Первым делом, как только я встал этим утром, я уселся за свой рабочий стол, включил ноутбук и заказал список имеющихся на борту вакансий.

Их оказалось гораздо больше, чем я ожидал. По всей вероятности, те, кто планировал экспедицию, решили, что почти всю полезную работу по подготовке к началу действия колонии можно спокойно отложить на последние годы полета. Что ж, наверное, так бы оно и произошло в любом случае – люди есть люди. Поэтому было неплохо занять всех хоть чем-нибудь на протяжении первых лет восемнадцати. Короче говоря, я обнаружил просто уйму неплохих предложений. На то, чтобы только пробежать глазами весь перечень вакансий, у меня ушло три часа с гаком.

Но большая часть имеющихся вакансий распадалась на категории, которые можно было проглядеть за полчаса, если вы умеете читать быстро. Вот типичная страничка, которую я получил в ответ на мой запрос от астронома по имени Мэтти Джеймс.

– Расширение объема знаний в области обнаружения и определения свойств плазмы гелиопаузы между солнечным ветром и межзвездной средой во время полета – и те же самые процедуры для гелиопаузы Имегги-714, когда мы туда прибудем.

– Помощь в уточнении картирования комет в облаке Оорта за время пути, выявление ядер комет с помощью радара.

– После достаточного удаления от Солнца – измерение in situ плотности, заряда, массы, вида, скорости и температурных характеристик межзвездной плазмы и газа.

– Постоянное измерение ортогональных компонентов магнитного поля Галактики.

– Постоянный мониторинг межзвездной среды в отношении видов и микрограммов молекул. Определение массы, состава, размеров и частоты межзвездных конгломератов. Осуществление экспериментов в области межзвездной эрозии с различными моделями конфигураций защиты.

– С помощью продолжительной базовой линии, сформированной звездолетом и Солнечной системой, проведение астрономических измерений высокого разрешения путем оптической интерферометрии и радио интерферометрии. Осуществление астрометрических измерений ближайших звезд, обнаружение экстрасолярных планет, получение изображений экстрасолярных планет, спектроскопия их атмосферы. Применение тех, же самых базово-линейных методик для астрофизических измерений – в частности, для получения изображений радиогалактик, квазаров и нейтронных звезд.

(Ученые давно надеялись на то, что при условии одновременных полетов нескольких звездолетов мощность базово-линейной интерферометрии значительно усилится за счет комбинации наблюдений отдаленных источников света. Эта система, похоже, работала не слишком хорошо: проблема этого вида межзвездной интерферометрии состояла в том, как согласовать по времени данные, получаемые с зондов, движущихся в различных направлениях при значительном приближении к скорости света.)

– Наблюдение за низкоэнергетичными космическими лучами, обычно исключаемыми в Солнечной системе.

– Попытки обнаружения гравитационных волн от астрофизических процессов, таких, как сверхновые и нейтронные звезды, с помощью слежения за отклонениями в Допплер-эффекте наших сигналов.

– Уточнение карты темной материи Галактики.

…и так далее, и тому подобное. Имейте в виду: все это взято из перечня вакансий. Доктор Джеймс, по всей видимости, искренне верил, посылая мне этот список служебных обязанностей, что всему этому он с легкостью может обучить любого шимпанзе. Но перед этим он прислал мне еще один список обязанностей, более короткий, предназначенный для особо умных. Там требовалась настолько специфическая квалификация, что я этот список здесь даже не стану приводить, поскольку сам в нем ничерта не понял.

Кажется, он говорил о том, что хочет заняться редкостно интенсивным изучением солнца, нашего солнца… ну ладно, нашего бывшего солнца, Солнца – так лучше? – при том, что мы покидали его навсегда на очень высокой скорости. Зачем – этого я представить не мог. Казалось бы, уж если во вселенной имеется адекватно изученная звезда, так это Солнце. Изученная даже с борта кораблей, удаляющихся со скоростью, близкой к скорости света, что крайне важно. К тому же сведения об этой звезде могли представлять собой чисто академический интерес для тех, с кем нам когда-либо предстояло встретиться. Но доктор Джеймс явно жутко переживал из-за этого. Когда я сообщил ему, что у меня нет квалификации для работы согласно первому списку обязанностей, он не удержался от разочарования, которое почувствовалось даже в его электронном послании. Когда же я вежливо отклонил и предложение поработать в соответствии со вторым списком, он мое письмо попросту проигнорировал.

Вот уж не знаю, как вы, но если бы я был вынужден выбирать что-то из вышеперечисленного как род занятий для себя, думаю, я бы предпочел эвтаназию. Как всякий грамотный гражданин, я люблю читать о том, что могут рассказать астрономы по прошествии нескольких лет терпеливого сбора данных и тщательного их анализа… но сам сбор этих данных как-то не вязался с моим представлением о том, чему я посвящу ближайшие двадцать лет.

Однако того, чему бы мне хотелось эти годы посвятить, оказалось очень мало.

Просмотрев пять-десять страниц перечня вакансий, я был вынужден прекратить чтение и подойти к проблеме с другой стороны. Я решил, что вместо того, чтобы перелопачивать этот здоровенный список, разумнее составить свой собственный, маленький, из расчета того, чем бы мне лично хотелось заниматься. А уж потом поглядеть, нет ли случайно чего-то подобного в предлагаемом перечне.

К ужину я остановился на следующем:

– Обучение игре на саксофоне. Или обучение композиции. Или истории музыки. Или истории.

Но был ли у меня хоть какой-то педагогический навык? Ладно, бог с ним, с навыком – был ли у меня талант? Нечто такое, неопределяемое, неописываемое, из-за чего людям бы захотелось учиться у меня, а не самостоятельно? А откуда мне, черт побери, это знать?

– Дирижирование.

В том случае, если бы удалось собрать из пятисот человек хоть какой-то оркестр, достаточно хороший для того, чтобы остальные стали его слушать.

И снова: есть ли у меня необходимая треклятая доля харизмы, которая заставила бы музыкантов предпочесть смотреть на меня, а не слушать свой внутренний метроном.

– Актерство.

Оркестр, может быть, собрать не получится, но наверняка рано или поздно образуется самодеятельная театральная труппа или телевизионная театральная студия.

Есть предложение: начиная с этого места постоянно добавлять риторический вопрос: "А есть ли у меня хоть толика таланта для этого занятия?"

– Режиссура. Постановка живых спектаклей или для записи.

– Писательство.

Сочинять театральные пьесы, сценарии или художественную прозу. Или нехудожественную, если понадобится; мне уже дали понять, что в беллетристике особой потребности не будет. Возможно – журналистика, если окажется, что в городке, населенном пятью сотнями душ, наберется достаточно сплетен. Герб мог бы мне помочь.

И наконец, естественно:

– Играть на вышеупомянутом саксофоне.

На борту "Шеффилда" имелось еще несколько заведений, где людям предлагалось поесть, поразвлекаться или потанцевать. Если бы мне удалось разучить побольше пьес в самых разных музыкальных жанрах, то тогда, занимаясь этим и еще поигрывая на различных приватных вечеринках, я смог бы всю жизнь посвятить самому любимому делу – продуванию воздуха через трубу.

Вот для этого, черт побери, я точно знал – талант у меня есть. Однако вопрос стоял ребром: нужно ли это кому-нибудь? Вернее – есть ли кому-то дело до того, проживу ли я на свои чаевые?

Я мрачно просмотрел составленный мною список и обнаружил в нем одну закономерность. Все интересовавшие меня занятия имели две характеристики: эти занятия едва могли помочь мне не помереть с голоду за время полета… и должны были стать стопроцентно бесполезными, когда мы доберемся до Имегги-714. У космических пионеров не бывает ни достаточно свободного времени, ни сил как создавать произведения искусства, так и потреблять оные. Вряд ли кто-нибудь пожелал бы меня кормить только за то, что я издавал бы красивый и мелодичный шум или сочинял истории, или притворялся более интересным, чем я есть на самом деле.

Но какое все это имело значение? Без сомнения, в конце концов мне придется так корячиться, чтобы прокормиться, жить в тепле и не мокнуть под дождем, что большинство этих вещей и для меня самого утратит привлекательность.

Я размышлял об этом весь вечер без особого толка и уже собирался отключить свой ноутбук наночь, когда вдруг обнаружил входящее сообщение. Это было странно. Почти все мои знакомые жили со мной в одной каюте. Наверняка релятивисты были слишком заняты, чтобы иметь желание поболтать со мной. Но потом я увидел первую строчку. "Где ты?" Мое сердце забилось часто-часто. Я подумал, что это послание от Джинни.

Но нет. Послание было от Зога. Поиски работы для меня закончились – по крайней мере на какое-то время. Меня настигла реальность.

Я ответил, что явлюсь к началу утренней вахты, к девяти утра. Потом я лег и немедленно заснул, с решением появиться в кабинете Зога не позднее восьми.

На самом деле я побывал у Зога утром второго дня моего пребывания на борту "Шеффилда" – но теперь понимал, что напрочь позабыл и нашу встречу, и этого человека. В действительности я вообще плоховато помнил все, что произошло в тот день, как, собственно, и во все последние дни, проведенные на орбите Земли. Это было совсем неудивительно – по двум причинам.

Во-первых, довольно трудно заставить мозг человека запомнить происшествия, случившиеся во время пребывания в невесомости: спящий мозг, сортирующий события, настаивает на том, что это вам приснилось. Это явление постепенно проходит после нескольких недель жизни при нулевой силе притяжения, но столько времени мы на орбите не проболтались.

Во-вторых, все это время я провел в психически эмоциональном состоянии, близком к кризису, – это было нечто вроде зомбиподобного отупения, которое необходимо, когда отпиливаешь себе ступню угодившей в капкан ноги. Зог, видимо, только глянул на меня – и сразу понял, что от меня не будет никакого толка, пока мы не минуем облако Оорта.

После этого символического "отрезания пуповины", после продолжительного пьянства, которым я это событие отмечал, и наконец – после моего музыкального катарсиса с серебряной "Анной" в "Роге изобилия", я окончательно избавился от депрессии и перезагрузил, так сказать, свой мозг – в этот самый день, честное слово.

А в нескольких палубах от меня человек, который видел мою тупую физиономию всего один раз и не дольше минуты, в это самое утро принюхался и каким-то образом учуял, что я наконец пророс и меня пора высаживать на грядку. Вот вам и Зог.

Камал Зогби был марсером, заставлявшим вас вспомнить о марсианах. Трех ног у него не было – насколько мне известно, – но он был необычайно долговяз и тощ даже для марсера, и ноги у него были кривые, и ходил он медленно-медленно, если только ему не надо было куда-то мчаться сломя голову. И еще он, почти как марсианин, терпеть не мог сидеть и по возможности предпочитал стоять по струнке. Кроме того, он был тактичен, как марсианин, как марсианин, заносчив, и порой понять, о чем он думает, было чрезвычайно тяжело – как, наверное, тяжело разобраться в мыслях и чувствах марсианина. И еще Зогу, как марсианину, никогда, не нужно было ничего уточнять – он был всезнайкой.

Но ни у одного марсианина никогда не было такого носа, похожего на ледоруб, – да и у немногих людей такой бы отыскался. И еще у марсиан вряд ли нашлись бы такие здоровенные и такие белые зубы. Зог частенько их показывал. Кроме того, от когда-либо и где-либо изображенных марсиан его отличали две важные черты, из-за которых под его руководством можно было работать. Ему были небезразличны все люди, с кем бы он ни познакомился, он находил их интересными. И он был наделен хорошим, тонким чувством юмора.

Он не был ни ботаником, ни агрономом, ни специалистом по физиологии растений, да, никем таким он не был – по крайней мере на бумаге. Никаких степеней не имел. Просто он был прирожденный бригадир.

На Марсе, где с почвой дело обстояло плохо, он сумел снабжать целый город, расположенный под куполом, водой, едой и воздухом, после того, как город чуть не погиб после катастрофы. Говорили, что, если что-то способно расти, Зог вырастит это гидропонным методом. Именно так он выращивал лимонные деревья, выращивал суккуленты и даже грибы.

Теоретически, мы могли пережить полный гипотетический крах гидропонной фермы – потому что часть своего времени Зог еще присматривал за экспериментальным земляным полем площадью в два гектара, занимавшим целую палубу. Это поле располагалось сразу над гидропонной палубой. Там воспроизводились условия, которые мы ожидали встретить на Новой Бразилии, второй планете звезды Имегга-714. Надежды возлагались на то, что к тому времени, как мы туда долетим, мы будем знать о почвенном земледелии столько же, сколько сейчас знали о гидропонике. А пока – если бы что-то случилось с гидропонными плантациями, два гектара почвы едва смогли бы прокормить пятьсот человек. Теоретически.

Найти кабинет Зога на сельскохозяйственной палубе оказалось легко. Попасть туда было еще проще, хотя я прибыл задолго до начала вахты, как было договорено. У Зога не было ни секретаря, ни охранника, ни даже охранной программы, запрещавшей вход. Просто открытая дверь, а на двери – табличка "Бригадир". К сожалению, Зога за дверью не оказалось. И никого там не оказалось. В кабинете было пусто. Я немного подождал, надеясь, что его консоль сообщит мне, где он и когда вернется, но консоль молчала. Тогда я велел своему двойнику этой консоли посовещаться с бортовой компьютерной системой и найти Зога. После секундного замешательства бортовой компьютер вежливо отказался выполнить мою просьбу: Зог не был зарегистрирован. Если его рабочее расписание где-то и хранилось, оно имело приватный характер. Бортовой компьютер отказался назначить мне встречу от его имени. Он посоветовал мне либо рискнуть и подождать, либо оставить для Зога сообщение и заняться другими делами.

Мне не очень понравились оба предложения. Особенно после того, как я осмотрел кабинет: у меня возникло сильное впечатление, что Зог наведывался сюда пару раз в неделю, не чаще, – в лучшем случае. Поэтому я решил его поискать.

Искать Зога можно было здесь, на гидропонной сельскохозяйственной палубе, либо на другой, почвенной, расположенной сразу над этой. То есть выбор напрашивался как бы сам собой.

Гидропонная ферма также сложно устроена, на столько же многослойна, в ней также непросторно, как в любых джунглях на Земле. Поддоны со всевозможными растениями стояли один над другим по четыре в высоту на хрупких с виду подпорках. Они были оснащены различными системами освещения, фильтрации и подачи воздуха, и каждая из систем предназначалась для отдельного вида растений. Самая длинная непрерывная линия поддонов на этой палубе тянулась на три метра – и освещалась ферма очень странно, с помощью светодиодов, металлических галогенных светильников и натриевых ламп накаливания самых разных цветов и яркости. Светильники группировались и сочетались самым причудливым образом, и в итоге не хотелось задерживать взгляд ни в одном направлении. Циркуляция воздуха была очень интенсивной – это нужно для того, чтобы отводить от растений избыточное тепло от светильников, и в результате на ферме постоянно звучал шум вентиляторов, заглушавший все остальные звуки.

А вот та ферма, которая располагалась палубой выше, представляла собой здоровенную кучу особым образом удобренной земли, из которой кое-где торчали кое-какие малюсенькие ростки, рассада и стебли. Если Зог находился на этой палубе, по идее, я должен был без особого труда его разыскать. И я догадывался, где его искать: там, где зелень растет на земле, работать надо руками.

Но на самом деле все оказалось не так просто. Но и не так уж тяжело. Почвенная сельскохозяйственная палуба по конструкции была похожа на обычную огромную палубу, хорошо просматривавшуюся во всех направлениях. Но кроме того, она была сконструирована так, чтобы на ней поддерживались условия, близкие к тем, которые ожидали нас (и растения) на Новой Бразилии. Помимо всего прочего, это означало – по крайней мере в данный момент, что в воздухе было вполовину меньше кислорода, он был немного более плотным, намного более влажным и чуть более теплым, чем в других помещениях на корабле (а эти условия соответствовали тем, которые наблюдаются на Земле на уровне моря). Все это, плюс ко всему, означало наличие климата – в частности, тумана. Вентиляция работала – но не так усердно, как могла бы, и, скорее всего, это было сделано намеренно. Видимо, нам всем предстояло прожить свои золотые годы на планете, где хотя бы какую-то часть года царствовали дымки и туманы. Судя по этому, Новая Бразилия была планетой джунглей, чем-то вроде парной бани.

(До меня начало доходить, что я очень многого не знаю о планете, к которой мы направлялись, планете моего будущего дома. Вообще-то я думал, что если там пожелало навсегда поселиться так много народа, значит место неплохое. Но тут я решил, что было бы неплохо узнать о Новой Бразилии побольше.)

Передо мной встала еще одна проблема: поскольку это была палуба с наибольшей площадью открытого пространства, где произрастала большая часть экспериментальных полезных растений, здесь же было размещено и большинство живности, здесь же она и перерабатывалась. Не задерживаясь на этой теме надолго, скажу только, что туман вонял, и издалека, со всех сторон доносились малоприятные звуки. Казалось, шутил какой-то чокнутый чревовещатель.

И наконец, здесь было темно. Сутки на Новой Бразилии чуть-чуть длиннее двадцатичетырехчасовых земных суток. Поэтому такой же световой день был сконструирован на этой палубе, а это значило, что сутки на корабле и здешние сутки по продолжительности различались. И это различие начало проявляться с того момента, как Зог завел свои часы. Повсюду на борту "Шеффилда" сейчас началось утро, а тут, похоже, оставался еще, как минимум, час до рассвета.

Несмотря на все эти накладки, я разыскал Зога через пару минут после того, как вышел на палубу. Однажды я уже слышал, как он смеется, и вот теперь услышал его смех в нескольких сотнях метров. Это помогло мне взять верный курс, а дальше просто на помощь пришла удача. Если тут подходит слово "удача": Зог находился возле козьего сарая, одного из самых вонючих помещений для животных. Козы будут просто несчастны, если им не предоставить что-то вроде пещеры или навеса, где они могли бы прятаться на ночь, хотя прятаться, по большому счету, не от кого и не от чего… а потом в этом помещении замечательно концентрируется запах. Возможно, козам как раз это и нравится.

Надо признаться, что этот запах можно и потерпеть. Коза съедает десять процентов от рациона коровы, но при этом дает лишь в четыре раза меньше молока. И очень многие (я в том числе) считают козье молоко более вкусным, чем коровье. Кроме того, оно легче усваивается.

– А, Джоэль. – Зог оторвал взгляд от копыта козы, которое подрезал, и медленно смерил меня взглядом сверху вниз и снизу вверх. Точно так же он на меня посмотрел, когда мы впервые встретились. Я не знал, почему это меня не обидело. Покончив с осмотром, он радостно улыбнулся. – Очень рад видеть, что твое на строение улучшилось.

– Директор Зогби, я хочу…

– Зог, пожалуйста.

– Зог, я очень ценю ваше понимание и терпение. За последнюю неделю мне нужно было кое-что проработать, и я это сделал.

– Вижу. Ты готов приступить к труду.

– Да, сэр.

– Это Кэти. Она с Марса, как и я. Обучается фермерству.

Сосредоточив все внимание на моем новом боссе, я практически не заметил девушку, которая держала козу. Она была примерно моего возраста, стройная, хорошо сложенная. Ей было ужасно тяжело держать козу. Мы пробормотали какие-то взаимные формулы вежливости.

– Кэти, Джоэль родом с Ганимеда. У него большой опыт в почвенном земледелии и в гидропонике. Ты будешь его помощницей.

Она кивнула. Смотреть на меня ей было некогда. Я сделал глубокий вдох. Я не слишком стремился к этому, но не было смысла тянуть.

– М-м-м… Зог, пожалуй, мне стоит исправить одну маленькую оши… О, черт.

Фраза оборвалась таким странным образом, потому что в этот самый момент я заметил, что собирается сделать Кэти. У меня не было времени сказать хоть что-нибудь, чтобы остановить ее, да это бы и не помогло, потому что она ничего не смогла бы с собой поделать. Она не смогла бы освободить руку – иначе бы коза ее лягнула. А я едва успел упасть на колени, обхватить рукой голову Кэти и сильно надавить указательным пальцем чуть ниже ее носа. Она вскрикнула и попыталась вырваться, но я не отпускал ее до тех пор, пока не уверился в том, что дело сделано. Потом я быстро отпустил ее и отскочил в сторону.

– Прости, пожалуйста, Кэти, – сказал я. – Пришлось это сделать.

Она смотрела на меня так, будто у меня выросли клыки.

– Зачем?

– Это единственный дельный способ, какой я знаю, чтобы помешать человеку чихнуть.

– Что?

– Секундочку, Кэти, – вмешался Зог. – Джоэль, ты что-то собирался сказать?

– О. А-а-а…

– Ты намеревался что-то исправить?

– Почему бы мне не чихнуть, если мне хочется?

– Нельзя чихать в козьем сарае, – заверил я ее. – Послушайте, Зог, я…

– Это почему же, черт побери, нельзя?

– Кэти, пожалуйста, через минуту он тебе все растолкует. Продолжай, Джоэль. Что ты хотел исправить?

– Нет, погодите, Зог, – заупрямилась Кэти. – Мне было жутко больно.

– Знаю, – сказал я. – И мне очень жаль.

– Нет, тебе ни капельки не жаль.

Я начал было возражать, но оборвал себя.

– Ты права. Просто я как бы… почувствовал, что ты вот-вот чихнешь, не понимая, чем это чревато. И теперь мне, честно говоря, обидно, что ты не веришь, что мне очень жаль. Если бы ты…

– Джоэль, – решительно прервал меня Зог. – Понимаю, тебе больше хочется продолжать этот разговор. Но давай сначала вернемся к тому моменту, когда ты хотел ликвидировать какое-то непонимание с моей стороны. Кэти, чихай на здоровье и отпусти козу.

Кэти изможденно вздохнула и отпустила козу, которая тут же вскочила на ноги и затрусила к дальнему концу небольшого сарая, чуть прихрамывая на наполовину подрезанное копыто. Я обернулся и встретился взглядом с Зогом. Я увидел в его глазах раздражение пополам с состраданием.

– Ну… послушайте… Вы должны понять кое-что…

Кэти чихнула.

Думаю, отчасти она сделала это нарочно, в отместку. Теперь ее руки были свободны, и она могла бы сделать так, как я ей показал. А она взяла и чихнула. И не по-женски тихонечко, а с такой силой, что свечка бы погасла.

К несчастью, человеческое чихание для коз, видимо, звучит примерно, как "Спасайся, кто может!".

Поэтому некоторое время мы все были заняты по уши.

Когда все немного успокоилось, я поднял голову и обнаружил, что нахожусь в самом дальнем от выхода углу сарая. Только я собрался поздравить себя с тем, как "хороши" мои инстинкты, как понял, что в стенках сарая появилось несколько новых выходов, и один из них – меньше чем в метре от моей головы. Козьи копыта могут быть оружием сокрушительной силы, а частично подрезанное козье копыто – и того хуже.

Потом я обнаружил Кэти – подо мной. Так что, пожалуй, инстинкты меня все-таки не подвели.

Я скатился с нее и собрался спросить, все ли с ней в порядке, но вместо этого я вскрикнул и покатился дальше. Черт побери… Обезьяны-убийцы!

Но нет. Еще пара оборотов – и я увидел: под крышей висела вовсе не гигантская обезьяна, которую нарисовало мое воображение, а кто-то, у кого с инстинктами дело обстояло значительно лучше, чем у меня. Только удача помогла нам с Кэти не оказаться на пути бегущей козы – но ни одна из коз не бежала вверх. Зог оторвал руки от стропила и спрыгнул на пол. Он приземлился рядом с Кэти, протянул ей свою большущую ручищу и помог встать на ноги.

– Ты в порядке? – спросил он.

Она быстренько осмотрела себя и утвердительно кивнула.

– Извини, что повалил тебя, – сказал я, поднимаясь с пола.

Она покачала головой:

– Нет проблем. Ты знаешь, как работать локтями.

Я покраснел.

Она тоже.

– Кроме того, – поспешно добавила Кэти, – если бы я тебя послушала…

– Все в полном порядке, – вставил Зог. – Кроме сарая. – Он обвел глазами дыры в загородке. – А обещали, что стенки "козонепробиваемые". Гарантия есть.

– Я их отнесу обратно в магазин, – сказала Кэти.

Зог покачал головой.

– Мы летим с релятивистской скоростью – срок гарантии давно истек.

– Жалко.

– Пойду, загоню их, – сказал я.

– Все вместе загоним, – возразил Зог.

– Ладно, – кивнул я. – Я тут новенький. И мне действительно нужно было пораньше объяснить Кэти, почему…

– Все вместе загоним, – более решительно проговорил Зог. – Как только залатаем дыры в загородке, и можно будет загнать сюда коз.

Конечно, он был прав. Поймать козу втроем едва возможно. Вдвоем – даже и думать нечего. Косматые бестии нас порядком вымотали. Коза даже при земной силе притяжения умеет неплохо прыгать, а при одной третьей G они больше походили на здоровенных птиц, чем на млекопитающих. На здоровенных хитрых птиц с весьма грозным природным вооружением.

К тому времени, как мы загнали всех коз в отреставрированный сарай, я порядком изнемог и понял, почему представители многих народов изображали сатану в виде козла. Я вышел из загона, уселся на пол неподалеку от входа и прижался спиной к непострадавшему куску стенки. Зог сел рядом со мной. Он устал гораздо меньше, хотя был на двадцать лет старше меня, а Кэти уселась по-турецки напротив нас. Некоторые время все мы молчали. Мы с Кэти пытались отдышаться, а Зогу было нечего сказать.

Наконец Кэти нахмурилась, приподнялась, пошарила под собой и что-то нашла. Находку она положила на ладонь и стала рассматривать. Это был немного помятый козий "орешек". Я сумел сдержать смех и сохранить серьезное выражение лица, но Кэти, похоже, все-таки заметила мои старания не расхохотаться. Она подняла голову, наши глаза встретились. Я ждал, опасаясь, что она на меня бросится…

Так уж получается, что средняя козья какашка по размеру, форме и цвету жутко похожа на инфобусины с видео- и аудиопрограммами. Когда Кэти взяла шарик большим и указательным пальцами и сделала вид, что пытается вставить его в отверстие наручного мини-компьютера, это нельзя было назвать такой уж остроумной шуткой. Но этого вполне хватило для того, чтобы у нас с ней спало напряжение, и мы дружно расхохотались.

– Дерьмовая музычка, – сказал Зог, и мы захохотали еще громче.

Посидев еще немного, мы встали и вошли в сарай, и все вместе закончили подрезать копыта злосчастной козе. Потом мы бережно обработали всех остальных коз – бережно, чтобы их не растревожить и извиниться перед ними за наше легкомыслие. Потом мы вышли, и Зог сказал:

– Джоэль, кажется, ты собирался избавить меня от какого-то небольшого непонимания на твой счет.

Ох, да.

– Ну… – Мы встретились взглядом, и мои губы сами проговорили: – Это не недопонимание. Я солгал, Зог. Не насчет почвенного земледелия – но что касается моего богатого опыта в гидропонике, то, по большей части, это натуральное козье дерьмо. Нет, через двадцать лет я буду хоть куда, когда все мы начнем заниматься этим делом в больших масштабах на нашей новой родине. Но прямо сейчас вам понадобятся короткие слова и долгое терпение.

Зог понимающе кивнул.

– А почему ты солгал?

– Для меня это был единственный способ получить место на борту "Шеффилда". А мне очень нужно было сюда попасть.

Я ждал этого момента не один день. Зог снова кивнул – и все.

– Мы приступим к твоему обучению гидропонике завтра. А сейчас идите со мной.

И он устроил нам продолжительную экскурсию по гидропонной палубе.

Она в самом деле была чудом, райским садом, какого никогда не видели ни на одной планете. Все было устроено так, что местная освещенность любого отдельно взятого квадратного метра могла колебаться от нулевой до такой, какая бывает в полночь в Багдаде. Точно так же регулировались влажность, приток воздуха, содержание в нем кислорода и углекислого газа и еще какие-то факторы – какие точно, я забыл. Растения, способные выдерживать круглосуточное освещение и любой другой цикл, могли спокойно жить-поживать, не нарушая дремоту других растений, предпочитавших старомодный световой цикл. Та растительность, которой нравились различные условия нашей будущей планеты обитания, уже наслаждалась этими условиями, а насчет всех прочих – оставалось надеяться, что за время полета их удастся акклиматизировать.

Поскольку коз было не так много, дежурным мясом на борту "Шеффилда", кроме курятины, была не козлятина, а крольчатина – мясо нежирное, на вкус мягче козлятины, и готовить его легче. (На одной крольчатине не продержишься, в ней недостаточно витаминов А и С, но мы и не старались питаться только крольчатиной.) Кролики и сами в еде не слишком разборчивы, они готовы лопать чуть подсоленную люцерну, а на верхней и нижней фермах эта кормовая трава произрастала в изобилии. Каждая крольчиха и ее потомство занимали около квадратного метра "жилой площади", но клетки можно было ставить одну над другой. Прибавим к этому по двенадцать метров площади посева люцерны на каждую кроличью клетку – и получим примерно по сто пятьдесят килограммов бескостного мяса на гектар в день.

То, что оставалось после разделки, вместе с каждодневными объедками из столовой, скармливалось курам. Курам тоже нужен темный вонючий сарай, как и козам. Но туда можно спокойно войти, а в награду ты получаешь четыре, а то и побольше яиц на каждого колониста в неделю, а еще – жареную курятину.

И наконец, еще была рыба – последняя остановка во время экскурсии. Рыба, выведенная на Марсе, с точки зрения содержания белка – такая же питательная, как курятина, а в плане ухода с ней хлопот еще меньше, чем с курами. Пока мы шли к рыбьим садкам от курятника, Зог рассказал нам с Кэти, что одним из немногих видов генетической инженерии, когда-либо одобренных Пророками, была попытка вывести курицу, которая бы исправно несла по яйцу в день – Святым нравились яйца.

– В принципе селекционерам, трудившимся под эгидой Церкви, сопутствовали успехи, – сказал Зог, – но, к несчастью, мяса у этих кур было слишком мало. Если пожелаете воспринять этот пример как образное выражение, характеризующее общий подход Истинной Церкви к науке, то это будет весьма близко к моему личному мнению.

– Господи, – проговорила Кэти, – какое пятно дерьма на истории.

– Средние века были похуже, – вздохнул Зог.

– Может быть – но ведь мы теперь могли бы обрести бессмертие! Могли бы победить рак. Могли бы иметь всеобщую телепатию.

Она говорила очень сердито.

– Что да, то да. Но только у однояйцевых близнецов, да и то – менее чем у четырех процентов из них, и к тому же мы не имеем ни капли понятия о том, как это у них получается и почему у них получается, а у всех остальных – нет.

– Верно. Остаются нераскрытые тайны.

– Это возмутительно.

Похоже, она была искренне расстроена. Я решил отвлечь ее и рассказать анекдот.

– Позвольте, – предложил я, – поделиться с вами моей любимой тайной. Вы мне напомнили о ней секунду назад, Зог, и она связана с тем, о чем говоришь ты, Кэти. В каком-то смысле по крайней мере.

Она промолчала.

– Рассказывай, Джоэль, – сказал Зог.

– Я наткнулся на эту историю в одной книжке. Как раз перед самым началом Запрета натальная медицина достигла таких успехов, что порой врачам удавалось спасти детей, родившихся настолько раньше срока, что у них даже не был развит сосательный рефлекс. И вот теперь, когда наконец все Пророки ведут службы в преисподней, мы можем делать это снова: спасать младенцев, у которых, пользуясь образным выражением Зога, слишком мало мяса.

– Каким образом? – спросила Кэти. – Бедняжек кормят насильно?

Зог покачал головой.

– Так они никогда не научатся есть.

– Нет, их обучают сосать, – сказал я.

Кэти нахмурилась.

– Но как? Если кто-то слишком глуп для того, чтобы понять, что питаться приятно, то чем же его можно стимулировать?

Я улыбнулся.

– Музыкой.

Морщинки на лбу Кэти разгладились.

– О, это мне нравится.

– Стимулируют ритмом? – осведомился Зог.

– Можно было бы предположить, что ритмом, но это не так, – сказал я. – Мелодией. Малютки стараются изо всех сил, чтобы добиться повторения полюбившейся мелодии. Вот с какой силой запечатлена любовь к музыке в мозгу человека. Она провоцирует инстинкт самосохранения.

– Не вижу в этом особого смысла, – признался Зог. – Каким образом мозг мог так эволюционировать?

Я развел руками.

– Спросите у бога. А я просто тут работаю. Единственное, что могу сказать, так это то, что это моя любимая загадка.

– Ты тоже любишь музыку? – спросила Кэти. – Я ужасно люблю.

– А какую?

Вопрос ее, видимо, озадачил, но она все же попробовала дать ответ:

– Слышимую.

Ей нравилась любая музыка? Мне-то, с моей рафинированностью, казалось, что люди, которым нравится все, чаще всего в искусстве ничего не понимают. Но мне было всего восемнадцать, не забывайте, ладно?

– В последний час мне казалось, что здесь неплохо звучало бы банджо, – изрек я.

– На борту "Шеффилда" двое банджистов, которые об этом заявили, – сказала Кэти. – И еще один, который предпочел этого не афишировать. Все они – довольно хорошие музыканты.

– А ты откуда знаешь? – полюбопытствовал я.

Она пожала плечами.

– Просто я провела поиск еще на Земле, послушала записи тех музыкантов, которые подали заявки на полет на "Шеффилде". И еще я попросила бортовую компьютерную систему извещать меня всякий раз, когда кто-нибудь начнет играть вживую и давать мне послушать, если только музыканты не будут запрещать прослушивание. Так я нашла, по меньшей мере, шестерых официально не зарегистрированных музыкантов. На самом деле самый лучший из тех, кого мне пока довелось услышать, как раз из незарегистрированных. Он подал заявку на полет в последний момент, поэтому его не успели прослушать.

Я открыл рот и тут же закрыл.

– А на каком инструменте он играет? – спросил у Кэти Зог.

– На саксофоне. Несколько пьес я сыграла с ним дистанционно. Хотела потом представиться ему, но к тому времени, когда я стала пытаться выудить из системы его личный телефонный номер, кто-то из тех, с кем он сидел в тот вечер в ресторане, установил жесткую защиту.

– И с тех пор ты не пыталась его разыскать?

Мой дисциплинированный микрокомпьютер мелодично запищал. Сработал будильник. Сегодняшняя смена была закончена. Это меня спасло.

– Зог, – сказал я, – жутко не хотелось бы в самый первый день, как только я тут появился, поглядывать на часы, но мне на самом деле нужно…

– Нам нужно кое о чем потолковать, – прервал меня Зог.

– Понимаю. М-м-м… Я могу встретиться с вами через пару часов где-нибудь. У вас в кабинете?

Я стал переминаться с ноги на ногу, словно мне жутко хотелось по-маленькому.

– Ступай. Наши персональные компы как-нибудь между собой договорятся.

– Спасибо, Зог, приятно было познакомиться, Кэти, завтра увидимся, – выпалил я скороговоркой и обратился в бегство.