На озере баталия была в самом разгаре. Сторонникам Домны Карповны во главе со своим предводителем удалось проникнуть на остров. Кому по мостику, кому на яликах. Общими усилиями им удалось оттеснить от дверей гренадера, который совсем было растерялся от наглости захватчиков. Если бы его старинная аркебуза со штыком могла стрелять, то жертв было бы не миновать. На счастье, он мог орудовать ею только как обухом, охаживая бунтовщиков по крепким головам. Увидев поспешавшего на помощь Призорова, солдат и вовсе потерял охоту к битве. Старик с седой бородой из инвалидной роты дворцовых гренадеров стоял теперь в своей живописной форме — высокая медвежья шапка, как у старой наполеоновской гвардии, на груди кресты и медали, рукава сплошь в золотых шевронах, на спине лядунка, старинная сумка патронташ, крест-накрест белые ремни — и с уважением наблюдал за Аленой, которая шла по мосту прямо на него, как деревянная богиня на носу корабля, идущего на абордаж.

Призоров махал руками и что-то кричал, да только его никто не слышал или не хотел слушать. Грушевский двинулся было на мост, но заметив, с каким спокойным любопытством наблюдает за драматическим действием Тюрк, тоже плюнул и остался на берегу. Все равно мостик слишком узкий, двум людям не разойтись, а при таком раскладе, того и гляди, полетишь вверх тормашками в студеную озерную водицу. Максим Максимович достал папиросу и закурил, что с ним случалось только от сильного волнения.

Колонна с гробом вышла из избушки и двинулась к берегу за Аленой. Призоров спрятался за спину солдата, продолжая выкрикивать угрозы о заключении под стражу, аресте, штрафе, а потом и ссылке в каторгу. Солдат начал пятиться, Алена издала победный клич и воздела руки. Призоров попытался оказать поддержку солдату, подпирая его сзади, однако солдат и сам не желал столкнуться с сумасшедшей бабой и начал потихоньку отодвигать Призорова обратно к берегу. Учуяв предательство, Призоров совсем уж отрешился от всего человеческого и сам кинулся на Алену. Она, не разглядев, что это был всего лишь мелковатый чиновник, вынырнувший из-за широкой гренадерской спины, шарахнулась в сторону, повисла на перильцах и после секундного раздумья опрокинулась в озеро. По пути она успела вцепиться в бороденку мужичка, который нес гроб, тот отпустил свою ношу. Несшие гроб с другого конца, не поняв, что случилось, и почему вдруг ноша стала вести себя странно, утяжелившись вчетверо, потеряли равновесие — и вот гроб уже полетел через другие перила прямо в воду!

В мертвой тишине, наступившей после всеобщего шума, гвалта, ругани и громких песнопений, раздался тяжелый всплеск, и гроб, нырнув под воду и на мгновение вовсе скрывшись в черных глубинах, стал медленно выплывать обратно. Однако назад Ложкин всплыл не в одиночестве. Грушевский не сразу понял, почему тишина поменяла градус напряжения, а потрясенные участники стычки вдруг стали единой толпой, монолитной, скрепленной общим чувством ужаса. Гроб, покачиваясь на мелкой ряби озерных волн, тихонько, словно ласкаясь, стукался о всплывшее рядом с ним тело в белом одеянии.

— Свят-свят… невеста! — сначала проговорила, а затем прокричала хриплым голосом Алена, которой удалось без посторонней помощи взобраться обратно на мостки. — Утопленница!

Позже, когда мокрое тело занесли в дом и спустили в холодную, где уже лежало другое тело, Призоров поплелся к князьям Ангеловым, чтобы сообщить о страшной находке. Как получилось, что утопленницу не нашли тогда, когда ее искали несколько десятков человек? И почему тело всплыло именно теперь, когда в озеро уронили гроб со старцем? Ложкина, кстати, похоронили. Но напоследок Тимофей Митрич явил еще несколько чудес.

Кое-как успокоившись после того, как старец вызволил пропавшую княжну из озера, потрясенные сторонники Домны Карповны с песнопениями отправились к церкви, за которой среди бедных могил с покосившимися крестами из почерневшего от дождей и времени дерева высился в стороне от всех светлого камня резной склеп с плачущими ангелами над входом. Роскошный мраморный дворец казался чужим среди обычных могил и неловко смотрелся даже на фоне более богатых, но скромных дворянских памятников из местного серенького гранита, под которыми покоились целые поколения однофамильцев фрейлины, князя и их родни. По пути от озера, к удивлению, а то и к радости некоторых из провожатых старца к последнему пристанищу, к ним стали слетаться голуби. Чуть ли не все стаи из близлежащих деревенек лишили забавы голоногих мальчишек и, то ли песнопениями привлеченные, то ли святостью, стали сопровождать колонну с гробом. Птахи из менее понятливых попросту расселись на крышке домовины. Они, с важным видом переминаясь на своих лохматых лапках, гулькали между собой на птичьем языке.

Устав дивиться на чудеса, в таком неожиданном обилии явленные на смерть Ложкина, люди уж и не знали, чего им ждать еще. Но вот процессия добрела до церкви, вот уже вошла в кладбищенские ворота, а ничего не происходило. Домна Карповна почти с облегчением вздохнула. В отличие от восторженной Алены, слегка обсохшей за время пути после купания в озере, купчиха с замиранием сердца молилась лишь о том, чтобы им поскорее удалось похоронить почившего дорогого старца, довольствуясь и тем, что он уже сделал для своей славы. Как только гроб опустили на землю перед зевающими в ожидании постояльца дверьми в склеп, голуби с оглушительным шумом разом поднялись над кладбищем, трижды облетели церковный купол с крестом, недавно озолоченные стараниями Домны Карповны, и растворились в высоком светлом небе без следа. Однако горячие молитвы купчихи остались без ответа, и строптивый старец к вящему изумлению народа еще раз показал свое умение притягивать мертвых.

В склепе нашли труп одного из работников, недавно принятых в усадьбу, да пропавшего бесследно. Думали, что он ушел искать счастье в другой стороне. Да, видать, недалеко ушел бедняга. Кто-то застрелил его в спину и спрятал в роскошном склепе. Странную эту находку опять же отнесли к Грушевскому, хотя и не знали, надо ли, все же простой рабочий, не знатная невеста. Причем слава о чуде и весть о том, что нашлась княжна-утопленница, разлетелись по миру в считанные минуты, утвердив положение Домны Карповны среди населения округи, подняв ее авторитет на такие высоты, каких не достигал он и при жизни ее подопечного. Мельхиседек был повержен, решительно ни одна кумушка теперь не слушала его призывов не поддаваться ереси и праздным домыслам о делах небесных.

Максим Максимович, спустившись в подвал в импровизированную мертвецкую, перед началом работы решил перекурить. Такой урожай мертвецов редко случался и в большом опасном городе, в его родном отделении полиции, а здесь тихая деревня! Две утопленницы, застреленный рабочий из склепа, для полноты коллекции не хватает повешенного и отравленного, горько пошутил про себя Максим Максимович, качая крупной седой головой. Эх, если бы он мог остановить себя в этот момент и вспомнить, что с желаниями надо быть поосторожнее, ибо любое желание может сбыться! Увы, именно так и случилось всего через каких-то несколько минут.

Столько горя всего за пару дней, столько смертей и страданий! Трудно представить горе князей, но ведь и по несчастной утопленнице кто-то да заплачет, возможно, и у рабочего, убитого каким-то злодеем, есть семья. Как отреагировал жених, да и сообщили ли Зимородову о судьбе его невесты, Грушевский не успел выяснить, потому что еще до того, как к нему спустился князь, чтобы опознать в трупе свою дочь, вниз снесли тело еще одной молодой женщины. На сей раз, как и было заказано, к вящему ужасу Максима Максимовича, это оказалось отравление. Фенечку принес сам Кузьма Семенович. Слезы градом катились по его рябым щекам, горе его трудно было описать словами.

— Не помогло мытье рук, — просипел он задушенным голосом, погладив бледный лоб Аграфены, прежде чем накрыть его простыней.

Ошеломленный Грушевский кинулся к горничной. Немного помедлил, боясь увидеть не Феню, а ту, другую, холодную и злую русалку. Унял дрожь в руках, убрал материю с лица, но при Кузьме не стал начинать осмотр трупа. Все это было уже слишком. Тут пришел и отец Саломеи. Для него отбросили простыню с утопленницы. Он прикрыл глаза, потому что наклонить голову, чтобы кивнуть, у него не получилось. На непослушных ногах механической походкой он тут же вернулся к жене. Смерть уровняла в правах гордого аристократа и рыжего слугу, отныне их жизни изменятся, как и они сами.

— Что думаете? — шепотом спросил Грушевского Призоров, дождавшись конца осмотра тел.

— Полиция?..

— Не стоит торопиться, — предупредив возмущение и возражения Максима Максимовича, чиновник оглянулся на труп рабочего и полушепотом продолжил: — Я вам позже все объясню. Подозреваемых заперли в комнатах.

— Каких подозреваемых?

— Обоих, — отрапортовал Призоров. — Зимородов, правда, ранен, и так никуда не сбежит. Лакея в официантской тоже.

— Постойте, а его-то за что? — изумился Максим Максимович.

— Как же? Горничная. Он страшный ревнивец, судя по показаниям прислуги. Да и слишком похоже на отравление, разве нет?

— Хотел бы я ответить нет, но да, похоже. Однако с чего вы взяли?.. А, черт! — Грушевский в волнении закурил следующую сигарету, пытаясь осмыслить сказанное чиновником. — Что там с княгиней?

— Краше в гроб кладут! Умоляю, поднимитесь к ней, я собственно об этом и хотел вас просить.

— Да-да, разумеется. Надо бы запереть погреб, распорядитесь, пожалуйста.

— Всенепременнейше! Но сначала скажите хоть в двух словах, что показал осмотр княжны? — Призоров умоляюще смотрел на Грушевского, будто тот мог найти на теле автограф убийцы или заботливо приготовленные им улики. Чиновника совершенно очевидно не волновали все остальные покойники, пойди их счет хоть на сотни.

— Да я только поверхностно ее осмотрел. Я же не волшебник, помилуйте! Дайте мне время, но пока…

— Что?.. — после паузы Призоров продолжил конфиденциальным тоном: — Я ведь не просто так интересуюсь. Высокие инстанции, которые меня сюда направили, особо просили защиты княжеской семьи от скандала. Конечно, никто не думал, что может случиться такое несчастье. Собственно, официально я здесь исключительно по поводу конфликта церковного, с этим самым Ложкиным. Но поверьте, я уполномочен самыми высокими инстанциями, — значительно поднял брови и приглушил голос Призоров. — В общем, я должен быть в курсе всех нюансов и имею полномочия, чтобы принять ведение этого дела.

— Еще раз повторяю, осмотр я произвел поверхностный, если вы настаиваете, я могу со всей профессиональной тщательностью, так сказать… Раз уж вы заявляете, что уполномочены.

— Точно так-с.

— Пока же могу сказать, что в нее стреляли. Ранение револьверное, пулю извлеку позднее. Но вряд ли рана была смертельной.

— Значит, револьверная… — задумался Призоров. — Стало быть, в нашей табели, тасскать, нарисовался еще один подозреваемый.

— Позвольте, но вы ведь не думаете, что это сделал несчастный мальчик?!

— Будьте уверены, именно что думаю, и намерен арестовать его до выяснения всех обстоятельств. Есть мотив, есть оружие, есть склонность, в батюшку своего стрелял, при свидетелях. Это знаете кто? — Чиновник указал в сторону мертвого рабочего. — Наш агент, посланный для защиты и… присмотра. Он пропал, и меня направили выяснить куда. В него тоже стреляли, осмелюсь заметить, но вы и сами это увидели. Не кажется ли вам, что слишком много выстрелов и что стрелять мог один и тот же человек? У агента был при себе пистолет, я тщательно осмотрел склеп и не нашел оружия, спрашивается, где оно?

— Зимородов показал, что сын украл у него револьвер, — спохватился Грушевский, но замолчал. Все выходило нехорошо для Пети. А ведь могло и уладиться, отец не собирался заявлять на него, дело не получило огласки, свидетели выстрела и ранения — свои люди, и все могли бы списать на неловкое обращение с оружием. Но теперь дело решительно запутывалось, и надежды на «шито-крыто» не оставалось. Что-то теперь будет с несчастным забитым и нездоровым мальчиком, который если что и совершил в сумеречном состоянии, то даже не сможет этого вспомнить? Горестные размышления прервал Призоров:

— Но вы ступайте к князьям. Сделайте все возможное, умоляю. С полицией я улажу сам, не извольте беспокоиться.

Поднимаясь в покои князей, Грушевский наткнулся на Тюрка. Тот все ползал по стенам и осматривал картины. Вот кто ни в чем себя не ограничивает и ничем не озабочен, наверняка ведь и поужинал еще, почти с ненавистью прищурился Максим Максимович на своего компаньона.

Княгиня в своих покоях сидела каменной статуей, выпрямившись в кресле. Дядюшка и князь взволнованно метались по комнате, полной тяжелого ощущения удушья, которое мешало вдохнуть воздух полной грудью. Увидев Грушевского, престарелый родственник кинулся к нему:

— Доктор, она уже несколько минут такая, сделайте же что-нибудь!

Ей действительно было опасно оставаться в таком состоянии, не разрешив удар, нанесенный страшной вестью, бурными слезами или даже истерикой. Знал Грушевский такое горе, это всегда чревато, особенно у натур тонких и глубоких. А ведь княгине и лет уже около пятидесяти… Максим Максимович подсел к страдающей женщине и похлопал ее по сложенным на коленях ледяным рукам. Перчаток на княгине не было, и Грушевский понял, почему до этого женщина их никогда не снимала. Ужасные шрамы от заживленных давным-давно ожогов покрывали тонкие аристократичные кисти и узкие ладони.

— Ну что вы, голубушка, будет, будет. Все пройдет. Вы поплачьте, надо, надо поплакать. Слезы, они растворят самый горький камень, уж поверьте, я сам потерял двоих…

— Двоих?! — страшно встрепенулась убитая горем женщина. И вдруг засмеялась. — Двоих!.. Двоих…

Но дело было сделано, бурные слезы прорвали плотину молчания и бесчувствия. Грушевский оставил бьющуюся в истерике княгиню на руках мужа и дядюшки, а сам побежал торопливо отмерять капли в хрустальную рюмку. Подскочил дядюшка со склянками, начал натирать виски княгини солью. По его сморщенным щекам ручьями текли слезы. Казалось, венчик седых волос на макушке тоже промок от слез.

Князь встал, пожал руку Грушевскому.

— Пусть поплачет. Так надо…

— Князь… — начал Максим Максимович, но комок застрял в горле.

— Благодарю вас, — царственно поклонился князь. В его глазах стояла такая печаль, что Грушевский только диву давался, видя его самообладание. — Мы ведь всего полгода как привезли Саломею в Петербург. Но жена не выдержала и двух недель без нее. Собрались и сами, как стая перелетных птиц, за нею, за нашей голубкой. Квартиру сняли в том же доме, что и для дочери. Мариам и Эсса — совсем еще дети, как им объяснить? Хорошо еще, дядюшка с нами.

— Будем надеяться… — Грушевский и сам не знал, на что еще могут надеяться эти несчастные люди, и неловко замолчал.

— Вы кажетесь хорошим, добрым человеком, — подлетела к нему княгиня и жарко взяла его за холодные от ужаса и переживания руки. — Наша девочка не могла сделать это с собой сама!

— Что я могу?.. Никто не утверждал обратного, помилуйте, — Грушевский испугался еще больше. — Умоляю, успокойтесь, княгиня!

— Она права, — сурово покачал головой убитый горем отец. — Это совсем не похоже на нее.

— Клянитесь, что найдете чудовище, которое совершило с ней это! — Княгиня, совсем забывшись, едва не упала в ноги Грушевскому. Подхватив ее, князь и дядюшка усадили ее на диван.

— Я знаю, что Богу не за что проклясть ее чистую душу, и она предстала перед ним такой же невинной, как родилась на этот свет, — с убеждением первых христиан произнес вслед за княгиней и дядюшка.

— Обещаю, сделаю все, что от меня зависит, — вырвалось из стесненной горем груди Грушевского.

— Отныне вы наш друг, — выпрямился бледный отец, — друг князя Ангелашвили, зовите меня Лаурсаб Алексеевич.

Князь еще раз с большим достоинством поклонился Максиму Максимовичу и отвернулся, чтобы дрожавший подбородок не выдал всей тяжести его горя. Кое-как успокоив княгиню, Грушевский приказал уложить ее и затемнить окна шторами. Князь пошел в детскую, к дочери и сыну, сидевшим взаперти с бонной. Притихшие дети, почувствовав что-то неладное, хотя от них и скрывали исчезновение, а затем и смерть Саломеи, бросились обнимать отца.

Грушевский спустился вниз. Отыскав Тюрка, он, ворча, потащил его в погреб.

— Мне нужен помощник, а вы здесь прохлаждаетесь! Крови не боитесь?

— Не знаю.

— Сейчас узнаете.