Трое мужчин стояли все на том же углу, где начинался переулок с пестрыми домиками, двое в куртках, третий в жилете поверх водолазки, и держались так, будто они в стороне, будто никому не мешают, вежливо, чертовски сдержанно, и Джим всякий раз злился. Сунет руки в карманы, осмотрится, что-то промычит и идет дальше. Нет повода злиться. Те трое заняты беседой, головы не поднимут и тихо, вежливо переговариваются на одном из этих проклятых языков, будто имеют право говорить непонятно посреди улицы, не у себя дома.

«Пис кебз» — так называется служба такси в соседнем доме, может, они оттуда. На вид пивная, пивнушка только для них, для черных, размалеванная красным, с огромной стойкой, несколько стульев и телевизор внутри. «Соки, воды, а еще, ясное дело, чай», — подумал Джим. Тут запросто может быть и вонючий религиозный клуб типа «Братство Иисуса» или «Пис кебз», а скорее «Мохаммед, общество черных мусульман», но они же никому не мешают, они же такие мирные, они такие вежливо-любезные, ничего общего с гнилой публикой, с наркотой, те ведь в основном белые, нет? Или с мелкими ворюгами вроде него самого. А сами чистые, в жилете, в наглаженных штанах.

Джим шел медленно, чтобы наблюдать за помещением рядом, с его плохо освещенными клетушками, фанерой, что-то от чего-то отделявшей, неясно что, с единственным стулом, на котором сейчас сидел ребенок. Он остановился, вытащил пачку сигарет из кармана джинсов и закурил, все равно ничего не происходит, совершенно ничего, мирная сцена, волк и ягненок, точнее, агнцы. Вот появилась и женщина, сунула голову в дверь, им не замеченную, громко рассмеялась, сверкая белыми зубами, и ребенок бросился к ней, в ее объятия.

Джим закашлялся, кашель-то не прошел, вот идиотизм — в одной майке бегать по улице, но ему так хотелось навстречу ветру, холодному и влажному ветру, что он расправлял плечи, крепкие и сильные после зарядки, гантелей, отжиманий — того, чем он целыми днями занимался в квартире, лучшей из всех предыдущих. Вот повезло, что он встретил Дэмиана, который выглядел каким-то чокнутым, странно восторженным, точно крыша поехала, это Джим еще тогда подумал, но не понял, в чем дело. Казалось, Дэмиан его немного побаивается, хотя он Джиму ничего не был должен, разве что за несколько граммов кокаина не расплатился, но, может, именно поэтому сунул ему без всяких ключ от квартиры. Психанутый на вид, будто у него невесть какие грандиозные планы, будто он такое знает, чего другие и не слыхивали. В первую минуту Джим его не узнал, раньше-то Дэмиан выглядел покруче, в шикарной кожаной куртке и с машиной, купленной родителями, как и квартира, которую он предложил, почти навязал Джиму, мол, она ему в ближайшее время не нужна, месяц-другой — точно, а то и дольше, и квартирную плату снимают со счета родителей, а те живут на континенте, им и дела нет.

Похоже, все заверения Дэмиана были правдой, ведь к Джиму никто не лез, все эти месяцы, что он прожил на улице Леди Маргарет, день за днем, никто не лез, он ведь редко выходил на улицу, только при крайней необходимости или когда начинал беспокоиться. Да, повезло, причем в нужный момент, когда Мэй пропала, а Элберт и Бен надоели до чертиков. Может, что-то не в порядке с этой квартирой, с болтовней Дэмиана про абсолютную ясность сознания, совершенно очевидную, такую сильную, что наркотики ему больше не нужны, теперь ему нужны только мужество и решительность, если ты, Джим, понимаешь, про что речь, — а Джим не понимал ни слова. Только слушал, про ясность сознания ему было интересно, про сверкающий белый свет, как говорил Дэмиан, где вещи скрывались как в непроглядной тьме, неузнаваемые, и Джим подумал, что, может, и Мэй там, и ждет его, и подаст ему знак. Больше из Дэмиана ничего вытянуть не удалось, кроме ключа, разумеется, и воодушевления, когда он даже решил Джима обнять и прижаться лицом к его лицу. Зато квартира была что надо. Несколько крутых ступеней вели вниз, к двери в полуподвальном этаже, расположенной в метре или двух от общего подъезда, так что у Джима вход был собственный, для него одного.

Он перешел улицу, мимо промчался с ревом мотоцикл, и вот уже канал, такой родной и знакомый, канал и шлюз. Отсюда несколько метров до супермаркета «Сейнсбери», вход за автостоянкой, перед входом бетонные колонны, так что не видно ни тележек, ни толстых утомленных теток, с набитыми пакетами покидающих свой райский уголок. У него осталось только тридцать фунтов и какая-то мелочь. Возле остановки валялся на земле пьяный, в руке шляпа, из носа течет кровь. Джим легонько толкнул его ногой, хотел даже наступить, но люди это заметили, сами-то не наклонятся — ясное дело, не наклонятся, чтобы перевернуть старика и посмотреть, не подавился ли тот своей кровью, своей рвотой, ведь воняло, но зато его изучают пристально и подозрительно, из-за грязной майки, да еще небритой морды — между прочим, красивой, как говорила Мэй, да и все говорили. Джим поднял голову. Ясно, красивый был парень лет десять-пятнадцать назад, да и теперь ничего. Он ухмыльнулся, глядя на длинноногую женщину, красивые ноги в сапожках без каблука, юбка заканчивается под задницей, вот туда бы и слазить, он ухмыльнулся, попытался улыбнуться, но она просто отвернулась, без отвращения, просто отвернулась, и он тут же перегорел, погас.

Ему надо бы сразу спуститься к шлюзу, к воде, но в последнее время он считал нужным пройти дальше по улице, до станции «Кемден-Таун», откуда по выходным дням вместе с душным воздухом вываливались гогочущие подростки. На другой стороне улицы вышибала как раз отправлял последних посетителей из «Уорлд-Энд», вообще-то слишком рано, ведь за второй стойкой, в неуютном помещении, на сквозняке, еще наливают, но Джим не стал заходить внутрь. Он двинется дальше, вокруг станции и назад в сторону канала, медленно перейдет мост, пусть с ним заговорят те парни, что торгуют там наркотой днями напролет, пока другие выпендриваются со своими кожаными шмотками, ботинками, татуировками, эй, мы тут крутые, вы тут крутые. Слева овощной рынок, пустые и чисто выметенные ряды, а со стороны улицы помойка, там рылась какая-то старуха, выудила что-то, и хотя он этого не рассмотрел, но во рту появился кислый, жгучий вкус, и пришлось сплюнуть. Ничего не поделаешь, надо звонить Элберту. Рано или поздно. Осталось тридцать фунтов. Велик Лондон, но уж не так велик по части торговли наркотой, и столько народу знает Джима, и им делать больше нечего, кроме как языком трепать. Будут только рады возможности подлизаться к Элберту. Да ведь еще и Мэй. Без Элберта ее не найти. Люди пропадают, но иногда они вновь появляются, а иногда нет.

Навстречу ему шли две девушки, хихикали, Та, что потолще, в узкой юбочке, полные ноги напоказ. Джим опять сплюнул, но горечь во рту осталась, и в горле комок, как ни откашливайся. «От ненависти умирают», — сказала Мэй и пропала.