был не столь деликатным и не стремился принести себя в жертву на алтарь отечества, поэтому согласился на защиту Васцони и рассказал ему все, что знал. К счастью для Бетлена и его окружения, знал он не так уж и много. Но и этих сведений для Васцони было вполне достаточно, чтобы открыть антиправительственную кампанию в прессе, для чего даже привлек тогдашнюю европейскую знаменитость — французского журналиста Жюля Зауэрвайна.

Экзц ответила на это в присущем ей стиле: на Васцони было произведено нападение на улице, причем он был зверски избит. Через две недели страдавший сердцем Васцони умер в санатории под Веной. Злоумышленники, конечно же, пользовавшиеся покровительством «заказчиков», отделались непродолжительными сроками заключения. В результате со сцены был убран опаснейший противник правительства.

Виндишгретц все еще надеялся, что правительство постарается оттянуть расследование и завести его в тупик. Но вот, вопреки его ожиданиям, он получил обвинительное заключение. На него с Надосси возлагалась вся вина за фальсификацию документов и изготовление фальшивой валюты, и никакая политическая мотивация как смягчающее обстоятельство во внимание не принималась. Для Виндишгретца это оказалось шоком. Он понял, что правительство, взывая к патриотическим чувствам, побудило его дать роковые показания, а теперь бросает в беде. В порыве отчаяния он написал регенту, призывая того к вмешательству. Письмо было передано из тюрьмы через одного из знакомых Виндишгретца и должно было, без всяких сомнений, попасть в руки Хорти. Однако письмо было возвращено без всяких комментариев: Хорти был настоящим мастером избегать любой ответственности, особенно в неудобных для него случаях. Вот и тут он сделал вид, что ничего не получал, будучи твердо уверен, что Виндишгретц и другие обвиняемые, несмотря на гнусность правительства и приступы гнева или слабости, будут продолжать молчать, чтобы не нанести вреда репутации своего отечества.

Но оставался еще один человек, бывший полностью в курсе всех дел, не находившийся в сфере влияния правительства, — тот самый Месцарос, которому вначале была поручена организация сбыта фальшивой валюты, но затем, как мы уже рассказывали, освобожденный от этой обязанности и уехавший в Турцию. Там он получил письмо, написанное по поручению Бетлена, а затем его навестил представитель Экзца, и он был предупрежден о необходимости соблюдения полнейшего молчания. В случае, если он не последует совету, пусть пеняет на самого себя. Месцарос, полагавший, что правительство его не достанет, воспротивился угрозам. Однако он вскоре же почувствовал, насколько длинной была рука Экзца. Как представляется, венгерский посланник лично проинформировал своих французского, чешского и румынского коллег о том, что Месцарос принимал непосредственное участие в изготовлении фальшивых франков, подделке румынского штампа на кронах и печатании фальшивых чешских банкнот типа сокол. Оставаться далее в Анкаре Месцаросу было невозможно, так что Кемаль-паша был вынужден направить его за границу, чтобы дело поросло травой. Сначала Месцарос выехал в Москву на конгресс по восточным языкам. Но и там его в покое не оставили: явно по доносу венгерской стороны он был арестован чека и выпущен только после настойчивого вмешательства Кемаль-паши.

7 мая 1926 года начался судебный процесс против Виндишгретца, Надосси и их сообщников, явившийся, по сути дела, невиданной до тех пор комедией. Председательствовал на нем Геза Тереки, начальник юридического отдела Экзцы, которая, собственно говоря, и должна была бы оказаться на скамье подсудимых. В качестве государственного прокурора выступал тот же Сцтрахе, который подверг косметической обработке протоколы допроса обвиняемых еще в ходе следствия. Подобрав соответствующих лиц, правительство обеспечило проведение в жизнь своей юридической концепции по афере, кроме того, были заранее проговорены все детали ведения процесса. Но несмотря на столь тщательную подготовку, правительству во время процесса все же пришлось пережить несколько весьма неприятных моментов. Дело в том, что Раба инстинктивно понимал необходимость спасения собственной шкуры.

Процесс, естественно, явился международной сенсацией. На нем присутствовали представители дипломатических миссий, ведущие юристы Венгрии и других государств, наиболее способные репортеры международной прессы. Для высшего венгерского общества в те дни считалось хорошим тоном присутствие на процессе. Дамы из пятисот богатейших семей Венгрии превратили заседания в настоящую выставку мод весеннего сезона. Входные билеты продавались спекулянтами на черном рынке по довольно высоким ценам. К концу интерес к процессу спал, упали и цены на билеты.

Французский банк был представлен тремя руководящими чиновниками, прибывшими на процесс в качество частных лиц. Присутствие этих специалистов тем не менее усложнило задачу организаторов процесса: надо было быть предельно внимательными, чтобы не допустить ляпсусов, чтобы никто из участников случайно не «проболтался», а статисты не вышли за рамки своей роли. Тем не менее возникали ситуации, когда казалось, что искусственно возведенная постройка комедийного процесса должна была рухнуть.

Венгерское правительство, несмотря на все свои старания, не смогло бы до конца выдержать фикцию процесса, если бы не поведение французов. Французские представители потребовали в качестве уплаты за понесенный моральный ущерб чисто символическую плату в размере одного франка. Такая сдержанность официальной Франции была полной неожиданностью для будапештского правительства, да и для принца Виндишгретца, которому от Надосси было известно, что французским детективам удалось выяснить все основные моменты, связанные с валютной аферой. Лишь много позже Виндишгретц узнал истинные причины такого странного поведения французских политиков из беседы с одним из французских чиновников в Женеве. Французское правительство вначале было настроено решительно вскрыть всю подоплеку акции фальшивомонетчиков, невзирая на лица, что привело бы к падению правительства Бетлена. Но в дело вмешался тогдашний британский министр иностранных дел Чемберлен: на Даунинг-стрит были заинтересованы в том, чтобы не допустить ни в коем случае какие-либо беспорядки в Центральной Европе, консолидированной с таким трудом. И ему удалось переубедить французское правительство, которое изменило намеченные уже было действия. Франция в то время играла на континенте ведущую роль, в связи с чем Малая Антанта оглядывалась на Париж. Так что и соседи Венгрии вели себя спокойно. Поэтому и венгерская оппозиция, не имея поддержки из-за рубежа, не смогла отмобилизоваться. Французский авторитет поведал тогда Вин-дишгретцу также, что между Лондоном и Парижем проходил интенсивный обмен дипломатическими нотами по афере фальшивомонетчиков в Венгрии, но они не были нигде опубликованы.

Допрос на процессе был начат с Надосси. В последний момент очередность допросов, спланированная ранее, была изменена и его вызвали первым, так как правительство было убеждено в его безграничной верности и послушности. Наблюдатели скоро отметили, что в ходе процесса, в отличие от обвинительного заключения, основной упор стал делаться на патриотические мотивы обвиняемых. А делалось это из расчета избежать их озлобленности и побудить к сохранению тайны. Председательствующий умело направлял Надосси именно в это русло. При допросе принца Виндишгретца тема патриотизма также нашла широкое отражение. На вопрос председательствующего, признает ли он себя виновным, принц ответил:

— Виновным себя не считаю по двум причинам. Во-первых, действие, в котором меня обвиняют, происходило не по личным и эгоистическим мотивам, а являлось частью борьбы, которую венгерская нация ведет уже давно и упорно. Во-вторых, многие веские причины свидетельствуют о том, что мы не можем быть осуждены по предъявленным нам обвинениям. Углубляться в этот вопрос здесь, на суде, я однако, не стану.

Виндишгретц дал понять, что за аферой скрываются закулисные причины, но отказался говорить о них. Суд, естественно, настаивать и не стал, обойдя подводный камень. В основном шла игра в вопросы и ответы, согласованная заранее. Лишь однажды произошла заминка, когда Виндишгретц, говоря о зарубежных примерах деятельности фальшивомонетчиков, упомянул об использовании французами фальшивых рейхсмарок в оккупированной Рейнской области. Французский представитель Колард Хастинг, который, конечно же, знал об этом, тут же изобразил возмущение и заявил протест, требуя удовлетворения за нанесенное французской нации оскорбление. Представителю французского национального банка, некоему Ауару, удалось успокоить своего манданта. Если бы ему это не удалось, вся концепция процесса была бы перечеркнута, так как загнанный в угол Виндишгретц, возмущенный обвинением во лжи, был готов призвать своих немецких партнеров по афере выступить в качестве свидетелей в подтверждение им сказанного. Если бы суд был вынужден вызвать этих свидетелей и они появились бы в зале заседаний, то вряд ли удалось бы избежать политического скандала и вскрытия межгосударственных связей на раннем этапе подготовки операции по изготовлению фальшивых франков.

Другой скандальный случай произошел при заслушивании некоего Манковича, брата того венгерского офицера, который был арестован в Голландии в связи с проколом полковника Янковича. Он был вхож в помещения Тесца, где ему удалось незаметно прихватить целый пакет с фальшивыми банкнотами из числа тех, что там хранились. Вырученные за них четыреста миллионов венгерских крон он использовал для санации попавшей под банкротство чулочной фабрики, принадлежавшей брату. Примечательно, что фальшивые франки он отдал в заклад в венгерский государственный кредитный банк, который принял их беспрепятственно. Председательствующий постарался как можно быстрее исключить этот неприятный эпизод из судебного разбирательства, тем более что оба брата попали в круг фальшивомонетчиков не через Виндишгретца или Надосси, а через Тесц.

В связи с Манковичем разговор зашел о президенте сберегательной кассы Бароссе, но был тут же свернут. Баросс, бывший, как нам известно, связанным с аферой и являвшийся одним из руководителей Экзца, пригрозил еще до этого премьер-министру Бет-лену, что, если его привлекут к делу по афере, он на допросе скажет правду. Его угроза подействовала, Баросса трогать не стали, а через некоторое время после окончания процесса он получил в качестве платы за свое молчание монополию на такси в Будапеште.

Допрос графа Телеки прошел без сенсаций. В соответствии с договоренностью, он признал, что слышал о плане изготовления фальшивых банкнот и доложил об этом премьер-министру Бетлену, который резко высказался против подобного мероприятия. Секретарь Виндишгретца — Раба, давший по этому вопросу несколько иные показания, снова был вызван на допрос. Вследствие противоречивых мнений, Телеки мог попасть в щекотливую ситуацию. Поэтому к Виндишгретцу снова обратились, дабы он воздействовал на своего секретаря, чтобы тот соответственно модифицировал свое заявление. И опять для правительства все обошлось. Еще одним ключевым моментом, которого с нетерпением ожидали зрители должен был стать допрос премьер-министра Бет-лена. Но еще до этого произошла довольно мрачная сенсация. У Виндишгретца были друзья, недовольные его поведением на процессе. Они разгадали, что Хорти и Бетлен действовали, исхода из собственного эгоизма, извлекая выгоду из патриотизма Виндишгретца, даже не помышляя о том, чтобы помочь ему выбраться из трудного положения. Поэтому они, не посвятив в свои намерения принца, приняли решение, чтобы депутат парламента Хир, игравший большую роль в ирреденте, ради которой пожертвовал всем своим состоянием, выступил на процессе с важным заявлением. Он должен был подтвердить, что Бетлен на просьбы различных патриотических союзов о финансовой поддержке обещал выделить им значительные суммы из ожидающихся поступлений от сбыта фальсифицированных франков. В день, когда Хир должен был выступить на процессе, он был приглашен на обед одним из близких друзей Бетлена. После принятия пищи Хир почувствовал недомогание и был немедленно доставлен в больницу. Представители суда вынуждены были направиться к нему в больницу, где он все же сделал свое заявление. Однако через несколько дней нежелательный свидетель умер: рука Экзца оказалась достаточно длинной. Смерть Хира дала возможность суду проигнорировать его заявление.

И вот после этого трагического происшествия состоялось выступление Бетлена на судебном процессе. Но никаких драматических сцен, к разочарованию болельщиков, не произошло. Бетлен, естественно, утверждал, что всегда являлся противником фальшивок. При этом он заявил, что им двигало не столько моральное чувство, сколько осознание факта решения вопроса о Западной Венгрии (в результате проведения народного опроса в Эденбурге этот район был присоединен к Венгрии), и что он считает дальнейшую активизацию деятельности движения ирреденты нецелесообразной, поскольку в противном случае положение венгров в соседних государствах будет подвергнуто серьезным осложнениям и даже опасностям. Тем самым он косвенно дал понять, что основной причиной его отрицательного отношения к планам изготовления фальшивых франков явились тактические соображения, тогда как до решения вопроса о Западной Венгрии он не имел ничего против «чрезвычайных мер» даже такого плана.

Чтобы придать видимость серьезности процесса, Бетлену был задан вопрос, не было ли каких связей между группой фальшивомонетчиков и регентом. Как и другие свидетели, которым задавался этот же вопрос, Бетлен не позволил защитникам направить судебный процесс в нежелательном направлении и решительно дал отрицательный ответ. Бетлен продолжил тактику восхищения патриотическими действиями Виндишгретца, заявив в заключение своего выступления:

— Я знаю Виндишгретца как настоящего джентльмена и уверен, что он действовал не из личных своекорыстных соображений.

Приговор, естественно, был сформулирован еще за несколько недель до объявления. Для Виндишгретца и Надосси были предусмотрены по четыре года тюремного заключения, для Гере — два, для генерала Хайтса, начальника военно-географического института, и его преемника полковника Курца — по году и для секретаря Виндишгретца — Раба — полтора года. Виндишгретц знал об этом, так как генеральный прокурор Сцтрахе во время одного из посещений его в тюремной камере сказал ему неформально о том, что его ожидает. Венгерская'общественность после объявления приговора была возбуждена и даже шокирована, в особенности тем, что осужденные лишались на это время гражданских и политических прав. Несмотря на тщательную режиссуру, каждый здравомыслящий человек в Венгрии понимал, что процесс был заорганизован. Когда первые волнения прошли, многие думали, что это был не более как театральный жест для успокоения заграницы. Бетлен же со своими сподвижниками имели самое серьезное намерение заткнуть рты людям, знавшим их тайну, до тех пор, пока афера, как говорится, не зарастет травой. Что касается Надосси, то это им удалось полностью, ибо он не только не предпринимал попыток выбраться из заключения как истинный мадьярский Дон Кихот, но и потребовал, чтобы весь срок наказания он провел в одной из государственных тюрем. Виндишгретц же стал умнее, разгадав хитрую игру правительства. Еще во время процесса он увязал свое молчание и хорошее к себе обращение определенными условиями, которые довел через своих людей до главы правительства. Бетлен был с ними согласен, и между ним и Виндишгретцем был заключен своеобразный договор, который состоял из трех пунктов. Во-первых, все осужденные, кроме него и Надосси, должны быть после окончания процесса выпущены на свободу. Во-вторых, после утверждения приговора королевской курией — высшим венгерским судом, и он с Надосси должны быть освобождены. В-третьих, Бетлен обязался в своем выступлении на судебном процессе официально оказать честь Виндишгретцу.

Бетлен выполнил обговоренные условия, опасаясь, что Виндишгретц в противном случае мог подать прошение на пересмотр дела во второй и даже третьей инстанции. Сразу же после окончания процесса Виндишгретц был направлен в следственную больницу, где его разместили и обслуживали чуть ли не «в соответствии с его общественным положением». К нему даже приставили слугу — заключенного на длительный срок, весьма услужливого и разностороннего парня. Виндишгретц получил разрешение принимать в своей комнате посетителей, чем не преминула воспользоваться добрая половина венгерского высшего общества. Свои визиты ставшему национальным мучеником принцу наносили и иностранцы, в частности группа болгарских офицеров, принимавшая участие в конных состязаниях в Будапеште. Даже австрийский федеральный канцлер, прелат Игнац Зайпель во время своего пребывания в Венгрии заглянул к Виндишгретцу и вел с ним продолжительную беседу об австрийском ополченческом движении. Дело доходило до курьезных сцен. Так, однажды в честь Виндишгретца выступил известный цыганский скрипач Толль Янцы, разместившийся со своей капеллой за высокой стеной, окружавшей тюремную больницу и обнесенной колючей проволокой, сквозь которую был пропущен электрический ток. Но все эти признаки внимания и оказания чести не могли отвлечь Виндишгретца от мысли, что в связи с фальшивомонетческой акцией он был разорен. И дело было не только в тех инвестициях, которые он вложил в операцию. Воспользовавшись осуждением его как уголовника, чехи поторопились конфисковать старинные семейные владения Виндишгретцев в Богемии. Когда, наконец, 22 декабря 1926 года были открыты двери свободы, Виндишгретц оказался по масштабам венгерских магнатов бедным человеком.

Во второй и третьей инстанциях приговор был утвержден формально без дополнительного расследования, в нем была лишь частично — по настоянию Виндишгретца — изменена формулировка обоснования приговора, которая затрагивала его моральный престиж (были даны более мягкие выражения). Полная реабилитация принца последовала значительно позже. Бетлен после завершения судебного процесса опять почувствовал в себе полную уверенность и предпринял все от него зависящее, чтобы воспрепятствовать формальному восстановлению чести Виндишгретца. Такое положение продолжалось, пока он был премьер-министром. Лишь после того, как его сменил Гембес, было проведено заседание офицерского суда чести венгерской армии. Этот суд, состоявший из генералов, вынес решение, что «Виндишгретц взял на себя ответственность перед судом за аферу по изготовлению фальшивых франков только потому, что хотел уберечь от позора и ущерба Венгрию, государство и нацию». За выдержку и достойное поведение Виндишгретцу было присвоено звание майора венгерского гонведа. Хорти даже провел аудиенцию в его честь, во время которой поблагодарил Виндишгретца за «беспримерную выдержку и поведение» во славу отечества.

Регент был отличным актером, и ему удалось убедить Виндишгретца, попавшего из-за него в темницу и потерявшего все свое состояние, в своем искреннем и сердечном к нему расположении. Даже десятилетие спустя, когда он рассказывал мне о своих переживаниях, Виндишгретц был убежден, что Хорти оказался «жертвой своего плохого окружения». Только значительно позже, когда в прошлое безвозвратно ушли Хорти и Бетлен, венгерская Экзц и другие шовинистические организации, когда Виндишгретцу пришлось приложить значительные усилия, чтобы материально обеспечить наступающую старость, ему стал ясен истинный смысл тогдашних событий. И он признался самому себе в том — об этом ранее он и думать не хотел, — что Хорти и Бетлен принесли его в жертву не во имя спасения родины, а для сохранения собственного властного положения. У него не осталось больше никаких иллюзий, что Хорти в действительности являлся лишь представителем богатейшего правящего слоя венгерского общества, который в течение многих десятилетий преследовал только собственные эгоистические интересы, выдавая их за интересы нации и государства. Катастрофические последствия такого поведения ничего не меняли. Если бы акция по изготовлению и сбыту фальшивок прошла благополучно и ирредента получила значительную финансовую подпитку, что, возможно, привело бы даже к определенным внешнеполитическим успехам, Виндишгретц был бы объявлен национальным героем. Когда же операция провалилась, ему вместе с Надосси и другими пришлось стать козлами отпущения, обеспечив реальным инициаторам аферы нахождение у власти в течение дальнейших двадцати лет. Ведь, если бы тогда Виндишгретц не промолчал, система правления Хорти со товарищи могла бы рухнуть.

Небезынтересно, что обаянию прожженного вельможи Хорти поддавались куда более опытные знатоки людей, чем Виндишгретц, и он вовсю использовал это в своих интересах, не брезгуя никакими средствами, запросто преступая истину. Могу привести пример из собственного опыта. Осенью 1945 года меня, как и Хорти, направили в Нюрнберг в качестве свидетеля. В так называемом свидетельском крыле тюремного здания мы содержались относительно свободно и частенько собирались по вечерам, обсуждая оживленно события последних лет. И вот как-то начальник германского генерального штаба Гудериан обратился к Хорти и попросил его рассказать о капитуляции венгерской армии в октябре 1944 года советским войскам. На это Хорти ответил, что абсолютно не в курсе дел, так как, будучи «старым противником коммунизма», не был вовлечен в «заговор», преследовавший своей целью капитуляцию. И добавил, что не может поверить тому, что якобы генерал-полковник Миклош-Дальноки принимал в этом участие и даже перебежал к русским, как это утверждается, поскольку является «безупречным антикоммунистом».

Любопытно, что в тот же день, когда он «вешал лапшу» на уши немецким генералам, ему в ходе допроса американским представителем был задан вопрос на эту же тему. Как мне позже стало известно, Хорти ответил тому в прямо противоположном смысле. Используя, естественно, в свою пользу тот факт, что его сын по приказу Гитлера был направлен в концентрационный лагерь, в результате чего американцы относились к нему самому благосклонно, Хорти высокопарно говорил о своих заслугах по выводу Венгрии из войны и своих переговорах с представителями Красной армии. Тогда он полагал, что американо-советская дружба будет продолжаться, и считал целесообразным подчеркнуть свои хорошие отношения с русскими. При этом он опирался на то обстоятельство, что, благодаря посредничеству упоминавшегося Миклош-Дальноки, вступил в контакт с советской стороной и даже лично объявил о капитуляции.

Государственные способности Хорти, пока он был У власти, всегда переоценивались. О его истинном уме говорит хотя бы тот факт, что он на полном серьезе был убежден в своем возвращении в Венгрию под русским патронажем в качестве регента. Когда же он услышал о процессе против своего преемника Салаши, то сказал в моем присутствии своему старому другу австрийскому министру и генералу Эдмунду фон Глайзе-Хорстенау:

— Знаешь ли, пожалуй, так будет правильнее, если русские повесят Салаши, мне было бы неприятно сделать это самому: ведь он был как-никак у меня майором генерального штаба.

Нетрудно представить себе, какую историческую ценность представляют собой мемуары этого человека, вышедшие недавно в свет под названием «Жизнь за Венгрию». Более правильным было бы назвать его труд «Жизнь Хорти за Хорти».

Как гротескную и даже злую иронию можно, наверное, рассматривать хотя в какой-то степени и опосредствованное участие Хорти еще в одной акции с фальшивыми банкнотами. Тот самый человек, который в октябре 1944 рода, представившись представителем Тито, заманил молодого Хорти в сети немецкой секретной службы, являлся на самом деле уполномоченным по осуществлению «операции Бернхард» в Венгрии. Он имел задачу вбросить в Венгрию как можно больше фальшивых фунтов стерлингов до вступления в нее Красной армии. Соответствуют ли действительности слухи, будто бы этот агент, бывший албанский офицер полиции, проворачивал с сыном Хорти крупные дела с фальшивыми фунтами, до сих пор не доказано. Может быть однако, что титовский псевдогенерал, проживающий сейчас, по просочившимся сведениям, на другой стороне земного шара, еще скажет свое слово об этом.

 

Глава 2

Операция «Андреас»

[33]

По случаю празднования очередной годовщины марша к Фелбдхеррнхалле (дворец полководцев) 8 ноября 1940 года Гитлер произнес речь, в которой, в частности, сказал:

«Вы все, мои товарищи по партии, знаете, что я не терплю половинчатых мер, и если я что-либо начинаю, то обязательно довожу до конца. Я был готов установить мир! Я был готов разоружиться вплоть до кончиков пальцев. Если бы англичане пошли на это, было бы хорошо. Но они не согласились, и это тоже хорошо. Следовательно, надо было действовать последовательно и не наполовину. И я принял решение: либо мы вовсе не солдаты, либо — лучшие в мире! Тогда я провел подготовку и весьма основательную. Немецкий народ при этом ничем не поступился. Наоборот. Мы снова включили семь миллионов человек в производственный процесс. Мы приняли меры, чтобы люди, занятые наполовину — тоже около семи миллионов человек, — стали трудиться нормально в течение всей рабочей недели. Мы начали регулярно платить зарплату, стабилизировали денежную единицу, и каждый смог что-либо приобретать на свои деньги. Мы резко подняли объем производства, исходя из основных положений национал-социализма: решающими в экономике являются имеющаяся в наличии рабочая сила и способность организовать ее и правильно использовать. База же нашей валюты — не золото, а производство. А это означает, что в наших силах, используя трудолюбие народа и его усердие, добиться производства в достаточных объемах товаров и продуктов, которые пойдут на пользу народу. Но если мы будем лениться, то ничего не достигнем Мы будем свидетелями того, что государства, экономика которых основана на золоте, придут в упадок, тогда как мы, не являясь государством, сидящим на золоте, укрепим свою валюту и экономику. В мире, исходя из опыта некоторых государств, которые награбили и создали большие резервы золота, все более растет понимание, что золото само по себе ничего не значит, что и без золота можно жить хорошо, а при некоторых обстоятельствах даже лучше. Это понимание может стать опасным для тех, кто считает золото основной предпосылкой борьбы за власть и использует его именно в этом аспекте».

Мое исследование венгерской аферы по изготовлению фальшивых франков заняло гораздо больше времени, чем предполагали мое руководство и я сам Когда я изложил результаты исследования в докладе для Гейдриха, получилась самая настоящая, хотя и небольшая диссертация. Чтобы доклад не слишком распух, я сконцентрировался на сухом научном стиле. Тем не менее получилось 32 страницы, и я подумал, что для такого темпераментного человека как Гейдрих прочитать такой объемный труд будет непросто и вряд ли доставит большое удовольствие. Но он проявил необычный интерес к материалу и, бегло просмотрев его на работе, проштудировал основательно дома.

Поскольку весь ход событий и взаимосвязи, которые мне удалось вскрыть, держались в то время в Венгрии в тайне, а многие упоминавшиеся лица, в том числе и видные европейские политики, были еще живы, я воспользовался своим служебным положением и сделал пометку «секретно». Тем самым доклад попадал в категорию материалов, подлежащих сохранению в тайне в соответствии с имевшимися строжайшими указаниями. Каждое учреждение, подучавшее такой документ, было обязано отправлять его дальше, предварительно опечатав. Поэтому было исключено, что мой доклад мог попасть к посторонним людям.

После сдачи доклада я в течение нескольких недель ничего больше об этой проблеме не слышал. Но в конце 1940 года совершенно неожиданно получил приказ прибыть в распоряжение начальника VI управления главного управления имперской безопасности в Берлин. Начальник этого управления, генерал-майор СС Йост, был человеком, не игравшим большой роли в ГУИБ, занимавшим, однако, исключительно важную позицию: он был шефом внешнеполитической разведки. И на эту должность он попал, не имея специальных знаний, не зная специфики дела и даже не обладая честолюбием. Дело в том, что Гейдрих хотел держать управление внешней разведки под личным строгим контролем, поэтому в качестве его начальника ему был нужен человек, привыкший к получению приказов и являвшийся по сути дела простым управленцем.

Йост принадлежал к числу «старых бойцов» и имел золотой знак НСДАП. В свое время он служил в гессенской полиции, попав после 1933 года на руководящую должность, откуда был взят Гейдрихом в аппарат тогдашней СД. В качестве начальника Йост пользовался уважением за товарищеское отношение к подчиненным, но был слаб, если требовалось принять волевое решение. Поэтому щепетильные задачи Управлению ставились, когда Йост был в отпуске или командировке. Тогда его заместитель, бывший флотский офицер (ставший впоследствии командиром флотилии противолодочных кораблей и награжденный рыцарским крестом), решал такие проблемы, от которых Йост наверняка отказался бы.

Начальник управления принял меня со словами благодарности за доклад об акции по изготовлению фальшивых франков. Затем перешел к результатам моих исследований, уделив особое внимание тем трудностям, с которыми с самого начала столкнулись ее организаторы, и факту ее провала. Он явно с трудом подбирал выражения и вновь и вновь возвращался к неудачам, постигшим эту операцию. Когда я в связи с этим делал какое-либо замечание, он обращался к третьему собеседнику, говоря:

— Ну вот, Науйокс, он говорит то же самое.

Такая его тактика заставила меня предположить, с чем это связано. Выходит, что планируется проведение немцами подобной же акции, а может быть, она уже и началась? И если так, то Йост, по всей видимости, намеревался «прикончить» это дело, желая, чтобы я, как историк и исследователь венгерской аферы, дал ей отрицательную оценку и отсоветовал проведение нечто подобного в Германии. Это было ему необходимо для подкрепления собственного мнения о нецелесообразности даже такой попытки.

Науйокс, видимо, тоже разгадал намерение Йос-та, так как его взгляды, когда он иногда обращался ко мне, не были дружелюбными. Из этого я сделал вывод, что он, в отличие от Йоста, поддерживал планируемую операцию. Вообще-то Науйокс был мне хорошо знаком, и наши отношения не отличались враждебностью. Он был настоящим знатоком секретной деятельности. Несмотря на свою молодость — к моменту нашей беседы ему было всего 28 лет — у него было довольно бурное прошлое. Уроженец Киля, механик по профессии, он еще мальчишкой вступил в СС. Мужественный и физически сильный парень, приобретший известность в городе как боксер, весьма пригодился этой организации — в особенности в столкновениях со сторонниками боевого союза «Рот фронт». Со временем Науйокс превратился в настоящего рубаку в драках, которые к тому времени заменили политические дискуссии. Компартия объявила высокое вознаграждение за его голову, и более десятка нападений на него подтвердили, что кто-то непременно хотел получить эту премию. Туловище его было покрыто шрамами, рядом с рубцами от ножевых ранений виднелись пулевые отметки, а нос от удара кистенем был частично деформирован.

Гейдрих, которому некоторое время была непосредственно подчинена кильская СС, лично знал Науйокса. Когда была организована служба безопасности, он взял его туда, оценив отвагу Науйокса, соответствовавшего типу «политического солдата». Так Науйокс стал одним из ближайших сотрудников Гейдриха, который поручал ему труднейшие секретные задания. Широкую известность Науйокс получил после проведения так называемой «операции Венло». Именно он в ноябре 1939 года похитил двух английских сотрудников секретной службы — Стивенса и Беста — на голландской территории и доставил их в Германию. Гитлер наградил его за это железным крестом первой степени. Награда эта сразу же после начала войны была редким явлением и весьма престижной.

Сорвиголова Науйокс с трудом сдерживался, слушая разглагольствования Йоста. В конце концов, он все же не выдержал и вопреки законам военной дисциплины резким тоном заявил, что не собирается финансировать своими фальшивыми банкнотами какие-либо тайные союзы, как это было в Венгрии, а ставит перед собой цель подрыв финансов противника. Наконец-то было открыто сказано, о чем шла речь в нашей беседе. Йост вышел из себя и сделал Науйоксу замечание, что, мол, и так нарушил служебное предписание, раскрыв совершенно секретные планы мне, не принявшему присягу по «операции Андреас». Науйокс тут же устранил эту формальную ошибку, протянув мне для пожатия свою руку и произнеся:

— Считайте, что этим рукопожатием вы приведены к присяге по «операции Андреас».

Оказалось, что идея осуществления операции, названной тогда «Операция «Андреас», принадлежала Науйоксу. Голова его не была отягощена историческими знаниями, и об аферах по изготовлению фальшивых советских червонцев, а затем и французских франков он ничего не слышал. Когда же после начала войны с английских самолетов стали сбрасываться фальшивые продовольственные карточки и карточки на промышленные товары с целью подрыва системы снабжения населения Германии, в голову Науйоксу пришла мысль в порядке отмщения разбросать над Англией фальшивые фунты стерлингов либо вбросить их туда через нейтральные страны — причем в таких количествах, что ее денежная система неминуемо придет в расстройство. В декабре 1939 года Науйокс доложил этот план Гейдриху. Тот отнесся к нему с воодушевлением и представил Гитлеру свои соображения с изложением подробностей. Гитлер неожиданно быстро дал свое добро. Изготовление же и сбыт фальшивых долларов, что одновременно предлагал Науйокс, фюрер отклонил, написав на докладной записке Гейдриха:

«Доллары — нет, с США мы не находимся в состоянии войны».

В докладной записке Гитлеру ни слова не говорилось о возможности перевода фальшивых банкнот в настоящую валюту, которая могла бы быть использована для финансирования немецких ведомств или проведения каких-либо операций. Гейдрих же, способный на фантастику и различные выдумки, как полагал Науйокс, имел это с самого начала в виду. Как потом было установлено, когда он давал задание разобраться о закулисными делами изготовления фальшивых франков, подготовительные работы по изготовлению фальшивых фунтов стерлингов шли уже вовсю. Та часть моего доклада, где речь шла о технической стороне аферы, мало интересовала начальство. Основное внимание Гейдрих уделил информации о сбыте фальшивок. После изучения моей «диссертации» он поручил целому ряду лиц уточнить на основе моих данных попытки сбыта фальшивых банкнот типа сокол и франков. В результате этого стали известны подробности, о которых Виндишгретц не знал. Через свою агентуру Гейдриху удалось даже раздобыть несколько экземпляров упомянутых фальшивок. «Международная полицейско-криминалистичеокая организация», президентом которой он являлся, была, естественно, из игры исключена. Любопытно, что добытые людьми Гейдриха фальшивые банкноты франков хранились во Французском национальном банке даже спустя полгода после начала войны.

После окончания бестолковой беседы с Йостом Науйокс проинформировал меня — несмотря на строжайшее указание «Ц», как неофициально звали Гейдриха сотрудники РСХА, — об истории возникновения «операции Андреас». Поскольку я все равно был Уже «носителем тайны» (к слову говоря, одним из немногих), и лед, как говорится, тронулся, он пригласил меня осмотреть налаженное им фальшивомонетное производство с тем, чтобы я был полностью в курсе дел. Уже на следующий день я навестил Науйокса в его рабочем кабинете по Дельбрюкштрассе в западной части Берлина. Он в то время был начальником отдела «Е» 71-го управления, который занимался всеми техническими вопросами. Не все службы этого отдела размещались на Дельбрюкштрассе. Некоторые из них находились в отдельных помещениях, как, например, радиослужба, которая для обеспечения лучшего приема сигналов была развернута в доме на окраине города. В подчинении Науйокса имелась даже мастерская, занимавшаяся, в частности, изготовлением фальшивых заграничных паспортов. Возглавлял ее капитан СС Крюгер, одаренный в технических вопросах человек. При изготовлении фальшивых паспортов и документов он приобрел опыт, который можно было использовать и при изготовлении фальшивых банкнот. Поэтому Науйокс привлек его к «операции Андреас». Позднее операция была переименована по его имени в «операцию Бернхард», исходя из чего американские и английские следственные органы после войны предполагали, что именно он и являлся инициатором и организатором акции. Но, как вы видите, это — не так.

Как раз в это время паспортная служба добилась значительного успеха, изготовив целую серию швейцарских заграничных паспортов, которые были безупречны и могли быть использованы на практике. Подделать швейцарские паспорта было очень трудно, к тому же швейцарские пограничные и полицейские органы очень внимательно проверяли как раз паспорта своей страны при пересечении границы. Швейцария пыталась во время войны не допустить проникновения на свою территорию нежелательных лиц- Паспорта были изготовлены столь качественно, что специалисты отдела считали: швейцарские органы не смогут определить подделку. Однако в целях предосторожности было решено все же произвести проверку на практике.

Одного молодого солдата при получении им очередного отпуска спросили, не желает ли он провести несколько дней в Швейцарии, хотя и существует опасность быть арестованным и высланным назад. Риск предполагалось покрыть тем, что ему разрешалось одеться там с ног до головы на казенные деньги. В случае каких-либо осложнений покупки эти были бы ему досланы. Солдат, а точнее унтер-офицер, приученный не задумываться над решениями начальства, с удовольствием согласился и вскоре выехал в Базель в качестве швейцарского гражданина. Конечно, он не знал, что по предложению Науйокса немецкая секретная полиция сообщила швейцарской федеральной полиции, что в Базеле должен появиться человек, описание внешности которого было также дано, предположительно с фиктивным паспортом на руках. В связи с этим молодой отпускник был после пересечения границы сразу же арестован и направлен в тюрьму базельской кантонной полиции. Паспорт его был переслан в управление федеральной полиции в Берн, где его подвергли тщательной проверке. Однако через пару дней задержанный был с извинениями отпущен и паспорт ему возвращен. В Берне пришли к убеждению, что документ и гражданство этого человека «подлинны». Отпускник беззаботно прожил неделю в стране, истратил выданные ему деньги, затем беспрепятственно возвратился в Германию и сдал Крюгеру паспорт, оказавшийся мастерски выполненной подделкой.

Со временем эта мастерская добилась такого совершенства, что могла безукоризненно изготовить паспорта любой страны земного шара, и не только паспорта, но и другие документы, начиная с водительских прав и кончая докторскими дипломами. При этом подделка паспортов была не самым трудным делом. Однако в качестве предпосылки безукоризненной подделки было наличие большого числа оригиналов. Документов было обычно мало, так как путешественники их, как правило, с собой в дорогу не брали. Поэтому их приходилось доставать различными обходными путями. Что же касается паспортов, то после прибытия в назначенный пункт иностранцы сдавали их в местную полицию и получали их обратно только через некоторое время. Впрочем, такой порядок существовал и в других странах. Сотрудники данного отдела VI управления снимали с паспортов фотокопии и тщательно их исследовали. Таким образом, через определенное время в отделе имелось уже несколько сот тысяч образцов. Такая практика позволила вскрыть методы, применяемые иностранными полицейскими и паспортными органами для предотвращения подделок. В частности, было установлено, что во время войны в паспорта вносились небольшие изменения, выглядевшие иногда случайными, которые не бросались в глаза непосвященным. Это касалось штемпелей, бумаги и подписей. Паспорта, не обладавшие этими отметками, легко определялись как фальшивые.

Приведу пример. При регистрации нескольких тысяч шведских загранпаспортов один из чиновников обратил внимание, что в некоторых паспортах печать была поставлена с небольшими отклонениями влево или вправо. Судя по визам и пограничным отметкам, речь в основном шла о паспортах, использовавшихся многократно. В результате соответствующих проверок было установлено, что таким образом отмечались паспорта агентов шведской секретной службы. В результате этого отпадала необходимость довольно непростого уведомления пограничной полиции и устранялись возможные неприятности. Когда же немцами эта хитрость была обнаружена, шведы оказались в накладе: немецкая секретная служба, зная о таких агентах, могла своевременно принимать необходимые меры. VI управление пошло однажды на эксперимент, послав своего человека с фальшивым шведским паспортом в Стокгольм (в паспорте печать была соответствующим образом сдвинута). Операция эта прошла успешно: обладатель паспорта был подвергнут лишь формальному контролю и мог бы в случае необходимости провезти секретные документы или, скажем, временной взрыватель. На его багаж не было обращено никакого внимания. Если шведы применили небольшое отклонение печати для определенной цели, то некоторые государства использовали этот принцип для подтверждения подлинности выданных паспортов.

После разрешения Гитлера на проведение акции с фальшивыми банкнотами, Гейдрих дал Науйоксу строжайшее указание: «Речь в нашем деле не должна идти о подделке или копировании в обычном смысле, но о выпуске официально несанкционированной продукции. Банкноты должны быть изготовлены в полном соответствии с оригинальными купюрами и так, чтобы британские специалисты не обнаружили никакой разницы».

Выполнить это требование было нелегко. Поэтому перед участниками операции были поставлены три основные задачи:

1) Изготовление бумаги соответствующего качества

2) Подготовка печатных плат, абсолютно идентичных оригиналам по тексту и цветовой гамме.

3) Вскрытие системы нумерации банкнот.

При выполнении каждого из этих заданий исполнители сталкивались с ожидавшимися, а еще в большей степени неожиданными трудностями. Только такой человек, как Науйокс, с его оптимизмом и неуемной энергией мог справиться с этими задачами.

Чтобы определить состав бумаги, использованной для изготовления фунтов стерлингов, большое число настоящих банкнот (те части, на которых не было ничего напечатано и не имевших водяных знаков) были нарезаны полосками и разосланы для всесторонних анализов в различные исследовательские лаборатории высших учебных заведений страны. Через несколько недель результаты были присланы, но они оказались непригодными. Так, данные шести анализов противоречили друг другу по целому ряду аспектов. Пришлось повторить попытку на более широкой базе. Прошло довольно много времени, пока состав английской бумаги был изучен досконально. Вначале предполагалось, что англичане используют какие-нибудь экзотические растения или древесину, но их не оказалось. Было установлено, что для изготовления бумаги они используют специальное тряпье. В основном это были остатки льняной ткани, размельченной на машинах на волокна.

Анализы вместе с тем показали, что англичане целлюлозу в эту бумагу не добавляли. Банкноты от пяти фунтов и выше уже длительное время изменений не претерпели и были запущены в обращение в то время, когда добавка в бумагу целлюлозы не практиковалась.

Науйоксу было ясно, что необходимую бумагу можно было изготовить только вручную. Такой способ, к слову говоря, применяется и поныне, но только для изготовления специальных дорогих сортов типа «бюттен». В 1940 году в Германии почти не было подобных специалистов. Такого обстоятельства Науйокс не предвидел. Поэтому он попытался вначале все же выработать метод изготовления бумаги машинным способом, но его эксперименты не удались. Прежде всего, он не мог добиться нанесения художественного водяного знака. Чистота и его богатые оттенки на машинах не получались. Частные фальшивомонетчики были бы вполне довольны получавшейся продукцией, но Науйокс ее в оборот не пускал. В пробном порядке на бумагу, изготовленную на машинах, была нанесена печать. И когда Науйокс показал мне фальшивые купюры, изготовленные на сделанной вручную бумаге, я не мог отличить их от тех пробных. Отклонения можно было определить только под микроскопом. Таким образом, чтобы выполнить требования, поставленные Гейдрихом, Науйоксу волей-неволей пришлось перейти к изготовлению бумаги вручную. Для этой цели он стал собирать специалистов по бумаге со всей Германии. Можно себе представить, сколь трудно это было осуществить в военное время. К тому же было необходимо сначала проверить их надежность по отношению к существующему режиму (хотя и было необязательно, чтобы они знали о целях применения бумаги). Подходящих кандидатов надо было не только забирать с прежних мест работы, но и освобождать от призыва в армию. Со временем изготовление денежных знаков было размещено в отдельно стоявшем здании бумажной фабрики Шпехтхаузен около Эберсвальде, неподалеку от Берлина. Наконец, удалось изготовить бумагу, которая даже под микроскопом не отличалась от английской. И все же под кварцевой лампой разница была видна: оба сорта бумаги приобретали лиловую окраску, но на оригинале она выглядела блестящей и живой, а на сфабрицированной — тусклой и матовой. Науйокс попытался устранить и этот недостаток: долгие месяцы проводились различные эксперименты с добавлением разнообразных химикалиев. В конце концов, был достигнут необходимый блеск. Но эти присадки настолько изменили структуру бумаги, что разница определялась довольно легко. При устранении одного недостатка вылезал другой и даже более существенный.

В результате этих неудачных попыток было, однако, выяснено, что текстильные фабрики поставляли не совсем чистый льняной материал. По всей видимости, это и было причиной разницы в цвете при освещении бумаги кварцевой лампой. Другого же текстиля — необходимого качества — в Германии не было. Тогда Науйокс привез несколько тонн этого сырья из Турции и возобновил опыты. Требующийся цветовой глянец был через некоторое время достигнут, но все равно оставались нюансы, которые Науйокса не удовлетворяли. В поисках причин этого небольшого различия Науйокс пришел к мысли, а не применяют ли англичане материал, бывший в употреблении, но предварительно почищенный? Ведь и из Турции был получен материал прямо с ткацких станков. Разорвав ткань на лоскуты, он разослал ее на различные фабрики для хозяйственного употребления. По прошествии определенного времени тряпки были опять собраны и тщательно почищены. После этого их опять раздали для хозяйственных нужд, снова собрали и почистили. Только тогда они пошли на изготовление бумаги. На этот раз все прошло успешно, и изготовленная таким путем бумага при проверке ее всеми известными методами от оригинальной английской не отличалась.

Через несколько дней после того, как я побывал на Дельбрюкштрассе, я смог осмотреть мастерскую в Шпехтхаузене. Науйокс сам повез меня туда на своей машине английского производства. Его автомашина бросалась всем в глаза, так как из-за ограничения расхода бензина почти все автовладельцы перешли на автомашины с меньшим объемом двигателей. Однако Науйокс рассматривал это как своеобразную привилегию, ибо машина была как раз той, на которой ездили его жертвы Стивенс и Бест. По всей видимости, «военный трофей» доставлял ему особое удовольствие. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы мы ехали не на столь скоростной автомашине, поскольку Науйокс был одним из самых отчаянных водителей, которых я когда-либо знавал.

В Шпехтхаузене нам пришлось миновать целую систему ограждений, прежде чем мы попали в мастерскую. В не очень большом помещении, к моему удивлению, было совсем немного людей — не более десятка, да примерно столько же сотрудников секретной службы, которые выступали в качестве учеников. Даже Науйокс не смог набрать большего числа специалистов, отвечавших всем его требованиям.

Бумажная масса, состав которой тщательно контролировался, стояла в емкостях диаметром от двух до трех метров. С помощью специального механизма для помешивания достигалась необходимая консистенция. Влажность воздуха и температура в помещении измерялись ежечасно. Из одной емкости рабочие как раз доставали бумажную массу и раскладывали на специальную раму, оснащенную двумя матрицами. С этими матрицами, предназначенными для производства водяных знаков, пришлось основательно повозиться. Матрица стала самым настоящим чудом техники. Проводная решетка была выдержана с точностью долей миллиметра. К изготовлению матриц Науйокс привлек профессионального фальшивомонетчика, сидевшего в тюрьме, как своеобразного специалиста. Во время моего посещения Шпехтхаузена там были три такие матрицы: две задействованы в рабочем процесс и одна находилась в резерве.

Бумажная масса на раме с этими матрицами распределялась таким образом, чтобы ее толщина, а также плотность и консистенция соответствовали оригиналу английской банкноты. На краях матриц бумажная масса после высыхания превращалась в наружное поле купюр. Бумага с матриц сматывалась на несколько выпуклое специальное устройство площадью в квадратный метр, изготовленное из фетра и увлажненное. Рисунок на самой матрице благодаря тиснению оставался на бумаге, образуя водяной знак. Мокрая еще бумага, смотанная на плату с фетром, покрывалась сверху еще одной платой и ставилась в штабеля. Когда их набиралось двадцать штук, то они осторожно направлялись под пресс. При определенном давлении, установленном опытным путем, влага из бумаги постепенно устранялась. Все еще влажная бумага, приобретшая достаточную крепость, направлялась в специально сконструированную сушильную печь. Оттуда бумага попадала под ручной пресс, после чего была готова к печати.

Таким был рабочий процесс в конце 1940 года. Позднее, с уходом Науйокса и переводом производства на территорию концентрационного лагеря Ораниенбурга, процесс этот был усовершенствован, рационализирован и ускорен, так что, начиная с 1943 года, фальшивые банкноты изготовлялись уже в значительных количествах. В принципе же процесс оставался прежним, сохраняя в основном ручную работу.

У себя на Дельбрюкштрассе Науйокс показал мне печатные платы, рассказав, что при их изготовлении пришлось основательно потрудиться. Одни только надписи с витиеватыми завитушками на буквах потребовали значительных усилий при копировании. Главную же трудность составила гравировка овального рисунка в левом верхнем углу банкноты, который Науйокс назвал Британией. Науйокс привлек пятерых лучших гравировщиков Третьего рейха и поставил перед каждым из них в отдельности задачу перенести негатив этой Британии на металл. Ход работы контролировался ежедневно: отпечаток гравировки сравнивался с оригиналом при десятикратном увеличении, проектированном на абсолютно белую поверхность, во всех деталях. По результатам контроля вносилась соответствующая корректировка. Только после семи месяцев упорного труда копия стала соответствовать оригиналу, и даже двадцатикратное увеличение не позволяло вскрыть разницу. Гравер, добившийся столь высокого результата, получил большую премию.

Размещенные на банкнотах скрытые знаки были обнаружены еще в начальном периоде, так что копирование их не составило большого труда. Их отсутствие сразу же бросилось бы в глаза специалистам.

Прежде чем приступить к печатанию фальшивых банкнот, надо было разобраться с системой их нумерации, введенной английским национальным банком. Для этого было необходимо выяснить все многообразие серий и дат печатания различных купюр. Целесообразнее всего было изготовить такие банкноты, которые существовали в действительности, сохранив их серии, номера, даты печатания, подписи уполномоченных на то лиц. Придуманное оформление банкнот было бы легко вскрыто специалистами.

Оказалось, что сроки обращения банкнот составили более двадцати лет, и каждой дате соответствовали определенные серии и номера. Поскольку иметь для каждой такой даты собственную печатную плату было просто невозможно, в них была предусмотрена возможность замены серий и нумерации. Изготовление соответствующих устройств заняло многие месяцы. В общей сложности было отпечатано около 350 обозначений серий, каждая из которых имела номера от 0 до 100 ООО. Только эти данные дают представление об объемах выпуска фальшивых денег. Следует отметить, что изготовлялись только банкноты достоинством в 5 фунтов стерлингов и выше, то есть десяти-, двадцати-, пятидесяти-, сто-, пятисот- и тысячефунтовые купюры. Из соображений безопасности, однако, в обращение не были введены пятисот- и тысячефунтовые банкноты, да и стофунтовые использовались только в порядке исключения.

К концу 1940 года все технические проблемы были решены. После этого лишь отдельные детали отработанных методов усовершенствовались и рационализировались. Единственно, чего первоначально не удалось достичь, было придание банкнотам, выпущенным якобы в ранние годы, соответствующего внешнего вида — затасканности. «Старение» банкнотам с помощью машин придать было нельзя, поскольку со временем контуры теряют четкость, а льняное масло, содержащееся в печатной краске, немного растекается даже по специальной бумаге. Новые же банкноты такими особенностями не обладают. Тем не менее в ходе многочисленных экспериментов был найден метод, устранивший и этот недостаток. В печатную краску стали добавлять определенные химические присадки, которые ускоряли процесс проникновения масел в бумагу, так что даже в свете кварцевой лампы «молодость» таких банкнот не устанавливалась.

На изготавливавшихся в 1943 году фальшивых фунтах была применена и эта новинка. Специалисты иностранных банков, располагая всеми современными контрольными средствами, не могли отличить фальшивки от оригиналов. Науйокс считал 1 марта 1941 года своим счастливейшим днем. Именно в тот день он решил представить свою продукцию на суд самых известных иностранных специалистов, и эта продукция выдержала испытание. В этих целях Науйокс использовал своего посредника, который имел внушительный счет в швейцарском банке и пользовался там уважением. Через него в швейцарский банк была передана приличная пачка фальшивых фунтов и сфабрикованное письмо немецкого Рейхсбанка, в котором говорилось, что эти банкноты могут быть фальшивыми, но выявить это в Берлине не удалось. Швейцарский банк взялся за исследование не без определенного удовлетворения тем, что немцы были вынуждены обратиться к швейцарским специалистам?а помощью. Швейцарцы решили показать немцам, насколько далеко они продвинулись в этих вопросах.

Результат исследований был представлен через три дня. Все банкноты были признаны настоящими. Когда владелец все же высказал сомнение, швейцарцы проявили готовность передать в английский банк данные по серийным номерам, датам печатания и подписям, чтобы удостовериться, что эти банкноты были действительно там выпущены. Ответ из Лондона пришел незамедлительно. Английский банк сообщал, что банкноты с указанными номерами действительно находятся в обращении. Из этого был сделан вывод что фальшивки, вброшенные в обращение за пределами Англии, могут быть определены только в том случае, если будет запрошен английский банк и там оригинал случайно окажется депонированным и зарегистрирован под своим номером. Но вероятность такого стечения обстоятельств была исключительно мала. Вместе с тем не следовало рисковать посылать фальшивки непосредственно в английский банк, так как возможности проверки там были значительно выше, чем в других банках.

Вскоре после этого триумфа гордый майор VI управления РСХА Науйокс превратился в рекрута «лейбштандарта Адольф Гитлер». Бывшие когда-то хорошие отношения между ним и Гейдрихом со временем ухудшились, и до сотрудников управления стали доходить слухи об обострении их взаимоотношений и даже стычках между ними. Науйокс, несмотря на свои качества, был и остался человеком с неуступчивым характером, простым парнем, далеким от скрытных козней. Если в первое время он готов был пойти за своего шефа Гейдриха в огонь и воду, то его слепая вера и преданность, когда он узнал того ближе в ходе совместной работы, улетучились. Науйокс стал все более понимать порочность Гейдриха. В силу своего характера он стал порою упрекать наводящего на всех страх Гейдриха, который не терпел противоречий и никогда ничего не забывал, и даже отказывался выполнять распоряжения, вызывавшие у него сомнения или казавшиеся ему нечистыми. Гейдрих же не мог позволить подобных выходок со стороны своего подчиненного. Строптивый человек, несмотря на свои способности, становился ему ненужным. И Гейдрих решил избавиться от Науйокса, выждав подходящий момент. Им оказался незначительный служебный проступок Науйокса, за который он в худшем случае должен был бы получить замечание. Гейдрих же возбудил целое штрафное дело, которое, однако, после его смерти закончилось для Науйокса благополучным исходом.

Гейдриху показалось мало перевести Науйокса в «лейбштандарт», и он написал его командиру, известному генералу СС Дитриху, письмо, в котором рекомендовал отправить как можно скорее «примерного солдата» Науйокса на фронт, поскольку, мол, он сам давно желал попасть в подразделение войсковой разведки. Однако Дитрих разгадал интригу Гейдриха и в ответном послании сослался на приказ фюрера, запрещавший использовать людей, причастных к государственным тайнам, а к этой категории относились все руководящие сотрудники немецкой секретной службы, там, где имелась возможность их пленения противником. И этот козырь сработал. Гейдрих молча проглотил поучение эсэсовского генерала, но не отказался от мысли избавиться от человека, который слишком много о нем знал. Только смерть Гейдриха в июне 1942 года спасла Науйоксу жизнь и освободила от постоянного кошмара.

После «передачи» Науйокса в войска СС Гейдрих устроил чистку в VI управлении. В число жертв попали Йост, несколько руководителей управления и я. Это было для меня совершенно неожиданно, так как я не принадлежал к этому клану ни по своей предыдущей деятельности, ни по работе в управлении. Эсэсовско-полицейский суд в Берлине, которому было поручено рассмотрение моего «дела», сформулировал мой проступок как «недостаточную мировоззренческую надежность и слишком большую привязанность к религии». Видимо, такое обвинение было связано с тем, что я попытался заинтересовать ведущих лиц Ватикана в необходимости ведения переговоров с западными державами о заключении сепаратного мирного договора с нами. В общем-то мне удалось склонить к этой мысли генерала иезуитского ордена графа Ледоховского, связь с которым я поддерживал через берлинского папского нунция. Одному из агентов Гейдриха удалось выявить эту мою связь, но, на мое счастье, он не знал ее сути. Поскольку на установление такого контакта соответствующего разрешения у меня не было, то, следовательно, мною был реально совершен служебный прос гулок, который и явился основанием для выдвижения против меня указанного обвинения. Я был изгнан из СД и в один совсем не прекрасный день оказался в казармах «лейбштандарта» в Берлине — Лихтерфельде, куда был направлен и Науйокс за несколько недель до этого.

После отхода Науйокса от акции, Гейдрих изменил свой первоначальный план. Теперь у него появилась идея не столько нарушить английскую финансовую систему, сколько осуществить финансирование операций секретной службы за счет получения денег от сбыта фальсифицированных банкнот. О сбрасывании фальшивых фунтов стерлингов над территорией Англии речь уже не шла. Гейдриха интересовала организация продажи этих купюр в нейтральных странах. Он посчитал, что безопасность производственной мастерской в Шпехтхаузене обеспечена недостаточно, и решил перевести ее в концентрационный лагерь Ораниенбург. Там был сооружен отдельный блок, в котором разместились все производственные цеха.

Это был решающий период в истории изготовления фальшивых банкнот. Символично, что и название операции претерпело изменение. С 1942 года вместо «операции Андреас» она стала называться Операция «Бернхард» и возглавил ее уже упоминавшийся Крюгер. В самом же производстве решающих изменений не произошло: было реально продолжено то, что начал и довел до успеха Науйокс. Однако теперь в производственный процесс были включены узники концлагеря, и все дело было покрыто завесой тайны и связано с дурной славой концлагерей. Крюгер привлек к операции всех фальшивомонетчиков, отбывавших наказание в различных концлагерях, а также профессиональных преступников, освободив прежний персонал. Таким образом, постепенно осуществление операции перешло в руки профессиональных фальшивомонетчиков. Кроме них, Крюгер привлек и банковских специалистов, в основном евреев, находившихся в лагерях. Они были даже рады этому обстоятельству, ибо получили не только лучшее обращение и питание, но и надежду выжить. Эти заключенные были размещены в блоке номер 19 концлагеря Ораниенбург, и остальные заключенные относились к ним враждебно. Явно более лучшие условия их содержания вызывали недоверие, вражду и даже ненависть со стороны товарищей по несчастью и судьбе.

В процесс изготовления фальшивых банкнот все время вносились какие-то улучшения, так что в техническом отношении все было на должной высоте. На последнем этапе войны, как мы уже отмечали, производство было переброшено из Ораниенбурга в штольни под Редл-Ципфом в Верхней Австрии. Сведения, данные англо-американской комиссии по расследованию аферы бывшим заключенным Скала о месячном объеме выпуска фальшивых банкнот в количестве 400 тысяч штук, не совсем соответствуют Действительности. Среднемесячное число изготовлявшихся купюр колеблется от 200 до 250 тысяч. Но и эти цифры впечатляют: за годы деятельности фальшивомонетного производства ведь были выпущены огромные суммы фальшивых денег.

Работу и саму мастерскую в Ораниенбурге и позже в Редл-Ципфе видеть мне не довелось. Хотя после смерти Гейдриха я был снова откомандирован обратно в VI управление, контакты мои с «операцией Бернхард» были утрачены, так как они шли через Науйокса, который после реабилитации тоже возвратился в управление, но не на прежнюю должность. В течение длительного периода времени я не имел никакого отношения к акции, однако под конец по своим делам мне все же пришлось столкнуться с некоторыми ее представителями и проблемами. Вспоминается довольно гротескный эпизод.

Осенью 1943 года, если мне не изменяет память, в октябре, в моем берлинском кабинете раздался телефонный звонок. Это был Крюгер, который, сославшись на мою осведомленность в сути операции и связь с Науйоксом, попросил поддержать его в вопросе о награждениях. Для своих наиболее «отличившихся сотрудников» он запросил у Шелленберга награды. Но тот возвратил его представление без объяснения причин, тем более что речь шла о двенадцати медалях за военные заслуги и шести орденах за боевые заслуги II степени, которые считались не слишком престижными. Крюгер просил меня воздействовать на Шелленберга, полагая, что мне, знакомому с производственными трудностями, сделать это будет всего проще. Я пообещал помочь Крюгеру, но не собирался дискутировать об этом с Шелленбергом. Я приказал передать представление мне и напрямую доложил о нем Кальтенбруннеру, воспользовавшись услугами его адъютанта. Он представлял документацию шефу, которую тот подписывал почти не глядя.

Крюгер был очень доволен, для меня же дело обернулось неприятностью. Если речь шла о награждении эсэсовцев и гражданских сотрудников «операции Бернхард», все было в порядке. Крюгер же имел в виду «отличившихся сотрудников» из числа заключенных. Заключенный концлагеря с военной наградой — это было что-то непостижимое для эсэсовской бюрократии. Когда же оказалось, что среди них были три еврея, дело приняло «дичайший оборот».

Комендант концентрационного лагеря Ораниен-бург, которому в дисциплинарном порядке, а также в вопросах охраны и обеспечения подчинялись и заключенные спецбарака, во время очередного обхода обнаружил «орденоносцев». С ним едва не случился апоплексический удар. Несколько смягчающим моментом явилось то обстоятельство, что эти «сотрудники» во время работы и отдыха имели право находиться в гражданской одежде. Действительно, военная медаль на арестантской робе в полоску выглядела бы весьма примечательно. Все равно, и комендант, и руководство главного управления имперской безопасности восприняли это как кощунство. К счастью, Кальтенбруннер не был лишен юмора. Он приказал мне прибыть к себе и цинично поздравил с успешным награждением по случаю 9 ноября военными медалями евреев в концлагере Ораниенбург. Наказания мне никакого не последовало, и я даже отстоял, что награжденные заключенные, в том числе и три еврея, сохранили свои награды. Однако им было запрещено носить их за пределами своего барака. Да они и не собирались делать это в условиях концлагеря.

То ли по добродушию, то ли из чувства порядочности, но Крюгер придавал большое значение тому, чтобы обращение с его сотрудниками из числа заключенных было хорошим. Впоследствии во время допросов союзными органами никто из них на него не пожаловался, отметив, напротив, его благожелательность и отсутствие стремления к постоянному повышению производственных показателей. Когда изготовлялось слишком большое число банкнот, производственный процесс приостанавливался, и сотрудники получали перерыв. Некоторые из них опасались, что могут быть ликвидированы, как слишком много знающие, но этого не произошло. А с конца 1944 года началась параллельная акция, которая потребовала наличие обученного персонала: изготовление долларов. А что должно было произойти после окончания этого мероприятия, никто толком не знал.

Крюгер нашел исключительно опытного специалиста по изготовлению фальшивых долларов, который назывался Солли Смолянов, но которого специалисты различных стран из отделов полиции по борьбе с фальшивомонетчиками знали и под другими именами. Упомянутый Смолянов, по имевшимся данным, был выходцем из болгарских цыган и отбывал тюремное наказание в одной из немецких тюрем как раз за изготовление фальшивых денег. Он заверил Крюгера, что может изготовить великолепные печатные платы для банкнот в пятьдесят и сто долларов. Крюгер предоставил ему такую возможность, и действительно, в конце 1944 года Смолянов представил весьма искусно изготовленные платы. Болгарин хорошо владел своим мастерством и мог бы успешно соревноваться с тем гравером, который за четыре года до этого изготовил платы для печатания фунтов стерлингов.

Крюгер начал производство долларовых купюр. Однако приготовлению соответствующей бумаги, что было не менее важно, чем печать, должного внимания уделено не было. Поэтому, когда в начале 1945 года первые образцы фальшивых долларов были переданы специалистам по сбыту, они были признаны негодными. Многочисленные недостатки бумаги позволяли даже не специалистам делать вывод о фальсификации. Хотя война и вступила в заключительную фазу, Крюгер после этой неудачи сконцентрировал свои усилия на изготовлении качественной бумаги, так что перед самым крахом рейха стал выпускать долларовые банкноты на бумаге, уже не имевшей практически никаких недостатков.

Достоверных сведений по изготовлению и сбыту фальшивых долларов нет. Специалисты союзных спецслужб предполагают, что печатные долларовые платы попали в руки Советов. Однако эта версия ничем не подтверждается, хотя имеются разрозненные данные, что русские разыскивали бывших сотрудников «операции Бернхард» и эти поиски продолжаются поныне. Такую информацию сообщили возвращенцы-беженцы.

Что касается самого Крюгера и его судьбы после 1945 года, то все разговоры, начиная о том, что он стал крупным банкиром в Буэнос-Айресе, и до его «официально» зафиксированной смерти в Багдаде, оказались выдумкой. Крюгер жил и живет под собственной фамилией на своей родине под Ганновером, хотя «Интерпол» все еще продолжает его поиски по всему миру. Человек, по имени которого была названа операция по изготовлению фальшивой валюты, видимо, хорошо знал, что опасности для него как не было, так и нет. Вероятности предстать перед английским судом он, скорее всего, не предугадывал, в противном случае вряд ли остался бы именно в английской зоне оккупации Германии на жительство. Спокойно и невозмутимо «величайший фальшивомонетчик всех времен» ожидает день своего «разоблачения», продолжая разведение роз в своем саду.

 

Глава 3

Возвращение «блудного сына»

По имперскому радио 30 мая 1942 года было передано следующее сообщение:

«На заместителя рейхспротектора Богемии и Моравии обергруппенфюрера СС Райнхарда Гейдриха неизвестными злоумышленниками 27 мая в Праге произведено нападение. Обергруппенфюрер СС Гейдрих был при этом ранен, но жизнь его вне опасности. За поимку преступников назначено вознаграждение в размере 10 миллионов крон».

В конце мая 1942 года я находился в Южной Сербии, направляясь в небольшой населенный пункт, название которого сейчас уже забыл, где находилась моя часть. Ехал я на автомашине «Хамбер», доставшейся нам в качестве военного трофея в Дюнкерке. Приезд мой был отмечен торжественно. Во-первых, я проехал из Белграда с мужеством человека, не представлявшего себе всей опасности, через партизанский район (никто не удосужился предупредить меня, что положение в стране с момента моего последнего пребывания здесь резко для нас ухудшилось). В связи с этим мне стали понятны замечания о «профессиональном мужестве», когда я разобрался в обстановке. Во-вторых, одному из присутствовавших пришла в голову мысль, что как раз на этот день приходился праздник моего святого. Так что причина для выпивки была вполне достаточной.

Поздним вечером командир батальона вышел на связь с Берлином. Возвратившись к нам, он сообщил, что днем тому назад на Гейдриха в Праге совершено покушение. Подробности пока неизвестны. Первой мыслью, что пришла мне в голову, было, что это дело рук Науйокса. Несколько недель тому назад он сказал мне, что собирается навестить Гейдриха в Праге и открыто заявить тому, что, если он не прекратит преследовать его даже на фронте, одному из них места под солнцем уже не останется. Когда же я услышал, что покушение совершили чехи, обученные для этого британской секретной службой, я еще более утвердился в своем предположении, так как Науйокс наверняка организует все дело так, что на него не падет даже тень подозрения. Только значительно позже из разговора с самим Науйоксом мне стало ясно, что мое предположение было ложным, но не необоснованным, поскольку Науйокс в то время был решительно настроен покончить с существовавшими между ним и Гейдрихом отношениями.

Смерть Гейдриха я воспринял с удовлетворением, считая, что судьба распорядилась правильно и справедливо. Гейдриха я знал как аморального человека, олицетворение зла, действия которого, на каком посту он бы ни находился, вызывали тяжелые последствия. Появилась надежда, что наша секретная служба попадет, наконец, в руки человека, который будет знать разницу между разрешенным и неразрешенным, позволительным и непозволительным. При этом я думал о Бесте, являвшемся заместителем Гейдриха, который, как мне казалось, обладал всеми этими качествами и вполне соответствовал этой тяжелой и довольно ответственной должности.

После смерти Гейдриха дело о моем наказании было прекращено и дамоклов меч, висевший над моей головой, снят. Прекратились и постоянные допросы, которые велись, несмотря на мое нахождение во фронтовой части. Допросы эти не имели никакого смысла, поскольку офицеры, ведшие их, не имели даже представления о сути вопроса. Ввести их в курс дела я по многим причинам не мог. С одной стороны, кое о чем я не имел права говорить, а с другой, для них, вымуштрованных в определенном плане, мои связи с Ватиканом были самой настоящей государственной изменой.

Но вот однажды меня разыскал офицер, заявивший, что послан Шелленбергом, чтобы спросить меня, готов ли я возвратиться в VI управление. Решение было принято мною довольно быстро. Я не испытывал никакой тоски по этому учреждению, где пережил много забот и неприятностей, но и быть солдатом у меня не было большого желания. К тому же меня ужасала борьба с партизанами, ведшаяся жестоко и подчас бесчеловечно. Однако я не показал этому посланцу, что готов тут же принять предложение Шелленберга. В противном случае я не смог бы предъявить свои требования, что обязательно намеревался сделать. Прежде всего, я потребовал, чтобы меня откомандировали надлежащим образом из войсковой части в VI управление. Смысл этого требования заключался в том, что я тем самым в случае чего подпадал бы под юрисдикцию нормального военного суда, уйдя от суда эсэсовского. Затем я поставил условие разрешить мне заниматься теми же вопросами, которые я решал, находясь в венском филиале, и в концепцию которых вмешивался неуклюже и не всегда продуманно центр, когда я находился в Берлине. И, наконец, исходя из положения, что лучшим видом обороны является наступление, я потребовал, чтобы мне был подчинен ватиканский реферат. Этим я преследовал цель противопоставления тому обвинению, которое мне было в свое время предъявлено. Вместе с тем я рассчитывал и в будущем предпринять шаги для подключения ватиканских кругов к решению вопроса о заключении сепаратного мирного договора.

С таким моим ответом курьер возвратился к Шелленбергу в Берлин. Прошло некоторое время, и у меня стали появляться мысли, что планы мои, по всей видимости, обречены на провал. Однако вскоре мне пришло письмо от Шелленберга, в котором он писал, что лично не возражает против моих условий, но осуществить мое восстановление в желаемой форме чрезвычайно трудно. Все руководители, управлений РСХА, в особенности шеф гестапо Мюллер, против меня, и преодолеть их сопротивление не так-то просто.

Эти его слова не особенно-то меня и удивили: Шелленберг никогда не отличался способностью что-либо «протолкнуть», особенно если это не касалось его лично. Тем не менее он договорился с моим командиром дивизии, чтобы меня отпустили на несколько дней в Берлин для «важной беседы». Хотя я и не ожидал многого от предстоявших переговоров, от невиданного рождественского отпуска 1942 года, естественно, не отказался. В Берлине Шелленберг встретил меня вопросом:

— Какие у тебя отношения с Кальтенбруннером?

Кальтенбруннер был в то время высшим полицейским и эсэсовским чином в Австрии. Знать я его, конечно, знал, но никаких отношений с ним у меня не было, наоборот, я избегал любых с ним контактов, так как считал, что полицейским чинам нечего совать свой нос в дела секретной службы. Однако из того факта, что Шелленберг задал мне такой вопрос, я сразу же понял: за этим что-то кроется. И ответил обтекаемо, что знаю Кальтенбруннера уже давно. Моим ответом Шелленберг был, по-видимому, очень доволен и сообщил, что Кальтенбруннер назначен преемником Гейдриха — начальником полиции безопасности и СД рейха. А затем заявил, что рассчитывает на мою помощь в установлении добрых отношений с новым начальником.

Сообщение Шелленберга меня очень удивило, так как из всех кандидатов на эту должность он был, вне всякого сомнения, наименее подходящим. Кальтенбруннер не был ни специалистом в полицейских вопросах, ни дипломатом, как Канарис, могущим использовать свои знания в секретных делах.

Образ Кальтенбруннера, представленный общественности на Нюрнбергском судебном процессе, является на самом деле фрагментарным и односторонним, не соответствуя истинному характеру этого человека. Обвинитель да и весь трибунал стремились изобразить Кальтенбруннера как исчадие зла, защита же не была достаточно сильной, не стараясь к тому же показать его положительные стороны. Не следует забывать, что Кадьтенбруннер оказался перед судом, так сказать, в качестве заместителя — вместо Гиммлера, трусливо ушедшего из жизни и от земных грехов, совершив самоубийство, которое в СС считалось самым низким и достойным осуждения и проклятия поступком. Поэтому за все его преступления ответственность пришлось нести Кальтенбруннеру. Нечто подобное произошло и с известным радиокомментатором Хансом Фритче, который предстал перед трибуналом вместо своего шефа Геббельса.

Кальтенбруннер происходил из добропорядочной бюргерской семьи. Как и братья, он избрал профессию отца-юриста. Следуя традициям, стал членом студенческой корпорации. По своему мировоззрению в студенческие годы был близок к великогерманскому шенерианству, затем примкнул к национал-социализму. Когда федеральным канцлером Австрии стал Шушнигг, Кальтенбруннер являлся руководителем среднего звена нелегального эсэсовского движения. Но вот волею судеб он выдвинулся на передний план: австрийской полиции стало известно о планировавшемся нелегальном сборище австрийских эсэсовцев, и в результате принятых мер все собравшиеся были арестованы. Кальтенбруннер, который не смог по каким-то причинам прибыть на это совещание, остался на свободе старшим по рангу. Так он стал «фюрером СС Верхней Австрии». В этой ипостаси он показал, что имеет политический инстинкт, примкнув вскоре к умеренному крылу Зейс-Инкварта, ставшего последним канцлером первой австрийской республики. Вначале Зейс-Инкварт намеревался сохранить государственную самостоятельность Австрии при национал-социалистском руководстве. Присоединившись к нему, Кальтенбруннер превратился в одну из важнейших фигур этого направления, считавших, что между ними и Гитлером достигнуто полное взаимопонимание. И действительно, буквально за несколько дней до ввода в Австрию немецких войск Гитлер заявил венскому «министру национального примирения» Эдмунду фон Глайзе-Хорстенау:

— Баварии потребовалось пятьдесят лет, чтобы врасти в империю, и я постараюсь, чтобы Австрия имела для этих целей не менее восьмидесяти лет.

На самом же деле Австрия была просто-напросто присоединена к Германии, а команда Зейс-Инкварта через непродолжительное время была от политического руководства отстранена. Кальтенбруннеру тоже пришлось отойти на задний план. Правда, он стал высшим полицейским и эсэсовским чином Ос-тмарки — Восточной Австрии. По тем временам должность эта была весьма незначительной: при звучном титуле и форме Кальтенбруннер не имел почти никакого влияния. Ведь все полицейские службы — гестапо, уголовная полиция и служба безопасности — централизованно подчинялись соответствующим управлениям главного управления имперской безопасности в Берлине.

Только позже я понял подспудные причины столь неожиданного выбора, павшего на Кальтенбруннера. Естественно, дело не обошлось без Гиммлера. Рейхсфюрер СС стал в последнее время понимать, что Гейдрих буквально прижимает его к стенке. Если бы не пражское покушение, жертвой которого он стал, Гейдрих мог бы окончательно превратить Гиммлера в чисто декоративную фигуру, имея заверение Гитлера о скором своем назначении на должность министра внутренних дел. Гиммлеру же было уготовано почетное представительство и дальнейшая разработка эсэсовской идеологии. Подобной опасности Гиммлер, и сам любивший власть, вновь подвергаться не желал. Он понимал, что начальник полиции безопасности и СД может легко создать угрозу его собственной позиции, поэтому и предложил Гитлеру в качестве кандидата на замещение этой должности «явного аутсайдера» Кальтенбруннера, которого не считал за опасного соперника. Гитлер, бывший слишком занятым военными делами, дал добро. Вполне возможно, что и фюрер согласился на назначение австрийца, поскольку уже устал от постоянных стычек и неприязни генералов-пруссаков, которых к тому же считал виновниками поражения под Сталинградом. А может, он хотел показать пруссакам, что австриец на высоком посту вполне способен стать гораздо большим «пруссаком», нежели те.

Эти соображения Гиммлера, однако, не подтвердились: ведь он не смог утвердиться даже в победоносной Германии, а впоследствии обнаружил свою полную несостоятельность во всех делах, за которые брался, в должности командующего резервной армией, да и в вопросах государственного управления. Везде он терпел полный провал. Так что через два года после назначения Кальтенбруннера роль Гиммлера была сведена на нет.

Герхард Риттер, известный немецкий историк, в своей книге «Карл Герделер и немецкое движение Сопротивления» (Штуттгарт, 1955 год) попытался дать объективную оценку личности Кальтенбруннера. Риттер был лично знаком со многими сопротивленцами, которые были арестованы тайной полицией и переданы в так называвшийся «народный суд». И никто из них не предъявил Кальтенбруннеру обвинение в предвзятости. В своей книге историк рассказывает, что Кальтенбруннер и некоторые его начальники управлений пытались объяснить Гитлеру всю серьезность заговора и попытки покушения на него 20 июля. Кальтенбруннер будто бы даже хотел убедить фюрера, что заговорщики не были честолюбцами, а политической элитой немецкой нации, которую было бы целесообразно сохранить для будущего. Примечательно, что Кальтенбруннер был против ареста и ликвидации участников движения Сопротивления до событий 20 июля, хотя и располагал соответствующими материалами, представленными ему тайной полицией. Да и после 20 июля он обращался с заговорщиками не как с обычными уголовными преступниками, а как с достойными уважения политическими противниками, хотя это ему не всегда удавалось. Кальтенбруннер был не согласен и с методами, применяемыми «народным судом». Мне пришлось видеть его сразу же после процесса над генерал-фельдмаршалом фон Вицлебеном с товарищами. С явным возмущением Кальтенбруннер сказал мне:

— Этот Фрайслер просто свинья.

Некоторым моим друзьям, на которых пало подозрение гестапо, Кальтенбруннер спас жизнь, прекратив расследование.

В противоречивом его характере имеются и определенные черты симпатии. Он видел недостатки системы, которой служил, и довольно часто высказывал критические замечания, однако остался верным Гитлеру до самого конца (в ходе моего дальнейшего повествования я приведу характерный пример этого). Это его легковерие оказалось сильнее здравого смысла, так что Кальтенбруннер даже не предпринял ни единой попытки отойти от режима. В этом, по всей видимости, заключается его трагическая вина, так как никто другой в Германии не обладал такой, как у него, возможностью сделать решительный поворот в судьбе страны.

Как бы то ни было, но назначение Капьтенбрун-нера на должность шефа РСХА на мне отразилось позитивно. Когда Шелленберг рассказал шефу гестапо Мюллеру, что я — «интимный друг» их нового начальника, предубеждение того против меня тут же улетучилось. Этот хладнокровный и весьма расчетливый человек, не имевший моральных принципов, заботившийся лишь об укреплении своего властного аппарата и нисколько не интересовавшийся вопросами идеологии, рьяно служивший нацистскому режиму, пригласил меня к себе в кабинет, проявив величайшее дружелюбие и внимание. Во время нашей беседы он мне дал «доверительно» прочитать копию моей характеристики, которую он якобы написал еще в начале года. Из нее следовало, что я всегда был «истинным национал-социалистом», беспрекословно выполнявшим все приказы и обладавшим всеми качествами, которые требуются хорошему сотруднику секретной службы. Естественно, это была фальсификация и к тому же грубая, которую Мюллер, чего доброго, приобщил задним числом к моему делу.

В начале 1943 года я находился опять в VI управлении РСХА в Берлине. Подчинялся я непосредственно Шелленбергу, со стороны которого никаких подвохов не ожидал. А вскоре уже имел в действительности подход к Кальтенбруннеру, хотя, честно признать, инициатива исходила более от него. Оказавшись в Берлине, новый шеф чувствовал себя вначале не совсем уверенно. Будучи окруженным старыми сотрудниками полиции и СД, относившимися к нему неприязненно и даже недоверчиво, он поспешил опереться на тех немногих австрийцев, которые имелись в главном управлении имперской безопасности, полагая, что уж на земляков-то он может рассчитывать.

Со временем я мог даже оказывать на Кальтенбруннера определенное влияние. Вместе с тем мне представилась возможность узнать его поближе. Он не был пропитан злом как Гейдрих и не являлся хладнокровным чудовищем, испытывавшим внутреннюю потребность творить зло. Конечно, и на Кальтенбруннере лежит много вины, но взвалил-то он ее на себя из-за собственной пассивности и податливости распоряжениям и указаниям, шедшим сверху и от различных влиятельных лиц, а не по своей инициативе и не из-за слишком активной деятельности. Естественно, это не снимает с него вины, но более объективный суд, нежели нюрнбергский, мог бы найти и смягчающие обстоятельства. К ним, в частности, относится то, что он довольно часто отводил от подсудимых смертные приговоры.

Встретили меня на моем новом рабочем месте в VI управлении на Беркаэрштрассе в районе Шмаргендорф Берлина не слишком приветливо. За мной так и ходила репутация «оппозиционно настроенного австрийца». А моя критика решений, принимавшихся «на самом верху», вызывала у многих моих коллег по работе чуть ли не ужас. К счастью, находились и другие, не желавшие слепо следовать за Гитлером в пропасть. Гитлер если и не знал точно, то догадывался об этом. В 1944 году, гневно отклонив одно из моих предложений, он сказал недовольно Кальтенбруннеру:

— В вашем управлении внешней разведки у меня не меньше противников, чем в ведомстве Канариса.

Это было, конечно, преувеличением, но в VI управлении действительно росла критика государственной политики, в том числе и распоряжений самого фюрера, хотя и без прямого упоминания «его священной особы». Такое положение вещей может быть подтверждено документально, ибо, несмотря на приказы об уничтожении документации и других секретных материалов в конце войны, кое-какие архивные дела все же сохранились.

После краткого ознакомления с делами я совершил поездку по своему региону, посетив страны европейского Юго-Востока и Балканы, завернув под конец в Италию. Эти страны, за исключением Италии, и ранее входили в ведение отдела, который я теперь возглавил. Поскольку ватиканский реферат был передан мне по моему требованию, руководство передало мне и всю Италию, что явилось для меня большой неожиданностью. Собственно говоря, немецкая секретная служба в Италии была, по образному выражению, в самом зачаточном состоянии, так как Гитлер, сделав галантный жест, к которым иногда любил прибегать, запретил вести разведывательную деятельность в стране «своего большого друга Бенито Муссолини». Мои предшественники строго придерживались этого указания. Поэтому из Италии поступали очень скупые сообщения. Информация о партнерах по оси приходила в основном из других стран и черпалась из донесений полицейских атташе.

В Риме я встретился о неким Греблем. Он еще раньше работал на нелегальную эсэсовскую разведку в Тироле, поставляя сведения об итальянских укреплениях на перевале Бреннер. Я знал его уже давно, так как он сидел в Инсбруке, представляя интересы нашего управления, и по-прежнему вел пристальное наблюдение за Италией. В Риме он проинформировал меня без прикрас о слабых позициях немецкой секретной службы в Италии, обратив мое внимание на то, что полное отсутствие достоверной информации о том, что происходит в руководящих фашистских кругах, может иметь опасные последствия для немецкой политики и дальнейшего хода войны. Из-за известного приказа фюрера он и сам не мог заниматься здесь разведывательной деятельностью, чего настоятельно требовала обстановка. Вместо этого Гребль был задействован в «операции Бернхард», по линии которой и разезжал по Италии. Но даже и эта акция в последнее время стала терять свой размах, поскольку Шелленберг опасался любых срывов.

 

Глава 4

Фридрих Швенд — алиас Вендиг

Имперский министр экономики Функ выступил 19 мая 1943 года с докладом перед руководством НСДАП в Берлине по вопросам управления, организации, мощностях и резервах немецкой военной промышленности с учетом оккупированных европейских стран. Он остановился, в частности, на задачах и объемах производства военно-промышленного комплекса, включая такие аспекты, как сырье, его переработка и распределение по отраслям промышленности, ремесел и торговли, упомянув принимавшиеся меры, направленные на упрощение организации немецкой экономики и повышение эффективности ее управления. В заключение он остановился на англо-саксонских финансовых проблемах, основу которых, по его мнению, составляли глубокие противоречия между Англией и Соединенными Штатами, проявляющиеся во все большей степени в их экономической и финансовой политике. Если Великобритания, почти полностью лишившаяся в результате войны своих золотых запасов и иностранных капиталовложений, судорожно пытается хоть что-то спасти, то Америка грубо и почти неприкрыто ставит свою финансовую политику на службу монополистического захвата мировых рынков, начав использование громадных золотых запасов и вывозя капиталы за рубеж. Перед Германией же стоят более важные задачи на послевоенное развитие, чем подключение к решению этих финансово-экономических англосаксонских проблем. Ценность любой валюты обеспечивается национальной экономикой, производительностью труда и ее собственной независимостью. Успех немецкой финансовой политики обусловлен твердым управлением экономикой, сбалансированным соотношением денег и товаров в народном хозяйстве и доверием народа к государственному руководству, что является по сути дела важнейшей и определяющей составляющей. «Мировая валюта» столь же мало жизнеспособна, как и использование воляпюка или эсперанто в качестве мирового языка. После победоносного окончания войны немецкая рейхсмарка приобретет мировое значение, которое она уже имеет в Европе. Английская «мировая экономическая валюта» или же американская «мировая золотая валюта», говоря по-другому — доллары, являются реквизитами прошлой эпохи, не выдержавшими испытания временем и вызвавшими хаос в мировой экономике, а посему не должны возвращаться. Примечательно, что англо-саксонские капиталистические державы для устранения собственных трудностей все в большей степени начинают использовать в своей экономической политике национал-социалистские методы, которые до последнего времени ими резко осуждались. Поскольку Германии удалось своими собственными силами, используя собственные методы, успешно преодолеть хаос, вызванный теми же англо-саксонскими державами, ранее господствовавшими в мире, ее обвиняют теперь в «экономической агрессии». Если бы англо-саксонские страны подчинились этой «агрессии», они избавили бы мировую экономику от собственного неизлечимого кризиса и позволили установить порядок, в результате чего была бы устранена одна из важнейших причин возникновения мирового пожара, раздутого западными капиталистическими державами в унисоне с еврейским большевизмом…

В те дни Гребль свел меня с одним из своих сотрудников — инженером Фридрихом Швендом. Тот являлся крупным немецким коммерсантом, проживавшим в Италии и обладавшим обширными экономическими связями, в результате чего мог оказывать Греблю значительные услуги. Он был немного выше среднего роста и вел себя сдержанно, однако когда начинал говорить, чувствовалось, что это — личность. При этом он не употреблял красивых слов и выражений, а обходился, явно сознательно, сухим коммерческим языком, подчеркивая свои здравые рассуждения скупыми жестами. Когда же Швенд хотел убедить своего партнера по разговору в чем-то, казавшемся ему очень важным, чувствуя противодействие, то он изменял свое поведение, становясь чрезвычайно очаровательным, как это присуще «хорошо обученному австрийцу», каковым он себя считал. Короче говоря, от него исходило нечто импонирующее и обаятельное. Поэтому, когда я его позднее представил Шелленбергу и Кальтенбруннеру, то по их реакции смог судить, что он произвел впечатление о себе, как о личности, не только на меня одного. Но как бы симпатичным ни представлялся мне Швенд — я ведь был все же сотрудником секретной службы — и несмотря на дружеское к нему расположение Гребля, которое являлось своеобразной гарантией его надежности, я навел о нем тщательные справки.

Швенду тогда не было еще сорока лет. Уроженец Швабии, он получил очень хорошее образование, пройдя обучение в целом ряде высших учебных заведений. Будучи еще совсем молодым человеком, стал работать коммерсантом за границей, объехав всю Европу, Северную и Южную Америку, а также Азию. Швенд оказался примером ставшего к тому времени редкостью типа коммерсанта-новатора, шедшего смело на риск, но твердо придерживавшегося неписаного профессионального кодекса чести.

Когда в Советском Союзе, возглавляемом Лениным, в связи с разрухой была введена «новая экономическая политика» (НЭП), Швенд направился в Россию, чтобы, с одной стороны, вести там свои торговые дела, а с другой — предложить свои услуги и опыт в вопросах формирования правильно функционирующей экономической системы. Во время своего нахождения в Советском Союзе Швенд дважды выезжал на длительное время в Китай. Пребывание в России сделало его ярым антикоммунистом. В коллективистской системе для такого человека, как он, места не было; для его деятельности была нужна свободная рыночная экономика. И он уехал из страны задолго до того, как Кремль ликвидировал НЭП.

Чем он занимался в последующие несколько лет, установить мне не удалось. Вопрос этот прояснился только в конце 1945 года, когда американцы конфисковали его корреспонденцию, находившуюся на чердаке его виллы в Верхней Баварии. Наиболее интересные материалы он впоследствии так назад и не получил, а они касались его пребывания в Восточной Азии. Тем не менее кое-что из биографии Швенда за тот период времени мне удалось установить. Швенд находился тогда на службе в рейхсвере, по заданию которого выполнял неофициальные поручения в Китае.

В Харбине он встретился с белогвардейским генералом Семеновым, у которого длительное время пребывал в качестве советника и уполномоченного по экономическим вопросам. Части белогвардейской армии в этом районе были вооружены и оснащены достаточно хорошо, благодаря стараниям Швенда, который закупал по всей Европе оружие для Семенова и переправлял его кораблями. Вместе с тем Швенд старался давать Семенову советы и в военной области. Мне посчастливилось прочитать меморандум Швенда Семенову, в котором речь шла об основах современных партизанских действий. Именно так, как это было изложено у Швенда. Советы действовали в ходе Второй мировой войны на линиях коммуникаций, против резервных подразделений и оккупационных войск немецких вооруженных сил. Таким образом, Швенд уже тогда правильно понимал значение партизанской войны, методы ведения которой на практике лишь совершенствовались.

Одно из приложений к этому меморандуму привлекло внимание командования вермахта. Не представляя себе возможных последствий, я отослал его начальнику управления по борьбе с партизанами, а затем старался всеми силами не допустить, чтобы Швенд был туда призван. Гиммлер даже дал свое согласие, но, к счастью, Швенд находился в «зарубежной поездке», и я принял все меры к тому, чтобы он еще в течение длительного времени оставался вне сферы досягаемости вермахта.

Однако я несколько упредил события, теперь же продолжу свой рассказ. Возвратившись из Восточной Азии, Швенд провал несколько лет в Германии. Было уже начало тридцатых годов. События, связанные с приходом к власти национал-социалистов, он рассматривал с интересом, но дистанцированно. А это позволило ему раньше других отметить определенные ошибки в экономической политике рейха. Будучи немецким патриотом, он хотел предложить свои знания и опыт новому правительству, не стремясь получить какую-либо должность в одном из учреждений. Поэтому он направил докладные записки некоторым крупнейшим руководителям, в которых предупреждал об опасности слишком большого увлечения политикой автаркии. Аргументация Швенда произвела, в частности, большое впечатление на Геринга, который пригласил его к себе и выслушал с вниманием. Что же касается Гитлера, то на него советы «космополита», много поездившего по миру человека, не только не произвели должного впечатления, но даже вызвали глухую ненависть: сам-то он, за исключением пребывания солдатом во Франции во время войны, нигде не был, что ставил себе чуть ли не в заслугу. Видимо, этим и объясняется появившийся у гестапо интерес к Швенду, в доме которого был даже произведен обыск. На счастье, скорее всего инстинктивно, Швенд припрятал свою обширную корреспонденцию в другом месте, в противном случае его карьера могла бы преждевременно оборваться почти наверняка уже в то время. После этого он покинул ставшую для него негостеприимной родину и выехал в Нью-Йорк.

Свой отъезд он обосновал интересами дела, поэтому не был классифицирован как эмигрант, так как еще до этого в течение ряда лет осуществлял функции управляющего имуществом совладелицы крупнейшей в Америке фирмы по торговле зерном «Бунге и Борн» — фрау Бунге. Обе эти семьи были выходцами из Германии, а до переезда в Америку трудились в Аргентине, где оказали большое влияние на ориентацию тамошнего сельского хозяйства на расширенное производство и экспорт зерна. Состояние фирмы по тем временам оценивалось в несколько сотен миллионов долларов. Естественно, положение управляющего вполне устраивало даже такого человека, как Швенд.

Еще до начала войны Швенд, однако, возвратился в Европу, но жить стал не в Германии, а Италии — не будучи уверен, что гестапо простит ему отъезд в Америку без соблюдения необходимых формальностей. Но он недооценил, что у гестапо были длинные руки. Несмотря на всю его осторожность, Швенд был в 1941 году арестован и доставлен в Германию. Наряду с другими ему было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Соединенных Штатов. И хотя это явно надуманное обвинение было бездоказательным, в те времена было вполне достаточно «обоснованного подозрения», чтобы оказаться в одном из концентрационных лагерей без указания срока пребывания там. На помощь ему пришел Гребль, познакомившийся с ним в Италии и высоко ценивший его как человека и специалиста. Была достигнута своеобразная договоренность, широко практиковавшаяся различными секретными службами: Швенд был освобожден на том условии, что использует свои международные связи и богатый опыт финансиста для успешного осуществления «операции Бернхард». Шел уже 1942 год. Швенд, выдерживая условия соглашения, пытался оправдать «оказанное ему доверие», сделав в десятках докладных записок деловые предлржения по организации сбыта фальшивых банкнот.

Шелленберг же, к которому стекались все эти докладные записки, не решился воспользоваться на практике даваемыми советами, опасаясь проколов, которых очень боялся. Поэтому он просто складывал их в своем сейфе. Шелленберг намеревался поручить сбыт фальшивых фунтов стерлингов «особо доверенным лицам» — но таковые были явно неспособны к выполнению подобных заданий, как в свое время офицеры венгерского генерального штаба при сбыте фальшивых франков.

Как раз в это время судьба свела нас вместе. Во время наших встреч в Риме, в известном ресторане «Ульция» неподалеку от Колизея, Швенд рассказал мне о своем неуспехе у Шелленберга. На конкретных исторических примерах он показал мне, что секретные службы всех народов и государств имели практически одни и те же недостатки, главным из которых было отсутствие денег. Даже такие наиболее известные секретные службы, как британская и русская, никогда не финансировались в достаточной степени, в результате чего выполняли только половину необходимой работы. О секретных службах других государств и говорить было нечего. Недостаточная дотация секретных служб всегда приводила к печальным результатам: нельзя успешно проводить политику, не зная истинных намерений противника. Менее всего понимание этого обстоятельства продемонстрировали немецкие правительства еще со времен Наполеона.

Им, по всей видимости, просто не хватало инстинкта примитивной политической целесообразности, к которой прежде всего относилась безукоризненная работа собственной секретной службы. К сожалению, это соответствует глубоко укоренившемуся, но неправильному представлению о роли политики в немецком обществе, и посему изменения скаредного отношении к секретной службе вряд ли следует ожидать. И это, не говоря уже о том, что рейхсмарка за пределами Германии практического хождения не имеет. Так откуда же взять столь необходимые для успешной работы секретной службы доллары, фунты стерлингов, швейцарские франки и другую валюту? И почему не воспользоваться теми возможностями, которые открывает операция «Бернхард», для покрытия расходов секретной службы? В этом случае ее финансирование станет независимым от государства. Конечно, будучи коммерсантом, он не стал бы оперировать фальшивыми деньгами, но ведь идет война, и дело предстает не как частноэкономическая сделка, а как военная хитрость, которая вне всякого сомнения связана с намного меньшей в моральном отношении ответственностью, нежели массовое убийство гражданского населения в результате массированных бомбежек. Он гарантирует, что при правильном подходе к осуществлению «операции Бернхард» через некоторое время, требующееся для ее раскручивания, немецкая секретная служба могла бы получать ежегодно не менее двухсот пятидесяти миллионов рейхсмарок в твердой валюте, не считая расходов, связанных с деятельностью агентуры по сбыту фальшивых банкнот.

Если бы я это услышал от кого-то другого, то воспринял бы за пустое прожектерство. Изложения Швенда были свободны от фантастики и мечтательной романтики: говорил человек, который знал, чего хочет, и исходил из своих возможностей. Его трезвые и тщательно продуманные расчеты представились мне шансами, о которых я не мог и мечтать. Средства в иностранной валюте, получаемые нами от государства, были крайне недостаточными для решения необычно трудных задач, вызванных сложившейся обстановкой. Если, к примеру, какому-то агенту для выполнения важнейшей задачи за рубежом требовалось выдать, скажем, 5000 долларов, то это вызывало у наших финансистов самый настоящий ужас. Поэтому вполне понятно, что планы Швенда меня буквально заворожили, не сбив, однако, с толку. Я попросил его изложить мне все подробно. Предлагаемая им структура по сбыту «продукции» «операции Бернхард» должна была представить собой нечто вроде международного центрального банка с филиалами во всех странах. Поскольку Швенд заранее готовил определенные выкладки, он смог привести на память необходимые данные, которые меня убедили в реальной возможности создания за какие-то полгода самого настоящего аппарата сбыта фальшивок с привлечением квалифицированных сотрудников. Мысль же Гиммлера парализовать с помощью «операции Бернхард» экономику Великобритании Швенд посчитал за бесплодную фантастику. Реально это недостижимо, так как экономические возможности империи еще не исчерпаны и вполне достаточны, чтобы справиться с трудностями, которые могут возникнуть в результате немецкой акции с фальшивыми деньгами. Куда более серьезные трудности для английской экономики возникнут и без вмешательства Германии сразу же после окончания войны. Вместе с тем Швенд резко возражал против привлечения его для каких-либо пропагандистских акций. Возвратившись в Берлин, я решил убедить Шелленберга в целесообразности реализации планов Швенда. К этому времени я располагал необходимыми данными по его биографии, так что мог ответить на любые вопросы. Мои соображения заинтересовали, наконец, Шелленберга, и он пригласил меня к себе домой для подробного обсуждения проблемы. Однако результат нашей ночной беседы меня разочаровал. После ухода Йоста исполняющим обязанности начальника VI управления стал Шелленберг, который был утвержден в этой должности в 1942 году, будучи в возрасте тридцати двух лет. Он был самым молодым из своих коллег — начальников управлений РСХА, почему Гиммлер называл его обычно «Бенджамином». Оказавшись в столь высокой должности, Шелленберг старался делать все, чтобы не вызвать неудовольствия начальства. Крюгеру потребовалось длительное время, пока ему удалось получить, в конце концов, разрешение на использование изготовленных фальшивых банкнот. Первоначально в качестве пробы Шелленберг дал указание экономическому отделу своего управления продать Парижскому банку пакет фунтов стерлингов на довольно приличную сумму. Однако уже через несколько дней об этой акции узнала хорошо работавшая экономическая полиция немецкой военной администрации во Франции и французский банкир вместе с немецкими деловыми партнерами были арестованы. Ситуацию спасло лишь то, что начальником военной администрации там в то время был Вернер Бест. Бывший начальник 1-го управления РСХА, отстраненный от своей должности Гейдрихом, проявил понимание к заботам и нуждам секретной службы, спустив аферу на тормозах и без лишнего шума. Предпринятая таким же способом попытка сбыта фальшивок в Греции тоже провалилась. Последствия этого были для Шелленберга более плачевными, поскольку замять историю на месте не удалось, и донесение о продаже фальшивых фунтов стерлингов было направлено министру экономики Функу. Тот вызвал к себе Шелленберга и потребовал категорически, чтобы деятельность, связанная с «операцией Бернхард», ни в коем случае не проводилась на территориях Европы, находящихся под немецким владычеством: сбалансированная им с таким трудом финансоводенежная система своих союзников не должна быть нарушена массовым вбросом фальшивых фунтов стерлингов. Это требование министра побудило Шелленберга, которому рискованная афера и без того не нравилась, приостановить акцию без всяких исключений. Даже сообщение Гребля о возможности сбыта с помощью Швенда без всяких осложнений двадцати тысяч фунтов в Италии не побудило его дать разрешение на продажу там фальшивок.

Вот в какой ситуации я попытался поддержать грандиозные планы Швенда. Шелленберг попросил меня настоятельно не связываться с этим делом, сообщив доверительно, что намеревается реорганизовать секретную службу с тем, чтобы сделать ее более работоспособной, на что получил, наконец, необходимые полномочия. Более того, Гимлер дал ему понять, что в ближайшее время он может получить под свое руководство военную разведку и контрразведку, в результате чего будут достигнуты давно желанные объединение и рационализация обеих секретных служб. При таких условиях ему следует соблюдать чрезвычайную осторожность, поскольку любая неудача может перечеркнуть все его планы. Ведь противники не преминут воспользоваться его промахом, чтобы, образно говоря, свить для него веревку. Может быть, через год он сможет позволить себе пойти на риск с фальшивой валютой, теперь же это просто невозможно.

Тем не менее я попытался воздействовать на него всеми возможными аргументами. В частности, я утверждал, что предстоявшее объединение с военной разведкой скажется благотворно на осуществление планов Швенда. Я прямо задал Шелленбергу вопрос, как он себе представляет возможности финансирования гигантского аппарата, который возникнет после объединения военной и внешней (политической) разведок. Если все руководство перейдет в руки СС, то ожидать какой-либо материальной поддержки от вермахта не придется, а весь груз ответственности за изыскание необходимых средств ляжет на его, Шелленберга, плечи. К тому же твердой валюты станет еще меньше, так как она потребуется на закупку за границей стратегического сырья — ведь внешней торговли практически не существовало и нечего было рассчитывать на поступление более или менее значительных сумм. На мой вопрос, какими долларовыми резервами располагает управление в данное время, выяснилось, что он не превышал 50 тысяч долларов. Лимит выделенной в министерстве экономики валюты давно уже был израсходован, и ждать новых средств не приходилось. А ведь за рубежом да и в самой стране бытовало мнение, что немецкая разведка располагает громадными средствами! Получаемых VI управлением РСХА денег не хватало даже на содержание агентурного аппарата за рубежом, не говоря уже о финансовой поддержке ставшей мифической «пятой колонны».

Однако все мои рассуждения на Шелленберга не подействовали. Он был молодым и обладал фантазией, главным же для него тем не менее была карьера. Его тщеславие и честолюбие запрещали предпринимать что-либо, могущее нанести ему ущерб и вызвать недовольство «наверху». Идти на риск проведения акции без достаточной ее «проработки» и не получившей явной поддержки со стороны его начальства — Кальтенбруннера, Гиммлера и самого Гитлера — он не хотел. Поскольку я продолжал настаивать на своем, Шелленберг в конце концов пообещал запустить «операцию Бернхард», если мне удастся склонить к этому Кальтенбруннера. Тем самым он хотел возложить в случае неудачи ответственность на того, использовав меня в качестве связующего звена. Более того, Шелленберг обязал меня поставить Кальтенбруннера в известность об отношении к «операции Бернхард» Гитлера, Гиммлера и Функа. Я торжественно пообещал именно так и поступить.

Заинтересовать Кальтенбруннера планами Швенда было непросто. Фантастическими проектами и обещаниями золотых гор добиться чего-либо было просто невозможно: выходцу из сословия крестьянства и мелких торговцев Верхней Австрии импонировали только веские факты. Собственно говоря, мне было совсем нетрудно представить ему доказательства, что идеи Швенда были вполне реализуемы, так как я нисколько не сомневался, что Швенду с Греблем не составит труда представить мне довольно быстро твердую валюту в обмен на несколько десятков тысяч фальшивых фунтов стерлингов. Если я смогу положить Кальтенбруннеру на стол эту валюту, это будет самым весомым аргументом для него. Но эти банкноты хранились в сейфах Крюгера, и получить оттуда хотя бы одну купюру без разрешения Шелленберга было практически невозможно. Я поделился своими соображениями и трудностями с Греблем, и тот дал мне незамедлительно хороший совет.

За несколько недель до моей беседы с Шеллен-бергом Муссолини провел так называемую «смену караула», реорганизовав правительство. Прежде всего это коснулось зятя дуче — министра иностранных дел графа Чиано, который был назначен послом в Ватикан. Гитлер расценил эту акцию как укрепление фашистского режима, чем был очень доволен и даже, вопреки своему обыкновению, высказал несколько одобрительных слов в адрес немецкой внешней разведки, которая предсказала заблаговременно и довольно точно произошедшие затем изменения, раскрыв причины смещения Чиано. За последние годы Муссолини неоднократно высказывал недовольство действиями своего министра иностранных дел. Последней каплей, переполнившей его терпение, были неуважительные высказывания графа в адрес дуче, фашистского и национал-социалистского режимов, а также руководящих лиц обеих систем. Эти высказывания были сделаны Чиано в салоне княгини Колонна в Риме, где он в то время бывал частенько. О таком непочтительном поведении зятя Муссолини было представлено донесение, составленное немецкой секретной службой, как известно, она не должна была действовать в Италии, однако Греблъ проявил инициативу и послал донесение дуче под собственную ответственность, не испросив разрешения своего управления. Никаких официальных средств на эту деятельность он не получал. Он сообщил мне; что для изыскания необходимых сумм «отщипнул» некоторую часть из предназначавшихся в свое время для реализации в Италии фальшивых фунтов стерлингов и успешно продал их с помощью Швенда. Полученные деньги он употребил на подкуп обслуги в доме Колонны. На составленном им затем протоколе о высказываниях Чиано имеются подписи этой прислуги. Муссолини дал распоряжение своей тайной полиции перепроверить сообщение, и сведения были подтверждены. Подобнее же донесение было представлено и Гитлеру, которое получило его одобрение. Что же касается Чиано, то фальшивые фунты стерлингов сыграли еще раз свою зловещую роль в его жизни…

Таким образом, одобренная Гитлером акция секретной службы, явившаяся для нее престижной, была финансирована за счет фальшивых фунтов стерлингов. Гребль предположил, что этот козырь произведет на Кальтенбруннера должное впечатление, и оказался прав. Ведь тот должен быть понять, сколь широкие возможности открывались перед секретной службой, если она будет иметь достаточно средств для осуществления своих операций. Да и Гитлер с Гиммлером не будут возражать, когда им станет известно, что именно операция «Бернхард» привела к смещению несимпатичного для них Чиано и его уходу с политической сцены.

Я напросился на прием у Кальтенбруннера, чтобы доложить ему о результатах своей поездки в Италию. Естественно, это дало мне возможность доложить подробности смещения Чиано, перейдя на вопросы деятельности «операции Бернхард» и планов Швенда. Кальтенбруннер выслушал меня спокойно, сделав несколько заметок в своей записной книжке, и отпустил меня, не приняв никакого решения и даже не заведя разговор о шансах и целесообразности планировавшейся акции. Пребывая в полном неведении о судьбе «операции», я отправился к себе, как вдруг совершенно неожиданно уже на следующий день получил приглашение Кальтенбруннера поужинать вместе с ним в известном берлинском ресторане «Хорхер». Вот там-то и состоялась наша оживленная дискуссия о предложениях Швенда. Вначале у Кальтенбруннера был целый ряд возражений, но постепенно они отпали, и в заключение он заявил о своей готовности получить согласие Гиммлера и Гитлера на проведение акции.

Этого я, собственно, и не добивался, считая целесообразным лишь привлечь на свою сторону Кальтенбруннера, так как сомневался, что Гитлер и Гиммлер при официальном запросе дадут свое согласие. Эти сомнения я высказал и ему, но Кальтенбруннер только отмахнулся и объяснил, что проинформирует Гиммлера лишь после разговора с Гитлером. Отдельный вопрос перед Гитлером о поставить не будет, а включит его в очередной доклад. Шансы на одобрение «операции Бернхард» Гитлером неплохие, Так как он уже устал выслушивать жалобы на недостаточное финансовое обеспечение секретной службы.

Так оно, собственно говоря, и произошло. Уже через несколько дней Кальтенбруннер возвратился из штаб-квартиры фюрера с видом победителя. Гитлер полностью согласился со всеми его предложениями, так что новый старт «операции Бернхард» можно было рассматривать как получивший одобрение. Гиммлер в свою очередь снял все свои прежние возражения, будучи весьма доволен, что его новый начальник главного управления имперской безопасности так хорошо решает необходимые вопросы у фюрера, который даже высказался одобрительно в его адрес. В разговоре с Гитлером Кальтенбруннер доложил, что намеревается придерживаться требований Функа и что фальшивые банкноты не будут сбываться в странах-союзницах Германии, хотя абсолютной уверенности в этом быть не может.

Так состоялось фактически второе рождение «операции Бернхард». Из того, как это произошло, напрашивался вполне определенный вывод. В условиях абсолютной диктатуры можно было все же проталкивать проекты, которые до определенного времени отклонялись целым рядом руководителей: нужно только найти человека, который будет иметь благосклонное к себе отношение со стороны диктатора, а также обладать мужеством затронуть нужную тему. Конечно, при этом надо было действовать правильно тактически, идя иногда на определенный риск. Но прежде всего следовало считаться с тем, что в Третьем рейхе все зависело от личностей. Только учитывая это, можно было рассчитывать на успех. Для того чтобы обосновать какое-либо предложение, было недостаточно сказать о его целесообразности, логической правильности и даже справедливости. Необходимо было учитывать личную заинтересованность соответствующего начальника, его политическое положение (был ли он, как говорится, «в обойме», или уже нет) и не в последнюю очередь его настроение в данный конкретный момент. Последнее было особенно важно у Гитлера. Если удавалось застать его в хорошем расположении духа, можно было достичь многого. Хорошие тактики даже разработали метод приведения его в хорошее настроение, чтобы протолкнуть свое предложение. Самым простым было предпослать своему предложению какое-либо благоприятное известие, которое наверняка должно было обрадовать фюрера. Создав подходящую предпосылку, они могли рассчитывать на ломку даже «непререкаемых решений» и принятие новых, полностью противоречащих предыдущей линии. Такая игра была, однако, весьма изматывающей: никто не выдерживал более нескольких лет. Описанный метод мог дать и осечку, тогда гнев Гитлера в отношении человека, осмелившегося высказать ему такую «беззастенчивую мысль», был непредсказуем. Несчастный мог после этого просто-напросто исчезнуть из ближайшего окружения фюрера и даже попасть в концентрационный лагерь.

Когда получив известие об успехе, я возвратился к себе на Беркаэрштрассе, то обнаружил дверь собственного кабинета запертой. Ключ находился у адъютанта, который доложил, что не имеет права заходить туда, поскольку там находится чемодан, присланный начальником управления. Этот таинственный чемодан я с трудом водрузил на стол — настолько тяжелым он был. Он был не только аккуратно перевязан, но и опечатан. Мне пришлось даже дать письменное подтверждение, что печать повреждена не была. Затем я быстро разрезал шнуровку и открыл чемодан. Он был доверху наполнен банкнотами фунтов стерлингов достоинством в пять, десять, двадцать и пятьдесят фунтов, общей стоимостью пятьсот тысяч фунтов. По цюрихскому валютному курсу это соответствовало примерно десяти миллионам рейхсмарок. Вид такой огромной суммы денег вывел меня несколько из равновесия. Просмотрев несколько пачек, я пришел к выводу, что они не выглядели как только что отпечатанные. Некоторые даже имели вид, будто бы находились в обращении уже не один год. Потом я просмотрел наугад несколько номеров банкнот. Ни в одной из пачек не было номеров, шедших подряд. Таким образом, коллекция эта была отобрана весьма тщательно.

Только после этого я вскрыл конверт, лежавший сверху. В нем находилась расписка в получении денег на нескольких десятках листов, так как была помечена каждая из банкнот со своими номерами. Так что мне пришлось бы сравнивать каждую купюру на соответствие указанным номерам. От такой процедуры я, однако, отказался и подписал расписку, невзирая на опасность, что в случае какого-либо несоответствия, на мне повиснут миллионы денег. Для будущего, однако, сделал вывод непосредственно с фальшивыми банкнотами не соприкасаться. Этого решения я придерживался неукоснительно, так как, по сути дела, к самой акции с фальшивками прямого отношения не имел. Изготовлением продукции занимался шестой отдел управления, распределением — отдел экономики, а сбытом — организация Швенда, работавшая самостоятельно. Такой порядок сохранялся до самого конца.

От Шелленберга, воспринявшего мой успех со сладко-кислой миной, я узнал, что Кальтенбруннер лично распорядился нарушить этот установленный порядок, предоставив вышеупомянутый чемодан мне. Я в свою очередь поступил по-ребячьи, послав двух курьеров с банкнотами в Меран Швенду, не предупредив его о полученном согласии на его предложения. Даже Швенд, через руки которого прошли громадные суммы денег, как мне потом рассказывал Гребль, был несколько шокирован при виде фальшивых миллионов. Вместе с тем он испытал большую радость, получив согласие на свои профессиональные предложения и признание финансово-организационных способностей, приложив большие усилия для осуществления задуманного. Не столь легкомысленно, как я, он вместе с Греблем проконтролировал соответствие всех указанных номеров купюр, на что у них ушло целых два дня, в результате чего мои курьеры возвратились с задержкой.

Являясь руководителем организации по сбыту банкнот, Швенд теперь должен был находиться, как правило, в пределах досягаемости, а не останавливаться как разъездной коммивояжер в десятках различных мест. Он должен был иметь одно постоянное место пребывания, находившееся где-то на окраине и тщательно охраняемое, с помещениями для расположения надежных охранников и курьеров для связи с Берлином. Швенд нашел подходящий объект за две недели: это был замок Лаберс, находившийся примерно в часе езды от Мерано и расположенный среди садов и виноградников. Швенд приобрел этот замок и оборудовал его надлежавшим образом для своих нужд. Я же подобрал ему команду охранников из 24 солдат и унтер-офицеров войск СС во главе с оберлейтенантом, получившим тяжелое ранение и ставшим непригодным для использования в боевых частях. Официально организация Швенда в Лаберсе называлась «спецштабом 3-го немецкого танкового корпуса». Швенд считался поставщиком корпуса. В то время различные части и подразделения, дислоцировавшиеся за границей, пытались обеспечить поступление дополнительных материалов и прежде всего продовольствия, что, естественно, не совсем соответствовало служебным предписаниям, для чего назначали собственных закупщиков. Так что в положении Швенда не было ничего необычного, и его организация никому в глаза не бросалась.

Чтобы ввести в заблуждение агентов иностранных государств, да и немецкие службы, Швенд сменил фамилию, называясь господином Вендигом. На это имя он получил офицерское удостоверение личности майора войск СС, свидетельство советника уголовной полиции гестапо, служебный и обычный заграничные паспорта. К тому же он постепенно обзавелся целым архивом сфабрицированных справок и различных документов, удостоверявших его личность. В частности, на имя Вендиг у него был итальянский паспорт и, кроме того, с десяток различных документов на другие имена — испанский, египетский и южноамериканские паспорта. И все они были «настоящими», то есть не изготовленными в берлинской мастерской VI управления, а купленными за большие деньги, естественно фальшивые. К концу войны он располагал даже самыми настоящими документами участника партизанского движения. В их числе были документы партизана Тито, сербского националиста-четника генерала Михайловича и итальянского партизана группы Кадорны, которые он, к сожалению, впоследствии уничтожил, с такими документами Швенд мог беспрепятственно разъезжать по партизанским районам. Трудность для него составляла порою необходимость достать из кармана подходящий документ, поскольку границы между сферами действий отдельных партизанских формирований и групп четко установлены не были, а некоторые даже вели друг с другом ожесточенную борьбу. Ненужные документы надо было хорошо прятать, чтобы они не были обнаружены при возможном обыске. Когда после свержения Муссолини правительство Бадолио ввело в освобожденных союзниками районах Италии новые документы, Швенд ухитрился приобрести за короткое время все необходимое для себя и своих сотрудников. Конечно же, все они были снабжены соответствующими печатями и подписями должностных лиц союзных штабов. В этой области для Швенда не было почти ничего невозможного, да и коллекционирование различных паспортов было самым настоящим его «хобби», которым он занимался с увлечением.

Недели через четыре после нового старта «операции Бернхард» я нанес визит владельцу замка — Швенду. Он представил мне своих самых важных сотрудников. Я-то ожидал встретить у него обычных типов торговцев с черного рынка, но ошибся. Эти господа производили самое серьезное впечатление, и по их внешнему виду даже нельзя было предположить, что они занимались сбытом фальшивой валюты. «Команда» Швенда (как он сам называл ее) состояла в то время, да и в период расцвета его деятельности, главным образом из директоров гостиниц и их владельцев, среди которых были пользовавшиеся международной известностью заведения. У него я познакомился с двумя директорами банков (итальянского и швейцарского), которые выглядели столь импозантно, что я не решился даже завести с ними разговор о фальшивой валюте. Агенты Швенда за границей, в особенности в Португалии и Швеции, были также людьми подобного сорта. Были у Швенда и южноамериканцы, которых он знал еще по прежним временам, а теперь привлек к «операции Бернхард». Это говорит о знании Швендом людей и правильности их подбора. В ходе всей операции проколов у него было совсем мало, и ни разу они не коснулись его «шеф-продавцов», как Швенд имел обыкновение называть своих основных агентов. Немногие случаи, избежать которых было практически невозможно, приходились на долю агентов низшего звена.

Во время нашей встречи в замке Лаберс я обговорил условия, установленные самим Кальтенбрун-нером. Вообще-то их можно было назвать довольно щедрыми, поскольку Кальтенбруннер оставлял Швенду на финансирование его организации тридцать три с половиной процента выручки. За это Швенд брал на себя весь риск, что означало: в случае каких-либо потерь он должен был брать их на свой счет, в том числе конфискацию валюты или какие-либо действия «высших властей». Естественно, будучи опытным коммерсантом, Швенд перекладывал их на шеф-продавцов, доля которых в обороте составляла двадцать пять процентов. Самому Швенду оставалось только восемь с половиной процентов. Учитывая громадный оборот, сумма эта была весьма внушительной. Однако Швенд зарабатывал не миллионы, как можно было предположить, так как расходовал эти деньги на улучшение дела, приобретая дома, корабли, автомашины и используя на подкуп. Со временем он создал густую сеть своих опорных пунктов и надежную курьерскую связь. Все это влетало, как говорится, в копеечку, так что иногда ему восьми с половиной процентов даже не хватало. В таких случаях он лично оформлял сделки на большие суммы, минуя посредников, оправдывая их необходимость деловыми расходами. Швенд относился к своей деятельности как к определенному виду спорта. Главным для него были не деньги, а риск и игра с опасностью. Это проявлялось особенно явно в его акциях с партизанами, от которых он лично почти ничего не получал, которые, однако, щекотали ему нервы. Об этом мы еще поговорим.

Через некоторое время Швенд затребовал в экономическом отделе VI управления новую партию фальшивых банкнот, намереваясь предоставить в скором времени отчет. С момента моего возвращения из Южного Тироля в Вену прошло всего три дня, когда у меня появился начальник транспортной команды, который хотел передать мне «финансовый отчет» Швенда и полученную выручку. Я отказался принять то и другое, так как не хотел впутываться в акцию с фальшивыми деньгами. Из беседы в замке Лаберс я не понял, что «первый отчет» Швенд собирался вручить именно мне. Однако начальник транспортной команды, фельдфебель, не отступил. Как истинный солдат, он настаивал на том, чтобы выполнить полученный приказ в точности. Мои распоряжения он не воспринял, считая, что его непосредственным начальником является «майор Вендиг», приказы которого он и должен выполнять. И отказался следовать в Берлин. Наконец, я сдался, решив, что это в последний раз, но тут же пожалел о своем согласии. Четверо солдат из команды фельдфебеля незамедлительно притащили в мой кабинет несколько ящиков. Они были настолько тяжелыми, что одному человеку поднять хотя бы один из них было просто невозможно. В соответствии с полученным им распоряжением, фельдфебель открыл их в моем присутствии — в них находились золотые монеты и слитки золота. Весили они, по всей видимости, несколько сот килограммов (из-за этого фельдфебель прибыл не на легковой, а на грузовой автомашине). Кроме того, в ящиках находились стальные кассеты, содержимым которых являлись доллары, настоящие фунты стерлингов и швейцарские франки на весьма значительную сумму. Не медля ни минуты, я принял компромиссное решение, чтобы прервать на будущее систему Швенда, и приказал фельдфебелю вновь опломбировать ящики, которые намеревался передать в Берлин с другой транспортной командой. Экономический отдел управления должен будет оформить расписку в получении ценностей и проверить правильность счета. Фельдфебелю же я дал интеримное подтверждение получения груза, которое, как мне было известно, с финансовой точки зрения мало что значило. В нем я написал, что получил «четыре ящика с золотыми монетами и золотыми слитками, а также три кассеты с долларами, фунтами стерлингов и швейцарскими франками в опечатанном виде», которые переправлю в экономический отдел VI управления РСХА.

Поскольку транспорт прибыл уже под вечер, я не мог распорядиться, чтобы ценности были перенесены в отдельное помещение и взяты под охрану. Так что мне ничего другого не оставалось, как находиться в своем кабинете всю ночь. На следующее же утро полученный от Швенда груз был отправлен в Берлин с нарочным в зарезервированном купе поезда. Естественно, погрузка и выгрузка тяжелейших ящиков командой сопровождения привлекла внимание пассажиров и железнодорожного персонала. О происшедшем узнало гестапо, имевшее, конечно же, своих агентов среди железнодорожников, и запросило меня, в чем дело. Я отделался оправдавшей себя формулировкой: «секретное мероприятие». Таким ответом гестапо должна была удовлетвориться, но так, однако, не произошло. Начальник венской полиции генерал-майор СС Хубер, ставший также высшим чином полиции безопасности и СД — абсурдная в принципе конструкция — являлся и шефом гестапо. Так вот он допросил свидетелей и охрану бывшего дворца Ротшильда. Но те практически ничего не знали о таинственном транспорте, а тем более о содержимом ящиков. История эта весьма заинтересовала Хубера, и он обратился к шефу гестапо в Берлине Мюллеру, с которым находился в дружеских отношениях: оба они были выходцами из баварской полиции, являясь до 1933 года рьяными противниками нацизма, но не по политическим соображениям, а как ревностные служаки любому режиму. Я нисколько не удивлюсь, если услышу, что Мюллер предоставил свои полицейские способности и знания в распоряжение Советов. Соратник его Хубер комиссией по денацификации был оштрафован на 500 марок и признан как «попутчик» нацизма, тогда как его подчиненные, выполнявшие в Вене его приказы и распоряжения, окончили свой жизненный путь на виселице или получили значительные сроки тюремного заключения. Хуберу было зачтено, что он работал до 1933 года в баварской полиции, не был членом НСДАП, а выйдя из церкви, чтобы понравиться новым господам, своевременно в нее возвратился, став снова католиком.

Мюллер, естественно, знал кое-что о транспорте и связанных с ним делах, но говорить что-либо Хуберу не стал. Вследствие этого операция «Бернхард» привлекла к себе внимание полиции Вены. Конечно, официально против нее предпринято ничего не было, полиция просто не осмеливалась, но палки в колеса все же ставила. Главным мотивом являлась чуть ли не психопатологическая ревность друг к другу различных служб, приводившая в Третьем рейхе к борьбе всех против всех, нарушая единое государственное управление. К этому добавилась самая настоящая вражда между гестапо и СД, произошедшая из стремления гестапо поглотить службу безопасности. Если в «операции Бернхард» происходили какие-либо неполадки — самые незначительные упущения и проколы — будь то не совсем правильно оформленные документы курьера, задержанного на границе, или один из агентов за рубежом или в оккупированных областях привлек к себе ненужное внимание, — Мюллер тут же получал соответствующее донесение, о чем немедленно докладывал Кальтенбруннеру, желая якобы «предупредить» его, что подобные вещи «наносят ущерб престижу рейха». Взбучку в таких случаях получал я, хотя и не являлся непосредственным участником «операции». Дважды дело доходило до того, что Кальтенбруннер запрещал дальнейшее осуществление акции. В первый раз причиной послужил незначительный прокол в Будапеште, а во второй — в результате интриги шефа гестапо Мюллера, что являлось излюбленным методом его работы.

К концу 1943 года я окончательно переместился из Берлина в Вену. В этом мне помог аргумент, что в Вене я буду находиться ближе к району моей деятельности — Юго-Восточной Европе. Но и в Вене я оставался всего несколько месяцев. Постоянная слежка за мною гестапо стала практически невыносимой, и я перебрался в Будапешт, где было значительно спокойнее. Однако через несколько дней после событий 20 июля 1944 года Кальтенбруннер приказал мне прибыть в Берлин. Я был обеспокоен, так как хорошо знал некоторых заговорщиков, а с двумя из них у меня были даже дружеские отношения. Когда Кальтенбруннер принял меня в своем кабинете на Вильгельмштрассе весьма неприветливо, я был почти уверен, что попал на подозрение. Представьте себе мое облегчение, когда Кальтенбруннер с возмущением сунул мне под нос документы, которые доказывали, что Швенд являлся евреем, если, конечно, они были настоящими.

Я нисколько не сомневался, что это — дело рук Мюллера. Как мне следовало поступить, чтобы отбить удар из-за угла? Я мог заявить, что эти документы сфабрикованы и что Швенд может представить настоящие документы о своей родословной. Но приведет ли это к успеху? Кальтенбруннер знал о способностях Швенда в области приобретения самых различных документов. С другой стороны, какими бы подлинными ни были его документы о рождении и крещении, у гестаповца Мюллера были все же гораздо большие технические возможности, и он мог представить кучу «подлинных» документов. Поэтому я отказался от такого способа защиты и перешел в наступление, сказав Кальтенбруннеру, что в осуществлении подобной акции вопрос идет не столько об арийском происхождении, сколько о способностях человека. В конце концов, в изготовлении фальшивых банкнот непосредственное участие принимали и евреи. Так какая разница, если сбыт их будет осуществляться тоже евреем? По крайней мере, он будет обладать необходимыми связями за границей. Далее я упомянул, что Швенд в любое время может представить документы о своем арийском происхождении. На Кальтенбруннера мои доводы произвели нужное впечатление, и он в тот же день дал разрешение о продолжении работы. Но до самого конца он все же думал, что Швенд — еврей.

Когда мне в Нюрнберге, несмотря на значительные трудности, удалось все же переговорить с Каль-тенбруннером с глазу на глаз в его тюремной камере, он задал мне довольно странный вопрос, не сможет ли Швенд, у которого вне всякого сомнения есть связи с «международным еврейством», оказать ему помощь…

 

Глава 5

Освобождение Муссолини

12 сентября 1943 года из ставки фюрера было передано по радио специальное сообщение:

«Немецкие десантники совместно с военнослужащими войск ОС и сотрудниками службы безопасности провели сегодня операцию по освобождению арестованного предательской кликой и находившегося в заключении дуче. Операция проведена успешно: дуче освобожден и находится на свободе. Достигнутое правительством Бадолио соглашение о выдаче его англо-американцам тем самым сорвано».

А 15 сентября бюро информации передало дополнительно:

«Освободительная акция, закончившаяся сенсационным успехом, была тщательно подготовлена спецкомандой службы безопасности СС совместно с десантниками и проведена в чрезвычайно сложных условиях. Правительство Бадолио старалось во что бы то ни стало скрыть местонахождение дуче, принимая чрезвычайные меры.

В стремлении скрыть любые следы пребывания дуче итальянское правительство после 25 июля неоднократно перевозило его с места на места. За последнее время через каждые два-три дня его переводили в новые тюрьмы, содержали в казармах, на островах и военных кораблях. Для охраны привлекались многочисленные воинские подразделения, которые регулярно менялись. Непосредственную охрану дуче осуществляло подразделение карабинеров, получившее приказ убить пленника в случае попытки его освобождения. Принятыми немецкими службами мерами удалось установить не только прежние места пребывания дуче, но и последнее место его заточения. В частности, было точно установлено, что дуче переведен в труднодоступный горный район, где и содержится в заключении в ужасных условиях под усиленной охраной. Полученные сведения-послужили сигналом для начала необычной операции, которую возглавил хауптштурмфюрер СС — сотрудник службы безопасности, выходец из Остмарки (Восточная Австрия). Несмотря на отданный охране Муссолини приказ застрелить дуче при попытке освобождения, он при проведении операции в прошлое воскресенье не был даже ранен. После своего освобождения дуче разговаривал по телефону с фюрером. Трудно передать словами те чувства, которые испытывали фюрер и дуче во время этого исторического разговора. Выражение благодарности, высказанное фюрером дуче за его поддержку вопроса о присоединении к Германии Австрии: «Муссолини, я этого никогда не забуду!», теперь подкреплено действием, доказывающим, что фюрер всегда держит данное им слово. После этого дуче возвратился к своей семье, также освобожденной спецкомандой службы безопасности из положения интернированных. Фюрер наградил участников операции орденами».

17 июля 1943 года я получил переданную по радио просьбу моего уполномоченного в Италии срочно прибыть в Рим. Сказанное далее в радиограмме было непонятно: в частности, упоминание о «запланированном покушении на Муссолини». Сообщение меня обеспокоило, но сказанное о покушении на дуче я понял как ожидаемое.

Положение немецкой разведки в Италии в связи с отданным в свое время приказом (о котором я уже упоминал), запрещавшим любую секретную деятельность в фашистской стране, было тяжелым. Разрешалось только иметь офицеров связи в учреждениях итальянской секретной службы. Связь с итальянской военной разведкой была возложена на немецкого военного атташе в Риме, генерала фон Ринтелена. Свою задачу он выполнял толково, неплохо работал и немецкий полицейский атташе Капплер. Их работа, однако, затруднялась тем обстоятельством, что главнокомандующий немецкими войсками «Юг» генерал-фельдмаршал Кессельринг слишком уж доверял своим итальянским союзникам. Никакой помощи нам поэтому от него не было, даже на прикрытие рассчитывать не приходилось, особенно если осуществлялась какая-либо деятельность, направленная против итальянских учреждений и служб. Ринтелен и Капплер были связаны, как говорится, по рукам и ногам. Капплер, например, по приказу Гиммлера должен был ограничить свою деятельность рамками сотрудничества с итальянцами в полицейской области. Глаза свои он, конечно, не закрывал и собирал любую информацию и вне сферы своей непосредственной деятельности, хотя и был по своей профессии и склонностям чистым чиновником уголовной полиции, в которой прослужил долгие годы. В дополнение к собственным трудностям ему приходилось преодолевать конкуренцию со стороны личного уполномоченного рейхсфюрера СС в Италии Ойгена Долльмана.

Долльман был вообще-то интересным человеком и привлек к себе внимание руководства, будучи еще переводчиком, работавшим со многими государственными деятелями во время их визитов в Италию и великолепно справлявшимся со своими обязанностями. Он относился к типу людей невоенного склада, мягких, предпочитавших выбирать путь с наименьшими препятствиями — представляя собой прямую противоположность эсэсовскому правилу: «Надо приветствовать все, что закаляет душу и тело». Но при этом он был первоклассным салонным львом, благодаря чему пользовался определенной популярностью в римских аристократических кругах. Бросалось в глава, что Долльман старался поддерживать особо тесные связи с молодыми, слишком благовоспитанными аристократами, имевшими склонность к заблуждениям и низменным страстям. За подобные деяния Гиммлер наказывал эсэсовцев смертной казнью, Долльмана же не трогал.

От такого деятеля ожидать какой бы то ни было информации не приходилось. Капплер же, хитрый и умный шваб, находился практически между двумя фронтами, так как являясь полицейским атташе, подчинялся Мюллеру, шефу гестапо, испытывавшему враждебные чувства к Шелленбергу и внешней разведке в целом. В связи с этими обстоятельствами я был вынужден вести нелегальную разведывательную деятельность в Италии, несмотря на действовавший запрет. Шелленберг меня в этом не покрывал, но и не мешал, заявляя, что ничего об этом не знает. Тем не менее он направлял мои докладные записки о положении в Италии в ставку фюрера. Кальтенбруннер охотно визировал их, не испытывая, как и многие австрийцы, особой симпатии к итальянцам и воспринимая с воодушевлением любую информацию отрицательного характера об Италии.

Разведывательную деятельность в Италии я начал сразу же после вхождения в мой отдел итальянского реферата, и первый же мой большой доклад, который я представил в апреле 1943 года, едва не стал для меня роковым. Его содержание я согласовал со вновь назначенным нашим послом в Ватикане, бароном фон Вайцзеккером, бывшим до того статс-секретарем министерства иностранных дел рейха. Основным тезисом доклада явилась мысль, что Италия рано или поздно должна будет выйти из войны. Этот тезис я постарался подкрепить несколькими фактами. Доклад попал к Гитлеру, который встретил его в штыки. Хотя он, за исключением Муссолини, был и сам невысокого мнения об итальянцах, доклад мой фюрер оценил как проявление пораженческих настроений, будто бы присущих немецкой секретной службе. А ведь она стремилась знать истинное положение вещей, оценивая их порою не так как он, считавший свою интуицию превыше всего. Однако, несмотря на плохое впечатление, произведенное моим докладом, от своей должности я отстранен не был, а итальянский реферат так и остался в моем отделе, но деятельность моя поддержана не была. Так что одна только моя инициатива многого дать не могла.

В лице Гребля, которого я сразу же после вступления в должность перевел из Инсбрука в Рим, я получил хорошего помощника. Но передо мной встал вопрос, каким образом следует финансировать его деятельность и деятельность запланированной мною разведывательной организации. Шелленберг и не думал даже выделять мне какие-либо средства из своего бюджета: он не мог финансировать организацию, которой в Италии быть не должно. В общем-то он был в определенной степени прав, но это дела не меняло: мне нужны были деньги. И мне пришлось обратиться за советом и помощью к Вендигу, то есть Швенду. Тот нашел выход из положения. Мне следовало откомандировать Гребля к нему для участия в осуществлении «операции Бернхард», и он, Швенд, станет использовать его в Италии. Гребль будет получать такие же комиссионные, как и другие сбытовики, да еще восемь с половиной процентов, которые обычно шли Швенду. Вот эти деньги я и смогу использовать для разведывательных целей в Италии. Таким образом, мои финансовые заботы были решены. По всей видимости, Гребль работал в качестве агента «операции» неплохо, так как получал в месяц гораздо больше, чем полицейский атташе за целый год. А позднее Гребль стал входить в число шеф-продавцов. Тем не менее у него вполне хватало времени для сбора разведывательной информации, которая заслуживала самой высокой оценки.

Вечером того же 17 июля, когда я получил срочную радиограмму с вызовом меня в Рим, прибыл курьер, передавший мне письмо Гребля. Гребль запрашивал радиопередатчик вместе с радистом, поскольку обстановка резко ухудшилась, и для устойчивой и быстрой связи следовало использовать радио. На этот раз Шелленберг правильно оценил обстановку, и уже 18 июля я вылетел, в Рим с радиопередатчиком и опытным радистом. На аэродроме меня встретил Капплер. Я был весьма удивлен, когда узнал от него, что Гребль посвятил его в наш «заговор». Капплер был готов работать вместе с нами, невзирая на возможные последствия. Той же ночью мы установили передатчик в помещении немецкого полицейского атташе на Виа Тассо, а утром 19 июля была проведена первая радиосвязь с радиоцентром VI управления в Ванзее. Мы передали при этом некоторую информацию, в том числе и о запланированном на 24 июля заседании фашистского большого совета, на котором должна быть проведена акция против дуче. Тем самым было уточнено, что в радиограмме от 17 июля речь шла именно о планирующемся отстранении Муссолини от власти, а не о покушении на его жизнь.

Радиосвязь была прервана воздушной тревогой. В Риме она объявлялась довольно часто, но никто не думал, что союзники осмелятся бомбить священный город, не верили в это и мы. Даже когда Капплер получил сообщение от итальянских служб, что вражеские бомбардировщики направляются к Риму, мы не считали, что бомбардировка произойдет; мы полагали, что речь идет о демонстрационном налете или вылете на бомбардировку какой-то цели в Северной Италии. Мы забрались на плоскую крышу десятиэтажного здания, чтобы следить за происходившим. Не успел, однако, я высунуть голову из чердачного люка, как посыпались первые бомбы — всего в нескольких сотнях метров от нашей штаб-квартиры. Здание от воздушной волны вздрогнуло так сильно, что меня чуть было не сбросило вниз.

Бомбардировка Рима большого военного значения не имела. Хотя и были разрушены отдельные памятники, среди которых была базилика Сан Лоренцо, жертвы среди населения были невелики. Тем не менее авианалет играл для нас, следивших за военной и политической обстановкой в стране, большое значение, прежде всего с точки зрения его воздействия на население. Реакция масс доказывала бесспорно, что подавляющее большинство итальянского народа не хотело больше войны — в особенности с учетом того, что уничтожались не только люди, но и имущество и нажитое добро за линией фронта. После бомбардировки на улицах Рима можно было наблюдать беспримерные сцены. Власти оказались не в состоянии предотвратить массовую истерию и хаос. Казалось, что только папа сохранил мужество и выдержку, лично поспешив в наиболее пострадавшие районы города. Его появление и выдержка успокоили народ. Муссолини позднее признавал, что папа тем самым окончательно вытеснил его с общественной сцены. Сам дуче «вмешаться» в обстановку не мог, так как находился во время бомбардировки в городе Фелтре на севере Италии, где на встрече с Гитлером выслушивал многочасовой монолог того об окончательной победе.

Под впечатлением увиденного я передал по радио неприкрашенные донесения. Гитлер с неудовольствием выслушивал сообщения, что в фашистской системе в отличие от национал-социалистской не функционировало то это, то что-то другое. Он только удивлялся, что информация стала поступать к нему столь быстро. Отсутствие запросов я воспринял как своеобразное разрешение на деятельность своего «нелегального» передатчика. Немецкое посольство в Риме ничего не знало об установлении мною радиосвязи с Берлином, полагая, что я разговаривал по телефону, и даже пожаловалось Риббентропу о моем вмешательстве в прерогативы министерства иностранных дел. Рейхсминистр потребовал, чтобы все телефонные разговоры впредь велись через коммутатор у его статс-секретаря фон Штеенграхта. Вот каковыми были на деле «взаимодействие и сотрудничество» различных служб и организаций в Третьем рейхе.

Падение Муссолини явилось для немецкого руководства не столь неожиданным, как это часто утверждается. На основании сообщений нашей разведки ему, во всяком случае, было известно о готовящейся акции против дуче. Но Гитлер и поддакивающее ему во всем окружение не хотели принимать всерьез, что диктатор, находившийся в дружеских отношениях с Гитлером и Германией, мог быть вообще свергнут, а тем более бесшумно, без особой патетики, без особого сопротивления. Реакция Гитлера на жалобную кончину итальянского фашизма соответствовала глубокому разочарованию, связанному с внезапным исчезновением всех иллюзий в отношении дуче и его системы: фюрер был готов преподать необходимый урок и на конференции, состоявшейся вечером 25 июля, дал понять, что считает необходимым осуществить немедленное военное вмешательство. Риббентроп, не имевший ни малейшего представления о реальной обстановке в Италии, направил немецкому послу в Риме телеграмму, в которой поставил перед ним задачу арестовать нового главу правительства маршала Бадолио вместе со всеми заговорщиками и сопроводить дуче в качестве почетного гостя в Германию. Эта телеграмма вызвала у нас саркастическое восприятие, а Капплер приказал построить во дворе посольства наличные «полицейские силы», чтобы подчеркнуть гротескность ситуации. Кроме него самого, его помощника, молодого комиссара уголовной полиции, да ординарца вышла еще и секретарша. Бадолио же, которого они собирались арестовать, имел в самом Риме и около города пять боеготовных дивизий.

О намерении Гитлера применить военные меры против нового правительства и королевского дома я узнал из секретной радиограммы Шелленберга. В ходе молниеносной операции «Штудент» все лица, принимавшие участие в свержении дуче, и члены королевской династии должны были быть арестованы и восстановлен фашистский режим. Операция была названа по имени командующего воздушно-десантными войсками генерал-полковника Штудента. Для ее осуществления не были приняты даже меры маскировки. Поэтому мы переименовали ее в «операцию Аларих».

Моим намерением было подготовить столь же быстрый конец этой операции, каковой была и судьба короля готов Алариха. Попытка проведения акции должна была закончиться катастрофой, хотя бы потому, что достаточных военных сил для нее не было. Разговор с некоторыми офицерами командования «Юг» еще более укрепил мое мнение. И я 3 августа вылетел в Берлин, чтобы предупредить свое руководство о нецелесообразности проведения «операции Аларих». Шелленберг встретил меня недружественно, сообщив, что Гиммлер остался весьма недовольным моим докладом, который «по непонятной ему причине» был почти идентичен взглядам посла Маккензена и главнокомандующего войсками «Юг» Кессельринга, которые также не советовали проведение такой акции. Гитлер пребывает в растерянности и пока отменил и «операцию Аларих», и «операцию ось». Если, однако, окажется, что отказ от проведения акции был неоправдан, это может иметь тяжелые последствия для Гиммлера, поскольку именно он на основании докладов «верных фюреру СС» посоветовал фюреру прислушаться к мнению Маккензена и Кессельринга. Столь редкостное единство мнений побудило Гитлера в конце концов воздержаться от отдачи необходимых приказов на начало действий.

Весьма довольный этими сообщениями, я возвратился в Рим. Стало быть, наш доклад существенно повлиял на отмену фантастического проекта, который мог бы стоить жизни многим немецким солдатам, и жертвы эти были бы бесполезными. В последующем мы продолжали действовать в том же плане, так что речь об «операции Аларих» более не возникала. В отличие от истории с королем готов эта акция закончилась без шума и песнопений. Меня несколько беспокоила операция «Ось», о которой упомянул Шелленберг. Ничего конкретного Шелленберг тогда мне не сказал, но довольно скоро я узнал, что речь шла о разоружении итальянских вооруженных сил и принятии всей полноты власти на себя в случае выхода Италии из войны.

В это время в Рим прибыл человек, который мог перечеркнуть все мои планы и намерения (естественно, при определенных условиях). Это был капитан СС Скорцени, возглавлявший отдел саботажа VI управления. Венский дипломированный инженер попал в главное управление имперской безопасности, поскольку хорошо знал Кальтенбруннера еще по студенческим годам. В ГУИБе он до сих пор ничем особенным себя не зарекомендовал, а теперь получил возможность для этого, поскольку Гитлер по предложению Кальтенбруннера поручил ему проведение «операции Айхе» (дуб), связанной с освобождением Муссолини. Для этого ему предстояло вначале выяснить, где тот находился в заключении, так как немецкой стороне это было неизвестно. Скорцени, понявший, что одному ему с этим не справиться, обратился за помощью к полицейскому атташе Капплеру и внешней разведке. На первых порах он придерживался мнения, что операция «Аларих» все же состоится, и интересовался в большей степени вопросами ареста короля и Бадолио, нежели освобождения Муссолини. С явным наслаждением он рисовал себе и нам сцену ареста короля, бывшего на целых полметра ниже его ростом, прямо во дворце, и насколько смешно этот «вредный карлик» будет выглядеть рядом с ним, эсэсовским громилой. Скорцени даже не собирался проводить «разведку» самостоятельно. В своей наивности он нисколько не задумывался, что, будучи человеком почти двухметрового роста, с лицом, испещренным рубцами от студенческих дуэлей, представлял собой неприятное для итальянцев зрелище. Через непродолжительное время его хорошо знала охрана правительственных зданий и королевского дворца, да и сотрудники итальянских секретных служб. Об этом нам стало известно от доверенных лиц Капплера. Лишь только после того, как стало окончательно ясно, что операция «Аларих» не состоится, Скорцени стал заниматься своим непосредственным заданием.

Он старался даже в узком кругу набросить завесу романтической тайны над своей «операцией Айхе». Мне он, например, рассказал, что по «личному указанию фюрера» в эту операцию должны быть посвящены только пять человек. Капплер был уже пятым, так что он, к сожалению, не мог ввести меня в курс дела. На это я предложил ему выдать по бутылке коньяка каждому из «посвященных», которых я ему назову, кроме упомянутых им пяти человек. Как говорится, с ходу я назвал ему двенадцать имен людей, с которыми я обсуждал подробности «операции». Когда же Скорцени недоуменно спросил меня, откуда мне известны имперские секреты, я ответил ему, не уйдя далеко от истины, что об этом мне поведала моя секретарша в Берлине, которая слышала обо всем от его же секретарши. Вот каким образом заботился о секретах этот верзила, которого вскоре пресса союзников назовет «самым таинственным человеком в мире». Произошло то, что и должно было произойти: задача отыскать место нахождения Муссолини в заключении была возложена на нашу разведку с ее немногочисленным аппаратом. Во всяком случае, операция «Айхе» финансировалась за счет «операции Бернхард», хотя об этом нигде не было сказано ни слова. Исчезнувший дуче был обнаружен с помощью все тех же фальшивых банкнот.

Большинство итальянцев и прежде всего те, которые относились к Германии недоброжелательно, считали, что страну вскоре займут американцы и англичане. В тех районах Италии, которые уже находились под управлением союзников, была введена новая лира, и было совсем неясно, будут ли обменены прежние лиры на новые, когда придут «освободители». Во всяком случае считалось, что обменный курс будет невыгодным. Поэтому итальянцы, у которых было достаточно много этих лир, старались побыстрее от них избавиться. На черных рынках нарасхват шли английские фунты стерлингов и, естественно, американские доллары. Швенд, он же Вендиг, умело использовал эту ситуацию, которую предвосхитил заранее. Перед своими агентами он поставил задачу скупать лиры на фальшивые фунты, а затем превращать их в золото и драгоценности. И как ни низок был курс обмена лир, он все же был достаточно выгоден. Вендиг был тридцатым человеком, если не тридцать пятым, узнавшим о секрете Скорцени, но именно он предложил использовать для поисков Муссолини фальшивые фунты.

Первый же получатель фунтов запросил не так уж и много. Это был один из фельдфебелей карабинеров, который за 100 фунтов свел нас со своим начальником — оберлейтенантом. А тот за определенное вознаграждение был готов назвать нам место, куда был доставлен Муссолини после своего ареста. Однако выяснилось, что он и сам конкретно этого не знал. Но как бы то ни было, он рассказал о привлечении к этому делу морских офицеров. И след этот оказался верным. Можно было предположить, что Муссолини доставлен на одном из кораблей флота на какой-то остров. Оберлейтенант получил гонорар в тысячу фунтов стерлингов.

После этого во все гавани, которые казались нам подходящими, были посланы агенты для сбора информации. Самым успешным оказался Гребль, который уже длительное время поддерживал, благодаря своим «делам», хорошие отношения с портовым начальством Генуи. Как и в других местах, там имелась так называемая портовая милиция — своеобразная формация итальянской фашистской милиции, выполнявшая функции наблюдения и контроля в соответствующих портах. Комендант портовой милиции Генуи дал Греблю рекомендации для своего коллеги в Неаполе, в результате чего мы сделали значительный шаг вперед. И вот через две недели Гребль сообщил из Неаполя: по достоверным данным, Муссолини содержится под арестом на острове Святая Маддалена.

Получить эту информацию было для Гребля непростым делом. Он даже попал в критическую ситуацию, будучи задержанным итальянскими портовыми властями по подозрению в шпионаже. Ему надо было решить, как вести себя на допросах. Он мог сослаться на рекомендательное письмо коменданта портовой милиции Неаполя или же изобразить солидного экспортного коммерсанта из Генуи, приехавшего в Неаполь с целью навестить своего торгового партнера. Но Гребль пошел на оригинальный трюк, выдав себя за агента английской секретной службы, прибывшего в Неаполь, чтобы ознакомиться с портом в связи с предстоявшим вторжением союзников в этот район. Чтобы подтвердить сказанное он предъявил толстую пачку фальшивых фунтов стерлингов. И это-то устранило всякие сомнения. Гребль был отпущен с извинениями, причем ему было указано на сотрудников и рабочих порта, которые «заслуживали доверия» и на поддержку которых он мог рассчитывать. Гребль не преминул воспользоваться этим в действительности, тем не менее пребывание в Неаполе и Гаэте обошлось ему в двадцать тысяч фунтов. Его расчет на то, что итальянские власти, продолжавшие официально сотрудничать с немцами, станут поддерживать союзников, вполне оправдался. Однако сторонники союзников потребовали хорошей платы за свои услуги: их идеализма не хватило, чтобы делать что-то за спасибо.

15 августа с этими данными в кармане я вылетел в Берлин, чтобы обговорить с руководством необходимые мероприятия. Сообщение о месте нахождения Муссолини я передал по радио. Но Кальтенбруннер встретил меня со словами:

— Вам я верю, но фюрер относится к этому скептически.

Гитлер хотел получить подтверждение нашим данным прежде, чем начинать акцию. Наш доверенный человек лично видел Муссолини на острове Маддалена, но он был итальянцем, Гитлер же относился к показаниям итальянцев недоверчиво. Ему надо было подтверждение немецкого офицера. На это я ответил лаконично:

— Им должен быть Скорцени?

Кальтенбруннер улыбнулся несколько смущенно, подтвердив тем самым мое предположение. Я проклял свое легкомыслие (может, это было даже мое болезненное тщеславие?), сообщив Скорцени местонахождение Муссолини. Наверняка, пока я был в Берлине ведя разговоры с Кальтенбруннером, Скорцени предпринял рекогносцировочные поездки, чтобы «подтвердить» наши данные и, что было для него более важным, отобрать у нас часть престижа. У меня вызвало опасение, что он своим легкомыслием и неопытностью привлечет к себе внимание, в результате чего Муссолини будет переведен в другое, менее подходящее для нас место.

Этот удар, полученный мною в Берлине, оказался не единственным. Мне было сказано доложиться генералу СС Вольфу, который находился в Берлине, ожидая назначения на должность «высшего эсэсовского и полицейского фюрера в Италии» в случае разрыва Италией союза с Германией, что должно было вот-вот произойти. Время ожидания он заполнял тем, что получал в моем отделе сведения о стране своего предназначения, чтобы быть более или менее в курсе дел. Титул «высшего эсэсовского и полицейского фюрера» носил один из чинов СС в каждой стране, в том числе и оккупированной, являясь своеобразным изобретением гитлеровского режима. Из соображений престижа такой чин теперь должен был быть присвоен и генералу Вольфу, начальнику личного штаба рейхсфюрера СС Гиммлера.

После длительных колебаний, связанных с требованием Кальтенбруннера рассказать мне обо всем, Вольф поведал мне довольно странную историю, в которую верилось с трудом. Гиммлер с самого начала относился к моим усилиям по поиску дуче, оказывается, с явным сомнением, полагая, что обычными разведывательными методами место нахождения Муссолини вряд ли можно раскрыть. Еще и ранее имевший склонность к «сверхъестественному», он организовал проведение «операции Марс», для чего собрал во всех концентрационных лагерях известных ясновидящих, астрологов, толкователей и им подобных и приказал им найти местонахождение Муссолини. Тем, кому это удастся сделать, была обещана свобода и награда в сто тысяч рейхсмарок. (Все известные «оккультисты» после отлета заместителя фюрера Рудольфа Гесса в Англию были по распоряжению Гейдриха арестованы и направлены в концентрационные лагеря, поскольку Гесс был покровителем оккультных наук и их апостолом.) В «операции Марс» приняло участие около сорока оккультистов, которые были помещены в вилле у Ванзее и создали своеобразное рабочее сообщество. Естественно, они попытались использовать с пользой свое там пребывание. Главный их тюремщик показал себя гостеприимным хозяином, предоставив в их распоряжение алкоголь в достаточных количествах, курево и отличное питание, намного лучшее, чем даже в его собственном штабе, где он по примеру своего шефа-фюрера даже гостей угощал «ай-нтопфом» (густым гороховым супом, заменявшим первое и второе блюда). Более чем понятное желание людей, выбравшихся на какое-то время из жестких условий пребывания в концлагере, продлить как можно дольше предоставленную им паузу могло создать угрозу акции освобождения. Поскольку Гиммлер не намеревался дать сигнал на начало акции, пока не получит данных от оккультистов, могло случиться так, что Муссолини будет передан союзникам и станет уже для нас недосягаемым. Поэтому мною был разработан план по ускорению получения Гиммлером подтверждающей информации от оккультистов.

Управляющий виллой, где были собраны оккультисты, был мне хорошо знаком. Здание это было предназначено для приема руководством РСХА особо важных гостей, главным образом иностранцев. Для этих целей на вилле имелись внушительные запасы первоклассного вина, ликеров и водок самых лучших сортов из всех стран мира, которые закупались главным образом во Франции и Голландии. Целый ряд таких бутылок тайными путями направлялся на мою берлинскую квартиру, естественно, за довольно высокую плату. Тем самым я расходовал свое денежное содержание в рейхсмарках, так как большую часть времени находился за границей. С человеком, с которым у меня таким образом установились доверительные отношения, я мог говорить открыто. Он тут же обещал мне свою помощь.

18 августа Гиммлер навестил свою команду оккультистов. Один из берлинских толкователей, имевший светлую голову, пригласил того с загадочным видом к себе в комнату. Проведя необходимую подготовку, должную настроить рейхсфюрера СС должным образом на сеанс, он стал водить проволочкой над картой Италии. И вот между островами Корсика и Сардиния отвес резко вздрогнул. Следовательно, разыскиваемый должен находиться на одном из десяти небольших скалистых островов между ними. Крупнейшим из этих островов, называвшихся Букинарскими, был остров Маддалена, на южном берегу которого находилась одноименная военно-морская база. Неподалеку от порта в одной из вилл и находился Муссолини, доставленный туда после длительного пребывания на острове Понца.

Гиммлер был удовлетворен, его сомнения рассеялись. И он тут же сообщил Кальтенбруннеру об успехе своих оккультистов. Теперь, когда информация внешней разведки подтвердилась, он не имеет ничего против начала акции.

Вот каким образом в Третьем рейхе принимались иногда важные решения! Думаю, что читателю понятно: тот толкователь действовал по моему заданию. Через управляющего виллой я мог бы дать ему указание назвать непосредственно остров Мадцалену, но подумав, отказался от этого, так как слишком большая точность могла бы вызвать подозрение у Гиммлера, хотя он и был легковерен в оккультных делах. Стоит в связи с этим сказать, что толкователь, действительно выпущенный на свободу, творил в дальнейшем буквально чудеса, отыскивая по карте морские конвои союзников. Как рассказывал один из офицеров штаба грсс-адмирала Деница, его данные точно совпадали с информацией, полученной от авиаразведки. Каким образом это осуществлялось, мне, однако, неизвестно…

Но и Скорцени тоже «действовал». Почти в то время, когда оккультист «навел» Муссолини, тот, переодевшись в форму капитана авиации, полетел на розыски острова Маддалены на самолете «Хейнкель-111». Но цели своей он не достиг, так как двигатель отказал, и машина рухнула в море. Скорцени и экипаж самолета были почти чудесным образом спасены. Начальник охраны Муссолини был этим встревожен и распорядился о переводе Муссолини в другое место. Так что 26 августа дуче с Маддалены был снова доставлен на континент. Когда же Скорцени во второй половине дня 26 августа «ворвался» на быстроходных катерах в порт острова, гнездышко было пусто.

Наши старания, начиная с подкупа карабинера и кончая спектаклем с толкователем-оккультистом, были напрасными, поскольку никому не нужная рекогносцировка Скорцени сорвала все планы. Приходилось начинать с самого начала. К счастью, агентурная организация Гребля, финансируемая на фальшивые фунты, продолжала действовать. Вскоре нам было уже известно, что Муссолини содержался в заточении в спортивной гостинице «Кампо императоре» в горном массиве Гран-Сассо. И вновь Скорцени стал настаивать на «рекогносцировочном полете». Предложенная нами посылка в гостиницу агентов из числа итальянцев принята не была. Скорцени совершил несколько кругов над горою с гостиницей и сделал ряд фотоснимков. Естественно, маневр этот был замечен охраной, о чем было доложено Бадолио, как нам стало известно позднее. На этот раз правительство несколько промедлило, размышляя, куда бы направить Муссолини, и опоздало с его отправкой.

Саму операцию по освобождению Муссолини я описывать не буду, о ней написано немало. Но об одной детали следует сказать, так как о ней почти ничего до сих пор было не известно. Речь идет об упоминании того обстоятельства, что Скорцени должен был приземлиться на третьем планере на лужайку, видимую на аэрофотоснимке, сделанном им самим. На деле же оказалось, что площадка эта была не горизонтальной, а имела уклон в 45 градусов. Поэтому садиться там на планерах было нельзя, а коли бы он приземлился в долине, то освободителем Муссолини стал бы не он, а командир подразделения десантников, которое должно было действовать в районе низинной станции подвесной канатной дороги. И Скорцени приказал садиться непосредственно около здания гостиницы, хотя это и было очень рискованно, нарушив тем самым строжайшее указание генерал-полковника Штудента, ибо планеры могли при этом разбиться. Все дальнейшее происходило без малейшего сопротивления со стороны охраны дуче. Тем не менее успех операции был в последний момент поставлен под вопрос, и опять из-за нарушений Скорцени полученных инструкций. Освобожденный Муссолини должен был быть доставлен в ближайшую немецкую военно-воздушную базу на легком самолете Шторьх, который был рассчитан только на двух человек — пилота и пассажира. Несмотря на это, в самолет втиснулся и Скорцени — «освободитель Муссолини», который хотел быть обязательно вместе с ним. Сто килограмм его веса настолько утяжелили самолет, что пилот с большим трудом смог взлететь и не врезаться в ближайшую скалу. Так что Муссолини был тогда на волосок от смерти.

В результате своих действий Скорцени получил право сопровождать Муссолини в полете в ставку Гитлера. Я к тому времени уже направил туда свое представление о награждениях. Скорцени я предложил наградить рыцарским крестом, хотя у него был тогда только железный крест второй степени — не слишком высокая награда (рыцарский крест получали, как правило, лишь лица, награжденные железным крестом первой степени). Гитлер, весьма довольный и гордый удавшейся освободительной операцией, согласился с моим предложением и лично вручил рыцарский крест Скорцени (эффективные действия отдельных лиц всегда возбуждали фантазию фюрера и поднимали у него настроение). Вопрос о награждениях летчиков и десантников был прерогативой генерал-полковника Штудента. Но его представления на награды были весьма скромными, так что солдаты, бывшие настоящими героями операции и обеспечившие ее удачный исход, были награждены не слишком-то щедро. Протестовать они, конечно, не стали, ибо это явилось бы нарушением традиций.

Лишь только когда после окончания войны Скорцени в своих мемуарах приписал лично себе весь успех операции, раздались голоса возмущения. Даже Кессельринг и Штудент от него отмежевались. А сотрудник внешней разведки Гребль, благодаря которому вообще стала возможной сама операция, получил железный крест первой степени лишь посмертно. В Германии деятельность секретной службы, которая, естественно, должна оставаться в тени, никогда не заслуживала высокой оценки. Только в самом конце войны наиболее достойные офицеры внешней разведки были удостоены награды рацарскими крестами.

Что касается Муссолини, то он и не рассчитывал, что будет освобожден, а тем более что сможет снова прийти к власти. В своем дневнике «Понтийские и сардские впечатления», который он вел на Маддалене, дуче сделал два вывода из произошедшего:

1. Моя система рухнула.

2. Мое падение окончательно.

Далее он писал:

«Было бы наивным с моей стороны удивляться манифестациям толпы. Не говоря уже о противниках, озадаченных и разочарованных, которые терпеливо Ждали все прошедшие двадцать лет, а также о толпах, во все времена всегда готовых разрушить вчерашних богов — даже если пожалеют об этом завтра. В моем же случае такого не будет. Моя собственная кровь, непогрешимый голос крови, говорит мне, что моя звезда закатилась навсегда».

Операция «Айхе» обошлась примерно в 50 000 фальшивых фунтов стерлингов, что вообще-то и не столь много для гитлеровского «великого друга Бенито Муссолини». Когда же я, однако как-то уже позже, сказал об этом Чиано, он с усмешкой возразил мне, что на моем месте заплатил бы и 5 миллионов фунтов, чтобы только не освобождать Муссолини, ибо тогда Германия могла бы многого избежать.

 

Глава 6

Вызволение Чиано

«По сообщению итальянского королевского министра внутренних дел Риччи от 29 августа 1943 года, переданному прессе, бывший министр иностранных дел правительства Муссолини, граф Джалеаццо Чиано исчез при невыясненных обстоятельствах прошлым днем из своей квартиры в Риме, находившейся под полицейским надзором. По показаниям охраны следует, что в то время из дома не выходил ни один мужчина, из чего следует, что Чиано совершил побег, переодевшись в женское платье. Поскольку, по имеющемуся мнению, Чиано не мог покинуть Рим, объявлен его розыск».

Уже 22 августа я находился по дороге в Рим. Причина моей поездки была весьма необычной. Графиня Чиано связалась через своего посредника с Долльманом и попросила его передать ее просьбу Гитлеру: освободить ее и ее семью и доставить в Германию. После падения Муссолини Бадолио посадил Чиано под домашний арест, хотя зять дуче и принадлежал к числу заговорщиков против Муссолини. С тех пор никаких изменений не произошло: по-видимому, новый шеф правительства еще не принял окончательного решения в отношении дальнейшей судьбы графа. Вполне возможно, что его сдерживала популярность графини Эдды. Если бывший министр иностранных дел не пользовался в Италии уважением, а многие его просто ненавидели, то дочь Муссолини — экстравагантная, но очень интересная и симпатичная Эдда — пользовалась в обществе благорасположением. Вот эта-то нерешительность Бадолио и предоставила нам возможность для осуществления новой освободительной акции. Естественно, лично я не мог ни поддержать, ни отклонить просьбу графини Эдды, но оказался звеном в цепочке посредников. Поэтому уже на следующий день я вылетел в Берлин и попросил указаний. Гиммлер лично доложил об этой просьбе графини Гитлеру. Решение фюрера, переданное мне, было:

— Фюрер приглашает графиню Чиано с ее детьми в качестве почетных гостей в Германию и ожидает предложений по планированию освободительной акции.

Муссолини в то время еще не был освобожден, да и исход «операции Айхе» был неясен. Гитлер возлагал мало надежд на успешное осуществление акции и даже не думал, что Муссолини будет освобожден живым. Поэтому он хотел в любом случае сохранить хотя бы «плоть и кровь Муссолини» путем спасения его потомства. О сыне Муссолини Витторио, который находился в Германии, Гитлер был невысокого мнения. Младшие дети дуче, Романо и Анна Мария, находились вместе с их матерью Рашель в руках итальянского правительства. Интерес фюрера был поэтому обращен на внуков дуче, тем более, что он уже давно испытывал симпатию к их матери. Что же касалось Чиано, то, по мнению Гитлера, — Гиммлер передал мне буквально следующие его слова: «Пусть он остается там, где растет перец» (то есть убирается к черту на кулички).

Такой ответ меня не удовлетворил. Распространенное в Германии мнение, что супруги Чиано жили как кошка с собакой, было неправомерно. Мне было хорошо известно, что графиня намеревалась взять с собой в Германию и мужа. Внешне она жила рядом со своим мужем, но не с ним, внутренне же они были крепко друг с другом связаны. Поэтому было исключено, что графиня оставит своего супруга в Италии. И я обратился к Кальтенбруннеру, чтобы Гиммлер еще раз переговорил с Гитлером, приведя мои аргументы. С большим трудом Кальтенбруннеру это все же удалось, и Гитлер согласился со сказанным, хотя и с большой неохотой. На этот раз решение гласило:

— Чиано может приехать тоже.

Приглашение было не слишком любезным, но меня устраивала и такая формулировка.

Об акции чисто военного характера думать не приходилось: Гитлер не дал бы в наше распоряжение достаточно сил и средств. Оставался вариант бандитского нападения. У меня был даже человек, которому можно было бы доверить такое задание — он изучил все гангстерские приемы еще в Чикаго. Но получилось по-другому. Шелленберг вызвал меня к себе и, как только я вошел в его кабинет, поздравил меня с «высоким доверием», которое было оказано мне фюрером. Осуществление освободительной акции было поручено мне лично. Я был, мягко говоря, нисколько этим не обрадован, так как намеревался навести должный порядок в своих запущенных делах в Берлине. Но возможности увильнуть никакой не было. Вечером того же дня мне пришлось выехать в Мюнхен, чтобы выяснить, как можно было попасть оттуда в Рим. Добираться из Рима в Берлин мне было довольно просто: там я всегда мог достать авиабилет хотя бы за приличные чаевые или путем обращения в авиакомандование, которое любезно разрешало мне лететь с первым же попутным рейсом. В самой же Германии чиновники придерживались предписаний, исходя из бюрократической схемы: за границу вылетали только высокопоставленные функционеры, отказать которым в билете было не так-то просто, чтобы освободить местечко для других целей.

К счастью, у меня был документ с «особыми полномочиями фюрера», в котором говорилось, что все учреждения и службы были обязаны оказывать мне необходимую помощь в выполнении моего задания. Предъявив этот документ, я сломил первоначальное сопротивление коменданта аэропорта Мюнхен-Риэм, некоего полковника, который предоставил в мое распоряжение связной самолет генерал-фельдмаршала Кессельринга, который как раз оказался на взлетном поле. На аэродроме Сциампино в окрестностях Рима возник переполох, когда радист доложил о прилете машины главнокомандующего войсками «Юг» и запросил разрешение на посадку. В штабе Кессельринга знали, что он находился в ставке фюрера, и не поняли, почему возвратился его самолет. Комендатура аэродрома запросила, кто находится в самолете, но я отказался назвать свою фамилию. Сложность с посадкой возникла еще и из-за того, что незадолго до нашего появления на аэродром был совершен авианалет союзников, и на взлетно-посадочной полосе было множество воронок от разрывов авиабомб. Наша посадка прошла тем не менее успешно, и комендант аэропорта, некий подполковник, примчался на мотоцикле доложиться таинственному пассажиру. Я предъявил ему свой документ, который произвел на него ошеломляющее впечатление. С предписанием фюрера можно было делать все, что угодно. Потребуй я одну из стоявших на аэродроме автомашин, мне бы дали ее беспрекословно.

Во время полета, когда нам приходилось маневрировать, чтобы не встретиться с самолетами союзников, я раздумывал, как лучше всего организовать осуществление акции. Труднее всего было освободить семью, доставка ее в Германию проблемы не составила бы, так как я мог воспользоваться предписанием фюрера.

Прежде всего надо было установить связь с Эддой Чиано, ибо для успеха операции следовало обговорить с ней все необходимые подробности действий. Вечером того же дня Долльман свел меня с посредником графини, очень осторожным человеком. Он ке только представился под явно чужим именем, но и выбрал местом встречи темный уголок в одном из предместий затемненного Рима. Вначале у меня даже возникли сомнения, а не является ли эта встреча предлогом для совершения на меня покушения? Ведь там было бы довольно просто организовать на меня нападение и арестовать, тем более что я никогда не носил с собою пистолет. Однако мои подозрения были быстро рассеяны, так как человек, назвавшийся капитаном, назвал несколько дельных условий, которые предлагал мне хорошо продумать. Поскольку я сразу не принял никакого решения, мы договорились о встрече следующим вечером, на которой должны были обсудить планы наших последующих действий.

Я подстраховался, введя в дело троих своих людей — немцев. Один из них был заместитель Капплера, второй — офицер связи с итальянской колониальной полицией, которые прекрасно ориентировались в Риме, превосходно владели итальянским языком и могли легко сойти за итальянцев. Третьим был, конечно же, Гребль. Своей деловой активностью и бумажником, набитым фунтами стерлингов, он мог оказать мне неоценимую помощь.

Об образе жизни и условиях содержания семьи Чиано под арестом нам было известно довольно подробно. Сам Чиано не имел права выходить из дома, графиня же с тремя детьми ежедневно в течение часа выходила на прогулку в сопровождении чиновника полиции.

Дом охранялся командой карабинеров и сотрудниками уголовной полиции в штатском. Можно было, конечно, силой ворваться в дом и увести Чиано, но это наверняка привело бы к перестрелке, которую не следовало допускать, поскольку Италия и при Бадолио продолжала официально считаться нашей союзницей. Мы не могли дать новому итальянскому правительству предлог для осложнения отношений или даже их разрыву. Кроме того, из-за Чиано я не хотел рисковать жизнью своих сотрудников, да и своей собственной.

Чтобы избежать всего этого, я решил использовать момент внезапности. В самом доме Чиано мог передвигаться свободно, и я заострил свое внимание именно на этом обстоятельстве. Если бывший министр иностранных дел внезапно выйдет из двери лома, а в это время к нему подъедет автомашина, в которую он вскочит, то было вполне вероятно, что охрана среагирует на этот инцидент с запозданием, поскольку все это действие продлится считанные секунды. Прежде чем охранники опомнятся, схватятся за оружие и откроют огонь, автомашина с Чиано будет уже за пределами досягаемости. То же самое можно проделать и с графиней. Во время ее прогулки с детьми около них внезапно остановится автомашина, в которую они сядут. Сопровождающий их полицейский вряд ли успеет им помешать.

Кроме того, было сомнительно, чтобы охрана получила приказ на открытие огня. Ведь сам Бадолио еще не решил окончательно, как ему поступить с Чиано. Поэтому можно было полагать, что эта нерешительность коснулась и охраны. И я попросил Гребля посодействовать мне в этой задумке. Довольно скоро он с ухмылкой доложил:

— Каждый пистолет, который не будет стрелять, стоит тысячу фунтов.

Это было не так уж и много, ведь банкноты прямо из типографии поступали к нам бесплатно.

Посредник Эдды ожидал меня вечером с нетерпением: каким будет мое решение? Он полностью согласился с моими предложениями и дал гарантию, что семья Чиано будет строго придерживаться наших указаний. Расставаясь, мы договорились еще об одной встрече 26 августа, чтобы внести в случае необходимости какие-либо изменения в план и согласовать точное время, поскольку именно от этого зависел успех неожиданности действий.

Уходя, капитан сунул мне небольшой кожаный мешочек, который оказался таким тяжелым, что едва не выпал на землю из моей руки. Чиано просил меня переправить его для него в Германию, упомянув, что его содержимое «имеет для него чрезвычайно важное значение». Я пообещал выполнить просьбу, предварительно обследовав мешочек, тяжесть которого меня заинтриговала. Придя в свою комнату, я внимательно осмотрел его снаружи, чего не мог сделать на темной улице. Мешочек этот был хорошо перевязан и к тому же еще опечатан. Вскрыть его, не нарушив печати, было невозможно. Но именно это «опечатанное» недоверие Чиано побудило меня вскрыть мешочек, учитывая, что технический отдел РСХА сможет подделать любую печать: надо было лишь представить все ее составные части. В мешочке оказались прекрасные бриллианты без оправы, самый маленький весил не менее 7–8 карат. Это было целое состояние, что было понятно даже мне как дилетанту. Тогда стало ясно, почему Чиано придавал мешочку столь большую значимость. Провоз таких ценностей за границу по итальянским законам запрещался, но не в характере Чиано было обращать внимание на подобные формальности. Не постеснялся он обременить такой просьбой и немецких освободителей.

На следующий день я встретился с генерал-фельдмаршалом фон Рихтхофеном, главнокомандующим немецкой авиацией в Италии. Только он мог выделить мне самолет для вылета семьи Чиано в Германию и крытую грузовую автомашину, чтобы опять не задействовать те легковые автомашины, которые будут использованы в ходе акции. Когда я предъявил документ с особыми полномочиями, генерал-фельдмаршал немедленно согласился на выделение мне самолета. Затем он перешел к технической стороне вопроса, остановив особое внимание на парашютах, которые должны были получить я и экипаж. Эту озабоченность я объяснил тем, что к тому времени господство в воздухе над Италией принадлежало уже союзникам. Поскольку речь зашла о парашютах, я Уточнил, получат ли графиня и дети парашюты, указав на трудность научить их обращению с ними. Рихтхофен вдруг переменил тон и холодно спросил меня, действительно ли женщина с детьми должны лететь.

Вскоре выяснилось, что произошло недоразумение. Генерал-фельдмаршал считал, что в мою задачу входит организация авиакатастрофы с целью устранения Чиано, поэтому он и заботился, дабы экипаж получил парашюты, чтобы выпрыгнуть из машины своевременно. Когда же я упомянул всю семью, он был просто в ужасе от такой бесчеловечности и высказал сомнение в необходимости такого массового убийства. Когда в ходе дальнейшего разговора вопрос этот был прояснен, между нами пробежал холодок: я был обескуражен, что мне приписывалась такая жестокость. Несколько рюмок коньяка устранили, однако, возникшую неприязнь, так что я впоследствии наносил визиты Рихтхофену, когда бывал в Италии.

Мне оставалось решить вопрос с двумя легковыми автомашинами для похищения Чиано и его супруги с детьми. Автомашины вермахта, естественно, не годились, не подходили и служебные и даже личные машины немецкого персонала, поскольку их номера были известны итальянской полиции. Пришлось специально купить две автомашины, а поскольку за все платил английский банк, я остановился на самых лучших. Своих владельцев поменяли «Паккард» и «Шевроле». На какие имена была оформлена сделками, уже не помню. Настоящими были только фотографии водителей на документах — моих помощников, о которых я уже упоминал: заместителя Капплера и офицера связи с итальянской колониальной полицией. Мы выбрали машины с мощными двигателями, дабы быть уверенными, что догнать их будет невозможно.

Акция прошла по плану. В назначенное время Чиано с точностью до секунды вышел из двери дома по Виа Сеччи, что не сразу привлекло внимание охраны так как это была не вилла, а многоэтажный дом, сдававшийся внаем. «Паккард» лишь притормозил, и Чиано сел в него на ходу. Машина тут же на всей скорости помчалась к обусловленному месту. Карабинеры и полицейские чиновники, бдительность которых была притуплена английскими фунтами, сделали вид, будто ничего не заметили, и продолжали «охранять» высокопоставленного арестанта. Их смена ни о чем, естественно, проинформирована не была, так что служба шла обычным порядком, как если бы Чиано пребывал еще в доме. Побег графа в тот день обнаружен не был.

Эдда Чиано с тремя детьми села в «Шевроле» на опушке парка даже не спеша, так как ее охранник благоразумно задержался в сторонке. И мы собрались в означенном месте в срок и без происшествий. Крытая грузовая автомашина вермахта уже стояла наготове, и после небольшой паузы мы направились в аэропорт.

В самый последний момент все чуть было не сорвалось, но не из-за бдительности итальянцев, а немецкой пунктуальности. Войска Бадолио держали под контролем все выезды из города. Немецкие же машины контролировались патрулями вермахта. Когда мы подъехали к дорожному заграждению и к нашей машине направился немецкий унтер-офицер, чтобы проверить документы, в глубине грузовика раздался громкий детский голос. Хотя я и просил настоятельно чету Чиано проследить за тем, чтобы дети вели себя спокойно, уследить за своими чадами они не смогли. Крик этот вызвал у немца подозрение, и он вознамерился осмотреть машину. Разговор пошел на повышенных тонах, что привлекло внимание итальянцев, которые направились к нам. На перекрестке находилось не менее тридцати человек, а через несколько сотен метров находилось очередное заграждение. Так что просто уехать было рискованно, так как могла начаться стрельба, а пуля, как известно, дура. Все могло сорваться, если бы при осмотре автомашины стали присутствовать итальянцы, которые, вне всякого сомнения, тут же узнали бы знакомые лица Чиано и Эдды. К счастью, на слишком ретивого служаку подействовал резкий командный окрик. Рядом с водителем нашей машины сидел молодой офицер-авиатор, который прикрикнул столь грозно, что растерявшийся унтер пропустил нас дальше.

Последнюю опасность представляло итальянское подразделение, дислоцировавшееся на аэродроме. Конечно же, нельзя было допустить, чтобы его командование узнало, кто ехал вместе с нами. Хорошо, что в наше распоряжение был предоставлен Ю-52, приспособленный для перевозки грузов и имевший широкую аппарель. К ней-то и подъехал задним ходом наш грузовик, и все пассажиры вошли прямо в самолет, не спускаясь на землю. Таким образом, даже стоявшие совсем рядом итальянские солдаты, убрать которых не вызывая подозрение было просто невозможно, не увидели, что загружалось в самолет.

От земли мы оторвались без дальнейших происшествий: операция прошла успешно. И все же нами была допущена одна ошибка: мы не прихватили с собой теплую одежду для освобожденных. Поскольку был самый разгар летнего сезона, было бы подозрительно, если бы Эдда надела на себя и детей теплую одежду, выходя на прогулку.

Поэтому на них была легкая одежда. Ю-52 же надо было преодолеть Альпы, для чего подняться на высоту почти 4000 метров. К тому же самолет был транспортным, побывавшим не в одной передряге. К счастью, нашлось несколько покрывал и меховые куртки экипажа.

Полет был непростым: из-за непогоды пилот был вынужден подняться на высоту более 5000 метров, где падение давления чувствовалось ощутимо. Хорошо, что нашлись две бутылки испанского коньяка, которые несколько скрасили часы полета. Но если сам Чиано едва пригубил спиртное, то его семья от него не отказалась, в особенности самый младший, по имени Могли. Приложив бутылку ко рту, он выпил несколько порядочных глотков. Если бы я не отобрал у него бутылку, он выпил бы, пожалуй, не менее половины. Родители даже не вмешались. Четырехлетний малыш был любимцем отца и творил все, что только взбредало ему на ум. Его брат с сестрой, казавшиеся более благовоспитанными, мстили ему только тогда, когда отца не было поблизости.

Характерным для Чиано, как человека, был эпизод, произошедший сразу же после начала полета. Не прошло и четверти часа поле нашего выпета из Рима, как он отобрал сумочку дочери и стал контролировать ее содержимое. В сумочке находилось не менее десятка драгоценностей: ценные украшения, крупные бриллианты в оправе, серьги с подвесками, золотые табакерки. После этого Чиано принялся выворачивать собственные карманы, проводя их инвентаризацию. Поскольку карманы были весьма объемными, содержимое их явно не соответствовало «сбережениям, отложенным на черный день».

Предстоявшее прибытие семьи Чиано в Германию Держалось строго в тайне. Встреча в Мюнхене была неофициальной, но весьма почтительной. Для гостей была уже приготовлена прекрасная вилла в Оберальмансхаузене на Штарнбергерском озере. Мне пришлось сопроводить их туда, чтобы убедиться, все ли было в надлежащем порядке. Вообще-то я намеревался тут же выехать в Берлин, но супруги Чиано меня не отпустили. К этому времени погода резко переменилась, стало холодно в Альпах, что довольно частое явление даже летом. А у семьи не было подходящей одежды, и они потребовали, чтобы я их одел соответствующим образом. Из одеял они сделали импровизированные пончо.

Задача, поставленная мне, была не из легких, поскольку изделия из текстиля во время войны в Германии были строго рационированы. Конечно, в Мюнхене, как и во всех больших городах, имелся черный рынок, но к нему я не имел никакого отношения. К тому же там вряд ли можно было бы найти то, что соответствовало вкусам и потребностям семьи Чиано. И на этот раз мне помогло предписание фюрера. Конечно, напрямую я не мог его использовать, однако за 24 часа мне удалось получить письменное разрешение министра экономики Функа на приобретение в пределах рейха всего, что я пожелаю, и в необходимых количествах — без предъявления соответствующих купонов.

После этого вся семья Чиано выехала в моем сопровождении в Мюнхен. Чтобы упростить процедуру покупок, я вызвал представителей лучших салонов обуви, одежды и меховых изделий города, в которых при моем ассистировании и прошла церемония покупок. Я был весьма доволен, что платить мне пришлось не из собственного кармана. Ибо, когда я показал графине Чиано два меховых манто, полагая, что она выберет себе одно из них, она взяла оба.

Вдруг мы заметили, что Чиано с нами нет, хотя и просили его настоятельно не отлучаться, чтобы сохранить в тайне его пребывание в Германии. Продавщицы были строго предупреждены никому не говорить об итальянских гостях, которых они, конечно же хорошо знали по иллюстрированным журналам и еженедельным обозрениям. И вот бывший министр иностранных дел, воспользовавшись тем, что я отвлекся на покупки, неожиданно исчез. Мы не знали, где его и искать, но на счастье он вскоре объявился сам. Оказывается, он был у парикмахера, нисколько не задумавшись о возможных последствиях, так как считал себя плохо побритым. А ведь через этого парикмахера и стало известно, что Чиано находился в Германии.

Только несколько позже мне стало известно, почему граф столь заботился о своей внешности. Дело в том, что он начал флирт с хорошенькой манекенщицей в том же салоне, где мы были заняты покупками, и даже договорился о встрече вечером. Об этом я узнал от самой девушки, которая чувствовала себя обязанной проинформировать меня о сближении с Чиано, но просила не раскрывать источник информации. Я ей это обещал. Вследствие этого я не стал просить Чиано отказаться от назначенного рандеву, а был вынужден составить общество семейству Чиано в течение всего вечера. Следует полагать, что граф, любитель приключений, проклинал в душе в тот вечер мою любезность.

Таким образом, мне поневоле пришлось изображать управляющего домом в графской вилле на Штарнбергском озере в течение некоторого времени. Удовольствия мне это вначале не доставляло, но вскоре выяснилось, что в этом имелись и свои положительные стороны. В частности, это позволило мне ближе познакомиться с бывшим итальянским министром иностранных дел, исторической в общем-то личностью. До того я считал Чиано дутышем, много мнящим о себе, глупым человеком, который смог занять исключительно важную позицию в государстве, благодаря лишь судьбе и протекции своего тестя Муссолини. Такое мнение, услышанное мною от посторонних людей, казалось, в первые моменты нашего знакомства подтверждалось. Впервые я увидел его в 1940 году в Вене, когда решался вопрос о венгеро-румынской границе. Румынии тогда пришлось возвратить значительную часть Трансильвании, которую она получила по Трианонскому мирному договору. Новое прохождение границы было установлено лично Риббентропом совместно с Чиано. Риббентроп, которого я оценивал подобно Чиано, орудовал тупым красным карандашом на карте, вследствие чего толстая линия прихватывала несколько километров территории то одной, то другой страны в зависимости от того, какую сторону этой линии следовало принимать во внимание. Когда румынский министр иностранных дел Манулеску узнал о принятом решении, он потерял сознание, и его пришлось приводить в себя, чтобы он поставил свою подпись под новым договором. Чиано отреагировал тогда на случившееся скептическим замечанием:

— Парень просто разыгрывает спектакль.

Буквально в тот же день он резко выразил недовольство затягиванием переговоров, поскольку заказал на вечер столик в известном в то время ночном ресторане, в котором выступала восточная актриса, исполнявшая танец живота, с которой Чиано был, по всей видимости, знаком еще раньше.

Но и то, что я слышал о нем впоследствии, не меняло моего представления о Чиано. Теперь же, в ходе многих длительных разговоров и бесед, передо мною предстал совершенно другой человек. Правда, он и на этот раз держался важно, подобно павлину, говорил цинично и был скорее всего развращен, однако дураком не был. Он был даже одарен, но не знал этических преград. У него не было высоких идеалов и надличностных идей, которыми бы он руководствовался в своих действиях, но он не был и фашистом (что я определил довольно скоро) и не страдал патриотизмом, хотя и употреблял фразы в национальном духе, что было явно связано с его положением, не был он и космополитом, который ставил бы человечество выше собственной нации. Он понимал только власть и деньги, которые и являлись его единственной целью. Его можно было, пожалуй, назвать современным кондотьером. Когда же я однажды сказал ему об этом, с некоторыми оговорками, то он был этим даже польщен. Открытость была все-таки его лучшей отличительной чертой, и действовала она обезоруживающе. Поэтому уже вскоре у нас установились добрые отношения с ним.

Если я, однако, уделял бывшему министру повышенное внимание, то у меня были и некоторые задние мысли: его знаменитые дневники. Дневники эти пользовались известностью, хотя никто их не видел: в римском обществе было известно, что он вел их уже давно. Некоторые люди были готовы даже заплатить за них громадные деньги, чтобы только ознакомиться с содержанием. По тому, что я слышал в Риме, в этих дневниках имелись сведения, которые могли выставить Риббентропа в нежелательном для него свете в глазах Гитлера. Вот почему мне хотелось бы иметь их у себя в руках.

Мое положение в немецкой внешней разведке позволяло мне судить, сколь роковой была политика Риббентропа, если ее только можно так назвать, в странах, положение в которых было мне известно по личным наблюдениям. Когда я начинал свою деятельность в немецкой секретной службе, то воспринимал Гитлера, несмотря на его сомнения и порою нерешительность, которые со временем усиливались, как табу, считая руководителя министерства иностранных дел самым настоящим вредителем и разрушителем. Поэтому принять участие в свержении этого человека я считал своим долгом, зная, что целый ряд высокочтимых лиц Третьего рейха ставили перед собой цель устранения Риббентропа. Даже мой непосредственный начальник Кальтенбруннер разделял мое мнение о Риббентропе. А поскольку он часто общался с Гитлером и Гиммлером, я рассчитывал на его усилия убедить фюрера в необходимости снятия Риббентропа с высокого поста. Мне удалось даже получить согласие Кальтенбруннера, что он поддержит кандидатуру бывшего статс-секретаря, ставшего послом в Ватикане, Вайцзеккера в качестве преемника Риббентропа. К Вайцзеккеру за его характер и способности я испытывал большое уважение. Благодаря совместной работе в Риме, я сблизился с ним и поддерживал его намерения привлечь папу к мирным переговорам с западными державами.

Чиано, обладавший очень важной для дипломата способностью угадывать мысли собеседника, уже скоро понял, что я был противником Риббентропа. И вот совершенно неожиданно для меня он как-то предложил мне передать изобличающие Риббентропа материалы. Я был очень обрадован и принял его предложение. Значительно позже, когда я прочитал дневники Чиано с первой до последней страницы, мне стало ясно, что Риббентроп изобличался в них не менее самого Гитлера. Так что их практически нельзя было бы использовать, чтобы восстановить фюрера против его министра иностранных дел. Этого тогда я и знать не мог, а хитрый Чиано не был заинтересован в том, чтобы открыть мне это.

Я стал размышлять, что бы мне такое сделать для Чиано в обмен на его дневники, но он сам однажды намекнул на это. Во время нашей прогулки по берегу озера он прямо спросил меня:

— А не могли бы вы поручить мне представительство по сбыту английских фунтов в Южной Америке?

Меня поразило как громом, так как я не мог даже подумать, что Чиано знал о проведении нами столь тщательно скрываемой акции. Делать вид, будто бы я ничего не знаю, было бессмысленно. Как ни в чем не бывало я спросил его холодно:

— А что вам об этом известно?

Чиано лишь улыбнулся и рассказал, что он знает уже несколько месяцев, что в Германии изготовляются фальшивые фунты стерлингов и в массовом порядке вбрасываются за границу. Информацию эту он получил от итальянского генерала Роатты, который был в то время начальником генерального штаба итальянских сухопутных войск, а до того возглавлял итальянскую секретную службу. Так что источник этот был вполне серьезным и, видимо, располагал определенными данными. Мозг мой заработал автоматически: нужно было выяснить, где же произошла утечка информации. Чиано, понявший мои размышления, прервал мою задумчивость, заявив, что Роатта узнал об акции по изготовлению фальшивых денег не от немцев, а от англичан. Так ли было на самом деле, я проверить не мог, но исключать эту версию не следовало. Из дальнейшей беседы с Чиано мне стало ясно, что он был хорошо информирован даже в деталях.

Его симпатии были на стороне «операции Бернхард», так как он терпеть не мог англичан. Его отрицательное отношение к англичанам как нации, переходившее порою в ненависть, было, без сомнений, искренним. По всей видимости, это объяснялось тем, что англичане, как ему казалось, не воспринимали его всерьез. В противоположность Швенду он полагал, что вброс фальшивых фунтов в достаточных количествах сможет нанести существенный урон если не экономике Великобритании, то, по крайней мере, ее позициям в Южной Америке.

Чиано, знавший, что я верил в «окончательную победу» стран оси не более чем он, не испытывал иллюзий о возможности достижения победы с помощью фальшивых денег, но считал (в то время я был с ним согласен), что имеются реальные шансы на ничейный исход. Запад, как нам казалось, можно было бы убедить в существовании опасности с Востока и побудить англичан и американцев к совместным действиям для отражения советской экспансии вместе с Германией и Италией на условиях возврата захваченных теми ранее территорий. С позиций сегодняшнего дня эти представления кажутся наивными, но в то время мы этого еше не понимали. Чинно считал, что сможет внести свой вклад не в ставшую химерной «окончательную» победу, а в реализацию плана достижения ничейного результата.

Концепция Чиано меня буквально заворожила. Он перечислил мне влиятельных лиц в сфере политики и экономики Южной Америки, с которыми поддерживал тесные связи. И они согласятся, как заверял он, поддержать его планы. Поскольку я тогда не записал названные им имена, то почти сразу же забыл. Наряду с другими Чиано назвал тогдашнего вице-президента, бывшего министра иностранных дел республики Уругвай Гуани, которому удалось добиться, что его страна, а также Чили, Перу и Колумбия встали на сторону США Но и с руководящими лицами южно-американских стран, которые были настроены антиамерикански, у него были отличные отношения. Прежде всего это был аргентинский военный министр генерал Фарелл и его коллеги, а также министр финансов, бывший до того президентом аргентинского государственного банка. С их помощью, а также помощью других личностей, которые были, как он выразился, в его руках непосредственно, или через доверенных лиц можно было бы завоевать в Южной Америке крепкие позиции в экономике. Чиано назвал целый ряд банков и других организаций, через которые можно сразу же установить контроль в странах их нахождения при условии вложения в них соответствующих капиталов. И достичь этого можно с помощью фальшивых фунтов. Наличные деньги при этом не должны были долго оставаться в этих странах, а фальшивые фунты работать в контролируемых организациях. Деньги на их счетах должны быть быстренько переведены в доллары или швейцарские франки, несмотря на возможные потери при курсовом обмене. Вначале я отнесся к его рассуждениям скептически и сдержанно, но ему удалось довольно быстро рассеять мои сомнения, вероятно, потому, что я не обладал достаточными экономическими познаниями и не очень-то разбирался в положении дел в Южной Америке.

Чиано вновь и вновь подчеркивал, что нельзя сравнивать обстановку в Южной Америке и Европе: многое, чего нельзя достичь в европейской экономике, там осуществляется довольно легко и просто. Я понимал это. Правда, у меня было такое ощущение, что Чиано несколько приукрашивал картину и преувеличивал южно-американские шансы «операции Бернхард», но в том, что он стал бы прекрасным шеф-продавцом фальшивых банкнот в латиноамериканских странах, я нисколько не сомневался.

Придя к такому выводу, я решил поставить в известность Швенда. В этих целях на автомашине выехал из Мюнхена в Мерану. Мои планы он воспринял с воодушевлением, одобрив идеи Чиано, хотя у него и были некоторые сомнения профессионального характера. Швенд был готов сразу же включить Чиано в дело.

Теперь следовало получить одобрение соответствующих немецких инстанций, что было, несомненно, более трудным делом. Я направился к Кальтенбруннеру и принялся его обрабатывать, затратив на это целую ночь с обильным возлиянием спиртного. В конце концов он согласился при условии, что Чиано отдаст ему свои дневники. Когда я возвращался в виллу на Штарнбергерском озере, у меня в кармане были уругвайские паспорта на всю семью Чиано с надлежащими визами и другие необходимые документы. Паспорта были подделаны безупречно, лишь на фотографии Чиано был изображен с усами, поскольку в действительности собирался их отращивать. Кроме того, на нем были очки, так что узнать его было трудно: в журналах и кино он всегда изображался безусым и без очков. Чиано как ребенок радовался фальшивым паспортам. Однако он сообщил мне (когда речь шла о нем лично, он всегда принимал меры безопасности), что безусловно поедет в качестве уругвайского гражданина, но не в Уругвай, а в какое-нибудь другое государство. А там будет действовать по обстановке, так как приобрести настоящие паспорта проблемы в Южной Америке не составляет. Там можно даже купить дипломатические паспорта.

Главным было выбраться из Европы и сферы действия стран оси.

Свое отрицательное отношение к Италии он высказывал неоднократно. С театральным пафосом и жестами он требовал от своей жены, чтобы в случае его смерти она воспитала детей не как итальянцев, а как «кубинцев» (почему-то Куба пришла ему первой на ум) или граждан любой другой латиноамериканской страны С Италией «покончено» раз и навсегда.

Не знаю, шла ли эта ненависть против собственной отчизны у него из глубины души, но выражался он довольно круто. В основном его, видимо, возмущало то (Чиано был очень самолюбивым человеком), что его товарищи по заговору против Муссолини, Бадолио и другие, лишили его плодов самоотверженного поступка. И это недовольство он перенес на всю страну и народ, будучи неистощим в злобных выпадах против своих земляков. Мне вспоминаются два примера, характерные для его поведения и своеобразных принципов воспитания в семье.

Могли, младший сын и любимец Чиано, о котором я уже упоминал, использовал волюнтаристски свое исключительное положение в доме, не обращая, подобно отцу, ни на что внимания Он тиранизировал всех, в особенности брата и сестру. Когда ему что-либо не нравилось, он тут же снимал ботинок и швырял его в того, кто ему противоречил. Брат и сестра знали, что дать сдачи не могут. Единственное, что они могли сделать, это убежать или встать напротив зеркала или стеклянной витрины, когда Могли нагибался за башмаком. В таких случаях маленький тиран не осмеливался на бросок. Однажды он все-таки рискнул и швырнул ботинок, разбив не только стеклянную витрину, но и дорогой севрский фарфор, выставленный для обозрения гостей. Когда я рассказал о случившемся Чиано, ожидая, что тот задаст своему сорванцу порку, гордый отец, к моему изумлению, даже порадовался этому.

— Видите ли, — сказал он, смеясь, — таковы итальянцы: их героический порыв не остановит ничто.

Но, как оказалось, и его терпению имелись границы. Однажды произошло «омрачение отношений», но как истинный дипломат, Чиано, не выдержав долго, пошел на «формальное разрешение конфликта». Он прочитал сыну целый протокол заключения мира, после чего они обменялись рукопожатием, положившим конец ссоре. Протягивая отцу правую руку, сорванец левой схватил башмак и'запустил его в брата, стоявшего во время этой церемонии в некотором отдалении. Чиано хотел было рассердиться на неуспех своего дипломатического воспитательного метода, но предпочел смириться и сказал, пожимая плечами, со смущенной улыбкой:

— Чего вы хотите, это — типично по-итальянски.

Конечно, южно-американский план следовало держать в секрете, и пока Чиано пообещал мне не говорить о нем даже с женою. Я опасался, что графиня расскажет обо всем своему отцу, который к тому времени был уже освобожден и размещался неподалеку от виллы Чиано. Тогда могли бы возникнуть большие трудности: нельзя было, чтобы о нашем намерении преждевременно узнал Гитлер. Вообще-то, конечно, было необходимо получить его согласие, ибо я не мог отправить Чиано вместе с семьей за границу под личную ответственность. Но для этого следовало выждать подходящий момент, когда Кальтенбруннер или Гиммлер смогут доложить фюреру официально о плане в связи с каким-либо подходящим вопросом, который облегчил бы получение «добро» Гитлера. Кальтенбруннер расценивал такой шанс позитивно, исходя из того, что Гитлер видел в Чиано и без того крупного спекулянта и мошенника и сочтет поэтому возможным использовать его способности в немецких интересах. Кроме того, Гитлер будет побаиваться, что Чиано, находясь в Германии или Италии, сможет вновь оказать свое влияние на тестя, что облегчит возможность убедить фюрера в целесообразности выдворения графа за границу. (К этому времени Эдде удалось добиться примирения своего мужа с отцом. То, что оно было не окончательным, тогда не предполагалось.)

Несмотря на договоренность, Чиано все же рассказал кое-что своей жене о наших планах. Собственно говоря, этого следовало ожидать, так как он не мог обойтись без объяснений, тем более что она была тогда нечто вроде его духовника. К тому же он ей полностью доверял и не хотел ничего окончательно решать без нее. Это-то, однако, его и погубило. 18 сентября графиня была телеграммой приглашена в ставку фюрера в качестве гостьи. О Чиано в телеграмме ничего сказано не было, что вызвало его раздражение. Я попытался уладить эту неловкость, обратившись в ставку и указав на то, что граф также является гостем фюрера и не следует так демонстративно его третировать. Гитлер тем не менее не изменил своего решения и, как мне передали, был на меня разгневан. Мне не оставалось ничего другого, как попытаться успокоить Чиано, что мне, наконец, удалось с помощью его жены. Мне даже удалось убедить графа, что с тактической точки зрения гораздо целесообразнее, чтобы его жена сначала съездила в ставку одна. Было известно, что Гитлер ей симпатизировал, а в отсутствие самого Чиано их разговор будет более непринужденным и открытым. Используя благоприятную атмосферу, Эдде удастся расположить Гитлера к мужу и устранить существующие между ними напряженные отношения. Мои аргументы подействовали на Чиано: его ум взял верх над тщеславием. В конце концов он был даже доволен, что ему не нужно ехать с Эддой, понимая: без предварительной подготовки разговор между ним и Гитлером приятным не будет.

По пути на аэродром и на самом аэродроме я просил графиню ничего не говорить Гитлеру о планах в отношении Южной Америки и тем более о дневниках ее мужа. Она обещала это, но слова своего не сдержала. В ходе разговора, который состоялся 20 сентября, она попросила Гитлера обменять семь миллионов итальянских лир, которые она привезла с собой, на испанские песеты. Когда же Гитлер удивленно спросил, для чего ей нужна испанская валюта, она посчитала необходимым рассказать ему о их намерении выехать вместе с мужем через Испанию в Южную Америку. Увидев холодную реакцию фюрера, она поняла, что допустила ошибку, и попыталась как-то поправить сказанное, не упоминая о действительных планах Чиано, чем только усугубила свою ошибку, сделав неправильный шахматный ход. В качестве аргумента она объяснила, что ее муж собирается остаться в Южной Америке, где напишет свои мемуары с последующим изданием, чтобы реабилитироваться перед международной общественностью. Ставшая заметно прохладной атмосфера их беседы после этого была уже ледяной. Гитлер прервал их встречу и попрощался под предлогом необходимости срочно переговорить с одним из командующих, прибывшим с фронта.

Вечером того же дня Эдда рассказала мне растерянно о том, что натворила. А на следующий день из телеграммы Кальтенбруннера, весьма холодного содержания, стало ясно, что отношение Гитлера к семье Чиано стало совсем плохим. О сложившейся ситуации довольно подробно говорится в дневнике Геббельса в записи от 23 сентября 1943 года.

 

Глава 7

Крах итальянского фашизма

«Фюрер рассказал мне подробно о встрече с дуче, которая произвела на него глубокое впечатление. На этот раз, однако, дуче выглядел не так, как на предыдущих встречах. По всей видимости, это связано с тем, что теперь он прибыл на встречу, не имея практически никакой власти, да и фюрер смотрел на него критически. Из катастрофы Италии дуче не извлек никаких моральных выводов, которые фюрер ожидал от него услышать Конечно, он был очень счастлив вновь увидеться с фюрером и опять насладиться свободой. Фюрер полагал, что дуче в первую очередь устроит показательный суд над своими предателями. Но этого не произошло, что свидетельствует о его ограниченности. Он не является революционером в том смысле, как это понимает фюрер или Сталин. Он настолько связан корнями с итальянским народом, что в нем нет революционного духа международного масштаба, духа преобразователя. Более того, его дочь Эдда и зять Чиано оказывают на него нездоровое влияние. От фюрера я впервые услышал, что Эдда — не дочь от его жены Рашели, а незаконнорожденное дитя, им удочеренная. Это многое объясняет. У меня и раньше возникал вопрос, почему Эдда так мало похожа на своих братьев Витторио и Бруно. Вот в чем, оказывается, скрывается ответ на этот вопрос. Фюрер не знает точно, от кого у Муссолини эта дочь, но предполагает, что она происходит от прежней связи дуче с какой-то русской еврейкой. Тогда многое становится понятным. Эдде удалось в корне изменить отношение дуче к Чиано. После прибытия Муссолини в Мюнхен она долго с ним беседовала в результате чего произошло примирение Муссолини с Чиано. И Чиано опять стал пользоваться расположением дуче. В этом заключается и разгадка образования новой фашистско-республиканской партии. Становится ясным, что дуче не может устроить суд над предателями из фашистской партии, если не в состоянии привлечь к ответственности собственного зятя. А ведь тому следовало бы с этим считаться. Будь Муссолини деятелем большого революционного формата, он воспользовался бы приглашением Чиано фюрером, чтобы лично посчитаться с ним. Но он этого не сделал, а посему находится в затруднительном положении в отношении своих предателей из числа фашистов. Фюреру стоило большого труда убедить дуче в том, что бывший его соратник Гранди является вполне осознанным предателем фашистской партии и лично его, дуче. Вначале дуче не хотел в это верить. Однако показательный суд над предателями из фашистской партии является обязательной предпосылкой восстановления фашизма. Рядовые фашисты в стране не смогут поверить в возможность нового расцвета фашизма, если личности, доведшие его до угрожающего кризиса, не будут привлечены к ответственности.

Фюрер очень разочарован поведением и спокойствием дуче. Я же воспринимаю это с большим удовлетворением, поскольку считал, что их встреча перерастет в большую дружбу, которая в политическом плане будет связана с громадными осложнениями. Но этого не случилось, даже наоборот, я никогда ранее не видел фюрера столь разочарованным в дуче, как на этот раз. Фюреру стало ясно, что Италия и ранее не была большой силой, каковой не является и сегодня. Не будет она силой и в будущем. Итальянский народ как нация остался в прошлом. Это соответствует характеру вещей и принципу справедливости исторического развития».

Так вот, потому что Эдда Чиано столь решительно встала на сторону своего мужа, она могла быть только еврейкой. Таковой была логика Гитлера. Разочарование фюрера Муссолини было на самом деле гораздо большим, чем это может показаться из записей Геббельса. Одной из причин такого отчуждения было то, что Гитлер возлагал на дуче вину за дочь и зятя, поскольку в его глазах их отношения выглядели как клановые, когда ответственность за деяния, совершенные одним из членов, возлагается на всю семью.

Начавшуюся цепную реакцию остановить было уже нельзя. Гитлеровский партийный секретарь Борман, бывший всегда противником Чиано, проинформировал через своего посредника Паволини, ведущую фигуру новой фашистско-республиканской команды, о планах ненавистного им бывшего министра иностранных дел. И Паволини столь долго оказывал давление на Муссолини, пока тот не распорядился, чтобы Чиано возвратился в Италию.

Поняв, что Чиано угрожает большая опасность, я предпринял попытку спасти положение. Однако все зависело от Гитлера, который заявил, что Чиано нечего опасаться в Италии, даже наоборот, он, видимо, уже скоро вновь обретет влияние на Муссолини и может опять получить высокое назначение. В принципе он не возражает, чтобы Чиано остался в Германии, но не хочет выступать против желания Муссолини иметь зятя рядом, к тому же в противном случае дело будет выглядеть, будто бы Чиано находится у немцев на положении пленного.

Как ни странно, Чиано разделял этот оптимизм Гитлера. Он не выступил против оказываемого на него давления на предмет возвращения в Италию, а даже сказал мне, что приветствует это решение, ибо выезд его оттуда в Испанию и далее в Южную Америку можно будет осуществить гораздо проще, чем из бюрократической Германии. Он даже предложил встретиться в Мадриде через две, максимум три недели, чтобы обговорить там подробности южноамериканского плана. Последними его словами были:

— Привезите миллионов пятьдесят английских фунтов, чтобы начать работу с размахом.

2 ноября 1943 года иллюзии эти развеялись самым драматичным образом. На аэродроме в Вероне Чиано был арестован и направлен в тюрьму Скалим, расположенную в бывшем монастыре кармелитов (босоногих). Свою камеру там он покинул только для того, чтобы предстать перед судом в замке Веччио. И все же оставался еще шанс, чтобы спасти его. Поскольку Гитлеру стало известно о наличии дневников Чиано, я попытался выстроить на этом свой план. С веронским пленником мне удалось вскоре даже установить контакт, заслав в тюрьму свою римскую секретаршу, фрау Беец, в качестве переводчицы с итальянского на немецкий языки. По ее рассказу, Чиано возлагал все свои надежды на освобождение только на меня. Когда ему было сказано, что для этого мне будут нужны его дневники, он сразу же согласился. Кальтенбруннер и Гиммлер считали возможным возвратить Чиано свободу как раз в обмен на его дневники. Я не преминул намекнуть на то, что в интересах целого ряда немецких организаций и служб не допустить их публикации на Западе. В случае же казни Чиано это станет вполне возможным. Да и он сообщил, что в случае его смерти приняты меры для доставки дневников в одну из нейтральных стран, где они будут опубликованы. Поэтому Кальтенбруннер и Гиммлер полагали, что Гитлер будет приветствовать, чтобы эта писанина попала в руки немцев по недорогой цене — всего за жизнь и без того уже политически конченного Чиано.

Они были настолько уверены именно в такой реакции Гитлера, что был заключен самый настоящий договор, подписанный Чиано в его тюремной камере и Кальтенбруннером — в здании главного управления имперской безопасности в Берлине. По этому договору бывший министр иностранных дел Италии был обязан передать полный комплект своих дневников Кальтенбруннеру, как только тот отдаст распоряжение о его освобождении. Выезд в Испанию уже не предусматривался: Чиано должен был отправиться в Венгрию и оставаться там в поместье одного из венгерских аристократов, согласием которого я уже заручился. Втайне я дал Чиано понять, что оттуда он сможет затем исчезнуть через Румынию, Болгарию и Турцию, в чем я ему препятствовать не буду. Я не сомневался, что в этом случае его использование в качестве шеф-продавца валюты по линии «операции Бернхард» вполне осуществимо.

Таким образом, казалось, что все в порядке и ничто уже не помешает осуществлению освободительной акции. Сопротивления тюремной охраны, как показал опыт освобождения Муссолини в Гран Сассо, ожидать не приходилось. К тому же к делу будет подключена немецкая полиция. Начальник немецкой полиции безопасности в Италии Харстер должен был молниеносно занять своими подразделениями тюрьму, и, пользуясь суматохой, два агента в немецкой полицейской форме беспрепятственно выведут Чиано на свободу. В качестве предлога для таких действий послужит версия, будто бы раскрыт заговор по освобождению Чиано, чему надо было срочно воспрепятствовать. Впоследствии общественности будет сообщено, что немецкое вмешательство было осуществлено уже поздно и Чиано бежал.

Чиано проявил свое великодушие, передав мне в качестве задатка некоторые дневниковые материалы. Это были записи за 1937 и 1938 годы, которые хранились в экстерриториальном укрытом месте в Риме. Фрау Беец забрала их в рожденственские дни и передала мне. Тем самым у нас было подтверждение того, что дневники, о которых было так много разговоров, в действительности существуют.

Совершенно неожиданно у Гиммлера появились опасения за свой смелый поступок. Хотя он и обещал взять на себя инсценировку «бегства» Чиано, о чем позже доложить Гитлеру (в качестве оправдательного материала должны были послужить переданные нам Чиано отрывки его дневниковых записей), он изменил свое решение и испросил разрешения Гитлера на проведение акции. Гитлер вначале никак не отреагировал на предложение, оставив, однако, принятие окончательного решения за собой. Кальтенбруннер был убежден, что фюрер даст все же свое согласие, позвонив мне из ставки фюрера. К несчастью, Гитлер переговорил об этом с Геббельсом, а тот использовал все свое влияние на то, чтобы Гитлер запретил намечавшуюся акцию. У Риббентропа, который был также проинформирован о затее, появились «серьезные сомнения», что было вполне понятно, так как он опасался, что в дневниках Чиано изображен не с лучшей стороны.

В результате Гитлер принял 6 января 1944 года решение, но оно было негативным. Любая акция по освобождению Чиано строго запрещалась. Ответственными за неуклонное исполнение этого распоряжения он назначил лично Кальтенбруннера и Гиммлера. Руки мои тем самым были связаны. Совершенно безучастно мне пришлось наблюдать за трагическим концом судьбы Чиано. 10 января 1944 года он был приговорен к смерти, а на утро следующего дня расстрелян. Через фрау Беец мне удалось только разъяснить ему свою позицию и рассказать о том, что мною предпринималось для его освобождения: мне не хотелось, чтобы Чиано умер, полагая, что и я вел с ним нечестную игру, полностью во всем разочаровавшись. Фрау Беец сообщила мне, что Чиано поверил ее заверениям и просил передать мне, что понимает ситуацию, в которой я нахожусь, и осознает, что я уже ничем помочь ему не могу.

Эдда Чиано проявила себя в эти ужасные для нее дни как человек с сильной душой и изумительная женщина. Конечно, она старалась, чтобы ее отец помиловал мужа. Муссолини проявил нерешительность, находясь под давлением своего нового окружения, которое в конце концов убедило его, что возврата назад нет. 18 декабря Эдда имела последнюю беседу с дуче в Гаргнано, которая окончилась горькими и ужасными словами, сказанными ею:

— Между нами навсегда все кончено, и если ты, умирая от жажды, будешь стоять передо мною на коленях, я на твоих глазах выплесну воду из стакана.

Когда же Эдда потеряла последнюю надежду на помощь со стороны отца, она не теряла надежду на возможность моей помощи в освобождении Чиано. В то время она находилась в клинике в Памиоле под Пармой, откуда поддерживала связь с фрау Беец, которая передавала ей письма и сообщения от супруга. В качестве связного при этом служил Марчезе Эмилио Пуччи, старый и проверенный друг графини. Вместе с фрау Беец они достали и передали мне упоминавшиеся отрывки из дневников Чиано за 1937 и 1938 года. Более того, он стал нашим основным посредником из числа итальянцев в вопросах подготовки освобождения Чиано. Мне не удалось своевременно сообщить графине и Марчезе Пуччи о запрете акции Гитлером. 7 января они ожидали в обусловленном месте кого-то из нас с освобожденным графом. Ждать им пришлось несколько часов, но, к сожалению, напрасно. Их разочарование было просто ужасным. Но Эдда не сдавалась до конца. Она поехала к начальнику немецкой полиции безопасности Харстеру в Верону. Тот принял ее, но сообщил, что получил строгий приказ Гиммлера не только не проводить акцию самим, а и не допустить ее осуществления кем-либо другим.

После этого сокрушительного удара Эдда Чиано возвратилась в Рамиолу и стала готовиться к бегству в Швейцарию. Любая другая женщина в таком положении потеряла бы энергичность, сломалась и стала бы ожидать неминуемого конца. Она же осталась по-прежнему деловитой, зная, что для ее мужа последним утешением будет сознание, что его семья находится за границей. Поэтому графиня и осуществила свой план побега еще до казни супруга и побеспокоилась о том, чтобы ему стало известно о благополучном исходе. Чиано вместе с тем было сообщено, что его дневники в руки фашистско-республиканского правительства, а также немцев не попадут и будут подготовлены для публикации. Можно полагать, что эти сообщения были восприняты им с определенным удовлетворением.

Чиано умер с высоко поднятой головой. Если в своей жизни он иногда и поступал недостойно, то теперь проявил мужество и собранность. В ночь перед казнью он вместе с фрау Беец читал Сенеку, а затем написал прощальное письмо своей жене. Расстрел пяти осужденных — кроме Чиано к смертной казни были приговорены еще четверо «заговорщиков» против Муссолини — был похож на гнусный спектакль. Жертвы, сидя, были привязаны к стульям, которые были поставлены таким образом, чтобы те оказались спиной К экзекуционной команде. В последний момент Чиано попытался повернуться, чтобы встретить смерть лицом. В результате этого он был не убит, а тяжело ранен, и экзекуторам пришлось его пристрелить, чтобы не мучился.

Таким был конец примечательной, но и проблематичной личности фашистской эры. Тем самым были развеяны его надежды приобрести богатство и власть на другом континенте с помощью фальшивых фунтов и в то же время доказать ненавистной, а втайне, может быть, и вызывавшей у него восхищение Англии, что с графом Чиано, как с врагом, следовало считаться и принимать его всерьез. Величайшая сделка «операции Бернхард» не состоялась.

Дневники Чиано за 1937 и 1938 годы были по приказу Гитлера сожжены особой командой главного управления имперской безопасности в самом конце войны вместе с рядом других документов. Однако фрау Беец удалось при их переводе тайно сохранить последние экземпляры, несмотря на запрет, и спрятать их в своем саду около домика в Тюрингии. Летом 1945 года эта часть территории Германии отошла к Красной армии. С помощью американцев нам все же удалось их своевременно оттуда изъять. Таким образом, они были спасены если и не для семьи Чиано, то, по крайней мере, для истории. Впоследствии они были опубликованы. В финансовом плане графиня Чиано и ее дети ничего за это не получили, осталась без обещанного гонорара и фрау Беец.

* * *

За год с момента нового старта и до марта 1944 года, когда я пробрался в Будапешт, операция «Бернхард» сделала большой шаг вперед. В этом я, откровенно говоря, участия не принимал, да у меня и не было времени вникать в ее детали, поскольку хватало дел с событиями в Италии. Правда, Гребль время от времени информировал меня о происходившем. Как я уже упоминал, Гребль, кроме участия в «операции», то есть работе на Швенда, был задействован в моем отделе. (Он был единственным, кому разрешалась такая двойная деятельность.) Вообще же сотрудникам разведки было запрещено связываться с фальшивыми банкнотами, а тем более впутываться в дела Швенда. Даже я не получал фальшивых фунтов для необходимых расходов. Если мне нужны были деньги для финансирования каких-либо секретных проектов, то приходилось обращаться к Греблю, который субсидировал меня в зависимости от состояния своих капиталов.

Основным местом, где проворачивались дела по линии «операции Бернхард», была в то время Генуя. Тамошний порт еще функционировал, осуществляя корабельную связь с Испанией, а через нее и с западным миром. Швенд удачно использовал эти шансы. Он создал в Генуе свой опорный пункт, своеобразный центр, который продолжал функционировать, даже когда город находился уже в руках союзников. Нужно сказать, что Швенд «работал» и в тылах союзнических войск, в частности, в Реггио ди Калабрия. Хотя тамошнее «отделение» было создано еще летом 1943 года, наиболее успешно оно стало действовать после занятия городка американскими войсками в сентябре того же года. Дела пошли еще лучше, как только был установлен обменный курс лиры Бадолио, новой итальянской денежной единицы, — 400 лир за один фунт стерлингов. На черном рынке можно было купить за 400 этих лир 800 лир Муссолини, введенных в созданной им республике Сало на севере Италии. По официальному обменному курсу между Германией и этой итальянской республикой 800 лир соответствовали 80 рейхсмаркам. Ни рейхсмарки, ни жалкая валюта нового фашистского диктатора в самой игре не участвовали, но на лиры можно было приобретать ценности. Чем более падала стоимость лиры Муссолини на черном рынке, тем более вырастала выручка. Трансакции между обеими половинами Италии вскоре стали основной сферой деятельности «операции Бернхард». Швенд, здраво используя обстановку, спекулировал на предстоявшем поражении стран оси, играя на понижении курсов валют. В результате этого прибыль его возросла весьма значительно. Поступление денег от деятельности «операции Бернхард» никогда не было столь высоким, как в конце войны, особенно в последние ее месяцы. И это, несмотря на то, что в определенных кругах было известно, что Германия продавала фальшивые фунты. Эта валюта, однако, пользовалась огромным спросом, а фальшивки сделаны столь хорошо, что покупатели шли на риск их приобретения. К тому же английский банк не отказывал в их оплате.

Деятельность между северной и южной частями Италии была, однако, связана с ипотекой и необычно высокими прибылями профессиональных контрабандистов, которые либо пробирались через линию фронта, либо на маленьких суденышках миновали фронты ночью и в непогоду. Швенд по этой линии не пошел. Он приобрел за мизерную цену в Генуе португальскую яхту, принадлежавшую крупному коммерсанту в Лиссабоне, «конфискованную» в начале войны и ржавевшую на приколе. Договор был заключен с итальянским секвестровым учреждением, однако Швенд решил подстраховаться и сумел связаться с владельцем яхты, с которым подписал договор о ее аренде. Так что яхта могла без опасений заходить в португальские порты, не подвергаясь опасности задержания. Временами она ходила под шведским флагом на совершенно легальном основании.

Как это ему удалось, Швенд мне никогда не рассказывал, ссылаясь на капитана, имевшего хорошие связи с шведами.

Позднее я познакомился с этим человеком: он был представлен мне Швендом в Берлине. Назовем его Петерсеном (это первый псевдоним, употребленный мною в книге). На это были особые основания. Петерсен представлял собой, по крайней мере для меня, тип настоящего старого морского волка — громадного роста, с голубыми глазами, почти без волос на голове, постоянно с трубкой во рту и бутылкой виски в руке. В своей жизни ему, конечно, пришлось многое пережить и повидать, но он был всегда в хорошем настроении и весьма расположенным к детским проделкам. В свое время он был даже первым помощником капитана на крупном немецком океанском лайнере. В Третьем рейхе он был отправлен на пенсию, якобы из-за принадлежности к «масонской ложе» (на самом деле это был ротарианский клуб, относившийся тем не менее в Германии к масонским обществам). Петерсен попытался пойти добровольцем на флот, но на офицерскую должность его не назначили опять же из-за принадлежности к «масонству». В возрасте около пятидесяти лет он остался в Берлине, который бы с большим удовольствием променял на настоящее море. Как и все истинные моряки он испытывал ностальгию по морю.

Он с удовольствием принял предложение Швенда стать капитаном яхты «Колумб», настояв на том, чтобы торжественно отметить это событие. Праздник прошел по старым морским законам, ныне уже подзабытым, и заключался он в основном в совместном распитии алкоголя. В ходе беседы глаза Петерсена становились все светлее — то ли от радости снова оказаться на море, то ли от выпитого в весьма быстром темпе алкоголя. Швенд, который почти не пил, от непрерывных тостов почувствовал себя плохо (у него схватило желудок). Даже у меня зашумело в голове, хотя я на Балканах и привык к сливовице, зуйке и баракку, принимая эти напитки по местным обычаям даже на завтрак. У Петерсена было столько знакомых моряков, что он прямо за столом своего берлинского дома составил список команды. В основном он включал людей, знавших иностранные языки, которые могли сойти и не за немцев. Как и мы, он прекрасно знал, что корабль и его команда будут подвергаться тщательным досмотрам, но был оптимистом, который передал и нам. Через восемь недель он уже смог выйти в море.

Постепенно маршруты плавания Петерсена увеличивались, и он стал даже заходить в порты Северной Африки, где Швенд создавал свои опорные пункты. Затем Петерсен стал завозить туда пачки банкнот, забирая наличные деньги при повторном заходе в порт. Швенд устроил на корабле такой тайник, что он так и не был раскрыт, несмотря на многочисленные проверки. В корабельный двигатель была вмонтирована покрытая асбестом кассета, к которой можно было добраться, только разобрав почти весь двигатель. Снаружи кассета видна, естественно, не была. Тем не менее золото и драгоценности Петерсен не брал, он перевозил только банкноты, отдавая предпочтение долларам. Помещенные в кассету, покрытую асбестом, они были в достаточной степени защищены от воздействия тепла, исходившего от двигателя. Сама же кассета была вполне вместительной. Лишь однажды Петерсен привез фунты из Барселоны, оказавшиеся, когда сличили их номера, банкнотами собственного производства, попавшие в Испанию кружным путем и сошедшие там за настоящие.

Яхта Петерсена никогда не задерживалась: капитан выдерживал все контрольные проверки. После краха Третьего рейха он возвратил яхту ее истинному владельцу в отличном состоянии. Тот даже не ожидал когда-либо получить свое судно назад, да еще отремонтированным после долгого ржавления у итальянцев и готовым к выходу в море в любой момент. Мне стало известно, что Петерсен из Лиссабона подался в Швецию, где вел приличную жизнь на средства, полученные им за деятельность по линии «операции Бернхард». Будучи, как я уже отмечал, большим оптимистом, граничившим с легкомыслием, он допустил впоследствии непоправимую ошибку, приехав в 1952 году в Берлин, чтобы забрать из своей квартиры ценные книги и картины и отвезти их в Швецию. Дом его находился в западном секторе города, однако русским, узнавшим о его приезде, удалось непонятным образом заманить его в восточный Берлин. С тех пор Петерсен исчез.

По данным Швенда, Петерсен еще в 1944 году докладывал ему, что русская секретная служба проявляет большой интерес к его деятельности, хотя и не мог дать объяснения, каким образом Советам удалось узнать о его роли в операции с фальшивыми деньгами. Можно только предположить, что такую информацию советские агенты могли получить в Северной Африке. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что в Тунисе на него вышел сотрудник советского консульства. Последнюю каплю в эту информацию добавил, вероятно, сам Петерсен, остававшийся и в те времена истинным приверженцем алкоголя. Так что в состоянии опьянения он мог сболтнуть и что-то лишнее. Во всяком случае, советская разведка могла принять Петерсена за ключевую фигуру «операции Бернхард». А поскольку Советы, по всем данным, сами собирались приступить к изготовлению фальшивых денег, чтобы иметь необходимые резервы валюты в случае обострения холодной войны, то вполне понятно, что такой «эксперт» был им крайне нужен. Скорее всего, ему делались соответствующие предложения, но поскольку он на них не соглашался, то был выждан подходящий момент и Петерсен взят насильственно, что не является чем-то необыкновенным. Версия эта представляется правдоподобной, поскольку в начале 1945 года немцы приступили к изготовлению фальшивых долларов. Петерсен был одним из немногих, кто вообще слышал об этом мероприятии. Как мы уже отмечали, западным секретным службам было известно, что Советы после окончания войны прилагали усилия, чтобы заполучить в свои руки как можно больше людей, связанных с «операцией Бернхард». По всей видимости, им посчастливилось обнаружить печатные платы, поскольку они официально найдены не были. И если русским удалось наладить производство фальшивых долларов, решив технические проблемы, то тем более человек, знавший методы сбыта их по линии «операции Бернхард», представлял для них большую ценность.

«Колумб» Петерсена был не единственным кораблем в флотилии Швенда. Поскольку Адриатика в результате занятия союзниками Южной Италии превратилась в «закрытое море», попытки проникновения в адриатические порты из Северной Африки с обходом южной оконечности Италии стали рискованными. Поэтому Швенд приобрел в Триесте корабль, стоявший в одной из гаваней на мертвом якоре. Собственно говоря, это был не корабль, а не слишком большое суденышко, да и капитан его, триестец по имени Сувич, не шел ни в какое сравнение с Петерсеном. Он относился к другому типу людей, будучи, как и большинство жителей юга, слишком неустойчивым человеком. У него были связи со всеми сторонами, хотя он и был нам предан. Обладая склонностью к секретной деятельности, он чувствовал себя крупным агентом, снабжая нас информацией, которую мы от него и не требовали, в частности, о партизанах, в основном им самим же сочиненной и мало соответствующей действительности. Его информация требовала, естественно, проверки, что создавало массу ненужной работы, которая тем не менее осуществлялась, чтобы на ее основании нашими службами в Белграде и Аграме не принимались неоправданные решения. Однажды все же произошел «прокол», доставивший нам много хлопот.

Тито через своего секретного представителя, назвавшегося Петровичем, но бывшим в действительности генералом Велебитом, являющимся ныне югославским послом в Лондоне, установил связь с немецким командующим войсками в Аграме генералом Эдмундом фон Глайзе-Хорстенау. Он передал предложение Тито отбить совместными усилиями немецких войск и его партизан попытку англо-американцев осуществить вторжение на побережье Адриатики. Это сенсационное предложение, которое часто подвергалось сомнению, но реально подтвержденное в последнее время, было отклонено Гитлером, который заявил:

— С мятежниками мы переговоров не ведем, они должны расстреливаться.

Немецкое командование сделало, однако, из этого факта вывод, что Тито, очевидно, в действительности опасался высадки войск западных держав, исходя из того, что такой план ими по меньшей мере рассматривается. Поэтому все немецкие службы получили указание следить с повышенным вниманием за всеми передвижениями кораблей противника в Адриатике. Мне пришла в голову не совсем здравая мысль поставить перед Сувичем задачу внимательно следить за перемещениями вражеских судов во время его действий у побережья от Истрии до Албании.

Однажды, было не более трех часов утра, мне позвонил Швенд, сообщивший, что получил радиограмму Сувича, обнаружившего громадный флот десантных кораблей в районе группы островов Истрии. В то время я находился на службе, но не в своем кабинете. Дежурный офицер, не знавший этого, попробовал позвонить мне домой, но не дозвонился и позвонил Шелленбергу. Того он также не застал, так как Шелленберг выехал к Гиммлеру. Сообщение о предстоявшей высадке войск союзников в Адриатике показалось дежурному офицеру столь важным, что, не дозвонившись ни до кого из непосредственных начальников, он обратился непосредственно в штаб-квартиру фюрера. Там сразу же была объявлена тревога и поднят на ноги начальник оперативного управления штаба верховного главнокомандования генерал Йодль. Тот отнесся скептически к сообщению, но тем не менее направился к Гитлеру. Фюрер только недавно лег в постель, приняв сильное снотворное. Поэтому он был не в лучшем настроении, когда его разбудил Йодль. Гитлер тоже не поверил в сообщение, но приказал поднять по тревоге все подразделения и части вермахта в том районе.

На следующий день подтвердилась недостоверность донесения Сувича. «Громадный флот вторжения», как оказалось, состоял из нескольких партизанских лодок и катеров, на которых один из партизанских отрядов захватил небольшой, расположенный вблизи побережья, остров. Когда Гиммлер в полдень того дня появился на совещании по обсуждению положения на фронтах, проводившегося как обычно, Гитлер обрушился на него, заявив, что политическая разведка ничего не стоит, как и военная, и что в будущем он не будет вообще принимать во внимание сообщения этих служб и запрещает им делать какие-либо предложения, которые только действуют на нервы.

Гиммлер возвратился к себе в подавленном состоянии и в ярости, испытывая непреодолимое желание обрушить свой гнев на подчиненных. Поскольку он не осмелился отчитать Кальтенбруннера, а Шелленберг, на котором, собственно, лежала вся ответственность, был его любимцем, в качестве козла отпущения оказался я. Гиммлер оказал мне «особую честь», позвонив лично. Как мне следовало себя веста? Объяснения и извинения были бесполезны. Я принудил себя быть стоически спокойным, а поскольку устная выволочка длилась слишком долго, положил трубку телефона, из которой неслась брань рейхсфюрера, на стол. Трубку я взял в самом конце его монолога, чтобы произнести обычные «Так точно» и «Полностью согласен с вами, рейхсфюрер». Тактика моя себя оправдала. Несколько позже Кальтенбруннер рассказал мне, что Гиммлер сообщил ему, что я якобы был «полностью уничтожен» и мог только мямлить «Так точно, рейхсфюрер» и «Полностью согласен с вами, рейхсфюрер». Если бы я попытался возражать, эпизод этот так просто мне не обошелся бы. Из случившегося я сделал вывод — впредь ни в коем случае не привлекать агентов, задействованных в «операции Бернхард», к разведывательной деятельности, а тем более Сувича, который как раз в то время, когда меня отчитывал Гиммлер, «отмечал» в одной из таверн Триеста несомненное награждение его в недалеком будущем рыцарским крестом за представленную им информацию, «имевшую чрезвычайно важное значение для хода войны».

 

Глава 8

Сделки с оружием

Верховное командование вермахта опубликовало 22 сентября 1943 года следующее сообщение:

«На Восточном фронте противник предпринял вчера наступательные действия в направлениях Полтавы, Рославля и Смоленска. Попытки прорвать наш фронт большими силами сорваны… В водах у Нордкапа самолеты союзников совершили нападение на немецкий конвой. 21 самолет из 38 сбит огнем корабельной зенитной артиллерии совместно с истребителями… На Южноитальянском фронте происходили стычки местного характера… Словацкие повстанцы совместно с итальянскими коммунистами и бандитскими группировками из Хорватии попытались взять власть в свои руки в Венеции, Истрии и восточной части Словении, используя предательскую политику Бадолио. Немецкие войска при поддержке национально-фашистских подразделений и добровольцев из числа местных жителей заняли важнейшие пункты и транспортные узлы и ведут борьбу с повстанцами, занимающимися грабежами и мародерством… В Средиземноморье наша авиация вновь нанесла успешные удары по аэродромам, колоннам войск и позициям противника. Потоплены два больших быстроходных катера. В районе Гибралтара нашими подводными лодками потоплены три эсминца, торпедирован сильно охраняемый рефрижератор, уничтожен грузовой парусник и сбит самолет противника.

В Тирренском море корабли нашего военно-морс-кого флота потопили направлявшийся к противнику корабль правительства Бадолио водоизмещением 14 500 брутторегистротонн и повредили его же военный корабль. В Эгейском море наш противолодочный корабль потопил греческую подводную лодку «Кат-сонис», действовавшую на стороне англичан, пленив часть команды… Прошлой ночью авианалетам были подвергнуты отдельные цели в Южной Англии. В свободном полете наш истребитель сбил над Атлантикой большой гидросамолет англичан…»

В это время Швенд часто и подолгу останавливался в Триесте, где создал свой новый штаб. С некоторого времени нам стало известно, что итальянские подразделения, дислоцирующиеся в Хорватии, продают партизанам оружие. Вначале оружие продавалось четникам генерала Михайловича, с которыми у нас было заключено неофициальное перемирие, а затем и коммунистическим партизанским отрядам Тито. В портах Истрии образовался самый настоящий оружейный черный рынок, где можно было купить любое оружие. Ранее такие рынки существовали только в странах Ближнего Востока и Северной Африки. Первоначально Швенд вступил в контакт с деятелями черного рынка, когда приобрел для своей охраны пистолеты-пулеметы, поскольку вооружена она была слабо. Я знал об этом и даже попросил его несколько позже достать оружие для некоторых наших служб в Сербии. Полиция безопасности, в частности, была вначале вооружена только винтовками и ручными пулеметами, и этого было вполне достаточно для осуществления ее тогдашних задач по охране тылов. Задачи эти, однако, изменились с развязыванием партизанской войны, но военное ведомство с большой неохотой снабжало ее новыми современными видами оружия.

Кальтенбруннеру со временем стало известно, что Швенд покупал на черном рынке оружие, которое в результате этого к партизанам не попало, хотя я его об этом и не информировал. Поскольку продавцы не брали ни итальянские лиры, ни хорватские куны, ни сербские динары, Швенд заплатил им фальшивыми фунтами. Кальтенбруннер против этого не возражал, а напротив, попросил Швенда приобрести для немецкой полиции большие партии оружия, но не на черном рынке, а непосредственно у партизан. Это задание было как раз по вкусу Швенда. Через непродолжительное время он «получил» целый грузовик оружия, затем последовали новые поставки. Звездный час Швенда как торговца оружием пробил, когда после капитуляции итальянской армии оказалась бесхозной огромная масса оружия. Там, где находились подразделения вермахта и существовал определенный порядок, оружие было принято и официально зарегистрировано. Но так было в Италии. В Истрии же все было по-другому, так как она уже давно была ничейной землей, и там хозяйничали попеременно то немецкие подразделения, то партизанские отряды. Для Швенда это была как раз подходящая ситуация. За фальшивые фунты он приобретал громадное количество оружия и боеприпасов как у командования капитулирующих итальянских войск, так и партизанских командиров, которые подчас не знали, что с ними делать. Сначала Швенд пригонял на территорию, находившуюся под немецким контролем, грузовые автомашины, затем уже железнодорожные вагоны. Там оружие распределялось между полицейскими подразделениями и подразделениями вермахта и нередко использовалось против партизан, у которых было куплено.

Через некоторое время Швенд перестал покупать все подряд — все, что могло стрелять, — а стал отбирать только современное английское и американское оружие — автоматы и пулеметы, которые поставлялись западными державами партизанам, платя хорошие деньги. Это отборное оружие закупалось вначале в небольших количествах, так как и у партизан его было немного, ведь доставлялось оно самолетами и подводными лодками. После капитуляции Италии, когда Тито удалось расширить сферу своего влияния местами до побережья, для транспорта оружия стали использоваться небольшие суда. Поступление современного оружия возросло, и Швенд тут же воспользовался обстановкой. Он был постоянно в дороге охотясь за последней моделью английского автомата, который хотел бы получить Скорцени для своих операций. Партизаны с удовольствием принимали в оплату фунты, так что Швенду даже не приходилось их навязчиво предлагать. На сербских повстанцев, большинство из которых в ходе войны потеряли все свое имущество, а некоторые его никогда и не имели, банкноты белого цвета производили завораживающее действие. Впервые они увидели шанс начать с этими фунтами новую, более или менее обеспеченную жизнь в качестве горожан или крестьян и, наконец, выбраться из нужды и отчаяния. Не зная этого, трудно было бы понять, почему коммунисты и хорошо зарекомендовавшие себя в многочисленных схватках партизаны продавали свое оружие националистам и классовым врагам. Были даже такие партизанские командиры, которые продавали Швенду полученное от западных союзников оружие оптом, не передав ничего из этих поступлений в свои отряды.

Однажды Швенду удалось заполучить несколько десятков ящиков с автоматами, только что разгруженных с английской подводной лодки, но эта операция едва не стала для него последней, а его надежному товарищу и соратнику Греблю стоила жизни.

Выехав из порта Сучак на автомашине, Швенд с Греблем наткнулись неподалеку от местечка Вилла дель Невосо на партизан Тито. В этом не было бы ничего опасного, так как Швенд имел со многими из них деловые отношения, если бы не случай, произошедший у партизан, о котором Швенд ничего не знал. Дело в том, что один из командиров небольшого партизанского отряда, считавший, что его обделили, оказался инициатором продажи той самой большой партии английских автоматов Швенду, прибывших на подводной лодке. Об этой сделке стало известно в главном партизанском штабе, виновный был арестован и расстрелян. Перед казнью он дал пространные показания. Партизанское командование выслало немедленно поисковые группы с задачей задержания Швенда, основные пути передвижения которого им были известны.

Нападение на автомашину было произведено на одном из поворотов дороги. Первыми же выстрелами был убит Гребль, получивший два попадания в голову. У Швенда было прострелено бедро и касательно задет бок. Однако ему удалось перехватить руль автомашины и проскочить через примитивно устроенный завал на дороге. Отлично сознавая, что партизаны наверняка устроили засаду на ближайшей развилке дорог, он проехал несколько километров и остановился. Затем попытался кое-как наспех похоронить Гребля в винограднике поблизости от дороги, но из-за слабости в результате потери крови не смог ничего сделать. С трудом передвигаясь, он пошел дальше в поисках какого-нибудь укрытия. Не пройдя и километра, Швенд свалился в придорожную канаву, что, по сути дела, и спасло его. Вблизи от места падения он увидел отводную дренажную трубу, уходящую под дорогу. Отверстие густо заросло травой, а в самой трубе, поскольку дождей давно уже не было, почти сухо. В этом укрытии Швенд провел самые ужасные 24 часа своей жизни, как он потом рассказывал. Вскоре появились партизаны, обнаружившие автомашину с трупом Гребля и предполагавшие, что Швенд находится где-то поблизости. Они буквально обшаривали всю окрестность, но начавшийся дождь смыл оставшиеся следы. Труба наполовину наполнилась водой, так что положение Швенда было почти невыносимым.

На следующую ночь Швенд покинул свое укрытие и медленно побрел к ближайшей деревне. На его счастье, партизан в ней не было. Оттуда его на повозке, запряженной быками, доставили в ближайшую больницу. Крепкое его здоровье позволило ему уже через короткое время встать на ноги.

Когда я обратился к Гиммлеру с представлением о награждении Гребля и Швенда железными крестами 1-й степени, Гребль получил посмертно эту награду, Швенду же, раненному, но оставшемуся в живых, утвердили лишь железный крест 2-й степени, который к тому времени уже не рассматривался как высокая награда и направлялся в войсковые части ящиками.

 

Глава 9

Фальсификация почтовых марок

30 января 1944 года, в одиннадцатую годовщину прихода к власти, Гитлер обратился к немецкому народу с речью из своей ставки, в которой, в частности, сказал:

«На пятом году великой войны ни для кого не должны остаться неясными причины, смысл и цели этой мировой битвы. Время, в котором могло сложиться впечатление, что в этой борьбе речь идет о попытках Англии воспользоваться нестабильным положением для ослабления континента и установления расклада сил в свою пользу, давно уже прошло. Лондонские деятели, которые после 1936 года науськивали народы к войне, ныне превратились из загонщиков в загоняемых. Традиционный образ мыслей, которым они хотели воспользоваться и на этот раз, им более не помогает. Теперь, вне зависимости от исхода войны, Англия окончательно потеряла свою роль на континенте. Сейчас вопрос, будет ли установлено прежнее равновесие сил, более не стоит. Он звучит уже по-иному: кто после конца войны будет ведущей силой? Либо это будет сообщество европейских народов, возглавляемое сильнейшим государством, либо большевистский колосс».

В феврале 1944 года Гиммлер возвратился из ставки фюрера, где имел долгие разговоры с Гитлером, в Берлин с новым, «ни с чем не сравнимым» планом. По приезде он вызвал к себе Кальтенбруннера и поделился с ним своими идеями.

Гитлер предъявил обвинение к внешнеполитической пропаганде, что она до сих пор не поняла необходимости донести до других народов факт окончательного банкротства британской империи. Черчилль продал Великобританию большевистской России, а это означает «постыдную ликвидацию английской мировой империи». Великобритания, и в этом фюрер убежден, окончательно потеряет свой престиж, как только это станет понятным за рубежом. В настоящее время Гитлер занят поисками нового пропагандистского оружия, поскольку прежние средства, по всей видимости, не срабатывают. И вот это-то новое пропагандистское оружие он, Гиммлер, намерен подарить фюреру.

Недавно, как рассказал Гиммлер, он беседовал с одним из своих сотрудников, так вот тот обратил его внимание на опасность, заключающуюся в том, что до сих пор еще мало изучено международное масонство. А ведь масонство совместно с мировым еврейством явились организаторами войны на уничтожение рейха. Масоны, по его мнению, вторглись во все области жизни. Даже среди коллекционеров почтовых марок создан союз, в руках которого находятся филателистические организации всего мира. Значение этого факта недооценивать нельзя, так как, по данным одного специалиста в этой области, перед началом войны в мире было официально зарегистрировано более десяти миллионов филателистов. Число же их, не оформленных в союзах и объединениях, во много раз превосходит эту цифру. Эти сведения, хотя они могут показаться кое-кому смешными, Гиммлер воспринимает серьезно. Эти «десять миллионов» филателистов тесно связаны друг с другом, так что могут легко управляться всего горсткой людей. На этом он и строит свой «грандиозный» план.

Теперь следовало начинать печатать наряду с фальшивыми банкнотами еще и фальшивые английские почтовые марки, но не с целью нарушения деятельности английского почтового ведомства, а для ведения пропаганды. Поэтому марки и не должны были соответствовать оригиналам. Это соответствие должно было быть чисто внешним, определенные же детали изменяться таким образом, чтобы нести пропагандистский заряд. Так, например, корона короля Георга VI украшалась сионистской звездой, на других марках появлялись серп и молот.

Кальтенбруннер сам был заядлым филателистом и, видимо, как раз поэтому не слишком одобрял идею Гиммлера. Тем не менее, как это было принято в Третьем рейхе, он проявил чинопочитание с выражением определенной степени восхищения: план-то ведь предлагался его непосредственным начальником. Несмотря на внутреннюю неприязнь, он взялся за выполнение плана своего шефа, поручив это дело нашему же VI управлению.

Изготовление почтовых марок не вызвало каких-либо затруднений — приобретенный в ходе «операции Бернхард» опыт и технические приемы были просто перенесены на печатание почтовых английских марок. Процессу мешали только все новые и новые выдумки Гиммлера. Он довольно часто посещал производственные цеха, давая каждый раз новые указания. На одной из марок он предложил изобразить вместо головы короля голову Сталина. На ряде марок изображалась траурная окантовка с надписью «Ликвидация империи». На других марках печатались названия английских колоний, захваченных японцами, например, Сингапур и Гонконг. Специальная марка была посвящена Тегеранской конференции. Сверху, между двумя сионистскими звездами, была сделана надпись: «СССР — Британия». Внизу было отпечатано: «Тегеран — 28.11.1943». Рисунок венчала корона, смонтированная из серпа и молота. Сионистскую звезду Гиммлер, видимо, любил в особенности, прибегая к ней снова и снова. На марке, посвященной серебряному юбилею короля Георга, вместо его профиля был изображен профиль Сталина с чисто еврейскими чертами. Вместо указания стоимости марки — «один пенс» — было написано: «Эта война является еврейской войной». В небольшом количестве были отпечатаны так называемые блоковые марки размерами 185х 275 мм. Синим цветом был изображен штемпель с надписью: «В память о первом дне вторжения». Текст был повторен и по-русски.

Марки эти были запущены в обращение со специальными штемпелями, типа:

«ЛОНДОН АААО 6 июня 44 Специальный штамп».

Штампы эти были не только фальшивыми, но и выдуманными. Летом 1944 года Кальтенбруннер передал мне «Гиммлеровские марки», каждую в одном экземпляре, с указанием передать Швенду. Марки должны были послужить выражением признательности рейхсфюрера за проделанную им работу и в то же время указанием Гимлера включить их в свой оборот. Для этого разрешалось использовать агентурную сеть, задействованную в «операции Бернхард». Марки эти должны были быть запущены в обращение в больших количествах. Гиммлеру представлялось, что Швенду удастся выйти на крупнейшие международные филателистические организации и через них организовать проникновение плодов его филателистической фантазии на мировую арену. Он даже ожидал, что доходы от этой акции превзойдут доходы от сбыта фальшивых фунтов стерлингов. Денежные поступления надо будет перечислять на счет личного штаба рейхсфюрера СС. На эти средства Гиммлер планировал финансирование «новых крупных проектов СС».

С почтовыми марками, если не считать наклеивания их на конверты, я до тех пор дела не имел. Сначала сионистских звезд и советской атрибутики я на них не заметил, пока Кальтенбруннер не обратил на них мое внимание. Я отнесся к этому весьма скептически, но поскольку ничего в марках не понимал, то попросил Швенда приехать ко мне в Будапешт, чтобы изложить ему суть вопроса. Реакция его была спонтанной:

— На такую дурацкую игру своих людей я не дам, Да и сам заниматься бредовым делом не стану.

Затем он высказал еще ряд нелицеприятных оценок в адрес высшего шефа СС, которые я даже приводить не стану.

Отказ Швенда надо было облечь в удобоваримую форму, чтобы не навлечь на голову упрямца неприятностей с непредсказуемыми последствиями. Ответом просто «нет» я рисковать не стал, пришлось пойти на дипломатическую хитрость. И в своем донесении я написал, что Швенд со своей малочисленной группой сотрудников не может сразу же приступить к выполнению той громадной задачи, которую перед ним ставит рейхсфюрер. Однако он заверяет руководство, что немедленно начнет создавать специальную организацию для сбыта почтовых марок, и гарантирует, что через шесть месяцев сможет принять для реализации первые пять миллионов их комплектов.

Гиммлер, на удивление, принял это сообщение довольно спокойно, сказав только, что так долго ждать не сможет, ибо к тому времени война может закончиться (не уточнив, каким образом), и приказал начальнику VI управления Шелленбергу вбросить почтовые марки через доверенных лиц за границу. Шелленберг сразу же понял, что соединение гешефта с примитивной пропагандой успеха иметь не будет и вообще эта затея бессмысленна. Доводить свои соображения до Гиммлера он даже и не попытался, но и не предпринял усилий для сбыта марок. Хотя гиммлеровские марки и появились в различных странах, немецкая агентура там была не в состоянии заниматься не свойственным ей делом, никоим образом не связанным с выполнявшимися задачами, да к тому же могущим повлечь за собой провал. По всей видимости, они, так же как и мы, считали, что на этой стадии войны, в конце 1944 года, для детских игр подобного рода времени уже не было.

Срывом своего «идеального» плана Гиммлер был разочарован и чувствовал себя обиженным. Поскольку его намерение продавать марки оказалось нереализуемым, он распорядился использовать их для подарков, но так, чтобы причастность немцев к их изготовлению осталась в тайне. Немецкая секретная служба получила указание выдавать за их изготовителей английских фашистов, использовавших их якобы для своей пропаганды. Гиммлер тем самым намеревался создать за границей мнение, будто бы в Англии, несмотря на арест фашистского лидера Мосли и всей его руководящей группы, все еще существует активное подпольное движение против режима Черчилля, которое имеет обширные международные связи, с помощью которых осуществляет различные пропагандистские акции, в том числе и с фальшивыми почтовыми марками.

Тем не менее за границу попала лишь незначительная часть гиммлеровских почтовых марок, да и никто из сотрудников немецкой секретной службы, находившихся за рубежом, в Берлине их не запрашивал. Из названных выше блоков марок, насколько мне известно, сохранились только единичные экземпляры. Возможно, некоторые филателисты посчитали необходимым включить их в состав своих коллекций. Если же они будут включены еще и в каталоги, то станут раритетами. В таком случае мечта Гиммлера хоть в какой-то мере сбудется: его марки войдут в число ценных.

 

Глава 10

Словацкое государство

Советское телеграфное агентство ТАСС 20 ноября 1952 года передало сообщение о процессе против Сланского и его товарищей, на котором бывший генеральный секретарь чехословацкой коммунистической партии будто бы заявил, в частности:

«Внутри партии я создал враждебный государству заговорщический центр и направлял свою работу на то, чтобы, используя методы и практику Тито, превратить партию в инструмент восстановления в стране капитализма. Заговорщический центр имел свои позиции также в государственном и хозяйственном аппарате, в котором я лично насаждал на руководящие должности с помощью своих сообщников враждебные элементы. Эти элементы осуществляли саботаж и иные виды подрывной деятельности в вооруженных силах, службе безопасности, министерстве иностранных дел, экономике, внешней торговле и других государственных сферах. В своей враждебной деятельности я опирался вместе с другими участниками заговора на такие враждебные группы и организации, как троцкистские, сионистские буржуазно-националистические, масонские, псевдопартизанские и другие».

В обвинительном заключении против Сланского и его товарищей было сказано:

«В качестве заместителя министра финансов и фактически полномочного представителя Сланского для организации сионистской подрывной деятельности был назначен пользовавшийся дурной славой матерый агент израильской шпионской службы, авантюрист Отто Фишль, который во время оккупации состоял на службе гестапо и занимался вопросами ликвидации евреев и конфискацией их имущества».

Словацкое государство в рамках немецкого владычества было превращено Гитлером в природоохранную зону — своеобразный природный парк. Эта модель должна была доказать, что в «новом европейском порядке», провозглашенном национал-социализмом, гарантированы отдельные национальные сообщества, их благоденствие и международное признание, а также все свободы внутриполитического плана. Словакия, как государство, возникла с немецкой помошью в результате путча, что тем не менее соответствовало воле большинства ее населения на национальную и государственную независимость, поскольку объединение в едином государстве с чехами словаки всегда рассматривали как нежелательное принуждение. Такое его отношение к этому вопросу остается неизменным и ныне. Президент этого государства Тито, католический священник, не был Квислингом, посаженным Гитлером, а действительным народным вождем, обладавшим большой популярностью и авторитетом. Даже Гитлер относился к нему с уважением, что, видимо, сказалось на его благожелательном отношении к Словакии.

В конце войны эта небольшая страна производила впечатление счастливого островка посреди взбудораженной, придавленной несчастиями Европы. Высокоразвитое сельское хозяйство и природные богатства Словакии обеспечивали населению, в определенной степени огражденному немецкими законами от произвола закупщиков, относительно высокий по тогдашним временам уровень жизни. Поэтому многочисленные немецкие политические, экономические и культурные ведомства с большей охотой проводили там свои сборы и конгрессы, главным образом в столице Словакии Пресбурге, где все напоминало мирную жизнь. Многие немецкие фирмы открывали свои филиалы в Словакии, что содействовало развитию местной индустрии. Даже в 1944 году, когда части Красной армии находились Уже не так далеко от ее границ, в Словакии господствовала конъюнктура.

Неудивительно, что некоторые деятельные агенты «операции Бернхард» старались использовать благоприятные условия, открывавшиеся перед ними в тогдашней Словакии. Поэтому я просил Швенда не наводнять Словакию фальшивыми фунтами, так как возможности ее экономики были очень ограничены, не говоря уже о капиталовложениях. Большое число фальшивых денег сразу же подорвало бы ее устои. Швенд с тяжелым сердцем последовал моей просьбе, так как ему пришлось отказаться от весьма прибыльных дел. Но в начале 1944 года обстановка изменилась и в Словакии.

Один из ловких агентов Швенда организовал свой опорный пункт в Карпатской Украине, которая в то время входила в состав Венгрии. Он знал, что я не одобряю его деятельность, считая недопустимым любое осложнение обстановки в Венгрии, особенно после ввода туда немецких войск. Этот продавец фальшивой валюты в Будапеште не появлялся, чтобы не попасться мне на глаза. То, что он предпочитал заниматься своими делами вдали от венгерской столицы, было понятно, но я вначале даже не думал, что он будет заниматься своей деятельностью в районе, считавшемся самым бедным и отсталым во всей Европе Однако вскоре стало ясно, что именно там стали проворачиваться большие объемы фальшивых фунтов. Богатые еврейские коммерсанты и торгаши в городах Унгвар и Хуст с удовольствием подключились к нему в качестве субагентов и в целях получения барышей запустили в оборот значительное число фальшивок.

Одна из этих связей вела в группу участников словацкого движения Сопротивления. Шеф-продавец догадался туг же доложить мне об этом. В сложившейся тогда обстановке сообщение это было очень важным.

Летом 1944 года Кремль попытался поднять восстания в районах Восточной и Юго-Восточной Европы, находившихся в сфере немецкого господства, а именно в тылу Восточного фронта. В то время советские стратеги опасались, что упорное сопротивление вермахта на Востоке задержит советские войска настолько, что армии вторжения англичан и американцев смогут появиться непосредственно за немецкими линиями, а это перечеркнуло бы планы Сталина в отношении Польши, Венгрии, Румынии, Югославии и Болгарии. Красной армии было необходимо поэтому продвинуться вперед насколько только возможно, чему и должен был способствовать хаос в немецких тылах. Вот и начались одно за другим восстание в Варшаве, путчи в Румынии и Болгарии, попытка капитуляции Венгрии. В этих условиях раскрытие подпольной словацкой организации Сопротивления приобретало большое значение. Если бы попытка путча ей удалась, советские войска оказались бы у Вены, а предотвратить восстания населения в Богемии^и Моравии было бы уже невозможно. Дело в том, что чехи, которые не хотели ничем рисковать, ожидали только подходящего момента и, если Словакия стала бы советской, не стали бы терять более время, будучи уверенными в поддержке Красной армии, гарантировавшей им успех, они не стали бы лишаться собственного престижа и тоже подняли бы восстание против немцев.

В интересах немецких войск, сражавшихся против Красной армии, следовало предотвратить такую катастрофу. Немецкой разведке удалось внедрить своего агента в словацкую организацию движения Сопротивления. Им был один из самых надежных сотрудников «операции Бернхард» в Унгваре. С безупречными фальшивыми документами он был направлен в Турцию (где, наряду с выполнением этого задания, провернул дела с огромными суммами фальшивых фунтов стерлингов). Уже оттуда им была установлена связь со штабом чехословацкой части в Киеве. У него было рекомендательное письмо, полученное им от старого своего знакомого из Праги, который играл важную роль в нелегальной чешской коммунистической партии. Благодаря этому обстоятельству, он вошел в доверие и был послан в Словакию в качестве курьера от чехословацкого штаба. В качестве первого своего трофея он передал нам список сорока законспирированных радиостанций с указанием их местоположения и позывными, расположенными на словацкой территории. Список был передан немецкому полицейскому атташе в Пресбур-ге для того, чтобы он совместно со словацкой полицией мог бы ликвидировать всю эту радиосеть. Однако вместо того, чтобы начать действовать, тот заявил, что может дать свое честное слово: в Словакии к тому времени не действовал ни один подпольный радиопередатчик. Немецкий посланник Лудин вел себя подобным же образом. Будучи вызванным по моим тревожным сообщениям в ставку фюрера, он заявил решительно и твердо, что в представленной ему информации «нет ничего существенного». В Словакии сохраняется полное спокойствие, а словацкое движение Сопротивления следует отнести в разряд небылиц. Как ни странно, подобное легкомыслие, переходящее в слепоту, проявлялось в опасных ситуациях немецкими ведомствами довольно часто, что объяснялось, вероятно, следствием воспитания в духе «слепого повиновения» и «фанатичной веры», к тому же ответственные лица опасались обвинения в пораженчестве или служебных упущениях, коли представили бы донесения об обстановке в пессимистическом плане.

Посланнику Лудину позже было предъявлено обвинение, что он подыгрывал коммунистам. Тогдашняя его оценка обстановки не была, мол, небрежной и не связанной с фальшивым оптимизмом, а преследовала цель сознательного искажения фактов. Тем самым он старался якобы воспрепятствовать проведению необходимых контрмер в отношении готовящегося коммунистами путча в Словакии. В этой связи было припомнено, что Лудин находился в дружеских отношениях с лидером коммунистов Шерин-гером. Оба входили в состав той небольшой группы офицеров рейхсвера, которые в 1930 году были уволены за то, что состояли в НСДАП. (На тогдашнем Ульмском процессе против них Гитлер сделал свое знаменитое заявление, что стремится прийти к власти в Германии только легальными средствами.) Но если Лудин остался сторонником Гитлера, Шерингер перешел к коммунистам (ныне он является секретарем компартии Баварии), Лудин прикрывал Шерингера и после прихода нацистов к власти, в результате чего тот во время войны был снова задействован в качестве офицера. Таким образом, тесная дружба Лудина с Шерингером является неопровержимым фактом. Лудин считал, что может вполне положиться на своего старого друга и тот в случае опасности его предупредит. Своего мнения он не изменил и тогда, когда американцы передали его Чехословакии как военного преступника.

Тем не менее процесс и последующая казнь Лудина являются лучшими доказательствами, что немецкий посланник в Пресбурге не был связан ни со словацкими партизанами, ни с Советами. Версия о том, что Лудин не был вовсе повешен, а находится под чужим именем в советской зоне оккупации Германии и трудится для русских, явно надумана. Вообще же Лудин не был человеком, ведшим двойную игру: у него было одностороннее мышление и отличался он «симпатичным примитивизмом», как отметил один из его бывших друзей. В то же время он был хорошим демагогом, что доставило нам в 1944 году много хлопот. Ему удалось убедить Гитлера, Гиммлера и соответствующих командующих войсками, что наши донесения, которые к тому же были подтверждены и дополнены из других источников, были явным преувеличением опасности и являлись плодом воспаленной фантазии. В результате этого словацкое восстание застигло немецкое командование врасплох.

Между тем наш агент, называвший себя на истинно мадьярский лад Иштваном Магиаросси, торгаш из Унгвара, благодаря своим связям с руководством словацкой организации движения Сопротивления, штаб-квартира которой была в Банска Быстрине, получил важные задания, связанные с Пре-сбургом и Прагой. Поэтому мы были довольно неплохо проинформированы обо всем, что происходило в том лагере. Нам, в частности, было известно, что словацкий министр экономики Карваш был на стороне подпольщиков, являясь их покровителем и защитником. Карваш пользовался доверием как словацкой, так и немецкой сторон, а с Лудином и рядом других немецких дипломатов и хозяйственников поддерживал хорошие и даже тесные отношения. Не без их помощи ему удалось настолько укрепить свои позиции, что они оказались неприступными. Его по праву называли словацким экономическим диктатором. Вполне понятно, что и я первые сообщения о его связях со словацкими подпольщиками воспринял с недоверием. Лишь неоспоримые доказательства убедили меня в этом. Неудивительно, что Лудин не хотел верить в двойную игру министра экономики. Не изменил он своего доверия к нему, даже когда было доказано все хитросплетение связей между ним и повстанцами. Не научил ничему Лудина и факт передачи партизанам всех валютно-денежных запасов Словакии путем перевода Каравшем национального банка из «подверженного опасности бомбардировок Пресбурга» в «спокойную» Банску Быстрину.

Когда Магиаросси втерся в доверие партизанского руководства и министра экономики Карваша, он разглядел открывшиеся для него и «операции Бернхард» шансы. Подпольщикам, несмотря на значительную помощь со стороны Советов и западных союзников, не хватало снаряжения, оружия и боеприпасов. Воспользовавшись этим обстоятельством, Магиаросси стал, если можно так выразиться, главным закупщиком оружия группы Сопротивления. Партизаны предоставили в его распоряжение огромные суммы в словацких кронах, долларах и фунтах, а он организовал закупку всего необходимого в Пресбурге, Праге, Будапеште и в самой Германии, естественно, без всякого на то разрешения немецких властей. Платил же он не получаемыми деньгами, а своими фальшивыми фунтами. «Выручку» затем передавал, за вычетом причитающихся ему весьма приличных комиссионных, своему шеф-продавцу. Кроме того, иногда, чтобы не вызывать подозрений, приведших бы к провалу его деятельности, он сообщал немцам о транспортах с оружием и снаряжением, которые по пути к подпольщикам задерживались и конфисковывались.

Партизаны не потеряли своего доверия к Магиаросси до самого конца. К счастью для него, период этой двойной игры длился не слишком долго, в противном случае даже его хитрости и ловкости не хватило бы. Но в то бурное время, в особенности в недели после начала восстания, все было возможно: никто точно не знал, кто с кем.

Ближайшим сотрудником Магиаросси был чех по имени Отто Фишль. Будучи продувным и хитрым человеком, тот сумел войти в доверие к немецким властям в так называвшемся протекторате. В пользовавшемся дурной славой центре, занимавшемся вопросами переселения евреев, в Праге он играл заметную роль. Свое влияние, однако, он не использовал во вред еврейским собратьям, помогая им где и как только мог. Об этом впоследствии засвидетельствовали многие из тех, к кому Фишль имел отношение. Не вызывает никакого сомнения и факт его тогдашнего сотрудничества с нелегальной чешской коммунистической партией. Он и был тем знакомым, который дал рекомендательное письмо нашему агенту Магиаросси, о чем говорилось выше. Он же свел Магиаросси с одним из руководителей словацкого подполья — Рудольфом Слански, ставшим впоследствии генеральным секретарем коммунистической партии Чехословакии, а затем и ликвидированным в ходе международной очистительной акции Сталина, направленной против титоистов.

Фишль был двойственной личностью. В коммерческих делах Магиаросси он, несомненно, играл незаметную, но весьма значительную роль. Магиаросси, подружившийся со Сланским, сумел убедить того в пользе привлечения Фишля к делу. Как бы то ни было, наш агент утверждал, что по поручению Сланского и Фишля он депонировал значительные суммы денег в швейцарском банке, расценивая это как жизненное обеспечение на случай бегства на Запад. В то время такая его интерпретация показалась мне мало вероятной, поскольку звезды Сланского и Фишля восходили, предвещая большую политическую карьеру. Однако проводившийся впоследствии процесс против Сланского и Фишля, кажется, подтверждает мнение, высказанное Магиаросси. Конечно же, оба были устранены не за то, что якобы занимались шпионской деятельностью в пользу немцев, а позднее — западных держав. Как и во всех других большевистских процессах чистки, ложное обвинение служило, как правило, цели сокрытия истинной причины ликвидации тех или иных личностей. Слански и Фишль пали, так как в ходе борьбы за власть внутри коммунистической олигархии оказались слабее других. Но по одному пункту они могли быть осуждены и по праву: за присвоение и вывоз за границу государственных денег.

Неясным, однако, остается, действительно ли на счета в швейцарских банках, открытых Сланским и Фишлем, пошли «государственные» деньги, предназначавшиеся для подготовки восстания из фонда советской помощи, или же, что более вероятно, из комиссионных за проданные фальшивые фунты. Только Магиаросси мог бы пролить свет в этом вопросе, но «коммерсант из Унгвара» исчез. Можно, конечно, предположить, что он спокойно живет где-то на Западе на сбережения, сколоченные им за время своей бурной деятельности: их вполне хватит даже на комфортабельное существование. Тяжелый 1945 год и приход к власти коммунистов в 1948 году он пережил в Праге, но к моменту ареста Сланского уже давно находился за пределами территории Чехословакии.

Люди этого типа, как известно, обладают хорошо развитым предчувствием.

 

Глава 11

Итальянское «чудо-оружие»

На приеме командования бригады чернорубашечников в своей штаб-квартире 15 октября 1944 года Муссолини произнес речь, в которой, в частности, сказал:

«Фашистско-республиканская партия на своем съезде в Вероне приняла программу действий. Суть этой программы сводится к трем понятиям: Италия, республика и социализм. Италия для нас, фашистов, связана с понятом чести, а честь для фашистов означает верность данному слову, являясь обязательной предпосылкой для всего народа, как и каждого отдельного человека, — доброй репутации. Верность данному слову означает для нас сотрудничество с союзниками в борьбе и труде. Из истории каждому известно, что в политике, как и в войне, имеются предатели, которые всеми презираются. В настоящий момент, когда Германия достигла пика решающей борьбы, когда 80 миллионов ее жителей стали 80 миллионами солдат, оказывающими все как один сопротивление врагу, проявляя нечеловеческие усилия, как раз в этот момент, когда ее противник, преисполненный надеждами и иллюзиями на почти достигнутую победу, которой он, однако, никогда не добьется, так как капитуляция означала бы для Германии ее моральную, политическую и физическую смерть, именно в этот момент мы подтверждаем нашу полную, тотальную солидарность с национал-социалистской Германией. Германия ведет ныне борьбу с таким мужеством и героизмом, которые вызывают уважение и восхищение даже у врага. Такова незыблемая позиция республиканской и фашистской Италии. Ряду предательств, начатых савойской королевской династией, положен конец путем ликвидации монархии. В северной части Апеннин возникла социальная итальянская республика. И эта республика будет защищаться шаг за шагом до последней провинции, до последней деревни и последнего дома. Идея созданной на базе фашизма республики вошла уже в плоть и кровь народа. Третий пункт фашистской программы — социализм, является следствием первых двух: Италия и республика. Социализм означает реализацию всего, что требует народ, и исходит из того, чтобы основу экономики составлял труд, отклоняя механическое нивелирование, противоречащее человеческой природе, которого не знает история. Трезвучие — Италия, республика и социализм означает для нас, фашистов, что теперь лучшие элементы народа-созидателя выйдут на сцену. Германия не только не капитулирует, так как не может капитулировать из-за того, что ее враги намерены уничтожить ее как государство, а народ как расу. Германия, наряду с мужественной выдержкой и железной волей всего народа, обладает еще многими стрелами в своем колчане. Величайшая бойня, чинимая ныне, носит название «демократия». За этим лозунгом скрывается страстное желание еврейского капитала обеспечить себе беспрепятственную возможность эксплуатации всего мира как раз за счет резни и катастроф. Когда эта взаимосвязь станет ясной, то будет понятно, что в данный момент развитие событий должно принять другое направление, а дальнейшее течение войны заставит замолчать крикунов, громко распевающих слишком рано победные гимны. И в этой фазе войны мы намерены принять участие, ликвидируя сообщников врага в своей среде и собирая вокруг себя тех итальянцев, которые принимают нашу программу. Что бы с нами при этом ни случилось, мы не отступим от этой линии ни на шаг».

Не всегда, как в случае с Магиаросси, занятие деятельностью, прямо не связанной с текущими проблемами «операции Бернхард», было для нас выгодным. И все же добрая воля или личное желание агентов приводили к этому.

Осенью 1944 года ничем не проявивший себя агент из Милана, не поставив в известность свое руководство, выехал в Берлин, чтобы лично доложить фюреру об изобретении, которое немедленно решит исход войны в пользу Германии. Но поскольку у него ' не было необходимых документов, он добрался только до Инсбрука, где был задержан патрулем и направлен в полицию. Там его, естественно, спросили о цели поездки, а когда он заявил, что едет лично к фюреру, отказавшись рассказать о сути дела, возникло подозрение в шпионаже и даже подготовке покушения на главу государства. О подозрительном типе было доложено в главное управление имперской безопасности в Берлин. Поскольку у путешественника были настоящие немецкие документы, хотя сам он и был итальянцем, было сделано предположение, что тот, возможно, связан каким-то образом с немецкой секретной службой. Из Берлина запросили меня. Мне было совсем нетрудно выяснить, что речь шла об одном из агентов Швенда. Поэтому я предложил отпустить его и дать возможность возвратиться в Милан. Непосредственный его шеф отчитал агента за своеволие и потребовал доказательств, что в предлагаемом изобретении действительно что-то было. Для этого он связал того с немецким военно-морским представительством в Северной Италии.

По опыту своего путешествия агент убедился, что лично доложить Гитлеру о характере изобретения и методе положить победоносный конец войне ему не удастся. Поэтому он рассказал о сути изобретения, после чего представил офицерам самого изобретателя. Тот назвался не слишком оригинально — Марко-ни. И вот этот Маркони номер два заявил о возможности производить на далеких расстояниях с помощью его аппарата подрыв взрывчатых веществ. Тем самым Германия и Италия получили бы возможность осуществления взрывов складов противника с боеприпасами в любом месте их хранения. Изобретатель держался важно и произвел на немецких офицеров сильное впечатление. Но они все же решили произвести предварительную проверку изобретения. Однако это оказалось невозможным, поскольку необходимого оборудования там не было. В связи с этим те решили передать дело в Берлин в соответствующее учреждение вермахта — отдел, известный как «полевая почта 8000», управления вооружений сухопутных войск. С самого начала войны в прессе и по радио делались предложения всем изобретателям и любителям направлять в адрес этого отдела любые идеи, которые можно было бы использовать в военных целях, с соответствующими описаниями и чертежами. И в отдел поступило несколько десятков тысяч различных предложений, которые подвергались тщательной проверке. Более 99 процентов оказались непригодными, но были и такие предложения, которые нашли свое применение в военной промышленности.

Вначале «полевая почта 8000» отказалась предоставить изобретателю затребованную им аппаратуру, в особенности большое количество драгоценных металлов. О деле стало известно высшему эсэсовскому и полицейскому чину в Италии, который после событий 20 июля стал шефом военного управления в Италии, и тот доложил своему руководству в Берлин. Делом заинтересовался лично Гиммлер, который распорядился, чтобы в Верону был послан эксперт управления вооружения сухопутных войск, чтобы на месте произвести испытание предлагаемого изобретения. Эксперту было сообщено, что за истекшее время был проведен вполне удавшийся эксперимент: в присутствии офицеров военно-морского представительства было взорвано несколько снарядов на значительном расстоянии при направлении на них излучений из аппарата Маркони. Присутствовавшие во время эксперимента офицеры были просто восхищены. Личность же Маркони, державшегося высокомерно и не позволившего произвести проверку аппарата, была воспринята ими довольно холодно.

Немцам пришлось удовлетвориться произведенным результатом, ибо у Маркони имелись высокие покровители, среди которых был сам Муссолини. Дуче, восстановленный в своих правах на севере Италии, направил генералу СС Вольфу письмо, в котором писал об изобретении. Вместе с тем он выразил сожаление, что до сих пор не имел возможности выразить свою благодарность немецкому руководству и немецкому народу за свое освобождение. И вот теперь такая возможность ему представилась. В часы, когда он находился в чрезвычайно трудном положении, Германия послала к нему своего «героя» Скорцени. Поэтому он хочет ответить равновеликим поступком, предоставив в распоряжение Германии в трудные для нее времена своего «коллегу» Маркони, который своим изобретением сделает уже вскоре возможным достижение победного перелома в ходе войны в пользу Германии и Италии. Дуче предложил заключить полноправный договор, который должен был подтвердить передачу изобретения Маркони Третьему рейху. От Италии он мог бы подписать этот договор сам, а от Германии — немецкий посол Ран и генерал СС Вольф. Далее он выразил пожелание лично присутствовать при испытании нового изобретения в ставке фюрера. Вместе с тем Муссолини потребовал, чтобы были предварительно проведены еще несколько опытных подрывов, но не из-за того, что он относился к изобретению скептически, а для подтверждения реальной возможности применения Маркони своего аппарата в нужное время и в требуемом месте. Жизнь Гитлера не должна подвергаться опасности, если вдруг Маркони не сможет точно управлять своими излучениями.

В состав направленной в Италию испытательной комиссии управления вооружений из Берлина входили выдающиеся немецкие инженеры и ученые. Они были готовы провести без предвзятости испытание изобретения и его возможностей, которые обеспечили бы немцам важное преимущество в ведении боевых действий. Генерал СС Вольф лично организовал встречу членов комиссии с Маркони на своей вилле в Фазано на озере Гардазее, придав ей светскую форму, чтобы не вызвать у изобретателя мнение о немецкой подозрительности. Пиком встречи должно было стать вручение Маркони личного послания Муссолини. Изобретатель с полным изяществом отреагировал на этот торжественный момент, заявив, что глубоко тронут доверием, оказываемым ему дуче, и вручением судьбы Италии и Германии в его руки. С явным волнением он торжественно обещал быть достойным этого.

После этой церемонии собравшиеся перешли к Деловому обсуждению проблемы. Дискуссия, однако, протекала очень медленно, так как изобретатель говорил только по-итальянски (так он во всяком случае утверждал), а переводчик не владел достаточными техническими знаниями. Тогда немецкие ученые потребовали проведение новых взрывов в своем присутствии. Маркони же предпринимал усилия к тому, чтобы избежать дополнительных испытаний. Он, в частности, говорил, что как раз в настоящее время осуществляет переоборудование своей лаборатории с учетом использования данных, полученных при последних испытаниях, и поэтому в ближайшие недели просто не в состоянии провести новые испытания. Апеллируя к национальным и патриотическим чувствам немцев, он потребовал выделения необходимых средств для ускорения переоборудования лаборатории с тем, чтобы затем продемонстрировать улучшенную аппаратуру и более тщательно подготовиться к ответственным испытаниям.

Первыми в его списке опять стояли золото и платина. Это привело немецких партнеров по переговорам в замешательство, и они твердо потребовали, не побоявшись прогневить Маркони, показать им лабораторию, прежде чем продолжить дальнейшие переговоры. Тот пытался найти различные предлоги, чтобы отклонить это требование, но его возражения становились все слабее и необоснованнее. В конце концов он вынужден был согласиться.

Не имевший якобы средств изобретатель жил в прекрасно обставленной вилле, в подвалах которой и располагалась его лаборатория. Там находилось несколько десятков образцов различной аппаратуры, расположенной по непонятной схеме. Один из немцев сравнил увиденное с физическим кабинетом любой немецкой высшей школы и попал, как говорится, в точку.

В одно из помещений своей лаборатории, которое он называл «энергетическим блоком», Маркони пускать посетителей не хотел. Когда же те стали настаивать, он попытался прибегнуть к отвлекающим маневрам, заявив о своей готовности предоставить немецким ученым возможность взглянуть на его «секреты» при условии «соблюдения коллегиальной тайны», поскольку он в течение ряда лет занимался проблемой превращения атомного ядра, которую практически уже разрешил. Подрыв взрывчатых веществ на расстоянии является, так сказать, побочным продуктом его исследований.

В качестве «доказательства» он предъявил небольшую запечатанную бутылочку, внутренние стенки которой, как было видно на глаз, были покрыты копотью. С театральным жестом он поднял бутылочку вверх для всеобщего обозрения и воскликнул, что в ней находится результат его многолетней научной работы, который произведет настоящую революцию в технике, экономике и военном деле. Ему первому удалось преобразовать кислород и азот воздуха в углерод, который и выпал в осадок в бутылочке. На этом комиссия поспешно откланялась, так как исследователь атомного ядра выдал себя, как говорится, с головой. Никаких договоренностей о дальнейшем сотрудничестве принято не было, а тем более о поставках изобретателю драгоценных металлов и аппаратуры. В порядке соблюдения вежливости было, однако, решено провести «большое испытание» в присутствии Гитлера в начале 1945 года.

Вольф был обескуражен, когда члены комиссии доложили ему без прикрас, что речь идет о шарлатане или идиоте. Подобно Гиммлеру и Муссолини, у него тоже появилась надежда спасти с помощью изобретения Маркони в последнюю минуту положение стран оси. Но даже и теперь он не оставил этой надежды, снова и снова возвращаясь к мысли, что Маркони, скорее всего, шел к своему открытию не строго научным путем, не имея традиционной научной подготовки, будучи тем не менее гениальным первооткрывателем, и поэтому не понятым «кабинетными учеными». Поэтому он не сразу расстался с Маркони, привлекая все новых экспертов, как немецких, так и итальянских, чтобы те в узком кругу еще раз перепроверили изобретение Маркони. Когда же и эти ученые пришли к такому же выводу, что и берлинская комиссия, и Маркони-2 был разоблачен как мошенник и шарлатан, мир для Вольфа рухнул. Он понял, что провидение ничего не предпринимает для спасения Германии и что на чрезвычайное вмешательство высших потусторонних сил рассчитывать не приходится. Уже через несколько недель эсэсовский генерал Вольф начал вести переговоры с представителем американского управления стратегических служб Алленом Даллесом о капитуляции немецких войск в Италии. Имеются неоспоримые доказательства, что участие «высшего эсэсовского и полицейского чина в Италии», имевшее столь важное значение для успеха этой акции, является следствием того разочарования, которое Вольф пережил с Маркони и его изобретением.

Сама же афера Маркони получила двойной эпилог — трагический и комический.

Муссолини после неудавшегося прорыва в область фантастики быстро возвратился к прирожденному здоровому реализму, но чувствовал себя одураченным и поставленным в неловкое положение по отношению к немецкому союзнику. Еще до того, как Вольф убедился в обмане Маркони, дуче отдал распоряжение об аресте последнего. «Изобретателя» не ожидало ничего хорошего, если бы в дело опять не вмешался тот агент Швенда, с поездки которого в Берлин и началась вся эта история. Естественно, в «секреты», связанные с Маркони, его никто не посвящал, так что о развитии событий он ничего не знал. Он стал разыскивать внезапно исчезнувшего приятеля — с которым агент, как это теперь выяснилось, проворачивал в свое время крупные денежные операции с фальшивыми фунтами — и, наконец, обнаружил его в одной из итальянских тюрем. Агент решил освободить Маркони во что бы то ни стало, даже когда ему стало известно, что тот является личным пленником Муссолини: ведь в республике Сало на самом деле правил не Муссолини, а хозяйничали немцы, с которыми у него были отличные отношения. Он обратился к своему шеф-продавцу и потребовал принять меры по освобождению Маркони. В качестве обоснования агент использовал предлог, что тот нужен ему для осуществления крупной сделки. Маркони знал якобы, где были припрятаны золотые и платиновые запасы итальянских научно-иссле-довательских институтов, и имел к ним доступ, намереваясь продать значительную их часть. На 1 декабря была, мол, назначена передача им первой доли в количестве пятидесяти килограммов чистого золота и двадцати пяти килограмм платины, за которые он получил уже аванс в тысячу фунтов (естественно, фальшивых). Миланский шеф-продавец принял все, как говорится, за чистую монету и решил помочь своему агенту в освобождении Маркони, так как не хотел упустить сделку по приобретению золота за фальшивую валюту.

Шеф-продавцу было, конечно, неизвестно, что упомянутые 50 килограмм золота и 25 килограмм платины, которые должен был поставить Маркони, не являлись частью запасов итальянских научно-исследовательских институтов, а предполагалось получить им от немцев за подготовку к испытаниям своего «изобретения». Если бы в дело не вмешались ученые, Гиммлер с Вольфом обязательно выдали бы ему требуемое. За аванс в тысячу фунтов, полученный им от агента, он, предположительно, оборудовал псевдонаучную лабораторию, показом которой хотел ввести в заблуждение посланцев Гитлера. Вся история с изобретением была им выдумана с целью получения золота и платины от немцев. Эти драгоценности он намеревался продать за английские фунты, не подозревая, что они фальшивые.

Наш агент не хотел допустить суда над Маркони не только из-за личной привязанности и дружбы, а в большей степени из опасения, что в ходе расследования дела «изобретателя» была опасность выхода на него самого и его темные делишки с фальшивой валютой. Не долго думая, он израсходовал еще несколько тысяч фунтов для подкупа итальянских чиновников, которые официально освободили Маркони, чтобы избежать объяснений о его внезапном исчезновении из тюрьмы. На запросы немецкой стороны, что с ним стало, ответа не последовало.

Тем не менее было выяснено, каким образом Маркони удалось при проведении первого испытания взорвать немецкие боеприпасы. О своей уловке он рассказал сам: на территории, где открыто в штабелях складировались эти боеприпасы, он заблаговременно рассыпал самовоспламеняющиеся химикалии, которые загорелись точно в рассчитанное время, в результате чего снаряды и были подорваны. Следовательно, Маркони-2 все же обладал определенными познаниями в области практической физики.

 

Глава 12

Сбыт фальшивой валюты

«По официальному заявлению испанского министра иностранных дел, 4 ноября 1944 года французская жандармерия оккупировала республику Андорра «по приказу генерала де Голля, одного из двух гарантов независимости республики, в связи с возникновением угрозы безопасности пиренейскому региону».

«Лаваль» — так назвал Швенд одного из своих лучших агентов во Франции, но не из-за особого сходства с премьер-министром вишистского правительства (хотя, будучи выходцем из Андорры, как и настоящий Лаваль, он был человеком южно-французского типа — черноволосым и смуглым), а за привычку постоянно носить белый галстук (как и тот), независимо от того, соответствовал ли он обстоятельствам или нет.

Как на самом деле звали «Лаваля», не знал никто, даже Швенд, хотя и пытался приоткрыть завесу тайны его прошлого. Но и то, что тот рассказывал о себе, и некоторые сведения, выясненные Швендом, было довольно интересно. Информация же, полученная после 1942 года о его делах и судьбе, была достаточно достоверной и полной, так как исходила от посредника Швенда, осуществлявшего связь между ним и Лавалем.

Впервые Швенд встретился с этим человеком в Иокогаме. Было это в середине тридцатых годов, и Лаваль являлся тогда владельцем довольно крупной экспортно-импортной фирмы в вышеназванном японском портовом городе. Совладельцем фирмы был какой-то японец. Основным опорным пунктом Лаваля был, однако, Хайфон во французском Индокитае. Тамошняя фирма также принадлежала Лавалю. Швенд принял в то время участие в некоторых его делах, заключавшихся в трансакциях крупного масштаба. Лавалю удалось войти в японское высшее общество и установить связи с японским генералитетом, державшимся весьма замкнуто и обособленно. По предположению Швенда, Лаваль поставил тогда японцам большие партии оружия. Деталей этих сделок он, однако, не знал. Покровителем Лаваля был генерал Тераухи, ставший впоследствии главнокомандующим японскими вооруженными силами в Юго-Восточной Азии в период Второй мировой войны. Еще в те годы, опять же по предположению Швенда, генерал лично ознакомился с предстоящим районом боевых действий, совершив туда многочисленные поездки не только стратегического, но и экономического и политического характера. Лаваль, по всей видимости, являлся его экономическим советником.

В начале войны Лаваль все еще находился в Индокитае. Из его рассказов следует, что в последовавшие два года он играл там заметную политическую роль, оставаясь за кулисами, так как являлся человеком, не созданным для трибун и переднего плана. Будучи исключительно одаренной личностью, он по необъяснимой причине тяготел к неофициальной, скажем даже секретной, деятельности. Поэтому он никогда и не раскрывал своего подлинного лица. Когда он запрашивал у Швенда фиктивные документы личности, то это были всегда такие, которые не имели фотографий. Своих снимков он никогда никому не давал. И тем не менее у него было не менее полдюжины паспортов различных стран.

Япония осуществляла тогда сильное давление на Индокитай, стремясь предотвратить, чтобы этот район оставался базой снабжения для армии Чан Кайши. Когда Франция рухнула в военном плане, Токио посчитал дело сделанным. Японское правительство намеревалось захватить французские колонии и установить там военный режим. Заслугу в том, что до этого не дошло, Лаваль приписывал себе. Он утверждал даже, что именно благодаря его связям с ведущими японскими политиками и генералами, ему удалось добиться согласия Японии на подписание соглашения — которое и было в действительности подписано осенью 1940 года, — по которому в определенной степени учитывались французские интересы, в результате чего вишистское правительство сохранило свое лицо в глазах общественности.

В разрешении пограничного конфликта с Таиландом Лаваль, по его словам, также принял деятельное участие. В то время он был вхож в дом тогдашнего таиландского премьер-министра Сонграма, и благодаря его влиянию на того, Таиланд в начале 1941 года согласился на третейское решение Японии, которое было вполне приемлемо и для Франции.

Лаваль подчеркивал, что его вмешательство в эти дела не преследовало личных интересов. Лаваль знал, что Япония в ближайшее время вступит в войну, и опасался, что Индокитай окажется беспомощным перед японской агрессией, если не удастся заранее достичь определенных договоренностей с Токио. Попытки Виши получить гарантии Вашингтона в отношении Индокитая он считал иллюзорными, что и было подтверждено дальнейшим развитием событий в Юго-Восточной Азии. Таким образом, его целью являлось достижение определенных договоренностей с Японией, которые, по его мнению, давали бы Индокитаю единственный шанс устоять в грядущей войне без больших потерь.

Еще до нападения японцев на Пёрл-Харбор Лаваль неожиданно появился во Франции и с того момента проходил по делам немецкой полиции безопасности в Париже. Кем он был на самом деле, не могла установить и она. О характере его миссии во Франции стало, однако, известно из донесения немецкого агента во французском министерстве иностранных дел. Информация поступила в так называемый VI реферат (внешняя разведка) управления полиции безопасности во Франции, а оттуда была направлена в дальневосточный реферат немецкой секретной службы в Берлин.

Судя по этой информации, в начале декабря 1941 года через секретного курьера из Сайгона правительству Виши были представлены предложения о заключении японо-индокитайского соглашения о военном союзе. Японское дипломатическое представительство в Берлине никакой информации по этому вопросу немецкому руководству не представило, так что оно ничего не знало о намерениях японцев. Поэтому Берлин был заинтересован в том, чтобы войти в контакт с этим курьером или, по крайней мере, в захвате его живьем, надеясь выйти через него на важный источник информации о планах Токио.

Интерес, проявленный Берлином, совпал с интересом начальника полиции безопасности в Париже Кнохеном. Правда, у парижской службы были на то другие основания. Курьер еще до прибытия в Виши встретился, по имевшимся данным, с представителями «Свободной Франции» и вел с ними переговоры по вопросу об Индокитае. Возникло предположение, что речь шла о тайных связях Виши с де Голлем. Но все старания найти и задержать человека, для которого, по всей видимости, поездка из Токио в Париж в разгар войны не представляла никакой сложности, ни к чему не привели.

А ведь тот, кого так старательно разыскивали, и был Лаваль. Но это было установлено много позже. Начальник немецкой полиции безопасности Парижа, получая информацию от секретной службы, исходившую от того же Лаваля, даже и не думал, что она шла как раз от того секретного курьера, что прибыл из Сайгона.

Как мне представляется, Швенд встретился с Лавалем, когда тот проживал еще в неоккупированной части Франции. Весною 1943 года Лаваль выезжал в Италию, чтобы встретиться с Швендом. Дело шло к крупной сделке с кораблями, при оформлении которой Лаваль показал свои необычные способности. Швенд, относившийся ко всему с недоверием, счел возможным посвятить Лаваля в суть акции с фальшивыми фунтами. И ему удалось склонить француза к сотрудничеству. О своем решении Швенд не пожалел: Лаваль никогда и ни в чем его не разочаровал и не подвел. Благодаря Лавалю в «дело» была вовлечена Восточная Азия. Используя свои великолепные связи, он уже через короткое время смог выслать туда значительные суммы фальшивых фунтов. Как это ему удалось, Швенд так и не узнал. Его новый сотрудник не считал необходимым посвящать Швенда в детали, а тот не хотел вызвать подозрительность у Лаваля своими назойливыми попытками вникнуть в его «секреты». К тому же Лаваль работал всегда очень корректно и с размахом.

Некоторое время Лаваль оставался во Франции, избрав своей штаб-квартирой Париж, где поддерживал деловые связи с экономическими службами немецкой военной администрации. Нам было известно, что он часто выезжал в Северную Африку. Из того факта, что он никогда не обращался за помощью к немцам, можно было сделать вывод о его хороших связях с другой стороной. В противном случае подобные поездки были бы просто невозможными. Таким образом, не вызывало сомнения, что Лаваль являлся сторонником де Голля, лучше сказать «Свободной Франции», так как к самому генералу особых симпатий не испытывал. А то, что связывало его с немецкой стороной, было, наряду с деловыми интересами, враждебное отношение к коммунизму и Советской России. Как потом было установлено, он делал все возможное, что было в его силах, чтобы коммунисты не стали решающей силой в Сопротивлении. Для этого он не гнушался никакими средствами. Швенд, которому это отрицательное отношение Лаваля к большевизму было известно, свел меня с ним в конце 1943 года в Милане. Швенд был заинтересован в том, чтобы я, имевший, как и многие немцы, четкое представление о реальном положении на международной арене, довел до Лаваля идею о том, что Германия должна заключить мир с западными державами и затем вместе с ними продолжить борьбу на Востоке до полного крушения советизма. Из перспективы сегодняшнего дня эта концепция представляется нереалистичной, хотя теоретически и давала единственную возможность предотвратить продвижение агрессивного коммунизма до центра Европы. Мои беседы с Лавалем в то время были успешными: он буквально загорелся и обещал свою всемерную поддержку. Такой план, по его мнению, был достоин реализации.

В связи с этим возник вопрос о японской политике. Лаваль высказал мысль, что японские планы носят как раз противоположный характер. Токио намеревается побудить Германию к тому, чтобы достичь с Россией договоренности о том, чтобы довести войну против Запада до победного конца совместными усилиями немецко-советско-японского союза. Японцы уже начали прощупывать немцев в этом плане. И мешать им пока не следует: пусть их контакты обретут форму конкретных предложений. Ведь в таком случае позиции Германии по отношению к западным державам лишь укрепятся: предпосылка обретения немцами реальных шансов на победу заставит Запад начать переговоры с ненавистной Германией. Только угроза создания восточного блока очистит для Германии путь к переговорам с западными державами и заключению с ними союза.

Лаваль потребовал, чтобы и я внес свою лепту в эту дипломатическую игру, и предложил познакомить меня с одним шведским судовладельцем, который поддерживал связи как с советской, так и японской сторонами, установив определенные контакты. Предложение было неплохим, но у меня возникли сомнения. Получить официальное разрешение на ведение с ним переговоров было невозможно. Пришлось бы брать всю ответственность на себя, а это значило, что встреча с этим судовладельцем должна была остаться в тайне. Но и шанс выехать в Швецию, не входившую в мою область деятельности, не вызвав подозрения и даже слежки, был равен нулю. И хотя я и дал позитивный ответ, в душе принял решение туда не ехать. Таким образом, встреча наша так и не состоялась, но достоверность сведений Лаваля была подтверждена совсем с другой стороны: Шелленберг, оказывается, имел контакт с этим судовладельцем через посредников, и следовательно, не являлся плодом фантазии Лаваля. Об этом я узнал из разговора с бывшим своим начальником, который состоялся в 1946 году (надеюсь, что в мемуарах Шелленберга, готовящихся к изданию, об этом будет что-нибудь сказано).

Встреча моя с Лавалем в Милане все же не была бесполезной. После нее Лаваль стал передавать мне информацию, полагая, что она будет способствовать осуществлению плана заключения мира с западными державами. В частности, он сообщал об официальной и неофициальной деятельности советских представителей в Северной Африке и их связях с французскими влиятельными лицами. Я не был специалистом в этой области, поэтому не мог дать оценку представляемой информации. Однако те его сведения, которые я время от времени передавал сотрудникам Кнохена, вызывали у них большое удовлетворение. Они выражали огромное желание получить столь хорошо информированного агента для себя и делали мне соблазнительные предложения, если бы он согласился сотрудничать с немецкой полицией безопасности Парижа.

Но ни Швенд, ни я даже не предпринимали ка-ких-либо попыток в этом плане, будучи уверенными, что получили бы грубый отказ. Конечно, Лаваль был дельцом большого формата, но каковыми ни были его пути и дорожки, он оставался истинным французским патриотом. Его целью было заработать как можно больше денег. Для этого он, нисколько не задумываясь, использовал всю запутанность и сложность условий того времени, проводя крупнейшие трансакции в одному ему понятных комбинациях. Но против Франции он никогда работать бы не стал, и это мы знали. Лаваль не хотел нанести никакого вреда ни одному французу. Небезынтересно, что коммунистов он рассматривал не как французов, а как русских, так и называя их даже в своих сообщениях русскими, так что иногда становилось непонятным, кого в действительности он имел в виду.

Для непосвященных его донесения из Северной Африки были зачастую непонятными. Я тоже оказался однажды жертвой этой казуистики Лаваля, направив Риббентропу сообщение, которое могло стать сенсационным, если бы названные им «русские» оказались бы в действительности русскими. Несколько позже я разобрался, к своему ужасу, в ошибке, ожидая получения головомойки. К счастью, все обошлось. Либо специалисты по Франции в министерстве иностранных дел не разобрались в сказанном, либо моя докладная записка на глаза рейхсминистра не попала. Ларчик открывался просто: Риббентроп проводил государственную политику, основываясь не на информации секретных служб и даже своих дипломатических представительств, а на интуиции своего шефа и повелителя.

В отличие от известного политика и тезки, который перед самой высадкой союзников в Нормандии бежал в Германию, откуда собирался податься в Испанию, наш Лаваль остался в Париже. Швенд предлагал ему было перебраться в Германию, но тот ответил:

— А для чего, из-за какого-то года?

(Большего срока он Германии не давал.)

Поэтому едва не случилось так, что он чуть было не попал в водоворот, поскольку в те времена существовал принцип не оставлять людей «носителей секретов» в стане врага. Швенду пришлось приложить немало усилий, чтобы Лаваль не попал в лапы нашей полиции безопасности. Швенду потом, как говорится, досталось на орехи из-за того, что он не обеспечил уход своих сотрудников вместе с немецкими войсками.

До декабря 1944 года о Лавале не было никаких сведений. Мы даже опасались, что он попал в волну кровавых «чисток», проводившуюся французским движением Сопротивления, из-за своих связей с немцами. Однако перед самым Рождеством 1944 года в замке Швенда Лаберсе в Южном Тироле появился связник с письмом от Лаваля. Письмо было датировано числом двухнедельной давности и написано в Андорре, крошечной республике, расположенной между Францией и Испанией, родине Лаваля. Каким образом этот связник попал оттуда в Италию, а затем к нам, осталось неизвестным. (Может быть, он был даже последним звеном длинной цепочки в этой своеобразной эстафете.) Наиболее вероятным было все же, что он, подобно самому Лавалю, имел хорошие контакты с обеими сторонами и совершил свое путешествие под патронажем союзнических служб. Из его рассказов следовало, что Лаваль, благодаря своим контактам с окружением де Голля, остался невредим и довольно быстро «возвратился к делам». Прежде всего, он постарался наладить контакты с Испанией. Наряду с деловыми, он преследовал также политико-идеологические цели: надо было, как считал он, положить конец злоупотреблениям красноиспанских группировок на границе Франции с Испанией. Сделать это было непросто, так как французское правительство в то время находилось под сильным влиянием коммунистов. И все же, благодаря усилиям Лаваля, французские жандармские подразделения вошли таки в Андорру и положили конец деятельности там красноиспанцев, которые сразу же после вытеснения немцев из Франции устроили там путч и взяли власть в свои руки.

Вместе с жандармерией Лаваль как первый французский штатский вошел в Андорру и уже оттуда восстановил свои старые связи с Испанией. Пограничные заслоны не представляли собой для него препятствий, поскольку он был хорошо знаком с целым рядом лиц из когорты Франко, а за свои заслуги, скорее всего финансового характера, перед франкистской партией в годы Гражданской войны был даже награжден высоким орденом. В течение короткого периода времени между Мадридом и Парижем был установлен если и не мост, то вспомогательный переход через Андорру, достаточно прочный для осуществления важнейших трансакций. Опорный пункт Лаваля в Париже возглавлял самый лучший из партнеров, которых он только мог желать, — министр финансов правительства де Голля по имени Леперк. Будучи старым другом Лаваля, он без особых раздумий поддерживал его планы и намерения, естественно, не без выгоды для себя, даже занимая теперь столь высокое положение. Шансы, представлявшиеся для «операции Бернхард» при таком положении дел, были совершенно очевидны.

Связной Лаваля, когда мы попытались вникнуть в детали, держался сдержанно — то ли получив соответствующее указание, то ли потому, что и сам был не в курсе дела. Оставалось неясным, как и чем Лаваль занимался. Во всяком случае, он, видимо, старался теперь аккумулировать те деньги, которые появились во Франции с момента высадки союзных войск, в том числе и оккупационные франки. Деньги эти после долгих и напряженных переговоров между де Голлем, с одной стороны, и Рузвельтом и Черчиллем, с другой, было решено вывести из обращения. Для проведения этой операции — своеобразной денежной реформы — Соединенные Штаты и Великобритания выделили Франции значительные кредиты в валюте. Часть этих денег Лаваль, конечно же, намеревался использовать в личных целях. Значительные суммы фальшивых фунтов, которые ему в Париже оставил Швенд, он уже инвестировал в это дело. Чтобы как следует развернуться, он потребовал срочной присылки ему еще одного миллиона фальшивых фунтов. Вместо них он собирался в короткий срок получить на ту же сумму настоящие фунты и доллары, несмотря на весьма высокие комиссионные, которые оставлял себе и различного рода помощникам.

Хотя предложение и выглядело несколько фантастичным, Швенд был уверен, что к нему следует отнестись со всей серьезностью Очевидно, Лаваль для осуществления своей трансакции подкупил необходимых чиновников во французском министерстве финансов и соответствующих управлениях предположительно с помощью оккупационных франков, которые он в свое время приобрел за фальшивые фунты Если сработает все, как он задумал, эффект будет ошеломляющим. В своем письме Лаваль подчеркнул, что требующийся ему миллион фунтов является только первой долей Если его акция пройдет без сучка и задоринки, то он сможет провернуть и гораздо большие суммы.

Осуществление этих планов столкнулось, однако, с большими трудностями. Лаваль просил переслать ему требуемую сумму фальшивой валюты в Мадрид, откуда он доставит ее через Андорру во Францию.

Связь же между Германией и Испанией, несмотря на корабли Швенда, стала к тому времени очень ненадежной. Путь морем был опасен, а самолеты летали только в случае особой необходимости. Получить разрешение на перевозку громадного чемодана с фальшивыми деньгами было практически невозможно. Курьер Лаваля вынужден был согласиться с нашими доводами и поневоле удовлетвориться тем, что мы вручили ему приличную кипу пятидесятифунтовых банкнот. Обычно такие купюры мы в оборот не пускали, но тут пришлось сделать исключение, так как величина суммы переправляемых денег зависела от физического объема самих банкнот.

Курьер со своим грузом добрался до Испании на самолете без приключений, а затем и до хозяина В конце марта 1945 года он снова появился в Меране. На этот раз Лаваль предложил Швенду депонировать для него значительную сумму фальшивой валюты в одном из английских или американских банков, естественно, при надежном прикрытии. Тем самым он хотел подготовить Швенду, которого очень ценил и уважал, возможность выехать после краха Германии за границу и там зажить спокойно на деньги, вырученные от операций с фальшивыми фунтами стерлингов Это предложение Швенд вежливо, но решительно отклонил. Вместе с тем курьер Лаваля передал Швенду в кожаном мешочке приличное число превосходных бриллиантов, среди которых были и крупные, встречающиеся разве лишь на Востоке. Такой корректности Лаваля Швенд даже не ожидал и, как потом мне рассказывал, был этим глубоко тронут. То, что Лаваль в дни, когда каждому было ясно, что крах Германии уже неотвратим, рассчитался с немцами с точностью до копеечки, имея возможность не делать этого, сославшись на огромные трудности связи через фронты воюющих армий, что реально могло бы послужить ему вполне достаточным оправданием, было необычным явлением Швенд, не раздумывая, вручил курьеру очередную большую партию банкнот английских фунтов За них Лаваль уже не рассчитался. В дело неотвратимо вступили «высшие силы».

Учитывая честность и порядочность Лаваля и предполагая, что ему удалось благополучно пройти через все испытания, возникает вопрос, а почему бы ему не рассчитаться с боннским министерством финансов или же с руководством вновь созданной секретной службы Федеративной Республики Германии? Ведь речь идет о нескольких сотнях тысяч фунтов. Может быть, однако, он предпочтет обратиться в банки Англии?

 

Глава 13

Югославские события

В сообщении югославского агентства ТАНЮГ от 27 мая 1952 года было сказано:

«Из официально опубликованных следственных протоколов не доведенного до конца процесса против бывшего югославского министра легкой промышленности Андрия Хебранга следует, что он совершил, находясь в тюрьме, самоубийство после того, как признал свою шпионскую деятельность и предательство в отношении Югославии, самолично подписав собственные показания В 1948 году им была представлена клеветническая информация, приведшая к конфликту югославской коммунистической партии с Коминформом Жена самоубийцы была в 1951 году осуждена на 15 лет тюремного заключения».

Несколько прекраснейших зданий на блестящей главной улице сербской метрополии Белграда — Терации принадлежали крупнейшему сербскому торговому магнату Ковацевичу. В своей юности он входил в состав руководства подпольной организации «Черная рука». Этот офицерский союз неоднократно вмешивался самым решительным образом в судьбы Сербии. В числе его деяний были убийство королевской четы Александра и Дражи Обреновичей, возведение на трон представителя династии Карагеоргевичей, убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, в результате чего была развязана Первая мировая война. Получивший значительное наследство Ковацевич оказывал этой организации внушительную финансовую помощь. В обмен на это он мог всегда рассчитывать на поддержку сербского руководства. У него были самые хорошие отношения с премьер-министром Пасичем, а впоследствии ему не составило большого труда переметнуться от правительства Цветковича, которое намеревалось вовлечь Югославию в тройственный союз, к генералу Симовичу, свергшему правительство Цветковича в результате путча. Тем не менее Ковацевич был первым представителем сербских деловых кругов, с которым немецкое экономическое управление заключило соответствующие договора после оккупации Сербии немецкими войсками. К тому же дом Ковацевича был в период оккупации Югославии излюбленным местом салонных встреч немецких офицеров и чиновников. Пирушки у Ковацевича были широко известны во всем городе, привлекая элиту общества, учитывая в особенности то обстоятельство, что в разоренной гражданской войной стране было не до гастрономических излишеств. Ковацевич, естественно, пытался использовать в собственных интересах возникавшие при этом связи и отношения.

Но даже и ему пришлось познакомиться, правда кратковременно, всего в течение трех недель, с тюрьмой немецкой государственной полиции. Дело в том, что в Белграде был арестован представитель руководителя четников, генерала Дражи Михайловича, у которого была обнаружена довольно внушительная денежная сумма в долларах. По полученным полицией сведениям, деньги эти могли исходить только от Ковацевича, что свидетельствовало несомненно о «запрещенных связях» между ним и лидером повстанцев. Вот он и угодил из-за этого за решетку. Однако к тому времени ситуация в Сербии резко изменилась. Наряду с националистически настроенными и оставшимися верными королю четниками появилась новая сила — коммунистическое партизанское движение, с неминуемым ростом которого приходилось считаться. Немецкое руководство пришло к выводу, что коммунистические партизаны представляют собой большую опасность и что следует всячески использовать вражду их с четниками. Таким образом, генерал Михайлович все в большей степени подходил для роли естественного союзника немцев против коммунистов. Вследствие этого, боевые столкновения немецких войск с четниками были прекращены. Вот почему «дело» Ковацевича было закрыто, и он был выпущен без излишнего шума. Как потом оказалось, к тактичному решению этой проблемы руку свою приложил также Швенд, который уже давно положил глаз на Ковацевича, рассматривая его как фигуру, могущую быть успешно использованной в «операции Бернхард». Уже через непродолжительное время после его освобождения, Ковацевич был привлечен к деятельности сбытовой организации Швенда. Полного доверия к нему Швенд, однако, не испытывал, зная, что для этого человека понятия «политической надежности» не существовало. Но ведь в данном случае речь шла не о каких-то секретных заданиях, а о сбыте фальшивых банкнот по приемлемым ценам. А эту задачу Ковацевич понимал превосходно, используя свои деловые связи, достигавшие даже Ближнего Востока, где у него было много друзей и знакомых, относившихся к тому же типу людей, как и он сам.

Вскоре Ковацсвичу даже удалось установить контакты с руководством коммунистического партизанского движения. Он не собирался скрывать это от Швенда, а даже, наоборот, был первым, кто обратил внимание Швенда на возможность использования фальшивой валюты и в этой области, чем, как мы знаем, Швенд не преминул воспользоваться. Безусловно, Ковацевич проворачивал с партизанами Тито кое-какие дела, о которых своего партнера в известность не ставил. Впоследствии Швенд установил, что титовские партизаны имели на руках фальшивые фунты, полученные не от него. Так что Ковацевич представлял собой образец балканского «внепартийного» предпринимателя: он был своим человеком у Тито, Михайловича, Недича и в немецком гестапо, всегда готовый что-то им предложить.

Неудивительно, что Ковацевич, обладавший такими способностями, принадлежал к числу немногих агентов «операции Бернхард», для которых крах Германии не означал еще конца их деятельности с фальшивыми фунтами стерлингов. Положительную роль сыграло и то обстоятельство, что у него были хорошие отношения с целым рядом руководителей коммунистического партизанского движения, некоторые из которых даже находились в определенной зависимости от него, поскольку он ухитрился привлечь их к своим прибыльным сделкам. Поэтому установление титовского режима не означало для него катастрофу. Одним из его друзей в новых правительственных кругах был Ранкович, ставший министром внутренних дел. Он охотно пользовался услугами изворотливого Ковацевича при строительстве роскошной виллы в стиле тех, которыми владели столь ненавистные им западные плутократы. Ранкович был всегда ярым врагом Великобритании, так что Кова-цевичу было не слишком трудно привлечь этого принципиального титовского коммуниста к афере с фальшивой валютой, поскольку ведь она наносила ущерб Англии, пытавшейся до самого последнего времени лишить Тито плодов его победы. Ранкович обеспечивал его документами, с помощью которых он ездил в Италию, где в то время в римском правительстве сидел Тольятти. В Италии Ковацевич успешно собирал в больших количествах залежавшийся «белый товар» и переправлял его в Белград, откуда затем в течение довольно длительного периода времени пускал в дело.

Другим высоким покровителем Ковацевича в правительстве был министр промышленности и председатель югославской плановой комиссии Андрий Хеб-ранг. Тот относился к числу ортодоксальных коммунистов и считался доверенным лицом Кремля в Белграде. Хебранг стремился перестроить югославскую экономику по советскому образцу и ориентировать ее на поставки продукции, требующейся Советскому Союзу.

Однако длительная дружба с Хебрангом оказалась для Ковацевича роковой, так как он оказался в числе жертв ссоры Тито с Москвой. Когда вследствие разрыва Югославии с Коминформом дело дошло до схватки не на жизнь, а на смерть между Ранковичем и Хебрангом, Ранкович обвинил своего соперника в том, что он будто бы был агентом гестапо, используя в качестве связника Ковацевича. Ковацевич попытался бороться с таким опасным обвинением, но лишенный покровительства Хебранга, попал в тюрьму. Возвратившийся из Югославии немецкий военнопленный рассказан, что еще в 1948 году Ковацевич скончался от «сердечного приступа». А ведь тот был здоровым как бык человеком, пережившим не одну передрягу и никогда не жаловавшимся на сердце. Если по старому криминалистическому принципу задаться вопросом: «кому это было выгодно?», то сразу же напрашивается ответ, что в смерти Ковацевича больше других был заинтересован министр внутренних дел Ранкович. Ведь ему следовало опасаться, что Хебранг мог для своего оправдания раскрыть его, Ранковича, участие в аферах с фальшивыми фунтами стерлингов, и единственным свидетелем, который мог подтвердить подобные обвинения Хебран-га, был Ковацевич.

Пример слишком деятельного Ковацевича доказывает снова, что деловому человеку не следует вовлекать представителей власть имущих, в особенности в условиях диктатуры, в свои торговые и иные операции, так как это никогда хорошим не кончается.

 

Глава 14

Операция «Цицерон»

«…Если зашел разговор о получении документов исторического значения за чрезвычайно высокую плату — триста тысяч фунтов стерлингов, следует остановиться на этом несколько подробнее.

Необычная история Цицерона, получившего за свою опасную деятельность громадную сумму денег, соответствующую более чем одному миллиону долларов, выходит далеко за рамки всех до сих пор известных случаев шпионажа. Так можно утверждать независимо от ценности полученных немцами документов и результатов, к которым они привели. Я же хочу лишь остановиться на вышеназванной сумме, с которой связана определенная загадка.

Дело в том, что я длительное время молчал о некой тайне. Теперь же пришло время снять с нее завесу, ее окутывающую.

Через несколько месяцев после того, как я видел Цицерона в последний раз, мне стало известно, что переданная ему громадная сумма денег в реальности ничего не стоила. Цицерон, ставший баснословно богатым человеком, оказавший Третьему рейху за эти деньги неоценимую услугу и рисковавший головой, остался в конечном итоге таким же бедняком, каким и был раньше. Фунты стерлингов Кальтенбруннера оказались фальшивыми, и банкноты были изготовлены, как потом выяснилось, в Германии.

Не ставя в известность берлинские службы, я передал несколько оставшихся у меня купюр на контроль стамбульским банковским специалистам. И должен отметить, что фальшивые фунты стерлингов были столь высокого качества, что воспринимались различными банками как настоящие. Только один швейцарский эксперт, не подвергая сомнению их подлинность, направил несколько банкнот на экспертизу в английский банк, который смог все же обнаружить подделку…»

Это — выдержка из послесловия Людвига Мойзиша к его книге «Операция «Цицерон», выпущенной издательством «Квадрига» в 1950 году во Франк-фурте-на-Майне.

В декабре 1943 года Кальтенбруннер собрал всех представителей балканского отделения внешней разведки на совещание в Вену. Главной его задачей было введение присутствовавших в курс политических планов нового имперского особо уполномоченного в юго-восточном регионе, посланника Германа Нойбахера, который был возведен в ранг координатора и инспектора всех дипломатических немецких миссий в регионе. Нойбахер, являвшийся хорошим оратором и обладавший искусством убеждения, изложил свою концепцию в довольно пространном выступлении (резко отличавшемся от общей депрессии заключительного этапа войны), да так, что вдохновил не только всех участников совещания, но и самого Кальтенбруннера. В тот день он был в особо хорошем расположении духа, чем я, исходя из проверенных тактических соображений, не преминул воспользоваться, дабы получить его поддержку в целом ряде сложных вопросов. И он дал свое добро даже без критических замечаний.

Под вечер к Кальтенбруннеру прибыл курьер из Берлина. Он вообще-то направлялся в Анкару, но заехал в Вену, чтобы получить указания от Кальтенбруннера и Шелленберга, который также присутствовал на совещании, для доверенного лица VI управления ГУИБ в Турции. Курьер предъявил Кальтенбруннеру и Шелленбергу небольшую медную коробочку, в которой на темно-синей бархатной подушечке лежал ключик то ли от сейфа, то ли от автомашины. Кальтенбруннер показал его мне, произнеся:

— Этот ключик откроет нам доступ к ценнейшим документам противника, подобно которым немецкая разведка в эту войну еще не получала.

К этим словам он ничего не добавил, но Шелленберг отвел меня в сторонку и рассказал, для чего предназначался этот ключик.

Представитель нашего управления был в целях маскировки включен в состав немецкого посольства в Анкаре. В списке дипломатов он числился как атташе, подчинялся же непосредственно Шелленбергу. Это был Людвиг Мойзиш, оказавшийся неплохим разведчиком, нащупавшим и вскрывшим ценные источники информации. Тем не менее, из-за своего двойственного положения Мойзиш постоянно попадал под перекрестный огонь различных инстанций, поскольку даже во время войны немецкая правительственная система все более и более принимала характер борьбы всех против всех. Начальником Мойзиша в посольстве был сам посол Папен, который в прежние годы имел некоторое отношение к секретной работе и поэтому с пониманием относился к деятельности Мойзиша. В то же время он был раздосадован тем, что Риббентроп не поставил его как посла в известность о присылке Мойзиша, а затем и о необходимости маскировки его положения в посольстве, на что он, по всей видимости, дал свое согласие. Посол потребовал от Мойзиша, чтобы тот лично информировал его о наиболее важных событиях и разведывательных данных. Но на это были несогласны Шелленберг и Кальтенбруннер. Устранить возникший конфликт в вопросах подчиненности было практически невозможно, поэтому Мойзишу ничего не оставалось, как лавировать между этими двумя инстанциями.

К сказанному добавлялось еще и то, что его непосредственный начальник — шеф отдела Турции и Ближнего Востока — также требовал представления ему в первую очередь всей информации и материалов. Это был сухарь и чопорный человек — выходец из районов Северной Германии, которому не нравились некоторая легкость в общении и венское очарование Мойзиша. В течение довольно длительного периода времени он даже не относился к типу людей, предпочитавшихся в СС, и по «расовым обстоятельствам» не принимался в ее ряды, хотя и являлся сотрудником главного управления имперской безопасности. Его обвиняли в том, что он «никогда не был настоящим нацистом», а в НСДАП, мол, принят, лишь благодаря австрийскому федеральному канцлеру Зейс-Инкварту, мировоззренческие позиции которого были весьма подозрительными. Только его крупный разведывательный успех перевесил эти недостатки, и Кальтенбруннер, отбросив их в сторону, способствовал приему Мойзиша в СС с присвоением ему звания штурмбаннфюрера СС (майора). Положение его стало настолько крепким, что не было поколеблено даже предательством секретарши.

Успехом Мойзиша, о котором идет речь, и явилась операция «Цицерон» (к слову говоря, псевдоним этот был придуман послом, человеком с гуманитарным воззрением).

То, о чем мне тогда поведал Шелленберг (встреча произошла в известнейшем ресторане Вены «Штадткруге», где обычно собирались бонзы), свидетельствовало об одной из самых необычных шпионских историй, которые когда-либо происходили. А суть ее заключалась в том, что Мойзиш сконтактировался с неким албанцем по имени Элиез Базна, являвшимся камердинером британского посла Натчбулл-Хагессена. Базна, получивший псевдоним «Цицерон», обзавелся ключом от сейфа своего шефа и стал фотографировать находившиеся в нем секретные документы. Таким образом, в руки Мойзиша попали доклады о прошедших совсем недавно Каирской и Тегеранской конференциях союзников с подробным изложением рассматривавшихся на них вопросов.

Однако Риббентроп не хотел верить, что речь в данном случае шла о подлинных документах, вероятно, потому, что их содержание не соответствовало его собственной концепции. Он делал ставку на разногласия союзников, поэтому сведения об обратном его не устраивали. Вместо того, чтобы радоваться полученной возможности ознакомления с планами противников, он прилагал все свои усилия, «доказывая», что Цицерон является агентом британской секретной службы, снабжающим немцев дезинформацией, чтобы сбить их с толку. Шелленберг с присущим всем разведчикам скепсисом и недоверием излагал мне аргументы в пользу теории Риббентропа, после чего тем не менее привел контраргументы, говорящие в пользу надежности Цицерона и подлинности представленных им документов, что было, по его мнению, более вероятным.

В принципе был лишь один подозрительный момент в поведении Цицерона, который надлежало проверить. Эксперты технического отдела нашего управления подвергали сомнению тот факт, что снимая документы с руки, как об этом рассказывал Цицерон, можно было получить столь резкие и аккуратные кадры. Этот скепсис подтверждался еще и тем обстоятельством, что на одном из снимков были видны пальцы фотографирующего человека. Цицерон объяснил это тем, что фотографировал будто бы одной рукой. Специалисты же считали, что это исключено, так как немецкой «Лейкой», которая была в распоряжении Цицерона, фотографировать одной рукой практически нельзя, да еще сверху вниз, когда объект фотографирования находился на столе или кресле. Шелленберг сделал из всего этого вывод, что у Цицерона, по всей видимости, был в посольстве еще какой-то помощник. Вопрос этот так и не был прояснен до конца, но предположение Шелленберга, несомненно, сбрасывать со счетов не стоит.

Шелленберг и Кальтенбруннер интересовались мотивами поступка албанца, не веря, что единственной его побудительной причиной были деньги. Пытаясь разобраться в этом с психологической точки зрения, они задавали различные вопросы Мойзишу, который затем ставил их, естественно, в осторожной и закамуфлированной форме Цицерону. Весьма интеллигентный и хитрый левантинец вскоре понял, что хотели бы услышать от него немцы, и придумал трагическую историю. Его горячо любимый отец был якобы застрелен на охоте неким англичанином, и вот он теперь хотел отомстить им за это. Хотя история была весьма примитивной, в Берлине ей поверили — все, кроме Риббентропа, который продолжал подвергать сомнению информацию, представляемую Цицероном.

Уже в то время имелся, однако, бесспорный аргумент, свидетельствовавший о надежности Цицерона, который состоял в том, что в одном из представленных им документов была названа дата первого намечавшегося налета авиации союзников на Софию, столицу Болгарии, действительно состоявшегося в указанный день. Вряд ли можно было полагать, что англичане вполне сознательно пошли на предоставление этой информации немцам, чтобы только подтвердить «надежность» Цицерона. Ведь при этом не была исключена опасность, что десятки британских летчиков были бы сбиты во время налета, если немецкие средства противовоздушной обороны смогли к нему соответственно подготовиться. Кроме того, Шелленберг привел еще несколько доказательств подлинности представлявшихся Цицероном материалов. Так, например, его информация о конференции союзников в Касабланке точно соответствовала данным, полученным нашей разведкой из других источников. Определенное недоверие к Цицерону все же сохранялось и было окончательно устранено только после войны на основании мемуаров и других публикаций о характере рассматривавшихся вопросов и принятых решений на различных конференциях союзников. Все это точно соответствовало сведениям, полученным немецкой разведкой от Цицерона в рассматриваемый нами период времени. Таким образом, он был все же немецким агентом, а не подставной уткой британской секретной службы.

Побудительными причинами поступка албанца, однако, не были причины «идейного характера», как этого хотели бы представить себе Кальтенбруннер и Шелленберг. Он не хотел тем самым «отомстить» англичанам, а просто намеревался заработать приличные деньги, чтобы разбогатеть. Поскольку Мойзиш охотно выплачивал ему «гонорары», необычно высокие даже для такой сферы деятельности, требования Цицерона все повышались. В общей сложности он получил около 300 000 фунтов стерлингов, не зная, конечно, что они были фальшивыми. Тем не менее версия, будто бы Цицерон узнал о том, что «заработанные» им деньги не представляют никакой ценности только через какое-то время после краха Германии, и что он оказался в положении обманутого обманщика, представляется нам мало вероятной. Есть целый ряд причин для предположений, что у Цицерона было достаточно времени и возможностей еще до конца войны обменять значительную часть своего богатства, поскольку банкноты имели свободное хождение в Турции, на настоящую валюту, а еще вероятнее — по восточному обычаю — на драгоценности. О правдоподобности таких предположений говорит хотя бы тот факт, что Цицерон вряд ли оставался еще долгое время в Турции после предательства секретарши Мойзиша и вступления Турции в войну. Опубликованное же в прессе сообщение, что Базна намерен предъявить претензию федеральному правительству Германии о возмещении ему 300 000 фунтов стерлингов, является не более как удачной первоапрельской шуткой.

Ключ от сейфа Натчбулл-Хагессена, изготовленный по восковому слепку Цицерона и переданный ему символично-церемониально Кальтенбруннером, мог бы сослужить немецкой разведке еще хорошую службу. Если бы секретарша Мойзиша не рассказала противной стороне все, что знала об «операции Цицерон», этот источник информации функционировал бы, вполне вероятно, до самого конца войны. Шелленберг разработал даже план, по которому Цицерон должен был действовать и после разрыва дипломатических отношений между Германией и Турцией и возможного интернирования персонала немецкого посольства, предусмотрев обеспечение надежной связи.

Нужно, однако, иметь в виду, что, если Цицерон продолжил бы представлять свою информацию, ущерб, нанесенный Англии, был бы не столь уж и существенным. Дело главным образом заключалось в слепоте руководства Третьего рейха и нежелании Гитлера и Риббентропа верить в подлинность представлявшихся материалов. Вполне возможно, что Гитлер (а вслед за ним и Риббентроп) «подсознательно» и верил в подлинность документов, шедших от Цицерона, но подавлял эту внутреннюю уверенность, так как она не соответствовала его «фанатичной убежденности» в конечной победе. Ведь союзники в Касабланке, а затем в Каире и Тегеране исходили из своей собственной конечной победы, рассматривая ее как непреложный факт. Но они, по мнению Гитлера, были неправы и не должны были не только говорить, но и думать об этом. А в результате ценная информация, получаемая нами от Цицерона, никак не использовалась.

Дело Цицерона доставило Мойзишу достаточно хлопот и забот и после окончания войны. По его книге одной из крупнейших американских фирм был снят кинофильм, в котором роль Цицерона играл Джеймс Мезон. Мойзиша в этом фильме изображал некий венский актер, который и был приглашен-то на эту роль, чтобы показать Мойзиша полудурком. У Мойзиша же не было никакой возможности подкорректировать это искажение, выставлявшее его в ложном свете.

 

Глава 15

Альпийский редут

Фюрер и рейхсканцлер Адольф Гитлер выступил 11 марта 1945 года, в годовщину дня памяти героев, с обращением к вермахту, в котором, касаясь предыстории введения всеобщей воинской повинности 16 марта 1935 года, заявил следующее:

«Еврейский альянс капитализма с большевизмом, угрожающий ныне Европе, отбросил завесу, прикрывавшую гигантские приготовления к уничтожению нашего континента. Германский рейх, трусливо преданный большинством своих союзников, оказывает вот уже в течение шести лет военное сопротивление этим замыслам, добиваясь порою чрезвычайно важных успехов. И хотя теперь судьба, как кажется многим, вступила в заговор против нас, не вызывает никакого сомнения, что, проявляя мужество и стойкость, фанатизм и выдержку, мы сможем — как это часто случалось и ранее — преодолеть все невзгоды. В прошлом нет ни одного великого государства, которое не оказывалось бы в подобном положении: Рим — во второй войне против Карфагена, Пруссия — в Семилетней войне против Европы. И это только два примера из многих других. Поэтому моим неизменным решением и непоколебимой волей всех нас должно оставаться стремление показать потомкам достойный пример, не уступающий ни в чем истории. 1918 год не должен повториться. Мы все знаем, каковой будет судьба Германии в противном случае. Опьяненные победным угаром, наши противники четко и ясно провозгласили: истребление немецкой нации! Сегодня, когда мы в десятый раз отмечаем введение всеобщей воинской повинности, нам необходимо следовать единственной заповеди: сжав зубы, решительно делать все возможное для преодоления опасностей, для достижения нового перелома и материального и духовного укрепления силы сопротивления нашего народа и вермахта. Столь же великим должен быть и наш фанатизм в уничтожении тех, кто будет пытаться помешать нам в этом. Если такая великая нация, как немецкая, с почти двухтысячелетней историей не будет лишена веры в конечный успех, а станет фанатично выполнять свои обязанности, независимо от того, наступят хорошие или плохие времена, господь Бог не оставит нас без своей милости и благословения. История свидетельствует, что исчезает лишь безвольное и безропотное и что всемогущий повелитель миров помогает лишь тому, кто твердо решил помочь сам себе. То, что предстоит испытать нашему народу, зримо видно на значительной части наших восточных территорий и в некоторых западных районах. И что нам остается делать, понятно каждому: продолжать оказывать сопротивление и бить врагов до тех пор, пока они не сломятся. Так пусть же каждый выполняет свой долг!»

К концу войны в международной прессе все чаще стало появляться выражение «альпийская крепость». Многие полагали, что немецкое руководство воздвигло ее по примеру швейцарского «редута» в массиве Готтарда на случай, если бы немцы попытались нарушить нейтралитет страны. Предполагалось, что командование вермахта намерено было продолжать там боевые действия в соответствии с лозунгом Гитлера: «Мы никогда не капитулируем!» Альпийская зона в западной части Австрии и южной — Германии действительно по характеру местности, позволяющей применение танков и авиации в весьма ограниченном количестве, могла бы успешно обороняться в течение длительного периода времени.

Человеком, пустившим в оборот это многозначительное название, был главный пропагандист Третьего рейха, большой выдумщик и лгун Геббельс. Когда летом 1944 года в прессе союзников появились первые сообщения об оборонительных позициях в Альпах, употреблялось выражение «редут». Тогда Геббельс дал указание немецкой прессе не затрагивать тему «альпийский крепости». С того времени и вошло в оборот выражение и понятие «альпийская крепость». Когда оно впервые появилось в прессе союзников, сказать трудно. По всей видимости, хорошо информированной западной разведке удалось узнать о негласном указании имперского министра пропаганды. А через некоторое время Геббельс и сам дал толчок к развязыванию дискуссии в рядах противников Германии по этой надуманной проблеме. В декабре 1944 года он дал новое, секретное и опять устное указание по этому же вопросу. Немецкая пресса и далее не должна была писать что-либо об альпийской крепости, поскольку официальные сообщения о строительстве оборонительных укреплений в средней части Германии могли, мол, пошатнуть веру немецкого народа в «окончательную победу» и вызвать «пораженческие настроения». Вместо этого следовало использовать все связи и возможности, чтобы информация о строительстве альпийской крепости попала в нейтральную прессу и вызвала обеспокоенность союзного военного командования. По достоверным сведениям, Геббельс даже создал у себя небольшой штаб, имевший задачу доведения до противника выдуманных сведений об альпийском оборонительном редуте. Как об этом стало известно позже, Геббельс-таки добился успеха. Союзное военное командование твердо уверовало в возможность ведения немцами длительных оборонительных действий в Альпах с привлечением элитных подразделений и частей и приступило к разработке планов по овладению последним мощным укрепрайоном немцев, оборудованным для круговой обороны.

В действительности же Гитлер никогда серьезно и не помышлял о создании альпийского редута. Но ныне мысль о возможности создания альпийской крепости занимает умы военных экспертов и генеральных штабов как на Западе, так и на Востоке. Если войска атлантической коалиции закрепятся в австрийском высокогорье при наличии достаточного предполья, советские войска не рискнут форсировать Рейн для выхода к проливу Ла-Манш: угроза удара во фланг была бы слишком большой. По этой причине коммунистическая пресса Австрии в прошедшие годы не раз поднимала шум, если коммунистические наблюдатели и агенты отмечали, как им казалось, какие-то признаки ведущегося оборонительного строительства в этом районе, а советская военная разведка весьма пристально осуществляла за ним наблюдение. Исходя из этого, можно с большим основанием предположить, что Советский Союз, долгое время откладывавший подписание государственного договора, вдруг проявил желание закрепить нейтралитет Австрии с тем, чтобы раз и навсегда положить конец планам Запада в отношении создания новой альпийской крепости. Вне всякого сомнения, Москва рассчитывает, что в случае начала новой войны она сможет быстро овладеть этим неукрепленным районом, после чего беспрепятственно двигаться в сторону Атлантики. Конечно же, и руководство НАТО учитывает это обстоятельство. Так что вопрос об «альпийской крепости» далеко еще не закрыт…

Интересно, что между «альпийской крепостью» и «операцией Бернхард» имелась определенная связь, о которой до сих пор не было ничего известно. Поэтому рассмотрим этот вопрос поподробнее.

Во время моего нахождения в Будапеште мне удалось установить тесные взаимоотношения с венгерской контрразведкой и в особенности со службой радиоперехвата. В результате этого я смог уже через непродолжительный промежуток времени контролировать значительную часть международных дипломатических переговоров, ведшихся по радио.

Венгерские дешифровщики славились своими достижениями в этой области, достойно продолжая традиции прежней императорской армии. Самым известным дешифровщиком периода Первой мировой войны был австрийский капитан резерва Фигль. Гестапо арестовала его в 1938 году вместе с бывшим шефом австро-венгерской разведки генерал-майором Ронге, однако мне удалось, благодаря связям (в Третьем рейхе это «средство» всегда хорошо срабатывало), освободить его. В то время нашу внешнюю разведку возглавлял генерал СС Йост, которого мне удалось уговорить назначить Фигля дешифровщиком во вновь создаваемый радиоотдел VI управления. Он разместился в одной из вилл на озере Ванзее и стал обучать молодежь высокому искусству дешифровки. В тех случаях, когда наши специалисты радиоперехвата не могли сдвинуться с мертвой точки, он уединялся в своем кабинете с термосом кофе внушительных размеров и несколькими пачками сигарет и сидел до тех пор, пока не находил решение проблемы. Редкие кодовые системы не поддавались ему.

Следует отметить, что исключительные успехи венгерской службы радиоперехвата достигались при минимальном расходовании средств. Подразделение радиоперехвата было сведено в батальон, подчинявшийся непосредственно второму управлению гонведского генерального штаба — контрразведке. На техническое обеспечение батальона, не считая обычного, бывшего нисколько не лучше, чем в других армейских подразделениях и частях, шло всего сто тысяч пенге в месяц, что не составляло даже семидесяти тысяч рейхсмарок. Тем не менее венгерская служба радиоперехвата поставляла информацию и данные, намного превосходившие по своей ценности материалы соответствующих немецких служб, несмотря даже на наличие сильно раздутого «Исследовательского института» Геринга, службы «Зеехауз» министерства иностранных дел и служб радиоперехвата вермахта, СД и полиции. Когда начальник венгерской контрразведки, полковник генерального штаба Кути, ознакомил меня со своей службой радиоперехвата и провел по помещениям, в которых она располагалась, я смог сделать вывод, что имеющийся там материал превосходил (если использовать цифровые величины) то, что официально поступало из Венгрии в наше VI управление, в количественном отношении раза в три, а в качественном — раз в десять.

Полковник Кути, заметивший допущенную им ошибку, поспешил дать мне объяснение в отношении существующей разницы. Это была обычная в подобных случаях отговорка: результаты работы ночной смены, мол, очень часто учитываются только на следующий день, что отражается соответственно в регистре. Его утверждение служило лишь, как говорится, сохранению лица. Для меня же была ясна система отбираемого для нас материала: мы получали данные о радиопереговорах должностных лиц нейтральных стран да не очень существенные сведения о противнике, переговоры же дипломатических миссий союзников отсеивались.

Я решил получить недостающую информацию неофициальным путем. Уже вечером того же дня я сидел вместе с командиром вышеназванного подразделения, майором Бибо, в одном из небольших ресторанчиков Будапешта. Характер этого человека можно было определить без особого труда. Как и большинство радиоспециалистов, он был фанатиком своего дела. Все его мысли вращались вокруг этого и вопроса, каким образом можно было бы улучшить работу своего подразделения. Даже из своего довольно скудного денежного содержания (венгерские офицеры получали весьма невысокие оклады) он откладывал часть денег для проведения личных опытов и любительских занятий. Его сокровенной мечтою была возможность приобретения запасных деталей и материалов, нужных ему, по возможности за рубежом, где успехи в сфере радиотехники в отдельных вопросах были выше.

В результате после довольно длительной беседы мне удалось заключить с ним своеобразное соглашение. Я обещал предоставить ему необходимые денежные средства, а Бибо согласился выделить в мое распоряжение одно из радиоустройств и нескольких лучших дешифровщиков своего подразделения, которые должны были осуществлять контроль за радиопереговорами, представлявшими для меня интерес.

На следующий день у меня состоялся разговор с премьер-министром Сцтоем, бывшим офицером императорской армии, не слишком увлекавшимся национал-социализмом, но являвшимся явным антикоммунистом, который дал разрешение на наше сотрудничество. Тем самым было обеспечено необходимое прикрытие для майора Бибо, поскольку обговоренная между нами деятельность требовала принятия определенных мер, не могла бы оставаться длительное время скрытой от других сотрудников и неминуемо вызвала бы вмешательство полковника Кути.

А тот не простил мне мой хитрый ход и постоянно пытался, где только мог, строить козни. Кути был доверенным лицом Хорти, а перейдя на сторону русских, стал затем заместителем министра гонведа в правительстве генерал-полковника Миклош-Далноки. Однако русские не очень-то доверяли ему, как и другим перебежчикам, используя его, пока он им был нужен. Потом он исчез из поля зрения общественности, и о нем уже ничего не было слышно.

Прихватив с собой толику великолепной расшифрованной информации, я был через несколько дней У Шелленберга. Не вдаваясь в подробности, сказал ему лишь:

— Прочитай вот это и, если хочешь постоянно получать подобный материал, переведи на мое имя через кассу на первый случай сто тысяч швейцарских франков.

Но я в который раз ошибся в своих расчетах, хотя вроде бы и знал Шелленберга достаточно хорошо. Материал ему очень понравился, но он отказался финансировать заграничного «конкурента» своего радиоотдела. Когда же я подверг резкой критике, приводя различные аргументы, эту близорукую и эгоистичную бюрократическую позицию, заверив его, что венгерский материал будет поступать только ему, его специалистам и более никому, Шелленберг раскрыл мне, наконец, истинные причины своего отказа. Гитлер совсем недавно в резких выражениях высказался о ненадежности Венгрии, поскольку там предпринимались все новые и новые попытки «выхода из войны». Поэтому Шелленберг опасался, что Гитлер, узнав о сотрудничестве одного из подразделений его службы с венграми, устроит ему нагоняй.

Несмотря на все мои попытки, я так и не смог получить у него денег на финансирование венгерского батальона радиоперехвата. Тем не менее в конце концов мы договорились о том, что я мог беспрепятственно, но под личную ответственность, осуществлять свои намерения и планы, используя свои бюджетные средства. Втайне Шелленберг надеялся, что эти скудные средства не позволят мне широко развернуться и тем более оплачивать услуги венгерской службы радиоперехвата. Но он не учел моих хороших отношений со Швендом.

К нему-то я и отправился прямо из Берлина. Уже через час у меня на руках были сто тысяч швейцарских франков в качестве «клирингового расчета». В последующем были и другие поступления. В начале 1945 года неожиданный большой успех в нашей работе позволил мне признаться в нелегальном финансировании своих мероприятий.

Ссуды руководства «операцией Бернхард» позволили мне заняться энергично осуществлением своих будапештских планов. И если мне все же не удалось достичь поставленной самому себе цели, то только лишь вследствие быстрого продвижения Красной армии на запад, которое не оставило мне времени на усовершенствование задействованного аппарата. Уже через полгода после начала нашего сотрудничества с Бибо я был вынужден перебраться вместе с выделенным мне радиоустройством из Будапешта в Оденбург на австрийской границе, а еще через три месяца оказаться в самом центре «альпийской крепости». Однако, несмотря на непродолжительность имевшегося в нашем распоряжении времени, нам удалось получить изрядное количество ценной разведывательной информации (при этом, правда, мне пришлось перешагнуть границы своей компетенции и нарушить запрет не заниматься делами стран, не входящих в сферу деятельности моего отдела). Без денег «операции Бернхард» акция моя была бы неосуществимой.

Путем щедрого финансирования венгерской службы радиоперехвата я хотел, чтобы было дополнительно установлено достаточное число приемных устройств, которые должны были работать непрерывно и постоянно держать под контролем определенные линии связи, а также вскрывать новые линии. Не забыл я, конечно, и дешифровщиков. Второй моей целью была организация за счет венгерских радистов широкой радиосети в нейтральных странах. Радиообмен должен был заменить курьеров, посылка которых уже в 1944 году была сопряжена с большими трудностями. Следовало исходить из того, что эти трудности и препоны будут только увеличиваться. Курьеров следовало поэтому направлять в основном для передачи новых указаний, кодов и денег. Информация же и текущие распоряжения могли передаваться и по радио.

Майор Бибо сконцентрировал свое внимание на районе Москвы. Если раньше перехватывались только отдельные радиопереговоры, то впредь, по моей просьбе, этим следовало заниматься непрерывно. Конечно, объем работ значительно уве. цичился. А радиосвязь московского района была весьма насыщенной. Поэтому стояла задача перехватывать по возможности все тамошние радиопереговоры, дешифрировать, группировать по важности и оценивать. Через некоторое время большинство радиосвязей иностранных дипломатических представительств в Москве со своими правительствами уже перехватывались и дешифровывались. Расшифровке поддавались, однако, не все радиопередачи из-за того, что эти представительства, в особенности английское и американское, использовали различные коды, а вероятно даже и шифровальные машины. В то время расшифровать такие радиограммы было практически невозможно. (По имеющимся сведениям, ныне в Соединенных Штатах сконструирована специальная машина, которая, благодаря ее «электронному мозгу», позволяет расшифровывать и подобные радиограммы.) В результате определенная часть перехваченных радиограмм оставалась нерасшифрованной, а в них, по всей видимости, содержались наиболее важные сведения. Тем не менее даже из подвергшегося обработке материала получалась ценная информация.

К концу войны наш «улов» стал еще более значительным и богатым. Наиболее трудно поддавались дешифровке радиограммы американцев и англичан, французские переговоры расшифровывались в значительной степени, а переговоры турецкого посольства становились известными нам почти полностью. В то время турецким послом в российской столице был Сарпер, опытный и умелый дипломат, один из наиболее хорошо информированных иностранцев в Советском Союзе во время войны. Благодаря его деятельности, турецкое министерство иностранных дел было постоянно хорошо проинформировано, что было известно нам через Мойзиша, о положении дел в Кремле и в особенности о перепадах напряженности в отношениях между Россией и ее западными союзниками. Официально турки сообщали немецкому послу фон Папену только то, что считали необходимым. А из сравнения того, что сообщал Сарпер в Анкару, и сведений, передававшихся министром иностранных дел Турции Папену, можно было делать выводы о внешней политике Турции. Риббентроп же был неспособен, как говорится, шевелить мозгами, а его подчиненные не осмеливались делать высказывания, противоречившие его собственному мнению. Господин министр иностранных дел хотел слышать от своих сотрудников лишь то, что вписывалось в его соображения.

Из многих сообщений посла Сарпера следовало, что Сталин и его ближайшее окружение испытывали глубокое и непреодолимое недоверие в отношении своих союзников и опасались, что Запад может за их спиной заключить с немцами мир. Как мне представляется, советская секретная служба во всем мире имела указание зорко следить за имеющимися или устанавливаемыми контактами немцев с посредниками западных союзников и сразу же докладывать о любых признаках этого. Как раз в то время, когда мы стали читать радиограммы Сарпера, в Москву, по всей видимости, поступили подобные донесения, поскольку турецкий посол употреблял такие выражения, которые не могли быть истолкованы иначе. Исходя из этих сообщений, русские придерживались мнения, что столь опасавшиеся ими контакты на самом деле имели место. По нашему мнению, это были в основном кажущиеся или предполагаемые комбинации, о которых советские агенты поспешили доложить в Москву, вероятно, к тому же желая сообщить то, что там хотели слышать. Высказывания же Сарпера носили исключительно реалистичный характер. В подробности я вдаваться не стану, так как некоторые его информаторы еще живы, и это может нанести им вред. По всей видимости, они занимали довольно высокие должности, в противном случае Сарпер не мог бы уже тогда сделать довольно точные предположения о характере и направленности советской внешней политики после 1945 года.

Весьма хорошо информированным в своей области человеком в то время был и турецкий военный атташе в Москве. По свидетельству генерала Йодля, с которым у меня была совместная помывка в нюрнбергской тюрьме, донесения этого офицера представляли собой исключительно ценные сведения (их мы перехватывали и расшифровывали до самого конца войны). Но именно эти данные Гитлером не воспринимались, о чем как-то рассказывал Гиммлер. Точные цифровые выкладки о советском военном потенциале, приводимые военным атташе в своих сообщениях, не вписывались в его «интуицию», поэтому и отметались. Гитлер даже сказал Гиммлеру, что в данном случае речь идет о дезинформации, которая подбрасывалась советской секретной службой, чтобы сбить с толку верховное командование вермахта. Этого мнения он придерживался до самого конца, не принимая во внимание, что перехваченные сведения во многих случаях подтверждались данными из других источников.

Вместе с тем не стоит переоценивать значение расшифрованных венграми радиограмм. И все же за какой-то год нашего с ними сотрудничества было получено до сотни сообщений, подобно которым обычная разведка добывает весьма редко. Если бы венгерская служба радиоперехвата получила нашу поддержку и помощь с самого начала войны, то немецкое командование располагало бы сведениями о намерениях и возможностях противника в значительно большей степени, чем было на деле. Однако в связи с этим возникает вопрос, привело ли бы это к более мудрым решениям? Скорее всего, даже ценнейшая информация, не соответствовавшая представлениям Гитлера о действительном положении вещей, не имела бы практического значения, поскольку он полагался только на собственную «безошибочную» интуицию.

Что касается полковника Кути, пытавшегося всеми средствами помешать сотрудничеству немецкой секретной службы со «вторым управлением» гонвед-ского генерального штаба, то он совершенно неожиданно проявил готовность выделить венгерских радистов для использования за рубежом. В течение трех месяцев нам удалось организовать во всех важнейших нейтральных странах хорошо замаскированные и успешно работающие агентурные сети. Естественно, это стоило больших денег и вряд ли было бы осуществлено, если бы не щедрая помощь Швенда. А поскольку все финансирование данной акции осуществлялось за счет средств «операции Бернхард», имперскому министерству финансов она не стоила и пфеннинга.

Швенду же пришлось с трудом сводить концы с концами.

Так как основным направлением нашей деятельности был Советский Союз, я не возражал, что многие из наших доверенных лиц в нейтральных странах стали примыкать к движению «Свободная Венгрия». Все, что от них требовалось, было твердое антикоммунистическое убеждение. Подбором их занимался сам майор Бибо, который принимал активное участие в свержении правительства советов Белы Куна в 1919 году (после 1945 года он разыскивался ищейками Ракоши). Можно было полагать, что из вышеупомянутых лиц никто не переметнется к русским. Кути же подложил нам, как говорится, свинью.

Он настоятельно рекомендовал мне венгерского военного атташе в Анкаре, полковника Хатца, который мог, мол, оказать мне действенную помощь в создании и там соответствующих информационно-агентурных точек с рациями. В целях предосторожности я навел справки об этом офицере в нашем турецком отделе в Берлине. Мне было настоятельно рекомендовано держаться от него подальше, так как, по имевшимся данным, находясь в Турции, он сотрудничал с британской и американской секретными службами.

При первой же нашей встрече с Хатцем я без обиняков сказал ему об этом. К моему удивлению, он даже не попытался опровергнуть этот факт. Даже наоборот, он рассказал мне, что среди своих британских и американских партнеров нашел людей, настроенных антикоммунистически, как и мы. Устанавливать контакты с представителями западных союзников было целесообразно, исходя из политических соображений, к тому же это соответствовало указаниям, полученным им от Хорти. Его заявление звучало успокаивающе, так как в Турции в 1944 году было практически невозможно вести одновременно разведывательную работу и против Советов и против западных союзников. Тем не менее я избегал контактов наших доверенных лиц в Турции с Хатцем, ибо его многочисленные связи с противной стороной остались невыясненными, и требовалось соблюдать осторожность. Чем больше Хатц обращался ко мне с предложениями воспользоваться его опытом и возможностями, тем большую осторожность проявлял я. Помощник полковника Хатца, молодой капитан, работавший вместе с ним в Анкаре, должен был по предложению Кути отправиться в Швецию. Поскольку я финансировал весь этот проект, то передал офицеру, отличному радисту, рацию, но не подключил его к действующей сети в Стокгольме в связи с возникшими подозрениями. Я не дал ему выхода и на свою центральную радиостанцию, а под благовидным предлогом связал с радиостанцией второго управления венгерского генерального штаба. Вскоре данные, поступившие будто бы от этого офицера, переданные мне Кути, и представлявшие ценные сведения, едва не усыпили мою бдительность.

Между тем подошло 15 октября 1944 года — день, когда Хорти объявил о капитуляции. Полковник Кути, бывший, без сомнения, явным антикоммунистом, сохранил верность правителю и предоставил в его распоряжение свой технический аппарат для установления контактов с советским верховным командованием. Хатц, движимый безмерным честолюбием, также подключился к заговору. Когда попытка Хорти закончилась безуспешно, Кути и Хатц перебежали к противнику. Первый стал впоследствии статс-секре-тарем военного министерства нового, созданного большевиками венгерского правительства, второй же, стремившийся отделаться от своего прошлого и изменивший немецкую фамилию на Хатсцеги, получил пост заместителя начальника генерального штаба новой, контролируемой Советами венгерской армии. Однако русские не доверяли обоим. Через некоторое время Хате — Хатсцеги был отправлен в отставку, а затем исчез навсегда в одной из советских тюрем. Вскоре после этого со своего поста был смещен и Кути, но дальнейшая его судьба неизвестна.

Таким образом, моя осторожность себя оправдала. Поскольку созданная мною радиосеть не была завязана на Кути, а Хатц и его помощник к ней не подключались, оба не могли представить советской стороне какую-либо информацию о ней.

После завершения создания радиосети, в результате чего появилась возможность передачи информации, в эти места была направлена агентура для сбора данных. В отдельных случаях в интересах разведки действовали и сами радисты. Из-за того, однако, что военное положение все более складывалось не в пользу Германии, планы наши далее начальной стадии не продвигались. Исходя из этой ситуации, стало целесообразным перенести основную тяжесть нашей работы на страны, которые уже оказались в руках Красной армии или же находились в ожидании такой судьбы — то есть саму Венгрию, Румынию и Болгарию. В Венгрии была создана так называемая «сеть вторжения», подобные же сети были созданы несколько позже в Югославии и Албании. В Греции был организован опорный пункт, но он так ни разу и не вышел на связь с центром — то ли по техническим причинам, то ли потому, что наш агент перебежал к англичанам. Контакт со всеми рациями поддерживался до самого конца войны, а агентурные сети в Швеции и Турции представляли отличную информацию о России.

В середине 1944 года один высокопоставленный венгерский офицер генерального штаба, имевший значительный опыт работы военно-дипломатического характера, обратился к нам с предложением создать в некой нейтральной стране, какой именно называть не будем, радиопост. Майор Бибо знал этого офицера еще по военному училищу и поддерживал с ним дружеские отношения. Но и рекомендация Бибо не устранила чувства недоверия, которое возникло у меня с самого начала. Я считал, что он хотел перед самым концом войны оказаться в нейтральной стране, будучи к тому же материально обеспеченным — во всяком случае на первое время. Тем не менее я принял предложение, не ожидая ничего путного. К моему удивлению, этот агент уже через короткое время вышел с нами на связь и стал передавать собранную им информацию. Скепсис мой немного поубавился, однако недоверие осталось, приняв, так сказать, только другое направление. Я задал себе вопрос, каким образом этому венгерскому офицеру удалось за столь короткое время получить информацию, для которой требовалась связь с видными деятелями страны. Даже самым настырным агентам для этого потребовалось бы более продолжительное время. Мы потребовали, чтобы он назвал нам своих информаторов. Он с охотой — что лишь усилило мою подозрительность — сообщил: речь шла о знакомых, связанных с его деятельностью в качестве помощника венгерского военного атташе в этой стране. Шелленберг передал его сообщения на экспертизу, и специалисты пришли к выводу, что сведения эти реальны и не являются специально подброшенной дезинформацией. Сверхосторожный начальник VI управления успокоился и был доволен приобретением дополнительного источника информации, так как возможности его собственного аппарата в результате военных действий значительно сократились.

Но вот однажды мы получили от венгра поистине сенсационное сообщение, в котором он утверждал, что ему удалось установить радиосвязь с Лондоном. Это показалось мне особенно подозрительным: я полагал, что его корреспондентом мог быть только сотрудник британской секретной службы, намеревавшийся передавать нам дезинформацию. Наш венгр мог оказаться либо им одураченным, либо быть с ним заодно. Шелленберг, однако, с моим мнением не согласился. Он хотел получить как можно больше информации по открывающейся линии связи, а уж потом подвергнуть ее перепроверке имевшимися еще у нас средствами. Поскольку я за всю войну не имел никакого отношения к разведывательной деятельности против Великобритании и Соединенных Штатов, то не мог судить о качестве лондонской информации. Поэтому попросил англо-американский отдел нашего управления подготовить такие вопросы венгерскому агенту, ответы на которые могли бы позволить сделать заключение о подлинности представленных сведений. Такие вопросы, которых набралось с десяток, были переданы через промежуточную станцию этому офицеру, поскольку из-за небольшой мощности своей рации он не мог выходить непосредственно на центральную радиостанцию (на промежуточной рации работал также венгр).

Переданные им ответы вполне удовлетворили наших экспертов и Шелленберга. На вопрос, какими мотивами руководствовался английский гражданин в конце 1944 года, представляя информацию немцам, в результате чего рисковал своей головой, было сказано, что у того были якобы причины личного характера, вызвавшие ненависть ко всему английскому. Такое объяснение показалось мне странным, напомнив историю с Цицероном. На вопрос же, не является ли этот лондонец ирландцем, что могло бы в какой-то степени объяснить его ненависть к англичанам, пришел ответ, что более подробные данные о нем из соображений безопасности передаче не подлежат, так как не исключена возможность прослушивания наших переговоров англичанами. Что-либо возразить на это объяснение было трудно.

Кальтенбруннер и Шелленберг воспользовались этой линией радиосвязи, в установлении которой никакой их заслуги не было, чтобы как-то восстановить пошатнувшееся реноме внешней разведки в глазах Гитлера. Фюрер с удовольствием знакомился с информацией из Лондона, обращая особое внимание на военную часть сообщений. Он приказал Кальтенбруннеру, чтобы ненавистник англичан, находившийся в столице Великобритании, сконцентрировал свое внимание на вопросе, который в то время в особенности его интересовал — на эффективности применения немцами Фау-2. «Алоис» — такой псевдоним был присвоен лондонскому агенту — должен был фиксировать и затем докладывать результаты ударов ракет. Вместе с постановкой задачи ему было сообщено, что после окончания войны он будет награжден рыцарским крестом за свою опасную деятельность и получит необходимую финансовую поддержку от правительства рейха. К тому времени такое обещание носило уже анахронический характер, но тем не менее было агенту передано. В ответ мы получили благодарственное послание, которое заставило меня предположить, что британская секретная служба решила над нами подшутить.

И вот мы стали получать от Алоиса сообщения о результатах обстрела города ракетами Фау-2. Политическая информация, более интересная и важная, отошла на второй план. Тем не менее мы получали время от времени сведения, не подлежавшие разглашению, — в частности, выдержки из выступлений и дебатов на закрытых заседаниях палаты общин. Оценить эти данные в то время было чрезвычайно трудно, не представлялось и возможности перепроверки результатов бомбардировки Лондона нашими ракетами. Особоуполномоченный по ракетному оружию генерал СС Каммлер был, однако, доволен сообщениями, выражая тем самым уверенность в надежности нашего агента. По распоряжению Гитлера, поступавшие из Лондона донесения мы тут же передавали по радио Каммлеру. Тот сопоставлял данные Алоиса по времени и месту с данными запуска ракет, из чего делал вывод о достоверности переданных результатов. Таково было его мнение, о котором я услышал от него самого при нашей встрече в феврале 1945 года в Зальцбурге. Контакт с агентом поддерживался до самого конца войны. Задачи, которые ставил перед ним Каммлер, он, казалось, выполнял безукоризненно.

Сомнения мои тем не менее так и не были рассеяны, оставшись и после краха Германии. Ныне, по прошествии десяти лет, я так и не могу сделать окончательный вывод. Может быть позже, когда будут опубликованы протоколы закрытых заседаний палаты общин и выступления Черчилля и других парламентариев станут достоянием общественности, предоставится возможность проверки представлявшихся в свое время материалов. Думаю, что наши сотрудники, читавшие тогда сообщения Алоиса об этих заседаниях, сохранят в своей памяти их содержание и смогут сделать вывод, водил ли он нас за нос или нет. Появившиеся мемориальная литература и различные публикации не содержат необходимой конкретики, но и не подвергают сомнению достоверность донесений Алоиса.

Если Алоис был в действительности все же сотрудником британской секретной службы, то он может быть доволен, что в свое время значительно дезориентировал применение нами ракет Фау-2, так как целеуказания для них в основном давались на основании его сообщений. Об усилиях британской секретной службы в конце 1944 — начале 1945 годов по дезориентации немецкого командования в использовании Фау-2 свидетельствует пример агента абвера Эдди Чепмена, донесения которого об ущербе от ударов ракет по Лондону также шли к Каммлеру. Как ни странно, его сообщениям он почему-то не верил.

После окончания акции с ракетами в связи с потерей немцами районов, в которых находились пусковые установки Фау-2, Алоис возвратился к представлению информации политического характера. Наш радиоцентр находился в то время уже в Штай-ерлинге, небольшом городке у подножия Мертвых гор, в Верхней Австрии. Туда же был передислоцирован англо-американский отдел нашего управления, поскольку других источников информации у него уже практически не было. Алоис же постоянно выходил на связь со своими донесениями, что в последние недели, предшествовавшие краху Германии, производило впечатление нереальности и призрачности. В конце концов мы не могли даже передавать его сообщения соответствующим инстанциям. Кальтенбруннер перестал интересоваться ими вообще, но Шелленберг, ведший в то время переговоры с графом Бернадоттом, придавал любой информации из Лондона большое значение. Однако даже и с ним мы не могли целыми днями связаться, так как он находился в районе Фленсбурга, где гросс-адмирал Дё-ниц создал свое правительство. 8 мая, когда американские войска находились уже у входа в долину Кремсталь, что вела к Штайерлингу, наш радист по указанию моего адъютанта (сам я бывал там в последние недели лишь наездами) передал английскому агенту последнюю прощальную радиограмму. В тот же день он подтвердил ее прием и с тех пор исчез, как бы растворясь в неизвестности.

С осени 1944 года мы могли перехватывать и дешифрировать почти все радиопереговоры и радиограммы американского представительства в Берне. Подписанные посланником Гаррисоном сообщения не представляли никакого интереса: приходилось лишь удивляться, что дипломат такого ранга передавал в госдепартамент без оценки и критики любую информацию о Германии, которая к нему поступала. Другие радиограммы обращали на себя внимание своей необычной по тем временам тенденцией и взвешенностью содержания. Нами было установлено, что они исходили от руководителя американской секретной службы — управления стратегических служб в Центральной Европе Аллена Даллеса. В отличие от многих видных американских политиков, он правильно оценивал Советский Союз — союзника Соединенных Штатов и политику его руководства. К тому времени я уже отказался от мысли способствовать своими скромными возможностями успеху мирных переговоров с западными державами. Теперь же возник вопрос, а не стоит ли попытаться установить контакт со здравомыслящим человеком на другой стороне. Естественно, речь уже не могла идти о ничейной основе, но ведь можно было даже на этой стадии достичь определенных договоренностей, имевших значение для будущей Европы. Можно было бы, скажем, представить Даллесу документы, раскрывающие фальшь Советского Союза в отношении его западных союзников. Я посчитал себя даже обязанным предпринять такую попытку и сделал некоторые шаги в этом направлении. Описание деталей таких усилий не входит в рамки этой книги. Могу лишь сказать, что мне удалось уже скоро установить контакт с одним из сотрудников Даллеса — британским консулом Лесле.

Через несколько встреч и бесед с ним определились границы возможных переговоров, бывших весьма узкими. Как американское, так и британское военное командование проявляли интерес только лишь к вопросу о предотвращении последних оборонительных боев немецких армий в альпийской крепости. Как я скоро выяснил, интересы Швейцарии имели ту же направленность. Швейцарская граница с Германией была уже полностью перекрыта. Однако начальник швейцарской полиции кантона Сент Галлен, являвшийся одновременно сотрудником швейцарской военной разведки, будучи капитаном запаса, относился ко мне дружественно, и с его помощью я неоднократно выезжал в страну. Он проинформировал меня о том, что швейцарское руководство опасается возникновения длительных боевых действий около своих границ между войсками союзников и обороняющимися в высокогорье немцами и что оно готово поддержать любые действия, которые могут предотвратить эту угрозу.

То, о чем мой швейцарский друг мне не говорил, я знал из других источников. Американский генерал Паттон в марте 1945 года сообщил швейцарскому генеральному штабу, что в случае возникновения боевых действий в альпийском высокогорье придется задействовать швейцарские горные подразделения, чтобы воспрепятствовать отходу немецких войск на запад. Если же Швейцария откажется выполнить это требование, то союзники будут вынуждены запросить разрешение на транзит своих войск через территорию Швейцарии, чтобы выйти к западному выступу немецкого альпийского редута. Выдача такого разрешения означала бы нарушение традиционного швейцарского нейтралитета и неучастия в чужих войнах, что всегда ею строго соблюдалось. Но тогда, в случае отказа, ей пришлось бы защищать свои границы от американцев и французов. Перед такой трудной дилеммой швейцарский бундесрат мог оказаться в случае начала боевых действий в австро-германском альпийском районе. Вполне понятно, что швейцарцы искали такого решения вопроса, которое помогло бы избежать подобного развития событий.

Складывавшаяся ситуация побудила Кальтенбруннера разработать план, с которым он ознакомил меня в конце марта 1945 года в Альт-Аусзее. Он сообщил мне доверительно, что, впрочем, я и так знал: по созданию альпийской крепости никакие работы не ведутся. Но он считает, что в течение всего нескольких недель тирольскую и форарлбергскую высотные зоны Альп можно все же подготовить к обороне. Местность, благодаря своим естественным свойствам, как бы создана для этого, поэтому потребуются совсем небольшие усилия, чтобы создать там круговую оборону на значительной территории. Кальтенбруннер систематически проводил проверку предпосылок для длительного и упорного сопротивления. У него я встретил генерального директора широко известных заводов «Штайер» Майндля, который уже начал перевод отдельных цехов и целых предприятий в большие пещеры, находящиеся у подножья Тирольских гор. Глубоко практичный человек, Майндль заверил Кальтенбруннера, что уже 1 мая там можно будет начать выпуск оружия, хотя поначалу и в небольших количествах. Подобные заверения Кальтенбруннер получил и от целого ряда директоров различных промышленных предприятий, в первую очередь тамошних жителей, продукция которых была необходима для обеспечения сражающихся войск и населения. Следовательно, Кальтенбруннер действительно верил в возможность длительного ведения последнего сражения в этой местности: в Высоких Альпах использовать современные технические средства массированно было практически невозможно, даже авианалеты ощутимых результатов не дадут, поскольку все важные объекты будут хорошо укрыты под землей. Кальтенбруннер, в общем-то трезвый и расчетливый человек, рассматривая шансы обороны своей крепости, ударился в фантастику, пытаясь убедить меня в реальности своих планов.

Вместе с тем он дал понять, что не воспользуется своим козырем, если союзники пойдут ему навстречу В первую очередь он ожидал получить их согласие пуел ь даже молчаливое — на дальнейшее ведение войны против Советов. Таким образом, его альпийская крепость становилась объектом переговоров и предназначалась для выторговывания более значимых уступок со стороны западных союзников. Если же они откажутся от переговоров, то он реально намеревался оборонять ее Окончательного решения он еще не принял и вел, объективно говоря, двойную игру, с одной стороны, он осуществлял подготовку к последней битве, а с другой — не порывал связей с патриотическими кругами Австрии, хотевшими избежать боев, которые привели бы их родину к разорению и опустошению. Он знал, что я поддерживаю эти устремления в том, что от меня зависело, и сознательно терпел это.

23 марта Кальтенбруннер выехал к Гитлеру в Берлин. Целую ночь перед его отъездом я провел в разговорах с ним, заклиная получить от фюрера полные полномочия для того, чтобы быть в состоянии принимать авторитарные решения по Австрии. Это было необходимо, так как имперские военный и политический аппараты продолжали функционировать и без приказов обойтись было еще нельзя. Если бы, кроме Кальтенбруннера, еще кто-то другой мог отдавать распоряжения в австрийском регионе, единства действий достичь было бы невозможно, а кроме того, следовало бы считаться с возникновением хаоса при отдаче противоречивых указаний. Гиммлер вообще-то наделил Кальтенбруннера всеми полномочиями, исходившими от рейхсфюрера СС, министра внутренних дел и командующего резервной армией, для отдачи распоряжений в южной части рейха, если союзным войскам удастся вклиниться в центральные районы Германии. Даже гауляйтеры в качестве комиссаров обороны рейха обязаны были ему подчиняться, хотя по другим вопросам получали распоряжения лично от Гитлера или Бормана.

Кроме них были, однако, еще и командующие войсками, которые получали распоряжения либо от самого Гитлера, либо из штаба верховного главнокомандования. Командующий балканской армией, генерал-полковник Дёр, австриец по происхождению, заверил меня в одной из бесед, что готов сделать все необходимое, чтобы спасти родину от бессмысленных разрушений в случае продолжения военных действий. Такого же отношения к данному вопросу можно было ожидать и от генерал-полковника Рендули-ча, тоже австрийца, армия которого вела боевые действия на венгерской границе. Генерал-фельдмаршал Кессельринг, возглавивший войска на Западе, и его преемник в Италии генерал-полковник Фитингхоф, были настроены на то, чтобы избежать ненужных жертв, которыми ничего уже достичь было нельзя.

Но как поступили бы эти генералы, получив строжайший приказ Гитлера занять оборонительные позиции и продолжить сопротивление в альпийской крепости? По опыту нельзя с уверенностью сказать, стали ли бы они отстаивать свою волю и рискнули ли бы ослушаться Гитлера. Поэтому надо было предупредить вероятность вступления генералов в конфликт с собственной совестью. Вот почему было важно, чтобы Кальтенбруннер получил полномочия и на решение военных вопросов — по крайней мере в южно-германском — австрийском регионе. Кальтенбруннер был согласен с моими доводами, тем более что у него самого имелось тщеславное желание войти в историю как «спаситель Австрии».

Вместе с тем он не отказывался и от мысли создать импровизированную альпийскую крепость, способную к длительной обороне, чтобы добиться от союзников более лучших условий в ходе переговоров. Но и для этого ему надо было получить от Гитлера полные полномочия в военных вопросах: в качестве старшего начальника альпийской крепости он должен был обладать правом отдачи генералам приказов, касавшихся оборонительных операций в этом регионе. Регион же охватывал значительную часть Австрии, и именно здесь ему нужны были, как говорится, свободные руки.

Кальтенбруннер выехал тогда в Берлин, чтобы несомненно получить от Гитлера такие полномочия. По возвращении он рассказал мне, как протекал его визит к Гитлеру: в его изложении я не сомневаюсь, тем более что его рассказ впоследствии подтвердили люди из непосредственного окружения фюрера.

Кальтенбруннер прибыл как раз в тот момент, когда проходило дневное совещание по обсуждению положения на фронтах в штаб-квартире Гитлера (рассматривались сообщения, полученные за ночь). Кальтенбруннер доложился о прибытии и попросил Гитлера побеседовать с ним с глазу на глаз после окончания совещания. Тот, конечно, не знал, о чем хотел говорить с ним Кальтенбруннер, но его шестое чувство, которым он несомненно обладал, подсказало ему, что один из самых надежных его соратников заколебался. Он ответил Кальтенбруннеру, что тоже хотел с ним поговорить, и назначил встречу в бункере рейхсканцелярии. Совещание прошло весьма бурно, так как с фронтов поступили одни лишь негативные известия, и у Гитлера было несколько приступов ярости, как и всегда в случаях, когда неудачи нельзя было уже проигнорировать. В сложившейся критической ситуации он, конечно же, обвинял генералов. Было вполне очевидно, что развитие событий ведет к окончательной катастрофе. Такое впечатление, казалось, было подходящим исходным пунктом для разговора Кальтенбруннера с Гитлером об альпийской крепости и подготовке к последней битве.

Но все произошло совершенно по-иному. Когда Кальтенбруннер был пропущен в бункер Гитлера и прошел в его кабинет, он увидел фюрера, стоявшего у большого макета города Линца на Дунае. Бодро, энергичными шагами он направился навстречу посетителю и сразу же начал разговор о запланированном переустройстве Линца. Гитлер хотел сделать его столицей Центральной Европы и стал подробно рассказывать Кальтенбруннеру о своей идее, задавая ему, уроженцу Линца, вопросы о тех или иных деталях своего проекта. Прошло более получаса, и Гитлер, как говорится, вошел в раж. Но вдруг он прервал свои высказывания и сказал на полном серьезе:

— Я знаю, Кальтенбруннер, что вы хотели мне сказать. Но поверьте, если бы я не был уверен, что когда-то вместе с вами буду перестраивать город Линц в соответствии с этим планом, то уже сегодня пустил бы пулю в лоб. И вы должны в это верить! У меня есть еще средства и возможности закончить войну победоносно!

На Кальтенбруннера эта хорошо продуманная и рассчитанная на драматический эффект сцена произвела большое впечатление, как он мне сам признался. Он не нашел в себе силы вырваться из оков психологического внушения и высказать после столь торжественного заверения фюрера свои заботы и сомнения. Когда Гитлер сразу же после этого извинился, что вынужден прервать беседу из-за важного совещания, Кальтенбруннер решил не заводить разговор о вопросе, по которому собственно и приехал в Берлин. Через двадцать четыре часа он сидел напротив меня, заявив:

— То, что вы мне говорили о целесообразности заблаговременной капитуляции, не имеет никакого смысла: у фюрера есть еще средства и возможности окончить в последний момент войну в пользу Германии!

Вот как долго действовала магия внушения Гитлера на этого человека, склонного вообще-то к реалистической оценке вещей. То же происходило и с другими сподвижниками фюрера: непостижимую силу воздействия на них следовало, без сомнения, приписать его необыкновенной способности заряжать оптимизмом людей, с которыми он соприкасался.

Изменение настроения Кальтенбруннера длилось довольно долго. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что после своей очередной поездки в Швейцарию, по прошествии некоторого времени после этого нашего разговора, я был прямо на улице Зальцбурга арестован гестапо. Меня обвинили в государственной измене и сказали, что уже на следующий день я буду отправлен в распоряжение военно-полевого суда при штаб-квартире фюрера. Каким образом этот необычный во всех отношениях суд выносил свои приговоры, было известно после смерти Роммеля. Впоследствии были отброшены последние формальности, так что обвиняемые могли порою видеть из окон зала судебного заседания, как экзекуционная команда отрывала уже для них могилы. Рассмотрение любого дела длилось не более двух-трех часов, включая казнь. Что мне тогда спасло жизнь, так это готовность начальника зальцбургского гестапо сообщить одному из сотрудников Кальтенбруннера, названному мною, по телефону о моем положении. Этот человек, на которого я мог положиться чисто по-человечески, мгновенно оценил происходившее и приказал от имени Кальтенбруннера, даже не переговорив с ним, чтобы меня немедленно освободили. Таким образом, через несколько часов нахождения в гестапо я был снова на свободе. Когда я позднее бросил в лицо Кальтенбруннера резкие обвинения по поводу его поведения в отношении меня, он даже не попытался объяснить это недоразумением, как я ожидал, a только пожал плечами как ребенок, застигнутый за чем-либо запрещенным, и произнес:

— Это я просто не досмотрел.

И это был один из самых могущественных людей Германии!

Между тем Кальтенбруннер продолжил осуществление своих псевдореалистичных фантазий по организации альпийской крепости. Вскоре он пришел к выводу о целесообразности подключения к этим делам «операции Бернхард».

Кальтенбруннер надеялся в случае необходимости при осаде союзниками альпийского массива прорвать кольцо окружения за счет использования хорошо знающих местность альпинистов. Они же должны были использовать контрабандные пути для связи с заграницей — в первую очередь со Швейцарией и Италией. Более того, он рассчитывал даже установить воздушное сообщение с Испанией и послал туда своего представителя, чтобы выяснить, как отнесутся тамошние власти к приему самолетов из альпийской крепости. Главная цель поддержания таких связей с внешним миром заключалась, по его мнению, в обеспечении редута теми продуктами и материалами, которые не смогут производиться в горах, а также необходимым сырьем.

Эти закупки за рубежом должны были, однако, как-то финансироваться. Вот для этого Кальтенбруннер и хотел привлечь «операцию Бернхард». Он написал пространное письмо Швенду, в котором изложил свои планы и просил того выделить по одному или несколько своих надежных сотрудников в Швейцарии и Испании, которые стали бы действовать в качестве закупщиков всего необходимого для нужд альпийской крепости. Вместе с тем он разрешил Швенду выдать этим людям значительные суммы фальшивых фунтов, которых могло бы хватить на длительное время. В письме Кальтенбруннера содержалась и сенсационная информация: в серийное производство пошли фальшивые доллары. По оценке экспертов, они были сделаны столь же удачно, как и фунты стерлингов, так что можно было приступать и к их сбыту в значительных количествах.

Эти планы Кальтенбруннера носили конечно же фантастический характер, как, впрочем, и его идея с альпийской крепостью. И было бы глупо заниматься этими абсурдными идеями. Мнение Швенда было таким же. Кальтенбруннер, однако, относился к своим планам весьма серьезно, что выразилось в том, что он приказал перевести производственные цеха по выпуску фальшивых фунтов стерлингов и долларов из концлагеря Ораниенбург в концентрационный лагерь Эбензее, расположенный неподалеку от южной оконечности озера Траунзее (штольни под Редл-Ципфом входили в состав этого концлагеря). Тем самым Кальтенбруннер намеревался обеспечить финансирование нужд своей альпийской крепости.

Следы последнего транспорта фальшивой валюты из Редл-Ципфа теряются, в связи с чем мы опять возвращаемся к началу нашего повествования. Местные жители впоследствии рассказывали, что будто бы видели, как сотрудники военно-морской опытной станции опускали в озеро Топлицзее большие ящики и огромные металлические емкости. И все же верить этим свидетельским показаниям можно лишь относительно. Естественно, вполне возможно, что неуничтоженное оборудование и фунты, доставленные транспортом из Редл-Ципфа, могли быть сокрыты таким образом. Американская разведка заинтересовалась этими рассказами и вызвала водолазов: американский военно-морской флот хотел бы получить данные о результатах разработки новых видов оружия немцами. Для этих специалистов, по всеобщему мнению, не должно было составить большого труда обнаружить на дне озера различные предметы, контейнеры, ящики и аппаратуру. Оптимизм этот оказался, однако, преждевременным. Ни одному из водолазов не удалось опуститься на самое дно озера. Топлицзее, как оказалось, имело двойное дно между поверхностью и скалистой основой. Дело в том, что с гор в течение долгих лет в озеро попадали деревья, приносимые талой водой и сброшенные буреломом. Из этих-то деревьев и сложился с течением времени довольно плотный слой метрах в сорока от поверхности воды — нечто вроде спрессованного плота. «Плот» не имеет прочного сцепления с боковыми скалами и плавает в затопленном состоянии, не обладая жесткой структурой. Более того, в этом странном образовании происходят постоянные подвижки, внутренние напряжения и растяжки. Поэтому американские водолазы не решились пробиться сквозь него, поскольку возможность подъема была бы под большим вопросом. Не удалась и попытка образовать в нем большое отверстие путем взрывов: пролом очень скоро опять затянулся. Дальнейшие работы по исследованию озера были прекращены. Позднее в частном порядке предпринималось еще несколько попыток добраться до дна озера, но и они закончились безрезультатно по тем же причинам. Как мне представляется, такого двойного дна, как в озере Топлицзее, нет более нигде во всем мире.

По всей видимости, опытная военно-морская станция как раз поэтому и была размещена на Топлицзее. Как говорят специалисты, на озере все же должны быть места, где можно вполне безопасно добраться до его дна. В воде под ее поверхностью имеются два течения, которые в определенном месте образуют полынью порядка двадцати метров, отодвигая в стороны древесную массу. Вот там-то и следует искать проход. Но ни американцы, ни их последователи места этого обнаружить не смогли. Сотрудники же морской станции должны были его знать, так как постоянно вели подводные работы, ни разу не прибегнув к взрывам подвижного второго дна. Вполне понятно, что бывшие сотрудники этой станции в последовавшие годы предпринимали попытки добраться до затопленных в 1945 году ценностей.

В конце марта 1946 года в озере, у подножья горы Раухфанг Копель, были обнаружены трупы двух неизвестных мужчин. Затем они были идентифицированы как инженеры Майер и Пихлер из Линца. Они якобы намеревались совершить лыжную прогулку в Мертвых горах и разбили палатку на вышеназванной горе, чтобы переночевать. Выглядело это, однако, весьма странно, так как в получасе хода они могли бы спокойно разместиться на ночлег в гостинице, куда добраться можно было даже в туман и пургу. Кроме того, неподалеку оттуда находились две хижины специально для приюта альпинистов. Так называемые туристы были, по всей видимости, убиты, но никаких следов оставлено не было. Австрийская жандармерия, не имевшая опыта (вследствие увольнения многих членов нацистской партии и СС в нее пришли новые люди, в числе которых были и не очень надежные), оставила это дело нераскрытым. Только значительно позже было выяснено, что оба инженера являлись сотрудниками военно-морской опытной станции на Топлицзее и что с ними был еще какой-то человек.

А 10 августа 1950 года со скалы на южной стене горы Райхенштайн, неподалеку от озера, сорвался гамбуржец Герене, вышедший на прогулку в горы вместе с неким Келлером, тоже жителем Гамбурга. Труп после падения с шестисотметровой высоты был искажен до неузнаваемости. Как выяснила жандармерия, Герене и Келлер сразу же по прибытии отправились в горы. Восхождение и было целью их приезда, так как они не находились в отпуске, который намеревались бы провести в горах. Да и местность там не годилась для восхождений: известняковые породы были настолько хрупкими, что не выдерживали крюков с замком. Как было потом установлено, оба туриста были тоже бывшими сотрудниками морской станции на Топлицзее. У меня создалось впечатление, что падение со скалы не было, по еути дела, несчастным случаем. Поскольку Майер и Пихлер, Келлер и Герене должны были знать, где находились припрятанные материалы опытной станции и ящики с банкнотами, но искали их не в озере, а в горах, возникает предположение, что рассказы жителей, будто бы все эти ценности были утоплены в озере, являются надуманными, а вполне возможно, и специальной дезинформацией.

Что искали бывшие сотрудники морской опытной станции? Деньги или же чертежи и документы? Действовали ли они самостоятельно или по чьему-то заданию?

На эти вопросы можно ответить лишь гипотетически. В период моего интернирования мне представилась возможность побеседовать с рядом старших морских офицеров из непосредственного окружения гросс-адмирала Дёница. И все они независимо один от другого заверили меня, что работы на опытной станции на Топлицзее находились только в начальной стадии. Советы, в руки которых попали многие высшие морские офицеры, должны были это знать. А если это так, то бывшие сотрудники опытной станции, нашедшие свою смерть в горах, да и другие частные лица, следовательно, искали не материалы и документы о результатах ведшихся на станции работ, а ящики с банкнотами фунтов стерлингов из редлципфовского транспорта. Вполне возможно, что они хотели разыскать не столько фальшивую валюту, сколько печатные платы для изготовления фунтов стерлингов и долларов и документацию по процессу их изготовления. Не исключено, что именно с этим последним транспортом из Редл-Ципфа вывозились указанные документы и печатные платы.

Есть и определенные доказательства, что среди поисковых экспедиций, появлявшихся у озера, были и инспирированные советской стороной. Вне всякого сомнения, русская секретная служба старалась собрать воедино все оставшееся от «операции Бернхард» — людей, материалы и документы, чтобы реконструировать весь производственный процесс. Ныне такие попытки уже прекращены — может быть, поскольку они нашли то, что искали, но вероятно, и потому, что отказались от плана изготовления собственных фальшивых денег (считаю, однако, что эта версия менее вероятна).

Событие, произошедшее несколько лет тому назад, подтверждает интерес Советов к «операции Бернхард». Швенд в свое время привлек к своей деятельности в Дании директора одной из гостиниц Фредериксена, который довольно быстро развил бурную деятельность по сбыту фальшивых банкнот. Звали ли его действительно Фредериксеном, сомнительно. По мнению Швенда, он был шведом и рожден, как говорится, под другим именем. Во всяком случае, у Фредериксена были хорошие связи в Стокгольме, так что Швенд перенес область его действий и на Швецию. Это мероприятие оказалось оправданным, поскольку Фредериксен через небольшой промежуток времени установил «деловые связи» с Советским Союзом. По всей видимости, лично своих советских партнеров он не знал, но до окончания войны поставил им несколько сот тысяч фунтов в обмен на золотые слитки. Обмен «товарами» осуществлялся шведскими кораблями, причем судовладелец, весьма солидный человек, получал определенные проценты за перевозки.

Для Фредериксена деятельность по линии «операции Бернхард» с окончанием войны не закончилась. Осенью 1945 года он познакомился в Копенгагене с неким летчиком английских военно-воздушных сил, который согласился обменять бернхардские фунты за сорок процентов их номинальной стоимости. Новый партнер за несколько приемов представил ему значительные суммы. Однако Скотланд-Ярд вышел на след этих сделок. Летчик был арестован и выдал своего датского партнера. Фредериксен был заключен под стражу датской полицией. Вначале он от всего отказывался, но затем все-таки был вынужден признаться, когда ему была устроена очная ставка с англичанином в Копенгагене. Комиссия, занимавшаяся расследованием этого дела, заинтересовалась происхождением фальшивых банкнот. Было высказано предположение, что Фредериксен получил их в свое время непосредственно от немецких оккупационных властей в Дании. Допросам, а затем и очным ставкам с Фредериксеном подверглись бывший рейхскомиссар в Дании Бест, начальник полиции безопасности Бовензипен, шеф гестапо Иззельхорст, представитель Скорцени — Швердт. Но эти допросы ничего не дали, так как бывшие представители оккупационных властей к «операции Бернхард» никакого отношения не имели. Отсидев семь месяцев в заключении, Фредериксен был отпущен. Его состояние было конфисковано (насколько полиции удалось обнаружить его лицевые счета в банках).

Вскоре после этого, через своего бывшего посредника в делах с русскими, Фредериксен получил приглашение приехать в Москву. Видимо, Советы предполагали, что теперь, потеряв все свое состояние — или значительную его часть — и проникнувшись ненавистью к Западу, он будет склонен представить в их распоряжение свой опыт участия в «операции Бернхард». Фредериксен принял приглашение. Как мне потом рассказывали осведомленные лица, в Москве Фредериксен был встречен по-княжески. Его разместили в гостинице, где обычно останавливались иностранцы, и несколько дней, по восточному обычаю, ничем не докучали. О цели его приезда вообще никакого разговора не было. Лишь по прошествии некоторого времени его посетили несколько высокопоставленных представителей советских органов безопасности — МВД, приехавших на роскошных лимузинах «ЗИС».

Разговор с ними шел исключительно об «операции Бернхард». Советские представители интересовались десятками людей, имен которых Фредериксен никогда даже не слышал. Несомненный интерес они проявили к «майору Вендигу» (скорее всего, настоящего его имени они тогда еще не знали) Следующим был начальник отдела VI управления РСХА Крюгер. Когда Фредериксен сказал, что знает Вендига лично, русские стали настоятельно рекомендовать ему сделать все возможное, чтобы восстановить связь с ним. Они уполномочили Фредериксена обещать Вендигу любые суммы, если он согласится сотрудничать с Советами, и даже за готовность предоставления соответствующей информации. Фредериксен, почувствовав себя в неловком положении и поняв, что ему предоставляется возможность покинуть Москву, пообещал, что постарается найти Вендига и установить необходимый контакт. Это обещание и помогло ему вырваться на свободу.

О Крюгере Фредериксен ничего не знал, даже его имя было ему неизвестно. Но и информация, имевшаяся у советских представителей о Крюгере, была неполной, так как они предлагали Фредериксену попытаться найти его местонахождение. В ходе беседы у него создалось впечатление, что в руках Советов находилось несколько подчиненных Крюгера, в том числе и из концентрационных лагерей, некоторые из которых были у них на службе. Во всяком случае, советские представители были хорошо проинформированы о деталях изготовления фальшивых банкнот в Ораниенбурге и Редл-Ципфе, а также о транспорте с фальшивой валютой, путь которого окончился у озера Топлицзее. Это было ясно из задававшихся вопросов. Но датчанин (или швед) не был в курсе этих дел, а о Топлицзее вообще ранее не слышал. В последующих разговорах он часто путал Зальцбург с Зальцкаммергутом.

Попали ли печатные платы для изготовления фунтов стерлингов и долларов в руки Советов или нет? Фредериксен склоняется к мнению, что эти платы находятся у них, но какими аргументами он обосновывает свою гипотезу, мне неизвестно.

Шел конец 1947 года, когда Фредериксен возвратился из Советского Союза (факт его поездки подтверждается), но никаких попыток разыскать Вендига — Швенда он не предпринимал. Вначале к нему довольно часто приезжали советские посредники и курьеры, затем в связи с их безрезультатностью всякие такие посещения прекратились, и Фредериксен был оставлен в покое. Это могло значить, что Советы либо списали его за бесполезностью, либо его помощь им уже была не нужна. Если верна вторая версия, то, стало быть, они достигли своей цели другими путями, то есть нашли документацию и печатные платы. Это предположение подтверждается тем, что примерно в это же время были прекращены все поиски в районе озера Топлицзее. После 1950 года местные жители не отмечали более никаких «поисковых групп», появлявшихся до того весьма часто в горах над озером.

Итак, если эта версия соответствует действительности, то Советы ныне в состоянии изготовлять доведенные почти до совершенства английские и американские банкноты в любом количестве и даже заниматься их сбытом. Конечно, советская секретная служба была в состоянии проделать все необходимое и самостоятельно, опираясь на собственные силы и средства, однако использование немецкого опыта, технических и организационных наработок и достижений немцев помогло ей значительно сократить необходимые для этого время и издержки.

Некоторое время тому назад американское информационное агентство «Ассошиэйтед пресс» опубликовало следующее сообщение из Лондона:

«Отдел Скотланд-Ярда, занимающийся фальшивой валютой и фальшивомонетчиками, разыскивает склад с фальшивыми стодолларовыми банкнотами, стоимость которых по предварительной оценке составляет три с половиной миллиона долларов. При попытке сбыта почти безукоризненно изготовленных фальшивых купюр был задержан некий британский гражданин Полиция предполагает, что эти банкноты изготовлены на континенте».

Речь в сообщении идет, по-видимому, о бернхардских фальшивках. Результаты расследования Скотланд-Ярда, однако, опубликованы не были.

 

Глава 16

Конец «операции Бернхард»

Полная приключений жизнь Швенда не обошлась без них и после краха Германии.

Когда в начале мая 1945 года британские войска вошли в Меран, одно из английских подразделений наведалось и в штаб-квартиру Швенда — упоминавшийся нами замок Лаберс. Там находились, однако, только бывшие заключенные концлагеря под Бозеном, которых ему удались освободить перед своим отъездом. Естественно, они на все лады расхваливали хозяина замка, что разочаровало англичан В отделе Скотланд-Ярда, занимавшемся фальшивомонетчиками и фальшивой валютой, была в то время уже определенная информация. Вскоре был задержан личный друг Швенда, долгие годы проработавший в министерстве иностранных дел Германии, который рассказал все, что ему было известно об «операции Бернхард». Будучи представителем немецких дипломатических миссий в англосаксонских странах, он был хорошо знаком с английским складом ума. Он рассматривал «операцию Бернхард» как оружие войны гуманного типа, не наносившее непосредственного ущерба и вреда человеческим жизням. То, что он рассказывал, очень удивило английского полковника, ведшего допрос, который впоследствии получил генеральское звание, войдя в состав британской военной администрации в оккупированной Германии.

Его реакция была в чисто английском духе: ему захотелось лично познакомиться с «этим отчаянным и сумасбродным человеком», даже отказавшись от его пленения британскими властями. Он дал честное офицерское слово, что Швенд останется на свободе, если добровольно приедет в Меран и расскажет ему подробности «операции Бернхард».

Имея такое заверение британского полковника, немецкий дипломат выехал в Австрию, чтобы навестить своего друга. Он знал, где мог найти того: между ними на всякий случай существовала договоренность, каким образом он мог выйти на следы Швенда. С несколькими своими сотрудниками тот укрылся в долине Каунзерталь в Отуталерских Альпах. Когда бывший дипломат, пройдя многочисленный контроль, наконец, попал в жилище Швенда, то был обескуражен, увидев своего друга в форме американского майора. Бывший штурмбаннфюрер СС, никогда не входивший в ее состав, теперь носил различия того же ранга, но американской армии. Такого после конца войны более не случалось. Каким же образом это произошло?

Во время моего последнего посещения Мерана Швенд узнал, сколь серьезно англичане и американцы опасались дальнейшего сопротивления немецких войск в так называемой альпийской крепости. На этом он и построил свой план. Вместо того, чтобы спрятаться в горах от приближающихся союзных войск, как мы ожидали, он двинулся им навстречу. Благодаря своему импозантному виду и отсутствию малейшего страха, он без особого труда попал к американскому командиру дивизии, которому изложил свои идеи. Он предложил ему свои услуги в качестве посредника, чтобы убедить отошедшие в горы немецкие части отказаться от дальнейшего сопротивления и присоединиться к общей капитуляции немецких войск. (Насколько продуманными были намерения этих частей продолжать боевые действия, установить теперь практически невозможно. Можно только предположить, что лишь меньшинство солдат и офицеров были склонны не считаться с капитуляцией.) Но чтобы операция прошла успешно, было необходимо, по аргументации Швенда, дабы он выступил в качестве американского офицера. В связи с этим он потребовал форму и документы американского майора и предоставления в его распоряжение джипа с американским водителем. Американский генерал согласился с требованием и предложением Швенда. Во все последующие дни новый майор американских вооруженных сил разъезжал по опаснейшим горным дорогам в самые отдаленные уголки Альп, отыскивал командование решившихся на продолжение сопротивления немецких подразделений и частей и доказывал им бессмысленность дальнейших боевых действий. Каким мужеством надо было обладать, чтобы в одиночку да еще в форме противника появляться у людей, находившихся длительное время в отрыве от внешнего мира, не знавших, что война в действительности уже закончена, не говоря уже о ландскнехтах и головорезах, которые из ложно понимаемого чувства любви к родине и не собирались сдаваться! Но никто из них не мог противостоять силе убеждения этого человека, а его явное бесстрашие производило должное впечатление на самых ретивых.

Успех миссии Швенда был бесспорным. В зоне действий той американской дивизии, где орудовал Швенд, в течение одной только недели американским подразделениям добровольно сдались все до последнего немецкого солдата, спустившиеся с гор.

Когда Швенд услышал о предложении английского полковника, он, не колеблясь, тут же его принял. В путь он тронулся, имея на руках фальшивые, на этот раз английские, документы, чтобы пересечь итало-австрийскую границу, поскольку зона полномочий американского генерала оканчивалась. В беседах с пригласившим его англичанином Швенд провел весь день и почти целую ночь. Документация по «операции Бернхард» английских властей за те сутки пополнилась на несколько сот страниц. По окончании беседы в честь Швенда был устроен обильный прощальный завтрак, и он был доставлен назад к американцам.

И вот тут-то Швенд допустил грубую ошибку. Ему, динамичному человеку, который не мог сидеть сложа руки без интересных занятий, в Тироле стало скучно. К тому же он порядком надоел американцам, неоднократно пытаясь выяснить, как они обращались с солдатами, сдавшимися им в плен по его побуждению, высказывая критические замечания. Когда пошли разговоры, что майор «побратался» с немцами (истинную суть дела знали немногие, и даже американский водитель принимал его за «настоящего» соотечественника), Швенд попрощался с командиром дивизии и перебрался в Мюнхен. А это обернулось для него плачевно.

Мюнхен 1945–1946 годов имел мало общего с городом, который Швенд знал до войны. Жестоко пострадавшая от авианалетов союзников столица Баварии стала прибежищем десятков тысяч самых различных людей: отбросов общества — «военной накипи»; беженцев, потерявших родину и все нажитое; типов, выдававших себя за политиков, но на самом деле не решающихся возвратиться в родные места из-за совершенных ими преступлений, и им подобных. Коренному населению той зимой приходилось очень трудно. Символом переоценки ценностей стала Мёльштрассе — центр мюнхенского черного рынка, где можно было купить все — от сигарет «Камель» до автомашины «Кадиллак». Покупая у одного мелкого торговца за пару долларов растворимое кофе, Швенд обратил на себя внимание американской уголовной полиции, агенты которой шныряли повсюду. При американской полиции в Мюнхене в то время была создана служба, занимавшаяся отысканием и возвратом «похищенных произведений искусства». Швенд перед самым концом войны приобрел несколько картин на вполне законном основании, заплатив за них не бернхардской валютой, а настоящими деньгами. Но сам того не зная и не имея с ними ничего общего, он неожиданно оказался в числе торговцев художественными ценностями, которые во время войны закупали за рубежом для руководителей Третьего рейха ценные картины фактически за бесценок. А приобрел Швенд тогда одну картину Рембрандта и несколько картин известных голландцев.

Служба эта пыталась реконструировать, каким образом картина Фермеера «Мужчина со шляпой» попала из Голландии в Вену. На первый взгляд все происходило надлежащим образом. Венская городская администрация получила эту картину взамен другой картины Фермеера, находившейся в коллекции графа Чернина, которую лично приобрел Гитлер, — из-за нее Чернин до сих пор ведет судебный процесс с австрийским правительством. И вот эта-то картина вызвала настоящую «дворцовую бурю» в иерархии Третьего рейха. Хотя международные эксперты признавали картину настоящей, венские специалисты заявляли, что это — копия. Из-за этого разгорелся скандал, дошедший аж до Гитлера. Гауляйтер Вены Ширах клялся, что картина — оригинал, то же самое утверждал рейхскомиссар в Голландии Зейс-Инкварт, приобретший ее за 800 тысяч гульденов и подаривший Вене. Однако противники Шираха усмотрели в этом деле шанс для устранения гауляйтера. В защиту зятя вступился личный фотограф Гитлера — Хофман.

При выяснении всех этих дел в результате стечения самых невероятных обстоятельств, не имевших по сути никакого отношения друг к другу, в поле зрения вышеназванной американской службы попал Швенд. Таким образом, человек, которого разыскивала полиция всего мира, оказался в тюрьме Шта-дельхайм. Допрашивавшие его люди ничего не знали об «операции Бернхард», их занимал только вопрос, каким образом «Мужчина со шляпой» Фермеера и другие не менее ценные картины попали из Голландии в Германию. То, что эта картина была предположительно скопирована Хансом ван Меегереном, ставшим затем всемирно известной личностью, когда доказал, что другая картина Фермеера «Христос и блудница», которую Геринг приобрел за 1650 тысяч гульденов, в действительности нарисована им, американских следователей в то время не интересовало. Поэтому вполне понятно, что один из бывших сотрудников Швенда, имевший хорошие связи с американцами, без особого труда вызволил своего прежнего шефа из-под стражи. Однако он оказался человеком себе на уме, появившись предварительно в камере Швенда с двумя представителями американской уголовной полиции Михаэлисом и Тиммом с неожиданным предложением передать им в обмен на свое освобождение содержимое тайника с «военной кассой». Выбора у Швенда практически не было. В тайнике в Каунзертале в Тироле было изъято золотых монет столько, что они по весу не уступали весу самого Швенда. В 1946 году это было громадное состояние. В соответствии с договоренностью, Швенд был тут же освобожден. Но он и по сей день ведет процесс за получение подтверждения об изъятии у него золота. Что же касается Михаэлиса и Тимма, то через несколько месяцев после этого случая они проделали подобный же трюк с несколькими бывшими сотрудниками Швенда в Италии, получив за их освобождение из заключения не менее 35 миллионов лир. При этом они «забыли» не только запротоколировать полученные деньги, но и выпустить из тюрьмы одного из арестованных. Вызывает большое сомнение, что эти деньги и ценности пополнили американский золотой запас в Форте Нокс.

С фальшивым польским паспортом Швенд через некоторое время уехал за океан. Ему, много пережившему за свою жизнь, в оккупированной Германии было не по себе. Сохраняя «старомодные» понятия о дружбе и верности, он и теперь подвергает себя опасности оказаться в сложных жизненных ситуациях. Насколько мне известно, Швенд в настоящее время возглавляет довольно солидную фирму. Но что он счастлив, я весьма сомневаюсь.

 

Глава 17

Дневники Шелленберга

В иностранной прессе в последнее время циркулируют слухи, что после бывшего шефа внешней разведки Шелленберга остались, мол, дневники, содержание которых даже более сенсационно, чем дневники Канариса, в которых много таинственного. И вот что мне удалось выяснить.

Эсэсовский генерал Шелленберг, реалистически оценивая положение дел, своевременно пришел к выводу, что Германия должна проиграть войну. Исходя из этого, он отдал распоряжение, чтобы обе его службы — внешняя и военная разведки — делали микрофильмы с наиболее важных документов. Копии эти, запаянные в металлическую емкость, должны были затем быть закопаны в районе озера Ванзее под Берлином. Тем самым Шелленберг намеревался сохранить ценный исторический материал, как говорится, на всякий случай. Однако во время его отъезда из Берлина в марте 1945 года эти фотокопии были уничтожены вместе с оригиналами. Было ли это недоразумение или же преднамеренный саботаж, так и осталось невыясненным. Во всяком случае, этот исторический материал для потомков сохранен не был. Осталась только документация, которую Шелленберг брал с собой. Но эти документы представляют незначительный интерес, так как относятся к последней фазе войны, когда немецкая секретная служба проводила весьма ограниченную деятельность.

Нечто подобное произошло и с дневниками Канариса, оригиналы которых были уничтожены в ходе общей акции по уничтожению секретной документации. Фотокопии просуществовали еще несколько недель в качестве следственного материала для представления в «народный трибунал» в ходе судебного процесса над Канарисом. Когда же при приближении союзных войск к концентрационному лагерю Флоссенбюрг Канарис был казнен, то вместе с прочими судебными материалами были уничтожены и фотокопии. Но и в данном случае небольшая часть дневников была сохранена, благодаря сложившимся обстоятельствам. Речь в них шла о событиях с начала войны и до 1943 года, и обнаружены были эти записи в подвале разбомбленного дома в Вене. Дневники попали в руки американцев и использовались ими во время Нюрнбергского международного процесса как материал обвинения против некоторых подсудимых.

Автор книги попытался после войны побудить Шелленберга реконструировать по памяти наиболее важные события в деятельности немецкий секретной службы для исторических исследований. Шелленберг согласился с предложением и даже составил грандиозные планы. В значительной степени эти идеи осуществлены, однако, не были, так как у Шелленберга произошел рецидив болезни, и в 1952 году после неудачной операции он умер в возрасте 42 лет.

По «операции Бернхард» Шелленберг успел все же представить некоторый материал, который мною использован в этой книге, и еще кое-что сверх того. Эти данные я намереваюсь приобщить к другим материалам в еще одной своей книге под условным названием «Пятая колонна», которая должна увидеть свет в следующем году. Запланированная же мною систематическая обработка материалов по самым различным видам и направлениям деятельности немецкой секретной службы, к сожалению, уже не состоится, что будет, естественно, большой потерей для исследователей недавних событий прошлого.

Привожу несколько писем Шеленберга, написанных им мне, поскольку в них рассматриваются вопросы по затронутой теме.

18.5.50
Вальтером.

Дорогой….!

Когда пришло твое последнее письмо, мне было настолько плохо, что оно пролежало несколько дней непрочитанным, у меня просто не было сил. Сегодня стало значительно лучше, как и должно быть: сдаваться я не намерен!

Ты избрал для связи путь через Е. Франке, с которым я тоже стал вновь поддерживать отношения. Прежнее мое предложение было чисто рутинным.

Твое письмо меня очень заинтересовало, и я прочитал его внимательно. Считаю твои предложения приемлемыми и вполне дискуссионными. Адреса людей для уточнения отдельных моментов, конечно, можно найти. Что касается военных вопросов, то считаю целесообразным обратиться к фон Девицу, Кляйенштюберу, Олетцу, полковнику Бунтроку и другим. Вполне подходящими являются также Тео Пеффген, Финке, фон Лепель, Рёдер и некоторые другие. Наряду с корректурой готов представить и интересные, на мой взгляд, дополнения. Ты знаешь, как я могу работать, если берусь за что-либо серьезно, в качестве своей темы я взял бы полемику и критический разбор положений и высказываний Тревор-Ропера о последних днях Гитлера, поскольку, будучи его противником, он многого не знал, не понимал, да и не хотел понять. Публиковать это ты будешь, вполне естественно, под своим именем.

Заодно мы вместе подойдем критически к многочисленным публикациям в мире обо мне и нашей службе. Необходимо представить многие моменты позитивно, как и в книге Бернадотта.

Гизелхер Вирзинг твое письмо тоже получил и может дать полезные советы.

Во всяком случае, абсолютно точно — как ты и запланировал — сам я ничего писать не буду. Таким образом, планы наши полностью совпадают.

Меня собирается навестить кто-нибудь из числа швейцарских офицеров (генерал Гуизан, Р. Массон и другие), так как они хотят, чтобы я написал книгу специально для Швейцарии. Вирзинг тянет с ответом, думаю пригласить его к себе, а затем представить тебе. Беру это дело на себя и сам напишу ему. Дауфельдт глуповат, да и не в курсе дела.

(Может быть, подключу еще и Хюгеля.)

В «Квике» от 28.5. Ск. снова подцепил меня (обстрел Нью-Йорка ракетами «Фау-1» с подводной лодки). Он изображает меня как Ла-Кейтеля. В моем документальном архиве имеются прямо противоположные высказывания. В настоящее время материалы находятся у Вирзинга. К сожалению, он слишком занят, чтобы выступить в мою защиту, и тем не менее сделал для меня в десятки раз больше, чем друзья.

Моя болезнь действительно весьма серьезна. После освобождения из заключения я перенес тяжелую операцию. Вынужденный постельный режим действует удручающе. Думаю, однако, что постепенно все опять наладится.

Тебе потребуются мои документальные архивы — дела I, II, На и III, а также протоколы моего допроса. В них содержатся важные материалы.

Тереби Вирзинга и постоянно пиши мне. А не мог ли бы ты ко мне приехать? В моем нынешнем положении я должен думать и о материальной стороне вопроса; полагаю, однако, что у нас никаких непреодолимых препятствий возникнуть не должно.

Жена и дети — вот вся моя радость.

Сердечные приветы от дома в дом.

Остаюсь твоим старым

4.7.50
Твой Вальтер.

Мой дорогой…!

Сердечная благодарность за твое обстоятельное письмо от 28.6.

Я долго и всесторонне обо всем раздумывал и уже кое-что предпринял.

Сомнительным лишь представляется мне предложенный тобою темп, смогу ли я его выдержать. Надеюсь, что мне удалось уже преодолеть самое тяжелое в своей болезни, тем не менее я должен быть очень осторожным в своем поведении, в противном случае лихорадка снова может свалить меня с ног. Вместе с тем отлично понимаю неотложную временную потребность.

Поэтому тут необходимо найти какое-то решение — определенный компромисс. К тому же особого стремления к работе у меня не было, и вот, наконец, оно появилось.

Вообще-то я сейчас с женою и пятью детьми веду такой образ жизни, который приносит мне ежедневную радость, но и связан со множеством забот и хлопот. Но оставим это, однако.

По вопросу о нашем деле у меня такое предложение: ты должен приехать сюда хотя бы на один день. В письме обо всех подробностях не напишешь — к тому же необходим духовный контакт. 2–3 часов вполне достаточно для «предварительного» ознакомления с документами, послать же тебе несколько ящиков — довольно трудное дело; ну и все прочее.

Одна из моих знакомых по Вене сейчас выехала в Германию, стало быть, получение визы — не проблема! И бург находится в британской зоне оккупации, но это никакой роли не играет, так как никакого контроля там нет.

Дела мои за последнее время несколько консолидировались. Подумай но поводу моего предложения: у меня твердое убеждение, что для обеих сторон это было бы хорошим выходом из положения.

Извини, что должен заканчивать письмо: мне приходится сейчас чуть ли не ежедневно в полдень отправляться в местную администрацию, идя, пошатываясь как мертвец, поскольку совершенно неожиданно мою жену с пятью детьми собираются выселить из двухкомнатной квартиры без предоставления замены — решение о выселении мне предъявлено. Если мне не удастся ничего добиться, то я — пусть даже меня снова посадят — перебью всю мебель местного самоуправления своим костылем. Ведь это, по сути дела, — тихая месть мне со стороны новых партийных бонз. А какую обратную реакцию вызывает такой удар исподтишка: куда девается вся философия историка и возникает мысль — учатся ли люди чему-либо из истории или же нет?

Целую руку твоей супруге с наилучшими пожеланиями. (А помнит ли твоя дочурка наш совместный обед?)

Сердечный привет — также и от моей жены.

28.8.50
Твой Вальтер.

Дорогой мой…!

Моя жена благодарит тебя сердечно за твои строки от 15.8. Отвечаю на письмо, так как сейчас в состоянии сделать это.

Ты, к сожалению, прав: у меня опять получился тяжелый рецидив болезни. По совету врачей и нескольких друзей мне сейчас необходимо вести щадящий образ жизни, который будет связан с прохождением специального лечения.

И только по этим, независящим от меня причинам вынужден тебя здорово разочаровать, поскольку должен воздержаться от выполнения наших общих планов. После успешного лечения и реконвалесценции пересмотрю свои рабочие планы и возможности их осуществления. Мои друзья отсоветовали мне при сложившихся обстоятельствах, в условиях быстро текущего времени, твердо придерживаться первоначального нашего плана и настоятельно рекомендовали занять позицию свободы действий. После здравых размышлений я решил последовать их совету. Уверен, что и ты, учитывая положение дел, одобришь мое решение, сколь разочаровывающим на данный момент оно ни является.

У меня нет абсолютно никакого намерения выступить в качестве твоего конкурента в вопросах писанины. Однако уже сейчас целесообразно пересмотреть наши первоначальные планы. Но и это — только одна из возникших у меня идей, сначала нужно заняться восстановлением здоровья. Я подобрал хорошие материалы и продолжаю их оформление.

С наилучшими приветами и пожеланиями от дома к дому.

 

Послесловие

Во всех правовых государствах мира изготовление фальшивых денег является преступлением, которое строжайшим образом карается. Общественное мнение осуждает это явление как морально недопустимое и не столько из-за нарушения права государства, обладающего денежной монополией, сколько из-за ущерба, наносимого отдельным гражданам, а вместе с тем и экономике.

Учитывали ли это организаторы и сотрудники «операции Бернхард»? Были ли у них угрызения совести и морали за свою деятельность? В обобщенном виде ответить на эти вопросы нельзя. Среди этих людей были такие, кто ни о чем не думал, но также и личности, считавшие оправданными любые средства, направленные во благо нации. Были, наконец, люди, пытавшиеся в душевной борьбе оправдать свое фальшивомонетничество основными понятиями этики.

У меня самого вначале вся эта акция по изготовлению фальшивых денег вызывала отвращение. И не только по правовым или моральным соображениям, но и потому, что я думал: ведь все это осуществляется по инициативе Гейдриха, хотя на самом деле было и не совсем так. Гейдрих являлся для меня олицетворением злой воли: он руководствовался не ложной моралью, ее у него не было вообще, и многое, что он делал, было иррациональным. Любые его идеи и предложения вызывали у меня подозрение, а некоторые из них представлялись вообще преступными. К тому же с «операцией Бернхард» я столкнулся, изучая венгерскую аферу по изготовлению фальшивых франков, относясь, как и большинство австрийцев, отрицательно к проявлениям шовинизма и его методов со стороны венгров. Уже только поэтому копирование немцами их опыта вызывало у меня эмоциональное неприятие.

Однако с течением времени мне стало представляться, что изготовление фальшивых банкнот противника следует рассматривать как одно из средств ведения войны, а это давало возможность его оправдания. Если сила сопротивления противника в результате таких действий ослабевает, и в довольно значительной степени, если сама акция направлена в первую очередь против враждебного нам государства, а не кошельков его граждан, можно вполне дискутировать о моральной стороне этого вопроса.

Поначалу я не верил, что изготовление фальшивой валюты может вообще нанести ущерб противнику, считая: в результате этого пострадают многие ни в чем не повинные люди. Под воздействием аргументов Швенда я впоследствии изменил свое мнение. Он заверил меня, что, если фальшивые банкноты будут изготовляться качественно с технической точки зрения и будут выпускаться в достаточно больших количествах, экономика противной стороны может быть серьезно нарушена, а возможно и парализована. Покупная способность, а следовательно и ценность бумажных денег, обеспечивающих обменные процессы, из которых в основном и состоит экономическая деятельность, покоится на доверии. Если это доверие отсутствует — в нашем случае в результате того, что никто не будет точно знать, является ли денежная купюра, которую он держит в руке, настоящей или же клочком бумаги, не представляющим никакой ценности, — экономический процесс застопорится, и весь весьма сложный механизм может даже остановиться. Если же будет предпринята попытка признания государственными банками фальшивых банкнот и принятия их наравне с законно выпущенными в оборот деньгами, возникнут инфляционные процессы, которые могут привести к банкротству государства.

Экономика страны в ходе войны станет иллюзорной, если жители больших городов подучат возможность платить за сельскохозяйственную продукцию в десятки раз дороже ее стоимости — к примеру, 10 фунтов стерлингов за полкило масла — деньги-то ими будут найдены прямо на улице. А что случится, если советские солдаты, получающие вообще мизерное денежное содержание, будут вдруг иметь в кармане тысячи рублей?

Швенд убедительно показал мне, к каким катастрофическим последствиям в Германии и странах Европы, оккупированных немцами, привел бы вброс нашими противниками фальшивых рейхсмарок, да даже фунтов стерлингов и долларов. Рейхсмарка имела хождение в значительной части Европы, но этому был бы положен конец в случае появления в больших количествах фальшивых купюр. Там, где немцы осуществляли контроль, они с трудом собирали так называемую «твердую валюту», на которую закупали жизненно необходимую продукцию за рубежом. Но и эти жалкие остатки международной торговли были бы сразу же ликвидированы, если бы, например, в Швейцарии было установлено, что мы расплачиваемся фальшивыми фунтами стерлингов и долларами (по этой причине бернхардская валюта никогда не использовалась в официальных сделках).

Германия, зависевшая от ввоза стратегического сырья, находилась в весьма стесненном военно-эко-номическом положении. Но и британская, и американская валюты, по доказательствам Швенда, не были абсолютно устойчивыми. Как это ни странно звучит, основная опасность для них заключалась как раз в их высокой кредитоспособности. Если же эта валюта в результате массового вброса фальшивых купюр станет подвергаться сомнениям, то это может привести к всемирному экономическому краху, поскольку наряду с техническими проблемами валютного обращения неминуемо возникнут и психологические. И происходить все это станет лавинообразно, что будет сопряжено с катастрофой военной экономики вражеских государств.

Для этого, однако, необходимо, чтобы уже к началу войны были подготовлены многомиллиардные суммы фальшивых банкнот и распространять их следовало путем массового разбрасывания с самолетов над территорией противника. Но, хотя операция «Бернхард» пришлась на самый разгар военных действий, по мнению Швенда, еще можно было нанести значительный ущерб и замешательство экономике противной стороны при условии активной и целенаправленной деятельности. Понимание проблемы привело меня к выводу, что изготовление фальшивых банкнот может реально стать действенным средством ведения войны.

Тем не менее мне не давала покоя мысль, что подобные акции нанесут значительный ущерб мирному населению. Однако развитие современных методов и средств ведения войны стерло к тому времени различие между вооруженными силами и гражданскими жителями, фронтом и тылом. Могли ли изготовление и распространение фальшивых денег рассматриваться как морально порочные в войне, когда бомбардировкам подвергались центры городов и в ходе авианалетов бессмысленно погибали сотни тысяч женщин, детей и стариков, которые заживо сгорали, засыпались обломками рушившихся зданий и теряли свои жизни от удушья и осколков, а действия воздушных пиратов считались чуть ли не геройскими? Доводы самозащиты и ответных мер не могли уже расцениваться как оправдательные аргументы, поскольку немецкая противовоздушная оборона задолго до конца войны была фактически уничтожена в результате массированных воздушных ударов противника. Если было «разрешено» в соответствии с законами войны убивать в массовом порядке и самым жесточайшим образом ни в чем не повинных и совсем беззащитных людей, то изготовители и распространители фальшивых денег не могли считаться преступниками. Там люди лишались жизни, здесь — только денег. И это, не говоря уже о том, что по англосаксонским неписаным законам «частная собственность представителей вражеской стороны» за рубежом подлежала конфискации и что такой порядок при молчаливом согласии мировой общественности превратился, по сути дела, в международное право. Да и по своим масштабам ущерб, наносимый подобными мероприятиями, был нисколько не менее ущерба от акции фальшивомонетчиков. А если при этом иногда затрагиваются иностранцы, не являющиеся гражданами противной стороны, то эти непреднамеренные действия следует рассматривать так же, как и неизбежные потери собственного населения в результате военных действий.

Вместе с тем возникает вопрос, можно ли морально оправдывать введение «тотальной войны», которая по своей сути стирала различия между солдатами и гражданским населением. Лично я так не считаю. Результатом ее был возврат к самому настоящему варварству. Современная война, особенно если она носит тотальный характер, не позволяет государствам, участвующим в ней, придерживаться методов галантно-кабинетных и даже национальных войн девятнадцатого века, ибо это было бы связано с их неизбежным разгромом. Миллионы людей, призванных на военную службу, также не смогут избежать закономерностей тотальной войны, даже если от них и будет требоваться осуществление преступных деяний, для которых война является лишь маскировкой. Избежать тотальной войны и ее методов можно только одним способом — путем отказа от военной службы, но в национал-социалистской Германии это означало неминуемую смерть от руки палача. Абстрагируясь от того, что никто не имеет права требовать от других героизма, на который неспособен сам (если тотальная война рассматривается как неприемлемая, то она не должна быть разрешенной также для американцев и русских), считаю уклонение от военной службы аморальным явлением, исходя из тех же соображений и причин, которые действовали с момента введения всеобщей воинской обязанности. Мы не ушли настолько далеко вперед, чтобы считать, что право и мораль находятся только лишь на стороне уклонистов.

Несмотря на такие и подобные им размышления, совесть моя оставалась неспокойной. Поэтому для меня имело большое значение, что англичане своим поведением по сути дела поддержали на Нюрнбергском процессе мои воззрения. Меня тогда привлекали в качестве свидетеля при рассмотрении самых различных дел, поскольку я не был ничем отягощен и мне не было предъявлено никакое обвинение. Я видел, например, как американцы пытались выдвинуть обвинение Шелленбергу за «операцию Бернхард». По этому вопросу я был допрошен многократно, Шелленберг же и того больше. Но вдруг совершенно неожиданно все вопросы, связанные с «операцией Бернхард», бычи прекращены производством. Позднее я узнал от одного американского офицера, который был в курсе всего судебного процесса, что англичане сами попросили американцев не заниматься более этой аферой. Шелленбергу дали понять, как он меня заверил, что операция «Бернхард» вплоть до дня капитуляции Германии будет рассматриваться как военная хитрость. После же 9 мая 1945 года ее продолжение станет считаться уголовным деянием. Поэтому обвинение пыталось лишь выяснить, не продавал ли Шелленберг во время своего нахождения в Швеции после капитуляции рейха фальшивые фунты стерлингов. Поскольку этого не было, то вопрос об «операции Бернхард» на заседания военного трибунала даже не выносился.

На решение о прекращении расследования дела об изготовлении и сбыте немцами фальшивой валюты, по всей видимости, повлияло и то обстоятельство, что англичане сами, как меня заверял Науйокс, разбрасывали с самолетов над Германией еще в начале войны фальшивые продовольственные карточки. Если принять во внимание, что продовольственные карточки в то время были важнее денег, то проведение параллели с бернхардской валютой становится вполне очевидной: и в том, и в другом случаях были предприняты попытки нарушения экономики противника.

В ходе Нюрнбергского процесса были отмечены и другие случаи снятия обвинений того или иного порядка, если защите удавалось доказать с привлечением соответствующих свидетельств, что и союзники во время войны проводили такие же или подобные мероприятия. Так, например, с гросс-адмирала Дёница был снят целый ряд обвинений, поскольку американский адмирал Нимиц признал, что и американские военно-морские силы применяли средства и методы «незаконного», лучше, пожалуй, сказать, некодифицированного характера. Обвинения, предъявленные Скорцени, были сняты, а сам он оправдан, когда капитан Йео-Томас, сотрудник британской секретной службы, признал, что и англичане проводили целый ряд операций за линией фронта в немецкой военной форме.

Можно вполне предположить, что в случае развязывания тотальной войны воюющие государства будут считаться с возможностью и даже вероятностью изготовления противником фальшивой валюты как средства экономического ведения войны. Лишь только если когда-либо удастся ограничить правовыми нормами методы ведения войн, станет возможным и исключение «войны банкнот».

 

Иллюстрации

Людвиг Виндишгретц — венгерский аристократ, инициатор аферы по изготовлению фальшивых франков в Венгрии после Первой мировой войны

Иштван Стефан Бетлен, граф — премьер-министр Венгрии в 1921–1931 гг. (слева)

Иоганн Шобер — полицей-президент Вены, впоследствии бундесканцлер Австрии

Антон Ринтелен — «некоронованный король» Штайермарка (Австрия)

Миклош Хорти — регент (правитель) Венгрии в 1920–1944 гг.

Эрих фон Людендорф — генерал-фельдмаршал, руководил немецкими вооруженными силами в Первой мировой войне (в 1914–1916 гг. на Восточном, а в 1916–1918 гг. и на Западном фронтах)

Густав Штреземан — министр иностранных дел, затем рейхсканцлер Веймарской республики

Райнхард Гейдрих — начальник Главного управления имперской безопасности (РСХА)

Похороны Гейдриха в 1942 г.

Барон Луис Ротшильд

Генрих Гиммлер — рейхсфюрер СС (в центре) со своими братьями

Эрнст Кальтенбруннер — шеф РСХА (после Гейдриха)

Вильгельм Грёбль — активный участник операции «Бернхард»

Вильгельм Канарис — начальник военной разведки и контрразведки — абвера

Вальтер Шелленберг — начальник внешней разведки рейха

Отто Скорцени — «освободитель Муссолини»

Бенито Муссолини — основоположник итальянского фашизма, глава правительства Италии в 1922–1943 гг. и республики Сало в 1943–1945 гг.

Гостиница в Гран Сассо, откуда был освобожден Муссолини

Команда Скорцени, действовавшая при освобождении Муссолини

Джалеаццо Чиано — министр иностранных дел Италии (слева) с женою Эддой

Иосип Броз Тито — главнокомандующий югославской народной армией и отрядами партизан в годы Второй мировой войны

Цеха бумажной фабрики в Шпехтхаузене, где изготовлялись фальшивые фунты стерлингов

Внутренний двор этой же фабрики

Фальшивые английские почтовые марки

Блоки фальсифицированных почтовых марок

Банкнота в 20 фунтов стерлингов, изготовленная фальшивомонетчиками в ходе операции «Бернхард»

Штаб-квартира по сбыту фальшивой валюты — замок Лаберс под Мераном

Штаб-квартира Кальтенбруннера в «альпийской крепости»

Мертвые горы — сердце «альпийской крепости»

Ссылки

[1] Шпеер Альберт (1905–1981) — немецкий государственный деятель. Родился в семье известного архитектора. По образованию архитектор, в НСДАП с 1931 г. В 1932 г. руководил перестройкой здания берлинской окружной партийной организаций, в 1933 г. оформлял партийный съезд в Нюрнберге. В 1934 г. начальник отдела «эстетика труда», инициатор проведения ночных торжественных шествий, автор и руководитель всех важнейших перестроек столицы рейха. С 1939 г. руководил строительством для военных нужд. В 1942 г. — министр вооружений и боеприпасов, становится диктатором военной экономики. В правительстве Деница ему было подчинено еще и министерство экономики. Нюрнбергским военным трибуналом приговорен к 20 годам тюремного заключения. До 1966 г. содержался в берлинской тюрьме Шпандау. Здесь и далее — примечания переводчика, если это не оговорено особо.

[2] Дениц Карл (1891–1981) — гросс-адмирал. Родился в Грюнау под Берлином в семье инженера-оптика. Участник Первой мировой войны — командир подводной лодки. С 1919 г. служил в рейхсвере. В 1934 г. — командир крейсера, в 1935 г. — командующий флотилией подводных лодок и в 1939 г. — командующий подводным флотом. С 1943 г. — командующий воен-но-морским флотом. Перед своей кончиной Гитлер назначил его своим преемником. Взят в плен англичанами. Нюрнбергским военным трибуналом приговорен к 10 годам заключения. Освобожден в 1956 г.

[3] Кальтенбруннер Эрнст (1903–1946) — начальник главного управления имперской безопасности (после Гейдриха). Родился в Риде (Австрия) в семье юриста. Сам тоже юрист. С 1935 г. — лидер австрийских эсэсовцев. В 1938 г. — статс-секретарь в кабинете Зейс Инкварта. В 1941 г. — шеф СС и полиции Вены. С 1943 г. — шеф ГУИБ. Был неисправимым алкоголиком и ярым курильщиком. По приговору Нюрнбергского военного трибунала повешен.

[4] СД — служба безопасности. Сформирована в 1934 г. первоначально в целях обеспечения безопасности Гитлера и руководства НСДАП. Первое время представляла собой нечто вроде вспомогательной полиции. Занималась изучением и подготовкой материалов общего характера, вскрывала планы оппозиционных партий и движений, сферы их влияния, системы связи и контактов, характера воздействия на общественное мнение. Затем включила в себя контрразведку, внешнюю (политическую) разведку и гестапо. Имела разветвленную сеть агентов и информаторов как внутри страны, так и за рубежом, вела досье на противников режима. Ее агентурная сеть делилась на категории: доверенные лица, агенты, информаторы и помощники информаторов. СД формально подчинялась партийному руководству — Гессу, затем Борману, на деле же Гиммлеру. На Нюрнбергском процессе признана преступной организацией.

[5] Гиммлер Генрих (1900–1945) — рейхсфюрер СС. Родился в Мюнхене в семье учителя. Получил сельскохозяйственное образование. Участвовал в «пивном путче» в 1923 г. В 1926–1930 гг. — заместитель шефа пропаганды НСДАП. В 1927 г. — заместитель, а с 1929 г. — рейхсфюрер СС. В 1936 г. — начальник всех служб полиции. С 1942 г. — рейхсляйтер НСДАП, член госсовета и депутат рейхстага, а с 1943 г. — министр внутренних дел. Был командующим резервной армией и группами армий «Оберрейн» и «Висла» (1944–1945 гг.). Начиная с лета 1943 г. пытался установить контакты с представителями союзников с целью заключения сепаратного мира. Узнав об этом, Гитлер в самом конце войны лишил его всех чинов и занимаемых постов. 23 мая 1945 г. был задержан англичанами и покончил с собой, приняв яд.

[6] Вермахт — вооруженные силы нацистской Германии, просуществовавшие с 1935 по 1945 г. Базой для их создания и развертывания послужил рейхсвер и принятый закон о всеобщей воинской повинности. В вермахте были сухопутные войска, военно-морской флот и военно-воздушные силы, а с 1940 г. и войска СС. Верховным главнокомандующим являлся рейхсканцлер (Гитлер). Накануне Второй мировой войны численность его составляла около 3 млн. человек, а максимальная — в 1943 г. — 11 млн человек.

[7] Здесь и далее автор называет эсэсовские звания применительно к армейским (Скорцени на самом деле имел звание оберштурмбаннфюрера СС).

[8] Скорцени Отто (1908–1975) — диверсант, любимец Гитлера. Родился в Вене в семье инженера. В 1939 г. был в составе полка личной охраны фюрера. С 1943 г. — сотрудник управления внешней разведки ГУИБ. В 1943 г. дерзким рейдом освободил из-под ареста Муссолини, в 1944 г. похитил сына венгерского регента Хорта и предпринял неудачную попытку захвата Эйзенхауэра. Американским военным трибуналом оправдан, но в 1948 г. был арестован немецкими властями. Бежал в Испанию, где в 1949 г. создал организацию «Паук» по оказанию помощи бывшим эсэсовцам и занимался коммерцией.

[9] Муссолини Бенито (1883–1945) — основоположник итальянского фашизма. Родился в семье кузнеца. В 1912–1914 гг. — редактор газеты социалистов «Аванти». Участник Первой мировой войны — младший сержант. В 1919 г. организовал «Союз борьбы», ставший основой фашистской партии. В 1922 г. организовал поход на Рим, в результате чего стал главою итальянского правительства (1922–1943 гг.) и марионеточного правительства республики Сало (1943–1945 гг.). К 1926 г. уничтожил остатки оппозиции и ввел фашистский трибунал. В 1933 г. развязал агрессию против Эфиопии, в 1936 г. — фашистский мятеж против республиканской Испании. В 1938 г. — участник Мюнхенского сговора. В 1943 г. был арестован королем, но освобожден Скорцени. В апреле 1945 г. захвачен партизанами, расстрелян и в знак позора повешен за ноги в Милане.

[10] СС (по начальным буквам «шутцштаффельн» — в немецком написании оба раза — «с») — охранные отряды — привилегированная военизированная организация в нацистской Германии. Сформирована в 1923 году с задачей охраны фашистских сборищ. В нее отбирались фанатично преданные фюреру молодчики. Со временем СС стала главной опорой нацистского режима и орудием террора. Из нее были выделены части «мертвая голова» для охраны концлагерей и войска СС — отборные ударные соединения (в 1944 г. насчитывали 38 дивизий с 950 тыс. человек личного состава). По мере развития слилась с госаппаратом фашистской Германии. Нюрнбергским военным трибуналом признана преступной организацией.

[11] Шелленберг Вальтер (1900–1952) — начальник управления внешней разведки главного управления имперской безопасности, бригаденфюрер СС. Родился в Саарбрюккене. По образованию юрист. В 1939–1941 гг. — начальник отдела контрразведки ГУИБ, а с 1943 г. — начальник управления внешней разведки, называвшейся у немцев политической. Разработал перечень информации, требующейся центру от зарубежной агентуры. На заключительном этапе войны организовал переговоры Гиммлера с американскими спецслужбами по заключению сепаратного мира. Нюрнбергским военным трибуналом приговорен к 6 годам заключения в тюрьме. Освобожден в 1950 г. и уехал в Италию, где написал воспоминания.

[12] Гейдрих Райнхард (1904–1942) — начальник главного управления имперской безопасности, главный инициатор создания концлагерей. Родился в Галле в семье директора консерватории. В 1922–1931 гг. служил в военно-морском флоте — обер-лейтенант, уволен из-за скандальной любовной истории. В 1932 г. вступил в СС, а в 1936 г. возглавил ГУИБ. В 1940 г. создал систему концлагерей и первое гетто для евреев. В 1941 г. — заместитель рейхс-протектора Богемии и Моравии, являясь с января 1942 г. руководителем программы решения еврейского вопроса. Убит в 1942 г. чешскими подпольщиками в Праге. Был своеобразным эталоном нордической расы — светловолосый, высокого роста, атлетического телосложения.

[13] Рем Эрнст (1887–1934) — организатор и руководитель штурмовых отрядов. Родился в Мюнхене в семье служащего. Участник Первой мировой войны — капитан. Вступил в фрайкор (добровольческий корпус), участвовал в свержении Баварской советской республики. Сблизился с нацистами, в 1923 г. участвовал в «пивном путче». Затем до 1930 г. был военным инструктором в Боливии. Возвратившись, стал создавать СА, в отрядах которой в 1931 г. насчитывалось 400 тыс. человек, а к концу 1933 г. — 2 млн человек. В 1933 г. стал министром без портфеля. В «ночь длинных ножей» в 1934 г. был застрелен эсэсовцами.

[14] Военная разведка и контрразведка — абвер была образована в 1919 г. правительством буржуазной Веймарской республики. С января 1935 по февраль 1944 г. возглавлялась адмиралом Канарисом. В 1938 г. реорганизована в управление разведки и контрразведки верховного главнокомандования вермахта. Центральный аппарат состоял из 5 отделов: I — разведка за рубежом (военно-экономический потенциал вероятного противника), II — организация диверсионной деятельности за границей и в тылу войск противника, III — военная контрразведка и политический сыск в вооруженных силах и военной промышленности Гер-мании, IV — сбор разведывательной информации по открытым источникам (иностранная пресса, радиопередачи, литература (и руководство военным атташатом), V — административные вопросы, архив, картотека агентуры. В феврале 1944 г. абвер был расформирован, его подразделения вошли в состав главного управления имперской безопасности.

[15] Раш Отто (1891–1948) — полицейский и военный деятель нацистской Германии, бригаденфюрер СС. Родился в Фридрихсру. Участник Первой мировой войны. По профессии юрист. Вступил в нацистскую партию в 1931 г. и в СС в 1933 г. В 1939 г. — инспектор полиции безопасности в Кенигсберге, принимал участие в Гляйвицкой провокации немецких спецслужб против Польши, затем — командир спецкоманды в Праге. В 1941 г. — командир спецкоманды на Украине. В 1942–1945 гг. — директор нефтяной компании «Континента ойл». В 1945 г. арестован союзниками и предстал перед Нюрнбергским военным трибуналом. Умер, находясь под следствием.

[16] Виндишгретц Людвиг, принц — венгерский политик. Родился в 1882 г. в Кракове. Был офицером. В 1916 году стал членом парламента, а в 1918 г. — министром без портфеля. В 1920 г. вновь член парламента, пытался принять участие в путче короля Карла, но был арестован чехами. В 1925 г. за участие в операции по изготовлению фальшивых франков был приговорен к тюремному заключению. Им написана книга «От красного к черному принцу» (1920 г.). — Прим. автора.

[17] Хорти Миклош (1868–1957) — правитель (регент) Венгрии, контр-адмирал. Стоял у власти с 1920 по 1944 г. В октябре 1944 г. передал власть Салаши и уехал за границу.

[18] Бетлен Иштван Стефан (1874–1946) — венгерский государственный деятель, граф. В 1921–1931 гг. — премьер-министр. В 1927 г. заключил договор о дружбе с Италией. В 1940 г. выступал против присоединения к пакту Германии — Италии — Японии. В годы Второй мировой войны — советник Хорти. В 1944 г. вывезен в Советский Союз, где и умер.

[19] Телеки Пал (1879–1941) — венгерский государственный деятель, граф. В 1920–1921 и 1939–1941 гг. — премьер-министр Венгрии. При нем Венгрия присоединилась к «Антикоминтерновскому» (1936) и Берлинскому (1940) пактам.

[20] Дольфус Энгельберт (1892–1934) — австрийский государственный деятель. С 1932 г. — министр иностранных дел и федеральный канцлер, один из лидеров христианско-социальной партии. В 1934 г. подписал Римский протокол, ставивший политику Австрии в зависимость от Италии. Убит сторонниками присоединения Австрии к Германии.

[21] Людендорф Эрих (1865–1937) — немецкий военный и политический деятель, генерал-фельдмаршал. Родился в Крушевне под Познанью в помещичьей семье. С 1894 г. служил в германском генштабе. В 1908–1912 гг. — начальник оперативного отдела. В 1914 г. — начальник штаба Восточного фронта. С 1916 г. руководил всеми действиями немецких вооруженных сил. В 1918 г. вышел в отставку. В 1919 г. — лидер крайне контрреволюционных кругов. В 1920 г. принял активное участие в капповском путче. В 1923 г. возглавил вместе с Гитлером «пивной путч». В 1924 г. — депутат рейхстага. После 1925 г. отошел от активной политической деятельности.

[22] Бауэр Макс — немецкий офицер. В 1911 т. — начальник штаба дивизии. В Первую мировую войну — советник начальника генерального штаба по артиллерии. В 1916 г. — начальник отдела штаба главного командования сухопутных войск. После войны входил в руководство контрреволюционной группы, возглавлявшейся Каппом. В марте 1920 г. принял участие в капповском путче, после провала которого бежал за границу. Написал книгу «Большая война на поле брани и на родине» (1921 г.). — Прим. автора.

[23] Капповский путч — попытка государственного переворота, осуществленная в 1920 г. реакционными офицерами с целью свержения республиканского социал-демократического правительства. Название свое получил по имени одного из основных руководителей — Вольфганга Каппа.

[24] Эпп Франц, фон (1868–1946) — генерал рейхсвера (вооруженных сил Веймарской республики). Родился в Мюнхене. Участвовал в Первой мировой войне, затем командовал подразделениями добровольческого корпуса. В 1921 г. оказал Гитлеру финансовую помощь в издании газеты «Фёлькишер беобах-тер». В 1926 г. возглавил СА Баварии (обергруппен-фюрер СА). В 1928 г. — депутат рейхстага. В 1933 г. был назначен штатхальтером и рейхсляйтером Баварии. В 1937 г. руководил управлением колониальной политики НСДАП. Умер в американском лагере для интернированных.

[25] Штреземан Густав (1878–1929) — немецкий государственный деятель. Один из основателей и лидеров немецкой народной партии (1918). В 1923 г. — министр иностранных дел, затем рейхсканцлер Веймарской республики.

[26] Лига Наций — международная организация, действовавшая с 1919 по 1939 г. Устав ее, выработанный специальной комиссией, созданной на Парижской мирной конференции, был первоначально подписан 44 государствами. Основными ее органами являлись: Ассамблея (сессии проходили ежегодно в сентябре), Совет (4 постоянных и 4 непостоянных членов) и Секретариат. Советский Союз стал ее членом в 1934 г. и занял постоянное место в Совете, проводя политику мира и безопасности народов. Формально Лига Наций была ликвидирована в 1946 г.

[27] Чемберлен Невилл (1869–1940) — английский политический и государственный деятель, консерватор. С 1922 г. многократно входил в состав правительства. В 1937–1940 гг. — премьер-министр Великобритании. Являлся сторонником «умиротворения» фашистских держав. В 1938 г. подписал Мюнхенское соглашение.

[28] Малая Антанта — блок Чехословакии, Румынии и Югославии, созданный в 1920 г.

[29] С 20 ноября 1945 г. по 1 октября 1946 г. в Нюрнберге проходил судебный процесс над главными нацистскими военными преступниками. В ходе процесса было проведено 403 открытых судебных заседания. Международному суду были преданы высшие государственные и военные деятели Третьего рейха — Борман, Геринг, Гесс, Дениц, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Папен, Розенберг, Лей, Шахт и другие. Кроме отдельных лиц преступными были признаны и такие организации, как: НСДАП (руководство), СА, СС, СД гестапо, правительственный кабинет и генштаб.

[30] Гудериан Хайнц Вильгельм (1888–1954) — генерал-полковник вермахта, военный теоретик, автор мемуаров «Танки вперед». Родился в Кульме (Польша). В Первой мировой войне участвовал на штабных должностях, затем служил в рейхсвере. В 1935–1938 гг. — командир танковой дивизии и корпуса. Воевал в Польше, Франции и Советском Союзе. За поражение под Москвой был снят с должности командующего танковой армией и отчислен в резерв. В 1943 г. — генерал-инспектор танковых войск, в 1944–1945 гг. — начальник генерального штаба сухопутных войск. Был взят в плен американцами, но вскоре освобожден.

[31] Глайзе-Хорстенау Эдмунд фон (1882–1946) — военный и государственный деятель Австрии и Германии. Родился в Браунау (Австрия) в семье потомственных военных. С 1910 г. служил в генеральном штабе Австро-Венгрии. С 1918 г. — в военном архиве и с 1925 г. его директор. В 1936 г. — министр без портфеля. Участвовал в подготовке аншлюса к рейху. В 1938 г. — заместитель имперского наместника в Австрии. С 1941 г. командовал частями вермахта в Хорватии, оказывая содействие усташам в осуществлении антисербского террора. Находясь в американском лагере военнопленных, покончил жизнь самоубийством, узнав о предстоявшей выдаче Югославии.

[32] Тито Броз Иосип (родился в 1892 г. в крестьянской семье) — выдающийся государственный и политический деятель Югославии, маршал. В 1915 г. во время Первой мировой войны попал в русский плен. В России в 1917 г. вступил в Красную гвардию. В 1920 г. возвратился на родину. В 1928 г. — секретарь Загребского комитета КПЮ, в 1934 г. — член ЦК компартии. В 1935–1936 гг. работал в Коминтерне в Москве. В 1937 г. возглавил КПЮ. В 1941–1945 гг. — верховный главнокомандующий народно-освободительной армии и партизанских отрядов. В 1945 г. — министр обороны и председатель совета министров, с 1953 г. — президент Социалистической Федеративной Республики Югославии.

[33] Операция «Андреас» впоследствии была переименована в «операцию Бернхард». Идею ее подал начальник технического отдела 71-го управления главного управления имперской безопасности Науйокс. Цель операции заключалась в дезорганизации экономики Великобритании путем сбрасывания над ее территорией фальшивых фунтов стерлингов.

[34] Йост Хайнц Мария Карл (1904–1951) — один из руководителей нацистской разведки, бригаденфюрер СС. В НСДАП с 1928 г. и СД — с 1934 г. Вел разведку во время войны против республиканской Испании, осуществлял руководство оперативными группами в Чехословакии и Польше. С 1939 г. — начальник управления внешней разведки. В начале войны против СССР возглавлял оперативную группу «А», осуществлявшую массовые убийства гражданского населения. В 1942 г. за серьезные нарушения в расходовании валютного фонда и ведения отчетности был смещен, разжалован и отправлен на фронт. Американским военным трибуналом приговорен к пожизненному тюремному заключению. Освобожден в 1951 г.

[35] Нацистским партийным руководством были введены нагрудные знаки «в золоте» — для старых бойцов и «в серебре» — для членов с партийным стажем более 10 лет.

[36] НСДАП — национал-социалистская немецкая рабочая партия — правящая партия Третьего рейха. Создана в 1920 г. на основе немецкой рабочей партии. В своей программе из 25 пунктов она записала: «Аннулирование Версальского договора, возвращение «потерянных земель», противодействие еврейской финансовой верхушке, создание «национальной армии». В 1921 г. насчитывала 3 тыс. членов, а в 1933 г. — 850 тыс. Поддерживалась крупными предпринимателями и банкирами, видевшими в национал-социализме заслон против коммунистов. В рейхстаге партия имела в 1932 г. 230 депутатов. В ее аппарате насчитывалось в 1938 г. 580 тыс. штатных руководителей от гауляйтеров до блокляйтеров. После начала войны в вооруженных силах был создан институт нацистских комиссаров. Основным ее принципом было «фюрерство» (после 1921 г. заседания руководства не проводились). Печатный орган — газета «Фелькишер беобахтер».

[37] Науйокс Альфред Хельмут (1911–1960) — сотрудник немецкой службы безопасности, штурмбаннфюрер СС. С 1931 г. — в СС и с 1934 г. в СД. С 1939 г. — начальник технического отдела управления внешней разведки (фальшивые паспорта, документы). В 1939 г. инсценировал нападение «поляков» на немецкую радиостанцию в Гляйвице, что послужило поводом для начала войны, в том же году захватил с отрядом дом эсэсовцев в Голландии и двух английских разведчиков. Выдвинул идею дезорганизации экономики Великобритании путем разбрасывания над ее территорией фальшивых фунтов стерлингов. В 1942 г. — сотрудник военного управления в Бельгии. В 1944 г. дезертировал, а в 1946 г. бежал из американского лагеря для военнопленных и скрылся.

[38] Дитрих Иосиф (Зепп) (1896–1966) — военный деятель Третьего рейха, генерал войск СС. Родился близ Меммингена. По профессии мясник. Во время Первой мировой войны был казначеем. В 1928 г. стал начальником охраны Гитлера, сопровождая его в автомобильных поездках по Германии. В 1930 г. — депутат рейхстага. Принимал активное участие в «ночи длинных ножей». Во время Второй мировой войны командовал вначале дивизией и под конец — танковой армией, явившейся ударной силой при наступлении в Арденнах. Когда Гитлер за неудачи на Восточном фронте приказал в апреле 1945 г. его частям снять нарукавные повязки, «Зепп» порекомендовал ему перечитать драму Гете «Гетц фон Берлихинген», в которой тот заявил епископу Бамбергскому: «Можешь поцеловать меня в задницу!» Пленен американцами. Нюрнбергским военным трибуналом приговорен к 25 годам тюрьмы. Отсидел 10 лет.

[39] Бест Вернер — генерал СС, начальник подразделения РСХА.

[40] Гестапо — по первым буквам слов «гехайме штаатсполицай» (в немецком написании во втором слове — буква «с») — тайная государственная полиция нацистской Германии. Создана в 1933 г. с целью физического устранения политических противников режима. Ее агентура имелась на всех предприятиях, в учреждениях, организациях и жилых кварталах. В концентрационных лагерях и застенках были убиты и зверски замучены сотни тысяч антифашистов. Во время Второй мировой войны ее подразделения творили жестокую расправу над мирным населением оккупированных немцами территорий. Международным Нюрнбергским военным трибуналом признана преступной организацией.

[41] Мюллер Генрих (родился в 1901 г. в баварской крестьянской семье) — начальник гестапо, верный подручный Гиммлера, группенфюрер СС. Небольшого роста, приземистый, с почти квадратной головой, малоинтеллигентный, но упорный и настойчивый в достижении своих целей. Участник Первой мировой войны — летчик, совершивший один из первых налетов на Париж. До 1933 г. — сотрудник уголовной полиции Мюнхена и Берлина. Ревностно служил Веймарской республике, а затем нацистскому режиму. Делами его рук являлись: авантюра против Бломберга и Фрича, руководителей рейхсвера; инсценировка нападения поляков на немецкую радиостанцию в Гляйвице; расследование деятельности «красной капеллы»; массовое уничтожение евреев в Освенциме. В начале мая 1945 г. исчез из бункера фюрера. Дальнейшая судьба неизвестна.

[42] Канарис Фридрих Вильгельм (1887–1945) — шеф абвера, адмирал. Родился в Аплербеке близ Дортмунда в семье директора сталелитейного завода. В Первую мировую войну — командир подводной лодки. В 1918 г. адъютант военного министра Носке. Участвовал в капповском путче в 1920 г. Затем служил в рейхсвере — командир крейсера. В 1935 г. возглавил абвер, превратив его в мощную организацию, в 1944 г. уволен в отставку. Как участник заговора против Гитлера был арестован и в самом конце войны повешен.

[43] Геббельс Пауль Йозеф (1897–1945) — главный пропагандист Третьего рейха. Родился в Рейдте (Рейнская область) в семье бухгалтера. Хромой от рождения и маленького роста. В 1921 г. получил степень доктора по литературе (в Гейдельбергском университете имел прозвище «мышиный доктор»). В 1926 г. — гауляйтер Берлина. В 1927–1935 гг. — главный редактор еженедельной нацистской газеты «Ангриф». Сделавшись оратором, возглавил избирательную кампанию по выборам Гитлера в президенты в 1932 г. Из уголовника Хорста Бесселя, убитого в уличной драке, сделал политического мученика. Его 10 заповедей национал-социализма стали основой идеологической программы НСДАП. В 1933 г. — министр просвещения и пропаганды. Инициатор сожжения книг демократических авторов. Был большим любителем женщин. В начале мая 1945 г. отравился вместе с женою и 6 детьми, понимая, что пришел конец, хотя и был назначен Гитлером своим преемником на посту рейхсканцлера.

[44] Зейс-Инкварт (1892–1946) — австрийский лидер национал-социалистов. Родился в Штаннерне (Богемия). Участник Первой мировой войны. В 1937 г. — член госсовета и в 1938 г. — министр внутренних дел Австрии. Способствовал присоединению Австрии к Германии. В 1939 г. — рейхсштатхальтер Австрии, затем заместитель генерал-губернатора Польши. В 1940–1945 гг. — рейхскомиссар Нидерландов. По приговору Нюрнбергского военного трибунала повешен.

[45] Герделер Карл (1884–1945) — немецкий политический деятель. Родился в Шнайдемюле (Польша). В 1920–1930 гг. — второй бургомистр Кенигсберга. В 1930–1937 гг. — обербургомистр Лейпцига, являясь одновременно рейхскомиссаром по ценам (1931–1932 и 1934–1935 гг.). С конца тридцатых годов перешел в оппозицию Гитлеру и возглавил заговор против него. После провала покушения был арестован и казнен в феврале 1945 г.

[46] 20 июля 1944 г. во время оперативного совещания в ставке Гитлера «Волчье логово» под Растенбургом (Восточная Пруссия) была предпринята попытка покушения на него. Заговор возглавляли Карл Герделер — бывший бургомистр Лейпцига — и генерал-полковник Людвиг Бек — бывший начальник генштаба сухопутных войск. В нем участвовали генерал-половник Эрих Хепнер — бывший командующий сухопутными войсками, генерал-полковник Фридрих Олъбрихт — начальник управления снабжения резервной армии, генерал-майор фон Тресков — начальник штаба группы армий «Центр», генерал-полков-ник Карл фон Штюльпнагель — командующий немецкими войсками во Франции, Эрвин фон Вицлебен — фельдмаршал в отставке, Дитрих Бонхефер — пастор, граф Хельмут Мольтке — юрист и др. Само покушение организовал и провел полковник Клаус фон Штауффенберг. Взрывом были убиты 24 генерала и офицера, многие ранены. У Гитлера обгорели волосы, была частично парализована правая рука, обожжена правая нога и повреждены барабанные перепонки. От развязанного террора погибло большое число людей, в том числе почти все заговорщики.

[47] Вицлебен Эрвин Иов фон (1881–1944) — немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал, один из руководителей заговора против Гитлера. Родился в Бреслау (Силезия). Окончил военное училище. Участник Первой мировой войны — командир роты. Затем служба в рейхсвере. В 1929–1931 гг. — начальник штаба дивизии. В 1931 г. — командир полка, а в 1934 г. — командир дивизии. В 1935 г. — командир корпуса. К нацистам относился отрицательно, будучи сторонником реставрации монархии. В 1938 г. — командующий армией. Участвовал в Польской и Французской кампаниях. С 1941 г. командовал группой армий «Д» на Западе. В 1942 г. уволен в отставку по состоянию здоровья. В случае успеха заговора должен был стать главнокомандующим вермахтом. Узнав, что Гитлер остался жив, уехал к себе в имение, но был арестован и по приговору «народной судебной палаты» повешен.

[48] Фрайслер Роланд (1893–1945) — председатель берлинского «народного трибунала» — судья-вешатель. Родился в Целле в фермерской семье. Участник Первой мировой войны — доброволец. Провел 5 лет в плену в России, бежал в 1920 г. В 1923 г. занимался юридической практикой. К нацистам примкнул в 1925 г. В 1932 г. — депутат прусского ландтага и в 1933 г. — депутат рейхстага, министр юстиции Пруссии. В 1942–1945 гг. возглавлял «народный трибунал». Особую жестокость проявил к участникам заговора против Гитлера. Убит бомбой, сброшенной с американского самолета во время бомбежки Берлина в феврале 1945 г.

[49] Функ Вальтер Эмануэль (1890–1960) — нацистский государственный деятель. Родился в Тракенене. По образованию экономист. В 1922–1932 гг. — редактор «Биржевой газеты». В 1931 г. вступил в НСДАП и стал экономическим советником Гитлера. В 1937 г. — министр экономики. В 1939 г. — президент имперского банка и член совета обороны. Инициатор изгнания евреев из экономической жизни Германии. Руководил мобилизацией экономики накануне войны, затем — генеральный уполномоченный по вопросам военной экономики. Нюрнбергским трибуналом приговорен к пожизненному тюремному заключению. Освобожден в 1957 г. по состоянию здоровья.

[50] Рейхсвер — вооруженные силы Веймарской республики, созданные в 1919 г. по Версальскому договору. Личный состав его вербовался по найму со сроками службы для офицеров 25 лет и для унтер-офицеров и рядовых — 12 лет. Общая численность — 100 тыс. человек. Состоял из сухопутных войск (7 пехотных и 3 кавалерийских дивизий) и военно-морского флота (6 линкоров, 7 легких крейсеров, 12 эсминцев и 12 миноносцев). Военно-воздушных сил не было. Скрытный резерв насчитывал до 4 млн человек (отряды самообороны — «хаймвер», солдатские землячества и союзы — «Стальной шлем», «Викинги», «Шарнхорст», «Молодая Германия» и др.). После прихода к власти нацистов и выхода Германии из Лиги Наций в 1933 г. численность вооруженных сил была увеличена до 300 тыс. человек. В 1935 г. Германия аннулировала военные статьи Версальского договора и ввела всеобщую воинскую повинность, что положило начало созданию вермахта.

[51] Геринг Герман (1893–1946) — наци номер два. Родился в Розенхайме (Бавария). Участник Первой мировой войны — капитан, командир авиаэскадрильи. В НСДАП с 1922 г., один из создателей и руководителей штурмовых отрядов. Принимал участие в «пивном путче» в 1923 г. Будучи раненным, бежал в Австрию, откуда возвратился в 1927 г. по амнистии. В 1928 г. — депутат рейхстага, а в 1933 г. его председатель. В том же году становится министром внутренних дел Пруссии и рейхсминистром авиации. Создатель гестапо и первого концлагеря под Ораниенбургом. Активный участник «ночи длинных ножей», организатор устранения Бломберга и Фрича. В 1940 г. — рейхсмаршал. Самый награжденный сановник Третьего рейха. В конце войны пытался вести переговоры с американцами о сепаратном мире. Приговорен Нюрнбергским трибуналом к повешению, но отравился, избежав казни.

[52] Чиано Джалеаццо (1905–1944) — итальянский государственный деятель, граф. Был женат на дочери дуче Муссолини. В 1936–1943 гг. — министр иностранных дел Италии. Участвовал в заговоре против диктатора — своего тестя. Казнен фашистами.

[53] Михайлович Дража (1891–1946) — сербский генерал. В 1941–1945 гг. возглавлял формирования четников, ведших борьбу с югославскими партизанами. В 1942–1945 гг. — военный министр югославского эмигрантского правительства. Казнен.

[54] Бадолио Пьетро (1871–1956) — итальянский военный и государственный деятель. Был главнокомандующим итальянскими войсками в итало-эфиопской войне (1936–1937). В это же время был вице-королем Эфиопии. В 1937–1940 гг. — начальник генерального штаба итальянских вооруженных сил. Участвовал в смещении Муссолини (1945). В 1945–1944 гг. — премьер-министр Италии. Заключил перемирие с союзниками.

[55] Кессельринг Альберт (1885–1960) — немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал. Командовал воздушным флотом в операциях против Польши, Франции и СССР. В 1941–1945 гг. — главнокомандующий немецкими войсками в Средиземноморье и под конец войны в Западной Германии. Виновен в уничтожении мирного населения Италии, не говоря уже о погибших в результате ожесточенных бомбежек его авиацией. Нюрнбергским трибуналом приговорен к пожизненному заключению. Освобожден в 1952 г.

[56] Вайцзеккер Эрнст фон (1882–1951) — дипломат третьего рейха, обергруппенфюрер СС. Служил в ВМФ, участвовал в Первой мировой войне. С 1920 г. на дипломатической работе. В 1931 г. — посланник в Осло, в 1933 г. — посол в Берне В 1936–1938 гг. — руководитель политического отдела министерства иностранных дел. В 1938 г. — статс-секретарь министерства. В 1943 г. — посол в Ватикане. Американским военным трибуналом приговорен к 5 годам тюремного заключения. Освобожден в 1949 г. В своих мемуарах утверждал, что стал членом НСДАП «в целях маскировки». Сын его Рихард в 1984 г. был избран президентом ФРГ.

[57] Риббентроп Иоахим фон (1895–1946) — немецкий государственный деятель. Родился в Везеле в семье офицера. До 1914 г. — коммерческий представитель немецких экспортно-импортных организаций в Англии, США и Канаде. Участник Первой мировой войны — оберлейтенант. Затем удачная женитьба и занятие бизнесом. В его доме часто встречались нацистские лидеры и представители президента и правительства, а также буржуазных партий. В НСДАП с 1932 г. В 1935 г. — внешнеполитический советник Гитлера и руководитель международного отдела партии. В 1934 г. — уполномоченный Германии по вопросам разоружения. В 1936 г. — посол в Великобритании, а с 1938 г. — министр иностранных дел рейха. Участвовал в подписании Мюнхенского соглашения (1938), договора о ненападении с СССР в 1939 г., а также в создании Оси Рим — Берлин — Токио (1940). В апреле 1945 г. скрылся, но был арестован англичанами. Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

[58] Штудент Курт (1890–1978) — немецким военный деятель, генерал-полковник. В армии с 1910 г. Участник Первой мировой войны — капитан, летчик. Затем служба в рейхсвере. С 1933 г. — инспектор авиационных школ. В 1938 г. сформировал парашютный батальон, который в следующем году был развернут в дивизию. В 1940 г. возглавил корпус. Участвовал в оккупации Чехословакии, захвате Норвегии и кампаниях против Югославии и Греции. Командовал десантными войсками при захвате острова Крит. В 1944 г. — командующий парашютной армией, потом — группой армий «X» (Сербия) и «Висла». Способности руководить крупными соединениями наземных войск не проявил. Американским военным трибуналом приговорен к 5 годам тюремного заключения, но был вскоре освобожден.

[59] Маккензен Ханс, Георг (1883–1947) — немецкий дипломат, сын генерал-фельдмаршала, родился в Берлине. По образованию юрист. В армии с 1901 г., в 1905–1919 гг. — адъютант принца Августа-Вильгельма Прусского. Выйдя в отставку в звании капитана, поступил в ведомство иностранных дел. В 1920 г. — секретарь посольства в Копенгагене, в 1923 г. — в Ватикане, затем советник посольства в Брюсселе (1926) и Албании (1929). В 1931 г. — посланник в Мадриде и в 1933 г. — в Будапеште. В 1938 г. — посол в Риме. Участвовал в создании «оси» Берлин — Рим.

[60] Вольф Карл (родился в 1906 г.) — ближайший помощник и начальник личного штаба Гиммлера. Участвовал в создании СС и разработке ее символики. В 1943 г. — немецкий военный комендант в Северной Италии, посол при правительстве Муссолини в республике Сало (Ломбардия). Подписал капитуляцию немецких войск в Италии американцам в апреле 1945 г. После ареста был выпущен союзниками в 1949 г., затем скрывался. Был выдан ФРГ в 1967 г., где приговорен к пожизненному заключению.

[61] Рихтхофен Вольфрам фон (1895–1945) — немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал, барон. Родился в Барцдорфе (Силезия), племянник известного летчика Первой мировой войны Манфреда фон Рихтхофена. Будучи гусаром, интересовался авиацией, сам стал летчиком. В 1923 г. вступил в рейхсвер, был военным атташе в Риме. С 1933 г. — в министерстве авиации. В 1936 г. — начальник штаба «легиона Кондор», участвовал в Гражданской войне в Испании. В Польскую и Французскую кампании командовал соединениями штурмовой авиации. В 1940 г. — командир авиакорпуса («битва за Англию», Балканы). В 1942 г. — командующий воздушным флотом (Сталинград, Кавказ). В 1943 г. — командующий воздушным флотом в Италии. В 1944 г. по болезни переведен в резерв.

[62] Дневники Геббельса были опубликованы издательством Луи Лохнера «Атлантис-ферлаг» в Цюрихе в 1948 году. — Прим. автора.

[63] Борман Мартин (родился в 1900 г. в Хальберш-тадте в семье унтер-офицера) — «серый кардинал» Гитлера. В Первую мировую войну — солдат. Входил в состав добровольческого корпуса в Мекленбурге. В 1954 г. — депутат рейхстага и руководитель фонда помощи соратникам по партии. В 1941 г. — заместитель фюрера по партии (вместо Гесса) и руководитель партийной канцелярии. Был классическим махинатором (маленький и приземистый, в плохо сидевшей униформе, с вечным портфелем подмышкой). В последний момент исчез из гитлеровского бункера, судьба неизвестна.

[64] Йодль Альфред (1890–1946) — немецкий военный деятель, генерал армии. Родился в Вюрцбурге в семье военного. Участвовал в Первой мировой войне. В 1920 г. — учеба в академии генштаба. С 1935 г. — работник управления сухопутных войск. В 1938 г. — начальник оперативного отдела верховного командования вермахта. Участвовал в разработке и планировании многих крупномасштабных операций (Польша, Норвегия, и др.). Во время попытки покушения на Гитлера был ранен взрывом. В апреле 1945 г. перебрался к Деницу и подписал 7 мая капитуляцию Германии перед западными союзниками в Реймсе. Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

[65] Квислинг Видкун (1887–1945) — норвежский политический и государственный деятель. Организатор и лидер фашистской партии, созданной в Норвегии в 1933 г. Содействовал захвату Норвегии Германией в 1940 г. В 1942–1945 гг. — премьер-министр норвежского правительства. Сотрудничал с немецкими оккупантами, сделавшись нарицательной фигурой. Казнен.

[66] Даллес Аллен (1893–1969) — американский государственный деятель, племянник одного и брат другого государственных секретарей США. В 1916 г. — на дипломатической работе в Вене и Берне. Участвовал в работе мирной конференции в Версале. В 1922–1926 гг. возглавлял ближневосточное управление госдепартамента. С 1926 г. — сотрудник юридической фирмы. С 1942 г. — представитель управления стратегических служб в Швейцарии (псевдоним «мистер Бул»), являясь реально руководителем американской разведки в Европе. В 1951 г. — заместитель директора ЦРУ по агентурной разведке и тайным операциям. В 1953–1961 гг. — директор ЦРУ (имел прозвище «великий старик»). И. Эренбург сказал про него: «Если Даллес по недоразумению попадет в рай, то и там станет устраивать заговоры и начнет отстреливать ангелов». Уйдя в отставку, работал в комиссии по расследованию обстоятельств убийства президента Кеннеди.

[67] Голль Шарль де (1890–1970) — французский военный и государственный деятель. Во время Второй мировой войны возглавил движение «Сражающаяся Франция», примкнувшее к антигитлеровской коалиции. В 1944–1946 гг. — глава временного правительства Франции, в 1958 г. — премьер-министр, в 1959–1969 гг. — президент. При нем Франция вышла из военной организации НАТО.

[68] Лаваль Пьер (1883–1945) — политический и государственный деятель. В 1931–1932 гг. и 1935–1936 гт. — премьер-министр Франции. В 1934–1935 гт. — министр иностранных дел. Был сторонником «умиротворения» фашистских агрессоров. В 1942–1944 гт. — глава правительства Виши. Казнен как изменник.

[69] Чан Кайши (настоящая фамилия Цзян Цзеши) (1887–1975) — глава гоминьдановского режима, свергнутого народной революцией в Китае в 1949 г. С остатками войск бежал на остров Тайвань (Формоза), где закрепился при поддержке США и стал президентом островной Китайской республики.

[70] 7 декабря 1941 г. Япония без объявления войны вероломно напала на крупнейшую американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор, расположенную на острове Оаху (Гавайский архипелаг). В нападении участвовали 6 авианосцев под прикрытием 2 линкоров, 4 крейсеров, 9 эсминцев и 8 подводных лодок. Еще 20 подлодок образовали вокруг Гавайев «завесу». Атака была осуществлена 350 бомбардировщиками, торпедоносцами и истребителями двумя волнами, в результате которой были потоплены или повреждены 18 кораблей, в т. ч. 8 линкоров, уничтожены 188 самолетов и повреждены 128. Погибли более 2 тысяч американских военнослужащих и гражданских лиц. Японцы потерь не имели.

[71] «Цицерон» — под этим псевдонимом с немцами в период Второй мировой войны сотрудничал албанец Элиез Базна (1905–1970). Он работал в Анкаре сначала шофером первого секретаря британского посольства, а затем камердинером английского посла Хью Натчбулл-Хагессена. В 1943–1944 гг. передал немцам совершенно секретные документы (фотокопии), хранившиеся в личном сейфе посла, за что получил 300 тысяч фунтов стерлингов в основном фальшивыми банкнотами. В 1944 г. скрылся. За использование фальшивой валюты отсидел некоторое время в тюрьме, затем переехал в Мюнхен, где работал ночным сторожем. В 1962 г. издал книгу «Я был Цицероном».

[72] Папен Франц фон (1879–1969) — немецкий государственный и политический деятель, дипломат. Родился в Верле (Вестфалия) в семье крупного землевладельца. До Первой мировой войны — офицер генштаба, в 1913–1915 гг. — военный атташе в США. В 1921–1932 гг. — депутат прусского ландтага. В 1932 г. возглавил правительство Веймарской республики. В 1933 г. активно содействовал приходу нацистов к власти, становится вице-канцлером. В 1938 г. — посол в Австрии, в 1939–1944 гг. — посол в Турции. Нюрнбергским трибуналом был оправдан.

[73] Фау-2 (по первой букве слова «фергельтунгсваффе» — оружие мщения) — ракеты, которыми немцы обстреливали Лондон.

[74] Бернадотт Висборгский Фольке, граф (1895–1948) — шведский общественный деятель, один из руководителей международного Красного Креста. Родился в Стокгольме. В 1943 г. — вице-президент и в 1946 г. — президент шведского Красного Креста. Накануне краха Третьего рейха Гиммлер пытался использовать его в качестве посредника для прекращения военных действий (поднимались вопросы передачи концлагерей под опеку международного Красного Креста и контактов с генералом Эйзенхауэром). Переговоры ни к чему не привели. Убит еврейскими экстремистами в Иерусалиме.

[75] Гауляйтер — руководитель административно-территориальной единицы — региона в гитлеровской Германии. Должность подобна губернаторской. Всего их было 42 и назначались они непосредственно фюрером. В оккупированных странах были введены: генерал-губернатор (Польша), протектор (Чехословакия), генеральный комиссар (Белоруссия), рейхскомиссар (Дания, Норвегия, Прибалтика, Украина).

[76] Фитингхоф-Шеель Генрих фон (1887–1952) — немецкий военный деятель, генерал-полковник. Родился в Майнце. В армии — с 1906 г. Участник Первой мировой войны. Затем служба в рейхсвере. В 1932 г. — начальник отдела военного министерства. В 1935 г. — командир дивизии. Воевал в Польше, Франции, Югославии. При нападении на СССР командовал корпусом. В 1942 г. командовал армией на Западе, с 1943 г. — в Италии: командующий армией, затем группой армий «Ц». В 1945 г. — главнокомандующий немецкими войсками на Юго-Западе. В апреле 1945 г. начал переговоры с союзным командованием и 29 апреля подписал акт о капитуляции своих войск.

[77] Роммель Эрвин (1891–1944) — немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал. Родился в Хайденхайме близ Ульма. В Первую мировую войну — лейтенант. Затем служил в рейхсвере — командир полка и преподаватель военного училища. С Гитлером познакомился в 1935 г. В 1940 г. — командир дивизии и в 1941 г. — командир Африканского корпуса. За свои успехи в боевых действиях в Северной Африке получил прозвище «лис пустыни». В 1943 г. — командующий группой армий в Италии и в 1944 г. — во Франции. Был замешан в заговоре против Гитлера, хотя активной роли в нем не играл. В октябре 1944 г. принял яд, но похоронен с воинскими почестями как герой нации.

[78] Ширах Бальдур Бенедикт фон (1907–1974) — молодежный деятель Третьего рейха. Родился в Берлине в семье директора театра. Изучал историю искусства и германистику. С 1925 г. — член НСДАП. С 1928 г. — руководитель национал-социалистского союза студентов. В 1929 г. познакомился с Гитлером. С 1932 г. — руководитель молодежи рейха, воспитывал ее в духе антисемитизма и нацизма. Осуществлял военное образование молодежи, отвечая за ее подготовку к войне, превратил «Гитлерюгенд» в массовую молодежную организацию (97 % призывников). За пристрастие к «девичьим спальням» смещен и назначен гауляйтером Вены в 1940 г. Нюрнбергским трибуналом приговорен к 20 годам тюрьмы. Содержался в берлинской тюрьме Шпандау. Освобожден в 1966 г.

Содержание