Птичка, посидев на подоконнике, поднялась в воздух, ударилась в стекло и легко улетела прочь. Андраш пошел в ванную, глянул в зеркало, усеянное мелкими белыми пятнышками от пены для бритья, от зубной пасты, и подумал, не побриться ли еще раз, разглядывая полосатую рубашку, на которой полоски, когда он поднимал руки, смещались — розовые, голубые, зеленые, и еще подумал о вновь пробудившемся в нем щегольстве, заставлявшем каждый день одеваться по-разному, пробовать всякие сочетания цветов, примерять кожаные и джинсовые куртки, новые ботинки, полусапожки с отворотом. Он часто ездил в западную часть города, в детское издательство на Кантштрассе, в галерею «Альто» на Шлосштрассе, а Магда, хозяйка галереи, звонила почти каждый день — то флайеры, то визитки, то каталог, то молодой венгерский художник, с которым надо познакомиться, она находила тысячу поводов для звонка, обещала контакты с другими галереями и с «Мартин-Гропиус-Бау» и держала обещания. Как-то пошутила, что готова взять его в партнеры, потом это повторяла. Галерея держалась благодаря наследству покойного мужа — трем жилым домам во Франкфурте, которыми управляла она сама, жилистая, почти тощая, дочерна загорелая из-за работы в саду на крыше, как она объяснила, в доказательство предъявив Андрашу огромные глиняные горшки с олеандрами, увитую глицинией арку, под ней каменный стол и два стула. Ей нравилась Изабель, она без слов понимала, что Изабель значит для Андраша. На обратном пути Андраш заезжал на Вартбургштрассе. Якоба невозможно было не полюбить. Андраш даже не ревновал, когда тот обнимал Изабель, целовал ее. Так задумано, к этому Андраш с самого начала не имел отношения. Может, ему только и остается вернуться в Будапешт, поселиться в квартире рядом с сестрой и Ласло, все чаще засиживаться у родителей за кофе после обеда, раз уж он только сидя на месте умеет соединить стороны света в своей жизни, Восток — Запад — Восток, хотя и эти координаты не определяют человеческой жизни.

Раздался телефонный звонок, и он сразу понял, чей голос сейчас зазвучит, а чей — нет, покорно все выслушал и согласился. В кухне он вымыл посуду, скопившуюся за последние дни, — немногочисленные и разрозненные предметы, как сломанный забор отделявшие его от высоких надежд и финального разочарования дяди и тети. «Проснуться от кошмарного сна, — говорил дядя, — это счастье, а от счастливого сна — вовсе нет».

На лестничной площадке послышались шаги, кто-то тяжело, но решительно топал наверх, мимо его двери к чердаку, символически запертому навесным замком. Андраш услышал шаги у себя над головой, потом стало тихо. Может, туда залез бомж со своей подстилкой и пластиковыми пакетами, решил там свить гнездо? Андраш вздохнул: надо бы пойти и поглядеть. Затем снова раздались шаги, на этот раз женские, и Андраш, как только Магда постучала, открыл дверь и заключил ее в объятия.

— В твоем подъезде пахнет зимой, — промолвила она, уткнулась лицом в его плечо и засмеялась. — О ком ты мечтал, о своей малютке?

Тонкое, почти прозрачное покрывало раскинула она между ним и его печалью, и он, чувствуя рукой ее сухую, в веснушках, кожу, услышал Изабель — робкий шепот, легкий жалобный звук, понял это спустя мгновение и выпустил было Магду из рук, но та прижалась к нему крепче, с неуверенным призывом чуть раздвинула ноги, от чего он заволновался и спустя несколько секунд почувствовал, что его желание сильнее, а она лишь готова ответить.

— Мой милый, бедненький мой, — произнесла она как бы между прочим, мимоходом, и он остался лежать, а она поднялась, накинула и застегнула блузку, снова наклонилась к нему, поцеловала. — Может, мы и подходим друг другу — ты со своей Изабель, я со своей скорбью. Я вышла тогда за Фридриха, потому что он так решил, а я не знала никого другого, зато теперь о нем тоскую, он кажется мне таким прекрасным.

Она рассмеялась и ушла в гостиную рядом, погладила рукой красную софу, на минутку присела, и он увидел светлую кожу и тонкие ноги. Хрупкой и беспомощной, как старушка, представилась ему Магда, и нетрудно было вообразить, что рядом сидит, кивая, его тетка и безмолвно плетет одну из бесконечных и путаных историй про дома и квартиры в Будапеште, историю длиной в целый век, определивший человеку место среди теней и пораженцев.

— Давай уедем в Будапешт, — предложила Магда. — Поверь, нет лучшей основы для брака: один соглашается с тем, что другой его не любит.

Андраш встал, натянул трусы и брюки, подошел к Магде, чувствуя себя неуклюжим и беспомощным с обнаженным торсом, подметив ее настороженный взгляд. Ужасно хотелось остаться одному, одному выйти на улицу, завернуть в пивнушку и что-нибудь выпить, обменяться с кем-нибудь двумя-треми случайными словами, снова выйти на улицу и на такси заехать на Вартбургштрассе, а домой вернуться к утру, может, слегка навеселе, и тогда уж подумать о Магде, о ее теле и ее нежности, тонким покровом все еще отделявшей от него Изабель. Он испытывал благодарность. Благодарность за то, что Магда тут же оделась и собралась уходить, от двери послала ему воздушный поцелуй, не ожидая прощальных объятий, не ожидая ничего, кроме прочитанного в его взгляде: отныне они вместе. Может, видеться они будут раз в неделю, вдвоем ужинать и спать вдвоем, как пожилые супруги, каждому своя печаль, каждому своя радость, но вот ведь нашелся тот, кто обнимет ее стареющее тело не на миг, но на весь истекающий срок — единственно возможная милость, так думала Магда. Время делится на столь малые отрезки, что не стоит о нем размышлять.

Спустя четыре дня Андраш пригласил ее поужинать. Магда заметила сразу, что поцеловаться с ней Андраш не хочет, но зато он взял ее руку, погладил складочки на сгибах пальцев, тонкие проступающие жилки на тыльной стороне ладони и красивые, без лака, ногти. Хотел, чтобы Магда на миг забыла о взятой им на себя ответственности. «Наверное, — думал он, — мы и вправду слишком стары для мыслей о том, хватит ли этого». И рассказал ей про того, кого обнаружил на чердаке, про его крошечное темное личико с испуганными глазами, про приступы ярости у этого человека, с криком и проклятиями вступившего в безнадежную борьбу с всевластными призраками, чьи имена он, представившийся господином Шмидтом, назвать не решился.

— Вообрази, — сказал Андраш, — это его настоящая фамилия: Шмидт. Говорит, у него было восемь сестер, но в живых остался он один, будто его приговорили жить вечно.

— И как ты намерен поступить? — спросила Магда.

— Я купил ему электроплитку и кастрюлю.

Магда рассмеялась.

— А еще две тарелки, — продолжил Андраш, — вилка с ложкой у него есть. Теперь он собирается пригласить меня на ужин. Из управы туда никто не придет, они только и ждут, пока я съеду, чтобы продать все вместе.

Позже Магда и господин Шмидт познакомились, а еще позже господин Шмидт случайно увидел и Изабель, постучал к Андрашу в дверь, уважительно поклонился и заявил, что, если тот женится на младшей из двух женщин, добра не жди. Андрашу легко удалось его успокоить, но сердце у него кольнуло. Был ноябрь, в январе Якоб переедет в Лондон, найдет квартиру, Изабель вскоре последует за ним.

Рождество Андраш отпраздновал с Магдой; Якоб и Изабель по приглашению Ганса уехали в Шварцвальд.

На Новый год все собрались на Вартбургштрассе. Магда была в Риме. Андраш и Гинка приготовили ужин из пяти блюд, Изабель накрыла на стол. Ганс принес петицию в защиту узников Гуантанамо; явно готовилась новая война. Якоб рассказал про коллегу, который во всеуслышание утверждал, будто в атаке на башни-близнецы принимал участие Моссад, и они в конторе борются за то, чтобы этот коллега не стал партнером Гольберта и Шрайбера. В полночь все подняли бокалы за мир в наступающем году, хотя знали, что никто в это не верит. Но все же выпили за мир и, — не упоминая об этом — за то, чтобы самим остаться целыми и невредимыми. Андраш скучал по Магде, но, когда обнял и поцеловал Изабель, поздравляя с Новым годом, подумал, что бросил бы все, стоит ей захотеть. Поцеловал в губы, пока Якоб готовил фейерверк на балконе, и Изабель, подняв голову, подставив красивое и молодое свое лицо, ответила на поцелуй.